Скачать Рукописи из кельи (1) в формате docx

ПЕРЕЙТИ на главную страницу творений Феофана Затв.

* Самоиспытание и познание греховности
* К смущаемым нечистыми помыслами
* Возрасты греха
* Воспоминание о страшном Суде (Созерцание)
* Основное чувство нашего сердца – грусть (Из «Писем о христианской жизни»)
* Изложение спасительной веры Христовой в кратких положениях
* Мысли о внутренней жизни
* Заметки о духовной жизни
* Мысли о богоугодной жизни
* Испытание Писаний
* Мысли о разных предметах веры

Из Священной истории
* Подзаконная религия, как она дана Богом через Моисея народу Израильскому
1. Завет Бога с еврейским народом
2. Религиозные понятия, соответственные завету
3. Религиозные чувствования
4. Нравственные расположения, или практические чувства
5. Обрядность как средство к образованию и укреплению нравственных расположений
6. Практические правила, как поприще для упражнения по преимуществу нравственных расположений
7. Гражданские постановления и вообще все устройство общества применительно к религии подзаконной
8. Как освоился народ с новым порядком и чем укреплялся в хождении по нему
9. Почему религия и церковь явились теперь в таком виде
10. Какой религия подзаконная должна образовать дух в народе?
* Как зародилось и созрело дело о смерти Господа Спасителя у врагов его со времени явления им Себя миру, и как относился к этому Сам Господь
***Переход Господа на Елеон

Проповеди
* Слово в день святой великомученицы Варвары
* Легкое средство к усвоению святой жизни христианской (Поучение в Неделю 23-ю по Пятидесятнице)
* Что такое «анафема»? Слово в неделю Православия
* О внезапной смерти (Слово написано в связи с гибелью русских моряков на судне «Русалка», потерпевшем крушение в Балтийском море в мирное время)
🎧* О богатом и Лазаре  (Беседа в Неделю 22-ю по Пятидесятнице) (О загробной участи некоторых людей)
🎧* Слово в день сошествия Святого Духа (О стяжании Духа Святого и об ощутительном Его действии)
* Заступление и покров Пресвятой Богородицы

 

Самоиспытание и познание греховности

Всякий войди в себя самого и займись, преж­де всего, рассмотрением жизни своей и все­го, что в ней было неисправного. Конечно, всякий говорит о себе, что он грешен, и не только говорит, а нередко и чувствует себя таковым; но эта греховность наша представля­ется нам в виде смутном и неопределенном. Этого мало. Истинное покаяние и должная исповедь требуют определенно разъяснить се­бе, что именно в нас нечисто и грешно и в какой мере,— узнать свои грехи ясно и раздельно, как бы численно.

Для этого вот что советуют сделать: по­ставь, с одной стороны, закон Божий, а с другой — собственную жизнь и смотри, в чем они сходны и в чем не сходны. Бери или свои дела и подводи их под закон Божий, чтобы видеть, законны ли они; или бери закон и смотри, исполняется ли он как следует в жизни твоей. Например: ты был оскорблен — и отмстил; так ли велит закон христианский? Видишь погрешности других и осуждаешь; так ли это по заповедям Господним? Сделаешь что доб­рое — и высишься или трубишь пред собою; позволительно ли так делать христианину? Или: закон велит в церковь ходить неленостно и в церкви стоять благоговейно — во внимании и молитве; исполняется ли тобою это? Закон велит не похотствовать, не гневаться, не зави­довать, не присвоять чужого и проч.; исполне­но ли все это?

Чтобы ничего не упустить в этом важном деле самоиспытания, хорошо держаться в нем какого-либо порядка. Например: вообрази себе как можно яснее все обязанности свои — в отношении к Богу, ближним и самому себе; и потом как можно точнее и подробнее про­смотри свою жизнь — по всем этим отношени­ям. Или:перебирай заповеди Десятословия одну за другою, со всеми частными предписа­ниями, содержащимися в них, и смотри, испол­нил ли ты все требуемое ими? Читай также или припоминай Нагорную беседу Спасителя, где Он изъясняет закон, восполняя его духом христианским, или — послания апостольские, где излагаются обязательные для христиан де­ла и расположения, например: Римлянам — с 12-й главы, Ефесянам — с 4-й, Иакова, Иоан­на Богослова и прочих. Смотрись во все это, как в зеркало, и увидишь, где в тебе есть какое пятно и какое безобразие.

Вследствие такого пересмотра жизни от­кроется — в числе наших дел, слов, чувствова­ний, помышлений, желаний — множество или прямо противоположных закону, или полуза­конных, то есть таких, в коих нечисты намере­ния, хоть они внешно сообразны с законом; или опущенных, коим следовало бы быть, но мы не хотели их выполнить; соберется всего этого многое множество, и — может быть — вся жизнь окажется составленною из одних дел недобрых, как непрерывная цепь, или не­прерывный ряд, изделий безобразных и отвра­тительных.

Внешнее в покаянии сделано. Но на этом не должно останавливаться. Надобно идти далее по пути познания своей греховности — вхо­дить глубже в греховное сердце. Под делами и словами, под частными мыслями, желаниями и чувствованиями лежат постоянные располо­жения сердца, служащие для них источником. Совокупность этих расположений составляет «личность» человека и определяет его характер. Их-то потому особенно и надобно определить; труда здесь не очень много: добросовестность наша пред собою не позволит нам скрыть, чем облачается наше сердце и какие обитают в нем властители; а то и осязательно можно указать о том свидетеля, и именно: какие недобрые дела часто нами повторяются и вырываются с такою силою, что мы совладеть с собою не можем?.. Это значит, что они имеют корень в сердце; там, должно быть, скрывается посто­янный их производитель, то есть соответствен­ная им склонность, или страсть. Какая в осо­бенности страсть господствует во мне, препят­ствуя моему покаянию и удерживая в оковах греха? Это можно узнать по следующим при­знакам: все, с чем труднее всего нам расстать­ся, чем наиболее привыкло утешаться наше сердце, о чем наиболее всего мечтаем мы и наяву, и во сне, что особенно стараемся мы скрыть не только от других, но и от самих себя, в чем тяжелее всего признаться пред от­цом духовным, чего особенно не хочется объя­вить на исповеди,— все это очевидно господ­ствует над нами и держит нас в плену; во всем этом скрывается внутренний змий, который отравляет нас своим ядом.  Против сего-то именно недуга душевного и должно направить все усилия и всю духовную бдительность. Кто не победит своей господствующей страсти, тот никогда не исправится и не выйдет на свободу от грехов. При всяком порыве вознестись горе господствующая страсть влечет и повергает долу. Итак, какая же во мне господствую­щая страсть?

Известно, что корень всему злу есть само­любие. Из самолюбия выходят гордость, корысть и страсть к наслаждениям, а от них уже и все прочие страсти. Они все есть у всякого, кто грешит, но не у всех в одинаковой степени. У одного гордость преобладает, у дру­гого — корысть, у третьего — страсть к на­слаждениям. И гордый не чужд корыстных видов и наслаждений, но легко приносит их в жертву, когда они могут унизить его. И свое­корыстный готов потешиться, если это ему ничего не стоит, и проч. Так у всякого одна какая-либо страсть господствует, а другие сто­ят как бы в тени. Эту-то господствующую страсть и надобно увидеть и определить, чтобы потом на нее решительнее и действовать мож­но было. Один святой отец говорит: «Господь требует от тебя восстановления целомудрия, а ты милостыню раздаешь да богадельни и часовни строишь,— исправь прежде первое, и второе приятно будет». Легко узнавать и ча­стные пороки, которыми кто страждет. Если, например, кто, указывая на другого, в одном случае скажет: «Смотри, что он делает!», в другом с досадою повторит: «Какая несооб­разность!», а то мину покажет насмешливую, и вообще охотнее и больше говорит о поступках других, и с невыгодной стороны,— тому не­трудно догадаться, что он страдает богопро­тивным пороком осуждения, и т. п.

И еще далее надо идти в познании себя. После всего надобно определить общий дух жизни нашей, или одну отличительную ее чер­ту. Кому мы служим: Господу или себе и гре­ху? Что имеем в виду — себя или Господа — славу Его, угождение Ему? За кого всегда стоим — за имя Божие или за себя? Но ска­зать это может только совесть наша, втайне, пред лицем Господа. Ее и вопросите. Дела же, и добрые, не суть доказательство, что мы слу­жим Господу, ибо можно и их делать себя ради. Эта черта определяет, что мы такое и чего потому ожидать должны. Познанием же этой черты возглавляется, или завершается, са­мопознание. Так, наконец, вообразится вся картина нашей греховности и вся история нашей греховной жизни: дела, чувства, расположения и главный дух жизни.

К смущаемым нечистыми помыслами

Пресечь,— то есть не дозволять себе более дел срамных,— это то же, что скосить сор­ную траву. Трава скошена, а корни остались. Как только поблагоприятствуют обстоятель­ства: сорные травы опять разрастутся. Так и в нас, если только пресечем дело, не заградив источника их, то, как только случай, дела опять появятся.— Таковы все наши исповеди, и не без намерения перестать грешить совершае­мые, но не сопровождаемые пресечением ис­точника греха.

Находящемуся в этом положении так оста­ваться нельзя; чем дальше, тем будет хуже, а наконец и желание исправности прекратится. Это будет состояние не отчаяния, но нечая­ния…

Когда чувства раскаяния искренни и жела­ние исправиться непритворно, то с этими чув­ствами и расположениями дело поправить очень удобно. Ведь не горы переставлять. Есть две-три вещи, кои надо тотчас ввести в дело и продолжать… и все устроится как по маслицу.

Надо примерно представить свое внутрен­нее с той исключительно стороны, из коей исходят грехи. У святых отцов очень хорошо изображен ход плотских грехов: прилог, внимание, сочувствие, желание, согласие, решение и дело… Я остановлюсь особенно на начале. Определяю его так: чувство сласти похотной. Возбуждение похотного движения происходит от соков или собравшегося семени, от впечат­лений чувственных, особенно чрез зрение и слух, и от врагов. Откуда бы оно ни исходило, его сопровождает сласть похотная. Сия сласть и есть корень всего зла. Между тем на нее мало обращают внимания, а она, как заноза, все дальше и дальше проходит и заполоняет все внутри.

Святые отцы о подчревных движениях го­ворят: начавшись там, они восходят вверх, под­нимаются до сердца, его наполняют, далее — голову и все тело. Все тело тогда бывает полно похотию, назовем это паром, или дымом, похотным. Потом это проходит, будто ветром прогонится этот пар, или дым… Но после опять начинается, когда показываемые выше причины произведут похотное движение; толь­ко в сей раз движение вверх совершается бы­стрее, так как дорога уже пройдена, но дольше остается в теле. В третий раз — еще скорее и еще дольше. Частое повторение этого делает наконец то, что эта похотливость заседает навсегда в теле, то есть наполняет его все сполна, и не выходит. После сего в теле все делается похотно: глаз смотрит похотно, ухо слышит похотно, и оба эти чувства то только ищут ви­деть и слышать, что может питать похотность; и все чувства таковы же становятся, и все члены тела. Затем всякое движение и всякое прикосновение отзывается похотностию… как губка, наполненная водою, во всякой норке своей содержит ее и, чуть коснись, испускает ее — таково тело, похотию исполненное… На­до охладить и отрезвить тело, выполоскать, выжать, выколотить, как белье запачканное. Как? — Действуя обратно тому, как похоть его заполонила. Поднималось похотное движе­ние из-под чрева кверху… многократно… и за­владело всем телом.— Теперь надо так дейст­вовать: как только покажется оно под чревом, придавить его и ходу не дать всякий раз. Чем придавить? — Напряжением мышц, волею, разлюбившею похоть и теперь начавшею пре­следовать ее, как врага. Чем сильно похотное движение? — Сластию похотною. Эта сласть дает ход похотному движению. Если сразу пре­сечь сласть, или отбить, движение тотчас пре­кратится. Не ощущать сласти сей нельзя, как сласти сахара, раскусивши его. Но не любить, отвратиться, ненавидеть ее можно. Это не дело тела, а души. Душа должна сознать, что сия сласть — яд для нее и враг ее, губящий ее без­жалостно. Когда душа дойдет до чувства враж­ды к сласти, от сознания ее вражества, тогда стоит только привести в движение сие чувство, как сласть потеряет свою сладость, потеряет силу давать ход движению похотному,— дви­жение и прекратится. Это и будет подавление движения… Подавление сие само собою совер­шится, когда сласть сознается (будет призна­на) врагом и встретится ненавистью.

Видно теперь, в чем главное. Надо сласть похотную возненавидеть и с сею ненавистью встречать ее всякий раз, как она покажется. Эту ненависть человек сам должен в себе по­родить, и она будет для него стражем с мечом в руке, готовым поразить сего врага.

Надо раздувать это чувство — размышле­нием, молитвою и некиими деланиями, на­правленными сюда.

Размышление выяснит худые последствия сласти и доведет сие до чувства… сласть сия злотворна для души и тела, для обязательных Дел и отношений к другим, особенно же в от­ношении к Богу, ибо ничто так Богу не про­тивно, как услаждение сею страстью… от сего у души отнимается потом всякое дерзновение пред Богом… и наконец в будущем ввергает в ад.

Молитва отторгнет сердце от плотского, и сласть сама собою падет… и помощь свыше призовет… Так у Исихия… после движения ненависти — молитва… Молитва Иисусова тут всепобедительное орудие.

Ненависть к сласти долгим рассуждением возбуждается только в первый раз, а потом она мгновенно проявляется, как только вызы­вает ее… Молитва же вся в молитве Иисусо­вой; так что для подавления сласти главных два акта: подвигни ненависть — и стой в молитве Иисусовой.

Некие делания.— Напряжение мышц ту­да, к подчревию. Это в момент возбуждения сласти; а потом постоянно держать тело все в струнку, по-солдатски, и быть всегда как бы в присутствии большого лица… иначе это зна­чит — не распускать членов, не разваливаться и не вольничать. Так и сидя, и ходя, и даже лежа… Это простое средство очень отрезвля­ет… Однажды поставив тело в струнку, уж не отступать от сего. К этой солдатской выправке надо присоединить умаление немножко в пище, немножко в сне… особенно не разваливаться во сне и, проснувшись, скорее вставать,—и немножко в преутруждении… Уединение и строгая дисциплина чувств сюда же идут…

В душе между тем главное — страх Божий и благоговеинство… Это выражаться должно особенно в том, чтоб ничего не делать не­глиже… небрежно, кое-как, какое бы дело ни было, всякое, и большое, и малое… особенно молитва… В церкви, в столовой, дома — всю­ду благоговение, как пред Богом ходить.

Сими приемами сласть всегда можно отбить и угасить. Но коль скоро она угашена, даль­нейшее ее движение пресекается. Опять при­дет — опять прогонится. Так день за днем. Чем дальше, тем реже и реже она появляться будет… Плод чрез неделю замечен будет… если отнюдь не давать хода сласти… сласть наконец совсем обессилеет; только не давать ей ходу… наконец совсем перестанет являться,— и восстания будут подниматься бессластные… Если вместе с сим молитва будет крепнуть и возвышаться… то во всем теле засияет трез­венная чистота, вместо прежней похотливости.

Только хода не давать сласти. Если сласть замрет, похотливость замрет, похотливость пре­станет; дела же престанут, как только начнется брань со сластию, ибо они ее суть чада и ради ее делаются…

Возрасты греха

В слове Божием о грешнике вообще гово­рится, что он, все более и более «преуспевая на горшее» (2 Тим. 3, 13), приходит наконец «в глу­бину зол» (Притч. 18, 3); означаются и степе­ни ниспадения в сию глубину, например: «он болит неправдою, зачинает болезнь и рож­дает беззаконие» (Пс.7, 15), или, яснее, по противоположности с мужем, ублажаемым в первом псалме,— «идет» на совет нечестивых, «останавливается» на пути грешных и, нако­нец, «садится» на седалище губителей (Пс. 1, 1). Последние выражения можно принять за ха­рактеристические черты греховных возрастов. Их тоже три: младенческий, юношеский, му­жеский. В первом грешник только пошел в грех, во втором остановился в нем, в третьем стал распорядителем в его области.

Младенческий возраст. Это — период об­разующейся духовной жизни, не установив­шейся в своих формах, колеблющейся,— вре­мя борьбы остатков внутреннего добра и света со вступающим злом и тьмою. Здесь поблажающий греху человек все еще думает отстать от него: мало-мало, говорит он себе, и брошу. Грех еще кажется ему как бы шуткою, или он занимается им, как дитя, резвящееся игрушкою; он только будто рассеян и опрометчив. Но в сем чаду, в сем состоянии кружения не­видимо полагаются основы будущему ужасно­му состоянию грешника. Первые черты, пер­вые линии его полагаются в первый момент отдаления от Бога. Когда сей свет, сия жизнь и сила сокрываются от человека, или человек сокрывает себя от него, вслед за тем начинает слепнуть ум, расслабляться и нерадеть воля, черстветь и проникаться нечувствием сердце, что все и заставляет человека часто говорить себе: «Нет; перестану». Но время течет, и зло растет. Кто-то из ума крадет истины, одну за другою; он уже многого не понимает даже из того, что прежде ясно понимал; многого никак не может удержать в голове, по тяжести и не­вместимости того в теперешнее время; наконец совсем ослепляется: не видит Бога и вещей Божественных, не понимает настоящего по­рядка вещей, ни своих отношений истинных, ни своего состояния, ни того, чем он был, ни того, чем стал теперь и что с ним будет, всту­пает в тьму и ходит во тьме. Воля, побуждае­мая совестию, все еще иногда радеет и прием­лет заботы о спасении человека; иногда он напрягается, восстает, удерживается от одного или другого дела в надежде и совсем попра­виться, но и опять падает, и чем более падает, тем становиться слабее. Прежние остановки и отказы делам, действительные, превращаются в одни бесплодные намерения, а из намере­ний — в холодные помышления об исправле­нии, наконец и это исчезает. Грешник как бы махнул рукою: «Так и быть, пусть оно идет, авось само как-нибудь остановится!» И начи­нает жить, как живется, предаваясь порочным желаниям, удерживаясь от явных дел, когда нужно, не беспокоясь ни угрозами, ни обеща­ниями, не тревожась даже явным растлением души и тела. Грех есть болезнь и язва; сильно терзает он душу после первого опыта, но время все сглаживает; второй опыт бывает сноснее, третий еще сноснее и так далее. Наконец душа немеет, как немеет часть тела от частого тре­ния по ней. То были страхи и ужасы, и гром готов был разразиться с неба, и люди хотели будто преследовать преступника, стыд не да­вал покоя и не позволял показываться на свет,— а тут, наконец, все — ничего. Человек смело и небоязненно продолжает грешить, по­нять не умея, откуда это прежде бывали у него такие тревоги. Когда, таким образом, образо­вались ослепление, нерадение и нечувст­вие,— видимо, что человек грешник остано­вился на пути грешных. Все добрые восстания улеглись; он покойно, без смущении и тревог, пребывает в грехе… Здесь вступает он в пери­од юношеский.

Возраст юношеский. Это — период пре­бывания в грехе, или стояния на пути грешных, в слепоте, нечувствии и нерадении. Высшие силы человеческого духа поражены летарги­ческим сном, а силы греха возобладали над ними и как бы наслаждаются покоем. Сначала это есть как бы точка безразличия, но с сей точки начинается покорение лица человеческо­го греху. Силы его, одна за другою, приводят­ся к подножию греха и поклоняются ему, при­нимают, или признают над собою, его царскую власть и становятся его агентами. Поклоняется ум, и принимает начала неверия; поклоняется воля, и вдается в разврат, поклоняется серд­це, и полнится робостию и страхом греха и греховного начала. Не все спит грешник, иног­да и просыпается. В это время хотел бы все оставить, но боится начать сие дело, по непо­нятной некоторой робости, в которой отчета дать нельзя. Так застращивается человек ти­ранством греха, что о возмущении против него как бы и подумать не смеет! Тут свидетельство, как чрез грех глубоко падает сила духа и поносное рабство ему до чего унижает благо­родное лицо человека. Ум сначала только не видит, или теряет, все истинное, но с продол­жением времени вместо истины вступает в него ложь. Здесь все начинается сомнением, или простыми вопросами: почему так? не лучше ли так или этак? Вопросы сии сначала пропуска­ются без внимания, только тень некоторую, подобно сети паутинной, налагают на сердце, но, прилегая к нему ближе, сродняются с ним и обращаются в чувство; чувство сомнения есть семя неверия. Начинают говорить свобод­но, потом сшивать остроты, наконец презирать и отметаться всего Божественного и свято­го,— это неверие. И воля спит в беспечности, действуя по началам недобрым, сама того не замечая, как ими вытесняются начала добрые. Она может пребывать покойною, не высказы­вая резко своего внутреннего растления, но где ее начинают тревожить, где хотят ее заставить действовать по другим началам, там она вы­сказывает всю строптивость своего нрава, не уважая ни очевидности убеждений, ни даже крайности; она идет всему наперекор, постав­ляя себя главным правилом для всего. Закон ли совести будет ей внушать это или законы по­ложительные,— она говорит: «Отойди, путей таких ведать не хочу!» — и это не по чему иному, как по растлению нрава. Таким обра­зом, грешник, робостию застращенный вос­ставать на грех, неверием принявший начала лжи, волею усвоивший правила развратные, являет себя довольно надежным, чтоб его воз­вести в некоторые правительственные распоря­жения в греховном царстве. Таковой посаждается на седалище губителей. Он вступил в возраст мужа, для заведования частию дел греховного царства.

Возраст мужеский. Это — период само­стоятельного, настойчивого действования в пользу греха, против всего доброго, от чего человек приходит на край пагубы. Степени ниспадения его определяются степенями про­тивления свету и добру. Ибо и тогда, как он так живет, совесть не перестает тревожить его. Но, принявши другие начала, он не слушает и идет напротив. Иногда он только не внимает сему гласу, в состоянии нераскаянности; иног­да отвергает и вооружается против него, в состоянии ожесточения; иногда же самого себя сознательно предает пагубе, в состоянии отчаяния. Это — конец, куда приводит греш­ника грех, им возлюбленный!..

Воспоминание о страшном Суде (Созерцание)

Страшный суд! — Судия грядет на облацех, окруженный несметным множеством Не­бесных Сил бесплотных.

Трубы гласят по всем концам земли и вос­ставляют умерших.

Восставшие полки потоками текут на опре­деленное место, к престолу Судии, наперед уже предчувствуя, какой прозвучит в ушах их приговор. Ибо деяния каждого окажутся напи­санными на челе естества их, а самый вид их будет соответствовать делам и нравам. Разде­ление десных и шуиих совершится само собою.

Наконец все уже определилось…

Настало глубокое молчание.

Еще мгновение — и слышится решитель­ный приговор Судии — одним: «приидите, дру­гим: отыдите..».

Помилуй нас, Господи, помилуй нас!

Буди милость Твоя, Господи, на нас! — но тогда уже поздно будет взывать так…

Теперь надо позаботиться смыть с естества своего написанные на нем знаки, неблагоприят­ные для нас. Тогда реки слез готовы бы были мы испустить, чтобы омыться, но это уж ни к чему не послужит.

Восплачем теперь, если не реками слез, то хоть ручьями; если не ручьями, то хоть дожде­выми каплями; если и этого не найдем, сокру­шимся в сердце и, исповедав грехи свои Госпо­ду, умолим Его простить нам их, давая обет не оскорблять Его более нарушением Его запове­дей и ревнуя потом верно исполнить такой обет.

Основное чувство нашего сердца – грусть (Из «Писем о христианской жизни»)

Что значит, что после самого полного весе­лия душа погружается в грусть, забывая о всех утехах, от которых пред тем не помнила себя? Не то ли, что из глубины существа нашего да­ется знать душе, как ничтожны все эти увесе­ления сравнительно с тем блаженством, кото­рое потеряно с потерею рая? Мы готовы ра­доваться с радующимися, но, как бы ни были разнообразны и велики предметы радостей человеческих, они не оставляют в них глубоко­го следа и скоро забываются. Но если увидим мать, плачущую над умершим сыном, един­ственною своею опорою, или жену, рыдающую над могилою любимого мужа,— скорбь глубо­ко прорезывает душу нашу и слово и образ сетующих неизгладимыми остаются в памяти нашей. Не значит ли это, что скорбь ближе и сроднее нам, нежели радость? Вы слушаете пение или музыку; приятно, конечно, отзыва­ются в душе и веселые тоны, но они скользят только на поверхности ее, не оставляя заметно­го в ней следа, между тем как тоны грустные погружают душу в себя и надолго остаются ей памятными. Спросите путешественника, и он скажет вам, что из множества виденного выда­ются из-за других у него в голове преимуще­ственно такие предметы и места, которые по­гружали его в грустную задумчивость.

Этих примеров достаточно, кажется, в по­яснение той мысли, что основное чувство на­шего сердца есть грусть. Это значит то, что природа наша плачет о потерянном рае, и как бы мы ни покушались заглушить плач этот, он слышится в глубине сердца, наперекор всем одуряющим веселостям, и внятно говорит че­ловеку: перестань веселиться в самозабвении; ты, падший, много потерял; поищи лучше, нет ли где способа воротить потерянное…

Один язычник подслушал этот плач души человеческой и вот в какое иносказание облек он свою о том мысль! Какой-то мудрец старых лет ходил в уединенном месте, погруженный в размышление о судьбах человечества. Из этой задумчивости он выведен был вопросом: «Ты, верно, видел его? Скажи, куда пошел; я уст­ремлюсь вслед его и, может быть, настигну его».— Обратившись, мудрец увидел девицу. На ней была одежда царских дочерей, но из­ношенная и изорванная. Лицо ее было мрачно и загорело, но черты его показывали бывшую некогда высокую красоту. Осмотрев странни­цу, мудрец спросил ее: «Что тебе нужно?» Она опять повторила: «Ты, верно, знаешь его, скажи, где и как мне найти его?» — «Но о чем это говоришь ты?»—сказал мудрец.— «Ты разве не знаешь об этом? — отвечала дева.— А я думаю, что нет человека, который бы не знал о горе моем». Мудрец с участием спросил ее: «Скажи, в чем твое горе, и, может быть, я придумаю, как пособить тебе».— «Подумай и пособи,— отвечала она.— Вот что я скажу тебе. Я была в стране, исполненной радости. Мне было там хорошо, как хорошо! Готовился брак… Жених мой, не помню черт лица его, был неописанной красоты… Уж все почти я забыла… но помню, что все уже было готово к браку… как вот кто-то пришел и говорил мне такие сладкие речи… Потом дал мне что-то выпить. Я выпила и тотчас впала в беспамятст­во или заснула. Проснувшись,— ах, лучше бы мне не просыпаться никогда! — проснувшись, я нашла себя на этой земле, мрачной и душной. Где девалось то мое светлое жилище? Где мой жених и его радостные очи, я того не знала. На первых порах я только бегала в беспамят­стве туда и сюда, рвала на себе волосы и била себя в перси от сильной муки, томившей душу мою. Успокоившись немного, я решилась ис­кать потерянное… И вот сколько уже времени хожу по земле и не нахожу того «егоже возлю­би душа моя». Днем спрашиваю солнце, а ночью луну и звезды: каждые сутки обходя кругом землю, не видали ль вы где того, кого ищет душа моя? — И они не дают мне отве­та… Есть ли горы, где бы не слышался голос мой? Есть ли леса, где бы не раздавался вопль мой? Есть ли долины, которых бы не истопта­ла нога моя? Но вот сколько уже времени блуждаю, ища потерянного, и не нахожу. Но скажи: не знаешь ли и не слыхал ли ты, где то, о чем так тужит душа моя?» — Мудрец поду­мал немного и сказал: «Если б ты назвала мне имя жениха твоего и имя царства его и страны, где было светлое жилище твое, я указал бы тебе туда дорогу, а так как ты говоришь не­определенно, то никто не может руководить тебя! Разве не сжалится ли над тобою жених твой и не пошлет ли кого указать тебе дорогу в потерянное тобою блаженное жилище или не придет ли сам за тобою?» Сказав это, мудрец отвернулся, и дева пошла далее, снова искать необретаемого.

Понятно, что значит это иносказание! Оно изображает душу, сетующую о потере рая и общения с Богом, ищущую его и не находя­щую. Такова и всякая душа, таковы и наши души по естеству! Разница в чем? — В том, что языческая душа только искала и искала, но не находила искомого, и язычник не мог далее идти! Разум встречается с ясными признака­ми — указателями падения и потери рая, но не умеет найти способа к восстановлению падшего и возвращению потерянного. Мы же не сыны ночи и тьмы, но сыны света и дня. У нас не может быть о том никакого недоумения. Мы знаем, что Господь и Спаситель Сам приходит на землю взыскать и спасти погибшего; Сам всех призывает к Себе: приидите ко Мне… и Аз упокою вы. Вы потеряли царство… Вот оно приблизилось. Покайтесь, и веруйте во Еван­гелие, и Я возьму вас к Себе, и будете со Мною в раю, в обителях Отца Моего веселитися и вечеряти. Так, братие, брак снова угото­ван. Господь Сам предлагает Себя в Жениха кающейся душе, для чего послал в мир пове­ствователей, сначала Апостолов, а потом пре­емников их, чтоб они обручали Ему души человеческие, сетующие о потере тесного общения с Ним, представляя Ему их посредством освятительных действий Церкви чистыми, не иму­щими скверны или порока, или нечто от тако­вых.

Изложение спасительной веры Христовой в кратких положениях

1. Всякому христианину надобно знать свя­тую веру христианскую, чтоб и жить свято по вере. Как плотник потому называется плотник, что знает, в чем состоит плотничество и умеет плотничать, так всякий именующийся христиа­нином должен знать, в чем состоит христи­анство, и уметь жить по-христиански.

2. Существо христианской веры состоит в спасении грешников, в восстановлении падшего рода человеческого. Господь Иисус Христос пришел в мир грешных спасти и установил на земле Святую Церковь, коей вверил все Бо­жественные средства ко спасению.

3. Чему учит Святая Церковь и что запове­дует делать,— то есть воля Божия непрелож­ная. Исполняй то, и спасешься. Кто Церковь  не слушает, тот то же, что язычник.

4. Благодари Господа, что принадлежишь Святой Христовой Церкви и имеешь в руках своих самые верные средства очиститься от грехов и угодить Богу. Благодари и пользуйся сею великою к тебе Божиею милостью.

5. Господь ныне милостиво всех призывает: приидите ко Мне… и Я упокою вас. А когда придет судить живых и мертвых, тогда с нели­цеприятною правдою обратится к непокорным и скажет им: отойдите от Меня, проклятые, в огнь вечный. Чаще поминай сие и страшись быть нарушителем веры и заповедей Христо­вых.

6. Не слушай кривых толков людей, раз­вращенных умом и сердцем, кои речами сво­ими будут сбивать тебя с прямого пути и ста­нут внушать тебе или веровать неправо, или жить не свято.

7. Молоканам, субботникам, духоборцам, хлыстам, раскольникам и всем отщепенцам от Святой Церкви нет спасения. Кто Церковь не слушает, тот Бога не слушает. А богоослушнику какое спасение?

8. Святая вера истинная пришла к нам от Самого Господа чрез святых Апостолов и свя­тых отцов, просиявших мудростью и святостью, и содержится всеми повсюду православ­ными христианами. Она истинных своих по­клонников приводит прямо к Богу, и Бог про­славляет их как Своих угодников.

9. Кто говорит: веруй как хочешь, только живи хорошо,— тот говорит ложь, ибо без правой веры Богу угодить невозможно (Евр. 11, 6). Равным образом, кто живет худо, а надеется спастись только потому, что верует право, тот находится в заблуждении, ибо «вера без дел мертва есть» (Иак. 2, 20). Надобно и веровать право, и жить свято, чтоб угодить Богу и спастись.

 10. Ныне много суемудренников появилось, кои отверглись Христа и святому учению Его не последуют, хотя именуются христианами. Это люди погибшие. Некоторые из таковых, не довольствуясь своею погибелью, хотят погу­бить и других, и проповедуют свою ложь, развращенную и словом, и писанием. Блюди себе, да не како истлеет разум твой от просто­ты. Не влайся (не будь увлекаем) всяким ветром учения.

11. Суемудренники уверяют, что они про­светители. Не верь и не ходи вслед их, один Свет — Христос. Кто не со Христом, тот во тьме ходит, и тьма ослепила ему очи. Пойдешь вслед слепца, упадешь в яму вместе с ним и погибнешь.

12. Это не просветители, а те, относительно коих приняли мы заповедь от Господа: «вне­млите от лживых пророк, иже приходят к вам во одеждах овчих, внутрь же суть волцы хищницы» (Мф. 7, 15); от которых предостерегает и Апостол, говоря: «вем… яко по отшествии моем внидут волцы тяжцы в вас, не щадящий стада. И от вас самех востанут мужие, глаголющий раз­вращения, еже отторгати ученики в след себе. Сего ради бдите» (Деян. 20, 29—30).

13. Хочешь ли распознать их, послушай, что говорит святой Иоанн Богослов: «возлюбленнии, не всякому духу веруйте, но ис­кушайте духи, аще от Бога суть: яко мнози лжепророцы изыдоша в мир. О сем познавайте Духа Божия и духа лестча. Всяк дух, иже исповедует Иисуса Христа во плоти пришедша, от Бога есть. И всяк дух, иже не исповедует Иисуса Христа во плоти пришедша, от Бога несть, и сей есть антихристов, егоже слышасте, яко грядет, и ныне в мире есть уже» (1 Ин. 4, 1-3)… «Ныне антихристи мнози быша… от нас изыдоша, но не беша от нас. Аще бы от нас были, пребыли убо быша с нами; но да явятся, яко не суть вси от нас… Кто есть лживый, точию отметаяйся, яко Иисус, несть Христос? Сей есть анти­христ, отметаяйся Отца и Сына. Всяк отметаяйся Сына, ни Отца имать» (есть безбожник) (1 Ин. 2, 18—19, 22—23).

14. И святой апостол Павел, в послании к Тимофею, прорекши о сих,— «всегда учащих­ся и николиже в разум истины прийти могущих», человеках, растленных умом и не искусных в вере, безумие которых явлено бу­дет всем, присовокупляет: «ты же пребывай, в нихже научен еси и яже вверена суть тебе, ведый, от кого научился еси, и яко измлада священная писания умееши, мо­гущая тя умудрити во спасение» (2 Тим. 3, 3, 14—15).

15. Если б не приходил Господь и не научил нас истине, неверующие и суемудренники не имели бы, может быть, греха. Ныне же, когда известно, что после пророков, Богом воздвиженных, Сам Сын Божий принес на землю истину, чрез святых Апостолов распространил ее по земле и хранит Духом Святым во Святой Церкви (Евр. 1, 1), какое извинение могут иметь неверующие, суемудренные и все, увле­кающиеся тщетною их лестью?

16. В Писаниях пророческих и Апостоль­ских и в Святой Божией Церкви, хранящей их и изъясняющей устами богомудрых отцов, и содержащей всякую другую истину Богооткровенную, находится вся Божественная пре­мудрость, и нет на земле другого места, где бы ты мог найти ее.

17. «В сих поучайся, в сих пребывай, в сих разумевай: да преспеяние твое явлено бу­дет во всех» (1 Тим. 4, 15). «Буиих же и не­наказанных стязаний отрицайся» (2 Тим. 2, 23). «Блюдись, да никтоже будет тебе прелщая философиею и тщетною лестию, по преданию человеческому, по стихиям ми­ра, а не по Христе» (Кол. 2, 8). «Никтоже да не летит тебя суетными словесы» (Еф. 5, 6) «и никтоже другим образом» (2 Сол. 2, 3). «В научения странна и различна не прилагайся» (Евр. 13, 9). «Не скитайся по вся­кому ветру учения, во лжи человечестей, в коварстве козней лщения» (Еф. 4, 14).

Мысли о внутренней жизни

«Болезни души». Страсти — болезни серд­ца: гнев, печаль, радость, зависть, мнительность. Склонности и пристрастия суть болезни воли. Плотские — пьянство, блуд, сонливость; душевные — корысть, гордость и другие. Ложные начала, или предрассудки,— болезни рассудка. Сии начала напечатлеваются с воз­растом от ходячих повсюду мыслей во время воспитания в школе, в жизни — характером ее. От них никто не свободен, кроме Божиих людей.

Есть «болезни духа»: богозабвение, бессове­стность, отвращение от Божественного — по­теря духовного вкуса.

Все сии болезни врачует одна пришедшая благодать — к тому, кто, сознав свою болез­ненность, взывает к Богу о помощи. Само­дельные врачевства суть призрак. Замажет снаружи, а середка всё — больная.

«Не признающим в нас духа».  Что значит, что растет человек в знаниях,— и недоволен, всею практикою недоволен, всеми способами услаж­дения жизни тоже.— Все сии вещи не суть чувственные, плотские. Всякий зовет их благо­роднейшими, высшими занятиями. Следова­тельно, они природы душевной. Спрашивает­ся, чего ради бывает недовольство? Если душу питают сродным ей, естественно ей быть до­вольною. Кто же недоволен, когда довольна душа — Надобно сказать, недоволен дух, ко­торого душевная пища ниже. Он из Бога и жить хочет в Боге и Богом. Опять, человек, вкусивший Бога, возвышается над душевным и не хочет его. Это для него — душная комната после освеженной утреннею прохладою.

