ПЕРЕЙТИ на главную страницу творений свт. Иннокентия

* Смерть. Что называется смертью?
* Состояние от смерти до всеобщего Суда
* О конце мира
* Воскресение мертвых.

Смерть. Что называется смертью?

Смерть. Каждому человеку при вступлении в таинственную будущность предстоит с самого начала смерть,- явление самое ужасное и вместе необходимое. Разум, при всех своих сообра­жениях, не хочет разгадать этого явления: он при взгляде на смерть, сколько ни старается показать себя бесстрашным, все однако ж страшится ее и имеет нужду в утешении. Итак, по­дойдем ближе к этому явлению; рассмотрим смерть в ее нача­ле, образе и следствиях; разрешим, откуда смерть и для чего, что она и что за нею?

Что называется смертью? Обыкновенно называют смертью то, когда прекращается жизнь тела и разрешается душа от тела, хотя образ человека и остается. Но это определение мало об­нимает самую вещь: оно не выражает сущности смерти, а только изображает видимую ее сторону. Для нас, для чувств наших смерть действительно есть то, чем она представлена здесь; но в самом деле в ней должно быть что-то большее.

Как Св. Писание определяет смерть? Оно называет ее пере­ходом из сего мира в другой (Екк. 12, 7), отшествием (2 Тим. 4, 6): «влечет меня то и другое: имею желание разрешиться» (Фил. 1, 23). Заметим мимоходом слово разрешитися, в нем понятие весьма глубокое. Из него видно, что дух наш, живя в теле, находится в узах. И действительно, та внешняя оболочка, которая ближе всего прикасается к духу и чрез которую дух чувствует, видит и дей­ствует, имеет вид темничной решетки: нервы везде в человеке перепутаны и сплетены наподобие сетей узилищных. Таким образом и внешняя сторона человека показывает, что дух его свя­зан, заключен. Потому-то в некоторых нервных болезнях, когда некоторые кольца этой сети прорываются, душа человека обна­руживает особенную свободу и являет необыкновенную силу, фи­зическую и нравственную; напр, у некоторых больных таким об­разом открывается такая физическая сила, что они рвут железные путы, между тем как прежде у них было весьма мало силы.

Еще Писание называет смерть окончанием жительства и отложением тела, или лучше с подлинника: отложением ски­нии, — шатра ( 2 Петр. 1, 14). И многие Другие названия дает ей Писание; напр. Ап. Павел называет ее возвращением с чужой земли, ибо он говорит, что мы доколе в теле, дотоле удаляемся от Господа. (2 Кор. 5, 6). Есть также замечательное название смерти у Исайи в молитве царя Езекии (38, 12): здесь Езекия уподобляет смерть женщине, пришедшей отрезать вытканное полотно, — сравнение глубокое! Действительно, в человеке ду­ша и тело подобны ткани. Как ткань сперва основывается, по­том ткется, наконец отрезывается и входит в употребление: так и младенец — сперва только чувствует, потом сознает, да­лее развивает свою душу, наконец усекается и за гробом дела­ется тем, чем он должен быть. Вот изображение смерти в Пи­сании! Явно, что во всех сих образах представлено только от­ношение смерти к будущей жизни и внешний вид ее, а мысли о том, в чем состоит смерть, что составляет существо ее, здесь нет: Писание оставило это в тайне.

Для чего оно не осветило этого вопроса? Конечно, для Бога это возможно было бы сделать, но это было бы вредно для людей.

Если бы Писание, прояснив нравственную сторону будущей жизни, прояснило и физическую, о которой оно молчит, то ка­кой бы отсюда произошел вред? Во-первых, смешались бы два мира, видимый и невидимый, а от этого упала бы вся житей­ская деятельность: все оставили бы свои звания и занятия, и характер настоящей жизни вовсе изменился бы. Во-вторых, деятельность нравственная была бы не так свободна: что тогда была бы за свобода в делании добра или избежании зла, когда бы каждый, так сказать, чувственными глазами видел ад? То­гда бы всякий поневоле страшился ада и избегал зла. В-третьих, еще и тот мог бы быть вред отсюда, что у некоторых родились бы покушения скорее перейти в другой мир. Сей мир исполнен бедствий; но неизвестность за гробом заставляет пе­реносить эти бедствия. Но если бы поднята была завеса, за­крывающая другой мир, загробный, безбедственный, то мно­гие бедняки бросились бы туда вдруг. По сим-то и другим при­чинам Писание не открыло мрачной завесы будущего мира и не объяснило нам тайны смерти.

Откуда смерть? Писание производит ее от греха (Быт. 3, 19, Рим. 8). Другого источника и нельзя назначить ей, не отка­завшись от многих непреложных истин; напр. от той, что Бог, творец всего, не может быть творцом тления и смерти, или от той, что безгрешный человек не мог подлежать тлению и от многих других. Каким же образом грех производит смерть? Писание не говорит об этом, потому что оно нигде не пуска­ется в метафизические исследования; ум наш тоже не может объяснить себе, как это бывает. И неудивительно: ибо для это­го надобно знать первобытное состояние человека, а без этого нельзя прямо судить о сем, потому что не с чем сравнить на­стоящее наше тело. Испортите цвет какой-нибудь вещи и по­том судите о ней: можете ли угадать, какого она была цвета, не знав ее прежде? Впрочем, мы прежде несколько прояснили это дело, когда говорили о состоянии падения. Теперь посмот­рим, по каким причинам допущена смерть.

Смерть допущена по законам необходимым и для целей высоких, и притом допущена в размерах больших, — во всех царствах природы, не в животных только, а и в растениях, сло­вом — по всей земле; это судьба общая человеку с миром, след. и причина ее должна быть очень велика. Могло ли быть тело по натуре бессмертно? На этот вопрос довольно сказано, когда было говорено о первобытном состоянии человека. Да и в са­мом деле, что препятствовало телу человека быть бессмерт­ным? Физический состав его? Но мир физический имеет такой же состав, и не смотря на то, сколько веков существует он. Ес­ли же бессмертие есть в больших размерах, то почему не до­пустить его и в малом, почему не приписать и телу нашему не­разрушимости, бессмертия? Основы происхождения смерти мы не видим во всей ясности, но отчасти все же можем видеть ее.

Что по опыту представляется началом смерти? Действие на тело стихий и внешних сил натуры. Солнечный свет неразру­шим потому, что сам на все действует, а на него не действует ничто, сам он не подвергается ничьему действию. И потому главною причиною разрушения тел человеческих должно по­ложить зависимость их от всех стихий. Смотрите, как стихии враждебны телу в своих действиях и как должна быть гибельна для тела вражда сия! Вода хочет разрешить тело, — обратить его в состояние жидкое, об огне и говорить нечего, что он хо­чет все съесть, пожрать, воздух имеет также свойство разъединять все и разрешать, земля хочет все обратить в себя, — окаменить. При таком действии стихий на тело человеческое должен быть беден человек! Он только может отражаться от них двумя способами: дыхаинем, которым он отражает удуш­ливую силу стихий и которое есть не что иное, как беспрестан­ное горение жизненного огня, и питанием, чрез которое сему внутреннему горению доставляется сила и вещество. Без сего человек крайне скоро прекратил бы свою жизнь: остановите дыхание, — и увидите, как скоро прекратится жизнь ваша!

Но не можно ли вывесть тело из-под влияния стихий? Не­возможности нет: в первобытном состоянии так и было, и в будущем тоже так будет. Тогда тело освободится от противно­го влияния стихий, ибо система нынешнего питания тогда уп­разднится. От того-то тогдашние тела будут бессмертны. Ос­вободите теперь мысленно какого-либо человека от необходи­мости дыхания и питания, и он будет жить весьма долго. Итак, из этого видно, что главной причиной смерти есть действие на тело стихий и вообще сил природы. От того-то настоящая жизнь и называется борьбою. Тело борется со стихиями, помня свое прежнее владычество над ними и имея еще некоторый ос­таток прежней мощи: оно противится преобладанию их, пере­рабатывая в себе все, что получает отвне, но скоро мощь сия истощается от чрезмерного увеличения преобладания стихий, и они, вполне овладевши телом, разрешают его на части, и таким образом умервщляют. Вот как приходит смерть! Здесь же вид­на причина и того, почему смерть допущена. После явления гpexa, вещи стали выше человека и владычество их особенно простерлось на тело, Человек чрез это и пришел во вражду с миром, отнявшим у него владычество его. Для блага его оста­валось скорее кончить вражду сию и дать власть тому, над чем стихии  не  возымели  владычества.   Посему-то  и  допущена смерть как дань, которую человек дает миру за свободу души своей, которая сама не подлежит игу сего рабства, но, будучи в союзе стелом, не может не нести его. Следовательно, с этой стороны смерть — благодеяние Божие. И потому в словах Мои­сея: и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно (Быт. 3, 22) заключается глу­бокая мысль: это самое отеческое опасение со стороны Бога! Бог как бы так говорит здесь; «Адам согрешил и умрет, пусть же идет дело натурально, — пусть он умирает, смерть еще не уничтожает возможности восстановления, при смерти еще есть средства спасти его. Но если при грехе он будет иметь бессмертие, то это уже беда неотвратимая: тогда невозможно будет подать ему руку помощи, ибо невозможно будет привести его в другое состояние, которое необходимо для облегчения его уча­сти». Вот чего опасался и почему запретил Бог Адаму — греш­нику — вкушение от древа жизни!

