Слова и беседы на Богородичные праздники. Иннокентий Херсонский

ПЕРЕЙТИ на главную страницу творений

Скачать Слова и беседы на Богородичные праздники в формате docx

1. Слово на Рождество Пресвятой Богородицы

«Сей день… Господень… радуйтеся, людие!» (Стихира 2 на литургии)

Так взывает ныне Святая Церковь, как бы опасаясь, чтобы кто-либо из нас, по невниманию или другим причинам, не остался без участия в радости настоящего дня. Что же находит она в дне сем особенно радостного?.. То, что он есть день Господень! Подлинно, братие, Сам Господь сотворил день сей, да возрадуемся и возвеселимся в онъ (Пс. 117; 24). Без Его всемогущей силы Иоаким и Анна не произрастили бы плода, от коего питается теперь вся вселенная. Если мы не можем сказать, чтобы Спаситель мира не явился в мире, когда бы не было Марии, то можем и должны исповедать, что Он явился в мире не прежде, как произошла на свет Мария, и явился от Марии. Посему одно рождество Бога Сына превосходит важностью рождество Богоматери. Человечество, пройдя долгий ряд очищения и освящения в сонме патриархов и всех святых Ветхого Завета, явилось наконец в Марии на той степени чистоты и совершенства, на коей оно могло соделаться вместилищем Бога Слова. Таким образом рождением Марии разрешилось неплодство не Иоакима токмо и Анны, а всего рода человеческого; а посему оно есть торжество поистине всемирное: «Сей день… Господень… радуйтеся, людие!» Радуйтеся явлению Той, Коея Сын действительно «сотрет главу змия» (Быт. 3; 15), Которая будет иметь столько веры и любви, что не усомнится сказать Архангелу: се, Раба Господня, буди Мне по глаголу твоему (Лк. 1; 38), Которая Своею плотью и кровью будет питать ту Плоть и Кровь, без вкушения коих нет для нас живота вечного, Которая в состоянии будет стоять на Голгофе и слышать со креста: …Жено, се сын Твой (Ин. 19; 26), Которая, соделавшись честнейшею Херувим, не престанет простирать над родом человеческим Своего благодатного покрова: «радуйтеся, людие!»

Поистине, братие, много ныне для нас причин к радости, но все они останутся без прочного действия над нами, если не присоединится еще одна причина радования духовного. Это — участие в тех благах, кои проистекали для рода человеческого от рождения Богоматери, яснее сказать, участие в заслугах Сына Ее, нашего Спасителя и Господа, то есть в освящении благодатью Его, в наслаждении миром, правдою и радостью о Дусе Святе, Им для нас приобретенном. Кто познал истинно своего Спасителя, предал Ему себя навсегда и соединился с Ним в духе, принял от Него свет для ума, покой для сердца, нашел в Нем жизнь вечную, тот не может не благоговеть при одном имени Матери Его, тот и без чуждых напоминаний, играет ныне духом, торжествует и воспевает, «радуяся, тоя чудеса», ибо знает, что где Сын, там и Матерь, и где Матерь, там и Сын. А кто христианин по одному имени, дышит духом мира, а не Христовым, работает плоти и страстям, не знает на опыте, что значит быть спасенным от грехов, и как дорог для человека Искупитель, и как много, по тому самому, мы обязаны тем людям, кои удостоились послужить ближайшим образом тайне воплощения, и в числе коих первая есть Матерь Иисусова, тому сколько ни говори о важности настоящего дня, он останется хладен и не может ощутить истинной радости, ибо в его сердце нет никакого союза со Спасителем и Его Матерью. Для такового все равно, если бы не было Самого Спасителя.

Вся сила, говорю, в деятельном христианстве, — в жизни по учению веры. Одна сия жизнь производит в нас истинное участие в Таинствах нашего спасения, и делает для нас действительно важными и радостными все праздники Божий. Без сего можно иметь вид радости, можно предаваться шуму и веселью мирскому, но истинной христианской радости иметь нельзя. Ибо без сего — без жизни по вере, мы чужды Христу, и Христос нам; даже находимся в состоянии вражды с Ним, а у враждующих какое общение радости?

Итак, не удивляйтесь, если я, начав приглашением всех от лица Церкви к радости, окончу приглашением некоторых к сокрушению о грехах. Что делать, когда многие неспособны радоваться духом!.. Лучше восскорбеть плотью, чтоб потом стяжать радость духа, нежели навсегда потерять ее, радуясь непрестанно радостью плоти и чувств. Кто обратится к покаянию, тот вдруг почувствует всю важность настоящего дня, и как отраден он для грешников! Ибо для истинно кающегося нет ничего драгоценнее Спасителя, а где Спаситель, там и Его Матерь! Аминь.

2. Слово на день Введения во храм Пресвятой Богородицы

У древних иудеев, братие, было в обыкновении, что родители, в случае каких-либо особенных обстоятельств, посвящали детей своих Богу. Посвящаемые таким образом приводились во храм, принимали благословение от священника, освящались жертвоприношением, и потом оставались до совершеннолетия на жительство при храме, упражняясь под надзором священников в служении Богу и в других занятиях, приличных возрасту их и полу.

Сообразно сему благочестивому обычаю введена ныне во храм и Пресвятая Дева. Родители Ее, Иоаким и Анна, долго страдая неплодством, -недостаток самый тягостный в Ветхом Завете, где благословение многочадия было первым из благословений (Быт. 1; 28), — дали обет посвятить будущий плод чрева своего Богу. Плод сей была Мария; и вот, по исполнении Ей трех лет, — то есть как только Она могла оставить лоно матернее и кров родительский, — Иоаким и Анна приводят Ее ныне во храм «воспитатися», как не раз сказано в церковных песнопениях, «пред Господом». Первосвященник, принявший столь богатый дар Богу, был, по свидетельству предания, Захария, отец Предтечи. То же предание говорит, что Святой Деве, во время пребывания Ее при храме, позволено было входить на молитву в такие отделения храма, кои для других отроковиц, даже мужей, были недоступны, что Она за чистоту сердца удостоилась беседы с Ангелами, что, однако же, несмотря на высоту духовного совершенства, не переставала упражняться и в занятиях, приличных Ее полу, плодом коих был, между прочим, драгоценный хитон Спасителя, пощаженный самыми распинателями.

Вот что известно из предания о священном событии, ныне празднуемом! Стоит только, братие, взглянуть на него на иконе, чтобы почувствовать, как оно трогательно!

Первые лица, представляющиеся вниманию, суть святая двоица -Иоаким и Анна. Они просят Бога разрешить узы их естественного безчадия — даровать им дитя (уже сия молитва делает честь их вере); но вместе с сим они обещают Богу то самое, о чем просят! Дар Божий обращается в благодарственную жертву еще прежде получения! Кто после сего будет сомневаться в чистоте их желания, в том, что они хотят разрешения неплодия единственно по причине укоризны, следовавшей за безчадием, дабы увериться, что они не под гневом Божиим!..

Можете представить, как дорого для сердца родительского было дитя, Богом дарованное, стоившее стольких ожиданий, молитв, слез! Без сомнения, Иоаким и Анна отдали бы за него самую жизнь. Но оно обещано Богу, — и все чувства сердца умолкают пред сим святым обетом; он исполняется при самой первой возможности. Ни желание быть свидетелями первого развития ума и чувств в младенце, сопровождаемого столь многими утешениями для родителей, ни представление опасностей крайне юного возраста, ни мысль, что они по преклонности лет могут отойти ко Господу, не остановив последнего взора на своей Марии, — ничто не может понудить Иоакима и Анну сделать то, что очень легко было сделать — отсрочить исполнение обета. Никакой закон не требовал такой скорости исполнения; но благодарное сердце требовало оной, — и вот трехлетняя Юница во храме! Не явно ли, что Бог был в сем сердце и наполнял его Собою? Что Иоаким и Анна исполняли уже заповедь Евангельскую, повелевающую не любить ни сына, ни дочери, никого паче Бога? Такими и надлежало быть тем, кои избраны к высокому званию родителей Богоневесты; за сие-то самое они и избраны; иначе бы Господь и не избрал их; у Него нет лицеприятия!

Не стыдно ли после сего отцам и матерям христианским не уметь возноситься из любви к Богу над привязанностью к своим детям? Особенно не уметь переносить по-христиански потери их даже тогда, когда Господь Сам видимо поемлет их к Себе, — я разумею, через смерть! Между тем сколько тут бывает вопля и слез нехристианских! Сколько уныния и ропота языческого!.. Не так должен поступать христианин. Он любит детей своих в Боге и для Бога; посему без ропота и лишается их, когда сие угодно Господу. Но христианского самоотвержения в отношении к детям большею частью у нас нет в родителях, а между тем есть обычай, снаружи по видимому благочестивый и похожий на поступок Иоакима и Анны, а на самом деле противный духу христианства. Я разумею обычай обрекать детей своих до рождения, или вскоре после него, в известное состояние. Сколько зла из сего! Связана совесть родителей; несвободна и совесть детей. Исполняется обет, — влечет за собою ропот и неудовольствия. Не исполняется — тревожит душу. А на чем основан такой обычай? Где закон? Где пример?

Не так должно подражать Иоакиму и Анне, не так поступали они, не связывали свободы дочери: Она Сама уже, как увидим, изрекла обет девства, а, по силе обета родителей, Ей надлежало только «воспитатися пред Господем».

Но время уже обратиться к Самой Богоневесте.

Младенчество Марии не позволяло еще Ей иметь Свою волю. Она мыслила умом своих родителей, жила их волею и жизнью, а посему была более жертвой Богу, нежели жрицею. Но если позволено употребить благочестивое гадание, вероятно, родительское око, а паче сердце, заметило в юной Отроковице способность променять кров родительский на дом Божий. Иначе — не говорю родительское сердце, которое, будучи проникнуто любовью к Богу, могло забыть себя, но — самое благоразумие заставило бы не спешить исполнением обета, — ибо ничто, как мы видели, не мешало отложить его, кроме желания — скорее исполнить.

Чему же должно приписать столь раннее раскрытие в Пресвятой Деве чувства благочестия и любви ко храму Божию, которое до изумления примечено и во многих других святых Божиих человеках? Промыслу Божию? Так, он особенно бодрствует над ними, но, конечно, без нарушения великого закона постепенности, вследствие коего Сам Спаситель возрастал …премудростью и возрастом и благодатью у Бога и человеков (Лк. 2; 52). Счастливой природе? Но почему эта природа, всегда более наклонная ко злу, в сих именно святых душах воспринимала такое раннее, предваряющее лета, парение к добру? Причина сего утешительного и поучительного явления, братие, ближе к нам, нежели как обыкновенно думают; она в родителях, в их благочестии и чистоте! Ибо все, сколько знает история, юные герои веры происходили от родителей самых благочестивых.

Не новое ли это побуждение родителям вести себя по-христиански, когда их добродетели сообщают святое предрасположение даже их детям, равно как их пороки нередко в роды родов отзываются пороками и бедствиями их потомков?

Если введение во храм и посвящение Богу зависело более от вводящих, нежели Вводимой, то образ пребывания при храме во многом зависел от воли последней. Можно жить в храме, и не только не быть храмом Духа Святаго, но и заслужить гнев Божий. Дети первосвященника Илии всю жизнь провели при скинии свидения, но своим нечестием погубили себя, отечество и скинию (1 Цар. 2; 22). Что и при Иерусалимском храме во время пребывания там Святой Девы много было недостойного имени Бога Израилева, за это ручаются страшные отзывы, кои давал о сем храме Сам Господь храма (Мф. 21; 13). Но Святая Дева, пребывая при Иерусалимском храме, соделалась источником благословения для всего рода человеческого. Соделалась тем, что пребывала при храме не одним телом, а и духом; возводила горе к Богу не очи токмо, но и сердце; проводила время Свое именно в том, в чем должно проводить его, находясь близ места селения славы Божией, как то: в молитве, богомыслии, чтении Священного Писания, безмолвии, посте, бдении, труде и прочих добродетелях.

Предание говорит, что Богоотроковице позволено было входить на молитву в такие отделения храма, кои для всех прочих были недоступны. Такое великое, неслыханное преимущество было, без сомнения, следствием особенных Ее добродетелей. О будущем великом достоинстве Ее еще не было известно; смотрели на одно настоящее. Посему только особенная набожность входящей могла оправдывать в глазах всех то, куда Она входит, иначе преимущество сие произвело бы соблазн.

Значит, Мария не только оправдывала, но и превзошла надежды Своих родителей! Кроме сего, едва только утвердился в Ней собственный произвол и Она могла располагать Собою, как немедленно из жертвы обратилась в жрицу, которая навсегда принесла Сама Себя в дар Богу отцов. Родители привели Ее «воспитатися пред Господем»; а Она, как повествует предание (Четьи Минеи, 25 марта, 21 ноября), дала обет обратить в сие воспитание всю жизнь Свою, никогда не знать мужа, и принадлежать единому Господу. Поступок, который после долговременного сердечного занятия предметами священными, был уже почти делом необходимости. Чье сердце хотя единожды исполнится Богом, для того уже мал и низок весь мир, тот не может принадлежать здесь никому!

Неудивительно, если потом, за необыкновенную чистоту души, Мария удостоилась, как говорит предание, беседы и питания Ангельского. Наступало время откровений, и Она Сама предназначалась к величайшему из чудес. Возможно ли было после сего, чтобы ковчег всемирного завета долго оставался без Херувимов, его осеняющих?

Гораздо удивительнее другая черта в воспитании Святой Девы. Удостоившись откровений и питания Ангельского, став на такую высоту, Она не оставляла, как повествует предание, занятий, приличных ее полу, продолжая трудиться, работая Своими руками. Обличение, и весьма нужное для тех, кои, предавшись занятиям набожности, гонят потом от себя всякий труд, особенно телесный. Напротив, труд сей, по временам, особенно нужен для таковых людей: он охлаждает их воображение, часто разгорячающееся более надлежащего, не дает носиться много и рассеиваться мыслям по безпредельности мира невидимого, не позволяет забывать нужд телесных, а вместе с тем — смирения, и своею тяжестью придает как бы некий вес жизни созерцательной. Напротив, недостаток телесного труда при духовных подвигах дает плодиться бесплодным мыслям, что весьма вредит чистоте сердца, порождает сомнения, вопросы, охоту судить других, знать будущее, отличаться откровениями, и прочее. Посему-то истинные подвижники благочестия и сами много любили, и другим часто заповедовали любить телесный труд.

Но довольно подробностей. Взглянем еще раз мысленно на всю совокупность священного события, нами воспоминаемого. Как оно трогательно при всей простоте своей! Престарелые родители, приводящие единственную трехлетнюю дочь во храм и предающие Ее Богу отцов своих! Маститый первосвященник, приемлющий дар сей от лица Господа храма, и благословляющий в Дочери Иоакимовой будущую Матерь Спасителя рода человеческого! Трехлетняя Отроковица, оставляющая лоно матернее, и вступающая во врата дома Господня — воспитатися пред Гос-подем в жилище Духа Святаго! И все сие, совершаемое в тишине храма, в присутствии, может быть, одних Ангелов!

Как хорошо, братие, делали предки наши, что подобными священными изображениями украшали стены домов своих! И как худо поступают многие ныне, заменив сии святые изображения видами не только мирскими, но нередко вовсе соблазнительными! На что часто смотрим, чем всегда окружены, то невольно входит в душу, отпечатлевается в сердце, а потом и в поступках. Как после сего быть чистой душе у хозяина такого дома, особенно у детей его? Будет ли целомудренною дочь, от колыбели привыкшая непрестанно смотреть на соблазн?

Не будем же сообразовываться в этом, как и в других случаях, с обычаями века лукавого и развращенного!.. Да соделаются святые изображения праздников и угодников Божиих паки украшением домов наших! Аминь.

3. Слово на день Введения во храм Пресвятой Богородицы

«Ангели, вхождение Пречистыя зряще, удивишася» (Величание, 9 песнь)

А нам что должно делать, воспоминая вхождение Пречистой? Дивиться вместе с Ангелами? Мало. Пресвятая Дева избрана из среды нас и принадлежит более нам, нежели Ангелам; а потому нам должно не удивляться только Ей, но и подражать, — не вхождением во храм Иерусалимский, который не существует более, и если бы существовал, то, принадлежа Ветхому Завету, был бы нужен для иудеев, а не для нас, — а частым и благоговейным посещением храмов христианских, из коих самый последний вмещает в себе более храма Иерусалимского. В самом деле, братие, если для Той, Которая из детства была Сама храмом Духа Святаго, и за чистоту души и тела удостоилась быть избранною в селение Бога Слова; если для Нее, для Ее усовершенствования нужно было долговременное пребывание в храме, то для нас, коим из детства прилежит помышление… на злая (Быт. 8; 21), кои окружены толикими опасностями, подлежим таким слабостям, для нас посещение храмов Божиих должно быть одним из главных средств к нашему освящению.

Ибо, что есть храм?

Есть, во-первых, богоучрежденное вселенское училище благочестия. Мудрость земная не составляет необходимости для каждого; для многих она составила бы даже бремя подавляющее. Но есть предметы, о коих необходимо иметь ясное и твердое познание всем и каждому. Это Бог, Творец и Промыслитель наш, и наши отношения к Нему в совести и деяниях наших; это Искупитель, Господь Иисус с Его крестною смертью за грехи мира, и наша обязанность веровать в Него и исполнять Его заповеди; это благодать Духа Святаго, нас освящающая, и тот способ, коим мы должны стяжавать ее, хранить и употреблять; это, наконец, ожидание будущего века, где должно дать отчет в делах и восприять по делам. Кто же возвестит сии важные истины во услышание и тех, кои совершенно удалены от всякого вида науки? Где училище для всех и каждого?

В Церкви. Здесь отверсты двери для всякого; не нужно предварительных испытаний; приходи, слушай и поучайся! Находясь в этом училище, не узнаешь, как далеко отстоит земля от солнца, и как отводить удары грома, но узнаешь, как далеко находится падший человек от Бога, как спасаться от ударов правосудия небесного; не научишься углубляться в сердца гор и в недра морей для извлечения драгоценностей, но научишься углубляться в собственное сердце для обретения там злата чистой любви к Богу и перлов святых молитв; не будешь в состоянии говорить разными языками, но отучишься от языка лжи и коварства, совершенно поймешь язык совести, сделаешься способным беседовать с Богом. И сколько уже вышло из сего училища — Церкви Божией — самых отличных учеников благочестия, кои, не будучи знакомы ни с каким мирским просвещением, жизнью своею и добродетелями, а некоторые и чудесами доказали, что им «дано было ведать самые тайны Царствия Божия» (Мф. 13; 11), что «они знали все» (1 Ин. 2; 20), нужное для спасения! Что есть храм?

Есть богоучрежденная врачебница духовная. Всякий по собственному опыту знает что душа наша, подобно телу, подлежит различным недугам, и что недуги сии, хотя для многих кажутся маловажными, крайне опасны, ибо, неисцеленные, они причиняют вечную смерть душе. Для исцеления от болезней телесных изобретено множество средств, для исцеления души от яда греховного никто не мог изобрести средства, кроме Самого Бога. И оно изобретено благостью Божией и, как необходимое для всех, преподается безмездно всем.

Где и как? В храмах. Тут всегда течет источник здравия душевного -всеоживляющая Кровь Богочеловека и благодать Духа Святаго; как бы велики ни были грехи твои, от каких бы язв ни страдала совесть, пия от сего источника верою и любовью, ты соделаешься здравым в душе. Нет недостатка в Церкви и в особенных врачевствах против особенных болезней. Невоздержному предписывается пост, бдение, молитва; страждущему гордостью возвещается, откуда мы взяты и во что обращаемся, как все унижены грехом и лишены первобытного благородства; болящему завистью напоминается, что все льстящие взору отличия людей существуют на время, что со смертью останется одно отличие — доброго от злого; погрязающему в сладострастии указуется вечность, суд и гнев Божий на предающихся «в неискусен ум творити неподобная» (Рим. 1; 28). Можешь пренебрегать средствами, указуемыми церковью для уврачевания недугов душевных, но не можешь сказать, чтобы они были недействительны: в противном случае обличат тебя во лжи сонмы праведников, кои, употребляя их, восстановили свое душевное здравие, и из людей мертвых грехами соделались живыми храмами Божиими.

Храм есть богоучрежденное всемирное судилище духовное. Человеку, за коим есть какое-либо важное дело, который подпал суду и гневу цареву, весьма нужно знать, что ожидает его в будущем, какой постигнет его приговор. Но мы все имеем самое важное дело с небом; у нас всех происходит давняя несчастная пря с Творцом нашим. Рано или поздно должен быть конец сей вражде едемской. В чем же будет он состоять и какой приговор произнесут над нами? Что именно будет с тобою, с ним или со мною? Где узнать о сем? В церкви. Тут «суд уже написан» (Пс. 149; 9): слава всем преподобным, горе и погибель всем неподобным! Хочешь яснее знать определение верховного Судии? Прослушай со вниманием, когда читается Евангелие о Страшном Суде. В нем означены подробно и те добродетели, за кои будет награда, и те пороки, за кои пойдут в геенну. Вернее не услышишь от Самого Судии. Что теперь Он говорит — в слове Своем, то и тогда скажет. Имеешь требуемые добродетели? Будешь стоять на правой стороне. Не имеешь? Пойдешь, кто бы ты ни был, в ад. Небо и земля прейдут, а из слов Евангелия ни «одна черта не прейдет» (Мф. 24; 35).