Между тем (дух) действует и в сем кру­ге,— по долгу земной жизни, оставаясь при­том в другой области, властвуя оттоле и распоряжая душевною деятельностью, как царь. Следовательно, есть в нас сила — владычица души. Это — дух. Он в настоящем состоянии восставляется Духом Божиим.

Вступление во внутреннюю жизнь состав­ляют — «внимание», или память, или стояние в строю невидимого мира,— «бодренность» и трезвение. Все подвижнические дела — душевные и телесные, суть приготовления к ним, потому не имеют всей цены без сих. Но и сами сии суть только внешняя ограда, или преддверие… Самое внутреннее делание еще глубже должно зачаться и узреть. Выступление из внутренней жизни есть — «забвение, разленение и плене­ние». Заметили святые отцы и сказали сие, и не один.

Соответственно степеням усовершения и страсти преобразуются и переходят из грубей­ших в тончайшие, и всегда идут об руку с но­вым внутренним человеком, и представляются в час искушения уму — в виде ангела светла.

«Отчего святые отцы, подвижники, не писа­ли системы, а изречения?» — Они говорили по временам, по требованию, говорили то, что зрел ум в той час. Ум же вводится в таинство духовного мира — не вдруг во все, а как бы водится по комнатам, как говорит Макарий Великий. Впрочем, сии видения ума обнимали иногда — всю по иному духовную жизнь — в начале, средине и конце,— кратко, и ясно, и полно. Ибо брато с опыта — с дела.

«Не дела смущают, а то, как кто делает их, бывает причиною смущения». Если предшеству­ет страх и видение воли Божией и сопровож­дает посильное внимание и трезвость,— сму­щению места не должно быть. От невнимания придет плен, и чрез заботу — смущение, и ом­рачение, и горевание. Люди, утвердившиеся в Господе, и дела творят, и с Господом суть в полном отрешении и свободе.— Обаче сие бла­годать делателям. Созерцатели не могут сего.

Чрез молитву человек вступает в чин сера­фимов и всех бесплотных и всех небожителей, Богу всегда в безмолвии предстоящих и еди­ным светом осиянных. Какова бодрость, вни­мание и зрение должны быть у него?!

«Что есть terra incognita?» — Духовная жизнь для людей, живущих по духу мира, хоть и очень ученых. Там они не бывают, двери не знают.

Какая пища духу? — Молитва, богомыслие, добрые дела, собеседование с отцами и умное чтение. Впрочем, не они питают. Они только средства — пища одна… Хлеб, сшедый с небесе…

Непременно должно разделить умное свое устроение от внешнего служения. И то дер­жать крепко непоколеблемым от сего. То — вечно, сие — на время, для сей преходящей жизни. Кто стоит в сем, тому всякое служение равно — честно и свято. Следовательно, нача­ло жизни общественной — в духе. Его потому и должно ставить в главу… во всем строении общества.

«Веротерпимость не есть равнодушие к вере». Равнодушный к вере не имеет никакой веры. Имеющий веротерпимость, при полной любви к своей вере, по духу ее, привечает и иновер­ных, как немощных членов человечества, в делах, впрочем, внешних.

«Что прогулка для делателя?» — Приготовле­ние к большим трудам. Но блюди внутреннее, да не отведешися в плен и не восплачешь о потере или стеснении свободы. Бди.

«Есть жизнь душевная, в которой и питание душевное», и труд душевный, и подкрепление душевное. Оно всегда соединено с плотским, ибо плотское есть опора душевного. Живущий в сей области живет как рыба в воде… мрачно и хладно.

«На вопросы о вере».  Как мы веруем, так веровали все святые отцы, приявшие и нам предавшие в чистоте сию веру. И сказали, что все противные помышления суть от лукавого, который разно смущает и разоряет мир души.

Больше всего страждут от них верующие в свой ум. Ум бо падший состоит в заговоре с лукавым против Бога, Божиих вещей и поряд­ка. Искренно ищущий Господа и Ему угодить желающий всегда наводится Им, невидимо, на правый путь. Сие было со святым Герасимом, другим великим подвижником египетским и со многими. Пытливость и спорливость о вере есть от лукавого.

Немалый труд человеку увериться, что мо­литва есть дело, и дело самое высокое, равного коему ничего нет на земле… Большею частию говорят: некогда молиться… На то и на то нужно время… А есть заповедь — непрестан­но молиться.

Древние подвижники имели пропитание от труда рук своих, ныне монашествующих со­держание большею частию готово. Да не сму­щается кто мыслию, что это есть удаление от древнего чина. А паче благодарит Господа, что теперь монашествующим есть средства пребы­вать в совершенном беспопечении, кое есть основа духовного преспеяния. Общество хоро­шо делает, доставляя сей покой и приобщаясь молитвенным трудам иноков, по Златоусту. Но долг иноков — высшие теперь показывать плоды духа. И древние трудились, только сколько нужно для содержания, и труд у них был последнее дело. Все почти время у них употреблялось на молитву и умное делание, так что они неохотно приступали к сему веще­ственному делу… Следовательно, подвизаю­щийся и все знающие, сколь велико и благо­творно сие дело молитвы, радоваться должны сему обезопашению содержания иноков, ради доставления тем простора их духовным тру­дам. Иноки же да углубляются во ин мир от сего вещественного.

Молитва: прошение, благодарение, хвале­ние. Сими изображается путь восхождения ума к Богу в молитвенном делании. Хвалящий — вкусил, яко благ Господь. Благодарящий — избег из сетей и вступил в пределы мира и света… Просящий — начал и борется в упова­нии.

Что всего известнее и чего никто не по­мнит? — «Смерть, истязание (испытание),— и суд».

Семя, если не разрешится и не истлеет, не даст плода; так и душа: если не разрешится на себя покаянием и сокрушением, бесплодною пребывает.

У святого Исаака Сирианина — путь: по отрешении от всего — покаяние чрез страх памятью последних; потом труд и пот — ду­шевно и телесно — до очищения. Тогда прихо­дит благодать: начинается духовное делание вне чувства — покойное — суббота, преддве­рие вечной.

«Говорят: Откровение темно и непонятно», потому — чего же ради оно? и точно ли оно — Откровение? — На это надо обратно спро­сить: чего ищешь ты от Откровения? — один ответ: вразумления, как душу спасти. Если теперь это очень понятно всякому — и мудро­му и не мудрому, то от темноты Писания не следует говорить: к чему же Откровение. Ука­зывается ясно путь спасения, следовательно, молчи. Что непонятно — оставь. Не вдруг. Еще не дорос.

«Грех»,— как видно из опытов искушаемых внутренно и смущаемых,— действует как сила, некоторым образом самостоятельная, упорная. Это зависит от того, что в то время действует чрез него сатана, приражаясь к внутреннему.— Если сего не принять, то непонятно, как явле­ние души в душе действует самостоятельно и наперекор ей.

«На вопрос: истребляются ли совсем страсти или только побеждаются?» — можно ответить так… Теперь страсти смесились с природою и властвуют над нею, как деспоты. Восстань против них, свергни их иго, выгони их из твоих владений — вне, так, чтобы они стояли в тебе против тебя,— и потом бейся с ними, борись, пущай стрелы и принимай стрелы… После увидишь на деле, можешь ли их истребить или только побеждать и поражать… и вместе быть поражаемым… Некто из подвижников — уже тогда, как миновал все мытарства и зашел за черту воздушных властей, в область света,— сказал говорившему к нему духу: победил ты меня… теперь победил…

«Деятельность телесная, душевная и духов­ная в своем чине добры». Среда между телесною и душевною, душевною и духовною — весьма опасна. В первой какая-то бурливость воображения, пожелания чувственные и чувст­венные сласти. Во второй — не так бурно, но все, как тени. Это догадливость, предположи­тельность — созерцания самодельные идеаль­ного в чувственном; обманчивое направление, или мечтательное, доброй деятельности — по духовной, гордости, корысти или самоприсвое­нию, и сластям духовным. Духовная сторона собственно — Духом Божиим созданный об­раз ведения, Богопреданная деятельность по воле Божией и мир внутренний. Сие от Писания собирается, потом в молитве действием благо­дати напечатлевается в сердце и осиявает ум.— Тогда сей зрит все тварное — духовно.

Заметки о духовной жизни

Чувство зависимости от Бога — начало ис­тинного, неложного в духе восхождения к Богу. Не с сего начавший идет косным путем — и неизвестно, придет ли, куда метит. Сие чув­ство подает страх Божий; страх заставляет трудиться в делах Божиих, сначала рабски, а потом, с «чаянием», когда умирится совесть от богатства дел, при других нужных исправлени­ях,— переходит в любовь «сыновнюю». И раб, и наемник, и сын — все зависят от Домовладыки, хотя разно. Так и в духовной жизни.— Не зависящий от Бога, то есть не чувствующий себя таким,— не в царстве Божием.

Страх Божий есть прекрасное небесное ра­стение. Чтоб посадить его на земле сердца, надо приготовить сие поле добродетелями. Очистить отрешением от всего — и взорать (вспахать) памятью смерти, суда и воздаяния, рождаю­щею сокрушение.

Но чувство опасности своего положения предшествует всему, и на все время должно предшествовать. От него рождается — прибегание к Богу, скорое и живое. Это начало и для новоначальных. Когда дух упокоится в Боге и вкусит сладость сию, тогда быть с Бо­гом понуждает его уже не опасность, а любовь и мир духа, обретаемый в едином Боге…

Дело Божие в человеке походит на то, как бы кто, купив себе поле, заросшее непотреб­ными растениями, огораживает его со всех сто­рон, чтоб звери, ветры и люди не мешали ему работать, потом вырывает непотребные зелья и тем самым вспахивает и хорошо подготовляет землю чистую для принятия семени; далее — сеет и в благовременье поливает, пока вырас­тет и даст плод. Наконец, собирает плод, об­делывает его уже у себя дома и потом раздает всем нуждающимся. И все вкушают в сла­дость, славя Бога и доброго работника.

Мысли о богоугодной жизни

Отчего душа, в грехе сущая, не постоит, а все мятется?

Оттого, что теряет точку опоры. Точка опо­ры дается ей страхом Божиим и спокойною совестью. Когда совесть покойна и отношение к Богу мирно, тогда душа пребывает в себе и держит себя степенно. Когда же совесть встре­вожена и Бог оскорблен, тогда душе тяжело быть в себе, как в угарной, чадной комнате,— и она бежит вон, и вне себя ищет, чем бы утолить внутреннее томление, перебегая от предмета к предмету без промежутков, чтоб и на минуту не оставаться с самой собою. Только тогда, когда, как ангел, нисходит в нее помыш­ление о примирении с Богом и совестью, воз­вращается она к себе, как беглый раб, с повин­ной головою и с того времени опять остепеня­ется.

В чем все дело заботливых о спасении души?

В том, чтобы иметь Бога своим Богом и себя сознавать Божиими. Имение Бога своим Богом есть одна сторона дела, которая не мо­жет получить прочного образования, если при этом не будет второй, то есть сознания себя Божиими, или удостоверения в том, что как ты имеешь Бога своим, так и Бог тебя имеет Своим. В этом существо союза с Богом и все таинство религии.

Кто же имеет Бога своим и себя Божиим?

Тот, кто, узнав определительно и ясно волю Божию, исполняет ее добросовестно, так что ни в тайных помышлениях сердца своего, ни в сокровенных движениях совести не слышит себе обличения не только в нарушении, но и в каком-либо нерадении об исполнении ее. В этом истинный характер ревности о богослужении, которая не может оставить человека в покое, пока сознание говорит, что в словах, делах и помышлениях допущено нечто такое, что мож­но считать неугодным Богу в каком-либо отно­шении. В последнем случае она спешит унич­тожить это разделение между собою и Богом богоучрежденным способом и снова питает ус­покоительное убеждение, что Бог есть ее Бог. Чем больше дел, согласных с волею Божиею, и чем больше твердости и постоянства в них, тем сильнее и глубже становится это убеждение. Это — со стороны человека, и, как его соб­ственное дело, оно понятно и удободостижимо.

Но как быть уверену, что и Бог имеет тебя Своим?

В то самое время, когда человек деятельно начинает иметь Бога своим, в совести приходит ему удостоверение, что и Бог имеет его Своим. Бог вездесущ и на ревностно угождающие Ему души взирает благоволительно. Это благоволительное Божие воззрение, отражаясь в душе, дает ей знать, что она принята и усвоена Бо­гом, стала Ему Своя. От этого, по мере рабо­ты Богу и возрастания первой стороны, растет и сия вторая, не как, однако же, следствие ее, а как равная, взаимодействующая сила, хотя и несомненно то, что она не входит в душу без первой. Они совместны и рождаются в один момент и, когда рождаются, свидетельствуют о зарождении внутреннего потаенного челове­ка. Отчего так? — Оттого, что и ревность по Богу не может получить деятельного начала без воздействия и помощи Божией. Душа это знает и, зная, верит, что за ревность по Богу приемлется и покровительствуется Богом как Своя Ему. Вот семя духовной жизни! Но по­елику в основе ее лежат такие возвышенные убеждения, то она, зрея, не надмевается, а уг­лубляется более и более в смирении, до реши­тельного самоуничижения, или полного созна­ния, что сам по себе человек есть ничто. В этом-то и тайна истинной жизни в Боге.

«Все ищут». Осмотрись кругом, и удостове­ришься, что так есть: сам Апостол говорит о себе:  «гоню, спешу, стремлюсь, ищу». Без по­каяния жизнь — не жизнь. Отчего так? — От скудости естества нашего, или поминутной его оскудеваемости. Чувствуя оскудение, невольно ищешь, чем пополнить оскудевающее. Чувство это есть возбудитель искания. Искомое всегда есть нечто такое, чем чаешь пополнить пустоту свою; оно составляет цель. Чаяние, что оно действительно способно и сильно удовлетво­рить, или дать чаемое от него, поддерживает искание и труд в придумывании средств и при­ведении их в исполнение. Такова общая форма жизни всех живущих на земле. И у скрывше­гося в глубокую пустынь, и у живущего в пол­ной суете мирской круговращение жизни оди­наково. Разница — в содержании: в «возбуди­теле», в том, какого рода чувствуемая ску­дость; в «средствах», коими надеются достиг­нуть чаемого; в «последней цели», то есть в том, чем чают пополнить ощущаемую скудость. Разного рода искатели у нас перед глазами. Спрашивается: кто же попал на прямую доро­гу? — Должно быть тот, кто чувствует, что восполняет свою скудость своим способом ис­кания, и вследствие того успокаивается, имеет покой в самом искании. Кто именно таков, всякий догадается. Но то диво, что и те, кото­рые не перестают чувствовать снедающую их скудость, при всех усиленных исканиях не пе­ременяют неудачного искания, несмотря на ося­зательную неудовлетворительность его, дума­ют: авось впереди оно станет лучше и даст то, что чается. А так как это впереди все отбега­ет, как завтрашний день, то они безустанно ищут и никогда не находят. И растолковать им этого нельзя. Такое горе!

Сколько лет слышим Евангелие, и утеши­тельные глаголы его проносятся у нас поверх головы! Даст же, наконец, Бог иному минуту, когда оно услышится его сердцем. Тогда, вошедши внутрь, оно производит там свое див­ное, разрушительно-созидательное дело, сущ­ность которого — истинная жизнь. А дотоле что? — Дотоле имеем только вид, что живы, а между тем мертвы-мертвы. Не строго ли? — Войди и виждь.

Оглянись кругом и рассмотри, чем заняты все люди, из-за чего так хлопочут, на кого ра­ботают? — Все до одного работают на желу­док, и все хлопоты об удовлетворении его тре­бований: дай есть, дай пить. Сколь же великое благо обещается в будущем одним обетованием упразднения этого нашего тирана! Стань те­перь на этой точке и реши: куда же обращена будет неутомимая жажда деятельности, при­надлежащая веку сему, в другом веке, когда не будет нужды хлопотать о желудке, а вслед­ствие того и вообще о житейском? Решить это надо теперь, чтобы приготовиться к тому, что нас ожидает в бесконечном будущем.

Испытание Писаний

Есть испытание Писаний, никуда него­жее,— это бесплодная пытливость ума. Как же это узнать? — А вот как: если видишь, что все мысли, какие родятся в тебе, как мыльные пузыри, хоть и красны на вид, но пусты и от легкого прикосновения воздуха здравого рас­суждения вскоре лопаются,— то знай, что они суть дело пытливости праздной. А если нахо­дишь, что такие мысли садятся на сердце, и втесняются в него, и давят его, сокрушая, или расширяют, возвеселяя неземными надеждами, то они не дело праздной пытливости, а опытом дознанная истина. Для иных испытание Писаний может быть великим искушением. Вы удиви­тесь, а так оно есть. Авва Серид прибил од­нажды Досифея за то, что он начал без всякой нужды допытываться, что значит то, что это, отчего написано так, а не иначе. Вот и другой пример: в Филиппах была отроковица, имев­шая дух пытливости, и апостол Павел изгнал его. В Добротолюбии у Филофея и у Диадоха сочтено недобрым делом, когда от внима­ния и молитвы отвлекает желание, или позыв, побогословствовать; да и в других местах мно­го подобных советов относительно испытания Писаний. Как произошли еретики? — Все до единого от пытания Писаний. Выходит, это меч обоюдоострый и, стало быть, надо обра­щаться с ним осторожно. Православный хрис­тианин читает слово Божие, и истины, прямо в нем содержимые, печатлеет в сердце, не двигая своей мысли за пределы содержимого и не возвышая над ним господственно и самоуправ­но своего ума, а смиренно подчиняя его. Если встретится что-либо неудобопонятное, он ищет разрешения не в своем уме, не в своих догад­ках, а в общей хранительнице всякой истины — Церкви, ищет то есть решения готового, все­ми признаваемого и всем предлагаемого Свя­тою Церковью. Например, в Евангелии сказа­но: «ты еси Петр, и на сем камени» и проч… Непонятно, как Церковь может быть основана на Петре, когда основание ее есть Господь наш Иисус Христос, и притом такое, что другого основания и быть не может. Не мудрствуя в решении сего недоумения, обратитесь к Церк­ви, и она скажет вам, что здесь слово «Петр» (ка­мень) не означает лица апостола Петра, а твердое исповедание веры в Господа Иисуса Христа. Эта твердость каждого мученика де­лала камнем: колотят-колотят, и не расколо­тят. А вон католики стали искать решения в своей голове, и попали на папу. Если какое-ли­бо место Писания расшевелит мысль, а эта мысль, в свою очередь, начнет делать выводы, неотразимо теснящиеся в голову,— ничего, православный и от этого не прочь, но только обходится с этими выводами, своими порожде­ниями, не как с родными чадами, а как с па­сынками: подвергает их испытанию, вставляя их во всю совокупность истин святой веры, содержащихся в православном Катихизисе, и смотрит, вяжутся ли они с ними, и, если не вя­жутся или противоречат им, гонит вон из голо­вы, как детей незаконнорожденных. Если же не сможет сделать этого сличения сам, то об­ращается или к живым, или к прежним учите­лям и их вопрошает. Неправославный же поступает не так. Родятся у него в голове ка­кие-нибудь думы — хорошие или худые, ему нужды нет, лишь бы нравились,— он начинает рыться в Писании и искать им подтверждения. При таком настроении, конечно, каждая стро­ка и даже речения, чуть-чуть указывающие на мечты искателя, берутся как доказательства. Таким образом собрано несколько текстов, к ним приделаны произвольные толкования, и затем сделан вывод, то есть та мысль, какая родилась в голове прежде чтения Писания, и наконец возглас: «так учит все Писание!» Так образовались все ереси, так протестантство, так папство, с той только разницей от первых, что последние еще роются у святых отцов и насилуют их.

Мысли о разных предметах веры

Были (а может быть и теперь есть) умни­ки, которым «представлялось, что муки не бу­дут вечны», но не было еще, кажется, ни одно­го, кто отвергал бы совсем загробные мучения. Чувство правды существует у самых отчаян­ных грешников и мешает им думать так; даже те невидимые существа, которые дают свои откровения спиритам, не отвергают наказаний в будущем, а только ухитряются всячески сгла­дить их пристрашность, хоть сомнительнее их советов ничего и быть не может.

Ну, хорошо: пусть муки, по-вашему, не вечны, сколько же времени они будут продол­жаться? Да хоть тысяча тысяч лет, а все же должны кончиться,— говорите вы. Но какая же нам-то, грешным, от этого выгода? Ведь тамошняя мука будет нестерпимая, такая, ко­торой здесь, на земле, мы и представить себе не можем. Если и тут бывают иногда такие страдания, что день кажется годом,— что же там? Каждая минута обратится в сотни лет. Пророк Давид говорит, что у Бога тысяча лет как день един, следовательно, и обратно: один день — что тысяча лет. Если принять этот счет, то и тогда из одного нашего года выйдет 365 тысяч лет; а из десяти — более трех с по­ловиною миллионов, а из сотни… и счет поте­ряешь. Значит, плохо это придумано. Приду­майте-ка лучше, что совсем не будет мучений, да не на бумаге только, не по своим лишь со­ображениям, а принесите нам удостоверение об этом от имущего ключи ада; тогда нам, греш­никам, это будет на руку: греши себе, сколько хочешь и как хочешь! А так, как вы рассуж­даете… благодарим за сердоболие о нас! К то­му же у вас все как-то неопределенно. Вы забываете, что там будет вечность, а не время; стало быть, и все там будет вечно, а не времен­но. Вы считаете мучения сотнями, тысячами и миллионами лет, а там ведь начнется первая минута, да и конца ей не будет, ибо будет веч­ная минута. Счет-то дальше и не пойдет, а ста­нет на первой минуте, да и будет стоять так. Оно конечно, когда услышишь или вычитаешь где-нибудь мудрование умников-гуманистов, грехолюбивому сердцу будто и повеселее ста­нет, а потом, как станешь раздумывать, все страхи опять возвращаются, и приходишь все к тому же: лучше отстать от греха и покаяться, а то обсчитаться можно, да так, что уж ничем и не поправишь дела. А дело решительное; о нем рассуждать кое-как нельзя, а надо рас­суждать с опасливостью, и если полагать, то полагать с такою уверенностью, какую имеем о том, что действительно существует или не су­ществует. Спириты вон мало ли что толкуют! У их наставников хоть и кости видны, а они все их слушают и не видят того, что бесам од­ним в аде быть не хочется, потому они и хлопочут, как бы побольше набрать людей! «Нет, говорят, мучений больших, а так не­множко скучно и стыдно; потом вновь родишь­ся, все позабудешь и живи-поживай». Этим они отнимают всю опору у немощного челове­ка. Поборется немного он со страстью, а там и говорит: «Ну, верно, делать нечего; уступить надо. Вот рожусь в другой раз, тогда и одо­лею». Таким образом и вышел пожизненный раб страсти, грешник не раскаянный, а настав­никам спиритов это только и нужно. Второго рождения не дождемся, а первое потрачено на работу страстям — и христианского полка убы­ло, а бесовского прибыло.

«Какой ум православный и какой протестант­ский?» Ум православный не умничает, а только изучает и усвояет готовую, данную ему Свя­тою Церковью истину, приемля ее с полною покорностью и благоговением, боясь прибавить или убавить йоту какую-нибудь из начертанно­го уже образа исповедания веры.

Ум протестантский только умничает; у него нет нормы веры, и он все ищет ее; не изучать берется он веру, а изобретать и построивать; и даже построивши, не успокаивается раз на­всегда, а еще ищет, еще ищет, не удовлетворя­ясь найденным. Как у драчуна руки чешутся, а у говоруна язык, так у протестанта чешется мозг и не дает ему покоя. Дух новизны и непрестанного поновления составляет существо протестантского ума. Православный же ум, изучив и усвоив истину, почивает в ней и услаждается созерцанием ее божественного лика.

Как узнать, в каких писаниях ум протестант­ский и в каких ум православный?

Коль скоро где строится теория или воз­зрение и потом подгоняются под них места Писания (об отеческих уж не говорим), то здесь уж протестантская замашка, готовность подчинять Божеское человеческому. Далее — где нет простоты мысли и слова, а какие-то мудреные сплетения речений и понятий, так что ума не приложишь, о чем идет дело, то знай, что здесь протестантский склад ума, не пред­вещающий ничего доброго. Истина православ­ная проста, ясна, понятна даже для детей. Кто понимает ее и приемлет сердцем, тот говорит всегда просто, без хитросплетений умственных и словесных. Протестантский склад ума и сло­ва крючковатый, темный, запутанный. Со сто­роны поглядеть — протестантский ум как буд­то углубляется, а на самом деле ходит по вер­хам и околицей, не касаясь самого существа истины. Православный же ум признает истину в ее существе и без всяких околичностей.

Зачем же после этого льнут к протестан­там? Почему бы не оставаться с своим право­славием? Наскучило вишь: все одно и то же, застои; захочется самим проветриться и дру­гим сквозного ветерка подпустить. Шутка ли в самом деле — тысячу лет стоит неподвижно это православие в одной России, а у греков оно еще и дольше все одно и то же! Притом оно такое тяжелое на подъем в образе исследова­ния, такое неудобоносимое в предлагаемом им порядке жизни!

По-православному ни одной статьи не на­пишешь, не роясь в фолиантах, а по-протес­тантски были бы перо и чернила — садись и пиши. Чем смелее, тем лучше; а где не хватит толку, набери слов помудренее да и скомкай их как-нибудь, чтоб казалось в итоге: «что и тре­бовалось доказать».

Безопасно ли богословствовать по-протес­тантски? — Нет, того гляди попадешь под клятвы, положенные на своеумников Соборами. Шестого собора 19 правило гласит, что Божест­венное Откровение должно быть изъясняемо не иначе как по изложению учителей Церкви, и довольствоваться ими более, чем составлени­ем своих собственных толкований, из опасения уклониться от истины. Следовательно, если кто вносит в область Божественной истины свое личное мудрование, тот подвергается клят­ве, изреченной вообще на не соблюдающих соборные определения.

«Крест— основа миробытия». О Господе Спасителе нашем, крестною смертью Своею спасшем нас, сказано, что Он есть Агнец, закланный от сложения мира. Следовательно, при сложении мира имелась в виду крестная смерть, или, иначе, сложение мира совершено по идее креста. Если последующая история мира, и особенно человека, есть приведение в исполнение плана, лежавшего в основе сложе­ния мира, то надобно сказать, что крест Госпо­день был целью для предшествовавшей ему истории и есть исходная точка для истории, последующей ему. Он есть движущая сила всех мировых событий; он же положит и конец течению временных событий. Когда явится зна­мение Сына Человеческого на небе, тогда тот­час — суд, решение участи земнородных и на­чало новой жизни.

«Обновление мира». Господь, по воскресении Своем, явившись Апостолам, сказал, что «Ему дана всякая власть на небе и на земле» (Мф. 28, 18). Значит, христианские начала вступили в управление миром, или восстановительные Божественные силы, от лица Богочеловека, начали свое действие во всей совокупности тварей, требовавших восстановления. Ощутила это тварь, предощутила имеющую развиться из сего свою свободу от суеты и стала возды­хать о том, как слышал боговдохновенный Апостол (Рим. 8, 22). Восстановление это идет незримо для нашего слабого зрения, нам даже может казаться иное; но дело Божие идет не по нашим догадкам, а по Своему пла­ну. Придет срок, и явится обновленная тварь, когда никто того не чает. «Не приходит Царст­вие Божие с усмотрением».

«Судьбы мира». В Апокалипсисе представле­на книга судеб, запечатанная семью печатями, и слышен был голос: «кто есть достоин разгнути книгу и разрешити печати ея? «От­вет был: Агнец Божий, то есть Господь Иисус Христос, распятый на кресте. Агнец открыва­ет печать за печатью, и каждое открытие печа­ти сопровождается новым рядом явлений (Апок.гл.5 и 6). Это — образное изображение слова Господня: «дадеся Ми всяка власть». Собы­тия текут по мановению Господню и, следова­тельно, все в видах Царства, Им основанного и хранимого. Как относятся такие или другие события к этой цели, мы разуметь не можем, разве малое нечто, да и то гадательно; но то несомненно, что все туда направлены. Нам не дано это разуметь потому, что мироправление — не наше дело. Наше дело — спасение тем способом, какой открыт для нас Господом Богом: сюда и должна быть обращена вся на­ша забота. Как видимый мир — тайна, так и история событий — тайна; то и другое запеча­тано от нас. Смотри, изумляйся и величай непостижимый ум Божий, а свои решения со­ставлять и теории строить — не лучше ли ос­тановиться? В этом будет больше разума, чем в построении произвольных теорий.

«Непостижимое в обновлении мира». Есть мысль у Апостола, что Господь царствует, дондеже покорятся под ноги Его все враги Его. Когда же все они покорятся, «тогда и Сам Сын покорится Покоршему Ему всяческая, да будет Бог всяческая во всех» (1Кор. 15, 28). Здесь говорится о Господе как Богочеловеке, Восстановителе падшего и Спасителе погибше­го; указывается некая черта из имеющего быть обновления мира, но в чем существо ее — непостижимо. Непостижимо — в чем будет со­стоять это покорение Сына, Который и теперь творит все по воле Отца и, по единосущию с Ним, иначе творить не может. Непостижимо и то, что такое: «будет Бог всяческая во всех». Это, без сомнения, предполагает всеобъемлю­щую светлость благобытия всех тварей. Восхи­тительно отрадная мысль! Но как же ад? Что ж силы нечистые и бедные, осужденные грешники? — Святой Златоуст говорит, что они будут на окраинах мира, за чертою того мира, в котором «Бог будет всяческая во всех». И там будет Бог, но только могуществом и правдою, а здесь — и облаженствованием. Некоторые умники хотят умствовать иначе. Им сдается, что покорение всех врагов означает то, что, наконец, и бесы перестанут богоборствовать, признают себя побежденными и покаются. Если, говорят они, бесы покаются, то тем ско­рее покаются грешники; грех и всякое зло ис­чезнут, воцарится одно добро, вот это и будет «Бог всяческая во всех». Муки будут, но не вечны. Пройдут тысячи тысяч, миллионы мил­лионов лет, но все же придет момент, когда кончатся муки. Все перечистятся, и настанет райское, всеобщее веселие. Тут выпущено из виду то, что покорение врагов под ноги не означает добровольного признания над собою власти Покорившего, как это требуется чув­ством покаяния и обращения, а только пресече­ние им возможности противодействовать, связание их. Они бы и еще готовы бороться, и зубами будут скрежетать, да уж сил не будет что-нибудь делать. Бесы прямо идти против Бога не могут; они противятся Ему чрез вовле­чение в грехи людей, которые должны бы быть Божиими. Таким образом, пока будут лица, чрез которых они могут оказывать противле­ние свое Богу, до тех пор они будут еще вою­ющею и борющеюся стороною; но, когда не станет такого рода лиц, тогда и противление их прекратится; тогда окажутся две области: лица, во всем предавшиеся Богу в Господе Иисусе Христе, и бесы — богоборцы, с людьми, оса­таневшими по действию бесов; тогда и конец мира. Пойдут праведники в живот вечный, а осатаневшие грешники — в муку вечную, в со­обществе с бесами. Кончатся ли эти муки? Если кончится сатанинство и осатанение, то и муки могут кончиться. А кончится ли сатанин­ство и осатанение? Посмотрим, и увидим тог­да… А до того будем верить, что как живот вечный, куда пойдут праведники, конца не имеет, так и мука вечная, угрожающая грешни­кам, конца иметь не будет. Никакое гадание не доказывает возможности прекращения сатанинства. Чего не видел сатана по падении сво­ем! Сколько явлено сил Божиих! Как сам поражен он силою креста Господня! Как доселе поражается этою силою всякая его хитрость и злоба! И все ему неймется, все идет против; и, чем дальше идет, тем больше упорствует. Нет, никакой нет надежды исправиться ему! А если ему нет надежды, то нет надежды и людям, осатаневшим по действию его. Значит, нельзя не быть и аду с вечными муками.

«Радость жизни». Радость жизни!.. Как от­радно встретить тебя в ком-нибудь! Это — небесная гостья на земле скорбной. И, однако ж, Апостол предписал вроде заповеди: «всегда ра­дуйтеся» (1 Сол. 5, 16). Правда, заповедь эта обязательна только для тех, кои приняли залог радости в Духе Святом; но кто же из сынов и дщерей Церкви чужд благодати Духа Свято­го? Следовательно, у всех есть источник радо­сти. Отчего же не все радуются? — Верно, от­того, что не слушают другой заповеди того же Апостола: «духа не угашайте» (там же, ст. 18). Погашен дух — заключился и источник радо­сти, и пошла туга тяготящая. Три бремени ло­жатся на такого человека и давят его: дума о том, что будет, скорбная память совести о том, что было, и заботы о том, что есть,— и ходит человек, повесив голову. Что ж тут делать? — Покайся, восприими труд добро делания, возверзи печаль на Господа, и опять приподни­мешь голову и повеселее взглянешь на жизнь. Тогда возвратится к тебе и источник радости — благодать Божия. Отчего у всех нас тяжелые думы? — Оттого, что мы всю опеку о себе бе­рем на себя. А тут все рвется, нет ни в чем прочности благонадежной. Вот и гадает чело­век, как бы все укрепить да упрочить. Сколько уже тысяч лет он гадает и все-таки ничего не повыгадал! Сказать бы ему: «материал твой не прочен, перемени», но что может одно слово, когда тысячелетние опыты не вразумляют? Что ж, так все и будет? Да, так и будет, пока человек останется таким. Еще в раю показалось ему, что Бог не как следует устрояет быт человека и что он поумнее и получше все устроит. Пер­вый неудачный в сем роде опыт был очень вразумителен, но и первая лесть увлекательна. Она и влечет, несмотря на вразумление. Бог прописал в раю, как чему следует быть; чело­век на это сказал: «нет, не так, а вот как!» Это «не так, а вот как» стало девизом мнительных дум человека. Дал Бог Откровение, чтобы указать, как на все смотреть; человек говорит: «нет, не так, а вот как», и строит свои мировоз­зрения. Спаситель пришел и устроил спасение; слушает благовестие об этом человек и гово­рит: «не так, а вот как», и строит свои планы. Господь основал на земле Церковь, как столп облачный, в указание пути к непрестающему благобытию; и на это говорит человек: «не так, а вот как», и пролагает свои дорожки и тро­пинки. Таким образом, пока будет качествовать в человеке эта жажда поправлять Божий распоряжения, до тех пор все он будет думать тяжкие думы и все-таки ничего не придумает. Это кончится лишь тогда, когда, утомившись, человек сложит все свои думы у подножия промыслительного престола Божия, и воззовет: «имиже веси судьбами, спаси!» Но это только для человека в частности; общность же челове­чества все будет толочься по-старому,— и вот где разгадка всем известного выражения: «суе­та суетствий, всяческая суета!»

«Предание». В догматах веры христиане дол­жны руководствоваться не одним Священным Писанием, но и церковным преданием (Дан. 2, 44). «Предание сохрани», писал святой апо­стол Павел к Тимофею, «уклонялся скверных суесловий и прекословии лжеименнаго ра­зума» (1 Тим. 6, 20). Что церковное предание должно быть согласно с Священным Писанием, это несомненно, иначе и неправильное и не божественное учение может быть принято за предание правильное и божественное; но ис­тинно и то, что и Священное Писание должно быть согласуемо с преданием, иначе могут воз­никать неправильные мнения и ереси. Как мог­ла бы возникнуть ересь Ариева, если бы тогда крепче держались учения Церкви, заключаю­щегося в предании? Как могла бы возникнуть ересь иконоборства, если бы уважаем был го­лос Церкви в предании?

«Только слово Божие есть основание веры, говорят и ныне некоторые христиане, и потому предания не нужны!» Как же это так? А Сим­вол веры разве не предание? Как же без него мы стали бы веровать — всякий по-своему?

В слове Божием много таких мест, которые требуют разъяснения и соглашения, что и сде­лала Святая Церковь. Не нужно предание… Но как же мы станем служить Богу? Как совершать и принимать таинства? Как и в какие дни праздновать праздники? Как станем торжествовать воскресный день, и почему се­годня, а не вчера, не завтра? Все это, без сом­нения, мы знаем из предания. Первобытная Церковь утвердилась на предании и руковод­ствовалась преданием. Священное Писание как свидетельство истины и вечный охранитель веры явилось и принято Церковию после.

«Чинопоследовання». Святые Апостолы, на соборе своем, отменили все ветхозаветное чинопоследование и освободили христиан от того ига, которое тяготело на их отцах и праотцах.

