ПЕРЕЙТИ на главную страницу творений свт. Иннокентия

I. СЛОВА ПРИ ПОСЕЩЕНИИ ПАСТВ
Слово при вступлении на паству Вологодскую, сказанное в Вологодском Успенском соборе
Слово при втором служении по вступлении на паству Вологодскую, сказанное в Вологодской кладбищенской церкви
Слово, сказанное в Вологодской тюремной церкви
Слово при посещении паствы, сказанное в Вологодском горнем Успенском женском монастыре 
Слово при посещении паствы, сказанное в Белавинской каменной пустыни 10 сентября 1841 г.
Слово при посещении паствы, сказанное в Тотемском Феолосиевом Спасо-Мурином монастыре 
Слово при посещении паствы, сказанное в Тотемской церкви Воскресения Господня, что на соляном заводе.
Слово при посещении паствы, сказанное в Устюжском Успенском соборе.
Слово при посещении паствы, сказанное в Устюжском Иоанно-Предтеченском женском монастыре 
Слово при посещении паствы, сказанное в Сольвычеголском соборе.
Слово при прощании с паствой Вологодской, сказанное в Вологодском зимнем соборе 1 февраля 1842 г.
Слово при вступлении на паству Харьковскую, сказанное в Харьковском Успенском соборе [1842 г.]
Слово при обозрении епархии, сказанное в Святогорской сельской церкви 21 августа 1842 г.
Слово при посещении Харьковской епархии, сказанное в селе Шаровке, Богодуховного уезда 28 июня 1843 г.
Слово при посещении Харьковской епархии, сказанное в Успенском соборе города Богодухова 30 июня 1843 г.
Слово при первом посещении города Изюма, сказанное 20 августа 1843 г.
Слово при первом посещении города Чугуева, сказанное в соборной Покровской церкви 27 августа 1843 г.
Слово при первом посещении города Купенска, сказанное в Купенском Покровском соборе 28 августа 1843 г.
Слово при посещении паствы, сказанное в селе Трущевой Никитовке, Богодуховского уезда 27 июля 1844 г.
Слово при посещении паствы, сказанное в Ахтырском Свято-Троицком монастыре 4 августа 1844 г.
Слово к братии Святогорской пустыни Харьковской епархии 17 августа 1844 г.
Слово при первом посещении города Старобельска, сказанное в Старобельском Покровском соборе 22 августа 1844 г.
Слово, произнесенное в кладбищенской церкви города Старобельска перед совершением панихиды 23 августа 1844 г.
Слово при посещении Харьковской епархии, сказанное в военном поселении города Нового Екатеринослава 25 августа 1844 г.
Слово при посещении паствы, сказанное во временном молитвенном ломе села Араповка, Купянского уезда, 27 августа 1844 г.
Слово при посещении паствы, сказанное в Изюмском Преображенском соборе 29 августа 1844 г.
Слово при посещении Харьковской епархии, сказанное в Святогорском монастыре 9 мая 1845 г.
Слово при обозрении епархии, сказанное в украинском военном поселении, в слободе Ново-Андреевка 12 мая 1845 г.
Слово при обозрении паствы, сказанное в Чугуевском военном соборе 1 августа 1845 г.
Слово при первом посещении города Лебедина, сказанное в городском Успенском соборе 10 августа 1845 г.
Слово при посещении паствы, сказанное в городе Белополье 18 августа 1845 г.
Слово при посещении епархии, сказанное в Ахтырском Покровском соборе 26 августа 1845 г.
Слово при обозрении епархии, сказанное в Перекопе в августе 1848 г.
Слово при первом посещении города Сумы, сказанное в Преображенском соборе 20 сентября 1848г.
Слово при обозрении Харьковской епархии, сказанное в городе Славянске.
Слово при обозрении епархии, сказанное в местечке Алушта, что на южном берегу Крыма 
Слово при посещении паствы, сказанное в Симферопольском Александро-Невском соборе 14 сентября 1854 г.
Слово, при посещении паствы, сказанное в Симферопольском Александро-Невском соборе 15 сентября 1854 г.
Слово при посещении паствы, сказанное в Симферопольском Александро-Невском соборе 16 сентября 1854 г.
Слово при обозрении паствы, сказанное в Карасубазарском соборе 17 сентября 1854 г.
Слово при посещении паствы, сказанное в Феодосийском Александро-Невском соборе 18 сентября 1854 г.
Слово при обозрении епархии, сказанное в городе Бериславе 10 июня 1855 г.
Слово при посещении паствы, сказанное в Севастопольском соборе во время бомбардирования этого города неприятелями 16 июня 1855 г.
Слово при посещении епархии, сказанное в городе Перекопе 19 июня 1855 г.
Слово при посещении паствы, сказанное в Александро-Невском Симферопольском соборе 23 июня 1855 г.
Слово при посещении паствы, сказанное в Севастополе, в лагерной на Северном укреплении церкви 25 июня 1855 г.
Слово при посещении паствы, сказанное в Одесской Успенской единоверческой церкви 17 июля 1855 г.

II. ПОУЧЕНИЯ НА КРЕСТНЫЕ ХОДЫ...
Речь среди крестного хода при сретении иконы Успения Пресвятой Богородицы со святыми в ней мошами, присланной от Киево-Печерской Лавры, сказанная 14 августа 1844 г.
Речь при сретении на Холодной горе чудотворной Озерянской иконы Божией Матери, сказанная 30 сентября 1844 г.
Слово по случаю крестного хода, сказанное в Харьковском Покровском соборе 1 октября 1844 г.
Слово по случаю обратного крестного хода, сказанное в Харьковском кафедральном соборе [1845 г.]
Речь при втором сретении на Холодной горе чудотворной Озерянской иконы Божией Матери, сказанное 30 сентября 1845 г.
Слово по случаю крестного хода с чудотворной Озерянской иконой Божией Матери, сказанное в Харьковском кафедральном соборе 1 октября 1845 г.
Слово по случаю обратного крестного хода из города Херсона в село Касперовку с Касперовской иконой Божией Матери, сказанное в Херсонском Успенском соборе 29 июня 1851 г.
Слово по случаю обратного крестного хода из Херсона в село Касперовку с Касперовской иконой Божией Матери, сказанное в Херсонском Успенском соборе 29 июня 1852 г.
Слово по случаю новоучрежленного крестного хода из города Херсона в город Николаев, сказанное в Николаевском городском соборе 1 июля 1853 г.
Слово по случаю крестного похода, сказанное в городе Николаеве 1 июля [1854 г.]
Слово пред началом крестного хода в память основания города Одессы, сказанное в Михайловском монастыре 22 августа 1854г.
Слово по случаю крестного хода, сказанное в женском Михайловском монастыре в Одессе 22 августа 1855 г.
Слово по случаю крестного хода в Одесском кафедральном соборе 13 мая 1856 г.
Слово по случаю вновь учрежденного крестного хода с Ахтырской иконой Богоматери в Свято-Троицкий монастырь.
Слово по случаю крестного хода.

