ПЕРЕЙТИ на главную страницу Бесед
ПЕРЕЙТИ на Сборник Размышления для возгревания духа…
(Озвучено Никой)
1 февраля («Все дни суть близнецы! Никто из них уже к нам вспять не притекает»)
2-е («Сколько человек бывает остроумным в изобретениях скорбей своих и бед»)
3-е («Единого Отца мы чада и творенье»)
4-е («От старческих очей сон сладкий отлетает: сей вечности идти готовится путем»)
5-е («Скупость сердце унижает, нашу совесть задушает, злато идолом творит»)
6-е («Вы, имя Христиан имущи в мире сем! Делами вашими, не звуком то являйте»)
7-е («Итак, возможно ли мне в вечности с Ним жить, когда не буду я здесь ближнему служить?»)
8-е («Да укрепят меня в пути сем к небесам, примеры душ святых, в борениях увенчанных! Здесь шествовал Господь»)
9-е («Благие Бог во мне творит Свои дела; но сам я есть творец и исполнитель зла»)
10-е («Надежда дерзкая, хотение слепое, есть только суета в неистовых душах»)
11-е («Мерзость, Боже, пред Тобой леность — мать пороков многих»)/
12-е («Где б свет стезям моим спасительный обрел, когда б не зрел я луч Божественного Слова?»)
13-е («Кто должности всегда прилежно исполняет, хотя бы и страдал под бременем своим, тот на гробницы взор без страха устремляет»)
14-е («Наружной зримого корою ослепленный, достоинство вещей дух редко познает»)
15-е («Я человек, и должен в жизни сей страдать, но в горестях моих о Боге помышлять»)
16-е («Когда в этом мире жизнь моя должна еще в трудах продлиться, то, Боже мой, Тебя прошу, терпенья силы дай святые»)
17-е («Густою тьмой объят весь век; себе загадка человек; но мнит, что много познавает»)
18-е («Не зря времен, Всеведый зрел, что будет для меня полезно»)
19-е («Возобновление трудов великих стоит; не наше дело то: сам Бог его творит»)
20-е («В Твое я имя здесь крестился! К Твоим овцам я приобщился!»)
21-е («О, сколь блаженными, сколь светлыми вы стали, чрез смерть отшедшие в обители святых!»)
22-е («На подвиг в здешний мир Творец меня извел»)
23-е («Подобно тени здесь колеблем человек: спокойствия бежит, мученье он встречает»)
24-е («Не верю совести и воплю не внимаю, во сновидениях без маски я бываю»)
25-е («Я прожил день. – Хоть время пролетает, но скипетр в вечность свой далече простирает!»)
26-е («Здесь успокойтесь, о члены утомленны!»)
27-е («Ты слезы Христиан, о Боже, исчисляешь, внимаешь скорбные вздыхания все их»)
28-е («Бог солнце и луну чудесно сотворил»)
29-е («Сей жизни день протек еще! – Но я провел его вотще (напрасно)»)
1 февраля («Все дни суть близнецы! Никто из них уже к нам вспять не притекает»)
Все дни суть близнецы! их взор не различает;
Един другому в след с поспешностью летят;
Никто из них уже к нам вспять не притекает
Се я! — мной пользуйся, — или теряй, гласят.
—
Хотя нынешний день называется отличным именем от дня вчерашнего, однако, они столь между собою сходны как близнецы. Солнце весьма неприметно возвысилось и обстоятельства мои столь мало переменились, что трудно для меня найти различие между этими днями. Завтрашний день будет нынешнему столь же подобен, и столь тесно соединится с предшественником своим, что я их за одно почитать буду. Таковы суть волны водяные; каждая вблизи преследует другую, и течет с нею вместе. Неосторожный зритель думает, что видит все туже воду, не взирая на то, что каждая волна новая, и каждую видит он только один раз в жизни своей.
Почему вид весьма обманывает. Но пусть бы обманывал он уже нас при ручьях и реках, но только не в волнах жизни нашей, из которых каждая приближает нас ко брегу вечности. Я употреблю всю осторожность, чтобы обманчивое сходство дней не усыпило меня. Нынешний день, конечно, отличен от дня вчерашнего; он углубляет, хотя и неприметно, черты лица моего, и оставляет душе некоторый знак того, что он посещал ее; завтрашний день примется за то же, и будет продолжать начатую работу старшего брата своего. Вчера не был я еще так стар, не имел еще столько опытов, не согрешил еще столько, далее столько получил от Бога благодеяний, как ныне. Ho разве многочисленное дыхание мое, со вчерашнего дня воздухом питанное, есть малость? Сто тысяч раз чрез дыхание втягивал я в себя свежий воздух; но каждое дыхание могло быть последним в жизни моей.
Для каждого почитателя Бога полезно испытывать отличительные знаки каждого дня; ибо каждый день имеет собственное свое мучение, равно как и собственные свои дары. Каждый должен делать нам особливое предложение, хотя оно и всегда одно бывает, а именно: покайтесь и веруйте во Евангелие! Но каждый из послов сих переменяет побудительные свои причины, и говорит либо ревностнее, громогласнее, или откровеннее, смотря по тому, каковыми мы пред Богом бываем: держим ли мы данное Ему слово, или нет; честны ли мы, или лживы; чувствительны или бесстыдны. Хотя бы я и тысячу лет на земле жил еще, однако ни один день не представил бы мне снова того случая к добру, который я имел ныне, и которого я (умилосердись надо Мною, Боже мой!) уже навеки лишился. Обстоятельства, связь наша с миром, наше проницание и вкус: все сие с каждым днем перемене подвержено. Каждый есть позорище особливого вида. Каждый либо хвалит нас, или на нас жалуется, если мы для себя погубили его. Лучше потерять царство, нежели потерять день. Если же день такой был бы последним днем жизни нашей, то лучше бы было потерять целый мир, нежели причинить душе своей такой невозвратимый вред. Совершай теперь, или не совершишь уже никогда: сей глас побуждения должен всегда слышаться в ушах наших, когда только есть к добру случай.
Вечный Боже! в сей день гораздо приблизился я к Тебе, но не ведаю, приблизился ли в Тебе и душевным расположением, или сделался ли Тебе подобнее. Завтрашний день находится еще в руке Твоей, и расчёт мой с Тобою должен я окончить в нынешний. Но что могу я исчислять иное, как не благодеяния Твои, как не мои грехи, как не упущенные мною случаи к исполнению добродетелей? ―Итак, искупи же меня, Господи Иисусе! Ты уважил раскаяние и намерение, а я раскаиваюсь и намерен исправиться. Итак, даруй же мне прощение грехов моих и участие в заслуге Твоей. Тогда каждый будущий день будет ознаменован мною новыми добродетелями: вся жизнь моя будет Тебе подобнее, а вечность соделается моею целью и моим наследием.
2-е («Сколько человек бывает остроумным в изобретениях скорбей своих и бед»)
Сколько человек бывает остроумным
В изобретениях скорбей своих и бед.
Сам для себя творя, с мечтаньем многодумным,
Такое существо, нигде какого нет!
—-
Привидения, хотя уже они в веке сем благоразумными не уважаются, все еще вечером сим занимают мысли некоторых людей. Хотя в юности моей они меня мучили, однако теперь должны мне принести пользу. Что суть они? Сей вопрос предполагает, что они действительно существуют: следственно на него ответствовать можешь только тот, кто мнит иметь в сем случае верные опыты. Мы же почитаем их между тем несуществом, которого никак себе вообразить не можно. В возможности ли находятся привидения? Се есть другой вопрос, на который мы осторожнее ответствуем. Священное Писание собственно ничему нас о них не учит; a это и может быть самым сильным против существования их возражением. Философия на сей вопрос не ответствует; ибо она прежде знать хочет, что разумеют под привидениями? Царство духов есть вообще страна темная, и чего Бог не открыл нам об оном, то лежит сокровенно в мраке густейшем. В некотором смысле привидения находятся в возможности, а в другом нет. Разве могут умершие человеки покинуть небо, или ад, а сгнившие тела их могилу? Этого никак не можно согласить со связью Христианских учений. Разве диавол может шататься около полуночи для того, чтобы людей побуждать к молитве? И это невозможно; ибо противно то чести Христовой и хитрой злобе диавола. Если бы был он столь свободен, то конечно бы свободу сию употребил не так, и не стал бы пугать только одних бедных и простаков. Но если бы привидения сии были Ангелы, то оные никого бы не могли приводить в страх.
Но как по различным тварям телесного мира чаять можно, что Бог и в царстве духов не менее себя прославил, и сотворил их несчётное множество: то без противоречия разуму сказать смеем, что различные роды духов могут обитать вокруг нас, коих естество нам не известно. Таким образом всеконечно сие возможно, хотя и невероятно, чтобы они, по некоторым нам неизвестным причинам, принимали грубейшее и видимое тело, и чувствам нашим делались приметны. Но было ли то когда-нибудь, сие уже оставим мы на совестный ответ тех, которые хотят утверждать, что их видели и слышали. Пусть только сии опыты свои не почтут они за то, чему мы без всякого сомнения верить должны; мы же со своей стороны будем столько скромны, не прямо станем осмеивать то, чего не понимаем. Но в таком невероятном деле мы должны сомневаться, доколе сами без обмана не увидим и не услышим нечто такое, что превосходит все силы тварей видимых.
Но как нет ничего столь незначащего, чтобы не подавало повода к размышлениям, то привидения научают меня следующему: 1) человек остроумен для мучения себя. Большая часть страданий моих есть привидение, которое сотворил я сам для себя в страшнейшем образе. 2) К чему привыкли мы в юности нашей, и что долго над нами владычествовало, то и в старости от нас не отстанет. Некоторые разумные люди уже во всю свою жизнь не могут удержаться от трепета, когда они в полночь идут по какому-нибудь уединенному месту. 3) Предрассудок (суеверие), поскольку суть произведения человека, по большей части сильнее доказанных истин. 4) Над силою воображения нашего надобно бдеть с великою осторожностью. Подобно как ночью изображает она привидения, так днем выдумывает прельщающие ко греху образы. 5) Человек столь же боязлив, сколь и нахален. Он шутит при угрозах Всевышнего, а трепещет, когда ночью скрипнет дверь. 6) Молитвы, произносимые при ощущении тоски и ужаса, не весьма важны: сие доказывает легкомысленная жизнь тех, которые во время лунного сияния при узрении тени своей потеют и молятся. 7) Явления были бы ныне бесполезны; ибо у нас есть Иисус Христос и Апостолы Его. Кого мнимые явления сделали истинно благоразумным и благочестивым? 8) Богочестие прогоняет ненужный страх. Кто может утешаться любовью Иисуса Христа и покровительством Ангелов, какая тому нужда до привидений? — Ничто так да не страшит меня, как гнев Твой, Боже мой! Ничто ночью да не предстанет очам моим, кроме любви Твоей! Ты везде, Присущий, со мною; стыдно бы было, если бы Я трепетать захотел. Теперь я буду спать покойно; ибо есмь Христианин искупленный.
3-е («Единого Отца мы чада и творенье»)
Единого Отца мы чада и творенье,
И члены тела все единого есмы.
Люби ты ближнего и будь в его служенье;
Все близки сродники, родные братья мы.
—
Не глупец ли бы был тот, который при узрении великолепного здания стал бы тотчас искать глазами того места, куда сливают всякую нечистоту, дабы о всем превосходном произведении архитектуры можно было сделать презрительное заключение? Но кто мы, не хотящие иметь уважение к ближнему! Мы, каждого человека летучими взорами осматривающие и не прежде успокаивающиеся, как нашедши в нем какой-нибудь недостаток! Наперёд знали мы уже, что каждый человек имеет свои пороки; итак, разве остроумие открыло ежедневную истину сию? разве открытие сие могло нам принести славу? Наипростой глупец легче может хулить, нежели хвалить. Отвалившаяся известь на Царском замке не уходит от замечания его: но может ли он показать нам красоты колонады, или гармонию целого?
У каждого человека есть свое доброе: сие должно быть моим правилом. Без сомнения принесёт мне то более удовольствия и чести, если я добрую сторону ближнего моего открывать буду, нежели то, чтоб всегда выкапывать только его пороки и смотреть на него с той стороны, с которой не хочет он быть видим. Но сердце мое, сей карлик, любит карабкаться на высокие холмы, чтобы оттуда казаться великим. Оно взлезает весьма высоко по действительным и возможным порокам ближнего; потом садится на верх оных, подобно какому-нибудь идолу, и ожидает, чтобы мимоидущий преклонялся пред ним. Безумное, низкое сердце! на сих воздушных высотах никто тебя не примечает. Если желаешь быть примечено, то не возносись высоко над ближним твоим. Если я сам над собою возмогу столько владычествовать, чтобы высоко почитать каждого человека, то жизнь моя будет иметь совсем иный образ. Да и для чего же не должен я высоко почитать его, когда он есть творение Божие, мой соискупленник и сонаследник неба! Не много таких чудовищ, в коих бы совсем никакого добра приметить было нельзя. Итак, да удалюсь скорыми шагами от недостатков, и да воззрю на столь сокровенные еще совершенства ближнего моего. Приятнее искать что-нибудь между цветами, нежели рыться в траве негодной. Гораздо более, как сказано, потребно разума к хвалению, нежели к хуле. Итак, я все обращу к лучшему, и приобрету себе друзей. Есть ли какой-нибудь человек позади меня, умалчивая о явных моих пороках, замечает во мне похвальные свойства, едва самому мне известные, то сердце мое исполняется благодарения, и он гораздо более успевает в исправлении меня, нежели бы успел он тогда, когда бы стал говорить везде о сокровенных моих пороках. Но мы всегда почти лучше любим говорить о дурачествах других людей, нежели об их преимуществах; со временем узнают они это, и платят нам полно насыпанною и нагребенною мерою. Мир бы был гораздо еще подобнее раю, если бы обитали в нем люди дружелюбные.