По этому поводу некоторые умники зада­ются вопросом: зачем же у нас столь разнооб­разные и многосложные чинопоследовання? И, не умея решить этого, приходят к смелому выводу, что это есть возвращение к иудейству. Но ведь когда Апостолы постановляли тот закон, то имели в виду только ветхозаветное служение, а не всякое вообще; и когда написа­ли послание к Антиохийской Церкви, то помя­нули только, что не налагают на членов оной ига закона, лежавшего на иудеях, а не то, чтобы запрещали учреждать чинопоследования по духу новой веры. Как мысль требует слова, а намерение — дела, так и дух веры требует внеш­него чина. Чин этот и начал заводиться с пер­вых же дней по сошествии Святого Духа, положившего основание Церкви Божией. В глав­ных и существенных чертах он установлен са­мими Апостолами: от них образ совершения таинств; от них молитвенные собрания и их порядки; от них церковное чиноначалие; от них указание обособлять места и времена для слу­жения Богу; от них посты и домашние молит­вы; от них подвиги всестороннего воздержания и разные виды благочестивых христианских обычаев. Желающий может найти указание на все это в Деяниях и посланиях апостольских. Вывод отсюда такой: святые Апостолы одно чинопоследование отменили, а другое завели. Как же видеть в этом иудейство? Веру нельзя оставить голою. Это противно природе нашей и природе самой веры. Разве пожалуется кто — не слишком ли обременена наша духов­ная вера внешними чинами? Присмотрись, и увидишь, что не слишком. Ведь надо же на всякий случай хоть по одному чину? Так оно и есть у нас. Всякий чин, с одной стороны, удо­влетворяет потребности верующего сердца, а с другой — состоит в полной гармонии с духом веры. Если смотреть на церковные наши чины в их совокупности, то покажется их много, а разложите их по многообразным потребностям верующих, и увидите, что их очень мало, и все они очень просты.

Пожалуй, еще скажут: «Зачем они заклю­чены в неподвижную форму? В век апостоль­ский многое делалось экспромтом: находил дух и рождалась молитва, или песнь, или слово назидания, а ныне все готовое да готовое». Да не все ли это одно? Тогда находил дух и давал молитву, а теперь внимай, как должно, состав­ленной уже молитве, и взойдешь в тот же дух. Дело в духе. Если кто остановится на одних словах молитвы и внешних действиях, тот от­ступит от апостольского чина, а кто всякий раз, при внешнем чине, будет входить в дух, тот станет делать то же, что делалось при Апос­толах. Оставить весь внешний чин на произвол движений духа известных лиц или каждого верующего едва ли кто сочтет разумным. Не лучше ли покориться существующему поряд­ку, молясь Господу, да устрояет все в Церкви Своей, как Его святой воле угодно? Цель чина церковного — созидание духа, и сколько сози­далось святых среди нашего благолепного чина! Стало быть, чин не отводит от цели, а спо­собствует достижению ее. Имей разум, и все хорошо будет.

«Невидимая борьба». Если бы открылись умные очи наши, что увидели бы мы вокруг и около себя? — С одной стороны — светлый мир Божий, Ангелов и святых; с другой — пол­чища темных сил и увлеченных ими умерших грешников. Посреди их — люди живущие, од­на часть которых склонилась на светлую, дру­гая на темную сторону; средняя полоса как будто оставлена для борьбы, в которой иные побеждают, иные побеждаемы бывают. Одних бесы тащат, уже побитых, в свою темную об­ласть; другие стоят и бьются, принимают и дают поражение: кровь из ран и раны за ра­нами, а все стоят. До самой земли преклоняют­ся от силы ударов и истощения сил, но снова выпрямляются и снова пускают стрелы во вра­гов. Кто видит их труды? — Бог один. При них Ангелы-Хранители неотступно; над ними — свыше нисходящий луч света благодатного.

Всякая помощь борющемуся готова, но она должна быть принята самоохотно. Склонение воли — условие ее силы. Коль скоро человек сознанием и свободою стоит на стороне добра, то и свет благодати, и Ангелы при нем. Но, коль скоро самовластие его склоняется на сто­рону греха, луч благодати отходит от него, и Ангел отступает. Тогда человека обступают темные силы — и падение готово. Связывают его пленницами (цепями) мрака и уносят в темную об­ласть. Спасется ли он, и кто спасет? — Спа­сется, и спасет его тот же Ангел Божий и та же благодать. Воздохнет грешник, и они присту­пают и «научают персты его на брань» со тьмою. Если вонмет — встанет, и опять начнет поражать врагов отогнанных и уже издали мечущих стрелы. Вознерадит — опять падет; возбодрствует — опять восстановлен будет. Доколе же? — Дотоле, пока придет смерть и застанет его или в падении, или в восстании.

«Чувство веры». Господь, все содержащий в деснице Своей, держит и всякую душу. Чем же душа отвечает на это? — Неотразимым испо­веданием того, что есть Бог, от Которого, как всё, так и она зависит, и в бытии, и в действовании, и в конечной участи. Это исповедание глубоко лежит в сердце как чувство, или чутье. Оно не принадлежит разуму; напротив, когда разум, принимая это исповедание от сердца, начнет сам собою доходить до последних основ его, то теряет, а нередко заглушает его и в серд­це, на время. Тут происходит то же, что слу­чилось с психологами, пристрастными к осяза­тельности. Стали они доискиваться души, чтоб осязать ее,— и потеряли душу. Так и в деле веры. Нужно искать не осязательной доказа­тельности, а только развивать то чувство. В этом и разум может быть помощником, может пособствовать развитию религиозного чувства размышлением. Для этого ему исстари указа­ны известные четыре доказательства бытия Божия. Они показывают след Божий, и даже не след только, но как бы некоторое очертание лика Божия. Когда разум уяснит себе все эти показания как следует, то словно зеркало какое наводит на сокрытое в сердце чутье. Усмотрев себя в этом зеркале, оно сочетается с тем ли­ком воедино и становится определенным испо­веданием, или разумною верою. Так в порядке естественном. Но тут остается еще много про­белов. Их дополняет Божественное Открове­ние и сверх того прибавляет еще нечто такое, что не есть придаток для прикрасы, а дело существеннейшее, без которого все предыду­щее — ничто. Сюда принадлежит таинство Пресвятой Троицы, воплощение Бога Слова и все домостроительство нашего спасения. Пос­ледние — что голова на теле их. Таково все зда­ние веры. Основа — чувство Божества; далее идет естественное боговедение; затем Боже­ственное Откровение, которое одною сторо­ною довершает только естественное ведение, а другою, существеннейшею, придает нечто но­вое, от чего все принимает настоящий вид. Ограничивающиеся только тем, что веруют в бытие Божие, в промышление, будущую жизнь и воздаяние, походят на здание без купола, на тело без головы. А безбожники? Эти уж вы­ступили из натурального чина: они принадле­жат к тому же классу, к какому уроды и ума­лишенные.

«Созерцание и деяние». Всякое дело имеет видимую и невидимую сторону, деятельную и созерцательную. Истинное богоугодное дело, по учению святого Исаака Сирианина, есть сочетание созерцания и деяния. Созерцание составляют мысли, возбуждающие и руководя­щие в деятельности; деяние же есть совершае­мое вследствие того дело. Например, подаяние милостыни есть деяние, а видение в нищем Господа есть созерцание; терпение обид и на­праслин — видимое деяние, а мысль, вооду­шевляющая к терпению, есть созерцание; сто­яние в храме или дома пред иконами, положе­ние поклонов с крестным знамением, чтение и слушание молитв есть видимая сторона молит­вы, а умное при сем предстояние Богу в сердце, со страхом и трепетом, есть сторона созерца­тельная. В каноне покаянном святого Андрея критского это названо деянием и разумом, и значение их указано в примере Лии и Рахили. А иным кажется, будто созерцание есть дело только глубоких отшельников; между тем как оно есть дело, обязательное для каждого и при каждом поступке. Действие, без соответствую­щего созерцания, есть тело без души, или ис­тукан бездыханный, имеющий подобие живой твари, но не имеющий жизни. Созерцание же и одно ценно; например, не имеющий что по­дать нуждающемуся, но искренно болезнующий о его нужде, равно как безрукий и безно­гий, не могущий стоять на молитве, но умом непрестанно припадающий к Богу, совершают вполне дело Божие, обязательное для них в их обстоятельствах. Отсюда сам собою решается вопрос: как без добрых дел спаслись уходив­шие в леса и скрывавшиеся в пещерах. Все до­бродетели они имели в сердце, обладали, сле­довательно, существенною стороною доброделания — созерцанием.

«Истинная свобода». Мы все ищем свобо­ды,— не потому ли чувству, что мы — рабы? — Да, рабы; но не по определению Создателя, а по нашей собственной вине. Господь назначал нас для господства над всем, а мы забылись и впали в узы рабства и стеснения со всех сто­рон. Внешняя несвободность — еще не вели­кая потеря, существенная потеря в том, что мы внутренно связаны, что потеряли господство над самими собою, сами в себе стали не власт­ны. Кто-то другой властвует в человеке и над человеком, а человек и слова не имеет сказать наперекор и все покорно исполняет, что так на­стойчиво внушается ему. И главное в том горе, что не чует рабства своего: так забит!

Сознай же благородство свое и взыщи сво­их прав. Начало этому положи чувством раб­ства, чувством покаяния и сокрушения. Если покажутся слезы, то это лучше всего: они огонь, попаляющий узы страстей, а бывают и совне удары меча, коими отсекается то то, то другое звено цепи греховной. Как птица, вырвавшись из тенет, радостно взлетает и реет в нестесняющем пространстве воздуха, так и душа, ис­торгшись из уз греха и страстей, начинает от­радно действовать в безграничной области воли Божией. Пророк испытал это на себе, когда сказал: «хождах в широте, яко заповеди Твоя взысках» (Пс. 118, 45).

Из Священной истории

Подзаконная религия, как она дана Богом через Моисея народу Израильскому

«Видите, показах вам оправдания и суды, якоже заповеда мне Господь Бог мой… И сохраните, и сотворите, яко сия премуд­рость ваша и смышление пред всеми язы­ки, елицы аще услышат вся оправдания сия и рекут: се, людие премудрый и уметелны; язык великий сей» (Втор. 4, 5—8).

«Прежде пришествия веры под законом стрегоми бехом, затворени в хотящую ве­ру открытися. Темже закон пестун нам бысть во Христа, да от веры оправдимся; пришедшей же вере, уже не под пестуном есмы» (Гал. 3, 23—25).

«В елико время наследник млад есть, ничимже лучший есть раба, Господь сый всех; но под повелители и приставники есть даже до нарока отча. Такожде и мы, егда бехом млади, под стихиами бехом ми­ра порабощени» (Там же, 4, 1—3).

«Кончина закона Христос в правду вся­кому верующему» (Рим. 10, 4).

Господь снисходит на землю, берет Себе народ из среды другого народа, казнями, зна­мениями и великими ужасами (Втор. 4, 34) приводит его к подножию Синая и беседует к нему. Что же говорил Господь народу Своему о Себе Самом, к чему обязывал его, что завещавал? Тогда гора горела огнем до самых не­бес, и были тьма, облако и мрак (Втор. 4, 11): верно, чудное и страшное устрояет Господь в Своем народе! Народ приемлет законы и по­становления, за которые все другие народы скажут о нем: только сей народ мудрый и ра­зумный,— и, однако ж, сии постановления и законы, огражденные притом страхом смерт­ного суда, имеют силу только до времени. От чего бы это зависело? В самом ли составе сих постановлений основание к такому отменению или в их отношении к людям? — Божествен­ное домостроительство спасения и самая Цер­ковь получают новый образ: почему в это вре­мя совершено сие преобразование и в таком именно виде, а не в другом? — Бог, храни­тель Церкви и воспитатель избранных, отдает теперь их под надзор учителей; кто эти учите­ли, чему и как должны были они поучать? — Вот что побудило нас рассмотреть подзакон­ную религию. Религия и Церковь принимают новое образование: что оно такое само в се­бе? — Даются новые постановления: как при­учен к ним народ и что сообщало нравствен­ную крепость его воле к исполнению их? Преж­де религия и Церковь имели такой вид, теперь приемлют другой, имеющий уступить место третьему: почему теперь дается им такой имен­но, а не другой вид? — Божественные поста­новления направляются к образованию людей: каких людей может и должна образовать рели­гия подзаконная? — Религия является здесь в форме видимого завета, из которого, как из семени, развиваются соответственные ему по­нятия о Боге, религиозные чувства и нравст­венные расположения: все это в совокупности составляет дух — внутреннее существо подза­конной религии. Далее сему духу дается види­мость — и по преимуществу религиозность об­лекается обрядностию; это оправданию, а по преимуществу нравственности, дается поприще упражнения в правилах: это заповеди; то и другое ограждается наконец гражданскими за­конами: это суды.— Таким образом, нашему рассмотрению подлежит — по преимуществу состав религии подзаконной,— и в нем:

1) Завет Бога с народом еврейским.

2) Религиозные понятия, соответственные сему завету.

3) Религиозные чувства и

4) Нравственные расположения.

5) Обрядность, как облачение по преиму­ществу религиозности.

6) Практические правила, как поприще для упражнения по преимуществу нравственных расположений.

7) Гражданские постановления, и вообще все устройство общества применительно к ре­лигии подзаконной и некоторые вопросы, ес­тественно рождающиеся при сем, именно:

8) Как освоился народ с новым порядком и чем укреплялся в хождении по нему?

9) Почему религия и Церковь явились те­перь в таком именно виде?

10) Какой должны они образовать дух в народе?

1. Завет Бога с еврейским народом

Завет сей окончательно утвержден на Си­нае, но приготовление к нему начато с первого приближения Божия к Израилю в Египте. Положительная религия сходит с неба, но се­ление ее на земле всегда есть сердце. В нем она насаждается, им усвояется и хранится. Потому надобно предварительно образовать сие сердце по духу новой религии, предрасположить к ней, чтобы, сходя в него, она сходила, как на жаждущую землю. К этому исключительно направлены все действия Божий в Египте, и от Египта до Синая: ими Он вводил душу и серд­це Израиля в завет с Собою — невидимый, внутренний, чтобы потом заключить и види­мый, устный.— Следственно, раскрытие серд­ца, поколику оно образовано под особенным влиянием крепкой руки Божией, в это время есть первое и самое близкое руководство к уразумению существа и духа завета Синайского.

Живя между язычниками, Израиль начал уклоняться от веры отцов своих, а затем не­минуемо упал и в духе.— «Соблудисте во Египте, в юности своей соблудисте» (Иез. 23, 3). Господь говорил им с клятвою, чтобы «кийждо мерзости от очес своих отверг, и в творениих египетских не осквернялся. Но они отвергошася Его, и не хотеша по­слушати. Тогда определил Господь излити ярость Свою на ня, и скончати гнев Свой на них среди земли Египетския» (Иез. 20 7—8). Фараон как бы для своих видов решил перехитрить, озлобить, смирить род сынов Израилевых; «и гнушахуся египтяне сынми Израилевыми, и насилие творяху египтяне сыновом Израилевым нуждею, и болезненну тем жизнь творяху в делех жестоких» (Исх.1,10-14). Удар Божий глубоко пал на сердце Израилю и смирил его. Душа невинная при насилии воодушевляется мужеством и растет в крепости духа, укрываясь под сень веры. Ду­ша, забывшая Бога и веру отцов, падает при первой их встрече. Совесть тайно указует здесь гневный перст Божий и тем подавляет всякое внутреннее возбуждение в душе к возвраще­нию себе свободы, уничтожает даже самое сознание права на то. Израиль пал в духе и предал себя в руки бедствий. Что оставалось ожидать от Израиля при таком порядке? — Еще мало — он смешался бы с египтянами в служении и обычаях, и исчез в нем, как исче­зает в море и огромная груда земли, не имею­щая внутренней связи.— Но над ним бдел Тот, Кто еще за 400 лет определил переселить его в землю не свою, и здесь поработить, озлобить и смирить (Быт. 15, 13). Такое расслабление и упадок жизненных сил намеренно допущен Богом с тем, чтобы, возродив новую жизнь, воскресив дух в сем нравственном ничтоже­стве, дать потом ему, как из мертвых живому, полному новых сил энергии,— и новую форму, новые законы и постановления.

«И возстенаша сынове Израилевы от дел и возопиша… и познан бысть ими Бог» (Исх. 2, 23, 25). Продолжительность и великость страданий оправдали их наконец пред собою: мера скорбей уравновесилась с мерою суда совестного, что дало место молитве смиренной, но сильной и дерзновенной, восшедшей к пре­столу Бога (ст. 24). Дух благочестия ожил, но не оживил с собою духа народного: вера, пре­данность в волю Божию исполнили их душу, но не возродили в нем сознания своей значи­тельности, силы и крепости. И не ожил бы сей дух и не возродилось бы сие сознание, если бы рукою крепкою и мышцею высокою не при­близился к ним Бог. Сознание своего значения необходимо для народа, но народ Божий дол­жен сознавать свою крепость только в Боге. Потому и не дано ему самому возникнуть к се­му сознанию, попущено даже так упасть в нем, что среди чрезмерного обилия чудес он очень медленно восходит до него, чтобы тем очевид­нее был истинный источник его силы. Это главная и преимущественная цель распоряже­ний Божиих об израильтянах и всех сил, яв­ленных пред ними в земле Египетской и по исходе из нее,— как можно глубже в душе его положить убеждение, что они сами по себе совершенно бессильны и ничтожны, и, обратив их сердца к Себе, укрепив их веру, в духе сей веры образовать сознание своей значительнос­ти, силы и крепости уже не в себе самих, а в Боге (Исх. 3, 9—10; 6, 7—12; 19, 4. Втор. 4, 35—39). Силу всех Его бесед к израильтянам в Египте и значение всех Его дел здесь, можно выразить Его же словами: «Аз Господь… изве­ду вас… избавлю вас… отъиму вас… прииму вы Себе в люди и буду вам Бог…» (Исх. 6, 6—7) «… Дерзайте, стойте» (14, 13).

Скоро постиг намерение Божие Моисей; как бы мгновенно образовался у него дух сми­ренного сознания силы своей в Боге (Исх. 3, И—12) — и без сомнения, с мыслию: вся могу о укрепляющем мя Боге, он пришел из Мадиама в Египет — возбуждать тот же дух и в на­роде.— «И вероваша людие, и возрадовашася» — о возможности избавления (4, 31); но и вера, и радость их были не более как краска на лице мертвеца. Еще более ослаб дух их, когда после первого предложения Моисеева фараону об их освобождении участь их сдела­лась несноснейшею, они навсегда обрекли себя на страдания, подавив всякую мысль о свобо­де (Исх. 14, 11): не хотели даже слушать Моисея — от малодушия и от дел жестоких, когда он, в другой раз, стал им говорить о том (6, 9). Так сильно выразили они здесь упадок своего духа, что у самого Моисея осла­били ревность о ходатайстве за них (ст. 12). Господь показал теперь народу, что Он есть Сам в Себе, и поставил потом как бы только зрителем Своей силы над фараоном, не обра­щаясь к нему.— Девять чудесных знамений совершается пред их очами; семь раз Моисей и Аарон приносят им от лица фараона весть о свободе, и семь раз фараон снова укреплял узы их рабства. Сначала их сердце могло ожив­ляться радостью при обещании облегчения и снова замирать от скорби и страха при вести о жестокости фараона, могло возникать в надеж­де и снова падать в отчаяние, могло меньше надеяться и глубже падать. Но, когда потом они увидели, что сила Божия не сокращается, но более возрастает, когда, несколько раз пре­даваясь отчаянию, они извлекаемы были из него крепкою рукою Божиею, тогда неминуемо должна была в душе их зародиться мысль, что ряду чудес, верно, и конца не будет, должно было образоваться убеждение, что Бог отцов их, приблизившийся к ним для спасения, не опустит руки, не прекратит поражений. Убеж­дение благотворное. Спокойно, без смятений, отдыхало их сердце теперь под крепким покро­вом Божиим, оградившим его от казней. Бог поражал врагов их в защиту их,— и сердце их согрелось благонадежностию: Бог по нас, кто на нас? С этим чувством своей безопасности под кровом Божиим они покорно, без проти­воречий выполняют распоряжения, данные Моисеем к исходу,— и, когда после последне­го чувствительнейшего поражения египтян по­лучают свободу, торопливо удаляются из Рам­сеса в Сокхоф.

Впрочем, это последнее обстоятельство до­вольно ясно показывает, что их благонадеж­ность, чувство безопасности, сознание своей крепости в Боге, как новые в душе их, были еще очень слабы и готовы поколебаться при первой неудаче. Оттого Бог не повел их прямо в Палестину (Исх. 13, 17), оттого и в пустыне водил их среди разных намеренных искушений, чтобы укрепить сии чувства; часто поставляет в таких крайних обстоятельствах, где остается ожидать одной смерти,— и тут же подает ско­рую руку помощи, в опытное и внутреннейшее убеждение, что они сами по себе ничто и что вся сила их в Боге. В пустыне Бог дал народу устав и закон, и там испытывал его (Исх. 15, 25); а испытание, собственно, и есть раскрытие пред сознанием человека его силы в Боге и бессилия в себе.

Первый опыт такого испытания, по образу которого устроялись и другие, был при Чермном море.— Впереди море, сзади фараоново войско, Израиль в смертном страхе: расслаб­ление духа, открывавшееся в Египте, снова возникло и овладело им еще в большей мере. Не зная, на что решиться, в смятении, он только ропщет (Исх. 14, 10—12). «Дерзайте, стойте… Господь поборет по вас»,— вооду­шевляет его Моисей (ст. 13)… Колесницы фа­раоновы и сила его погрязают в море; сушею посреде моря прешедший Израиль (15, 4, 19) видит руку великую, верит Богу и Моисею, угоднику Его, и поет благодарственную песнь, полную воодушевленной благонадежности, чув­ства совершенной безопасности и сознания сво­ей крепости в Боге: «Бог высоко превознесен и грозен (15, 1, 3, 11), но грозен для врагов моих; их гневом Своим попаляет, как солому, и для меня всхолмляет воды и очищает пучи­ны (15, 7, 8); Он простер десницу, и пожрала их земля, но милостию ведет народ Свой..- и провождает его силою (ст. 12—13); он Бог мой, Бог отца моего (ст. 2), народы слышат и трепещут (ст. 14), но страх и трепет их от величия мышцы Божией, явившейся тогда, когда проходил народ Его, народ Им приобре­тенный (ст. 16)». Народ видит, что все усилия врагов его ничтожны, что все народы в сравне­нии с ним — ничто; но усвояет себе такую силу и значение потому только, что он — народ Бо­жий, народ, Богом избранный. Здесь дано ему ощутить Божие благоволение, внимание к себе, свою близость к Нему, и даже как бы сыновство, что, собственно, и должно быть основа­нием сознания своей крепости в Боге.

В таком же точно духе и с такою же целию воздвигнуты были и искушения при водах Мерры, в Рефидиме,— жаждою, в пустыне Син — голодом и пред Хоривом — нападени­ем амаликитян. Поставляя в такие обстоятель­ства и тут же подавая скорую помощь, Гос­подь опытно внушал народу Своему, что Он не попустит ему страдать от естественных нужд и притеснений со стороны языков, что Изра­иль всегда может ожидать и получать от Него довольство и безопасность, и в постоянное воз­буждение и укрепление сих чувств дает им манну во всегдашнюю пищу и повелевает пере­дать потомству Свою непременную волю об истреблении первых притеснителей — амали­китян. Так возбуждено и укреплено в сердце Израиля чувство своей близости к Богу и Его покровительства, сознание своей силы и значи­тельности, довольства и безопасности в Нем. При всем том сделано еще не все. Такие чув­ства не могут быть первоначальными, корен­ными. Они по существу своему суть чувства, близкие к главному и только ограждающие его; а основное чувство, или убеждение, должно зародиться и воспитаться еще глубже в сердце уже под их благотворным влиянием и защи­тою,— это убеждение в необходимости испол­нять волю Божию. Совесть не попустит обра­зоваться чувству близости к Богу и Его покро­вительства в том, кто преступает волю Божию, не даст места радости и блаженству от чувства безопасности и довольства в Боге в сердце того, кто неправо ходит пред Богом. С другой стороны, кто чувствует близость свою к Богу, кто уверен в Его покровительстве и избрании и в Нем сознает свою силу и величие,— в душе того не может не зародиться желание действо­вать как бы от лица Божия, не может не об­разоваться решимость ходить не иначе, как по Его предписаниям. Оттого видим, что сие пос­леднее расположение и образуется у Израиля непосредственно вслед за первым, и даже в одно и то же время, попеременно с ним, того чтобы они в образовании и возрастании помогали взаимно друг другу.

Ожил дух Израиля в Египте под крепкою рукою Божиею — и Бог дает ему выполнить первую волю Свою: распоряжения касательно исхода из Египта и заповедь о Пасхе, из коих только последняя объявлена постоянным зако­ном. Израиль в первый раз вкусил чувство свободы под защитою Божиею вне пределов рабства своего в Сокхофе — и получает два закона: о празднике опресноков и о посвяще­нии первенцев Богу, с подробными внушения­ми постоянной памяти о значении их и с повеле­нием передать их потомству (Исх. 13, 9—16). По переходе чрез море Израиль вполне понял и восчувствовал свою безопасность, силу и величие, свою близость к Богу и особенное Его покровительство себе, и чрез три дня, при водах Мерры, Бог открыто уже поставляет сии блага в полной зависимости от исполне­ния Своей воли. Всегда будешь под кровом Моим,— как бы так говорил ему Бог,— всегда будет тебе благо, если послушаешь гласа Мо­его и сотворишь угодное предо Мною (Исх. 15, 26). И, чем больше дух народа укреплялся в благонадежности, тем сильнее внедрял Гос­подь убеждение в необходимости исполнять волю Его, и, когда покойная жизнь под кровом Его делалась как бы обыкновенного от посто­янства и могла дать место оплошности и по­слаблению, Он показует Себя бдящим над путями людей: «искушу их, аще пойдут в законе Моем, или ни» (Исх. 16, 4),— и опыт­ным ощутительнейшим образом уверяет, что ни одно преступление не может укрыться от ока Его и что у Его правды всегда готов для него суд и казнь (ст. 20, 28). Все это должно было образовать в душе Израиля,— под чув­ством безопасности, силы и значительности своей в Боге,— желание и решимость творить всегда угодное Ему и убеждение, что и под кровом Его нельзя быть покойным тому, кто не ходит путями Его.

После сего довольно понятно всякому серд­це Израиля у подножия Синая, для каждого видны чувства, исполнявшие его здесь. Они доселе, можно сказать, только не выяснены для самого Израиля, не раскрыты до понятной определенности пред его сознанием, не благо­словлены и не освящены Богом,— вообще, не возведены в полноту и не поставлены в закон. Это сделано заветом Бога с народом.— Бог обещает им то, что в чувстве они ожидают от Него, или даже чем в чувстве уже обладают от Него, и требует того, что в чувстве давно уже предложено и предано Ему. «Сами  видесте», говорит Господь,  «елика  сотворих  египтяном, и подъях вас яко на крылех орлих и приведох вас к Себе; и ныне аще слухом послушаете гласа Моего, и сохраните за­вет Мой, будете Ми людие избрании от всех язык: Моя бо есть вся земля; вы же будете   Ми   царское   священие   и   язык свят»   (Исх. 19, 4—6). То есть как бы так говорил Господь: сами в себе вы ничтожны, но видите, как Я укрепил и возвеличил вас в Египте, как упокоил и обезопашивал потом. И отныне будете под покровом Моим,— изби­раю вас Себе из всех народов,— только слу­шайте гласа Моего. Народ того и жаждал. Он дошел уже до чувства своего избрания и осо­бенной близости Бога к себе, ощутил свою безопасность и силу под кровом Его и сердцем вкусил радости и блаженства от сих преиму­ществ: он желал теперь одного, чтобы Сам Бог благословил и избрал тот порядок, который познакомил его с неземными ощущениями. Предварительно еще в душе его зародилось желание творить угодное Богу, покровителю своему, и возросло до убеждения в необходи­мости такой жизни: теперь ему хотелось толь­ко, чтобы Бог Сам открыто принял сию жер­тву сердца, хотелось увериться, что их реши­мость творить угодное Ему Ему благоугодна. После сего очень понятен тот восторг, то воо­душевление, с каким неоднократно израильтя­не выражали свою готовность принимать и выполнять повеления Божий: «отвещаша вси людие единодушно и рекоша: вся, елика рече Господь, сотворим и послушаем» (Исх. 19, 8).

То есть — народ изъявлял воодушевленную решимость творить всегда волю Божию, в чув­стве особенной близости Бога к себе и себя к Богу, особенного Божия избрания и покрови­тельства,— в полной уверенности, что, будучи сам по себе ничтожен и слаб, он будет прослав­лен и вознесен Богом, и под Его покровом всегда будет жить в довольстве и безопаснос­ти. Моисей пространно изображает это содер­жание в одной из последних речей своих к народу. «В день сей заповеда тебе Господь Бог твой, сотворити вся оправдания сия и судбы; и сохраните и сотворите я от всего сердца вашего и от всея души вашея. Господа избрал еси днесь быти тебе в Бога, и ходити во всех путех Его и хранити оправдания и заповеди, и судбы Его, и послушати гласа Его. И Господь избра вас днесь, да будете Ему люди избранный, якоже рече тебе, хранити вся заповеди Его, и быти тебе вышше всех язык, иже сотвори тя именита и хвальна и славна, быти вам людем святым Господу Богу ва­шему, якоже глагола»  (Втор. 26, 16—19).

Вот душа, коренное настроение, внутреннейшее, основное расположение Израиля. Оно вызвано Божественным влиянием и укреплено навсегда Божиим благословением в завете и составляет надежнейшую сердечную основу для наздания всего законоположения. Душа обру­чилась волею Божиею и как закон совести будет теперь принимать каждое определение ее. После сего положительные постановления Божий часто перестают быть положительны­ми: они радостно приемлются сердцем и обя­зывают уже извнутри.

Следовательно, страх и трепет не принадле­жат к существу завета и законоположения Си­найского. К завету, как завету, они и не могут принадлежать, потому что завет и заключается для избежания всякого страха. Страх здесь составляет только внешнее облачение завета, внешний образ явления Бога и Его закона, его делало необходимым одно обстоятельство — возраст иудеев, по коему они готовы везде ожидать послаблений и надеяться на извине­ния. Оттого Господь держит постоянно иудеев в страхе Своего Имени, чтобы, имея сей страх пред глазами, они не грешили (Исх. 20, 20), но производит это как бы стороною, внешно, не прямо. К этому направлены страшные каз­ни над египтянами, строгое определение на амаликитов и особенно ужасы Синайские и кровь завета. Первые два случая с первого ра­за внушили израильтянам чувства слабого под рукою Сильного, но вместе заставляли и тре­петать — Бога, карателя противящихся Его воле; последние — давали разуметь, что пред­смертный страх ожидает преступника в самом действии преступления и неминуемая скорая смерть после него. Бог являл Себя величай­шим, неприступным Властителем вселенной, благоволительным к покорным Ему и гневным к врагам Своим, уверял в Своем внимании, но держал всегда в притрепетном отдалении от Себя. Всякий подзаконный должен был в чув­стве сердца хранить убеждение: благо мне под кровом Божиим, но страшусь, как бы не пре­ступить воли Божией.

Ближе к понятию о Боге, существеннее в отношении к завету, значительнее по влиянию на жизнь было само собою образовавшееся между всем сим убеждение в неизменности и ненарушимости завета со стороны Бога; то есть что Бог никогда уже не уничтожит силы сего завета, что те, кои вступили с Ним в завет, навсегда пребудут Его частию,  Его неотъемлемою собственностию, что хотя они и оставят Его, но Он не оставит их и не презрит, а только изменит Свое отношение к ним и, как попечительный отец, не прекратит наказаний, пока не доведет их до исправления, и что, сле­довательно, им остается одно из двух — или творить волю Божию, или страдать. Еще про­должительный ряд казней над египтянами до­вольно ясно уверял, что Бог непременно уже сделает что определил, что воле Его нет сопро­тивлений, что если угодно Ему покорить кого Своей воле, то Он покорит непременно. Но это поучение в чужом лице редким могло быть обращено на себя; в собственном лице поняли и ощутили сию истину израильтяне по преступ­лении завета пред Синаем. Здесь Бог то опре­деляет всеобщую погибель,— то с Ангелом по­велевает отступить от горы, чтобы не погубить всех,— то в столпе облачном вслед за скиниею Моисеевою оставляет стан, и оставляет для того, чтобы решить, что сделать Израилю (Исх. 32, 7); кто не ощущал при сем, что страшный Бог обходит вокруг, нося с Собою казнь, гото­вую открыться в каждое мгновение? Израиль уже смирился, сетует, кается, но Бог все еще держит его в страхе и не прежде решается вос­становить милостивые к нему отношения, как по самом искреннем и решительном раскаянии; кто не убедился, что праведная рука Божия не опускается и не может опуститься, пока не сломит гордого упорства, не сокрушит сердца? Господь определяет казни за нарушение заве­та (Лев. гл. 26), и притом так, что всемеро обеща­ет увеличить их, если не послушают Его (Лев. 26, 18), и еще всемеро прибавить ударов, если после сего пойдут против Него (ст. 21),— и еще всемеро (ст. 24),— и еще всемеро (ст. 28) — пока признаются в беззаконии своем и поко­рится необрезанное их сердце; и все это пото­му, что как бы израильтяне ни отделялись от Него, Он не презрит, не возненавидит их до истребления, не нарушит завета Своего с ни­ми (ст. 44). То есть — вступивший в завет с Богом вечно будет стоять в пределах сего за­вета, как бы в некоем ограждении, без воз­можности выступить из них,— что в нем он произвольно наложил на себя некое иго, кото­рое сложить с себя сам собою уже не властен.

Вот два убеждения и чувства, не входящие в существо завета, но непосредственно близкие к нему и служащие необходимым, хотя вне­шним, его облачением и ограждением для ис­порченных сердец,— и потому все, однако ж, должны иметь место между чувствами и рас­положениями вступающего в завет с Богом и войти в состав общего настроения его сердца.

2. Религиозные понятия, соответственные завету

Соответственно такому завету, и особенно соответственно откровениям Бога в Египте и в пустыне, в душе Израиля должно было обра­зоваться особенное представление о Боге, Его свойствах и отношении к себе,— представле­ние, определяющее состав его веры.

Израиль должен был веровать, что Иегова, изведший его из Египта, есть единый истин­ный Бог: ибо никто, кроме истинного Бога, не может творить знамений и чудес, какие Он со­творил пред его глазами. Они и воздвигались с тою целию, да разумеет Израиль, египтяне и все народы, что Господь Бог его «сей Бог есть,— Бог на небеси горе и на земли до­лу, и несть Бога разве Его» (Втор. 4, 35, 39); что Он есть единый истинный Творец и Вла­дыка мира (Исх. 20, И), Бог духов и всякой плоти (Чис. 16, 22; 27, 16), Коего есть «небо и небо небесе, земля и вся елика суть на ней» (Втор. 10, 14),— Владыка независимый и нескончаемый по бытию и господству, есть Сый (Исх. 3, 14), Который Сам «убиет и Сам же жити сотворит: поразит и Сам же исцелит, и несть же измет от руку Его»  (Втор. 32, 39), «царствуяй, и живый во веки и на век, и еще» (Втор. 32, 40; Исх. 15, 18),— есть Бог величественнейший, могу­щественнейший и неприступнейший, пред Ко­торым все должно смиряться и воле Которого ничто противиться не может,— «Бог богов и Господь господей, Бог великий и крепкий и страшный» (Втор. 9, 26; 10, 17), Которого рука довольна на все (Чис. 11, 23); только по особенному благоволению можно слышать глас Его (Втор. 4, 33), а приступить к Нему, тем паче видеть лице Его, никак не можно: «не бо узрит человек лице Бога и жив будет» (Исх. 19, 22—24; 33, 20; Втор. 5, 24—26). Но сей Бог величественнейший, верил Израиль, есть наш Бог (Ис. 5, 7),— Бог отцов наших — Бог Авраамов и Бог Исааков, и Бог Иаковлев (Исх. 3, 15),— избравший нас, не яко есмы мнози, но яко возлюби нас. Храня клятву, «еюже клятся отцем нашим,— рукою креп­кою и мышцею высокою» (Втор. 7, 7, 8) «взя Гос­подь Себе язык наш из среды языка» (4, 34),—как «орел простер крыле свои, и прият» нас — «и подъят на раму Своею» (32, 11),— «и изведе от пещи железны из Египта», да бу­дем Ему «людие в жребий» (4, 20) — «и бысть часть Господня людие Его Иаков, уже на­следия Его Израиль» (32, 9). Сердцем уразу­мели мы, что «сынове есмы Господа Бога нашего» (8, 5; 14, 1); а Он — Отец наш, стяжавший нас, и сотворивший, и создавший нас (32, 6); Он хранит нас, яко зеницу ока (32, 10), и учит, как учит отец сына (б, 5), и никогда не оставит нас, тем менее потре­бит,— никогда не забудет завета отцов наших, «имже клятся им» (4, 31), ибо есть Господь вечно «вселяйся посреде сынов Израилевых» (Чис. 35, 34).