III. СЛОВА И РЕЧИ К ОТДЕЛЬНЫМ ЛИЦАМ И ПО ОСОБЫМ СЛУЧАЯМ.
Слово к игумений Анатолии, сказанное в Хорошевском женском монастыре 24 июля 1843 г.
Слово воспитанникам Второй Харьковской гимназии, сказанное в 1844 г.
Слово к монахине Емилии, сказанное в женском Никольском монастыре 7 декабря 1845 г.
Слово при пострижении одной из сестер в монахини. [1845]
Наставление студентам Академии после окончания ими курса и по объявлении ученых степеней и должностей.
Наставление новопостриженным монахам из студентов Академии, сказанное после литургии, по произнесении слов: «Благословение Господне на вас, Того благодатию и человеколюбием!» 
Слово пред освящением Георгиевских крестов, сказанное в Одесском кафедральном соборе 29 апреля 1854 г.
Речь их императорским высочествам, государям великим князьям Николаю и Михаилу Николаевичам 4 октября 1854 г.
Речь войскам 11-й дивизии 4-го пехотного корпуса, сказанная на Одесской соборной площади 9 октября 1854 г.
Речь резервным войскам 10-й дивизии, сказанная на Одесской соборной плошади 7 декабря 1854 г.
Речь Греческому батальону, сказанная в Одесском Преображенском соборе 14 января 1855 г.
Речь Болгарскому отряду, сказанная в Одесском Преображенском соборе 17 января 1855 г.
Наставление сестрам Крестовоздвиженской общины попечения о раненых воинах, сказанная в Одесском кафедральном соборе 18 апреля 1855 г.
Речь сестрам Крестовоздвиженской общины попечения о раненых воинах, сказанная в Одесском кафедральном соборе 12 июня 1855 г.
Слово защитникам Севастополя, сказанное на Николаевской площади 26 июня 1855 г.
Речь новым сестрам Крестовоздвиженской общины попечения о раненых воинах, сказанная в Одесском кафедральном соборе 14 августа 1855 г.
Речь, сказанная Смоленскому ополчению 24 сентября 1855 г.
Речь Московскому ополчению 21 октября 1855 г.
Речь Дунайскому казачьему войску, сказанная на площади пред Михайловским монастырем 8 ноября 1855 г.
Слово при вручении иконы Святителя Николая стрелковому полку императорской фамилии, сказанная в Одесском кафедральном соборе 25 марта 1856 г.

 

I. СЛОВА ПРИ ПОСЕЩЕНИИ ПАСТВ

Слово при вступлении на паству Вологодскую, сказанное в Вологодском Успенском соборе

Мир вам! (Лк. 24; 36)

При всей употребительности сего святого приветствия в случаях, по­добных настоящему, и при всем желании моем, чтобы мир Божий всегда водворялся в сердцах и душах ваших, я не осмелился бы те­перь употребить сих евангельских слов в приветствие, если бы мне надлежа­ло произнести их к вам от моего собственного лица. Ибо кто я, чтобы мне изрекать мир и благословение целой Церкви, которая, кроме других преиму­ществ, красуется целым собором святых угодников Божиих, по всем пределам ее почивающих нетленными и чудотворными мощами своими? Не паче ли мне самому должно предать себя молитвам сей Церкви, и от них ожидать мира душе моей и благословения служению моему? Но я уже сделал сие при самом вступлении моем в пределы паствы Вологодской. А между тем я прихожу к вам, братие, с тех святых гор, откуда воссиял свет веры для всей земли отече­ственной, из недр той Церкви, которая достойно и праведно именуется мате­рью всех Церквей российских. Приходя из такого места, от такой Церкви, как не принести с собой некоего дара духовного? — И я, оставляя святой град, при­лежно молил о том всех святых Божиих, там нетленно почивающих. Дерзая о их-то предстательстве у престола Божия, о их богатстве духовном, я отверзаю теперь уста мои, чтобы от лица Церкви Киевской изречь мир и благословение Церкви Вологодской. Мир вам и благодать от Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святаго, Троицы Единосущной и Нераздельной, Которая равно испове­дуется и славится на юге и севере, востоке и западе, везде просвещает, всех и все животворит и спасает. Мир вам и благословение от Преблагословенной Девы Марии, Матери Божией, нерукотворенное изображение Которой благо­говейно созерцал и лобызал я в самоизбранном Ею для Себя доме на земле -святой п чудотворной Лавре Печерской! Мир вам и благословение от собора Архангелов и Ангелов, имени которых посвящена обитель, где обитал я досе­ле! Мир вам и благословение от святой великомученицы Варвары, нетленным мощам которой в продолжение нескольких лет благочестно предстоял я! Мир вам и благословение от преподобных и богоносных отец Антония и Феодосия и прочих чудотворцев Печерских, у подножия коих я совершал последнее слу­жение перед путешествием к вам! За молитвами толиких и таких предстателей у престола благодати я дерзаю надеяться, что мое желание вам мира и благо­словения не будет одним праздным приветствием, что благодать Божия, дей­ствительно, осенит души и сердца ваши.