―Отче всех тварей! если уже в самом пауке, в самом презреннейшем черве обретаю совершенство, то как же в сохристианине своем не хочу видеть ничего, кроме злого? В том, кому может быть Ангелы в тишине удивляются? Сим вечером намерен я сделать с собою уговор, чтобы впредь отыскивать с большим удовольствием добродетель братий моих, нежели их слабости, и о последних говорить только принужденно и только для того, чтобы воспрепятствовать злу. Утверди во мне сие решение мое, Боже дружелюбия! дабы я исполнял оное во всей жизни моей. Ты взираешь на возможнейшие мои добродетели, и злодеяния мои скрываешь от зрака моего. Итак, воззри же на мое искреннее, исправление обещающее, сердце, и буди ко мне теперь и всегда милостив!
4-е («От старческих очей сон сладкий отлетает: сей вечности идти готовится путем»)
Младенец дни свои во сне препровождает
И силы жизни сей он обретает тем;
От старческих очей сон сладкий отлетает:
Сей вечности идти готовится путем
—
Крепкий и беспечный сон детства нашего становится для нас год от года зависти достойнейшим. Ворочаться на ложе и не спать столь же почти мучительно, как и долженствовать бдеть тогда, когда весьма спать хочется. Но как уже по порядку самой натуры нашей, (из которого не много исключений бывает), при возрастающей старости сон теряется, то заключаю, что краткий сон в старости имеет весьма мудрые намерения, которые и буду я теперь испытывать, доколе только смертное око может испытывать цели Божии.
Новорождённые дети спят много; ибо тело их должно развернуться, дабы дух их посредством оного мог чувствовать и мыслить. С постепенным исполнением сего, постепенно умаляется и сон. Наконец, в старости все части тела будут тленнее. Тогда уже не можем мы долго лежать на одном месте, не ощутивши боли и гнетения во многих внутренних частях. Ворочаться с одной стороны на другую будет также, ради ветхого тела, для нас тягостно, и мы просыпаемся. Предвкушение таких беспокойных ночей ощущаем уже мы и в младых летах наших, когда слишком обременяем себя пищей, или питьем, и чрез то приводим тело наше на некоторое время в состояние глубокой старости.
Наиболее должен порядок сей касаться до души нашей, и в ней — то собственно должны исполняться Божественные намерения. Старцы считают всякое ударение колокола, а внуки их погружаются в глубоком сне, подобно как бы после полуночи уже сон старцам не принадлежал, и они бы юных детей оберегать должны. Нередко жалуются они на то, как на тягостный крест, Богом им определенный. Но и в самых их страданиях я ничего не вижу, кроме премудрости и благости Божией. Сколь для младенцев сон спасителен, столь опасен он для старцев. Почему всеблагий Бог беспрестанно будит их, и взывает к ним: «ах! неужели вы спать теперь хотите? Бдите и молитеся, да не впадете во искушение!» Каждое ударение колокола, наступление нового часа возвещающее, не понимаемо ими, если в оном не слышат они гласа: «Адам! где ты?». Кашель и робость, пробуждающая их, ясно вещают: «проснись, спящий, ибо скоро придет час твой! враг твой, смерть, уже пред дверьми стоит, и ты уже ни одного часа не можешь спать спокойно; ты должен молиться и приготовляться к путешествию в отечество. Телом своим уже ты мало работаешь, следственно, и покоя потребно ему менее; но от созревшего духа, твоего ожидает Небо плодов благих, к произведению которых потребна бдительность».
Даже и мой сон с младенческих лет моих приметно теряется. Это побуждает меня в жизни моей заниматься более душою. Чем ближе оный мир, в котором никто не спит и не дремлет, тем бдительнее я становлюсь. Итак, в этом случав буду я стараться разуметь мановение Божие и стремиться более к небу, нежели к наступающему утру. На этой страже не только стану рассматривать домашние обстоятельства и мои, но попечение о душе займет меня еще гораздо более. Хотя бессонные ночи худое врачевство, однако земля должна соделаться мне противною, если я хочу радостно ее оставить. ―Если же нахожусь в бдении до самой ночи, а от ночи снова до утра: то Ты, Отче мой, беспрестанно же бдишь надо мною, и милостиво взираешь на вздохи изнурённого и пожилого чада Твоего. Ты всегда благ, сплю ли я, или бодрствую. От самого крепкого сна детства, до самых долгих ночей старости, все устрояешь Ты во благо, и призываешь нас к небу.
5-е («Скупость сердце унижает, нашу совесть задушает, злато идолом творит»)
Скупость сердце унижает,
Гасит в нем блаженства свет;
Нашу совесть задушает,
Вопль ее когда вонмет.
Склонность в нас к руде блестящей
К благу склонности мертвит;
Скупость, мрак сердца губящей,
Злато идолом творит.
—
Из всех идолов, коим порабощенный грешник покланяется, корыстолюбие есть смирнейший и свирепейший. У прочих пороков по большей части царство бывает ограниченнее, и при возрастающей старости лишаются они знатной части своей ярости; но жажда ко злату с летами только увеличивается. Корыстолюбивый, подобно водяною болезнью болящему, чем более пьёт, тем более жажды и болезни ощущает в себе. Мерзостный идол, коему он служит, всегда обещает ему изобилие и благополучие, но никогда не исполняет обещания своего. Хотя он и многое отдает ему, но отдаёт не для наслаждения, а только для хранения. Ласточка и бобер также собирают, но собирают только потребное для себя; подобный же им человек со страхом и гладом бродит около сундуков своих, и проклинает будущих своих наследников. Он есть глупец наивеличайший, обманывающий самого себя и обманываемый своими приятелями; смерть его есть радостный праздник для его наследников. Он есть пасквиль на самого себя. Корыстолюбие есть корень всякого зла, произвольным ли пороком назовем мы оное, или некоторым родом сумасшествия. Упование на Бога и человеколюбие совсем не могут быть с оным вместе; но что будет без них Религия? Почему мораль и сатира тщатся показать порок сей в постыднейшей наготе его. Но ничто не может нас так отстрашить от него, как конец того несчастного, который бывает оному предан. Ни какому порочному не бывает обращение на одре болезни столь тягостно, как этому; ибо как может он молить о благодати Божией, когда он еще знаемо обладает похищенным имуществом! Выдай прежде чрезмерную лихву, недоплаченное по договору работникам, и потом уже молись. Как Бог может услышать тебя, когда вдовы и сироты проливают слезы о твоей жестокости! Это суть ужасные требования для того, который еще и при смерти своей не хочет потерять ничего из собранного имущества. Весьма трудно корыстолюбивому приобрести себе друзей на земле, но еще труднее приобрести ему оных на небе.
Я буду стараться, чтобы корыстолюбие не овладело сердцем моим. Полезная добродетель бережливости весьма отлична от сего скверного порока. Оная не отнимает ничего у бедных, но только сама удерживается от излишества; но сей не отдаешь ни одной полушки без прискорбия и своекорыстия, и не стыдится преступать законы Божественные и человеческие; оная бережёт деньги для того, чтобы одеть бедную вдову; но корыстолюбие под видом правости сдирает с нее последнее рубище. ―Сотвори, всесовершенный Боже, да богатство свое полагаю я во благодати Твоей! Тогда научусь спокойствию, и тогда все иметь буду. Да ни одна неправедная полушка не будет, подобно раку, пожирать имущество мое! Есть ли неба достигнуть уповаю, то золотые горы и исполненные драгоценных каменьев ларчики суть излишности. ―Теперь спокойно иду я на ложе свое.
6-е («Вы, имя Христиан имущи в мире сем! Делами вашими, не звуком то являйте»)
Вы, имя Христиан имущи в мире сем!
Делами вашими, не звуком то являйте;
Что Бог источник их, сие вы подтверждайте,
За Ним последуя показанным путем.
Оставьте идолов, доселе вами чтимых.
Господь есть Бог! Господь есть Царь царей!
Разрушьте храмы в вас страстей боготворимых;
Он хочет жить внутрь вас с очищенной душей.
—
Нет ни одной твари на небе и на земле, которая бы не имела причины не благодарить своего Хранителя Благодетеля. Между тем побуждения к хвале Бога, в рассуждении степеней, весьма различны. Даже и между человеками находится высшая степень этой обязанности; и испытание, к которой степени благодарящих мы собственно принадлежим, будет испытанием полезным. В этом случае не должно весьма унижать себя, но должно точно знать свои преимущества, следственно, и свои побудительные причины к хвале Бога. Бедный Гренландец, не видящий теперь почти ничего, кроме ледяных гор, и радующийся, возмогши хотя только на несколько минут узреть край солнца; Арап, нагой ходящий по горячему песку, и ничего, кроме попаленных полей и диких жадных зверей не видящий: имеют ли эти братья мои, самые простые и необходимые потребности жизни, с прискорбием достающие, столько повода к благодарению Бога, как я, Христианин благодарящий? Сколько превосходнее отечество мое! да если бы оно и не таково было, то бы и одна Религия моя украсила оное. Когда бы оные народы были на моем месте и имели бы довольно вкуса и разума, то они бы царями почли себя.
О, вы, ведающие, что Бог из любви даровал миру Сына Своего, дабы все верующие в Него не погибли, но приобрели бы жизнь вечную! Разве вы, Христиане сущие, не хотите громко прославлять Бога сего? Если так, то целый шар земной имеет право пребывать в безмолвии. Язычник познаёт высочайшее Существо только по загадкам и темным басням. Иудей имеет причину проливать слезы об утеснении, в котором он живёт, и о мнимой медленности в исполнении Божиих обетов. Турок, но более еще вольнодумец, имеют такие глупые понятия о величестве и святости вышнего Существа, что от них никакой чистой хвалы Богу ожидать нельзя. Итак, только мы, счастливые; мы, перворожденные Всевышнего, стоим пред очами Неба, столь преимущественно на нас взоры Свои низводящего! — Еще повторяю: если мы, крещенные, не хотим Бога и Отца нашего любить и ревностно славить, то глас младых воронов должен постыдить нас, и крик их восхитительнее наших опер. Язычникам дал Бог, так сказать, только воду и хлеб; но нам столько открыл Он Себя, сколько человечество понять может, и питает нас предвкушением неба.
Прежде язык присохнет к гортани моей, нежели я умолкну и не буду благодарить Бога моего, во Христе надо мною умилосердившегося. Пусть Вааловы жрецы таскаются около кумиров своих; пусть кощуны смеются над молитвою и богослужением: во прахе лежу я пред Тобою, живый Боже мой! молюсь Тебе в духе и истине; ибо так Иисус Христос молиться учил меня. Благодарение мое, хвалебная моя песнь столь чиста и божественна, что Ангелы пред престолом Твоим оную совоспевать могут; ибо так Иисус Христос научил благодарить меня. Когда все нехристиане, узревши наказующие суды Твои и смерть, в бег обратиться должны, тогда я неподвижен на Голгофе пребываю, и презираю самый ад. Чувствую, чувствую счастье свое, смея Сына Божия называть Братом своим, а Всевышнего своим Отцом. Благородная мысль сия да научит меня равнодушно взирать на земное. Я буду благодарить Его, доколе не усну теперь; доколе не усну в смерти… Вечная хвала да будет Тебе, живый Сыне Божий! Я не смею, я не хочу безмолвствовать, ибо есмь Христианин.
7-е («Итак, возможно ли мне в вечности с Ним жить, когда не буду я здесь ближнему служить?»)
Благочестивым здесь чтоб я ни сотворил,
Малейшему из них соделавши благое,
Сие Спаситель мой принять благоволил,
Как данное мной ему сокровище драгое.
Итак, возможно ли мне в вечности с Ним жить,
Когда не буду я здесь ближнему служить?
—-
Хорошо будет, если ты с бескорыстным великодушием накормишь бедного, оденешь наготу его, и удовлетворишь его потребностям; но это есть только временное утешение, или облегчение печальной его жизни. Он по справедливости может требовать от нас более, а именно: спасения души своей. Грубый его темперамент, худое воспитание, невежество в суждении Религии, и те пороки, к которым он привык, не истребятся куском хлеба, или деньгами, но желают совсем другого врачевства. Следственно те, которые только зябнут и алкают не суть беднейшие нищие; но, златом и сребром блестящие рабы пороков, заслуживают в рассуждении нуждающейся души их, имея это с гораздо большею справедливостью.
