ПЕРЕЙТИ на главную страницу Бесед
ПЕРЕЙТИ на Сборник Размышления для возгревания духа…

1-е октября («Боже! коим жизнь имею и дыханье! Сподоби, чтоб я мог предаться весь Тебе, и волю не мою — Твою иметь в себе»)
2-е («Едино на потребу есть. Ах, даруй мне сего познанье»)
3-е («Когда бы не с таким искусством совершенным чудесные мои создал Ты очеса»)
4-е («Почто я сам себя отчаяньем терзаю, не зная и того, что мне полезно есть, Господь Помощник мне, почто я унываю?»)
5-е («Источник света! Ты причина сих чудес; к Тебе дух от земли и нощи воспаряет»)
6-е («О, Боже! искренность мне в сердце насади; дай к истинной любви охотное влеченье»)
7-е («Из Бога свет, любовь и сила истекают, в них твари жизнь свою и сущность почерпают»)
8-е («Земным посеянный, восстану я небесным, из плоти выйду сей духовным и чудесным»)
9-е («Когда и при вине огнь дружбы не являешь, ты хладен, сжат как лед и ад в себе скрываешь»)
10-е («О, Агнец Божий! Друг невинно утесненных»)
11-е («Бог все творение чудесно сохраняет»)
12-е («Ужасен грех! Страшись! сколь мал он не бывает»)
13-е («Что в здешней жизни я, трудясь, обресть могу, когда не к небесам путем ее бегу?»)
14-е («Хранишь меня, когда в нощи я засыпаю; Тобою я живу, Тобою и дыхаю»)
15-е («В кого я верую, Тот есть; Его я знаю, и вечный дух к Нему из праха возвышаю»)
16-е («Закон Твой в шествии путеводитель, свет»)
17-е («Все громы съединясь един составят гром, и купно возгремят пред Божиим судом»)
18-е («Ты милосердием мой дух преисполняешь»)
19-е («Мой дух тень счастия земного презирает, стремится в небеса, в них все обресть желает»)
20-е («Хотя в грехах кто утопает, спасать его Господь желает»)
21-е («Бог ведет, что есмь, что буду я, и чем, Ему предамся я всеискренне во всем»)
22-е («Господь обилие и скудость посылает: Он жребий каждого премудро назначает»)
23-е («О, Бог, живущий внутрь сердец! Прими мольбы и обожанье»)
24-е («Сей день мне небеса и землю предлагал, но я без действия день важный потерял»)
25-е («Во славу Божию я должен веселиться, но радость не со вне, извнутрь должна излиться»)
26-е («Я, падающий лист, в сей день совсем завяну»)
27-е («Ты в сердце весишь мысль, движенья замечаешь, слов следствия моих и дел всех исчисляешь»)
28-е («О, сердце! не скрывай себя в сгущенный мрак»)
29-е («Когда покоилось времен безбрежно море, тогда уж зрел меня в уме всесовершенном, я был перед Тобой, не вшедши в бытие»)
30-е («Спаситель всех детей зовете к себе, лобзает. Страшись и трепещи, кто чад сих соблазняет!»)
31-е («Нас каждый месяц здесь во всем переменяет, и день и каждый час ко смерти приближает»)

1-е октября («Боже! коим жизнь имею и дыханье! Сподоби, чтоб я мог предаться весь Тебе, и волю не мою — Твою иметь в себе»)

Боже! коим жизнь имею и дыханье!
Сподоби, чтоб я мог предаться весь Тебе,
И волю не мою — Твою иметь в себе,
Внутрь сердца вспламеня любви благоуханье!
—
Несколько миллионов братьев помрет в сей месяц, а еще больше станут немочь. Лист опадает, так как и многие слабые человеки! поля голы, сады стоят в разодранном рубище, и вся Натура лишается сил. Неугомонные птицы, подобно ласкательным лизоблюдам, оставляют нас при этой нищете, и самый любящий общество жаворонок, получает себе плату за свои песни на пшеничных полях, улетает и спешит в счастливейшие страны. Хотя и летают еще некоторые птички по лугам нашим, однако же пискливый их монотон изъявляет недостаток и нужду их. Так по прошествии хорошей армии остаются больные и утомленные, влачась жалостно по песку.

Вот качество сего месяца; и он еще за то требует платы. ― Печальные представления! расходы чувствительно умножаются. Надобно запастись зимним платьем, дровами и провиантом на несколько месяцев подобно мореходцам. Что это не есть малость, в том многие бы, живущие в избах, поклялись нам со слезами. Там отец, сидя при лучине, думает, как бы защититься от ополчения зимы. У матери катятся на груди слезы, которые младенец вместе пьет с молоком. Она не может их отереть, от того, что отогревает ему красные руки своими руками. Четырехлетний ребенок плачет, что он должен еще и эту неделю ходить босым. Бедной фамилии не на что починить печи, умалчиваю уже, послать за дровами. Плата за работу откладывается всегда до завтра! и что ж должен тогда делать сей художник, или ремесленник? Короче сказать: я вижу в сей комнате гульбище, в котором враги поставили свой лагерь. Я слышу вздохи, которые будут в аде ужасать тебя, жестокий богач!

Такую трагедию играют не далеко, отсюда шагов за сто; да хотя б то было и версты за две, так не захочу ли я заплатить рубля или полтины, чтоб посмотреть ее? и какие трогательные явления представятся мне там! Но хотя младенец получит себе теплую колыбель, ребенок башмаки, мать нужное платье, а отец выкупит весьма нужное орудие, которое он заложил при рождении последнего своего любимца, и все домашние его будут снабжены хлебом и дровами: однако же это будет такая сцена, при которой зрителю конечно плакать должно; потому что актеры будут играть роли свои со слезами на глазах. О, если бы мог я хотя друзей своих уговорить, чтобы они достали себе билеты для нашей трагедии! Но о, горе! все почти охотно смотрят в театрах на худое подражание, нежели на самую натуру.

Печальные представления сего месяца! они влекут ко гробу многие мои удовольствия. Ах, если бы мне его прожить! Но я в руке Божией: Он отверзет мне путь. И этот месяц имеет также свое добро. Он мало по малу приучает меня к холоду, а иногда некоторым образом представляет и лето, и сверх того он есть месяц вина. Октябрьские дни еще сносны, грехи октябрьские и неблагодарность в собирании винограда несносны; за что скорее надобно с упомянутою фамилиею оголодать и замерзнуть. Сколько бы она восхищалась, если бы была на моем месте! Стол и постель действительно слишком для меня хороши. И так будь довольна, душа моя! ибо Господь твори тебе добро. Я стану так жить, чтоб Он мог всегда творить мне добро.

2-е («Едино на потребу есть. Ах, даруй мне сего познанье»)

Едино на потребу есть.
Ах, даруй мне сего познанье,
Чтоб мог в едино ум мой ввесть,
В едино устремлять желанье!
—
Боже, охотно слушающий! услышь теперь молитву мою о небесной мысли. От человеков я должен скрываться некоторым образом: ибо если бы они видели меня в настоящем моем образе, то я бы многим подал случай грешить; с Тобою же Отче небесный, могу я искреннее и чистосердечнее обходиться. И так в тишине, и негодуя на себя самого, исповедую я пред Тобою, что, о, горе, ум мой слишком землян. Подлинно не сделается он совсем небесным, пока я буду дышать земным воздухом. Но противоречащее сердце мое всегда не право мыслит в том, будто бы уже я был довольно добр. Конечно, если бы не мог быть лучше.

Весьма земляны мысли мои, в чем имею я всякой день печальнейшие опыты. Модный поступок, городская новость, или что-нибудь лестное мыслям моим, суть те приманчивые блюда, на которые я столь жадно бросаюсь, что отлагаю и Библию и оставляю для них Христианские размышления. Теперь я взял эту книгу для того, чтобы заняться духовными размышлениями; но что, если бы где-нибудь вблизи заиграла трогательная музыка; если бы глазам моим предстало что новое, или щекотливое для моего вкуса? Я не стою за себя; может быть, я отложил бы вечернюю свою молитву. Боже, благодеющий вовеки! зри, коль я непостоянен в служении Тебе. Я хочу хоть иногда быть с Тобою; но Ты должен закопать и преградить мне все распутия, а иначе сила необузданного моего воображения отвратится от Тебя.

Молитвенница моя важнее великолепнейшей аудиенции ― залы Великих. Мысль о небе полезнее всякой пенсии на земле. Это сказывает мне Христианский разум. Но всегда ли сердечно верю я этому? Подобно такому дитяти, которое, забыв все увещания и научения, мчит под дождем, или валяет в песке новое свое платье: ах! я стыжусь отнести к себе это сравнение; столь оно резко! О, если бы я был хотя подобен сему резвому дитяти, дабы с боязливостью стыдиться пятен своих, плакать при угрозе и обещать исправление! Но я не редко еще отваживаюсь защищать себя пред Богом!

Я должен любить место моего рождения; но небо есть отечество мое. Земля может кормить тело мое, ласкать ему и требовать услуги; душа же моя, да живет единственно для неба, доколе позволит ей союз ее с телом. Если бы приехал ко мне теперь близкий друг, которого я не видал несколько лет; то я бы о путешествии его проболтал с ним до полуночи. Стыдно мне быть должно, что часто во время молитвы находит на меня сон! О, если бы Бог и вечность были в каждый час главною моею мыслию, и я бы все земные свои сокровища почитал за суму странника, наполненную гнилыми корками и разодранным платьем! Отечество уже пред глазами его, а ночь только настает! О, я безумный! всегда думаю, что у меня мало еще запаса. Нужное хотя отягчает, но и подкрепляет.

Иисусе Господи, дай мне небесную мысль, и сердце, превзошедшее все земное, какое Ты и ученики Твои изобразили мне. Пока Ты не вызовешь меня, я должен пребывать на земле; но я стану только ногами дотрагиваться до нее, a не поклоняющимся лицом. Кровь Твоя облагородствовала меня; я принадлежу к вечному великому миру: следовательно подло говорю и делаю, когда не есть сердцем ученик Твой. Блаженная вечность! когда я прославившись могу возопить: Господи мой! теперь я весь Твой!

3-е («Когда бы не с таким искусством совершенным чудесные мои создал Ты очеса»)

Когда бы не с таким искусством совершенным
Чудесные мои создал Ты очеса,
Не пользовало б мне быть солнцем освещенным;
Не мог бы я взирать в лазурны небеса.
—
Глаза ― Всеблагий! сохрани мне зрение мое до самой кончины моей, пока буду я зреть небо, дело рук Твоих.

Если надобно нам видеть что-нибудь, то лучи света должны падать на наше око и проникать во-первых сквозь прозрачную роговую кожицу, во вторых сквозь водяную влажность, в которой находится глазная звезда, то есть черная, голубая или серая кожа, в средине которой есть круглое, черное отверстие (зеница), которая по мере светлости или темноты сжимается или расширяется. За этим следует, в-третьих, весьма также прозрачная кожица в виде маленького зажигательного стекла (кристаллы хрусталика), за которой есть весьма светлая стеклянная влажность, которая наполняет всю впадину глаза. Луч света, преломляясь многоразлично в сих различных плотных материях, изобразуется в самой задней части глаза на белесоватой сеточной коже, или стене, а отсюда нервы идут к мозгу и здесь оканчивается знание наше. Все чудное в строении этом наполнило бы все фолианты: однако ж здесь и ученые остаются еще при азбуке.

Если бы око не было круглое, то мы не могли бы вдруг видеть ясно столь многие предметы; также и обращения его не столь были бы легки. Место, которое занимают глаза, есть самое выгодное. Они должны были как возможно быть ближе к мозгу. Если бы они были ниже, то не могли так далеко видеть путь, как ныне; не говорю уже, что они во всех частях тела больше были бы подвержены опасности. Хотя число глаз у различных тварей чрезвычайно велико, так что находятся такие бабочки, у которых есть больше 34000 глаз: однако ж нет ни одной такой твари, у которой бы было меньше двух, чтобы одним повреждением не лишиться совсем зрения. Удивительно, что мы обоими глазами видим предмет одинаково, когда каждое око смотрит на него особенно. На примере: когда я держу против свечи палец так, что свет закрывается им, пока я смотрю на него только правым глазом: сколь же скоро закрываю правый и открываю левый, то уже свет не закрывается пальцем, и однако ж я вижу его одинаково. Столько-то сильна над нами привычка! И какие средства к защищению имеют наши глаза? Кости, которые окружают их на подобие вала; брови и волосы ресниц, которые подобно палисаднику защищают их от дождя, пота пыли и мошек а особливо проворное закрытие ресниц, которое скорее самой молнии, при наступающей опасности. Не достойно ли все это обожения?

И что еще? каждое творение имеет свойственные себе глаза. Птица должна смотреть остро вдали и вблизи; крот в земле, рыба в воде; кошки и совы при весьма малом свете могут видеть. Бог пекся обо всём наилучшим образом. Заставь кролика с кротом поменяться глазами: они оба несчастливы будут. Заяц выпуклыми круглыми своими глазами смотрит для осторожности своей и вперед и назад в одно время. Чрез это получил он преимущество перед собакою, которая превосходит его в крепости и скорости. Довольно было с нее и того, чтоб она только вперед смотрела.