Храм это место постоянного свидания с существами высшими. Мир духовный закрыт от нас непроницаемою завесою, но там все для нас драгоценное; там Господь и Спаситель наш; там апостолы, мученики, пастыри и учители Церкви и все святые; там наши предки, большая часть наших знаемых, сродников и друзей. Ужели на земле нет места, где бы можно было верно и постоянно общаться с ними?

Есть — в храмах! Молитвы, здесь непрестанно возносимые, сближают между собою два мира — видимый и невидимый; наши сердца посредством их возносятся горе, дух небожителей низводится долу, нам дается способность предузнавать будущее наше состояние, а для них становится удобнее вспоминать прошедшее и видеть наши нужды. Посему-то в жизнеописаниях святых людей мы находим, что нигде столько не последовало откровений, не было столько видений для них, как в храмах, среди богослужения. И если богомудрые составители литургии написали, что Царь славы, приносимый в жертву на святой трапезе, «дориносится ангельскими чинми», что мы сами тайно образуем в это время Херувимов, то написали, без сомнения, не на основании воображения, а по свидетельству духовных опытов. Впрочем, и для самого чувственного человека не приподнимается ли видимо завеса духовного мира каждый раз в Таинстве Евхаристии? Что это, как не знак и дар из другого мира? Как не залог бессмертия? Как не завет жизни вечной, в коем видимо соединяются живые и мертвые?

Наконец, храм есть место лицезрения Божия и поклонения твари Творцу; место по тому самому священное и самое приятное для духа благочестивого.

В самом деле, братие, ужели одни нужды будут двигать и управлять нами и в делах богослужения? Ужели для человека нет другого возвышеннейшего побуждения к тому, чтобы как можно чаще являться пред Лице своего Творца, например, чтобы насладиться Его присутствием и лицезрением? Но место постоянного присутствия и лицезрения Божия в храмах; в храмы посему и должен он являться для засвидетельствования пред Творцом своей любви и покорности. Правда, что истинные поклонники всюду поклоняются Господу духом и истиною (Ин. 4; 24). Но неоспоримо и то, что в некоторых местах для них же Господь являет особенное Свое присутствие. Храм есть первое из таковых мест; это постоянное, видимое место селения славы Его: тут Его слово и Таинства; тут Его Престол и жертвенник, на коем приносится Тело и Кровь Единородного Сына Его. Посему-то даже те люди, кои сами были живыми храмами Божиими, не переставали ходить в храмы, ходили в них часто, с особенным благоговением и радостью, и минуты, проведенные у Престола Божия, почитали лучшими в жизни.

После такого понятия о храмах, и такого действия их на ум и сердце человека, вы, братиеще удивитесь, если я скажу, что тот и нехристианин, кто, имея возможность часто посещать храмы Божий, не посещает их.

Только пребывание во храмах, для того чтобы быть благотворным, требует от входящего во храм некоторых благих качеств, без коих оно не приносит ожидаемой пользы, и может даже обращаться во вред. Какие это качества? Внемлите!

Храм есть училище благочестия: итак, будь внимателен к слышимому; здесь говорит не человек, а Сам Бог, желающий твоего спасения. Паче же всего старайся исполнять познанное на деле. Исполненное, и малое, принесет сторичный плод; не исполненное, и великое, не только не оправдает, а и осудит. Некогда потребуют строгого отчета в преподанной науке. И здесь ленивые ученики много теряют: какой стыд будет там!

Храм есть врачебница; итак, смело требуй врачевства. Никогда не отчаивайся в исцелении. Для нашего Врача нет неизлечимых больных. Только не оставляй употреблять средств, тебе предписываемых. Не слушай своего ума, когда он будет говорить тебе, что то или другое средство, по-видимому, бесполезно. Спаситель наш знает более всех нас и наши болезни, и нас самих. Не слушай плоти, когда она будет влечь тебя к чему-либо запрещенному, хотя бы оно казалось невинным. И телесные врачи лишают нас многого, лишают даже гораздо большего. Без воздержания духовные врачевства так же остаются без действия, как и телесные. Что пользы, например, если здесь причастишься «трапезы Господней», а по выходе за порог дома Божия сядешь «за трапезу бесовскую»? (1 Кор. 10; 21).

Храм есть судилище духовное: итак, мирись с небесным соперником… доколе находишься на пути… (Мф. 5; 25) сея жизни. Толкай в двери милосердия, пока не настал час суда и наказания. Не пренебрегай властью Церкви: она от Бога. Разрешенное здесь будет прощено и там; связанное здесь будет в узах и там. Принимай милость подаваемую, не удивляясь много избытку в даянии: много дается каждому потому, что для нас всех много приобретено, за нас всех крайне много заплачено. Только смотри, не злоупотребляй прощением. Любовь Искупителя к тебе да будет Ангелом Хранителем от новых беззаконий. Иначе все погубишь, и с тебя взыщется за самые милости, тобою злоупотребленные.

Храм есть место свидания с существами неземными: итак, вы, кои лишились близких вашему сердцу, вместо безплодных сетований и слез, спешите чаще к подножию алтарей Господних. Тут, пред лицом Бога любви, у Коего нет мертвых, ваш дух найдет себе успокоение; вы сами приблизитесь в духе к пределам мира горнего, предощутите силу грядущего века; а при сем предощущении настоящая жизнь перестанет для вас быть такой драгоценною, и вы не будете безутешно сетовать о временной разлуке с любезными вам, а примете решимость идти по следам их с верою и любовью туда же, где и они. Храм есть место присутствия и лицезрения Божия. Итак, стой во храме, пред Богом, хотя так, как бы ты стоял пред царем земным. Оставляй за порогом дома Божия «всякое житейское попечение. Довлеет миру злоба его» (Мф. 6; 34): зачем ее вносить и сюда? Там «пререкание днем и ночью» (Пс. 54; 10): пусть будет хотя здесь мир и тишина. Шесть дней отдаются земле и плоти: пусть хотя седьмой всецело посвятится Господу. Стой во храме, как бы стоял на небе; ибо, стоя во храме, ты действительно стоишь на небе, пред Богом! Аминь.

4. Слово в день Благовещения Пресвятой Богородицы

«Днесь спасения нашего главизна и еже от века таинства явление». Тропарь праздника

Так многократно, вчера и ныне, воспевала Святая Церковь. Не знаю, обратил ли кто из вас особенное внимание на сии слова; а мне кажутся они стоящими всего внимания для всех нас, и не на один только нынешний день, а на всю жизнь. «Днесь спасения нашего главизна», — восклицаем мы: следственно спасения и твоего и моего, слушатель; следовательно, мы с тобою спасены, примирены с Богом и совестью, очищены, оправданы и освящены; следовательно, и для нас «…соблюдается венец правды, егоже уготова Бог всем любящим Его»! (2 Тим. 4; 8). Видите, о чем идет дело? Не о малом чем-либо, а о всем. После этого, как не спросить: точно ли так в самом деле? Действительно ли все мы, здесь теперь присутствующие, находимся в числе спасенных? Ах, спасение явлено для всех, но Сам Спаситель еще заметил, что «не много спасающихся»; оно на самом деле может принадлежать всем, но мы с тобою, слушатель, можем не участвовать в оном. Когда для всех других начало спасения, для нас, может быть, начало, или продолжение, или даже конец осуждения. Надобно по тому самому, весьма надобно узнать, чьего спасения ныне начало, и принадлежим ли мы к числу спасенных?

Спасение, братие, не есть что-либо состоящее в одних словах и понятиях, или каких-либо частных действиях и вещах, о коих довольно только знать, или на кои достаточно только согласиться. Нет, спасение, как показывает самое название его, состоит в освобождении от бедствий и зол. Мы говорим: больной спасен, когда опасность смерти прошла, и силы его начали поправляться. Говорим: взятый в плен спасен, когда он получил свободу, и возвращен из рук неприятельских. Говорим: путник спасен, когда разбойники, на него напавшие, прогнаны, и он в мире продолжает свое путешествие. Если спросишь у каждого из таковых людей: спасен ли ты? Каждый немедля ответит, что он спасен, укажет, когда, как и от чего спасен. Таково, говорю, бывает спасение и от временных бедствий, — видимо, ощутительно, незабвенно!

Тем паче таково должно быть спасение от бедствий вечных, — тех бедствий, от коих никто не может спасти нас, кроме Самого Бога, и для уничтожения коих снисшел ныне на землю Сам Сын Божий. Получивший такое спасение непременно должен знать, что получил; даже начавший получать не может не знать, что он начал получать. Спасенный, таким образом, должен чувствовать в себе великую и важную перемену на лучшее, должен чувствовать если не полное освобождение, то более и более возрастающее облегчение от всех бедствий и зол, кои угнетают всех неспасенных.

Если вы, братие, вникали в свое состояние, то вам должно быть известно, какие это бедствия. Это, во-первых, помрачение нашего ума, который, по падении лишившись озарения свыше, попал в такую тьму, что яже на земли… обретаем со трудом: а что на небе (Прем. 9; 16), или за гробом, того сам по себе, как должно, познать никак не может. В такой тьме живут язычники, кои потому поклоняются камню и деревам; живут и те из христиан, кои, отвергнув свет слова Божия, предаются водительству своего бедного рассудка. Второе бедствие наше есть развращение нашей воли, по падении естественно наклонной ко злу. Отторгшись от воли Божией, она носится ныне по безднам творения, не зная где остановиться; хотела бы все подчинить себе, и взамен того сама подчиняется всему; идет вопреки порядку природы, и потому действует на погибель себе и другим. Под тяжестью сего бедствия стонут все грешники, представляющие из себя жалких рабов страстей и чувств. Третье всеобщее бедствие человечества есть испорченность нашего сердца и чувства, которое, уклонившись от источника всех благ — Бога, и прилепившись к тленным благам чувственным, вместе с ними кружится и крушится, прельщается, и никогда не насыщается, томится скукою среди самых наслаждений. Это бедствие особенно видно на счастливцах мира, кои, стоя среди океана удовольствий земных, непрестанно жаждут лучшего. Последнее бедствие, от коего страдают все, есть крайняя бренность естества нашего и его зависимость от внешней природы; рождаясь в болезнях, влача жизнь среди недугов и лишений, мы потом обращаемся в землю, подобно последнему насекомому.

Как ни слабо это описание бедствий наших, но и по нему весьма удобно можно узнать каждому, в каком он состоянии, — в числе спасающихся, или погибающих. И, во-первых, смотри, спасен ли твой ум? Имеешь ли ты ясное познание о Боге и Спасителе, о благодати Святаго Духа, без коей невозможно спасение, о своих обязанностях и своем предназначении, о средствах достигнуть жизни вечной и избавиться соблазнов мира? Спасена ли твоя воля? Освобождена ли от наклонности ко злу, преобладания над нею чувств и страстей? Заключена ли в законе Господнем, как в естественном для нее хранилище? Облечена ли тою силою, чтоб в случае нужды могла встать за чистоту совести против всего обольщающего и ужасного? Спасено ли твое сердце? Знает ли радость о Дусе Святе, — освободилось ли от того крушения, коим страдают самые великие счастливцы мира? Есть ли в нем предчувствие того, чего око не видало, ухо не слыхало, и что на сердце плотскому человеку не приходило и прийти не может? Спасено ли все существо твое? Подавлено ли в нем семя тли естественной? Насаждено ли семя жизни благодатной? Заметно ли ослабление и совлечение человека ветхого, возрождение, укрепление и преобладание человека нового?

Кто ощущает в себе отсутствие сих зол, угнетающих все человечество, тот, и только тот один, по справедливости может сказать, что он спасен. А таковой, без сомнения, знает и то, что сего спасения начало ныне. Ибо, если бы не явился ныне Свет мира, Целитель душ и сердец, Податель мира и жизни, то мы все оставались бы в прежнем мире, с прежними грехами и немощью к добру, с прежним крушением духа и ненасытимостью сердца, с прежнею бренностью и тлением. Итак, еще раз, братие, вопрошу вас, спасены ли вы? Признак и доказательство спасения одно: свобода от зол и бедствий.

Итак, чувствуете ли эту драгоценную свободу? Если не чувствуете, то спасение не ваше, Христос еще не ваш, вы еще не христиане! Ибо, что же это за спасение, когда вы окружены теми же бедствиями, так же слепы в делах веры, так же связаны грехами, так же злобны, немирны, унылы, бренны, тленны? Что это за начало спасения, когда в нас нет не только конца, даже продолжения? А если так, то что значит, братие, ваше христианство? Из чего состоит оно? Что дает вам? Что обещает? Разве нашли вы другого Христа, Который не спасает верующих в Него?

Тяжело, братие, слышать подобные вопросы в такой радостный день. Но что же делать нам? Разве говорить, что вы спасены, когда мы видим, что вы погибаете? Разве петь и услаждать слух ваш, когда вы спите над бездною? Нет, мы должны вопиять к вам, греметь всем, чем можем, чтобы пробудить вас, заставить удалиться от бездны, и начать дело своего спасения.

Мало сего: мы молим, и непрестанно должны молить Господа, чтобы Он Сам гремел над вами всемощным гласом Своим, и пробуждал вас, чтобы не щадил, если это нужно, ни гнева Своего, ни стрел. Ибо лучше, стократ лучше, чтобы каждый из нас пострадал, если это нужно, здесь, временно, нежели отошел неисправленным туда, где надобно мучиться вечно.

И если когда нам, братие, нужно говорить с вами таким языком, то в нынешний день; ибо день сей есть самый способный к тому, чтобы начать, кто не начинал, дело своего спасения. Не напрасно Церковь возглашает: «днесь спасения нашего главизна!» Решись отныне оставить грех, освободиться от уз господствующей в тебе страсти, начать жить для Бога, веровать всем сердцем в Искупителя, ходить и действовать, как учит Евангелие и Церковь: и нынешний день соделается для тебя истинным началом твоего спасения. Всякий раз, когда он будет возвращаться, ты будешь от полноты сердца восклицать: днесь, истинно днесь спасения моего главизна! После сего и для меня и для тебя будет сей день днем благовещения: для меня — потому что я возвестил, а для тебя — потому что ты принял благую весть о спасении. О, куда не пронесется весть сия! Ей будут радоваться Ангелы, о ней возрадуется Сам Отец Небесный! Аминь.

5. Слово в день Благовещения и неделю Крестопоклонную

В настоящий день, посвященный на поклонение Кресту Господню и на воспоминание страданий Христовых, всего приличнее для нас было бы сетование духовное и сокрушение о грехах наших: но вот, с сим сетованием встретилась ныне благая весть Архангела о спасении всего мира. Что избрать: слезы или радость? Крест или ветвь райскую? Для грешников, имеющих нужду в непрестанном очищении, нужнее слезы, безопаснее держаться за крест. Но грешникам помилованным, удостоенным пришествия к ним Самого Царя славы, неприлично уже было бы сетовать безотрадно в самом Его присутствии. Итак, надобно искать средства согласить сетование с радостью.

И трудно ли найти его?.. Всмотримся пристальнее в сущность и дух обоих настоящих празднеств, и многие из нас невольно, может быть, ощутят в сердце — радость, а на очах — слезы.

Сошествие на землю Сына Божия, нами воспоминаемое, есть событие для нас самое радостное; ибо в нем, как премудро возглашает Церковь, и только в нем едином, «спасения нашего главизна», — начало, основание и причина. Если бы Сын Божий не сошел на землю, то никто из нас, земнородных, не взошел бы на небо. Но чем было вочеловечение Сына Божия для Него Самого? Началом радости ли, совершенства ли? Нет, для Него Самого воплощение было главизною уничижения, началом лишений и страданий. Ибо что нашел Он на земле, приняв плоть человеческую? Нашел крест, который и носил всю жизнь, доколе Сам не был вознесен на Крест. После сего может ли душа, любящая Господа, при самой благой вести Архангела предаваться ныне радости так, чтобы забыть, чего стоила сия радость возлюбленному ее Спасителю, и не растворить ее сетованием о своем недостоинстве? Ты, сказала бы она самому Архангелу, ты благовествуешь нам радость спасения. Благодарение Господу, посетившему нас во тьме и сени смертной седящих! Теперь нет места отчаянию и для первого из грешников. Но я не могу всецело предаться сей радости и оставить совершенно сетование. Такая радость не моя! Пусть радуются таким образом те из братий моих, кои достигли уже отечества, соединились навсегда со Спасителем. А я еще среди юдоли плача, среди моря искушений; я еще сто раз могу оскорбить Господа, снисшедшего для меня на землю, изменить Ему, даже вознести Его на Крест моими грехами. Мне ли предаваться одной радости? Оставь, Архангеле, оставь часть слез, коими я могла бы оплакать моего Спасителя, когда Он будет распинаем, омыть собственные мои нечистоты. Знаю, что они измываются единственно Кровию Божественного Агнца, но могу ли, омываясь сею Кровию, не смешать с нею собственых слез?

Так мыслит и чувствует ныне душа, любящая Господа! В благой вести Архангела о спасении для нее новое воззвание к покаянию. Она ясно видит, что спасение, им возвещаемое, все заключается в смерти воплощенного Господа за грехи наши; и потому с радостью обращается ко кресту.

Что же производит в ней крест сей? В людях, преданных миру, он производит одно уныние; не то — в душах, любящих свое спасение и своего Спасителя. И в них производит он слезы, — ибо можно ли не прослезиться над орудием страданий и смерти своего Господа? — но эти слезы растворены духовным утешением. Ибо древо креста, будучи напоено Кровию Сына Божия, процвело так, что сень его величественнее сени всех древ райских, а плоды — живоноснее плодов древа жизни. Воззрит ли при сем душа верующая на своего Спасителя, — она видит, что крест послужил для Него лествицею для обратного восшествия на престол Небесной славы; что Он превознесен над всеми и получил имя …паче всякаго имене, именно за то, что смирил Себе… до смерти крестныя (Флп. 2; 8-9). Воззрит ли на сонм святых Божиих, наслаждающихся блаженством в Царствии Отца Небесного, видит, что все они взошли на небо крестом, пришли на брак Агнца от скорби великия (Откр. 7; 14), удостоены вечного покоя потому, что на земле, кроме креста, не имели где подклонить главу. Обратит ли взор вокруг себя, — находит, что где крест, там и благодать, и добродетель, и спасение; что чем кто из христиан более смиряется, подвергается лишениям и скорбям, тем более «укрепляется во внутреннем человеке» (Еф. 3; 16), становится свободнее от мира, ближе к небу и своему Спасителю. После сего чем для истинного христианина должен казаться Крест Спасителя, как не любезным орудием спасения, драгоценным залогом блаженства вечного, — радостным знамением победы? При одном взоре на крест, христианин уже чувствует в себе новую силу к побеждению противных сил; при одном напоминании о кресте, христианин исполняется некиим святым утешением, среди самых лютых напастей. Посему-то Животворящему свойству Креста Христова и учреждено Святою Церковью поклонение ему среди Святой Четыредесятницы. «Якоже долгий и прискорбный путь проходящий, — читается в синаксаре на нынешний день, — и трудом отягчившийся, аще где древо благосеннолиственное обрящут, мало седше упокояются и, яко убо юни бывше, прочее путь отходят, тако и ныне в постное время и в прискорбный путь и подвиг насадися посреди от святых отец Живоносный Крест, ослабу и прохлаждение нам подавая, благомужественны же и легки к прежнему труду утрудившиеся устрояя».

Таким образом, братие, настоящие празднества не только не чужды между собою, но и препровождают один к другому: райская ветвь Архангела указует прямо на крест, а крест служит лествицею в потерянный рай сладости.

Посему исполнится ли ныне у кого сердце радостию, — да не смущается и не стыдится сея радости; она — Господня; для доставления ее всем нам Сыне Божий и взошел на крест. Ощутит ли кто в сердце сокрушение, а на очах слезы о грехах своих, — да не смущается и да не сокрывает сих слез; они — Господни; сам Архангел, если найдет чистыми, соберет их и представит в дар нисходящему на землю Господу.

Но что делать, братие, с теми из нас, кои, по ожесточению сердца, не чувствуют ныне ни радости духовной, ни печали по Бозе? Кому же уподоблю род сей, — вопрошал некогда о таковых Сам Спаситель. — Кому же уподоблю род сей? Подобен есть детем …на торжищих… глаголющим: пискахом вам, и не плясасте: плакахом… и не рыдаете (Мф. 11; 16-17). Что делать с сею бесчувственностью? Какой Архангел сойдет на землю для возбуждения сих людей к радости? Какой Спаситель взойдет снова на крест для произведения в них плача о грехах Своих?

Господи, Ты Сам глаголи к людям сим и возбуди их от сего мертвенного нечувствия. Ибо мы все можем токмо, подобно Марфе и Марии, плакать над гробом своего или чуждого Лазаря — внутреннего человека нашего, а не можем сказать ему: Лазаре, гряди вон! (Ин. 11; 43). Аминь.

6. Слово на день Благовещения Пресвятой Богородицы

Почему нынешний день называется днем Благовещения? Очевидно, по какой-либо благой вести для всех нас. Что это за весть?

Та весть, что к нам, бедным, на землю нисшел ныне Единородный Сын Божий, вечное Слово, Коим сотворено и держится в бытии все видимое и невидимое; нисшел до того, что облекся естеством нашим, соде-лался во всем, кроме греха, подобным нам Человеком, и это не на время токмо какое-либо, малое или великое, а на всю вечность.