Иегова — Бог наш — есть «Бог верный, храняй завет Свой» (Втор. 7, 9), «щедр и ми­лостив Господь, долготерпелив и многомило­стив, и истинен, и правду храняй, и творяй милость в тысящи» (Исх. 34, 6—7; Чис. 14, 18—19); но вместе Бог, Коего «дела истинна и еси путие Его суд; Бог верен и несть неправды в Нем: праведен и пре­подобен Господь» (Втор. 32, 4—5), «Иже не дивится лицу, ниже вземлет дара» (Втор. 10, 17) — «отъемляй беззакония, и неправ­ды, и грехи, и повиннаго не очистит, наводяй грехи отцев на чада, и на чада чад, до третьяго и четвертаго рода» (Исх. 34, 7), «воздаяй ненавидящим Его в лице потребити я; и не умедлит ненавидящим, в лице воздаст им» (Втор. 7, 10). Свят есть Господь Бог наш и все освящаяй (Лев. 11, 44; 19, 2 — и пр.): все, к чему прикасается Он и что посвящается Ему, делается святым и неприкос­новенным (Исх. 3, 5; Лев. 21, 6 и пр.). Из­бранием Израиля Себе в народ (Втор. 7, 6), особенно вселением среди его (Чис. 35, 34), Он освятил его, потому только святой, чистый телом и душою (Лев. 11, 44—45; 19, 2; 20, 7—8), может быть в сонме пред Богом. Душа, у которой нет такой чистоты, оскверняет имя святое Божие (Лев. 18, 21; 19, 12; 22, 4), потому грех приемлет и должна потребиться (Лев. 19, 8; Чис. 19, 20). Он есть Господь Бог наш, потребляли все нечистое — «Бог рев­нитель» (Втор. 4, 24). Вообще Бог изобразил Себя относительно иудеев попечительным о их совершенстве и доброте Отцом, благоволительным, милостивым и щедрым, когда повинуют­ся Ему; но всегда строго назирающим за ними и тотчас готовым обличить и наказать за вся­кое намеренное противление Ему, готовым про­стить кающегося, но не оставить упорного без воздаяния. Таким показал Он Себя при всех возмущениях и преступлениях Израиля в пус­тыне.

3. Религиозные чувствования 

Кто сердцем принял сии понятия, у кого они не остались одними представлениями, а пере­родились в убеждения, в душе того непосред­ственно из них должны возникнуть и образо­ваться соответственные религиозные чувства, характеризующие религию сердца у сынов Из­раиля.

Когда душа приникла вниманием и чув­ством к завету, то первое, что рождалось в ней, было:

а) «чувство» особенного Божия благоволения к себе, явленного в избрании, избавлении и хранении,— особенной близости Бога к се­бе (Чис. 10, 35-36; 16, 3; Втор. 4, 7),— своего сыновства Богу (Исх. 4, 22; Втор. 1, 31; 14, 1): каждый сын Израиля, как и весь сонм их, исповедовал: «Бог мой, Бог отца моего» (Исх. 15, 2).

б) А сие чувство естественно располагало душу к «сыновне-благодарной любви» к Богу, Который воскресил, оживил и обновил упав­ший и расстроенный дух Израиля и сделал то, что он стал ходить, подняв главу (Лев. 26, 13),— и тем обязал его непрестанно помнить — и как бы пред глазами носить — все благодеяния Его (Втор. 6, 7 — 9; 8, 11 и пр.). Ему единому служить к Нему единому прилепляться (Втор. 6,13; 10,20 и др.), Его единого любить от всего сердца, от всей души, и от всей силы (Втор. 6, 5; 11, 1 и др.).— Такая крепкая любовь, с одной стороны (преимущественно как благо­дарная), возбуждала —

в) «пламенную ревность о славе Божией», не допускающую никакого хульного помышления о Боге и не терпящую его в других, не только как дела, но даже как мысли. Бог определяет истребить весь народ: Моисей забывает при сем все — и народ, и себя; одна мысль беспо­коит его — это возможное умаление славы Бо­жией в глазах других народов: «рекут вси язьщы, елицы слышаша имя Твое, глаголюще: занеже не возможе Господь людий своих ввести в землю, о нейже клятся им, погуби их в пустыни» (Числ. 14, 15—17); — с «лукавством изведе их погубити в горах и потребити их от земли» (Исх. 32, 12), «и ныне да вознесется рука Господня».— Такая ревность не медлит побивать камнями всякого открытого хульника и поставить такой суд по­стоянным для себя законом (Лев. 24, 10—16).

г) «Прославление Его имени»— в котором душа не только воздавала величие Богу — чуд­ному и великому (Втор. 32, 3) Самому по Се­бе, не только спрославляла Его как Бога своего или как Бога отцов своих (Исх. 15, 2); но особенно ощущала Его славу в славных делах Его и спрославляла Его, когда Он Сам про­славлял Себя: «поим Господеви, славно бо прославися. Кто подобен Тебе, Господи, кто подобен Тебе? Прославлен во святых, ди­вен во славе, творяй чудеса» (Исх. 15,1,11); — а с другой (преимущественно как сыновняя) —

д) «возвышала веру», укрепляя сердечное убеждение в том, что все слова Божий — не­преложно истинны, все обетования — верны, все распоряжения — праведны и благи (Втор. 32, 4),— а вместе с сею верою образовыва­ла —

е) «сыновнее доверие», с каким Моисей и Аарон всегда и обращались к Богу во всех нуждах своих и народа во всех тесных обсто­ятельствах, нисколько не сомневаясь в скорой помощи;

ж) «упование, или полную благонадежность», убежденную, что Господь не попустит народу Своему страдать и терпеть насилие от других народов, а напротив, будет всегда держать его в довольстве и безопасности (Втор. 7, 13—16) Пусть все народы восстанут; он не повредится от лица их: яко Господь Бог его с ним, «Бог ве­ликий и крепкий» (Втор. 7, 21), « Господь при­бежище» его (Исх. 17, 15). «Любит нас Гос­подь», говорили к народу Иисус Навин и Халев, «введет нас в землю ту» (кипящую ме­дом и млеком) «и даст ю нам… не убойтеся людий земли тоя, понеже в снедь нам есть: отступило бо время от них, Господь же с нами, не убойтеся их» (Чис. 14, 7—9) и —

з) «полное предание себя распоряжениям Божиим, всецелое успокоение в воле Его, «по которому Израиль, не ослабевая в своей дея­тельности, успеха всякого ожидает от Бога, и всякий случай — благоприятный или неблаго­приятный — приемля как от руки Божией, встречает с полною покорностию, даже с радостию, как источник благ для него — и вообще убежден, что все устрояется Богом, и притом самым лучшим, самым благодетельным обра­зом для него и для других. Весь Израиль по­стоянно веровал, что тому только и счастие во всем, кого благословит Бог (Втор. 7, 13; 16, 10), и, напротив, беда за бедою будет находить на того, кого проклянет Господь (Втор. 28, 16—19). «Не восходите: несть бо Господь с вами, и падете пред лицем враг ваших» (Чис. 14, 42) — так пророчески по сему чувству говорил Моисей к народу, когда он с самонадеянностию хотел одолеть один врагов своих. Израиль пришел к пределам Палестины. Мои­сею сильно хочется быть в ней — и он пла­менно молится о том Богу (Втор. 3, 23—25), но Господь сказал: взойди на гору и умри (32, 49—50),— и, со всем благодушием покоряясь определению Божию, он говорит только: «да изберет Господь Бог духов и всякия плоти человека над сонмом сим» (Чис. 27, 15), вос­ходит на гору и умирает там (Втор. 34, 1, 5). Недостатки, неудобства в странствовании по пустыне иногда смущали часть народа, иногда весь сонм его превращали в один жалобный стон, а благочестивое сердце благодушествова­ло под убеждением, что Господь так озлобляет и искушает, чтобы напоследок от того вышло существенное благо для него и из него (Втор. 8, 16—17). Тот же и другой ряд чувств, раз­вивающихся из любви, во взаимной совокупно­сти внушал и во свидетельство о себе, и в подкрепление себя —

и) «благоугождение Богу»— полную покор­ность воле Его — Спасителя, Защитника, итца. В том и любовь к Богу, кто все слова Его хранит в сердце своем и в душе своей (Втор. 6, 5-6; 11, 1); тот величает и прославляет Его как сын, кто доброе и угодное всегда пред Ним творит (Втор. 13, 18; 32, 3—6. Лев. 19, 12); тому и можно надеяться на Его осо­бую помощь и покровительство, можно быть убежденным, что несомненно придут на него все обетованные блага, кто не восстанет против Господа (Чис. 14, 8—9), и вообще — тогда только и будет хранить Господь завет Свой и милость Свою, когда сохранят Его постановле­ния (Втор. 7, 12),—

к) «смирение», признающее в сердце и исповедающее, что Израиль силен и доволен не сам собою, а только в Боге и от Бога; — что не «ради правды своея, ниже ради преподобия сердца своего входит он наследити зем­лю» (Втор. 9, 4—5),— что не собственная его крепость, и не сила своей руки сотворила ему силу великую; но Господь Бог, «Той даде кре­пость, еже сотворити силу» (8, 17—18). Кто забудет Иегову и вознесется сердцем, погибнет (стихи 14, 19),—

и л) «молитву», как полное выражение всех религиозных чувств и их упражнение и пища, укрепление и возвышение (Исх. 15, 1—18; Лев. 4, 26; 14, 20; Чис. 14, 19; Втор. 26, 5—9; 13—15).

Но, когда Израиль изображал Бога в мыс­лях своих во всем том величии, в каком Он обыкновенно открывался ему,—тогда сердце его исполнялось —

м) «притрепетного благоговения» не только к Богу, величайшему и могущественнейшему, но даже и к месту Его явления: Моисей иззувает сапог и от ног своих — и весь Израиль не смеет прикоснуться к горе, избранной для Бо­гоявления. Убояшася людие Господа, когда уви­дели руку великую, спасшую их и потопившую египтян в море (Исх. 14, 31),— и в трепете отступили от горы, с которой между громами и молниею Господь давал им закон (Исх. 20, 18—19),—

н) «раболепного самоуничижения» падающего в прах пред великим и праведным Богом: «Гос­подь праведен, аз же и людие мои нечес­тней»,— исповедал Моисей (Исх. 9, 27),— и в этих, без сомнения, мыслях всякий раз вме­сте с Аароном падал пред скиниею,—

о) «смертной боязни» приблизиться к Богу, тем паче увидеть лице Его. «И ныне да не измрем, «— говорил Израиль Моисею, выслу­шав десятословие,— «яко потребит нас огнь великий сей, аще приложим мы слышати глас Господа Бога нашего ктому, и ум­рем « (Втор. 5, 25),—

и п) «боязливого хождения пред Богом» — так полно выражаемого стоянием на страже Господней (Лев. 18, 30; 22, 9; Чис. 1, 53 — и множество других). Господа Бога твоего «да убоишися: яко Бог ревнив, Господь Бог твой посреде тебе; да не разгневався яростию Гос­подь Бог твой на тя, истребит тя» (Втор. 6, 15).

Таким образом, в вере подзаконной во всей полноте выражены и любовь, и страх,— и сыновство, и рабство. И сын Израиля, ходя­щий в духе своей веры,— в отношении к Бо­гу,— то исполнялся благих, веселящих, уми­ротворяющих и расширяющих дух сердечных чувств, то болезненных, томящих, возмущаю­щих и стесняющих. Переходя от одних к дру­гим и медля и поражаясь в одних более, а в других менее, смотря по состоянию сердца и совести, и отрезвляя и ободряя первые пос­ледними,— а последние умаляя и умягчая пер­выми,— он являлся во всякое время благого­вейным чтителем чудного в делах, хранящего правду и всегда открывающего милость Свою, как бы сквозь гнев (Исх. 20, 5; 34, 6—-71 Чис. 14, 18; Втор. 7, 9—10), Иеговы, Бога своего, так что у него никогда ни любовь не поглощала страха, ни страх не подавлял любви, но то и другое чувство, в какой бы то ни было мере, имели место в его сердце во всю жизнь. Должно, однако ж, положить, что первоначаль­но преобладал страх над любовию, а под конец любовь возвышалась над страхом, как это в своем примере показал Моисей и как думать должно по отношению душевных чувств. Нельзя было не бояться Бога, так страшно явившегося; но, чем более сей Бог являл мило­сти и благодеяний и чем более человек являл опытов своей покорности Его воле, тем более страх сей должен был умаляться, тем большее право и большую смелость давали человеку сердце и совесть — приступать к Богу с благо-надежностию и сыновним дерзновением.

4. Нравственные расположения, или практические чувства

В полном соответствии с заветом, религиоз­ными понятиями и чувствами предписываются и практические чувства — нравственные рас­положения, или деятельные стремления воли. В первом положено для всех их одно общее основание, последние, с одной стороны, разви­вают и оразноображивают, с другой — воз­буждают и укрепляют их в сердце.

Завет в существе своем носит нравствен­ный характер. Он возбуждал и требовал а) во­одушевленной «решимости ходить в воле Божией». Она и составляла коренное настроение воли, воспринимавшее с равною готовностию и обязанностию все, что исходило от воли Божией,— и «заповеди, и оправдания, и суды» (Чис. 36, 13; Втор. 6, 1; 8, 11). Дав Иегове однаж­ды обет от всей души и от всего сердца хра­нить все сие, Израиль всегда уже потом созна­вал, что в том и праведность его, если он будет стараться исполнять все заповеди закона пред лицем Иеговы, Бога своего, как Он пове­лел (Втор. 6, 25). Это совестное обязатель­ство, при убеждении в непреложности воли Божией, доказанной и внушенной самым де­лом, первоначально возбудило и образовало — б) «чувство» являться в сонме сынов Израилевых — в скинию. А здесь один общий взгляд на скинию и торжествующих братий не мог не восстановить в его душе разорванного союза с Богом. Таинственная прикровенность жилища Божия, его неприкосновенность и освященность должны были породить в нем ощущение присутствия здесь невидимой и сокровенной силы; торжественность и великолепие обрядов внушали мысль о живой связи с нею служения и служащих; а веселый, торжествующий, удов­летворенный вид празднующих убеждал, что от нее чрез сие служение исходит блаженство.

Кто не пожелает и себе вкусить сего блаженст­ва — общим, видимым у всех путем — особен­но когда сей путь может быть не раз уже был изведан? — Мало того: он слышит книгу зако­на причем повторяет в мысли все благодеяния Божий, завет, обетования и казни. Кто не пожелает засвидетельствовать Богу благодар­ность и сохранить завет Его, чтобы удостоить­ся обетовании и избежать казни? Когда же, таким образом, воскреснет общий дух благоче­стия, возбудится религия сердца, тогда легко ему развиться в многообразии религиозных чувств, как общих, так и заветных. Обряды, совершающиеся пред его глазами или соверша­емые им самим, помогут ему в этом. Ибо если они удовлетворяют религиозные чувства, то в их форме и принадлежностях должно быть некое их предызображение. Потому каждый обряд мог и возбуждать прикрытое в нем чувст­во — в том, кто его видит или совершает, подобно тому, как какая-либо мысль или ка­кое-либо чувство, выраженное художником на картине, воспроизводятся и в душе ее наблю­дателя. Этим путем обрядность могла воз­бужденное им первоначально неопределенное чувство своего близкого отношения к Богу рас­крыть в разнообразии всех чувств, коим удов­летворяет, и потом воспитать и укрепить каж­дое в отдельности. Должно, впрочем, заме­тить, что как вся обрядность носит один неко­торый тип, то известного рода и дух благоче­стия могла она образовать. Это — опасливое, притрепетное хождение пред Богом, от кото­рого, однако ж, надеются несомненно получить всякое благо, усиливаемое и поддерживаемое убеждением в ничтожности пред Ним и всеце­лой чистоте. Мы уже видели, как Бог прибли­жался к народу в обрядах и как вместе отда­лялся от него. Кто ходил по сим постановле­ниям, тот не мог не исполняться и чувством близости к Богу, а отсюда — чувством благо­надежности от покровительства Божия, и смерт­ным страхом, ограждавшим все богослужение, который, однако ж, был очевиднее тех благих чувств. Истрезвляя сии последние и по време­нам даже прерывая болезненными потрясения­ми, он делал человека бодренным стражем и, таким образом, внушал дух, благоговейно хо­дящий пред Богом, Которому предан всем сво­им существом. Свою ничтожность народ со­знавал и ощущал вполне, наученный рабством в Египте и постоянными испытаниями в пусты­не. Чувство смирения укреплял потом в народе и поставлял ему в непременную обязанность Моисей в последней речи своей к народу, изоб­ражая пред ним все неправды пред Богом и оскорбления Его величия и любви (Втор. гл. 9). Смирение и самоуничижение существенно не­обходимы для поддержания в сердце благочес­тия, преданности и непоколебимой верности Богу. Потому и сознание своей греховности пред Богом, как первое из средств к самоуни­чижению и смирению, в такой же силе внуша­ется обрядностию, в какой и самые религиоз­ные чувства. Рождается у израильтянина сын или дочь: дитя и мать — и сами нечисты, и делают нечистым все, к чему ни прикасаются, как будто они вышли из какой-нибудь области нечистоты, и не прежде получают право на общение с другими, как по принесении чрез известное время жертвы, которая притом на­поминала о грехе как источнике нечисто­ты (Лев. 12, 1—8). Начинает кто болеть или совсем умирать — он нечист; не должно вхо­дить в общение с ним и прикасаться к нему (гл. 13-15). А в день очищения (гл. 16) весь Из­раиль приходил пред Господа, смирялся, испо­ведовал себя грешником пред Ним и от Него единого ждал очищения. Никто не говорит здесь о том или другом грехе, о той или другой нечистоте, для всего этого были особые обря­ды. Здесь все исповедают только, что они вообще нечисты, вообще грешны, и нечисты до того, что само святое жилище Божие и все святыни Его, находясь среди их, делаются не­чистыми и требуют очищения (Лев. 16, 16). Мог ли кто после сего думать, что он прав и невинен пред Богом? И так в каждом внима­тельном исполнителе своем обрядность могла образовать дух смиренный и самоуничижен­ный, страшливый и бдительный, но преданный Богу всем своим существом, упокоевающийся под Его защитою и покровительством и бла­женствующий в сем упокоении.

5. Обрядность как средство к образованию и укреплению нравственных расположений

Нравственные расположения Израиля сто­ят, как мы видели, в тесной непосредственной связи с заветом и религиозными чувствами, так что они суть не что иное, как приложение сих последних к деятельности, или восприятие их волею. Потому обрядность, находясь в та­ком близком отношении к завету и чувствам, показывая на них такое сильное влияние, тем сама простирает уже сие влияние и до чувств практических. Впрочем, в своем устройстве она представляет способы и к прямому непос­редственному их образованию, и особенно глав­нейших из них, каковы: аа) решимость испол­нять волю Божию и бб) братняя деятельная любовь.

аа) Убеждение в необходимости исполнять волю Божию, так сильно внушаемое и тем, что все в обрядах до самомалейших подробно­стей поставлено в неизменный вечный закон, за нарушение коего смерть, и особенно тем, что в Церкви подзаконной нет места грешнику, намеренно грешащему или не раскаивающему­ся, и если есть жертвы очистительные, то толь­ко для тех, кои грешат по ошибке и неведе­нию (Лев. 4, 2, 13 и др.),— такое убеждение не могло не рождать желания ходить в запове­дях Божиих. Сие желание, первоначально еще не утвержденное и не окреплое в душе, более и более потом могло установляться, ближе и ближе подходить к постоянным настроениям и перейти наконец во всегдашний характер воли у того, кто неуклонно станет ходить в оп­равданиях Божиих. Ибо здесь все запечатлено волею Божиею: ходящий в оправданиях не­вольно приучался волю свою подчинять воле Божией и подчинять без размышления, потому что очень многого здесь он совершенно не мог понять и должен был исполнять только потому, что на то есть воля Божия. Это, можно ска­зать, преимущественная цель того, что Изра­иль во всех своих путях был огражден обрядностию,— чтобы, после того как он дал клят­ву исполнять единственно волю Божию, с од­ной стороны — вблизи его, как бы под рукою, положить ему средства к исполнению сей клят­вы, с другой — доставить способ к возведению соответственного сей клятве расположения воли в постоянный неизменный закон сердца и сове­сти, как бы в закон природы.

бб) Закон обрядовый тем, что приучал вся­кое благо получать как бы из руки Божией, устранял всякую мысль об исключительной собственности и отвлекал сердце от всякого пристрастия к ней, а повелевая так щедро и притом самым лучшим жертвовать Богу — в начатках, десятинах и других приношениях, он располагал к щедродательности и благотво­рительности всем братиям своим вообще, ибо это первый непосредственный плод бесприст­растия. Если бы у кого ослабело чувство брат­ства, закон сей мог возобновить и оживить его, показывая, что все вообще сыны Израиля рав­ны пред Богом и равное имеют право присту­пать к Нему с служением и жертвами, повеле­вая приглашать к столу своему в известных торжествах и раба, и пришельца, и левита. И, особенно, с этою целию учреждая общенарод­ные праздники. Здесь весь Израиль стекался в одно место, воодушевлялся одним чувством, преисполнялся одними воспоминаниями и тем, естественно, приходил к единодушию и взаим­ной сердечной связи.

6. Практические правила, как поприще для упражнения по преимуществу нравственных расположений

Следовало бы по плану начертать теперь частные правила нравственные, как законные способы выражения практических чувств и как поприще для их упражнения, но оставляем та­кое начертание и потому, что оно ничего не прибавит к тому, что уже сказано о нравствен­ном настроении Израиля, а особенно потому, что сии частные правила и руководствовали нас к уразумению самых практических чувств, кои в Писании не указаны слово в слово,— так что в доказательство и подтверждение их мы обыкновенно приводили только несколько правил, кои заставляли предполагать в основа­нии своем известное чувство и могли при ис­полнении их возбудить и образовать его. Итак, все частные правила деятельности уже указа­ны там, где говорено о нравственных. Заметим только, что как в обрядах, направленных соб­ственно к воспитанию религиозных чувств, есть место и развитию нравственных расположений, так и в нравственных правилах — собственно, поприще для воспитания практических чувств — есть и такие, кои представляют средства к вы­ражению и упражнению чувств религиозных. Стоит только обратиться к десятословию,— которое есть семя всех нравственных правил, рассеянных в Пятокнижии,— чтобы увериться в этом. В нем первая скрижаль выражает и упражняет исповедание Бога своим Богом, бла­гоговение к Нему и желание служить Ему — упражняет чувства религиозные. К тому же направлена потом и целая часть нравственных правил. Это значит, что, когда из завета, под влиянием известных понятий о Боге, развились религиозные и практические чувства, тогда все это в совокупности составило внутреннее сер­дца Израилева, самую его глубину. Теперь се­му невидимому духу дается двоякий покров -— двоякое средство раскрытия и засвидетель­ствования о себе и пред своим сознанием, и пред другими. Будучи не разделен сам в себе при обоих родах чувств, дух сей там и здесь находит для себя пищу, поприще для деятель­ности, там и здесь выражается весь, питает и свои религиозные чувства, и свои нравствен­ные расположения.

7. Гражданские постановления и вообще все устройство общества применительно к религии подзаконной

Еще нагляднее и крепче ограждение нрав­ственно-религиозного духа заключается в граж­данских постановлениях.— В яйце есть заро­дыш; его облегает жидкость, необходимая для него в первом развитии пища; и зародыш, и сия жидкость ограждаются скорлупою.— В дре­ве начало жизненности составляет сок; клетча­тая система — поприще его движений; кора — необходимое для него ограждение.— Нрав­ственно-религиозные чувства — это зародыш, начало жизни; их пища и поприще, где они раскрывают свою деятельность;— обрядность и частные практические правила; гражданские постановления — ограждение, опора, обезопашение бытия последних, а чрез них и первых. Нравственно-религиозные чувства не разовь­ются и не окрепнут без правил и обрядности, по последние не устоят, если не оградить их строгою необходимостию, казнию и принужде­нием. Потому-то заповеди и оправдания — и

а) обезопашиваются судами. Постановлено умертвить пророка, который бы говорил Израилю, еже прельстите его от Господа Бога его (Втор.13, 5); каждый израильтянин должен был первый открыть и первый наложить руку на брата, сына, дочь и жену, если бы кто из них тайно говорил: идем и послужим богам иным (Втор. 13, 6—10). Должно было убить убийством меча и проклятием проклясть все живущее во граде, зараженном идолопоклон­ством, самый град и корысти его сжечь, чтобы был пуст и «не возградился по сем» (Втор. 13, 15—16); должно было изыскать со всем тщанием мужа и жену, о которых возвещено, что они поклонялись «солнцу, или луне, или всякому, яже от красоты небесныя»,— и побить камнем «да умрет» (Втор. 17, 2—5); смерть — дающим от семени своего Молоху и причащающимся Веельфегору (Лев. 20, 2—3; Чис. 25, 4—5); смерть волхвам, чревобасникам и волшебникам, равно как и тем, кои при­бегают к ним (Исх. 22, 18; Лев. 20, 6, 27). Весь сонм сынов Израилевых «камением да побиют… иже аще прокленет Бога своего… и нарицаяй» таким образом (хуляй с подлин.) «имя Господне, смертию да умрет» (Лев. 24, 15—16). Потребится от среды людей сво­их всякая душа, которая осквернит субботу, сотворив в нее какое-либо дело (Исх. 31, 14; 35, 2; Чис. 15, 32—36), и вообще смерть всякому, кто нарушит какое-либо обрядовое постановление (например, Лев. 23,29; 17, 11—12 и др.). Таким образом, вся первая скри­жаль из нравственной сделалась гражданскою, и заповеди ее стали судом. То же самое и в от­ношении ко второй скрижали. Действия неува­жения к родителям — удар, злословие, про­клятие — наказываются смертию и прокляти­ем (Исх.21,15—17;Лев.20,9; Втор.27,16), — и сын непокорный, безнравственный и притом неисправимый по суду изъемлется из среды народа, как злой, как язва его (Втор. 21,18—21). Судом ограждены жизнь, здоровье, целость всего тела и каждого в частности члена: возда­ют жизнь за жизнь, око за око, зуб за зуб, но­гу за ногу, руку за руку, рану за рану, ожжение за ожжение (Исх. 21, 23—25; Лев. 24, 19—22; Втор. 19, 16—21). Строгим правом возмездия обезопашено имущество и всякий даже малейший ущерб его (Исх. 21, 33—36; 22, 1—И; Лев. 24, 21). Гражданский закон охраняет целомудрие и доброе имя другого, казнит нецеломудренных во всех их видах (Исх. 22, 16—17; Лев. 26, 10—21), а лжесвидете­лю налагает то же самое наказание, какое сле­довало оклеветанному (Втор. 19, 18.20).

Приемля, таким образом, в свое заведова­ние нравственные правила, облекая их таковою строгостию, гражданский закон становится каменною оградою и движущимся в них религи­озным и практическим чувствам: он упокоивает, собирает душу в себе, не давая ей расхо­диться вовне. Обезопашенный насчет внешне­го своего состояния, человек мирно мог чтить Бога и благотворить ближнему, не тревожась и не мучась подозрениями: закон все взял на себя. Даже и тогда, как другой является пре­ступником именно в отношении к нему, он может сохранять к нему мирные расположения и, не раздражаясь против него, предать его законам. При таком порядке Израилю дана полная возможность зреть в духе своей рели­гии под прикрытием закона, как птенец зреет под скорлупою.

Находясь в таком близком отношении к нравственности и религии, служа им так благо­приятно, гражданские постановления

б) естественно приноравляются к ним, про­никаются ими, и, с одной стороны,—

аа) берут себе из них начала и основания. Оттого, разбирая преступное дело, закон смот­рит на намерение,— и объявляет невинным того, кто нанес вред здоровью или имению другого, даже лишил его жизни, не имея злобы в сердце (Исх. 21, 12—14); имеет в виду рели­гиозное значение обиженного,— и казнит смер­тию насильственно лишившего свободы брата, который должен быть рабом единственно Бо­жиим (Исх. 21, 17; Втор. 24, 7), и не по­зволяет при легких преступлениях давать бра­ту более 40 ударов, ибо «иначе срам бра­ту» (Втор. 25, 2—3) и

бб) усвояют их дух — «дух» строгого суда и казни в отношении к преступникам злонаме­ренным,— и «дух» сострадательности и сердо­больности, какой выражен в законах о рабах, пришельцах, бедных, и в предписании изыски­вать намерение преступника и действитель­ность проказы у оподозренного: здесь они щадят и смятенное состояние доброго сердца, и вообще дух правоты самостоятельной, благо-рассмотрительной, нелицеприятной, бескорыст­ной (Исх. 23, 1—8; Втор. 24, 16; 27, 18) — точь-в-точь соразмеряющей воздаяние с делом и решающей его всегда так, как требует прав­дивое сердце; —

с другой — вв) делают уступку, жертвуют собою нравственности и религии и умягчают ими строгость свою, оттого не попущают толь­ко, но предписывают то, что по началам прав в обществе неуместно, как то: давать другому взаймы без роста и даже ожидания отдачи; отказываться от некоторой части своей жат­вы — в пользу бедного и путешественника (Втор. 24, 19—22); чрез 6 лет давать ра­бам свободу; из воинов оставлять дома тех, кои заняты каким-либо семейным делом.

в) Отсюда уже само собою следует, что они теряют свой самостоятельный характер. Не имея цели в себе, а в религии и нравственнос­ти, они становятся в отношении к ним сред­ством, а следовательно, приличны и дают бы­тие обществу нравственно-религиозному, или Церкви, там, где приходят в исполнение. Тако­вым и было общество еврейское. По завету Израиль сделался народом святым, царством священников — непрерывных служителей истинного Бога (Исх. 19, 6; Лев. И, 44—45; Втор. 7, 6 и др.),— и посмотрите ли на его семейную или на общественную жизнь: там и здесь все носит характер религиозный, в жизнь поглощена, так сказать, религиею, и не­прерывная цепь дел ее представляет непрерыв­ное служение Богу. В пище, одежде, чистоте тела и дома, в сыне и рабе — Израиль не на­поминание только носит о Боге своем, но и творит волю Его. Он живет в прекрасной земле, но она Божия; у него крепкие города, хорошие домы, но их дал ему Бог; первенец его или скот его есть достояние Божие, и вся­кое вообще благо он ожидает и получает прямо от Бога. С Божия благословения начинает он жатву, в радости о благословении продолжает и оканчивает живым благодарением: он не съест зерна, не вкусит плода прежде приноше­ния от них Господу. Осчастливленный, прино­сит благодарственные жертвы и устрояет пир, где участвуют у него, кроме семейства, вдова и сирота, пришлец и левит (Втор. 12, 4—19): ест и веселится пред Господом (16, 11), но не для пресыщения, а для того, чтобы научиться бояться Господа (Втор. 14, 22—29). Господу посвящает он утро и вечер дня, начало месяца и года; все празднества его, установленные в воспоминание событий, утвердивших его на­родную независимость, суть празднества рели­гиозные; и в своих субботних годах и юбиле­ях — временах по преимуществу народных — он упражняет только свою добрую волю, или служит Богу, или учится служить. Он испол­нен единодушия: общим судом решает дело и определяет казнь (Втор. 17, 7), всем собором и исполняет ее; но, совершая это, он изымает и погубляет злое из себя самого (Втор. 13, 5), истребляет мерзость во Израиле (Втор. 17, 4). Его единодушное ревнование о правоте и чис­тоте есть плод патриотизма, не терпящего ни­чего оскверняющего или унижающего целое общество или один какой род его (Лев. 20, 14; 21, 9); не терпит он ничего в себе нечистого потому, что среди его живет Святый Бог его (Втор. 23, 13—14; Лев. 13, 46; 15, 23). У него есть писаные законы, но сии законы от Бога; есть начальники и судьи, но их избирает Бог и многое за них решает Сам; есть войско и предводители, но поборает за них всегда один Бог. Для него всё — Бог. Он Царь его, которому одному и платит дань (Исх. 30,13—14), его верховный законодатель, каждый закон освятивший Своим Царственным именем: Я Иегова (Исх. гл. 20—23), его верховный Су­дия, посредственно и непосредственно решаю­щий его сомнительные дела (Чис. 12, 1—11; Втор. 17, 8—12 и др.), и Сам же исполняю­щий определения своих судов, или чудесно (Чис. 11, 33—35; 12, 1—15; 16, 1—50), или невидимым устроением Промысла (Лев. гл. 26; Втор. гл. 28—30; Лев. 20, 3—6), его предво­дитель в войне, назначающий, на кого воевать, кого щадить и кого истреблять вконец, Сам поборающий в сражении и получающий часть из добычи (Чис. 31, 27—34). Скиния, жили­ще Божие — есть жилище его Царя; в ней хранятся законы — основание государства; около нее, как стражи дома царева, располага­ются левиты, а далее уже и все израильтяне в четырех полках по четырем сторонам. Здесь звук трубы у скинии назначал собрание (Чис. 10.2-4); движение облака над скиниею да­вало знак к начатию и прекращению пути; сюда стекается народ решать свои дела и воп­рошать Бога о суде (Чис. 15, 32—41; 17, 1-11). Скиния с освященными лицами состав­ляет центр, душу всего народа.

Так, и внутри — в нравственно-религиоз­ном порядке, и извне — в устройстве граждан­ском,— Там все исходит, а здесь все возвра­щается к Богу. Там из завета, как из семени, развивается ряд религиозных чувств и нрав­ственных расположений, облекающихся потом множеством обрядов и практических правил. Здесь законы гражданские принимают сии правила и обряды под свою защиту, сходятся потом сами в некоторые круги (семейство, об­щество, правители, управляемые) и, сосредо­точившись около скинии, и сами восходят, и всех возводят к Богу. Страх суда и смертной казни вразумляет человека и, приведши его к скинии, вводит в завет с Богом. Живя по сему завету, он развивал в себе нравственно-религи­озный дух, который опирается на оправданиях и заповедях, и питается в них, огражденных судом.

Если снова забывался человек, сии суды снова вразумляли его и снова приводили к Богу. Вообще бодренный страж завета то сво­бодно витал в духе,— в завете и нравственно-религиозных чувствах, то подчинялся приня­тым оправданиям и заповедям; то жил в чув­стве, то переходил в холодную законность; то блаженствовал, то страшился; но во всяком случае исходил от Бога и к Богу возвращался. Таким образом, все устройство постановле­ний в подзаконной религии походит на устрой­ство вен и артерий в нашем теле: последние берут из сердца кровь хорошую и разносят ее по всему телу во множестве своих разветвле­ний; так из завета развиваются нравственно-религиозные чувства; первые множеством сво­их разветвлений собирают из всего тела не­нужное и испорченное и возвращают к сердцу для оживления и очищения; так суды возвра­щают к Богу порочных. Потому сие устрой­ство есть устройство живое и живоносное.

8. Как освоился народ с новым порядком и чем укреплялся в хождении по нему

Таков нравственно-религиозный и обще­ственный порядок, учрежденный в народе ев­рейском! Как порядок чисто положительный, он стоял еще вне его: надобно было сроднить, освоить с ним дух народа, чтобы уже не чуж­дым и сторонним, а своим кровным считал он его; надобно было обезопасить его пребывание в сердце, дать духу крепительную силу к хож­дению по нему. Спрашивается, как сделано то и другое в народе еврейском?

а) Как освоился с сим порядком народ?

аа) Начало такого освоения, возможность, или психическая основа, лежит в состоянии еврейского народа и особенно в настроении его духа. Народ еврейский уже возрос в Египте и был готов принять новое религиозно-граждан­ское устройство. Формы патриархальной жиз­ни стали сменяться у него новым порядком. У него являются уже надзиратели (Исх. 5,13—14) и старейшины (6, 14) — не отцы семейства, священники — не старшие в роде, или первен­цы; но то и другое — лица, составляющие осо­бенный класс; образуются правила и постанов­ления, известные всем и всеми принимаемые, расширяется образ богослужения. Он созрел уже к преобразованию, следы которого начи­нают показываться и сами собою. Значит, на­род еврейский, по степени своего развития, сам в себе не представлял никакой препоны, даже являл себя готовым тому, кто бы хотел дать ему новое образование. Мы знаем уже, как народ еврейский и пал, и омертвел в духе и как Бог чудодейственною силою воскресил сей дух и явил его, как из мертвых, живым. Народ еврейский, значит, был то же, что мертвая масса. Бог взял ее, исполнил новою жизнию и, как художник, мог дать ей какое угодно обра­зование, а новая, еще не устоявшаяся жизнь способна была принять его, в каком бы виде оно ни явилось. Это гражданско-психическое основание усилено потом и освящено религиоз­ным. Народ изъявил воодушевленную реши­мость слышать Бога и творить волю Его. На таком основании можно благонадежно наздавать какое угодно здание, только бы оно во всех своих частях и подробностях носило один общий характер — волю Божию. Так это и сделано. Потому вообще новый порядок при­нят народом, как роса жаждущею землею, как нечто чаемое и желаемое, и, следовательно, легко мог быть усвоен им, потому что народ еще прежде, в предрасположении, уже срод­нился с сим порядком.

бб) При всем том такая основа к освоению не решительно надежна. Как основа более пси­хическая, она легко могла изменяться, подобно самой душе, непрерывно изменяющейся; и, как основа общая, неопределенная, сокрытая еще как бы в семени, могла не быть достаточною для малейших подробностей и частностей, коих так много, потому Господь а) укрепляет ее чу­десным руководством и б) расширяет практи­кою.

