Скачать Жизнь священномученика Киприана в формате docx

(Сведения сии почерпнуты из собственных сочинений святого Киприана и осо­бенно из его писем; из жизни святого Киприана, писанной Понтием диаконом, кото­рый неотлучно находился при нем в последние годы его жизни; из похвального слова святому Киприану Григория Назианзина и беседы Августина о мученичестве святого Киприана; а также из некоторых мест в писаниях Иеронима, Августина и других, где они сказывают что-либо о святом Киприане)

Фасций Цецилий Киприан (полное наименование святителя) родился в Карфагене, знаменитом городе Африки, около 201 года. Неизвест­но, кто именно были его родители, ибо ни он сам, ни его дееписатели не упоминают о них. Известно только, что он произошел от знаменитой карфагенской фамилии (Григорий Назианзин в похвальном слове святому Киприану), и что родители его, обладая великими богатствами, не имели единственного истинного сокровища — веры во Христа.

Воспитание, полученное Киприаном, соответствовало знатности про­исхождения и отличным его дарованиям. Он был обучен всем наукам, кото­рые входили в состав тогдашнего языческого образования, особенно же изящ­ным (Понтий, из жизни святого Киприана). В последних оказал он столько успеха, что из слушателя красноречия непосредственно сделался наставником оного в Карфагенском училище (Иероним, в каталоге знаменитых мужей). Зная обыкновение, согласно коему в древности должность публичного учителя красноречия большей частью была соединяема со званием судебного орато­ра, и из слога некоторых писем Киприановых (Письмо к Донату) заключают, что он дар слова своего употреблял, между прочим, и на защищение невинности перед зерка­лом правосудия.

С основательным знанием отечественного (латинского) языка Киприан соединял обширные сведения в греческом. Посему-то, сделавшись христиа­нином, в сочинениях своих он нигде почти не держался какого-либо латинско­го перевода Священного Писания, а следовал (особенно в книге псалмов) собственному разумению греческого текста и, подобно Тертуллиану, всегда при­водил Евангелия с греческим заглавием.

Рожденный и воспитанный в языческой религии, Фасций не был, однако же, из числа тех язычников, которые, будучи ослеплены предрассудками рож­дения и воспитания, не усматривали ничего нелепого в язычестве. Он не мог без негодования присутствовать в цирке, где несмысленные юноши искали безрассудной славы в сражении со зверями, и где безумные матери с торже­ственными кликами возбуждали к новым сражениям детей, уже истерзанных лютыми животными (Письмо к Донату). Бесстыдные представления позорных действий в теат­ре, сопровождаемые всеобщим восторгом и одобрением, также не нравились Фасцию, и производили в нем одно сожаление о том, что порок не только остается ненаказанным, но и живет с похвалою в памяти потомства. Особен­но же сокрушалось сердце его при мысли о бесстыдных деяниях, коими ми­фология старалась украсить историю своих богов. Чего доброго, думал он, можно ожидать от тех людей, кои поклоняются столь развратным богам? Печальный опыт еще более укреплял его в сей мысли! Разврат царствовал во всех состояниях: в судилищах, чертогах царей, даже в храмах совершаемы были такие преступления, коих можно было ожидать только в вертепах раз­бойников; благоразумнейшие люди старались быть только сокровеннейши­ми злодеями; нравственность, изгнанная из сердец, оставалась на одном язы­ке» вместе с ним обращалась и превращалась по прихотям страстей. Все сие, произведя в Киприане отвращение от язычества, возбудило в душе его спасительный глас истинной религии.

Дух Киприана находился в самом мучительном состоянии. Он видел ложь и суету того, что другие и он сам почитали за истину; ощущал в душе своей непреодолимую потребность истины, и не находил никакого способа удовле­творить оной. Ум его боролся с тысячью сомнений, из коих каждое превы­шало его силы. Сердце его изнемогало среди множества противоположных желаний, из коих одни привлекали своей чистотой, другие увлекали своей гру­бостью. Киприан, так сказать, висел между небом и землей. Но поскольку он искренно алкал правды, искренно жаждал истины, то Промысл не умедлил ниспослать ему хлеб небесный и воду жизни.

Киприан находился в дружеской связи с одним христианским пресвитером, по имени Цецилий. Сей друг -христианин не мог без сердечного сокрушения видеть, как жалко блуждал Киприан во тьме неверия. Он обнаружил перед ним недостатки языческой религии, которые еще могли укрываться от него, как язычника, и изобразил дух христианства во всем его благотворном вели­чии. Святость жизни его ручалась за истину его слов, — и Киприан, которому надлежало только видеть истину, дабы полюбить ее, решил быть христиани­ном. Друг его, обрадованный своим успехом, принял на себя обязанность на­ставить его в первоначальных истинах христианской веры. Из благодарности к таковому попечению о себе, Киприан принял его имя (Письмо к Флорентину), не отпускал от себя до самой его кончины, любил и уважал, как отца, и по смерти его принял на себя попечение о его семействе (Понтий, из жизни святого Киприана).

Благие качества сердца Киприанова, найдя сродную себе пищу в высокой нравственности христианской, скоро начали раскрываться во всей силе. Кип­риан решил быть истинным христианином. Он совсем не думал искать спосо­ба, как согласить пышность своего прежнего состояния со строгостью прини­маемой им религии. Ему казалось, что слова Спасителя, повелевшего юноше продать имение и раздать нищим, сказаны были именно ему. Посему он про­дал немедленно имение свое, состоявшее в домах, садах и украшениях, и по­лученные за оное деньги роздал нищим — будущим братьям во Христе. Сей дивный опыт любви ко Христу Киприан оказал, не получив еще залога веры — крещения, так что он отрекся мира и похоти его прежде делами, нежели дол­жен был отречься оного пред купелью крещения словами (Письмо к Донату).

Вскоре за этим, в 246 году, последовало крещение. К умножению духов­ной радости Киприана, Донат, искренний друг, бывший сотоварищем его в изучении мудрости языческой, сделался соучастником его в мудрости христи­анской. Действия Духа Божия при крещении и после оного так были ощути­тельны для обоих, что они в письмах своих не находили слов к выражению превосходства настоящего своего состояния перед состоянием в язычестве. «Когда я, — писал Киприан, — был окружен тьмой язычества и в нереши­мости сердечной блуждал умом своим, не находя ни в чем успокоения, для меня казалось совершенно невозможным оставить прежнюю греховную жизнь, и сделаться истинно добродетельным человеком. Я не мог представить себе чтобы живоносные воды крещения могли омывать грехи и возродить человека для новой жизни в Боге. Возможно ли, размышлял я сам с собою, чтобы вдруг искоренилось столько привычек, которые перешли в самую природу, чтобы закон греха потерял силу над сердцем, которое питалось беззаконием; чтобы из человека слабого, преданного греху от юности, сделался новый человек, любящий и делающий одну правду; и чтобы все сии чудеса совершились в той же бренной плоти, которая была источником зла, пищей разврата, седалищем диавола? В сих мыслях, я считал излишним всякое покушение против греха, во мне живущего; ненавидел его и мирился с ним, как с непобедимым против­ником; желал быть добродетельным и полагал навсегда оставаться в области греха… Но когда свет благодати проник мрак, окружавший мою душу, и я ощу­тил в сердце своем присутствие Божественной силы, все сомнения исчезли, благие намерения укрепились, святые надежды ожили, невозможное сдела­лось возможным, и дух мой, окрыленный верой, подобно орлу воспарил над бездной собственного растления. Ты знаешь сие, любезный друг, так же хоро­шо, как и я, мы оба удостоены незаслуженной милости Божией. А посему нам должно теперь упражнять по возможности силы, сообщенные нам свыше, дабы благоразумным и верным употреблением их сделаться достойными новых да­ров Божественных: Бог наш неистощим в Своих щедротах» (Письмо к Донату о благодати).

Достойно замечания, что первое по обращении письмо к Донату написа­но самым красивым слогом и исполнено всей роскошью языческого витий­ства, между тем как все прочие письма и сочинения Киприана писаны, хотя сильным и трогательным, но простым и безыскусственным слогом. По заме­чанию Августина (О учении христианском, кн.4,гл.14), сие сделано было Киприаном не без намерения: ему хоте­лось, чтобы последующие роды, зная, как писал Киприан до христианства и как писал, сделавшись христианином, могли тем удобнее судить о благотвор­ном действии христианского учения, которое преобразовало к лучшему не толь­ко сердце, но и самый язык Киприана.

Возбуждая друга своего к деятельной жизни в духе христианства, Кипри­ан самого себя непрестанно упражнял в подвигах добродетели. Не было ни одного доброго дела, к совершению которого он не почитал себя обязанным. Понимая всю высоту духовного совершенства, которого Иисус Христос требует от Своих последователей, и зная, что высота сия не иначе может быть достиг­нута, как по совершенном обуздании мятежной плоти, он наложил на сего домашнего врага крепкие узы воздержания и самоумерщвления (Понтий, из жизни Киприана). Язычникам, знавшим прежний образ жизни Киприана, казалось, что он сделался бесплотным. Для него осталась одна роскошь — любовь к ближним. В сем случае он, подобно Моисею и Павлу, не любил соблюдать меры. Вообще, поведение новообращенного Киприана было таково, что ему могли подражать многие даже из тех, кои всю жизнь провели в христианстве.

Около сего времени, по всей вероятности, написана Киприаном книга «О суете идолов». Сие видно как из того, что Понтий, говоря о сочинениях Кип­риана, написанных им во время уединения, не упоминает о сей книге, так и из того, что новообращенным прежде всего старались внушить ничтожность идо­лов, а если они были из числа ученых, то заставляли их писать о сем предмете в виде защищения против язычников. Самый состав книги указывает на сие время; в нем не видно ничего такого, о чем Киприан не преминул бы упомя­нуть, если бы писал оную, будучи пресвитером или епископом. Всего прилич­нее было начать Киприану поприще христианского писателя опровержением идолов, коих он, по свидетельству Иеронима (Каталог знаменитых мужей), защищал, будучи язычником.