Та весть, что Сей воплотившийся Сын Божий соделает для нашего спасения все, что нужно: озарит нас светом истины и укажет путь к жизни вечной; восприимет на Себя грехи наши и загладит их Своими страданиями; низойдет во гроб и воскресением Своим рассеет для нас мрак гроба и страх смерти; подаст нам Духа Святаго и с Ним всю полноту даров благодатных; да очистившись от всякой скверны, соделаемся способными к сожитию на небе с Ангелами.

Та весть, что мы посредством сего беспримерного снисхождения к нам и соединения с нами Сына Божия, из врагов Богу — соделались близкими и паки своими Богу, из изгнанников рая, пришельцев земли — наследниками неба и благ вечных; что все бедствия, коими исполнен мир, нас окружающий, прейдут невозвратно, все возвратится к первобытному совершенству, так что самая тварь неодушевленная, воздыхающая теперь вместе с нами, освободится от тяжкой работы нетления в свободу славы чад Божиих.

Видите, сколько радостей и надежд принес нам день настоящий! Сравните все радостные вести, какие только можем мы получать от кого-либо, и все они окажутся малы и незначительны. Радостен бывает день, в который врач страждущему от тяжкой болезни и потерявшему надежду скажет: «Успокойтесь, с вашим недугом произошел переворот благотворный, и вы непременно будете здоровы». Нам всем ныне сказано гораздо больше, ибо сказано, что не только все болезни тела и души, от коих страдал безнадежно весь род человеческий, исчезнут наконец навсегда; но что и самая смерть, этот неотразимый враг, будет побеждена и уничтожена, и мы паки соделаемся чисты, светлы и бессмертны.

Радостен бывает день, когда находящиеся в осаде от неприятелей и доведенные до последней крайности узнают, что враг, осаждавший их город, потерял силу, что он прогнан и рассеян, что им остается только пользоваться плодами победы. Ныне возвещено всем нам большее, ибо возвещено, что древний и непримиримый враг наш, изгнавший нас лестью из рая и всеми силами своими влекший во ад, поражен во главу, что он связан от великого Вождя и Победителя, что с сих пор у него нет власти над нами, так что каждый из верующих может попирать безвредно сего дракона адского.

Радостен бывает день, когда сын, потерявший всю любовь отца, изгнанный из дома его, лишенный всех прав рождения и наследства, услышит, что отец, по великодушию своему, простил его, готов принять его в свою любовь и отдать ему все, что имеет. С нами произошло большее: мы, отверженные за грех и находившиеся под гневом и проклятием, примиряемся ныне с Отцом Небесным, делаемся паки Его сынами возлюбленными, вступаем во все права детей и предназначаемся к обладанию Царствием Небесным.

Измыслите какие угодно радостные известия, — и все они обретутся в благой вести, принесенной нам ныне от Архангела.

Достойно и праведно именуется день настоящий днем Благовещения; достойно и праведно небо и земля призываются ныне к радости и прославлению Господа, ибо небо и земля будут действительно участвовать в Его милосердии и торжестве нашем.

Но, братие мои, радуясь и прославляя Господа за великую и беспредельную милость Его, не забудем, что благая весть тогда бывает совершенно действительна и достигает своей цели, когда, получив ее, сообразуются с нею и действуют именно так, как того требует существо ее.

Сколько ни уведомляйте блуждающего по чуждым домам и странам сына, что он прощен отцом, но если сей сын не оставит своего блуждания, не пойдет к отцу, и не начнет вести себя, как прилично наследнику цареву, то благая весть останется без действия и не облаженствует его.

Сколько ни извещайте содержимых в осаде о бессилии врага их, о возможности поразить его и воспользоваться свободою, но если они, забыв свое горестное положение, вместо брани и отпора растворят своему врагу врата и позволят делать с собою что ему угодно; то благая весть о его изнеможении останется втуне, враг соберет силы и снова поработит их.

Сколько ни обнадеживайте отчаянно больного, что тяжкий недуг его может пройти, что опасность смерти миновала, но если он не послушает вас и не станет делать, что необходимо для его выздоровления, тем паче если будет поступать напротив и предастся зловредному невоздержанию, то благая весть исцеления останется без плода, и болезнь возвратится со смертью.

То же и с благою вестью, нам ныне принесенною. Все — и сошествие на землю Сына Божия, и Его вочеловечение ради нас, и Его смерть и воскресение за нас, все сие останется втуне, если мы не оставим своей греховной жизни и не начнем вести себя, как требует новое, великое и святое предназначение наше. В таком случае, христиане истинные, следуя за нисшедшим с неба Спасителем и творя волю Его, примут все, что Он принес и стяжал для них, достигнут благ вечных и вселятся с Ним в Царствии Отца Его; а мы, нерадящие о своем спасении, не последующие заповедям и стопам Его, мы, продолжающие ходить по дебрям греха и похотей, мы и с благою вестью, нам принесенною, яко ни к чему не способные, останемся во грехах наших и явимся под конец, яко ничтоже имуще.

Не остановимся же, братие мои, подобно малым детям, на благой вести о нашем спасении, как она ни велика и ни радостна; постараемся узнать, чего она требует от нас и что нам должно делать для нашего спасения; исполним потом все требуемое, дабы таким образом благая весть обратилась в благое дело: тогда, — и только тогда, — день сей для нас воистину будет днем Благовещения, еже да сбудется над всеми нами благодатью Господнею! Аминь.

7. Слово на день Благовещения Пресвятой Богородицы

И рече муж ко искреннему своему: не тако мы творим: день сей, день благовещения есть, мы же молчим и медлим до света утренняго, и обрящем беззаконие: и ныне приидем и внидем, и возвестим в дому Цареве (4 Цар. 7; 9)

У израильтян была некогда жестокая брань с сириянами. Успехи последних дошли до того, что самая столица израильская, Самария, будучи обложена со всех сторон сириянами, умирала от голода. Среди сей крайности, у врат городских, находились четыре человека, пораженных проказою, кои, вследствие закона о прокаженных, были отлучены от всякого сообщества человеческого. Подвергаясь видимой смерти от глада, сии несчастные решились идти лучше в стан неприятельский, в надежде, что, может быть, враги будут великодушнее соотечественников. Входят, и вместо оружия и воинов находят одни бранные кущи, наполненные брашном и сокровищами. Ибо в прошедшую ночь, как пророчествовал о том Елисей, на сириян напал такой ужас от необыкновенного шума оружия, ими слышанного, что они, оставив все, ради единыя души своея, как выражается священный историк, бежали стремглав из пределов земли Израильской.

Сделавшись таким образом владетелями целого богатого стана, прокаженные сначала предались было мыслям и действиям непохвальным: утолив голод, начали собирать сокровища и закапывать их в землю. Но потом совесть пробудилась, они вспомнили о братиях своих во граде, умирающих от глада и жажды, устыдились самого благодеяния Божия, видимо последовавшего не для них одних: и рече муж ко искреннему своему: не тако мы творим: день сей, день благовещения есть, мы же молчим и медлим до света утренняго, и обрящем беззаконие: и ныне приидем и внидем, и возвестим в дому Цареве.

Так поступили прокаженные! Хотя не вдруг, но поняли смысл и цель чудесного события; уразумели, что тогда было время не своекорыстных действий и расчетов, а день всеобщей радости и благовещения.

Событие и пример сей весьма поучительны, братие, и для нас, в день настоящий. С тех пор, как мы за преслушание заповеди удалены от плодов древа жизни и изгнаны из рая сладости, весь род человеческий находился в жестокой осаде от врага Божия и нашего: все терпели глад духовный, и никто не мог положить конец ему.

Но вот, в настоящий день, видимо нисшел с неба хлеб жизни вечной, явилось для спасения нашего само ипостасное Слово, силою Коего все враги наши рассеяны и низложены, так что мы свободно можем исходить теперь на дело спасения нашего, взимать, сколько угодно, манны небесной для препитания духа и сердца нашего. Что же? Воспользовались ли мы сим чрезвычайным благодеянием Божиим? Вошли ли, подобно оным прокаженным, в град души нашей, возвестили ли в дому цареве, внутреннему человеку нашему об окончании нашей осады духовной, о возвращении нам всех средств к исполнению заповедей Божиих, об избавлении от всех зол, нас окружающих? Ах, сколь многие, подобно самарийским прокаженным, и в день Благовещения предаются суете, забывая, что сделано для нас Господом и что нам, вследствие того, делать должно! Ибо, как бы нам после сего поступать надлежало? Надлежало бы употребить все время, обратить все силы и способности на то, чтобы, пользуясь всемогуществом нашего Искупителя, для нас ныне плоть приимшего, свергнуть с себя все узы греха и страстей, восстановить в себе все первобытное благолепие и достоинство природы нашей, стяжать и упрочить за собою все права на блаженство вечное, отданное нам в наследие. А мы? Мы, забыв, что для нас сделано и какое величие и блаженство ожидает нас на небе, вновь обращаемся к земле, погребаем душу и сердце наше в собрании благ мирских и тленных сокровищ, гоняемся за почестями и забавами, утопаем в роскоши и сладострастии, тогда как внутри нас господствует глад крепок, тогда как совесть и сердце наше стонут от язв греховных.

Не довлеет ли посему и нам, подобно оным прокаженным, сказать: не тако мы творим: день сей, день благовещения есть, мы же молчим и медлим до света утренняго — до нашей смерти. Поступая таким образом, и мы обрящем беззаконие: и ныне приидем и внидем, и возвестим в дому Цареве.

Внидем убо, братие мои, внидем и мы во град души нашей и возвестим нашему уму, чтобы он спешил за познаниями истины к воплотившемуся Спасителю мира и Его Евангелию: в нем обрящется в изобилии все, что нужно нам на земле знать и делать, все, во что надлежит веровать и чего можно надеяться.

Внидем во град души нашей и возвестим воле нашей, чтобы они спешили за свободою и мощью духовною к великому Разрешителю всех уз и всех немощей. Облекшись Его силою, она получит возможность победоносно сражаться со всеми искушениями и соблазнами мира, быть твердою и неотступною в Законе Божием.

Внидем во град души нашей, и возвестим нашему сердцу, что явился наконец Тот, у Коего можно обрести покой и отраду всем страждущим и обремененным.

Внидем в град души нашей и возвестим всему внутреннему человеку нашему, что время уз его кончилось, что день воскресения приспел, что он может поднять главу, взять паки в руки скипетр, исторгнутый у него врагом, и начать жить и действовать по образу Создавшего его. Аминь.

8. Слово на день Благовещения Пресвятой Богородицы

Благовествуй, земле, радость велию! Хвалите, небеса, Божию славу!

Что это, слова восторга или выражение истины действительной? Как бы кто ни изъяснял их, а для нас в сих словах нет ничего преувеличенного; ибо что говорится в них, то самое давно сказано еще святым Давидом, который также в одном из псалмов своих призывает все стихии на прославление имени Господня, и не только стихии, но и то, что нам кажется в них как бы некиим замешательством и злом. Хвалите, — восклицает он, — Господа от земли, змиеве и вся бездны: огнь, град, снег, голотъ, дух бурен, творящая слово Его! (Пс. 148; 7-8). Видишь, что у Давида хвалит Господа — самый град и дух бурен, от коего мы не знаем куда укрыться. Но Давид, скажешь, в святом восторге своем олицетворяет тварь неодушевленную, так что хвалят Господа не стихии, а в стихиях он же сам. Хорошо: обратимся к другому свидетелю. У святого Павла, когда он писал Послание к Римлянам, не было в руках лиры Давидовой, а одна простая книжная трость апостола, но послушай, что говорит он о всей, так называемой, неразумной и бесчувственной природе. Вемы, яко вся тварь с нами совоздыхает и сболезнует даже до ныне. Чаяние бо твари откровения сынов Божиих чает. Суете бо твари повинуся не волею, но за повинувшего ю на уповании. Яко и сама тварь свободится от работы истления в свободу славы чад Божиих (Рим. 8; 19-22). Видишь, как он смотрит на всю тварь, именно на всю, не исключая ничего! В ней, по замечанию апостола, то же самое, что в людях: страдания и надежда на освобождение. Если же вся тварь, как открывает святой Павел, сочувствует нашей бедности и бренности, потому что разделяет их с нами; если притом вся тварь ожидает вместе с нами освобождения от зол, гнетущих нас и ее, то не естественно ли следует за сим, что вся тварь должна почувствовать, когда в сем жалком положении произойдет какая-либо перемена на лучшее? Не естественно ли заключить, что стоны ее затихли, и место ожидания заступила у нее радость, когда она увидела, что явился наконец на земле между человеками Тот, Который свергнет бремя проклятия со всех и всего, доставит и земнородным и земле мир и благословение, и таким образом восставит Собою всяческая? (Еф. 1; 10). Поелику же благотворная перемена сия в судьбе нашей произошла в настоящий день, то нисколько неудивительно, что день сей есть день радости не для человек токмо, а для всей твари; и Церковь, приглашая землю к благовестию, а небеса к похвале, выражает сим только то, что есть на самом деле.

Итак, братие мои, когда услышите из уст простолюдина, что ныне играет солнце, не спешите давать знать ему вашею улыбкою, что он ошибается. Нет, простым языком своим он выражает то же самое, что говорит нам о сем предмете самое возвышенное любомудрие христианское. Вместо глумления в сем случае над так называемыми предрассудками народными, вспомните мысль апостола о стенании всея твари вследствие нашего падения, — и вы сами, может быть, будете искать ныне признаков радости и на небе, и на земле. Бедная та мудрость, которая думает ограничивать и наши бедствия и наши радости одними нами; нет, в мире, как не напрасно говорят, все связано между собою; тем паче все связано с человеком, хотя мы по близорукости умственной и не видим подробностей этой связи. Правда, что человек выше всего видимого; правда, что по свободе, ему предоставленной, он составляет великую особенность в ряду существ, и даже нечто противоположное всей, так называемой, неразумной природе; но при всем этом мы есмы только часть, хотя самая важная, целого, и не можем ни страдать, ни радоваться одни. Напротив, поелику человек есть как бы средоточие всего, по крайней мере, видимого творения, то происходящее с ним по сему самому не может не отражаться на всех концах круга, им занимаемого. И вот любомудрие, столь же отрадное, как и вполне достойное ума человеческого, изображенное не Платоном или Аристотелем, а Павлом и Петром или, точнее, Духом Святым!

Но играет ли, или не играет ныне солнце — это еще не так важно для дела нашего спасения с тобою, возлюбленный слушатель; а крайне важно вот что — играет ли ныне или не играет, то есть чувствует или не чувствует радость спасения собственное наше сердце? О, как должен быть радостен день настоящий для тех, кои, живя по правилам Евангелия, успели благодатью Божиею освободиться от уз греха и страстей и сподобились приять внутрь себя залог Духа Святаго! Не погрешим против истины, если скажем, что они испытывают ныне подобное тому, что было со святой Елисаветою, когда она встретила Матерь Божию, после Благовещения Ангельского. Как Елисавета почувствовала при сем взыграние младенца во чреве ее, так и они, при гласе к Деве Архангела, чувствуют внутри себя духовное взыграние …потаеный сердца человек… (1 Пет. 3; 4), который, по внутреннему существу его, есть то же самое Слово, еже ныне плоть бысть, долженствующее, по уверению апостола …верою вселиться… (Еф. 3; 17) в каждого из нас. Какие бы извне несчастия ни окружали ныне таковых христоносцев, хотя бы они находились в бедности и озлоблении, хотя бы сидели в узах и темнице, хотя бы страдали от болезней и мук, — ничто не может отнять у них той радости духа и того веселия по Бозе, кои заменяют для них все.

А ты, нераскаянный грешник, как бы ни представлялся радующимся в настоящий день, как бы ни веселился, ни торжествовал, внутри тебя нет и не может быть ни мира, ни радости, ибо откуда бы ты взял ее? Ее может дать токмо Сам Спаситель, а у тебя нет никакого живого союза с Ним, кроме как на словах. Ее может принять и вместить токмо чистая и мирная совесть, а у тебя она и темна, и возмущенна, и болезненна. Если ты придешь ныне (и дай Бог, чтобы пришел!) в себя и очувствуешься от ожесточения во грехе, то вместо радости ты должен исполниться уныния и страха. Ибо что в таком случае увидишь ты? Увидишь снисшедшего на землю для твоего спасения Самого Сына Божия, а себя, яко безумного, убегающим от Сего Спасителя и презирающим дело своего спасения! Увидишь небо и землю, всю неразумную тварь с радостью отзывающейся на глас всемогущего Искупителя, а себя, существо разумное, подобного мертвецу, не внемлющему сему гласу и почивающему на ложе страстей сном смертным! Что может быть преступнее и безумнее такового поведения?

Перестанем же, погибающий во грехах собрат, обманывать самих себя. Между Иеговой и Ваалом, между Спасителем и грехом нет и не может быть союза. Итак, одно из двух: или оставим навсегда порок и начнем жить как повелевает святая вера и совесть; или перестанем уже носить и имя христианина, и участвовать в Таинствах и празднествах Святой Церкви. Аминь.

9. Слово на день Благовещения Пресвятой Богородицы

Мы предполагали, братие мои, побеседовать ныне с вами духовно о настоящем празднестве нашем и поучиться, сколько возможно, из Евангельского сказания о Благовещении Пресвятой Девы от Архангела, но Господу угодно было другое. Под конец самого богослужения, когда уже нам надлежало выйти перед вами на сие священное место, внезапно дошел до слуха нашего из-за Дуная вопль Церкви Болгарской…

С радостью великою встретила она победоносное воинство наше, по его переходе за Дунай, встретила как своих собратий по вере и языку, как своих защитников и освободителей! Но, увы, в каком состоянии предстала она нашей рати православной! Предстала униженною, поруганною, нагою, изъязвленною!

И во-первых, в Болгарии нечем возвещать всенародно времени и часов богослужения; потому что жестокосердые поклонники Магомета не могли сносить звука церковных колоколов, как бы предвидя в нем знак всеобщего народного пробуждения и конец своего неправедного владычества над сею, некогда славною, страною.

Во-вторых, на храмах болгарских нет и того, что по самому простому понятию, составляет главное отличие храмов от зданий обыкновенных, — нет, то есть, знамения святого креста, ибо магометане также не любят видеть его нигде, как обличителя своего нечестия, и потому воспрещается христианам его всенародное употребление. В самых храмах болгарских во всем крайняя скудость от постоянных притеснений: нет в достаточном количестве ни книг церковных, по коим должно совершаться богослужение, ни одежд священных для служителей алтаря, ни даже сколько-нибудь благоприличных сосудов для совершения Таинства Пречистого Тела и Крови Христовой.

И вот злополучная Церковь Болгарская, по снятии с нее уз и цепей христолюбивыми войсками нашими, простирает освобожденные руки свои к Церкви Всероссийской, умоляя ее первее всего о помощи бедным храмам своим!..

По близости места и расстояния к нам первым, братие мои, достиг вопль сей; и мы спешим обратиться к слуху и сердцам вашим в сей благознаменитый день празднества.

Если Сын Божий оставил славу, которую имел от вечности у Отца, и сошел на землю ради нашего спасения, вселился для сего во утробу Преблагословенныя Девы Марии, принял таким образом лицо раба, — и для чего пришел, для чего воплотился? Дабы, восприяв нашу плоть, отдать ее за нас на крест в жертву правосудия небесного, раздраженного грехами человеческими; может ли быть снисхождение большее, смирение глубже, любовь выше и сильнее?

Покажем же, братие мои, и с нашей стороны, что мы любим нашего Спасителя воистину и умеем ценить бесценные заслуги Его. И для сего изберем страждущую Церковь Болгарскую, ибо что мы сделаем для нее во имя общего Спасителя нашего, то будет принято и усвоено Им Самим. Покажем, я говорю, любовь свою к Нему. Се, Он вскоре пойдет за нас на страдание и крест! А мы пойдем спешными стопами, дабы приобрести и устроить что-либо, во имя Его, для страждущих собратий наших по вере. Кто может сделать многое, сделай многое: там воздастся за все сторицею! Кто не в состоянии сделать многое, сделай малое, ибо Господь взирает не на количество и цену приносимого, а на сердце приносящего. Вдовица, упоминаемая в Евангелии, вложила в церковную корвану (казну церковную) не тысячи и сотни, а только две лепты; и Господь возвеличил ее приношение пред всеми прочими, потому что она сделала из любви ко Господу и храму Его все, возможное для нее. Поступим так и мы. Да не скажут собратия наши, что они, находясь под жестоким игом, вопияли к нам о помощи и не были услышаны! Да не скажет некогда Сам Господь наш на Суде Своем: наг… бех… и не оденете Мене! (Мф. 25; 43). Аминь.

10. Слово на день предпразднства Успения Божией Матери

Вчера, следуя указанию Святой Церкви, мы сходили с Фавора, осияваемые последними лучами света от лица преобразившегося Господа. Ныне, последуя тому же водительству Церкви, мы должны прейти в Гефсиманию — ко гробу Богоматери, да видим «конечное елико на Ней таинство». Богорадостен Фавор; душеусладительна и Гефсимания! Там лицо Сына блистает невечерним светом Божества; здесь гроб Матери лествицею к небеси бывает. Там предстают во славе Моисей и Илия и глаголют о исходе Его, — да укажут собою в лице Иисуса Того, Иже обладает не живыми токмо, но и мертвыми; здесь является с ветвью рая служитель чудес Гавриил, — да благовествует земнородным, что нисходящая во гроб есть честнейшая Херувим и славнейшая без сравнения Серафим. Там Божество светит пред учениками из-под завесы плоти, да «егда узрят распинаема, страдание убо уразумеют вольное»; здесь пред наступающею небесною славою Приснодевы открывается немощь Ее человечества, да, егда узрим Ее одесную Престола Сына и Бога, познаем, что сие величие есть действие не естества Матери, а благодати Сына.