Разве я должен быть стражем брата моего? Сия отговорка Каинова была весьма ничтожна. Конечно, это есть обязанность твоя, и разум твой и твое благочестие должны быть столь же щедры, как и рука твоя в подаянии денежном. Те также должны мы отдавать в рост, как и эти. Итак, не отвращайся от долга наставлять других, если когда-нибудь будет можно успеть в том. Возразить можно, что ты не учитель и не проповедник. ―Хорошо! неожиданное учение твое будет тем проницательнее. Этим одним уничтожается то, ничего не значащее возражение, что только учрежденные учители увещать должны ибо им за то дают плату; умалчивая уже о том, что образ мыслей порочного менее тебя стыдится и менее от тебя укрывается. Христиане должны увещать себя взаимно, должны из рук своих составить цепь, и таким образом вместе продолжать путь к отечеству. Сей род милостыни уважится в день суда более тысячи центнеров розданного хлеба и сооружения великолепных больниц.
Может быть какой блаженный
Станет там ко мне взывать:
Прииди, благословенный!
С Богом вечно обитать!
Ты душе моей дал пищу
Сладость радости лия;
На земле помог ты нищу:
Грех отъял твой Судия!
Ты щадил людей гонимых,
Был защитник в бедах их;
Неповинно там теснимых
Заступя, пресек их страх―
Прииди! се бедных слезы
Здесь украсят твой венец!
Узы, тяжки их железы
В злато пременил Творец!
Се виссон соткан из света
Вместо рубища на нас,
И душа твоя одета
Будет щедростью в сей час,
Боже, Боже мой! теряюсь
В мыслях сладостных таких!
Ах, сколь мало я стараюсь
Быть в числе Твоих святых!
Но что будет, если тогда явятся такие люди, которых я соблазнил, и для которых был я первым прельщением ко греху, в коем они после уже целых пятьдесят лет утопали, и для коего тогда они осуждены будут? Что будет, если тогда хотя един глас возгремит, что я был соблазнителем и подавал повод к презрению Христианства? Что будет, если друг мой будет свидетельствовать против меня, и возгласит: «Ты проклят в век да будешь: мою ты душу погубил».
Я трепещу, питая в себе долго мысль сию. Но лучше хочу трепетать здесь, нежели там, о, Судия будущий! Со стыдом признаюсь, что доселе не наставлял я надлежащим образом ближнего моего словами, а тем менее еще житием своим. Сам я буду жаловаться на себя, дабы Ты, Господи Иисусе, мог оправдать меня. Но искренняя жалоба предполагает и намерение исправиться. Конечно, я намерен исправиться, Господи; я намерен: совершение же даруешь сам Ты. Я намерен, начиная с завтрашнего дня, приготовляться не к аду, но к небу; пусть узрят благие дела мои (хотя я их выставлять и не буду), и будут прославлять за то Отца небесного!
Да укрепят меня в пути сем к небесам,
Примеры душ святых, в борениях увенчанных!
Здесь шествовал Господь, Спаситель грешных Сам,
И к злачной пажити овец Он вел избранных;
Сам Бог чрез смерть и ад путь света проложил:
То если б целый мир, зря подвиг мой, ругался,
И буйством тесный путь представить мне старался,
Не внемлю! Мир всегда чад Божьих не любил!
—
Если бы захотели мы предложить выбор между добродетелью и пороком не по внутреннему существу их, но по примерам: то и тогда бы была оная любви достойна, а сей достоин презрения. Кто суть те несчастные, которые остротою своею, яко сирены, ко греху приманивают и добродетель приводят в подозрение? Короткое знакомство с ними скоро приводит нам род жизни их в отвращение. Если любимая их страсть приходит в волнение, то уже совсем не придерживаются они средины, а доказывают, что суть рабы вожделений своих. Они много смеются, но других заставляет это страдать и проливать слезы. Если корыстолюбивый смеется, то он конечно кого-нибудь обманул; а где сладострастный ликует, там невинность должна сокрыть лицо свое. Ни одного порока и никакой господин не потерпит в служителях своих: как же ему владычествовать в моем сердце? Положим, что порочный во время благополучное и может быть весел, почтен и остроумен; но разве не известно какие жалостные роли играют они в глубокой старости, в несчастных случаях, а особенно при смерти? Роиться при сиянии солнечном, а в бурю заползать в какой-нибудь уголок, есть жить так, как живут насекомые и черви. Благоразумный печется только не об одной части жизни, но печется о целом ее. Мне должно также уметь и с пристойностью проливать слезы, и умирать.
Человеки добродетельные! блаженные духи! а особенно Ты, Иисусе добродетельнейший! подражание вам никогда не посрамится. Хотя путь ваш при начале не бывает усыпан цветами, однако он не есть путь опасный. Если буду жить в сообществе вашем, то хотя и не возмогу присутствовать при некоторых пиршествах мира, но вы, необманчивым упованием на радости вечные, безвредным меня храните. Дружба злочестивых кажется весьма жаркою; но она продолжается недолго, а после от отвращения к нам задыхаются они в объятиях наших. С вами могу продолжать я нежную дружбу до самой вечности; ваша помощь и заступление провождают меня чрез все сцены жизни и смерти. Что славнее на небесах благоволение ли бедного благочестивого человека, или лента какого-нибудь княжеского ордена? Пенсия, определенная кому-нибудь злочестивым знатным господином, весьма безнадежнее благословительного желания Христианской вдовы. Могу ли же я еще сомневаться в избрании, помысливши, наконец, и о смерти нашей? Раб пороков всплёскивает тогда руками и призывает к себе горе; благочестивый пребывает равен сам себе, и радуется, приближаясь ко своему превращению. Нет ему нужды в статуях: имя его будет возглашено на небе.
Пример Твой, Иисусе любезнейший! Да управляет шествием моим. Часто буду я спрашивать себя: сделал ли бы или не сделал это Искупитель мой ? Одобрил ли бы Он это или наказал бы за то? Да будет слава моя в том, чтобы все перенимать у Тебя, наиблагороднейшего из всех сынов человеческих. Но у кого перенимал я ныне в рассуждении поступков своих? …Ах! сколько еще согласуюсь я с миром, и сколько желаю его благоволения, в отсутствие мое столько еще неверного! Ты во сне погружен был, Спаситель мой, когда ученики Твои на море утонуть страшились. Если внутреннее расположение мое будет Тебе сообразно; если буду я любить Бога и уповать на Него: то и спать буду спокойно, и в самое то время, когда грешники и безумцы от малодушия в отчаяние впадают.
9-е («Благие Бог во мне творит Свои дела; но сам я есть творец и исполнитель зла»)
Благие Бог во мне творит Свои дела;
Но сам я есть творец и исполнитель зла.
—
Против Бога и человеков поступаем мы обыкновенно так, как против самих себя. Хвалы втайне себе делаемые, бывают нами ожидаемы и от ближнего нашего; даже и от самого Бога ожидаем мы того, мечтая, что Он преимущественно должен о нас вспомнить при разделении даров Своих. Гордость, которою мы тайно питаем себя, может вкрасться в действия наши неприметным образом. Самая молитва, подобно как у оного фарисея, будет не что иное, как только приветствие самим себе. Сколь ни низко будем наклоняться пред ближним нашим, и сколь ни будем осыпать его ласканиями, однако не сможем совсем укрыть нашей надменности. По всей возможности стараются сорвать с нас личину; наконец успевают в этом, и мы являем себя во всей наготе своей. Гордым противится Бог и человек; но истинное, непритворное смирение в рассуждении самого себя удостаиваются любви Божией и человеческой.
Упадать пред Богом на колени с очами потупленными; ходить при людях, повеся голову; каждому, от которого только можно надеяться получить выгоду, оказывать почтительную услужливость: всего сего никто не может сделать лучше коварного гордеца. Но тот только смирен, кто смирен против самого себя. Самосмирение (если так сказать можно) состоит в готовности рассуждать о самом себе справедливо, рассуждать по недостаткам своим. Но мы обыкновенно поступаем этому совсем противно, и преимущества свои берем за мерило суждения нашего; тогда малый кумир сооружён бывает, и горе тому, который не захочет пред ним фимиам курить! Врагом почитаем мы тогда того, который при первом взгляде не открывает этих столь еще сокровенных малых преимуществ, и не удостаивает их похвального слова. Но может ли дружба и цель общежития согласоваться с таковым расположением? Напротив того, если будем мы ценить себя по недостаткам своим, то не можем тогда от ближнего ожидать весьма многого. Вместо того чтобы отягчаться холодностью его в обхождении, будем мы думать, что он недостатки наши (может быть им и неоткрытые) из-за дружбы еще мимо глаз пропускает; в таком случае не будем мы слишком заботиться, хвалит ли или хулит он нас.
Дабы облегчить себе путь к небу и обхождение с человеками, буду я прилежно наблюдать смирение, в рассуждении самого себя. Самохвальство и славолюбие да будет от меня так же удалено, как и бесстыдство. Лучше с бедными быть низким в духе, нежели с гордыми участвовать в дележе похищенного. Но какие горы затруднений вознесет славолюбивое сердце мое! Быстро оно тогда, когда хочет явить себя достойнейшим всех прочих человеков; но если хотя одною степенью ниже надобно ему ниспуститься с кружащейся высоты своей, то бывает весьма лениво. Но я хочу знать недостатки свои, довольно часто примечаемые обходящимися со мною, и по этому-то уже начертаю себе образ свой. Но ближнего буду представлять себе по всем возможным его преимуществам, которые будут мне тем явнее, чем более буду упражняться в смирении. Находятся ли во мне недостатки?… Этому так быть надобно; ибо я часто воздыхаю. Много ли еще пороков во мне?… Если бы я мысли свои всякий день клал на бумагу и отдавал в печать, то от стыда должен бы я был сокрыть лице свое. ―Итак, теперь сокрываю оное пред Тобою, о, Всеведущий! Сколь часто и гордо хулил я и самые Твои пути! Смири меня, Боже мой! ибо чем, гордиться мне? Могу ли я, бедный и беззащитный, теперь призвать к себе сон, и спать спокойно, если Ты не умилосердишься надо мною?
10-е («Надежда дерзкая, хотение слепое, есть только суета в неистовых душах»)
Надежда дерзкая, хотение слепое,
Есть только суета в неистовых душах;
Всегда внимает Бог желание святое:
В нем основанием бывает Божий страх.
—
Когда мы при желаниях своих ни о чем не помышляем, тогда суть они пустой звон; но когда суть оные род прошения, молящего Провидение о каком-нибудь благе, тогда бывают подсудными морали. Ибо невозможно чтобы все равно было, чего и как у Бога просить. Что мы, как Христиане, для души нашей испрашивать можем и должны точно определяет Религия; но в общежитии мним мы иметь свободу желать всего того, что нам на мысль придёт. Но разве вольны мы делать себя безумными? ибо это есть тоже. Если Провидение лишило нас какого-нибудь блага, то это творит Оно по мудрым Своим причинам; почему всегда и весьма будет трудно извинять безумие желаний. Это будет еще яснее, если желания разделить на разные роды, и размыслить о следующем:
Часто желают себе невозможностей. Желают, чтобы Бог не был правосуден, не угрожал бы и не наказывал; хотят буйствовать, а не хотят, чтобы силы телесные изнемогали. Требуют странностей: друзей, не будучи сами дружественными; богатства при беспечной жизни; глубокой старости и вместе цвета юношеского. Другая толпа желает бесполезных малостей, как то: пространных титулов без собственного достоинства, красоты без добродетели; желает, чтобы находясь в вожделенном здравии и со здоровыми ногами, ее носили и возили; желает милости легкомысленного и порочного господина, и восклицательного благоволения всех глупцов. Сколько людей нагибается, с опасностью падения, для блестящего черепа! Но все дурачества, к роду этому принадлежащие, никто и исчислить не может. Наконец, можно сказать, что большая часть порочных (ибо добродетельные умеют себя умерять, или скоро устыжаются, ощутивши свою тайно движущуюся безрассудность) желает себе несчастия. Они не познают благости Божией, которая удерживает требуемый ими яд. Краткозрящий человек! сколь часто стремишься ты к обладанию такою особою, которая была бы для тебя фуриею! Ты требуешь отяготительного чина, который бы сокрушил слабые рамена твои, и стремишься на высоту, не взирая, что голова твоя и без того кружится! Ненасытимый! обрати мысль свою на времена протёкшие, и подумай, что бы ты был теперь, если бы с десяти или двадцати лет удовлетворял Бог всем твоим вожделениям? Не часто ли и в самом уже марте проклинал ты то, о получении чего в феврале воздыхал с биением сердечными? Будешь ли ты когда-нибудь благоразумнее Провидения, разделяющего скипетры и нищенские посохи по верному расчислению?
Итак, ничего не буду желать, кроме того, что по вероятности могу ожидать от Бога, или свойств моих. Искреннее моление, да будет сердце мое исполнено спокойствия и Христианских ощущений, небесный Отец мой слышит; более же мне ничего не надобно. Жадный дух становится время от времени только жаднее. Поселяне, коих лица покрыты румяностью, и кои ликуют при сухом хлебе с водою, постыждают большую часть желаний наших. На каждом определенном мне месте подвига могу я быть здрав и спокоен; но если своевольно перейду на другое место, то привлекаю к себе скорбь и раскаяние. Чего теперь желаю себе? Прощения сегодняшних грехов моих. Такое желание мне повелено. Желаю себе еще покойной ночи. Желание сие также мне позволено, и я буду заниматься им со столикою простотой сердечною, что Ты, Отче мой, не откажешь мне в исполнении обоего.