а) Сие руководство, вообще давая ощу­щать близость Бога к себе, возобновляло и чувство отношения к Нему, а вместе и созна­ние необходимости ходить в воле Его. Свиде­тель чудес беспрекословно будет исполнять сию волю, что бы она ни предписывала, особенно же такого расположения должно ожидать от него, когда чудеса направлены именно к тому, чтобы образовать в душе его чувства и убеж­дения, непосредственно направленные к ново­му порядку. Действительно, такого свойства все чудеса, виденные Израилем при Синае и вскоре по отходе от него. Одни действия Бо­жий по преступлении народом закона показы­вали непреложность завета и строгое правосу­дие в Боге, готовом на милость, но как бы сквозь гнев возбуждали в оставляемом себе народе сознание своей ничтожности и сильное желание Божественного покровительства, вну­шали, что от него по преимуществу требуется Детская покорность беспрекословная, а в конце воскресили вообще нравственно-религиозный Дух, который после сего, как дважды образо­ванный — сначала свободно, а здесь в болезнях рождения,— стяжал как бы двоякую и кре­пость. Другими судами внушал Господь частнее то святость обрядовых постановлений, в умерщвлении Надава и Авиуда, то неприкос­новенность Моисеева и Ааронова достоинства, в поражении Корея, Дафана и Авирона и в прозябении жезла Ааронова; или укреплял убеждение, что народ без Него — ничто, пре­данием его поражению при Кадес-Варни, и что вся помощь его от Господа — в питании крастелями (перепелами) чрез целый месяц, или вообще при­учал — быть на страже, опытно уверяя, что всякое преступление Он видит и в каждое мгновение готовит для него казнь. А чудеса постоянные — именно, что израильтяне были всегда предводимы небесным путеводителем — свидетелем присутствия Божия в сонме Изра­ильском, что они самым необыкновенным об­разом получали пищу и питие, никогда не оскуде­вали ризами и сохранили крепость тела в столь трудном путешествии,— всякому давали ощу­щать, что он под кровом Божиим, что, следова­тельно, Иегова — Бог его, а он — часть Иего­вы, что потому ему должно жить в воле Его.

б) Впрочем, такое обильное чудесами руко­водство продолжалось недолго и по чрезвы­чайно понудительной силе своей не могло быть всегдашним: при нем не оставалось бы места свободе. По своему значению оно было более приготовлением к другому, действительнейшему способу освоения, именно — к практике, образуя нужные для нее нравственные силы. Потому Господь поставляет народ в обыкно­венной жизни при новорожденном порядке, как бы не возмущая его необыкновенными действиями, и к этой исключительно цели на­правляет некоторые свои особенные дейст­вия — именно:   аа) Он не ведет их прямо в Палестину, причем войны, встречи с народами, беспокойства путевые легко могли привесть в забвение новые постановления; а оставляет их в пустыне на 37 лет, вести, как говорит, пасту­шескую жизнь (Чис. 14, 33), где, удаленный от всех развлечений, вблизи с природою, к которой так приспособлены новые учрежде­ния, он, можно сказать, только и имел возмож­ность — совершать оправдания, ходить по за­поведям и творить суды, если была нужда; бб) целым рядом чудесных своих действий воз­буждает в народе особенную доверенность к верховным правителям: Моисею и Аарону, без чего не может стоять никакое, даже малейшее общество, и дает в помощь им 70 мужей, ис­полняя их духом, ревностным к благу народа и славе Божией, мудрым и твердым, подобным духу самого Моисея, чтобы под их надзором и советами соблюдались все постановления (Чис.11, 24); ее) предназначает и избирает для но­вой религии и новое юное поколение, еще не утвердившееся в характере. Новый порядок, при котором оно должно было установиться в своих правилах и нравах, мог быть для него как бы усвоенным с молоком матери, тогда как устарелых трудно переменить. Необходимость такого избрания Господь дважды объявляет Моисею (при Синае и Кадес-Варни), и имен­но жестоковыйностию народа, притом в мину­ты, когда Моисей пламенно молился за него: гг) направляет поход в Кадес-Варни, к преде­лам Палестины, чтобы, показав ее, «великостию ожидаемаго блага» воодушевить юное поколение к 37-летним трудам, а «трудностию достигнуть обладания им», потрясти страхом старое и, тем ослабив и как бы унич­тожив в нем даже и желание к вступлению в сию землю, заставить как бы молча нести тяготу 37-летнего медления в пустыне. После таких приготовлений Господь оставляет их обыкновенному порядку, приучаться к новым учреждениям и зреть под их влиянием в духе. Мы видели, как обрядность может образовать нравственно-религиозный дух и как гражданс­кое устройство, страхом суда, приводило к Богу. Кто подчинил себя тому и другому по­рядку, у того, естественно, сей дух должен был б лее и более возрастать и расширяться; вме­сте с тем требовать большего и большего по­прища для своего упражнения — обрядов и правил, и таким образом необходимо сродняться с ними и в силе своей сравниваться с их объемом. Потому должно ожидать, что чрез 37 лет все постановления Израиль считал уже не внешними, сторонними, а своими, внутрен­ними, как бы уже совестными.

вв) Последний способ освоения с религиею оставлен единственным, или преимуществен­ным, и на последующие времена. Сыны Изра­иля, возрастая среди порядка, которого дер­жатся отцы, естественно приучались к нему и свыкались с ним даже без размышления. По­тому здесь к простой практике приложены еще наставления домашние. Отец должен был на­ставлять закону сыны и сыны сынов своих (Втор. 4, 9), непрестанно говорить им о нем — сидя в дому и идя путем, лежа и восстая (6, 7), рассказывать им свою историю, происхожде­ние всех постановлений и особенные цели их (6, 20—25), объяснять значение каждого праздника, каждого обряда и вообще силу все­го закона (Исх. 12, 26—27; 13, 8, 14—15). Таким образом, он мог провести сына своего мысленно среди всех благодеяний и чудес, яв­ленных в своем народе, а тем незаметно возве­сти сердце его к внутреннейшему завету с Богом, к сокровенному обету — Его единого почитать, Ему единому служить и к Нему еди­ному прилепляться.

а) Если бы неведение или нерадение отца лишали сына такого блага, он сам собою мог вознаградить недостаток его. Было положено в законе, чтобы левиты, «по седми летех во время лета оставления, в праздник ку­щей, егда сходится весь Израиль, явитися пред Господа… читали закон пред всем Израилем во уши их». Для этого должно было созывать мужи и жены, и дети, и при­шельцы, «да услышат и научатся боятися Господа Бога своего и послушают творити вся словеса закона сего» (Втор. 31, 10—12). б) И чтобы непрерывнее, полнее, действеннее входило в душу сие наставление, было запо­ведано — выучить закон (Втор. 5, 1), навя­зать на руку словеса его, «да будут непоколеблемо пред очима», написать их «на празе храмин и врат» и на воскрилиях одежд (Втор. 6, 8—9). Таким образом, сын Израиля на каждом шагу встречал напоминание о предме­тах своей религии, отвсюду приходило к нему наставление в ней и разве только по нерадению он мог оставаться в неведении о своем завете, своих оправданиях, заповедях и судах.

в) Так народ осваивался с своею религиею, узнавал ее, переносил в душу во всем ее объе­ме и составе; спрашивается: чем обезопашива-лось ее существование в сердце? — аа) Как сам человек а) укреплял волю свою в хождении по уставам ее и б) чем были предотвращены возможные уклонения от нее? — бб) и как по­могал ему в этом Сам Бог.

аа) Нравственную силу воли а) внутри со­ставляли побуждения, с особенною силою объясненные Моисеем в последних речах своих к народу,— побуждения и духовные, и чув­ственные. Они, возбуждая коренные требова­ния сердца, чрез них с нравственною необходимостью определяли волю к повиновению зако­нам Божиим. Существеннейшие из них собра­ны вокруг завета, другие извлечены из исто­рии народа, а иные применены к местному его быту. Моисей к покорности закону обязывает волю то воспоминанием завета, торжественно данного Богу (Втор. 4, 13; 5, 2—4; 26, 16—19), то особенным Божиим избранием — особенно Его любовию и покровительством (4, 20, 37, 7, 6-7, 13; 14, 1-2; 10, 15; 8, 5; 28, 9), то неслыханною великостью благодеяний Божиих в прошедшем (8,15—16;4,22—35) и готовностью обильных благословений в буду­щем (28, 1-6, 11, 8; 7, 13), то мудростью самых постановлений (4, 6—7), то особенным величием и силою (28; 13, 7; 22—24), то пре­имущественным возвышением пред всеми на­родами в могуществе, славе и довольстве (7, 14; 28, 1, 10; 15, 6; 28, 12), то вообще счастливою жизнию в земле благословенной,— жизнию веселою, довольною, чуждою болезней, скорбей и опасностей, однако ж не чувственною, а такою, в которой осчастливленный Израиль жрет (приносит жертву)  только Богу благодарственные жертвы, радуется и веселится пред Ним с благоговени­ем и любовию (7, 15, 19; 8, 7—9; 4, 40; 11, 8, 9, 11—12, 14, 23); а от уклонения от Него предостерегает угрозами всякого рода бед­ствий, кои (28, 63) Господь будет посылать им одно за другим и не прекратит, пока не вразумится народ, а еще более и более умножит, даже расстроит общественный быт народа, рассеяв его в далеких странах, а в душу его пошлет расслабление, болезнь, трепетное серд­це, так что он побежит ни от кого, и шум листа погонит его (Лев. 26; Втор. 28). б) Сердце, огражденное такими побуждениями внутри, заграждалось от искушений — аа) совне — ре­шительным отделением еврейского народа от всех других народов и в бытность его в пус­тыне, и во время постоянного пребывания в Палестине, как положением страны, в которой жил, так и особенным устройством, своими уставами и законами. Он не должен был вхо­дить в близкие сношения с соседями, а племена палестинские истребить вконец со всеми следа­ми их идолопоклонства, чтобы они не были для него сетию (Втор. 12, 1—3; 16, 21—22). бб) Внутренние же соблазны сердца, у самого входа его, были посекаемы страхом смертного суда, готового на всякого унижающего и оск­верняющего свой народ нечестием, или зло­бою, или неправдою. Всякого рода преступле­ния, как мы видели, наказывались гражданс­ким судом: воздерживаясь по страху от пороч­ных дел, Израиль приучался воздерживаться и от порочных желаний и расположений.

Такое, впрочем, нравственное укрепление воли было только приготовлением к высшему ее укреплению — небесному, благодатному. Быть не может, чтобы Израилю не подавалось такое подкрепление к выполнению условий за­вета! — Уже то одно, что и иудейская Церковь была Церковь Христова, что и она была Его благодатным царством, заставляет думать, что там была и действовала благодать. Видели мы, что предписывается полная любовь к Богу, бескорыстная любовь к ближним и даже ко врагам,— расположения духа, кои производятся только Духом Божиим чрез смерть духа человеческого. Потому совсем неуместны были бы такие предписания, если бы тогда не дей­ствовала благодать. Бог вселяется в скинии, видимо живет среди Израиля. Была бы неизъ­яснимая несообразность думать, что так близ­кий совне Бог нисколько не приближался во­внутрь, не озарял мыслей, не двигал сердца. Путь, коим сообщалась благодать,— это были обряды, и по преимуществу жертвы. Обряды сами по себе суть только тени, формы внутрен­ней силы; но не таковы они, если рассматри­вать их в связи с внутренним расположением совершающего и с обетованиями Божиими. С некоторыми обрядовыми действиями Господь соединил особенные обетования: оно принесет тебе благоволение и благословение Божие, бу­дет тебе прощено, и проч. не потому, чтобы такое соединение было существенно необходи­мо, но потому, что людей, склонных к внешне­му, нельзя было иначе возбуждать и приводить в общение с Собою. Потому кто чрез сии обряды искал возбуждения от Бога и смиренно предавал свой дух Его влиянию, тот вместе с совершением их получал без сомнения и самую благодать и освящение от Бога. Бог не оставляет преданных Ему всецело, уповаю­щих, жаждущих Его душ; но склоняется к ним милостию, благословляет их внутренним благо­словением, и делает способными ко всякому чувству и делу благому,— не пролагает только путь к принятию Духа, а вселяет его и им про­изводит то самое, чего чаяла душа чрез жерт­ву. Так, когда благочестивый иудей приводил животное, чтобы принесть его в жертву умило­стивления пред Господом, тогда благодать Духа, нисходя в сердце, умерщвляла там грех, примиряла с Богом и тем жарчайшую зарож­дала здесь любовь к Нему. Нет сомнения, что такое благодатное укрепление давалось уже тогда, когда раскрывалась внутренняя жизнь и пробуждались высшие потребности, потому что только под этим условием возможна жажда высшей помощи — первое, что нужно для по­лучения благодати. Исполнять обряды, ходить в заповедях можно и без особенного руковод­ства; но Израиль не мог не чувствовать в нем нужды, когда постигал высшие духовные тре­бования своей религии, которым удовлетворить хотел, но не имел возможности. На этом осно­вании отличительными признаками благодат­ных действий Ветхого Завета можно почесть не всеобщность и не непрерывность. Скольки­ми путями можно было входить тогда в обще­ние с Духом Святым, для привлечения Его благодати,—определить трудно. Можно указать на известнейшие.— Образование давало благодать общения с Церковию, вводило в за­вет с Богом, очищало от греха (Григорий Назианзин и Августин) и делало членом Царства Христова; жертвы за грехи низводили благо­дать помилования и примирения; посвящение и облачение первосвященника вводили его в тес­ное общение с Богом; жертвы спасения и все­сожжения привлекали всеобщее Божие благо­словение. Но то несомненно, что, каким бы образом ни сообщалась благодать, нисшед в душу, она уже не с одной какой стороны, а всю ее вообще оживляла, освящала и возгревала в ней все доброе и святое. Так производила она под сению закона тот облак свидетелей, кото­рый в образец христианам поставил апостол Павел в 11 главе послания к Евреям.

Впрочем, в религии подзаконной очевиднее действовала благодать особенная, которая не­которым избранным лицам сообщалась для от­правления известного служения в Церкви. Так Господь дает дух премудрости, разумения и ведения для всякого дела при скинии в душу Веселеила, и в сердце каждого художника вла­гает мудрость (Исх. 31, 4—6; 35, 30—35; 36, 1, 2) — это как бы дух искусственности. Уни­мается от духа Моисея и дается 70 избранным старейшинам,— и действие сего духа, в пер­вый раз сознанное, выражается в обильном потоке нравственного учения, и изречения пра­вил благоразумия (Чис. 11, 16-27). В самом же Моисее была благодать возблагодать, как это показывало необыкновенное просветление лица его. Это благодать законодательная, ходатайственная и правительственная. Послед­нюю он потом чрез помазание и рукоположе­ние предал Иисусу Навину. И такая особенная благодать, по самому значению своему, дава­лась не всякому без разбора, но по некоторому предрасположению приемлющего. Так муд­рость искусственная дается тем, коих влекло сердце (Исх. 36, 2) и кои еще прежде умели изобретать вымыслы (35, 35), имели то есть естественную искусственность; от Моисея пе­реносится дух на старейшин, но тех, коих сам знает и коих избрал; и Иисус Навин был че­ловек, в котором есть дух (Чис. 27, 18). То и другое предполагает естественное предраспо­ложение к принятию даров свыше.

Вот как осваивался народ с своею религиею, вот чем обезопашивалось ее существова­ние в сердце! При таких побуждениях, такой помощи и при таком руководстве она могла быть исполняема и могла стоять сама по себе вечно, отчего все в ней и поставляется в веч­ный закон. Но все подзаконное устроение мог­ло не быть таким, если поставить его в отно­шении к лицам, кои подчинены ему. Здесь возможно то же, что бывает с скорлупою яйца. Птенец внутри зреет и разрывает ее. Созреют люди, и потребуют нового порядка, новых уч­реждений. Можно ли ожидать такой потреб­ности — это откроется само собою, когда рас­смотрим основания, по которым религия в на­роде еврейском явилась в такой, а не в другой форме.

9. Почему религия и церковь явились теперь в таком виде

Положительная религия является в том или другом виде применительно к возрасту людей, которым она дается. По заключениям мужей, опытнейших в наблюдении вещей, человечест­во, а потому и иудейский народ, во время Мои­сеево вступило только в возраст юношеский. Итак, подзаконная религия и Церковь такова потому, что такой именно, а не другой требо­вал юношеский возраст. Другая была бы не по нему; он не сроднился бы с нею; она осталась бы навсегда чуждою для него, а эта вполне соот­ветствует а) религиозному и б) нравственному характеру юноши, и приспособлена в) к состоя­нию его ума и потребностям г) воли и д) сердца.

а) Юноша еще не так ясно сознает состоя­ния и движения своей души, потому они для него не столь многоценны. Внешнее для него тверже и убедительнее. Скорее он нарушит и изменит то, что возродилось в мысли, нежели то, что не возродилось только, но утверждено словом. Оттого он всегда тверд в слове. Обе­щаясь, он всею душою решается жить и дейст­вовать по обету, презирает, даже ненавидит тех, кои не сдерживают его. Поставьте его в крайности между обетом и другими побужде­ниями,— он будет скорбеть, внутренно тер­заться, но никак не позволит себе нарушить обет. Он сроднился с ним; стал в ряду законов совести, самым ясным образом сознаваемых. Вот почему в основание подзаконной религии положен завет видимый и притом такой тор­жественный. От народа истребовано согласие, и на сем согласии, как внутренней основе со стороны народа, наздано уже и все законопо­ложение. Это совестное обручение с законом, с таким восхищением обнаруженное, и составля­ло нравственную крепость и благонадежность к выполнению его,— самое достаточное вооду­шевление к тому. Словами «сотворим и послу­шаем» положительный закон перестал быть чисто положительным, он перешел уже в сердце и с этой минуты оттуда уже начинал обя­зывать.

В первый раз в юной душе раскрываются высшие требования во всей своей неопределен­ности и, по новости и особенной привлекатель­ности, уносят его сознание в некоторую высп­реннюю даль, где он любит привитать мечтами и сердцем. Оттого он жаждет сверхъестествен­ного, чудесного; ждет особенного воззвания и определения свыше. И случится ли это дейст­вительно или юноша дойдет до убеждения в этом по заблуждению, религиозная воодушевленность возносит его тогда над всеми препят­ствиями в действовании. Тогда он все относит к Богу, при всяком случае обращается к Нему и ждет от Него разрешения. Считая все свои действия предопределенными в книге судеб, сам собою он не сделает шага, опасаясь посту­пить не так, как угодно Богу, не так, как ему предназначено. Оттого, определяя еврейский народ к высоким целям, где он должен дей­ствовать с особенным воодушевлением и рев-ностию, Бог видимо воззывает его, особенно приближает к Себе и Сам приближается к не­му, указывает ему блистательную цель и обе­щается руководить к ней, утверждает между ним жилище и дает средства во всякое время узнавать волю Свою; оттого всякое правило исходит здесь с неба: и в семействе и в обще­стве, и в доме и в храме, и в чувствах ив об­рядах,— всюду он ходит по воле Божией; сею волею запечатлена вся его деятельность и во всех путях его не оставлено ничего установле­нию человеческому. Это самое глубокое осно­вание к стоянию закона: действующий здесь действует по религиозному воодушевлению. И чтобы укрепить, продолжить, сохранить на­всегда такое воодушевление, дается обет быть всегда Богом Израилевым, всегда близким к нему, непосредственно вести его к цели; чем поддерживается постоянная уверенность, что он избран, что он действует по предначерта­нию небесному, под кровом и защитою Самого Бога.

Однако ж, требуя внутренно такой близос­ти к Богу, он не хочет, чтобы Божественное лицо нисходило до лица обыкновенного. Для него дорого только убеждение, что он — Бо­жий, а Самого Бога он все желает видеть в таинственной сокровенности, в неприступной отдаленности, изображать величественнейшим, могущественнейшим. Он хочет покоиться на лоне великого с трепетом в сердце. Юноша не способен различить милостивого снисхождения к себе от равенства себе. Он самомнителен, самовластен, готов повелевать, и только вели­кое и сильное может держать его в подчинении чрез благоговение. Над милостивым без стро­гости, кто бы он ни был, он сам возвышается и скорее его поставит в подчинение себе, неже­ли сам подчинится ему. Вот основание, почему Бог, приближаясь так к народу еврейскому, являл Себя величественным, могущественным и превознесенным в Египте и в пустыне, поче­му завет окружил такими ужасающими явле­ниями силы Своей и почему потом среди Из­раиля жил в такой сокровенности, неприступ­ности, почему заповедал создать себе такое великолепное жилище, учредил такое велико­лепное служение, даже порядок самого путе­шествия установил такой стройный, таинствен­ный и торжественный, и вообще все относяще­еся к Себе запечатлел страхом и неприкосновенностью. Это истрезвляло Израиля, не да­вало ему забываться, держало на страже, в строгом подчинении. Окончательное изобра­жение Бога у него: величественный, превозне­сенный, страшный, хотя и мой Бог; оконча­тельное религиозное чувство — благоговение.

б) Юноша по преимуществу правдолюбив: что поставлено законом, то он сознает вечным, неизменным законом, и при всяком случае го­тов внушать то другому. Он принимает, пото­му всегда и держит важный тон; он не горд, не презрителен, каждому отдает свое, внутренно почитает другого; но все эти чувства у него покрываются убеждением, что, действуя по ним, он действует право, не унижает себя, поддерживает достоинство своего лица, досто­инство юноши. Желание нравиться у него то же, что у мужа честолюбие: быть убежден­ным, что другие о нем думают хорошо,— это главное. Здесь научается он чистоте, опрятно­сти, скромности. Не потому ли и чистота со­ставляет отличительную как бы черту израиль­тянина? С такою подробностью изображена и с такою строгостью предписана в законе? Не отсюда ли между побуждениями к сохранению завета поставлена особенная важность пред Другими народами: они будут бояться присту­пить, сами побегут, будут удивляться? Не от того ли народу еврейскому усвояется покрови­тельственный тон в отношении к сим наро­дам, тон не страшащий и смущающий, а бла­госклонный, внимательный? Милостиво при­нимает он пришельца и дает ему некоторые права братства. И по закону он относится к другому в строгой соответственности с его по­ведением. Вообще закон и изображал, и мог образовать благородного правдивого юношу, чуждого жестокости, но и непоблажающего. Как в Боге Израилевом, так и в самом Изра­иле — очевиднее всего ненависть к преступле­нию и покровительство правде.

в) Посмотрите на мысли юноши! И потому, что они необходимо составляются при помощи памяти и воображения — хранилища образов, и потому, что фантазия, по преимуществу в его возрасте живая и деятельная, принимает их при первом появлении и мгновенно облекает в об­разы,— у юноши нет мысли без образа, и нет, с другой стороны, образа без мысли: его обра­зы всегда суть облачения чего-нибудь; в них светит его любимое — его мысли и убеждения, а более его ожидания и надежды. Можно ли желать лучшего приспособления к такому ха­рактеру, какое премудрость Божия представи­ла, в устройстве скинии и вообще во всей об­разной обрядности ветхозаветной. Здесь всё — образ и всякий образ проникнут мыслию. То, что возлюбило сердце Израиля — Бог, к Которому он прилепился за милости и по заве­ту,— отображается во всем. Всякая вещь име­ет надпись: святыня Господня — и Божествен­ное проникает все. Израиль видит пред глазами вещь, а под нею невидимую силу; пред гла­зами у него, например, жертва, а под нею ми­лость Божия.

Кто привык к образам, тот живет вовне и совне приемлет истину. Потому и юноша убеж­дается более видимостию, осязательностию: глубина разумного доказательства малодоступ­на для него. Он любит действительное и окон­чательно удостоверяется опытом. Потому-то Господь учит израильтян не мысленными дово­дами, а действительностию, не словом, а де­лом: внушая ту или другую истину, уверяя в том или другом Своем свойстве, давая тот или другой порядок, Он не говорит, что так долж­но быть по тому и тому, но представляет вну­шаемое пред очи. Чтобы уверить, что Он невидим, указывает на образ своего явления,— для убеждения в своем величии и могуществе представлял суды над Египтом или силы, яв­ленные в пустыне,— удостоверение в том, что суды Его не коснят (не медлят), Он производил тем, что в самом деле казнил преступника на месте пре­ступления; говорил, что Он вселится среди на­рода — и представил видимое свидетельство такого вселения. Желая сроднить дух Израиля с новым порядком, Он не полагается на обет его, а водит его в нем целые 40 лет, чтобы чрез опыт заставить возлюбить его. Вообще во всем устроении подзаконном ни слова не сказано о премудрости и целесообразности Боже­ственных распоряжений, и в ряду побуждений мудрость выставлена только с внешней, а не с внутренней стороны.

Почему, наконец, все подзаконное устрое­ние представлено в таких дробностях, не име­ющих по видимому связи? — Везде встречаем только частные правила и предписания, только дела и суды, и все это в смешении, по частям: ничто здесь не приведено в один состав; не указан и не объяснен дух всего? — Израиль, как юноша, был еще неспособен принимать истины в их строгом развитии из начал. Ему легче было усвоять правила без связи, истины без выводов, здесь он во многом еще зависел от памяти и потому любит раздробленность, частность. Израилю предложены истины толь­ко так, как они есть, подобно тому, как рассуд­ку представляет их чувство: понять их в осно­ваниях, во взаимном отношении и связи, он должен был уже сам собою, однако ж сделать все это ему предоставлено не мысленною рабо­тою, а делом; самая жизнь, проходя среди част­ностей, должна была вызвать его мысль к целому,— от безжизненных дробностей довесть сердце его до живого ощущения всего-

г) В юношеском возрасте человек в первый раз возникает к самостоятельности. Доселе силы его развивались сами собою, в лоне при­роды; теперь он берет их себе в свое собствен­ное употребление, чтобы свободно напечатлеть в них особенное настроение. В этом отношении юношество есть время не утвержденного, не устроенного движения и колебания сил, из ко­торого, однако ж, должен выродиться неиз­менный характер человека. Как важен поэтому порядок жизни для юношей,— в нем зародыш его вечной участи. С другой стороны, если ха­рактер юноши определен предварительно, как важно привесть сей порядок в совершенное с ним согласие! Характер может быть такой и другой, но у народа Божия и характер должен быть религиозный. Израилю и дается такое устройство, ходя в котором он мог сделаться не иным чем, как народом Божиим, Божиею Церковию.— Вот почему у Израиля вся закон­ность религиозная!

У юноши все силы проходят в движении, но преимущественно силы воли: юношество есть время живой и сильной деятельности. Что по преимуществу можно требовать от него — это дела. Но сия деятельность требует сама осо­бенного внимания и образования. Сколько в ней возможно уклонений, как она изменчива и непостоянна! Сын из отрока делается живым беспокойно-деятельным юношею. Если отец желает ему добра, он должен усугубить над­зор; прежние поверхностные шалости сменя­ются теперь делами из сердца; надобно пред­писать правила, определить действия, подчи­нить его строгому порядку. Господь сходит к Израилю, предлагает ему свое покровитель­ство, а от него требует дел и потом всю его деятельность ограждает строгою мерностию во всех путях и малейших подробностях. Вот по­чему у Израиля религия законная!

Доселе страсти молчали. Сердце беспрепят­ственно во всей живости воспринимало уроки совести и беспрекословно повиновалось им. Теперь восстает — у юноши — другой ряд вну­шений: наклонности и страсти. Возможно, что юноша не различит при этом стороны законной, возможно, что противозаконная бу­дет влечь с такою силою, которой не может преодолеть обязательство к закону, приходя­щее от одной совести. Юноша имеет нужду в благовременной помощи: надобно уяснить для него закон, надобно усилить обязательный го­лос совести и ослабить голос страстей. Для Израиля это и делается. Внушения совести превращены в нравственные правила, опреде­лены письменно и утверждены Божественным авторитетом. Внутренний закон был еще жив и указывал, что делать; но его обязательность ослаблялась движением плотской воли, всегда предъявляющей некоторые права на повинове­ние. С словом: «не делай» у последней отнима­лась и возвращалась первому вся нравственная сила. Вот значение нравственных правил и основание, почему они изложены большею ча-стию отрицательно.

Однако ж такое охранение нравственного закона,— так же нравственное,— условно и не вполне надежно. Воля плоти может разрушить нравственную преграду, потому что на ее сто­роне весь юный человек,— и потом увлечь неопытного в постоянную жизнь по своим вну­шениям. Надобно связать сию волю. У Израи­ля она и связана гражданским законом и стра­хом суда,— не сама в себе — чего сделать нельзя, но во всех тех действиях, в коих может обнаруживаться. Пусть и при этом есть дви­жение внутри, но ему нет исхода. Впрочем, ограждением внешней деятельности наложены узы и на внутренние движения, хотя не непос­редственно. Без возможности упражняться они естественно должны были слабеть и истощаться.

д) Юноша не слишком предается грубым наслаждениям. Он любит удовольствия, но легкие, невинные. Не терпит он недостатка, но непристрастен и к богатству; собственно, е нужно только довольство. Он любит здоровье, крепость, живость, светлое небо и прохладу, безопасность и безмятежность; не терпит бо­лезней и беспокойств, хочет жить весело, при­ятно; близок к природе и любит смотреть на ее красоты. Если хотите, чтобы юноша беспре­кословно повиновался вашей воле, обещайте ему все это, и он всецело будет предан. Изра­илю обещано (Лев. гл. 26) — и с каким восхи­щением он ответствует: сотворим и послушаем. Обетовании чисто духовных, небесных, он не был способен правильно уразуметь. Скажите ему о небесном рае, о блаженстве вечном,— он и стал бы ожидать рая с чувственными на­слаждениями; притом деятельность законная была собственно деятельность плотяная — как обещать за нее духовные блага? Здесь он нашел бы повод к глубокому самообольщению.

В таких, впрочем, побуждениях видно са­мое премудрое направление чувственного к це­лям духовным. Израиль, как юноша, желал веселой, мирной, довольной жизни; но, по жи­вости движения страстей, он готов был искать такой жизни в удовлетворении сим последним, между тем как страсти и не дают того, что ожидают от них, и во всякое время препят­ствуют действиям благодати. Господь все здесь устрояет особенным образом. Не допускает только, а дает блага, каких ищет и желает юноша, но требует от него исполнения таких правил, кои по содержанию совершенно проти­воположны внушениям страстей. Повинуясь воле Божией, Израиль ожидал и получал блага только земные, а между тем незаметно приоб­ретал духовные — в укрощении страстей и в возведении себя тем в состояние принимать благодатные внушения.

Израилю не говорят о благодатной помощи. Полный сил и жизни, он не поймет сего вну­шения. Потому пред ним раскрывают только, чем он должен быть, и требуют, чтобы он был таким непременно. Опыт — обыкновенный способ убеждения для юноши — скорее научит его, сколько он бессилен. При всем том, одна­ко ж, благодать действует и здесь, но действу­ет не постоянно, прерывчато, и как бы внешно. Иначе и быть не могло. Действия благодати не могли быть ощущаемы тогда постоянно. Юно­ша час от часу чувствует прилив душевно-те­лесных движений, кои для духа то же, что об­лака и туман для солнца. Только тогда прогля­дывает солнце в ненастное время, когда ветр разгонит густые облака; только тогда и у юно­ши возможны ощущения и явления благодат­ных действий, когда прекратятся и заметно стихнут движения души и тела: а это может быть только очень редко.

10. Какой религия подзаконная должна образовать дух в народе? 

Ежели весь порядок и вид религии подза­конной приспособлен к возрасту юношескому, а юношеский возраст носит в себе зародыш высших сил мужа, то сия религия в устройстве своем должна представлять способы и к разви­тию сих сил, чтобы, живя под ее руковод­ством, юноша не остался навсегда юношею, а легко возрос в мужа.

Что это значит, что в подзаконной рели­гии,— в особенном виду, как нечто преимуще­ственно важное и значительное,— стоят оп­равдания, заповеди и суды? Своею строгою мерностью не убивают ли они скорее жизни, чувства, свободы и вообще высших сил духа, нежели развивают? — Нисколько: они-то и составляют необходимое условие к развитию сих сил. Человека составляют дух, душа и те­ло. Душа развивается и зреет на счет тела, дух — на счет души. Надобно обуздать тело, чтобы стройно действовала душа; надобно ус­троить душу, чтобы раскрылся дух. Значит, там должен раскрываться дух, где связано тело и упорядочена душа,— требование, которому вполне удовлетворяет подзаконная религия. Ее суды связывают полною необходимостью тело; ее оправдания и заповеди подчиняют регуляр­ности душу. И то и другое по своему значе­нию есть то же, что телесная деятельность у христианских подвижников. Под влиянием су­дов и законной праведности развивался у Из­раиля его нравственно-религиозный дух — жи­вой, свободный, блаженный. Это были для него то же, что подставки для нетвердого еще в стебле растения.

«И по частям. «— Чувства любят разнообра­зие впечатлений; и потому, когда подчиняют себе душу, приучают ее к рассеянности, кото­рая в ней и становится главною препоною к развитию духа. Господь удовлетворяет жела­ние впечатлений, но так, что они не развлека­ют, а собирают, не убивают, а оживляют,— обращают душу внутрь, к источнику жизни. Это производило особенно устройство скинии. Своею таинственностью она давала предощу­щать присутствие Божественной сокровенной силы и тем заставляла мысль благоговейно погружаться в беспредельном, а своею телесностью стояла средостением между сим бес­предельным и духом. В скинии, значит, Изра­иль ходил, как бы в преддверии беспредельно­го Бога. Всюду видел он следы Его, но не Его Самого; пред ним везде сила Иеговы, но не Сам Иегова; он беспрерывно как бы соприка­сался Ему, а между тем всегда был и отдален от Него. Умиление, в какое поставляло душу предощущение Божества, рождало желание чаще приближаться к Нему, а постоянное хож­дение в жилище Его образовывало жажду бес­прерывного общения с Ним — хождения в не­прерывном свете Его. «Коль возлюбленна се­ления Твоя, Господи сил! Желает и скончавается душа моя во дворы Господни» (Пс. 83, 1) «…Когда прииду и явлюся лицу Твое­му?.. Не отврати лица Твоего от мене…» Это было единственным желанием благочестивого израильтянина! — Но до нарока (срока) Израилю должно было прозирать Бога только за обрядностью, видеть Его как бы сквозь оконце (Песн. 2, 9), как рассудок видит необходимо Сущего сквозь видимую природу, и притом не иначе, как сквозь свои формы.

Душа своевольна: чужая воля для нее не­стерпимое иго. Но, развиваясь и усиливаясь, она отнимает свободу у духа, самоотверженно­го по существу, желающего почивать в Боге и святой воле Его. Израиль подчинен строгим правилам во всем своем поведении и во всех отношениях своих. Все у него до малейших подробностей определено — и обрядах и в су­дах, и в домашней и в общественной жизни. На его произвол, на его волю не оставлено ни­чего. Эта смерть воли и сама собою должна была воскресить, образовать и укрепить сво­боду духа, тем более сего должно было ожи­дать от строгой законности, когда она во всем своем составе запечатлена волею Божиею. Хотя в кругу ее Израиль не только отвергался своей воли, но и отвергался ее для Бога; отвы­кая от своей воли, он прилеплялся не к другой чьей, а к Божией воле, приучался желать ее, жаждать закона Божия. «Отверзаю уста моя», молился он, ища прохлады,   «ибо   заповедей Твоих жажду… Возлюби душа моя возжелати судьбы Твоя на всяко время… Буду ходить свободно: ибо я взыскал повелений Твоих…  Пришлец  аз  есмь  на  земли:   не скрый от мене заповеди Твоя… На пути свидений Твоих насладихся, яко о всяком богатстве» (Пс. 118, 131, 20, 45, 14, 19).

Страсти умучивают сердце — сожигают чувство, и делают его неспособным к восприя­тию впечатлений духа, к ощущению духовных благ. Эта сторона нашего существа оживает на погашении, или, по крайней мере, умиротворе­нии страстей. У Израиля они ограждены отвне страхом смертного суда; благонамеренный на­ходил для них, так сказать, противоядие в жизни по закону, и укрощал внутри; а умиро­творяя таким образом душу, он давал возмож­ность действовать в ней Духу Божию, даже привлекал Его, как награду за усердное служе­ние; а эти наития Духа, освещая душу и про­изводя ощущение сладостей духовных, устрем­ляли сердце к невидимому и в Нем научали искать блаженства. Пусть нет мира в сердце: страх суда и не имеет силы прекращать грехов­ные движения, но он поставлял человека внеш­него с внутренним в совершенное противоре­чие,— обличал последнего первым, и тем про­изводил в сердце тоску, тугу, недовольство собою, тяготу жизни. Кто не пожелает осчаст­ливить себя? Но как усмирить и страсти — источник скорбей? В крайности Израиль не­вольно обращался к Богу, Покровителю свое­му, и в Нем искал помощи и духовных утеше­ний. «Всем сердцем моим ищу Тебя, взывал он, не дай мне уклониться от заповедей Твоих. Да приидет ко мне помощь Твоя, Господи,  спасение  Твое  по  слову  Твоему. Истаевает   душа   моя,   желая   спасения Твоего, исчезают очи мои, устремленные в слово Твое, я говорю: когда Ты утешишь меня? « Чаю Бога, спасающего мя от бури (Пс.118,10, 41, 81—82). И эти воздыхания были собственно воздыхания духа: его молитва о свободе от тяготящих его уз.

