ПЕРЕЙТИ на главную страницу Бесед
ПЕРЕЙТИ на Сборник Размышления для возгревания духа…

1-е июля («Коль хочешь обрести путь тесный совершенства, Приготовляй себя к кончине всякий час»)
2-е («О, Боже! в скорбный дух пролей мне благодать и даждь ему в Тебе надежду основать!»)
3-е («Творения Тебя, Создатель, прославляют»)
4-е («Коль небо на меня с щедротою взирает, не внемлю! пусть земля клянет и порицает»)
5-е («Ад, может быть, уже уверен точно в сём, что в гибель я теку пространнейшим путём»)
6-е («В Натуре все пременно есть; но в Боге измененья несть»)
7-е «Теперь, когда меня грех люто угнетает, томится дух во мне, болезненно страдает; но некогда от зла освобождуся я»)
8-е («Отче! – небеса и земля называют Тебя Господом; но мы, искупленные, ожидаем у Тебя наследия нашего»)
9-е («О, Боже! казнь Твоя умеренна всегда; е хочешь погубить Ты грешных никогда»)
10-е («Страданья здешние возмогут ли сравняться с блаженством вечности, основанным для нас?»)
11-е («Все, что имею я, Тобою получил: Ты дух и душу мне, и тело сотворил»)
12-е («Хотя греховный путь сначала есть прекрасен, но при конце своем стремнинами ужасен»)
13-е («Страх Божий и любовь Его возмогут чтить»)
14-е («Коль чувства человек в себе свои скрывает,  их сладости тогда отчасти лишь вкушает»)
15-е («Всех тварей ко Творцу суть взоры устремленны; зрят свет Его они, и Им все оживленны»)
16-е («Одеян славою, гремит Всевышний Сам»)
17-е («Блистанья солнца зря, народы веселятся и в утрени часы благодарят Творца»)
18-е («Тобой исполнено все жизни предстоит, и слово уст Твоих тварь каждую живит»)
19-е («Источник бытия! Тебя все величают»)
20-е («Сей мимотекший день сколь худо я провел! По ложному пути, не внемля глас Твой, шёл»)
21-е («Летят пернаты дни; ко гробу приближаюсь; я должен умереть – но смерти удаляюсь!»)
22-е («О, Боже! Обнажи Ты лесть мою пред мною, да возмогу я быть знаком с самим собою»)
23-е («В ночь наступающу спокойствие мне дай;  а от влияний злых, о, Боже! защищай»)
24-е («Велик есть человек, но сам себя не знает; теряя сам себя, и Бога он теряет»)
25-е («Велик Создатель наш! ночь кротко возглашает: в ней свет Его, любовь бесчисленно блистает»)
26-е («Глас Божий таинствен: сего не устрашися. Не может разум твой объяти Божество»)
27-е («В местах, где смерти нет, я к Богу возглашу: все благо сотворил! Сам благ Ты бесконечно!»)
28-е («Я странник на земле, и гость здесь обитаю; спешу в отечество: его искать желаю»)
29-е («Могу ли силою своею что творить? О, Боже! даруй мне благое возлюбить»)
30-е («Зрю мерзким сердце я и полным зла мое; и безобразие не вижу все свое»)
31-е («О, Пастырь душ и Царь, возлюбленный Спаситель, прощающий грехи и злобу нашу нам!»)

1-е июля («Коль хочешь обрести путь тесный совершенства, Приготовляй себя к кончине всякий час»)

Не веки нужны нам к сысканию блаженства,
Не спрашивает смерть о счете лет у нас;
Коль хочешь обрести путь тесный совершенства,
Приготовляй себя к кончине всякий час.
—
В какие же лета буду по возможности исполнять все свои должности? Неужели для всякой новой добродетели потребны годы? Как бы я несчастлив был, если бы зависел от времени! Нет, оно зависит от меня; ибо долгота его основывается на множестве наших мыслей, или действий. Пятидесятилетний человек, которой двадцать лет проспал, да двадцать и телом, и душей празден был, жил менее юноши, который всякий день думал, слышал и видел более, нежели тот в месяц. Есть такие ленивые души, которые только на сороковом году научаются разумно говорить и несколько человечески думать. Не тело, а душа определяет долготу жизни нашей.

Эфемерон есть некоторый род мух, имеющих и двойные, и тройные хвостики. Прожив два или три года в воде червячками, превращаются они в нынешнее время, после или около солнечного захождения, в мух с четырьмя прозрачными крылышками. Тогда спешат они положить в воду от семи до восьми сот яиц и умирают. С некоторых сходит уже оболочка тогда, когда они мухами бывают. Почему покрытое ими платье наше, когда ввечеру ходим по берегу, бывает усеяно этими кожицами, как снегом. Некоторые роды сих насекомых живут несколько дней, но другие едва ли и один час: довольно времени для надлежащего окончания краткого бытия их! Вообразим из них прожившего полтора часа старца, который бы чувствовал подобно нам, или изъяснял ощущения свои так, как мы: он бы так говорить стал:

«Наконец и ко мне смерть придет. Я долго жил и узнал многое опытом. Друзья мои и знакомые, целые роды померли в глазах моих, Я насытился жизнью; ибо все видел и пережил. Когда я родился, все вокруг нас темнело, и пруд наш постепенно холоднее становился. Теперь до меня все умерло. Мир также погибнет: ибо что бы такое быль он без эфемеронов? Ах! сколь худы нынешние времена в сравнении с приятными временами юности моей! Я до многого дожил и умираю охотно; ибо чего мне еще надеяться, когда уже чувства мои притупились, и день в ночь превратился!»

Боже мой! уже опять прожил я половину года, и чего бы во время это и нажить не мог! Сколь ни мало это отделение жизни моей, и сколь не быль я рассеян, однако ж многое видел и познал: в январе долгие светлые ночи, в феврале резкие морозы, в марте первенцы садовой приятности, в апреле подобную образу мыслей моих и судьбе моей погоду, а потом при воздымающемся солнце многоразличные цветы. В это время видел я более, нежели что понять и за что отвечать могу: но видел ли я во всем Тебя, Боже и Отче мой? Исполнял ли я наилучшим образом должности мои, или многое откладывал на следующий возможный год? Но и в восемьдесят лет я эфемерон, и на завтрашний день не могу никогда надеяться.

– Прости, Долготерпеливый! буде погубляю месяцы и годы. Еще и ныне могу жить много если буду с Тобою беседовать и размышлять о Твоей благости. Но и в сию ночь умереть могу: какое познание! Но долго ли жил я и насытился ли жизнью?

2-е («О, Боже! в скорбный дух пролей мне благодать и даждь ему в Тебе надежду основать!»)

О, Боже! в скорбный дух пролей мне благодать
И даждь ему в Тебе надежду основать!
—
Всемогущий! сколь мал становится человек, помышляя о Тебе! Внимательный взор на небо производит во всякой твари закругу. Самые презрители повелений Твоих находят Тебя в минуты эти столь великим, что для ободрения своего унижают Тебя мыслью, будто Ты немного, или и совсем не заботишься о муравейнике рода человеческого. Величественный Боже! – этими словами надлежало бы мне в трепете заключить вечернее размышление мое, и, можно будет, на удачу заснуть; если бы Иисус не приобрел мне права приносить усердное моление о благодати.

Долготерпеливый, любовью горящий Отче! надежно приближаюсь к Тебе. Хотя бы и все солнца, и миры трепетали теперь под грозной Твоею десницей, однако же и среди громов Твоих сохраняет меня мысль, что есть чадо Твое. Кровь Сына Твоего сообщила душе моей такое величие, что она не убоится, если и горы повергнутся в море, и звезды в прежнее свое ничтожество. Солнце, луна и планеты во время страшного суда лишатся блеска своего; но я воссияю тогда в истинном свете своем.

Но ах! эта самая ко славе определенная душа томится под бременем многолетних грехов, которые подобно песчаным холмам, вихрем раздуваемым, всякий приятный вид от меня скрывают. Запрети летам жизни моей свидетельствовать против меня: никогда и ни на каком месте сражения не раздавался такой вопль, который бы уподоблялся воплю убиенных часов моих. Каждый час, прожитый без Тебя, Боже мой, доносит на меня, как на убийцу и вызывает ад к отмщению.

Благодати, Господи Иисусе, благодати требует кающийся грешник! Зрю страшные весы в руке Твоей: на одной чаше лежат Твои требования, учения, обещанные силы, почти насильно предложенные случаи к добру, и горы Божественных благодеяний; но другая чаша нимало вниз не опускается, хотя и все солнечные пылинки добродетелей моих повергаю на нее. Я истребляю весь счет заслуг моих и нахожу успокоение в мысли, что живу единою благодатью Твоей. Сколь безумно мыслит тот, кто с Богом считаться хочет! Бог дарует: мысль справедливая! – Человек платит, или Бог должен платить ему: самое ложное и глупое понятие! Один только Ходатай между Богом и человеком, только Ты единый, Спаситель мой, можешь уничтожить преступления мои! Умилосердись надо мною, или буду позором диаволу. Буди милостив ко мне, или Ангелы и Блаженные будут болезновать о рождении моем.

Но радость на небесах и посрамительный ужас в аде распространится, когда Ты столь бескорыстно и Божественно простишь меня, Друг самых грешников, и ко исправлению жизни моей (ибо мне все еще исправиться должно) даруешь мне виды, силу и случай. Вечно, (коль снова возвеличивается униженное сердце мое!) вечно есть Твой и в вышнем смысле Христианин. Чем более молил я здесь о благодати, тем более о благодати воспою там. Блаженство было бы не столь велико, если бы нам надлежало приобретать оное собственными величайшими трудами. По благодати есть то, что есть: теперь засыпающий и с Богом примиренный грешник, а по просыпании, может быть, нескольких тысяч ночей вечный дух, благодатью и милосердием выше Ангела вознесенный.

3-е («Творения Тебя, Создатель, прославляют»)

Прекрасные цветы долины распещряют;
Их аромат везде по воздуху течет.
Творения Тебя, Создатель, прославляют,
В различных образах един являя свет.
—
Увеселять все чувства вдруг, и увеселять дешево, невинно и без утраты здравия, могут в это время только луга. Нет на земле ничего великолепнее этого позорища, и Соломонова слава теряет в сравнении красоту свою; многоразличность жизнь и полезность: все возбуждает к восхищению. Нет ничего низкого в этом роде рая, кроме человека, ходящего по оному без возвышения сердца к Богу.

Нет только теперь солнца, а то бы на каждом стебле в лугах заблистали капли росы, блистательнейшие диамантов. Но в эти минуты все покрыто мраком, подобно душе человека, Словом Божьим не освещаемой. Бесчисленные краски в этих коврах Натуры, из которых одна всегда неприметно в другой теряется; слабая зелень, возвышающая густые краски трав и цветов – но красоту дел Божьих можно легко приметить, а не изобразить.

Какое же многоразличие! Простой человек называет все травою; но Ботаники и Физики разделяют эти травы на многие классы и дают им имена. Но это разделение, хотя оно и приносит честь человеческому остроумию, по несовершенству своему подобно тому, если бы младенец разделял все народы только на белых и черных людей. Некогда просвещенным оком найду приметное различие между двумя стебельками трилиственника. Но сколь же познание это удалено еще от познания Божия! Он, конечно, в самой простейшей травке видит более различия, порядка и совершенства, нежели я в самом богатом натуральном кабинете.

Многочисленные скопища животных теперь исчезли, но многие жители лугов еще в деятельной работе. Червячок, которому каждый маленький стебель травяной кажется высоким и толстым дубом, ползет еще и теперь за пищей и удовольствием. Для нас, человеков, теперь многое, кажется, умерло; но не так это для Отца творения, имеющего влияние и в потребности безымянных насекомых и разумеющего язык их: дабы и я разумел его и учинился мудрейшим! По размерности излишне долгие носы и ноги аистов и куликов научают меня полезное предпочитать красивому. Болтливая пигалица, отрывающая своих детей, показывает мне образ любящих собственность родителей, которые столько хорошего наговорят о своих детях, что, наконец, соблазнители возжелают испортить их.

Самые прелестные сцены мира по большей части имеют плачевные следствия; но не так это в Природе, в которой совокупляются стихии для явления нам земли в красоте велелепной, изображающей, некоторым образом, прежнюю красоту ее. Краска лугов укрепляет зрение; пение птиц, сопровождаемое кваканием лягушек и гудом порхающих насекомых, увеселяет мой слух; путь наш устлан коврами; никакое весеннее лечение не может быть столь приятно и полезно, как бальзамический запах цветами испещренных полей. Прыгание агнцев и радостный рев рогатого скота готовят нам здравые питательные соки.

– На лугах исполняются намерения Твои, Боже мой, лучше, нежели в красивых городах. Но и спальня моя да исполнится теперь еще хвалы Твоея! всякое благо Тобою сотворено, ничто не будет мне благом, кроме Тебя.