Что смерть неестественна человеку, это видно из того, что при ней жизнь человека получает удивительно противоречащее знаменование, наполнена бесчисленных противоречий и кажется чем-то странным: напр, земная жизнь дана для приготовления к веч­ности, но смотрите, какое тут противоречие! Более третьей части людей умирает до 5-ти лет: где тут сообразность с целию, для ко­торой дается жизнь? Правда, это противоречие может быть не­важно, когда представим, что настоящая жизнь состоит в тесней­шей связи с тем протяжением будущей жизни, которое будет про­должаться до последнего Суда и вообще восстановления, в этом отношении оно не важно, умирающие так скоро, значит, состоят под особенным распоряжением Божиим, и для развития их назна­чается другая часть жизни приготовительной, часть загробная. Но такое противоречие важно в другом отношении, именно тогда, когда умирают люди, которые, развив здесь жизнь свою, более принесли бы пользы себе и другим, нежели там. Причину этого увидим ниже, когда будем говорить о состоянии душ по смерти. — Итак, повторим еще, что смерть благодетельна: она есть преграда против зла нравственного: без нее человек грешил бы до того, что мог бы затвердеть во грехе.

Но все ли люди умирают? Все. Енох и Илия не умерли: но только и есть примеров противных. Притом, об них мы не можем сказать решительно, чтобы они изъяты были из этого всеобщего закона. Об Енохе говорит Бытописатель там неопределенно: потому что Бог взял его (Быт 5, 24). Посему-то мы и не можем сказать, что с ним случилось. Об Илии тоже говорится, что явилась какая-то огненная колесница и унесла его: может быть, это явилась ему смерть среди огня. Вообще, эти приметы не ясны, и мы прямо можем сказать, что все подлежит смерти: исключаются из сего за­кона только те, которых застанет в живых второе пришествие Христово, но и они изменятся наподобие смерти: не все мы умрем, но все изменимся, говорит Апостол Павел.

Смерть, как следствие греха, страшна, и память об ней в Писании называется горькою. Но для истинного христианина смерть не только не страшна, а даже должна быть утешитель­на. Она страшна для христиан-миролюбцев, живущих телесною только стороною: ибо тело действительно разрушится и истлеет. Но для христианина, который жизнь эту почитает странствованием, который живет здесь, как на чужбине, весьма утешительно умереть, ибо он уверен, что по смерти будет жить с Христом, с ангелами и святыми. И то, что говорят некоторые святые, что они желали бы умереть, напр. Симеон говорит: ныне отпущаеши раба твоего…это не похоже на поддельные слова земных героев, — это говорят они от сердца. Ибо взгляд их на смерть требует от них этого. Впрочем, и для языческой или же философской веры смерть может представляться не так ужасною, как кажется некоторым. Ужас ее может уменьшится при взгляде на жизнь настоящую. Жизнь эта имеет некоторые приятности: это следы любви отеческой со стороны Бога, ко­торый оставил нечто несчастным детям, дабы они не пришли в совершенное малодушие, дабы помнили первое свое состояние и, помня, исправлялись. Но худых сторон жизнь эта имеет го­раздо более. Сколько в жизни зол физических, сколько разных бедствий, нужд, горя! Посмотрите на лица людей, когда бывае­те в больших собраниях: что вы увидите на них, — какое от­кроете во всех господствующее чувство? Недовольство, скорбь. Ниспуститесь сколько-нибудь в круг людей низших: что тут? Нищета, голод, холод и проч. Посмотрите во все сто­роны: что здесь? Везде болезни, везде неудачи, огорчения! Что, если бы еще при этом человеку дать бессмертие? Это было бы то же, что обратить больницы в постоянное жилище. И как бессмертие это было тягостно, если бы тело наше при этом бы­ло такое же, как теперь! Возьмите старика с изможденным те­лом и заставьте его жить еще сто лет: он сам пожелает смерти. И те, у которых чувство истинной жизни еще не развито, часто бывают недовольны настоящей жизнью, Что ж сказать о тех, у которых оно развито? Для них тело не может не представлять­ся темницею, да и в сомом деле, как маловажна жизнь эта, как она не натуральна человеку! Она зависит от куска хлеба: нату­ральна ли такая зависимость? И может ли дух дорожить такою ничтожною жизнью? Но это отношение жизни вообще к чело­веческому духу. Коснемся частнее его способностей: удовле­творяет ли им эта жизнь? Напр, что она для ума? Ему она представляет самую сферу деятельности. Если бы человек ос­тался в этом мире на 100 лет, то ум его не нашел бы здесь вполне сродной себе пищи. И при краткой жизни умы многих наскучают землею и любят заниматься мирами дальними, не­бесными, вообще же, чем более развивается дух наш, тем более чувствует нужду в небесной отчизне. Более долгая жизнь доста­вила бы еще большее мучение, и теперь воля, мало еще усовершившаяся, страдает при взгляде на неправды человеческие. Представьте же человека, пожившего долгое время и усовершившего свою волю до возможной степени: какое тогда было бы мучение для его совести взирать вечно на господствующие между людьми неправды, на их беззакония!.. При таком поло­жении дел человеческих кто не согласится, что смерть лучше земного бессмертия, что умереть утешительнее для человека, нежели жить? Таким образом, взгляд на бедствия- жизни уменьшает ужас смерти. С другой стороны, уверенность в лучшей будущей жизни со стороны того, кто живет хотя не­сколько законно, кто имеет хотя малую надежду на блаженст­во, заставляет желать смерти как перемены на лучшее. Страш­но только лечь в землю! Но и сей страх не существует для духа человеческого, ибо будет ложиться в землю тело, да и то может быть, неистинное тело. Может быть, это духовный подлог… Но не есть ли это только оболочка тела, подобная той, в кото­рой находится и которую оставляет тело младенца, выходя из утробы матерней? …Не эта ли оболочка, не принадлежащая те­лу славы, погребается и разрешается на части?…

Итак, страх смерти можно победить, хотя, говоря вообще, страх этот в большей части людей есть. Что же можно проти­вопоставить этому страху, — чем он может быть побежден? Главное и самое сильное оружие против него — это уверен­ность, или же живое чувство бессмертия: сознайте вполне, что вы бессмертны, — и страх смерти исчезнет. Но чем пробудить сознание своего бессмертия? Сознанием своей духовности. Чем возбудить сознание своей духовности? Отдалением себя от все­го, что не-я, — отделением духа от тела, — начатием жизни мыс­ленной, вместо плотской. Мы обыкновенно думаем, что рука есть человек, нога — человек, у нас в этом случае есть подлог мыслей, от этого дух не знает себя и своего бессмертия. Но ос­тавьте дух самому себе, — и он тотчас сознает себя бессмертным. Чувство бессмертия есть общее оружие против страха смерти, но есть еще оружия более частные. Наполните ум представлениями истинными, нетленными, волю — желаниями чистыми, святыми, поставьте в сердце, подобно Давиду, закон Божий, словом, напитайте душу предметами бессмертными, вечными, — и чувство бессмертия будет в ней непоколебимо, а вместе с ним и страх смерти исчезнет. Оттого единственно дух приходит в забвение себя, оттого мысль о бессмертии теперь ускользает от него, что он наполнен вещами тленными, свыкся с смертью. Но особенно чувство бессмертия пробуждается при мысли о Боге и о том, что человек — образ Его. Сказавши с размышлением: жив Бог, уже нельзя не сказать: жива душа моя! Итак, уверенность в бессмертии есть единственный оплот про­тив страха смерти. Но многие имеют ее только на словах, в памяти и воображении, а отнюдь не в сердце, от того-то они с величайшею робостью и приступают ко гробу.

Но, может быть, взгляд на смерть действительно родит со­мнения? Во избежание этого всего лучше смотреть прямо в ли­цо смерти. Итак, что представляет смерть, когда смотрим на нее? Мы видим, что чрез смерть прекращается действие жиз­ненных органов, душа отделяется от тела и делается невиди­мою, тело несколько времени существует, потом разрешается, тлеет и исчезает. Вот что видит в смерти чувственный глаз. Рассудок логический, как везде, так и здесь, является с своими диалектическими кознями, и умозаключает так: «Души по смерти мы не видим, следовательно ее нет, ибо если бы она была, то дала бы себя ощутить». Вот силлогизм! Правилен ли он по законам логики? Очевидно, нет! Из невидимости вещи нельзя заключать к небытию ее: в воздухе простым глазом мы не видим ничего, но вооруженным видим, а если бы вооружить его лучше, то увидели бы еще больше. Если же мы не видим материального, то тем более не можем видеть духовное, душу. Что душа не дает ощущать себя, из этого тоже не следует, что­бы ее не было. Может быть, она не хочет давать ощущать себя, а может быть, и не может, так как лишилась тех орудий, кото­рыми могла бы на нас действовать, но есть в ней другие сторо­ны ее деятельности, которые, без сомнения, в ней остались. Строго судя, из того, что тело разрушается, а душа делается невидимой, следует только то: вероятно, души нет. Но против этой вероятности мы имеем бесчисленное множество свидетельств и до­казательств. Рассудку, который утверждает, что душа может уме­реть, стоит только показать состав ее, — сказать, что она состоит из мыслей и желаний, и потом потребовать у нее объяснения, как может разрушиться мысль или желание: тогда он тотчас сознает нелепость своего утверждения, свое заблуждение. Отсюда-то упорные невежды всегда, когда говорят о смерти души, отделы­ваются метафорами: душа засыпает, душа потухает и проч. Но это значит разрубить узел, а не развязать. Самый лучший способ действования против них состоит в том, чтобы требовать у них не метафорического, а прямого объяснения того, как душа потухает, засыпает, как мысль или желание разрушается. Это скоро заста­вит их умолкнуть.