У кого образуется сколько-нибудь сей са­мособранный дух, жаждущий общения с Бо­гом, мирного хождения в воле Его и благодат­ных утешений, того уже мало будут удовлетво­рять оправдания и суды. Пока еще не устоялся его дух, они были для него крепостию, опорою и ограждением, если не питали, по крайней мере руководили туда, где можно питаться; теперь они уже отправили свое служение и для духа созревшего стали скорбными узами; ему нужна теперь полная свобода, ее жаждет он, о ней воздыхает там, где лишают его сего блага. Вообще в подзаконной религии — на виду, впе­реди — только оправдания, заповеди и суды; тот дух, который мы изобразили в религиоз­ных и практических чувствах, должен был об­разоваться уже после посредством их. И Из­раиль точно сначала должен был ходить в страхе, быть постоянно как на страже: страх — начало всей его мудрости. Но долгое хождение в сем страхе укрепляло его волю в законе и некоторым образом обезопашивало ее: отсюда естественно рождалась благонадежность, чувст­во благоугождения Богу, Его благоволения к себе, покровительства и сыновства. Страх был страж закона, за которым образовывалась и зрела любовь — союз совершенства, исполне­ние закона, страж его уже внутренний, при котором первый делался ненужным, а вместе излишними становились и наставления, рож­давшие его, и не только излишними, даже оскорбительными для любящего сердца, кото­рое хочет жить, как сын в дому. Там образо­валась жажда свободы от всей внешней закон­ности — и подзаконная религия сама в себе нашла начало своего разрушения!

Для укрепления сей жажды, а вместе для утоления скорби от нее, вся подзаконная Цер­ковь так была устроена, что на каждом шагу внушала ожидание чего-то важного, некоего совершеннейшего порядка, некоего лучшего ус­тройства и образования. Закон у Израиля не покровительствует наукам и искусствам; для него отнимают у других землю; его поселяют в чужих городах и домах: он странник, которому нет нужды заботиться о жилищах и об их украшении.— Бог вселяется среди его, хранит его, неведомыми путями ведет куда-то: это народ, с которым чудное хочет сотворить Гос­подь напоследок. Вкушая Пасху, Израиль го­тов к чему-то, чего-то ожидает: на 7 дней по­том истребляет в земле своей все квасное,— чрез что целый народ представляет что-то не законченное, не совершенное, не полное,— не­что только начинательное, имеющее созреть, когда вскиснет все. Настает суббота — весь Израиль упокоен от трудов своих; приходит юбилей — и все в земле его возвращается в свое, все восстановляется. Частое повторение таких действий должно было возродить жела­ние и ожидание, что будет некогда всеобщий покой, всеобщее восстановление порядка.

Кто учредит сей новый порядок, в чем он будет состоять, когда явится, при каких обсто­ятельствах, где — все это до времени было со­крыто от Израиля: он еще не вырос до уразу­мения сего. Пусть созреет или, по крайней мере, возбудится прежде дух и возродит тре­бования новых учреждений, тогда раскрытие их будет благовременное и даже необходимое. Правда, Израиль пред собою,— и в событиях, и в оправданиях,— постоянно видел образы будущих вещей; но они могли быть понимаемы уже возрастными. Последние могли уразуметь, особенно из вселения Бога среди Израиля, что явится некогда на земле лицо, в коем будет обитать вся полнота Божества телесне, пожи­вет между людьми, будет входить в общение с чистыми и возбуждать нечистых к общению с Собою, Которое, как глава сонма избранных, будет править всем, как Пророк будет вразумлять всех, как Первосвященник будет ходатай­ствовать за всех и всех Своею кровию прими­рит с Богом. Но для руководства в таком ра­зумении и в подтверждение его важности и верности и они имели нужду в особенном на­ставлении Божественном. Оно и доставлялось в предсказаниях и пророчествах, которые по­чти только со времен Моисея получили некото­рую определительность. Прежде сии предска­зания изображали в будущем только некоторое желанное, особенно благодетельное для чело­вечества лицо, не указывая ни дел его, ни жизни, ни благодеяний. Иаков первый показал в нем всеобщего Примирителя; потом Мои­сей — Пророка, Валаам — Царя и Владыку всего; а далее, чем более возрастал Израиль, тем полнее раскрывалось пред ним изображе­ние и нового порядка, и того Божественного лица, которое учредит его. При руководстве сих наставлений благочестивый уже несомнен­но мог и вообразить новые учреждения и ново­го Учредителя, и узнать обстоятельства, время, место, и тем, упокоиваясь в Боге, терпеливо нести туту созревшего и томящегося под игом законностей — духа.

Так подзаконная религия скрывала внут­реннее во внешнем, жизнь и чувство — в регу­лярности, свободу — в необходимости и руко­водствовала от последних к первым. Виднее всего в ней страх суда, за ним строгая мер­ность, во всем — внешность: здесь только оп­равдания, заповеди и суды — этот троякий закров внутреннейшего духа, как трояки опоны (завесы) над скиниею. По ходу развития человечес­кой природы она — необходимое звено, но не окончательное, потому должно быть сменено другим. При юном растении ставят подставки, кои делаются лишними, когда растение укре­пится; вырастает младенец, и его отдают под надзор учителей; пройдет срок учения, отстают и учители; зародыш в семени развивается и сам разрывает теснящие его покровы. Цель устройства подзаконного не в нем самом; сле­довательно, по достижении сей цели оно долж­но быть устранено: должно отпасть внешнее для внутреннего, строгая мерность поглотиться жизнию и чувством, необходимость замениться полною свободою. «Закон пестун нам бысть во Христа, да от веры оправдимся. При­шедшей же вере уже не под пестуном есмы» (Гал. 3, 24—25). «Во елико время на­следник млад есть, ничимже лучший есть раба, господь сый всех. Но под повелители и приставники есть даже до нарока отча. Такоже и мы, егда бехом млади, под стихиами бехом мира порабощени» (4, 1—3). Возрос Израиль — и стихии, стеснявшие его распались.

Но до сего нарока — ничто так не выража­ет духа и характера всего подзаконного смот­рения Божия, как следующие слова из беседы Господа к Моисею: «увидишь задняя Моя, лице же Мое не будет видимо тебе… по­тому что не может человек увидеть Ме­ня и остаться в живых» (Исх. 33, 20, 23). Есть жажда ближайшего общения с Богом, как бы видения Его; но самое дело не вместимо для юноши. Земляность души, форменность рассудка не снесли бы всего света Божества и расстроились. Посему-то до времени все ос­тавляется под покровом: Бог видим, как бы осязаем, но как сокровенная сила. Скиния Бо­жия с человеки была только предображением того общения, о котором говорится: «вселюся в них и похожду» (2 Кор. 6, 16). Там Бог близ, но не внутри, среди народа, но не внутри сердца, соприкасается с ним, но не общится, держит Себя в отдалении, будучи близким. И здесь явлены все благие свойства Божий и провозглашено славное имя Иеговы, но тайна Божества и Божественного смотрения о чело­веке, тайна общения Бога с ним — сокрыта. Показана основа всего — благость, образовано в душе человека коренное чувство — благо­надежность, но то и другое — горчичное семя христианства. Завет подзаконный — заря, вес­на завета Христова. Однако ж и при этом первый завет в существе своем равен послед­нему. Как семя не равно древу только по виду и внешнему явлению, а по существу равно, так и Ветхий Завет не равен с Новым в явлении, но в существе тот же, только там он — в се­мени, неразвит, сокрыт под корою, в веще­ственной оболочке, и мог быть прозреваем только Богопросвещенным оком, как зародыш в зерне зрится только оком вооруженным.

Как зародилось и созрело дело о смерти Господа Спасителя у врагов его со времени явления им Себя миру, и как относился к этому Сам Господь

Дивные события рождения Господня во пло­ти прошли для врагов истины бесслед­но. Явление Им дивной мудрости пред тог­дашними многоучеными мудрецами, на двенад­цатом году своего человеческого возраста, мог­ло оставить в голове их вопросы, но как потом ничего подобного не повторялось, то скоро все то забылось; когда явился Предтеча, власти церковные поспешили форменно осведомиться, кто он такой, и, удостоверясь, что не он Обе­тованный, успокоились или, может быть, по­ложили высматривать, кто это будет тот Див­ный, Которому сам Иоанн недостоин разре­шить ремень сапог его. Не видев Его, они не имели основания враждовать на Него, однако ж из слов Иоанна, обозвавшего их порождения­ми ехидны, могли догадываться, что Он едва ли будет одного с ними духа.

Почему, когда Господь в первую Пасху из­гнал бичом из храма торжников, которые по­мещались там не без их соизволения, они тот­час приступили к Нему с вопросом: «кое знаме­ние являеши, яко сия твориши? « (Ин. 2,18). Вопрос искал только разъяснения дела, одна­ко ж само дело, столь смелое и властное, исходя от такого невидного по внешности лица, не могло не породить подозрительности. И породило; и они начали с сего времени пресле­довать Его с заметною настойчивостью. Никодим уже боится их и, боясь, прячется от них, и тайком приходит к Господу. И Сам Господь, по поводу речей их о том, что Он больше, чем Иоанн, творит учеников, оставил Иудею и извратился в Галилею, видя в этом их к Нему недоброхотство, начало неприязненности (Ин.4,3).

Тут народ принял Его с радостью; фарисеи же и книжники сразу стали относиться подозрительно и критически к делам и словам Его. Что назаретяне восстали на Него (Лк 4 15—30), это можно еще объяснить тем, что Он гласно обличил их неверие и что предпочел Капернаум Назарету. Но когда они в Капер­науме в доме напали на Него за то, что Он отпустил грехи расслабленному, то это могло произойти только от не с добрым намерением творимого надзирания за Ним, хотя то, что породилось в их душе по случаю отпущения грехов, должно было исчезнуть после того, как Он власть Свою отпущать грехи подтвердил исцелением расслабленного (Мф. 9, 2—8; Лк. 5, 17—26). Святой Лука замечает, что эти вопрошатели, криво толковавшие дела и слова Господа, были фарисеи и законоучители, при­шедшие из всякой веси Галилейской, Иудей­ской и Иерусалимской. Это — «Иерусалимской» — порождает вопрос, что привело их сюда?

Вслед за сим видим Господа в доме Мат­фея, только что Им призванного к следованию за Собою. Книжники и фарисеи и тут не упус­тили случая придираться: зачем Господь ест и пьет с мытарями и грешниками? Зачем учени­ки Его не постятся, как делают ученики фари­сейские и Иоанновы? То и другое Господь объяснил им: первое — что не требуют здра­вые врача, а болящие; а второе — что придет время, и ученики Мои станут поститься. Но не видно чтоб возражатели тем удовольствовались (Мф. 9, 9-17; Мк. 2, 13-22; Лк. 5, 27-39).

Настала вторая Пасха. Господь прибыл на нее в Иерусалим. Там исцелил Он тридцати­восьмилетнего расслабленного, лежавшего при овчей купели, в субботу. Иудеи стали гнать Его, и искали убить Его за то, что Он делал такие дела в субботу, а когда в оправдание Свое указал Он на Свое равенство Богу Отцу, они еще сильнее искали убить Его (Ин. 5, 15—18). Раздражение неудобообъяснимое, ес­ли не признаем, что им передано было все, что делал Господь в Галилее, и с кривотолкованием.

На возвратном пути в Галилею, когда в субботу проходил Он с учениками по засеянно­му полю, ученики, чувствуя голод, стали сры­вать колосья, растирать и есть. Фарисеи уко­ряли Его, зачем позволяет ученикам Своим делать то, что делать не следовало в суббо­ту (Мф. 12, 1—8). В другую за тем субботу вошел Господь в синагогу и учил. Там был некто сухорукий. Книжники и фарисеи наблю­дали, не исцелит ли его Господь в субботу; и когда исцелил, пришли в бешенство, и, вышедши, составили с иродианами совет, как бы погубить Его (Мф. 12, 14; Мк. 3, 6; Лк. 6, 11).

И все так было: мало-мало делалось что не по-фарисейски, фарисеи тотчас выступали про­тив того. Кажется, стая их отряжена была из Иерусалима для наблюдения за Господом, как можно заключить из того, что евангелисты не раз замечают о пришедших из Иерусалима возражателях. Так, когда однажды исцелил Господь слепого и немого и народ начал толко­вать: «не это ли Христос, Сын Давидов»,— фарисеи и книжники, пришедшие из Иеруса­лима, пустили в ход хулу, что «Он изгоняет бесов силою князя бесовскаго веельзевула, и что Сам в себе имеет веельзевула». Мо­жет быть, иерусалимские власти так повелели толковать, ибо чудес и знамений отвергать было нельзя. Господь наглядно представил не­лепость такой хулы, но они все продолжали свое: «о веельзевуле» (Мф. 12, 22—30; Мк. 3, 22—27). Так, когда Господь, по воскрешении дочери Иаировой и исцелении двух слепых, изгнал и духа немого, народ возглашал: «николиже явися  тако  во Исраили», а фарисеи внушали ему опять: «о князе бесовстем из­гонит бесы» (Мф. 9, 34).

И Господь заметил это изменение к Нему речи фарисейской и, давая наставления Апос­толам, когда вскоре после того посылал Апос­толов на проповедь, помянул: «аще господина пому веельзевула нарекоша, кольми паче домашния его» (Мф. 10, 25). Это было пред третьею Пасхою. После чудного насыщения пяти тысяч святой Иоанн замечает, что Гос­подь все ходил по Галилее, а в Иудею не хо­тел идти, потому что тамошние хотели Его убить (Ин. 7, 1). Так замечено, надо полагать, в объяснение, почему Господь не был на тре­тьей Пасхе, ибо она прошла. Можно заклю­чить, что убийственные замыслы иудейских властей сделались гласными.

И опять видятся близ Господа иерусалимс­кие соглядатаи — книжники и фарисеи. Они укоряли Господа, зачем позволяет Он учени­кам Своим принимать пищу, не умывши рук; а Он строго обличил их за нарушения заповеди в отношении к родителям в силу предания человеческого, назвал их лицемерами; и, созвав народ, гласно дал ему внушения, противные фарисейским понятиям — и учениям. В первый раз так строго отнесся Господь к фарисеям, как бы в противодействие их хуле: о «веельзевуле». Фарисеи соблазнились. Ученики заметили это и сказали Господу, и Он назвал их (фарисеев) вождями слепыми (Мф. 15, 1—20; Мк. 7, 1-23).

Когда после чудного насыщения четырех тысяч, переплыв море, Господь вступил в пре­делы Магдальские и Далмануфские, обступили Его фарисеи и саддукеи, предлагали вопросы, заводили споры и требовали знамения. Гос­подь, назвав их лицемерами и родом лукавым, объявил, что не дастся им иного знамения, кроме знамения Ионы пророка. Разделение, вражда и сопротивление фарисеев усилились. И Господь заповедал ученикам беречься зак­васки фарисейской и саддукейской (Мф. 16, 6; Мк. 8, 10—15).

Началось последнее хождение Господа по Галилее, фарисеи и соглядатаи опять тут. Гос­подь изгнал беса. Народ дивился, а те: о веель­зевуле. Господь, назвав их родом лукавым и прелюбодейным, объяснил для народа, как и прежде, как бессмысленно так думать (Лк. 11, 14—29). Но когда вслед за сим один фарисеи позвал Его на обед и изъявил некое неудоволь­ствие, что Он возлег к трапезованию не умыв рук, Господь, оговорив его, указал другой спо­соб (милостыню) сделать, чтоб все у нас все­гда было чисто, и затем строгое произнес обли­чение на фарисеев вообще, а потом и на книж­ников. Те сильно раздражились, поднялись, стали приступать к Господу, вынуждая ответы, чтоб уловить Его (Лк. 11, 37—54). За это Господь, когда собралось много народа, всем ска­зал: «берегитесь закваски фарисейской» (Лк.12, 1-12). В одну субботу Господь в синагоге исцелил скорченную. Начальник синагоги воз­негодовал за нарушение субботы и сказал к на­роду: есть шесть дней для дел, тогда и прихо­дите исцеляться, а в субботу не приходите. Господь обличил его в лицемерии, и народ ра­довался о славных делах Его, а противники стыдились (Лк. 13, 10—17).

Кончилось последнее хождение Господа по Галилее. Подошел праздник Кущей; Господь сошел в Иерусалим и нашел тут сильное раз­дражение властей против Себя. Вероятно, фа­рисеи и книжники из Иерусалима, соглядатаи, все передавали властям, как Господь относился к ним, и, как обычно им, с кривотолкованием. От этого неприязнь их к Господу росла и к сему времени возросла до того, что синедрион постановил отлучать от сонмища всякого, кто исповедует Его Христом,— Обетованным (Ин. 9, 22). Вследствие сего никто уже не говорил о Нем явно, «страха ради Иудейска» (Ин. 7, 13); и в народе разошлась молва, что власти хотят убить Его (Ин. 7, 25).

Господь появился в храме в половине празд­ника и, по обычаю, начал учить. Между бесе­дою помянул Он: «что Мене ищете убити? « Они отпирались: « кто Тебе ищет убити? « Но некие из иерусалимлян тут же, когда про­должал Господь Свою беседу, говорили между собою: «не сей ли есть, егоже ищут уби­ти»? Но вот Он явно говорит,— и ничего (Ин. 7, 19—26). Да и дела их обличали это: они тут же хотели взять Его, но не взяли, потому что не пришел час Его (ст. 30); слуг посылали схватить Его и привести, которые, если не схватили, то только потому, что сила слова Господня не допустила их решиться на это, как сами они исповедали сие, говоря: «николиже тако глаголал есть человек, яко сей чело­век» (ст. 32, 46); наконец они раздражились до того, что «взяли камни, да вергут Нань», но Он стал невидим и прошел посреде их (Ин. 8, 59).

Сие происходило на празднике Кущей, но и потом, на празднике Обновления, поднялась буря не менее сильная. Они взяли «камни, да побиют Его». Когда Господь спросил: за какое это дело? — они отвечали: за то, что Ты Сы­ном Божиим Себя объявляешь (Ин. 10, 22, 31—36). Когда же Господь объяснил им, что слова Его подтверждаются делами, говоря: дела Мои показывают, что «Отеи, во Мне, к Аз в Нем», они вящше (более) «искали яти Его», но Он «изыде от рук их»,— и отошел за Иор­дан (ст. 38—40).

Вероятно, ярость их обнаружилась при сем с такою силою, что оставила глубокий след в душах учеников. Ибо они, когда Господь, про­быв за Иорданом, сказал им: «идем во Иудею паки», в страхе напоминали Ему: «Равви, ныне искаху Тебе камением побити Иудее, и па­ки ли идеши тамо? « (Ин. 11, 7, 8).— У тех в самом деле убийственное рвение не пресека­лось и только по отсутствию предмета своего не обнаруживалось. Но когда Господь воскре­сил Лазаря и чудо сие произвело на народ неописанное впечатление, архиереи и фарисеи поспешно собрали сонм, чтоб решить, что де­лать, «яко человек сей много знамения тво­рит». И решили устами первосвященника Каи-афы: «уне есть нам, да един человек умрет за люди… И от того дне совещаша, да убиют Его» (Ин. 11, 47—53).

Решение принято бесповоротное, но испол­нение его пришлось отложить до времени. Ибо как до праздника оставалось еще немало дней, то Господь удалился на этот срок в Ефраим. Не видя Его более, власти иудейские постано­вили и обнародовали наказ, чтобы «кто ощутит Его, где будет», давал знать о том, и Его можно бы было схватить (ст. 57). Как бы в ответ на это постановление Господь, по воз­вращении из Ефраима и после вечери в Вифании, совершил торжественный вход Свой в Иерусалим. Возбуждение народа меры не зна­ло. Смотря на это, фарисеи говорили между собою: «видите, никакой нет пользы» от на­ших мер, «весь мир по Нем идет» (Ин. 12, 19).

В словах сих слышится боязнь, как бы жертва не ускользнула из рук. Почему можно с вероятностью предположить, что вследствие сего было ими постановлено строже наблюдать за Ним, чтоб собрать побольше случаев, к коим можно придраться и обличить Его. Такие именно придирки видятся в словах их по слу­чаю взывания детей в храме: «слышиши ли, что сии глаголют»? (Мф. 21, 16), и по слу­чаю властного учения Его в храме: « коею властию сия твориши? « (ст. 23),— особенно же в той злобе, с какою искали погубить, в чем, если не успевали еще, то потому только, что народ неотступно окружал Его, слушая Его (Лк. 19, 47—48).

По сей же причине, скрепя сердце, должны были они на второй день после входа Господня в Иерусалим выслушать строго-обличительные для них слова Его и в притчах, и в безжалост­ном перечислении всех худостей в фарисей­ском поведении и действовании. Но, терпеливо выслушав это обличение, они опять собрались на совет, как бы хитростию взять Его незамет­но для народа. Может быть, они ничего бы не придумали в исполнение такого решения, если б не подоспел к ним на помощь Иуда. Он обе­щал предать Господа и доставить им случай взять Его тайно от народа (Мф. 26, 3—5, 14_16; Мк. 14, 1—2, 10—11; Лк. 22, 2—6).

Иуда исполнил свое злое обещание, когда, оставя Тайную вечерю, пришел к ним и уверил их, что в эту ночь удобно будет взять Господа. Те поспешили собрать множество народа из служителей храмовых, из воинов, старейшин, книжников и даже первосвященников и, пору­чив их водительству Иуды, отпустили в сад Гефсиманский. Они двигались туда, когда Гос­подь молился о чаше, и пришли, когда молитва была окончена и Господь ждал их.

Господь все сие видел; видел и то, чем все кончится. Во все продолжение Тайной вечери чаша, которую положено было в совете Божием испить Спасителю нашему, носилась пред очами Его. И не только теперь это было, но и во все сии последние дни, и прежде в Галилее, Да и с самого начала явления Им Себя миру она виделась Ему.

Первый указал на это святой Предтеча, когда по крещении, сорокадневном посте и по­беде над диаволом приходил Господь на Иор­дан,— говоря: се «Агнец Божий, вземляй грехи мира» (Ин. 1, 29). Сам же Господь воз­вестил сие о Себе на первой Пасхе, когда на вопрос властей храмовых, по случаю изгнания Им из храма торжников: «кое знамение являеши нам, яко сия твориши? « — ответил: «ра­зорите церковь сию, и треми денми воз­двигну ю» (Ин. 2, 18—19), разумея под церковию тело Свое, а под разорением ее — стра­дания Свои и смерть. И скоро после сего не приточно, а прямым словом поучал Никодима: «якоже Моисей вознесе змию в пустыни, тако подобает вознестися Сыну Челове­ческому, да всяк веруяй в Онь не погиб­нет, но имать живот вечный. Тако бо возлюби Бог мир, яко и Сына Своего Еди-нороднаго дал есть» (Ин. 3, 14—16).

Пребывая в Галилее, Господь не тотчас определительно объявил, что Его ожидают стра­дания и смерть, но сначала намекал только на сие приточною речью. Так, когда фарисеи про­сили у него знамений, Он дважды отказывал им, говоря: не «дастся вам знамение кроме знамения Ионы пророка» (Мф. 12, 39—40; 16, 1—5). И еще,— когда беседовал Он о хлебе небесном, сказал: «хлеб сей — плоть Моя, юже Аз дам за живот мира» (Ин. 6, 51).

Определенно же открыл Он о сем,—и то только ученикам Своим, тайно, уже после того, как они исповедали Его обетованным избави­телем Христом, Сыном Бога Живого (Мф. 16, 13-20; Мк. 8, 27-30; Лк. 9, 18-21). «Оттоле же», замечают евангелисты, «начат Иисус сказовати учеником Своим, яко по­добает Ему ити во Иерусалим и много пострадати от старец и архиерей и книж­ник, и убиену быти, и в третий день востати» (Мф. 16, 21; Мк. 8, 31; Лк. 9, 22). Сие было в пределах Кесарии Филипповой, после третьей Пасхи, незадолго до вхождения Господа в Иерусалим, где и совершилось пред­сказанное Им.

После Кесарии Филипповой видим Господа на Фаворе. Здесь Моисей и Илия говорят с Ним об исходе Его, а Сам Он потом сказал Апостолам, что как с новозаветным Илиею (Иоанном Предтечей) поступили власти иудей­ские, так и «Сын Человеческий имать пост­радати от них» (Лк. 9, 31; Мф. 17, 12). По схождении с горы и исцелении бесноватого, когда все дивились, Господь настоятельно вну­шал ученикам: «вложити вы во уши ваши словеса сия: Сын Человеческий имать предатися в руце человечесте» (Лк. 9, 44). И затем, проходя по Галилее, опять говорил уче­никам: «яко Сын Человеческий предан будет в руце человечесте, и убиют Его, и убиен быв, в третий день воскреснет» (Мк. 9, 31). Но ученики, как прежде, так и теперь, ничего не поняли… «сокровен был глагол сей от них» (Лк. 9, 45).

Во время последнего хождения Своего по Галилее Господь дважды помянул о Своей смер­ти, и притом всенародно: в первый раз, когда возвестили Ему, будто Ирод желает убить Его. Он сказал тогда: «шедше рцыте лису тому: се изгоню бесы и исцеления творю днесь и утре, и в третий день скончаюся. Обаче подобает Ми днесь и утре и в ближний ити, яко невозможно есть про­року погибнути кроме Иерусалима» (Лк. 13, 32—33). Во второй раз помянул, когда гово­рил о втором пришествии. Сказав, что оно будет, как молния, Он прибавил: «прежде же подобает Сыну Человеческому много пострадати, и отвержену быти от рода се­го» (Лк. 17, 25).

Приблизились «дни взятия Господа от мира» (Лк. 9, 51), и Он, по обхождении Галилей (как изображает евангелист Лука, гл. 9—18) восходит в Иерусалим на праздник Кущей. Он явился прямо в храм в половину праздника и начал учить. Зная, как раздражатся против Него власти, Он внушал им, что действует и учит не Сам от Себя, но послан от Отца Небесного и Его волю исполняет, чем внуша­лось: поопаситесь, ибо, враждуя и убийственные строя замыслы против Меня, вы оказываетесь богоборцами. К сему приложил Он: «еще мало время с вами есмь, и иду к Послав­шему Мя» (Ин. 7, 33), говоря как бы им: вы хощете Меня убить назло; а это вот куда поведет; Я не только не боюсь, но с радостию готов на это.

Утром после последнего дня праздника Ку­щей Господь опять пришел в храм и говорил, что Он — свет миру, что не один учит и дей­ствует, но что с Ним и Отец, пославший Его. Потом опять прибавил прежнее: «Аз иду;  и взыщете Мене, и во гресе вашем умрете» (Ин. 8, 21)… «аще не имате веры, яко Аз есмь» (что Я есмь то, что говорю),  «умрете  во  гресех ваших» (ст. 24). Как слышавшие неясно виде­ли, кто есть Пославший Его и, не понимая, куда Он хощет идти, разно толковали это, то Он сказал им: «егда вознесете Сына Человеческаго, тогда уразумеете, яко Аз есмь « (что есмь то, что о Себе говорю), «и о Себе ничесоже творю, но, якоже научи Мя Отец Мои, сия глаголю» (ст. 28). Сим предуказы­валась и смерть, и род смерти.

В пространстве времени между праздником Кущей и праздником Обновления Господь, по исцелении слепорожденного, говоря о Своем пастырстве, опять указывает на Свою смерть, говоря: « пастырь добрый душу свою пола­гает за овцы» (Ин. 10, 11). «Аз есмь пас­тырь добрый… и душу Мою полагаю за овцы» (ст. 14—15). Потом прибавляет, что это делает Он не по какому-либо принуждению или насилию, но Сам о Себе. «Аз душу мою полагаю, да паки прииму ю. Никтоже возмет ю от Мене, но Аз полагаю ю о Себе; область имам положити ю, и область имам паки прияти ю» (ст. 17—18).

Так во все сии дни Господь видел пред Со­бою смерть и всем явно говорил об ней. И вра­ги напоминали Ему о ней своими порывами на побитие Его камнями. Ввиду сего, так как еще не пришло время смерти Его, Он удалился за Иордан.

Из-за Иордана вызвала Господа смерть Лазаря. Начав свое по сему случаю движение в Иерусалим, на последнее там и вообще на земле пребывание, Он сказал ученикам Своим особо: се «восходим во Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет архиереом и книж­ником, и осудят Его на смерть, и предадят Его языком,  и поругаются Ему, и уязвят Его, и оплюют Его, и убиют Его» (Мк. 10, 33—34). Вот что и теперь было пред очами Господа! — И это, конечно, побу­дило Его, при переходе чрез Иерихон, сказать в доме Закхея притчу о некоем человеке, отхо­дящем в дальнюю страну — приять царство и возвратиться. Ибо сей высокого рода муж есть Он Сам, отхождение Его — Его страдания и смерть (Лк. 19, 11—27).

Славное воскрешение четверодневного Ла­заря не закрыло в Нем уничижительного обра­за готовящейся Ему смерти. А если б и случи­лось это невероятное, церковные власти поза­ботились отдернуть эту завесу своим определе­нием: «уне есть, да един человек умрет за люди» (Ин. И, 50). Потом же, когда, пребыв в пустыне Ефраимской подобающее время, перешел Он оттуда в Вифанию и принял от знаемых в честь Его вечерю, об этом напомни­ла Ему Мария, помазав Его миром, как Сам Он определил смысл сего ее деяния, сказав: «на погребение Мя сотвори» (Ин. 12, 7).

На другой день как торжествен был вход Господа в Иерусалим! А Он плачет, предзря его грядущую горькую участь за предание Его смерти. В храме же тем, что еллины желали видеть Его, открывалось пространство имев­шего устроиться на земле царства Его, а Он видит пред собою скорбный час Свой, и столь скорбный, что возмутился духом и воззвал к Отцу: «Отче, спаси Мя от часа сего», хотя тотчас и успокоился в предании Себя предвеч­ным определениям триипостасного Бога: но «сего ради приидох на час сей» (Ин. 12, 27). Ибо иначе нельзя было. «Аще», говорит, «зерно пшенично пад на земли не умрет, то еди­но пребывает; аще же умрет, мног плод сотворит» (ст. 24)… «И аще Аз вознесен буду от земли, вся привлеку к Себе. Сие же глаголаше, назнаменуя, коею смертию хотяше умрети» (ст. 32—33).

В следующие после сего дни Господь прихо­дил в храм и учил. Святые евангелисты пере­дают только то, что говорил Господь во второй день. Здесь между притчами, кои говорил Он, обращаясь к первосвященникам с книжниками и старейшинами, притча о винограднике и ви­ноградарях вся направлена к живейшему пред­ставлению смерти Его, имеющей быть делом тех самых, к коим она изрекалась. Винограда­ри, перебив слуг хозяина, когда увидели сына его, идущего к ним, сказали: это сын и наслед­ник! — пойдем и убьем его, и наше будет на­следие; схватили его, вывели из виноградника и убили. То же самое сделали с Господом церковные власти, слышавшие сие. Они слышали, поняли, и однако ж, все же сделали, как предсказано (Мф. 21, 38-39; Мк. 12, 7-8; Лк. 20, 14-15).

Кончив беседы в храме и потом с ученика­ми на Елеоне, Господь заключил день сей та­кими словами: «через два дня Пасха будет, и Сын Человеческий предан будет на пропятие» (Мф. 26, 2).

Обстоятельства текли своим чередом и вы­зывали Господа к соответственным деяниям и речам. А у Него — мысль все о смерти, и смерти, которая проторгалась и в течение бесед Его. На третий день в доме Симона прокажен­ного в Вифании была для Него вечеря. Жена некая помазала Его миром. В некоторых из бывших на вечери обнаружилось роптание из-за такой траты… Господь сказал: оставьте ее. Она хорошо сделала: ибо «возлиявши на Меня миро сие, она приготовила Меня к погре­бению» (Мф. 26, 12; Мк. 14, 8).

На другой день после сего,— четвертый после входа в Иерусалим,— была у Господа Тайная вечеря с учениками. Она была про­щальная, и очень естественно, что мысль о смерти непрестанно входила в беседу в продол­жение всей вечери. Только что возлегли, как Он, «зная, что пришел час Его, прейти от мира сего к Отцу» (Ин. 13, 1), сказал: «же­ланием возжелех Я сию пасху ясти с ва­ми, прежде даже не прииму мук. Ибо ска­зываю вам, яко отселе не имам ясти от нея» (Лк. 22, 15—16).

По омовении ног, сказав ученикам по ходу речи: «и вы чисти есте, но не вси», возму­тился духом и свидетельствовал им: «истинно, истинно говорю вам, что один из вас пре­даст Меня… и се рука предающаго Мя со Мною есть на трапезе» (Ин. 13, 10, 21; Лк. 22, 21). А предателю, когда он, хотя неясно еще, сознан был таковым прочими учениками, столь довольно, однако ж, обличен был слова­ми Господа, что ему лучше было удалиться с вечери, сказал: «еже твориши, сотвори ско­ро» (Ин. 13, 27).

В продолжение вечери, установляя таинство Тела и Крови, что говорил Господь? — «Сие есть Тело Мое, за вы даемо… Сия есть Кровь Моя, за вы изливаемая « (Мф. 26, 26—29; Мк. 14, 22—25; Лк. 22, 19—20).

Кончилась вечеря. Господь начал прощаль­ную завещательную беседу. Много говорено; но все, что было говорено, исходило от смерти Его и к ней возвращалось. Она шла как бы в преддверии смерти. «Чадца мои! Не много уже Мне быть с вами (Ин. 13, 33). Да не пущается сердце ваше… Иду уготовати место вам» (Ин. 14 1—2)

«Иду к Отцу Моему» (ст. 12).

« Еще мало, и мир ктому не увидит Мене, вы же увидите Мя» (ст. 19).

«Да не смущается сердце ваше… слышасте, яко Аз рех вам: иду и прииду к вам… Иду ко Отцу… Ныне рех вам, прежде даже не будет, да егда будет, веру имете. Ктому не много глаголю вам» (ст. 27, 30).

«Ныне иду к Пославшему Мя… Но, яко сия глаголах вам, скорби исполних сердца ваша. Но истину вам глаголю: уне есть вам, да Аз иду. Аще бо не иду Аз, Уте­шитель не приидет; аще ли же иду, послю Его к вам» (Ин. 16, 5—7).

Вмале и ктому не видите Мене, и па­ки вмале и узрите Мя, яко иду ко Отцу… Аминь глаголю вам, яко восплачетеся возрыдаете вы, а мир возрадуется… Но печаль ваша в радость будет… Паки узрю вы, и возрадуется сердце ваше, и радости вашея никтоже возмет от вас» (ст. 16, 20, 22).

То же и в первосвященнической молитве Своей ко Отцу молится Он об учениках: «Отче Святый, соблюди их во имя Твое… Егда бех с ними в мире, Аз соблюдах во имя Твое…   Ныне   же   к   Тебе   гряду» (Ин. 17 11—13).

мТак говорить мог только Тот, Кто глаз своих не отводил от лица предстоящей Ему смерти. Ему уже нечего ожидать; еще шаг, и Он от­даст Себя в руки врагов Своих, которые осу­дят Его, измучат и предадут позорной смерти.

Все сие Он видел и, однако же, пошел на то не колеблясь, говоря: «востаните, идем».

Час-другой спустя, вероятно, и Иуда по­добное слово сказал своему сборищу: пора! пойдемте.

Так дело созрело.

Но обратимся к началу сего конца земного поприща Господа Спасителя нашего.

Начало сие, собственно, положено было мо­лением Спасителя о чаше в саду Гефсиманском. Но, судя по тому, о чем шла речь на пути в Гефсиманский сад, к нему следует относить и переход в сей сад с Тайной вечери.

Переход Господа на Елеон

Когда кончено было все на вечери, Господь повторил: «востаните, идем» (Ин. 14, 31). «И воспевше изыдоша» (Мф. 26, 30; Мк. 14, 26). « И изшед Иисус, иде со ученики Своими на онпол потока Кедрска по обычаю в гору Елеонскую, идеже бе вертоград». (Он впере­ди) «по Немже идоша ученицы Его» (Лк. 22,39; Ин. 18, 1).

Настало время, когда Господу Спасителю нашему надлежало совершить жертву, или Себя принесть в жертву, за род наш, для коей Он и на землю пришел.

Тайная вечеря, на коей Он вместо видимого установил таинственное Свое среди верных присутствие в таинстве Тела и Крови,— кон­чена; завещательное слово ученикам предло­жено; первосвященническая молитва к Богу Отцу вознесена. Теперь делается первый шаг к страданиям и смерти крестной. И с какою ре-шительностию изрекает Господь: «востаните, идем отсюду».