И одно ли прошедшее и оставленное мной ободряет меня? Когда озираю мысленно паству Вологодскую, то мне кажется, что я из одного рая духовного переселился в другой, подобный. Куда ни посмотрю, везде вижу целые лики святых. Воззрю ли на восток? — Там святой Прокопий Устюжский отводит мо­литвами своими каменную тучу, висящую над Устюгом; там святой Феодосии Тотемский среди сланых источников открывает новый неиссякаемый кладезь соли духовной, и сам соделывается в земле Тотемской солью, спасающей от гниения души и сердца. Обращусь ли к западу? — Здесь обители святого Пав­ла Обнорского, святых Корнилия и Арсения Комельских высятся, яко тверды­ни духовные в прибежище и оплот воинов Христовых, в отражение врагов видимых и невидимых. Посмотрю ли на север? — Тут, среди волн на скале каменной, вижу несокрушимее всех скал и камней раку святого благоверного князя Иоасафа, преподобных Петра и Василия. Приникну ли к югу? — Там почивают, или, лучше сказать, стоят на страже духовной святые основатели Церкви Вологодской — священномученики Герасим, Иона и Питирим. Осмот­рюсь ли кругом себя? — Се, преподобный Димитрий Прилуцкий! Се, препо­добный Галактион Спасокаменский! Се, преподобный Герасим Киевский! Се, в самом храме сем, Антоний Вологодский!

Огражденные таким образом со всех сторон святыми ходатаями и заступ­никами, имуще, скажем словами Апостола, облежащь нас облак свидетелей (Евр. 12; 1) веры и упования, можем ли не благодушно выйти на предлежащий нам и вам подвиг спасения? — Быть не может, чтобы святые угодники оставили нас своей помощью, коль скоро мы будем обращаться к ним за ней с усердной молитвой, и будем идти неуклонно по святым стопам их. А мы будем делать сие, будем и сами идти, и вас вести туда же, куда шли и дошли они.

Что же нам именно должно делать для сего? В чем должно состоять наше служение среди вас? Чего вы вправе ожидать и требовать от нас? Чего должно желать от вас нам? — Когда я предлагал сам себе сии вопросы, то всякий раз слышал в ответ эти слова Апостола: И Той (Господь Иисус) дал есть овы убо апостолы… овы же благовестники, овы же пастыри и учители, к совершению святых, в дело служения, к созиданию тела Церкви Христовой (Еф. 4; 11-12).

То есть, братие мои, пастыри Церкви, по свидетельству Апостола, даются для того, чтобы руководить нас на пути к вечному спасению, чтобы служить нам при духовном возрождении нашем в жизнь вечную, чтобы назидать нас в вере, любви и уповании христианском, чтобы охранить нас от соблазнов мира и на­ветов духа злобы, чтобы врачевать недуги души и язвы совести нашей, чтобы соделывать нас благодатью Христовой живыми храмами Духа Святаго, чтобы приготовлять нас в (земном — ред.) мире к переходу в мир высший и лучший.

Итак, вот предмет деятельности и цель служения нашего у вас: мы долж­ны быть вашими отцами духовными и пастырями, вашими духовными судья­ми и посредниками, вашими духовными наставниками и руководителями, ва­шими духовными врачами и утешителями; должны заступать у вас место апо­столов Христовых и Самого великого Архиерея, Господа нашего Иисуса Христа.

Если бы смотреть при сем случае на скудость своих сил, на недостаток всех человеческих средств, то нам при настоящем случае сто раз надобно было бы воскликнуть с Апостолом: к сим кто доволен? (2 Кор. 2; 16). Сто раз надлежало бы сказать с Моисеем ко Господу: избери могуща иного, егоже поспеши (Исх. 4; 13).

Но Тот, Кто дал Своей Церкви пастырей и учителей, провидел нашу не­мощь и заранее сделал все для восполнения наших недостатков. В книгах пророческих и апостольских столько света, что .его станет для озарения всех заблуждающих, для отгнания всякой тьмы; в Таинствах христианских столько силы и действенности, что их достаточно для укрепления всех немоществующих духом, для исцеления всякой язвы совести. Кроме сего, всемогущий Спаситель наш всегда Сам среди Церкви Своей, и невидимо — силой и благо­датью, и видимо — Телом и Кровию Своей. Здесь же, между нами, всегда Дух истины, Коего Он, вознесшись на небо, послал нам от Отца, да будет с нами во век, да наставляет нас на всякую истину, да облекает нас силой свыше, да утешает нас во всякой скорби и обстоянии. После сего нам остается только пользоваться тем, что в таком избытке давно уготовано, остается быть слуга­ми и строителями Тайн Божиих, оказывая верность и усердие в домострои­тельстве спасения нашего.

И мы торжественно, пред лицем сего престола благодати, на котором не­видимо восседает Сам Царь славы, обещаем Ему и вам сию верность и сие усердие. Вы не услышите от нас ничего, кроме того, что содержится в слове Божием, что провещано для нашего спасения пророками и апостолами. Будем преподавать истины спасения во всей их простоте и чистоте, не льстя слуху и привычкам, не подделывая слова Божия под вкус века сего, не ища от человек славы, ни от вас, ни от инех (1 Фес. 2; 6). Не будем жалеть ни времени, ни сил, ни трудов, только бы совершать свое дело и достигнуть цели. Нужно ли будет возвестить горе безчувственным и нераскаянным? — мы возвысим с пророком яко трубу глас свой, окружим себя грозой Синая и Хорива. Нужно ли будет ободрить и утешить отчаянных? — мы сделаемся, подобно Апостолу, тихи, как кормилица у колыбели дитяти. Постараемся, по примеру святого Павла, быть всем… вся, да всяко некия приобрящем (1 Кор. 9; 22).

Вот наше намерение и обеты! Сердцеведец видит, что они исходят из глубины души, Ему преданной, от сердца, жаждущего вашего спасения. Ничто не уклонит нас с нашего пути, не заслонит священной цели, к которой стре­мимся. Мы единожды и навсегда предали себя в волю Его, Всемогущего, всецело посвятили себя на Служение Ему и делу вашего спасения; для сего готовы положить самую душу свою.

Раскрывая таким образом перед вами душу и сердце свое, мы надеемся, что и вы воскрылитесь новой ревностью к делу спасения вашего, новым усер­дием к Церкви Божией; что вы приложите все внимание к тому, что будет возвещаемо вам, примете благодушно все, что почтете нужным сделать для усиления между вами веры и любви во Христе. Надеемся, что вы будете ис­кать в наставлениях наших не слов красивых, а духа и силы евангельской; что вы без огорчения услышите самые обличения, когда они будут нужны. Наконец, мы надеемся, что вы будете воспомоществовать нам вашими мо­литвами, ибо если пастыри должны быть светильниками для паствы, то мо­литвы о них пасомых должны быть елеем для сих светильников.

Вот наши желания и наши надежды в отношении к вам! Другого ничего не желаем и не ищем.