Человеку дано также свое зрение, свойственное благородству его пред прочими тварями. Но сколь ни драгоценен сей дар, человек однако же часто не уважает его. Часто меняет он острое свое зрение на тусклые очки. Творец ли сему виною? Нет, развратная жизнь. Всевидящий! прости мне грехи, деланные мною к погублению моих глаз. Освежи и укрепи мне их в сию ночь: с завтрашнего дня да будут они святее пред Тобою!

4-е («Почто я сам себя отчаяньем терзаю, не зная и того, что мне полезно есть, Господь Помощник мне, почто я унываю?»)

Почто я сам себя отчаяньем терзаю,
Не зная и того, что мне полезно есть
Зрю в нетерпении коварство зла и лесть.
Господь Помощник мне, почто я унываю?
—
Человек жалуется при всякой случающейся с ним нужде, и жалобам его нет конца. Из сего не надлежит ли заключить, что он либо точно знает, либо совсем не знает, что такое нужда? Но он есть дитя которое, кричит от малого поколения себя иголкою, и вдруг после того набегает на открытый колодезь, или прыгает и играет на крутой лестнице. Неизвестная нужда есть тема к размышлению нашему.

Есть нужда, которую мы чувствуем, но либо очень много, либо весьма мало. Мучительные чувствования тела и голодные страсти выжимают из нас слезы. Но когда образ жизни расслабляет здоровье наше или когда распутство и нищета умножаются в нас так, что из них рождается воровство и убийство: то мы, однако ж, продолжаем проматывать (их) с веселым видом.

Вздохи наши по большей части бывают подобны боевым испорченным часам, которые вместо одного часа бьют двенадцать, а вместо двенадцати один.

Бывает такая нужда, или беда, которой мы совсем не чувствуем; поскольку она еще только начинается или касается только души нашей. К этому классу принадлежат родители, которые смеются без передыху, когда дети их лгут хитрым образом; также люди, которые улыбаясь, собирают подати с других, хотя между тем душа нищенствует; и все грешники, которые нарядившись и, нарумянившись, танцуют в доме под рукою невидимой смерти. Душевная нужда есть опаснейший наш враг; когда мы встретим его с надлежащим оружием? Часто, когда мы напудрившись сидим на софе; она садится к нам дружески, обнимает нас, подносит стакан яда и мы сердечно бываем довольны. Если же мы лежим на болезненном одре, то редко мешкает этот неприятель, хотя мы ничего иного не думаем видеть, кроме войны и мщения. Если ты не можешь блаженно умереть, весь твой капитал есть не иное что, как косточки на счетах, и пышный твой титул имя гнусное.

Иногда нет никакой нужды, а мы кричим. Когда рука Божия схватит нас, дабы отвести от бездны погибели: мы воображаем, будто приходит на нас беда, подобно дитяти, которого снимают с высокой лестницы и отводят в комнату. Все определения и судьбы Божии относятся к этому, и самая смерть родителей, жены и чад. Правда, хотя и строго схватывают нас тогда, и мы еще получаем некоторый толчок: но Всевидящий зрел, что мы потеряли уже перевес и едва было не повалили лестницу.

Иногда не бывает никакой нужды, которой и мы также не чувствуем: но ее отвратил от нас Бог без ведома нашего; какой же и ныне всеблагий Господь не мог отвратить от меня беды, которая как тяжкая непогода валилась на меня? ―Сия мысль достойна нежнейшей благодарности во всякий вечер. Бог касательно сего оставил нас во спасительном незнании. Если бы мы знали всякий злой умысел, всякую хулу, тайно рассеиваемую, чтобы она принесла нам яд; или всякий ужас и соблазн, который Провидением отогнан от порога нашего: то днем никогда не были бы мы веселы, ночью не могли бы спать, и забвение Бога был бы неизбежный порок.

Боже! к Тебе взываю я во время нужды моей. Ныне снова я погрешил, и опасаюсь, чтоб не подвергнуться большей опасности. Избави меня, и я прославлю Тебя. Еще здесь в нужде и слезах исповедаю я, что Господь спас меня. Но когда буду взирать от небесного пристанища на бурные волны, и узнаю от Тебя, или от Ангелов и блаженных друзей, коль от многих со всех сторон нападавших на меня разбойников морских избежал я: тогда, о, Боже! освободясь от всякой беды, буду я хвалебною Твоею песнею.

5-е («Источник света! Ты причина сих чудес; к Тебе дух от земли и нощи воспаряет»)

Когда зрю тихое величество небес
Земля передо мной теряясь исчезает.
Источник света! Ты причина сих чудес;
К Тебе дух от земли и нощи воспаряет.
—
Здесь во храмине моей вижу я некоторые только малости, хотя бы они были выписаны из Англии, из Франции, или из Китая. Они стоили грехов, крови, опасности потерять жизнь, по крайней мере многого пота, прежде нежели привезены были сюда; и я помню всегда достоинство их только по рублям. Да и что ж в том великого, что Китаец лучше лакирует, Англичанин искуснее вырабатывает, а Француз деликатнее украшает? В основании самом все прах.

Но во храмине Божией (ибо я одну только из палат Его могу обозреть) все велико. Когда я из гостиной моей комнаты смотрю на небо, звездами усеянное: уподобляюсь заключенному в тюрьму, который сквозь решетку смотрит на Царскую помпу, когда она едет. Однако ж опасно, чтобы не простудиться; я выйду на двор, и там да распалит меня благоговение. Из комнаты смотрим мы на творение только сквозь флер.

Млечный путь, оная ночная радуга, или светлая полоса, простирающаяся через мою голову от севера к югу, какая порфира (мантия) Творца! Да, если бы то была хорошая попонка, то в знатных обществах много говорили бы о ней. Но поскольку это есть сорок тысяч солнцев с тысячами мириад планет, так и не споит труда, чтоб этим заниматься. ― Гнусный мир! злодеяние ли есть это или невежество?… Но ты, который имеешь познания и доброе сердце, говори громко о чудесах Творца, учись всегда точнее познавать драгоценные камни небес и отличать их от Богемских камней пышности земной.

Между седьмым и восьмым часом вижу я теперь во млечном пути, в зените, или прямо над головою моею, крест из звезд, который

принадлежит к созвездию Лебедя. У этого креста млечный путь разделяется на две части, которые после опять сливаются. На этой млечного цвета полосе находятся вообще темные пятна, как будто острова. Около восьми часов восходят на востоке семь звезд вместе (Плеяды) и видны бывают до седьмого часа, пока утром достигнут до зенита. Если бы я в сем созерцании звезд пробыл до самой полночи, то в верху на своде небесном нашел бы во млечном пути W из звезд что Астрономы Называют Кассиопея. ― И так опера на небе имеет великолепные перемены, музыку и гармонию; а мы наемники не разумеем этого; наемники в богатой одежде и пуховых постелях!

Язычники верили, будто одна из их богинь разлила по небу молоко; а предки наши за 300 лет почитали это за несовершенство в небе, за туманный пояс. Боже! сколь много научил Ты нас, что мы ведаем, что млечный путь состоит по меньшей мере из 40000 звезд, которые только бесконечно удалены от нас, что

Мы только хорошими телескопами можем видеть блеск их! Если бы эти звезды, хотя столь мало удалены были от нас, чтоб пушечное ядро могло долететь до нас оттуда в один миллион годов: то этот царственный путь ослеплял бы нас сиянием своим. Но это есть дальнейший мир, который предоставил Бог благочестивым в будущие училища и места прогулки. Считают там, 40000 звезд, или солнцев; но, о, любезной мой звездочет! не опасайся прибавить к сему и еще ноль, и тогда еще как придем в блаженную вечность воскликнем мы с горящим лицом: кто об этом думал! Этот круг величества окружает все небо, так что Антиподы наши видят, так же как мы другой млечный, путь, который нигде не оканчивается.

Боже Достопокланяемый, хотя и сокровенный! я недостоин и дыхания, если при таком созерцании стану зевать. Ужели я охотнее поползу на свою постель, нежели пойду в то место, где буду зреть лицо Бога моего, пред которым все солнца бледнеют? Господи! научи меня мыслить важно и велико, и искать неба.

6-е («О, Боже! искренность мне в сердце насади; дай к истинной любви охотное влеченье»)

О, Боже! искренность мне в сердце насади;
Дай к истинной любви охотное влеченье,
Незлобие во мне и правду соблюди;
Не допусти иметь ко ближнему презренье!
—
От грубых обид ближнему можно еще воздержаться, а особливо когда они в то же самое время изобличаемы бывают. Но есть неизвестные оскорбления ближнему, которые за ничто считаются, потому что они не важны.

Весьма мало уважают честь ближнего, когда выпускают хотя одно слово, или слушают его, кивая головою, которое может его сделать презренным или смешным. Сатирический поступок, двусмысленная речь, сострадательное пожимание плечами, или такой разговор, в котором некоторым образом зацепляют его, могут быть для него совсем вредны. Даже в присутствии оскорбляем мы его, когда равного ему осыпаем похвалами, а о его преимуществах ни мало не упоминаем; или когда посредственно обличаем его в погрешностях. При горбатом не должно говорить о Адонисе, или о прекрасном стане человеческого тела.

Мало уважаем мы разум ближнего, когда осмеиваем то, что ему кажется важным. Если умерла у него любимая птичка, или собачка: то мы огорчаем его, когда осмеиваем его печаль. Если он сильно желает какой-нибудь безделки, то разве мы хотим увеличить через то стыд его, что смеемся ему в глаза? Вообще жар всякой страсти должен быть потушен, прежде нежели, мы можем приложить полезные врачевания. Ловить или перебивать всегда слова у ближнего, находить доказательства его неосновательными, и сухо выговаривать ему, что они суть то-то: захотели ли бы мы, что бы поступал с нами так и самый ученейший?

Мало уважают здоровье ближнего; когда принуждают его пить много и худого вина, или есть такую пищу, которой желудок сварить не может. Эта погрешность была наших предков; мы учимся лучше потчевать. Столь же есть оскорбительно, когда мы всякому хотим на шею навязать свою диету, своего медика или покрой платья. Кто теперь не может еще сидеть в натопленной комнате, того не должны мы к себе просить; а он бы оскорбил нас, если бы позвал к себе в гости и заставил нас мерзнуть.

Мало уважают ближнего сон, удовольствие, безопасность и благоговение, когда во всем том делают ему помеху. Когда сребролюбивый мой сосед работает во всю ночь: он обогащается, а я лишаюсь сна. Если есть у меня павлин, или собака, и я могу догадываться, что соседи мои, а особливо больные, не могут заснуть от крика и лаянья: то это не должно быть для меня маловажно. Если с ремеслом нашим сопряжена неопрятность, вонь, шум: мы должны по всей возможности, хотя и с убытком, щадить глаза, носы и уши других. Дом, перед которым почти всякий день собаки кусают детей, или лошади бьются, почел ли бы за хорошее, если бы другой дом откармливал молодых волчонков, которые бы скотам его наносили вред? И наконец, молитва ближнего должна быть нарушаема только в крайней нужде. В этот час люди по большой части либо молятся, либо спят; надлежало бы теперь ходить по улицам на цыпочках. Знатный человек, когда ему погода и здоровье дозволяют, не посылает за каретою, но из человеколюбия идет домой пешком из компаний. О, божественный муж, за тебя хочу я молиться, дабы Бог еще продлил жизнь твою на земле, неимущей любви! Больные около утра станут тебя благословлять за геройский твой поступок.

Но что я такое, когда сей друг человеков кажется мне смешным? Едва сотой части этих тонких модных грехов коснулся я теперь! Премилосердый Иисусе, дай мне симпатически ощущать, когда хотя самый низкий воздыхает, или клянет меня за оскорбления мои. Как могу я тогда молиться?

7-е («Из Бога свет, любовь и сила истекают, в них твари жизнь свою и сущность почерпают»)

Из Бога свет, любовь и сила истекают;
В них твари жизнь свою и сущность почерпают.
—
Религия, ученость, художества, споспешествующие к сохранению выгодности и улучшению жизни, составляют круг всех наших проницаний. Поскольку ныне беспрестанно стараются о распространении их, то можно сказать: мир всегда становится умнее. Чем далее мы смотрим на прошедшие века, тем темнее и грубее представляются нам вообще понятия человеческие. Правда, были такие земли, например Греция, где известный род познаний превосходнее был нынешнего; однако ж сколь худо напротив было благороднейшее познание, Религия!