Душа по смерти не дает ощутить себя, следовательно, за­ключает рассудок, ее нет. Но крепка ли основа такого заклю­чения? Она сильна разве только для поверхностных и чувст­венных зрителей, т.е. для тех, которые верят только в свои пять чувств и ими только водятся. Но есть ли в самом деле такие люди? Едва ли! Всякий непременно должен верить чему-то высшему и большему пяти чувств: ибо иногда обнаруживаются такие вещи, которые не подлежали сим чувствам, да и не могут подлежать им. Напр, глазу не подлежали некоторые вещи до изобретения увеличительного стекла, и об них судили как о не­видимых, но теперь мы видим их. Да и вообще была бы край­няя самонадеянность сказать, что в глазе моем или другого на­ходятся и представляются все предметы зримые. Впрочем, не только этими рассуждениями устраняется темная сторона смерти, сколько сравнениями ее с плотским рождением. Если бы младенец в утробе матери получил смысл и начал рассуж­дать подобно нам, то свое рождение он почитал бы смертию. В утробе он соединен физическим образом с телом матери и жи­вет ее жизнью, при рождении его эта связь, эти жизненные ка­налы разрываются, точно так, как у умирающего человека прекращается дыхание и питание, которыми он жил. Следова­тельно, рождаться и умирать все равно: в том и в другом слу­чае сущность дела — в перемене среды жизни. Но для рождаю­щегося — мир служит тем же, чем было для него лоно матернее, почему же не предположить, что и для умирающего другой мир будет тем же, чем был сей? Вообще, кто знает отношение младенца к матери, тому понятно, что может происходить с нами в смерти. Мы не знаем, что будет с нами за гробом, но если бы младенец начал понимать пред рождением, то так же при рождении своем он не мог бы знать, что с ним будет. Он не понимал бы настоящей жизни, хотя все орудия, нужные к ней, как-то: легкие для дыхания, пищеварительные каналы для пи­тания у него есть. Ему трудно было бы представить настоящую жизнь, которой он еще не видит, и потому при рождении ему легко бы пришла мысль, что «меня уже не будет, я умру». Но с рождающимся имеет совершенное сходство умирающий. И для него мир есть утроба, с тем только различием, что эта утроба большая, и что с утробою матери связи младенца грубые, а он с миром соединен тонее, духовнее, — только постоянным дыха­нием и повременным питанием. Смерть прекращает эти спосо­бы жизни, подобно тому, как рождение разрывает оболочку младенца и прекращает способы его утробной жизни. Но дух его находит новый способ жизни и новый образ питания внешнего, не так грубого, как в утробе матери: можно ду­мать, что и по смерти тоже бывает с духом человеческим. Ибо, хотя некогда, может быть, мир будет питаться челове­ком так, как теперь человек питается им, но это будет под конец всего, а до того времени, вероятно, человек все будет зависеть от мира, и потому по смерти дух его вступает в со­юз с миром же, только, без сомнения, в союз высший, духовнейший. Мысль эта библейская. В 3-й кн. Ездры (4, 40-42) Ангел говорит: «Как у вас в мире прежде девяти месяцев жена не может рождать, а по девяти месяцев не может ни одного дня удержать плод в себе: так и ад не будет держать в себе, когда исполнятся для него дни рождения». Значит, и за гробом есть период развития, и человек таким образом должен пройти три таких периода, — должен три раза ро­диться. И третья великая перемена наша — всеобщее Воскре­сение есть также рождение, и можно сказать, что для боль­шинства умерших так же непонятно это третье рождение Воскресение, как для нас непонятно второе — смерть. Святые только, вероятно, понимают это третье рождение так же, как было понятно для них второе: ибо, вероятно, они отчас­ти уже испытывают это рождение, т.е. Воскресение тела.

Доселе мы касались темной стороны смерти, могущей рож­дать сомнения, говорили о причинах и о цели смерти. — реша­ли, почему она и для чего. Прибавим к этому еще нечто, могу­щее служить апологиею для Промысла, на который люди ма­лодушные иногда ропщут, видя это ужасное явление в мире че­ловеческом.

Итак 1) обращая внимание на настоящее тело, можно ли по­желать ему бессмертия? Кто бы ни рассуждал о теле, всякий при­знает его тягостным для души, и скажет: лучше было бы, если бы тела не было. Чем долее оно продолжает жить, тем тягостнее ста­новится. Если же таково тело наше, то нельзя пенять на Промысл за то, что он не дал ему бессмертия: мы сами признали бы его не­достойным бессмертия, осудили бы на смерть.

2)  Нам желательно променять настоящее худое тело на лучшее, получить орган более стройный. Промысл и сделал это: нам обещано тело славное, несравненно лучшее и совер­шеннейшее нынешнего.

3) Желательно еще нам, чтобы перемена эта произведена была безболезненно. Но возможно ли это? Присмотревшись хорошенько, видим, что перемена эта не может произойти без неудовольствия, без болезни. Почему так? Потому во-первых, что смерть есть следствие греха: что ж было бы, если бы это следствие не было соединено с болезнями? Тогда человек ни­мало не страшился бы греха и продолжал бы грешить безбо­лезненно. Это первая причина — нравственная. Есть и причина физическая. Она состоит в том, что здесь одна половина бытия человеческого должна отделиться от другой, чтобы можно бы­ло переменить ее, так сказать — перечистить, а такое раздвое­ние нашего существа без неприятного чувства быть не может. Ибо одна только полнота для нас приятна, а всякий ущерб, как бы мал он ни был, причиняет нам неудовольствие. Но промысл сделал, что и раздвоение нашего существа не слишком тягост­но для нас. Смерть праведников тиха, она по справедливости для них есть успение, и только смерть грешников люта. Смерть по натуре своей не трудна, мы сами делаем ее трудною. Но требовать у Промысла и этого, т.е. того, чтобы он, несмотря на наши грехи, сделал для нас смерть легкою, было бы безумием и преступлением. Сверх сего, если посмотреть на это ближе, то можно еще спросить: смерть ли собственно мучительна или предшествующая ей болезнь? Есть причины, заставляющие ду­мать, что самая смерть соединена с чувством приятным. Во всяком случае, когда смерти предшествует болезнь, она, как конец болезни, есть перемена приятная. Здесь сказать должно то же, что сказал Спаситель о первом рождении: Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир. Впрочем, скорбь смертная, как бы вели­ка она ни была, не должна устрашать нас. Что говорит о людях рождающихся с необыкновенною трудностию и болезнями? За­мечают, что это бывают люди необыкновенные, с большими способностями, с особенной судьбой. Может быть, эта парал­лель и сюда идет…Вот апология для Промысла. Она состоит в том, что мы сами осудили тело свое на смерть, и потому не можем желать бессмертия, что нам обещано в вознаграждение тело славное, такое, которого ум обыкновенный и представить не может и от которого поэтому неверующие отказываются, что переворот этот глубок и велик, ибо здесь идет дело о ко­ренном перевороте всего мира, неба и земли, и потому перево­рот этот не может совершаться без особенной болезни. Наблю­датели над умершим телом человеческим (наблюдения эти не­давно начались и продолжаются) заметили видимый процесс перечищения его. Весь процесс этот — не что иное, как горение, от того некоторые мертвые тела светоносны: это явный намек на будущее светлое тело. Главные эпохи этого процесса, замет­ные для глаз наших, четыре следующие: 1) эпоха, с которою производится расплавление тела, и оно получает вид мысловатый, 2) эпоха, в которую оно получает вид более светлый, фос­форный, 3) эпоха, в которую тела людей, равно как и животных, бывают, причем на короткое время, так неприступны, что малей­шее прикосновение к ним производит болезнь: это состояние умершего тела заметили еще древние и назвали драконовым, в 4-ю эпоху тело обращается в персть, неразрешаемую никакою химиею. Эти четыре эпохи, примеченные наблюдателями, суть явле­ния, указывающие на тление тела как на перечищение его, на приближение к будущему просветлению. Это о теле.

Частный суд по смерти. Что же бывает с душою за гробом? Наша церковь учит, что с душою, тотчас по разлучении ее от тела, происходит частный суд, и в подтверждение своего учения указывает на одно место нового завета (Евр. 9, 37): лежит человеку едино умрети, потом же суд — и на одно из Ветхого За­вета (Еккл. 12,7): и дух возвратится к Богу, иже даде его. Места эти не совсем решительны: их можно относить и к последнему будущему Суду, оттого некоторые и отвергали частный суд. Но наша церковь принимает его, и самое дело, кажется, требу­ет этого. Частный суд можно и должно допустить на том осно­вании, что, по явлении в другой мир, совесть каждому необхо­димо должна произвести свой решительный приговор, должна сказать, каков он. Вместе с сим могут быть и явления душе ангелов или самого Иисуса Христа, а потому душа может слы­шать свой приговор и отвне. Церковь наша не указывает, кто производит этот суд и произносит этот приговор, но можно наверное полагать, что это делает или Ангел какой-либо, или сам Иисус Христос. Все это очень возможно. На рубеже другого мира должно пробудиться в душе решительное сознание, и она должна решительно осудить себя. Явления духов для нее там уже не так чудесны, как здесь, так как она уже перешла сама в мир духовный. Итак, вообще должно сказать, что суд частный возможен, и с дос­товерностью можно полагать, что он есть.

Состояние от смерти до всеобщего Суда

Состояние от смерти до всеобщего Суда. Что же после этого суда? Каково состояние душ до Суда окончательного? От второго рождения до третьего, т.е. от смерти до Воскресения, пе­риод жизни очень длинен, здесь должно совершиться многое, но Писание не говорит об этом почти ничего. Должно думать, что знать это для нравственности человека было бы бесполез­но. Но с другой стороны, предмет этот увлекает любознатель­ность нашу, и всегда неслись к нему мысли и людей святых и грешных. Потому и составилось о нем много мнений. Главные из этих мнений следующие: 1) души людей святых находятся со Христом в мире ангельском, 2) души грешных остаются в про­тивоположном состоянии, — во аде, и как первые наслаждаются блаженством, так вторые терпят мучение, хотя и блаженство их и мучение их еще неполные до совершенного соединения их с телами. Между этими двумя мнениями есть еще средина: ду­мают, как и должно думать, что те души, которые перешли в тот мир в состоянии нравственно смешанном, имеют и физиче­ское состояние смешанное, т.е., так как они отчасти добры, а отчасти худы, то и по внешнему своему состоянию отчасти счастливы, а отчасти несчастливы: это третье мнение среднее. В рассуждении местопребывания этих последних душ есть два мнения: одни полагают местопребывание их на мытарствах, а другие в легкой стороне ада. Эти оба мнения существуют в нашей церкви, и одна часть богословов держится одного из них, а другая — другого. У католиков насчет этого предмета есть свое мнение: они назначают для таких душ чистилище (purga torium). Вот главные мнения церкви о будущем состоя­нии душ до всеобщего суда! Всеми этими мнениями предпола­гается в душе сознание и память о прошедшей жизни. Об руку с этими мнениями шло с самой глубокой древности мнение, уничтожающее в душе, разлучившейся с телом, сознание, это мнение называется (психопаннихия) «всегдашний сон души».

