ПЕРЕЙТИ на главную страницу Бесед…
ПЕРЕЙТИ на Сборник Размышления для возгревания духа…

1-е ноября («Что вечный Бог ни сотворил, то все премудро сохраняет»)
2-е («Воньми сердечные молитвы сокровенны, и исполнением соделай их явленны!»)
3-е («Всечасно их алчба к именью возрастает: весь мир для них есть ад; огнь мрачный их снедает»)
4-е («О, Боже! Ты во мне и всюду обитаешь»)
5-е («Настави, Господи, и научи меня то ближним отдавать всегда нелицемерно, что с милосердием непостижимым верно ниспосылаешь мне в теченье кажда дня»)
6-е («О, если бы мы все любовью воспылали: здесь обрели б мы рай, желанья увенчали»)
7-е («Умру я во Христе: едино будем оба; чего ж страшиться мне пределов мрачна гроба?»)
8-е («Кто может от Тебя, Всевидящий, укрыться?»)
9-е («Желаю, Господи, измерять и познать щедроты, милости, любовь и благодать, которыми меня всечасно посещаешь»)
10-е («О, Господи! прими мое благодаренье, за милосердие ко мне, за соблюденье»)
11-е («Не часто ль разум мой игрой страстей бывает? Он слеп, когда смущен, идет куда, не знает»)
12-е («Спокойство ты найдешь на истинном пути, по ложным здесь бродя, нельзя его найти»)
13-е («Моря волнением Его превозносите, и реки плесками вещайте: кто ваш Царь?»)
14-е («Во наводнениях на Бога уповай и похвалу Его немолчно возглашай»)
15-е («Седина мудрость есть: она объемлет вечность»)
16-е («Он учреждает дни и времена, и годы; Он призывает в жизнь и веки все, и роды»)
17-е («В ношении креста, в страданиях, терпенье, есть дар Спасителя, Его благословенье»)
18-е («Источник мыслей ощущать, себя и Бога познавать, — се превосходство бытия, Отец твой дал всесовершенный!»)
19-е («Сколь часто, Господи, меня Ты соблюдал чудесной силою и помощью Своею!»)
20-е («Учившие меня ходить прямым путем, друзья мои! я вам обязан ныне всем; вас Бог употребил в орудия спасенья»)
21-е («О, Боже! даруй мне любовь к святому Слову; яви Его во мне и возроди жизнь нову!»)
22-е («Противоречие в сей жизни человек; великим сам себя и малым почитает, в веселье, в скуке здесь препровождая век»)
23-е («Из всех труднейшая в сей жизни должность есть: владеть желанием, сражаяся с собою»)
24-е («Куда мы взор ни обращаем, везде любовь Отца встречаем»)
25-е («Когда б по нашей все давал нам воле Бог: конечно бы, тогда Он Богом быть не мог»)
26-е («Когда бы человек себя не познавал, то хуже б всех скотов тогда он в мире стал»)
27-е («Храняй Израиля, не спит всегда, не дремлет: печется Он о всех и наши вздохи внемлет»)
28-е («Под сенью крыл святых Ты чад хранишь своих, и в тайной глубине Ты вновь рождаешь их!»)
29-е («Молитва к Господу возможет нас привесть; что чести сей для нас еще важнее есть!»)
30-е («О, цепь существ живых из Бога протяженна! Чудесна столько ж ты, как и Создатель твой»)

 

1-е ноября («Что вечный Бог ни сотворил, то все премудро сохраняет»)

Что вечный Бог ни сотворил,
То все премудро сохраняет:
В зерцале Сам себя открыл
И присносущно в нем сияет!
—
Печальный Ноябрь! – Но почему? Надобно только быть примечательным, то во всяком месяце можно видеть благость Божию. Правда, май лестнее для нас, но таков же ли он и для наших кухней? Он снабжает нас гораздо меньшим, нежели самый строгий ноябрь. Такими друзьями бывают ласкательные люди. Суровый Британец не скоро дарит своею дружбою; но он зато постояннее учтивого своего соседа.

Ноябрь как будто засаживает нас в тюрьму; но через то больше занимает нас работою и полезным уединением. Он уподобляется старому другу, у которого мы, сидя в комнате, больше слышим доброго, нежели гуляя в саду, с компанией. Положим, что этот месяц и темнее других, но зато его тень больше возвышает свет оных. Чем темнее ноябрь, тем он важнее. Кладовые наши наполняются для него большими запасами. И если бы можно было исчислить весь смех (работа, за которой праводетельный должен бы был плакать!): то этот месяц не показался бы нам печальнее других. С чистою совестью можно противиться и ноябрьским бурям.

Каждый месяц переменяет наше платье и стол (хотя и не у всех так). Вода, например, доставляет всякому месяцу особливое лакомство, a хорошо расположенный сад особенные цветы. Боже! Ты щедр и дивен. Ты ничего не требуешь от нас за все дары Твои, кроме признательности, что мы от Тебя единственно получили их. Но ах! весьма многие и в этом запираются. Они вычисляют суммы на суммы, а о Подателе этих даров и знать не хотят. Нет, я бы был и жизни недостоин, если бы стал так поступать против Благодетеля своего.

Источник всех благих даров! сколь наги и голодны были бы мы, если бы Ты, хотя за один месяц, удержал нашу плату! Дерзкая, но весьма обыкновенная человекам мысль! не плату, а милостыню будешь Ты, конечно, раздавать нам щедрою рукою и в нынешний месяц. Многие из нас, нищих, будут просить только драгоценного платья, богатого стола и радостей: поступи с этими по своей премудрости! А иные будут желать только неба: за этих молюсь я, чтобы Ты милостиво услышал их. Я хочу быть всякий день в числе этих благородных желателей, и никогда не престану просить неба, пока услышишь Ты меня по обещанию своему. А если я в этом месяце усну блаженным успением: то ноябрь будет для меня прекраснейшим месяцем.

2-е («Воньми сердечные молитвы сокровенны, и исполнением соделай их явленны!»)

Воньми сердечные молитвы сокровенны,
И исполнением соделай их явленны!
—
Так молился Давид! Но я? – о, стыд! я бы лучше не молился! С тем ли я принялся теперь за эту книгу, чтобы охотно и искренно побеседовать с Богом? Или взял ее для провождения времени, по обыкновению, или по образу воспитания; или потому, что мне всегда самим собою заниматься скучно, а с друзьями быть не всегда можно? Я хочу молиться: о, коль много надобно к этому, и сколь мало могу я сделать, я, которому столь свойственна леность к молитве!

Если я долго не вижусь со своим другом, с какою радостью бегу ему навстречу, и как долго и жарко говорю с ним! Но чем долее не вижусь я с Тобою, вечный Господь и Друг мой! тем ленивее встречаю Тебя и ничего не имею сказать. Но я во всю вечность с Тобою должен беседовать. Сколь острым ни кажусь я себе, но как стану говорить с Тобою, сбиваюсь в мыслях. — Молиться труднее, чем пахать. Эту пословицу, конечно, сказал такой же, как я. Но то есть действие Духа Святого, когда я охотнее читаю Библию, нежели роман или другую какую книгу. Если бы Св. Писание учило делать золото, и самый вольнодумец прилежно стал его читать.

Откуда эта сухость в молитве? Ах! недостаток в познании или злая совесть причиною этому; и также худое понятие о Религии. Человек должен знать хорошо Бога и себя самого, если хочет хорошо молиться хотя четверть часа.

Укрепи меня, Душе благодати и молитвы! дабы я больше чувствовал, нежели говорил. Да будет пронзена внутренность моя недостоинством моим и Божиим милосердием. Образ моления Искупителя моего да предостерегает меня от бессмысленного болтания. Не одно тело, но и дух мой да повергается во уничижении пред Господом! Никогда не будь в труд молитва и хвала Божия, но благороднейшим удовольствием на небе и на земле. А Ты, Который видишь далеко мысли мои, Боже! не суди меня по словам, но по мыслям моим, которые богаче и выразительнее слов. Вспомни меня, Боже мой, в добром, и дай мне в эту ночь более, нежели сколько я прошу у Тебя. Благослови друзей и врагов моих; ибо я не могу без них обойтись. Будь милосерд мне и ближним моим. Сохрани здравие мое и временное имение; более же всего сохрани сердце мое во Едином, да боюсь я Имени Твоего! Как уже ленив делаюсь я! Вот детское легкомыслие и сонливость. Отче! не поступи со мною по делам моим. Прими признание грехов за хвалу, а каждой удар пульса в эту ночь за молитву.

3-е («Всечасно их алчба к именью возрастает: весь мир для них есть ад; огнь мрачный их снедает»)

Всечасно их алчба к именью возрастает:
Весь мир для них есть ад; огнь мрачный их снедает.
—
Ни в чем люди так не согласны, как в жалобе на худые времена. Эта только мода постоянна. Если жалобы эти основательны, то дело это не маловажное; потому что оно касается Религии.

Роптание на худые времена показывает, что они прежде были лучше; поскольку люди издавна жаловались всегда единогласно, то необходимо должны быть за несколько веков золотые времена в рассуждении нынешних; а это — против всей Истории. Мы никак не поверим, что то было когда-нибудь; потому что счастье предков наших, которому мы столь много завидуем, была беспечность суеверие, горькое убожество, великие церковные издержки, частая язва и голод. Но они также заблуждались, как и мы, похваляя прежние столетия. Вероятно, что после ста лет будут почитать блаженным и наш век. Но что же будет с нынешними нашими жалобами?

Города и села наши, земли, луга, огороды вообще больше обработаны и плодоносны, нежели как были в прежние века. И никогда столь много не бывало на земном шаре серебра и золота, как ныне. В ручьях наших между покрытыми скотом холмами журчит такая же хрустальная вода; жаворонок поет еще утреннюю свою песнь; деревья зеленеют, розы дышат теми же духами, и люди цветут так же, как и тогда. О чем же нам всегда вздыхать? Часы творения еще не остановились, но для желаний наших идут они очень медлительно. Мы требуем нового мира. Хотим, чтоб овцы приносили нам шелк, а ручьи драгоценные вины; соловьи летали бы в наших комнатах, и розы теперь бы цвели. Хотим, чтоб сад у нас был американский, завтрак китайский, а дети на французский, английский и итальянский манер. Эта роскошь везде распространилась. И самую войну ведут у нас с большими издержками и пышностью.

Следовательно, натурально должно нам с одной стороны обнищать, когда на другую слишком перекладываем. Наши прадеды жили в большем удовольствии и больше любили общество, и лучше нас умели сохранить денежку; а мы зато живем знатнее, одеваемся чище, издерживаем больше иностранного, живем покойнее, больше учимся и думаем лучше. Счастлив, кто умеет пользоваться справедливыми выгодами и добром нынешнего и прежнего времени. Новые познания и старый род жизни есть ключ к благосостоянию.

Некоторые годы бывают, конечно, печальнее и суровее других. Но вообще благополучие рода человеческого больше возвышается, нежели уменьшается. Хоть иногда и строго поступают правители с народом, но Бог обращает это в добро. Он попускает, чтобы начальники мстили строгостью своею за презрение любви Его. Франция и Швеция близки были к безбожию в начале этого столетия; но после нескольких годов должны были искать со слезами Божией помощи. Он один подает нам добрые времена.

Какое изобилие вокруг меня! но я не хочу жаловаться, а благодарить. Хотя и многого у меня нет, однако же, сумма того, что я имею и иметь могу, несравненно более. Ненасытные только желания делают времена худыми. Ежели я умерен в пище и питии, не требую больше нужного; смотрю больше на то, что имею, а не на то, чего нет, и все принимаю от Бога с благодарением: то живу в хорошем времени; а хотя б и не так, то я сотворен для вечности.

4-е («О, Боже! Ты во мне и всюду обитаешь»)

О, Боже! Ты во мне и всюду обитаешь:
Зришь сердца внутренность и душу проницаешь!
—
Место пребывания моего не есть для меня безделка, а тем больше, когда я размышляю, что Бог от вечности избрал мне его самым лучшим. Но окончится ли странствование мое, если я умру, на теперешнем моем месте? Никто не может отвечать на это уверительно; да и весьма редкие желают этого. Мы имеем, особливо в молодых летах, охоту странствовать. Немногие и из старых людей любят говорить: на этом месте я умру и в последний день восстану.