В Гефсимании суждено было обнаружиться в самой высшей степени человеческой немощи Сына; там Он обливался потом кровавым, там был укрепляем от Ангела; в Гефсимании же суждено было явиться окончательно человеческим немощам Матери: здесь сомкнулись очи, уста и руце Ее, здесь святейшая душа Ее разрешилась, хотя на краткое время, от чистейшего тела.

Нужно ли после сего думать нам ныне о каком-либо другом предмете для нашего поучения, кроме того, чтобы всем нам перенестись мыслью к смертному одру Преблагословенной, у коего теперь и все апостолы, кроме единого? Повторим кратко словами то, что они видели очами.

По вознесении Господа на небо и по сошествии в виде огненных языков на апостолов Духа Утешителя, местом пребывания Богоматери на некоторое время был не Иерусалим, а тот град, из коего происходил и где жительствовал святой Иоанн, коему Она со Креста вручена была вместо матери. От того часа, — читается в Евангелии, — поят ю ученик во свояси (Ин. 19; 27).

Как ни безмятежно было это убежище и какими нежными и святыми попечениями ни окружена Она была в доме возлюбленного ученика Иисусова, но матернее сердце влекло Ее паки в Иерусалим, туда, где почти каждая стезя ознаменована была стопами Сына Ее и Бога, и где каждое место приводило собою на память или славу, или страдание Его. По возвращении в сей град, самым любимым, как повествует предание, занятием Ее было — ходить по драгоценным следам возлюбленного Сына Своего, молиться там, где Он молился, брать отдых там, где Он успокаивался. Голгофа, Елеон, Гефсимания поэтому чаще других мест наслаждались лицезрением Богоблагодатной. Гефсимания сделалась даже, наконец, Ее постоянным последним пристанищем на земле. Уподобляясь Сыну Своему, троекратно молившемуся здесь до кровавого пота, Она целые дни и ночи проводила в молитве посреди вертограда масличного. О чем молилась Она? Молилась, без сомнения, и о скорейшем распространении спасительной веры в Сына Ее по всему лицу земли; молилась об обращении к вере и познанию истины погибавшего в неверии и ожесточении народа Иудейского; молилась о новых Церквах, кои в разных странах и у разных народов были насаждаемы апостолами; молилась, без сомнения, и о всех будущих Церквах, кои имели быть насаждены их учениками и преемниками; следовательно, молилась и о нас, кои в свое время сподобились просветиться светом веры Евангельской; но все молитвы Ее оканчивались прошением о скорейшем разрешении Ее от уз плоти, — да видит выну лицом к лицу Того, Который по вознесении Своем на небо, в показание бесстрастия Своего Божества, не являлся Ей уже более.

Такую ли чистую и святую молитву, казалось бы, не услышать вскоре и не удовлетворить тотчас? Но Она нескоро, весьма нескоро, была услышана и удовлетворена, — да научимся примером Матери Божией не изнемогать в наших молениях, не почитать знаком невнимания свыше, если происходит с нами что-либо, противное нашим мольбам и желаниям. Для Самой Приснодевы, конечно, лучше было прейти скорее к Сыну на небо, и, вместо уз плоти, начать наслаждаться пренебесным величием; но для утешения апостолов Христовых, для того, чтобы они, лишившись видимого присутствия своего Учителя и Господа, могли находить для себя общее прибежище у Его святейшей Матери по плоти, Преблагословенная Дева должна была оставаться на земле, и оставалась немалое время — более двух десятилетий.

Но, наконец, приспел давно вожделенный час исхода. За четыредесять дней до кончины, во время пламенных молитв к Сыну о ее ускорении, Богоматерь узрела пред собою Архангела, того самого, который благовествовал Ей некогда радость неискусомужнаго зачатия. Предвозвестив время отшествия, небесный вестник вручил Ей от лица Сына и Бога ветвь райскую,- да станет она у гроба Ее знамением победы над смертью.

Для Той, Которая давно жила духом и сердцем у Сына на небеси, не оставалось никаких желаний на земле, кроме единого — еще раз до кончины увидеть у одра Своего апостолов, утешиться их верою и любовью, изречь им последнее благословение Богоматернее, ободрить и воодушевить надеждою Своего заступления у престола Сына. Но обыкновенным образом достигнуть сего было совершенно невозможно, ибо апостолы уже давно рассеялись для проповеди по лицу всей земли. Сделать сие непосредственно могла единая сила Божия, и она не замедлила оказать свое действие. Носимые, как говорит предание, на об-лацех, апостолы все, исключая Фому, стеклись в Гефсиманию ко дню Успения Приснодевы. Окруженная сим святым ликом, утешенная их любовью, среди Своей и их молитвы, Богоматерь с миром предала дух Свой в руце Сына Своего и Бога.

Когда Пречистое тело было предано земле и сокрыто в вертепе Гефсиманском, на третий день предстал и святой Фома; Бог так устроил, -да тот же апостол, который неверием воскресению Сына послужил к изъявлению Божества Его, будет орудием и к откровению славы Матери Его. Лишенный утешения узреть Богоматерь еще живую, святой Фома молил соапостолов, да удостоят его милости узреть хотя мертвое тело Ее, освятиться лобзанием его и поклонением ему, яко кивоту святыни и месту селения славы Господней. Но когда, желая удовлетворить сему чистому желанию, апостолы открыли гроб в вертепе, то он оказался совершенно празден. Святое тело преставлено было туда, где находилась прославленная душа, да, подобно Сыну, и Матерь не узрит в Своем телеси нетления. Тогда все уразумели, что самое замедление Фомы было действием не случая, а Промысла Божия, дабы через то открылось всему миру преставление Богоматери вместе с телом на небо.

Се, святая повесть о Успении Матери Божией, как она передана нам древними богоносными отцами! Дивен был вход Ее в мир сей; дивен и исход из мира! Та, Которая во чреве и на руках Своих носила Носящаго вся, не могла, подобно обыкновенным дщерям человеческим, соделаться снедью могилы. Дань естеству уплачена; яко земнородная, Она скончалась плотью; но и благодать явила себя во всей силе: яко Матерь Живота, Она видимо, путем гроба, взошла к животу и славе.

Возблагоговеем пред сими тайнами и чудесами! Ублажим и прославим Ту, Которая для того и взошла на небо с плотью, — да будет в покров и заступление всему миру. Но вместе с сим не отыдем от гроба Ее тщи (без пользы) — без назидания духовного. Спаситель не напрасно сказал, что те, кои верно исполняют волю Отца Его, суть яко Матерь и братия Его. Значит, если мы будем, подобно Матери Божией, ходить в законе Господнем непорочно, то, подобно Ей, соделаемся и причастниками благодати Господней независтно (щедро). Благодать сия, питая, подкрепляя, озаряя и освящая нас в продолжение нашей жизни, не может не отразиться и в час нашей кончины. Чем? Не преставлением, конечно, бренной плоти нашей на небо (к чему она там, с ее нечистотою?), а соделыванием кончины нашей такою, какой в молитвах своих желает всем нам Церковь, то есть, непостыдною, мирною и безболезненною. Довольно с нас, малосовершенных, и сего дара, только бы благоволил Господь улучить его каждому из нас! Аминь.

11. Слово в день Успения Пресвятой Богородицы

Казалось бы, что если кому можно и прилично было не умирать, подобно Еноху и Илии, то Матери Сына Божия. И, однако же, Она почила сном смертным! Значит, смерть — неизбежна! С другой стороны, когда бы в смерти было для человека зло существенное, то если кто, то Матерь Сына Божия не была бы подвергнута сему злу; и, однако же, Она подверглась смерти. Значит — смерть не есть зло и вред для человека!

Смерть неизбежна, смерть безвредна; вот две истины, кои сами собою приходят на мысль в день Успения Матери Божией.

Нужно ли человеку помнить их? Крайне нужно. Ибо если смерть неизбежна, то всякому должно заблаговременно приготовляться к ней. Если смерть сама по себе безвредна, то нет причины страшиться ее и трепетать.

Помним ли мы, однако же, сии истины? Напротив, кажется, — ничто так не забывается, как они. Мы живем так, как бы нам никогда не умирать, ибо нисколько не готовимся к смерти; а умираем так, как бы нам никогда не воскресать, ибо через меру страшимся смерти.

Мало мы думаем о нашей смерти, ибо покажите мне человека, который бы посвящал на это хотя бы по несколько минут каждый день; между тем, смерть может прийти к нам не только каждый день, но и каждую минуту. Еще менее мы готовимся к смерти, ибо укажите, где и в чем это приготовление? Это ли приготовление к смерти, когда мы алчем награды за наградою, строим здания за зданиями, переходим от удовольствий и забав к новым удовольствиям и забавам? Ты прожил, например, уже более полувека, сам чувствуешь, что давно за полдень, недалек вечер, в виду ночь: скажи же мне, что приготовил ты для подземного ночлега? И такое невнимание к смерти у самых престарелых. Что же сказать о людях в мужеском возрасте? Что сказать о юношах? Вы произвели бы на их устах улыбку, напомнив о необходимости приготовляться к смерти, между тем, сколько юношей нисходит каждый год в могилу!

После сего можно бы подумать, что мы почитаем вовсе ненужным никакого приготовления к смерти. Но как почитать это ненужным? Отправляясь и в недальний путь, мы же заботимся, что взять с собою, где пристать, чем заняться; а вступая во врата вечности, мы воображаем, что все равно, как ни вступи в них, что ни возьми с собою, как ни расположи себя! Может ли быть большее невнимание к себе и вечной судьбе своей?

Или мы не любим себя и потому решаемся на все, что бы с нами ни случилось по смерти? Но такой ненависти к себе в нас нет; мы так и живем, чтобы угождать себе; малейшую скорбь души стараемся удалить, и малейшую язву тела исцелить.

Скорбь и болезнь заботят нас, а смерть — нет, а вечность — нет! Ослепление непостижимое! Безжалостность к себе крайняя!

Одно бы можно было предположить в изъяснение, что мы почитаем смерть концом всего; тогда не к чему готовиться, не о чем заботиться в будущем. Но до сей глубины нечестия мы не дошли: чаем жизни вечные, веруем в воскресение мертвых. Чаем, — и не готовимся к сей жизни; веруем, — и не стараемся улучить воскресения в живот. Чаем и веруем, а живем яко овцы заколения! Можно ли поступать пагубнее и безрассуднее?

Нетрудно, впрочем, отгадать, что приводит у нас смерть в забвение, и не позволяет нам приготовляться к ней. Мы слишком преданы плотской жизни и суетам ее; а свойство житейских сует таково, что они, как прах на пути, ослепляют очи и не дают видеть, что впереди. Находясь среди сего облака, а иногда и вихря пыли, мы не в состоянии простирать взора в будущее; смотрим только вокруг себя и водимся настоящим. Когда, например, думать о смерти честолюбцу, если тщеславие ослепило его до того, что все мысли и душа его устремлены к известной награде и отличию? Довольно думать и передумывать, как бы кто не перегнал его на пути, как бы унизить соперника, сравняться с высшими, выказать свое достоинство, сокрыть свои недостатки, ульстить мощного начальника. Когда думать о смерти богачу, или начинающему богатеть? У него и без того весь ум занят счетами и расчетами; туда отпущен, а оттуда ожидается товар; там неисправен приказчик, здесь худо идут самые дела; как бы поддержать или поправить кредит, нет ли случая пустить или взять в рост деньги; передумать о всем этом не хватит не только дней, но и самых ночей. Когда думать о смерти ученому? Он еще не все узнал, не во всем усомнился; можно сделать такое и такое открытие, навести на то и другое подозрение, превзойти предшественников, обратить на себя внимание современников, прослыть светилом века, обессмертить свое имя.

Так суета в разных видах слепит очи! И кто свободен от сей слепоты? С другой стороны, образ смерти так ужасен, что и подумать о нем страшно. Это можно сделать разве в один Великий пост, в Страстную Седмицу, в Великий Пяток… В другое время — это значило бы на целую, по крайней мере, неделю расстроить свои мысли, остановить дела, повредить, может быть, даже здоровью. Как решиться на это прежде, нежели врач скажет что уже нет надежды, прежде, нежели духовник явится с молитвенником и крестом, прежде, нежели последняя болезнь усилится до последней степени? Тогда подумаем об этом; а до того времени зачем напрасно тревожить и смущать себя призраками?

Не такова ли, братие мои, история нашей жизни? Не таков ли образ наших действий? Скажите: где тут разум, где расчет, где любовь к самим себе? Если бы врагу, ищущему нашей вечной погибели, предоставлено было управлять нашими действиями, то мог ли бы он надежнее губить нас?

Опомнимся же, кто может, от сего небрежения!.. Смерть неизбежна. Итак, будем памятовать о ней всегда; памятуя, будем приготовлять себя к ней; приготовляясь, не дадим ослеплять себя временными благами и забавами.

Это первый урок от гроба Богоматери; обратим слух и внимание ко второму.

Успение Ее научает нас, что смерть неизбежна, но в то же время показывает, что смерть, сама по себе, не есть зло для человека. Ибо, если бы она была зло, то Матерь Сына Божия по тому самому была бы изъята от необходимости умереть. Пример Ее должен посему служить в утешение всем нам и возвышать нас над страхом смерти и гроба. Между тем, мы смотрим на смерть, как на зло величайшее, боимся гроба, как ничего более в мире. Сколько тут бывает рыданий и слез, сколько вопля и обмороков! Сколько ропота и отчаяния! Иные даже не могут перенести кончины своих ближних, и сами идут за ними в могилу.

Так ли бы христианину должно было взирать на смерть? Правда, что смерть есть печальная дань греху, есть следствие злополучного нашего падения в Едеме, но благодатию Христовою это наказание обращено в средство к нашей награде. Теперь смерть для истинного христианина есть не лишение, а приобретение; ибо мы, оставляя суетный и во зле лежащий мир сей, переходим из него в мир высший и лучший; скидывая с себя бренный покров тела, идем облещися новою одеждою, нетленною и прославленною; разлучаясь на малое время с ближними, здесь остающимися, вступаем в круг ближних же наших, отшедших прежде нас, и, что важнее, в ближайшее сообщество Ангелов и Самого Господа и Спасителя нашего.

Чего бы тут страшиться, о чем сетовать? Но мы трепещем, рыдаем, предаемся отчаянию: почему? Потому что никогда не вникали в истины Евангелия, как должно, и чужды света, коим оно озаряет для нас мир загробный; потому что слишком прилеплены к земному и тленному; потому что никогда не готовились к смерти. По всему этому смерть необходимо кажется для нас злом крайним; тогда как, при надлежащем настроении духа и сердца нашего, при христианском образе мыслей и поступков, она могла бы служить нам, как и служила для всех истинных христиан, даже в отраду и утешение.

Перестанем же быть подобными несмысленным детям. Возьмем от гроба Богоматери урок не почитать смерти, самой по себе, злом, ибо она, если делается таковою, то по нашей собственной вине, то есть когда мы отходим из сей жизни обремененные грехами, без истинного покаяния и веры. Но при таком образе действий жизнь есть еще большее зло, нежели смерть, ибо смерть, по крайней мере, прекращает собою непрерывный ряд тех грехов и беззаконий, на кои употребляема была жизнь. Аминь.

12. Слово в день Успения Пресвятой Богородицы

«И лествица к небеси гроб бывает!» (Стихира первая на вечерне)

Бывает к небеси, бывает и к аду! Как много людей проходит этою лествицею ежедневно и ежечасно! Но много ли таковых, о коих с твердою уверенностью можно сказать, что они на небе? После сего надлежало бы думать, что преходить через гроб — на небо или в ад, зависит не от самих преходящих, что это в воле какого-либо существа, не равно доброжелательного для всех, которое в угождение своему произволу назначает одним — восходить через гроб на небо, а другим — нисходить через него же во ад. И, однако же, братие, важное дело сие зависит совершенно от человека! В его полной воле куда угодно обратить лествицу гроба, вверх или вниз, на небо или в ад!

И мы сами обращаем ее к аду?., для себя самих?., на всю вечность?.. Кто бы поверил этому, если бы непрестанный опыт не свидетельствовал о том самым непререкаемым образом!

Каким же образом бывает это, можно сказать без преувеличения, чудо? Как человек, существо столь самолюбивое, которое для того и живет, чтобы ему было всегда хорошо, — как он доходит до такого забвения своих выгод, что лествицу, данную ему для восхода на небо, обращает невозвратно к аду? Все это бывает, братие, самым неприметным образом и сия-то неприметность отчасти причина того, что человек действует вопреки собственному благу. Гроб оказывается лествицею в минуту самой смерти, но является лествицею в продолжение всей жизни, и становится ею неприметно. Человек живет, не думая о своем гробе, а гроб, напротив, всегда помнит о нем, каждое его действие обращается в ступень лествицы: доброе — к небу, а злое — к аду. Таким образом, умирая, человек находит гробовую лествицу уже готовой, им же самим неприметно сделанной во время своей жизни; видит нередко с ужасом, что она — вся обращена вниз, в ад, но уже не в силах обратить ее к небу, в другой раз не живут, и несчастная душа идет, куда ведет ее ужасная лествица!

Так, братие, какова жизнь, такова и смерть! Лествицею бывает собственно не гроб, а дела наши. Кто жил в любви к Богу и ближним, тот и в смерти найдет к себе любовь Бога и ближних. А кто провел жизнь в тине греховной, был хладен к добру и не успел омыть растления своего слезами покаяния, тот и в смерти ничего не найдет, кроме мрака, хлада и тления. Гроб такового, опускаемый в землю, не остановится с миром в матерних объятиях ее, а ниспустится до самых глубин ада. Таков закон бытия нашего: доброе здесь — производит доброе и там, злое здесь — влечет и там за собою зло. Будем ли жаловаться, что наше спасение передано таким образом в собственные наши руки и поставлено в зависимость от дел наших? Но в сем-то и состоит высокое преимущество естества нашего, сие-то самое и равняет нас, земнородных, с Ангелами. Премудрость и всемогущество Божие сделали для невозможного возможное: гроб, устроенный грехами нашими и, по существу своему, жилище одного тления, обратился в лествицу, по коей можно восходить от земли на небо. Но куда обратить сию лествицу — это долженствовало оставаться в нашей власти: без сего мы перестали бы быть человеками.

Памятуя сие, будем жить, имея в виду смерть, чтобы, умирая, зреть жизнь. Не обленимся совершать непрестанно дела благие, хотя бы они сопряжены были с трудом, в твердой уверенности, что каждое из них послужит некогда для нас ступенью на небо, и чем было труднее, тем на большую возведет высоту. Будем со всем тщанием убегать каждого порока, как бы он ни казался прекрасен, помня, что со временем он обратится в ступень к аду.

Если мы, подобно Пресвятой Деве, Коея всечестное успение ублажаем ныне, проведем жизнь свою в хранении заповедей Божиих, в чистоте духа и тела, или успеем возвратить потерянную чистоту через веру в Искупителя и сердечное сокрушение о грехах, то в день нашего успения совершится и над нами дивное чудо, — и наш гроб будет для нас лествицею на небо. Аминь.

13. Слово на день Успения Пресвятой Богородицы

Ублажая в настоящий день Успение Матери Божией, Святая Церковь называет сие успение «конечным, елико на Ней, таинством». Поелику конечное, или окончательное таинство необходимо предполагает таинства предшествующие и первоначальные, то, вероятно, не одному слышателю псалмопении церковных приходит на мысль вопрос: какие это таинства? Наш долг дать ответ на сие: и мы тем с большим удовольствием готовы сделать это, что рассмотрение таинств, совершавшихся над Матерью Божией в продолжение Ее жизни, с одной стороны, может служить к прославлению Ее в настоящий день, «конечного, елико на Ней, таинства», с другой — может быть обильным источником размышлений назидательных и чувствований утешительных. Одно могло бы остановить нас в сем случае, — что всякое таинство любит неприкосновенность и не терпит хладных исследований; но мы и прикоснемся к таинствам в жизни Богоматери не сухими вопросами и хладным недоумением, а верою и любовью ко всечестной памяти Ее.

Первое таинство в жизни Преблагословенной Девы Марии открылось с происхождением Ее на свет. Ибо от кого произошла Она? От престарелых, как повествует святое предание, родителей, — вследствие особенной молитвы и обета. Премудрость Божия восхотела, чтобы имеющая родить неискусобрачно Сама была плодом не столько сил природы, сколько наития благодати. И вот, Иоаким и Анна достигают тех лет, в кои теряется всякая надежда быть отцом или матерью. Но у сей святой двоицы есть вера, побеждающая законы естества; и вследствие сей веры, сопровождаемой пламенною молитвою, является Мария, чистый дар неба, и потому способная быть неиссякаемым источником благословений для земли. Так совершилась первая тайна рождения Преблагословенной.