Итак, призвав Господа на помощь, соединимся все в одном святом намере­нии и пойдем дружно все к единой общей цели — нашему спасению. Быть не мо­жет, чтобы Господь не благословил сего союза, не подал нам благодати служить вашему спасению, а вам — воспользоваться сим служением ко благу душ ваших.

Господи Иисусе, единый истинный и вечный Пастыреначальник душ и сердец! Ты Сам благоволил обещать в слове Твоем: аще (чесо) просите от Отца во имя Мое, то сотворю (Ин. 16; 23). Просите, и дано будет вам (Мф. 7; 7). Се, мы все просим у Тебя Единого: приими всех нас под Твое великое пастыреначальство и буди нашим Вождем и Наставником, а мы все люди Твои, и овцы пажити Твоея, отныне и до века. Аминь.

Слово при втором служении по вступлении на паству Вологодскую, сказанное в Вологодской кладбищенской церкви

Может быть, для некоторых кажется не совсем обыкновенным, что мы, не осмотревшись еще, так сказать, на месте нового служения нашего в граде сем, поспешили на служение сюда, к последнему месту всех и каждого, но для нас это было естественно. Ибо на пастырях Церкви лежит долг печься не о живых только, но и об умерших; и о последних, если можно (так нам сказать -ред.), более, нежели о первых, — ибо живые могут и должны печься о своем спасе­нии и сами, а умершим кто может оказать помощь, кроме Святой Церкви? Мо­литвы о них и Безкровная Жертва за них, — вот их единственное прибежище! Посему-то мы, памятуя долг свой к живым и мертвым, и совершив его, по возможности, в прошедшее служение в отношении к первым, ныне поспеши­ли сюда для принесения молитв за последних, желая скорее преподать таким образом некое утешение духовное и почившим о Господе братиям нашим.

На свои ли слабые молитвы уповая, говорим мы таким образом? — Нет, молимся ли мы о живых, или мертвых, наше упование Тот, Кто един облада­ет живыми и мертвыми. Без Его всесильной помощи, сам по себе, кто дерз­нет стать между землей и небом? Кто может явиться перед лице правды Божией даже с едиными собственными грехами? Но облеченные силой заслуг Христовых, с Кровию Завета вечного, на Голгофе за всех нас пролиянной, мы делаемся как бы всемогущи: смело приступаем к престолу благодати и воздеваем руки о успокоении душ усопших братий наших, зде почивающих.

Какой великий собор их должен быть теперь среди нас! Меня проницает трепет при мысли, что духовный взор их устремлен теперь на меня, и что неко­торые из них, может быть, жаждут услышать от меня слово спасения!..

Но, усопшие братия, научите меня, каким языком должен я беседовать с вами?! Приму ли голос наставника? — Ваше поприще кончено, время настав­лений прошло, и теперь вы лучше всех нас сами видите, правду ли говорили нам учители Церкви, когда утверждали, что едино есть на потребу человека, и что нет никакой пользы, если он приобретет весь мир, а погубит душу свою. Начну ли говорить к вам языком утешителя? — Но как дерзнуть ручаться за то, что происходит в вашем мире, который закрыт от нас непроницаемой за­весой, где все не по-нашему, хотя многое отсюда, где тысяча лет, яко день един, и, может быть, день един бывает, яко тысяча лет!.. Изреку, однако же, что внушает мне Евангелие и собственное сердце: благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любы Бога и Отца, и Причастие Святаго Духа да будет и со всеми вами! — Да будет со всеми! Ибо не все ли вы сопровождены на место настоящего покоя вашего молитвами и благословениями Святой Церкви? Не над всеми ли вами возглашено разрешение от грехов? Не у всех ли вас в руках крест Христов?

О, возлюбленные, держитесь крепко, и непрестанно держитесь сего якоря спасения! Доколе крест Христов в руках и в сердце вашем, как бы ни были креп­ки волны внутренних и внешних искушений, никакая бездна не поглотит вас. Живая вера в Распятого превозможет все, изведет от всего, управит во всем и ко всему. Всесильное ходатайство и смерть за грехи наши Сына Божия, дражайшего Спасителя нашего — вот ваша сила, ваша пища, ваше утешение, ваше спасе­ние! Стремитесь, сколько можете, горе, к Престолу благодати Его, стремитесь всеми останками ума и сердца, всеми силами совести и чувства, а для успеха в сем не озирайтесь вспять. Что вам в земле, которую вы оставили навсегда? Что вам в нашем мире, который исчез для вас невозвратно? Он, этот мир, и теперь тот же, что был при вас: так же весь лежит во зле и мраке, так же весь исполнен неправд и соблазнов; то же неведение путей живота, то же небрежение о своем спасении, та же злоба и лукавство, та же нечистота, чувственность и страсти. Вы испытали уже в час смерти всю тщету земного и временного; видели, как ничто не помогает человеку в день скончания его, — не озирайтесь же, возлюб­ленные, вспять к немощным и худым стихиям мира нашего; воздыхайте ко граду горнему и вечному, емуже художник и содетелъ Бог. Когда почувствуе­те благотворное веяние молитв, несущихся из нашего мира о вас ко Престолу благодати, расправляйте в то время и вы крыла духа своего верой и поревайтесь (стремитесь — ред.) всем существом его горе, в объятия Любви вечной! А мы, как теперь и здесь призывали, так всегда и везде будем призывать на вас милосердие Творца и всепримиряющую силу заслуг Христовых!

Что касается до вас, братие, зде стоящие, то мы сами пришли сюда не столько учить, как учиться. Пойдемте вместе на могилы братий наших и по­смотрим, что там?

Что со знатностью и славой, что с мудростью и познаниями, что с богат­ством и роскошью? Увы, самый знатный здесь так же снедь червей, как и последний бедняк; самый мудрый и красноречивый так же безгласен, как и малое дитя; кости у первого из богачей лежат равно голые, как у того, кто всю жизнь не имел, чем покрыть своей наготы; все изравнено, сглажено, стерто, обращено в прах рукой смерти! — А мы гоняемся за всем сим! в этом полагаем задачу и цель жизни, на сие самое тратим силы и здоровье, на это меняем нередко совесть и душу! Ах, братие мои, кто мог ослепить нас столь ужасным образом? Разве не перед нами могилы братий наших? Разве мы созданы ина­че, нежели они, и с нами не сделает смерть того же, что сделала с ними? Зачем же, мы повторяем одну и ту же ошибку? Зачем не поймем истинную цель жиз­ни? Не устремимся за единым на потребу?