Любопытство, содержание, женитьба и война весьма многих юношей отводят от своего отечества. В этом должны быть скрыты Божеские намерения. Иные из них скорее в глаза попадаются. Если бы всяк оставался на своем месте рождения, человеческий род в меньшей был бы связи. Рассматривание дел в творении было бы всегда одинаково и скучно. Каждый бы городишка мечтал о себе, что лучше его нет на земном шаре. Гренландец думает, что холодное, темное и бесплодное отечество его есть рай. Народы, которые всегда дома сидят, должны за леность свою платить простотой. Правда, китайцы и японцы не ездят к нам, однако же, умны; зато они прилежно объезжают пространное свое отечество. Земля их изобильнее и больше имеет редкостей перед другими. Европейцы многому их научили. Умножение народа понуждает их к художествам и изобретениям. А если бы они посещали другие государства, то бы меньше о себе мечтали и учились бы большему.

Правление Божие переменою места нашего пребывания более открывается. «Выйди из отечества твоего, из рода твоего и из дома отца твоего в землю, которую я тебе покажу.» Так Бог либо уже сказал мне, либо еще должен я это повеление его выслушать. Редко позволяет Провидение заключенным фамилиям оставаться на одном месте; ибо из этого по большей части выходить торговля человеколюбия. Скорее можно о наследном принце в колыбели предсказать, где он умрет, нежели о всех других людях, потому что они больше имеют свободы, и для них целой мир отверст. Думали ли родители мои, что я здесь буду жить? Мы странники есть, которых Премудрый ведет чудесно по совету своему, доколе, наконец, примет к себе.

Боже! я под Твоею рукою, и земля везде Твоя. Я довольствуюсь теперешним жилищем моим, которое я всегда могу улучшать посредством рассматривания благодеяний Твоих. В земле я истлею; а для души Ты уготовил особенное жилище. Может быть, я еще буду из этого места вызван или вытеснен; так и быть! Где Ты, там быть хорошо; а Ты везде. Правда, иногда хочется мне посещать будущую мою могилу и через то привыкать к будущей моей спальне: но для чего это! могила моя тело; и кто умирает в Господе, тому везде покойно. И так я с благодарением и молитвою лягу теперь в постель мою.

5-е («Настави, Господи, и научи меня то ближним отдавать всегда нелицемерно, что с милосердием непостижимым верно ниспосылаешь мне в теченье кажда дня»)

Настави, Господи, и научи меня
То ближним отдавать всегда нелицемерно,
Что с милосердием непостижимым верно
Ниспосылаешь мне в теченье кажда дня.
—
Всякому свое! – Строгое требование, от которого я делаюсь банкротом; потому что я и сам не богат. Бог требует сердца, Искупитель веры и последования, небо удивления и поклонения, земля услуг и способности, начальство верности и податей, надзиратели почтения, тело содержания, душа добродетели и познаний, всякий ближний услужливости, церкви и училища защищения, больные помощи, наследники ожидают пожитков, нищие и животные призрения, а гроб моего тела: – какой великой расход!

Но он не слишком велик, когда своего только требует. Это только проценты с данного мне капитала. Не все ли мне Бог дал? не пролил ли Спаситель за меня своей крови? не подает ли мне небо благословения и надежды? земля пищи? Правительство законов и обороны? начальство порядка и благосостояния? тело чувственного, а душа духовного удовольствия! Не споспешествует ли ближний мой большею частью к благополучию моему? церкви и училища к добродетели и познанию? не имеют ли наследники мои того же права, которое имел у предков моих? не обнаруживают ли нищие и животные преимуществ и благосостояния моего? мог ли бы я без этого всего быть счастлив?

Там подле моих окон трясется нищий. Если не знаю, что он ленивец: то я должник его; потому что он за меня молился. Если же я не могу подать ему милостыни, то я сам нищий и должен платить за молитву его ходатайством, пред Богом и людьми. Хладнокровием и запертыми дверьми не отделаешься от него: ибо Всевидящий есть третье лицо во всякой истории нищего. Дело касается нас обоих. Если один из нас нарушит закон, то, конечно, мы будем позваны к суду в надлежащее время.

И коль сильно увещеваем я бываю со всех сторон! Бог побуждает меня солнечным светом и бурею. Каждый удар в колокол грозит мне бедою, если я небрегу. Часто надлежало бы мне плакать при воспоминании долгов своих. Нередко воет смерти колокол по жестокости нашей и по погребаемому, который слишком рано умер для ближних своих, или не приготовившись и без утешения. Внимательно слушанная музыка долго отзывается после в наших ушах: для чего же не также и колокол по мертвым, столь часто слышимый? Он должен напоминать нам долги наши. Но я не имею злого сердца, а только весьма убог. – Иисусе Господи! Ты богат и все платишь за меня. Если только я Тебе не должен, то нет у меня никакого кредитора. Учение и пример Твой да ограничит роскошную мою жадность; тогда мне будет легче сделаться благодетелем, нежели нищим. И как в оный великий день платы восстанут кредиторы мои, и я вострепещу от изречения Твоего: ах! да будет тогда кровь Твоя платою за долги мои. Прими обеты мои: я не хочу быть впредь своевольным должником. Прими сердце мое: вот плата хоть не у людей, но у Тебя!

6-е («О, если бы мы все любовью воспылали: здесь обрели б мы рай, желанья увенчали»)

О, если бы мы все любовью воспылали:
Здесь обрели б мы рай, желанья увенчали.
—
Насколько я счастливее и в темные дни этого месяца перед бедными гренландцами, лапландцами и самоедами, которые в это время года только два часа видят солнце на горизонте! Но что мне сожалеть о них, когда они свою судьбу не променяют на мою. Я бы сказал: простой народ, к которому принадлежат эти жители, не достойны солнечного света, ни красот Натуры. И действительно в этих пустых и диких странах никогда почти не живут хорошие поющие птицы. Когда я рассматриваю великое множество татар в Азии, готтентотов и многие роды негров в Африке, гуронов и ирокизов в Америке; когда размышляю, что большая часть земли населена скотскими человеками: это, некоторым образом, меня трогает. Попадаются мне многие вопросы касательно до Бога, которые б я очень желал решить. Стану об этом размышлять и научусь.

Половина самой Европы населена глупыми и полудикими людьми. Польский мужик стоит на половине дороги от нас до невольников в Бразильских рудокопнях. Все эти люди, кажется, братья нам, но только по отцу, или по матери. Они состоят будто из одного тела, и спящая их душа несколько еще движется для себя. Да и между нами и около нас много скотских человеков, которых лишь корм несколько переменился.

Из сего печального размышления явствует: 1) что Творец наш непостижим, и Он совсем другие имел намерения и другой план при сотворении человека, нежели какой ты воображаешь, краткозрящий хулитель! а ты бы натворил себе одних самохвалов либо философов: но без попугаев удобнее можно обойтись, нежели без детей. 2) Вероятно, что земля не так еще скоро погибнет, но еще многие могут случиться перемены с нею и с людьми. Всегда более мало-помалу игрушки оставляются, и люди думают здравее. Может быть, надобно еще нескольких веков, чтоб русскому мужику быть таковым, каков силезской. Но мы видим, однако же, что люди везде становятся зрелее в разуме. Ныне уж мало человекоедов; дикие одеваются и сырого меньше едят. Может быть, после тысячи лет восьмилетние будут равны ростом двадцатипятилетним. 3) Хулить Святое Писание для того, что оно во многих местах говорит в образах или очень просто, это показывает незнание конца этой Божественной книги. Кто может судить о познаниях Отца, когда слышит Его дружески разговаривающего с нежными своими детьми? Положим, что многие пункты Христианства, например, таинства, описания о Боге, небе и аде, покажутся мне не довольно ясными: это было необходимо нужно для малых моих братьев, и я был бы подобен Хаму, если бы стал смеяться над отцом своим. Для чего не помогать мне слабым братьям и сестрам, когда я за эту верность точно буду награжден?

Отче небесный! Твои пути не таковы как наши; помышления Твои совсем отличны от моих! – Какое для меня преимущество, что я принадлежу к числу первородных, могущих уже читать, молиться и всегда о Тебе помышлять! Но если простые люди на севере или на востоке получат большее предо мною преимущество: не буду ли я виноват?

7-е («Умру я во Христе: едино будем оба; чего ж страшиться мне пределов мрачна гроба?»)

Умру я во Христе: едино будем оба;
Чего ж страшиться мне пределов мрачна гроба?
—
Воззрение на умирающего человека или только одно чтение живого описания последнего его сражения, огорчает все радости жизни и делает нас либо легкомысленными, или задумчивыми. Благий Бог скрывает от нас эти страшные явления, так что многие во всю жизнь свою либо одного, либо весьма редких видят умирающих. Однако же, ушей наших щадят меньше, и всякий столько знает о смерти страшного, что не может охотно размышлять о ней.

Но я стану теперь помышлять смерти моей и вооружаться против нее издали (а может быть уже весьма близок к ней). Одна эта мысль, что я упаду в обморок, потрясает меня. Как? если я от всего сердца молюсь ежедневно Господу, чтоб Он взял меня тогда нежно и как бы во сне: откажет ли мне Он в этом? Я надеюсь, что не откажет. А если Он потребует от меня вышних должностей, как то Христианского мужества, увещания, или назидания других: откажу Ему или нет? – Есть вопрос: что больше предполагает любви и упования на Бога: безмолвная преданность в волю Божию, или всегдашняя горячая молитва о спокойной кончине? Хорошо молиться и об этом; но и то, конечно, не хуже, чтоб ничего Богу не предписывать, a принимать все с благодарением. Бегать от креста не есть добродетель.

Будущее состояние души нашей зависишь от здешнего, а особливо от последнего образа её мыслей. И поскольку наш Помилователь награждает изобильно каждый вздох и потовую каплю в служении своем: то тяжкая смерть может иметь блаженнейшие следствия. Чем жарче сражение, тем славнее победа. И если бы мучительною моею кончиною хотя одна душа отвлечена была от пороков: какую приятную жертву принес я тогда Небесам! Не надобно желать, чтоб умирающие засыпали неприметным образом. А иначе вдвое бы меньше было в мире добра: ибо мучительные болезни и смерть суть училище, в котором научаются многим добродетелям. Вероятно, что душа тогда мыслит лучше, нежели, как язык говорит. Не должен ли Премилосердый сострадать тогда этой душе, когда и самые жестокосердые смягчаются? Жестокие мучения выводят больного из себя. Он получает отказ за нетерпение свое; однако же, не совсем бывает за то отвержен.

Если я не довольно еще крепок выдержать представления продолжительной горькой смерти: то сердечно стану просить этой силы и не буду между тем без нужды мучиться. Не все болезни слишком мучительны. В самом тяжком сражении редкий человек помнит себя; и душа при конвульсиях в здоровые дни может иметь приятнейшие мысли. Мертвенное покрывало больше для зрителей, нежели для того, кто играет эту печальную роль. И не может ли милосердый Отец наш подать умирающим детям своим особливого укрепления и утешения, о которых живущие ничего не знают? Опыт научил, что История страданий Спасителя нашего есть великое укрепление больным. И для меня она же да будет единственною моею помощью в смерти! – Господи! буди воля Твоя со мною! Часы мучений моих Ты, конечно, наградишь.

8-е («Кто может от Тебя, Всевидящий, укрыться?»)

Кто может от Тебя, Всевидящий, укрыться?
Какою ночью и мраком оградиться?
И тьма, и ночь перед Твоим лицом
Во свет поглощены бывают ясным днём.
—
Северное сияние есть блеск трона Твоего, о Творче, исполненный величества! Глупцы и злочестивые не уважают этого, суеверные прячутся и дрожат, мудрые благоговеют, благочестивые покланяются. Северный полюс есть вообще для нашего полукружия земли высокое училище, где наши великие Духи сидят еще на самых низких ступеньках. Магнитная стрелка, которая всегда оборачивается к северу, и, однако же, всякий год уклоняется на несколько градусов либо направо, либо налево; и ось земли, которая ежегодно склоняется к полярным звездам и чрез две тысячи лет опять удалится от них – какие задачи для мыслящих духов! Неподвижные звёзды, около которых мы всякие 24 часа оборачиваемся, стоят ли на одном месте, или вся вселенная движется величественно медленным и почти неприметным образом? Оборачивается ли все звездное небо около какого-нибудь великого солнца, подобно нашим планетам? Когда совершится этот великий круг? и какой же есть трон или средняя точка, около которой все вершится?