Второе таинство явилось над Нею при введении Ее во храм, в трехлетнем возрасте. Уже самое введение сие в таком возрасте было необыкновенно, как следствие особенного чрезвычайного обета — посвятить плод молитв своих Господу. А между тем сим введением во храм открылась возможность будущей Матери Сына Божия получить воспитание при храме, и таким образом с самых юных лет сродниться духом и сердцем со всем святым. Но и находясь при храме, Дщерь Иоакима, по обыкновенному порядку вещей, должна была оставаться в преддверии его. Вместо сего Ей, как свидетельствует предание, дано было первосвященниками позволение проникать во внутреннее завесы, входить во Святая святых, куда имел право входить единожды в год только один великий первосвященник. Не знаем доподлинно, вследствие каких чрезвычайных событий или откровений получено Ею сие чрезвычайное и беспримерное преимущество, но тотчас видим, что сия тайна вхождения во Святая святых крайне приличествовала будущей Матери Сына Божия. Одушевленному Кивоту Божию надлежало, хотя по временам, являться там, где некогда постоянно хранился его символ и прообраз — ковчег завета с манною и скрижалями.

Третья тайна последовала по достижении Святою Девою совершеннолетнего возраста. Ветхий Завет, как известно, не знал состояния девства, посвященного Богу и освященного законом. Посему, когда Дщерь Иоакима и Анны достигла при храме Иерусалимском совершенных лет, то первосвященники хотели удалить Ее от храма с тем, чтобы она, по примеру прочих дев Израиля, избрала себе супруга. Но Святая Дева решительно объявила, что Она твердо решилась во всю жизнь не принадлежать никому, кроме единого Бога. Первосвященники не знали при сем, что делать; и после совещаний и молитв, решились обручить Ее такому человеку, который согласился бы носить имя мужа, не пользуясь его правами. Жребий пал на старца Иосифа; и вот Мария становится супругою, не переставая быть девою, и таким образом сочетает в себе девство и супружество, благословение Ветхого и благодать Нового Завета. А между тем сия тайна обручения, сие супружество по имени служит до времени покровом, необходимым для великой тайны воплощения Сына Божия, защищая Святую Деву от всех подозрений, как со стороны Иудеев, кои без того не замедлили бы почесть Ее преступницею, так и со стороны того исконного врага, который, ожидая Семени жены, имеющего стереть ему главу, возмутил бы небо и землю, если бы видел, что неискусобрачная Дева зачала во чреве Сына.

Как совершилась самая преславная тайна воплощения Сына Божия -известно из Евангелия всем и каждому. Архангел благовестил; Дева рекла смиренно: се, раба Господня (Лк. 1; 38); сила Вышняго осенила, — и Слово стало плотию! (Ин. 1; 14). Это верх тайн, совершившихся над Пресвятою Девою; но этот верх тайн не был концом их; нет, тайны продолжались, но только углубились, соделались невидимее, не переставая быть поучительными и утешительными. Желаете знать какие это тайны?

Во-первых, тайна распятия. Чьего? Сына? Нет, Матери. Да, братие мои, на кресте был не один Сын, была и Матерь. Когда? И в продолжение всей жизни, но особенно на Голгофе. Ибо не Сам ли Божественный Сын сказал: иже не приимет креста своего и вслед Мене грядет, несть Мене достоин! (Мф. 10; 38). Кто же мог быть достойнее Сына как Матерь? Посему никто и никогда не носил такого креста в продолжение своей жизни, как Преблагословенная Дева Мария. Крест сей слагался не из древа или вещества, а из величия, подобающего Матери Божией, и — из уничижения, в коем Сия Матерь пребывала до самой смерти. Рассудите: сам Архангел именует Ее благодатною и приглашает к радости; Она носит уже во чреве Сына Божия; и в то же время должна страдать от подозрения пред хранителем Своего девства, — и какого подозрения! Что она бракоокрадованная!.. Не крест ли это? Ей приближается время родить Того, Коего Царствию не будет конца; и для Нее нет места в гостиницах Вифлеемских; Она должна родить Его в вертепе и положить в яслех!.. Не крест ли это?.. Ангелы поют: слава в вышних Богу; волхвы покланяются и приносят дары; и непосредственно за сим, спасаясь от Ирода, надобно бежать ночью во Египет тем путем, который едва удобопроходим среди дня! Не крест ли это? А на Голгофе, — что, вы думаете, чувствовало сердце Матери, когда Сын вопиял в муках: Боже, Боже Мой… векую оставил Мя еси! (Пс. 21; 2). Здесь-то, без сомнения, исполнилось во всей силе ужасное предсказание Симеона: и Тебе… Самой душу пройдет оружие! (Лк. 2; 35). Когда оружие прошло самую душу, то не было нужды прободать рук и ног: тайна духовного распятия совершилась!..

С окончанием сея тайны казалось, что и от Матери будет удалено все погребальное, как удалено от Сына, что Она, по воскресении, начнет видимо блистать на весь мир славою Воскресшего. Напротив, Мария до конца жизни пребудет в неизвестности, среди доли самой смиренной. Почему так? Потому, что за тайною сораспятия Сыну на Голгофе тотчас последовала другая тайна — усыновления Иоанну, тайна, мало кем примечаемая, но не менее изумительная и обильная назиданием духовным.

В самом деле, братие, размышляли ли вы когда-либо о сем дивном усыновлении, последовавшем на Голгофе? Вникали ли в цель и дух сего действия? Для чего Матерь Сына Божия дается здесь в Матери ученику, и таким образом как бы низводится на время с высоты Своего беспримерного величия? Ужели для того, чтобы Ей иметь пристанище в дому Иоанна? Но кто бы из верующих, по воскресении Сына, мог отказать в убежище Его Матери?.. И со креста ли происходить таким земным, неважным распоряжениям? Нет, таинственные слова: Жено, се, сын Твой! (Ин. 19; 26) имеют смысл более глубокий: ими определяется характер всей остальной жизни Богоматери; здесь ключ к изъяснению всех дальнейших событий с Нею. Внемлите!

Когда Божество Сына, с воскресением и вознесением Его на небо, открылось во всей силе, когда весь мир начал преклоняться пред именем Распятаго, в то время Матери Иисусовой естественно предстояла величайшая честь и слава, подобающая Матери Сына Божия, Спасителя человеков. Никто, без сомнения, не мог быть достойнее Марии сей чести и сей славы; и никто, без сомнения, не употребил бы их так свято и боголепно, как Преблагословенная Дева, но слава в продолжение земной жизни, кроме того что лишила бы Ее точнейшего сходства с Божественным Сыном, Который до конца жизни Своей не имел где приклонить главы, сопровождалась бы тем важным неудобством, что враги христианства не преминули бы в сем случае найти Личность его Основателя и обратить ее в предосуждение успехам Евангелия; великое и чудесное дело обращения всего мира к Богу не было бы свободно от связей и отношений, хотя совершенно чистых, но все еще земных и человеческих; самым проповедником Евангелия трудно было бы поставить себя в надлежащее отношение к прославленной Матери Того, Коего ясли и крест они проповедуют. И вот усыновлением Пресвятой Девы Иоанну на Голгофе устраняются все сии неудобства; на самой вершине духовного величия, в самую минуту величайшей жертвы, от коей должна бы начаться слава Марии, Она таинственными словами: се, сын Твой! низводится как бы в круг обыкновенных матерей; усыновлением Иоанну Ей указуется на всю остальную жизнь, на простую долю первой христианки.

И смотрите, как глубоко понята Рабою Господнею сия тайна усыновления! Какой верной остается Она во всю жизнь указанию со Креста! Ибо что мы видим далее в сей жизни? Решительное удаление от всякой славы, при всем чудесном распространении христианства. Книга Деяний святых апостолов подробно повествует об устроении первых церквей христианских; обозначает действия главнейших апостолов; представляет различные обращения Иудеев и язычников ко Христу: но Марии вы не видите. Только раз, и то мимоходом, упомянуто, что Она была вместе с учениками в горнице Сионской в день Пятидесятницы. (Ибо как не быть при сошествии Духа Той, Которая зачала и родила от Духа?) Но потом ни слова о всей Ее остальной жизни, ни слова о самой кончине. Скажите сами: это молчание — не тайна ли? И что значит она, как не то, что Мария устранением Себя от всякого вида славы, явила новый опыт смирения, самого глубокого, и таким образом сделалась еще более достойною того венца славы, который давно, по всем правам, принадлежал Ей?

Но надлежало же, рано или поздно, сойти наконец сему венцу на главу Честнейшей Херувимов и Серафимов, — и он сошел — во время Ее Успения. Но жизнь, исполненная таинств, не осталась и здесь без тайны. Что было бы удивительного, если бы Матерь Сына Божия взята была на небо, не испытав смерти? Даже не требовало ли сего некоторым образом самое приличие, когда сего высокого жребия удостоились уже Енох и Илия? Но Марии суждено другое. Как бы в отраду и успокоение всем нам, имеющим проходить вратами смерти, и Матерь Божия умирает; и таким образом разделяет долг природы со всеми земнородными. Но яко Матерь Сына Божия, Того, Кто сказал о Себе: Аз есмъ воскрешение и живот, веруяй в Мя аще и умрет, оживет (Ин. 11; 25), Мария, подобно Божественному Сыну Ее, не удерживается узами смерти; тело Ее и во гробе не видит нетления, и, по прошествии трех дней, взимается, одушевленное, со славою на небо. С сих пор завесы все отняты; одушевленная Скиния Божия является во всей лепоте; святейший Кивот Нового Завета поставлен на свое место; Честнейшая Херувимов вознесена превыше всех небес; и вся вселенная начинает ублажать Ту, Которая соделалась источником благословений для всего рода человеческого.

Созерцая таковые тайны (а мы указали только самые главные) в жизни Преблагословенной Девы, кто не воскликнет ныне к Ней радостно вместе с Церковью: «Дивны Твоя тайны, Богородице!» Дивны в Твоем благодатном зачатии и рождении, дивны в Твоем чудном введении во храм, и еще более чудесном вхождении во Святая святых; дивны в беспримерном обручении святого Иосифа и ношении имени жены, без познания мужа; дивны в безсеменном зачатии и рождении от Духа Святаго Предвечного Сына Божия; дивны в непрестанных, по примеру Сына и Бога, страданиях и перенесении многих различных крестов и искушений; дивны в таинственном усыновлении Иоанну, и отвержении всей земной славы; дивны, наконец, в самом Успении и взятии потом Пречистого Тела со славою на небо!

Но, братие мои, удивляясь благоговейно святым тайнам Промысла Божия в жизни Преблагословенной Девы и святолепно ублажая в настоящий день созерцанием их память Успения Ее, не забудем при сем, что и наша жизнь не без таинств, что сии тайны нашей жизни подобны тайнам в жизни Богоматери, как образца всех наших жизней; особенно же не забудем того, что некоторые из тайн нашей жизни совершаются над нами без нас, а некоторые, и притом самые важные, от коих зависит наша вечная судьба, непременно требуют нашего участия, и по недостатку его, не совершившись над нами, могут подвергнуть нас страшному осуждению.

Какие тайны Промысла Божия совершаются над нами без нас и нашего участия? Это преимущественно две тайны — нашего входа в мир сей и нашего исхода из оного, то есть тайна нашего рождения и смерти. Кто мог определить свое происхождение на свет? Никто. Кто может определить и свою кончину? Также никто. То и другое в руках Божиих; и поелику в руках Божиих, то мы можем быть спокойны касательно сих тайн нашей жизни, твердо веруя, что всемогущество и премудрость Божия сделали и сделают, если мы предадим себя в волю Божию, за нас и для нас все, что нужно и полезно нам, сделают так благоуспешно, как мы сами по себе никогда бы не сделали.

Но другие тайны, и притом, как я сказал, самые важные, хотя непременно должны совершиться над нами в продолжение нашей жизни для нашего вечного счастья, но не могут совершиться в нас без нас, без нашего произволения и содействия. Это тайна благодатного вселения в нас Господа Иисуса, и тайна нашего сораспятия Ему в духе и истине. Ибо для чего Сын Божий оставил небо и, вселившись в утробу Преблагословенныя Девы, явился Человеком, подобным нам? Для того, чтобы, совершив дело искупления нашего, освободив нас Своею смертью от греха и проклятия, вселиться потом в каждого из верующих во имя Его Своею благодатью, вселиться для того, чтобы мы составляли с Ним един дух и как бы едино лицо. Без сего таинственного вселения Его в нас и нашего соединения с Ним тайна спасения нашего не может совершиться в нас, и мы, несмотря на все наше участие в вере христианской и самых Таинствах ее, явимся некогда чуждыми Христа и Царствия Небесного, Им для нас приобретенного. Но тайна соединения нашего со Спасителем нашим не может совершиться без предварительного очищения греховной и нечистой природы нашей, без умертвил нашего греху и чувственности, без самоотвержения растленной самолюбием и страстями воли нашей, кратко, без сораспятия Ему в духе и сердце нашем. Кто же может сделать все сие в нас без нас? Явно никто. Если мы не решимся умереть греху, дабы ожить со Христом новою благодатною жизнью, то останемся живы для мира, но мертвы для Бога; если останемся мертвы для Бога и жизни праведной, то Спаситель наш, яко Святейший святых, не вселится в нас, нечистых и нераскаянных, и не соделается в нас началом и источником жизни вечной; а без сего мы, служа миру, работая всю жизнь нашу плоти, умрем во грехах и будем отвержены от лица Божия.

Посему, видя как сии великие тайны совершились над Самою Матерью Божией, как Она чистотою жизни и смирением достигла благодати быть вместилищем Сына Божия по плоти, как потом питала и сохранила сию благодать подвигами чистой любви и самоотвержения, — обратим внимание на свою жизнь и действия, дабы видеть, есть ли в нас хотя начало сих тайн, стараемся ли мы о благодатном приближении нашем в духе к Спасителю нашему, о таинственном соединении с Ним — всем существом своим, а для сего очищаем ли себя постепенно от всякой скверны плоти и духа, заключаем ли более и более волю нашу в Его пресвятой воле, любим ли Крест Его и переносим ли благодушно искушения, посылаемые Им на нас для нашего очищения и для привлечения нас к Нему. Благо тому, кто давно знаком с сими великими и святыми тайнами и видит их совершение над собою! Таковому остается только подвизаться и пребыть верным до конца. Благо и тому, кто хотя поздно познал важность сих тайн для себя, но, познав, не замедлил употребить все, чтобы они начали совершаться и над ним! Но что будет с тем, кто вовсе не мыслит о своем спасении и своем Спасителе? Наступит и для него время последнего таинства в жизни, время смерти; но как ужасна будет сия тайна для него и сама по себе, а еще более по своим последствиям? Ибо если и смерть грешника, по свидетельству слова Божия, люта, то безсмертие грешников еще лютее и ужаснее. Аминь.

14. Слово на день Успения Пресвятой Богородицы

Сколько смертей у человека? Одна, говорят обыкновенно, коей никому не миновать. Точно, у человека — одна смерть телесная, коей нельзя миновать, но есть другие две смерти, коих миновать можно и должно. Поелику сии обе смерти зависят от нас, и, избегнутые, ставят человека в состояние самое блаженное, а неизбегнутые, делают его злополучным на всю вечность, то, казалось бы, нам ни о чем так не должно часто думать, ни о чем так не заботиться, как об избежании сих смертей. Но вот наша заботливость! Многие не знают даже о существовании их!

Что это за смерти?

Первая из этих смертей есть смерть духовная, состоящая в умертвении души для жизни в Боге. Ее производит грех и беззаконие. Каждый грех есть болезнь души, рана сердца. Но если сии недуги, эти раны умножатся, растравятся, то наконец следует смерть души; она делается мертвою для Бога, для вечности, для добродетели, для закона. Такой человек, подобно мертвому, имеет очи ума, но не видит света Божия, имеет слух, но не внемлет ни воплю бедности, ни гласу справедливости; имеет руки, но не простирает их на совершение дел добрых; имеет ноги, но не может сделать ни одного шага на пути покаяния и исправления.

И наше око видит иногда сию внутреннюю смерть, видит, в каком положении душа. Говорим: «это бездушный человек»; «у него нет совести», «он без сердца». Но все наши выражения далеко не выражают дела. Нет, это мертвец духовный. Внутри такого человека, как во гробе, смерть и тление, тление помыслов, пожеланий, похотей! И может быть, если бы мы могли увидеть душу, в ее внутреннем виде, то с ужасом побежали бы от нее, как побежали бы от мертвеца в ночи.

Отчего же сам такой человек не чувствует своего жалкого положения? Оттого, что он потерял самое духовное чувство. Это-то и служит признаком духовной смерти, ибо мертвец бесчувствен.

«Но в нем есть, однако же, чувство, ибо он мыслит, желает, действует, наслаждается, страдает». Конечно есть, но это чувство не духа, а плоти, это чувство все устремлено на промен (мену) вечности; это чувство не человека, а животных, ибо и они смыслят, желают, наслаждаются и страдают. Притом это чувство, или если угодно остаток чувства, все занято суетою плотскою, все устремлено на промен вечности: у кого на почести, у кого на богатство, у кого на чувственные удовольствия. Этому чувству нет дела до духа и совести.

Бывают минуты, когда сей духовный мертвец, — поелику благодать никогда не оставляет самых последних из грешников, а благодать всемогуща, — как бы воскресает в эти минуты. Он сам чувствует свое ужасное положение и не скрывает от других. Отсюда выражения: у меня ад в душе, я человек погибели!

Эти минуты — чрезвычайные в жизни. Тут грешник силою благодати, можно сказать, подымается из глубины ада, возносится на средину между ним и небом и поставляется в возможность избрать паки то или другое. Подобные минуты бывают минутами обращения и воскресения духовного, коль скоро грешник, очувствовавшись, предается святой вере и покаянию; равно как сии минуты бывают минутами отчаяния и самоубийства, когда темная сила берет в душе грешника верх над пробудившейся совестью.

Такова смерть душевная! Она не страшит нас потому, что не так видима и сокрывается под покровом жизни телесной, но она есть самая ужасная, ибо она только делает существенным злом для него смерть телесную. Без смерти душевной, смерть телесная даже есть великое благо, ибо освобождает человека от горести здешней жизни, и представляет его в страну мира и блаженства. Ужасна смерть духовная и потому, что она (и она одна) производит смерть вечную.

Что это за смерть?..

(Не закончено).

15. Слово в день отдания праздника Успения Пресвятой Богородицы

В настоящий день Святая Церковь совершает отдание праздника Успения Пресвятыя Богородицы. Как ни малы и недостойны мы в сравнении с Нею, но и за нашим успением, вероятно, будет следовать своего рода отдание; то есть и после нашей кончины, будут совершать, по Уставу Святой Церкви, молитвенно память о нас в третий, девятый и сороковой день, возглашая каждый раз нам вечную память.

Когда и скоро ли будет сие? Никто не знает. Может быть, и очень скоро. Но во всяком случае самая отдаленная кончина отстоит только несколькими десятками лет, не более.

Итак, пройдет немного времени, и нас не будет на земле! Пройдет немного времени, и мир настоящий со всеми его благами, со всеми его горестями, перестанет для нас существовать!

Где же мы будем тогда? Будем там, где теперь все наши предки и куда после нас прейдут все наши потомки. Будем там, куда никто из нас не входит живой и оттуда никто не возвращается мертвый. Будем там, где для одних нет ни печали, ни воздыхания, а для других нет ни радости, ни покоя. Будем там, где не так, как в этом мире, оканчивается все, что начинается, но где, что ни началось, существует без конца. Вот где будем мы все через несколько лет!..

Думаем ли мы о сем, братие, приготовляемся ли к новому жилищу на небе, к образу бытия высшего и неокончаемого? Так мало, что этот предмет вовсе не принадлежит к обыкновенному кругу нашего размышления. Странность непостижимая! Беспечность удивительная! Предстоит ли какой путь в страну отдаленную, — сколько сборов и приготовлений! Мы стараемся заранее узнать то место, в которое отправимся, кто там живет, какие обычаи, какая природа, какие удобства и неудобства жизни; стараемся иметь в запасе все, что может быть для нас пригодно, заводим предварительно там связи и знакомства.

А вступить в вечность! А запастись тем, что там будет для нас необходимо! А освободиться заблаговременно от того, что там нетерпимо! О сем нет у нас ни мысли, ни заботы…

Что значит это? Уж не неверие ли в жизнь будущую? Но, как не верить сему, когда самая здешняя жизнь наша явно есть только начало, необходимо предполагающее продолжение? Как не верить в жизнь за гробом, когда в лучшие минуты нашей жизни мы сами не только чувствуем, что внутри нас есть нечто не от мира сего, но, можно сказать, уже предвкушаем ту жизнь, которая ожидает нас в вечности?

Или, может быть, иной мыслит, что все равно как вступить в вечность, — приготовившись к тому или не готовясь нисколько? Но рассуждать таким образом — значит быть малосмысленнее дитяти. Ибо явно, что жизнь будущая должна состоять в тесной и непосредственной связи с настоящею, как плод с цветом, как цвет со стеблем. Что посеяно здесь, то будет пожато там. Сеяй в плоть… — скажем словами святого Павла, -от плоти пооюнет истление: а сеяй в дух, от духа пожнет живот вечный (Гал. 6; 8). Надеяться на противное — значило бы превращать в своих мыслях устав премудрости и правды Божией, порядок всей природы.

Что же, вопросим еще, что значит наша беспечность в отношении к вечности, нас ожидающей? Значит то, что мы, подобно малым детям, заглядевшись на игрушки, забываем все, даже самих себя; значит то, что мир так ослепил и привязал нас к себе, что мы не смеем и подумать о чем-либо другом, кроме удовлетворения нашей чувственности, наших прихотей и страстей. Ибо одно из величайших несчастий наших то, что мы имеем способность, занявшись малостью, оставлять в то же время без внимания самое важное. Вследствие сего-то мы так неразумно дорожим земными приобретениями или потерями, и так невнимательны к тому, что ожидает нас в вечности!