Всеобщее удивление, возбуждаемое добродетелями Киприана, недолго оставалось без плода. Несмотря на то, что он был между самыми новообра­щенными новообращенный, его, по общему согласию, причислили к сосло­вию клира, а вскоре сделали и пресвитером (Понтий, из жизни Киприана). Все видели, пишет Понтий, что успехи Киприана в духовной жизни не подчинены обыкновенному порядку времени; а посему никто не почитал нужным подчинять его принятому по­рядку церковных степеней. Глас народа в сем случае был только отголоском гласа Божия.

С распространением круга обязанностей, распространялась и ревность Киприана. Дом его отверст был для всякого: голодный находил в нем пищу, нагой — одежду, угнетаемый — защиту, кающийся — утешение, слабый со­вестью — здравый совет (Понтий, из жизни Киприана). Никто не возвращался из него недовольным, разве только собственным недостоинством.

Между тем, преимущественным занятием Киприана было проповедание Божественного слова. Зная, что примеры гораздо сильнее действуют на сердце, он старался не столько указывать, как должно поступать, сколько показывать, как поступали святые Божий человеки. В изображении каждого из них он наблюдал некоторое святое искусство (Понтий, из жизни Киприана). Проходя жизнь какого-либо святого мужа, он останавливал внимание своих слушателей на тех качествах его сердца и на тех подвигах его, коими он заслужил особенное благоволе­ние Божие, дабы, возводя слушателей к самому источнику духовного вели­чия прославляемого праведника, открыть им тем удобнейший способ подра­жать его добродетелям. Слушатели Киприана с радостью примечали во многих поступках его близкое и верное подражание некоторым знаменитым де­яниям святых мужей.

Вскоре последовавшая смерть карфагенского епископа подала народу слу­чай снова изъявить глубокое уважение, которое все имели к пастырским доб­родетелям Киприана. Он по времени принадлежал еще к числу новообращен­ных; несмотря на сие, все желали иметь его епископом. Не столько бы тяжела была весть о гонении для малодушия слабых, сколько тяжело было известие о сем для Киприана. Никто более его не сознавал достоинства других, и никто менее его не чувствовал собственных совершенств. Он решительно отказался от епископского престола. Но народ, наученный его же примером не ослабе­вать в совершении похвальных предприятий, не отстал от своего намерения. Произошло странное зрелище! Одни собрались во множестве перед домом будущего святителя, другие заняли все входы и исходы оного; прочие, остав­шись во храме, молились, как бы ожидая от него приговора над собою. Киприан, так сказать, осажденный усердием будущей паствы, внял в ее гласе гла­су Божию, и место уныния заступили всеобщая радость и торжество.

Побежденный любовью своей паствы, святой Киприан нашел способ, сде­латься в свою очередь победителем. Некоторым не нравилось видеть еписко­па из новообращенных. Киприан не только не показывал им никакого нерас­положения, но и удостоил их особенной близости к себе, доверия и друже­ства, как бы они были первейшими из его доброжелателей. Зависть сих людей, противостоя всем прочим добродетелям Киприана, не могла устоять против любви к врагам, в таком избытке украшавшей сего святителя: они смирились и соделались искренними почитателями его добродетелей.

Когда Киприан принял жезл пастырский, Церковь наслаждалась миром. Мир сей сделался вредным для нее по слабости ее членов. Благочиние начало ослабевать во многих: святые обеты исполняемы были только по наружнос­ти³. Особенно заметно было сие в девах, посвятивших себя безбрачному со­стоянию. Сей, по выражению Киприана, цвет Церкви, вместо благоухания Хри­стова, издавал воню мирских ароматов. Киприан мужественно ополчился про­тив сего злоупотребления, и написал книгу «О благочинии и об одежде девственниц». Восхвалив в начале ее добродетель девства и доказав превос­ходство его перед супружеством, из многих мест Священного Писания, он со всей основательностью опытного наставника изъяснял, что добродетель сия не состоит в одном сохранении чистоты телесной, но в целомудрии души, не причастной плотским помыслам. Отсюда заключал, что девам, посвятившим себя Христу, не только неприлично искать соблазнительных связей, но и при­сутствовать в тех местах и между теми лицами, которые могут быть опасны для невинности. Отрекшись мира, они не должны привлекать на себя взоры миролюбцев пышными украшениями, но, уготовляя себя в невесты Христу, должны заботиться только об украшении души благими делами. Богатство не дает им никакого права на роскошь, ибо всегда и везде есть много бедных людей, которые имеют полное право на их вспоможение. Мнимое внутрен­нее бесстрастие не оправдывает их внешнего великолепия, ибо трудно пове­рить, чтобы тот сохранить мог целым сердце, кто не имеет столько твердо­сти, чтобы отказаться от красоты телесной. В заключении святой Киприан умолял девственниц памятовать о важности своего обета и не забывать о нем в молитвах, если какая-либо из них, разрешившись от уз тела, предста­нет Небесному Жениху (книга «О благочинии и об одежде девственниц).

Сему же времени (250 год) и сему же попечению о благочинии обязано появлением своим послание Киприана к Евстратию о некотором актере, кото­рый, по обращении в христианство, хотя оставил театр, но занимался в доме обучением актеров, также к Рогациану о бесчинном диаконе, дерзнувшем по­носить своего пресвитера, и к Помпонию о девственницах, позволявших себе опасную и соблазнительную близость к мужескому полу. Киприан ни слова не говорит в них о гонениях, но если бы они писаны были в последующее время, то опасность со стороны гонителей послужила бы для него новым источником убеждений к нарушителям церковных правил.

Среди сих попечений о благоустройстве Церкви возгорелось гонение на христиан: одних заточали, других повергали в темницы; иных подвергали осме­янию и лишению имущества. Киприан осужден был на последнее (Письмо 69, к пупиану). Но мя­тежная чернь из ненависти к столь знаменитому епископу непрестанно требо­вала его на сражение его со львами (письмо 15). Киприан не страшился мук; уже он пока­зал опыт своей непоколебимости в цирке (письмо 55). Но вдруг, подобно апостолу увидел, что если для него лучше разрешиться и быть со Христом, то для паствы его полезнее, чтобы он оставался в теле. Он еще мог сомневаться, действительно ли откладывание (умереть мучеником он почитал необходимой принадлежно­стью своего епископства) мученичества происходило не из естественного стра­ха смерти, а из любви к ближним. Но Откровение, повелевавшее ему удалить­ся, прекратило его благочестивую нерешимость (письмо 10). После сего самый венец му­ченический был бы только признаком гордости и непослушания, и Киприан, препоручив управление Церковью четырем испытанным в вере и добродете­ли мужам (Бридию, Нумидину и Тертилу пресвитерам, из коих последний после был епископом, и Рогациану старцу, после мученику) удалился с диаконом Виктором в некоторое сокровенное место (письмо 6).

Первые известия, полученные Киприаном в своем убежище, были весьма радостны. Некоторые из паствы его украсились уже венцом мученическим; другие, заключенные в темницах, с радостью готовились пролить кровь свою за Христа. От полноты пастырской радости, он писал к последним в темницу, благодарил их за постоянство в вере, изъявлял желание насладиться их лице­зрением, укреплял их надежду и ублажал их участь (письмо к карфагенским исповедникам). В то же время писал к карфагенскому клиру, повелевая ему пещись о сохранении в народе благочи­ния среди смутностей гонения, доставлять все нужное лишенным за Христа имущества и заключенным в темницу, воздавать последний долг телам муче­ников, и замечать день их исхода для будущего празднования оного, воздер­живать народ от многочисленных собраний перед темницами, дабы язычники, по своей злобе, не нашли в них чего-либо опасного для общественного благо­денствия (письмо 5 и 12). Вслед за сим Киприан снова писал к своему клиру, препоручая его попечению всех страдавших от гонения (письмо 7). Поскольку общественное имуще­ство, находившееся в распоряжении клира, могло быть недостаточным для удовлетворения нуждам великого числа бедных, то он повелевал присоеди­нить к оному остатки собственного своего имения.

Но вскоре радость Киприана возмущена была печалью. Многие, устрашась мук, отвергались Христа и приносили жертвы идолам; другие, не отва­живаясь на сию крайность, покупали у корыстолюбивых градоправителей ру­кописания свободы (письмо 15). Зло сие, само по себе немаловажное, было предвестием еще больших бедствий. Когда, с удалением из Карфагена проконсула, гонение ослабело, то многие из тех, кои изгнаны были за Христа из отечества, пользу­ясь тем случаем, самовольно возвращались в свои дома, подвергая тем и себя и всех христиан нареканию в неповиновении императорским законам. Кипри­ан немедленно обличил виновных строгим посланием (письмо 15). К большому огорче­нию его, некоторые исповедники, освободившись из темниц, поступали недо­стойно имени Христа, ими исповеданного. Киприан писал и к ним, напоми­нал, откуда они ниспали, изображал опасное состояние тех, кои, подобно им, отвергаются познанной уже истины, представлял пагубные следствия их по­роков для Церкви, которая взирает на них, как на пример, и в заключение соб­ственными ранами их, претерпенными за Христа, умолял ходить достойно высокого своего звания (письмо 13).

К довершению сих неприятностей открылся новый источник огорчений, который, при всем терпении и деятельности Киприана, не мог быть исчерпан им до самого конца его жизни. Это — споры о падших, возмутившие впослед­ствии все Церкви христианские. Виною оных были частию сами падшие, частию некоторые исповедники. Первые, желая примириться с Церковью, не хотели подвергать себя строгости покаяния, предписываемого древними цер­ковными правилами, и надеясь заменить недостаток оного ходатайством исповедников, употребляли все способы для испрошения у них разрешитель­ных грамот. Последние, частью от излишнего снисхождения к слабости своих братий, частью не предвидя пагубных следствий своей неосмотрительности, давали разрешения без должного внимания к свойству и преступлениям раз­решаемых. Разрешенные с наглостью требовали мира от пресвитеров; сии вме­сто того, чтобы единодушно защищать строгость древних постановлений о падших, сами разделялись во мнениях. Дела Церкви приведены были этим в великое замешательство. Ненаказанность преступления явно клонилась к ослаблению правил Церкви и самой веры. С другой стороны, часть исповед­ников требовала, чтобы данные ими свидетельства имели какую-либо силу (письмо 15). Надлежало действовать со всем христианским благоразумием, дабы, врачуя сие зло, не причинить большого бедствия Церкви.