К этим северным чудесам принадлежит особенно и северное сияние, о котором ученые немного больше знают неученых. Все их толки состоят в том, что будто в севере движется некоторая светлая материя; что эта материя электрическая, подобная молнии, или атмосфера солнца, в которую наш шар земной погружается. Но мы желали бы лучше и больше знать! например, для чего эта материя движется или собирается только на севере? Для чего прежде 1716 года весьма редко и только в самых дальних северных странах была приметна? Для чего эти сияния являются в весьма неопределенное время? Для чего после них бывает обыкновенно холодно? и на что такая великолепная комедия?

Сколь недостаточно познание наше! Со всем тем век наш гораздо большее имеет сведение о северном сиянии, нежели прошедшие. По крайней мере знаем мы, что это не есть отблеск сельдей или ледяных гор и морей на севере; не есть также сражение вооруженного толпящегося в воздухе войска, предвещающее смерть, войну и бедствие. Итак, познания наши при всем своем тихом ходе дошли до того, что мы в северном сиянии не видим уже угроз любви достойнейшего Господа, который, конечно, не так часто грозит, как люди думают. Может быть, испытатели Натуры после 6000 лет больше будут уметь говорить о северном сиянии; однако же, меньше, нежели сколько я после ста лет. Магнит, северное сияние и электрическая сила были новою лекцией, которую Бог дал шестому веку. Учитесь, человеки! вы можете через то большему учиться! Ни седьмой, ни десятый, ни восемнадцатый век не будут иметь недостатка в новых лекциях.

И я уверен, что ни вся вечность: ибо Ты, о Неисповедимый! пребудешь навсегда удивлением для всех ближе рассматривающих Тебя. И этот шар земной, на котором я родился, будет тогда более мною исследуем, нежели сколько я ныне воображаю. Однако же, я и здесь еще стану удивляться делам Твоим, хотя и не разумею их. Северное сияние есть сатира на вольнодумцев и натуралистов; потому что эта книга не для них, а для высших духов. В здешнем азбучном училище сердце дороже разума. Бояться и любить Тебя, Боже мой, да будет премудростью моею до самого гроба!

9-е («Желаю, Господи, измерять и познать щедроты, милости, любовь и благодать, которыми меня всечасно посещаешь»)

Желаю, Господи, измерять и познать
Щедроты, милости, любовь и благодать,
Которыми меня всечасно посещаешь,
И днем, и нощию живишь и сохраняешь.
—
Люди по большей части бывают не столько злы, сколько богозабывчивы. Из двадцати грешников нет одного такого, который бы грешил без всякого стыда и угрызения совести. Следовательно, они не совсем еще отпали от Бога. Но забвение Бога есть такая язва, которая всякий день губит многие тысячи. О ком холоднее говорят в здешнем мире Божием, как не о Боге? Но этот порок носит за спиною и наказание свое.

Забывший Бога всегда глуповат, хотя бы он целую библиотеку выучил. А что знает, то одни безделки, которые никакой не приносят ему пользы. Друга Божия, примечательным оком рассматривающего ежедневно творение, никакая мода не восхищает. Он учит чудеса и удивляется только делам Натуры. Работа Божия, например, в цветке, или в расписанной одежде бабочки, всегда прекраснее ему кажется в увеличительных стеклах и возбуждает в нем удивление. Но такого, который забыл Бога, выводит из себя всякий модный покрой платья, прическа и поступок. Если говорят ему, что в мире все живет, или мир населен живущими тварями, и что он всякой день жрет несколько невидимых животных: ему это кажется невероятным, потому что все его познания ниже этого. И он будет смеяться (как дурак, который мудрого почитает за равного себе), если еще далее поведут его в училище Божье. Что выстрелянному ядру надобно несколько миллионов лет долететь с одной звезды до другой ближайшей к ней, этому больше хочет он смеяться, нежели верить с исполненным благоговения сердцем.

Кто, по крайней мере, однажды в день не возвышает ума своего к Богу, тот принадлежит еще к несчастному числу забывших Бога. Разве это нам тяжело? А сами хотим, чтоб слуги и подданные наши жили только для нас одних и всегда служить нам готовы были. Забвение Бога есть дверь ко всем грехам: ибо кто живо помышляет о Боге, тот может только удивляться, любить, молиться, благодарить, и отнюдь не грешить. Сколько слаб забывший Бога в познаниях своих, столько подл в желаниях.

Человек не хочет учиться; да кто он? Тот, который всегда валяется в песке, играет черепками и бросается снежными шариками. Разве это низко? Итак, из всего, Богом сотворенного на земле, нет ничего меньше, как те великие люди, которые Бога забывают. Каждый человек, стремящийся к чему-нибудь ниже небес, есть наследный принц, который лучше захотел пасти скотину, нежели царствовать. И это, однако же, было бы только необыкновенно; а забвение Бога совсем ненатурально, так что благороднейшая душа бессмертного человека пребывает голодна и бедна до тех пор, пока не займется равным себе и не погрузиться в Бога и небесную натуру. Скоты знают и любят людей, которые их кормят; а забывшие Бога и этого не делают, и чем старее, тем несноснее делаются.

Боже! трепещу от радости, когда размышляю о будущем моем состоянии после смерти. Огради стезю мою к отечеству моему от всех путей заблуждения! Грех оглушает, ночь настает, а странник лежит на замерзлой дороге. Да соблюдет меня от этого Христианской смысл и доброе мое сердце. О, душа моя! хвали Господа и не забывай всего добра, какое Он сотворил тебе.

10-е («О, Господи! прими мое благодаренье, за милосердие ко мне, за соблюденье»)

О, Господи! прими мое благодаренье,
За милосердие ко мне, за соблюденье;
Хочу, чтоб каждый вздох сие мне поминал;
Биенье жил моих сей глас бы повторяло,
И сердце бы Тебя любовью обнимало,
Дабы я внутренне живой алтарь Твой стал.
Ты мне, рожденному в долине слезной нищу,
Неизреченно благ! – Ты свет даешь и пищу.
—
Хотя бы я был самый несчастливейший человек во всей округе, то и тогда я должен был заключать день благодарением. Я еще не в аде, и, следовательно, небо мне отверсто. А кому небо отверсто, не должен ли тот благодарить?

Еще прожит день, какое благодеяние! Сколь многие ныне сделались блаженными, которые вчера были достойными сожаления людьми! Я стою еще на средине: не слишком беден, не слишком счастлив. О, Боже! я хочу хвалить Тебя; это есть высочайшая степень человеческого счастья, которым можно уничтожить горесть смерти.

Я хочу с благодарением заключить нынешний день. Но с чего начну благодарить? Не изо всех ли почти стран мира было ныне питаемо тело мое (как будто в нем великая нужда)? Все почти земли земного шара были ныне в связи с этим местом и с жителями его. Удар пульса или движение сердца, от которого разливается кровь в самые последние части тела, не есть ли следы всемогущества? О, бейся, сердце мое! и умножь жар вечернего моего благодарения. Господь неба и земли сохранил ныне меня бедного. Он сохранит и впредь. Он носить меня и не допустит меня упасть.

Есть ли теперь звезды на небе? – Я бы желал, чтоб не всегда они казались, дабы тем самим более уважаемо было величие и благодеяние Божие. Всемогущий! звездами усеянное небо бывает почти одним только пастухам и прохожим восхитительным зрелищем; а для большей части людей его как нет. Если бы честолюбивый смотрел на эту помпу небес и ласкателям своим показывал иногда какую-нибудь маленькую звездочку в знак своей милости к ним; или если бы скупой мог отдавать на откуп рассматривание неба: тогда это ночное величественное зрелище по крайней мере равно почтено бы было с рудокопным рвом. Когда была в моде астрология, звезды были знакомее; а теперь о них ничего знать не хотят. Но я стану с благодарением рассматривать небо, дело рук Твоих, Боже мой. Когда оно и облаками бывает закрыто, то и это будет мне благословением. Насколько звезды трепещут от желания возбудить человеков к хвалению Бога!

Тело мое желает идти на покой. Благое учреждение Божие! как все тихо, чтобы ничто мне не помешало! В Америке теперь все творение гремит; потому что солнце возбуждает теперь тамошних жителей к благодарению Бога. Так, отдаленные мои братья! заступите теперь мое место и хвалите со благоговением милосердого нашего Отца. Завтра, как вы будете спать, Я стану повторять на своем языке то, что вы возгремите теперь своим различным выговором к хвале Божией. Сколь прекрасен мир! сколь достоин любви Творец! Я должен, должен благодарить Его; ибо я окружен чудесами Его. Когда я сплю, сколь могущественно бывает тогда защищение Его! Хвалите Его небеса и земля, Ангелы и человеки. Хотя бы я теперь и занемог; то это было для меня полуотверстая дверь в небеса. Бог всегда поступает со мною милосердно, хотя бы я жил, хотя бы умер.

11-е («Не часто ль разум мой игрой страстей бывает? Он слеп, когда смущен, идет куда, не знает»)

Не часто ль разум мой игрой страстей бывает?
Он слеп, когда смущен, идет куда, не знает.
—
Мартинов день (по Немецкому Календарю) напоминает мне святых, которые одною частью Христиан обоготворяются, а другою осмеиваются. Вот истинный образ человеческого суждения! Редко ходим мы среднею дорогою. Две стороны произвольно удаляются от неё, дабы только могла одна другой вскричать: ты заблудилась! но пойдите вы обе на встречу друг другу; где сойдетесь, там и большая дорога.

Ныне празднуется день святого Мартина. Но каково должно быть празднование это, когда еще не решено; Епископа ли во Франции, или Папу разумеют под этим именем? И, кажется, что не праздник бывает для этих мужей, а они для праздника. В язычестве в этот день праздновали собирание винограда; а Христиане дали этому празднику Христианское имя. Они язычникам, вступавшим в Христианство, либо хотели сделать сноснее эту перемену тем, что не отнимали у них прежних их праздников и забав; либо этот праздник был некоторым родом масленицы сорокодневной перед Святками.

С другой стороны, люди также доходят до крайности, когда встречают эти дни хладнокровно или еще сатирически. Большая часть из празднуемых святых были благочестивые люди; и потому они заслуживают благодарного воспоминания; а особенно, когда вспомним, что они весьма много споспешествовали к сохранению и распространению Христианского учения, и многие, как страдальцы, утвердили исповедание свое самою жизнью.

Но ныне Христиане стали гораздо умнее. В прежние времена бывали святые и колдуны, чудотворцы и шарлатаны, а теперь уже их нет. Ныне одни только люди на земном шаре. Нет ни дьяволов, ни привидений. Католик стыдится уже почитать своих святых, и протестант не почитает его за идолопоклонника. Уничтожение праздников Святых многого стоило протестантам; а после и самые католики то же стали делать.

Желал бы я знать: приятно ли Святым на небесах празднование их дней? Это было бы ужасно, если бы оно причиняло им некоторый род стыда или неудовольствия. Судя по Апостолу Петру и Ангелу, которым некогда хотели кланяться в ноги (Деян. 10, 25, 26. Апок. 19, 20), кажется, что Апостолы и блаженные Духи гораздо ревностнее стоят за честь Божию, нежели чтоб хотя издали захотели с Ним разделить ее. Следовательно, им приносили тогда такое поклонение, которого они не желали и которое возбраняли для того, что были добродетельны. Святые и блаженные друзья! об этой материи я поговорю пространнее, когда увижусь с вами. А ныне, как вы сами испытали, живя здесь, я весьма слаб. Я только с Богом могу говорить о душе своей, и жизнь моя гораздо короче, нежели чтоб я мог здесь точно узнать прежних друзей Его.

Итак, Тебя единого, Помощник и вождь наш! призываю я. Если бы Ты не бдел, погибли бы все святые. Ты един все знаешь, везде присутствуешь, и столь благ, что всем нашим нуждам помогаешь. Я хочу жить, как святой, и умереть, как помилованный грешник. Помоги Иисусе, Господи!