4-е («Коль небо на меня с щедротою взирает, не внемлю! пусть земля клянет и порицает»)

Коль небо на меня с щедротою взирает,
Не внемлю! пусть земля клянет и порицает.
—
Имя мое на небе произносится. Иисус называет меня Своим, Ангелы именуют себя братьями моими, сколь бы одежда моя ни была худа, сколь бы судьба моя ни была плачевна. Прославленные родители беседуют о мне с предками своими, яко о вверенном им драгоценном залоге, и желают узреть меня некогда в сообществе своем.

Се суть благодетели мои! Но я пойду далее и насыщусь честью, какую только небо даровать может. Итак, чувствуй достоинство свое, сердце мое! имей усердное почтение к самому себе и презирай грехи. Внимай, как рассуждают о мне на небе! Оный трепещущий старец, который за несколько лет перед этим, как изверженный, лежал на улице; который во весь год на пищу, удовольствие и одежду не имел столько, сколько многие развращенные в пьянстве проливают, или чем жертвуют новой моде: этот нищий есть теперь блаженный житель неба. Тогдашнее мое подаяние, (почто же было оно столь мало!) дружественные мои слова, слеза, извлеченная благодарностью eгo из очей моих: все это служит ему теперь причиной к хвале Бога. Сколь велика будет радость его, когда он возможет некогда представить меня Иисусу и сказать: этот человек, Спаситель мой! успокоил меня во имя Твое; а Иисус будет ответствовать: это он сотворил Мне! – В самом деле люди не слишком высоко ценят деньги. Упоить себя ими, посредством их нажить себе льстеца и болезнь, есть удить рыбу золотыми удами. На старый грош смотрю я с почтением, подумав, что на небе упомянется о нем, и что он, будучи употреблен благо, в день Суда оценится дороже иной Орденской ленты. Сколь блаженными могут сделать нас деньги! Если же они не делают нас таковыми, то суть поддельные монеты.

Мне бы необходимо погибнуть надлежало, говорит другой блаженный, если бы Ты, Боже мой, не послал ко мне этого Ангела хранителя (тут произносится имя мое), который своими увещаниями, а более житием своим принудил меня переменить образ мыслей моих, ставший для меня уже второю натурою. И мне известна добродетель его! восклицают еще иные небесные гласы: меня возбудил он к молитве, меня к благодарению, меня к спасительным размышлениям! О дабы скоро скончались лета испытания его! вечно бы мы с ним возрадовались. Родители и наставники мои участвуют в моем триумфе, а Иисус обещает им, что скоро буду я с Ним в раю.

Не излишнею ли надеждою ласкаюсь я, бедный, и могу ли ожидать таких выгодных суждений от духов чистых? Подания мои не так ли были малы, увещания и примеры не так ли слабы и беспорядочны, что столь величественных плодов мне и уповать невозможно? Не всегда ли останавливался и на половине дороги? Не вкрадывались ли в добрые дела мои посторонние намерения и небрежливость? – Но ты, Господи Иисусе, прощаешь меня; ибо я искренно обвиняю себя. Итак, в уединении пред Тобою буду внимать небесной хвале моей, и эти гласы станут побуждать меня к добру сильнее, нежели все соблазнители ко злу. Если и небо хвалит меня, то могу сносить злословие земли. Благочестие возвышает человека выше самого его. Он себя ни во что ставит, а имя его уже на небе славится.

5-е («Ад, может быть, уже уверен точно в сём, что в гибель я теку пространнейшим путём»)

Ад, может быть, уже уверен точно в сём,
Что в гибель я теку пространнейшим путём;
Смеется, яростно конец мой зря известный.
О горе! если я вступил в союз с ним тесный!
—
Имя мое в аде произносится. Осужденные жалуются, что во мне погрешили; скрежещут зубами, что отвергли совет мой; проклинают себя, что ко греху прельстили меня. Ах! гласы эти, кажется мне, знакомы. Неужели это – Боже мой! я не дерзаю сказать ужасной этой мысли.

Что слышу? Как рассуждают обо мне в аде! Там жалеют обо мне! – Боже мой! не сам ли ад согласен в этом с Тобою? Не все ли сожалеют о мне, кроме самого меня? Охриплый глас взывает к блаженному, из ада пошлется ко мне Ритор, дабы и я не пришел в место мучения. Ибо иным осужденным еще бы труднее было осуждение мое, если бы услышали они угрозы мои. Итак, увещание из ада! – Но горе мне, если Иисус, Моисей, Пророки и Евангелисты не трогают сердца моего! Молчите, несчастные! Не ужасный пример ваш, но любовь к Богу должна сделать меня благочестивым и сердце мое сохранить во Христе Иисусе. Страха нет в любви, но совершенная любовь изгоняет страх. Страшащийся не имеет надлежащей чистой любви к Богу. Не всеблагой Творец, но падшие Ангелы и человеки сотворили ад.

– Спаси меня, Господи Исусе! без Тебя погибну. Осужденные вещают теперь истину. Правда, правда! я был жестокосерд и оному отверженному подал повод к воровству и другим грубым грехам. К сожалению, обвиняет меня этот ревущий страдалец справедливо: я обольстил его, или его исчадие; я сократил его жизнь, следственно и время благодати для него; кровь его на голове моей. О, дабы я всегда был обиженным! Горе мне, что я некогда обольщал, обманывал и заставлял других грешить! Хотя я и подкупал землю, хотя здесь и все под личиною: однако же грехи мои, как ужасные громы гремят в горах адских. Человеки, бывшие за несколько лет пред сим идолами, или палачами моими, достойны теперь моего сожаления, если им может быть то полезно. Некоторые из этих отверженных, может быть, желают, чтобы я поскорее сделался участником их злосчастья, а другие желают моего обращения и блаженства. Таким образом, это мрачное царство между собою несогласно. Пороки терзают здесь душу, а там еще и более.

Какая тихая летняя ночь! Тем внятнее слышу я вопль нижнего мира. Вижу, кажется, грозные телодвижения, сверкающие глаза; я слышу проклятия – однако ж.

Дух злобы надо мной днесь власти не имеет.
О, Боже! согрешил я пред одним Тобой!
О грешнике отец во сыне сожалеет:
Напрасно сатана владеть намерен мной;
Пусть собственность свою в добыч он получает;
Но я принадлежу Спасителю Христу:
К Его Божественну стремлюся течь Кресту;
За грешных Иисус из ребр кровь источает.

6-е («В Натуре все пременно есть; но в Боге измененья несть»)

В Натуре все пременно есть;
Но в Боге измененья несть.
—
За сто лет перед этим были столы эти и стулья, меня окружающие, отчасти жидким телом; так равно и книга эта, да и самое тело мое, бывши, может статься, на тысячу миль рассеяно по всем стихиям. Огонь или гниение распустит некогда все окружающие меня вещи снова в Хаос, из которого возникнет опять новое творение. Хотя распущение это в твердых телах бывает и гораздо позднее, нежели в мягких и жидких: однако же и самый металл с мрамором, наконец, истлевают. Египетские пирамиды исчезают, и самые Альпийские горы некогда дождем смоются. Совсем бы нельзя было узнать земли, если бы она могла существовать миллион лет.

Бог еще ближе показывает нам превращения в царстве Натуры. Снежины споспешествовали приготовлению нашего хлеба в теперешних классах. Мартовской дождь участвовал в образовании тюльпана и теперь еще участвует в благовонии розы; а так называемая крупа, шедшая в апреле, превратилась отчасти в сок вишен. Теперь эта рука моя, эта нога моя, через десять лет будут они мне так незнакомы, что в других телах стану ими гнушаться, льстить им, есть или топтать их. Только при воскресении мертвых оканчивается это круговращение, и я буду иметь очищенное и нетленное тело.

Если бы мог я целой год присматривать за водяною каплею, вмещающей в себе земляные, воздушные и огненные частицы: то в каждый бы почти месяц нашел ее в переменном виде. В январе нашел бы ее может быть в снеге, в мае в цветах, в сентябре в сливе, а потом в мясе, костях, или волосах. Разумеется, что капля моя разделилась бы в это время на бесчисленные капельки и атомы, и всасывала бы в себя иногда силы, подобно человеческому телу, а иногда снова испускала их из себя паром. Но дайте самому мудрейшему свободное время, увеличительные стекла, терпение; дайте ему все ваше остроумие, власть Царей ваших: при всем том он не поймает капли, ибо Натура непроницаемою завесою закрыла центр работ своих. Не успеем сказать слова, а дождь уже пошел и процедился через землю, листья и кору так, что вошел уже в состав частей твердого тела; зрелище снова украшается, когда является опять солнце. Дождевые капли оставили питательные частицы, которыми они обременены были, а всосали напротив того иные для других растений, и поднимаются паром опять в воздух к произведению новой пользы. Коротко сказать, человеческой разум утомляется, рассматривая чудесные свойства водяной капли.

Но и для чего заниматься разуму моему парами, водяными пузырями и малостями? Для этого дух мой слишком велик, или слишком мал. Мне не надо при них останавливаться, и они ускользают от исследований моих, дабы я возвысил мысли свои к Непременному. Пусть переменяется комната моя, тело мое и Натура: это будет забавою моею, а не главным предметом моих размышлений. – Единосущий! исследование Тебя и заповедей Твоих будет радостнейшею работою моею. Если и земля с переменными своими явлениями стол приятна, то какие же разнообразные радости, Боже мой, ожидают меня там, где каждая планета есть книга и каждое солнце училище! Теперь сон превращает меня в мертвого, но скоро смерть превратит меня в живейшее и совершеннейшее существо.

7-е «Теперь, когда меня грех люто угнетает, томится дух во мне, болезненно страдает; но некогда от зла освобождуся я»)

Теперь, когда меня грех люто угнетает,
Томится дух во мне, болезненно страдает;
Но некогда от зла освобождуся я:
В едином сем живет утеха вся моя.
—
Теперь имею некоторые добрые чувства, и мог бы победить иное посредственное прельщение ко греху; а особливо потому, что и усталость не мало мне в добре помогает. Худая похвала для добродетели моей, что она имеет нужду во внешних подкреплениях! Но при всем том слабые мои добродетели кажутся мне иногда столь сильными, что вознамериваюсь созидать на них небо.

Я, слабый человек, часто имею добрую волю, нередко решусь; но если Бог не уничтожит некоторых препятствий, то я ничего не сделаю. Не много таких людей в мире, которые не прервали бы благоговейных мыслей моих, если бы вошли теперь ко мне в комнату. Состояние, воспитание, темперамент, временные выгоды, кипящие страсти и разные случаи – если это вычту, то что такое будут гигантские добродетели мои? По крайней мере есть все это только отдаленное вспомогательное средство к добродетели, но самой добродетелью никак назваться не может. Столица её надлежит быть в разуме и сердце, и, если рождается она не от любви к Богу и ближнему, то есть найденыш, которого принял я для того, что он положен был ко мне на пороге. Ах! истинные добродетели рождаются по большей части в болезни! в громком смехе рождается один только грех, и мне бы надобно было дойти уже до высокой степени в Христианстве, чтобы исполнять все добродетели по полной воле своей, т. е. без малейшего во всем себе принуждения.

Итак, положим, что я ныне по образу исчисления моего исполнил великую добродетель: что она будет, если я принужден буду отвечать на следующие вопросы: сделал ли бы я это доброе дело, если бы был двадцатью годами моложе или старее? Не есть ли оно единое следствие того, что вселили в меня привычка, мода и благопристойность? Что бы сделал я при жарчайшем или хладнейшем темпераменте, на престоле, или в состоянии нищего? Мог ли бы я исполнить добродетель эту во всяком часе дня, даже и в самой болезни? Не вмешивались ли тут и страсти, т. е. честолюбие, тонкая мстительность, мягкосердечие, хорошее знание собственной мирской пользы? Старался ли бы я сыскать случай к добродетели этой, если бы он сам не открылся мне и если бы, так сказать, я почти не принужден был к делу моему?

– Великий Боже! что есть я? При всем том могу еще быть и слабее. Несчастья, болезни и пороки выходят против меня в поле. Чем буду безопаснее, тем легче победят они меня. Грех же обыкновенно надевает на себя платье нашего цвета и неприметно смешивается с домашними нашими. – Еще об одном спросить мне себя осталось: во сколько и в какие именно грехи думаю еще впасть в течении жизни моей? Если вторично отниму упомянутые клюки добродетелей моих, т. е. состояние, слепые страсти, или временные цели, то по наружности столь твердое тело добродетелей моих вдруг сожмется. Я есть и пребуду в жизни этой младенцем. Великой премудрости и человечество превышающих добродетелей небесный Отец мой теперь от меня и не требует: только леность и злоба делают меня недостойным любви Его и будущего моего определения. Да хотя бы я и поступал иногда хорошо, однако ж сколько еще времени проигрываю и просыпаю! – В этом размышлении взираю на Тебя, Искупитель мой, и нахожу, что Ты для меня необходим, и что любовь моя к Тебе должна возрастать более и более.