Киприан так и действовал. Обличив исповедников за неосмотрительность в таком деле, где разрешаемое на земли разрешается на небесах (письмо 20), а пресвите­ров за отступление от древних постановлений Церкви, он сначала предписал было, несмотря на разрешительные грамоты исповедников, отлучить всех пад­ших от сообщения с верными, до будущего мира Церкви, во время коего наме­ревался собором рассмотреть их дело (письмо 17). Но после, услышав, что Римская Цер­ковь смягчила суд свой касательно падших христиан, и рассуждая о злокаче­ственности наступающей поры года (лета) в продолжение которой многие из падших могли умереть, не примирившись с Церковью, смягчил и сам свое определение. В новом послании к своему клиру (письмо к клиру), он позволил, из уважения к ходатайству исповедников, принимать в сообщение с Церковью тех из пад­ших, кои подвергаются какой-либо опасности жизни. Прочих же, не допуская до сообщения, препоручал попечительности и советам клира. Простирая свое попечение и на оглашенных, обещал и им милосердие Божие, хотя бы они, по какому-либо случаю, отошли из сей жизни до крещения.

Между тем, Киприана достигла весть, что удаление его от паствы соблаз­няет многих. Соблазн сей, повергнув некоторых слабых членов Церкви Кар­фагенской, особенно подействовал на Церкви итальянские. Римский клир от­правил по сему случаю два послания — одно к карфагенскому клиру увеща­тельное, другое к самому Киприану очистительное (письмо римского клира к карфагенскому клиру).

Киприан, для которого всегдашним законом было не только соблюдать совесть свою чистой пред Богом, но и, подобно апостолу, представлять «себя совести всякого человека» (2Кор. 4; 2), не мог оставаться в молчании и, хотя для него весьма тяжело было говорить о своих трудах и благих намерениях, решился сие сделать для уврачевания зла, коего он без вины соделался виною. «Поелику, любезные братия, — писал он по сему случаю к римским пресвите­рам, — поступок мой предан вам совсем в превратном виде, то я почел нуж­ным дать вам письменный отчет в моем поведении. Когда мятежная чернь непрестанно требовала меня на сражение со львами, я, помня слова Спасите­ля, удалился, имея в виду не собственную безопасность, а благоденствие моей паствы, дабы неблаговременным присутствием своим не ожесточить врагов, и без того весьма жестоких. Но отсутствуя телом, я не отсутствовал духом, сове­тами, попечением… не был оставляем мною ни клир без совета, ни исповедни­ки без увещания, ни нарушители церковных правил без обличения, ни народ без побуждения к тишине и молитвам». Вместе с этим посланием Киприан отправил к римскому клиру тринадцать посланий, писанных им из своего уеди­нения, частью ко всей Церкви, частью — к особенным лицам, для того, как писал он, дабы Римская Церковь могла видеть из них, что он в уединении не переставал, по долгу епископа, печься о своей Церкви. Подобным образом писал он и к Церкви Карфагенской, хотя прямо не извинял пред нею своего удаления от нее, ибо в Карфагене все благомыслящие и без того были уверены, что епископ их сокрылся не из страха смерти, а из любви к их благу. Таким образом соблазн, произведенный удалением Киприана от своей паствы, поте­рял всю свою силу для верных.

Напротив, раскол о падших непрестанно усиливался. Один из исповедников, по имени Луциан, дошел до такой дерзости, что именем прочих исповедников писал к Киприану, повелевая ему разрешить всех падших в его Церкви и дать знать прочим епископам, чтобы они поступили таким же образом. Киприан известил свой клир о наглом требовании Луциана, отправил к нему письмо сего последнего; впрочем приказал держаться неуклонно прежних правил (письмо 27). Для подкрепления своей стороны, которая угрожаема была нападением мно­жества врагов, Киприан писал о сем и к римскому клиру, укрепляя между про­чим в вере исповедников его, которые лишены были пастырского наставле­ния, ибо в Риме не было тогда епископа (письмо 38). К удивлению Киприана, римский клир весьма долго медлил ответом, но причиной сей медленности было не сомнение в истине учения Киприанова о падших, а желание придать сему уче­нию более силы. В продолжение почти целого года, при всех опасностях со стороны гонителей, делаемы были по сему предмету совещания между всеми Западными епископами, и когда общим мнением положено утвердить поста­новление Киприана о падших, отправлено к нему известительное и вместе благодарственное письмо (п. 30). Киприан препроводил оное к своей Церкви, дабы верующие утешились им, как знаком единодушия с ними всего Запада. Немно­го спустя, он посещен был в уединении Целерином, знаменитым исповедни­ком римским.

Перед праздником Рождества Христова, в 250 году, гонение на христиан карфагенских прекратилось. Окрестные епископы, обрадованные миром, да­рованным Карфагенской Церкви (в Римской гонение еще свирепствовало), со­брались к Киприану. Время было самое удобное к посвящение священнослу­жителей, и Киприан не замедлил воспользоваться присутствием епископов для сего святого дела. В это время посвящены им были в чтецов между прочими два знаменитые исповедника, Аврелий и Целерин (письмо 39). Последний дотоле не со­глашался на принятие посвящения, доколе не получил во сне повеления пови­новаться воле епископа. В то же время Киприан по откровению причислил к сословию карфагенских пресвитеров некоего пресвитера Нумидина, который в предшествующее гонение отличился возбуждением в мучениках святого мужества за веру. О всех сих новопосвященных Киприан писал к своему кли­ру, одобряя пред ним их похвальные качества, особенно же хвалил последнего и выставлял его, как человека, достойного высших степеней церковных (письмо 40).

Когда Киприан подвизался таким образом для созидания Церкви, враги его не переставали трудиться для ее разорения. Новат, карфагенский пресви­тер, который за различные бесчинства подвергался извержению из сего сана, но удержал оный за смутностью времени, без воли святого Киприана сделал своим диаконом Фелициссима (письмо 15). Очевидно было, к чему клонится сей посту­пок, ибо Фелициссим был один из непримиримых врагов Киприана. Сделав­шись диаконом Новата, он тотчас обнаружил всю злобу своего сердца, от­торгнул от святого Киприана значительную часть народа, отделился от Церк­ви и избрал со своими сообщниками для молитвенных собраний некоторую гору. Поскольку он принимал всех, то падшие стекались к нему со всех сто­рон толпами.

Напрасно Калдоний и Геркулан епископы и Нумидин пресвитер, коим Киприан препоручил вместо себя управление Карфагенской Церковью, стара­лись обратить Фелициссима на путь истины. Он со всеми сообщниками свои­ми торжественно объявил, что нагорные христиане (так назывались его по­следователи) не хотят иметь никакого сношения с теми, кои повинуются Киприану. Наместники Киприановы немедленно известили о сем Киприана, жаловались на возмутителей между прочим за то, что они препятствуют им вникать в поведение братий (что повелено было им сделать для того, дабы представить Киприану список людей, достойных возведения на праздные сте­пени в Церкви), и просили решительного суда на Фелициссима (письмо 41). Киприан по­велел отсечь сей гнилой член от Церкви и то же советовал сделать с Авгендом диаконом, который, подражая Фелициссиму, замышлял возмущение. Повеле­ние сие немедленно было исполнено (письмо 42).

Все обстоятельства клонились к тому, чтобы святому Киприану возвра­титься на свой престол. Он сам нетерпеливо желал сего. Но вдруг пришло к нему известие, что пять карфагенских пресвитеров (древних недоброжелате­лей его) перешли на сторону Фелициссима. Сии беспокойные люди, не согла­шавшиеся на избрание Киприана епископом, постоянно питали тайную нена­висть к нему; они-то возбуждали исповедников давать всем падшим разреши­тельные грамоты, вопреки желанию епископа, а разрешаемых, против его же определений, требовать мира. В возмущении Фелициссима, их присного со­общника в ненависти к Киприану, они нашли благоприятный случай объявить себя против него. Примеру их последовали многие из клира и народа.

Сие новое гонение (так называл его Киприан) удержало его в уединении еще на несколько месяцев, несмотря на то, что он обещал своей пастве возвра­титься к ней с наступающим праздником Пасхи (письмо 43). Он ожидал прибытия в Кар­фаген окружных епископов, которые ежегодно имели обыкновение собирать­ся у главного епископа после сего праздника (письмо 56). Когда сие ожидание исполни­лось, то Киприан прибыл в Карфаген, пробыв в уединении около двух лет. Из собравшихся епископов немедленно составлен собор (251 год). Главным пред­метом совещания был вопрос о падших. Еще не успели сделать никакого ре­шительного определения, как получено из Рима известие о распре, происшед­шей по случаю избрания епископа.

Положение дел в Риме было таково. Большая часть римского клира и на­рода избрали епископом пресвитера Корнелия, мужа, известного всем своими добродетелями и твердостью в вере во время гонений. Но коварный Новат, который, не надеясь на большие успехи от возмущения против Киприана, уда­лился из Карфагена в Рим; предвидя в Корнелии будущего сообщника Киприанова, решился воспротивиться его избранию. Соединившись с Новацианом, римским пресвитером (который обратился к христианству из стоиков и питал в себе многие заблуждения), он суровой наружностью своей и мнимой свято­стью жизни привлек на свою сторону часть клира и даже исповедников, и при их содействии поставил Новациана Римским епископом. Кроме несогласия в избрании епископа, скопище Новата отличалось еще тем, что вопреки опреде­лениям Карфагенской и Римской Церкви, падших христиан понижало совер­шенно потерянными для Церкви и отнимало у них всю надежду на примире­ние с Богом. Раскол сей, обнимая собой все Церкви африканские и европей­ские, угрожал величайшими бедствиями для всего христианства, еще не успокоенного от гонения.