11-е («Мерзость, Боже, пред Тобой леность — мать пороков многих»)
Мерзость, Боже, пред Тобой
Леность — мать пороков многих;
Ею дух стесняем свой
Братьев, тягощим убогих.
—
Праздность и ее сопутница, опасная скука, суть для разумных людей истинная болезнь, здоровы ли бывают они или нездоровы. Пленным скука тягостнее цепей; ибо чрезвычайная способность, или безумие потребно к тому, чтобы долгое время ничем иным не заниматься, как только четырьмя стенами. Праздность есть для души опасная тишина, которая задерживает нас в плавании нашем и не допускает достигнуть до пристани.
Совершенная праздность противна Божию намерению. Он довольно назначил нам дела, и в мире учредил так, что недостаток по пятам преследует праздность, если отцы наши для нас не потрудились. Но и тогда должны мы зевающую скуку от времени до времени прогонять полезным напряжением наших сил. Леность и скука противны нашей натуре. Здравие и спокойствие не могут долго с ними ужиться, подобно воде, теряющей вкус и прозрачность, если она течь не будет.
В недрах праздности бывают воспитываемы многие пороки. Так вредная трава усиливается на полях. Не впала бы во грех Вирсавиа и не умер бы Урий, если бы Давид в один несчастный вечер не был празден. Менее бы было у нас сомнителей и кощунов, если бы люди сии от скуки не впали в безумие. Прилежный земледелец и художник не так легко сойдут с ума на том, чтобы сомневаться в бытии Бога, воскресении мертвых и страшном суде. Здесь то ясно видим мы одну из главных причин, для чего богатым трудно войти в царствие Божие: они мало трудятся. Но не верь шептанию порока в сердце твоем! Если внимательно будешь слушать пение Сирены, то ты погиб. Беги и трудись!
Празднолюбцы суть истинное бремя для трудолюбивых собратий своих. Недовольно того, что сии должны бывают и для них работать, но они мешают им еще и приводят их в неудовольствие. И горе нам, если должны мы выслушивать все их ведомости и ругательства, рассеваемые проворным их языком! Изнемогающая скука поднимает иногда рабов своих с ложа, и гоняет их из места в место, сама их преследуя. Они ищут спокойствия, и не находят оного. Часто удивляемся мы, что человек, впрочем разумный, совсем себя иногда забывает; или что гордая госпожа хохочет со старыми ханжами; но скука разрешает загадку. Нам надобно есть собственный свой хлеб, жить собственную свою жизнь и следственно питаться не только от других людей, или мысли свои посылать всегда за ними, но и самим действовать.
Все ли минуты ныне провёл я в работе? Что посеял я? Исправно ли тело и душа сменялись в работах своих? Теперь стремлюсь я ко сну; но успокоение бывает приятно только после трудов. Особенно долгие праздники опасны для духа нашего. В самые эти минуты, когда тело мое заключает сегодняшние работы, дух мой должен еще заниматься небом, если я прегрешить не хочу. ―Еще и на одре своём буду помышлять о Тебе, Благотворитель мой, даровавший мне ныне столько сил для моих упражнений! Сотвори, да завтра с новою твёрдостью исполню звание мое. Сколь же важно мое звание! Я должен созидать блаженство свое под страхом и трепетом.
12-е («Где б свет стезям моим спасительный обрел, когда б не зрел я луч Божественного Слова?»)
Где б свет стезям моим спасительный обрел,
Когда б не зрел я луч Божественного Слова? –
Я истины б не знал, во век не разумел,
Что заблуждаю здесь средь тьмы и мрака злого.
—
В чем чувствовал я недостаток, переживши зимний день? ―Всеблагий Боже мой! со скорбью признаюсь, что я весьма неблагодарен. Каждую минуту желаю и получаю от Тебя новые благодеяния, не размысливши еще о цене и прежде полученных. Доколе они суть еще в руке Твоей, дотоле кажутся мне великими и прелестными; но едва только их меня удостаиваешь, откладываю уже оные, как почти бесполезную малость, на сторону. Откровенное Слово Твое (ах! от стыда едва могу я и помыслить о том) лежит теперь не предо мною, и ежедневно пробегаю я Священное Писание весьма летучими взорами, будто бы не знал я, или знать не могу, что все сокровища Индии суть ничто пред оным. Преблагий Боже! глубоко впечатлей в душу мою следующие две истинны:
Без Священного Писания был бы я несчастлив. Даже и на самое внешнее благосостояние мое имеет оно сильное влияние. Народ, который Библию может читать свободно и публично, благополучнее, добронравнее, храбрее и мудрее соседственного народа, не имеющего сокровища сего, или не могущего пользоваться оным. Язычники и такие Христиане, которые Священного Писания читать не могут, суть столь суеверны, что и самые дети наши смеются басням их. Дабы приличным Богу образом узнать происхождение мира, следственно, и собственное свое происхождение; дабы уразуметь древнейшую историю земли нашей; дабы познать образец и предписания чистейшей добродетели; дабы получить понятие о небе, и дабы с конечным разумом можно было размышлять и говорить о Бесконечном; дабы можно было мне молиться с пользою и умереть с радостью: ― Боже мой! всему сему научает меня Слово Твое. Но целью и основанием этого откровенного Слова Твоего были любовь и смерть Искупителя моего. Если не беру в том участия, и если не есть я истинный Христианин: то Божественная Книга эта будет для меня конечно столь же бесполезна и темна, какова она есть для Иудеев и вольнодумцев.
Я есть один из тех немногих, которые всю Библию читать могут и дерзают. Около тысячи миллионов людей живет в одно время на шаре земном. По исключении всех язычников, Иудеев, Магометан, и всех тех Христиан, которые Священного Писания читать не могут и не смеют, останется около десяти миллионов, которые имеют случай, разум и добрую волю к действительному оного чтению. Итак, я есть один из ста человеков, сопричастных счастью сему. Какое же преимущество! Но и какому же суду подвергаюсь я, когда от меня ожидают более плодов, нежели от девяноста девяти слепых братий моих! Мысль эта должна оживить меня, дабы с новою охотою поучаться в законе Божьем, и с новым почтением говорить о нем денно и нощно. Ах! если бы в прошедший день говорил я о нем более! Ночь наступает; но хотя уста мои и бездейственны будут, однако сердце мое направится к Богу! Если же буду просыпаться, то так молиться стану:
О Боже! не лиши нас дара преблагого,
Который во Твоем Ты Слове ниспослал,
И духа Твоего не отыми Святого:
Ты жизни вечныя Его в залог нам дал. –
13-е («Кто должности всегда прилежно исполняет, хотя бы и страдал под бременем своим, тот на гробницы взор без страха устремляет»)
Кто должности всегда прилежно исполняет,
Хотя бы и страдал под бременем своим,
Тот на гробницы взор без страха устремляет,
Не возмущая дух позорищем таким.
—
Нам должно здравие свое сохранять всевозможным образом, и жить так долго, как только живут люди. Но должность эта превратилась бы в безумие, если бы захотели мы принести ей в жертву все прочие добродетели. Бывают, конечно, и такие случаи, в которых не можем мы обойтись без пожертвования жизнью и здравием. Меньшая должность должна всегда уступать высшей.
Почти каждое состояние и звание требует некоторой беспечности в рассуждении здравия и жизни. Сколь бы безумно было, если бы умирающая Рахиль отвела какую-нибудь девицу от брака! Если бы корабельщик страшился морских опасностей, жнец жара в крови, рыболов простуды, или солдат крови и язв: по что был бы род человеческий? Род жизни ученых весьма нездоров: но разве будем мы великих духов увещать, чтобы они лучше остались посредственными, и не делали себя бессмертными в полезных изобретениях и сочинениях? Если бы каждый человек жил только для того, чтоб жить долго, то, при всеобщей строгой диете (образе жизни), пришли бы в опасность жизнь и благосостояние всех человеков. Кто бы остерегал нас тогда ночью от разбойников? Кто бы вырывал нам тогда металлы, и доставлял через океан врачевства? Общее благо должно быть предпочтено нашим частным выгодам. Во всяком роде жизни, впрочем, безгрешном, должно подвергнуть себя соединенным с оным опасностям, но без сомнения и не умножать их своевольно, по корыстолюбию, или славолюбию.
Бывают и такие случаи, которые хотя и не принадлежат к нашему состоянию или званию, однако требуют от нас пожертвования здравием и жизнью. Коль скоро нами должна быть исполнена добродетель, то не надобно нам прежде требовать совета у врача. Некоторые примеры ясно то показывают. Болящий, коего только я оберегать могу; друг, коего бы я потерял, если бы отказался к нему ехать в дурную погоду; младенец, готовящийся утонуть, и другие ежедневные случаи не требуют ли от меня того, чтобы я позабыл все простуды? И должно ли мне прежде вычислять, сколькими днями могу я сократить жизнь свою чрез исполнение моей должности?
Естественнейшее и важнейшее следствие этого рассуждения моего есть то, что я ежедневно должен быть готов к смерти. Ибо кто поручится мне за то, что завтра не позовут меня к другу моему, который страждет в ядовитой и прилипчивой болезни? Может быть, и в самую ночь сию потребует кто-нибудь моей помощи, причем я смертельно простудиться буду должен. Из сегодняшнего рассуждения моего видно также и то, что весьма много потребно благоразумия и решимости, чтоб в рассуждении здравия и жизни не поступать слишком щедро и слишком скупо. Сколь точно должно размерять и вычислять в таких случаях, которые касаются до жизни и смерти! Не многим ли бы людям можно было сказать: ты слишком здоров для звания своего, a ты, напротив того, слишком слаб? Сколь узка стезя, ведущая странников между самоубийством и греховною любовью к жизни! Благо мудрецу, всегда по пути своему грядущему!
Таким образом, паки обретаю сокровенный источник грехов; я должен смириться и жаловаться на себя пред Тобою, Господи дней моих! Что бы было, если бы я ко славе Твоей долженствовал быть мучеником, я, едва и сон победить могущий, когда вечером прославлять Тебя намерен бываю? Ах! научи меня великой науке жить не долее и умереть не ранее, как Тебе угодно и как прилично Христианству моему!
14-е («Наружной зримого корою ослепленный, достоинство вещей дух редко познает»)
Предубежденьями всечасно обольщенный,
Наружной зримого корою ослепленный,
Достоинство вещей дух редко познает;
Не достигает он в их сокровенный свет.
—
Рано научаемся мы золото и серебро почитать за нечто важное, но цену полезных вещей часто не познаем и в глубокой старости. Положим, что драгоценные камни, серебро и золото не суть малости, ибо они во многих случаях могут отвратить нужду нашу; однако весьма мало уважаемое древо имеет гораздо более внутреннего достоинства, нежели оные. Правда и то, что в натуре есть всеобщая связь. Подобно как кольца в цепи, все одно с другим совокупляется, и с одним деревом вели бы мы жизнь прискорбную. Но и то есть истина неопровержимая, что без одного дара натуры можем мы легче обойтись, нежели без другого, и что, следственно, каждую вещь тем выше ценить должно, чем она для нас необходимее. Без Кавалерских лент, золота и диамантов большая часть людей в мире могут и должны жить, и это не делает их ни больнее, ни печальнее; но кто может (особенно в это годовое время) быть здоров и весел без необходимого тепла? После воды и хлеба дерево заступает первое место. Огонь бриллианта не согревает.
Одно извинение, для чего дерево не в уважении, есть то, что оно достается легче блестящего металла. Но за самое бы это должно нам было тем усерднее благодарить Бога. Полезное дарует Он нам в изобилии, и почти без всякого старания нашего леса возрастают. Премудрый Творец располагался по нашим потребностям. Поля наши гораздо более могут приносить хлеба, нежели цветов; также и домашние птицы наши разводятся легче, нежели павлины и соловьи. О, вы, столь мало премудрость Божию в делах творения примечающие! помыслите, что бы было, если бы каждое дерево превратилось в золото, а древа напротив того скрывались в глубоких недрах земли, и столь же бы для вырывания и приготовления их потребно было труда, сколько теперь потребно оного для вырывания и приготовления золота? О, безумцы! хотя бы вы вокруг золотом оклались, однако бы должны были замерзнуть или умереть от голода.
О, дабы мы предрассуждения свои не распространяли на самого Бога и Религию! Но немногие ли люди мечтают, что Всевышний подобно человекам рассуждает? Они мечтают, что Он не смотрит на куски дерева и не ожидает за то хвалы, но легко, напротив того, может быть тронут золотом; что гнев Его может воспалить только соломенные хижины, но мимо златых чертогов проходит со благоговением; что жители оных должны поститься и каяться, а владыки сих утопать в сладострастии. В худую сторону обращают, если бедный поселянин не прилежно посещает Божию службу; но знатный человек довольно уже благочестив, и Царю всех царей делает много чести, если через тридцать дней придет в церковь на пышной колеснице, быстрыми конями мчимой.