12-е («Спокойство ты найдешь на истинном пути, по ложным здесь бродя, нельзя его найти»)

Спокойство ты найдешь на истинном пути,
По ложным здесь бродя, нельзя его найти.
—
Райская красота земного шара весьма скоро проходит. Здешние несовершенства мало-помалу возбуждают в нас отвращение к земле. Семнадцати и семидесятилетний смотрят на вещи совсем другими глазами. Кто ж справедливо смотрит? Уповательно тот, кто со мною равных лет. Для чего же так? разве истина привязана к известным летам? Все почти люди ищут на земле либо очень много, либо совсем мало.

Что на земле ничего совершенного и без примеси горечи быть не может, этому научает нас Натуральная История. Греция и Италия, прекрасные восхитительные земли; но скорпионы, тарантулы, землетрясения, болота, жестокое правление и утеснение Религии сравнивают ее со Швецией и Данией. Где родится хорошее вино, там худое пиво; и где лучше корма, там хуже хлеб родился. Всякое селение имеет перед другим что-нибудь особливое. Прекрасные пером птицы по большой части поют худо; а самый великолепный столичный город наполнен гнилым воздухом. Следовательно, нации не должны завидовать друг другу; а иначе они будут отрицать учреждение Божие.

То же бывает с судьбами человеков и всех народов. Бедствия суть полезная соль, которая должна отвращать кислоту и брожение счастья. Где такое семейство, в котором бы не было развратного сына, внука или брата, или бесчестной дочери, племянницы или сродственницы? Чем больше мы читаем романов человеческой судьбы: тем единообразнее она кажется нам, исключая некоторые обстоятельства.

Но искать здесь постоянного счастья и удовольствия есть не иное что, как всякой день желать мая. Сама мать наша Натура содержит нас всегда в некоторой умеренности. Ни на одну милю не можем мы подняться в высоту, или опуститься в глубину. Мы ограждены стеною. Все, что можем мы сделать великого (ибо выигрывать баталии, писать книги и строить палаты суть низкие дела), есть то, чтоб душа наша вне этого тесного круга искала такой страны, где бы выбор мог быть свободнее. Должно знакомиться и сопрягаться с благороднейшими и сильнейшими поколениями, нежели каковы все наши Патриции, если только хотим, чтоб земные наши семейства не были нам со временем в тягость или стыд. Мы всегда ищем того под луною, что гораздо выше её.

Всесовершенное Существо! Боже и Отче, мною покланяемый! в Твоей руке судьба моя и ближних моих; но Ты скрываешь ее от меня из благих намерений. Но я предаюсь спокойно Божественному Твоему ведению.

13-е («Моря волнением Его превозносите, и реки плесками вещайте: кто ваш Царь?»)

Моря волнением Его превозносите,
И реки плесками вещайте: кто ваш Царь?
О кедры! вы пред Ним вершины преклоните!
Вселенная Его есть жертва и алтарь.
—
Теперь многие корабли сражаются и за меня с жизнью и смертью. Боже! умилосердись над ними; по крайней мере, да не поглотят их волны, пока еще не будут они готовы предстать пред судилище Твое.

Бури нам полезны, и убыток от них невелики. Обрабатывание сорочинского пшена, хотя стоит невольникам здоровья и жизни, однако же, сколько лучших людей питается им! Без рудокопней были бы мы дикие люди, и это было бы гораздо печальнее, нежели что ядовитые пары некоторых рудокопщиков умерщвляют. Что ветры не есть слепой случай, тому научает нас порядок их, а особливо на больших морях, где ничто им не противится. Облака, тающий снег, земные провалы, парения, озера и пр. рождают ветры. Луна, а наипаче солнце, и движение земли, споспешествуют к этому. Если солнцем утонченный воздух вечером сжимается, или поутру опять растягивается: то обыкновенно приметен бывает ветер. Ход всех небесных тел с востока на запад, а особливо солнечная теплота, которая такой же имеет ход, доказывают, что восточный ветер самый натуральный. И действительно он один дует под экватором в самых жарких поясах. А где солнце меньше нагревает воздух; или где лежат горы, которые прямо или вкось отражают восточный ветер: там, конечно, ветры непостояннее.

Некоторый порядок ветров приметен и нам; и мы уже имеем на то правила: на море ветры дуют правильнее и сильнее, нежели на сухом пути. В низких и ровных странах порядочнее, нежели в гористых. Чем ближе к полюсу, тем они непостояннее, и вероятно, что под полюсом дуют они кругом. На некоторых морях и землях бывают особливые бури или тишина. В Египте и в Персидском заливе в некотором расстоянии над землею дует сильный горячий ветер, называемый Самум, который всякое животное сжигает; и для этой причины путешественники стремглав бросаются лицом на землю. На мысе Доброй Надежды часто собирается так называемое несчастное облачко, которое сначала кажется так мало, что называют его ослиным глазом; но вдруг вырывается из него буря, которая всякий корабль, а особливо с распущенными парусами, низвергает в бездну. Этот род бурь называется, собственно, арканами, когда ветры со всех сторон сталкиваются. Вихри в воздухе суть тоже, что водовороты или пучины в воде. Сюда же принадлежат и водяные столбы, которые будто из облаков спускаются; также тифоны, или морские облака, в виде труб: они может быть по причине подземного огня ужасно поднимаются из воды к небу. Море пенится и кипит; солнце и воздух кажутся медными; вся сторона наполняется серными парами, и пропал тот корабль, который они схватывают, бросают вверх и низвергают в бездну.

Неужели всякой сквозной ветерок есть аркан, что так много его боятся? От изнеженности, конечно, больше людей померло, нежели от самого сквозного ветра, при котором можно жить до самой старости, если только в молодых летах к нему привыкнешь. Если от него затворят окна и двери: так нельзя ходить и в Церковь по перекрестной улице. Обыкновенно сквозной ветер бывает там, где высокие строения сжимают воздух и тем самим умножают его силу. Следовательно, кто так слишком изнежен, тому лучше жить в низких, а не в гордых покоях.

Боже! сколь мало благодарим мы Тебя за дары Твои! Если хоть один год не будет ветра: мы помрем либо голодом, либо чумой. Но мы и на умеренные бури уже смотрим косо для того, что они мешают нам покоиться. Беда какая! – Нет, я стану Тебя зреть в бурях и солнечном сиянии. A только бури страстей моих или опасная их тишина будет меня беспокоить. Тогда могу я благовременно либо натягивать, либо опускать паруса; мы сами возбуждаем ненастье в душе нашей.

14-е («Во наводнениях на Бога уповай и похвалу Его немолчно возглашай»)

Во наводнениях на Бога уповай
И похвалу Его немолчно возглашай.
—
Наводнения часто возбуждают нас к покаянию. Все кричать: света преставленье, света преставленье! когда видят большой пожар, войну, моровую язву или наводнение. Но для чего эти только случаи называют так? Правда, есть причины; потому что эти беды в кашель гонят и отнимают жизнь. Но не делает ли того же солнце, сады, красота и вино? Для друга Божия все равно – кроме греха.

Кто знает внутреннее строение земного шара и его равновесие? кто разумеет стремление аркана? всю силу прилива и отлива? следствия потопа в телесном и моральном мире? Без всякой войны люди со временем одурели бы и изменились; без умеренных ветров мы б не избежали морового поветрия. Без ровных и низких мест облака, дожди и ручьи не имели бы надлежащих стоков, и земля бы была стоячее болото. За приливом должен следовать отлив, и оба они утверждены в нашем мироздании: это доказывает их связь с луною. Итак, должно ли называть наводнения погибелью? Это значит худо знать Бога, если воображать, будто Он никаких не имел намерений при определении их следствий. И могут ли эти намерения не быть спасительными? О, Источник всякого добра! что мы называем наказаниями Твоими: то либо непознанные благодеяния, либо спасительное воздаяние за грехи наши. Конечно, мы думаем, что Ты мог бы землю пощадить от наводнений, так как детям кажется лучше не учиться; но если бы мы знали великую и полезную цепь, которою наводнения связываются со зданием земли, с Религией, с нашим и многих зверей здоровьем и благосостоянием: мы бы стали Тебя сердечно любить и покланяться Тебе в самых волнах потопа. Ты пресекаешь стремление моря плотиною и, чтоб занять наш разум и унизить гордость нашу, переносишь его, дабы другие народы запружали так же плотинами. Но ах, черви их разъедают и волны размывают, если Ты не поможешь и не скажешь: доселе и не дальше!

Положим, скажешь хулитель, что наводнения нужны и полезны для целого; но чем же согрешили жители низких мест, что они бывают на их счет? Отвечаю: для чего они не селятся на высоких местах? Конечно, для того, что им там выгодно. Должно ли на это жаловаться тем провинциям, которые имеют весьма хорошее скотоводство, выгодное положение в торговле и самые лучшие больверки (укрепления) против наступающих врагов? Такие земли обыкновенно богаче всех прочих, и в них свобода и простота древних обычаев дольше сохраняется. Итак, должна ли Голландия завидовать Богемии? Нет, наводнения в ней бывают реже и меньше делают убытка, нежели чтоб они могли служить возражением против мудрости и благости Божией. Ровная и гористая земля насыщает вообще своих жителей довольно. А если одна из них чаще угрожает смертью: тем скорее может быть прогоняем сон греховный. Однако же, наводнения нимало не страшнее войны, грабежа, ядовитых хищных зверей и землетрясения.

Отче! там пред троном Твоим никогда не буду я хулить, а только вечно хвалить. Но что, если в ночь эту поднимется буря и волны Твои на нас устремятся? Умилосердись над нами, Боже наш! мы еще слабые и притом ожесточенные дети. Но я буду осторожен и предамся Тебе так, что с охотою и благодарением приму от Тебя гроб мой, хотя бы смерть постигла меня в продолжительной болезни или в быстротекущей волне!

15-е («Седина мудрость есть: она объемлет вечность»)

Седина мудрость есть: она объемлет вечность;
Без ней должайший век мгновенна быстротечность.
—
Здешний мой труд определяет тамошнюю мою награду. И поскольку я могу всякий час умереть, то эта работа моя подобна работе при кораблекрушении. Если я в себе и напрягаюсь, то получаю доску и приплываю к берегу. Но я погиб, если в такие важные минуты сижу беспечно, думаю о пище или удовольствии, или занимаюсь одними философскими размышлениями, которые никакой пользы в жизни моей не могут мне принести.

Я наемник перед очами прозорливого Хозяина. Никогда не дается мне плата, если я день здешнего пребывания моего проведу в лености или и совсем потеряю. Итак, надлежит в этот вечер исследовать три важных вопроса.

Первый: старался ли я по всей возможности познавать Бога по Писанию и разуму, и приводить к этому и других? Если не так, то я был в праздности. И хотя бы я выиграл баталий, построил новые города и получил от тысячи мудрецов или глупцов похвалу письменно и словесно: все было бы кукольная игра, сколько бы ни были красноречивы те комплементы. Кто живет без всякого отношения к Богу, живет, как сумасшедший, который на цепи бросается туда и сюда, делает себя Царем или философом, предпринимает великие дела и при всяком движений показывает только глупость и делает себе вред.

Второй вопрос: что сделал я для мира? Бедный мир требует моей помощи; ибо хотя и называют его райским садом, однако же, он должен быть обрабатываем в поте лица; иначе он запустеет. Какую пользу сделал я миру? Вопрос, от которого самые деятельнейшие люди трепещут. И конечно всякий должен трепетать, кто знает, что он здесь стоял, как домашнее украшение или как статуя. Немного я сделал, если многим современникам моим доставлял хлеб и удовольствие; больше, если я хорошо воспитанными детьми, великими зданиями и имением полезен бывал и по смерти многим фамилиям: но главная должность относится к вечности. Отвратить многих от греха и возбудить к добродетели, вот единственное и истинное человеколюбие. Все прочее милостыня на один только день.

Третий вопрос: что сделал я для себя? Иисус велел богатому скупому юноше все продать и отдать нищим. Человеколюбивейшему Иоанну не велел Он сего; а его искушение было изгнание. Чем же я могу доказать преданность мою Богу? Трудная наука, знать точно страсти свои! Если я не надеюсь блаженно умереть, то я по эту пору зевал и других заставлял то же делать. Детство мое мало-помалу развивалось так, что я стал человек. Однако же, это слово двусмысленно. Я должен быть добрым человеком; а иначе пойду назад и сделаюсь меньшим дитяти.