8-е («Отче! – небеса и земля называют Тебя Господом; но мы, искупленные, ожидаем у Тебя наследия нашего»)

Отче! – небеса и земля называют Тебя Господом; но мы, искупленные, ожидаем у Тебя наследия нашего. Общий Отче наш! о дабы мы единодушно были чадами Твоими! в рассуждении этого все величие земное ничто есть. Еще можем именовать Тебя Отцом; но в аде трепещут от Тебя, яко от Судии. Иже еси Бог наш! почто чего-либо страшимся? Завтра перестанут существовать человеки, но Ты все таковым же на небеси пребудешь. Да святится имя Твое! да будет нам мир мал, един же Ты велик! Ангелы! покланяйтесь Ему; некогда и мы соединим гласы наши с гласами вашими. Но и здесь да приидет царствие Твое, и да будет нам ежедневно известнее. Каждое время года, каждая тварь и каждый случай, но гораздо еще яснее Библия может научать нас ближайшему Тебя познанию. Более и более возвеличивайся для нас в царстве Натуры и Благодати! Да будет воля Твоя! не только благих чувств, но и дел ожидаешь Ты от нас. Все, даже и самый попранный мною червь исполнял намерение Твое: исполнял ли оное я? Управляй же по благому расположению Твоему, яко на небеси, куда злоязычие не достигает: тако и на земли. Не только на краю могилы, но и теперь воля Твоя буди нашею волею.

Теперь, Отче, ниспадает молитва наша на землю. От величественных свойств Твоих нисходим к нашим и требуем хлеба. Хлеб драгоценен и для Монархов наших; он есть наш насущный питатель, и без него жить никому нельзя. Но от овцы ли, или от шелкового червячка должны мы получать себе одежду, это Тебе известно. И друзьям, благодетелям, наставникам и начальникам нашим даждь столько чтобы они с нами дар свой разделить могли; но мы не будем обожать их за то: ибо Ты только даешь всем нам. Я не могу насытиться и ликовать там, где другие стенают. Итак, даруй нам всем: мы братски разделимся, зная, что излишнее принадлежит бедному. Днесь сохрани нас, Отче! завтра либо совсем не будет нам нужды в земной нище, или мы снова будем Тебя просить о ней. Да и что такое богатейшие столы, если грех и смерть покрывает их! Итак, оставь нам ради Христа долги наши: сердце и разум ревностно стремятся грешить пред Тобою и пред ближним. Оставь нам долги наши, якоже и мы оставляем должникам нашим. Сколь велика милость Твоя! Ты хочешь простить нас, если мы простим ближнего нашего, нас оскорбившего: но может ли он когда-нибудь быть пред нами столь виновен, сколь мы пред Тобою всегда виновны бываем? Но дабы мы перестали умножать грехи грехами, то ниспошли нам подкрепление и не введи нас во искушение. Ах! небо и ад весят добродетели наши, и мы слабы, яко Петр. Помоги же нам; загради нам путь ко греху, и скрой от нас прелести его. Не оставь нас, но избавь нас от лукавого. В этом мире, греху порабощенном, едва ли можно освободиться от всякого зла; но посредством смерти внидем мы из этой слезной юдоли и преселимся – куда? – в блаженную вечность, где нет никакого зла.

Отче! мысли наши снова к небесам возносятся, и дерзают слагать будущую нашу хвалебную песнь: свят еси Ты, яко Твое есть царство. Ты должен ниспослать нам помощь: Ты еси Господь, а мы подданные Твои. Чем менее мы, тем более Ты, Твоя есть благодать и сила. Здесь можешь нам помочь, а там будешь нас – судить. Тебе единому буди поклонение и слава, и честь. Ты, конечно, поможешь нам, Отче наш: стенание и страдание не прославляют Тебя, но прославляет Тебя оказанная помощь. Будь же милостив ко мне во веки веков, а не только в этой минутной жизни нашей. Кто здесь молится и хвалит, тот способен к вечному блаженству. Благослови меня к оному и услыши молитву мою; ибо она с сердцем моим согласна. Признаю, обещаю, надеюсь и запечатлеваю все, вещая с верою Аминь.

9-е («О, Боже! казнь Твоя умеренна всегда; е хочешь погубить Ты грешных никогда»)

О, Боже! казнь Твоя умеренна всегда;
Не хочешь погубить Ты грешных никогда.
К спасенью нашему ссылаешь Ты страданья;
Священный Крест Твой дар и верх благодеянья.
—
Хвалить премудрость Божию тогда, когда Она действует сообразно желаниям и понятиям нашим, есть, некоторым образом, хвалить самих себя; да это же и для самого простого человека не трудно. Но открывать Божественную любовь и премудрость там, где народная толпа, Бога забывшая, поносит и вопит, это есть достигнуть высших классов в училище этой жизни.

Война – только скука, корыстолюбие и любочестие находят в ней красоту: невинность и добродетель со слезами закрывают от нее лицо своё. Может быть обе стороны (что почти во всякой войне бывает) правы и не правы. Война есть усмирение и наказание, Богом посылаемое: но поэтому-то самому и надлежит ей иметь свою пользу, или свое добро. Да и действительно благодеяния Божии в войне очевидны. Если кровь человеческая, дома, леса и товары суть важнейшие вещи, единственно определяющие счастье или несчастье человечества: то война, конечно, ужасна. Но если мы положим на весы и Религию, познания, изобретения и развязки судьбы человеческой: то язычок пойдет на другую сторону. Правда, что все, начинающие бесполезные войны, суть враги рода человеческого, и достойны того, чтобы утопить их в море слез и крови, ими пролитых; правда, что война есть наказание свыше и пагуба многих добродетелей и человеков: однако ж имеет она и добро свое; ибо попускает ее Бог.

Что, если бы никогда войны не было? – Можно поручиться, что люди не были бы столь благоразумны и счастливы, как теперь. Война подобна сильной лихорадке, разделяющей загустения в теле и изгоняющей ядовитые соки. Война приводит в движение народы и напрягает все силы человеческие. Народ, подвергнувшийся нападению неприятеля, научается от неё, становится осторожнее, воздержаннее и храбрее. Крестовые походы за семь или восемь сот лет перед этим просветили разум народов в обхождении одного с другим. Может быть, через несколько времени воспалится в Турции та искра Христианской Религии, которая в недрах её в то время заронена была. Не упоминая уже того, какие геройские добродетели война рождает, к какому великодушию подает она случай. По прошествии многих столетий видят иногда счастливые следствия войны, которая похищает имение и жизнь, но не может похитить вечного блаженства у того, кто боится Бога. Войну можно еще сравнить с Египетским Нилом, сперва в ужасной ярости затопляющим все окрестности, но после производящим плодородие в целой стране.

– Благий Отче! Ты несравненно милостивее, нежели человек думает. Един Ты наказанием благотворить можешь. Прости нас, если мы чрезмерно чувствительны и при всяком милостивом усмирении жалуемся и вопием: насилие! Есть ли такое зло, которого бы Ты, Господи, к добру не обращал? Буде в эту ночь поднимется буря, возгремят громы, и пламенная молния беспрестанно будет пресекать небо; буде болезнь пробудит меня и страдание место сна заступить: то надобно только вспомнить, что Христианину все в добро обращается. Как безопасно и мирно можно заснуть под рукою Твоею!

10-е («Страданья здешние возмогут ли сравняться с блаженством вечности, основанным для нас?»)

Страданья здешние возмогут ли сравняться
С блаженством вечности, основанным для нас?
Единый мучимся и терпим здесь мы час,
Но тамо без конца сим будем наслаждаться.
—
Хотя бы я и в такой был бедности, в таком презрении, в такой болезни, что самый бы жестокой враг мой сжалился надо мною: однако ж един взор в блаженную вечность представит мне землю гнилым челном, и я пожелаю выйти на берег. Кто умеет найти небо, тот здесь не многого искать станет; ибо предвкушение блаженства есть высшее на земле благо.

Я умру – с восхищением промолвлю к этому: я буду блажен, так блажен, что смятение и шум всей земли нимало не будет меня беспокоить. И тогда, всеблагий Боже мой, узрю небеса, дело рук Твоих. Все звезды и миры, которые видимы здесь острейшим оком, суть только предхрамие велелепных обителей Твоих, в которые Ты примешь меня. Тогда не будут уже мысли мои зависеть от времени, пространства и тела: тысяча лет будет тогда, как день один, и не будет ничего столь отдаленного, чего бы я в единое мгновение ока узнать не мог. Освобожденный от алчущего, утомленного и больного тела, просветленными чувствами буду зреть Бога лицом к лицу, и получу такие ощущения, о которых земля не имеет никакого понятия. Вопрос, как и для чего, приводит здесь Академии часто в великое затруднение; но там, подумав только так спросить, увижу вдруг самую вещь. Что здесь было хорошо, то будет там еще лучше. Теснейшее соединение с блаженными духами будет для меня счастливейшим обществом, которого никакие уже злодеи расторгнуть не могут, как то здесь бывает. В самом этом мире чистая совесть может уже дать нам силу сносить жестокость врагов и темниц: там же отверзется предо мною Святая Святых, ни к чему не буду нечисть, все возмогу увидеть и получить.

Увижу всякую судьбу человеков, увижу еще и судьбы гораздо древнейших духов. Путь планет, полюсы солнцев, двигательную силу тел мира, и все, что Бог предлагал некогда на ответ рабу Своему Иову: все это узнаю там, буду удивляться и употреблю на изобретение высших мыслей. Северное сияние, магнет, связь души с телом, попущение зла, и все, чему и самые мудрейшие на земле человеки только верить должны, не могши этого никак основательно исследовать: все это будет там одним из первых уроков моих. Воплощение Иисуса, любовь Бога к грешникам, Святая Троица: и эта глубочайшая бездна премудрости, не будет от меня некогда сокровенна. Сердце мое будет ощущать и желать только того, что самый просвещенный разум одобряет, и что приносит с собою истинное счастье; не буду уже иметь раскаяния, горести, врагов; не буду падать; буду мудр, невинен, благ – коль блажен буду я, Боже мой!

Блажен во веки веков! Блажен без исключения, беспрестанно, вечно! И всем буду наслаждаться ради некоторых немногих разумных действий и мыслей, которые и здесь уже услаждали лета мои? – Но не излишним ли ласкаюсь, и не теряется ли воображение моё в одних мечтах? Нет, я обещаю себе весьма еще мало. Неизречены суть будущие радости мои, неизречены и верны. Бог, Небеса, Откровение, рассудок, естество добродетели и порока, ручаются мне за то. Безумно сомневаться в обетах Божьих. По прошествии нескольких ночей буду уже там.

11-е («Все, что имею я, Тобою получил: Ты дух и душу мне, и тело сотворил»)

Все, что имею я, Тобою получил:
Ты дух и душу мне, и тело сотворил.
—
Положим, что я и много доброго от людей получил; однако ж все это есть самая малость против того, что мне Бог даровал. Самые родители мои, эти величайшие мои благодетели, произвели меня в мир по невольному побуждению, да и не совсем бескорыстны при том были; ибо что делает даром корыстолюбивый человек! За свое воспитание ожидали они славы, радости и подпоры в старости. Все прочие подаватели были еще корыстолюбивее, и по большей части старались нанять меня работать в своих рудокопнях. Не многие ли бы захотели превратить нас в черных своих невольников!

Человеки могут сообщать только то, что им Бог в руки дал. Да и сколь безрассудны бывают они при раздаче своей! Иногда нет у них достаточного проницания: хотев дать сахар, дают яд; хотев увеселить, ввергают в продолжительную горесть. Иногда намерения их бывают так подлы, что мы, если бы узнали их, захотели бы лучше терпеть голод, нежели есть их хлеб. Привязанность их к собственной пользе бывает иногда столь велика, что миру погибнуть бы надлежало, если бы зависели от них дожди и сияние солнечное. Они бы с охотою отдали на откуп воздух, а пение соловья в рост, и конечно бы потребовали громкой хвалебной песни за всякую розу, которой бы они не сорвали. От чего столько рубцов на лице и руках? От чего так рано седые волосы и бессонные ночи? Для кого проливается ручьями пот, реками кровь? За кого получили раны, для кого онемели члены наши? Столько Бог не требует: но в человеческой службе это обыкновенное жалование. Не редко желают они, чтобы мы сделались для выгод их глупцами и скотами.

Вышедши из рук наших родителей, учителей и свыкнувшихся с нами друзей, находимся в чужой земле, в которой нас и туда и сюда толкают и за всякий дружелюбный вид лица хотят с нас взять деньги. Да и до чего же простираются все услуги, которых от людей ожидать могу? Благодетельная рука закроет мне некогда глаза: не достойна ли целования рука эта? Меня положат в гроб и в заключение всех благодеяний зароют в землю: не есть ли услуга эта услуга нежная? – Правда, да только за наличные деньги. И тлеть не дают нам даром; надобно откупить место для гниения. Все на земле стоит обещания, денег, труда, а иногда и чистой совести.