Итак, Ты, Искупитель мой, не унизил Себя тем в глазах моих, что родился близь ясель, а не в чертогах мраморных. Древо, на коем испустил Ты дух Свой, было драгоценнее пышных статуй и пирамид. Ты всегда благодарил Отца нашего, когда за хлеб принимался: я также не буду ожидать побуждения к хвале Бога моего только из иных частей мира. Я буду прославлять всеблагого Господа, когда окостеневшие мои члены в теплой горнице будут отогреваться. Различное употребление дерева (как то – на очаг, в приготовлении домашних надобностей, да почти и во всех действиях наших) от этого времени найдет во мне не немого примечателя. Теперь отхожу я ко успокоению, и услужливое дерево, подпирая ложе мое, окажет мне новые услуги, а некогда возьмет и труп мой, когда мир будет сживать его с рук своих. Не повалилось ли уже дерево для сей последней обители моей?
15-е («Я человек, и должен в жизни сей страдать, но в горестях моих о Боге помышлять»)
Я человек, и должен в жизни сей страдать,
Но в горестях моих о Боге помышлять,
В надежде находить сердечную отраду,
За подвиг краткий здесь зреть вечную награду.
—
Моление о терпении есть ежедневная моя должность. Но если подумаю, что ни один волос на голове моей не погибнет без воли Божией, то в стыд приводит меня крайняя моя чувствительность тогда, когда не исполняются желания мои. Нетерпение есть по большей части тайная гордость и неудовольствие на Бога. Но в этом случае оказываю я и много неразумия; ибо не вижу того, или видеть не хочу, что почти всякая судьба, меня постигающая, самим мною предуготовлена бывает. Если же когда-нибудь страдаю и невинно (если не грешно грешнику перед Богом ссылаться на невинность), то бываю тогда на таком месте подвига, которое преимущественно перед другими мне честь приносит, и на которое приводит меня Провидение для того, чтобы впредь тем славнее наградить меня было возможно.
―Итак, прости, долготерпеливый Боже мой, если я часто бываю слишком чувствителен в рассуждении страданий, Тобою мне предопределяемых, и показываю себя тогда неистовым. ―Без сомнения не должно бы мне было забывать, что грехи мои гораздо превосходят все те слезы, которые я, или все человеки, вообще когда-нибудь пролить могут; ибо Иисус Христос должен был пролить за них слезы и кровь. Конечно, должно мне, как Христианину, быть в том уверенным, что это время страданий не достойно той славы, которая откроется на нас, а может быть скоро и на мне. Но ты немощен, бедный человек!.. Почто же я паки себя извиняю? Я, к сожалению, бываю тогда более, нежели нечувствителен, когда стенает ближний мой, или когда я исторгаю из него вздохи. Иисус и все праведные друзья Божии, хотя бы они, подобно Давиду, и венец носили на главе своей, ощущали страдания: итак, для чего же меня не должно постигать никакое злополучие? Хотя и они стенали в страданиях своих, однако стенали только перед Богом, Который и помогал им. Но я заглушаю более уши тех, которые подать мне помощи не могут, а может быть и не хотят.
―К Тебе, Отче мой, к Тебе, не умножающему бремени ни единою драхмою более того, сколько нужно и полезно, буду я с детскою простотой возводить взор мой, когда скорбь восхощет теснить меня. Даруй мне, хотя не жестокость духа и не совершенную нечувствительность (ибо это принесло бы плоды плачевные); однако даруй мне терпение и сильнейшее мужество, нежели какое я от природы имею. Научи меня помышлять, что часы мои и слезы, радости мои и дыхания изочтены на небе, и что дерзко будет захотеть что-нибудь убавить или прибавить. Ни один человек не может косо посмотреть на меня, или говорить обо мне худо, если глаза и уста его не получили от Тебя на то силы. Через несколько времени лягу я во гроб, и Ангелы понесут меня в лоно Твое. Тогда некоторые будут раскаиваться, что меня обижали, и радость моя умножится на небе, если раскаяние такое кого-нибудь из теперешних врагов моих приведет ближе к Богу.
Я твердо придерживаюсь Тебя, Господи Иисусе Христе! Сотвори, да никогда не посрамлюсь; если же и в самую полночь сию будет еще для меня злые ковы строиться, то я все спокойно буду спать под сенью крыл Твоих; Всемогущий бдит, и со мною может быть только то, что Им уже предусмотрено и что для меня спасительно.
16-е («Когда в этом мире жизнь моя должна еще в трудах продлиться, то, Боже мой, Тебя прошу, терпенья силы дай святые»)
Когда в этом мире жизнь моя
Должна еще в трудах продлиться,
И шествуя в печалях я,
Назначен в старость погрузиться:
То, Боже мой, Тебя прошу,
Терпенья силы дай святые,
Чтоб я власы мои седые
Мог честно несть, доколь дышу.
—
Почти все люди надеются и желают глубокой старости, и не думают о том, что глубокая старость без принадлежащих к ней свойств есть плачевное счастье. Никто не хочет быть престарелым нищим, или дряхлым, либо презренным стариком; но многие по следствию поступков своих необходимо таковы будут, если еще половину столетья проживут. Весьма немногие занимаются помышлением о глубокой старости надлежащим образом.
Без сомнения многое потребно к тому, чтобы в глубокой старости радоваться жизни своей. Пожилые люди требуют попечения и вообще охотники все хулить, так что прихотям их гораздо труднее удовлетворить нежели юношеским. Если не хочешь в старости быть и себе и другим в тягость, и если не хочешь всегда говорить с воздыханием о жизни своей: ах! я не обретаю в ней утешения! то должно в молодости и в мужеских летах почасту вопрошать себя: что надлежит мне ныне делать, дабы по прошествии тридцати или сорока лет жить охотно и во благе?
Для приятной и похвальной старости потребно следующее: должно иметь деньги, или какое-нибудь имущество, дабы не только от милости других жить было должно. Если я и в юности своей стыжусь просить милостыни, то сколь горько будет это в старости! Да и кто с охотою подает пожилым старикам много? Кто проживает с ними долго в мире? Самые их любезные и дражайшие дети детей не редко бывают против них жестоки, умалчивая уже о посторонних. Итак, прилежность и бережливость должны наперед печься о бедной старости. Но без здравия и самые богатые старики бывают себе в тягость; следственно, от юности должно жить умеренно и тело свое не ослаблять никакими излишностями: ни бесполезным бдением во время ночное, ни страстями, ни врачевствами. Также должны стараться для этого времени, имеющего нужду в помощи других, приобретать друзей; ибо без сей помощи тогда никак не можно будет обойтись. Чем более в юношеских летах обрабатываешь характер свой, и становишься время от времени дружелюбнейшим и приятнейшим: тем сноснее будут тягости глубокой старости. Старик должен найти в слугах своих и всех тех, которые ему прислуживают, искренних себе друзей; иначе не будут они разуметь мановений его, над требованиями его станут смеяться. Скажу и то, что честь есть почти одна пища земли, которою наслаждаются еще и седые старцы с великим удовольствием; но сколько прежде должно им явить способностей и добродетелей, дабы соделаться причастными сей сладости! Но все теперь упомянутые свойства суть ничто без чистой совести, как в рассуждении Бога, так и в рассуждении человеков. Это необходимо быть должно, если старцы захотят жить во удовольствии, и смерти дожидаться равнодушно. Нет на земле тварей смешнее и плачевнее тех стариков, которые никак еще не хотят опуститься в могилу, но высохшими руками своими прикрепляют себя к краю оные.
Столько-то гласов, сопровождаемых и самым трепещущим гласом возможной старости моей, призывают меня к благочестию! ―Ах! если я еще люблю себя, то заповеди Твои, Иисусе Господи мой, должно мне время от времени любить более. Се сердце мое, которое только Тебе посвящено будет. Таким образом, не только теперь, но и в удаленной от сна старости, буду я с приятностью заниматься Тобою на одре моем.
17-е («Густою тьмой объят весь век; себе загадка человек; но мнит, что много познавает»)
Густою тьмой объят весь век;
Себе загадка человек;
Но мнит, что много познавает,
И в тайны оком проницает.
—
Неприметное засыпание свершается столь скоро, что никак не можно определить пределов между бдением и сном; их краски или цветы, так сказать, сливаются в одно. Наблюдение такое должно мне теперь принести пользу. ―Ты же, любви исполненный Боже мой, даруй мне для этого благодать и бдительность.
С каким же бесстыдством требует сомневающийся человек ясных понятий в рассуждении таинств Религии! Весьма не много таких вещей, которые мы совершенно обвидеть и доказать можем. В чем состоит жажда, вгоняющая воду во уста твои? Можешь ли ты кровь, волосы, мясо, кости и все то сделать из пищи и пития, что делает сила варения желудка твоего, не давая тебе знать о том и не требуя твоей помощи? Если ты не можешь изъяснить нам происхождение и действие мыслей твоих, то как же хочешь ты, чтобы изъяснили тебе Божьи мысли? Если ежедневный сон твой пребывает для тебя таинством, то как же Святой Троице не быть для тебя таинством? По образу заключений твоих заснуть бы тебе было должно не прежде, как возмогши уже без противоречия изъяснить происхождение, продолжение и цель сна. Но кто хочет разумно разбирать его, от того он прочь убегает.
Когда мы засыпаем, тогда лишаемся владычества над самими собою, себя не помним. Итак, отказываясь от своего правления, предаемся мы Богу. Важная перемена, стоящая более примечания, нежели когда Монарх слагает с себя корону! Сколь же дерзостно поступает при этом случае грешник, предающийся в руки Судии оскорбленного! Нет! я никогда не засну, и не предам себя в руки Божьи, если прежде сердечным молением не соделаю Его милостивым Отцом своим. Есть и засыпаешь без молитвы, то это значит, что полагаешься на случай.
Сон есть брат смерти, и для того-то в естественной смерти все мысли помрачаются, и никто не бывает в состоянии сказать: в сию минуту я умру. Но самое это помрачение понятий приводит в подозрение и обращение перед концом жизни. Тогда бываем мы в таком положении, в каком положении бывают мысли наши во время дремоты; мы не только думаем, но и говорим, не помня только того, и на другой день все забывая. Горе же тому обращению, которое уже забудет душа в оном мире!
Время, в которое мы засыпаем и умираем, вероятно, и в том имеет между собою сходство, что никакими неприятными ощущениями нас не терзает. Предшедшая томность и болезнь исчезают. Глаза наши и уста можем мы обращать по своему изволению; мы все забываем, и неприметно упадаем в руки Божии. Сколь противен сон некоторых людей, которые храпят, визжат, скрежещут зубами, но при всем том спят спокойно и видят приятные сны! Уповательно бывает в таком состоянии и умирающий. Окружающие по намерению Божию должны ужасаться и молиться, но болящий во время всхлипываний своих час от часу погружается глубже в дремоту.
―Страж Израиля, никогда не засыпающий и дремотою не объемлемый, Коего всеведущие мысли во веки не помрачаются! ах! сколь неприметно и сладостно засыпала иногда совесть моя! сколь часто закрываются глаза мои при дарах и заповедях Твоих! – Прости мне всю прежнюю дремоту, и сохрани душу мою во бдении ко благу. Скоро уже сомкнутся очи мои, и я совсем позабуду себя: Господи и Боже мой! буди тогда стражем и хранителем моим!
18-е («Не зря времен, Всеведый зрел, что будет для меня полезно»)
Не зря времен, Всеведый зрел,
Что будет для меня полезно;
Назначил Сам и произвел
Мне Радости и время слезно.
—
Господи! кто может приметить, сколь часто творишь Ты ему благо! Но я желал бы чтобы уже и в сей жизни возможно мне было возблагодарить Тебя, Боже мой, за все благодеяния мною от Тебя полученные. При всем том не знаю я и тысячной части их. Между тем в ненарушимый закон поставлю себе то, чтобы принимать все с благодарением, если только силы разума моего будут обнимать то. Благодарение за век, в котором я живу, должно теперь занять меня доколе я еще не засну.
Родиться между народами благонравными, и в таком веке, в котором разум, искусства, а особливо Религия просвещены и гораздо областью своею пространнее, нежели когда-либо прежде, есть такой дар благого Провидения, который едва только один из тысячи чтит высоко. Сколь счастливы обстоятельства странствования моего! Что бы было, если бы Бог поселил меня в пустой и бедной земле, где бы жили в смешении скотские человеки и хищные звери; где бы сии два рода столь были один другому подобны, чтобы едва можно было различать их гласы и покровы, их жилища, или паче их ямы и каменные ущелья? Или что бы было, если бы Творец мой повелел родиться мне и в теперешней земле моей, но только несколькими веками, или тысячелетиями ранее, в оные мрачные времена, в которые сады, концерты, книги и проч. почти не существовали, и когда, даже и в самом отечестве моем, скорее бы нашел на медведей и волков, нежели бы встретился с благоразумным человеком; в оные варварские века, когда и самое благородство не стыдилось обозревать из замков своих, хищению посвященных, близь лежащие равнины, и стеречь добычу, подобно как паук стережет ее в паутине своей; когда кометы, привидения, ведьмы и басни содержали людей в беспрестанном детском страхе?