Великий Хозяин! дай мне еще здесь несколько дней, дабы я удвоил прилежность мою; или, если скоро меня вызовешь, почти жаркое мое желание за самое дело. Есть для тела вечер успокоения, по крайней мере во гробе; но я часто делаю его для души. Вечный Воздаятель! я хочу с нынешнего дня вернее работать для вечности. Хочу; но дай мне случай, силу и успех! Ты наградишь ради Иисуса Христа и это доброе намерение мое.

16-е («Он учреждает дни и времена, и годы; Он призывает в жизнь и веки все, и роды»)

Он учреждает дни и времена, и годы;
Он призывает в жизнь и веки все, и роды.
—
Который теперь час? – Вернее всего скажут мне часы в небе; потому что и английские часы с репетицией нередко врут. Что Астроном в незнакомой стране может измерить, где он находится, и что хотя бы он по причине жестокой болезни не знал, какой месяц, усмотрел бы из солнца и звезд день и час: это кажется невозможностью весьма многим.

У древних народов, а особенно у Халдеев, знатный человек, не имеющий только сведения о звездах, был гораздо презреннее нашего дворянина, не знающего ни аза в глаза. Нынешний, так называемый большой свет, оставляет эту науку одним корабельщикам, ямщикам да профессорам Астрономии. Но и эти последние по большей части подражают ему. На что же променяли эту полезную науку? На странствующих и также войск, которые сбивались с дороги в ночное время, попадали опять на нее, когда обращали свои глаза на звезды. Звездное небо служит еще и ныне диким в Америке вместо часов и ландкарт, так верно, что ни один Европеец лучше времени не знает. Для заблудившихся это есть непознанное благодеяние Божие. В самом темном лесу могут они ощущать, где север; потому что деревья с этой стороны обрастают мхом или имеют грубее и не столь круглую кору. Таковым учреждением предохранил Творец деревья от мороза, а нас от блуждания.

Что луна всякий день восходит позже, это известно: ибо когда небо необлачно, то мы видим, что звезды ежедневно четырьмя минутами ранее заступают вчерашнее свое место, что составляет в месяц два часа. Следовательно, я вижу ту звезду, которую ныне усмотрел на известном месте в 10 часов, в половине декабря в 8 часов на том же месте. От этого ускоренного течения звезды в целый год один раз лишний оборотятся около неба. И потому та звезда, которую я ныне в полночь вижу над моею головою через год будет на том же самом месте, а через полгода вместе с солнцем в полдень. Если эта звезда принадлежит к 12 знакам, так называемого Зодиака, то говорится: солнце вступило в такой-то знак. После 6 месяцев солнце будет в знаке Тельца; потому что семь звезд (которые попросту называются высожары (стожары) или утиное гнездышко), принадлежащие к этому знаку, ныне прямо стоят в полночь над моею головою. А выше их в прямой же линии вижу я крест в небе вечером в 5 часов. В 9 часов выходят 5 звезд в меридиональной линии, которые фигурою походят на W и называются Кассиопея; но стоять так высоко, что ни из какой комнаты нельзя видеть. Полярная звезда со звездами большого Медведя или Колесницы, равной величины. Теперь в 7 часов задние её колеса прямо стоят под нею; в половине 9 передние, а в 10 лошадь с извозчиком таким образом, что между ними всегда видна звезда Дракона. За 4 часа на месте семи звезде является Пегас; а за два часа перед восхождением креста видна на месте его лира, звезда первой величины с двумя маленькими внизу.

По рассмотрению этого всего к Тебе приближаюсь я, Боже мой! Истинный страх Божий показывает познание, любовь и упование. Как же мне можно иметь их, когда я ничего не знаю, кроме земли? Я сплю, и в каждой час покрывают меня другие миры.

17-е («В ношении креста, в страданиях, терпенье, есть дар Спасителя, Его благословенье»)

В ношении креста, в страданиях, терпенье,
Есть дар Спасителя, Его благословенье.
—
Человек, сотворенный к страданию, по большей части бывает угрюм, когда должен страдать. Он ищет здесь неба, а находить всегда землю. Наследный Князь без учителя и воспитания не может быть велик и славен. Так и мы без креста бедствий бываем всегда новички и не знаем великого мира. В половину меньше стали бы охать люди, если бы только поверили, что оханье есть их звание, и что терпение может улучшить будущее состояние их. Разумные доктора в великом находятся притеснении, когда пациент их ни на одну четверть часа не хочет быть болен. Подагру, зубную боль, головные болезни должны они лечить в одно мгновение. Да, если бы они так делали, то бы еще хуже было. Это можно отнести ко всякому бедствию. Слишком скорое излечение влечет иногда за собою опаснейшие следствия.

Кто больше страждет: младенец от зубов или старик от камня? Мучение их равно велико; но Всеблагой дал в обоих случаях вспомогательные средства: тот живет в дремании; а этот может молиться и надеяться. Короче: все должны здесь страдать и все должны быть вылечены для возвышения познания Бога и добродетели. Крестьянский мальчик наступает ногою на гвоздь, а княжеское дитя получает насморк и кашель от того, что полога у кровати не хорошо были задернуты: кто же из них меньше должен страдать? Нищий целый час ждет под окном милостыни, и собака на него бросается; а богатый дожидается волосочесателя: кому же из них досаднее?

И звери должны страдать, хотя они и надежды никакой не имеют. Хотя заколаемый агнец меньше страждет, нежели добродетельный, когда на него клевещут: однако же, этот больше имеет и средств к успокоению. Лошадь в начале канонады чувствует только настоящее зло; а тот, кто сидит на ней, и следствия его. О ком же должно больше сожалеть? Бог поистине о всем пекся.

Страдай, молись и надейся! – Ах, какое правильное учение! видеть себя бесчестно обманута и молиться, погребать любимца и надеяться. – О, к этому гораздо больше требуется, нежели сколько я доселе выучил. Если завтра умрет тот, кого я больше всех люблю: каково будет мое состояние? Мало страдать и весьма громко жаловаться есть знак высокомерной души. Если я не научился больше страдать и молиться, а меньше жаловаться: что же я знаю? Для тела нет всеобщего лекарства, а для духа есть: терпи и надейся! с этим можно счастливо жить и умереть.

Чего же мне больше желать в этом доме убожества, где и короны опасно ранят, если носящие их не молятся и не надеются лучших корон? Врач мой небесный премудро дает мне лекарство: я не должен отвергать его из легкомыслия или упрямства. Он будет давать мне доброе во всю вечность. Я не могу этого не ощущать: чем чувствительнее, тем лучше. Но чувствование должно больше приводить в движение сердце, нежели мускулы телесные.

Милосердый Боже! научи меня постоянно страдать; ибо нет ничего ужаснее, как за здешние страдания быть там наказанным. Ах, в здешней жизни могут еще случаться со мною печальные приключения, в которых, кроме Тебя, никто мне помочь не может. А что я их теперь не знаю, это есть действие Твоей благодати: потому что я всю ночь стал бы трепетать, если бы предвидел всякое поношение, болезнь или смертный рок.

18-е («Источник мыслей ощущать, себя и Бога познавать, — се превосходство бытия, Отец твой дал всесовершенный!»)

Источник мыслей ощущать,
И видеть их в себе рожденья,
Себя и Бога познавать,
И тайны постигать творенья,
Се превосходство бытия!
От тварей прочих дар отменный! –
Сие тебе, душа моя,
Отец твой дал всесовершенный!
—
Мире Духов, к которому и я принадлежу, бесконечно превосходит все телесное. Свет, при котором я теперь читаю, скоро погаснет. Teперешние мои мысли откроются тогда в полном свете. Стул, на котором я сижу; стол, комната, дом, все может быть расхищено, сожжено, забыто, а я никогда: потому что я не к одному только телесному принадлежу миру. Хотя и унизительно это для меня, что я иду теперь спать, потому что я делаюсь через это машиною: однако же, по некотором времени я уже не буду больше спать. Я теперь стану рассматривать себя прилежнее, дабы лучше знать себя. Я должен сказать, что хотя бы я был самый искуснейший живописец, не мог бы, однако же, точно изобразить всего лица, умалчиваю уже, внутреннего человека: так мало знаю себя!

Если я питаю одни только гордые мучительные мысли и мечтаю, как во сне о Боге, об Искупителе, о вечности: я хуже всякой неодушевленной вещи. Если же дух мой существенно отличен от всякого тела: то я, конечно, Божественного происхождения. Всякое тело имеет протяжение и может только снаружи от удара приведено в движение; а дух может двигать тело, может чувствовать, мыслить и предпринимать. Если я только машина, то с потерей члена должен пропадать и разум, память, воображение и проч. Если понятия мои зависят только от мозга и крови: то они приметно должны переменяться при перемене пищи и при пускании крови. Правда, натура духа мне непонятна; но понятнее ли то, что нервный сок и кровяные капельки могут меня переселять в другие страны скорее молний? Теперь могу я представить распинание Христово; могу за двадцать миль отсюда видеться с другом моим в известной мне комнате; могу видеть воскресение мертвых, и тем живее, чем меньше живу по телу. И все это действует рыбная или мясная пища?

Итак, я имею дух, потому что могу мыслить и двигаться; и из этого заключаю: если истлевшее тело мое не может пропасть, но переходит в другие существа: то можно ли поверить, чтобы несравненно благороднейшая душа перестала существовать со смертью? Адамово тело еще на земле, в каком бы то ни было виде: без сомнения и дух его живет. Мертвому духу невозможно быть, равно как огню без света и теплоты. Бог не есть Бог мертвых, но живых.

Творец, оживотворяющий всяческая! без Тебя был бы я мертвый труп, а с Тобою могу делать дела. Какое различие между духовным и телесным миром! Сколь унижаю я себя, если живу только для последнего! Дыхание жизни, Тобою мне вдунутое и двигавшее еще в утробе матерней маленькое мое сердце, ручается за бессмертное бытие мое. Я есмь от рода Твоего и изображение Твое в малом виде. Я дерзаю сказать, что Ты не можешь меня уничтожить. Такое мое упование не может быть противно Тебе. Пусть молнии всемогущества Твоего грозят мне истреблением бытия моего: но дух мой при таком утеснении небо и землю призовет во свидетели, что он Божественного происхождения, и Сыном Божиим искуплен от уничтожения или истления! Нет, я во всю вечность с Тобою буду жить.

19-е («Сколь часто, Господи, меня Ты соблюдал чудесной силою и помощью Своею!»)

Сколь часто, Господи, меня Ты соблюдал
Чудесной силою и помощью Своею!
Когда я в адский зев отчаян упадал,
Внезапу вырван был десницею Твоею.
—
Еще всегда стою я на поле сражения. Тысячи неприятелей нападают на меня со всех сторон, и, однако же, я не подозреваю никакой опасности жизни. Раненых около меня еще гораздо больше, и больницы никогда не бывают пусты. И потому опасность жизни моей так велика, что я – должен молиться.

Душа с телом короткие друзья; однако же, они тайно следуют моде и стараются друг друга погубить. Если бы анатомик рассмотрел теперь мое тело, нашел бы в каком-нибудь члене много материи к близкой смерти. А если бы анатомить душу? О, там бы много нашлось ненатуральных ожестелостей, опухолей и воспалений, так что я ныне же мог бы умереть. Ныне? – другие не слишком много стали бы этому удивляться. Они бы стали это называть исключением из правила, и через неделю все бы забыли, и всякий был бы также беспечен, как и прежде.

Я часто бывал в опасности жизни. Ах! мы живем по большей части так, как будто не можем умереть, хотя всякое нечаянное разгорячение или простуда может лишить нас жизни. Страсти, ужасы и соблазны, заразительный воздух и платье, неосторожные люди, злые звери, кровли, ямы и все стихии против меня вооружены. Я не могу защититься ни от половины этих врагов. Кто же вступится за меня?

Но я уже слишком боязлив; я вижу, подобно робким солдатам, караул вокруг армий. Нет, нельзя на это положиться; а иначе роды смерти могли бы быть предузнаваемы. Но это редко узнают и доктора; потому что тело наше есть лабиринт.

Смерть подкрадывается издали, и лекарь не может так далеко идти, опасаясь, чтоб не заблудиться. Ах, мы всегда гораздо ближе к опасности жизни, нежели как думаем. Но Бог щадить нас так, как разумный лекарь своего робкого пациента. Он показывает нам опасность нашу столько, сколько мы видеть можем; и сколько можно далее скрывает ее от нас по милости своей. Положим, что я за десять лет узнал, что мне должно умереть водяною болезнью: не всякое ли питие было бы мне угрозой, и самое воззрение на воду печальным напоминанием? Я бы стал искать таких больных для узнавания её и всегда более чувствовать опасность так, как бы уже я действительно был в ней.