Всегда ли нам оставаться в сем странном и пагубном нерадении о вечности? Душа бессмертная, душа, предназначенная к пребыванию с Самим Богом! Долго ли ты будешь, яко мертва и бесчувственна? Востани, что спиши? Ты спишь и предаешься грезам твоего воображения, а смерть уже готовится восхитить тебя из среды живых. Воспряни убо, доколе есть время; воспряни, обозри опасное положение свое, и, подобно спавшему на пути страннику, взяв жезл веры, устремись путем добродетели туда, где нет ни печали, ни воздыхания! Аминь.

16. Беседа в день Покрова Пресвятой Богородицы

Что настоящее торжество есть одно из самых радостных, ибо показывает ходатайство Матери Божией за нас пред Богом, что по сему самому настоящий день надобно проводить в делах благочестия и любви христианской, дабы удостоиться покрова Преблагословенныя, что все небрегущие о спасении своем, доколе не исправятся, не могут иметь справедливой надежды на Ее заступление пред Богом, — сии важные и нужные истины, без сомнения, более или менее известны каждому из нас. Посему обратим внимание наше на другое: посмотрим на самый образ Богоматернего покрова, не найдется ли в нем для нас какого-либо нового поучения.

Памятуете ли, братие, каким образом произошло дивное событие, нами воспоминаемое?.. Во Влахернской Константинопольской церкви, в навечерие недельного дня, совершалось обыкновенное всенощное богослужение, при коем, между прочими, находился и святой Андрей, Христа ради юродивый. Среди песнопений и молитв сей человек Божий, в четвертом часу ночи, вдруг узрел на воздухе Богоматерь с Предтечей Христовым и Иоанном Богословом, со множеством Ангелов и святых, молящуюся за род человеческий, и покрывающую находившихся в храме людей Своим пречистым омофором. Полный духовной радости прозорливец обратился к другу и ученику своему по духу, святому Епифанию, и спросил его, видит ли он чудо? «Вижу, отче, — отвечал Епифаний, — и ужасаюся». Когда узнано было о таком чуде и прочими находившимися в храме, то всех объял радостный трепет; в умилении сердца начали благодарить Бога и славить всемирную Заступницу, а благочестивый царь Лев и святой патриарх Тарасий положили ежегодно воспоминать сие утешительное событие.

Первое, на чем должно остановить здесь наше внимание, есть самое явление Богоматери с ликами Ангелов и святых.

Итак, не напрасно веруем мы, что небожители приемлют великое участие в событиях мира человеческого, что старшие братия наши на небе пекутся о спасении нас, малолетних, на земли! На что же им и употреблять свое могущество и свою близость к престолу благодати, если не на воспоможение нам, влающимся (волнующимся) в море житейских напастей и попечений? И мы, при всей хладности земного сердца, не можем без сочувствия взирать на несчастных, и нередко оказываем им помощь; существам ли небесным оставаться праздными зрителями нашей духовной и телесной бедности и не распростереть над нами своего благодатного покрова!

Не напрасно, значит, веруем и тому, что Силы Небесные присутствуют с нами в храмах! Где же им и быть постояннее, как не там, где особенно присутствует их Царь и Господь? Мы не видим их, потому что сияние небесной славы невыносимо для бренного ока, но они видят нас и все наше, самые наши мысли и желания. Придет время, и мы увидим их; вступим, если будем того достойны, в самый благосветлый круг их; а до того времени должны веровать в их присутствие невидимое и, веруя, как можно чаще посещать храмы Божий. Только желая быть во храмах с Ангелами, надобно, братие, и стоять во храмах по-ангельски, отложив «всякое житейское попечение». Иначе и в раю может явиться искуситель, и в раю можно заслужить оное ужасное: смертию умрете! (Быт. 2; 17).

Второй предмет, заслуживающий благочестивого внимания в явлении Богоматери, есть тот вид, в коем Она представилась на воздухе прозорливцам. Как Мать Царя Небесного, Она могла бы явиться сидящею на Престоле и с высоты его ниспосылающею благословения на род человеческий; но является — молящейся! Для чего так? Да разумеем, что един верховный Владыка всяческих, на небе и на земле, во времени и вечности, — Бог Отец! Един Искупитель, Провозвестник воли Божией, Законоположник и Судия, могий спасти и погубити (Иак. 4; 12), -Бог Сын! Един Утешитель и Податель даров благодатных, Освятитель грешников кающихся, — Бог Дух Святый! Что же Пресвятая Дева? Первейшая преемница благодати и первая ходатаица у Престола Его за род человеческий. Кто в сем духе будет воссылать к Ней молитвы, тот поступит собразно Ее желанию. Напротив, чествование имени Ее, простертое до излишества, до сравнения его с именем Божиим, до ущерба того уважения, коим мы обязаны нашему Творцу и Искупителю, составит не честь, а оскорбление для Той, Которая, именуя Себя на земле «рабою Господа» (Лк. 1; 38), без сомнения, не оставила сего смирения и на небе. Ни, — сказал некогда Ангел апостолу Иоанну, принявшему его, вероятно, за Богочеловека и хотевшему почтить божеским почтением, — ни: клеврет бо твой есмъ… Богу поклонися (Откр. 22; 9). То же самое скажет еще с большею силою и Пресвятая Дева тому, кто, по неразумию, начал бы воздавать Ей поклонение, равное Божескому.

Но много ли ныне нужно бояться за излишек усердия к Пресвятой Деве? Увы, в наше время должно страшиться за недостаток оного! Матерь Сама воздаст за нас Сыну, что принадлежит Ему. Поучимся у Нее лучше тому, в чем наиболее имеем нужды, — молитве.

Если и на небе нельзя сделать ничего без молитвы, если и для честнейшей Херувимов и славнейшей без сравнения Серафимов нужна молитва, то как необходима, братие, молитва для нас! И как много посему теряют те, кои небрегут о сем даре Божием! А небрегут многие! Есть люди, кои вовсе не молятся. Иные молятся, но с принуждением, с тягостью. Молитва кажется им тяжелою данью — работою на господина. И в самом деле, молиться, не чувствуя нужды в молитве, не зная зачем и для чего молиться, — тяжело. Но кто виновен в том, что манна небесная в наших устах превращается в горечь? Истинная молитва сладка и питательна, и нет человека из молящихся, который когда-либо не испытал сея сладости. Если же молитва делается горькою, то потому, что у нас испорчен духовный вкус. Нам тяжело поднимать очи к небу потому, что они засыпаны прахом земных забот. Кто умирает с голоду, тот с криком будет требовать пищи, как только увидит человека; утопающий простирает руки и к неодушевленным вещам; равно, кто почувствует глад духовный, у того уста сами собою разверзнутся на молитву; кто увидит себя в бездне греха, того очи и руки невольно поднимутся к небу.

«Как возбудить в себе чувство сего глада, — этой опасности? Как заставить себя увидеть нужду в Боге?» Обращением строгого внимания на себя и свою жизнь. Испытай размыслить несколько часов, не говорю уже дней, о том, как мы происходим на свет, зачем мы являемся в сей мир, что ожидает нас там, куда пойдем после. Быть не может, чтобы подобное размышление не окончилось обращением очей к небу, сердечным вздохом пред Всеведущим, в деснице Коего наше бытие и жизнь. Чем чаще будешь повторять сей благой опыт и думать о своем предназначении к вечности, рассматривать свою жизнь и видеть свои грехи и нечистоту, тем более почувствуешь нужду в помощи и милосердии небесном; молитва будет становиться нужнее и приятнее, а со временем получится и то святое расположение — быть всегда в присутствии Божием, которое апостол называет «непрестанною молитвою» (1 Фес. 5; 17).

Посмотрим теперь на тех людей, которые удостоились созерцать Покров Пресвятой Девы. В храме Влахернском было множество народа; был царь, за свои познания прозванный мудрым; был патриарх, который потом за святость жизни причтен к лику святых; были люди славные и богатые, но никто из них не видел того, что происходило на воздусе; только Андрей и Епифаний удостоились быть свидетелями чуда, люди самые последние, и во время их земной жизни многими презираемые. Так небо близко и открыто для всякого достойного, хотя бы он был между людьми ничем!

Из обстоятельств явления невидно даже, чтобы оно указано было святым прозорливцам каким-либо образом свыше, или чтобы особенною силою Божиею на сей случай у них отверзто было око духовное. Подвижническая жизнь и непрестанное самоотвержение до того утончили их духовные чувства, что от них не могло укрываться присутствие существ небесных. Так обыкновенно бывает с великими подвижниками: редкий из них не имеет дара духовного прозрения, который принадлежит всем людям, но у людей невозрожденных подавлен тяжестью плоти.

Особенно замечательная черта в характере святого Андрея та, что он был юродив; то есть ради Христа казался лишенным ума. И вот, сей-то лишенный ума видит первым то, что превыше всякого ума! Не будем выводить отсюда ничего в предосуждение ума человеческого, как способности, Богом данной и составляющей украшение нашей души; не будем извлекать из сего неблагоприятных следствий и для познаний человеческих, кои также происходят от Бога и, освященные благодатью, не только служат благоденствию земному, но вспомоществуют и на пути к небу. Как, однако же, не заметить при сем того, что столько раз замечено и внушается с такою силою в слове Божием, то есть что мудрость человеческая, за ее почти всегдашние заблуждения, признается у Бога «буйством» (1 Кор. 1; 20), и потому осуждена на «погубление» (1 Кор. 1; 19)!.. Есть что-то в мудрости земной, делающее ее малоспособной к принятию озарений свыше; есть в падшем уме человеческом какая-то сторона темная, враждебная небу. Что это такое?.. Что мудрость земную, которая сама по себе должна быть достохвальна, делает богопротивною? Отчего разум человеческий, сам по себе богоподобный, становится неподобным? Где начало зла? В том, что апостол называет «кичением разума» (1 Кор. 8; 1) или надмением. Наполнившись светом познаний, ум естественно начинает сиять; но сияние сие, по болезненности очей умственных в падшем человеке, большею частью ослепляет его; и он, вместо того чтобы зреть с благодарностью и смирением свет во свете Божием, начинает думать, что сияние, им издаваемое, есть его собственное. Отсюда опасное чувство самодовольства и забвение собственной бедности; затем посягательство на всеведение и противоборство Божественным откровениям и тайнам; потом забвение Бога, презрение Церкви, и неуважение порядка общественного; затем ослабление совести, рабство чувственности; а там сомнение в предметах священных, даже в том, что составляет собственное достоинство природы человеческой; и люди, кои начали тем, что они все знают, что они выше всего, оканчивают нередко тем, что сомневаются в бытии собственном, ставят себя наряду с бессловесными! Так мудрость земная объюродевает и погубляет сама себя прежде еще, нежели погубляется от Бога разумов (1 Цар. 2; 3).

Удивительно ли после этого, что такая мудрость осуждена на погубление? Хотя такой ход от познаний к нечестию сам по себе неестествен, ибо свет земной должен бы вести к Свету Небесному, уму человеческому следовало бы обращать человека к уму Божию, но, так как по развращению людей всегда почти бывает противное сему, то, чтобы не затрудняться, так сказать, бесплодным разбором того, что в мудрости человеческой стоит пощады и что не стоит оной, принято за правило у Бога, чтобы всякий, желающий спасения, отказывался от мудрости земной, и делался ради Христа глупым. Аще кто мнится мудр быти в вас в веце сем, буй да бывает, яко да премудр будет (1 Кор. 3; 18). Согласие или несогласие на отвержение своей мудрости, будучи условием спасения, бывает вместе и несомненным признаком, истинную ли кто имел мудрость, или ложную. Имевший истинную мудрость тотчас променяет ее на мудрость благодатную, всегда готов свой ум пленить в послушание ума Божия; а чья мудрость была в недуге кичения, для того весьма тяжело оставить ее. Оставление же сие бывает или явное или тайное. Явное мы видим в юродивых Христа ради: у них совершенное отречение ума, — подвиг высокий и доступный немногим не только потому, что произвольно казаться лишенным ума крайне тяжело для нашего самолюбивого сердца, но еще и потому, что в таком подвиге человек непрестанно колеблется между двумя опасностями: изменить святому обету буйства Христа ради, и нарушить долг любви к ближнему — соблазном его, или неподанием ему нужного совета, или чем-либо другим. Но можно быть буиим ради Христа и не представляясь лишенным ума, пользуясь даже всеми богатствами мудрости человеческой. Апостол Павел был буи Христа ради (1 Кор. 4; 10), но учил в ареопаге философов! Святители Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст были светилами своего века, и, однако же, не были чужды и буйства Христова. Все это бывает посредством смирения ради Христа; смирение мирит мудрость земную с буйством Христовым. Кто водится смирением, тот на все познания свои смотрит, во-первых, как на незаслуженный дар Божий, поэтому у него нет и причины к кичению. А при том самая мудрость земная, идя у него правильно, скоро доводит его до границ познания человеческого, и, не будучи в состоянии преступить за них, но чувствуя нужду идти далее, сама передает питомца своего вере, то есть уступает место святому «буйству Божию» (1 Кор. 1;25).

Пред таковыми мудрыми в очах мира и вместе буиими в очах Божиих, тайны мира духовного раскрывались, как свидетельствуют жизнеописания их, с такою же удобностью, как и пред теми, кои ради Христа казались миру совершенно лишенными ума.

Можно бы и еще коснуться некоторых обстоятельств в чудесном явлении Пресвятыя Девы, ныне нами воспоминаемом: например, почему видение не замечено и таким человеком, каков был патриарх Тарасий? Почему святой Андрей, созерцая видение, был исполнен более радости, а святой Епифаний — более страха? Но должно предоставить что-либо и собственному размышлению каждого из вас. Цель поучений христианских должна состоять не в том, чтобы сообщить все возможное касательно рассматриваемого предмета, а и возбудить собственное размышление в слушателях. Кто к слышимому присоединяет собственное размышление, у того и из малого выходит многое; а кто только слушает, а сам нисколько не размышляет, для того и многое бывает бесполезно.

Итак, вместо заключения слова, примите от меня прошение продлить его собственным вашим размышлением.

На каковое благое дело благословение Господне да будет со всеми вами! Аминь.

17. Слово в день Покрова Пресвятой Богородицы

Для совершающих торжественно память чудесного явления Покрова Матери Божией не может быть ничего радостнее, как если бы кто возвестил им, что сей благодатный Покров простерт и над ними. Но кто может быть таким вестником? Чье око способно видеть Святейшую Ходатаицу, «на воздусе за ны Христу молящуюся?» Среди нас нет явных тайнозрителей, подобных блаженному Андрею и Епифанию; а сокровенные доведомы единому Господу и блюдут духовные созерцания свои для вечности.

И однако же мы, и именно мы, стоящие теперь в сем храме, не без свидетеля, и притом самого верного, о том, что покров Преблагословенныя Девы простерт и над нами. Кто сей свидетель? Не человек какой-либо земной, и даже не Ангел, а Она Сама, наша Покровительница! С дерзновением и уверенностью говорю сие от лица Ее, ибо что значит святая и чудотворная икона Ее, стоящая в сем храме, как не постоянный, видимый залог Ее невидимого Покрова?.. Мы знаем из истории чудотворных икон, что в случае гнева небесного за грехи человеческие, иконы сии вдруг сокрывались и являли себя в другом месте, или вовсе исчезали. Посему, доколе наша Покровительница не оставляет здесь Своего места, не лишает Своего образа благодатной силы чудотворений, доколе приемлет наши молитвы и подает нам благовременную помощь, дотоле мы, несмотря на всю нечистоту нашу, можем быть твердо уверены, что находимся под Ее благодатным Покровом.

И может ли Преблагословенная Дева не внимать мольбам тех, кои прибегают к Ней с истинною верою и любовью? Опять дерзну сказать от имени Ее: не может! И невозможность сия составляет Ее славу. Небесные покровители, между прочим, тем и отличаются от покровителей земных, что земные могут покровительствовать, могут и не покровительствовать, хотя бы просящий был достоин покровительства; а небесные покровители не могут не покровительствовать достойных: где искренняя мольба, там и их помощь; где вера и любовь к ним, там и они; это для них — святая необходимость. Тем паче не может не слышать чистых молитв, не может не оказывать благовременной помощи Матерь Божия, Коей, как в особенную награду за величайшее и беспримерное служение Ее спасению человеческому, предоставлено право быть первою Ходатаицею о всех нуждающихся, радостью и покровом всех скорбящих.

Что же должна производить в нас сия драгоценная уверенность в покровительстве нам Матери Божией? Беспечность в деле нашего спасения? Бесстрашие в преступлении закона Божия? Откладывание со дня на день покаяния? Нет, братие, это значило бы злоупотреблять милосердием небесным и оскорблять в лицо нашу святейшую Покровительницу. Чистейшая из Дев не может покровительствовать грехам; Она покровительствует токмо грешникам, и притом кающимся. Кто хочет постоянно быть под Ее благодатным Покровом, тот должен постоянно удаляться от всякого греха, ибо всякий грех расторгает союз с Нею. Она молится о тебе горе, а ты молись о себе долу; Она покрывает тебя заслугами Сына Своего, а ты облекайся в них верою и любовью. Иначе, если будем предаваться греху, выйдет то же, что было с израильтянами. Моисей принимал для них от Бога закон на горе Синайской, а они, соскучившись в его отсутствие, отлили под горою златого тельца, и начали ему поклоняться и бесчинствовать. Увидев сие, Господь тотчас прекратил беседу Свою с Моисеем и сказал: сниди отсюду, беззаконноваша бо людие твои… и ныне остави Мя, и возъярився гневом на ня, потреблю их (Исх. 32; 7, 10). Не скажет ли подобного и нашей святейшей Ходатаице достопоклоняе-мый Сын Ее и Бог, если мы, подобно израильтянам, начнем предаваться беззаконию? «Ты молишься и ходатайствуешь о них, и Я готов оказать все милосердие тем, за коих претерпел смерть. Но виждь, что делают они! Когда ты молишься, они поклоняются тельцу златому, приносят жертвы идолам своих страстей и попирают Мои законы. Где тут место для милости? Они сами на себя воздвигают гнев. Им нужна казнь пробуждающая и вразумляющая, а не милость утешающая. Остави Мя, и возъярився гневом, имиже самими возжженным, потреблю их.

Страшный и вместе поучительный пример сего, братие, представляет та же Греция, в коей последовало чудесное явление Покрова Матери Божией, ныне нами воспоминаемое. Каких знаков особенного покровительства не являла Она над сим народом? Сколько раз под стенами Константинополя поражаемы были Взбранною Воеводою и скифы и агаряне? Но когда Матерь Божия увидела, что покровительство Ее не делает лучше покровительствуемых, что для них нужна не милость, а наказание вразумляющее, то отняла Покров Свой; и трехвекового рабства магометан, соединенного со всеми видами уничижения, едва достаточно было Греции для возвращения Покрова Матери Божией, который теперь опять видимо начинает простираться над народом Греческим.

То же, братие, может быть и со всякою душою, не радящею о своем спасении в надежде на заступление Матери Божией. Суды Божий одинаковы и в малом и в великом: слава… и честь и мир всякому делающему благое, и раскаявающемуся в злом, скорбь и теснота на всяку душу человека творящаго злое, и пребывающего во зле! (Рим. 2; 9-10).

Зная сие, будем несомненно прибегать под кров Преблагословенныя Девы, но не будем приносить под сей покров грехов наших, не омыв их слезами покаяния. Матерь Божия врачует все немощи, утоляет всякие скорби, покрывает самые грехи, коль скоро они соединены с сокрушением о них сердца, но не покрывает и не может покрыть ожесточение во грехах! Аминь.

18. Слово в день Покрова Пресвятой Богородицы

Слабому по душе и телу, подверженному опасностям человеку (каков каждый из нас) необходимо нуждаться в помощи и покровительстве; и чем могущественнее, мудрее, благосерднее покровитель, тем безопаснее и утешительнее для покровительствуемого. Но земные покровители, как бы ни казались совершенными, часто бывают непостоянны в благорасположении, недальновидны в выборе благодеяний и, несмотря на свое могущество, сами подвержены слабостям и недостаткам. Несравненно было бы лучше, если бы кто нашел себе покровителя на небе, помощника не по одному телу, но и по душе, предстателя не пред людьми токмо, но и пред Богом, благодетеля совершенного, который сам не имел бы ни в чем нужды. Если бы притом такой благодетель принял под кров свой не одного какого-либо человека и неизвестных токмо людей, а всех, нуждающихся в его помощи, — принял не на время, а навсегда, и если бы несомненно было, что он имеет великое дерзновение пред Богом, то радость о снискании такого покровителя была бы радостью всего рода человеческого, воспоминание о союзе с ним должно бы составить предмет торжества самого светлого.

Таково точно, братие, торжество настоящего дня, в который видимо простерся некогда, как повествует святая история, над верными Покров Преблагословенныя Девы Марии, невидимо доселе простертый над всеми нами. Если бы даже нам самим предоставлено было избрать себе покровителя на небе, то можно ли бы найти могущественнее, святее, любвеобильнее Матери Божией? Кто далее Ее от всех несовершенств? Кто яснее видит наши нужды, усерднее к нашему благу? Кто ближе к престолу благодати, к сердцу сына Ее и Бога? Если Моисей, который при всем достоинстве своем был токмо верный слуга (Евр. 3; 5) в дому Божием, мог ходатайством своим спасать от погибели целый народ Еврейский (Исх. 32; 11-14), то от какой опасности не может спасти нас, какого блага несильно доставить нам предстательство Матери Божией, Которая по тому самому и соделалась одушевленным жилищем Бога Слова, что паче всех обрела благодать у Господа? (Лк. 1; 30).