Но сколь изящно в нынешнем веке моем все окружающее меня! Какие знания, какое проницание! Еще бы за пять сот лет наши двенадцатилетние ученики почтены были великими учеными. Какие укрощенные нравы! Не объявляют нам насильно войны, не вызывают насильно на поединки, не принуждают нас сражаться с водяными и огненными опытами. Мы спокойно обладаем тем, что доставило нам прилежание и способность. Мы можем испытывать действия натуры, не страшась того, чтобы нас стали обвинять в колдовстве, или чтобы и сожгли нас. Сколько удобности и удовольствия доставляет нам настоящий век! Кто может исчислить все преимущества и изобретения, о которых дикие предки наши весьма малое, или и совсем никакого понятия не имели! Почти все приятные яства, удобные и изящные приборы дома, восхитительная музыка, говорящая живопись, дешевые и поучительные книги, были не известны. Но сколь же особливо преимуществуем мы в рассуждении Богослужения! Каким бы был я Христианином, если бы родился за четыреста лет пред сим?.. Трепещу, помышляя о сем.
―Чем же, благий Отче мой, чем же заслужил я преимущество сие? Но вместо ощущения счастья моего, часто, подобно Ионе, ропщу я на судьбу свою. Боже мой! к какому осуждению готовимся мы в день судный, столь мало прославляя Тебя за дары Твои! Ах! благоволи, да по возможности своей нахожу благодеяния Твои, радуюсь тому и благодарю Тебя. Усерднейшее поклонение да будет Тебе за то, что теперь могу я спокойно заснуть в жилище своем, будучи всем довольно награжден от Тебя, и с толикою удобностью беседовать с Тобою. Как же мне не любить Тебя, Тебя, от вечности с толикою благостью о бытии моем пекущегося?
19-е («Возобновление трудов великих стоит; не наше дело то: сам Бог его творит»)
Возобновление трудов великих стоит;
Не наше дело то: сам Бог его творит;
Но ожиданье дух в Тебе да не покоит;
Трудися сам при сем: Бог труд твой наградит.
—
Скольким горестям человеки подвергаются, дабы на несколько лет (а может быть и дней), которые они прожить уповают, приобрести деньги, честь и удовольствие! Приобретение же cие бывает по большей части на щеть вечности, подобно как бы презренная душа была игрушкою тела, или только падчерицею, у которой все отнимают, дабы тем более наделить любезное тело. Ни что не бывает дорого, ни время, ни здравие, ни разум, ни издержки, ни труд, если надобно приобретать земное благо; но для небесного немногим жертвуют. Дабы усмотреть это превратное домоводство, должно мне только вступить в следующее разыскание:
Если все сложишь вместе, то служение телу и временному моему счастью занимает, конечно, несколько лет; попечение же о бессмертной душе моей едва занимает и столько дней. Сколь же неизвинительно несколько часов стараться о приобретении человеческой благосклонности, а Богу посвящать только одну минуту, такую минуту, которую бываем мы уже утомлены дневными подвигами и зеваем! Я был болен; но в чьей службе занемог я? Не казалось ли мне в Воскресенье холоднее, и не почитал ли я непогоду дня этого страшнейшею, нежели в прочие дни недели, когда удовольствие и общество призывали меня к себе? С детства своего весьма многое я выучил; но что? Возрастало ли ежегодно разумение мое в истинах Религии? Или с пятнадцатого года моего я успел уже не весьма много? Но, ах! и до того времени любил я лучше плясать, нежели молиться. Могу ли я предложить Богу особливые мои заботы, и четверть часа благоговейно беседовать с Ним одним? Могу ли я сложить вместе протекшие дни и исчислить цену их? Сколько издержано для порока и безумий, и сколько раздавал я для добродетели? Мог ли бы я при конце года показать книгу расходов моих, не закрасневшися от малой издержки для блага души своей, или от малочисленных выдач для Религии и добродетели? Если к сему приложу я еще все мои попечения, пот, ночное бдение, путешествия, работы до самого обморока, слезы, напряженное размышление, и все то, чего мне стоила уже любовь к земному; а с другой стороны, если буду исчислять все пропущенные мною случаи к спасительному для себя наставлению, все неуврачеванные сомнения: то, долготерпеливый Боже мой, должно мне либо прервать исчисление cиe, или от стыда я всех сил лишусь. Ничто не превосходит бессмыслия моего; только Твоя щадящая благость была более еще грехов моих, искушавших Твое милосердие. Чем могу я извинить небрежливость свою в добре и жадность к мирским ничтожностям? Может ли и лист фигового древа положить преграду оку Всевидящего, или молнии Всемогущего? Всегда, когда только дерзаю отдавать Тебе отчет, должно бы мне было отчаяться, если бы не был я Христианином. Каждый из грехов моих есть бич, ко Иисусу меня гонящий. Только Им превращаемы бывают молнии Судии оскорбленного в сияние солнечное. Итак, снова приими меня, божественный Искупитель мой, в сообщество Твое; истреби кровью Своею вину, против меня восстающую, и научи меня словом и житием Своим впредь жить осторожнее и о душе пещися более. Она гораздо драгоценнее тела моего, которое теперь сон объемлет, и которое скоро заснет в могиле уже сном долгим.
20-е («В Твое я имя здесь крестился! К Твоим овцам я приобщился!»)
Отец и Сын и Дух Святый!
В Твое я имя здесь крестился!
К Твоим овцам я приобщился!
Дух мрака не восхитит злый
Меня, Тобою искупленна.
О, сколь же часть моя блаженна!
—
Сколь важен для меня тот день, в который я крещен был! Тогда Христиане молились о мне, в то время дремотою объемлемом, и Иисус милостиво воззрел на меня; тогда родители мои произнесли имя чада своего в первый раз с восхищением. О, если бы был я еще тем же невинным, Небу порученным и от всех грехов очищенным младенцем! Но в невинности и нравах должно мне паки младенцем сделаться; ибо иначе не могу я войти в царствие Божие. Собственномыслие и самоправление не могут быть вместе с детским расположением истинных Христиан; но частое воспоминание о союзе крещения содержит в смирении и бдении.
Союз сей был союз торжественный, наисвятейшим образом постановленный поверенными моими, или восприявшими меня от купели – удостоенный Божьего благоволения и запечатлённый кровью Иисусовою. Что же могло меня когда-нибудь побудить к разорванию этого празднественного союза? – Но Бог никогда не разорвал его, и у Него еще он крепок. Рукописание мое, если оно не будет заглажено кровью Христовою, будет в день судный ужасно свидетельствовать против меня. Почто я, вероломный, нарушил обещание, которое учинили свидетели крещения моего, хотя и без моего ведения, но о котором при возрасте своем весьма скоро узнал я, узнал, что оно для меня весьма выгодно? Никакое бы извинение не было ничтожнее того, если бы вздумалось мне ссылаться на тогдашнее мое младенчество и всю вину складывать на опекунов моих, слишком далеко в обещании своем зашедших. На что ничтожная увертка сия, когда я, без всякого сомнения, имею свободу ежедневно уничтожать весь договор с Тобою, Боже мой?
Уничтожать? Несчастный! какое же ты будешь иметь преимущество, когда престанешь быть Христианином? Да и какая будет польза, какая выгода, если я только себе жить и служить буду? Если есть какой-либо незагладимый знак, то это есть святое крещение. Быть крещенным во имя Иисусово, но жить язычником, есть такое на челе знамение, которое пред очами Неба делает нас бесчестными, хотя бы и всех Европейских орденов висели на нас ленты.
―Святая Троица! се есть я, за несколько лет крещением Тебе посвященный! Ад не смел тогда от страха взирать на меня: сколь несчастлив я, если теперь нахожусь в союзе с ним! Тогда обещался и отказаться от диавола и всех дел его и всех существ его, следственно и от любезнейших грехов моих и всех модных пороков; но я трепещу, обращая взор на тысячу злых дел своих и на миллионы пропущенных мною случаев ко исполнению добродетелей. Сколь ужасно гора эта против меня возвышается, столь же ужасно много зрю я на другой стороне и благодеяний Твоих, Боже мой, до самых небес воздымающихся. Покройте меня, о горы! Холмы, падите на меня! – Но какая неизглаголанная любовь! Спаситель мой, столь часто поруганный, берет меня и извлекает из погибели. Он глаголет еще: ты еси мой! возобнови обещание твое, и храни оное: исчезнет тогда ад для тебя! – Господи Иисусе! никогда я не отступлю от Тебя. Сей празднественный вечер да будет возобновлением союза нашего. Только Тебе, Тебе только хочу я жить и умереть! Аминь.
21-е («О, сколь блаженными, сколь светлыми вы стали, чрез смерть отшедшие в обители святых!»)
О, сколь блаженными, сколь светлыми вы стали,
Чрез смерть отшедшие в обители святых!
Забвенна вами скорбь, болезни и печали;
Но мы в плену страстей живем еще здесь злых.
—
Итак, обхождение с живыми друзьями моими на сей день я уже окончил. Но ночь, беспрестанно глубже в тишину погружающаяся, побуждает меня еще посетить вас, умершие друзья мои. Да будет все тихо вокруг меня, подобно как пред наступлением бури; ибо я умершими заниматься хочу.
Друзья мои! Вы были в жизни моею радостью, моею славою; вы были для меня лучшими из человеков, были моими Ангелами хранителями, осушавшими слезы мои, кроме тех только, которые пролил я при гробницах ваших! Ах! каких надежд, каких подпор старости моей лишился я с вами? Вы исполняли пустоту мира, который по смерти вашей соделался для меня весьма подобен пустыне! Хотя раны мои утешениями Религии и долготою времени несколько и уврачевались, но когда помыслю о болезни вашей, последних ваших часах, купной скорби, которую после кончины вашей я уже один сносить должен; когда живо представляю себе, сколько бы я счастлив был, если бы вы жили: то… вы избавились от всякой нужды, которая меня держит еще во плене своем; я еще слезы проливаю, и буду проливать их дотоле, доколе паки не узрю вас!
Где же теперь вы, вечно для меня незабвенные души? Мысль, что пред престолом Божиим я паки не обрету вас, сразила бы меня. Нет, я твердо надеюсь, что вы, ради бесконечно любви исполненного Искупителя нашего, соделались праведными и блаженными. Премилосердый внял, конечно, и последним вздохам вашим; даже и тем, которые мы, человеки, называем стенанием и храплением. Иисус с милосердием взирал и на последнее сражение ваше, и разумел устремленный на Него взор смыкающихся ваших очей. Так милость заступит место правосудия, когда и я буду лежать на одре смертном и при смерти воздыхать о милосердии. Без сомнения мы паки увидимся, и о земных страданиях наших будем беседовать, как о минувшем неприятном сновидении; но более тогда будем мы беседовать о Том, Который спас нас от смерти. Беспрепятственная любовь к Богу, скоро возрастающее познание Его дел и путей, искреннейшая и горячайшая любовь ко Искупителю нашему, нежнейшая дружба с Ангелами и духами блаженными, будут тогда частью нашею. О, если бы уже был я там! если бы уже был я освобожден от теперешнего ига моего! Что теперь окружает меня, кроме мрачной ночи, храпящих грешников, и может быть воров и убийц, бродящих около жилища моего? Что же и во мне находится? Ах! во плоти моей не обитает никакое благо. Хотя и имею желание, но исполнения добра не обретаю в себе, не обретаю даже и в этом моем празднественном уединении; ибо в продолжении благоговейного размышления моего скоро уже закроются глаза мои. Но я ободрюсь, и доколе вы, умершие друзья мои, будете пред очами моими, дотоле никак не могу я сну предаться. Но не идолопоклонником ли соделаюсь, когда в обхождении с вами буду бдительнее, нежели в обхождении с Богом?
Итак, оставляя в покое умерших, беседую с моим и их Господом. – Всеблагий Боже! благодарение, которое друзья мои беспрестанно воздают Тебе за все благое, ими от Тебя в жизни и смерти полученное, уста мои, уста бедного смертного, также пронемотствовать должны. Вечное благодарение да будет Тебе за то, чем каждый из оных, и чем я чрез каждого от Тебя наслаждался! Благодарю Тебя и за те слезы, которые угодно было Тебе заставить меня пролить о смерти их; ибо слезы сии умягчили сердце мое, усмирили меня, приблизили меня к Тебе, и влияли в меня стремление к небу. Итак, неужели я еще некогда спрошу Тебя: Боже! для чего похитил Ты их у меня?
22-е («На подвиг в здешний мир Творец меня извел»)
На подвиг в здешний мир Творец меня извел;
По мере ревности Он даст мне награжденье;
Когда я в должностях назначенных успел,
То верно получу во Свете прославленье.
—
Какой мой темперамент? Или, другими словами, спросить: какие во особливости назначены мне должности, которые мне в честь Творца исполнить должно? Сколь бы мы несчастливы были, если бы купно от всех добродетелей имели сильное отвращение! Но некоторые из них на половине пути встречают нас. Некоторые пороки противны нам уже по природному сложению нашему; и в таких случаях бывает нам опять только половина труда. Двух подводных камней должно мне убегать здесь. Сколь они ни кажутся один от другого отдалены, но грешник соединяет их в одну точку, дабы возможно ему было извинить себя.