– Творец мой, Коего любовь превосходит самое дерзостнейшее желание мое! Твои требования некорыстолюбивы: Ты требуешь блаженства моего. Ты даешь для того, чтобы давать еще более. Всякие благие и совершенные дары исходят свыше от Тебя, Отца солнцев и миров. Почто я ползаю и плачу перед человеками, а к милости Твоей имею столь мало детской доверенности! Меня бы почли незаконнорожденным сыном, если бы я столь хладен был к родителям своим, сколь хладен я к Тебе. И что же есть нынешняя любовь Твоя против той, с которой Ты в день суда воззовешь ко мне: гряди, благословенный! наследуй царство, которое уготовано тебе от начала мира! – Когда же весь мир для меня будет водяным пузырем; когда весь человеческой род только одною за меня молитвою возможет мне оказать милость; когда быстрый или остановившийся пульс предаст меня в руки Твои: тогда, Господи Иисусе, даруй мне блаженный конец. О дабы я никогда не служил человекам более, нежели Богу! Воздух, которым теперь дышу; сон, которого ожидаю; небо, которым утешаюсь, если мне в эту ночь умереть надобно: кто может мне даровать все это, кроме Бога?

12-е («Хотя греховный путь сначала есть прекрасен, но при конце своем стремнинами ужасен»)

Хотя греховный путь сначала есть прекрасен,
По мягким муравам ведет и по цветам:
Но при конце своем стремнинами ужасен;
Разверты пропасти встречает путник там.
—
Сумасшедший не может связно думать, смешивает понятия не предвидит никаких следствий дел своих и не печется о своем благополучии: раб порока в этом ему подобен. Почему грех есть некоторый род сумасшествия, или пьянства души?

Хотя сначала и бывает грех приятнейшим провождением времени; он ласкает нас подобно молодому тигру и делает забавные прыжки: однако ж со временем растерзает он того, который подле него спит. В молодости своей кажется он умным и приятным, но, пришедши в совершенный возраст, явно показывает свое сумасшествие, так что к смеху его сказать должно: ты бешен! а к самому греху: что творишь? Пороки детей смешны: несносны они в стариках.

Молодой человек не дотрагивается до ларчика своего: какое благоразумие! Со временем лишает он себя всех удовольствий и друзей, чтобы только разбогатеть: какая глупость. Наконец, дрожит он от холода и умирает от голода при полных сундуках: тут явно уже сумасшествие. Гордец, который умирает для того, что от черни (которою почитает он почти всех людей, кроме себя) низко ему принять помощь; мот, который, наконец, со всем своим семейством ходит по миру; сладострастный, которого несут в больницу; завистливый, который гложет сердце свое от того, что другие радуются; игрок, который входит в бедность, в болезни и в презрение; старая кокетка, которая выходит замуж за распутного молодого человека, обирающего её и после сгоняющего со двора; льстец, ожидающий счастья своего не от Бога, а от порочного и болящего человека; так называемый охотник, который любит лучше говорить о собаках, нежели о солнцах и вечности; да и всякий грешник, живущий здесь так, как бы ему никогда не умирать: — не все ли они суть люди безрассудные, которых поступки заставляют всякого разумного человека пожимать плечами? Положим, что вне сферы господствующего порока своего и могли бы они быть благоразумны: однако ж и многие помешенные только по временам и при некоторой возбужденной идее показывают свое безумие; у каждого дурака есть час свой.

Итак, пороку надобно только созреть, достигнуть только некоторой высоты, чтобы показать свое безумие. Крепкие напитки ослабляют разум: такое же следствие имеют и продолжительные злодеяния; ибо разумная воля рано или поздно заражает и разум. Да и может ли грешник утвердить степень, до которой дойдет бурная его страсть? Грех с лаской манит нас к свесу крутой горы; схвативши нашу руку, несколько шагов сводит он нас осторожно; но нечаянно теряем мы равновесие, а он со злобной радостью мчится с нами в бездну.

Только заповеди Твои, Боже мой, умудряют сердце глупых. Да избегу под надзиранием Твоим всякого греха, дабы не потерять разума. Каким множеством глупостей должен уже я укорять себя! Но теперь искренно обещаю стараться приобрести всякие добродетели. Величайшее благоразумие состоит в угождении Богу. Почто многие разумные люди столь безумны теперь перед Богом и без сердечного благодарения за прекрасный летний день ложатся спать! Усердно благодарю Тебя, Отче мой! Ночь и зимние дни должны мне также быть приятны: к сему да приуготовит меня лето.

13-е («Страх Божий и любовь Его возмогут чтить»)

Страх Божий и любовь Его возмогут чтить,
И дар премудрости, жизнь света получить.
—
Половина шара земного не возглашает чести Божией, и за ничто почитается там высокая должность благодарить Бога. Что же делает другая половина людей? Некоторые делают упреки небу, а иные друг друга обожают. Чем более обогащает грешника Провидение, тем он неблагодарнее. Как же удивляться, что бывают болезни, недород, обнищание и тысяча других наказаний? При беспрерывном благополучии все почти люди становится грубы. Сколь мало прославляется Бог за золото и серебро!

Благодарение – есть единая заплата, которую мы Небу сделать можем. Богохваление есть приятнейшая жертва, какая только от земли восходить может. Главный грех, от которого многие умирают вечною смертью, есть неблагодарность. От царского престола до ложа больного, от колыбели до кресел, есть ли одна минута, есть ли какое-нибудь состояние, есть ли какое-нибудь пространство, которое бы не было исполнено благодеяний Божьих? Самый бедный во весь год мог бы ежедневно лишаться некоторой части благосостояния своего, и при всем том все еще быть человеком. Ho грешники делают счеты свои подобно банкротам, складывают недостатки, а имущество свое скрывают, или объявляют чужим.

Благодарение – есть основательнейшая мудрость человека. У меня нет кораблей, пашен; у меня не хороша кожа; люди меня не хвалят: сего требовать могут дети и глупцы; но размысли, какими незаслуженными тобою благами обладаешь, без коих бы ты прожить мог? На это потребно более разума, нежели на подражание модам и на уразумение некоторых обрядов мира. Оскорбить героя, мудрого и другого достойного человека, есть на языке нашем поступить грубо и дерзко; но роптать против небесного Отца, хотя и окружены мы благодеяниями Его, есть на языке большого мира поступать надлежащим образом. Как! благодарящий Бога за бытие и благосостояние свое есть пустосвят? Ожидающий от Неба более, нежели от земли, есть Пиетист? Разве не слышите тысячи голосов, увещающих повсюду к похвале Бога? Слышу увещания эти, исторгаюсь из толпы неблагодарных питомцев и детей, и говорю языком Религии:

– Хвала, неизглаголанная еще теперь для меня хвала, исполняет душу мою. Во Христе Отче! (с этим новым именем открываются мне новые виды в благодеяния Твои) Отче мой! Бог, Искупитель мой! кто есть я, как существую и все еще могу делать выбор между небом и землею, хотя этого права и давно бы уже я лишиться мог! Сколько благодеяний получил я от Тебя в протекших годах жизни моей! Но все эти благодеяния суть, как утренняя заря при возглашении петела (петуха). Утро милости Твоей наступит только после смерти моей, и в вечности взойдет она, как солнце, никогда полудня не достигающее; там, где хвала Твоя будет моею пищей, забавою и упражнением моим. Итак, здесь всего лучше научаться мне благодарить Тебя и этим косноязычным еще благодарением приуготовлять себя к оному совершеннейшему благодарению. Во всю жизнь буду хвалить Бога и славить Его в песнях за то, что здесь живу. Когда же засну, то каждый удар пульса буди хвалебною песнью Тебе, Господи Боже мой!

14-е («Коль чувства человек в себе свои скрывает,  их сладости тогда отчасти лишь вкушает»)

Коль чувства человек в себе свои скрывает,
Их сладости тогда отчасти лишь вкушает.
—
Кто сделал более в жизни, тот более жил. Но это бывает двояким образом. Человек может жить скорее, ускоряя, или умножая действия свои. Излишняя пища, излишнее удовольствие, излишняя работа, или излишнее напряжение мыслей, прежде времени доводит нас до старости. Ибо что, с одной стороны, поспешностью выигрывает, то, с другой стороны, ослаблением проигрывает. Жить слишком медленно, или скоро, есть делать насилие Натуре. На девятом году прочитать уже сто книг, а на сороковом не прочитать еще ни одной порядочно, худо: и то, и другое производит уродов. Время подобно стали: если не употребить ее в дело, она заржавеет; если слишком много станешь ее тереть, то она испортится.

Есть лучшее средство пользоваться временем, а именно, можно жить более. При этом не напрягается чрезмерно ни душа, ниже тело, а проживешь долее. Все искусство состоит в этом: живи с другими и в других. Люди по большей части живут только для себя, т. е. ощущения их ограничиваются на двух аршинах с половиною в длину, да на одном в ширину. Но это есть влезть в скорлупу свою, или вползти в самого себя. Человек! да бы счастливым быть, распространись; иначе жизнь твоя сморщится. Если не имеешь счастья, или позволения видеть кровь свою, текущую в детях, через что удваивается бытие твое: то плачь с печальными и радуйся с радостными; поставляй себя на место того человека, с которым ты обходишься. Таким образом, общество будет тебе приятнее, нежели тогда, когда бы ты одним собою ревностно занимался.

Доставляй простому человеку или порочному яснейшие или лучшие понятия, которые во всю вечность будут, иметь влияние на тебя и на него; доставляй работу праздному. Поступая так, и вне дома возрадуешься делами рук своих, с удовольствием увидишь рассеянные тобою семена распускающиеся и растущие, и почти ежедневно будет у тебя новая жатва. Молитва о тебе, радостное благодарение, спокойные лица, будут встречать тебя: и каково же награждение это!

Мысль, что для меня приятно только то, чем я сам наслаждаюсь, есть мысль постыдная. Глупец! сколь немногим можешь ты сам наслаждаться, и сколь мало знаешь ты истинную сладость! Разломи хлеб твой, раздели пищу и питие свое с нуждающимся: не только оставшееся на часть твою будет тебе приятнее, но и другою половиною насладишься ты в радостных благодарных взорах питомца твоего. Это суть царственные трапезы, когда голодные семейства омочают хлеб наш слезами! мы наслаждаемся ими и на одре болезни, и самым детям и наследникам нашим готовим через то прохладу. Это-то есть перевести хлеб свой через воду и в полноте наслаждаться жизнью. Кто нами живет, в томе живем и мы.

– Живый Боже! довольно ли я по возможности своей подобен Тебе? Не в одной ли этой комнате живу я? Не тогда ли единственно ощущаю благодеяния Твои, когда изливаются оные на главу мою? Кого я насытил, кого спас, кого утешил, кого наставил? Теперь молюсь: но и молитва моя была бы действительнее, если бы теперь многие молились за меня, как за своего благодетеля. Могу ли сказать: Боже! исполни то, чего желают мне бедные мои? А если бы я умер в ночь сию, то многие ли бы завтра о том плакать стали?

15-е («Всех тварей ко Творцу суть взоры устремленны; зрят свет Его они, и Им все оживленны»)

Всех тварей ко Творцу суть взоры устремленны;
Зрят свет Его они, и Им все оживленны.
—
Бог меня ныне милостиво напитал, а скоро и поле покроется для меня снопами. Буди Ему сердечное благодарение. Неутомимый Даятель! теперь, когда я в насыщении спать ложусь, в Америке встают миллионы питомцев великого Отца и на разных языках просят, чтобы наполнены были пустые руки их. Но и вокруг жилища моего есть множество еще питомцев у Тебя, Вседовольный, которые в лесах, на лугах, в земле и над землею, требуют себе во всю ночь пищи. Многие птицы, некоторые роды червей, совы и другие ночью едящие твари, теперь встают. Каждое растение требует пищи, каждое дерево движения. И всех нас одних после других питает и ободряет милостивый Бог. Так кладет мать одного из близнецов своих с сожалением на постелю, а другого с такою же нежностью берет к себе на руки и прижимает к груди.

Все твари имеют свои потребности, и для всех довольно Бога нашего. Но столовые гости, которые стараются только сохранить тело, требуют и получают еще всех менее. Молодым воронам дается пища, жадные орлы находят себе добычу; зерна, мясо, травы, кости, земля, волосы и множество другой пищи стоит на столе: велик в сем небесный Даятель! каждой твари дает собственную её пищу и притом в надлежащее время. Но пища, которой требуют от Него Ангелы и блаженные Духи, приводит меня в изумление, побуждает меня к глубочайшему поклонению Богу.

Уже самая любопытная человеческая душа ненасытима и на земле должна довольствоваться умеренной пищей. Если же подумаю о высших духах, которые в едино мгновение ока видят, понимают и охватывают воображением своим столько, что целые годы могла бы заниматься и насыщаться тем любознательность самого ученейшего из нас: то величие Бога нашего кружит слабую мою голову. Такую землю, какова есть наша в один, может быть, день исследует Архангел, все её многоразличности приводит в одну точку и так все осматривает, как осматриваем мы одну комнату и украшения её. Бесчисленные миллионы бессмертных духов стремятся беспрестанно к новым познаниям, а Бог разверзает милостивую свою руку и всех их насыщает с благоволением. Какие новые творения, какая глубина богатства познания и премудрости Божией! Солнечные миры суть для таких высоких духов легкая задача, и когда они выучены будут (для чего, конечно, многие тысячелетия потребны), тогда угасают. Но другие, от оных отличные миры, становятся опять новым училищем для Ангелов. Престанет ли когда-нибудь творить миры деятельнейший Бог? и не будут ли оные всегда подлинниками? Нет двух песчинок, нет двух травяных стебельков совершенно между собою сходных; каждая тварь единожды существует.