Следовательно, все земли и все роды познаний, а особливо Богу и человекам приличествующую Религию должны привести в одну сумму. И тогда можно будет сказать, что никогда не бывало столь много разумных человеков, как в нынешнем столетии. Вспомним только, какие важные открытия сделаны за 300 лет! Приятно бы было посмотреть, если бы у нас был реестр всех чувствований; какие имели люди в 50 столетиях. Нужные и полезные вещи не столь легко забывались, и остроумные люди, или какие-нибудь приключения почти всякий год нечто к ним прибавляли: таким образом с возрастом мира возрастали и познания человеческого рода. Если бы Авраам ― и что Авраам? если бы предки наши, жившие за 500 лет перед этим, услышали проповеди наши, прочитали полезные наши сочинения, посмотрели на домашние наши уборы и изящные выгодности; если бы нашли они, что у нас в редком почти доме не умеют письма писать: они бы пришли в изумление. Так и мы, если бы посмотрели теперь на некоторые прошедшие столетия и могли обозреть все бывшие изобретения и познания! Разумные Римляне не изобрели стремя к седлу, и от того самые храбрые рыцари скоро расслабевали. Но по прошествии тысячи лет многие изобретения будут казаться весьма натуральными, которых мы ныне либо не ищем, либо не находим.

Изящное учреждение Божие, что мир просвещается только постепенно! Иначе же Бог должен бы был творить чудеса на чудеса: но Он этого не делает, когда может достигать цели своей через Натуру, как данный Им закон. Многие познания и открытия в прежние времена не были полезны. Без Ботаники, Химии и Анатомии многие могли обойтись; но как размножились болезни, то и они стали нужны. Столь же мало было нужды учиться из книг экономии, как еще земли не столь были многолюдны, и люди не столь много проживали, прогуливали и проматывали. Но вообще Бог улучшает пребывание наше этим всеобщим приращением наших познаний. Всегда что-нибудь новое! Это обращает на себя внимание наше и ободряет наше прилежание. Открытие Америки новые движения возбудило в человеках. А дабы нам не заснуть, но всегда ближе познавать Творца своего, не проходит ни одно десятилетие, чтоб познания нашей Религии не получили нового откровения, хотя бы то было посредством Философии, Физики, Истории, или знания языков, описания путешествий и проч.

Благодарение Тебе, Всепремудрый! за каждое полезное изобретение. Еще за тысячу лет пекся Ты через то и обо мне. А что я живу не в детском, но в мужеском возрасте мира: какое важное преимущество! Конечно, Ты потомкам нашим еще больше вверишь познания; однако ж если только я верно употреблю и то, что мне вверено к хвале Твоей: я благоразумен буду. О, если бы мне всегда быть так разумному, и размышлять о том, что будет со мною после сей жизни.

8-е («Земным посеянный, восстану я небесным, из плоти выйду сей духовным и чудесным»)

Земным посеянный, восстану я небесным,
Из плоти выйду сей духовным и чудесным.
—
Если то драгоценно было: стоило труда и работы. Вот надгробная надпись человеческого рода! Несколько времени прыгаем мы по цветам; но как скоро настает осень, мы зябнем. Кто бывает безопасен хоть на один час в жизни своей? Дитя на грудях, юноша на бале, или старик в больнице? В каком множестве болезней и дерзких Хамовских людей обращаемся мы? О, если бы не ободряла нас будущая лучшая жизнь: мы бы принуждены были всегда стараться только пьянствовать, дабы не примечать тысячи бездн, окружающих нас, и не слышать трещания перекладин над нами.

Если бы хотя одного дня слезы слились вместе, какой бы то был журчащий ручей! Или если бы стеклись все вздохи: произвели бы гром, от которого побежала бы всякая тварь; но несчастнейшие человеки не подали бы им своей помощи. Они называются братьями, которые смеясь выжимают эти горькие слезы и вздохи; или которые без всякого сострадания играли бы и скакали среди сего множества плачущих людей, хотя бы плакали о них самые Ангелы. В первых неделях жизни нашей мы не можем еще смеяться; но как мы переменяемся, когда во взрослых летах не можем, и не хотим уж больше плакать, даже смеясь сказываем грехи свои, смеясь смотрим на нужду ближнего и смеясь же умереть хотим!

От сей слезливой жизни младенца скоро освободит меня смерть. Тогда начну я быть взрослым человеком. Тогда удовольствие мое не будет уже зависеть от хлеба, платья, денег и ласковых минок, и я должен буду радоваться пред троном Божиим; потому что никакой не буду иметь причины печалиться. Здесь каждый сжатый мускул, каждая засорившаяся жила, каждый напряженный нерв тела моего может разрушить все воздушное здание счастья моего; а там я в руке Божией и никак это мучение не прикоснется мне.

Пусть теперь поставят мне пред глаза гроб мой! Правда, он также есть яд земли, однако ж это есть последнее уже уничижение, которому она подвергнуть меня может. Вот стоит он с печальными своими украшениями, которого основание стружки. ― Робкое сердце! для чего трепещешь? может быть, сей страшный гроб уже покрывал меня зеленой тенью при прогулке моей; и так мы уже с ним знакомы. Тогда за прогулкою опять последовал грех, труд, печаль. Но теперь скроет он меня в безопаснейших тенях. Охотники перестают гнать; охота кончилась! сколь покойно лежать во гробе!

Искренно ли радуюсь я о небесах? ― Всеведущий, помилуй меня, если я землю предпочитаю еще им. Роди во мне отвращение к ней, дабы я всегда жаждал истинного покоя. Научи и меня почитать за благодеяние гроб и могилу. А Ты, Господи Иисусе, на которого я обращу глаза мои, когда они помрачатся, и которого Имя буду я немотствовать уже тяжелым и сухим языком, проведи меня безопасно сквозь ночь смерти, исполненную ужасов! Тогда, утомясь от последнего сражения, и став бездыханен, паду в объятия Благодати Твоей. Пусть здесь плачут ближние мои, их число не велико, и слезы будут для них плодородным майским дождем. Ближние же мои в горних обителях, бесчисленны как звезды, восторжествуют, узрев меня грядуща во блаженство. Да будет ежедневною целью моей приготовляться к лучшей жизни! Стремился ли я ныне к ней так, чтоб теперь мог спокойно заснуть?

9-е («Когда и при вине огнь дружбы не являешь, ты хладен, сжат как лед и ад в себе скрываешь»)

Когда и при вине огнь дружбы не являешь,
Ты хладен, сжат как лед и ад в себе скрываешь.
—
Настало время собирания винограда. Но как сильно бы вы ужаснулись, веселые виноградосбиратели; если бы узнали все многоразличное зло, какое произвело в половину века это ваше вино! Разгорячась им, братья вынимают свой мечи, и как уже выйдет шум из головы, тщетно оплакиваем бывает бездыханный друг!

Какой приятной вкус, какой крепительной запах; какую целебную силу имеет в себе этот дар небес! Старики молодеют, выздоравливающие выздоравливают скорее, дружество и компании одушевляются им; однако же многие убогие не вкушают в жизни своей этого благодеяния Божия.

При первом взгляде покажется нам, будто виноград растет не в надлежащем месте, потому что он любит теплые места; а огонь его больше всего спасителен северным странам. Однако ж Бог устроил так, что где родится виноград, там меньше пьют вина. Полуденный житель прохлаждается при источнике свежей воды, и давит виноград для братьев, в холодных местах живущих. Самый здоровый и сладкий виноград растет между 40 и 50 градусами широты следовательно в самой средине полушария нашего, дабы через то облегчить коммерцию со всеми странами. Ближе к северу ягоды кислее, а ближе к югу вина гуще, но редко оттуда выпускаются. Это последнее есть для нас непознанным благодеянием; потому что эти вина весьма горячи, и для того вредны были бы нам; и лакомство наше при таком дорогом провозе слишком дорого бы нам стоило. Если кто скажет, что это не было Творческое намерение, но натуральное следствие климата и место способное к произведению вина: такое возражение ничего не значит. Не Бог ли учреждал Натуру? Не зрел ли Он следствия законов Натуры? и не уставил ли их с намерением? Не могла ли Норвегия производить вино посредством подземного огня? Да и все ли южные страны способны к деланию вина?

Но теперь посмотрим на поступки человеков. Все народы запретили употреблять этот дар либо из корыстолюбия, либо из суеверия, Египет гнушался вином, для того, что нет в нем виноградных гор; однако ж Фараоны их приказывали выжимать в стаканы сок из виноградных кистей. Магаметово запрещение вина вышло также частью из политических, частью же сумасбродных намерений. Другая бесчестная сторона людей есть обман и подмешивание яда, свинец, огарки серебра и другие вредные примеси. Никакой тигр столь дружески не убивает. Но купец еще чаще подкрашивает свое вино. Вино должно быть для нас то же, что для дерева навоз. Молодым и здоровым деревам он по большой части бывает вреден, также и старым и больным не всякий навоз равно полезен. Неумеренный из виноградного сока выжимает себе пьянство, раздоры, убожество, подагру, каменную болезнь апоплексию и проч. Наконец нравственное зло: грехи и неблагодарность пред Богом! Кого Бог воспитывает при дорогих, винах, от того требует Он многого.

Боже, прости и мои в сем прегрешения! Я не хочу во зло употреблять благость Твою.

10-е («О, Агнец Божий! Друг невинно утесненных»)

О, Агнец Божий! Друг невинно утесненных,
Спаситель гибнущих грехом обремененных,
О, Отчая Любовь! не отвратись от нас
Спешащих к пагубе своей во всякий час.
—
Я и сам того не знаю как я счастлив; потому что миллионы Христиан заступлениями своими ежечасно изъявляют Богу нужду мою и молятся о благополучии моем. Иисус Христос сопряг всех своих членов молитвою, Отче наш. Ежеминутно молятся Отцу нашему на небесах, дабы Он всегда паче благоволил мне открыть царство и свойства свои. Когда еще я ем, тысячи уже голосов вопиют за меня паки о хлебе. Когда усматриваю пути к погибели, истинные Христиане взывают к небесам, «чтоб они были заграждены для меня″. Так, когда я беспечно лежу и сплю, Американские Христиане молятся, чтоб Всемогущий сохранил меня от всякого зла.

Краснеть должен я от стыда, когда почитаю себя слишком бедным и оставленным! Я называю того счастливым, для стола и платья которого сто поваров и художников работают, хоть тайно и клянут его. Поистине давно бы уже я был изгнан и осужден, если бы заступления верных не испрашивали у Бога столь многого времени благодати; оставь его и на сей год: не посекай еще его, Долготерпеливый!

Но для чего Я всегда молюсь только за себя? Разве недостоин и не имеет нужды ближний мой, чтоб я беседовал о нем? Отче, прости мне и этот грех… Я стану часто препоручать Тебе чад Твоих, и нужды их находить важнейшими моих. Кроме этого весьма, малым помогать им могу ― да и то весьма не охотно; и так буду теперь сердечно молиться за других.

Защити, Иисусе Господи! церковь Твою, и да уменьшается всегда число гонителей, к собственному их благу! Да просветит Слово Твое темные страны и благослови всякую полезную проповедь и писание. Заступи милостью Начальников наших. Ты ведаешь окружающую их опасность; потому что добрые люди с наивеличайшим только трудом едва протесниться могут сквозь толпу насмешников и ласкателей. Если бы они беседовали только с лучшими человеками в области своей: сколь бы блаженно потекла жизнь наша и чад наших! Укрепи их, Боже праведный, мечем Твоим да право правят «Слово Твоея Истины»! Напоминай богатым, знатным и ученым, сколь велик талант их, который должны они отдавать в рост.

Есть у меня кровные друзья; но они либо скрывают от меня свои нужды, либо слишком увеличивают их. Умилосердись над ними, Отче, ради Иисуса Христа. Сохрани и благослови благодетелей моих (к числу которых принадлежит всякий работник), и также врагов моих (которые часто бывают величайшими благодетелями души моей), чтобы они — но я бедной опять начинаю за себя молиться, хотев молиться за других! Иисусе Господи, Твои и купно мои братья имеют нужду в моей молитве. Ты ведаешь, как одни из них охают теперь на горячей болезненной постели, а другие, сидя на пережеванной соломе, помышляют со слезами на глазах, что к завтраку нет у них ни куска хлеба. Помоги, Господи, в нуждах их. Но потряси внутренность врага Твоего, который теперь крадется блудничьими или воровскими путями. Если только согласно это с премудростью Твоею то ниспровергни его и хульника осиянием Твоим, как некогда Савла. Услыши молитву всех нас, в палатах или шалашах находящихся. Внуши вопль в кораблекрушении, смешанный со звоном цепей; благоговейные вздохи пленников и хрипение умирающих. Помоги, Господи, и мы получим помощь! И как я теперь засну, то услышь других молящихся за меня!

11-е («Бог все творение чудесно сохраняет»)

Бог все творение чудесно сохраняет.
Что спит теперь зимой, весною оживляет.
—
Зимний сон зверей показался бы нам невероятным, если бы мы не видали его своими глазами. Обыкновенный сон есть брат смерти; но он кажется совсем не похож на него.

Зимний сон многих зверей есть среднее между этими двумя, то есть полусон и полусмерть. Из этого можно чему-нибудь научиться.