Что в подтверждение мнений Церкви говорит Писание? В нем есть как бы двоякое учение о сем предмете. Одно — это учение евреев, думавших об этом без помощи откровения, -мнение народное. Другое учение — учение самого Писания, или откровенное. Неудивительно, что в Св. Писании помещено мнение народное: в нем есть по местам даже слова злых духов, но это ни мало не мешает его чистоте и божественности. В Ветхом Завете с самого начала встречается только мнение на­родное, еврейское. У Моисея нет нарочитого учения даже о бессмертии души: этому учению Промысел судил развиться ес­тественным порядком. Оттого в первых книгах Библии мы встречаем такое же учение о сем предмете, какое было тогда и у всех других народов. Состояние душ по смерти называется здесь шеололом. Но что такое этот шеолол, — раздельного по­нятия об этом нет у Моисея. Оно начало развиваться у Иова и в Псалтыри, но и здесь развилось еще мало: здесь шеол назы­вается страною темною, неопределенною, где не слышно ника­ких торжественных и хвалебных гласов. Более это понятие раз­вито у пророков, особено у Исайи, в том месте, где он пред­ставляет, что души умерших, по кончине одного царя, собра­лись и спрашивали с удивлением, как мог умереть такой великий царь. С Екклезиаста начинается уже чистое откровенное учение. Замечательно, что в первых главах сей книги содер­жится еще учение или мнение евреев, а под конец оной излага­ется уже чистое откровенное учение, где говорится: возвратит­ся тело в землю, а дух к Богу (Екк. 12, 7). Еще подробнее откровенное учение об этом находится в Премудрости Соломо­новой, где о воскресении говорится, что не одна душа, а и плоть восстанет. Потом учение о воскресении ясно излагается пророком Варухом. В книгах Маккавейских есть целые главы об этом предмете, особенно там, где говорится о страданиях известных иудейских мучеников. У Ездры есть подробное опи­сание шеола, в котором показаны отделения его, или гнезда для умерших. В начале Нового Завета, во времени пришествия Христова, иудеи разделяли ад на несколько отделений: это видно из притчи о богатом и Лазаре, где назначается одно ме­сто для блаженных душ в лоне Авраама, а другое для душ не­честивых и несчастных внизу, но все — в одном и том же шеоле, или аде, потому-то богач и представляется разговаривающим с Авраамом. В писаниях Апостольских нет ни слова об этих отделениях, и везде говорится только о будущем состоянии душ. Напр. Апостол Павел всегда говорит так: быть за гробом зна­чит быть со Христом, быть на небе, с Господом и проч. Ясного и полного представления об этом нет также ни в одной книге Нового Завета, большей частью черты его заимствуются от образа представления иудейского, и при этом о праведниках говорится, что они со Христом, а о грешниках — только, что им худо, но в чем состоит эта худость — о том ни слова. Апокалип­сис касается этого предмета несколько более, но из него по бу­кве нельзя вывесть ничего. В нем говорится, что души избиенных за слово Божие- под алтарем, но где этот алтарь и что он, — этого не видно. Говорится также, что море даст своя мертвецы, и смерть и ад (гл. 20, 13), но что это за слова, метафоры или самые вещи — этого мы не знаем. Потому определен­ного догмата и из сей книги извлечь нельзя. Но по духу всего откровения видно, что худым до суда худо, хорошим хорошо, а средних людей, отчасти добрых, а отчасти худых — и состояние внешнее отчасти доброе, а отчасти худое. Мнения христиан­ских богословов сходны большей частью с мнением иудеев.

Скажем еще нечто об этом состоянии душ на основании одних соображений человеческих, изложим, т.е., мнение о за­гробном состоянии не общецерковное, а частное, человеческое. Итак, нет ли каких-либо способов составить хотя полуобраз сего состояния? Нет ли таких явлений, с которых можно бы снять черты, и из них составить образ или же понятие о будущем состоянии? Такие явления’ есть, и первое из них есть сон. Древние называли сон братом или сестрою смерти, и он, дей­ствительно, может идти к прояснению будущего состояния ду­ши. Второе такого рода явление есть обмирание. Оно ближе всего идет к объяснению будущего состояния. Люди обми­рающие бывают на рубеже сего мира, так что их считают со­всем умершими. Будучи близки к пределам другого мира, они могут хотя несколько заглядывать в оный и что-либо видеть в нем. Говорят, что они в то время бывают в оцепенении, но они рассказывают противное, — говорят, что они осознавали себя. Третье явление сего рода — болезни, особенно искусственный магнетический сон. Четвертое явление есть прямое сообщение с другим миром: с добрым — чрез пророческие вдохновения, чрез явления Ангелов и проч., с злым -посредством чародейств, вы­зывания злых духов, мертвых людей и проч. Если свести все эти явления,  то  откроются следующие  результаты,  объяс­няющие будущее состояние души: 1) душа во сне сознает себя и весь мир, чувствует и представляет тело, вернее, не то тело, а какое-то другое. Итак, во сне в ней есть все, что и наяву, нет только твердости  сознания.  В  бодрственном  состоянии со­знание души направляется к одной точке, а во сне оно зыбко, тенеобразно, нет для него опоры, а отсюда нет и решительной деятельности. Мысли в душе проявляются, но тотчас и улета­ют, желания кипят и распаляются, но не приводятся в исполне­ние, ассоциация понятий бывает редкая: это внутреннее со­стояние души. В рассуждении внешнего мира состояние ее -также другое: наяву мы видим все предметы в порядке, в из­вестной классификации, во сне этих законов порядка и клас­сификации вещей нет. Замечательно и то, что во сне душа бы­вает в теле, а ей кажется, что она везде. 2) Обратимся к треть­ему явлению — к сну магнетическому. В этом сне душа остается в теле, но переменяет свое седалище: из головы переходит в грудь. В обыкновенном сне душа видит тускло, но сфера виде­ния у нее шире, во сне магнетическом она видит ясно, и сфера видения ее еще более расширяется, но ей недостает твердости и мощи. Отсюда другой дух может водить и управлять душою, приведенною в это состояние, и она подобна бывает пылинке, которую тотчас притягивает магнит, это все оттого, что в ней нет опоры. Во сне естественном душа, в известной мере отрешается от тела, в сне искусственном она отрешается от него бо­лее, в обмирании еще более, а в смерти и еще более. Кроме то­го, в сне искусственном бывают явления духов. 3) Те, над кото­рыми происходило второе явление — обмирание, рассказывали, что они видели духов, только в человеческом виде, что они со­знавали себя в теле, а мир — с пространством и временем, но самостоятельности вещественной тоже не было у них. — Вот ре­зультаты, выведенные из замеченных явлений! Поелику души отходят из сего мира разными — добрыми и злыми и средними: то и образы их состояния за гробом должны быть неодинако­вы. Вообще, о состоянии худых и средних можно, на основа­нии этих явлений, сказать, что у них нет твердости. Но совер­шившееся, святые исключаются из сего закона. У них нет есте­ственной силы, но она заменяется мощью нравственной, — во­лею Божиею, праведник не подвижется потому, как говорит Псалмопевец, что закон Божий посреди чрева его. Воля Божия есть самая твердая опора, на которой держится мир нравст­венный и физический, и потому она доставляет праведнику са­мую твердую и существенную самостоятельность. Воля гpeшников, напротив, носится в своих желаниях и зыблется в возду­хе. Посему-то церковь молится о упокоении душ грешных. И действительно, покой их может зависеть от одной воли. Наприм. больной, находящийся в магнетическом состоянии, под­вергается судорогам, но если в то время приходит магнетизер, то судороги его утихают, — воля магнетизера имеет свою власть над ним. Это недосягаемое состояние проясняет и то, как могут действовать на отшедшие души злые духи.

Из сказанного также понятно, почему молитвы могут более действовать на умерших, нежели на живых. Магнетизер нима­ло не подействует мыслью на обыкновенного человека, пока не отрешит в известной мере его души от тела. Если же так дей­ствует сила магнита на душу, не совсем отрешенную от тела, то тем более может действовать на душу совсем отрешенную сила духовная, какова молитва. Здесь может быть действие самое сильное и простирающееся на самое отдаленное расстояние. -Это же состояние проясняет и ту истину, что по смерти нет по­каяния. Действительно, по смерти не может быть покаяния, ибо нет у души полной самостоятельности, а самостоятельно­сти нет оттого, что нет тела. Итак, безусловные жалобы и нарекания на тело напрасны, оно сообщает душе нашей вес, и та­ким образом управляет ее или к небу, или к аду. Что душа, от­брошенная от тела, действительно не может ни на что решить­ся и ничего привесть в исполнение, это видно из состояния Магнетизма. Больной, находящийся в этом состоянии, если во­зымеет какую-либо мысль, или пожелает чего-либо, то просит магнетизера заняться его мыслию или желанием и привесть его в исполнение, а сам ничего не может сделать. Но праведные души из сего исключаются: у них, как мы сказали, несамостоя­тельность физическая восполняется мощью нравственною, они не подвижутся, почивая на законе Божием. Одни только души грешных, не имея опоры, колеблются.