Тогда-то, как замечает Понтий, явно открылась высокая цель, для кото­рой святой Киприан сохранен рукою Провидения от прошедшего гонения. Никто не был способнее его к примирению враждующих между собой сторон. Кроме того, что отличительной чертой характера его была умеренность и спо­собность действовать приспособительно к обстоятельствам Церкви, — два качества, особенно важные в предстоятеле тогдашнего христианства, — он обладал в избытке редкой способностью щадить и любить преступников тог­да, когда со всей строгостью поражаются преступления, ими сделанные. При­том его мудрость и добродетели столько уважаемы были как в Африке, так и в Европе, что все любители истины и порядка признавали в нем достойного примирителя первопрестольных Церквей.

Новат, предвидя, что Собор Карфагенский будет иметь сильное влияние на дела Римской Церкви, поспешно отправил на него своих посланников с извещением о избрании Новациана в римского епископа и с целым свитком клевет на Корнелия, якобы незаконно избранного. Корнелий также писал к собору, извещая о своем избрании и о расколе Новациана. Киприан, зная из многих опытов нечистоту души Новата и сообщника его Новациана, запретил посланникам их обнародовать, по их требованию, клеветы на Корнелия. Впро­чем, не имея подробных сведений о законности избрания Корнелия, положил не признавать его за епископа дотоле, доколе не возвратятся посланные в Рим по сему случаю пресвитеры. Когда по возвращении их узнано было, что Кор­нелий законно возведен на епископский престол, Киприан, подтвердив собор­ным определением его избрание, известил о сем окружным письмом всех аф­риканских епископов. После сего писал и к Корнелию, поздравляя его со вступ­лением на епископский престол, извиняясь перед ним в своей медленности в признании его епископом, и извещая его о положении дела касательно пад­ших и о будущих своих намерениях по сему предмету¹. Послам Новата, кото­рые снова домогались быть выслушанными всенародно, отказано еще реши­тельнее прежнего, так что они весь успех своего посольства принуждены были ограничить соблазном некоторых частных домов в Карфагене.

Успокоившись несколько в рассуждении бедствия, постигшего Римскую Церковь, Киприан с собором паки обратился к своему предмету. После мно­гих совещаний, рассуждений и углубления в многие места Священного Писа­ния, положено единодушно, чтобы падшие не были лишаемы совершенно на­дежды на примирение с Церковью, как того требовал Новат, впрочем и не были допускаемы к сообщению с верными, без строгого предварительного покая­ния, на чем настаивал Фелициссим. Последний с пятью пресвитерами, его со­общниками, отлучен от Церкви. Список с соборного определения немедлен­но отправлен был к Корнелию, который, подтвердив собором мнение Карфа­генской Церкви, собором же отлучил от своей Церкви Новациана с его сообщниками, о чем вскоре известил и Киприан.

Киприан, обрадованный умирением столь знаменитой Церкви, какова Римская, не мог равнодушно перенести, чтобы жертвою прошедшего раздора остались лучшие из ее членов — исповедники, соблазненные Новатом. Он на­писал к ним увещательное послание. Чтение сего послания и книги о единстве Церкви, написанной им по случаю сего же раскола, столь сильно подействова­ло на них, что они, отложив всякое предубеждение к себе, явились перед со­бравшимися в Рим епископами со всем смирением кающихся, признали свое заблуждение, просили разрешения и забвения их проступков1. Получив от Корнелия известие о таковом обращении исповедников, Киприан написал к ним благодарственное письмо (письмо 59).

Новат, пристыженный неудачей своего возмущения в Риме, как прежде в Карфагене, подобно разрушительной буре, снова перенесся с сообщниками своими в Африку. Корнелий, зная по опыту всю опасность со стороны его без­законного скопища, предварительно известил о сем Африканскую Церковь, описывая подробно развратные качества будущих ее гостей (письмо Корнелия к карфагенскому клиру). Но Церковь сия, опираясь на своего епископа, как на неподвижную скалу, не имела почти нуж­ды в таковом предостережении. Еще менее нуждался в нем Киприан, который более всех римских христиан знал силу яда, сокрывавшегося в сердце Новата. Предшествующими соборами, посланиями, а более всего святостию своей жизни и молитвами, он так оградил всех верующих, что все стрелы сего от­ступника и его сообщников падали на землю, или обращались на них самих. Только личные враги Киприановы боготворили сего ересеначальника: все про­чие бежали от него, как от язвы.

Впрочем яд Новата оказал было некоторое действие, и притом над таким членом, который был ближе прочих к самой главе Африканской Церкви. Анто­нин, епископ Нумидийский, за святость жизни уважаемый всеми, а еще бо­лее Киприаном, столько смущен был худыми слухами о Церкви, которые рас­пространялись от сообщников Новата, а особенно клеветническим письмом Новациана о непозволительном сообщении Корнелия с еретиками, что в пись­ме к Киприану ясно обнаружил сомнения свои касательно законности Корнелиева епископства и вообще касательно хода церковных дел со времени Пер­вого Карфагенского Собора (письмо 55). Киприан поспешил на помощь к падающему брату со всем оружием духовного воина. Послание, написанное им по сему случаю к Антонину, навсегда останется прекрасным образцом пастырских со­вещательных посланий. В нем он рассуждает о состоянии падших христиан, объясняет дух соборных определений касательно их, показывает невинность Корнелия, обличает клеветы Новациана, обнажает его распутства и открывает свои благотворные виды, кои имел он, подписывая приговоры на падших. Свет истины, исполнявший душу Киприана, окружил и Антонина, и тьма со­мнения исчезла.

Для совершенного успокоения умов и для приведения в большую извест­ность оснований, на коих утверждались соборные определения о падших, свя­той Киприан написал в сие время, в 252 году, Книгу о падших. Он сам в пись­ме к римским исповедникам изобразил дух ее, сказав, что «в ней есть столько же наказания для тех, кои допустили себя ранить, сколько врачевства для их ран». Сообразно смыслу соборных определений, она вся направлена к тому, чтобы, вселяя страх к преступлению, спасти самих преступников. Книга сия вместе с книгой о единстве Церкви разослана была по всем африканским и европейским Церквам.

Когда епископы после праздника Пасхи по своему обыкновению собра­лись в Карфаген, Киприан в 252 году составил из них собор, зная из многих частных откровений о гонении, угрожающем Церкви, и предвидя опасность, если меч гонителей застанет христиан разделенными, он предложил на нем всех кающихся допустить до сообщения с верными, дабы Церковь, как гово­рил он, с девственной чистотой могла явиться под венец мученический. Пред­ложение сие было принято единодушно, и кающиеся, утешенные таковым сни­схождением, пламенели ревностью омыть своей кровью позор прежнего ма­лодушия. Но перемена определения, с таким постоянством защищаемого прежде самим Киприаном, могла произвести соблазн, особенно через преврат­ное истолкование оной со стороны еретиков. Для предупреждения сего зла святой Киприан в послании к Римской Церкви со всей подробностью и силой изложил причины, на основании которых Карфагенский Собор почел нужным отменить прежнее определение. «Будучи извещаемы, — писал он, — частыми откровениями о гонении, угрожающем Церкви, мы положили дать мир жи­вым, который был обещан только умирающим; дабы кающиеся вышли на брань не безоружными, а облеченными в заслуги Иисуса Христа. Иначе как нам побуждать к чаше мучений, если они не соделаются способными к сему через участие с нами в чаше общения? Надобно, любезные братия, надобно быть великому различию между теми, которые, отвергшись Христа, пристали или к язычникам, или к еретикам, и между теми, кои со дня своего падения не пере­стают повергаться во прах пред вратами Церкви. Если кающиеся мужествен­но сразятся с врагом, изшед против него во второй раз, то нам не для чего будет жалеть о мире, данном столь храбрым воинам. Если же (чего не дай Бог!) найдутся между ними такие, кои, теперь прося коварно мира, не окажут мужества на брани, то они обманут не нас, а самих себя. Мы можем видеть только лица кающихся, но есть Бог, испытующий сердца. Впрочем, злые не могут повредить в сем случае добрым; напротив, добрые будут полезны для худых. Из опасения, что некоторые, может быть, снова падут на брани, несправедливо было бы лишить мира прочих, кои будут стоять до крови. Го­раздо лучше даровать мир всем сражающимся, дабы по неведению, кто падет из них и кто устоит, не был оставлен без оружия тот, кто имеет быть увенчан. Никто не говори, что, подвергшись мучению, будет крещен кровию, что он, получив награду за сие от Бога, не имеет нужды в разрешении епископа. Он неспособен к сражению, если не будет вооружен Церковью. Душа, не укреп­ленная Святым Причащением, слаба и беззащитна. Господь сказал: «Когда вас поведут пред царей и владык, то не заботьтесь о том, что вам говорить; ибо не вы будете говорить, а Дух Отца Моего будет говорить в вас» (Мф. 10; 19). Если же Дух Отца должен говорить в тех, кои находятся в состоянии исповедничества, то как может быть способен к сему подвигу тот, кто не при­мирился с Церковью? Ибо сей благий Дух нисходит в душу посредством Та­инств, коих хранительница— Церковь… Притом, весьма легко может слу­читься, что многие, за мужественное исповедание имени Христова подверг­шись заточению в непроходимые места, впадут в руки разбойников, или подвергнутся другой какой опасности жизни. Не нам ли должно вмениться в грех, если сии верные слуги Христовы отойдут из сей жизни без напутствия веры? Не припишется ли нам, пастырям, на Страшном Суде Христовом или крайняя небрежность, или непростительная жестокость?.. По этим-то причи­нам рассудилось нам, не без внушения Духа Божия, собрать все воинов Хри­стовых под одни знамена и дать каждому из них оружие. Кто не одобрит на­шего снисхождения, тот даст ответ пред Богом или в жестокости, или в невни­мании ко спасению своих братий» (соборное посланник к римскому клиру, 57). При сем послании отправлен был к Корнелию и список епископов Африканских, пребывших верными Церкви и Киприану, дабы он знал, к кому в Африке, не нарушая мира с Киприаном, можно ему писать и от кого принимать письма.