Эти и подобные размышления сретят нас на могилах братий наших, сретят непременно, если только мы, ходя между сими могилами, не будем подоб­ны тем памятникам, которые стоят над ними; если будем помнить, что лежа­щие здесь на несколько лет, а некоторые на несколько дней были подобны нам; ходили, как и мы теперь здесь; некоторые думали, а некоторые, вероятно, и не думали, что им скоро лежать здесь; если притом перенесемся мыслью к своему последнему дню, вообразим, как и нас принесут на кладбище и опустят в землю, как и над нами возвысится дерновый холм и ляжет надгроб­ный камень, как придет любимый нами человек и оросит слезой нашу могилу, а может быть, и не придет никто, и одна Святая Церковь, сия общая матерь, не забудет нас в молитвах своих. И мы будем лежать в земле до того страшного дня, когда всем надобно будет восстать и явиться на Суд Страшный. Если вы в подобных мыслях проведете, братие, краткое время вашего пребывания здесь, то вы услышите поучение, лучше коего никто не может сказать вам.

И подобные поучения слышать здесь вы можете всегда, как только захо­тите, ибо у живых только язык изменяется и становится иногда не похож сам на себя, а у мертвых всегда един и тот же: могилы никому не польстят и не скажут неправды. Посему, когда почувствуете нужду в наставлении, спешите сюда; здесь проповедь всегдашняя: всегда услышите, что жизнь наша кратка и внезапно прерываема, что все на земле тленно и ничтожно, кроме совести и души безсмертной; что надобно отличать и обогащать себя тем, что вместе с душой переходит в вечность, то есть делами благими, что тот из нас ужасный враг сам себе, кто живет так, как бы ему никогда не умирать. Аминь.

Слово, сказанное в Вологодской тюремной церкви

В темнице бех, и приидосте ко Мне (Мф. 25; 36)

Ужели драгоценные слова сии принадлежат и нашим темницам, и мы, посещая узников, посещаем чрез то Самого Господа и Спасителя нашего? Не должно ли, напротив, относить сего изречения к тем исповедникам имени Христова, которыми наполнены были темницы языческие во времена древ­них гонений на христианство? — Или, по крайней мере, к тем, которые, по запутанности обстоятельств и недальновидности правосудия человеческого, подвергаются заключению во темницы невинно?

Воздадим каждому должное: признаем с благоговением, что святые испо­ведники веры особенно были достойны того, чтобы Начальник и Соверши­тель веры благоволил усвоить Себе Самому их темничное заключение; не усом­нимся исповедать и то, что подвергающиеся заключению без вины имеют осо­бенное право утешать себя тем, что Сам Господь и Спаситель разделяет с ними узы их. Но, вместе с тем, скажем не обинуясь, что слова Господа относятся ко всем заключенным в темницах, кто бы они ни были, так что где темница, там невидимо и Он, Искупитель всех грешных. Ибо если душа, присутствуя во всем теле, не только не отсутствует (не отступает — ред.) от членов недугу-ющих, но еще наиболее сочувствует им, то может ли душа таинственного тела Церкви — Господь наш — оставить недугующие члены сего тела, то есть пре­ступников закона, каковы заключенные? И что другое настоящий храм, как не опытное доказательство того, что слова Спасителя: в темнице бех, и приидосте ко Мне, — относятся ко всем темницам? Вы слышали, что воспевалось, ви­дели, что совершалось здесь; скажите, есть ли какое-либо различие в соверша­емом среди сего храма, на сем престоле, против других мест, против того, что совершается в церквах, находящихся среди чертогов царских? Та же Тайна и та же Жертва! то же Пречистое Тело, та же Пресвятая Кровь Сына Божия, те же Херувимы и Серафимы, предстоящие и служащие вместе с нами Царю славы!

Итак, собравшиеся здесь ныне братия и сестры о Господе, если вы при­шли сюда в духе веры и любви, и отойдете отсюда в духе смирения и сокру­шения о грехах своих, то вам не будет сказано на Страшном Суде: в темнице бех, и не посетисте Мене (Мф. 25; 43). Тем паче не скажут сего вам, братия и сотрудники, которые так благородно уделяют время от трудов общественных на служение здесь недугующему грехами человечеству. Благословен Господь, вложивший вам мысль на этот подвиг любви и смирения! — О, плоть и кровь не являют сего: это дыхание Его Всесвятаго Духа! Не ослабевайте же в вашем подвиге и самоотвержении, еже иматъ мздовоздаяние велико. Наступит день, когда, может быть, вместо всех прочих прав и отличий наших одна сия жертва любви уцелеет на весах правды вечной.

Но если мысль о пребывании Самого Спасителя в темницах с узниками должна располагать каждого последователя Христова смотреть на темницы с неким особенным вниманием и даже уважением, и стараться оказывать по­сильные услуги заключенным, то заключенные, кто бы ни были, тем паче долж­ны иметь в сей мысли неиссякаемый источник назидания и всегдашнее побуж­дение к признанию своих проступков, к обращению заключения своего в сред­ство изменить себя на лучшее. «Господь Премилосердый, — так должен рассуждать со своей совестью каждый узник, — благоволил сказать: в темнице бех, и приидосте ко Мне; итак, Он Преблагий не оставляет меня и в темнице. Слава Его любви и милосердию! Доколе Он со мной, нет места отчаянию; с Ним Всемогущим я могу и в темнице стяжать свободу духа, получить вечное спасе­ние. Но кто заключил Его в темницу? — Я, моими грехами и преступлениями! Какая ужасная неблагодарность! Он омыл меня благодатью Духа Святаго в Кре­щении; Он питал меня Телом и Кровию Своей в Таинстве Причащения; Он от­крыл мне вход в Царство Небесное, — а я, неблагодарный, будучи членом тела Его, заключил Его, в лице своем, — в темницу. Ради меня, непотребного, страж­дет пресвятое имя Его! ибо я, христианин, коему должно отличаться от неверу­ющего паче всего чистотой совести и жизни… я стал делами своими хуже неверно­го! Еврею, магометанину, идолопоклоннику простительнее грех, ибо он не знает пути правды, не имеет в руках Евангелия, не знаменует себя крестом. Я имел все это и впал в такие преступления! Чувствую мою вину, осуждаю свою прежнюю жизнь, даю обет жить впредь, как прилично христианину. Пусть закон карает меня: временное наказание, мною заслуженное и перенесенное, освободит меня от казни вечной. Лучше в сей жизни все перетерпеть, только бы омыть грех, нежели, укрываясь от правосудия здесь, подвергнуться вечному мучению там. Что значат все земные наказания перед пламенем адским? Посему, вместо ропо­та, я благодарю Тебя, Господи, что Ты запял (остановил, запнул — ред.) стопы мои на пути беззакония и предал меня в руки правосудия. Теперь я имею все средства исправиться и окончить жизнь в покаянии; а укрывшись от правосу­дия, я, без сомнения, продолжал бы идти далее во глубину зол, зашел бы в такую пропасть, откуда нет возврата, умер бы во грехе и соделался бы жертвой ада! Благо мне, яко смирил мя еси, яко да научуся оправданием твоим! » (Пс. 118; 71).