Неизмеримый, непостижимый Бог, всегда тем же пребывающий, но всегда новый в делах Своих! некогда и я с жаждущею душою приступлю ко престолу Твоему, и Ты напоишь ее реками познания и радостей. Но теперь есть еще младенец, люблю лучше играть; нежели учиться, и время свое употребляю по большей части на телесную пищу и сон. Здесь насыщаюсь только хлебными крошками, но некогда – о, как возвеличится душа моя, когда гроб и диаманты будут для нее ничем, и когда она станет рассматривать миллионы миров под ногами Твоими, Вседовольный!

16-е («Одеян славою, гремит Всевышний Сам»)

Волнение морей глас Божий воздымает;
Его велением нисходят бури к нам;
Он твердых гор сердца колеблет, сотрясает;
Одеян славою, гремит Всевышний Сам.
—
В нынешнее время не проходит, может быть, ни одного дня, в которой бы где-нибудь в Европе, даже и в нашей земле, не было грома и дождя. Из сего заключаю то, что польза грома и молний велика, и что они для нас нужны; да и в самом деле нужны они нам для многого.

Самой неученой селянин говорит о размягчении земли и плодоносности по грому и молнии. Всякому известно, что воздух очищается через то от жирных, соляных и серных частиц и для дыхания становится способнее. Дожди, идущие при громе и молнии и изливающие с собою на землю эти плодотворные соли, споспешествуют самым тем растению на полях и в садах. Но польза, производимая этой феноменою в нравственном мире, или выгода, приносимая ею духу человеческому, гораздо еще более.

По Слову Божьему молния и гром сообщают, кажется, самые благоговейнейшие понятия о Творце. Во время великого грома трудно поносить Религию; и кто прежде говорил только о Натуре, или творении, тому невозможно тогда не подумать о самом Творце. Ласкаются знать материалы грома, однако ж действия его приводят в ужас. «Глас Господень над водами; Бог славы возгремел» (Пс. 28, 3). По этому Давидову изречению гром во многом подобен Священному Писанию: это потрясает и творит плодоносными жестокие сердца, а оный землю.

Многих людей повергал ужас грома, подобно Саулу, на землю, и приводил тогда к Богу: неоспоримо, что при продолжительных громах все грехи уменьшаются кроме лицемерства. Сколь поучительна тогда для благочестивого мысль эта: «грех уронил теперь из рук своих свинцовый скипетр, и управляет Бог; по крайней мере при этом Божием велелепии грешники будут несколько честнее».

Но не мог ли бы гром быть безвреден и не убивать никого? Нет! Добродетель бы более от этого потеряла, нежели выиграла. С оным Римским Императором захотели бы Богу подражать в громе, молнию употребили бы на освещение срамных дел своих, да и самое здравие потерпело бы, потому что с легкомысленностью стали бы смотреть на молнию и на дожде разгорячились. Но великаны земли этой Бога забывшие, трепещут тогда еще пред Господом своим и почти опять веруют во Слово Его. Величественно гонит нас Всеблагой Бог в уединение, и самое лучшее и безопаснейшее положение во время грома бывает то, когда мы, будучи удалены от стены, окошка и печи, сидим тихо и спокойно уповаем на Бога.

– Тако и среди ослепляющих молний сиияет благость Твоя, Отче мой! и ревущий гром превращается, наконец, в тихую гармонию. Всякое мнимое зло, Тобою попускаемое, имеет самую благую цель и в миллион раз на весах легче добра. Гром, молния, град, болезнь, ночь и смерть, суть истинные и великие дары, если их детски приму от Тебя. Велик Ты, велик и благ. И если в ночь пробудит меня гром, то с некоторым трепетом признаю, что Ты велик, велик и благ!

17-е («Блистанья солнца зря, народы веселятся и в утрени часы благодарят Творца»)

Блистанья солнца зря, народы веселятся
И в утрени часы благодарят Творца;
Когда в безвестный Юг лучи его стремятся,
Ликуют и тогда и хвалят всех Отца.
—
Бедные жители огненной земли суть самые южнейшие народы из тех, которые нам известны. Но не населил ли и южной полюсь Тот, Который населил север? Положив это только возможным, получим мы новую причину прославлять Бога.

Жители обоих полюсов бывают попеременно покрыты полугодовою ночью и костенеют от стужи. Когда один радостно восклицает, узревши признаки дня, благословляет первые лучи солнца, и когда все живущее в живейшем веселии оставляет свои хижины и каменные расселины, которые между тем для многих сделались гробницами: тогда стенает другой и трепещет, зря наступление долгой страшной ночи.

Теперь выше и выше восходит утренняя заря в глазах жителя южного полюса; теперь является ему слабый луч солнца; наконец, видит все, и упадает на колени. «Источник и хранитель жизни! (взывает этот дикий к солнцу) в наказание наше ты скрывалось; но теперь восстаем мы, как полумертвые. Да не сокроется уже от нас так скоро! Это суть жертвы, и мы не будем уже прогневлять тебя».

Боже мой! этот менее счастливый согражданин чтит Тебя в твари и не познает Тебя. Благо мне познающему Тебя в Слове и Сыне Твоем и радующемуся. Он покланяется солнцу, а я Господу его; Божество его скрывается от него на несколько месяцев, а я всегда в руке живого Бога.

Скоро северной полюс увидит опять первые снежные вьюги; но южный полюс надеется, что ледяные горы его несколько растают. Если оный не запасся на следующую зиму, и если этот во время сияния солнечного не удвоит своего прилежания: то горе будет жителям обоих полюсов! Надобно покрыть хижину, надобно наловить рыбы и зверей: ибо наступает долгая зима. – Но и мне, от коего Солнце благодати легко на веки скрыться может, и мне угрожают также недостатки и крайняя бедность, если этим вечером не стану созидать себе дома. Житель полярной страны имеет еще предо мною то преимущество, что может вычислить наперед время свое; но я легко обсчитаюсь: подумаю, что живу в июле, а вместо того выйдет, что доживаю декабрь. Солнце жизни течет скорее кометы, и бег его исчислить труднее, нежели движение луны.

Не запасаться на вечность есть хотеть вечно жить в нищете. Итак, да решусь со времени сего поступать мудрее. Подобно вам, братья мои, жители обоих полюсов, буду я употреблять в пользу то время, в которое действовать могу, прежде нежели настанут темные зимние дни, о которых сказать будет должно: они мне противны. Вы заползаете под землю в норы ваши, а я в свою могилу. Некогда и я, также вам подобно, при восхождении оного Солнца, перед которым теперь сияющее со благоговением скроется и совсем погаснет, выйду из могилы своей, и первые взоры свои устремлю на Солнце правды, на Судию и Спасителя моего, на Господа и Брата; и тогда буду окружен жителями обоих полюсов, которые будут иметь со мною единого Бога и едино желание; и тогда, Искупитель мой! воззри на меня сквозь трепещущую и яко приближающейся непогоды страшащуюся толпу, воззри на того который совершенно Твоим быть хочет.

18-е («Тобой исполнено все жизни предстоит, и слово уст Твоих тварь каждую живит»)

Тобой исполнено все жизни предстоит,
И слово уст Твоих тварь каждую живит.
—
Жизнь была целью творения, ибо безжизненные вещи не могут ощущать свойств Творца, или прославлять Его, за то. Играющая толпа мошек радуется бытию своему, и есть потому благороднейшая часть творения, нежели мертвые камни и самым искуснейшим образом сложенные пирамиды. Ho oт мошки до разумного слона, и от этого до рассудительного человека, нет никаких промежутков, а все наполнено. Какое живое творение!

Воздух, колышется теперь живыми тварями. Каждая капля воды есть малый обитаемый мир, каждый древесный лист – селение насекомых, каждая песчинка – жилая гора. Самые глубокие расселины земли, которые только нас допускают к себе, составляют еще верхнюю кору нашего шара; но при всем том роды жителей земли этой бесчисленны. Все исполнено семян жизни. Хотя находятся ужасные степи и пустыни во всех четырех частях земли, которые сравнительным образом оживлены только весьма мало: однако же из сего следует единственно то, что этим безжизненным пустыням надобно быть в мире, дабы стольким множеством тварей выдыханный и испорченный воздух там чистился, получал новую упругость, и, подобно текущим в океан рекам, вступал к нам в новое круговращение; или может быть для того, чтобы от оных песчаных и каменистых пустынь отскакивающие лучи солнца тем светлее и теплее до нас доходили; или не для того ли эти места дики и суровы, чтобы будущим своим жителям тем более плодов приносить. В самых многолюдных городах воздухе бывает нездоров, и если в каком-нибудь роде животных жизнь слишком умножится, то недостаток и смерть бывают следствием того. Ополчения саранчи и полевых мышей вредны; но и пчелы, овцы и лошади были бы вредны, если бы было их такое же множество. Итак, везде реки жизни, но нет нигде наводнения.

Везде зрю цели, везде величие Творца. Но если Ангел хранитель мой видит мысли мои, то не улыбнется ли он при понятиях моих? Младенец, думающий, что на столике у него целый мир находится, не так еще обманывает себя в воображении своем, как самый ученейший физик, говоря о делах и целях Создателевых. От плавающих зверьков в росных каплях до кита, кажется ему ужасное расстояние; но расстояние это есть только одна черта в мериле Великого Строителя мира.

Засыпаю – какое падение! Переставая говорить о Боге, начинаю думать о себе, т. е. начинаю думать о малостях. Но я всегда буду звеном в неизмеримой цепи живых тварей: какое преимущество! но и какая должность, надлежащим образом утвердить сан свой! Засыпаю – Но и в самом глубоком сне все живет и движется во мне и вокруг меня. Как течет кровь моя, как бьются пульсы, как извивается внутренность моя! Когда же завтра проснусь, то переплыву уже более ста тысяч миль; ибо столь скоро летит с нами земля. Как же быстро будет некогда двигаться дух мой!

19-е («Источник бытия! Тебя все величают»)

Источник бытия! Тебя все величают;
Натура песнь Тебе хваления поет;
Терновый куст Тебя и сферы восхваляют,
Имея внутрь себя Твой присносущный Свет.
—
Подобно как душа, доколе только позволяет тело, беспрестанно становится способнее и спелее: так возвышается и очищающаяся материя шара нашего до вышней своей степени, которая, вероятно, есть тело человеческое, если еще что-нибудь не благороднейшее. Простая глина была бы слишком груба для делания фарфора: для сего потребна гораздо тончайшая. Колеса карманных часов вышли из рудокопни в грубых огарках, и наши столь искусные глаза были прежде илом или кучей дикой материи.

Представим себе болотную пустыню в Америке; материя может превращаться там только в худые растения и в тела худых диких зверей; худым же называем то, что нас, человеков, менее возбуждает к хвале Бога. По большей части сложится там материя во вредные травы и насекомых. Ядовитые гадины, жабы и ящерицы, возрастут там до ужасного множества. Теперь переселяется туда колония разумных жителей: материя от сего купно более процеживается и тоньше перерабатывается. Вместо образования крапивы и ядовитых трав распускается она в розе и оранже; там прыгают агнцы, где прежде умерщвлял крокодил; где прежде так называемая гремучая змея была ужасом зверей, там орет землю полезный вол. Там течет возвеселяющее вино, где прежде проливал кровь тигр. Коротко сказать, творение возвысилось, стало достойнее мудрого и благого Создателя, и честь Божия возвеличивается мыслящими существами. Тщетно проповедовало доселе этой пустыни ночное блестящее небо величие Божие. Удивительный великий Строитель пребывал этому народу между тварями столь незнатным, сколь незнатен бывает Виртуоз, имеющий слушателями своими одних Гуронов и Готтентотов.

Ежедневно вижу работу эту в Натуре. Везде развивается что-нибудь тончайшее, и всегда остаются огарки, которые опять идут в плавильню. Чем тоньше становится материя, тем в тончайшие и сложнейшие формы льет ее Натура. Пашенная грязь в прошедшей осени, которая теперь в пшеничном стволе составляет уже гораздо знатнейшее звено в цепи тварей. В блистающей голубиной шеи эта земляная глыба достигла, кажется, до вышней степени возможного совершенства своего: но нет! скоро составит она часть добродетельного человека, который тело свое отдает на храм Божий, и это-то есть верх того совершенства, до которого дорабатывалась эта земляная глыба. Выше идти она не может, или ей самой надобно бы было сделаться духовною, а это противосмысленно. Споспешествование чести Божией есть последняя цель материи. А как мы, человеки, на земле этой способнее к тому всех тварей, то в этом смысле сказать можно, что все на земле создано для человека, т. е. чтобы он Бога везде обретал и чувствовал. От этого происходит постепенность тварей, но и прегрешение мое, если я мучу тварь тем, что не употребляю ее к хвале Божией.