Воззвание: «востаните, идем отсюду» — приводится только святым Иоанном, и оно стоит у него не пред самым выходом, а выше того. После сего воззвания беседа продолжа­лась долгая, простирающаяся на три главы (Ин. главы 15, 16, 17). И после нее уже говорится: «сия рек, изыде» (18, 1). Следовательно, преж­де изречения всего не выходил и, следователь­но, беседа та (Ин. главы 15, 16, 17) была в Доме. Надо положить, что, когда сказал Гос­подь «востаните», все встали. Но беседа про­должалась, как обычно бывает при прощании любящих друг друга, что и вставши — говорят, и сделав несколько шагов — говорят, и пред самыми дверьми — говорят. Признать сие за­ставляет и важность предметов, о коих шла речь. Что говорилось об них, должны были знать все ученики, но на дороге трудно всем все слышать. Потому напрасно некие в своих Евангельских историях ставят сии речи в про­межутке между выходом из дома вечери и вступлением в сад Гефсиманский. Можно так положить: по слову Господа, встали; но Гос­подь все еще говорил, стоя, а ученики слушали, стоя. Когда все переговорено было, Господь мог сказать: теперь пойдемте отсюда. Вышли и пошли. Этим оправдывается, почему в нашем своде сказаний о сем переходе помещено: по­вторил Господь: «востаните, идем». Можно и без — «востаните», так: теперь идем отсюда, так как они все стояли уже. Беседа после воз­звания начинается словами: «Аз есмь лоза» (Ин. 15, 1). Иные толкуют, что поводом к сему слову послужили виноградники, мимо коих проходили. Этим хотят оправдать, почему речь ту влагают в уста Господу в продолжение пере­хода на Елеон. Но тогда Сион был внутри города, где виноградникам неуместно быть; а ограда городская шла очень близко к обрыви­стой окраине Сиона, так что за нею места не было для садов.— Стало быть, виноград не мог подать повода Господу начать речь: «Аз есмь лоза», и Он говорил по Своим намерениям внутренним.

«И воспевше изыдоша.— Воспевше» — не «начавши петь», чтоб продолжать дорогою, но «пропевши».

Проповеди

Слово в день святой великомученицы Варвары

Священный долг празднующих в честь свя­тых состоит в том, чтобы смиренно размыш­лять о делах их жизни, усматривать в них муд­рое водительство благодати Божией и их сми­ренную покорность сему водительству и потом, восхваляя благость Божию и их покорность, стараться стяжать первую и подражать после­дней, чтобы чествование, начавшись таким об­разом в уме размышлением, непрерывно про­должалось в жизни подражанием. Сей долг и на нас лежит, ныне празднующих в честь свя­той великомученицы Варвары. Всякий при­шедший в храм сей держит, без сомнения, в уме своем — вместе с прекрасным ликом вели­комученицы — и мудрый образ ее жизни. Ста­нем же смотреть на сей образ, станем восхва­лять благодать Божию, восхвалять подвиги ве­ликомученицы и поучаться в них.

И первее всего — видите ли премудрое во­дительство Божие? Видите ли, как оно творит добро из того, что человек делает не как доб­ро? Как оно не благие намерения заставляет споспешествовать своим благим определениям и зло делает средством к стяжанию истинного блага? Диоскор, сокрывая юную дщерь (дочь) свою на столпе, не простирал далее видов своих, как только до того, чтоб сохранить в ней девствен­ную чистоту сердца или, может быть, еще чтобы дать ей возможность беспрепятственнее научиться всему, что прилично и свойственно ее полу и возрасту. Он не видел ничего выше и далее земли и, может быть, в самом намере­нии мешал с родительскою любовью порочную ревнивость. Но чего не видел он, то дал Гос­подь, и чего не думал произвести, то произвела благодать. Укрытой от взора людей — она дала узреть Бога, ревнивостью сохраненную чисто­ту сердца — возжгла ревностью по славе Бо­жией. Сетовавшую о неестественном удалении от общения с людьми — утешила общением с Богом, удаленную от земли — привлекла к небу, уготовляемую в невесту человеку — уневестила Христу, учимую делам житейским — на­учила делам благочестия. Так, когда земной отец своими попечениями хотел возвести дщерь свою на возможное совершенство дщерей зем­ных, Отец Небесный благодатью Своею соделывал из нее прекрасную дщерь Неба — общницу Ангелов и святых и невесту Христу.

Наступило брачное время, и Диоскор с печалью увидел, что на леторасли (ростке), которую он хранил с такою заботливостью, расцвел цвет, совершенно им неожиданный, что та, которою он чаял стяжать большую славу, не ищет сла­вы, и которой хотел доставить возможное сча­стье на земле, не находит в нем ничего привле­кательного,— и начал разорять то, что прежде созидал; что прежде хранил, то предал на рас­хищение, что прежде было ограждал, от того теперь отъял всякую ограду и предал пагубе очей ту, которую укрывал от всех. Радовался мир, видя, как приносят ему столь богатую жертву, радовался ад, ожидая близкую себе добычу, радовался Диоскор, надеясь наконец увидеть плод своих трудов. Но радость их отъята от них. Благодать Божия посрамила на­дежды суетные! Лишенная всякого надзора — блюдется недремлющим оком Царя Небесно­го, всем открытая — покрывается кровом крыл Божиих, сведенная с столпа — вводится в ку­пель крещения, подаренная на время свободою суеты — приемлет вечную свободу во Христе на дела благие, объятая житейскою молвою — слышит сладчайшее слово Божие, окруженная прелестями мира — узнает сладости райские, и чаемая юношами невеста — уневещивается Христу. Видите ли, что имел в виду Диос­кор и что произвела благодать? Так и всегда Господь недобрые дела людей обращает на служение воле Своей к Своим благим намере­ниям.

Диоскор надеялся удалением из дома сбли­зить сердце дщери своей с целями, от коих несколько удалил его, как думал,— строгим своим блюстительством; но, возвратившись, нашел совсем не то, что чаял,— нашел, что совершенно похищена та, коею хотел больше возобладать, что своя ему уже не его, что рож­дение его перерождено, что в той, в коей кровь его, не его ум и не его сердце. И, не разобрав­ши, хорошо ли это или худо, предается ярости и, забыв законы естества, устремляется с ме­чом за тою, которую родил, терзает ее, морит голодом, предает на позор всему городу, с радостью смотрит на ее страдания и, наконец, становится сам ее палачом. Кто управлял его сердцем, как не ад, который вместил в него всю злобу, чтобы отмстить посрамление свое на той, которою посрамлен! Но под сими вне­шними делами тьмы какое сокрыто богатство Божественного света и сквозь ухищрение зло­бы какое зрится обилие благости Божией, по­срамляющей их! Святую великомученицу хотят уморить голодом, а ей дается хлеб небесный; ее хотят подавить тяжестью мучений, а она исполняется мужеством, сильным подъять тя­жесть всего мира; ей досаждают,— она благо­душествует, ее терзают,— она радуется, на нее злобствуют,— она молится, ее предают край­нему посрамлению, а ей ниспосылается ощуще­ние славы небесной и после является Сам Гос­подь славы; у нее отъемлют главу, а она возно­сится к главе Церкви — Христу, в страданиях, как злато в горниле, искушенная. Так Господь посрамил злобу ада!

Видите ли, как чудны дела Божий? Как непререкаемы намерения Его? Диоскор за­мышлял одно, а Господь произвел совсем дру­гое. Так и в жизни каждого человека; с тече­нием многоразличных обстоятельств, Он все­гда совершает то, что Ему угодно, только сего пути Промышления Божия никакой ум постиг­нуть, никакая мудрость определить не может. Мы видим только и в себе, и около себя, как действуют люди, а того, что производит Гос­подь людьми, не видим, разве только тогда, как в конце всего увидим плод мудрого води­тельства Божия — всегда в вечную нам пользу. Потому, при изменении обстоятельств своей жизни, нам не должно ни роптать, ни жало­ваться, а только, с совершенным преданием себя воле Божией, смиренно ждать,— что, на­конец, даст нам Господь.

Не многообразен и не долог путь жизни святой великомученицы Варвары, но обилен назиданием и потребует много трудов и време­ни от желающего подражать. Ибо, скажите, какой добродетели нет в ней? — Веры ли? Но она желала научить ей и отца своего, и научи­ла бы, если бы око ума его не было закрыто суеверием и злобою.— Упования ли? Но чем же отвлекла она сердце свое от всех надежд зем­ных, кои в таком привлекательном виде и так верно предлагал ей мир? — Любви ли? Но вспомните, о чем молилась она, когда меч был занесен над главою ее? — Мудрости ли? Но познать Бога в видимых тварях,— не муд­рость ли? Искать света истины среди суеты, найти его, последовать ему,— не мудрость ли? Уединенную жизнь употребить не в пользу плоти, а в назидание духа,— не мудрость ли? — Мужества ли? Но преодолеть естественную над сердцем власть отца и родных, предать себя страшным и опасным мучениям, нимало не колебаться от них, не видя им конца, радо­стно встретить смерть,— не есть ли это громо­гласное свидетельство ее высокого мужества? Но и вся добра есть прекрасная невеста Хрис­това — святая великомученица Варвара. Да удобрит же она и нас добротою своею и да научит нас подражать своему святому житию! Не можем и не будем отказываться от сего ни по высоте образца, ни по своей слабости. Ибо и она была человек с подобными нашим немо­щами, но возмогла о Господе. Господь же — всех есть Господь. Правда, мы не всегда мо­жем быть уединенными, как она; но не уедине­ние умудряет, а уменье пользоваться уединен­ными минутами дает возможность стяжевать мудрость. А разве мы никогда не бываем одни — с Богом, совестию и своею жизнью, а от сих трех чему нельзя научиться в несколько минут, особенно при сближении их? Даже если бы в самом деле были чрезвычайно обремене­ны необходимыми занятиями, то у самых нуж­ных дел нужно похищать, так сказать, по не­сколько минут для беседы с ними. Не имеем такой отрешенности от забот, такой живости и чистоты сердца, такой светлости ума, чтоб могли ощутить беспрепятственно бесконечные Божий совершенства, явленные в тварях? Но, братие, и из кремня выбивают искру, и из холодного дерева вытирают огонь. Чего не находим в душе,— это не значит еще, что того в ней и совсем нет. Оно есть, но только не раскрыто.  Решимостью, напряжением воли, трудом, упражнением — из нее можно извлечь все, что видим у кого. Наблюдатель упражне­нием так приучает свой глаз, что он замечает наконец самые мелкие оттенки. Природа пред нами. Частым обращением с нею так можно приучить чувство, что оно во всякой малой вещи может ощущать бесконечную силу Божию. Что же касается до того, что святая великомученица, позванная Богом, неуклонно последовала Его внушению, что потом употре­била все усилия, чтоб точнее познать истину, что все вменила в уметы (ставила ни во что) Христа ради, что среди страданий возросла — в вере, любви, уповании, преданности, мужестве,— что, не­смотря на препятствия, не отказалась от веры, несмотря на ужасы мучений, не устыдилась исповедать Христа, чем всем обнаружила пре­имущественно смиренную покорность воли сво­ей воле Божией; то это такие добродетели, без которых никто не бывает истинным христиани­ном, если не в таком виде, то в другом, и если не во всех сих действиях в отдельности, то в неточной их причине — совершенной то есть покорности мановениям Божиим, как, когда и откуда бы они к нам ни приходили, которую стяжать да поможет нам молитвами своими святая великомученица! Аминь.

Легкое средство к усвоению святой жизни христианской (Поучение в Неделю 23-ю по Пятидесятнице)

«Того бо есмы творение, созданы во Хрис­те Иисусе на дела благая, яже прежде уготова Бог, да в них ходим» (Еф. 2, 10).

Так, братие, христианская жизнь и свя­тость, истинный христианин и человек святой суть одно и то же. Тот только и христианин, кто творит дела благие, и та только жизнь христианская, которая есть непрерывная цепь благих дел. Христианин на то и создан благодатию Иисуса Христа в крещении, чтобы тво­рить только благое, чтобы служить непрерыв­но Богу живу и истинну, чтобы быть постоян­ным ревнителем добрым делам. Он — Ангел на земле, и еще более — сын Божий. Все в нем чисто и свято от души до тела, от внутрен­него до внешнего, от простого взгляда до пол­ного преднамеренного и обдуманного действия. Блажен тот человек, коего жизнь течет, как струя чистой воды, в прекрасном, стройном, ангельском виде. Кто не пожелает ревновать по ней? Кто не пожелает стяжать небесную красоту и облечься ею?

А есть, братие, средство к тому, и средство самое легкое из всех, какие даны нам к совер­шению нелегкого дела нашего спасения. Оно состоит в блюдении чистоты мыслей. Надобно так устроить свои мысли, чтобы ни один пред­мет, не только соблазнительный, даже про­стой, не поучительный, не входил в нашу душу, так держать ум, чтобы он занимался только Богом и божественными вещами, чтобы посто­янно Его видел как бы пред собою, Вездесу­щего, и ни на одно мгновение не отклонял от Него своих взоров. Надобно размышлять или о Божиих свойствах, или о Божиих делах, или о спасении человеков, или о погибели их, об Иисусе Христе, об Ангелах и святых, и о дру­гих спасительных предметах. Когда мы таким образом будем блюсти чистоту в мыслях, когда мы будем думать только о добром и спаситель­ном, то от добрых мыслей непременно родятся у нас и добрые чувствования; а от добрых мыслей и чувств произойдут и добрые распо­ложения, далее — добрые дела и доброе пове­дение. И мы, значит, достигнем того, чего ищем,— жизни непорочной и богоугодной.

Добрые и благочестивые мысли подобны лучам солнечным. Лучи солнца, падая на хо­лодную и бесплодную землю, согревают и оп­лодотворяют ее, так и добрые мысли, касаясь нашего холодного и плотяного сердца, согрева­ют его и рождают в нем святые чувства, и чем более кто держать будет духовных мыслей над сердцем, тем оно и само будет духовнее, мягче, чувствительнее. Так, например, если кто раз­мышляет о благости Божией, тот сначала мо­жет и ничего не чувствовать; но если далее поддержит мысль свою на сем одном предмете, то сердце его начнет мало-помалу приходить в движение, и, чем более он будет думать о бла­гости, чем более будет постигать и яснее изоб­ражать ее в своих мыслях, тем более в нем будет возрастать и расширяться чувство души, наконец же он всецело проникнется чувством благости Божией, и с сих пор человек и сам станет подражать в благости Господу. То же произойдет, если кто станет думать и о другом каком благочестивом предмете, например о Страшном суде. Сначала душа может и ничего не чувствовать; а потом мало-помалу начнет трогаться все более и более, живее и живее, смотря по степени живости и ясности, с какою будет раскрываться в его мыслях картина Страшного суда, наконец в сердце возродится полное чувство страха и трепета, и человек с тех пор станет бегать всякого греха, как огня гееннского.— Итак, братие, несомненно, что если у нас на душе будут добрые мысли, то вместе с тем будут и добрые чувства, затем добрые расположения и добрые дела, и мы тогда будем на самом деле Божие творение, на дела благие во Христе Иисусе созданное и яв­ляющее их, будем действительными ревнителя­ми добрым делам. Возлюбив христианскую жизнь, добрую и благообразную, возлюбим и добрые мысли: так их устроим, чтоб в них не было ничего земного, суетного, пустого, а было одно небесное, святое, божественное.

Не думайте, чтобы это было слишком труд­но и чтобы нельзя было совсем выполнить спа­сительного правила благомыслия.— Не спра­ведливо. Трудно, правда, будет сие занятие несколько времени, но только сначала. Чем же более кто будет упражняться в сем святом де­ле, тем оно будет для него легче и приятнее. Душа наша походит на резвое дитя. Не хочет­ся ей быть в себе самой, как дитяти не хочется сидеть дома на одном месте: беспрестанно рас­сеивается она и блуждает по разным предме­там. Но как дитя приучают к тихости, так можно приучить и душу к постоянству, то есть приучить к тому, чтобы она пребывала внутрь себя и занималась спасительными размышле­ниями о Боге и вообще о божественных вещах. Надобно только понудить себя к тому, надоб­но, не жалея себя, противиться душе и не пу­щать ее в мир к суетным вещам. Сначала это будет скорбно и не угодно душе, мало-помалу потом она будет привыкать к такому занятию, а далее будет находить в нем уже приятность и наслаждение. И всякое дело трудно снача­ла.— Трудно писать, трудно читать, трудно петь тому, кто начинает только учиться сему. Но кто приучится и привыкнет, например, пи­сать, тому не только не трудно, даже хочется писать: он находит в том удовольствие. Так и здесь. Трудно на первый раз держать душу в постоянном напряжении на духовные предме­ты; но потрудимся и понудим себя к тому несколько времени, и заметим сами, что сие трудное дело значительно облегчится; потру­димся еще и еще понудим себя — оно еще ста­нет легче, и, чем более будем упражняться в богомыслии, тем сие занятие будет легче и приятнее, под конец же исчезнет всякий труд, и мы будем чувствовать неприятность, будем скучать и тяготиться не тем, что занимаемся небом и небесными вещами, но тем, что не занимаемся ими или занимаемся другим чем. Кто вкусит сладкого, тому отвратительно горь­кое, а в богомыслии — всякое веселие и всякая радость и блаженство. Та душа, которая дума­ет только о божественных предметах, живет как бы в раю, окружена божественным неве­щественным светом, разливающим блаженство, и, входя в общение с Богом всеблаженным,— блаженствует. В той жизни, которую она провождает, есть полнота всяких наслаждений, и тамо, говорит святитель Христов Димитрий Ростовский, тишина и покой, тамо безбоязнство и беспечалие, тамо сокровище и вечное наслаждение, тамо радость, веселие, тамо кра­сота, сладость и всякое утешение. Кто не по­желает стяжать такое сокровище?!

Одно только, братие, несколько законное можем мы представить препятствие к беспре­рывному занятию богомыслием.— Это необ­ходимое развлечение внешними предметами. Живем в мире, среди сует, поминутно встреча­ем обстоятельства, отвлекающие нас от неба. Как при сем держать мысль вперенною в Бога? Увидишь что или услышишь — тем и займешь­ся, а уже не тем, чем бы хотел, не небом и не небесными вещами.— Справедливое оправда­ние, но всему этому мы сами причиною. Сами мы причиною, что вещи развлекают нас, а не собирают, разоряют, а не созидают. Какая-ни­будь вещь развлекает нас, потому что мы при­выкли соединять с нею неблагочестивые мыс­ли. Если же приучим себя соединять с нею благие помышления, то она перестанет для нас быть соблазнительною и суетною.— Напри­мер, видим золото и тотчас помышляем — о нарядах, о вкусных яствах, об угощениях и других суетных предметах, какие могли бы приобрести помощью сего золота. Золото со­блазнило нас и дало повод если не сделать, то подумать о делах не богоугодных, но соблазни­ло потому, что мы не знали до сих пор лучшего золоту назначения. Если бы мы привыкли в золоте видеть не средство к удовлетворению наших пожеланий, а средство к творению доб­родетели, то вместо соблазна встреча с ним была бы для нас благочестивым поучением; тогда, посмотря на золото, мы подумали бы: если бы это золото было наше, то мы того-то избавили бы от беды, тому-то доставили бы пропитание, того-то вылечили от болезни и проч. Золото не соблазнило бы нас, а, напро­тив, подало повод обнаружить и укрепить доб­рое наше расположение. Как видите, мир и все вещи мирские соблазняют и отдаляют нашу мысль от Бога только потому, что мы соблаз­нительно и неблагочестиво смотрим на них. Станем смотреть на них иначе, и вместо со­блазна они будут составлять для нас назида­ние; оденем их, так сказать, небесным покры­валом, и, вместо того чтобы отвлекать нас от неба, они будут возводить к небу. Благочести­вые люди давно заметили, что окружающие нас вещи действительно могут отвлекать наши мысли от Бога и осуечать душу, а потому все­ми мерами старались дать им духовное значе­ние, а после уже не иначе и представлять их, как под сим духовным значением. Когда они видели горящую свечу, она значила у них не просто только свечу, но нечто и другое, напри­мер — жизнь, которая сокращается подобно тому, как умаляется свеча; когда смотрели на зеркало, то думали не о зеркале, но от него пе­реносили мысль свою на другой, духовный предмет, например — на совесть, которая так­же изображает чистоту или нечистоту состоя­ния души, как зеркало чистоту или нечистоту тела. Встречая какой-нибудь случай, они пред­ставляли его совсем не в том значении, какое он обыкновенно имеет; слыша, например, что один человек говорит другому: что ты здесь медлишь, тебя отец давно ждет,— они думали совсем о другом, нежели о чем заставляют ду­мать слова сии,— воображали грешника, уда­лившегося от Бога, Который, как отец, ждет его и зовет к Себе разными способами. Огра­див себя такими мыслями и как бы написав на каждой вещи ее духовное значение, благочес­тивые не столько уже опасались соблазна со стороны мира и вещей мирских. Живя среди суеты, они как бы не знали ее и не прикасались к ней. Мир и прелести его исчезали пред их Богом хранимою мыслию, а вместо того построевался другой — поучительный, духовный, таинственный мир, живя в котором, они жили как бы на небе.

Так поступали святые мужи, так советовали поступать и всем, желающим и ищущим спасе­ния. Мир точно сеть; но в нашей воле состоит снять сию сеть, снять с него покров соблазна и облечь в одежду духовную, небесную. Для сего, братие, осмотрим все окружающие нас вещи, перечислим все неизбежные для нас слу­чаи и всему дадим поучительное значение. Пусть все, одежда и пища, дом и открытое место, сон и бодрствование, разговор и молча­ние, утро и вечер, полдень и полночь,— пусть все поучает, назидает и возводит нас к небу. Перевесть обыкновенное значение вещей на духовное очень нетрудно: всякий, у кого есть здравый смысл и усердие, легко сделает это сам. Впрочем, если и полное усердие и сила требуют руководства в деле новом и необык­новенном, предложим вам образцы для приме­ра.— Многие ревнители благочестия одухо­творяли чувственные вещи и опыты своих тру­дов оставили нам. Вот целая книга таких опы­тов. Их оставил нам благочестивейший, всем известный архипастырь Воронежский Тихон — под заглавием: «Сокровище Духовное, от мира собираемое». Здесь он все одухотворя­ет — и вещи, и случаи… Будем читать их по воскресным и праздничным дням, избирая наи­более такие, кои были бы не только назида­тельны, но и приучали бы нас самих к такому же умному деланию. Если бы беседа наша не продолжалась так долго теперь, можно бы и прочитать что-нибудь. Внимание ваше утомле­но, потому оставляем сие до следующего бого­служения, пожелав вам непрерывного богомыслия в сей промежуток времени — по край­ней мере, ревности и напряжения к богомыслию. Господь да укрепит вас. Аминь.

Что такое «анафема»? Слово в неделю Православия

Редко бывает, чтоб совершающийся ныне чин Православия происходил без нареканий и упреков с чьей-либо стороны. И сколько раз ни говорятся поучения в объяснение, что, так действуя, Святая Церковь действует мудро и спасительно для чад своих, недовольные все свое твердят. Или поучений они не слушают, или поучения сии не попадают на их недоуме­ния, или, может быть, составили они свое по­нятие о сем чине и не хотят от него отстать, что им ни говори.

Иным кажутся наши анафемы негуманны­ми, иным — стеснительными. Все подобные предъявления могут быть уважительны в дру­гих случаях, но никак нейдут к нашему чину Православия. Разъясню вам коротко, почему Святая Церковь так действует, и полагаю, вы сами со мною согласитесь, что, действуя так, Святая Церковь действует мудро.

Что есть Святая Церковь? — Есть обще­ство верующих, соединенных между собою единством исповедания Богооткровенных ис­тин, единством освящения Богоучрежденными таинствами и единством управления и руковод­ства Богодарованным пастырством. Единство исповедания, освящения и управления состав­ляет устав сего общества, который всяким вступающим в него должен быть исполняем неотложно. Вступление в сие общество услов­ливается принятием сего устава, согласием на него, а пребывание в нем — исполнением его. Посмотрите, как распространялась и распрос­траняется Святая Церковь? — Проповедники проповедуют. Из слушающих одни не прини­мают проповеди и отходят, другие принимают и вследствие принятия освящаются святыми таинствами, вступают под руководство пасты­рей и втелесяются таким образом во Святую Церковь, или воцерковляются. Так поступают в Церковь все члены ее. Вступая в нее, слива­ются со всеми, объединяются, и только пока суть едино со всеми, дотоле и в Церкви пре­бывают.

Из сего простого указания на ход образова­ния Церкви вы видите, что Святая Церковь как общество составилась и стоит как всякое другое общество. Так и смотрите на него, как на всякое другое, и не лишайте его прав, какие усвояются всякому обществу. Возьмем, напри­мер, общество трезвости. У него есть свои пра­вила, которые обязуется исполнять всякий член его. И всякий член его потому и есть член, что принимает и исполняет его правила. Случись теперь, что какой-либо член не только отказы­вается от исполнения правил, но на многое совсем иначе смотрит, чем общество, даже про­тив самой цели общества восстает, и не только сам не хранит трезвости, но и самую трезвость поносит и распространяет понятия, могущие и Других соблазнить и отклонить от трезвости. Что обыкновенно делает с такими общество? — Сначала увещевает, а потом исключает из своей среды. Вот и анафема! Никто на это не восстает, никто не укоряет общество в бес­человечии. Все признают, что общество дей­ствует совершенно законно и что, если б оно стало действовать иначе, не могло бы сущест­вовать.

За что же укорять Святую Церковь, когда она действует подобным образом? Ведь анафе­ма и есть отлучение от Церкви, или исключе­ние из среды своей, тех, кои не исполняют условий единения с нею, иначе мудрствовать начинают, чем она, иначе, нежели как обеща­лись сами, вступая в нее. Припомните, как бывало? Явился Арий, нечестиво мудрствовав­ший о Христе Спасителе, так что сими мудро­ваниями извращал и самое дело спасения на­шего. Что с ним делали? — Сначала увещева­ли и увещевали многократно, со всеми убеди­тельными и трогательными приемами. Но как он упорно стоял на своем, то его осудили и от­лучили от Церкви Вселенским собором и по­всюду огласили, что вот такой-то за такое-то нечестивое мудрование отлучается от Церкви, то есть изгоняется вон из нашего общества. Смотрите, не сообщайтесь с ним и подобными ему. Сами так не мудрствуйте и мудрствующих так не слушайте и не принимайте. Так поступи­ла Святая Церковь с Арием; так потом посту­пала со всяким другим еретиком; так поступит она и теперь, если где покажется кто нечестиво мудрствующий. Скажите же, что тут укорного? Как иначе могла бы действовать Святая Церковь? И могла ли бы она существовать, если бы действовала не так строго и не остере­гала так заботливо своих чад от тех, кои могут развращать и губить их?

Посмотрите, какие лжеучения и какие лже­учители отлучаются? Отвергающие бытие Бо­га, бессмертие души, Божественное промышление, не исповедующие Пресвятой Троицы — Отца и Сына и Святого Духа — Единого Бо­га, не признающие Божества Господа нашего Иисуса Христа и искупления нас крестною Его смертию, отметающие благодать Святого Духа и Божественные таинства, подающие ее, и проч. Видите, каких предметов касаются? Таких, по коим Святая Церковь есть Церковь, на которых она утверждается и без которых ей быть нельзя тем, чем она есть. Следовательно, те, кои вооружаются против таких истин, суть то же в Церкви, что в нашем быту покушаю­щиеся на жизнь и достояние наше. Разбойни­кам и ворам ведь не позволяется действовать свободно и безнаказанно нигде! И когда их вяжут и предают суду и наказанию, никто не считает этого негуманностию, или стеснением свободы. Напротив, в этом самом видят и дело человеколюбия, и обеспечение свободы — в отношении ко всем членам общества. Если здесь так судите, судите так и об обществе церковном. Эти лжеучители, точно воры и раз­бойники, расхищают собственность Святой Церкви и Божию, развращая чад ее и губя их.— Худо ли делает Святая Церковь, когда судит их, вяжет и извергает вон? И было ли бы человеколюбие, если б она равнодушно смотрела на действия таких лиц и оставляла им свободу губить всех? Какая мать позволит змее свободно подползти и ужалить свое дитя, малое и не понимающее своей опасности? Ког­да бы в какое семейство вкрался какой-либо развратник или развратница и стали соблаз­нять вашу дочь или вашего сына, можете вы равнодушно смотреть на их действия и речи и, боясь прослыть негуманными и отсталыми, свя­жете себе руки, не вытолкаете таких вон и на­всегда не затворите для них двери вашего до­ма?! Так смотрите и на действия Святой Цер­кви. Видит она, что являются лица, растленные умом, и растлевают других,— и восстает про­тив них, и гонит их вон, и всем своим делает оклик: смотрите, вот такой-то и такие-то души ваши губить хотят, не слушайте их и бегите от них. Этим она исполняет долг материнской любви и, следовательно, поступает человеколюбно, по-вашему — гуманно.

У нас ныне много распложается нигилистов и нигилисток, спиритов и других злоумников, увлекаемых западными лжеучениями. Думаете ли вы, что Святая Церковь наша смолчала бы, не подала бы голос, не осудила и не анафематствовала их, если б их пагубные учения содер­жали что-либо новое? — Никак. Собор был бы и соборно были бы они все с их учениями пре­даны анафеме и к теперешнему чину Право­славия был бы приложен еще один пункт: Фейербаху, Бюхнеру, Ренану, спиритам и всем последователям их — нигилистам — анафема. Но нужды нет в сем соборе, нужды нет и в сем прибавлении. Их лжеучения наперед уж все анафематствованы в тех пунктах, где про­износится анафема отвергающим бытие Бога, духовность и бессмертие души, учение о Пре­святой Троице, о Божестве Господа нашего Иисуса Христа. Не видите ли, как мудро и предусмотрительно поступает Церковь, когда заставляет совершать нынешний оклик и вы­слушивать? — А говорят: не современно.— Те­перь-то оно и современно. Может быть, лет за сто было не современно. А о нынешнем времени надо так говорить, что, если бы не было настоящего чина Православия, следовало бы ввести его и совершать не в губернских только городах, а во всех местах и церквах. Да собрать бы все злые учения, противные слову Божию, и всем огласить, чтоб все знали, чего надо опасаться и каких учений бегать. Многие растлеваются умом только по неведению, а гласное осуждение пагубных учений спасет их от погибели.

Итак, Церковь отлучает, изгоняет из среды своей (когда говорится: такому-то анафема, это значит то же, что: такого-то вон отсюда), или анафематствует, потому же, почему так поступает всякое общество. И она обязана это делать по требованию самосохранения и охра­нения от пагубы чад своих. Почему нынешний чин ничего укорного и недоуметельного не представляет. Кому страшно действие анафе­мы, то пусть избегает учений, кои подводят под нее. Кто страшится его за других, пусть возвратит их к здравому учению. Не благово­лящий к сему действию — если ты православ­ный, то ты идешь против себя. А если потерял уже здравое учение, какое тебе дело до того, что делается в Церкви содержащими его? Тем самым, что ты образовал в себе [другой] образ воззрений на вещи, чем какой содержится в Церкви, ты уже отделился от Церкви. Не запись в метриках делает членом Церкви, а дух и содержание мудрования. Произносится или не произносится твое учение и имя под анафемою, ты уже под нею, когда мудрству­ешь противно Церкви и упорствуешь в сем мудровании. Страшна анафема — брось муд­рования злые. Аминь.

13 февраля 1866 г.

 О внезапной смерти (Слово написано в связи с гибелью русских моряков на судне «Русалка», потер­певшем крушение в Балтийском море в мирное вре­мя)

Поразила вас участь «Русалки» и бывших на ней… Кого же она не поразила?! Все пора­жены,— и больше всех Государь… Но не име­ем ли мы возможности найти утешение в обетованиях христианских? — Кажется, имеем. Не погибель корабля ужасает, а участь бывших на нем. Станем мерить сию участь в отношении к участи вечной. Это главное. В каком положе­нии были все эти лица? — В положении ис­полняющих долг свой. Военный долг стоит ли в ряду Божиих, Богом определенных и Богом награжденных? — Да! Морское воинствование не одинаково ли с воинствованием сухопутным? — Да! И думается, его надо поставить немного впереди и выше… Теперь судите — люди, исполнявшие свой долг, внезапно захва­чены смертью и отошли в другую жизнь. Как их там встретят? — Конечно, без укора… и притом как исполнителей долга своего… Гово­рит Господь: «в чем застану, в том и сужду». Так и их судить будет, то есть как исполните­лей своего долга. Исполнителям же долга пред­лежит добрый приговор… Теперь поставьте сие решение с тем вопросом… зачем мы жи­вем? — Живем, чтобы, поживши здесь, на том свете встретить добрый приговор и соответ­ственную тому участь. Не видите ли, что отшедшие от нас на «Русалке» ничего не теряют в отношении к главной цели нашего существо­вания? — И утешьтесь!

Прибавьте к сему,— смерть их была ли сладка или мучительна? — Я думаю, что по­добную мучительность испытывали только ве­ликие мученики… Хоть она была непродолжи­тельна, но меры ей определить нельзя… За что потерпели они сию мучительность? — За ис­полнение долга.

Так терпели и все мученики… и, следова­тельно, скончавшиеся по причине крушения «Русалки» должны быть причислены к сонму мучеников. Я желал бы, чтобы все матери и стцы, братья и сестры и жены умерших тогда прочитали сии строки, поверили истине их и утешились. Я почитаю смерть их, в отношении ко спасению вечному, лучше смерти всех, кои в ту пору умирали, будучи окружены родными и знакомыми. Да упокоит Господь души их в Царствии Небесном!

О богатом и Лазаре  (Беседа в Неделю 22-ю по Пятидесятнице)

Притча, ныне читанная, есть, братия, одна из самых умилительных и вместе самых поучи­тельных и глубоких. Потому, думаю, благоче­стие ваше не позволит вам скучать, если я сно­ва перескажу вам ее, чтобы потом яснее уви­деть, какие она дает нам уроки.

Притча сия изображает судьбу двух чело­век, противоположную и в сей жизни, но еще более противоположную в жизни загробной. Один из них жил в полном довольстве: имел покойный кров, хорошее содержание, добрую славу и никогда никаких не чувствовал недо­статков и скорбей. Другой, напротив, совер­шенно ничего не имел: ни крова, ни одежды, ни пищи, даже самого близкого и нужного бла­га — целости и здоровья в теле. Смотря на богатого, люди говорили: вот как Господь бла­гословляет его; а проходя мимо Лазаря, дума­ли, может быть, в себе: карает тебя Бог за ка­кие-нибудь тайные грехи. Так думали люди — несходно с истиною; да и не могли думать иначе, ибо судят обыкновенно по тому, что видят, не постигая, что у кого на сердце. Но пришла смерть и вернее людей определила истинное достоинство и цену Лазаря и богатого. Души их, отделившись от тела, вошли в другой мир — одни. С богатым не было ни пышной одежды, ни прислуги, ни друзей; у Лазаря не было ни его рубища, ни ран. Обнаженные от всего,— только с делами, какие кто совершил в продолжение жизни,— стояли они пред взо­ром Ангелов и святых. Святые Ангелы ви­дели, как светла, праведна и богоугодна душа Лазаря,— взяли ее и, радуясь, вознесли в рай, на лоно Авраамово; к душе богатого, напро­тив, приступили злые духи и низвергли ее в ад, на вечное горение в огне. Так счастливый в сей жизни сделался самым несчастным в жизни другой, а несчастный здесь стал самым счаст­ливым там; и оправдалось слово Спасителя: «будут последний перви и первии последни» (Мф. 20, 16). Прежде богач, с высоты жилища своего смотря вниз, видел, может быть, не однажды у ворот своих Лазаря и без всякого внимания опускал его нужды и скор­би, а теперь сам — в муках — из преисподней, возвед очи на небо и видев там Авраама и Лазаря во славе и блаженстве, понадеялся чрез них облегчить свои мучения. Вероятно, он вспомнил какие-нибудь добрые дела, потому обратился к Аврааму,— вероятно, прежде он оказывал помощь Лазарю,  потому просил употребить его орудием милосердия к себе. «Отче Аврааме, взывал он, помилуй мя, и поели Лазаря, да омочит конец перста своего в воде и устудит язык мой, яко стражду в пламени сем» (Лк. 16, 24). Но за добрые дела Бог наградил уже его благами временными: довольством, славою, бесскорбностию; потому, оставшись с одними худыми делами, он должен был за них только прини­мать и воздаяние — терпеть вечную казнь. И сказал ему Авраам: «приял еси благая твоя», чем следовало наградить тебя «в животе тво­ем»,— все уже воздано тебе, когда ты был еще на том свете; теперь страдай — и страдай веч­но: «между нами и вами пропасть велика утвердися» (ст. 25). От нас к вам, а от вас к нам нет перехода. Сознал справедливость слов Авраамовых богач и с безотрадным томлением предал себя вечным мукам, упрекая себя за прежнюю жизнь. Но при сем невольно пришли ему на мысль дом отца и братья, кои все жили так же, как жил и он. Не сомневаясь, что и их за гробом ожидает тоже вечный огнь, если они не переменят своего поведения, он сжалился над ними и, почитая милость к ним — еще жи­вым — правою, молил Авраама, чтобы он по­слал Лазаря по крайней мере к братьям, ис­править их, «да не и тии приидут на место сие мучения» (ст. 28). Молитва правая, но бесполезная. Если бы грешники удобно могли обращаться от проповеди воскрешенных умер­ших, то разве бы Господь, Который ничего не щадит для нашего спасения, не посылал бы их к нам? Нет — уж таково ожесточение сердца человеческого, что если оно кротко и благопокорливо, то покорится правде, хотя бы она исходила из уст самого простого и незнатного человека, а если грубо, своевольно, то, вос­кресни кто, явись Ангел, даже Сам Бог,— оно не повинуется. Потому Авраам сказал: у них есть слово Божие — книги закона Моисеева и пророческие писания; пусть читают их и умуд­ряются во спасение. Другого средства нет, кто не слушает Моисея и пророков, тот не поверит, хотя бы кто и из мертвых воскрес.