Разовьем еще далее некоторые стороны этого дела. Пред­положим, что душа соединена с телом посредством какого-то третьего, духовно-вещественного тела (а предположить это нужно: ибо и мир физический соединен с духовным чем-то третьим, физико-духовным). Теперь, в смерти душа уносит с собою это вещественно-духовное тело в другой мир и там об­разует его. Понятно, что оно образуется по образу души, — принимает вид, сообразный свойствам души, ибо если здесь есть гармония тела с душою, то за гробом она должна быть еще более. Вследствие этой гармонии благолепный вид душ святых сообщает светлый вид и телам их, а безобразный вид грешников дает безобразную внешность и телам их.

В сей жизни мы видим, что тело подлежит влиянию стихий: будет ли это в жизни будущей до Суда? Касательно праведни­ков можно сказать, что так как они приближаются к состоя­нию славному, то они выше стихий, но грешники и там подле­жат влиянию стихий. Но поелику здешнее тело их в смерти распалось, то, имея другое тело, менее грубое, они, вероятно, входит в сношение и с стихиями менее грубыми, равными себе. Так, на них, может быть, действует тяжесть, свет, огонь, тепло­та и другие еще тончайшие стихии. Что ж, если действуют они со всею силою, — как должно быть мучительно их действие? Представьте, что таким образом не напрасно было пробыть в ките три дня, основание этого должно быть глубокое — в самой природе. К девяти дням, ставят в соотношение девять Ангель­ских чиноначалии: не удивительно, если они имеют отношение к душе. Может быть, в это время дается ей возможность обозреть мир Ангельский. Вообще нельзя сказать, чтобы этот обычай держался на маловажных основаниях, он важен уже потому, что идет из глубокой древности и предварил христи­анство, уже по сему самому было бы делом легкомыслия от­вергать его без размышления.

Церковь, как мы видели, допускает три состояния души по смерти. Возможен ли, по учению Писания и церкви, переход из одного состояния в другое? Писание указывает на возможность сего только в одном месте, где говорит о сошествии Иисуса Хри­ста во ад и изведении оттуда душ грешных (1 Петр. 3,18). Отсюда следует заключить, что перемена одного состояния — худшего на другое- лучшее, возможна. Церковь то же предполагает, когда молится об умерших; если бы она представляла невозможным улучшение за гробом, то не молилась бы. Но не противоречит ли церковь сама себе, когда и молится за умерших, и утверждает, что по смерти нет покаяния? Здесь противоречие только видимое, а в самом деле его нет. Может быть, покаяние действительно невозможно для самой души умершего, но возможно под влиянием других, — при помощи церкви видимой, Ангелов и святых. Может быть также, оно невозможно только для тех, которые перешли без всякого ростка добра, а не для всех вообще. А потому и мысль церкви, что по смерти нет покаяния, верна, и молитвы за умерших с нею согласны.

Что еще проясняют нам замеченные выше естественные яв­ления и составленное на основании их понятие о будущей жизни? Из них видно, что состояние душ до Суда — похоже на сон. И потому мнение о сне душ (психопаннихия), будучи понимае­мо правильно, может быть принято, и имеет свое основание в том, что душа по смерти, как и сонный человек в полном существе своем, имеет сознание несовершенное, неполное, зыбкое. Чтобы видеть еще более, каково состояние души по смерти и чего ей надо бояться, для этого нужно хорошо наблюдать все поименованные явления, особенно магнетический сон и обми­рание. Об обмирании есть прекрасная статья в «Сын отечест­ва» за 1831 год, под Названием «Летаргический сон». В про­шедшем столетии был крайний материализм, простиравшийся почти до того, что кроме четырех стихии ничего не хотели до­пустить. Но, к удивлению, самый строгий защитник материа­лизма, Месмер, открыл животный магнетизм, и тем подорвал всю систему материализма, дал новое направление, которое ныне господствует, и посредством своих опытов уяснил глубо­кие психологические истины. Таким образом, чрез материали­ста, как чрез валаамову ослицу, против воли его, сообщено нам то, что оправдывает само истинное откровение.

Из тех же явлений видно, как человек по смерти произносит сам над собою суд. В сне обыкновенном совесть действует сильнее, нежели наяву: это знает всякий, кто замечал, как во сне какая-нибудь мысль, относящаяся к нравственности, про­изводит сильное впечатление на совесть. В искусственном сне одна нечистая мысль бывает нестерпима. В обмирании это действие совести еще сильнее. Из этого следует, что чем более отрешается душа от тела, тем сильнее действует совесть. Зна­чит, при полном разрешении души от тела, действие совести неотразимо. Как необходимо поэтому очищать свою совесть, дабы там не терпеть ее угрызений!..

Эти полумертвые состояния души в нашем мире показыва­ют также, что души умирающих подвергаются влиянию духов. Ибо и во сне естественном иногда бывают явления духов, во сне искусственном и обмирании еще чаще бывают эти явления: по смерти же, когда душа вступает в мир духов, явления эти должны быть делом постоянным и обыкновенным.

Эти же естественные явления проясняют глубокую истину Писания, — единство наше со Христом, как членов с главою. Нам трудно представить, как многие неделимые, разобщенные между собою, из коих каждое живет отдельною жизнью, со­ставляют во Христе единое тело, в котором есть одно сочувст­вие! Но в магнетическом сне видение весьма явный намек на это. Если один магнетизер намагнетизирует нескольких боль­ных, то они получают такое единство и сочувствие, что сколь­ко бы их ни было, напр. 3, 4 и больше, все начинают жить од­ною жизнию, и почти составляют один дух. Еще из этого же сна видно, что круг существования души, приведенной в это состояние, распространяется по мере того, сколько приводится в такое же состояние других душ одним и тем же магнетизе­ром, так что если напр, приведено в этот сон четыре человека, то душа каждого из них видит как бы за четырех, живет жиз­нию четырех. Это же, без сомнения, есть и в мире Ангельском. В будущем Царстве Божием будет пользоваться всем, чем и другие, ii будет иметь все совершенства этою славного Царст­ва. От того-то каждый новый член этого Царства не стесняет, а напротив, распространяет его сферу. Это недавно заметил од­ному немецкому философу больной. При посещении дома сумасшедших, философ спросил одного из них что-то об аде и не­бе. Этот отвечал ему: «Когда приходит кто-либо новый в ад, то в нем делается теснее, а когда на небо, то оно становится про­сторнее». Действительно, самоотвержение и любовь имеют си­лу расширять, а эгоизм, по-видимому расширяющийся, на са­мом деле только стесняет, обращает вещи и лица, зараженные им, в ничтожество!

Соображения эти проясняют и ту веру церкви, что ветхозавет­ные праведники, до нисшествия Христа во ад, пребывали во аде. Основу этого можно видеть в главном свойстве загробного мира. Свойство это — бытие людей половинчатое, в котором могут быть в душе мысли и желания, но нет дела, потому что это бытие ко­леблющееся, не самостоятельное. В таком состоянии были души ветхозаветных мужей, им требовалось помощь действительная, которую и доставило им человечество Иисуса Христа: оно дало им покой. Когда явился Иисус Христос, то за Ним они все по­влеклись, а до того времени ни одна из них не могла ни сама вый­ти, ни других вывесть из сего волнообразного состояния, которое и называлось адом, ибо слово это неопределенно, и здесь может означать нерешительное состояние душ.

Период бытия за гробом очень длинен, а настоящая жизнь, по отношению к нему очень кратка. Судя по этому, надлежало бы думать, что люди будут весьма заботиться о смерти, но как мало они не только заботятся, а также думают о ней!.. Что же за причина такого странного явления? Смерть — явление ужас­ное, и потому невольно должна бы заставить людей думать о себе, отчего же нет у людей логики? Если бы мы не знали жиз­ни настоящей, и нам сказали, что она будет продолжаться для некоторых людей до 80 лет, для других 40, 20 и менее, то мы естественно подумали бы об этих людях, что они большую часть своей жизни будут проводить на гробах, будут только и думать о смерти. Отчего же мы не делаем этого? Причину это­го трудно постигнуть. Отчасти, конечно, приводит к этому не­известность смерти и того, что последует за нею, а главная причина этого должна быть в Промысле Божием. Верно, Промысл так устроил для того, чтобы смерть не производила тех ужасов, какие должна бы она произвести.

О конце мира

Конец мира. Посмотрим теперь на события, имеющие по­следовать в конце мира. Как каждому человеку предстоит смерть, так и всему миру предстоит своего рода смерть или разрушение. Это ясно показано в Писании, и философы и про­стой народ верили в непрочность мира, и предварили новоза­ветное откровение даже изъяснением способа кончины мира, — учили об истреблении земли огнем.

Кончина мира будет предварена знамениями. Знамения эти различны, некоторые из них означены в Писании, но не точно: отсюда насчет этого родились разногласия. Спаситель указал знамения эти, когда пророчествовал о судьбе Иерусалима, но так, что некоторые из них относятся к разрушению Иерусали­ма, а некоторые — к кончине мира. От 3 стиха 25 гл. Матф. до 26- знамения, бывшие при разорении Иерусалима, потом те знамения, что солнце померкнет, луна не даст света, Евангелие будет проповедано всем, будет скорбь великая, явятся лжехристы, иссякнет любовь — эти знамения идут уже к концу мира; далее 34 стих опять указывает на жителей Иерусалима. Значит, здесь Иисус Христос поступает так, как часто делали пророки, когда с одними видениями или же событиями соединяли и дру­гие, сходные с ними; предрекая одно событие близкое, говори­ли и о других, более отдаленных и более важных.