Из всех зверей избрал Бог только некоторые роды к этой великой истории; из насекомых весьма многие, из птиц также многие, например всех набережных и морских ласточек; а из четвероногих некоторые, как-то: горностаев, черепах и сурков. Все эти спящие животные приготовляют себе постель, или гроб заранее, и ведут прежде особливую диету. Потом засыпают и спять полгода. Пред вставаньем своим оборачиваются так, чтоб удобно было открыть свой гроб или чтоб по таком долгом посте скорее найти себе пищу. Они стараются еще и о выгодностях своих, некоторые гусеницы выпрядывают себе спальню, другие ― устилают чем-нибудь, а иные гладкою делают. Горностай из соломы делает себе постель; причем что должно приметить, что все эти приготовления делают они заранее, пока еще не наступил мороз и голод.

Если бы мы прошли зимою чрез все эти гробницы, то мы бы подумали, что то лежат мертвые тела.

Весьма многих насекомых, а особенно гусениц, нашли бы мы превращенными, одетыми пеленами и как бы набальзамированными, как мумий. Могли ли бы мы увериться одними своими силлогизмами, что все это не есть смерть, но возникающая жизнь? Остановка сил, крови или соков, рождает смерть. Следовательно, обращение их в этих спящих должно идти порядочно, хотя медленнее и тише. Но из этого должно заключить, что эти движущиеся соки необходимо должны иметь некоторое испарение; что и бывает. Гусеницы теряют через зиму несколько весу, и они должны бы были умереть, если бы испарению их воспрепятствуемо было намазыванием масла. Горностай, кажется, совсем не дышит: однако сердце его движется, хотя в десять раз медленнее и слабее: ибо летом в одну минуту оно по крайней мере 150 раз сжимается а в полумертвом состоянии около 15 раз.

Какая же польза в этом учреждении? Весьма великая. Не упоминаю уже о том, что житницы, кладовые и жилые покои безопасны бывают от них; беда бы, если бы лакомая нетопырь повадилась в наши кухни, a смелый горностай в печи. Главная же польза та, что это можно сравнить с могилою и воскресением нашим. Различие действительно не велико. Многие гусеницы после долгой зимы оставляют под землей нечто в виде обверченной землею слюны, из которой весною вырождается бабочка. Можем ли мы требовать большего подобия? Тело наше спит несколько сот зим, и прах его хотя далее рассеивается, но в этом нет существенного различия. Пред Богом все одно.

Идите же спать, звери! вы столь много отнимаете у меня страха пред гробом, что вы тем очень хорошо платите за то, что у нас едите. Может быть, вы при просыпанье вашем не найдете уже меня; ибо мне только надобно желать, чтоб я при зазимовании своем так же натурально сошел во гроб, как вы. Для вас всегда лето; но и моя зима пройдет, как я упокоюсь во гробе. Вы теперь весьма рачительно приготовляетесь ко временному вашему сну; а я еще прилежнее должен то делать. Но мой крепкий сон, или превращение мое, ежедневно сможет происходить. Боже, научи меня бдеть и спать, как Тебе угодно!

12-е («Ужасен грех! Страшись! сколь мал он не бывает»)

Ужасен грех! Страшись! сколь мал он не бывает,
Но аспида в себе зародыш он скрывает.
—
Хотя я и имел причину быть довольным нынешним моим поведением (преблагополучный, но весьма редкий день!): однако много наделано ныне грехов близ меня и около меня; и теперь еще порок производит новых уродов, так что я не могу не печалиться о чужих грехах.

Эта мысль, что ныне близ меня с презрением говорено было о Боге и Религии, мучит душу мою, предпочитающую всему Бога и добродетель. Разве за то поносить должно благочестивого человека, когда он без нужды не связывается слишком с миром? Примечание, какое мы наблюдаем в рассуждении умирающего, чтобы то есть удалить от него всякий голос порока, надлежало бы нам иметь и ко всем тем, которые ежедневно почитают себя умирающими. Или для чего не допускают детей видеть злодеяние, когда взрослый во многих случаях скорее их может быть обольщен? Однако и собственная моя польза делает мне отвратительными чужие грехи.

Подобно как заразительная болезнь долго носится около нас и туда и сюда, но наконец вдруг нападает и на наши дома; так вредит нам скоро или долго грех других людей. Не надлежит мне осмеивать хульника, потому что я верно буду в этом когда-нибудь раскаиваться. Хитрость распутных юношей, или искусных опытных любовниц, не предсказывает фамилии моей ничего доброго. Кто много долгов имеет, приплетает и меня в свою тяжбу, как великий банкрот, который разоряет дома и не ведавшие, что был в мире такой обманщик. Следовательно, если я хочу быть здоров и благополучен, должен желать, чтоб грехи всегда уменьшались; и плачевные должен иметь предвещания, когда они умножаются и ко мне приближаются. Какой барометр Государства для царствующих!

Самая большая опасность, которой угрожает мне грех другого, есть обольщение мое: ибо я слабый человек. Когда представляю себе тот случай, что я живу между нечестивыми, которые дали клятву победить добродетель мою и выдумали самые хитрые средства к вовлечению меня во грех; ах, трепещу и не надеюсь на благоразумие и твердость мою. Чем младше добродетели мои, тем с большим любопытством озираются они на все стороны, и тем удобнее можно убедить сих чад. Следовательно, я должен скорее расти в добром, дабы возмужать и уметь себе помочь. Но и тогда стоит только безбожнику сильному показать мне царство мира и славу его, или те предметы, которые больше всего я люблю: тогда может быть паду пред ним на колени, поклонюсь ему и стану перевирать за ним вольнодумческое его сумасбродное мнение.

Сохрани меня от этого, Боже и Искупителю мой! Ничто да не разлучит меня от любви Твоей: ни высота, ни глубина, ни богатство, ни глад. Ты плакал о грехах всех человеков, и я никогда не буду весел и хладнокровен в рассуждении их, но иногда стану, печалиться. Да и не терпел ли уже я от них много раз вреда и скуки? и допустит ли это ехиднино рождение продолжать мне радостно шествие мое к небесам? О, сколь достоин любви человек боящийся Бога! Он будет защитником и благодетелем, братьям своим. Прости мне грехи: Спаситель мой, какими я оскорбил или обольстил других человеков. Ты ведаешь их. Если бы я узнал их теперь со всеми их следствиями, не мог бы спать эту ночь.

13-е («Что в здешней жизни я, трудясь, обресть могу, когда не к небесам путем ее бегу?»)

Что в здешней жизни я, трудясь, обресть могу,
Когда не к небесам путем ее бегу?
—
После столь бесчисленных благодеяний, которые получил я с первой моей улыбки в колыбели, каких еще многих могу я ожидать по эту сторону вечности? Тамошние блага суть мои, и эта надежда есть главная должность наша: но здешняя надежда по большой части есть грех, или удобно ведет к нему. И так, легковерное сердце! сделаем теперь сему счет, и опыт (этот древний почтенный свидетель) поможет нам извлечь сумму.

Я еще доживу до будущего столетия, говоришь ты. Но если я пойду на кладбище, увижу там много малых гробов и надписи на гробе цветущей девы, или юноши, исполненного чаяний: станут меня увещевать, чтобы я ни одного дня не обещал себе наперед в жизни своей. ― Чистые радости бывают еще и после пятидесяти лет? какая ложь! они и теперь не совсем чисты. Если я после полвека еще буду таскаться из угла в угол, то хорошо бы было, если бы тогда ребята могли не смеяться надо мною, а родители их обходились со мною, как с дитятем, которого еще в колыбели качают. О, мир имеет свои учтивости: слуги его должны быть молоды и хороши; а старые редко показываются, когда потеряют нужную свою пенсию.

Всегда благополучные дни? Так! если капиталисты, рыцари и ученые первого класса всегда тщетно ищут этого камня мудрых; если здесь ни один человек не может совершенно благополучно прожить одного месяца: то мне должно либо умереть, либо приготовиться к несчастью. И не может ли быть жребий мой самый чувствительнейший? Ты заботишься о слабом здоровье жены; ты о детях близких к обольщению, и о добром их поведении, а ты еще о меньшем, как-то о друзьях, богатстве и чинах. Но скоро вы в полуотчаянном состоянии скажете: кто об этом думал? ― Никакой товар так худо не покупается, как неожиданный гроб и мертвенное покрывало. Весьма многие при пришествии смерти так неопытны бывают в сей торговле, как будто бы то была Американская коммерция. Сколько многие покупают такие домашние вещи, в которых никогда нет нужды, а о приданом во гроб позабывают, без которого обойтись нельзя!

Если бы я увидел себя теперь, каков я буду после тридцати или двадцати лет: то может быть я со слезами бы вскричал: ах, какой жалкий человек! когда Бог его возьмет? Возьми его, вечный Отче, во время благо! Я прошу и ожидаю всего от Тебя, но только там, а не здесь. Здесь буду я плакать, молиться, улыбаться чему-нибудь со слезами на глазах, опять молиться, опять плакать и править домом своим. Ho некогда буду простирать к Тебе иссохшие руки мои с болезненного одра, и как уже отнимется у меня и язык, стану изъявлять надежду мою пожиманием пальцев. И так Тебе живу я, Спаситель мой, и буду плакать, коль Ты признаешь это за доброе. Скоро исполнишь Ты всю надежду веры моей.

14-е («Хранишь меня, когда в нощи я засыпаю; Тобою я живу, Тобою и дыхаю»)

Хранишь меня, когда в нощи я засыпаю;
Тобою я живу, Тобою и дыхаю.
—
Некоторые достопримечаемости сна есть горькими упреками для непримечательности нашей. Они могут быть ежедневно наблюдаемы, и сколь многие умирают, не помыслив о них никогда!

Приготовления делаемые Натурою нашею ко спасению, и явственные напоминания о том, суть спасительны и мудры. Тело наше есть боевые часы, которые в известное время надобно заводить. Так, в крови нашей находят некоторый род прилива и отлива. Около 10 часов вечера кровь уходит больше во внутренние благороднейшие части из внешних; и от того руки и ноги бывают холодны. Головные, зубные и другие многие болезни столько умножаются, что большая часть людей ночью умирают. Не надобно охуждать сего попущенного малого зла; польза, какую мы получаем от сего отлива крови, далеко превосходит оное. Мы знаем, что к утру весьма холодны бывают у нас наружные члены: ибо кровь с 5 по 6 час меньше в них обращалась. Но когда Haтура скоро помогает себе: кровь больше движется от сердца и мозга, очреватев новыми духами жизни, и через то, как бы делает прилив, и самый больной засыпает, чувствуя некое облегчение. Из сего рассуждения виден вред ночного сиденья или спанья в жаркой комнате или постели; так же низкого лежанья больной головы.

В самом сне находятся многие исполненные любви учреждения Божия. Коль нужно, например, чтоб мы во время спанья оборачивались иногда, a особливо в детстве и старости! Надымающаяся кровью и к одной стороне прижатая голова заставляет ребенка, искать другого положения, так что поутру находят его лежащего головою в ноги. И поскольку члены наши с годами становятся малосочнее и суше, то часть мускулов и внутренности, которую давят другие части, терпела бы вред, если бы тело не оборачивалось и не отвращало через то оцепенения и судороги. Столь искусно поступает тогда машина наша! ― Но и душа принимает во сне также чудесные свойства. Одно только скажу: если мы предпринимаем назавтра что-нибудь важное, то по большей части просыпаемся в назначенный час.

Когда мы здоровы, то всегда после сна бываем легче и веселее, и самое тело почти на полвершка длиннее, a к вечеру опять теряет это приращение. Но чем больше рассматриваем мы учреждения Божии, тем больше открываем; так как в сумерки чем острее смотрим на небо, тем больше видим звезд. И даже всякий спящий имеет нечто отличное. Есть люди, которые к полуночи бывают весьма бодры, душою и телом и с самой юности не могут вставать рано. Кто изъяснит нам это?

Однако же мне уже довольно изъяснено, чтоб Тебя, Творец мой, найти в этом достойным любви паче всего. Одна из неизъяснимых достопримечаемостей при отхождении ко сну, есть неблагодарность, с которою столь многие человеки бросаются в постель. Что дитя может легко позабыть сказать родителям своим: прощайте, это понятно; взрослые дети, позабудем препоручать себя со благодарением небесному Отцу нашему, это уже не натуральной сон. Отче, сохрани меня в сию ночь! Благодарю Тебя за все, чем я ныне наслаждался.

15-е («В кого я верую, Тот есть; Его я знаю, и вечный дух к Нему из праха возвышаю»)

В кого я верую, Тот есть; Его я знаю,
И вечный дух к Нему из праха возвышаю.
—
Боже охотно слушающий! услыши вечернюю теплую молитву мою. Ты взираешь от престола своего на хвалящих и поющих духов, и на издыхающее насекомое. Отче, я принадлежу к Твоей великой фамилии, фамилии, которую Ты только один обозреть можешь. Я имею довольно причин взывать к Тебе о помощи и милосердии, а еще больше прославлять беспредельную благость Твою.