Почему собственные мои члены возопиют против меня если их оскверню; ибо они могли быть сосудами чести Божией. Когда же окружающая меня материя беспрестанно стремится возвышаться, то, конечно, стремятся к этому и духи. Итак, бессмертный дух мой! как возвысился ты, т. е. более ли ты служишь к прославлению Бога каждый год и каждый день?

20-е («Сей мимотекший день сколь худо я провел! По ложному пути, не внемля глас Твой, шёл»)

Сей мимотекший день сколь худо я провел!
По ложному пути, не внемля глас Твой, шёл.
—
О, дабы я пылал от стыда и глубоко в сердце ощущал, что есть грешник! Это есть некоторый род Богохуления, когда почитаешь себя свободным от всяких пороков. Святый Боже! Существо совершенное! непостижимый для меня Образец! коль скоро о Тебе помыслю, то постыжусь лучших добродетелей своих. Все мои совершенства тогда сжимаются, как лист, ядовитою росою омоченный. Покаянная вечерняя молитва необходима для меня; без нее засну, как глупец и преступник.

Если ныне и думал я благо, то не доставало только, может быть, соблазна к злым помышлениям. Если изгонял я из сердца своего какое-нибудь злое намерение, то предвидел, может быть, вредные оного следствия. Если я подлинно поступал добродетельно, то сколь туга, сколь несовершенна, сколь наградолюбива была добродетель моя! Доколе будут все действия мои ознаменованы одним самолюбием? Когда буду действовать из любви к добру, из благодарности и ради Тебя, Творец, Господь и Отец мой? Неужели только страх и принуждение будут все править мною? О дабы чувства мои в служении Богу хотя отчасти были столь живы, сколь живы бывают оные в служении самому себе! Только отчасти? – Таковое желание постыдно: но не постыднее ли, если и оно не от сердца происходит! Неужели пот мой, кровь и слезы мои всегда в угодность земле литься должны, которая при всем том ежегодно против меня ожесточается?

Ты же, милостивый Боже! не требуешь таких горестных жертв. Радостную слезу, выроненную при воззрении на дела и пути Твои, примешь Ты милостиво и щедро наградишь. Но глаза сухи, не взирая на то, что со всех сторон окружает меня восхищение и небо – какой же я грешник, столь мало Тобою радуясь! Ангел, который бы к Тебе хладен стал, был бы извержен из неба: хладный Христианин недостоин обитать на прекрасной земле этой. Но куда изгонит меня некогда гнев оскорбленного Бога моего?

Час смертный! неизбежное для меня время! распростирай почасту тысячи ужасов твоих перед моими не померкшими еще глазами; ибо коль скоро померкнуть они, то не увижу ни пристани, ни берега. Когда восклицаю в пьянстве грехов, тогда внушай мне молитвы, которые, заикаясь, буду произносить при смерти моей! Когда стану надуваться подобно павлину, распускающему перья свои на сиянии солнечном, тогда покажи мне картину преклоняющейся главы моей на смертной подушке, которою может быть доска или полевой камень. Час смертный! угрожай мне и стенай страшно в приближении ко мне, когда я улыбаюсь в приближении ко греху. Но чего требую от тебя! ты жестокой мучитель, а у меня есть вернейший Увещатель.

– Господи Исусе! умилосердись надо мною, не оставляй меня в заблуждении, сведи меня с распутий моих, и просвети Словом Твоим детский разум мой, дабы мог я небо предпочесть земле. Исправь сердце мое, дабы двузнаменательные действия свои не называл я добродетелями. Еще могу быть мудрее и благочестивее: этому надлежит исполниться в эту же минуту; ибо через час могу уже заснуть. Сокрой же, сокрой навсегда все грехи мои: впредь намерен Тебе служить ревностнее. Господи Иисусе! я не отступлю от Тебя, доколе не благословишь Ты утомленного странника, который уже скоро заснет.

21-е («Летят пернаты дни; ко гробу приближаюсь; я должен умереть – но смерти удаляюсь!»)

Летят пернаты дни; ко гробу приближаюсь;
Я должен умереть – но смерти удаляюсь!
—
Император Карл пятый отказался в 1555 году от правления, за три года до смерти своей, дабы в некотором роде уединения приуготовиться к смерти. Незадолго до конца своего, будучи совершенно здоров, велел он отправлять погребение свое. Он смотрел на гроб, несомый мимо него и окруженный восковыми свечами и печальными служителями. Эта трагедия была столь трогательна, что ни один из присутствовавших не мог удержаться от слез.

Я сложил с себя нынешнее правление мое, сижу здесь в уединении и дожидаюсь сна, некоторого рода смерти. Теперешняя моя одежда пристойна более ко гробу, нежели к собранию: я буду праздновать погребение мое.

Я умер. – Отеревши смертный пот, возьмут меня за руки и за ноги и положат во гроб. Всего усмирительнее явление это, и тот не может быть гордым, кто иногда приводит оное себе на мысль. Какое смятение между домашними моими! С какою безмолвною скорбью или с каким стенанием устремляют они на меня неподвижные глаза свои, как бы имели причину сожалеть о мне! Бедные оставленные! смотрите более на себя нежели на меня; ибо теперь со всех сторон для вас соблазн ко греху. Наилучшие из вас могут теперь впасть в идолослужение, приписывая мне, бедному грешнику, Божественные свойства. Самые слезы надобно весить на весах золота.

Но, может быть, умру я между чужеземцами, которым умирание мое слишком долго покажется, и которые хладнокровно поспешат со мною к могиле, чтобы оттуда идти на пир! Тем беспристрастнее могут они судить. Да и в самом деле каждой из них сказывает свое заключение. Древним Египтянам отказываемо было торжественное погребение, следственно, по их учению, и всякое будущее блаженство, если кто-нибудь после их смерти приносил на них справедливую жалобу. Удостоился ли бы я могилы если бы зрители вокруг гроба моего могли против меня свидетельствовать? Однако ж благопристойность велит им молчать в мире этом. Но я желал бы, чтобы они пожертвовали мне тогда нежною слезою. Чужеземцы проливают слезы? Для этого потребно разума и добродетели более, нежели для пролития в сражении крови их, или для сделания их рабами своими. И я намерен стремиться к этому истинному умножению благ моих. По крайней мере ни один добрый человек не скажет: хорошо, что он умер! над могилою моею должен еще друг человечества проливать слезы и ощущать стремление к небу.

– А о Тебе и не вспомнил я при празднестве погребения моего, Бог и Искупитель мой! Не вспомнил, хотя все прочие приуготовления суть только малости. – Язвы Твои суть одни только безопасные и великолепные места для вечного успокоения.

В последние часы Ты силу мне подай,
Чрез язвы крестные яви мне путь в мой рай.

22-е («О, Боже! Обнажи Ты лесть мою пред мною, да возмогу я быть знаком с самим собою»)

О, Боже! Обнажи Ты лесть мою пред мною,
Да возмогу я быть знаком с самим собою.
—
Лицемерие везде презирается, но при всем том есть оно почти всеобщий порок. По большей части люди любуются своими пороками, притворяются против себя в телодвижениях своих и бывают рады, что самих себя могут обманывать. Три рода лицемеров, самих себя обманывающих.

При наглых преступлениях говорить себе беспрестанно похвальные речи и всякий мерзостный грех прикрывать ослепительными румянами, есть лицемерство грубое. В таком-то положении находится всякий буйный человеке. Он болтает, шутит и прыгает: можно ли поступать так, будучи величайшим преступником пред Богом? Будет ли радостно восклицать и прыгать осужденный, которому завтра надобно потерять голову? Иное знатное собрание пришло бы в великой ужас, и как бы от привидений все разбежались, если бы сердце всякого обнажилось. Мало таких случаев, в которых бы добродетельнейший человек дерзнул тихонько похвалить себя за действие свое, а грубейший грешник хвалит себя всегда и громко!

Тоньше уже то лицемерие, когда себя хотя и не совсем закрывает от глаз своих, однако ж рассматривает только с одной стороны. Разумеется, что для этого избирается самое выгоднейшее место. Делание и неделание составляют эти две стороны. Что я не делаю злого: хорошо, но делаю ли я противоположное добро? Порок с добродетелью так близко сходятся, что по этой промежуточной черте ни один человек ходить не может. Я не отнимаю ничего у ближнего моего и ничем его не обижаю: это такая межа, на которой нельзя стоять без закруги, не говорю уже, ходить. Если ближнему ничего не даю, не служу ему, не подкрепляю, не радую его: то всеконечно отнял я у него ту помощь, которою на этот конец Бог снабдил меня. Что, если бы мать была так равнодушна против младенца своего, что не оказывала бы ему ни добра, ни зла? О вы, лицемерствующие Христиане, хладно обходящиеся с ближним вашим, так как бы он был не одной с вами крови! в оный день снимется с вас личина, и на судилище представлены вы будете, как братоубийцы! Не только запрещения, но и повеления Христианства происходят от Бога.

Наконец, тончайшим образом себя обманывают, когда собирают сокровища добродетелями своими, которые при точнейшем рассмотрении окажутся ложными монетами. Не одежды добродетели, но сердца требует Религия. Можно сделать десять добродетельных дел, которые всякий таковыми признает, кроме Всеведущего; и основательно испытавши найдешь, что все десять проистекли из сокровенной нечистоты. Честолюбивый полководец не только дает сражения, но часто и милость оказывает неприятельским землям. Он одаряет город, но он и разорил бы его, если бы по расчету его хотя несколько увеличило то славу его. Сколько построено церквей, покрыто алтарей, наделено девиц, одарено бедных, громко пропето духовных песней, сделано смиренных телодвижений и посещаемо было поучительных мест по гордости, корыстолюбию, прелюбодеянию, пьянству, скуке, обману и хитрому коварству! – Кто думает стоять, тот берегись упасть. Лицемерие лечит болезни души нашей только мнимо; но сокровенное зло тем ужаснее вдруг является.

Кто есть я, Боже мой, как исследует мысли мои в первом их образовании! – Ах! страшусь, что и я не совсем свободен от лицемерия. Ты же враг лицемеру. Я совсем погибну, если, имея и здесь довольно врагов, не буду иметь на небесах друга. Прости, умилосердись, исправь меня, научи осторожно жить и тщательно беречься порока и мнимых добродетелей. По крайней мере теперь молитва моя и намерение мое не будут лицемерить: Господи Иисусе! только из любви к Тебе и ближнему моему будут впредь истекать добродетели мои!

23-е («В ночь наступающу спокойствие мне дай;  а от влияний злых, о, Боже! защищай»)

В ночь наступающу спокойствие мне дай;
А от влияний злых, о, Боже! защищай.
—
Без защиты Твоей, Боже мой, предстоит мне ужасная ночь. Я, бедный человек, не могу без Тебя ни спать, ни бдеть, ни жить, ни умереть. Утомиться я могу, особливо при теперешних жарах; но если Ты не укрепишь меня во сне, то я с внутренним трепетом пробуждаюсь, и есть либо бедная тварь, или лучший человек, будучи в то время более отделен от мира и более принадлежа Тебе. Кто на одре своем тщетно ищет сна, тому открываются по большей части златые жилы спасительных размышлений. Ночью растут и зреют плоды земли и – благие мысли лучше, нежели в иное время.

Правда, что пробуждение ночью весьма тягостно и утомительно; однако ж благость Божия и в этом видна. С какой премудростью и любовью заключил Он слух мой, которой хотя и внимает каждому звуку, каждому удару часов, однако ж не близко подводить его к душе моей! Быть во сне совсем глухим, весьма бы для нас опасно было: только Всемудрый мог определить степень слуха нашего во сне. Тихий дождь не прерывает сна нашего, но прерывает его страшный удар грома. В таком состоянии бывают и прочие наши чувства. Рассвет также не будит нас, но яркой свет или огонь проницает наши затворенные веки и предостерегает нас от опасности. И то также чудно, что мы в определенный час просыпаемся и часто точно узнаем, которой тогда час. Какое же у нас для этого мерило? Боже мой! сколь непонятен человек самому себе!

Слишком крепкий сон или слишком тихий есть преступление учреждений Божиих, и по большей части бывает следствием худого воспитания или нашего беспорядка. Беспрерывный сон есть величайший дар Неба, нежели беспрерывный ряд предков. Матери, кормившие прежде детей своих собственною своею грудью, по большей части лишаются дара сего без возблагодарения от мужей и детей своих.

Пробуждение наше бывает не случайно; только грехи, болезни и старость обыкновенно будят нас, или внешний шум. Бог употребляет средство это во благо наше, и открывает у нас во сне слух наш, дабы слышали мы раздающийся глас: Адам! где ты? Это посредственное состояние между жизнью и смертью может употреблено быть с великою для нас пользою. Все вокруг меня молчит и спит, или вижу прошедшие и будущие годы, перед затворенными очами моими вокруг носящиеся. Не есть ли то призыв научаться исчислять время? Если тогда кажется мне час столь долог, то для чего же трачу его днем в зевании?