Милосердый Отче! сколь Божественны все Твои учреждения! Кто их примечает, находит в них чистое удовольствие. Благодарю Тебя искренно в этот вечерний час, а еще более в вечности, что Ты меня спас от тысячи смертных опасностей, которым я в жизни моей подвергал себя. Я знаю некоторые только из них, a другие будут на небесах материей к хвалебным пениям. Хранитель! Тебе обязан я, что сохранен доселе в жизни; ибо был ли я готов, разумен и спокоен в те дни печали, в которые Ты меня спасал? Ты не хотел, чтоб я умер, как глупый или как пьяный. Но если я и теперь таковым же умру? Нет, я стану бдеть и молиться; потому что опасность умереть всякий день становится больше. Если бы ты воздремал, Хранитель мой! тысячи смертей похитили бы меня. Но Ты вызовешь меня отсюда в пристойное время, и тогда недостаток, ночь, болезнь и смерть будут для меня вещи другого мира. Отче! если можно, не вызывай меня так скоро; а Ты, Спаситель мой! сопровождай меня!

20-е («Учившие меня ходить прямым путем, друзья мои! я вам обязан ныне всем; вас Бог употребил в орудия спасенья»)

Учившие меня ходить прямым путем,
Друзья мои! я вам обязан ныне всем;
Вас Бог употребил в орудия спасенья:
Достойны вы всегда любви благословенья!
—
Жаловаться на то, будто Бог мало дал нам друзей, есть знак, неблагодарности и неосторожности. Но мы прежде должны узнать, кто точно достоин этого высокого титла. Кто доставляет нам только здешнюю жизнь, платье, содержание и забавы весьма низкое занимает место между благодетелями нашими. Все это есть такие милости, которые иногда оказывают и осужденному на смерть; но я желаю большего, нежели хорошенькой рубашки или рюмки вина. Величайшие благодетели мои суть те, которые избавляют меня от мучительного уголовного суда. Кто возбуждает во мне охоту к добродетели, благодарность к Богу и любовь к ближнему: тот есть Божественный друг, которого Бог потребует от меня назад.

Сколь многие люди занимаются благосостоянием тела и души моей! Начиная с кормилицы и до самого последнего служителя при смертной моей постели, сколько есть таких благодетелей, которых я не знаю! но Бог знает и награждает их. Хотя те попечители мои, которые старались о душе моей в самом детстве, по большой части уже с Богом, и я не могу уже лично благодарить их за милость: однако же, они не тщетно старались; много им помогло в день суда их и самое доброе желание их о мне. Пусть вкрадывалось иногда честолюбие или корыстолюбие в их учение и наставление: но мы, о великий Боже! мы, бедные люди, и самые лучшие наши добродетели, как наряд нищего. Нет, Ты прощаешь нам больше погрешностей, нежели сколько люди могут прощать. Ты судил родителей моих, учителей и добрых друзей снисходительнее, нежели как я.

Научающие правде, как звезды, будут вечно сиять (Дан. 12. 3): следовательно, обольстители будут так всегда мрачны, как гроб. Чудно, как человеческие дела между собою связаны! Злодей может на суде помочь Святому. Этот будет за увещания свои награжден; а тот, кто их осмеивал, вострепещет от гнусной своей мины, с которою он встречал посланника Божия. Сколь бы осторожны были мы в обхождении, если бы размышляли, чего оно будет нам стоить в вечности! Как пламя горящей свечи зажигает тлеющуюся светильню, так смелая душа зажигает другую в частом обхождении добродетелями или пороками своими. Как иногда удивляемся мы противоречащему характеру человека! но не совершенно ли различны между собою сообщники его? Каждый сообщил ему собственную минку своего образа мыслей. Но я могу сказать, что обхождение с благочестивыми гораздо действительнее обхождения с нечестивыми. С этими нельзя долго знаться, не гнушаясь ими когда-нибудь; а те мало-помалу внушают почтение и охоту к подражанию.

Чувствование смерти, частые разговоры о Боге и вечности, глубоко проницавшие в сердце; многократное благоговейное приобщение тайной вечери, бесчисленные наставления со стороны родителей, учителей и проповедников, и сверх этого многоразличные случаи делать добро, которые я либо упустил, либо совсем пренебрег! – О, долготерпеливый Боже! сколь много пекся Ты об улучшении моем посредством человеков! Но много ли успели все эти благодетели мои? Больше ли я исправился или развратился в течение своей жизни? Презирать Указателя пути есть спешить в бездну ада; а быть обольстителем, играть роль сатаны. Боже! научи меня поступать осторожно и почитать того за истинного друга, кто приближает меня к Тебе.

21-е («О, Боже! даруй мне любовь к святому Слову; яви Его во мне и возроди жизнь нову!»)

О, Боже! даруй мне любовь к святому Слову;
Яви Его во мне и возроди жизнь нову!
—
Если мы при том бываем равнодушны, как бы кто не верил и чему не верил: то Св. Писание и разум напрасно нам даны; потому что тогда алкоран, талмуд и всякий моральный роман есть для нас Божественная книга; и ум дан нам для кухни и удобной комнаты. Разум без Религии огорчает только жизнь и доказывает, что мы не лучше скотов; а разум с Религией возносится выше себя и делает любви достойным стяжателя своего. Разумный и благочестивый муж есть больше, нежели человек.

Опасное неверие наших глупых вольнодумцев противно всякому учреждению Божию. В теле нашем нет ни одного мускула, ни одной жилки лишней; потому что, когда они перерываются, мы чувствуем боль. Так неужели напрасно дан нам разум? Ибо в этой жизни многие и одними наружными чувствами так же хорошо живут, как и с разумом; и в мире не всегда нужен великой разум. Короче: без страха Божия, чем больше мудрости, тем больше лукавства. Следовательно, ум дан нам для Религии. Человек, который разум и чувства свои употребляет только для блюд и провождения времени, ничего вышнего и лучшего видеть не может, как и его везущий скот. У такого близорукого глаза и ум всегда делаются тупее. Он живет и умирает, как дитя.

Могу ли я верить? то есть могу ли о свойствах Божиих, о достодолжном служении Ему и о будущем моем предопределении знать больше, нежели сколько мне чувства и грубый разум сказывают? Может ли сердце мое сделаться чрез то чувствительнее, благороднее и человеколюбивее? Кто этот вопрос должен в вечности подтвердить и, однако же, живет и умирает, как неверный: тому лучше бы не родиться. Итак, вера есть должность моя, что доказывает и самое место рождения моего. Если бы угодно было Богу, чтобы я был язычник: то бы я, конечно, родился за несколько сот миль отсюда. Если бы мне не надобно было печься о вечности, то бы я не получил и желания к ней. Вода, в которой я крещен был, будет некогда против меня свидетельствовать.

Мог ли я верить чему-нибудь лучшему? И этот вопрос будет для многих громовым ударом в день суда. Иметь о себе высокие понятия, а о Боге худые есть порок дьявольский и в небе нетерпимый. В какой Религии живее впечатлевается нам добродетель, показывается в величайшем сиянии и облегчается в исполнении? В каком исповедании можно спокойнее умереть? Иисусе, Господи! без Тебя смерть мне горька; без Тебя не могу я молиться детски, ни благодарить с радостью. Кто исполнял Твою волю, тот на смертном одре испытает, что учение Твое от Бога. На что мне больше свидетельств? Никто еще из умирающих друзей Твоих не раскаивался, что он предался Тебе; а враги Твои по большой части трепещут тогда либо молятся Тебе во страхе и отчаянии.

С Тобою только, вечный Сыне Божий! иду я нетрепетно на суд. Хотя бы я без Тебя был святой, однако же, не могу войти в небеса в помпе добродетелей моих, из которых многие еще на земле признаны за подкрашенную глупость. Твое учение, пример Твой, пролитая за меня кровь Твоя должны быть фундаментальными столпами веры моей. Здесь в пасмурные сумерки, до воссияния солнечного света, я должен верить тому, что получу за веру и верность свою. Истинный Христианин живет для Бога и ближнего; потому что он имеет весьма многие побудительные причины к этому. Таким образом, и я хочу всякий день расти в Христианстве.

22-е («Противоречие в сей жизни человек; великим сам себя и малым почитает, в веселье, в скуке здесь препровождая век»)

Противоречие в сей жизни человек;
Себе ласкает он, себя сам укоряет:
Великим сам себя и малым почитает,
В веселье, в скуке здесь препровождая век.
—
Довольный вместе и недовольный! Этим загадочным клеймом все почти люди заклеймены. Судя по наружности, покажется эта тема сатирой; но, если я вознесусь ко Всепремудрому, ознаменовавшему характер этот: не буду смеяться, но покланяться. Палата древностей, Римской монетный кабинет, цветник или собрание улиток, бабочек и других красот искусства и Натуры имеют десять насмешников против одного удивляющегося. Кто же из них больший глупец? Тот ли, который рассматривает, сравнивает и радуется? или тот, который, ничего не разумея, осмеивает такую охоту? Не хорошо бы было, если бы все люди были одного вкуса; но то хорошо, если они не ненавидят друг друга, когда имеют разный вкус.

Что если бы все люди были довольны? – Это было бы стоячее болото. Светильник мудрого погасаем бы был ранее, и секира наемника также слишком рано полагаема была. Самое небо меньше бы было искомо; потому что неудовольствие самим собою предшествует молитве, покаянию и обращению. Если бы только в палатах жило удовольствие, то бы деревенские избы самые гнусные были жилища. Утомленный работник приходить домой по захождении солнца, и его принимают со слезами и выговорами за то, что он не довольно работал; бедный человек! Надзиратель кунсткамеры говорит своему Принцу, что в ней нет еще весьма нужных вещей; но они так дороги, и Принц так уже задолжал, что кабинет должен быть недостаточен; бедный Принц! Ремесленник желал бы охотно посетить своего сына, который живет от него за 50 миль; а Принц посмотреть Италию, Париж и Лондон; – о, сколь правосудно милосердное Провидение! К кому Оно было благосклоннее, к соловью или к воробью?

Что же, если бы все люди были недовольны? Это было бы шумливое море. Тогда мир больше бы походил на ад, нежели на шар земной. Но удовольствие различных людей превращается в презрение других. Военные и статские, придворные и горожане, старики и юноши, и каждая сторона имеет о другой худые мысли. Француз говорит: как возможно быть немцем? А этот весьма доволен, что он не ветряный француз. Молодая особа походкой и всеми движениями своими как бы хочет всем сказать: вот я! удивляйтесь мне! Старик идет, опираясь на костыль, и как будто хочет сказать: пойдите прочь; я вам мог бы быть отцом!

Если бы с летами не переменялся образ наших мыслей, мы бы были несчастны. На десятом году тридцатилетние бывают нам в тягость, а шестидесятилетние несносны. Но они для себя находятся в самом лучшем положении. Мальчик после обеда катает шарики, а дедушка его дремлет, сидя на стуле; и они друг другу не завидуют. Иногда мешается удовольствие с неудовольствием. Придворный, смотря, как ест крестьянин, желает себе его аппетита, но смеется его пище; а этот, смотря на него за столом, желает себе некоторых его кушаний; но учтивое и долгое сиденье было бы ему несносно.

Боже! чем больше я рассматриваю учреждения Твои, тем больше удивляюсь им. Но сколь часто ропщем мы, когда бы надлежало поклоняться Тебе! Я хочу быть доволен теперешним состоянием и возрастом моим: ибо они много имеют преимуществ. Но я и не всегда могу быть доволен; потому что живу на чужой стороне и между корыстолюбивыми людьми. Первое должно мне делать сносною землю; а это побуждать меня к исканию отечества моего у Тебя.

23-е («Из всех труднейшая в сей жизни должность есть: владеть желанием, сражаяся с собою»)

Из всех труднейшая в сей жизни должность есть:
Владеть желанием, сражаяся с собою,
С терпеньем каждый день свой крест смиренно несть.
Но что ж с победою сравнится таковою?
—
Что грех победить можно, это есть неприятная истина для того, кто не хочет с ним сражаться, а прямо взлететь на небо. Один Бог только всемогущ; но на земле, кроме человека, нет никого могущественнее. Слишком много делают чести греху, когда приписывают ему непобедимую силу; он только подкрадывается, как вор. Но если поставим караул, то он ничего у нас не похитит. Грешники, без сомнения, должны быть с ним знакомы, либо не затворяют дверей; потому что в незнакомый дом он не смеет войти. Разум, а наипаче Слово Божие, могут нас обезопасить от всякого греха.