В сие время появился в Карфагане Приват, который был некогда еписко­пом в Нумидии, но за различные преступления лишен сего сана приговором девяноста епископов, и который после сего без успеха домогался в Италии Римского епископства. Окруженный лжеепископами и лжепресвитерами, которые им без всякого права возведены были на сии степени, он с наглостью требовал от Карфагенского Собора, чтобы дело его снова было рассмотрено. Получив отказ, он отважился на неслыханное бесстыдство: объявил святого Киприана недостойным епископства, и посвятил вместо него Фортуната — одного из еретиков и личных врагов святителя. Новый африканский лжеепис­коп, несмотря на несчастную участь, постигшую в Италии Новациана за по­добное возмущение против законного епископа, отправил в Рим многочислен­ное посольство под начальством Фелициссима, с известием о восшествии сво­ем на епископский престол.

Киприан и сам немедленно отправил к Корнелию письмо с аколуфом Фелицианом, извещая его о возмущении Привата. Но Фелициан замедлил на пути. Между тем Фелициссим, прибыв в Рим, явился с письмами к Корнелию. Сей, зная о содержании их по свойству лиц, коими они писаны, сначала отверг их со всей важностью епископа, и написал о сем к Киприану письмо, исполнен­ное братской любви и уважения. Но после, когда Фелициссим, огорченный отказом, употребил угрозы, Корнелий начал колебаться, тем паче, что не полу­чал от Киприана никаких известий о таком деле, которое касалось его и при­том со столь важной стороны. Написано другое письмо к Киприану, в коем довольно выражалась нетвердость духа Корнелиева и его неудовольствие мол­чанием Киприана. Получив его, Киприан поспешно отвечал. Благодаря Рим­ского епископа за постоянство, оказанное им вначале против Фелициссима, не одобрял последовавшего за сим малодушия, изъяснял причину своего молча­ния и описывал порочную жизнь Привата и его сообщников (письмо 59). Корнелий вско­ре загладил свою слабость мужественной защитой Киприана против врагов, а впоследствии мужественной смертью за Христа в заточении. А скопище При­вата, несмотря на грозный вид свой, вскоре ослабело до того, что сам началь­ник его принужден был питаться милостыней.

Избавившись от внутреннего бедствия со стороны Привата, Церковь Кар­фагенская подверглась всей тяжести внешних зол. Ужасная язва опустошала города и села. Чувство человеколюбия, как обыкновенно бывает среди обще­ственных бедствий, притупилось: живые равнодушно взирали на умирающих; непогребенные трупы наполняли дома, улицы и площади; не надеясь сохра­нить жизни, не думали о тех, кои соделались жертвой смерти. Язычники, по­читая сие бедствие наказанием за презрение, оказываемое христианами бо­гам, воздвигли на них жестокое гонение. Казалось, что небо и земля устреми­лись на разрушение Церкви.

Киприан, подобно Ангелу Хранителю, явился среди позорища смерти. Будучи вознесен над страхом ее, он старался и в других возбуждать презрение к ней, но презрение не бесчувственное, а соединенное с делами любви и мило­сердия. В этом намерении он написал два трактата: «О смертности» и «О ми­лостыне». Смерть обнажала суету и ничтожество благ земных; Киприан указывал в милосердии способ придать им цену. «Прежде, — говорил он, — одни богатые обладали возможностью оказывать благодеяния, теперь сие сде­лалось равно возможным и для бедных. Требуются не деньги, а усердие, ибо предметом благодеяния сделались не живые, а умирающие, которые имеют нужду только в сострадании и призрении, или мертвые, для коих потребна одна могила. Вот случай, — восклицал Киприан, — показать христианам свое истинное достоинство перед язычниками. Прострите руку помощи к тем, над коими тяготеет рука смерти. Не смотрите на лица страждущих, они все ваши братия, дети единого Отца Небесного. Пусть язычники узнают, что самая смерть не может угасить в христианине любви ко врагам» (Трактат о смертности и милостыне).

Что касается до клеветы язычников, якобы язва и другие бедствия, удру­чавшие Римскую империю, были казнью за оставление христианами богов, то святой Киприан для отражения ее написал целую книгу. Деметриан, к коему она надписана, по мнению некоторых, был тогдашним проконсулом Африки. Весьма вероятно. Ибо если святой Киприан решился торжественно обличить заблуждения язычников касательно источника общественных бедствий, то всего приличнее было обратить сие обличение к главе африканского язычества (письмо к Деметриану). Несмотря на сие, карфагенская чернь в продолжение гонения, по обыкнове­нию своему, неоднократно требовала Киприана на сражение со львами, но час его, назначенный Промыслом, еще не пришел; он пережил и сие гонение, ко­торое вскоре прекратилось.

Преемник Корнелия в Римском епископстве был Луций, который вскоре по своем избрании удостоился чести исповедать имя Христово. Святой Кип­риан, услышав о сем, поздравил его посланием с сугубой честью епископа и исповедника (письмо к Луцию).

В начале следующего, 253 года, варвары, напав на нумидийские облас­ти, пленили великое число христиан. Киприан писал к нумидийским епис­копам о выкупе их, и, когда они извинялись недостатком своих имуществ, открыл для сего в своей Церкви подписку. Народ, побуждаемый примером епископа, делал великие пожертвования, которые немедленно отправлены были в Нумидию (письмо к нумидийскому епископу).

Вскоре за сим писал Киприан к Цецилию о Таинстве Евхаристии. Пово­дом к сему было погрешительное обыкновение некоторых пресвитеров, и даже епископов, употреблять при священнодействии, вместо вина с водой, одну воду. Обыкновение сие извиняли примером некоего в древности епископа и тесны­ми обстоятельствами Церкви. Киприан доказал, что пример епископа, употре­бившего одну воду или по незнанию, или по простоте, недействителен, и что кровь и вода, истекшие из ребра Спасителя, во время страданий, самым вре­менем истечения своего показали, что гонения не должны разлучать их (письмо к Цецилию).

С возвращением мира Церкви при конце 253 года в Карфагене снова со­ставился Собор под председательством Киприана, вероятно, для приведения в порядок дел церковных, расстроенных гонением. На нем разрешены были не­которые вопросы касательно крещения младенцев. Желание епископов и пре­свитеров, лишенных своего звания за непостоянство во время гонения, воз­вратить себе прежние степени, объявлено незаконным (Деян. собор. писан. св. Киприана).

Начало следующего, 254 года, для Киприана было весьма неприятно. Он получил оскорбительное письмо от некоторого епископа Пупиана, прославив­шегося в Дакиево гонение исповеданием Христа. В нем обнаруживалось, что Пупиан до сего времени не может уверить себя, чтобы Киприан достоин был епископства; что он почитал и почитает нечистыми всех тех, кои повинуются Киприану, и что Киприан, по его мнению, есть главная вина всех несогласий, раздирающих Церковь. Нетрудно было угадать, каким духом внушены были сии клеветы Пупиану, обольщенному сообщниками Новациана. Киприан, пред­видя всю опадаость для Церкви, если самые епископы будут столь легкомыс­ленны и дерзки, как Пупиан, как бы забыл на время свою умеренность и воз­гремел против него со всей силой словес Божиих. Послание, отправленное к нему по сему случаю, весьма примечательно по многим отношениям. Вот оно.

«Фасций Киприан брату Флоренцию Пупиану здравия желает.

Я полагал, что ты, любезный брат, давно переменил мысль и раска­ялся в том, что внимал тяжким клеветам на меня. Но из письма твоего вижу, что ты совершенно таков же, как и был, веришь со всем легкомыс­лием тому же, чему и прежде верил, и как будто опасаясь затмить славу своего мученичества сообщением со мною, прилежно вникаешь в мое по­ведение; презрев суд Божий, желаешь поставить самого себя судиею не только надо мною (ибо что за слава быть моим судьей?), но и над Самим Иисусом Христом, дарующим Своей Церкви епископов и пресвитеров. Так поступать, значит не верить Самому Богу, значит противиться Иисусу Христу и Его евангелию. Он сказал: «Не два ли воробья продаются за один ассарий, и ни один из них не упадет без воли Отца Небесного» (Мф.10; 29). Ты, напротив, думаешь, что самые священники поставляются в Церкви без воли Божией. Ибо почитать недостойными и нечистыми тех, кои воз­водятся на сию степень, что другое значит, как не верить, что священники в Церкви поставляются без воли Божией?.. Но ты лучше согласился слепо следовать внушениям безумных врагов Церкви, нежели верить определе­нию божественного Промысла и свидетельству моей совести, как будто бы у врагов Церкви, лишенных Духа Божия, можно было найти что-либо, коме развращения сердца, лживого языка, ядовитой ненависти и свято­татственных обманов!

Пишешь, что пресвитерам должно быть смиренными, из подражания смирению Господа и Его апостолов. Но смирение мое известно всем, не только братиям, но и язычникам. Ты сам уважал и любил меня за смире­ние, доколе не отделился от Церкви и от меня. Кто из нас далее от смире­ния, я ли, служащий ежедневно братиям и с радостию принимающий и упокоивающий всех, приходящих к нашей Церкви; или ты, поставляющий себя епископом епископов и судиею судей?.. Когда святому Павлу было сказано: «Как ты злословишь первосвященника Божия?», то он извинял­ся неведением и не говорил более ничего обидного для первосвященни­ка, хотя имел право многое сказать против того, кто осудил на распятие Господа славы. Он почтил в сем случае, так сказать, тень первосвящен­ства. А ты поступаешь напротив. Если ты не верил моему епископству до гонения, то должен был поверить оному после гонения. Ибо то же самое гонение, которое вознесло тебя на степень мученичества, меня подверг­ло лишению имущества. Всенародно было читано: «Если кто имеет что-либо принадлежащее Цецилию Киприану, христианскому епископу» и про­чее, как будто для того, чтобы те, кои не верили Богу, поставившему епис­копа, поверили диаволу, изгоняющему оного.