Вот притча, а может быть, и самая истина. Господу известно все, и что было, и что будет; что делается в этой жизни, и что будет за гробом. Он мог видеть или в прошедшем, или в будущем — может быть, в нашем време­ни — как какой-нибудь достаточный человек не хотел принимать на глаза бедного, особенно к нему близкого, и как потом, после смерти, бедный прославлен, а богатый предан огню. Истинное ли, впрочем, это происшествие или притча — назидание сего сказания, уроки по­ведения, предложенные в ней, всегда ценны и действенны. Их много, заметим важнейшие.

Не могло, без сомнения, укрыться от ваше­го внимания, что три места в сей притче осо­бенно поучительны и важны: 1) «чадо, помяни, яко восприял еси благая твоя в животе твоем»; 2) « между нами и вами пропасть велика утвердися»; 3) «имут Моисея и про­роки, да послушают их».— Первое изобра­жает правило суда Божьего, второе — состоя­ние осужденных, а третье — указывает способ избежать осуждения.

1) «Чадо, помяни, яко восприял еси бла­гая твоя в животе твоем». Надобно заме­тить, братия, что притча не говорит, чтобы богач собрал имение свое неправдою, не назы­вает его жестоким притеснителем бедных, пре­зрительным или гордым; говорит только, что он жил в довольстве, пышно одевался, жил открыто и всегда почти вел взаимные беседы с своими друзьями. Быть может, он делал и доб­рые дела. Как человек видный в обществе, он, вероятно, не отказывался от общих пожертво­ваний, а может быть, и превосходил в этом Других; всякий праздник ездил в церковь, раз­давал милостыни, был приветлив, гостеприи­мен, делал что-нибудь и другое доброе. Но как во всех сих случаях он поступал не по любви к добру, а потому что видел такие обычаи с малолетства,— не для славы Божией, а для того, чтобы об нем самом не сказали чего худого, то Бог и воздавал ему за его добро благами временными: приятною, безбедною и славною жизнию. Потому, когда явился он на том свете, то уже совершенно не за что было награждать его. За все доброе ему уже было воздано: оставалось невознагражденным зло,— за него и воздали ему — вечным мучением. Станем, братия, и мы некогда пред судом Божиим и будем говорить пред Судиею все, на нем теперь основываем надежду спасения,— будем говорить, что мы сделали такое и такое доброе дело,— тогда-то подали милостыню, тогда дали благой и спасительный совет, часто постились, нередко бывали в церкви и усердно молились,— будем вообще выставлять все доб­рые дела, какие у кого есть, ибо эта единая, твердая и известная основа спасения. У кого нет добрых дел, того и судить нечего. Но, о если бы, братия, Судия никому из нас не ска­зал: чадо, помяни, яко восприял еси благая твоя в животе твоем. А может случиться, что Он разорит все наши нетвердые надежды спа­сения.— Ты подавал милостыню, скажет Он, но зато тебе самому Я всегда и всего доставлял довольно и предовольно; ты иногда постился, но зато у тебя всегда был крепкий кров, покой­ная одежда, вкусный стол; ты усердно молился Богу, но зато всю жизнь твою ты не знал ни одной скорби и печали; может случиться, что вообще на всякое добро наше Господь Судия укажет нам какое-нибудь благо в нашей жизни как воздаяние за сие добро. Что же тогда? — Тогда и из нас каждому скажет Он, как Авра­ам богачу: помяни, яко восприял еси благая твоя — и воздаст нам за одни худые дела веч­ною казнию. А мы еще скорбим, когда встре­тится какое горе, и радуемся до безумия, когда получим какое временное благо! Неправо су­дим и чувствуем мы, братия! Не вернее ли будет, если всякое временное благо, пришед­шее к нам, будем считать подрывом нашей на­дежды спасения, похитителем нашего права на блаженную вечность. Мало сказал Премуд­рый: «богатство егда течет, не прилагай­те к нему сердца» (Пс. 61, 11).— Нет, когда течет богатство, отвращайся от него, ненавидь его всею крепостию сердца, плачь, когда оно течет. Мало сказать: когда находит беда, терпи великодушно.— Нет, жаждай бедствий, мо­лись о ниспослании их и встречай их с полною радостию, как вестников Божией милости, как залог вечного блаженства, как двери в рай. «Всяку радость имейте, братие моя, егда во искушения впадаете различна» (Иак. 1, 2), то есть когда подвергаетесь бедствиям. Один благочестивый человек, когда Господь посылал ему какую-нибудь радость временную, с скор-бию неутешною встречал ее и с обильными слезами взывал Господу: «Господи! зачем да­ешь мне это тленное благо? Или хочешь Ты отъять у души моей оправдание на суде Твоем? Человеколюбец! поели лучше мне какое-ни­будь горе!» Помолимся, братия, чтобы и нам Господь положил на сердце такие же мысли и чувства. Иначе, принимая каждое благо с при­ложением к нему сердца, мы делом признаем в нем награду себе здесь и, следовательно, отни­маем у себя награду в будущем. Сохрани, Бог, если в сей еще жизни исчерпаем все свои на­грады. На суде Божием, если не награды, то казнь, и казнь — вечная.

2) Казнь вечная! Страшно слово сие, но истинно. Кого определит Господь на вечное мучение, тот вечно уже будет в аде. Как Сам Господь, так и Его определения неизменны. Кому неизвестно сие из многократных опытов! Определил Господь потопить первый грешный мир,— и потопил; определил сжечь Содом и Гоммору,— и сжег; определил разорить Иеру­салим и рассеять иудеев,— и сделал; и так вообще, как определит Господь, так и бывает без всякого изменения и отмены. Так оконча­тельное решение Божие на суде станет непро­ходимою пропастью между раем и адом. «Меж­ду нами и вами пропасть велика утвер-дися», сказал праведный Авраам грешному бо­гачу. Чтобы уничтожить сию пропасть, необ­ходимо, чтобы Бог перестал быть Богом и чтобы Он, уничтожив всех осужденных на вечное мучение, сотворил, вместо их, новых людей. Как глиняный нечистый и разбитый сосуд не годится при царской трапезе, так и осужденник ада не годится в рай,— ад его веч­ное жилище, там плач и скрежет зубов. Плач и скрежет зубов не от великости только муче­ний, но и особенно оттого, что им не видно конца. Когда наказывают преступника, то он болит и терзается, но болит и терзается еще не всею полнотою скорби. Его скорбь облегчается надеждою, что болезнь и раны скоро прекра­тятся, что ударам его есть конец. Не то в аде. И на мысль не придет грешнику, чтобы был когда-нибудь конец его мучениям, и это вооб­ражение бесконечности мучений в каждое мгновение убивает душу его безотрадным том­лением и отчаянием. Подумает: вот пройдет сто лет, может быть, тогда сжалится надо мною Господь; сто лет пройдут, а мучениям не будет конца. Будет ожидать, что спустя тыся­чу лет, верно, умилосердится Господь и, если не прекратит, по крайней мере облегчит мои стра­дания; но пройдет тысяча и тысячи тысяч лет, а мучениям не будет конца, и не будет заметно умаления их. Один римский царь осудил неко­торых вельмож своих на темничное заключе­ние. Спустя несколько времени они, надеясь на свои прежние заслуги, послали просить царя об отменении наказания, но царь сказал послан­ным: скажите пославшим, что я еще гневаюсь. Спустя довольно времени они еще послали просить царя о милости, но царь и в этот раз сказал то же: я еще гневаюсь. И еще спустя — долго, долго времени посылали, но царь и тогда дал тот же ответ: я еще гневаюсь. Прой­дут, братия, тысячи лет мучений адских,— грешники восшлют молитвы свои к Богу о пощадении, но праведный Судия скажет им: Я еще гневаюсь. Пройдут миллионы миллионов, но и тогда Бог на молитвы грешников ответит: Я еще гневаюсь. Пройдет несметное число лет — умы ангельские потеряются в исчисле­нии их,— а над адом все будет греметь одно слово неумолимого Судии: Я еще гневаюсь, еще гневаюсь.

3) Из нас, братия, без сомнения, никто не хочет испытать подобной участи над собою. Кто враг себе?! Не надобно, однако ж, забы­вать, что одно желание не быть в аде не из­бавит нас от ада. Мало ли желающих, напри­мер, быть учеными и славными, а на самом деле учены и славны только те, кои ревностно ищут того, чего желают,— не спят, не вкуша­ют в сытость пищи, не жалеют трудов и вре­мени. Так и здесь: только тот не будет в аде, кто со всею ревностию, со всем жаром, со всею заботливостию и даже спешностию творит де­ла, достойные рая. Ревность по благочестию, решимость все отдать — даже самую жизнь за спасение,— вот что преимущественно должен возбудить и укрепить в своем сердце человек, желающий избежать мучений адских. Кто ре­шится, тому уже ничто не трудно, тот все сде­лает, все перенесет. Но главное — как возбу­дить решимость? Как пробудить себя от бес­печности, как согреть холодное сердце? Богач Думал — обратить своих братьев чудом вос­кресения,— но праведный Авраам сказал: не послушают и воскресшего, если не будут слу­шать Моисея и пророков, и указал в открове­нии единственное средство к пробуждению рев­ности в душах ослабевших: «имущ Моисея и пророков, да послушают их. « И точно, кто любит слово Божие и читает его, у того только и может быть мягкое, простое и благопокорливое сердце. Оно для нас в настоящей жизни есть единственный светильник, освещающий, согревающий. Жизнь в мире сем походит на странствование в мрачном и холодном подзе­мелье. Как в подземелье тогда только и видна дорога, когда сверху проникает хоть слабый луч света, тот только и может идти прямою дорогою, кто сверху взял с собою светильник; так и в жизни нашей, тогда только и можно знать и определить истинный образ поведения и понятий, когда чрез откровение с неба дохо­дит к нам свет истины; тот только и может ступать право, кто частым приникновением к сему небесному свету возжег и в себе Боже­ственный светильник, зажженный еще при со­творении, но потом потушенный ветром страс­тей и худых наклонностей. Обратим же, бра­тия, очи и сердца наши к слову Божию, воз­любим его, обымем его всею крепостию сил. С покорным сердцем, с искренним желанием назидания, с полною веры молитвою к Богу, чтобы Он чрез слово Свое тайно воздейство­вал на наше сердце и умягчил его, сколько можно чаще будем приступать к Нему. Быть может, при этом воспрянем от сна, быть мо­жет, Господь пошлет нам благие мысли и чув­ства. Пусть первый опыт будет и без всякого плода,— понудим себя к тому в другой; не будет успеха во второй,— понудим в третий, четвертый и так далее. Уж, несомненно, найдет когда-нибудь такая минута, когда возгорится огонь в душе нашей, попалит все нечистое и греховное и возбудит светильник благочестной, праведной и целомудренной жизни. Тогда и Господь, видя усердие наше и труд, не умедлит дать нам Свою всеосвещающую и всеоживля-ющую благодать. Ибо Он же обещал: «толцыте и отверзется, ищите и обрящете» (Мф. 7, 7). Будем сколько можно усерднее искать живости, теплоты и света в слове Божием,— и найдем. А тогда, как огонь сей — воодушев­ленная решимость на добро — возгорится в сердцах наших, тогда мы натворим столько дел, в столь короткое время, с такою поспеш-ностию и живостию, что и другие, и мы сами будем дивиться себе, не постигая, откуда такое богатство благих дел. Воодушевленная реши­мость благоугождать Богу — ревность по бла­гочестию, есть Божия сила в нас, для которой нет ни трудов, ни препятствий, ни усталости.

Да даст нам Господь такую чудную силу! Аминь.

Слово в день сошествия Святого Духа (О стяжании Духа Святого и об ощутительном Его действии)

«И явишася им разделени языцы яко огненни, седе же на едином коемждо их, и исполнишася вси Духа Свята. « Деян. 2, 3-4

Ныне, братия, исполнилось обетование, ко­торое дал Господь святым Своим Апостолам пред вознесением послать им иного Утешителя, иного Учителя и Защитника. Апостолы радо­вались тому радостию неизглаголанною; сорадуемся им и мы, и ради веселия духовного составляем ныне светлое торжество. Потому что нисшедший на них Дух Святой есть досто­яние всех христиан, всех истинно и православ­но верующих. Что дано Апостолам, то дано Церкви, что в Церкви, то должно быть обще всем. Всякий член Церкви носит в себе благо­дать Духа, и потому — член ее, что облагодатствован. Не сам себя кто делает христианином, а Божественная сила. Потому радость и тор­жество Апостолов есть радость и торжество Церкви; радость и торжество Церкви есть ра­дость и торжество всякого христианина. Воз­радуемся же, братия, о сошествии Святого Ду­ха, потому что чрез то мы все соделались при­частниками благодати Его.

Но чем выше дар, тем сомнительнее обла­дание; чем существеннее благо, тем горестнее обольщение. Потому у многих может при сем родиться желание спросить: все мы соделались причастниками Святого Духа; когда же и как сие совершилось? И чем увериться, что точно обитает в нас и действует Божественный Дух? Может родиться такое желание не из любо­пытства, а из разумного опасения, потому что обладание Духом есть существенная нужда ве­рующих, так что у кого нет Духа, тот не спа­сается и не спасется. Тем естественнее, следо­вательно, искать разрешения на такие вопро­сы. Когда же это приличнее сделать, как не в настоящее празднество во славу сошествия Святого Духа?

Когда и как приняли мы и принимаем бла­годать Святого Духа? — В Святых и Боже­ственных таинствах. В каждом таинстве тайно действует Божественный Дух и сообщает ве­рующим благопотребную силу свою освящаю­щую. Кто крестится, получает от Него новую жизнь в возрождении; кто миропомазуется, приемлет дар некий к созиданию Церкви; кто исповедуется, очищается от грехов; кто прича­щается, Самого Господа приемлет в себя. Дру­гих ли кто сподобляется таинств? — Иную не­кую получает и благодать: или священства, или таинственного единения душ и телес, или вра­чевания духа и плоти. Столько обильных в Святой Церкви даров Божественной благода­ти! Приходи всякий и насыщайся до преиз­бытка. Никому не загражден вход, всем от­крыта сокровищница неистощимая. Собирай, сколько возможешь вместить и понести. Здесь, не как у земных: кто больше берет, тот по­хвальнее; кто чаще приходит, тот с большею любовию принимается.

И всякий, кто приступает к сему источнику, приобщается Духа Божия и несомненно спо­добляется дара Его. Ибо «верен есть Обеща­вши» (Евр. 10, 23). Только верны ли бываем при сем мы? С истинным ли духом и сердцем, с верою ли, то есть страхом, желанием, чисто­тою, приступали и приступаем к Нему?

Ибо не так, как некоторые думают, прини­мается благодать Святого Духа: приступи толь­ко, говорят, к таинствам,— и получишь дар, каково бы притом ни было расположение сер­дца, и не так, как мудрствуют другие: напечат­лей только в сердце условные расположения и молись — придет осенение от Духа, соверша­ется ли притом таинство или нет. Нет, братия, ни одно таинство без участия нашего сердца не сообщает Духа, ни одно сердце без таинств не привлекает силы Его, а только то и другое вместе. Пусть есть сладкое питие, но надобно отверзть уста и привлечь его, чтоб напоиться; есть ароматы, но надобно вдыхать, чтоб обла-гоухаться; есть свет, но надобно отверзть очи, чтоб видеть. Так и здесь.

Таинства суть сосуды благодати преизлива-ющиеся; но, приступая к ним, отверзи добрым расположением уста духа и сердца, чтоб ис­полниться полнотою ее. Человек не телесен только, но и духовен, и таинство не из видимо­го только состоит, но и из невидимого. Ни од­ним умом — невидимым — нельзя привлечь благодать из таинства, имеющего и невидимое, ни одним видимым приятием таинства нельзя извлечь из него то, что видимо, а должно сов­местить то и другое. Когда видимое приобщит­ся видимого, тогда и невидимое сообщится не­видимому, то есть благодать Божественного Духа — нашему духу. И сие несомненно со­вершается всякий раз, как приступает кто к Тайнам с истинным сердцем.— И вот как и когда принят и принимается нами Дух Святой!

Но здесь, братия, заключается уже ответ и на другой вопрос: по чему узнать, есть ли в нас благодать Святого Духа?.. Принимали таин­ства? И принимали с соблюдением всех необ­ходимых условий? — Будем же несомненно ве­ровать, что имеем и Святого Духа. Ищешь ощутительнейших признаков присутствия в себе Святого Духа? — Бывают и они, и быва­ют у всякого; но знай, что тот лучше поступа­ет, кто верует, нежели тот, кто хочет осязать. «Блажени не видевший и веровавше» (Ин. 20, 29), говорит Господь. Бог ведет нас в при-мраке, хотя не лишает и просветления. Потому тот ближе к Божественному порядку, кто от­дает себя вести, не усиливаясь усматривать, как ведут. Он-то есть то дитя боголюбезное, которому несомненно принадлежит Царство. Успокоимся же и мы на лоне матери нашей Церкви и поверим, что она не лишила нас благодати Духа, коль скоро должным располо­жением отверзали мы уста к приятию ее из таинств. И это лучше, безопаснее, богоприличнее, нежели, как если видит кто, что уповает.

Есть и ощутительные признаки благодатно­го в нас обитания Духа Божия, и ищущему самым простым и внятным образом открыва­ются они в видимых явлениях, сопровождав­ших сошествие Святого Духа на Апостолов; ибо, по разумению святых отцов, они суть символы невидимых действий Духа Святого на души верующих. Потому желаем ли осязатель­нее увериться в силе Духа, действующей в нас? Обратимся к сим знакам, поймем их духовное знаменование и потом совестию своею определим, есть ли в нас то, что они означают, или нет. Если есть, то есть и Дух Божий в нас; если же нет, нет Духа Божия в нас. Так, шум и бурное дыхание означают то смятение наше­го духа, в какое приходит он, когда в первый раз воздействует на него Дух Божий,— когда то есть Он пробуждает совесть, обличает во грехах, грозит судом и казнию и, таким обра­зом, весь дом души исполняет движениями страха и глубоко потрясает все здание суще­ства нашего,— смятение, вследствие коего при­ходят в раскаяние и предаются истинно хрис­тианской жизни. Приступим же к сердцу сво­ему и спросим: было ли когда оно потрясено сознанием своих грехов и потрясается ли? Со­крушилось ли о беззакониях и сокрушается ли? Оплакало ли и оплакивает ли свое непотреб­ство? Возненавидело ли и ненавидит ли всякую неправду? Положило ли и хранит ли твердое намерение жить в заповедях Божиих? — Огонь, который избран Духом Божиим в символ Сво­его явления, означает, что когда Он осенит душу, то приносит с Собою свет видения ду­ховного, или свет живой и разумной веры, согревает сердце теплотою любви и ревности к богоугождению, очищает ее от всей нечистоты страстей и облекает в светлую одежду добро­детелей, подобно тому, как огонь и светит, и согревает, и очищает. Войдем же в себя и по­смотрим: жива ли в нас вера наша? И ею ли освещаются все пути жизни нашей, и внутрен­ней, и внешней, или другим чем? Действует ли огонь святой ревности, устремляющей неудер­жимо ко всему, чем благоугождается Бог, и отвращающей от всего Ему неугодного? Обле­чены ли мы «во утробы щедрот» (Кол. 3, 12)? Есть ли в нас «любы, радость, мир, долго­терпение, благость, милосердие, вера, кро­тость, воздержание» (Гал. 5, 22)? Напечат­лены ли и напечатлеваются ли в сердце нашем такие добродетели — несомненные плоды и указатели Духа Божия в нас? Наконец, Дух Святой нисшел в виде огненных языков, чтобы показать, что когда Он входит в душу, то со­общает ей дар слова духовного, или молитву, ибо молитва есть беседа ума с Богом, или бла­гоговейное слово человека к Богу. Есть ли же в нас действие молитвы? Умеем ли беседовать с Богом? Знаем ли сладость сего делания? Охотно ли приступаем к такому служению? Восходит ли ум наш в молитве горе, как кади­ло, или простирается долу, подобно нечистому дыму?.. И вот, если найдем, что все такое есть в нас, то несомненно, что есть в нас и благо­дать Святого Духа; если же нет — не действу­ет в нас и Божественный Дух. Это признаки благодати, решительные и как бы исключи­тельные.

Но и при сем не забудем, братия, что никак не должно нам говорить в себе или думать: я имею Духа, потому что нахожу в себе то и то Его действие, но всегда окончательно успокоиваться только на вере в Его в нас присутствие и действие,— на вере хотя несомненной, но все же не на видении. Ибо не мы обязываем Его к тому или тому действию, но Он Сам производит в нас что хощет, по Своему благоизволению. Он, идеже хощет, дышит, и на всякого так дышит, как хощет. То производит Он печаль, то радость, то покой духа, то восхитетельные взыграния его, то умиление, то болезнование, то оставление, то преисполнение, страх и упование, дерзновение и боязнь. Все же сие Божественный Дух, по премудрому смотрению о нас, действует, сообразуясь с свойствами и нуждами каждого лица, с спосо­бами воспитания именно его, с опасным и бла­гоприятным именно для него. Что же изберешь ты, ищущий очевидных признаков Духа, во свидетельство Его в тебе присутствия? Избе­решь ли сильные движения? — Но Он, может быть, Сам производит в тебе только тихие; сильные же суть плод собственного твоего на­пряжения, ибо мы и сами можем износить нечто доброе. Изберешь ли печальные? — Но Он, может быть, положил разливать в тебе отраду, а печаль предоставил тебе: ибо она несродна нам. Таким образом, что ты ни назо­вешь признаком Духа, всегда есть возмож­ность обмануться и солгать, и притом солгать на Духа Святого. Будем же лучше верить, что имеем Божественного Духа, что Он обитает в нас и действует, устрояя собственное наше спа­сение и созидание духа нашего, то нас самих оставляя действовать, то Сам непосредственно напечатлевая особенные указания, то предше­ствуя, то последуя, изменяя пути, но не остав­ляя на них. Что же именно когда от Духа, не будем испытывать. Предадимся только Ему и будем молить: Сокровище благих, прииди и вселися в ны и очисти ны от всякия скверны!

Так Господу угодно было устроить нам путь спасения, чтоб каждый знал только, что он ведется по нему, а как? — это сокрыто от нас. Человеку ничего почти нельзя открыть о нем самом ясно, без опасности для него. Такое злое око у нашего самолюбия, что что ни усмотрит в себе хорошего, все то поедает и убивает ядом своим. Потому для нас спасительнее держать себя в некотором опасении и боязливой заботе о Божественном Духе, нежели как дойти до решительного уверения: я знаю по тому и тому, что имею Духа. Там мы будем бодрствовать, искать, напрягаться; здесь же предадимся по­кою, как достигшие искомого и вошедшие в пристань. Недивно, если впадем в возношение и найдем смерть, мечтая о преисполнении Бо­жественною жизнию. Или припишем духу, что от естества, и не станем искать Духа, без Ко­торого нет никому спасения. Думаете ли вы, что и враг при этом будет спать и пропустит благоприятный случай? Но пред кем же он и преобразуется в ангела светла, как не пред тем, кто ищет осязательных действий Духа? Зачем и вообще сеет он семена соблазнительных вну­шений, как не для того, чтоб мы сказали, что значим нечто, на собственное преткновение и падение. Что же выше, как иметь видимое содружество с Богом Духом? Вот почему по­молится ли кто и придет в умиление? — прихо­дит враг и говорит: это от Духа; какой ты со­вершенный! Подает кто милостыню с благо-сердием и болезнованием? — враг опять поду­щает: ты, как Бог, благ… Оскорбление перенес кто? — видишь ли, говорит, ты подражатель Христовым страстям. И вообще — что бы ни сделал человек доброго, враг всегда спешит занять его мыслию, что он преисполнен Духа, что Дух очевидно действует в нем. И это затем, чтоб поселить самомнение и гордость и тем, лишив Божественной помощи, погубить, ибо гордым Бог противится (Иак. 4, 6). Итак, будем, братия, с опасением обращаться с реши­тельными признаками присутствия в нас Свя­того Духа. Что Дух Божий в нас и действует, это несомненно будем принимать по вере на­шей, не переходя мыслию к тому, что мы пол­ные сосуды благодати. Что бы потому ни дей­ствовала в нас Божественная сила, да не остав­ляет нас некоторая робость и заботливое иска­ние Духа и да исходит из сердца нашего непре­станная молитва: Душе Святый и Истинный! Прииди и вселися в ны и не остави от нас Бо­жественных Твоих наитий!

Содержа себя в таком расположении духа и сами не замечая того, будем востекать к совер­шенству, подобно тому, как, по слову Спасите­ля, не знает человек, как растет посеянное им семя, а растет. Смиренно ходя в уставах Свя­той нашей Церкви, часто приобщаясь таинств, мы будем приискренно прикасаться Божествен­ного Духа, возгревать Им и чрез Него вселен­ный в нас дар Его; и при сем, преспевая в добродетелях, не будем решительно утверж­дать и обманывать себя, что уже имеем то, чего ищем, а, предаваясь в волю Божию упо­ванием, да течем, во мраке веры, пока воссияет для нас день, имеющий привесть во свете все тайное и сокровенное. Бог же и Отец Господа нашего Иисуса Христа да даст нам силою «утвердиться Духом Его во внутреннем че­ловеке» (Еф. 3, 16). Аминь.

Заступление и покров Пресвятой Богородицы

К Пресвятой Владычице Богородице празд­неством нынешним призываемые, ум и сердце возведем и Ей усердно помолимся, скорой на­шей Помощнице и Заступнице. Ведома вам, да и кому не ведома Ее поспешность на умоление, кто бы с теплою верою ни обращался к Ней? Ведая же сие верно, и притекаете к ско­рому Ее предстательству и покрову. Нелиш­ним, однако ж, считаю, в оживление веры и упования и сердца вашего быстрейшего уст­ремления ко Владычице Богородице, привести вам на память несколько опытов Ее заступле­ния, чтоб в заключение сказать вам, какая бы нужда ни теснила кого, притекай, ничтоже сумняся, и получишь просимое. Начнем с нужд Духовных.

Владычица Богородица обращает грешни­ков и помогает им одолеть свои греховные привычки. Припомните обращение преподоб­ной Марии Египетской. Невидимая сила не пускала ее поклониться ко Гробу Господню и Животворящему Кресту Его, несколько раз отревая ее от входа в церковь. Опомнившись и сознавши, что, верно, это за грехи ее не дается ей вход в церковь, преподобная Мария падает ниц пред бывшею тут на стене святою иконою Пречистой Владычицы Богородицы, умоляя Ее дать ей узреть животворящее древо Креста Господня и поклониться ему и обещаясь от­стать от обычного греха своего и не сквернить­ся им более. Владычица Богородица тотчас услышала сию молитву, отвратив невидимое возбранение и сердце кающейся исполнив бла­гонадежным дерзновением. После сего входит Мария в храм, поклоняется животворящему Кресту и Гробу Господню и, возвратясь, снова падает пред святою иконою Богородицы в чув­ствах благодарения и слышит глас: «Если пе­рейдешь Иордан, обретешь добрый покой». Это то же, что: в пустынях заиорданских спа­сение твое. Последовало затем удаление в пу­стыню, постнические труды, борение со страстьми, очищение, высота богообщения. Вот пресветлый путь покаяния, устроенный мате­ринским попечением Владычицы о погибавшей во грехах. Так, у кого загрубело сердце от гре­ха — притеки ко Владычице, и Она умягчит его и расположит к покаянию.

А вот и другой случай. Знаете икону Пре­святой Богородицы, что называется «Нечаян­ная Радость»? Она показывает, как Пресвятая Богородица помогла одному грешнику одолеть страсть, им обладавшую. Хотя грешник был человек сей, но имел добрый обычай всякий день со слезами поклоняться Владычице пред святою иконою Ее во храме, мимо коего надле­жало ходить ему. В одно утро заходит по обычаю грешник сей и поклоняется. Но, восклонив главу, видит, что у Предвечного Мла­денца на иконе Пресвятой Богородицы рубаш­ка изодрана и раны на руках и ногах и между ребр источают кровь. В испуге грешник вос­кликнул: «Владычице Богородице, кто это сде­лал?» — «Ты и подобные тебе грешники»,— отвечала Владычица от иконы. Это слово так поразило его, что он совершенно отрезвился и с тех пор не поддавался уже обычной своей страсти. Так, не можешь одолеть страсть, хоть и хотел бы,— притеки к Владычице, и Она знает, как устроить, чтобы осенила тебя рев­ность к побеждению страсти и привлекла бла­годатную помощь на сие.

Это опыты обращения грешников вразум­лением Пресвятой Богородицы; а есть опыт и того, как она возводит к совершенству ревну­ющих о спасении. Так, одного ревнителя благо­честия руководила Она в подвигах спасения, как руководит иногда духовный отец его. В цер­ковь Божию приходя, становился он обычно пред иконою Владычицы Богородицы и мо­лился. Но Владычица так действовала на него, что, если он ни в чем не согрешил — ни словом, ни делом, ни помышлением, Она являла ему лик Свой на иконе светлым и приветливым, а если он в чем-либо согрешал, то являла лик Свой мрачным, строго зрящим и отвращаю­щимся. В первом случае он радовался и благо­дарил Господа и Пречистую Матерь Его, а во втором тщательно начинал пересматривать все дела свои и слова, все мысли и чувства и, на­шедши неисправное, каялся и со слезами умо­лял о прощении до тех пор, как лик Пресвятой Богородицы являлся ему опять благостным. Так, по указанию лика Пресвятой Богороди­цы, всякую свою ошибку и неисправность ис­правлял он и при таком руководстве явился, наконец, мужем, во всем совершенным. Так, имеешь нужду в руководстве,— притеки ко Владычице, Она укажет или внушит, как и на что обратить внимание, труды и силы.

Вот и еще случай, как Она воодушевила на труды и подвиги одного начинающего ослабе­вать в них. Это был хороший подвижник, но подумалось ему, что можно иногда и послабить себе; можно, например, в церкви Божией поле­ниться стоять благоговейно, и молиться не так прилежно, и мыслям дать свободу. Желая вра­зумить его, Пресвятая Богородица удостоила его такого видения. В храме, на всенощном бдении в Богородичный праздник, открылись умные очи его, и он увидел Владычицу Бого­родицу, ходящею между присутствующими в храме. Ходя же, Она иного проходила так, от иного отвращалась, пред иным качала головою Своею, а иным раздавала монетки: кому золо­тую, кому серебряную, и — то большую, то маленькую, то среднюю. Подошла Она и к ви­девшему видение сие и дала ему медную ма­ленькую монету. Он возымел дерзновение сми­ренно спросить: «Что значит сие, Владычи­це?» И Она милостиво ответила ему: «По труду и награда; что посеял, то и пожнешь». С тех пор муж сей, как свечка, горел в храме, бодренно стоя, усердно молясь и мысли нерассеян­но горе устремляя, а затем и вне храма, во всех Других делах и подвигах, горячее усердие и тщание являя; преуспев же таким образом во всех добродетелях, в иную жизнь отошел он получить обетованную совершенным награду. Итак, слабеет ревность твоя,— притеки ко Вла­дычице, и Она воодушевит тебя.

Так добродетелям учила Богородица; а то и от ересей предохраняла простых от заблужде­ний ума, тех, кои трудились много над позна­нием Божественных истин. Одному старцу, любившему читать священные книги, еретик несторианин дал книгу известного святого отца, в коей к концу нарочно приложены были тет­ради с их еретическим учением,— в той мыс­ли, что старец по простоте, не разобравши, прочтет и это писание еретическое. И в самом деле старец соблазнился бы, но не допустила его до того Пресвятая Богородица. Однажды, сидя в келлии своей, увидел он идущую Вла­дычицу и с детскою простотою стал умолять Ее посетить его келлию. Пресвятая Богороди­ца отвечала ему: «Нельзя мне пойти к тебе. Ты держишь врага моего в келлии своей»,— и стала невидима. Испугался старец и начал все рыть и перебирать в келлии своей, чтобы най­ти, что это за враг Богородицы; наконец, по чьему-то указанию, нашел, что враг этот — писание еретическое несторианское в данной ему книге, ибо несториане не чтут Пресвятой Богородицы. Старец вырвал листы и сжег, а потом сподобился посещения Владычицы.

А то другой был муж ученый, любивший углубляться в Божественное Писание, много читавший и писавший. К нему такая была ми­лость, что всякий раз, как начинало образовы­ваться у него какое-либо убеждение, противное святой истине, он слышал от иконы Пресвятой Богородицы ясное предостережение, снова пе­ресматривал свои мысли и исправлял неправое. Так, свои ли мысли, или сторонние речи сму­щают истину твоей веры,— притеки ко Вла­дычице, и Она отвратит соблазн.

Видите теперь, как на все духовные нужды наши всегда готова нам скорая помощь от Пресвятой Владычицы Богородицы. Она и от заблуждения отвратит, и к покаянию возбу­дит, и в добре наставит, и к подвигам ревность оживит. И в телесных нуждах Она всегда помогала искренно обращающимся к Ней, и избавляла от всех бед, от болезни нечаянной, от злобы людской, от пожара, разбоя, беднос­ти, разорения, яда и прочих несчастий.

Сколько тому примеров! Я же привел вам примеры особенной помощи Ее в духовных только нуждах потому, что по ним можете судить и о телесных, и особенно потому, что Духовная сторона наша большего требует попе­чения и полнейшего указания вразумительных руководств.

Приложу теперь: вот как бывало. Смотри­те же, откуда и как приходила помощь, туда и обращайтесь и сими примерами благонадежие свое и молитву свою оживляйте. Не то я хочу сказать, чтобы и вы себе таких же благоснисхождений ожидали, а хочу только освежить бодренное ваше к Пресвятой Богородице об­ращение и теплое к Ней прибегание. Духовная помощь не всегда видимо подается. Чаще она совершается внутри, посредством изменения мыслей и чувств. А кто ее производит и как одно состояние духа отходит и другое прихо­дит, мы часто и отчета себе дать не можем. Состоим постоянно под небесным влиянием Ангелов, святых и особенно Пресвятой Бого­родицы, Которая только и делает, что весь мир обтекает, нуждающихся высматривает и обра­щающимся к Ней помогает. Часто и не знаем, отчего какое-либо счастие, а оно вот отчего. Приходит Богородица и благостыню всюду вокруг Себя распространяет. Зная сие, и взы­вайте почасту в сердце: «Владычице, помози на ны милосердовавши! « Приходя, Она услы­шит и поможет.

А лучше еще так располагаться сердцем, как учат приведенные примеры. Не жди, пока невидимая сила воспрепятствует тебе войти в храм для вразумления тебя, и Владычица, по молитве твоей покаянной, отвратит сие прещение, а сам, наперед зная такой случай, поза­боться изгнать из сердца своего то, за что можно не пустить тебя в церковь. Не жди, пока на образе покажет тебе Пресвятая Вла­дычица Младенца-Спасителя в изорванной рубашке и в ранах, источающих кровь, чтоб возбудить тебя к покаянию, а сам собою, зная, какую боль и скорбь грехи наши причиняют Господу и Спасителю нашему, положи в сердце своем лучше умереть, нежели самовластно и сознательно вдаваться в какие-либо грехи. Не жди, пока изменением лица Своего покажет тебе Богородица худобу твоего нравственного состояния, а сам постоянно внимай себе и ни­каких дурных мыслей и чувств не допускай. Не жди, пока в видении увидишь, как Пресвя­тая Богородица в храме, обходя всех, другим будет раздавать монетки, а мимо тебя так пройдет, или головой о тебе покачает, или отвратит от тебя лице Свое, чтоб пробудить тебя от нерадения, а, зная сие, сам себя вооду­шеви ревностию к благоговейному и внима­тельному стоянию на церковных службах, не Давая поблажки ни телу, ни мыслям. Не жди, чтоб особенным явлением предостерегаем был ты от заблуждений, а сам, зная пробный ка­мень истины, по его указанию, от богопротивных мыслей и учении еретических ум остерегай и слух отвращай; ни книг злых, ни речей не принимая, паче же сердце свое таким в вере и святости соблюдая, чтоб Пресвятая Богороди­ца, проходя, не миновала его, а удостоила Сво­его милостивого посещения, свидетельствуя то внезапною сладостию сердца, миром и покоем. Так и во всех других случаях.

Благодарение Господу, что имеем опытное удостоверение в готовой нам небесной помощи. За тем так Господь делал и делает, чтобы не падал в отчаяние грешник, зная, что, пока смерть не придет, все еще есть надежда на покаяние и исправление. Но не лучше ли нам так себя повести, чтобы не утруждать собою неба, а радость и веселие доставлять Ангелам и святым, паче же Пресвятой Богородице, многоболезнующей Попечительнице о всем христианском роде.

Если кому прежде не приходило сие на мысль, теперь пусть положит — в ознаменова­ние праздника в честь Богородицы, Которая, ныне особенно щедродательствуя, смотрит и Сама, как и что христиане приносят Ей в дар и как к Ней располагаются. Позаботьтесь же не оскорбить взор Ее и не отвратить милости­вого посещения Ее. Аминь.