Если бы грех был непобедим, то бы свободная наша воля страдала, мы необходимо должны бы были грешить. Горький пьяница пьет против воли, и кажется, будто он должен необходимо пить. Но для чего он прежде довел себя до такой неволи? Скупой так тверд против этого греха, что он не может на него напасть в темной и запертой его землянке. Итак, мы сами даем усиливаться греху, когда позволяем ему часто греться в наших комнатах; приманиваем его закусками своими и засыпаем под его рассказами. Тот, кто беспрестанно божится, всякую речь клеймит божбою и самое маловажное и всем известное дело подтверждает клятвою, поступал ли так на пятом или на десятом году? Следовательно, он сам привлек себе этот грех, дабы он господствовал над ним.

Самый опыт научает, что всякий грех может быть побежден. Развей только шнурок в тонкие ниточки, то легко можешь его перервать. Волокиту, пьяницу и клянущегося из знатных может даже вылечить и Государь; преступление наказанием, а воздержание награждением. Тогда грех потеряет свою власть. Хотя эти побудительные причины и насильственны; но разве меньше их вечное несчастие? И не должна ли сильнее действовать на нас благодарность к Богу, нежели всякое временное наказание или награждение?

Слово Божие представляет нам грехи столь гнусными и столь великое награждение за добродетель, что через то весьма делается нам легко сражение с грехами. Свободный человек может найти искомое. Итак, мы можем войти во святилище добродетелей, из которого никакой порок не смеет нас извлечь. Кто ходит пред Богом и всегда имеет Его пред очами тот праведен. Но мы, однако же, и при высочайшей степени благочестия можем быть грешниками. Солнце и луна имеют свои пятна; но человек должен очищать свои пятна и стыдиться их, как скоро увидит их в себе. Защищать грех, значит называть его своим господином. Ангелами здесь мы быть не можем, а благочестивыми людьми можем.

Боже мой! Ты знаешь меня; но и я должен себя знать. Слово Твое да действует на меня сильнее всякого краткого удовольствия обманчивых моих чувств. Сколь бы далек уже я был, если бы прилежно старался улучшать себя. Если я не живу в сердце своем с разумом, а предаю его всякой ветреной мысли: то оно падет, как нежилое строение на большой улице. Боже! я хочу улучшать себя. По крайней мере не стану больше делать греха для того, что будто бы он был сильнее благодати Твоей, ежедневно даруемой мне Тобою. Умирать греху и жить Тебе, – вот звание мое на земле!

24-е («Куда мы взор ни обращаем, везде любовь Отца встречаем»)

Куда мы взор ни обращаем,
Везде любовь Отца встречаем.
—
Стихии, огонь, воздуха, вода и земля смешаны между собою удивления достойным образом. Они свидетельствуют о величии Творца и о слабости нашего разума. Это предельный камень для наших мудрецов; и они, желая согласиться, друг другу только противоречат. Они знают кое-как только свойства стихий, а не сложение или существо их; подобно детям, которые смотрят на тень, играющую на стене.

Может быть, все стихий суть одно; по крайней мере сближения их так тонки и тесны, как радужные цветы: и потому составляют одно целое. – Натура чрезвычайно разнообразна в действии своем и не расточает ничего. Не есть ли это величайшая мудрость, производить из одной материи и по одним законам чудеснейшую и обильнейшую многоразличность? Должен ли был Творец иметь, как бы четыре формы или четверичное вещество к строению? Нет, премудрость Его не позволяет так заключать. Сколько различны дела Его, столько просты и единообразны они в основании; и сколь одинаковыми они кажутся нам с одной стороны, столь различными при точнейшем исследовании. Кто учит Натуру, тот всегда находит Святое Писание достойнейшим вероятия.

Всего меньше знаем мы огонь по его существу; потому что он слишком тонок для грубых наших глаз. То только знаем мы, что он распространен по всем телам. Однако же, догадываются, что он весьма близок к эфиру или небесному воздуху, если не самая та материя, которая производит свет, блеск, теплоту и жар, по мере своего движения или сотрясения. Но воздух весьма также подобен воде, так что его называют растопленною или утонченною водою, а воду, напротив, сгущенным воздухом. Земля, кажется, совсем отлична от этих трех стихий. Однако же, испытатели Натуры называют воду растопленною землею, а иные, напротив, землю сгустившеюся водою. Последние говорят, будто вода мало-помалу уменьшается на земном шаре для того, что превращается в твердые тела; ибо точное исследование показывает, что кости, алмазы и самое железо сначала были вода. Какая Величественная простота в делах Натуры!

От большого жара или холода мы бы не могли знать стихий. Если бы Солнце было к нам так близко, как Меркурий: то бы вода растеклась парами, а воздухе казался бы огнем. И если бы мы жили в Солнце, то бы металлы были жидкими телами, и, может быть, нашим питьем. Но если бы мы жили в Сатурне, то бы нынешний наш воздух превратился в туман и воду, а моря в каменистые вертепы.

Итак, наш океан летал бы в Солнце, как облака; о, не всегда буду я иметь такое тяжелое тело, которое ныне ношу. Путь из гроба в Солнце; там я просветлеюсь. Кто может ограничить Божие могущество и благость? Что Он творит, то всегда добро, хотя и в переменном виде. В Солнце стаканом воды стали бы я дышать, а в Юпитере и Сатурне употреблять его вместо молотка или благородного камня. Конечно, одна капля воды, если бы я понес ее в различные звезды, показала бы мне миллионы разностей. Сколь мудр буду я некогда! Но чем благочестивее буду здесь, тем мудрее буду там.

25-е («Когда б по нашей все давал нам воле Бог: конечно бы, тогда Он Богом быть не мог»)

Когда б по нашей все давал нам воле Бог:
Конечно бы, тогда Он Богом быть не мог.
—
Если бы Бог хотя в один день выслушал всех желания, то бы мир не устоял. Мы редко знаем, чего мы просим, и несправедливые наши требования показывают наше буйство, которое терпит еще милосердый Господь. Хотя редко обнаруживаем мы жарчайшие свои желания, а того реже изъявляем их Всевышнему в молитве: однако же, и малый вздох сердца громко отзывается в небе.

Сколь часто просим мы таких вещей, которых Всеблагий не может нам дать! Например, чтоб Он не видал наших грехов, или еще называл их добрыми. Не того ли мы просим, чтоб Он перестал быть всевидящим и святым? Или хотим, чтобы вечная душа наша насытилась тленными благами; но это столько же невозможно, как влить в перчатку целый океан. Иногда желаем таких вещей, которых Бог не может нам дать без чудотворения; и это значит искушать Его для того, что Он не обещал нам никакого чуда. К этому принадлежат все желания тяжко больных, а особливо чахотных, которые думают, будто смерть для них гораздо хуже, нежели жизнь. Желающие быть насильно богатыми впадают в подобные искушения. Деревья должны быть одеты золотыми листьями и приносить плоды драгоценных камней, если им надобно быть хоть несколько довольными.

Ежедневно просим мы таких вещей, которых Всеблагий не хочет давать. Христос и ученики Его должны были всякий день являться при дворах и во всяком большом городе, быть искушаемы от неверных и каждое свое слово утверждать чудотворением: но они имели Моисея и Пророков; если они не верили им, то при чудотворениях были еще ожесточеннее. К этим несправедливым требованиям относятся все желания погоды. Если бы в деревне всякий мог переменять погоду по своему желанию: какая бы апрельская была погода! так что летом и жать было бы нечего. Где найдешь такого человека, который бы никогда не роптал на погоду? О, глупые мы твари! хотим указывать Премудрому, как будто много разумеем! Если бы мы поручили детям приготовлять себе пищу, то бы они все так рассахарили, что мы должны бы были голодные вставать из-за стола. Но оставим Богу устанавливать погоду! Нынешнее столетие должно иметь влияние на следующее, которого мы не можем предвидеть.

Что я могу сделать, того Бог не должен делать за меня. Я имею Святое Писание, могу читать его, разуметь, испытывать и исполнять; каких же мне еще желать особливых вдохновений? Я могу везде найти случай делать добро; на что же случаться чему-нибудь экстраординарному для соделания меня благочестивым? Ленивец ждет хлеба от Бога; но он должен бы был снискивать его собственными своими трудами. Расточитель полагается на промысл Божий; так, однако же, между тем, должно ему приготовляться и к сухой корке хлеба.

Всеблагий Отче! дай мне быть осторожным и при самой молитве, дабы она не была бесплодна. Неба только должен я просить и ничего больше. Сколь бесчестно для меня, если я прошу чего-нибудь меньшего! Если я стану искать своего права на небо, то получу сверх того и землю. Это право утвердишь и Ты, Христе Иисусе мой! Я не требую ничего несправедливого; потому что всего ожидаю от Тебя. Тот только желает слишком многого, кто ничего от Тебя не желает и, однако же, хочет быть счастлив. Ты предлагаешь мне небо: тихая ночь, теперь мною бедным ожидаемая, есть необходимая придача к нему.

26-е («Когда бы человек себя не познавал, то хуже б всех скотов тогда он в мире стал»)

Когда бы человек себя не познавал,
То хуже б всех скотов тогда он в мире стал.
—
Сколь многие искусством произведенные безделки заставляют человека мало уважать чудеса Натуры! Куда я ни посмотрю пристально, вижу океан чудес. Треск картауна (пушки) и падение листа с дерева должны произвести в ушах моих чрезвычайно различное потрясение. Кто может здесь изучить орудия наших тонов, по различному употреблению которых можно бы было на земном шаре отличать одну нацию от другой?

Произведение равного себе, которое простирается до солей, камней и минералов, есть для нашего разума загадка. Заключались ли мы все вместе в Адаме? Семечко дерева заключает ли в себе все произрастающие деревья? И если бы ему ничто не препятствовало, то бы по прошествии 150 лет весь шар земной был бы покрыт этими деревьями. Если бы мы не ели куриных яиц, а давали бы их высиживать, не утратив ни одного: то от множества кур через 30 лет негде бы было ногою ступить. И все это было сначала в одном яйце!

Часто не знаем мы чем прокормить зимой свою скотину. Но как же питаются в лесах столь многие звери? И притом они гораздо крепче, резвее и лучше тех, которых мы кормим и греем на стойлах. Что коровы, овцы и козы не только прокармливаются сухою соломою и сеном, но еще могут всякой день содержать целые семейства своим молоком: это весьма бы было удивительно, если бы не столь было обыкновенно; равно как и способ защищения стада при усмотрении волка.

От сильного мороза трескается дерево и мрамор; но водяные яйца насекомых в тонкой обвертке бывают невредимы. Человек через пять тысяч лет так далеко зашел, что происхождение червей приписывает он силе рождения, а не гнили, которую силу сообщил Творец каждому роду зверей. Сколь нелепо и опасно было это учение наших предков! Если бы из гнили могла слиться, хотя одна тысячеглазая муха: то бы могли и деревья, и люди, и солнца. Какие же тогда могли бы мы иметь чувственные доказательства о бытии Творца? Ho это всегда будет чудом, как заносится семя столь многих насекомых в самые скрытные сосуды.

Посмотрю на небо!.. Между моим глазом и самой далекой неподвижной звездой есть связь или непрерывное движение света; а иначе я бы не мог ее видеть. Самое тонкое облако прерывает уже эту нить моего зрения. Но и облако это ведет меня к новому удивлению. Как возможно, кажется, тяжелой воде подниматься на легкий воздух и носиться над нами такой тяжести, какова есть море? О, если бы это случилось ныне в первый раз, и самые преученые пришли бы в изумление!

Неисповедимый! Я повергаюсь в прах, или лучше, в Отеческие Твои объятия. Здесь сокрою я лицо свое и стану плакать о хладнокровии моем, стану плакать и за братьев моих, которые столь мало взирают на Тебя. Сколь много я потерял, что столь мало размышлял о самых ежедневных чудесах могущества и благости Твоей! Но в высокое небесное училище я еще не готов. И сколь жалостно, что я здесь завишу от часа, который зовет меня теперь спать. Должно следовать! О, блаженная Вечность! в тебе не помешает уже мне сон заниматься рассматриванием чудес Натуры. Сердце мое веселится о минуте преселения моего в тебя.