С великой горестью и не для хвалы упоминаю о сем, видя, что ты поставляешь себя судиею Самого Иисуса Христа, Который о апостолах и их наместниках, епископах, сказал: «Кто вас слушает, тот слушает Меня, а кто отвергает вас, тот отвергает Меня» (Лк. 10; 16). Отсюда-то произош­ли и происходят все ереси и расколы, что епископ, который один должен распоряжать Церковью, по причине буйной гордости некоторых, подвер­гается презрению, и удостоенный божественного избрания, почитается недостойным человеческого одобрения. Рассуди сам, куда заводит тебя гордость. Из твоих слов выходит, что в продолжение шести лет ни брат­ство не имело епископа, ни народ вождя, ни Церковь правителя, ни Иисус Христос строителя тайн Его. Куда же смотрел Пупиан? Для чего давно не произнес суда на нас, дабы толикое число верных, скончавшихся в про­должение моего епископства, не отошли без надежды, мира и спасения, и дабы остающиеся в живых не оставались без даров Духа Святаго, коего я не мог им сообщить. Удостой, удостой благосклонного подтверждения твоей властью мое епископство; окажи Иисусу Христу благодеяние; дай алтарю и народу предстоятеля…

Жалуешься, что ты впал в сомнение; но кого винить в сем, как не твое легкомыслие, не твою бесчестную склонность слушать самые нелепые кле­веты на брата; не твою постыдную страсть защищать чужую ложь, не твое невнимание мудрым советам Соломона, который говорит: «Злый послутает языка законопреступных, праведный же не внимает устнам» льсти­вым (Притч. 17; 4). Почему не впали в сие сомнение мученики, исполнен­ные Святаго Духа, готовые прейти путем смерти пред лице Иисуса Хри­ста? Напротив, они писали ко мне из темницы, именуя меня епископом Божиим. Почему не впали в сие сомнение епископы, мои сотрудники, ко­торые все различными образами удостоились исповедать имя Христово? Почему не впало в сие сомнение толикое число исповедников, покрытых язвами за Иисуса Христа: чистых дев, служащих укоризною для жития языческого; благоговейных вдов, не знающих другого увеселения, кроме поста и молитвы? Почему не впало в сомнение множество Церквей, рас­сеянных по всему миру, которые состоят со мною в согласии и любви? Если все сии от сообщения со мною сделались нечистыми, как ты суемудр­ствуешь, и потеряли право на вечную жизнь, то один Пупиан, отрека­ющийся от сообщения со мною, остается чист, невинен, свят; один он бу­дет населять блаженные жилища, уготованные на небесах для праведных.

Поставляешь меня виною того, что часть стада Христова находится в рассеянии. Неправда! Истинные члены Церкви Христовой все соединены союзом любви и мира, и составляют одно тело. Одни те блуждают вне ограды, которых надлежало бы изгнать вон, если бы они и были внутри двора. Но что же? «если некоторые сделались неверны?» Неужели «невер­ность их уничтожит… верность Божию? Никак! Бог верен, а всякий человек лжив…» (Рим. 3; 3, 4). Когда некоторые ученики, соблазнившись слова­ми Иисуса Христа, оставили Его, то Он вопрошал прочих учеников: не хотят ли и они идти? Петр именем всех ответствовал: «Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни» (Ин. 6; 67). Вот закон и уложение истинной Церкви! Она всегда с Иисусом Христом. Где епископ, там и Цер­ковь. Епископ в Церкви, Церковь в епископе. Кто не с епископом, тот вне Церкви. Напрасно обольщают себя некоторые, думая священный союз с епископом заменить тайными союзами с некоторыми слабыми членами. Истинная Церковь неразделима. Кто в брани с главою, тот не может быть в мире с членами.

Посему, любезный брат, если ты, размыслив прилежнее о величии Бога, по воле Коего поставляются пресвитеры, и оставив пагубную при­вычку судить о достоинстве епископов по ложным слухам, а не по отзыву Церкви, раскаешься чистосердечно в своей гордости, и покажешь плоды, достойные покаяния, то я не отрицаюсь возобновить с тобою прежнего общения, предоставляя, впрочем, себе право отложить сие дотоле, пока не вопрошу Бога и не получу от Него наставления, как поступить с тобою. Ибо я не могу забыть того, что мне было открыто, не могу забыть, что между прочим в откровении, мне данном, Богу угодно было сказать и сие: «Кто не верит Иисусу Христу, соделавшему священника, тот поверит Ему, мстящему за священника, Им соделанного». Знаю, что некоторым все сно­видения кажутся пустыми, все видения ложными. Но так кажется только тем, кои лучше соглашаются верить чему-нибудь на священника, нежели священнику. Так и братья Иосифовы не верили снам Иосифа. Но когда сны исполнились, они принуждены были верить. Не могу произнести ни­какого суда на то, что ты делал во время гонения и во время мира, ибо вижу, что тебе хочется быть моим судьею. Вот, что я почел нужным напи­сать тебе, в чистоте совести и уповании на Бога! Я имею письмо от тебя, ты будешь иметь мое письмо; в день суда пред лицом Иисуса Христа будет прочтено то и другое» (письмо 66). Неизвестно, какое действие произвело пись­мо его в Пупиане, только в сочинениях Киприана, написанных после сего времени, не видно жалоб на его возмущение. Вероятно, он обратился на путь истины».

На Соборе, бывшем, по обыкновению, после праздника Пасхи, получе­но Киприаном письмо от Испанской Церкви, в коем она просила совета ка­сательно епископов Василида и Марциала, лишенных ею епископского сана за непостоянство в вере во время гонения, но домогавшихся удержать оный при содействии Римского епископа Стефана (письмо к испанской Церкви). Вслед за тем получено еще письмо от галликанских, испанских и английских епископов, в коем они жаловались на Стефана за то, что он, вопреки их просьбе, продолжает дер­жать сторону низверженных епископов, и просили Киприана вразумить его посланием. Киприан немедленно подтвердил Собором приговор галликан­ских церквей на Василида и Марциала с их сообщниками. Вследствие чего отправлено было два послания, одно к сим Церквам успокоительное, дру­гое — к Стефану совещательное.

Трудное дело было и обличить Стефана в погрешительном сношении с еретиками, и соблюсти уважение, которое принадлежало ему как предстояте­лю Западных Церквей. Тем неприятнее были дела сего рода святому Киприа­ну, который со всевозможным тщанием избегал всех случаев, в коих могло выказываться соблазнительное превосходство одной Церкви перед другой рав­ной. Впрочем, его благоразумие и христианская кротость внушали ему такие выражения, что письмо, отправленное к Стефану, столько же клонилось к сла­ве обличаемого, как и обличителя. В нем не приметно ни малейших следов полновластия судии, а везде слышен голос друга, который, побуждаясь любо­вью, открывает ложь и показывает истину. Между прочим Киприан советовал Стефану немедленно известить епископов окружным посланием о законнос­ти низвержения Василида и Марциала, обещая и сам сделать то же. Нужным это находил он потому, что низверженные еретики хвалились, якобы они нахо­дятся в союзе с Римской и Карфагенской Церквами (письмо 68). Стефан вразумился, но он, как увидим, не простит Киприану сего вразумления.

Около сего времени (255 год) в Африке возник спор о крещении еретиков. Некто Магнус, епископ Нумидийский, спрашивал письменно Киприана, нуж­но ли крестить и тех еретиков (прочих еретиков, вследствие определения Со­бора, бывшего под председательством Агриппина, предшественника Киприанова, крестили), которые обращаются от Новациана (Август., кн.6, о крещении). Киприан, которого и при­мер предшественника и дух любимого наставника его Тертуллиана (смотри книгу о скромности), и, может быть, желание поставить оплот против усиливающейся секты Новациана, рас­полагали в сем случае к строгому образу мыслей, отвечал, что кающиеся новациане, подобно всем прочим еретикам, должны быть принимаемы в Церковь посредством крещения (письмо 69).

Когда о спорном предмете услышан был голос первенствующего еписко­па, то прочие голоса, дотоле разделенные, начали сливаться с ним в один об­щественный голос: но вместе с тем и голоса противников сделались слышнее, особенно в Нумидии. Пятнадцать нумидийских епископов, не находя никако­го способа прекратить разномыслие в своих епархиях, обратились к Киприану с требованием помощи. Он, после совещания со старейшими из своих сотруд­ников карфагенских, дал Собором определение, коим повелевалось крестить всех обращающихся от заблуждения к истинной Церкви. Определение сие немедленно отправлено в Нумидию (письмо 70).