– Если можно, Отче мой! то даруй мне в нощь эту сон беспрерывный. Сотвори, да покаюсь, прервавши сам бальзамический сон жестокими страстями, жаркой и излишней пищей, или другим безумием. Но если разбудят меня густеющие соки, ожесточенные и трущиеся внутренние части тела, или летний жар, гром и другие причины: то даруй мне терпение и желание заниматься Тобою. Под кроющей рукою Твоею спокойно погружусь теперь в дремоту; а когда проснусь, то да размышляю о Боге, небе и вечности.

24-е («Велик есть человек, но сам себя не знает; теряя сам себя, и Бога он теряет»)

Велик есть человек, но сам себя не знает;
Теряя сам себя, и Бога он теряет.
—
Высокое достоинство человека всего менее уважается самим человеком. Бог сотворил его по образу Своему, даровал ему в Искупители Сына Своего и взирает на него со благоволением. Ангелы радуются его покаянию, и высшие небесные духи занимаются, может быть, человеком чаще, нежели он собою. Не вложил ли Бог в безрассудных животных некоторого уважения и повиновения к нам? Один только человек может усмирить слона; слабая рука отрока может править ржущими конями, и самые хищные звери только величайшим голодом принуждаются нападать на человека, и в таком случае страшатся они малейшего сопротивления, даже голоса и глаз его. Если можно засветить огонь, то он совершенно безопасен.

Только корыстолюбие и любочестие заключили сперва человека в оковы, пролили кровь в неправедных и варварских войнах, попрали ногами ближних, и теперь еще сковывают Арабов и пленных, чтобы продать их в скотские работы. Ценить человека только по одному телу его или по теперешнему его состоянию есть почитать необделанный диамант за простой камень и бросать его. Наследника Монархии, спящего еще в колыбели, не смеем мы по теперешнему беспомощному его состоянию обижать и презирать; ибо дерзость наша с трепетом падет под будущим его величием.

Сан человека всегда выше сана королевского; ибо этого не будет уже тогда, когда оный будет играть славнейшую роль. Короны в прах превращаются, но не превращаются в прах человеческие души. Огонь солнца может угаснуть, но дух мой пребудет во веки веков. В какое благоговейное изумление приведен бы я был самим собою, если бы знал себя теперь и если бы узнал, каков я буду после тысячи миллионов тысячелетий!

Исчислите, что может человеческая душа, сущая вечно в обхождении с Богом, скоро после смерти обогащающаяся такими познаниями, что величайшие наши ученые суть против нее ученики, и это море познаний вечно распространяющая; душа, украшающаяся добродетелями, прекраснейшими и прекраснейшими – исчислите, что и сколько может такой прославленной дух думать и сделать в вечности! – И этому духу, заключенному может быть теперь в каком-нибудь Лазаре, думаете вы удовлетворить хлебною коркою или медною монетою? И этот дух будет всегда нем и не и не призовет на вас мщения? И этот к стольким божественным свойствам определенный дух должен только работать у вас в рудниках? И этот бессмертный человек должен молчать, ползать, алкать, потеть и обагряться кровью для того, что он в минуты жизни этой был беден? Но семизвездие можете вы впрячь в карету свою скорее, нежели заставить человека вечно служить себе. Он должен вечно служить Богу и светить, как солнце и как звезды всегда и вечно: это достоинство его! если он захочет.

– Сын Божий! Царь царей! Друг и Брат мой! только грех посрамляет благородство мое. Кто дерзнет и с самым низшим из искупленных Твоих обойтись худо! Ax! к сожалению, поступал я так и не достоин сна, Тобою мне предлагаемого. Прости и сохрани меня верным добродетели: по прошествии тысячи веков велелепно выражу я ту мысль, которую теперь только темно ощущаю, мысль, что я человек!

25-е («Велик Создатель наш! ночь кротко возглашает: в ней свет Его, любовь бесчисленно блистает»)

Велик Создатель наш! ночь кротко возглашает:
В ней свет Его, любовь бесчисленно блистает.
—
За шесть месяцев перед этим, были ночи вокруг нас пусты и страшны, и каждая тварь скрывалась, боявшись замерзнуть. Теперь летняя ночь спорить о преимуществе с днем, по крайней мере у знатнейших людей, которые весьма нежны в выборе между благодеяниями Божьими.

Жар везде прохлаждается, и для этого и небо, и земля соединяют росу свою. Сколь же премудро все размерено! Ночи теперь уже часом длиннее, нежели за месяц перед этим: но тогда и не столь жарко было. В каникулы не надлежало ночи быть самой короткой, а солнцу быть прямо против головы: иначе мы бы обессилели от жара. Но и для жатвы нужны теперь долгие ночи: Господь все сотворил благо.

Зимние ночи подобны уединенному замку, а летние многолюдному столичному городу: везде жизнь и великолепие. Кажется, будто бы Творец гораздо приблизился к стране нашей, и того-то ради все исполнено Его служителей. Самый терновый куст питает теперь знатные семейства; над землею и под землею, на древесных вершинах и каменных расселинах все гости, которые по прошествии некоторых месяцев отчасти опять оставят нас. Сколь чудесно! Высиживающая детей птица приготовляет теперь пищу, которая за несколько тысяч миль отсюда будет съедена. Хлебная мышь насыпает себе магазин и отгоняет наконец корыстолюбиво и неблагодарно самку свою, которая однако ж находит другую дорогу к этому запасу. Но когда бедный прогоняет хищную мышь, найденный запас достается в добрые руки. Обладатель пашен не мог ни с чем расстаться, но Провидение нашло средство помочь бедному, не допустивши его до кражи.

Сколь кратко теперь молчание в Натуре! Когда все спить или молчит, тогда кричит еще меланхоличная стрекоза, дабы подать повод глубокомысленному к размышлению о искусном произведении сего шума крыльев, или о чудесных намерениях Божиих при столь различных тварях. Для кого кричит всегда одно твердящий сверчок?

Смуглый жнец, кажется, столь же мало спит теперь, как и перепел. Терпение и работа его для всех зевающих Христиан есть колкая укоризна. Не могли ли бы мы и царствия небесного достать силою? Наполненные житницы и пустое сердце суть знак позора. Приятная летняя ночь и бесчувственная душа вводят в преступление. Не все земли имеют прелестные летние ночи: в восточных и гористых странах они столь холодны, что не позволяют прогуливаться.

– О, дабы любовь Твоя и премудрость, ныне настолько явные, прилежно мною были рассматриваемы! Источник всякой благости! насколько блаженным творишь меня! Жаворонки и перепелки, которых голос столь неутомим к славе Твоей, должны ныне уступать гнезда свои на житницы наши, и в этом случае по большей части примечаем мы только то, что жатва могла бы лучше быть. Долготерпеливый! хотя бы все не познавали Тебя, но я буду радоваться славным даром Твоим, и скажу: слишком много даровал Ты, недостоин есть всего милосердия Твоего и всей верности Твоей! – Но из глубины ли сердца скажу сие?

26-е («Глас Божий таинствен: сего не устрашися. Не может разум твой объяти Божество»)

Глас Божий таинствен: сего не устрашися.
Не может разум твой объяти Божество,
Конечное в себе имея существо.
По Слову Божию всечасно жить стремися:
Тогда воскреснет ум, сокрытый внутрь тебя,
Познанье принесет, сколь разум твой есть тесен;
Бог, неприступный Свет, явит в уме Себя,
И в Слове смысл Своем отверзет прост, чудесен.
—
Верую в Бога Триединого, но понятия мои об этом суть темны, и вероятно впаду в заблуждение, коль скоро захочу изъяснить их. Верю, что существуют Ангелы и диаволы, но без сомнения представляю их себе иначе, нежели каковы они в самом деле. Верую, что Иисус Христос был истинный Бог и человек, только соединение обеих натур для меня непонятно. Верю, что Святой дух творит меня новым человеком через Крещение, Слово Божие и Вечери: но спрашивается, как это происходит? Вкушаю тело и кровь Искупителя моего: но и в этом случае покоряю рассудок свой вере. Уверен я, что Бог свят и есть самая благость, но по тому самому и не понимаю попущения столького зла. Верую во святую Христианскую Церковь и общение Святых: но могу ли для этого осуждать всех язычников, жидов и турок? Верю воскресению плоти и жизни вечной, но –

Я есть слепец. Прости мне, непостижимый Боже, если мое исповедание веры недостаточно, или если собственные понятия мои о всех этих членах веры не суть истинны. Слова Твоего довольно для моего блаженства. Покайтесь и веруйте во Евангелие, т. е. и вы, добродетельные, исправляйтесь более и более, и, сделавши все, не переставайте себя почитать бесполезными рабами, и Спасителя ищите. Это да будет и пребудет основательным столпом веры моей.

Отдай мне, сын мой, сердце твое: повелено сделать это, а не таинства испытывать. Жертвы, Богу угодные, суть о всяком грехе скорбящий дух. Ты, Боже мой, не презришь скорбящего и сокрушенного сердца. Остроумие и наука спорить не исправляют сердца; и если оно не питает пламенной любви к Богу и ближнему, то если бы говорили и языками Ангельскими, есть бряцающая медь и звенящий колокол. Заблуждения разума не будут снисходительным Судьей наказаны так строго, как пороки сердца; ибо предписания этого яснее предписаний оного, и оскорбляют других людей. Ложные мысли могу взять с собою в могилу? но неправедные действия сообщаются другим, подобно удару электрической машины, и будут некогда вопить над гробом моим. Детская вера Богу приятнее, нежели ученая система. Мы идем с Библией до тех пор, пока только идти возможно с нею, и останавливаемся, где она нам не светит. Мы ищем и исследуем в Священном Писании, но никого не заставляем силой принимать мнений наших.

«Жертвующий благодарением прославляет меня; и это есть путь к спасению». – О, Иисус! Ты все знаешь, знаешь, что я люблю Тебя. Учения Твои и Божественная Твоя заслуга будут путем моим, по которому всегда шествовать буду. Стану без всяких предубеждений испытывать истину, остерегаясь впасть в заблуждение. Если чисто сердце мое, то и разум мой чист будет; но наоборот сказать этого нельзя. В здешней нижней школе нельзя всему научиться: здесь надобно верить, а там созерцать.

27-е («В местах, где смерти нет, я к Богу возглашу: все благо сотворил! Сам благ Ты бесконечно!»)

В местах, где смерти нет, я к Богу возглашу:
Все благо сотворил! Сам благ Ты бесконечно!
Найду и друга там, которым здесь дышу,
И буду с ним блажен в жилищах Света вечно.
—
Если бы ближний был только сопроводителем нашим на этом сухом пути жизни, то учтивая уклонка, низкие поклоны, провождение времени, да и много уже, если предложение пищи, составляли бы все то, что бы мы для него сделать могли. Тогда самая тесная связь наша была бы только однодневною дружбою, сведенною в почтовой коляске. Но мы вечные сообщники, друзья, братья: итак, холодные учтивости не много значат.

Оскорбленный преследует оскорбителя своего и в самом аде; подкрепленная добродетель благодарить нас за это и в вечности. Все здешние суждения о делах наших краткозрящи, противоречат одно другому и через двадцать четыре часа забываются. И при всем том тамошняя связь наша с ближним столь мало нами уважается! Мы трепещем перед сильным злодеем и не думаем о том, что он скоро будет навсегда отлучен от нас и приведен в трепет блаженством нашим. Но оный честный человек, которого благодарим мы так гордо, ибо все платье его не стоит камзола нашего – этот человек будет нашим товарищем во всех мирах Творцовых. Что же такое будут тогда моды и чиноположения сынов земли? Александр малый и Ир, или Лазарь великий! Королевские короны будут тогда столь же дороги, сколь дороги бывают деньги на пустом острове.

Я знаю более тысячи человеков: ценил ли я их когда-нибудь надлежащим образом? Кого и сколько из них найду и там любви достойными? Худа здешняя дружба, основывающаяся только на обедах, соседстве и гражданских связях! Тот единственно друг сердца моего, кто и по прошествии миллионов лет таковым еще быть может. Кто в вечности не со мною, тот против меня. Может быть брат или сын мой будут там недостойны взора моего, а благочестивый нищий заплатит мне, может быть, бедную милостыню мою вечною в восхищении плавающею дружбою. Что же такое, когда мы говорим о человеке: физиономия его для меня несносна, о человеке, который может быть вечным и любезным моим сотоварищем!

По сему правилу буду отныне рассуждать о людях. Обхождение мое со злочестивыми должно быть с осторожностью ограничено, сколь бы ни тонка была кожа их, сколь бы ни богат был стол их, сколь бы ни сильна была защита их. Но вы, вы, которых некогда найду пред престолом Божиим! вам отдаю всю любовь мою, все мое почтение. А понеже капитал наш отдаем мы в самые вернейшие руки и с самою большею лихвою, когда заблуждающегося приводим к Богу: то светом добродетелей своих буду освещать друзей моих. Если одну только душу спасу от осуждения – какую же несказанную благодарность будет питать ко мне этот блаженный дух во всю вечность вечностей!