Так, или подобным образом, должны размышлять сами с собой вы, ко­торые находитесь за сими забралами. Не для обличения вас пришли мы сюда, а чтобы преподать вам утешение и назидание. Видите сами, как святая вера со всеми Таинствами своими приблизилась к вам; не удаляйтесь же и вы от нее; приблизьтесь к ней верой, покаянием и исправлением своих нравов! При всех грехопадениях ваших вы имеете еще все средства к тому, чтобы соделаться паки добрыми людьми и христианами истинными. У вас есть ум, что­бы познать путь правды и отличать его от пути беззакония; есть воля, чтобы избрать доброе и избегать злого; есть совесть, чтобы восчувствовать свои грехи и возненавидеть их; есть очи, способные плакать о содеянном; есть уста, готовые изрекать молитву и исповедь. Вспомните благоразумного раз­бойника, на кресте покаявшегося, — он со креста пошел в рай! Что мешает и вам подражать его святому примеру? Спаситель и теперь простирает со Кре­ста руки ко всем кающимся: покайтеся и вы и прейдете от смерти в живот!

Но что слышу я? — Изведи из темницы душу мою, исповедатися имени Твоему! Кто вопиет столь жалким воплем? Обремененный злодеяниями пре­ступник? — нет! Обыкновенный узник? — нет! Человек, невинно страждущий в темнице? — нет! По крайней мере человек, находящийся в темнице? — нет! Кто же это? — Царь и пророк, мудрец и Псалмопевец — святой Давид! Но, дру-же Божий, кто мог заключить тебя в темницу? И где сия темница, когда ты управляешь всем Израилем, когда кедровые чертоги твои так пространны, что могут вместить всех жителей Иерусалима? На какое же заключение жалуешь­ся ты? Откуда хочешь быть изведенным? — «Из темницы плоти моей, — ответ­ствует святой Давид, — той плоти, которая непрестанно омрачает, связует, тес­нит и измождает безсмертный дух мой; той плоти, которая со всеми желания­ми моими влечет меня долу, приковывает к земле, заставляет работать нетлению, не позволяет даже воздыхать свободно о горнем Иерусалиме. Чего не делал я, чтобы растерзать узы моих греховных навыков, возникнуть от рова страстей, изыти на широту свободы чад Божиих? Обращался за помощью к мудрости и мудрым; советовался с умом и сердцем; постился и плакал; даже связывал себя клятвой не преступать закона правды, — но тщетна надежда на мои собственные усилия! Остается одна надежда на милость и всемогущество Того, Кто един может воссоздать сердце чистое и обновить в утробе моей дух правый. И вот, я вопию к Нему, подобно последнему из преступников: Изведи из темницы душу мою! Возьми меня из сего суетного и мятежного мира в светлые обители Твои, — туда, где живет одна чистота и правда, где нет печали, ни воздыхания. Или, по крайней мере, облегчи благодатью Своею тяжесть плоти моей, укроти всемогущим словом Твоим бурю страстей, подаждь свободу серд­цу и силу духу, да возмогу сразиться с полчищем нечистых помыслов и стра­стей, и потом безпреткновенно до конца жизни ходить в оправданиях закона Твоего. Изведи из темницы душу мою, исповедатися имени Твоему! » (Пс. 141; 8).

Что мы должны заключить из сего молитвенного вопля царя Израилева? То, что у всякого из нас, кто бы он ни был, есть свое заключение и своя темница; что всем нам недостает свободы духа, недостает и возможности освободиться от раб­ства греховного собственными силами, без всемогущей помощи свыше. Восполь­зуемся же этим великим примером и, выходя из сей темницы, обратим испыту­ющий взор на самих себя, низойдем во глубину и мрак своего внутреннего за­ключения и, найдя там томящийся в оковах чувственности дух наш, возревнуем о его освобождении, взывая, подобно царю Израилеву, к великому Разрешителю всяких уз: Изведи из темницы душу мою, исповедатися имени Твоему! Аминь.

Слово при посещении паствы, сказанное в Вологодском горнем Успенском женском монастыре

Уподобися Царствие Небесное десятим девам, яже прияша светилники своя и изыдоша в сретение жениху (Мф. 25; 1)

Если есть какое место в Писании, которое вам всем должно знать на­изусть, то это притча Спасителя о десяти девах. Тут ваша судьба настоящая и будущая, тут ваше спасение или ваше осуждение. Почему я и беру сию прит­чу в предмет собеседования с вами.

Что изображает она? Изображает состояние душ, ожидающих пришествия Небесного Жениха, их приготовление к сретению Его, самую встречу и неоди­наковый прием их Женихом по причине разновременности прихода и недо­статка у некоторых брачных принадлежностей. Такое изображение явно все клонится к тому, чтобы показать нам, как должно ожидать Жениха Небесного, как исходить в сретение Его, чем запасаться и что иметь для того, чтобы не остаться за дверьми чертога брачного. Теперь войдем в самый состав притчи.

Сколько было дев? — Десять. Все они были девы, то есть души, уневестившие себя Господу, все ожидали пришествия Жениха. И, однако же, не все допущены на брак Женихов; пятерым сказано: не еем вас! (Мф. 25; 12). Откуда такая разность в жребиях? Не оттого ли, что сии пять недопущенных были юродивы (неразумны — ред.)? Но они были юродивы не по природе, а сами себя учинили такими. Когда бы захотели, и они могли бы сделать все то, что сделано девами мудрыми. Притча называет их юродивыми за их без­рассудные действия, за то, что они, стремясь к цели, небрегли о средствах, без которых она не может быть достигнута.