Но, братие, чем выше и святее лицо, нам покровительствующее, тем должно быть осмотрительнее покровительствуемым, дабы своим неблагоразумием не отдалить от себя помощи, или не соделать ее бесполезною. Мы оскорбили бы нашу святейшую Покровительницу, если бы подумали, что Она покровительствует всем равно. Есть люди, коим Она не может оказать никакой помощи. С другой стороны, все мы по природе наклонны к тому, чтобы злоупотреблять благодеяниями, нам оказываемыми. И не бывает ли в самом деле злоупотребления в уповании на Покров Матери Божией? К сожалению, весьма много и весьма часто. Посему собственное наше благо требует вникнуть в эти недостатки и узнать со всею точностью, о чем, как и в каком духе должно обращаться с молитвами к Матери Божией?

Упование… не посрамит (Рим. 5; 5), по слову апостола; но какое упование? разумное; ибо упование есть часть нашего богопочтения, которое, по увещанию того же апостола, должно быть «разумным» (Рим. 12; 1). Но будет ли, братие, упование на Матерь Божию разумным, если бы кто обратился к Ней с таким прошением, с коим нельзя предстать и перед человеком добродетельным, например, с прошением о чем-либо несправедливом, или для целей нечистых? Такое прошение, скажете, было бы не прошением, а оскорблением честнейшей Херувимов; к Ней должно воссылать молитвы чистые. Так, братие, поистине. Подивитесь же развращению природы нашей, которая доходит до забвения самых первых начал здравой веры и здравого смысла, ибо слух Матери Божией поражается иногда и такими прошениями, кои были бы тяжелы для чистого слуха человеческого. Не тяжело ли в самом деле слышать (а Она слышит!), как обиженный кем-либо, вместо того, чтоб просить себе, по заповеди Спасителя, любви к обидевшему, просит ему отмщения и погибели? Не тяжело ли слышать (а Матерь Божия слышит!), как похитивший, или присвоивший неправедно чужую собственность, вместо того чтобы просить себе благого расположения «возвратить четверицею» (Лк. 19; 8) неправедно стяжанное, просит успеха в сокрытии своей неправды от очей правосудия? Знаю, что для многих из нас подобные прошения могут казаться даже невозможными; и благодарение Промыслу, что они действительно редки, но тем не менее они бывают на самом деле; и учителю веры нельзя проходить молчанием подобных недостатков, как бы они ни осуждались сами своею грубостью. Для вразумления таковых просителей мы должны, хотя кратко, заметить, что на небе нет лицеприятия, что там приемлется одна правда или искреннее покаяние, что воля Матери Божией и Сына Ее есть одна и та же — «святость наша» (1 Фес. 4; 3), что Матерь и не может просить того, чего не может даровать Сын без нарушения Своей правды, что потому просящие неправедного сами себе изрекают не только отказ, но и осуждение.

Заметим также, что под осуждение сие подходят и все те, кои у Матери Божией просят хотя позволительного, но с намерением нечистым. Так, например, если кто просит богатства, имея сильное желание начать вести жизнь роскошную и сладострастную; если кто молит о возвращении здоровья, чтобы, получив просимое, немедленно возвратиться к худым навыкам и делам. Все сии и подобные просители, — да ведают однажды и навсегда, что они не приимут просимого, ибо зле просят (Иак. 4; 3). Всякое решение о неправедном, или для цели беззаконной, есть оскорбление Матери Божией и обращается на главу просящего.

Обратимся к другим прошениям, кои кажутся невинными и чистыми, а на самом деле подлежат осуждению и также недостойны Небесной Покровительницы нашей.

Первый недостаток наш в сем отношении состоит в желании помощи необыкновенной и чудесной, которая, сойдя на нас, служила бы нам как бы некиим отличием от прочих людей. Следствием сего бывает ослабление в собственной деятельности и преступная небрежность. Надеясь на сверхъестественные благодеяния, перестают пользоваться естественными средствами. Так, например, больной отвергает искусство врача, предпринимающий какое-либо трудное дело — совещание с людьми мудрейшими и опытнейшими. Разумно ли, братие, таковое поведение и может ли быть приятным Матери Божией? С первого взгляда подобное упование на Ее покров и пренебрежение всеми прочими средствами может показаться возвышающим нашу веру и ее достоинство; а на самом деле таковая праздная надежда, такое бездеятельное упование, такая неразумная вера есть преступное искушение Ее могущества, недостойное христианина посягательство на силу Божию. Ибо Матерь Божия получила могущество не для того, чтобы расточать оное без нужды — по нашим прихотям, но для того, чтобы обращать оное непрестанно против законов природы, начертанных премудростью Божиею, от частого оставления коих в действии неминуемо возмутился бы порядок мира, нами видимого. Как первая Таинница Промысла Божия о людях, Она действует так же, как и Сам Промысл, употребляя к нашему благу безконечное множество средств естественных, и обращаясь к непосредственному Своему могуществу только в тех случаях, когда сие необходимо. Посему один тот имеет право на Ее всемогущее ходатайство пред Богом, кто прежде прошения к Ней употребил, и после прошения не престает употреблять для достижения своей цели все, что для него возможно, разумея под возможным одно позволительное и законное.

Но в таком случае, скажут, для чего и молиться, и по чему узнать помощь Богоматери? Для того, что все наши средства единственно таковы, что оставляют после себя еще очень много места для помощи высшей, ибо каждое из естественных средств, как доказывает опыт, может остаться без действия. Узнаешь же высшую помощь уже по тому, что ты молился о ней, если молился от сердца. То же сердце скажет тебе, чей и откуда дар, тобою полученный. Впрочем, много ли тут нужно розысков, и на что они? Не всякое ли даяние благо сходит от Отца светов? Не Он ли мертвит и живит, низводит во ад и паки возводит? Не о Нем ли …живем и движемся и есмы? (Деян. 17; 28); не «из Него ли и в Нем всяческая»? (Рим. 11; 36). К чему же сомнения? Не разыскивать должно, получив благодеяния, а молиться и благодарить.

Второй и самый общий недостаток наших прошений к Матери Божией состоит в том, что они все почти и всегда ограничиваются одними благами чувственными. В самом деле, братие, если бы каким-либо чудом открылась пред нами совокупность прошений, воссылаемых к Ней в одном сем храме, что, думаете, увидели бы мы? Увидели бы, конечно, немалое число таких прошений, о коих мы говорили вначале, и от коих невольно отвратили бы очи. Вместе с сим увидели бы бесчисленный ряд прошений о благах временных, об избавлении от различных болезней, от врагов, от клевет и гонений, об успехе в торговле, в путешествиях, в бракосочетании, и тому подобное. Но много ли, думаете, явилось бы пред нами прошений о благах духовных, об исцелении от различных болезней души и совести, о побеждении худых привычек и страстей, о стяжании той или другой добродетели, о совершении трудных подвигов любви к Богу и ближнему? Ах, и без особенного откровения тайн сердечных можно безошибочно сказать, что прошений о духовных благах к Матери Божией весьма немного. Отчего же так, возлюбленные? Разве у нас одно тело, а души и совести нет? Разве душа и совесть наши не имеют своего рода болезней и нужд? Разве Матерь Божия может подавать одно временное и тленное? Или мы любим одно тело наше, а душу ставим ни во что? или не верим в другую жизнь, в суд и воздаяние по смерти? Но сего никто не скажет из самых развращенных людей. Не скажем словами, а делами говорим непрестанно едва не все мы. У всех только и заботы, что о земном и тленном, о пище, одежде, забавах, а о том, в каком состоянии наша душа, цела ли совесть, верны ли мы Христу, с Коим сочетались при крещении, не уклонились ли от пути правого, о том, как нам оставить эту суетную жизнь и явиться пред нашим Создателем, измыты ли наши грехи покаянием, есть ли в нас хотя малый росток для вечной жизни в Боге, о сем чрезвычайно важном деле, мы, если и помышляем, то весьма редко, поверхностно, как о деле чужом и неважном. И в таком несчастном расположении духа мы являемся в самые храмы Божий! С таким небрежением о своем спасении не стыдимся предстать пред нашим Искупителем и Его Пречистой Матерью! Может ли Она внимать таким неразумным просителям? Даровать блага, нами просимые, значило бы с Ее стороны дать нам случай еще более прилепиться к земному и чувственному, еще глубже погрузиться в удовольствия плотские, потерять последнюю память о душе, совести и будущей жизни. Но небесные покровители непохожи на земных, кои нередко по пристрастию более вредят покровительствуемым, изливая на них благодеяния без меры и рассуждения; с неба никак не подадут земных благ, коль скоро видят (а взор небожителей гораздо чище нашего), что сии блага обратятся во вред просителям. Посему нисколько неудивительно, если Пресвятая Дева, по истинной любви Ее к нам, не слышит многих прошений наших; если даже подает нам совершенно противное тому, о чем мы молимся к Ней. Мы, например, просим богатства, которое сделало бы нас сладострастными, и таким образом удалило бы навсегда от Бога, а Она может подать нам нищету, способную образумить нас и сделать истинными христианами; мы просили чести, с коею неминуемо впали бы в гордость богопротивную, а Она может послать на нас уничижение, которое удержит нас в пределах смирения, и спасет от многих зол; мы искали благосклонности какого-либо лица, думая найти в том свое счастье, а Она отвратит его от нас, провидя, что это же нужно для нашего благоденствия. Все это, говорю, может сделать Матерь Божия вопреки нашим молитвам, и должна делать, любя нас истинно, и без сомнения делать. Тот из нас был бы совершенно безрассуден, кто пожелал бы, чтоб Матерь Божия не поступала таким образом, а всегда удовлетворяла нашим просьбам. Это значило бы желать, чтобы Она содействовала нашей пагубе.

Отсюда само собою выходит новое, необходимое правило для наших молитв к Пресвятой Деве, которое, однако же, весьма часто забывается: я разумею нужду заключать все прошения к Ней преданием их и себя в Ее святую волю. Этого требует собственная наша польза, ибо, по краткозрительности нашего ума, по нечистоте нашего сердца, мы можем молить Господа и святых Его о том, что нам кажется полезным, а само в себе есть вред, или и само в себе полезно, но для нас пагубно. С неба же виднее все мы, и все наше прошедшее, настоящее и будущее; посему небожителям удобнее располагать нашею участью. Наш же долг, памятуя сие, не досаждать им прошениями безусловными, не унывать, если не видим исполнения просимого, не печалиться, если над нами сбывается и противное тому. Это мнимое невнимание их к нашим молитвам может быть истинным плодом наших молитв. В таком случае лучше всего без роптания обратиться к своей совести, рассмотреть свою жизнь, вникнуть в свои способности, в свой нрав, свои отношения, вспомнить, что мы созданы не для земли, а для неба, что не ныне, а завтра позовут в отечество; тогда сам можешь увидеть, почему Матерь Божия не исполнила какого-либо твоего прошения. А если бы и при всем том не увидел причины сего, то и тогда не должно унывать и роптать, памятуя, что мы здесь многого не понимаем в судьбе своей. Придет время, когда все откроется. Тогда будем благодарить святых Божиих, что не слушали многих наших молитв, поступали вопреки нашим желаниям.

Сократим для памяти все сказанное в немногих словах. О чем и как должно просить Матерь Божию? Должно просить у Нее единственно того, что само в себе чисто и праведно. И позволительного надобно просить с намерением употребить его законным образом. Не должно искать чудес и, в надежде на них, пренебрегать естественными средствами и предаваться бездействию. Должно просить благ более духовных и вечных, нежели временных и телесных. И благ чувственных надобно просить не для удовлетворения плоти, а для усовершения себя через них в добродетели. Наконец, должно заключать все прошения преданием себя в волю Богоматери и не огорчаться мнимым неисполнением прошений, а почитать это побуждением для себя к покаянию.

Кто таким образом будет возлагать упование на Покров Пресвятыя Девы, того упование будет «разумным» (Рим. 12; 1), и тот не постыдится ни в сей век, ни в будущий.

Мати Божия! не только покрый, но и вразуми нас Покровом Своим: ибо мы сами о чесом… помолимся, якоже подобает, не вемы! (Рим. 8; 26). Аминь.

19. Слово на день Казанской иконы Пресвятой Богородицы

За три седмицы пред сим мы совершали празднество в честь Покрова Пресвятыя Богородицы: событие весьма радостное само по себе, но нам, россиянам, в некотором отношении как бы чуждое, ибо оно последовало в Греции за целое тысячелетие до нашего времени. Празднуя в честь Покрова Взбранной Воеводы над Византиею, весьма естественно было подумать: а к нам Пресвятая Дева так же ли милостива, как к единоверным византийцам? Можно ли в истории Отечества нашего указать какой-либо случай, подобный Покрову Пресвятой Богородицы над Царьградом? Настоящий день, братие, служит ответом на это, и ответом самым радостным. Ибо мы празднуем ныне по такому случаю, который самым явственным образом показывает, что Покров Матери Божией простерт и над нашим Отечеством. Во славу Пресвятой Девы и для умножения духовной радости о сем, позвольте, братие, изложить пред вами событие сие, хотя в главных его чертах.

За два столетия пред сим Отечество наше было постигнуто одним из величайших несчастий: на престоле Российском пресекся род царей Рюрикова дома. Что легче, по-видимому, как из многих миллионов избрать одного на царство? Но опыт показал, что нет ничего труднее, как избрать царя из подданных. Престол недолго остался праздным; но кто ни восходил, не мог усидеть на нем. Тщетно Годунов напрягал все силы ума и искусства, истощал все средства любви и страха: ничто не могло заменить недостатка права наследственного. Запятнанный подозрением в истреблении последней отрасли Царского дома, он вскоре пал, можно сказать, пред одним именем святого отрока, им закланного, которое противопоставил ему самозванец. Что сие чудовище не могло заменить кого-либо на престоле, нечего и говорить. Иное дело было с низложением его Шуйским. Все, казалось, призывало его на престол: и знаменитость рода, и многочисленность связей, и давние подвиги, и недавний опыт мужества и любви к Отечеству; но не призванный небом, столько же раз изменявший истине, как и свидетельствовавший за истину, и он взошел на престол только для того, чтобы с высоты его сойти в плен и могилу. Наконец настают времена полного междуцарствия, те времена, коих образец — во аде, ибо там вечное междуцарствие. Но для наших соседей-недругов это был самый благоприятный случай к торжеству над нами. Область за областью отторгается от России на юге и севере: Польша хочет нам дать своего, Швеция — своего царя. Мы сами, изнуренные безначалием и междоусобием, начинаем думать, что и для прекращения домашней крамолы и соперничества, и для отклонения внешних браней, нет другого лучшего средства, как возвести на престол России одного из потомков Ягеллоновых. Уже в московских храмах возглашается имя Владислава… уже пол России за ним… «Но иноземной ли, насильственно поставленной главе быть в мире с русским сердцем?.. Разноверцу ли воссесть на престол святого Владимира, украшаться бармами Мономаха?» Так мыслили те, в коих еще не подавлен был дух русский смутами отечественными и кознями иноземными. «Станем за Святую Русь, за дом Пресвятыя Богородицы, за чудотворцев Алексия, Фотия и Филиппа; продадим жен и детей, но освободим Отечество!» — воскликнул истинный сын Отечества на берегах Волги; и глас его, как глас Архангела воскресителя, пробуждает умы и сердца помертвевшие. Инок Палицын, гражданин Минин, боярин Пожарский, как бы самым небом избранные представители всех сословий, восстают на брань против врагов, собирают ополчение, и грядут освободить из рук врагов сердце Отечества — Москву. Рать священная, коей подобной не было ни прежде, ни после; но как многого недостает ей! Она должна взять твердыни, защищаемые врагом и многочисленным, и упорным, который твердо знает, что с победою над нею за ним останется все Царство Русское, с потерей сражения должно кончиться его владычество над ним самым плачевным образом; а между тем у сей рати недостает средств к своему содержанию, недостает самого оружия и, что всего важнее, недостает единодушия и в воинах, и вождях. Вот истощены уже последние средства к содержанию, кои доставляла святая обитель Сергиевская; вот значительная часть рати, волнуемая кознями самолюбцев, уже оставила стан отечественный, и готова стать за врагов. Дух мужества, воспламенявший воинов православных, падает. Самое время помогает врагам; наступают осенние непогоды, столь благоприятные для осажденных, и столь пагубные для осаждающих. Еще один неудачный приступ, один междоусобный спор, и первая вьюга зимняя развеет последние остатки рати священной. «Прости, свобода Отечества! Прости, Кремль священный! — так вероятно, мыслил и говорил не один сын Отечества. — Мы сделали все для освобождения вас; но, верно, Богу неугодно принять жертву нашу и благословить оружие наше победою».

Между тем, сия чистая жертва давно уже была принята в воню благоухания. И как ей было не быть принятой, когда она, как увидим после, вознесена была к престолу благодати Самою Преблагодатною Девою? Провидение медлило благословить победою оружие православного воинства, чтобы успехи брани не были приписаны собственному мужеству. Посему, когда все надежды земные пали, когда оставался один шаг до отчаяния, помощь небесная обнаружилась во всей непререкаемой очевидности. Каким образом? Внемлите и возблагоговейте пред Небесною Заступницею!

Среди осажденной столицы, между врагами, в тяжком плену и еще тягчайшем недуге, томился один из маститых первосвятителей, который, прибыв с Востока, нашел в Москве себе второе Отечество. Близкий к небу по своему сану, он еще ближе был к нему по своим добродетелям; посему и удостоился быть посредником между небом и землею. Среди полночной тишины вдруг келья его наполняется светом необыкновенным, и он зрит пред собою святого Сергия Радонежского. «Арсений, — рек Преподобный болящему, — ваши и наши молитвы услышаны; предстательством Богоматери Суд Божий об Отечестве преложен на милость; наутро Москва будет в руках осаждающих, и Россия спасена». Как бы в подтверждение пророчества, болящему старцу вдруг возвращается здравие и крепость сил. Радостная весть о сем, переходя из уст в уста, немедленно проникает за стены града — к воинству православному, и воспламеняет его непреодолимым мужеством. Дерзая о имени Взбранной Воеводы, христолюбивое воинство не видит более пред собою никаких непреодолимых преград; враги, несмотря на свое ожесточение, не могут более стоять на твердынях, — Кремль в руках россиян. Благоговея пред небесною помощью, благодарное воинство в следующий день воскресный совершает торжественное молебное вшествие в возвращенную столицу; навстречу ему выходит тот самый святитель, который удостоился приять весть о помощи свыше. Изнесенная им чудотворная икона Богоматери казалась для всех взирающих на нее не мертвою иконою, а живым изображением — Взбранной Воеводы, о имени Которой одержана победа. Падая на землю и проливая слезы, всякий стремился освятить себя прикосновением к чудотворному лику. И чтобы память о столь чудесном явлении Покрова Пресвятыя Девы над Отечеством не ослабела от времени, положено единодушно творить ежегодно торжественное воспоминание его в настоящий день.

Судите сами после сего, как важен день сей для Отечества! Это день чудесного освобождения России от рабства иноземного и крамол внутренних, день пакибытия земли Русской. Если бы престольный град остался в руках врагов, то, по всей вероятности, осталась бы в руках их и вся Россия; но Москва осталась бы в плену, если бы не приспело на помощь заступление Пресвятой Девы, ибо земные средства были истощены все. Посему день настоящий есть истинный день Покрова Пресвятыя Богородицы над нашим Отечеством. После сего нельзя не спросить: что обратило на предков наших матерний взор Небесной Покровительницы и приблизило к ним Ее дивную помощь? Обратили, конечно, более всего молитвы угодников Божиих, каковы святые Сергий, Алексий, Петр, Фотий, Киприан и прочие чудотворцы Российские, кои во время бедствия их земного Отечества не преставали молить о его спасении Господа и подвигли на ходатайство о нем Самую Матерь Его. Но израильский народ имел некогда не менее за себя ходатаев пред Богом в лице своих почивших праотцов и пророков, однако же был предан в руки врагов и, наконец совсем отвергнут. И Господь Сам предварительно объявил через пророка: …аще станут Моисей и Самуил пред лицем Моим, несть душа Моя к людем сим (Иер. 15; 1). Значит, и молитвы святых за земножителей не всегда бывают услышаны. Почему же услышаны были молитвы святых за Россию? Потому что когда святые молились за Израиль, сам Израиль не молился Богу отцов, а поклонялся богам иным; а наши предки не знали богов иных, а как в счастье, так и в несчастье обращались за помощью к одному и тому же Богу отцов своих, к Его Пречистой Матери и святым угодникам. Но к Богоматери, заметим еще, обращались и враги наши тогдашние, владевшие Москвой, и желавшие завладеть Россией, ибо и они были христиане; почему Она вняла молитвам не их, а россиян, и оказала Отечеству нашему такую дивную помощь? Во-первых, потому что вероисповедание тогдашних врагов наших, хотя и христианское, не совершенно чистое, страдающее от смешения догматов небесных с преданиями человеческими; во-вторых, потому что враги наши делами ниспровергали то, во что веровали устами, ибо не щадили не только мирных хижин, но и самых храмов Божиих, дерзновенно ругаясь святыне; потому, наконец, что незаконно силились овладеть Россией и, идя против нашего царя, не оказывали должного повиновения и своему монарху, чем впоследствии унизили и погубили свое отечество. Не без слабости и недостатков были, конечно, предки наши, за что и подвергались великим бедствиям и дошли было до последней крайности; но и среди самых жестоких бедствий, в самой крайности обстоятельств, они умели сохранить веру в Царя Небесного и верность царям земным; свидетель сего — их беспримерное усердие, с коим они все охотно отдавали за дом Пресвятыя Девы, за престольный град и Отечество. И вот Матерь Божия, видя их покаяние, смирение, усердие к святыне и самоотвержение, преклонилась к милосердию, а, преклонившись Сама, преклонила и Сына Своего на помощь нам. Се тайна Ее спасительного Покрова над Россиею!