Я всегда еще есть слабое немощное творение; потому что не совсем еще освободился от греха. Но я вижу, что эта ученическая жизнь всегда ближе приходит к концу. Пусть так, если я честно исполнил свою должность (ах, если бы я мог о сем говорить без хвастовства): то пусть отнимется у меня здоровье и путь странствования; благодать Твоя будет умножаться во всю вечность. Детское раскаяние вознаградит потерянные мною лета юности. Я стыжусь сего, но радуюсь о Боге Спасителе моем.

Я получил ныне, ведая и не ведая, столь много доброго, и столь много мыслил и говорил бесполезного, что должен бы был скрыться от Тебя, как Адам, или как Иона: но я лучше с чистосердечием предстану пред Тебя, и больше стану надеяться, нежели бояться; ибо я имею Искупителя моего на правой стороне. Мало сделал я ныне доброго; но детское упование мое, что Ты простишь мне то охотно, есть столь благое дело, что я с удовольствием заключу день сей, и некогда самую жизнь мою.

Хотя и маловажно дневное упражнение мое, но я жду за него вечной на грады; потому что живу верою. Иисусе Христос, Ходатай между Богом и грешником не может меня отвергнуть; ибо я больше уповаю на обеты Его, нежели на все гадания совести моей. ― Раскаиваться и улучшать жизнь; я больше ничего не могу делать. Правда, это худая плата за долги; да и я не могу уплатить их, но полагаюсь на благодать. Да трепещет тот, кто ни раскаивается, ни исправляется, и следовательно не может веровать во Иисуса Христа! Самые Патриархи, ученики Спасителевы и все друзья Божии, упоминаемые во святом Писании, много имели погрешностей: но вера во обеты Божии отвратила все горы трудностей. И кто же меня будет осуждать? Сам Иисус Христос увещевает меня, научает и утешает; Он верно оправдает и ублажит меня. О, сколь бесконечно велик, мудр и любви достоин является мне Бог в Сыне своем!

Пусть все отрекутся Тебя и почтут грехи свои большими заслуги Твоей: но я однако ж к Тебе припаду, Иисусе Господи! и представлю Тебе сильные Твои обеты. Ты не отвергнешь меня; ибо я хочу спасен быть. Ты примешь меня к себе паки; ибо я, погибшее чадо, взываю к Тебе. Я не стану ни ласкательствовать, ни отчаиваться; потому что обое (то и другое) это есть богохуление. И хотя я не получил ещё совершенного спокойствия совести, однако ж при кончине моей дастся мне благодать; ибо я не престану молиться и улучшать жизнь свою. Теперь должен я просить защищения и помощи на эту ночь; но сколь должна бы быть мала вера моя и сколь неблагодарна за отпущение столь многих грехов, если бы хотя мало стал я сомневаться в покровительстве Божием! Нет Отче, в Твои руки предаю дух мой.

16-е («Закон Твой в шествии путеводитель, свет»)

Закон Твой в шествии путеводитель, свет,
Блаженство в жизни сей и радость подает.
—
Человек! если ты хочешь временно и вечно быть благополучен, то верь слепо тому, что и как тебе сказывается. Работай до последней капли крови и алкай до изнеможения. Бойся нездоровой пищи, так как бы она могла быть для тебя ядом, или сотворит тебе ад. Сними с детей своих последние рубашки, и отдай их нищим. Сиди сам при ночнике, а для алтаря покупай восковые свечи. Молись о всякой малости, а иначе ты ничего не получишь. И если же Провидение даст тебе хотя малое временное имение, то опасайся, чтоб оно не сделалось для тебя сетью погибели. Сноси терпеливо обман и обиду. Да будут совершенно беспорочны все твои мысли и дела; а иначе ты пропал! Не ожидай ничего, бойся всего и умри: там должен ты понести наказание; если нет у тебя никаких денег, нет и Искупителя.”

Страшные заповеди! которые от человека только могут происходить. Справедливые же требования Божии веселят сердце: ибо из них можно видеть, что они даны из любви.

Человек! чтоб быть временно и вечно благополучным, испытывай все, а доброе удерживай. Молись и трудись; но иногда и отдыхай, и наслаждайся с радостным и благодарным сердцем, что Бог тебе определил: ибо всякое создание Божие есть доброе, и ничто с благодарением приемлемое, не должно быть отметаемо (1 Тим. 4: 4). Любить начинай с самого себя; ты можешь снабдить детей своих хорошими дарованиями: и для того пекись о них, подражая небесному Отцу своему. Питай и одевай тело свое столько чтоб оно, или паче душа твоя не разнемоглася от того. Не верь, будто Господь неба и земли находит удовольствие в телесных жертвах. Бог дает и без молитвы нашей, и предваряет из любви самые неизвестные нам нужды. Не напрасно начальство вооружено мечем. Ежели кто и согрешит, то мы имеем себе заступника у Отца. И так утешайся в Господе; Он исполнит желание сердца твоего. Уповай на Него; Он все добро сотворит. Нет ничего осудительного в сущих во Христе Иисусе.

Вот, Отче, Твои исполненные любви требования. Что повелевают люди, то стоит денег, преданности, здоровья, покоя и крови. Ты запрещаешь роскошь, обман, зависть и мщение; для того, что мы через то можем быть нищи, гонимы, ненавидимы и больны. Ты повелеваешь молиться, повиноваться, быть умеренным и любить ближнего; для того что от сего зависит надежда наша, покой, продолжение жизни и дружба. И если добродетель бывает для нас трудна, то это происходит от злой нашей привычки. Хорошо ли делают дети, когда не хотят ходить учиться?

Ты мой Бог, и хочешь мне благополучия. Ах! научи меня веровать этому детски и искренно; потому что я часто к сожалению верю только одним языком. Вразуми меня, премилосердый Отче, да спасуся. Люди много бы еще нашли работы для меня, а Ты повелеваешь мне теперь идти на покой. Коль благ есть Ты, Господи!

17-е («Все громы съединясь един составят гром, и купно возгремят пред Божиим судом»)

Все громы съединясь един составят гром,
И купно возгремят пред Божиим судом.
—
Этою грозою оглушенный буду я тогда стоять; буду зреть последний суд и находиться при нем в величайшей славе просветленного тела; и не простым зрителем буду, но либо истецом, либо обвиненным. В обоих случаях буду трепетать. Это торжественное подтверждение сделанного уже при смерти нашей суда Божия есть важное приключение для всякого человека. Однако едва один из ста хотя мало готовится к сему великому празднику в течение сотни дней. Какое собрание! сам Бог, Ангели и мир человеков присутствовать будут. Вся земная пышность, кукольная игра в сравнении с оным. Судия будет среди сего великого собрания. Судя по нынешнему нашему телу, лица будут тогда покрыты бледностью смерти или огнем. Скрежет зубов, трепетание сердца, ломанье рук и от ужаса и тоски подгибающиеся колени, будут отзываться в самом аде. О, Боже, в каком положении буду я тогда находиться, столь гордо и упрямо здесь живший?

Частью буду я тогда, как истец, вызывать и открывать такие дела, о которых я здесь уединенно жаловался и препоручал Богу мщение за них. Это по сути грехи, которые охотно бы я желал погребсти в вечную ночь; потому что они суть самая худая моя сторона, или потому что открытие их будет началом ада некоторым из друзей моих! Если я здесь изнемогал в бедности, то должен буду обвинять того несчастного, которой не хотел мне помочь. Худые учителя, нерадивые родители, прельщающие друзья и строгие начальники, при всяком пункте обвинения будут трепетать, как преступники. Всякое сродство кончится. Един Бог будет Господь и Отец. А чтобы оправдать себя, если только можно будет, грешник будет восставать против своих родителей, сродников и даже не пощадит собственных детей своих, но будет стараться складывать на них долг свой, или по крайней мере разделить с ними, как некогда Адам обвинял возлюбленную свою Еву: ибо уголовное дело уничтожает всякое дружество. И в кораблекрушении сын отца сталкивает с доски, которая хочет тонуть.

Частью же буду я, как обвиненный стоять пред судилищем, онемев, если тогда Иисус Христос не вступится за меня! И поскольку все на земле было одно с другим связано, то и деяния человеческие будут ссылаться одно на другое. Многое убийство, отчаяние голодной фамилии и другие пороки, за тысячу верст от меня сделанные кем-нибудь, будут касаться и до меня; и может быть через десятые, через двадцатые руки сделал я такое злодеяние, к которому никогда не почитал себя способным.

В этой пучине грехов, где самые потерянные часы и мертворожденные чада будут кричать на убийц своих; при этом вихре обвинений, в которые самые мученики и святые вовлечены бы были, если бы Бог не помиловал их за добродетели; в этом вопле самопроклятия и отчаяния, в объятом пламенем мире, под ниспадающими сферами, при громовом гласе Судии и тоскливом вое ада ― помилуй меня, Иисусе Господи!

18-е («Ты милосердием мой дух преисполняешь»)

Боже! Ты меня до днесь препровождаешь;
Ты милосердием мой дух преисполняешь.
—
Беспредельны были доселе благодеяния Твои ко мне, Боже и Отче мой! Грехи и дохновения мои исчислить можно, но благодати Твоей нельзя; ибо жизнь моя есть сплетение премудрости и благости Твоей. Я стану в сей день детски радоваться о милости Твоей; сердце мое да трепещет от желания быть благодарным.

Коль многих превосхожу я в здоровье, в состоянии и чести! И если бы я был еще хотя полубогат, то бы еще тысяча человек стали мне завидовать. Больше счастья, нежели разума ― это только можно сказать о…а я, слава Богу, не стыжусь своих родителей, и, о, если бы я совершенно исполнял праводетельные их намерения! Я могу почти сказать, чтоб Бог воспитал меня как любезное свое дитя. Правда, я видал печали и опасности смерти: однако же Бог сохранил меня от них, так что Я могу теперь радоваться о том, и не известно ли мне, что многие страдания послужили мне к счастью? Что мог бы я сказать и о всех, если бы употребил их к улучшению образа мыслей моих? Кто бы я был, если бы я теперь пьяный и с окровавленною совестью бросился на постель свою? Кто бы был, если бы стыдился молиться Богу? если бы кошелек мой и домашние уборы были похищенное чужое имение? и если бы добрые люди произносили имя мое, пожимая плечами. Боже, Тебе обязан я сим искренним сердцем, которое (при многих погрешностях) любит однако же добродетель и гнушается пороком. Твоему, учению обязан я, что я ни суевер, ни вольнодумец. Твое есть, что ум мой чувствует нежнее, нежели как я иногда желаю по причине земных моих привязанностей. Один молодой Римлянин плакал, смотря на картину дел Александра великого, и подражал им: собственные мои прежние добрые поступки должны быть этой картиною. Они должны меня унижать, для того, что их мало; но и ободрять должны, дабы будущие поступки мои были еще благороднее и благочестивее.

Захотел ли бы я еще начать снова течение моей жизни? Когда ищу подтверждения или отрицания на этот вопрос; то открывается мне часто скрываемое главное намерение. С охотою бы я начал жить, если бы стал убегать всякого греха, и для того бы только возвратиться опять в юношество, чтоб быть лучше и полезнее. Но чего еще мне желать? Благодарение, благодарение должно быть должностью моею до самого гроба. Премилосердый! и о сем будешь Ты промышлять в свое время наилучшим образом. И мой гроб оросит нежный друг слезами: ибо и я плакал по своим друзьям. Если с возрастающими годами будет уменьшаться число искренних друзей моих, то по крайней мере не совсем не будет их у меня, когда я буду иметь добрые качества. Да хотя бы я должен был здесь жить и умереть, как чужестранец: но отечество и честь моя небеса. Оттуда буду я между друзьями Божиими с улыбкою взирать на этот день, и буду весь Твой, благий Боже!

19-е («Мой дух тень счастия земного презирает, стремится в небеса, в них все обресть желает»)

Мой дух тень счастия земного презирает,
Стремится в небеса, в них все обресть желает.
—
Сколько бы гнусна была душа наша и сколь достойна обожания земля, если бы она могла нас насыщать своими волчцами, или милосердовать о нас всесильно. Но высочество духа нашего далеко превосходит все карточные домики, куклы и колокольчики. Хотя и играем мы ими в свое время; но как станем поумнее, устыдимся уже ребячиться.

Разве вы думаете, что бессмертную душу можно удовольствовать какою-нибудь скромною суммою золота, так чтоб она ничего больше не желала? Не пройдет четырех недель, как уже она требует новой награды. Хорошо! Натура выходит из пределов своих законов: вишни приносит в Январе и розы в Ноябре: все царства Натуры износят сокровища свои для приготовления кухни и гардероба этому счастливому дитяти. Все тщетно! Чем больше дает земля, тем меньше человек насыщается. Хотя бы она кормила его одними соловьиными языками, он бы все требовал нового и большего. Также весьма скоро насыщаются глаза и уши его. Строй ему всякий день новые великолепные замки: он все будет думать, что он от тесноты головою будет биться, или бояться, чтоб кто-нибудь из живущих и жить имеющих не сравнялся с ним в его чести. Короче сказать: земля, что ни давай, но желание человека превышает все. Спустя мало времени жажда больше возгорается, так как случается со страждущими водяною болезнью по принятии пития.