Что же помешало им войти на брак Женихов? — Сон и недостаток елея в светильниках. Уснув, они не скоро проснулись; проснувшись, вместо того что­бы вдруг идти на встречу Жениха, пошли искать елея. Таким образом пропуще­но время; пришли, когда уже были затворены двери, и потому остались за ними.

И мудрые девы не совершенно были свободны от сна, медленность при­хода Женихова навела дремоту и на них: воздремашася вся и спаху. Но сон мудрых дев был сон тонкий, не чуждый бодрствования, сон, подобный тому, о котором говорит невеста в песни Соломоновой: Аз сплю, а сердце мое бдит (Песн. 5; 2). Платя дань немощи природы, и они засыпали иногда, ослабляли свою духовную деятельность, по видимому даже прекращали ее; но сердце их бдело и было с Женихом, душа их всегда находилась там, где ее сокрови­ще. Притом у них были готовы не одни пустые светильники, но и елей дел благих. Потому, едва только раздался глас: Жених грядет, исходите в срете­ние, — они встали и пошли на встречу.

Нужно ли подробно изъяснять, что значит этот опасный сон, и что изобра­жает недостаток елея? Сон этот есть забвение нашей смерти и Суда, нас ожида­ющего, есть предание себя плоти и миру и погружение в чувственность, есть нерадение о своей душе и прекращение дел благих. А недостаток елея есть недостаток чистой любви к Богу и ближнему, которая одна может поддержи­вать горение в светильнике веры. Как душа погружается в этот сон? — От мыс­ли, как показывает притча, что Жених не скоро идет и, может быть, не придет. С одной стороны видят, что смерть еще далека, что потому будет время пока­яться и заняться делом спасения; с другой — видят прелесть мира и благ его, чувствуют влечение к ним своей греховной природы и поникают под этим ис­кушением; сначала предаются одной дремоте, одному ослаблению в делах сво­его звания, потом мало-помалу засыпают совершенно, теряют духовное созна­ние и чувство, «земленеют», делаются мертвыми духом и предаются делам тьмы.

Отчего небрегут вовремя запастись елеем? По той же самой причине. Ду­мают, что еще будет время приобрести его или занять у других, как, вероятно, обольщали себя этой мыслью и юродивые девы. То есть у кого занять? У свя­тых Божиих, как иногда думают грешники. Ибо не часто ли бывает, что по упованию на молитвы какого-либо угодника Божия небрегут об исправлении своей жизни и нравов? Ставят перед иконой свечи, служат молебны, — а о том, чтобы осветить душу теми добродетелями, которыми украшался угодник Бо­жий, омыться теми же слезами покаяния, которыми всю жизнь омывался он, -о том и не думают. Некоторые до самого прихода Жениха, до самой смерти своей даже не знают, есть ли елей в их светильниках или нет. Имея светильни­ки, то есть содержа веру православную, ходя в церковь, нося монашеское пла­тье, выполняя наружно уставы монастырские, думают, что этим все сделано. А как все сделано, когда в сердце нет чистой, постоянной любви к миру и ближнему? Когда в нем гнездится нечистота, любовь к миру и страсти? Как все сделано, когда обида какая-либо огорчает нас так же, как и мирян, когда чувственность так же прельщает, как и мирян? Ничего не сделано, доколе мы не предадим навсегда всего существа своего Господу; ничего не сделано, до­коле мы не соделаемся мертвы для мира и живы для одного Господа; ничего не сделано, доколе мы не готовы положить ради славы Его и из любви к братиям нашим самую жизнь.

Памятуйте это, возлюбленные, и блюдитесь сна греховного и нечувствия. Живущим в мире, обязанным (окруженным — ред.) житейскими попечениями извинительнее, если иногда утомленные самыми трудами жизни воздремлют на страже своего спасения; а нам что и помнить, о чем и думать непрестанно, как не о конце своем, не о Суде Страшном, не о муках вечных?

Итак, отходя ко сну, говорите: «Не это ли ночь, в которую придет Жених и надобно исходить в сретение Его со светильниками?» Встав от сна, говори­те: «Не это ли день, когда в последний раз осветит меня солнце, и я пойду мраком сени смертной?» Осмотритесь кругом себя: сколько сестер, с кото­рыми вы жили, вместе молились, вместе радовались и плакали, теперь уже там, — или в чертоге, или за дверями чертога! И всем нам предстоит то же; смерть не останавливается, каждый год берет по нескольку, возьмет и всех; все ляжем во гроб, покроемся землей, пойдем на Суд.

Постараемся же запастись елеем добрых дел, доколе есть время. Пой­дем заблаговременно к продающим — к обиженным нами, и испросив проще­ние, получим елей мира и незлобия; пойдем к бедным и нищим, и оказав им пол-.ощь, получим елей милосердия; оградимся постом и молитвой, и будем стяжать елей чистоты и целомудрия; будем как можно чаще иметь перед оча­ми висящего на Кресте Спасителя нашего, стяжав елей терпения и преданно­сти в волю Божию. Капля по капле — и составится полный светильник, и мы не будем принуждены никогда вопиять: дадите нам от елеа вашего, яко светилницы наши угасают (Мф. 25; 8). Аминь.

Слово при посещении паствы, сказанное в Белавинской каменной пустыни 10 сентября 1841 г.

Терпя потерпех Господа, и внят ми и услы­ша молитву мою: и возведе мя от рова страс­тей и от брения тины, и постави на камени нюзе мои и исправи стопы моя: и вложи во уста мои песнь нову, пение Богу нашему. Узрят мнози и убоятся, и уповают на Господа (Пс. 39; 2-4)

Достигши вас путем новым и доселе непроходимым (вследствие чрезвычайной засухи, бывшей в 1841 году, к острову открылся сухой путь с восточной стороны), видев на этом пути, подобно древнему Израилю, острану себя сюду и сюду (со всех сторон себя, там и там — ред.) волны, и восшедши потом на скалу вашу, окруженную шумящим озером, я невольно вчера привел себе на память сии слова Давидо­вы, и теперь обращаю их к вам вместо праздничного приветствия. Чтобы это приветствие не показалось, однако же, кому-либо неясным, воскресим в па­мяти нашей обстоятельства жизни Давидовой, послужившие поводом к про­изнесению вышеприведенных слов.