Немотря на то, что голос Киприана подкреплен уже был голосами дру­гих епископов, некоторые, даже из карфагенских епископов, не хотели согла­ситься с ним по двум причинам: по древнему обыкновению, не повторять кре­щения над еретиками, и по единству Святого Крещения. Киприан, узнав о та­ковом разномыслии от Луциана, своего сопресвитера, написал письмо к Квинту, Мавританскому епископу (вероятно, принадлежавшему к разномыслящим), в коем отвечал на вышепредставленные причины соответственно своему обра­зу мыслей о крещении и еретиках. Главным основанием к повторению креще­ния над еретиками служила для него уверенность, что вне Церкви нет Духа Божия, и следственно нет истинных Таинств. При письме отправлен к Квинту и список соборного послания Карфагенской Церкви к нумидийским еписко­пам, дабы мнение Карфагена сделать известным и в Мавритании (письмо 71). Между тем, видя, что некоторые епископы не убеждаются ни определением недавно быв­шего, ни важностью прежнего Собора, держанного предшественником его Агриппином, и утверждаясь на древнем обыкновении, существовавшем в Церкви до Агриппина, учат, что для законного принятия еретиков в недра Церкви до­статочно одного возложения рук, Киприан решил употребить другой способ к примирению умов — написал книгу о благе терпения. Щадя совесть разно­мыслящих, не желая казаться предубежденным к своему мнению и через меру настойчивым, он ограничился в ней общим рассуждением о преимуществе единомыслия перед разномыслием, и только слегка коснулся спорного пред­мета. Поскольку успех сего труда не вполне соответствовал его желанию, он принужден был вскоре созвать новый Собор, на коем присутствовали уже не одни карфагенские, но и мавританские и нумидийские епископы, в области коих особенно спорили о крещении. На сем Соборе снова рассмотрено и утверждено определение о крещении обращающихся еретиков, частное обык­новение некоторых Церквей — не возвращать обращающимся из ереси епис­копам и пресвитерам их степеней, обращено в общий закон. По закону согла­сия и общения, существовавшего между Карфагенской и Римской Церквами, Киприан известил о сих определениях последнюю в полной уверенности, что предстоятель ее Стефан, своим согласием с ними, введет их в употребление и в Западных Церквах (письмо 72). Но Стефан в духе своем уже был далек от Киприана. Несогласие, происшедшее в Карфагенской Церкви, показалось ему самым удоб­ным случаем к уничижению ее епископа. Древнее обыкновение не повторять крещения над еретиками могло служить благовидным предлогом действовать открыто против всей Африканской Церкви, особенно против главы ее, не об­наруживая, впрочем, лично к ней недоброжелательства. Предлог сей тотчас употреблен в дело. Вместо того, чтобы, сохраняя уважение к столь знаменито­му пастырю, каков был Киприан, обнаружить дружески свои сомнения каса­тельно справедливости его мнения и посредством дружеских совещаний, без всякого соблазна для Церкви, согласиться с ним в истине, Стефан, открыто приняв сторону противников Киприана, отвечал Карфагенскому Собору об­личительной грамотой, в коей, осуждая мнение ее касательно крещения ере­тиков, угрожал отлучением всем карфагенским епископам от Церкви, не ис­ключая и Киприана (письмо к Помпею). Таким образом, говорит Августин, два епископа знаме­нитейших Церквей, Римской и Карфагенской, об одном и том же предмете утверждали совершенно противное. Стефан полагал, что для законного при­нятия в Церковь всех вообще еретиков достаточно одного возложения рук. Киприан, напротив, утверждал, что должно крестить каждого обращающего­ся еретика. Истины надлежало искать в середине, между этими двумя край­ностями, как и действительно Церковь впоследствии нашла ее здесь, положив законом крестить только тех еретиков, кои неправо мыслили об основных дог­матах христианства. Но Киприан действовал в простоте сердца и по чистому отвращению ко всему еретическому. А Стефан своим высокомерным тоном ясно обнаруживал, что он пользуется случаем выказать свое нерасположение к прежнему увещателю своему. Посему, хотя впоследствии почтено нужным ограничить мнение Киприана касательно повторения крещения, спор его по сему предмету со Стефаном, обнаруживая всю умеренность и скромность его характера, особенно в противоположности с высокомерием последнего, со­ставляет назидательнейшую часть его деяний.

Тяжело было для Киприана видеть неприятность от той Церкви, кото­рая недавно была обязана ему своим умирением! Но, к утешению своему, он знал, что римский клир и народ не участвуют в неблагорасположении к нему их епископа, и что сие неблагорасположение есть следствие личного неудо­вольствия против него. Посему, явившись на Собор (он еще продолжался), хотя изъявил сильную скорбь и принес жалобу на гордость, с которой Сте­фан именовал себя епископом епископов, впрочем не отчаялся в будущем успехе дела (письмо 74). Письмо Стефаново, столь оскорбительное для чести Карфа­генской Церкви, известно было еще немногим; можно было надеяться, что Стефан переменит свои мысли, и несогласие прекращено будет в самом на­чале и без соблазна Церквей.

Но Стефан не хотел чести удовлетворить сей надежде. Не надеясь на силу прежнего обличения, он произнес всенародно приговор против Карфа­генского Собора и председателя его Киприана, и снова угрожал ему отлуче­нием, если он не переменит своих мыслей. Узнав о согласии восточных епис­копов с Киприаном в рассуждении крещения еретиков, Стефан писал и к ним, угрожая тем же (письмо 75). С другой стороны, некоторые из африканских еписко­пов, услышав о необыкновенном послании Стефана к их председателю, изъ­явили письменное желание иметь списки с оного (письмо 74). Нельзя было без соблазна скрывать от Церкви положение дел: надлежало известить ее о поступках Стефана и дать суд на них.

Впрочем, Киприан и в этом случае показал свое благоразумие и умерен­ность. Зная, что упорная защита продолжает только борьбу, он не решился писать особого опровержения на письмо Стефана. Неумеренный тон, в нем господствовавший, изменял сам себе. Надеясь на справедливость своего дела, он не усомнился даже обнародовать послание Стефана во всех африканских Церквах, удовлетворившись только краткими примечаниями на некоторые места оного (письмо 75). Потом написал послание к Фирмилиану, старейшему из Восточ­ных епископов, утверждая его в согласии с собою и объясняя несправедли­вость Стефана. Наконец, для успешнейшей защиты свободы Карфагенской Церкви от притязаний Римского епископа созван многочисленный Собор. Как будто предвидя в поступке Стефана начало незаконного стремления к влады­честву над всей Церковью, которое впоследствии сделалось отличительной чертой римской кафедры, африканские отцы положили, чтобы никто из епис­копов не дерзал именовать себя главою всех епископов и присваивать право суда над всей Церковью, и чтобы Церковь Карфагенская не искала суда у Церк­ви Римской. Списки с сего определения отправлены были ко всем Восточным епископам, и к самому Стефану.

По сему случаю надлежало ожидать от высокомерия Стефана еще печаль­нейших явлений для Церкви. Но Промыслу неугодно было подвергнуть ее сему искушению, может быть, опаснейшему из всех, которые она тогда претерпела. Открывшееся гонение на христиан, в начале коего Стефан скончался, положи­ло конец спорам. Святому Киприану уже уготовляем был рукою Провидения венец мученический, но в ожидании его, он должен был прославлять Бога за­точением, дабы, как замечает Понтий, сей великий подвижник, отличившийся разнообразием добродетелей, был отличен и разнообразием страданий.

Патерн проконсул, явившись в Карфаген с повелением преследовать хри­стиан, немедленно велел представить к себе Киприана. Когда сей бестрепетно явился, проконсул начал с ним следующий разговор:

Проконсул: Августейшие императоры Валериан и Галиен возложили на меня обязанность принуждать христиан к поклонению богам. Итак, я спраши­ваю тебя о твоем имени и намерении, отвечай.

Святой Киприан с важностью и смирением отвечал: я — христианин и епископ. Не знаю другого Бога, кроме Того, Который сотворил небо и зем­лю, и море, и все, что в них; Сему-то Богу мы, христиане, служим и поклоня­емся, моля Его не только о себе, но и о всех людях, и о благоденствии самих императоров.

Проконсул: Итак, ты остаешься непременным в своем образе мыслей?

Киприан: Благая воля, единожды познав Бога, не может переменяться.

Проконсул: Значит, ты соглашаешься, по воле Валериана и Галиена, от­правиться в заточение в город Курубит?

Киприан: Согласен.

Проконсул: Но повеление, мне данное, касается не одних епископов, но и пресвитеров. А посему желаю знать от тебя, кто здешние пресвитеры?

Киприан: Вы сами нашли полезным издать закон против доносчиков на христиан. Посему я не могу тебе открыть здешних пресвитеров; впрочем, ты можешь найти каждого из них в его церкви.

Проконсул: Но я намерен сделать розыск, не выезжая из сего города.

Киприан: Верю, но поскольку правила наши возбраняют самим вызы­ваться на мучения, и притом сие не согласно и с духом Римского правления, то ни я не могу указать тебе пресвитеров, ни они не могут представить самих себя. Но если ты решишься искать их, то они, без сомнения, найдутся.

Проконсул: Без сомнения, я найду их, если захочу; но мне препоручено еще смотреть, чтобы между христианами не было никаких собраний, и что­бы тот, кто не будет повиноваться сему полезному узаконению, был наказы­ваем смертью.

Киприан: Поступай, как тебе повелено.

После сего проконсул дал повеление заточить святого Киприана в Куру­бит.. Вместе с ним отправился и Понтий диакон, который впоследствии опи­сал жизнь Киприана со времени принятия им христианства.

В этом случае еще раз оправдалась утешительная истина, что тем, кои ищут Царствия Божия и правды Его, все прилагается. Курубит, назначенный местом заточения для Киприана, несмотря на то, что его окружали сухие и бесплодные степи, по великому числу деревьев и источникам своим уподоб­лялся увеселительному саду (Понтий, из жизни Киприана). Гонители, думая удручить старость Киприанову, этим заточением доставили ему приятное отдохновение после непрестан­ных трудов. Впрочем, добрая душа святого старца не переставала трудиться и в изгнании. Он писал, по своему обыкновению, послания, советовал, одобрял, запрещал, умолял и, оканчивая течение свое, еще заставлял радоваться верных в светении своем.

В самом начале пребывания своего в Курубите святой Киприан был пре­дуведомлен о будущей участи своей видением. Ему снилось, будто юноша, коего величественный вид свидетельствовал о ангельском достоинстве, при­вел его к проконсулу. Сей, после обыкновенного допроса, начал писать приго­вор. Юноша, который в это время стоял позади проконсула, различными зна­ками дал уразуметь Киприану, что проконсул осудил его на смерть. «Я, — го­ворит святой Киприан, — немедленно обратился к нему с усиленным прошением, чтобы исполнение приговора отложено было хотя на один день, дабы я мог привести в порядок свои дела. Проконсул, тронутый, как казалось, справедливостью и неважностью моей просьбы, начал снова писать на до­щечке. Из его вида я заключил уже, что он пишет что-либо в мою пользу. Юноша, который наблюдал за тем, что пишет проконсул, снова дал мне знать, что мне дается один день на приведение в порядок моих дел» (Понтий, из жизни св. Киприана).

Несмотря на то, что видение сие было довольно темно, святой Киприан, который от частого сообщения с миром духовным приобрел способность про­никать в смысл видений, без труда уразумел, что Промыслу угодно было отло­жить кончину его еще на один год, означенный в видении днем. Событие, как свидетельствует Понтий — очевидец заточения и смерти Киприана — совер­шенно оправдало таковое изъяснение. Святой Киприан принял мученический венец именно через год после сего видения, и в тот самый день, в который оное было ему дано.