Говорить, что темперамент мой делает меня порочным, худо. Конечно, каждому человеку посредством оного некоторые пороки свойственнее других. Сангвиник, или ко сластолюбию склонной человек, расположен более ко грехам нечистоты, к мотовству, к легкомысленному и пустому болтовству, нежели сухой и строптивый пустынник и скупец. Но что следует из сего, кроме того, что оный должен обрабатывать иное поле, нежели сей? Напротив того, сей сопричастен таким порокам, которые оному кажутся неестественными, например: подлость, неумолимая жестокость, зверская зависть; следственно, каждому из них определено возделать особливую землю, которая некоторые растения рождает гораздо в большем количестве нежели другие и для того возделана должна быть иначе. И эта различным образом плодоносная земля, произносящая множество некоторой худой травы, не нечаянно Богом нам назначена.
Десница Мудрости мне подвиг начертала;
Почто ж в страданиях душа моя вздыхала?
Говорить, что темперамент мой делает меня добродетельным, также худо. Нет, он пролагает мне только дорогу к той или другой добродетели. Но рассматривая в целом, каждая натура или природа также испорчена, как и другая. Щедрость, чувствительность в истинах Религии, благодарность и бескорыстие, гораздо легче для Сангвиника, нежели для Флегматика, или Меланхолика; но зато сии имеют склонность к твердости, размышлению и честности, в которых оный недостаточествует. Также и для Холерика некоторые добродетели легки, а другие тяжелы; некоторые пороки слабо, а другие сильно в нем действуют. Итак, Бог каждому назначил свой рай, или собственное место опытов, и каждый по сему и судим будет. Но обхождение и привычка делают темперамент худшим или лучшим.
―Премудрый Боже! заповеди Твои суть цель, а темпераменты наши различные пути, к оной ведущие. Каждое побуждение во мне может и должно быть Тебе посвящено. Чем труднее сражение, тем славнее награда. Ничто не может меня обвинить перед Тобою, кроме греха умышленного; также и ничто извинить не может, кроме Иисуса. Итак, извини меня, Спаситель мой, и в самых грехах темперамента моего. Да будут они для меня страшнейшими, ибо живут в одном со мною доме. Когда же они завтра паки пробудятся со мной, то увещай меня, даруй мне силу ко сражению с ними.
23-е («Подобно тени здесь колеблем человек: спокойствия бежит, мученье он встречает»)
Подобно тени здесь колеблем человек:
Спокойствия бежит, мученье он встречает,
Болезни сам себе и бедства сотворяет,
Сбирая и храня именье целый век;
Но наконец умрет, со всем своим простится,
Не зная, кто его трудом обогатится.
—
Многим, обладаю я таким, что без сомнения не для меня приготовляемо было. Если бы знали мы историю наших домов, садов и полей с нескольких только уже веков, то в изумление привели бы нас нечаянные наследники оных. История сия, история недвижимых имуществ наших, чудесна. Если бы был у них разум, то часто бы стали они жаловаться на бессмыслие своего обладателя. Поле, коего жадный владетель не бывает доволен и сторичным плодом, без сомнения бы воззвало к нему: о, безумец! за пять сот лет, за тысячу лет пред сим, питало я честные семейства, которые с благодарением возводили от меня взор на небо; но ты, ты утверждаешь, что тебе есть нечего? По истине, если бы в посредственном городе узнать по порядку всех обладателей домов и садов, то вышел бы небольшой роман. Это за несколько сот лет пред сим устроил славолюбивый человек с тем, чтобы то никогда не вышло из рук именитого семейства его; но именитое семейство это лежит теперь в больницах, или служить из платы; потомки же презренного служителя его обитают на устроенном им месте. Оные сады насаждал некий мудрец ради тихой радости, а теперь, по прошествии тридцати лет, беснуется в оных чернь при бесчинных плясках. Кто будет носить твой жемчуг и прочие драгоценные камни, когда ты прахом будешь?
Собирают, не ведая, кому собранное достанется. Третий, четвертый наследник часто бы был ядовитейшею сатирою на скупого старика. Он много отнимает у души своей и тела: но для кого же? Для детей своих, говорит он, хотя может быть их и не имеет. Часто терпит он голод, дабы обогатить сына или дочь врага своего. Худо воспитанная его дочь с радостью ищет такого мужа, который бы сокровенные сокровища отца ее с пристойностью расточить мог. Итак, можно бы было сказать, что большая часть людей трудится для посторонних, и следственно против воли. Кто насаждает алею, тот не наслаждается прекрасным ее видом, подобно как завоеватель не наслаждается спелейшими плодами побед своих.
Мы трудимся, а Ты, Боже мой, произведения трудов наших распределяешь. Мы бы хотели только печься о себе, только для себя собирать плоды; но Ты от снопов отзываешь нас, и другие собирают их. Так неистовство грешников направляешь Ты к лучшему, и бываешь правосуден. Когда какое-нибудь поколение уже долго обитало в замках, и надменностью соделало себя недостойным милости Твоей: тогда из хижин вызываешь Ты доселе почти неизвестное семейство, и показываешь ему оные чертоги. Восстает война, и переменяет участи. Обладатель какого-нибудь недвижимого имущества при начале войны, не редко перед концом принужден бывает оставить оное, и принадлежавшее ему уступить совсем постороннему. Все же это суть пути Твои, Правитель судьбы нашей! Мы есть рабы, к работе определенные: един Ты еси Господь. Сами мы весьма мало друг другу уступаем, но Ты принуждаешь нас к отдаче. Место, на коем я теперь беседую с Тобою, не для меня устроено было, равно как и будущее место могилы моей. Где я сгнию, там за несколько веков хотел может быть какой-нибудь знатный человек собирать редкие цветы. И что за тысячу лет делалось на том месте, на которое я теперь спать отхожу? – О Ты, древнейший Правитель мира! Земля, со всем принадлежащим к ней есть только Твоя собственность. При конце берешь ты из рук наших все наши работы: ах! если бы я ныне и всегда так трудился, чтобы душа моя могла уповать на верное и вечное наследие!
24-е («Не верю совести и воплю не внимаю, во сновидениях без маски я бываю»)
Ищу причины сам себе всегда ласкать;
Не верю совести и воплю не внимаю.
Но если целый мир совокупится лгать,
Во сновидениях без маски я бываю;
Не редко мерзостен являюсь пред собой:
Как тать, как любодей, как раб страстей ужасных,
Брожу по терниям меж пропастей опасных,
Сколь часто Истина во сне живет со мной!
—
Научаться самим себе, дабы открыть и сокровеннейшие ходы сердца нашего, есть одна из первейших наших должностей. Многие люди думают, что они уже себя выучили, перестают обрабатывать нравственность, и из одного заблуждения впадают в другое. Почему каждого неподозрительного свидетеля, за нас или против нас свидетельствующего, должно принимать как друга и с любовью, и совету его следовать без нехотения. Поучительное сновидение подобно ручью мимо нас мчится; оно не есть самое светлое зеркало, но по большей части бывает искренно и справедливо.
Сновидения поучительны. И как мы не можем заставить их молчать, когда уже они говорят более, нежели бы нам хотелось, то иногда тайны наши бывают ими открываемы. Хотя мы и не живем во времена прародителей наших, когда Бог употреблял ночные явления к наставлению людей посредством сновидений; когда Он во сне отверзал ухо их, наказывал и ужасал их: однако и ныне еще не все сновидения достойны презрения, так как пустые мечты. He знал бы тот натуру души человеческой, и тому должно бы было столько исполниться дерзости, чтобы все веры достойные примеры назвать выдумками, кто бы захотел осмеивать все предвещания и сновидения. Хотя и положим мы, что чистые учения Евангелия достаточны к нашему наставлению; что только одно из тысячи сновидений заслуживает примечание, и что мы бы фантастами были если бы сновидения стали почитать за чрезъестественное Божественное вдохновение, и по оному бы начали соразмерять поступки наши: однако все еще сновидения могут быть полезны для самопознания.
Не редко открывают они нам, кто мы. О чем умалчивает дремлющая совесть, или что она говорит неясно, то изображает нам чистосердечное сновидение. Есть некоторые тайные нарывы на сердце нашем, которые во время бдения мы не примечаем, или примечать не хотим. Но в сновидении душа отлагает всякое притворство, и являет себя в истинном своем образе. Чудно бы было, если бы скупец увидел во сне, что сокровища свои расточает он с радостью; мстительный не будет благословлять своего врага, а сладострастный и во сне не будет Иосифом. Безумие или порок, которому мы во сне покорились, подает сильное чаяние, что душа наша и во бдении бы легко к оному преклонилась, если бы она могла действовать не в глазах других людей и без принуждения. Если во сне можешь ты обманывать своего благодетеля, умерщвлять врагов своих, насмехаться над святыми истинами: то с точностью должен ты испытывать, к которой бы из сих мерзостей ты и во бдении мог быть удобен. Если найдешь, что сила воображения твоего только мечтала, и что душа твоя представляла только то, что она слышала от других, или видела: то радуйся и воздай честь Богу, что из сердца твоего истреблено семя к сим порокам. Но такое сновидение должно всегда оскорблять и смирять нас пред Богом.
О, если бы с душой своею мог я положить такой завет, чтобы во сне представляла она только добродетели, или, по крайней мере, представляя безумия мои, увещала меня! О, Ты, издалече разумеющий мысли наши, и направляющий их по Своему изволению, яко потоки водные! о Боже мой! удостой меня милости Своей; возделывай сердце мое и тогда, когда я во сне погружаюсь! да беспокоюсь и тогда, когда во сновидении омрачаю себя пороками; ибо Ты требуешь от меня души чистой. Для этого никогда не буду я долго удерживать в себе соблазнительные мысли, а в памяти своей соблазнительные повести; но лучше буду размышлять о добродетелях, буду всегда заниматься Тобою, распятый Спаситель мой, до самого погружения в сон, в котором чаятельно святые мысли сии тогда я и продолжать возмогу.
25-е («Я прожил день. – Хоть время пролетает, но скипетр в вечность свой далече простирает!»)
Я прожил день. – Хоть время пролетает,
Но скипетр в вечность свой далече простирает!
—
Я потерял день! — так взывал языческий Император, если не мог он при скончании дня вспомнить, чтобы в день было им сделано какое-нибудь добро. Я потерял вечность! да взывает так Христианин в подобных обстоятельствах! Лучше потерять тебе все свои тяжебные дела и надежды, лучше потерять тебе свое спокойствие и друзей своих, нежели один день.
Сколь мало известна тебе высокая цена дня, если ты почитаешь его только за двадцать четыре часа и за маленькую частицу года! Положим, что один день составляет весьма незнатную часть года; но разве уже целое верно принадлежит тебе? Прошедшие и будущие дни суть не в твоей власти: настоящее составляет все имущество твое, все твое временное сокровище. Итак, разве день малость? Так бы это было, если бы ты дни мог считать миллионами. Но ты вообще едва ли можешь ожидать их и двадцать тысяч: да и сколько их еще из числа этого готово не дойти до тебя? Но если ты уже это число дней пережил, то каждый день почитай последним, и не откладывай того до завтра, что ныне может и должно исполниться. Будущие дни суть потерянный долг; не полагайся на них: счастлив будешь, если они придут.
Человек беспрестанно получает, но зато и в один день может он потерять все, что его вечно счастливым сделать удобно. Дабы быть великим, славным, ученым и пожилым, потребны годы; но дабы быть более сего, дабы быть блаженным, для этого часто довольно бывает и одного дня. Каждый день подает мне ключ к небу: если я его не беру, то тем крепче он его для меня запирает. Сколько безрассудно играть временем, от которого зависит вечность! Игра опасная! Давать детям вместо игрушек огонь и порох, едва ли так опасно.
«Ныне же еще ты умереть должен! …Еще ныне же? …Увы! по крайней мере хотя еще на один день да отсрочится смерть моя, дабы я приготовиться мог!» – Таким образом и самый безумец в присутствии смерти научается ценить день, который он прежде прозевывал, или как бесполезное бремя сбрасывал с себя. Да и есть ли для смертных на земле что-нибудь важнее дня? Не каждый ли из них одеян всеми свойствами Божиими? Не в каждое ли утро зрю я обновленную верность всеблагого Господа? Не каждый ли час имеет особливое повеление проповедовать мне могущество, премудрость, святость, долготерпение, одним словом, самого Бога? Какие благодеяния и предложения со стороны Бога, и какие отвергательные ответы и поругания со стороны моей! Сколько побуждения к добру, и сколько случая ко злу! В один день могу я себе и другим ад или небо приуготовить. Я думаю, говорю, смеюсь, проливаю слезы, даю и беру для вечности. Посеянное мною ныне всходит в этой и оной жизни, семя ли то было добродетелей, или семя пороков, если последнее заблаговременно еще не омочу я слезами раскаяния, или паче кровию Иисусовою, и не воспрепятствую взойти ему в оном мире.
Помедли еще, о день скончающийся! помедли, дабы я тобою по достоинству насладиться мог! Принеси в вечность теперешнее мое благоговейное размышление, мое раскаяние, веру мою во Иисуса, а не леность мою и безумие. Се со стыдом опускаю очи свои к земле, руку свою на грудь возлагаю, молюся: Боже! буди милостив ко мне грешному. Сим скончай полет свой. В вечности мы паки увидимся. Тогда с дружелюбием покажи мне теперешнее мое раскаяние и благоговение; а Ты, Господи Иисусе, награди оные.
26-е («Здесь успокойтесь, о члены утомленны!»)
Здесь успокойтесь, о члены утомленны!