Заметить надобно, что чем грубее удовольствие, тем скорее начинает душа снова алкать. Напротив музыка, остроумие, дружество, ученость и все, что меньше смешано с землею есть питательная пища для духа. А капиталист, победитель, обожаемая особа, бывают всегда голодны, как зверь, называемый обжора, когда дух их с года на год зарастает тернием, как не паханная земля.

Из сего следует 1) что человек принадлежит к дому заблуждения, когда он хочет быть счастлив щекотанием своих чувств. Это называется хотеть вымыть белым Араба. 2) Земля не может быть нашим отечеством; потому что содержание ее иностранное и нездоровое для нас. 3) Удовольствие, или счастье, которого не приправляет разум наш, недолго нас забавляет. 4) Дух наш есть господин, а тело слуга. А кто это оборачивает, тот ведет худое хозяйство и делается банкротом. 5) Сколь велика и превышающая все земное душа наша! если бы всякое состояние и все стихии могли совершенно удовольствововать меня, я должен бы был стыдиться своего рождения. Чем бы отличался я тогда от лошади которая меня возит? Земля выгоняла бы меня на свою траву, и после с угрожением или ласкательством превращала бы в какой-нибудь сосуд. 6) Религия есть истина; она проповедует сообразно с Натурою моею. Если бы она обещала мне только столетнюю жизнь, и кроме камней и металлов из гор, кроме овчин и холстов никаких благороднейших сокровищ, и кроме здешнего дружества, красоты и чести ничего продолжительнейшего: то я должен бы был верить, что Творец послал меня не в надлежащий мир. Духовные и вечные радости ни мало бы не унизили достоинства моего.

И это даруешь Ты мне, о, Всесовершенный, если я здесь больше буду жить для духа, нежели для тела. Ты только один можешь наполнить бездну души моей. Желания мои беспредельны, да и должны быть таковы; и Ты таков же. Сколь низко для человека желать только одной земли! Пусть все солнца, светящие в небесах, будут мои; но что мне в них без Тебя? Тысяча лет есть малый день для меня; потому что я дух и сотворен по образу Твоему, Безконечный! Ленивое тело клонится теперь в постель. Что оно пред душою?

20-е («Хотя в грехах кто утопает, спасать его Господь желает»)

Хотя в грехах кто утопает,
С намереньем добра бежит,
Доколе в мире сем дышит,
Спасать его Господь желает.
—
Я хотел бы быть благочестивым человеком, да не могу. Вот ложное пожарное письмо, которое дьявол уже изодрал и бросил; а многие миллионы нечестивых довели себя им до самого ада. Извинение греха страшнее убийства и предательства. Если бы во всем творении хотя один глас, желающий следовать воле Божией, не был услышан, и принужден бы был жить по дьявольски: самые Ангелы онемели бы в хвалении Бога. Такое неуслышание возбудило бы на земле страшное молчание, а в аде горькое поругание.

Нет! добродетель везде представляет нам себя и умоляет нас. Одною рукою подкрепляет нас она в сражении и борьбе со грехом; а другою показывает нам небо. Самые тираны слушают ее, и она во Имя Божие отправляет у них посольство свое. Она ласкает колеблющегося юношу; просит невинную, но уже полуослепленную девицу; бросается на колени со слезами пред обидчиками и убийцами; идет за порочными в спальню или в темницу; говорит важно с насмешниками Религии, и грозно с умирающими злодеями. Записная книжка ее является вместе с душою человеческою пред судом Божиим

Важный вопрос: добродетель ли больше, или порок разговаривали со мною в жизни моей? Надобно быть весьма уже в злобе погруженну, если только порок говорит со мною. Добродетель говорит по большей части долее и сильнее нежели, как сердце желает. И по тому на десятом году дрожа делаем мы грех; еще и на пятнадцатом скоро является пред нас добродетель с просьбою и угрозами если случится новое обстоятельство и случай ко греху. Но если кто лет до сорока оскорблял и обижал всякого, то уже нет у него разбора ни в благодетелях, ни в согражданах, ни в тех, кто говорит ему похвальные речи. Если скупой через тридцать лет никому полушки даром не давал, то сколько ни кричи больной нищий перед окнами его, пойдет с тем же. Кто через несколько лет ни однажды не вспомнил о Боге и о кончине своей, пред глазами того жена падай в обморок, или дитя желай себе смерти от бедности; он ни мало сам не тронется. ― Горе вам, забывшие Бога, скупые и обидчики, что вы при таких обстоятельствах не слушаете вопля грозно умоляющей добродетели.

Куда ни взгляну, везде вижу побуждения к страху Божию. Стоит только открыть глаза и уши, всюду услышу и увижу призывания Божия. Беспомощное дитя и плачущий нищий суть посланники добродетели. Слышу ли я кого клянуща или моляща, она делает мне свои на то примечания. На бале и в церкви, в уединении и многолюдстве, и хотя был я пустынник, то она говорила бы со мною о Боге в тенистом древе, в поющей птице, в обросшей мхом горе, или в блистающей звезде над главою моею. Так, когда, кроме рыдания, все около меня будет тихо, и я спокойно стану умирать: тогда благочестие невидимо будет молиться за меня, стоя у головы моей. Ибо Ты, святый Боже, скорее откажешь нам в бытии, нежели в добродетели. Онемей порок! я хочу слушать добродетель! Так, я слышу и теперь в тихом вечернем часе побуждения ее. Милосердый Боже, я слышу и следую ей. Веди меня по Твоему совету, и наконец прими в славу Твою!

21-е («Бог ведет, что есмь, что буду я, и чем, Ему предамся я всеискренне во всем»)

Бог ведет, что есмь, что буду я, и чем,
Ему предамся я всеискренне во всем.
—
Страшного стоило труда и весьма отважных предприятий захотеть человеку грешить сплошь целый месяц. Увещания родителей, догматы Религии, честь, друзья, здоровье, деньги и самая совесть, все должно быть отвергнуто и презренно. Но со всем тем порочный грешит иногда с принуждением себя: ибо смерть есть, тайный подкоп, которого и самый храбрый не может перескочить, разве только перелететь. Если бы никто не боялся смерти, земля была бы ад.

Но страх, какой наводят будущие грехи, еще более побуждает к благочестивой жизни: ибо он ужаснее страха смерти. Трепетать от смерти могут и скоты; а гнушаться грехами разум заставляет. Грех со смертью есть мать с дочерью. Если мы от той ничего не имеем, то сия ничего нам не родит. Порочный только умирает; добродетельный же засыпает.

Мне возможно делать многие грехи; к чему и расположен. Если Илия и Соломон впали в грех в старости своей, от каких же я могу быть безопасен? Если я не имею никакого лучшего защитительного средства против греха, кроме сего: что скажут обо мне? что я по времени и обстоятельствам буду жертвою всякого порока. Могут еще родиться, или быть в связи со мною такие люди, которые, как обольстители с ревностью заступят во мне место дьявола. О, если бы всякий знал, что он после двадцати лет может сделаться дураком, или дьяволом: может быть стал бы стараться, чтоб добродетель и смерть не столь страшными казались ему ныне, и искреннее искал бы их помощи. Своевольные мысли и уголовные преступления приводят иногда к одному концу.

Вероятно, что я, получив исполнение желания долго жить, стал бы делать много таких дурачеств, которые достойны осмеяния. Всякий год учатся знать, даже против воли, многие пути греха, придавать пороку маску добродетели, и через то вмешиваться в чужие грехи; от чего в старости бывает душа так проста, что не трудно ее обворожить. Твердость образа мыслей моих зависит либо от Слова Божия, либо от тысячи других обстоятельств, как-то, от потери имения, от богатого наследства, от хитрого соседа, или от темперамента друзей моих. Кто может предсказать, где играющие волны выбросят на берег мертвое тело? Кто не утверждается на Слове Божием, должен всегда от времени до времени обличать себя, что он был неразумен. И нигде столь гнусен не бывает грех, как если он высматривает из-за морщин. Буду ли я в старости сносен Богу и человекам? ― Если я еще по эту пору зевал и не старался о вечности: то должен по крайней мере ныне принять какие-нибудь важные правила, дабы после десяти лет не быть дитятем или чудовищем.

Боже! не оставь меня, ибо весьма много обольстителей. Если Ты не поможешь мне, я скоро сделаюсь, нечестивым. Даруй мне добродетель и годы; одержи легкомыслие мое; окрыли добрые мои намерения; не дай мне с осуждением пасть во гроб. С сего часа в каждый день стану я стараться быть Тебе подобнее: и после 30 или 50 лет буду либо любви достойным стариком, либо другом и почитателем Твоим в небесах.

22-е («Господь обилие и скудость посылает: Он жребий каждого премудро назначает»)

Господь обилие и скудость посылает:
Он жребий каждого премудро назначает.
—
Удовлетворению нужд различных народов восхищает меня и движет к поклонению. С какою мудростью и милосердием все устроено! Стыд человечеству, что некогда были такие люди, которые приписывали слепому случаю устроение мира!

Северные страны не были бы населены, если бы Бог не сотворил там животного называемого рено, которое любит мох, противится стуже, бегает с санями по снегу и находит под ним себе корм, которое доставляет жителям пищу, платье и всякие выгодности, и кровь их разогревает скорым движением. Нет зверя человекам полезнее и кротче сего. И для того премудрый Творец произвел его в тех только странах, которые не столь плодородны и где жители мало работать могут по причине холода и темноты. И поскольку в жарких поясах также мало родиться может хлеб, и человек не много работать может от расслабления: то и этому Бог помог; однако же не таким же родом животных: ибо Творец не оставил в делах своих единообразности, и скорое движение было бы здесь вредно; но Он помог растениями, а особливо шоколадным деревом. Удивительно сколь употребителен этот род пальма или орешины! Оно доставляет род хлеба, овоща, молока, вина, воды спирта, уксуса; из него вьют веревки, делают посуду и бумажную материю, масло и проч. Сверх сего сотворил Бог для самых жарких стран еще другие растения, или деревья, которые в этих сухих землях ночью собирают росу и через то доставляют прохладительную воду в довольном количестиве. Черепахи и растение, называемое Гродбаум, служат Индейцам Аптекою и хлебным магазином.

Но не довольно сего, что благий Творец сократил в этих климатах работу страждущих от стужи и зноя человеков; Он дал и некоторым умеренным поясам чудные вспомогательные средства. Великие полосы в Америке не были бы населены, если бы ловля бобров не приманила туда людей. Во многих местах, а особливо в Персии и Тартарии течет из земли горное масло, или смола (нафта), которая при целебных своих силах заступает место корабельной смолы, лампадного масла; а если она ожестеет, можно им топить. В Молдавии в некоторых странах собирается весною роса с растений, на которой плавает хорошее масло. Там производит Натура железные шары. В Венгрии бросают в воду железо и после нескольких недель вынимают оттуда весьма хорошую медь.

Приметить должно, что Натура пустые только земли так обрабатывает; а где есть руки к обрабатыванию их, там производит она материалы грубее. Если бы у нас росло шоколадное дерево, еще бы больше было у нас ленивцев, которые суть зараза добродетели. Впрочем чего у нас нет? Мы всем довольно снабжены, хотя и больше Индейцев и Лапландцев должны работать. У нас есть лошади, овцы, лен, железо; а если чего-нибудь и недостает, как же быть?

Приснотекущий Источник всех даров! сколько восхищается сердце мое при рассматривании промысла Твоего о неблагодарных человеках! Лапландец обожает своего рено, а я часто попираю ногами благороднейшие дары Твои. Не много народов, которые так тепло и мягко лежали, как я на своей постели: следовательно никакая нация не должна столь жарко благодарить Тебя, как я. Велик, достопокланяем есть Господь, пекущийся о душе и теле! Небеса и земля! скажите: не есть ли велик и достопокланяем Бог наш?

23-е («О, Бог, живущий внутрь сердец! Прими мольбы и обожанье»)

Всех мыслящих существ Отец!
Любовь, Твое именованье;
О, Бог, живущий внутрь сердец!
Прими мольбы и обожанье.
—
Предмет любви моей определяет мою любовь. Быть без всякого чувствия и страсти есть опасная тишина, при которой мы не достигнем к пристанищу. Чем совершеннее и благодетельнее особа, или вещь: тем правильнее любовь моя к ней. Но если наклонность моя, подобно флюгеру, вертится от всякого ветра: то разум и сердце мое достойны сожаления. Я рассмотрю теперь переменчивость любви моей.