– Вечный Друг человеков! Боже и Спаситель мой! каких друзей, от Адама до последнего рода человеческого, приобрела мне кровь Твоя! Постараюсь уподобляться Тебе и собирать для вечности. Там наживу и нынешний день, ибо дела мои пойдут за мною. Скоро закроет мне здесь нежный друг глаза, а еще нежнейший примет меня там.

28-е («Я странник на земле, и гость здесь обитаю; спешу в отечество: его искать желаю»)

Я странник на земле, и гость здесь обитаю;
Спешу в отечество: его искать желаю.
—
Счастье, сила и преимущества человека основываются по большей части на разуме его. Почему сложность здешнего благополучия была бы более, если бы рассудок не слишком тесно ограничен был. С другой стороны, сказать можно: где много знаний, там много и горести. Звери и глупые люди всех менее печалятся; но более ли всех (спрашиваю) и радуются?

Не будем спорить, но почтим мудрую благость Бога нашего, отвешивающего тварям Своим все весами Божественными. Если бы верная дворовая собака имела более душевных сил, то стала бы завидовать постельной собачке, лежащей на мягком тюфяке; при первом случае сорвалась бы она с цепи, бегала бы вокруг, не зная никакого господина, и во всех домах и кухнях была бы за то бита. А если бы, напротив того, не было у зайца столько хитрости, чтобы укрываться от людей, собак, лисиц, хищных птиц и других врагов, посредством логовища, обманывающих и утомляющих врага прыжков, перемешивания следов своих в снегу: то этот род зверей скоро бы у нас перевелся. Не так же ли мудро назначены и пределы разума человеческого? – Конечно.

Если бы они обширнее были; если бы мы могли идти в опытах наших в десять раз далее, нежели теперь: то это послужило бы к несчастью нашему. Мы бы еще более влюбились в самих себя, стали бы и для себя, и для других делать менее, и подвергались бы тем большему наказанию, если бы забыли Бога. Астроном исчисляет обращение созвездия: если бы мог он вычислить и кружащиеся заключения своих милостивцев, или клиентов, то получил бы отвращение от земли. Страшен бы был тот врач, которой бы всех больных спасал от смерти; ибо иногда против одного голоса требуют смерти сто. Если бы задолго прежде узнавали, каков будет год, следственно могли бы вычислять дороговизну и дешевизну: то не хорошо бы нам было. Предузнавши град, разрыв облаков и совершенного неурожая, не принялся бы поселянин в орало и не знал бы, что делать. Напротив того, лихоимец откупил бы все пашни на предстоящую дороговизну; и если бы разумел совершенно истреблять мышей и хлебных червей, то бедный совсем бы изможден был всегдашним недостатком или скотскою работою.

Если бы пределы разума были теснее, то мы бы и от этого несчастливы были. Посмотрим только на дикие народы, которые не умеют ни читать, ни писать: увидим, что подлая злоба, всякие скверности и безбожие там царствуют. О, вы, силящиеся унизить нас до скота и хотящие лучше приписать разум кровяным шарикам нашим, нежели нашему духу! величайшие мужи наши, которые по большей части гипохондрики и имеют кровь дурную, опровергают вас и спасают честь человечества. Я покланяюсь невидимому Господу, имею совесть, простираю взор свой за могилу: до этого не доходит ни борзая собака, ни лошадь, ни слон. Душа наша величественна, и нам бы надлежало иметь весьма мало опытов, весьма бы мало надлежало размышлять нам, если бы мы по уверению захотели низвергнуть ее в один класс с душами зверей. Исчисленное солнечное затмение; писанное в Европе письмо, разумеемое в Азии и Америке, а для всякого другого непонятное; картина, поэма, музыка, правящая склонностями человека – я человек, и благодарю Тебя, Боже мой, что я сотворен столь чудесно! Ослабляя или чрезмерно напрягая разум свой, поступаем противно намерению Твоему: глупость, сумасшествие, суеверие, вольнодумство, суть плоды того. Конечно, не без мудрого также намерения дал Ты каждому человеку более или менее познания. Каждый должен тебя искать и найти с отвесом или кормилом; а когда и как нашел Тебя, доказать делами. Перестав бояться Бога, получаешь не человеческой разум, т.е. слишком великий или слишком малый. Разумен ли я?

29-е («Могу ли силою своею что творить? О, Боже! даруй мне благое возлюбить»)

Могу ли силою своею что творить?
О, Боже! даруй мне благое возлюбить.
—
И пределы силы человеческой достойны нашего внимания. Человек столь силен и столь бессилен, что трудно решить, которое из этих свойств существеннее принадлежит ему. Он есть половина пути от ничего к Божеству.

Натура не повинуется нашим замыслам; она делает нам (если так сказать можно) комплементы, но служить не хочет. Мы не можем теперь принудить ее произвести тюльпана; а хотя в теплицах и можем eё заставить, посредством огня и воды, произвести плоды свои несколькими месяцами ранее, однако ж плоды эти бывают ею только до половины выработаны. Соловей совсем теперь не поет для нас; скорее могли бы мы подкупить врагов наших польстить нам.

Когда собственную свою силу испытываю, то нахожу себя загадкой. Даже половиною членов своих повелевать не могу. Легче мне образовать рубин из самой глубокой рудокопни Бразилийской, нежели нарыв из легкого моего. Скорее простыми глазами могу пересчитать звезды, нежели окружающих меня врагов моих. За сто лет вперед могу предузнать солнечные и лунные затмения, но не могу узнать, каков будет для меня завтрашний день, счастливы или несчастливы будут дети мои – так далеко не простирается разуме человеческий.

Господь есть Бог, и нет иного! Он уступил нам, сотворенным по образу Его, некоторую частицу правления на земле; но главное удержал для Себя, подобно правителю, сажающему из любви малолетнего сына своего подле себя на престоле. Вечная премудрость и благость сообщают нам силы наши. Последняя дала, а первая нас ограничила. Самая безопасность наша и наше благополучие требовали этого. Если бы могли мы реки переводить через горы и давать им другое течение, то слабейший, но при всем том поставленный предметом зависти сосед наш, лишился бы судоходства и пришел в нищету. Если бы рабы могли служить без сна и пищи, то многие господа до смерти бы замучили их. Язычники баснословили о исполинах, хотевших взять приступом небо: эта басня целит на нас. Мы бы с радостью стали одной ногой на солнце, а другой в океан: но стали ли бы мы тогда усердно молиться?

– Благодарю Тебя за то, Всемогущий, что бессилие нудит меня приближаться к Тебе, когда и разум с волею не хотят того. Теперь должно мне Тебя смиренно призывать еще; ибо желаю спать, а этой малости никто мне даровать не может, кроме Тебя. Смертный сон всегда в моей власти; но дабы в надлежащее время заснуть и до утра лежать спокойно, для этого повергаюсь пред престолом Твоим. О, Ты только един могущий даровать жизнь и сонь! (смерть и сновидения, конечно, сам могу даровать себе) прими меня, слабого, в отеческую Твою защиту, и укрепи в различных моих слабостях! Сильнейший человек есть тот, который Бога детски обо всем просит.

30-е («Зрю мерзким сердце я и полным зла мое; и безобразие не вижу все свое»)

При испытании себя, когда бываю,
Зрю мерзким сердце я и полным зла мое;
Но не глубоко я в него свой взор вперяю,
И безобразие не вижу все свое.
—
Ночь наступает. Здесь, в тихом уединении, слышимый только Богом и собою, поставляю себя между Богом и вами, дражайшие мои и купно мерзостнейшие. Правда, что вы мои собственные: но не должен ли я стыдиться вас пред миром? Сколько денег, пота, чести, здравия и совести потрачено мною для воспитания вашего, чтобы после водить вас, всегда разрумяненных и разряженных, во все собрания! Не старался ли я иногда при всей гнусности вашей защищать вас, как бы бытие и все счастье мое от вас зависело? Но скажите мне, неблагодарные, что я воспитал в вас себе? Вы уже лишили меня многих приятелей, многих веселых дней и спокойных ночей. Без вас был бы я здоровее, богаче, лучше, любезнее Богу и человекам; но коварство ваше и ласкательство довели бы меня, если бы я не всегда остерегался, до темницы и эшафота. Все еще не могу разрушить многолетнего заговора вашего: чаятельно не известен мне еще начальник, но теперь должны вы мне объявить его.

Итак, кто глава ваша, вы, любимые грехи мои? Верно, есть между ними такой, которой всех чаще меня обманывает и под видом честного человека и испытанного друга ставить мне сети за сетями. Со всею моею славимой прозорливостью, кажется, что еще не знаю врага этого в лицо, ибо иначе стал бы я остерегаться. Благоразумие научает, что надобно только схватить предводителя, а после того вся эта лишенная бодрости толпа разбежится. Но – самый мудрый, осторожный и праведный Христианин, во всю жизнь должен трудиться, чтобы сделать важное это открытие. Слишком легко ласкаются взять в плен полководца, но берут одного рядового из толпы. Иной думал, что расточительность есть главный враг его, и оставил потому вместе и ее, и мир, пойдя в монастырь: но он охватился, и гордость нашла себе в одежде орденской хорошую, хотя и переменившуюся, пищу. Коварно радуется тогда любимейший грех, что по ложному его доносу другой грех лишен наследства, а он тем богаче воспитывается. Я слишком снисходителен, говорит иной злой господин; всякий почти плут уверяет нас, что у него только один порок, а именно добросердечие; да и самые на торжище молившиеся фарисеи только от Иисус узнали, кто они были.

– Научи же и меня, Искупитель мой, кто есть я в Божественных очах Твоих. Корыстолюбие или расточительность правят мною? Честолюбие или подлость одушевляют меня? Не хочу ли я небо приобрести собственными заслугами своими или получить его без всякого достоинства? От жестокости ли моей страдает ближний или от безрассудного мягкосердия? В приеме или в выдаче денег более погрешаю? Слишком ли много или слишком мало пекусь о теле моем? Строгий ли судия дел ближнего моего есть я или беспечный Левит, оставляющий лежать всякого, им находимого? Слишком ли упрям я в рассуждении моды и благопристойности или слишком обезьянствую? А наконец, суевер ли я или неверующий (ибо как верую, так и поступаю)? Всеведущий Сердцевидец! увещай меня вместо самого меня. Все эти пороки составляют еще только передовое войско; некоторые из них, конечно, домочадцы мои: но которые именно, и кто из них первый? Прежде сна посвящу этому столь для меня необходимому испытанию несколько еще минут. Боже мой! даруй мне для этого дух строгого рассмотрения и бодрость.

31-е («О, Пастырь душ и Царь, возлюбленный Спаситель, прощающий грехи и злобу нашу нам!»)

О, Пастырь душ и Царь, возлюбленный Спаситель,
Прощающий грехи и злобу нашу нам!
Ты, клятвы смертныя и ада Победитель!
Услышь моление мое, Иисусе Сам.
—
Месяцем грешил я дольше, и в долговом списке моем много печальных отделений. Горестный счет при конце месяца! Многие грехи развернулись в этом жарком месяце, которые не могли бы произведены быть мною в декабре. О, если бы первое число этого месяца возвратилось ко мне! Тогда еще многие слова не сказаны были, и тысячи мыслей не приходило в голову, которые теперь отягощают отчет мой пред Богом и ближним. Сколько ядовитой травы посеяли действия мои, которая теперь растет явно и скрытно, подо мною и надо мною, на небе и на земле, и если я беспечен буду, то разродится ее множество. Я давал рукам других людей дело; но и в духовной части их производил добрые или злые впечатления.

Я потерял день, сказал добродетельный Император Тит: Боже! умилосердися надо мною, если потерял я день этот. Дни столь долги и ясны, воздух и земля столь исполнены жизни, что один вестник за другим спешит призывать меня к небесному Царствию. Бальзамические стоги сена; ложу подобные хлебы, кровь услаждающая вишня и сердце укрепляющая земляника; поле, покрытое горохом, которого стручки смиренно наклоняются к ногам моим; вода, приславшая к нам на стол разные роды чад своих, которых она во время зимы тщательно скрывала под камнями и корнями: ах! или перестать считать, или один этот месяц до слез постыдит неблагодарность мою! Не превратились ли эти благодеяния Божьи отчасти в плоть и кровь мою? Голубенок, цыпленок и другие твари хвалили по-своему Творца: сделавшись же теперь частью меня, должны они молчать? Тело мое состоит из тварей, прежде Бога прославлявших, а я обращаю его на служение греху? Итак, для злочестивого самое мясоядение есть грех, и все для него грех.

– Я мерзостен, а Ты праведен: но Ты, Спаситель мой, призываешь меня, а я сердечно покланяюсь Тебе. Хотящий исправиться хорош пред Тобою: почему и я еще не есть отверженный, ибо обещаюсь (буди окончившийся и наступающий месяц свидетелем!), обещаюсь в августе и во всей прочей жизни моей думать и действовать благочестивее, нежели доселе. Этим обновляю союз крещения моего, заключаю с благодарением месяц, а некогда надеюсь блаженно заключить и здешнюю жизнь мою.