Что все это при конце мира последует, можно и должно ожидать непременно. Конец мира последует тогда, когда мир состареется в хитростях и обманах (отсюда ухищрения и ко­варства), в лукавстве и злобе (отсюда преследования и гоне­ния), в силах и законах (отсюда помрачение солнца и других светил). И теперь замечают, что на солнце являются пятна, ко­торые иногда увеличиваются и уменьшают свет солнца… Предваряющим знамением, по словам Апостола Павла (Римл. 11, 25, 26), будет также обращение иудеев, которое последует по исполнению числа язычников. Должно думать, что это об­ращение будет значительное, но как оно произойдет, соберутся ли иудеи в одном известном месте или нет и когда это будет, — сие неизвестно. Апостол коснулся сего предмета случайно, бу­дучи вынужден обстоятельствами. Начали думать о нем, что он совершенно оставил иудеев, от которых происходил по пло­ти, и прилепился только к язычникам. Вследствие этого он пи­шет послание, в котором изъясняет свою любовь к единопле­менникам и, так сказать, хвалится ею. Посему он здесь как бы так говорит: «Я люблю моих единокровных и не думаю об них низко, а думаю как о братиях моих, как о таких, которые те­перь отвержены, но со временем будут приняты, когда число язычников исполнится».

Самый решительный признак кончины мира есть явление антихриста, описанное в послании к солунянам (2 Сол. 2, 3 -13). Кто будет этот антихрист? Некоторые толковники дают ему значение собирательное, т.е. разумеют под ним дух, в из­вестном времени и народе господствующий, противный духу учения Христова. Но, следуя Апостолу, должно думать, что это будет существо личное: ибо он называется сыном беззакония и действует как лице. Кто он будет? Из слов Апостола видно, что он будет обладатель, соединяющий в себе власть светскую с духовною: ибо будет сидеть во храме (стих 4). Как он будет действовать? Противно христианству и весьма лицемерно (ст. 10), так что прельстил бы и избранных, если бы возможно. Он будет в сношении с дьяволом, и может быть, связь эта про­стрется, как есть общее мнение в народе, до личного соедине­ния с ним. Так ли будет или иначе, но то несомненно, что он будет в теснейшем соединении с диаволом. Возможно ли это для человека? Опыты показывают, что возможно: есть люди, кои из видов корысти совершенно предаются диаволу и дела­ются как бы одним духом с ним. Как в лице Иисуса Христа явил свои действия свет, так в лице антихриста покажет свои усилия тьма. Он будет снабжен силою, знамениями и чудесами ложными. Чудеса сии будут производиться искусством дьявола в низшей, чувственной сфере. И между людьми штукари могут делать чудесные вещи, но дьявол может более их, так как луч­ше их знает силы природы. Вероятно, антихрист будет скрывать все и выдавать ложь за истину, но видно, что он и прямо пойдет против всего священного, ибо поставит себя выше все­го, что называется Богом или же священным, и центром рели­гии и богослужения поставит самого себя. Можно ли предста­вить такое безумие в людях, чтобы они могли поверить ему и последовать за ним? Опыты, к несчастью, подтверждают, что это возможно. Французская революция представила нечто весьма схожее с этим будущим явлением: Бога она изобразила в лице бесстыдной женщины, и нашлись люди, в других отно­шениях даже неглупые, которые любовались этим бесстыдным торжеством разума. Можно поэтому наверное положить, что и тогда, во время антихриста, станет у людей невежества, бес­стыдства и безумия, чтобы внимать этому лжецу.

С неверующими в него антихрист будет поступать иначе, пред ними он снимет личину и как тиран будет мучить их (смот. Апок. 9, 10, 11). Словом, это будет человек,, во всем про­тивоположный Христу. Здесь-то видна будет верность того мнения, по которому утверждают, что дьявол подражает Богу во всем, только противоположным образом. Так, во Христе было явление Бога во плоти: в антихристе дьявол таким же об­разом явится во плоти. Вообще — сущность учения библейского об антихристе состоит в том, что он будет человек злой, про­тивник христианства, направляющей против религии ложные чудеса и пророчества, требующий себе поклонения, как пред­ставителю Божию, и что концем его будет погибель: ибо Спа­ситель убиет его духом уст своих и упразднит явлением прише­ствия своего (2 Сол. 2, 8). Сражаться с ним не будет Иисус Хри­стос, не удостоит его этой чести, а упразднит его одним своим пришествием, т.е. коль скоро явится Христос истинный, сей призрак тотчас исчезнет.

Продолжительность царствования антихристова неизвест­на, но, как видно из Апокалипсиса (12, 5), она, кажется, будет не длинна и царство это скоро прекратится ради избранных (Матф. 24, 22). Замечательна сила слов Спасителя о чудесах антихриста: яко же прельстит», аще возможно, и избранный (Матф. 24, 24). С первого взгляда кажется, что в них нет силь­ной мысли. Но что значит здесь возможность и невозмож­ность? — Возможность по отношению к знамениям и чудесам, а невозможность по отношению к избранным. По законам обыкновенного ума человеческого, чудеса эти будут таковы, что должны бы заставить веровать: вот возможность. Но в из­бранных есть, как говорит Иоанн, семя свято, — дух спасающий их и тогда, когда рассудок, оставленный самому себе, не мог бы не согласится на известное предложение: вот невозмож­ность. С святыми бывают такие минуты, когда они верят, по словам Ап. Павла, паче упования, как верил Авраам, т.е. ино­гда рассудок непременно требует оставить известное доброе дело, признавая его не хорошим, а между тем они продолжают делать его, следуя тайному содружеству с ними Св. Духа. Это-то, как теперь, так и тогда, при конце мира, не позволит из­бранным увлечься лестью и коварством духа злобы. Следова­тельно, все люди, не имеющие этого внутри обитающего Духа, лишенные св. семени, увлекутся антихристом. Средством про­тив него вообще будет служить твердость и неизменность ве­ры, но кто захочет противится ему, тот найдет и много других средств. Ибо если дьявол употребит тогда все свое усилие, то без сомнения и Бог не воздремлет. Поэтому, кто увлечется ан­тихристом, тот сам будет виною своей погибели. Заметить можно из великих судов, уже совершившихся в мире, что Бог в такие эпохи всегда спасает преданных Ему. Так напр, во время разорения Иерусалима христиане изведены были в Пеллу и не участвовали в бедствиях иудеев.

Вот что предварит конец мира. Сперва будет тишина, как и всегда бывает пред великими событиями природы, от которой родится природа и беспечность, как было в дни Ноя, потом -необыкновенное движение во всех мирах: в мире ангельском подвигнутся силы небесные, в мире физическом померкнут светила, в мире человеческом умножатся лжехристы, увеличат­ся заблуждения и пороки, явится антихрист. За всеми сими знамениями последует уже самый конец мира, который будут сопровождать следующие события: 1) Воскресение мертвых, 2) явление Господа на Суде и самый Суд, 3) превращение мира и 4) распределение последней участи, или же наград и наказаний.

Воскресение мертвых.

При конце мира с живыми последует изменение, а мертвые воскреснут. В Воскресении будут участ­вовать все умершие, и добрые и злые. Воскресение последует по трубному ангельскому гласу (1 Кор. 15, 52). Явно, что это метафора, но она выражает что-то существенное. Глас Божий непременно будет к силам натуры, по которому море, ад и смерть отдадут своих мертвецов (Апок 20, 13). С каким телом воскреснут люди? С телом, похожим на настоящее, но лучшим его. Сколько из настоящего тела войдет материи в это тело, — Писание не определяет, и мы сами определить не можем. Для нас довольно знать, что тело это будет подобно прославленно­му телу Иисуса Христа, а лучше этого образца и желать не нужно. На основании даже опытных наблюдений, делаемых над умершим телом человеческим, можно думать, что будущее тело будет много отлично от настоящего. Ибо сколь­ко производится над ним работы! По смерти те четыре стихии, которые при жизни враждовали против тела, делаются служи­телями его, — перерабатывают его и чистят. Сколько же оно должно измениться, пройдя все процессы этой переработки? Ап. Павел подробно описывает качества будущего тела (1 Кор. 15, 32 58). Он называет тело это духовным, без сомнения, по­тому, что оно будет слишком тонко и нетленно. По виду оно должно быть светоносно. Ибо и во сне магнетическом, когда душа смотрит на свое тело, то нервы его представляются ей ог­ненными. К сему же заключению ведут и явления Ангелов в те­лах светлых. Без сомнения и те, кои будут в сожительстве с Ан­гелами, будут иметь такие же светлые тела.

Насчет сего славного тела могут быть сомнения, но все они берутся из праха могилы, и там же, т.е. в могиле, должны и ос­таться. Что тело возможно другое, это нимало не удивительно. Физиологи заметили, что и теперь в 12 лет- тело наше совсем изменяется: старые частицы улетают, приходят новые, и мы получаем тело совершенно новое. Притом, видимое наше тело есть только оболочка тела другого, которое составляет посто­янную, пребывающую основу сего чувственного семени буду­щего славного тела; оно есть не только у людей, но и у живот­ных и растений. Так химики заметили, что и после того, как растение сгорит, внутреннее, основное тело ею остается, но­сится в воздухе, и иногда можно видеть его глазами. Итак, в недоумении насчет того, как соберутся частицы тела, как явит­ся тело славное, неосновательны и неуместны. Еще кажется не­понятным, как в мгновение ока(Кор. 15, 52) изменятся живые. Подобное нечто и теперь представляет горение, вдруг превра­щающее в пепел тело человека, подвергавшегося ему. Опыты это редки, и весьма страшны, но они есть и хорошо объясняют возможность будущего мгновенного изменения тел живых. Это изменение для людей тех будет тоже смерть своего рода. По каким законам будет происходить Воскресение тел? Без сомне­ния, здесь будет участвовать сила Божия, но и от самого мира можно ожидать этого: ибо это будет тогда, когда мир созреет для таких явлений, — когда это лоно тел человеческих не в со­стоянии будет ни одного дня более удерживать их в себе.