Вы к ложу волею устремлены своей:
Час приближается, в который погребенны
Возляжете на одр, соединясь с землей.
—
Сходство между одром и могилою столь велико, что едва удержаться можно, дабы, помышляя об одре, не помышлять и о могиле. Кажется, будто бы всеблагий Господь научил все окружающее нас громко взывать к нам: человек! уготовляй себе обитель!
Теперь скидываю я с себя одежду, и принимаю почти самый тот образ, который буду иметь во гробе. Одно льняное рубище покрывает меня, а прочее, что еще имею при себе, состоит в таких малостях, которые все вместе не стоят того, что я иногда в один обед издерживаю, или вздеваю на палец. В такой же бедности оставлю я и мир; в такой же почти наготе, в какой и родился в оный. Болезнь начинает снимать с нас одежду. Она все отнимает у нас, но оставляет еще одр, несколько лекарства, воды, едва ли сколько-нибудь хлеба, и ближних друзей; ибо другие по большей части тогда убегают от нас. Когда умрем, тогда уже совершенно все снимут с нас. Несколько досок, стружек и холстины составит весь прибор наш, с которым нас отсюда отпускают.
С молением заключаю теперь упражнения свои, и стремлюсь к спокойствию. Так и при вечере жизни моей буду я свободен от всех земных трудов, буду усердно (еще усерднее теперешнего) молиться, и стремиться к своему разрешению. Спасительное стремление сие, во время здравия нашего нам не известное, мало по малу доставляет нам старость или болезнь. Ибо преблагий Создатель наш попекся и о том, чтобы мы не с великим нехотением в путь вступали, когда Он к себе позовет нас. Но я по всем силам своим буду стараться достигнуть до этого еще прежде; для чего и буду в мыслях умирать часто, и когда возгляну на одр, спрашивать себя: можешь ли ты и во гроб лечь со стольким же удовольствием?
Чем умереннее будешь и трудолюбивее, тем приятнее будет и ложе, равно как – и гроб. Ленивый с тяжелою кровью, или невоздержный, сладострастный и мстительный с стремительным пульсом, спят и умирают не спокойно. Се есть спасительное для меня учение, часто уже ночным ложем моим мне проповедованное!
Во сне я сам над собою не господин, да и в смерти также. Когда засыпаем, тогда не остается и тени богатства, высочества и других благ земных. Спящий во всем равнодушен. Теперь ли только потребно мне обратить это к смерти?
Не известно, восстану ли я с одра, но тем вернее восстану я из гроба. В этом смысле оное опаснее сего, хотя мы и думаем наоборот, и безрассудно страшимся последнего.
Еще и без одежды разглагольствую с Тобою, Владыко всевысочайший! но всегда наг есть пред Тобою; не ослепляет Тебя блеск одежды. О дабы душа моя добродетелями покрылась пред Тобою! тогда мог бы я, если таково будет повеление Твое, еще и ныне одр свой променять на могилу. Теперь отхожу я для погребения в рассуждении себя и мира. Хлад одра, или даже и самое неровное разделение перьев мне чувствительно, и я стараюсь тело свое на одре успокоить. Не будут с такою осторожностью обходиться с мертвым телом моим. Но что нужды? Тело мое будет тогда сброшенною одеждою; но тем более чувствовать тогда будет душа моя, и будет радоваться сегодняшнему своему вечернему благоговейному размышлению.
27-е («Ты слезы Христиан, о Боже, исчисляешь, внимаешь скорбные вздыхания все их»)
Ты слезы Христиан, о Боже, исчисляешь,
Внимаешь скорбные вздыхания все их,
И ни одну из слез таких не презираешь,
Считая и храня в сокровищах Твоих.
—
Итак, и в сей день текли, подобно реке, «изочтенные слезы» из очей смертных! Река эта была бы рекою священною, если бы множество нечистых слез в нее не ввергалося и ее не возмущало. Только рождение наше, болезнь, смерть, грехи и нужда сочеловеков наших позволяют нам проливать слезы. Младенец плачет, ибо слезами своими должен он родителям своим возвестить грехопадение; но если будет плакать с ним и мать его, для того, что нет у нее платья, сна, радостных дней, снисходительного супруга: то слезы ее будут гораздо безрассуднее слез младенцев. Только одни юные могут пролитием слез своих доставлять Небу приятность. Плакать от скорби есть самоубийство и неверие; проливать слезы от притворства или злобы, есть искусство адское.
Тот, Который един исчисляет звезды, сущие и еще впредь быть долженствующие, исчисляет также (возвысь себя, о человек!) и все слезы твои, от первой слезы, которую родительница твоя осушила лобзанием, до последней, которая польется вместе со смертным потом. Но он исчитал (гори от стыда, о, безумец!) и все те слезы, которые пролил ты без всякой нужды. Капитал, который Бог вверил только одному человеку, дабы чрез это даровать ему преимущество перед скотами, должен быть располагаем с осторожностью, если в вечности надобно ему принести лихву. Но если издержим мы оный для земных благ, то земля поглощает сокровище сие, и от слез наших после нашей смерти не будет нам никакой пользы, если еще и отчета дать не должны будем. Хорошо, если сердце с мягкостью излиться может; но есть и такая жестокость, которая бывает иногда обязанностью нашею, а именно тогда, когда бы мы оные перлы на малости расточили.
Всевышний исчисляет слезы твои с большею точностью, нежели с какою ты, о человек! исчисляешь свои диаманты. Итак, скорбь твоя не есть такой слепой случай, такая пагуба, как ты, или тиран твой воображает себе. Ни один из мучителей не может из глаз твоих извлечь такую слезу, которую бы не сохранил будущий Судия их! Хранимое сокровище это безопасно в руке Божией. Может ли же еще отчаиваться тот человек, который знает, что слезы свои проливает в лоно Всемогущего? Иисус приносил за грехи мои на кресте в жертву молитву и слезы: ах! мои слезы и молитва должны смешаться с оными, глас мой должен взывать за ним: Отче! прости; часто не ведаю, что творю и о чем проливаю слезы! Слезы суть един из изящнейших даров Твоих: да не расточу их не вовремя!
Пролью ли еще столько слез, сколько уже я пролил их? … ―Да не будет так, Боже мой; ибо множество слез предполагает множество грехов и безумий. Иногда позволю я из очей своих излиться слезе Петровой, когда вдруг впаду в какое-нибудь преступление; но большему еще количеству слез радости излиться позволю, которые выкатываются из очей при узрении благословения и милости Божией. Также и с печальными буду плакать; плакать буду и тогда, когда истинная скорбь меня угнетать будет. Во всем прочем я на Тебя, Всемогущий, положусь, и не буду вдруг стенать, когда Ты по мудрому намерению откладываешь на несколько времени помощь Свою. Тот не любит Тебя искренно, который пути и часы хочет Тебе предписывать.
Ночь углубляется. Теперь текут уже немногие, но тем и горчайшие слезы! Итак, разве могу я заснуть, когда журчанье потоков слезных составляет столь печальную музыку? – Боже мой! скольких людей я счастливее! Для чего столь трудно проливать слезы из благодарности!
28-е («Бог солнце и луну чудесно сотворил»)
Бог солнце и луну чудесно сотворил,
И ими времена в этом мире разделил.
—
Когда солнце складывает с себя сан проповедования славы Творца своего, тогда принимает оный луна, которая хотя и не так сильно, однако же весьма ясно вещает. Нет почти ни одного человека, который бы не часто наведывался о ущербе и приращении луны, подобно как бы Бог хотел принудить нас говорить иногда о делах Его.
Без солнца не могла бы земля наша быть для нас плодоносным обиталищем. Но для чего премудрый Творец создал луну? Единая благость рекла к луне: буди! и в то самое мгновение сотворилась услужливая спутница земли нашей, и, ради трудного своего во исчислении бега, высокое училище для мудрых. Во всех странах бывают одинокие в луне перемены, и купно различный, или переменчивый свет. Она умаляется, пока с левой стороны остается уже один небольшой рог; тогда на правой стороне является новый свет, и возрастает до совершенной круглости луны. Иногда же, исключая полномесячие и новомесячие, освещаются стороны луны вечерним, или утренним солнцем. Темнейшие ночи в новомесячии научают нас справедливо ценить благодеяние Божие. Какая неизглаголанная премудрость и благость Божия открывается в этом лунном свете! Если бы жег он, подобно лучам солнечным, или хотя бы горяч был и несколько менее: то летние ночи были бы несносны, а в светлые и долгие зимние ночи легко бы мог в деревья и растения вступить сок и сделать их бесплодными. Но если бы лунный свет был хладен, то зимние ночи были бы несносны, а летом бы жар и холод, к крайнему вреду здравия нашего и разрушению царства растений, слишком скоро и сильно взаимно переменялся.
Сие и еще сто других свойств лунных, долженствовали бы ободрять людей, и луне бы надобно было показать им опыты премудрости и любви Творца их. Но они хотят от нее лучше научаться тому, когда бывает время сеять и стричь волосы. Человек неблагодарный! ты ищешь там самого себя, где бы ты должен был искать Бога, и где бы ты нашел Его. От луны требуешь ты света только для работ своих, не требуя ее наставлений, и не внимая гласа провозвестия ее. За одного, поклоняющегося всевысочайшему Даятелю за ночное благодеяние сие, тысяча при лунном свете ко злу стремится, подобно как бы планета эта только для того собирала и ниспосылала лучи солнечные на землю, дабы злочестивый тем с большею удобностью мог делать зло. Луна имеет и ту пользу, что мы по свету ее и по цвету оного чаятельно можем предвидеть будущую погоду. Но если мы и при этом только остановимся, не простирая взор свой далее ко Владыке неба и земли, то и таковое употребление будет слишком своекорыстно. Сколь безумно поступаем мы, когда в течении вечера говорим: завтра будет хороший день, ибо небо красно; а поутру: ныне будет ненастье, ибо небо красно и сумрачно! Лицемеры! сказал Иисус Христос: вы можете рассуждать о виде неба, знавши столь худо себя и истинны Религии?
Уже и в древние времена нашли луну удобнейшею к разделению времени, ибо шествие ее нам приметнее, нежели медленные перемены солнечного света во время годовое. Сколько уже кругов лунных я пережил, и сколько еще могу пересчитать их? Ах, Господи! только Ты един ведаешь число лун моих; мне совершенно они неизвестны. Если солнце и луна лишатся сияния своего, или я лишусь здешнего бытия моего, но если только буду Твоим: то при вечере жизни моей взойдет для меня Солнце правды, и я легко возмогу оставить землю, где нет ничего под луною, кроме труда и горя.
29-е («Сей жизни день протек еще! – Но я провел его вотще (напрасно)»)
Сей жизни день протек еще! –
Но я провел его вотще (напрасно).
—
Нет, сохрани Боже, чтобы день сей провел я суетно; особливо по тому, что день сей есть такой, каких я едва ли десять в жизни своей провести с разумом предполагать могу. Итак, теперь, по крайней мере, я еще воспользуюсь им, ибо почти через 1500 дней я опять не увижу его. Да и почему знать, буду ли я тогда расположен к размышлению?
Чудный день! он есть прибавка, придача к летам моим. Сколь дар сей может мне показаться незнатным, столь он важен, если извещусь о причине оного. Если годовое число (также и оба последние числа только) можно будет разделить на 4 без остатка, то год выходит високосный. Летосчисление наше было бы без этого прибавленного дня весьма беспорядочно, и даже через несколько веков Троицын День был бы зимою. Как земля обращается около солнца ежегодно в 365 дней 5 часов и 49 минут, то оставшиеся часы сии и минуты составляют в каждые четыре года почти день, и следственно через 1460 лет потеряли бы мы целый год, если бы не сделали високосного года. Но я предвижу и то, что по прошествии ста лет опять должно будет прибавку сию переменить; ибо мы прибавленному дню около трех четвертей часа лишнего придали. Но потомки наши исправят уже счисление это; по истечении тысячи лет пусть это еще прибавляют, или пусть выпускают: тогда уже буду я – у Бога.
Но как некоторые важные доказательства Христианской Религии основываются на верном летосчислении, и как, например, 70 годовых недель Даниилов, это точное определение рождества Христова, требуют необыкновенных познаний в хронологии: то нынешний день может напомнить мне о некоторых важных истинах. Какими высокими преимуществами одарил Ты, Боже, человеков! Разум их проницает облака, измеряет чудесное течение миров Твоих, и — при всем том, редко знают они самих себя верно. Оттуда отверзают они внутренность гор, и — забывают самих себя. Сколь велик и сколь мал смертный! Каким бывает он карлою, не взирая на напыщение его, если не боится Бога?
Сколько же дальновидностей открывает мне нынешний редкий день! Но важнее всего для меня будет то, если он, по совершении мною нескольких горестных шагов, но равно и по наслаждении неисчетными благодеяниями Божиими, когда я паки доживу до него, найдет меня разумнейшим, деятельнейшим во благе и теснее соединенным со Иисусом Христом. Это да будет сегодняшним обетом моим. ―Воспоминай мне о сем, Искупитель мой, когда я вознамерюсь быть легкомысленным; и сохрани меня Тебе верным, доколе не приду туда, где нет мены между светом и тьмою, где нет уже времени.