Как еще я был в руках родителей и дядек, предмет любви моей была полуразодранная кукла, или конек из палочки; ибо я был дитя, немногого требовал: и они были благодетели мои для того что, сокращали мне время. Тогда маленькая рука моя скорее хваталась за яблоко, чем за золото. Потом дошла очередь до пестрых и блистательных вещиц. С летами начинал уже больше смотреть на лица людей, нежели на игрушки свои, и, к сожалению, искал совершенства их больше в коже и платье, нежели в душе их. Я считал их великими благодетелями, когда они меня рассмешали; и я бы делал это справедливо, если бы удовольствие это было продолжительно: но они, так же как и золото, титул, мода и всякое провождение времени, во что я попеременно влюблялся, суть гнилые лоскутья, которые недолго носятся.

И по тому юношеское человеколюбие превращается со временем в обидчивость, жестокость и суровость.

Если я отберу самые лучшие предметы земной любви моей, то совершенство и благодеяние их есть только малозначащая монета, которую скоро запретят. Добродетельные родители, супруга, дети и друзья, конечно достойны любви, но любви умеренной: ибо, что великого в совершенствах ее, когда мы должны им во времени сострадать, погребать их и видеть истление их, или когда они при душевном нашем страдании или при смерти могут только поплакать? Ни одной капли крови не может прибавить мне земной благодетель, не говорю о жизни и благополучии. Я желаю иметь столько, что кроме Бога ни кто не может быть подателем мне Даров.

О Ты, который всегда ведет меня, когда руки дружества водившие меня сначала, давно уже истлели! Ты, которого красота никогда не увядает, но возрастает с разумом моим, которого мир всегда великолепнее кажется мне, чем больше рассматриваю его, и которого любовь никогда не изменяется, как любовь родителей к детям своим! Боже, единый и вечно любви достойный! со стыдом исповедаю я, что я давно не люблю Тебя подобающею любовью. Я ревную, когда кажется мне, будто Ты других больше меня любишь и жалуешь; но ах! нежная любовь Твоя ко мне не запечатлена ли кровью возлюбленного Сына Твоего! Я стану взирать на блага мира этого как будто мимоходом, а Тебя никогда из глаз моих не выпущу. В самой молнии и громах буду находить Тебя прекрасным и в самой разлуке души моей с телом Божественным и достопокланяемым; ибо, когда откроется гроб мой для поглощения меня, к кому простру тогда иссохшие мои руки? ― к Тебе, вечно любящий Отче! к Тебе. Есть у меня один только достойнейший любви предмет: это Ты, еси Боже мой!

24-е («Сей день мне небеса и землю предлагал, но я без действия день важный потерял»)

Сей день мне небеса и землю предлагал,
Но я без действия день важный потерял.
—
Пусть Календарь называет дни, как хочет; а для меня нынешний день самый важнейший. Прошедшее время проиграно, проведено во сне, забыто, или по крайней мере не так употреблено, чтоб я мог быть им доволен. Будущее покрыто еще непроницаемым мраком; и как бы оно ни было хорошо, оно еще не мое. Нынешний день стоит как Иосиф между своими братьями. Старшие ждут его милости; а иначе они погибнут. Вероятно, что и потомки их погибнут, если нынешний день не умилосердится над ними.

Как я родился, превозмог опасность смерти; и чего я ожидал, то

была жизнь краткая, вопля исполненная. До нынешнего дня сотню смертных опасностей могу счесть, которых я избежал. Как выбивались у меня первые зубы, я был от смерти почти на одну пядь. Но тогда были еще у меня друзья, которые плакали смотря на мои слезы; а теперь счастлив я, если другие не смеются мне, когда я плачу. И если я теперь с исполненного печалей одра моего (ибо беспечные только засыпают скоро) посмотрю в мир, то обещает ли он мне хотя половину того, что я имел в юности моей? Может ли он мне возвратить умерших моих друзей?

Если я умру в эту ночь, день этот будет важнейшим для меня; потому что он решит жребий мой и так он есть день моего рождения. И я могу (какая дивная власть!) могу избрать себе в отца либо Бога, либо дьявола. Кого люблю, того я и дитя. ― Чудесное свойство человека, что он ежедневно может делаться новым человеком. Сад не может ныне этого сделать, но стоит пуст и сух, как грешник. Но и самый злочестивейший, о котором каждая добродетель плакала ныне поутру, может еще в этот вечер возбудить радость, в небесах. Такой род всемогущества имеет слабый человек, но только на короткое время. Я могу жить, умереть, молиться, клясть, беситься и мудрствовать, но только ныне, а не завтра. ―Завтра? ― Вероятнее, если бы я сказал после двадцати лет. Теперь могу беседовать с Богом, a завтра кроме смерти десять препятствий случиться может. И если здесь не буду с Ним говорить детски то Он возгремит ко мне там во гневе и устрашит меня яростью своею.

Отче! Отче мой, ради Иисуса Христа! Ты меня устрашишь; это будет Тебе чувствительнее, нежели мне! Доселе носил Ты меня на руках своих, а теперь уже ли брошусь я в ад? ибо где нет благости Твоей, там ад. О, если бы я разумел всю цену дня сего! И на небесах еще будет он для меня важен и приятен; либо я вечно буду его, или лучше, мои мертвые радости пережевывать и вкушать осуждение.

Что мне до ада? я рожден к небесам, и уже теперь, Отче мой, приближаюсь к Тебе столько, сколько может слабый сын земной. Это я! на отвергни бессильного моего благодарения. Помилуй меня, что я не столько радуюсь о помощи Твоей, сколько должно. Но я есть всегда еще новорождаемое дитя, которое только щупает и с закрытыми глазами кричит, чтоб его взяли на руки, хотя оно уже давно на руках. Но когда же я доволен буду, я, который всегда больше хочу иметь, нежели издержать? Каждый день, следственно и ныне начинаю я новое столетие благодеяний Твоих, Господи! Ты наградишь в вечности и теперешнюю мою молитву. Я буду молиться, хвалить и ходить пред Тобою непорочным: тогда будущее не будет мне ужасно ради Иисуса Христа. Слышите это, вы, будущие дни мои! слышите небо и земля: с нынешнего дня я стану жить больше для Бога! этот день да будет судьею надо мною!

25-е («Во славу Божию я должен веселиться, но радость не со вне, извнутрь должна излиться»)

Во славу Божию я должен веселиться,
Но радость не со вне, извнутрь должна излиться.
—
Сколь мало благоразумные родители желают, чтоб дети их всегда вздыхали и отчаивались: столь мало и Бог требует от нас, чтоб мы всегда плакали и печалились. Чем довольнее мы Богом, тем приятнее Ему. Так, радость от чистого сердца есть добродетель и должность. Блажен! кто исполняет ее. Я не разумею здесь телесных радостей, которые голову занимают, а сердце оставляют пустым. Духовные радости превосходят сии.

Радость, основывающаяся на скоропреходящих вещах, или которая зрителям и соучастникам стоит слез, а со временем и нам самим того же бы стоила, и которая в тесном только угле тела нашего находится, а между тем неограниченная душа мрет с голоду: такая радость есть род пароксизма в лихорадке, когда тело дрожит и болит голова. Так дети играют в войну, представляют себя героями, раздирают платье и по возвращении домой, бывают за то наказаны от родителей. Смех наш показывает кто мы таковы.

Радость, которая больше действует на душу, выливается непосредственно из Бога и в Бога возвращается; эта духовная радость достойна человека. Хотя она не трясет стен хохотаньем своим и не ржет по залам и улицам: однако же кроткие ее чувствования, спокойное веселое око и нежная улыбка, всегда непременны и имеют известную точку, подобно магнитной стрелке. Сия Божественная радость не видит, не дышит и не уважает ничего иного, кроме Бога и небес. На гробе нежного друга смотрит она на небо оцепенелыми глазами, из которых падает слеза благодарности, а не отчаяния. Среди молний, землетрясения и гонения от людей стоит мужественно и не жалуется, но благодарит. Она учена: ибо взоры ее проницают в будущее и в самую вечность. Она богата, потому что все творение пользует ее. Всякий обращающийся злочестивый, всякая выслушанная молитва, всякий случай к добру ― все ей праздник и торжество, и скорее солнце погаснет, нежели этой радости недостанет пищи. Уверена будучи, что Бог все клонит к добру, то есть к чести своей и расширению добродетели, надеется, что и самые наказания суть добро. Предвещания ее радостны, и если где от утеснения не может она говорить, там надеется их, безмолвствуя.

Такою высокою радостью наслаждалась Дева Мария. Благовествование Гавриилово, хвалебная песнь Ангелов, о которой сказали ей пастухи Вифлеемские, поклонение восточных мудрецов, крепость духа Божественного Сына ее, и скорое возрастание Его в премудрости, летах и благодати у Бога и человеков: все это возвышало душу ее. И потому она с милостью и уважением приняла отказ в Кане на браке: а я никогда не хочу ничего грозного или увещательного снести от Бога? Эти только духовные радости (которые и Стефан чувствовал при побиении камнями), сделали Марию столь мужественною, что она никакой не боялась опасности предстать кресту Спасителеву. И там, с мечем Господним в душе ее, в бледности лица, каплями только крови Распятого обагряемого стояла она твердо, не обмерла и не отчаялась ― Что если бы я стал под крестом своим и воззрел на себя страждуща?.. Но что бы тогда не отчаиваться мне, буду заблаговременно укреплять сердце свое духовными радостями. Стану чаще и с размышлением радоваться о Боге и Спасителе моем. Тогда дни мои потекут в радости, а ночи в спокойствии.

26-е («Я, падающий лист, в сей день совсем завяну»)

Я, падающий лист, в сей день совсем завяну,
А завтра может быть иссохнув пылью стану.
—
Ничего столь мало не удостаиваем мы размышления нашего, как опадающий лист, хотя мы и сами то. «Мы говорим: это обыкновенное следствие осени, и больше ничего важного.,» Правда; но как часто доживаем, мы до этой перемены? Весьма мало таких людей, которые видят лес, двадцать раз лишенным листвы, сколько бы ни было около нас стариков, противоречащих этому, и сколь мало желающих видеть то, за что нет платы!

Испытатель Натуры открывает вооруженным оком на каждом листе неисчетное множество насекомых, которых жилище, или мир, есть этот лист. Для них есть там горы, озера, жаркие и холодные пояса по мере тени, падающей на этот мир в малом виде, на другой же стороне этого листа живут антиподы. С падением его сопряжена необходимая погибель всех этих народов. И так сколько миров уничтожает каждая осень! нет столько каплей в океане, сколько в лесе живущих тварей; но лишь дунет северный ветер, то и кончилось их бытие со всеми бесчисленными их мирами. Мы стоим безбоязненно на этих руинах, и употребляем еще их вместо навоза, или нагреваем избы для нищих. Найдутся ли такие твари, которые при будущем превращении мироздания нашего так безрассудно рассуждать будут?

Так, на все это мы весьма смотрим хладнокровно либо из беспечности, либо из невежества. Может быть, мы назвали бы того дерзким дураком, который бы захотел утверждать, что погибель столь многих лиственных миров так же точно определена, как погибель целых солнечных миров, или разрушение всех государств земного шара. Но Ассирийское царство и березовой лист цвели свое время, после того пали по законам, премудро от Бога определенным.

Боже! да будет для меня все важно, что Ты ни творишь, когда буря Твоя рвет из корня столетние дубы, или переламывает колосок; когда гаснут солнца, или увядают листья. Нет ничего столь малого, на что бы я не должен был обращать внимания своего, и ничего столь великого, что бы должно было отвратить меня от Тебя, Творче мой! Да будет мне всего важнее знать, что Ты вечно тот же; что я могу помышлять о Тебе, и что Ты, о, Неизменяемый, Бог и Отец мой сущий. Пусть погаснет солнце, или падет мир, как ныне лист: с.. развалин его взойду я к Тебе, Всемогущий, по повелению которого он стал существовать, и по мановению которого он падет, подобно листве, когда веет на нее сильный ветер.

И так, уповая на благодать Твою, Я ищу нужного покоя. Прости мне, Отче, ради Иисуса Христа, учиненные мною грехи ныне, в юности и в мужеском возрасте. Проснусь ли я в том мире, или нет: погибели однако ж не боюсь. И из гнилых листов образуешь Ты

зелень в следующую весну. Если я добродетелен, конечно удержу за собою место свое в цепи тварей Твоих: Иисус Христос за меня!

27-е («Ты в сердце весишь мысль, движенья замечаешь, слов следствия моих и дел всех исчисляешь»)

Ты в сердце весишь мысль, движенья замечаешь,
Слов следствия моих и дел всех исчисляешь.
—
Душа наша одарена некоторым родом всемогущества, которым отличается она от всего телесного. В одну минуту может она перейти от порока к добродетели, от жизни к смерти, от земли в небо или в ад. Сам Бог может только упрашивать или угрожать ей; принуждать же не может духа человеческого. Это было издревле великим унижением тиранам, которым хотелось заставить мыслить своих подданных. Кто умеет умереть, того не чем принудить. При всем том, человек находится под правлением Божиим, дабы не восстал он по гигантски против неба.