Учение о Воскресении мертвых есть отличительная черта хри­стианства, есть самое ясное учение писания о бессмертии челове­чества. Древний мир ожидал бессмертия только души, а о бес­смертии, или же воскресении, тел мечтали весьма редкие, и то с великою неопределенностью и неясностью. Одно только христи­анство утвердило эту истину бессмертия тел. В наши времена есть умы, наводящие сомнение на эту истину, но это — остаток взгляда древнего, и взгляд этот не философский, хотя защитники его вы­дают себя за философов. Для ума истинно философского весьма благоприятен взгляд противный, т.е. мнение о бессмертии тела и о будущем свидании его с душою, ибо в этом соединении бессмерт­ной души с бессмертным телом есть полнота, которой ум везде и преимущественно здесь ищет и которая не может ему не нравится. Ум, судя о будущем состоянии бытия человеческого, снимает для него черты с бытия настоящего, и потому в будущем состоянии не может не представлять союза души с телом, потому что он здесь есть. К отрицанию Воскресения приходит мысль о том, что душе будто лучше быть без тела. Но эта мысль есть плод поверхностно­го взгляда, в самом же деле тело для души необходимо, с ним, как мы видели, ей лучше, от него она получает твердость и вес. В этом только виде человек может назваться сокращением всего мира, а такое название должно принадлежать ему: ибо он есть связь двух миров. К тому же отрицанию привело некоторых философов муд­рование о трудности произойти такому событию, каково Вос­кресение тел. Мудрование человеческое вообще сильно в теории, а когда дойдет до дела, то оно слабеет и теряется. Это правда, что трудно из персти составиться телу. Но что значит такая трудность для такого действователя, какой здесь будет? Здесь будет действователь не слабый какой-либо мудрец, а всемощный Бог.

Мы видели также, что будущее тело, по учению Ап. Павла, будет духовно. В силу этой духовности оно будет иметь следующие отличительные качества: 1) не будет подлежать ника­ким нынешним брачным связям и отношениям: в воскресении, говорил Спаситель саддукеям, ни женятся, ни посягают, но яко ангели Божии на небеси суть. Черта резкая, весьма много отли­чающая будущее тело от настоящего. 2) Не будет иметь нужды в питании: чрево и брашно там упразднятся. Это качество по­казывает совершенное отличие будущего тела, славного, от нынешнего, ничтожного. Отделите и теперь человека от чрева, от способа питания: как много он будет отличаться от людей обыкновенных! Питание поистине есть рабство миру. Если бы человек не имел нужды в пище и одежде, то все суетные заботы его отпали бы, кто бы тогда стал копить золото, гоняться за драгоценностями? Что такое отделение тела от способов ны­нешнего бытия невозможно, на это дают явный ответ нынеш­ние опыты. И ныне в некоторых болезнях люди живут не­сколько лет без пищи, одним воздухом; у нас в России был та­кой человек, он (я сам видел его) жил только тем, что по вре­менам мочил во рту водою. У благочестивых людей тоже эти узы, соединяющие нас с миром, т.е. питание и нужда в одеянии, слабеют, над ними часто сбываются слова Писания: не о хлебе едином жив будет человек, но о всяком глаголе, исходящем из уст Божиих, они часто живут одним словом Божиим.

Прекращение мира. После воскресения и перемены людей последует воскресение или перемена Земли. В Писании эта пе­ремена, или, лучше, время совершения ее показывается неопре­деленно. В некоторых местах Писания она предваряет Суд, а в других Суд предваряет ее. Но что будет прежде, а что после, в этом мало нужды, нам нужно только знать, что то и другое бу­дет. Итак, скажем прежде о конце мира. Знал ли Иисус Хри­стос о сем конце? Ученики два раза спрашивали Его об этом, но в первый раз Он им сказал, что не знает: о дни же том и час никтоже весть… ни Сын человеческий (Марк. 13, 32), во вто­рой раз отвечал, что им не нужно этого знать, несть ваше разумети времена и лета, яже Отец положи во своей власти. Точно ли не знал об этом Иисус Христос? Некоторые соблазнялись этим местом и потому толковали его различно. Одни, поелику слово Сын находится у одного евангелиста Марка, утвержда­ли, что оно вставлено рукою переписчиков, другие, как Злато­уст, говорили, что Иисус Христос не знал об этом, как дети не знают о некоторых вещах родителей своих. Вообще, отцы церкви давали различное значение словам сим. Но судя прямо, должно сказать, что Христос действительно не знал последнего дня, как эту мысль прекрасно раскрыл в одной проповеди преосв. Филарет, где говорится, что это незнание было последним видом Его истощания и смирения. И действительно, это жерт­ва весьма приличная Тому, Кто должен был быть искушенным по всяческим.

Есть ли в природе основание думать, что такой переворот в ней когда-либо будет? Еще древний мир находил в ней призна­ки имеющего некогда последовать переворота. Взгляд древних преимущественно на оскудении сил природы. Это можно ви­деть из письма Киприана карфагенского к Демертиану, в ко­тором он подробно описывает взгляд древнего мира на буду­щий переворот. Но теперь еще более открыли новых намеков на разрушение мира. Астрономы заметили, что миры рожда­ются, стареют и умирают, и говорят, что с нашею землею то же будет. Да и вообще, сколько было переворотов на земле! По­верхность земли есть совершенное кладбище, усеянное трупа­ми, мы живем на развалинах, а прошедшие перевороты руча­ются и за будущие. Замечают еще, что эклиптика Земли постоянно наклоняется, и может дойти наконец до того, что Земле невозможно будет обращаться около Солнца: тогда, конечно, должна последовать великая перемена. Притом, из частных страшных явлений Земли видно, что она в болезненном со­стоянии. Внутренность ее горит и извергается, она трепещет и во многих местах дает ощущать свой трепет, — и все эти и по­добные судорожные движения ее должны когда-нибудь окон­читься большим переворотом. Было много мнений о скорой кончине мира. Есть и теперь мнение (Штиллинга) о конце ми­ра, имеющем последовать между 30 и 40-годами настоящего столетия, основанное на апокалипсическом вычислении звери­ного числа — шестьсот шестьдесят шесть(Ап. 13, 18). Но самые обыкновенные соображения ведут к противному заключе­нию, — к тому, что мир еще должен продолжаться немалое вре­мя. Так время бытия мира — 6 или 7 тысяч лет — очень не про­должительное. Для какой-нибудь огромнейшей планеты очень мало этого времени. Конечно, на протяжение времени можно смотреть и иначе: у Бога один день как 100 лет, и может быть наоборот, но по нашему взгляду на время это бытие мира ка­жется коротким. Взгляд на Землю ведет к мысли, что сущест­вование ее еще продолжится. На ней еще много мест неизве­данных и ненаселенных, но человек мало-помалу узнает и на­селяет ее. Можно полагать, что владычество его над землею должно продолжиться познанием и населением всех мест ее, но такой предел владычества еще далеко. Если положим призна­ком конца мира оскудение сил природы, то ив таком случае конец этот еще не близок, ибо сил этих еще много. Земля, эта общая мать, может питать еще многих чад. История человече­ства представляет много зла и добра, но эта сумма еще не мо­жет равняться с суммою, находящеюся в идее человечества, —идее не мечтательной, но такой, которая может осуществиться, т.е. сложность добра и зла действительного не может еще рав­няться с сложностью добра и зла возможного, а вероятно, пре­делом бытия рода человеческого должно быть осуществление этого идеала — извлечение из нее, — раскрытие всех сил, какие только есть в человечестве. Приложите же этот масштаб к со­стоянию рода человеческого, и увидите, как много еще людям остается делать, развиваться и развиваться, и потому как далек должен быть предел их жизни! Да и Промысл, который и пле­вел не исторгает- потому, что щадит пшеницу, не исторгает ни одного колоса пшеницы, если он остается еще не зрелым, а все соберет зрелыми в житницы. — о все эти соображения не имеют в себе ничего решительного. Ибо период бытия мира и челове­ка может быть определен иначе тем, кто лучше нас видит связь бытия временного с вечным. Посему дело это должно предста­вить Промыслу: он видит все и всему назначает конец.

Уничтожится ли мир, или только изменится? Должно ду­мать, что он только изменится. У Бога нет смерти. Бог несть Бог мертвых, но живых. И само Св. Писание подтверждает эту мысль. Так, Ап. Петр во втором послании своем (3, 13) гово­рит, что будет небо ново и земля нова, но все учение его об этом дает разуметь, что останется что-то и от старого мира.

Кто будет производителем этого великого переворота, ка­кое орудие? По учению Ап. Петра, орудием этим будет огонь (2 Петр. 3, 7, 10). Спрашивают: где сколько возьмется огня? Но его и теперь весьма много, он есть везде, и притом в огромных размерах. Напр, что может быть свободнее от огня, как воздух? Но и в нем весьма много его: является молния, и в воздухе везде разливается огонь, и огонь ужасный. В грубых телах тоже, по видимому, нет огня: но начните их тереть, — и они издают искры. Лед даже наполнен огнем: ибо северные сияния бывают в странах самых Ледовитых. Итак, спрашивать о том, откуда возьмется огонь, — труд напрасный. Лучший и более уместный вопрос здесь следующий: кто возбудит этот огонь, скрывающийся повсюду? Больших возбудителей для этого не нужно, а если бы и нужно бы­ло, то Бог не имел бы в них недостатка. Огонь непрестанно горит внутри земли и простирается, как кажется, до самого центра ее, -обнимает всю землю, так что 200 гор непрестанно изрыгают его пламя. При таком горении нужно только малейшее прикоснове­ние, чтоб произвести всеобщий пожар, это прикосновение может быть произведено какою-либо кометою, которая вообще имеет зажигательное свойство. Самое солнце благотворным светом сво­им может произвести пожар. Да и самые малые возбудители, напр, молния, северное сияние и т.п., заставляют землю колыхать­ся и сверкать. Недавно, именно в прошлом году (1832), от Ледо­витого моря до Средиземного все было в огне. Все такого рода явления происходили и происходят на поверхности земли, а во внутрь ее не западала еще ни одна искра, но придет время, искра западет в Землю, и она загорится. Об этом огне можно сказать то же, что о потопной воде, потому-то ап. Петр, да и сам Иисус Хри­стос сравнивают последний конец мира с потопом, бывшим во время Ноя.