27-е («Храняй Израиля, не спит всегда, не дремлет: печется Он о всех и наши вздохи внемлет»)

Храняй Израиля, не спит всегда, не дремлет:
Печется Он о всех и наши вздохи внемлет.
—
В Германии настало теперь время сна. В Москве, где солнце двумя часами заходит ранее тамошнего, большая часть людей уже в глубоком сне. А в Лиссабоне, где ныне солнце двумя часами с половиною садится позже, бедный еще работает, а богатой садится ужинать. Но и в России, и в Германии около миллиона людей не должны спать; как-то: караульные, почтальоны, приставники у больных и проч. Неужели мы дети или злодеи, что всегда должно нас стеречь?

Ночной караул есть доказательство наших грехов. Чем больше таких караульных, тем неприятнее то место. В каком страхе должна быть жизнь в таком городе, где тысяча караульных внутри и вне крепости перекликаются различными голосами! Счастливо то жилище, где всякий человек может наслаждаться своею собственностью и спокойно спать! Но где такое жилище? Суеверие, богатство, честолюбие и распутство ввели караул, который тем больше умножается, чем больше истребляются невинные нравы. Если это так будет продолжаться, то со временем десятая часть человеческого рода должна будет лишаться ночного покоя и не спать для сильнейших или легкомысленнейших и больных.

Жалко быть таким караульным! Сражаться с натурою так же тяжело, как и со грехом. Почти около миллиона людей не спит в нашей земле; сколько через это теряется телесных и душевных сил! Эта трата увеличивается особенно в так называемых просвещенных нациях; ибо что касается до диких народов, то они еще малые дети, которым спать должно, и некому из них быть на карауле. Кому надобно спать, и он, однако же, не делает этого по какому-нибудь злому намерению: тот не право служит Богу и миру.

Я пойду теперь спать. Не спи тот, кто может и должен! Но не всякий ли караульный захотел бы так же сделать, как я? – Благий Боже! сколь многие имею я преимущества перед другими! и чем я их заслужил? Бедные те люди, которые теперь мой стерегут дом, каких не понесут беспокойств в эту бурную и холодную ночь! а днем и не знают их вовсе. Какая неблагодарность! Нет, я почитаю вас моими друзьями и состражду вам, когда нечаянно просыпаюсь ночью и слышу ваш сиповатой голос под дождем или снегом. Но я должен, однако же, сказать, что вы не сохранили бы меня, если бы не было у меня вернейшего и бодрейшего Стража, кроме вас. Ваш Страж, сопровождающий вас на диких и темных стезях ваших, хранит меня, как зеницу ока. О, если бы мне слышать глас любви Его чаще, нежели ваш крик ночной!.. Бдите! придут некогда и мои бессонные ночи; и для того я ныне приготовлюсь к ним по телу сном, а по душе молитвою. Хранитель Израиля! некогда буду я подобен Тебе и в том, что никогда не засну и не задремлю.

28-е («Под сенью крыл святых Ты чад хранишь своих, и в тайной глубине Ты вновь рождаешь их!»)

Под сенью крыл святых Ты чад хранишь своих,
И в тайной глубине Ты вновь рождаешь их!
—
Наступает ночь; заключается каталог нынешних моих грехов: но милосердие Божие не оканчивается. Бог один знает все мои несовершенства грехи и нужды. Если бы я их так знал, как Он: я бы стал сердечно сожалеть о себе, столь бедном человеке, если не совсем отчаиваться.

Бог взирает на все сотворенное Им и в нынешний день; и это всё добро, чтобы краткозрящий и недовольный грешник ни возражал против того. Бог также видит все, что я ныне сделал; и в вечности испытаю, за что Он то признал. Мне кажется, что нынешняя моя дневная работа не совсем негодна; потому что я имел ныне много хороших мыслей. Счастлив бы я был, если бы никогда не проводил дня хуже нынешнего. Я подобен был песчаной пашне, на которой хотя мал и низок хлеб, но трава еще ниже. Конечно, если я сравню между собою самые лучшие и самые худшие мои поступки: то они будут гораздо отличнее, нежели как Арап от белого Европейца, которых никогда не должно почитать за детей одного отца; и мне кажется, что я ныне никого не обидел.

Милосердый Отче! я не хочу более защищать себя. Ты и без того почитаешь добродетели мои большими, а недобродетели меньшими, нежели каковы они суть. Искренний вздох есть для Тебя геройское дело. Но Ты ведаешь, сострадательный Друже, сколь тяжел он нам! Многие старики, ученые и храбрые люди умирают, не воздохнув никогда о себе. Это геройское дело сделаю я и теперь, прежде нежели пойду спать: ах! – я грешник, а Ты праведен. Я стыжусь слабостей моих и хочу их исправить; из любви и благодарности к Тебе хочу их исправить.

Та жила остановиться во мне должна, которая противоречит этому признанию! Я лучше не стану с Тобою, Всеведущий, нежели говорить ласкательски. Долго ли грешнику притворяться и смеяться над Тобою? Ты скоро, снимешь с него маску и театральное платье; как побежит он тогда от Тебя с наготой своею в смоковничный куст! Нет! я искренно исповедаю Тебе грехи мои и прошу милосердия Твоего; только благодати Твоей я ищу и всего ожидаю от Тебя спокойно. Господи! не отпущу Тебя, пока Ты не благословишь меня.

Приближается уже глубокая ночь. Но для меня будь она ночь смерти; милосердие Господне есть свет, окружающий меня! Бог состраждет душевному моему состоянию больше, нежели я. Он хочет, чтобы я был добродетелен, и я хочу того же: следовательно мы с Ним согласны в главной вещи. Преграды нет между нами, и Слово Его приводит меня всегда ближе к Нему. Яви нам, Боже, милосердие свое: ибо в Тебе надежда наша. Так, я и ближние мои (в числе которых не считаю я врагов Твоих) будут спать безопасно в нынешнюю ночь; ибо рука Твоя покрывает нас и милосердие Твое обещает нам небо.

29-е («Молитва к Господу возможет нас привесть; что чести сей для нас еще важнее есть!»)

Молитва к Господу возможет нас привесть;
Что чести сей для нас еще важнее есть!
—
Судя о достоинстве молитвы, кажется непонятным, для чего люди, а особенно честолюбивые, так неохотно молятся. Тюремщик, который дружески смеет говорить сквозь решетку с великим Монархом, слабо изображает ту честь, которую доставляет нам молитва или обхождение с Богом. Если Царь благосклонно слушает меня, пусть шпикуют меня, как хотят, слуги его в передней комнате. Если я внимательно беседую со Всевышним, то не слышу ни шума морского, ни угроз врагов, ни ласкательств греха. Кто жарко молится, тот восхищается в самое небо.

Каждое размышление о Боге есть молитва, и творит нас мудрейшими и, следовательно, достопочтеннейшими. Из одной беседы с Премудрым научаемся мы добродетели гораздо больше, нежели из десяти философических систем. Великодушный надзиратель бедных и самый верный в несчастье друг поступает либо как во сне, либо долженствовал уже давно образовать себя по Богу. От человека, которой совсем не молится, ничего даром не получишь. Да и тот, кто молится, требует также платы (ибо мы всё делаем из награждения), но только в вечности, а не здесь. Мы удивляемся великодушию Авраама, хотевшего принести в жертву единородного своего сына; приходим в изумление о Асафе, который все хотел принимать от руки Божией, хотя бы тело и душа его изнемогли; но если бы мы столько же обращались с Богом, сколько они: тогда и мы то же могли бы делать. Молитва возвышает человека выше себя самого и есть единственное облегчение в смерти.

О, вы, протекшие часы уединения моего, когда могло бы открыться мне небо, если бы я простирал к нему сердце и руки свои! как бы я желал выкупить вас и принести в жертву Богу! О, лета юношества моего, когда я просто молился и был умнее и счастливее, нежели ныне! не свидетельствуйте против меня; ибо вы составляете высокое благородство дней моих. И вы, толпы болезней и бедствий, в которых я видел, слушал и призывал Бога! я бы и вас желал возвратить, дабы вы были наставниками моими. – «Боже! пошли мне крест, дай врагов и прекрати жизнь!» – необыкновенная молитва, но для многих весьма разумная. «Боже! дай мне счастье, друзей, изобилие и вечную здесь жизнь!» – худая молитва, доказывающая нашу суетность и подобная челобитной ремесленника, который желает быть министром или фельдмаршалом.

Всевышний! это дерзнул я беседовать с Тобою, будучи прах и пепел. Прости мне все грехи и несовершенства: ибо Ты свят и совершен. Будь мне милостив здесь и там; ибо без милости Твоей всё ад. Благослови друзей моих, обрати врагов моих и освяти всех нас. Небо и земля исполнены славы Твоей, и сердце мое воспламеняется, размышляя о делах и обетах Твоих. Вот, с дерзновением простираю к Тебе руки мои и исполненный веры говорю: Ты мой! – Пусть тысячи грешат теперь вокруг меня! но душа моя возносит Господа, и дух мой радуется о Боге, Спасителе своем. Вечный мой Вождь! я Твой, а не земли. И в уединенный час смерти, когда я не услышу более языка смертных, и когда Ты только будешь меня слушать, весело и дерзновенно воскликну или пронемотствую, или только помыслю: я Твой, Господи, и ничей более; Твой во всю вечность. Аминь!

30-е («О, цепь существ живых из Бога протяженна! Чудесна столько ж ты, как и Создатель твой»)

О, цепь существ живых из Бога протяженна!
Чудесна столько ж ты, как и Создатель твой;
Тобой моя душа с мирами сопряженна,
И Бог соединен в тебе всегда со мной!
—
Так, эта неразрывная цепь, от Архангела до солнечной пылинки объемлет всё и представляет перед Богом целое. Ничего не достает в этой лестнице, и потому каждая тварь весьма важна в своем роде; а иначе могло бы не быть в ней некоторых ступенек. Не только образ и сила, но и различное продолжение тварей тесно сближены друг с другом.

Ныне заключаю я месяц, то есть почти шестисотую часть человеческой жизни. Эта мера только для человеков; а у каждого животного есть своя. Для слона месяц есть почти трехтысячная часть жизни его; для мухи почти вся жизнь. Известны такие насекомые, которые живут один только час; сколько же степеней между ними и такими зверями, которые живут по два века! Итак, человеки находятся в средине; хотя и то вероятно, что мы дольше бы всех тварей жили на земле, если бы род жизни не сокращал наших лет.

Есть ли порядок в этом различном веке тварей? Без сомнения должен быть; только мы весьма мало его знаем. Следующие правила, может быть, основательны и возбудят к дальнейшему размышлению.

Чем долее животное носится в матернем чреве, тем медленнее растет. Чем больше стан его тела и чем разумнее душа, тем дольше живет. Приняли за правило, что животное может жить в шесть раз более против того времени, в которое он совершенно вырастает. Следовательно, нам бы надлежало жить до полутораста лет; но натура наша расслаблена грехом.

Напротив, чем меньше зверь носится, тем ранее начинает плодиться. Чем меньше материи стоит он натуре и чем глупее: тем ранее умирает. Глупые скоты вкуснее и сочнее, и скорее даются в руки. Просвещенные нации всегда воздерживались от мяса хитрых зверей; как то: слонов, верблюдов, обезьян, лисиц, собак, кошек, бобров и проч. Из учтивости к этим тварям, верно, никогда бы сего не делали. Рено, конечно, должен служить бедному своему господину и телом, и душею; и, кажется, так учредило Провидение, чтобы глупые животные хитрым, а нехитрые глупым служили пищей.

Итак, пей гроб кровь мою и ешьте черви меня! Это не есть беспорядок, хоть и кажется нам так. Человек, без сравнения хитрейший дубов, попугаев, слонов и китов, неужели должен жить меньше этих тварей? Это было бы не натурально. Мое сокращенное здесь пребывание должно быть вознаграждено в другом мире. Вечный Боже! от Тебя ожидаю я всего. Сколько получил я доброго от Тебя в этот месяц! О, я бы тяжко согрешил, если бы хотя мало стал сомневаться в будущей Твоей милости.