Чему поучает нас сия тайна? Во-впервых, чтобы никогда не терять веры во спасение Отечества, каким бы искушениям и бедствиям судьбами Всевышнего ни угодно было подвергнуть его. Премудрость Божия любит народы, ей угодные, равно как и людей, ей любезных, искушать бедствиями, дабы тем более очистить, укрепить и возвысить их. Народ Российский, как показывает история его, есть один из таковых народов. Сколько раз приближался он, по-видимому, к концу своего существования, и всегда воскресал со славою! И всегда при сем воскресении являлись со своим заступлением, как Ангелы Божий, святые чудотворцы Российские; являлась — Сама Матерь Божия. После сего можно ли терять когда-либо надежду на спасение Отечества? Во-вторых, настоящий день поучает всех нас силе усердных молитв пред Богом, а особенно молитв святых за нас. Не напрасно святой Сергий сказал Арсению: «Ваши и наши молитвы услышаны». Это значит, что без молитв земных не были бы услышаны и молитвы небесные; равно как без небесных не были бы, конечно, приняты молитвы земные. Посему во всех трудных обстоятельствах Отечества нашего, или наших собственных, молитва должна быть первым и последним средством ко спасению: молясь сами, мы должны воздвизать на молитву угодников Божиих, памятуя, что… много может молитва праведного (Иак. 5; 16). Тем паче должны мы прибегать под кров Преблагословенныя Девы, Которая всегда была и пребудет утешительницею всех, притекающих с верою к Ее заступлению и творящих по сей вере. Я говорю: творящих по вере. Ибо еще повторю: к Матери Божией возносили молитвы и тогдашние враги наши, но не получили от Нее помощи, потому что не поступали сообразно своей вере, а предавались всякой нечистоте и оскорбляли святыню. Посему, кто желает удостоиться благодатного Покрова Ее, должен вознести к Ней, вместе с молитвою, если не добрые дела свои, то по крайней мере живую веру, смирение и покаяние. Это последний урок для всех нас от настоящего празднества нашего! Аминь.

20. Слово на день Казанской иконы Пресвятой Богородицы

Где мы стоим теперь и молимся, на этом самом месте, за несколько веков пред сим было море; и воздымались волны и плавали морские животные и корабли; свирепствовали бури и происходили кораблекрушения. Кто мог стать против моря?.. Но откуда взялся песок и начал спорить с морем? Зерно за зерном, песчинка за песчинкою, и среди морских хлябий образовалась суша, которая, вначале едва видимая, долго служила пристанищем одним птенцам небесным и рыбам морским; но потом раскинулись по ней мрежи рыбарей, потом завиднелись на ней их хижины, к коим, хотя не вдруг, пролег и путь, приведший за собою со временем куплю и продажу. А когда умножилось на новом месте население, когда, после удовлетворения вещественным потребностям, дал себя почувствовать и духовный глад — не хлеба и воды, а слова Божия и общественной молитвы, тогда, как венец в здании общежительства человеческого, возник на сем месте и этот храм, в коем, по случаю годового празднества его, стоим мы теперь и молимся. Так изменилось здесь лицо земли! Непроходимая бездна морская уступила место слабому песку, как бы в новое подтверждение древнего слова Писания о всемогуществе Божием: «оградил еси море песком»; то есть не железом и медью, не мрамором или гранитом, а песком, веществом самым зыбким и возметаемым от всякого ветра, — да видимо будет всегда и для всех могущество Того, Кто, по слову того же Писания, един истинно владычествует сушею и морем.

Подобно лицу земли изменяется, братие мои, и лицо рода человеческого; но, увы, каким жалким и ужасным иногда образом! Давно ли все пространство морских брегов наших покрыто было мирными делателями, трудившимися над возделыванием полей своих или спешившими во град наш с плодами трудов своих? Давно ли все пристани наши покрыты были стаями кораблей, кои, пореваемые (толкаемые) недостатками земли отечественной, из всех стран света летели к нам на крылах ветра за произведениями благословенной страны нашей, не раз спасавшей их от глада и смерти? И вот, все это изменилось самым неожиданным образом, изменилось не веками и столетиями, как море с его здешними берегами, а в несколько месяцев и недель! Теперь, как сами видите, все поморье наше, вместо мирных оратаев, покрылось воинами и бранными колесницами; воды наши или представляют из себя пустыню, или приносят на хребте своем враждебные нам громады огнедышащие.

Каким образом произошло все это?.. От зависти и злобы, подобно как некогда в Едеме… Неразумный, по изуверию своему, мусульманский сосед наш, вопреки древним условиям и недавним обетам, отяготил бесчеловечно иго свое над собратиями нашими по вере; мы по необходимости должны были стать за их права и за правду самого дела, за кровь и слезы злополучных жертв изуверия; потребовали дружески от сего не раз спасенного нами же от крайней погибели соседа, чтобы подобным, зловредным для него самого насилиям положен был конец навсегда, и чтобы святая вера наша не составляла собою впредь причины к уничижению и лишениям для исповедующих оную на Востоке, подобно как и у нас поклонники Магомета ни в чем не терпят угнетения и лишений за свою веру, при всем ее недостоинстве в сравнении с христианством. Что могло быть проще и естественнее таковых требований? И они, при всем своенравии и упорстве мусульманском, были бы удовлетворены, так как подобное бывало не раз и прежде, и, удовлетворенные, не только бы не повредили собою державе Оттоманской, но еще спасли бы ее надолго от последнего упадка и разрушения. Но можно ли было при таком удобном случае не поднять главы исконной вражде и наследственной зависти к могуществу России держав Западных? И вот, эта злоба и зависть пробудились сначала тайно, а потом и явно, со всею силою и ожесточением, в лице легкомысленных галлов и своекорыстных британцев… Тогда, все еще мирный дотоле, спор наш с поклонниками луны не мог уже не принять огромного размера вражды, не соседственной токмо, а едва не всеобщей. Запылала брань, беспримерная в летописях мира по ее чудовищности, ибо христианский Запад встал в ней против христианского Севера и Востока, встал не за что другое, как за господство Ал-Корана Магометова над православным христианством.

Но и войну можно вести неодинаковым образом. От народов образованных, каковыми величают себя западные противники наши, ожидалась и война не варварская, а образованная, в коей не проливалось бы крови, не производилось бы разрушений без цели и пользы, где среди самой грозы и вихря бранного не нарушалось бы уважение к тому, пред чем должны равно преклоняться и друзья, и враги. Это самое и обещали в слух всему свету недруги наши; но увы, как постыдно изменили они своему слову! Наступают последние дни Страстной седмицы, дни всемирного искупления смертью Богочеловека; приближается великий праздник Пасхи, когда, по выражению Церкви, сходятся в торжестве и радости небо, земля и самая преисподняя; и вот, в эти самые дни на водах наших являются соединенные флоты двух враждебных нам держав христианских. Можно было подумать, что они, несмотря на вражду, преклонились пред общим с нами знамением спасения, пришли разделить с нами по-братски радость наступающего Праздника празднеств… Нет, они под самым ничтожным предлогом заводят с нами прю; и потом открывают против нас целый ад огня и жупела в тот самый день и те самые часы, когда Церковь у Гроба Господня торжественно возглашала: «днесь ад стеня вопиет: разрушися моя держава!» (Стихира на вечерне в Великую Субботу). И это все еще не могло удовлетворить их злобы; ослепленные нечестием, они продолжают адское дело разрушения града нашего в самый день Воскресения Господня, как будто для того, чтобы показать, что для них, вставших под знамя Магометово, увлеченных своекорыстием и ненавистью к нам, не осталось более на земле ничего священного…

Вечное благодарение Господу сил, покрывшему нас и град наш благодатью Своею от разжженных стрел врагов наших, и обратившему в ничто всю их ярость и усилия! Но, братие мои, как не оглянуться при сем снова с глубокою жалостью на самых противников наших?

Двум великим державам христианским встать открыто под богопротивное и всегда пагубное для христианства знамя Магометово, встать не для чего другого, а прямо для утверждения в силе владычества душетленного Ал-Корана над православным Востоком, для скрепления оков мусульманских, кои истлели уже от самого времени, на вые и руках многих миллионов христиан восточных… Кто мог ожидать такого безумия и нечестия от держав христианских, хвалящихся просвещением и любовью к человечеству?.. Ибо скажите, что же остается еще после сего к унижению и поруганию имени Христова от самых христиан? Если при каких, то при подобных событиях можно вместе с царем пророком воскликнуть: «время действовать Господу, — Самому Господу, — ибо разорили закон Его!» (Пс. 118; 126).

И будьте уверены, братие мои, что Господь и теперь, как и всегда, «поруган» (Гал. 6; 7) безнаказанно не будет. Яко Всемогущий, Он попустит обнаружиться всей слепоте обуянного неверием и своекорыстием Запада; не воспрепятствует изменникам вере отцов своих и клевретам магометанства проявить все нечестие сердца их; но, когда наступит час суда и воздаяния, Он же, Всемогущий, грозно и страшно покажет пред лицом всего света, что есть Бог, судяй всей земли, есть разность между служением Иегове и Ваалу, между любовью ко Христу и усердием к Магомету…

Вот к каким мыслям и чувствам пришли мы здесь, братие мои, в день настоящего праздника нашего! Пришли не произвольно, а руководимые, можно сказать, самым храмом вашим, в коем стоим мы теперь и молимся. Местоположением своим он возбудил в нас мысли о пучине морской, которая покрывала некогда все это пространство земли; а вершиною и главою своею он же невольно привел нам на память то, что потерпели мы от врагов наших в прошедшую Великую Субботу, когда и храм сей принял во главу свою от огней неприятельских ту язву, которая на все будущие времена означена на ней черным пятном.

На сей-то язве и пятне хочу я, наконец, окончить мое слово, предоставив их постоянному вниманию вашему и потомков ваших.

Когда будете проходить мимо сего храма и увидите на верхнем крове (куполе) его это черное пятно, то, осенив себя знамением крестным, вспомните, что над Одессою, особенно над сею частью города, висела в настоящем году ужасная туча бед и скорбей, и что если она не разразилась совершенным разрушением сего места, то по особенному невидимому покрову и защите свыше, — вспомните и возблагодарите за сие Господа, с обетом служить во славу имени Его делами благими. Подобным образом, когда подрастающие дети ваши будут вопрошать вас, что значит черное пятно на крове храма вашего, — скажите им, что это признак и след варварского нападения на Одессу галлов и британцев, во дни Великой Субботы и Воскресения Христова, — скажите и, разъяснив им это нападение, внушите, чтобы они после сего не верили в пустое велеречие сих народов о любви к человечеству, в их мнимую образованность и мягкость нравов, что это народы, не ведающие другого Бога, кроме своего прегордого «я», других высших законов, кроме своего самолюбия и выгод, и что подражать им раболепно в их образе мыслей, чувств и действий, как начали делать некоторые, значит решиться, рано или поздно, на измену вере отцов своих, на отступление от нравов прародительских и на отречение от самой земли Русской, от чего да сохранит всех нас Господь! Аминь.

21. Слово на день Казанской иконы Пресвятой Богородицы

Настоящий день, братие мои, приснопамятен для Церкви и Отечества и чрезвычайною опасностью, некогда над нами бывшею, и чрезвычайным благодеянием Божиим, тогда же над нами явленным. Дело было так. За четыре века пред сим, на юго-востоке, в Азии, произошла ужасная буря, опрокинувшая не только города, — целые царства, и погубившая многие миллионы людей. Эта буря был — Тамерлан или, как называют его наши летописи, Тимур-Аксак. Из простого бедного человека сделавшись вождем бесчисленной рати, захватив в свою власть пол-Азии, перешагнув Кавказ, сей ужасный завоеватель устремился, наконец, на бедное Отечество наше, которое в то время едва начало оправляться от грозы Батыевой. Воронеж, Ливны, Елец пали пред ним, как слабые былинки пред вихрем. Рязань, Тула, самая Москва в трепете ожидали той же участи, ибо сил военных было у нас мало и тех не успели собрать как должно; самого духа недоставало от долголетнего измождения всех сословий жестоким игом монгольским.

Не видя, таким образом, никаких достаточных средств к обороне Отечества на земле, христолюбивый князь Василий Димитриевич обратился по примеру благочестивых предков своих за помощью к Царю Небесному. С берегов Оки, где собрана была рать отечественная, он дал повеление принести в Москву из Владимира икону Богоматери, писанную евангелистом Лукою, и совершать пред нею в продолжение трех дней моление о спасении Отечества от врага. Воинство с царем также провело сии три дня в посте и молитве, взывая со слезами о помощи к всесильной Заступнице.

Можете судить, как пламенна была молитва сия, когда каждый молился не только за свою жизнь, но вместе с тем за бытие целого Отечества, за спасение самой веры и Церкви Православной. И упование веры не посрамилось! В одно утро (это было в нынешний день) Тамерлан, восстав от сна, собирает полководцев своих и велит им немедленно начать отступление, потому что дальнейший путь прегражден и воспящен (закрыт) совершенно. «Кто мог воспятить его?» — вопрошают вожди Тамерлановы. «Небо, — ответствует Тамерлан. — Нынешнею ночью во сне мне представилась Жена, грядущая с высоты небес в сопровождении тьмы тем воев непобедимых. Грозный вид Ее являл, что Она весьма гневна на меня, а простертая десница видимо воспящала путь к Москве. Не упрекайте меня в маловерии, — продолжал воитель, — я сам поверил видению не прежде, как оно повторилось трижды. Теперь нет сомнения: воля неба должна совершиться».

И совершилась. Туча варваров еще скорее сокрылась с лица земли Русской, нежели как появилась на ней. Никимже гонимый, без всякой видимой причины, грозный завоеватель устремился вспять, к новым битвам и завоеваниям в Азии.

Все в стане, от царя до последнего воина, недоумевали о случившемся, но удивление сие обратилось во всеобщую радость и благодарность, когда узнано было о дивном видении Тамерлановом. Икона Владимирской Богоматери с тех пор осталась в престольном граде, яко залог мира и безопасности Отечества, а настоящий день соделался на все века днем торжества всенародного.

Да, братие, нельзя не пасть до земли в благодарном духе пред Матерью Божией, помыслив о том, что было бы с нашим Отечеством, если бы от него дивным заступлением Ее не была отвращена ужасная туча Тамерланова. Нынешнее благоденствие России еще было бы замедлено на целые века; и кто знает?.. Может быть мечом завоевателя был бы положен конец самому нашему бытию государственному. Посему достойно и праведно петь и величать Небесную Заступницу нашу, тем паче, что Она не сей только раз явила себя покровительницею нашего Отечества. Ибо всегда, как только оставляли нас силы и средства естественные, как только приближались мы к самому краю бедствий и теряли всякую надежду, кроме упования на помощь свыше, Богоматерь являла Свою дивную помощь, так что повесть о прошедшей судьбе нашего Отечества есть вместе изображение чудес, сотворенных для него Матерью Божией.

И наша страна, как вам известно, красуется духовне не одним из дивных изображений лика Ее. Кто не поклонялся, например, Богоматери Ахтырской?.. Некоторые из вас, может быть, видели на себе даже благотворные знамения от чудотворного лика Ее, который для того, без сомнения, и явился среди страны нашей, чтобы мы тем удобнее могли прибегать к Небесной Заступнице за помощью во всех бедах и обстояних наших.

Не грешно ли после сего, что некоторые из нас слишком унывают иногда во время трудных обстоятельств и думают, что они оставлены в сей жизни на произвол случая? Как оставлены, когда Сама Матерь Божия так видимо приближается к нам, когда оставляет, так сказать, небо, дабы жить среди нас, принимать наши молитвы и подавать нам помощь и утешения? Если Она не избавляет нас от всех зол и бедствий, то потому, что для многих из нас бедствия и скорби гораздо полезнее радостей и утех земных.

Да, братие мои, эту истину должно твердо запомнить каждому, что дух благочестия, дух веры и добродетели растет в нас и укрепляется не от богатств и сладостей мирских, а слезами и терпением по Бозе. Посему-то Господь и попускает только немногим из нас обладать многим, а большей части суждено проводить жизнь в трудах и лишениях. Разве бы Он не мог всех и каждого сделать богатым и славным? Может, без сомнения, но не хочет. Почему не хочет? Ужели по недостатку любви к нам? Но можно ли предполагать недостаток любви к нам в Том, Кто положил душу Свою за всех нас на кресте? Нет, предназначив нас не для земли, а для неба, Он видит, что счастье земное было бы в пагубу для нас; одних задержало бы на пути к Небесному Отечеству, других вовсе ослепило бы и совратило с сего пути; потому и оставляет нас в нуждах и бедности, кои, как строгие приставники, блюдут нас от соблазнов мирских. Теперь мы тяготимся сим состоянием, и с радостью променяли бы его на роскошь и довольство во всем; но когда будем там, когда возвратимся к Нему, в дом Отеческий, тогда поймем, как хорошо поступила Премудрость Божия, не дав нам наслаждаться счастьем на земле; поймем и возблагодарим Господа за то самое, от чего теперь плачем и воздыхаем. Аминь.

22. Слово на день явления Ахтырской иконы Божией Матери

Уже более столетия, как день настоящий соделался священным и радостным не только для града сего, но и для всей страны нашей. Не знаем, что привлекло к нам на обитание в сем дивном лике Царицу Небесную; бедствия ли страны, открытой тогда еще для диких орд татарских, или простые и чистые нравы предков наших; только Она видимо утвердила здесь селение Свое, а вместе с сим и пристанище для всех скорбящих и обремененных. Какое многочисленное собрание составилось бы, если бы теперь явились здесь все, приявшие помощь от дивного лика Владычицы! Какое величественное слово вышло бы само собою в похвалу Ее, если бы каждый из них поведал токмо, как он страдает душою и телом, и как обрел здесь конец своим страданиям!

Возблагодарим же Небесную Благодетельницу нашу не точию за Ее знамения и чудеса, явленные на месте сем, но и за Ее долготерпение к духовным недугам нашим. Ибо что видит Она, находясь между нами толикое время? Видит ли хотя часть той чистоты, той веры и любви, коими окружена Она на Небе — у Сына и Бога Своего? Ах, с Ее пребыванием между нами и нам подобало бы быть яко небожителям! Но мы таковы, как бы Ее вовсе не было между нами. Та же хладность к предметам священным, то же нерадение о спасении души своей, та же слепая привязанность к суете мирской, то же невоздержание и гордость. Пречистая зрит все сие, терпит от наших нечистот и неправд, но не оставляет Своего места; видит, как один приближается к Ней с неверием, другой — с нечистотою плотской, третий — с душою несытой к обиде ближнего, и всем и каждому дает лобызать пречистый лик Свой. У Нее ли бы недостало средств воспятить недостойных, поразить жестокосердых, низринуть не-раскаянных?.. Но Она все покрывает любовью Своею, все терпит и всем благодетельствует. Почему?.. Потому что ожидает нашего покаяния и исправления. Подобясь Сыну и Богу Своему, Она пришла к нам в видимом лике Своем не судить, а спасти нас; посему и не употребляет никаких других средств к привлечению нас, кроме благодати и милости.

Будем ли, братие мои, злоупотреблять сею любовью и сим долготерпением? Кто не умел ныне принести в дар Владычице ради празднества Ее чистоты сердца и жизни, тот возьми сию чистоту от лица Ее. Кто явился в сей храм, связанный по рукам и ногам какою-либо страстью — сребролюбием, плотоугодием или враждою, тот разорви теперь сии узы в присутствии Ее. Богоматерь Сама подаст к тому силу духа; только бы была наша решимость на то. Другие чудеса, например исцеление от болезней, могут быть совершены Ею по нашим молитвам, но могут быть и не совершены — для нашего же блага, ибо для нас иногда полезнее болезнь, нежели здоровье. А это чудо, то есть исцеление души от страсти греховной, в чем бы она ни состояла, таково, что Богоматерь, если мы будем молить Ее о том, не может не совершить его, ибо это необходимо для нашего спасения.

Но, увы, мы тревожимся обыкновенно только тем, что касается нашего тела и нашего могущества, и ни во что ставим страсти и грехи наши! Непрестанно слышатся здесь моления к Матери Божией об избавлении от бед, — но каких?.. Телесных и чувственных. Просят здоровья, просят успеха в предприятиях, просят благ земных, но просит ли кто освобождения от греха? Просят ли себе веры, покаяния, смирения, любви ко врагам? Сии-то прошения возвеселили бы сердце Матери Божией, но их-то и не слышит Она от нас!..

Перестанем же быть подобны детям. У нас есть тело страждущее, но есть и душа, недугующая грехами. Мы имеем нужду в благах земных, но еще более — в благах Небесных. Не будем преданы телесному и временному так, чтобы вовсе не памятовать о духовном и вечном. Доставим Матери Божией радость исцелить вместе с телом и нашу душу, которая слишком дешева только для нас, неразумных, а для Нее и Сына Ее стократ дороже всех приношений и даров наших. Аминь.