Была ли в древности вера в конец мира? Она идет с самой глу­бокой древности чрез все народы. Иудеи производили ее то от Адама, то от Еноха, который будто бы поставил два столпа, из которых на одном было означено превращение мира посредством воды (потоп всеобщий), а на другом — посредством огня (послед­ний конец мира). Об этом же говорят Овидий и Сенека. Первый представляет в своих стихах, что море загорится (mare ardebit) По­следний выражается так: sidera sideribus incarretn et omne uno igne ardebit (звезды сгорят огнем). Таким образом из ветхого мира произойдет новый, и род человеческий поселится на новой земле. Посему выражения — че­ловек взойдет на небо, вселится в другой мир — суть метафоры: человек остается на земле, только измененной, обновившейся. Здесь-то, видно, тело испортилось: Бог перечистит его и даст ему первое назначение, — соединить тело славное с душою невинною. Так, земля испортилась: Бог пережжет ее и употребит на прежнее служение — поселит на ней людей. Значит, что сказал Бог раз, то никогда не изменится. Так сильно слово Его!

Как разуметь то небо, которое, по учению Апостола, при кон­це мира сгорит? Толковники различно разумеют его, но Писание разумеет небо вообще. Теперь и натуралисты пришли к той мыс­ли, что все разрушится. Замечательно, что все науки, приняв пра­вильное направление, сходятся с Библиею и суть как бы коммен­тарии ее. Напр, о конце мира натуралисты говорят почти то же, что содержится в Апокалипсисе, они утверждают, что со време­нем планеты должны будут обращаться в солнце., след. и наша Земля будет в солнце и будет иметь совершенство солнца, — все­гдашний свет и теплоту (Апок. 21, 23. 25. 22, 5). О жителях же Солнца натуралисты говорят, что они должны быть на­столько же совершеннее земных людей, сколько Солнце со­вершеннее Земли. Все эти мнения натуралистов весьма близки к мыслям св. Писания.

Последний Суд. После перемены Земли последует страшный Суд. На Суде этом будет судим весь мир, христиане будут судимы по закону Евангелия, иудеи по закону Моисееву, а язычники по внутреннему закону сердца. Впрочем, может быть, до всеобщего Суда Евангелие сделается законом всеобщим, — может быть, все обратятся в Христу… С людьми будут судимы и злые духи. Ап. Павел (1 Кор. 6, 1 — 3), упрекая христиан за то, что они ходили су­диться к чужим властям, а не к своим, говорит, что святые будут судить мир и ангелов злых: разве не знаете, — говорит он, — что святые будут судить мир?… Разве не знаете, что мы будем судить ангелов?

Кто будет судить? Иисус Христос и святые. Иисусу принадле­жит весь суд, но он уступает часть его святым, Странным кажется, как святые и судятся и судят. Но они судятся как человеки — греш­ники, а судят как святые Божий угодники, при этом в решитель­ные минуты они полагают венцы свои на престол Агнца, как го­ворится в Апокалипсисе о 12старцах.

Как будет производится суд? Писание представляет образ производства его в чертах самых чувственных. Оно говорит ,что Иисус Христос явится на облаках с множеством ангелов, разделит людей, разогнутся книги деяний человеческих и книга предопре­делений Божиих, именуемая в Апокалипсисе животною, будет производится суд чрез вопросы и ответы, и по конце его одни пойдут в ад, а другие в рай. Что гут метафорического и что суще­ственного? Теперешний глаз видит здесь много метафорического. Ему непонятно, как будет поставлен этот престол, как соберутся . все люди и где. Все это кажется метафорою, а книги — это уже яв­ная метафора. Но нынешнее зрение там не годится. Люди в то время будут иметь новые тела и будут жить на новой земле, а по­тому и отношения будут иметь другие, чем теперь. Судя по сему, нельзя уже определять, что тут исторического и метафорического. Трудно представить, чтобы все это было так на самом деле, но от трудности еще нельзя заключать к невозможности и недействи­тельности. Не пишется ли на небе история всеобщая? Может быть, Ангелы вполне удовлетворяют тому желанию, какое есть у людей — писать и знать историю всего человечества. Мысль эта может казаться мечтательною, но к ней ведет то, что мир земной оттеняет в себе мир небесный, и что метафоры земные сняты с вещей духовных. И потому нельзя сказать, чтобы евангельское описание будущего пришесгвия Царя Небесного было одним только подражанием и удовлетворением восточному вкусу. Ко­нечно, есть еще много других сторон суда, которые не представ­лены в Писании, оно преподало нам то только, что нужно для нравственности, и преподало так, чтобы сей сверхчувственный предмет был понятен для всех людей, не только образованных, но и диких. Ни в одной книге нет такого чувственного представления истин нравственных, как в 25-й книге Евангелия Матфея. Вопро­сы, которые там предлагают Иисусу Христу добрые и злые, и ко­торые, без сомнения, не будут предлагаемы в такой форме, явно выражают намерение представить истину эту сколько можно чув­ственнее, ближе к понятиям людским. На страшном Суде может соответствовать этому только порыв благородного и смиренного чувства, по которому праведники будут представлять дела свои слишком малыми, между тем как Иисус Христос представит их большими. С грешниками будет наоборот.

Распределение последней участи. Следствием Суда будет веч­ная жизнь и нескончаемое мучение. Праведники будут наслаж­даться первою, а грешники подвергнутся второму. Какие будут виды блаженства? Видов и земного блаженства нельзя исчислить, тем более — небесного. Впрочем, их можно отчасти указать, разде­лить их на виды блаженства внешнего и внутреннего, гак как и самое блаженство разделяется на внешнее и внутреннее. Виды блаженства внешнего суть: 1) гармония с внешними силами при­роды и стихиями, 2) праведники будут поселены на прекрасной земле, и 3) не будут ни в чем нуждаться. Впрочем, блаженство их еще не будет совершенное до некоторого времени: и в новой жиз­ни еще будет зависимость от видимого мира, ибо опять явится древо живота (Апок. 22, 2), но древа познания добра и зла уже не будет. Такое положение праведников будет полезно для них по­тому, что при нем они не забудут о своей тварности и зависимо­сти. У ангелов не было ничего такого, и как ужасно их падение! К совершенствам внешним еще должно отнесть то, что праведники будут в общении с Ангелами. Но не прострется ли там деятель­ность их до того, что они, подобно Богу, будут осуществлять все свои мысли? Высота эта невозможна, и полагают, что Адам имел ее в начале: но там тела праведных будут еще совершеннее тела Адамова. Виды блаженства внутреннего следующие: 1) праведни­ки, по духу, будут иметь совершенный ум, совершенную волю и совершенные чувства. Успех познания там будет бесконечен, и радость сладостнее: ибо будет обилие и бесконечное разнообразие прекрасных предметов. 2) Они будут созерцать и телесне Иисуса Христа: в Боге Отце величие физическое, а в Иисусе Христе вели­чие нравственное будет составлять вечное их услаждение. Сверх того, им обещается еще зрение Бога: но что это за зрение? Должно ли принимать его в смысле собственном или не собственном? Ка­жется, оно должно иметь значение метафорическое. Ибо кроме того, во многих местах Писания представляется невозможным видение Бога, самое слово зреть на всех языках принимается в смысле разумения; и потому обещаемое зрение Бога может озна­чать высшую степень разумения Его. Можно представлять также, что праведники будут зреть Бога в мире, ибо мир из Бога и в Боге, но этот образ представления отчасти пантеистический и не совсем

Будет ли там постепенная усовершаемость праведных? Писа­ние не говорит об ней, но она должна быть: того требует свойство человеческого духа. Один Творец неизменяем, а твари, созданные Им, всегда должны изменяться, расти. Остановить сей рост их — значит остановить блаженство: блаженство увеличивается тогда только, когда пища духа — его познания — умножаются.

Какие виды мучения, противоположные видам блаженства? Злые будут состоять в дисгармонии с натурою и отделены будут от блаженных пространным огненным озером, — местом их муче­ния. Откуда возьмется это огненное озеро? Не просто ли соста­вится оно из части, которые отделятся от мира? При перетворении мира, как и вообще при переделке вещей, отделятся известные частицы и, может быть, произведут огненное озеро. Другой вид вечного мучения будет составлять общение со злыми духами, об­щение бедственное, ужасное!… Еще вид мучения — терзание неусыпающих червей: все почитают это за метафору, но, пристально смотря на натуру, едва ли не следует утверждать, что черви эти действительно там будут. Физиологи заметили, что основание или же первые элементы всех тел состоят из червячков (инфузорий), так как это основные части всех тел, то они никогда не истребят­ся. Теперь они находятся в теле нашем в правильном сочетании с ним и между собою, и потому не мучат нас, у нечестивых же, под­вергшихся вечной муке, они составят дисгармонические группы и будут терзать их. Это весьма естественно, и Писание, говоря об этом, кажется употребило не подобие вещи, а самую вещь, иначе оно выразилось бы лучше, нашло бы выражение более благород­ное. Еще странным может показаться, как озеро огненное будет темным, — как с светом соединится тьма. Но физики определяют и форму темного огня: огонь этот волнообразен, между тем как светлый огонь имеет вид треугольника, или же пирамиды. Тем­ный огонь примечается в тлении тел, в болезнях, какова напр, бо­лезнь, известная под именем «антонова огня», и проч. Итак, едва ли не лучше будет принимать буквально все, что говорится об аде.

Будет ли конец мучениям? Писание определенно говорит, что мучения эти будут вечны. Согласно ли это с другими истинами? Если бы мы и не могли согласить, то должны верить Писанию. Да и возможно ли, чтобы мучения эти когда-либо прекратились? Есть ли способ к тому? Человек, конечно, может исправиться, но не может грешник сравниться с праведником, его грех всегда возьмет перевес в сумме его совершенств. Одна только премуд­рость Божия нашла в Иисусе Христе примирение человека с Бо­гом и восполнение в мире добра. Но это средство грешником не принято, следовательно, и сделаться святым, получить блаженст­во — ему невозможно.