Под конец сего (258-го) года новый проконсул предписал Киприану воз­вратиться из своего заточения, и до окончательного приговора над ним быть в своих садах. Вскоре за тем получено из Рима повеление усугубить преследо­вание христиан. Проконсул, находясь в это время для поправления здоровья в Утике, отправил стражей, чтобы привели туда Киприана. Но Киприан еще раз выказал характер свой — делать добро так, чтобы из него выходило как мож­но более пользы. Предвидя, что мучение его гораздо назидательнее будет для его паствы, если его замучат в Карфагене, он удалился из своего дома в тайное место, дав знать, между тем, проконсулу, что он готов предстать пред ним, только не в Утике, а в Карфагене. Из сего-то уединения написано им послед­нее письмо к своей пастве, в котором он, увещевая ее сохранить тишину и умеряя благочестивую ее ревность, — страдать за веру, обещал по отшествии своем ходатайствовать за нее у престола Божия (письмо 81).

По возвращении проконсула в Карфаген, святой Киприан немедленно вернулся в свое жилище. В городе тотчас пронесся слух о угрожающей ему опасности. Не только все верные, даже многие из знатных язычников собра­лись в доме Киприана и, не желая лишиться такого великого мужа, умоляли его спасти жизнь свою удалением, предлагая для сего надежные места. Но Киприан, вняв гласу Бога, призывающего его к Себе, не мог уже пользовать­ся их усердием. Между тем проконсул, опасаясь, чтобы Киприан не употре­бил своей свободы для спасения себя бегством, послал воинов взять его и привести к себе. Напрасное опасение! Киприан, подражая великому Образ­цу страдальцев, сам вышел навстречу воинам, и с торжеством, свойствен­ным столь важному подвигу, каково исповедание имени Христова, отпра­вился в претор. Но проконсул, без всякой удовлетворительной с его стороны причины, отложил суд над Киприаном до следующего утра.

Причина сия скрывалась в определении Промысла. Надлежало еще прой­ти одному дню, дабы исполнился год после видения. Киприана для провож­дения ночи отвели в дом проконсула. Стражам дано было повеление пускать к нему всякого, кто пожелает. Собралось великое множество друзей и почи­тателей Киприановых. Народ, опасаясь, чтобы в продолжение ночи не был похищен любезный их епископ, пробыл до самого утра без сна перед темни­цей. Таким образом ночь перед страданием Киприана представляла собой ночь перед страданием Спасителя, которую верные также проводили без сна. Святой Киприан не умолкал во все продолжение ее, давая советы и уте­шения оставляемой им пастве. От избытка сердечных чувств так полны бы­ли уста его, что он желал, чтобы беседа его не иначе пресеклась, как с са­мой жизнью.

Наконец настал вожделенный для Киприана день, тот день, который не мог не быть последним для него, хотя бы желали того все римские проконсу­лы. Окруженный безчисленной толпой верных, он явился в претор. Начался обыкновенный допрос: «Ты ли Фасций Киприан?» — «Я». «Ты ли был папою у святотатцев?» — «Я». — «Благочестивейшие императоры повелевают тебе принести богам жертву». — «Не могу». — «Размысли о участи, тебя ожидаю­щей». — «Поступай, как тебе предписано; в настоящем случае нет места раз­мышлению». Тогда проконсул, поговорив с советниками своими, сказал, обратясь к святому Киприану: «Долго жил ты святотатственным образом, совра­щая многих вослед твоей злотворной ереси и враждуя против Римских законов и богов. Самая снисходительность благочестивейших императоров, Валериа­на и Галиена, не могла обратить тебя к поклонению богам. Будучи виновни­ком ужаснейших злодеяний, ты будешь служить примером для тех, кои обольщены твоим коварством; мудрование твое запечатлеется твоей кровью». Так самое осуждение Киприана выражало его славу, и проконсул, подобно Каиафе, невольно произнес пророчество о утверждении Церкви его кровью! За сим произнес окончательный приговор: «Фасций Киприан осуждается умереть от меча». Святой Киприан сказал: «Слава Богу». Народ, услышав сие, столько воспламенился ревностью страдать за веру, что все воскликнули: «И мы умрем со святым епископом!»

Воины, выведя из претора святого Киприана, повели его на некоторое место, называвшееся Ксистою. В продолжение пути он увещевал верных не подвергать себя мечу язычников без нужды. Достигнув Ксисты, снял с себя верхнюю одежду и отдал находившимся при нем диаконам; потом, стоя на коленях, произнес краткую молитву; после сего, завещав дать совершителю казни тридцать сребренников, завязал себе, по обыкновению казнимых, гла­за; руки же, по тому же обыкновению, связаны были одним из диаконов. В этом положении с обнаженною выею, он должен был стоять дотоле, пока палач не получит от центуриона знака совершить удар. Множество народа, опасаясь, по причине тесноты и отдаленности, потерять из вида святого Ки­приана, влезло на деревья, окружавшие место казни. Наконец знак подан — и святейшая глава отделилась от чистейшего тела. Священные останки Ки­приана погребены в близлежащем холме, с торжеством, приличным усердию паствы, столь пламенно любившей своего пастыря. Так скончал течение свое священномученик Киприан, прожив в земной юдоли около пятидесяти семи, подвизавшийся в христианстве тринадцать, управлявший Африканской Цер­ковью восемь лет!

Мучение его совершилось в 258 году, 18 октября, при императорах Вале­риане и Галиене.

На лице Киприана, пишет Понтий, всегда сияла радость, отсвет души, обретшей успокоение в Боге. Во взорах его всегда выражалось нечто величе­ственное, исторгающее благоговение. Видевшие Киприана не знали, что бо­лее возбуждает вид его: любовь или уважение; но чувствовали, что он вполне достоин того и другого. В одежде Киприана не приметно было ни той пышно­сти, которая совершенно неприлична почитателю, тем паче, служителю Рас­пятого; ни той небрежности и скудости, которые равно изменяют душе и тог­да, как служат выражением ее духовной бедности, и тогда, как не прикрывают духовного богатства.

Та же умеренность видна и в управлении Церковью. Киприан не мог сно­сить в подчиненных своих непослушания и гордости и исходя из этих поро­ков изъяснял все внутренние бедствия, от коих страдала тогда Церковь. Но не мог потерпеть и того, когда пастыри, забыв себя самих, почитают волю свою непреложным законом для пасомых.

С самого начала епископства своего он поставил себе непременным правилом ничего не делать в своей пастве без совета пресвитеров. Пользуясь отличным уважением всех христианских Церквей и подавая каждой из них спасительные советы, он не пренебрегал голосом самого последнего члена Церкви, и не знал другого титла, кроме смиренного наименования себя сопресвитером.

Между отпечатками духа Киприанова и услугами его тогдашнему хри­стианству должно почесть его попечение о сохранении христиан от произ­вольных опасностей со стороны гонителей.

Ревность страдать за веру, столь похвальная сама по себе, в некоторых близка была к тому, чтобы обратиться в страсть. Святой Киприан собствен­ным примером показал, что можно, а иногда и необходимо, скрываться от го­нения. Внушение сей истины он находил столь нужным по тогдашним обсто­ятельствам Церкви, что на пути к месту казни снова завещал верующим не вызываться без нужды на мучения.

Обстоятельства Церкви, колеблемой то внешними, то внутренними бед­ствиями, не позволили святому Киприану посвятить дарований своих, по при­меру других отцов Церкви, на изъяснение Священного Писания. Все почти писания его содержат пояснение вопросов, обращавшихся тогда в споре, и разрешение недоумений церковных. Впрочем, несмотря на то, что учение хри­стианское является в них в приложении к частным случаям, из сего видно, что Киприан обладал глубоким познанием умозрительной и деятельной истины христианской веры.

Хорошее приложение начал еще более ручается за основательное их по­знание, нежели хорошее изложение начал; сделавшись христианским писате­лем, святой Киприан совсем почти не пользовался мудростью языческой. Если бы он в некоторых письмах не был принужден упомянуть о своем состоянии в язычестве, из его сочинений нельзя было бы догадаться, что он до обращения в христианство был ученым язычником. Отличный дар красноречия виден во всех произведениях Киприана, но везде видно также, что он, по примеру апо­стола, полагал достоинство слова своего «не в убедительных словах человечес­кой мудрости, но в явлениях духа и силы» (1 Кор. 2; 4). Из духовных писателей святой Киприан любил преимущественно Тертуллиана. От частого чтения сего писателя в Киприане произошло некоторое нравственное содружество с ним, которое простерлось и на их сочинения. Киприан, подобно Тертуллиану, по видимому всегда выражается первыми попавшимися ему словами, отчего слог его несколько тяжел и не совсем обработан; зато в каждом выражении его видно сердце. После Лактанция он должен занимать первое место между Запад­ными христианскими писателями.

Подобно всем великим мужам, святой Киприан имел много врагов. Впро­чем, в самой истории не много таких святителей, коих паства любила бы с такой горячностью, как святого Киприана. Мы видели уже, что она вместе с ним желала идти под меч. Еще сильнее было сие желание в тех, кои, будучи удостоены от святого Киприана близости к нему, имели случай видеть все ве­личие души его. Вот слова, коими Понтий заключает жизнеописание святого Киприана, и которые столько же делают чести жизнеописателю, как и самому Киприану:

«Не знаю, что мне делать? Сердце мое волнуется от полноты различных чувствований; душа моя как бы разделена надвое. С одной стороны объемлет радость о прославлении священномученика, с другой я погружаюсь в скорбь, что не последовал за ним. Не знаю, что мне делать. Предаться ли скорби? Но надлежит торжествовать его победу! Радоваться ли о его побе­де? Но я не участвовал в ней. Впрочем, скажу откровенно и в простоте серд­ца, скажу то, о чем вы уже знаете, много радуюсь я торжеству Киприана, но еще более скорблю, что не последовал за ним» (Понтий, из жизни св. Киприана).