Всепремудрый наклоняет образ мыслей наших так, что мы принуждены бываем лучше думать, не теряя однако же свободы нашей. Он отнимает у дерзкого безбожника сильного защитника его, или у распутных родителей детей; попускает волоките, или пьянице заблудиться ночью на кладбище и провалиться до половины тела в рыхлой могиле, или насмешника Религии потрясает ужасом или приближением смерти. Часто милосердый Бог старается обратить нас таковыми приключениями и увещаниями. Радость, печаль, болезнь землетрясение, смерть и другие бесчисленные случаи, могут обращать нас к вышним предметам: однако же все это зависит от нашего произволения быть упрямыми и думать противное тому, что должно.

Но направление и следствие поступков наших подлежит верховнейшему праву Божию; и мы можем только просить, а не повелевать. Я могу в один день свободно учинить тридцать поступков; но чтоб определить действия их, сюда уже не досягает монархия моя. Братья Иосифовы могли убивать и продавать, но за следствия не могли отвечать. Бог всегда обращает в лучшее, нежели как людям кажется. Все наши деяния есть нити, которые Всепремудрый сплетает в целое по своему намерению. Самые злодеяния имеют иногда добрые следствия, хотя они остаются достойными наказания.

Правитель человеков! Я мыслю и поступаю по Твоим святым намерениям. Ты приемлешь от меня дела мои, и платишь мне за них, дабы употребить их в великом Твоем домоправлении. Я свободен, но и подданный Твой. О, сколь я бесполезен, если все дела мои суть паутина. Хотя я и умру, но плоды дел моих будут жить на небе и на земле. Научи меня мыслить, говорить и делать все к возвышению чести Твоей и благосостояния мира. Может быть скоро уже вызовет меня отсюда смертный звон. Тогда, Иисусе Господи, по окончании работы отверзи мне небеса к новым и благороднейшим работам.

28-е («О, сердце! не скрывай себя в сгущенный мрак»)

О, сердце! не скрывай себя в сгущенный мрак;
Хотя бы лютая в тебе живуща злоба
Соделала тебя темней закрыта гроба,
Проникнет внутрь тебя светлейший Божий зрак!
—
И так мои тайности открыты: ибо Всеведущий конечно не сокроет их для того, чтоб не тронуть моей чести. Сокровенные мысли и дела мои громогласно уже осуждены от Ангелов и блаженных Духов, и толстое покрывало, которым я закрывался, только слабым очам смертных некоторым образом непроницаемо. Я говорю некоторым образом; потому что может быть иные люди больше во мне видели и слышали, нежели как мне хотелось. Я бы весьма смутился, если бы узнал все, что обо мне говорят: но что это есть в сравнении с теми слухами, которые идут обо мне на небе и в аде ?

Каждый имеет свои зверские минуты, в которые человек бывает вне себя. Тогда чувственная страсть неистовствует на пажити своей; и счастливы мы, если разум и Религия снова скоро вступят в правление свое. Короче: я имел такие часы, в которые худо мыслил, безрассудно говорил и безумно делал. Большую часть этих малоуважаемых явлений я забыл; для того, что воспоминание их не говорило мне ничего лестного. Зрители, или участники этого, теперь весьма живут далеко, не имеют со мною никакой связи или ах, они уже ― осуждены! И так есть свидетели в разных местах, и важнейшие тайности мои всегда близки к обнаружению. Ах, сколько ужасает меня эта мысль, что Бог знает их во всей их окружности! Он измеряет вернейшим масштабом обольщающих и обольщаемых, побуждение, намерение и преступление. Я должен молчать, а Он судить.

Но есть тайности, для которых Бог не обнаруживает оных. Горячие уединенны молитвы, слезы, раскаяния и благодарности, тайно оказанная помощь, сокровенные добродетели, которые однако же произвели действие свое наружно: ― о, благий Боже! я не совсем лишен этого истинного сокровища. Да будет благоприятно пред Тобою, ради Иисуса Христа, хотя что-нибудь из этого! Сокровенные мои погрешности да побуждают меня к деланию добродетели втайне; и Ты воздашь мне за них явно.

Всеведущий Спаситель! все и даже тайные грехи мои зрел Ты со креста Твоего и молился: Отче! остави им. Ради ночи смерти, проходившей тогда мимо очей Твоих, прошу Тебя: сокрой тайности мои пред судебным собранием. Ты боролся пред смертью уединенно в Гефсимании со грехами моими; и я оплачу и сражусь с ними, прежде нежели пойду на постель, и пред засыпанием займусь еще добрыми какими-нибудь мыслями. Ни один человек не узнает о них, а Ты некогда торжественно откроешь их. Так, в вечности только испытаю я, кто я был здесь.

29-е («Когда покоилось времен безбрежно море, тогда уж зрел меня в уме всесовершенном, я был перед Тобой, не вшедши в бытие»)

Когда покоилось времен безбрежно море,
И в недрах вечности хаос бесчувствен был,
Не возглашался Свят, Свят, Свят, в небесном хоре,
И бездны мудрости своей Ты не открыл:
Тогда уж зрел меня в уме всесовершенном,
Я был перед Тобой, не вшедши в бытие.
Из тысячи миров Ты существо мое
Извлек, образовал, в хотении священном.
—
Поверхность земли (внутренности ее мы не знаем) показывает, что прежде были разрушения земного шара. На сто футов глубины в земле рылись, и всегда находили слои ила, песка, раковины, камней и проч. В высоких горах, и даже в Альпийских, находят морские растения и раковины; а в рудокопных корабли, дерева, земледельческую збрую, снопы и проч.; и кажется, будто многие хребты гор друг от друга оторвались. Как на этой стороне берег высунулся, так на той вдался: подобные их возвышения и кривизны доказывают, что они не по случаю так лежат. Здесь еще приметить должно, что кроме окаменелостей находят под землею много (fufilia et vitreicentia) расплавляемых и в стекло превращаемых вещей. Какой огонь родил их? Находили также под землею весьма глубоко янтарь до которого может быть с самого сотворения никто не дотрагивался.

Время и причина этих великих оборотов есть для нас тайна. Одно только мы знаем, то есть потоп; но один потоп не мог столько переменить землю и занести тяжелых тел на верх каменных гор. Если же все нынешние земляные и каменные слои сами собою родились: то тяжелые тела должны были лечь ниже легких; а это не везде так. Слой раковин по большой части одного рода и одинаковой величины. Не возможно, кажется, потопу наделать таких порядочных для них постелей. Довольно оставил он следов, но прежде или после его должны быть необходимо столь же важные перемены, о которых священное Писание не раз судило за благо упомянуть.

Ученые много об этом говорят; но о чем не говорит Библия, о том догадки разума бывают ложны. Есть два об этом мнения, которые должны быть соединены. Иные все выводят от океана, который прежде покрывал шар земной, или по крайней мере часто переменял место свое; к чему также споспешествовали бури, землетрясения, приливы и отливы: а иные напротив все приписывают прежним огнедышащим горам. Эти должны были извергать горящий песок, или пыль, на целые гнезда улиток, рыб и морских растений: ибо под ними находили мел, мергель, растопленные камни и пр., и после нескольких веков опять примечали некоторый род морских животных. Эти извергаемые вещества должны подземным огнем и землетрясением подняться из земли горою; и самые Пиринейские горы должны от сего произойти. Таким образом проваливались корабли, хлебные поля, люди и звери, и со временем землею засыпались,

Ангелы, возвышенные духи, удивляетесь ли вы глубоким, познаниям смертных, которые не умея сказать, что есть в земле на десять футов глубины, хотят судить о путях небес?… Погибала ли когда планета наша в огне, и снова была ли сотворена; или неистовствовала ли вода и огнь при потопе и других важных происшествиях: о сем узнаю я в другом мире. Довольно, что Всеблагий устроил мне здесь чудесное жилище: будущее будет еще чудеснее и славнее.

30-е («Спаситель всех детей зовете к себе, лобзает. Страшись и трепещи, кто чад сих соблазняет!»)

Спаситель всех детей зовете к себе, лобзает.
Страшись и трепещи, кто чад сих соблазняет!
—
Должности наши в рассуждении детей должны быть наблюдаемы со всей осторожностью; потому что бдительность нигде так скоро не засыпает, как в обществе их. Трудно играть с ними невинно! Если мы подаем им случай смеяться, то после обыкновенно стоит это слез нам, или им. Воспитание детей, от которого столь многое зависит на небе и на земле, не до родителей одних относится. Всякий взрослый должен быть наставником дитяти, которое видеть или слышать его может. Это дитя будет за него или против него свидетельствовать в вечности.

Натуральное расположение не мешает детям играть и поднимать их, когда они падают, есть нам руководство к важнейшей должности, а именно: сохранять их от греха и соединять с Богом. Впечатлевать юным умам первый лестный образ греха: о, лучше никогда не родиться, нежели делать такой соблазн! Взрослые не столь легко могут быть обольщаемы; но дитя редко отвергает льстивой совет, и через то делает себя несчастным на всю жизнь. Всякий грех заразителен, как язва, или оспа. И так свято будь мне присутствие юношества! Каждая мина, каждое слово должно быть наперед хорошо рассмотрено. Детское сердце есть чистое зеркало. Пятна и расселины обезображивают его, и трудно их заглаживать. Как скоро дитя умирает, является пред Богом с грехами обольстителя своего.

Но впечатлевать в сердца их добродетель, благоразумие и человеколюбие, есть наилучшее богослужение: первые добрые впечатления побеждают развращенные побуждения. Исполнять эту благороднейшую должность, имеющую влияние на всю жизнь и на самую вечность, может самый беднейший человек. Самый нищий, описывая дитяти состояние свое и дивный промысел Божий о нем, мог бы образовать сердце его наилучшим образом. Если бы дитя при первой своей клятве, ругани и злоупотреблении Имени Божия видело только грозные лица: конечно не отважилось бы сделать того в другой раз. И сколь добродетельным росло бы оно, если бы всегда слышало, что все благие дары от Бога приходят! Крещеным быть, это за великое преимущество вменяло бы себе юношество наше.

Когда обращаюсь я на детство мое, нахожу великое различие между людьми, окружавшими меня. Коль презрительны для меня те, которые учили и обольщали меня к худому! Но может быть, мучились они за этот грех на смертной постели. Но вы, благородные и любви достойные человеки, на которых руки лились первые мои слезы любви к Богу, или к ближнему, и которые за сие образование души моей уже тысячекратно награждены! в вечности будете вы нежнейшими друзьями моими, так как на земле были хранителями моими. Но возбудил ли я к добродетели какое-нибудь дитя? О, Боже, я не могу этим похвалиться к сожалению моему. Даруй мне мудрость и благодать к спасению душ юных!

31-е («Нас каждый месяц здесь во всем переменяет, и день и каждый час ко смерти приближает»)

Нас каждый месяц здесь во всем переменяет,
И день и каждый час ко смерти приближает.
—
Творение сделалось еще одним месяцем старее. Творец только не стареет. Вот существенное различие между Богом и тварью. Изменение всех тварей столь велико, что во многих можно то примечать в течение одного месяца.

В телесном мире всегдашнее круговращение. Ни одна пылинка не уничтожена в нем, но каждая преобразуется в другие виды. Тело мое, которое я несколько лет ношу, было прежде носимо и съедаемо другими тварями. Горы запустевают, обваливаются и засыпают долины. Краски стираются, стены стареют, и вода делается землею а земля плотию. Многие, которые в начале сего месяца ходили по земле, теперь тлеют только в ней; а иные напротив матернее молоко превращают в плоть и кости. Хотя эти перемены не во всех телесных вещах так скоро происходят, например, небесные тела такими же еще кажутся, какими зрел их Адам: однако же увидим со временем и их превращение.

Перемена в сотворенном духовном мире еще чудеснее. Души ежедневно умножаются. По крайней мере приводятся они в такое состояние, из которого не выходят. И хотя дух мой сотворен вместе с Адамовым духом, однако же он не имел тогда такой высокой степени, какую получил соединясь с телом. И так в духовном мире нет такого круговращения, какое в телесном. Этот в конце месяца не сделался совершеннее, но в том всегда бывает приращение в гражданах и познаниях. Путь их всегда простирается вперед. Все духи, от Архангела до младенца в колыбели, расширили и умножили познания свои в этом месяце. А эту сумму один только Бог исчислить может. И так коль худо поступает человек, который вертится только в колесе телесного мира, не возвышая духа своего и не направляя стремления своего к небу! С каждым месяцем становится слабее тело мое. Сколько я в этой части теряю, столько должен приобретать, в другой возвышением совершенств души своей.

Неизменный! никогда не бываю я одинаков, но всегда во всю вечность более приближаюсь к Тебе, не получая тебя никогда. Но теперь задерживает меня тягостное тело, так что душа моя ни шага не сделала вперед чрез несколько месяцев. Прости мне, Долготерпеливый, если я и в минувший месяц засыпал на пути к Тебе, или слишком заигрывался в игре земной. Влеки меня к себе снова. Сподоби меня чрез удвоение шагов моих достигнуть в будущем месяце высшей степени совершенства. Сохрани меня, Хранителю мой, и в сию последнюю ночь месяца; сохрани меня вечно! Аминь.