Известно, что царь и пророк в продолжение своей жизни подлежал множе­ству всякого рода опасностей: и внешних гонений — от Саула, и внутренних -от преследований того врага, который самого Саула сделал из помазанника Божия человеком отверженным. Спасаясь от преследований Саула бегством, святой Давид не раз обтекал горы и холмы иудейские, и одна из утесистых скал послужила ему к решительному торжеству над гонителем (1 Цар. 26; 13). Сей-то случай, конечно, имел он в виду, когда вдохновенной тростью писал благодарственную песнь: на камень вознесе мя… вознесе главу мою. Но у Да­вида была и другая скала, другой камень прибежища, на котором спасался он от преследования духовного Саула, с ним, как известно, жестоко ратовавше­го, — а также от собственного малодушия и от бури страстей. Этот духовный камень был тот самый, из коего, по свидетельству Апостола, пили некогда из­раильтяне в пустыне воду жизни (1 Кор. 19; 4), камень, который Навуходоно­сор в чудном сновидении видел некогда отторгшимся от горы… без рук, пора­зившим собой и обратившим в прах истукана царств земных, ставшим потом великою горою и наполнившим собой всю землю (Дан. 2; 34-35). Камень, на коем стоит Церковь Христова, не боясь врат адовых, на Котором утверждаются и от Которого пьют воду жизни все верующие, — есть Господь наш Иисус Хри­стос. Если какой камень, то сей, без сомнения, не забыт был Давидом, когда от полноты благодарного сердца за оказанное благодеяние он восклицал: на ка­мень вознесе мя: обыдох и пожрох жертву хваления и воскликновения!

Видите теперь силу слов Давидовых, и почему они обращаются к вам от меня вместо праздничного приветствия? И вы вознесены на сугубый камень -чувственный и духовный; и под вами две скалы — видимая и невидимая! Креп­ка скала видимая: сколько веков озеро борется с ней, хочет опрокинуть ее и всегда возвращается вспять, так что вы каждый день видите перед собой ис­полнение глагола творческого: до сего дойдеши и не прейдеши: но в тебе со­крушатся волны твоя. Но стократ крепче и несокрушимее скала невидимая, на коей утверждается внутренний человек ваш. Что может против Господа и Спасителя нашего весь мир с его соблазнами, сам князь мира с его темным оружием и воинством? — Стойте же, возлюбленные, стойте непоколебимо на сем духовном камени, утверждайтесь, возвышайтесь и сами яко камение живо зиждитеся в храм духовен, святителство свято, возносити жертвы… благо­приятны Богови Иисус Христом (1 Пет. 2; 5). Доколе вы на сем камне веры, дотоле не страшны никакие волны искушений, никакие бури страстей: пошу­мят и пройдут, не дадут внешнему человеку вашему несколько ночей спокой­но уснуть, но не отнимут мира у духа; оторвут, унесут какой-либо кусок земли, то есть что было в вас земного и нечистого, но не опровергнут храмины спасе­ния, утвержденной на камени. Когда восшумит вокруг вас буря, и свирепые волны начнут бить в стены обители вашей, помышляйте при сем, что на море житейских попечений свирепствуют еще большие ветры (сколько там несчас­тий! сколько потоплений! сколько слез и стонов!), и, представляя вашу здесь духовную безопасность, повергайтесь с благодарностью перед Тем, Кто извел вас от рова страстей, от брения мирской тины и поставил на камени нозе ваши. А между тем, памятуя, что среди бури и волнений всегда могут быть люди на озере, вас окружающем, в эту минуту, может быть, борющиеся с опасностью смерти, — воздевайте как можно чаще руки ваши к небу и молитесь о спасении их.

Да, возлюбленные, не напрасно скале, вас на себе носящей, повелено стать на самой средине бурного озера; это значит, что святая обитель ваша с ее крестоносными главами должна служить в знамение спасения и прибежи­ща для всей страны окрестной, для всех погибающих телом и духом. Не за­бывайте сего божественного предназначения! Да обретают у вас все прите­кающие сюда приют радушный и благовременную помощь! А вместе с этим, да обретают они у вас пристанище и покой душам своим! Давид за то, что вознесен был на камень, приносил Господу, его вознесшему, в жертву овнов и тельцов; а вы за то же самое приносите неленостно Жертву Безкровную, молясь о мире всего мира, о плавающих и труждающихся на озере вашем, и об отпущении грехов тем, кои за этим самым и приходят к вам, особенно во дни Святой Четыредесятницы. Да не исходит из таковых никто ненаставлен-ным, неуврачеванным, неутешенным! Располагайте к покаянию и трогайте их не столько словами, сколько слезами вашими. Таким образом безводная и бесплодная скала ваша соделается благодатью Божией, неиссякаемым источ­ником благословений для целой страны и превзойдет плодоносием духов­ным все нивы и вертограды мирские.

Что сказать вам, кои с таким усердием, несмотря на трудность пути, оставив домы и все занятия свои, собрались сюда на праздник пустынный? По самому усердию вашему к сему месту видно, что шум мира не заглушил вашего слуха духовного, что блага земные не могут наполнить вашего сердца, что вы знаете цену уединения и жизни отшельнической, и, может быть, завидуете тем, кои обитают здесь. Благословенно чувство, вас сюда приведшее! Питайте святую тоску по Небесному отечеству, укрепляйте ее всеми средствами, а для сего не оставляйте притекать под мирный кров этой святой обители. Но не скучайте, братие, своим состоянием, и не мыслите, чтобы оно мешало вам быть истин­ными христианами. Нет, святые праотцы все жили в супружеском состоянии, и, однако же, Авраам заслужил имя отца верующих. Моисей имел семейст­во, и, однако же, был пророк, вождь народа Божия, чудотворец и друг Божий.

Надобно только, живя в мире, не порабощать духа миру, не прилепляться сердцем к тленным благам его, не забывать обязанностей евангельских, уда­ляться грехов и каяться в тех, которые совершены волей или неволей; кто будет жить таким образом, тот и в мире получит спасение. Ибо от чего зави­сит спасение? Не от платья и одежды, не от места и звания, а от веры и дел добрых. Кто же не в состоянии иметь веру и творить добро? Тебе нельзя, на­пример, быть часто на службе Божией? Вместо этого, что ни делаешь, делай во славу Божию, и ты всегда будешь на службе Божией. Закидываешь ли мре­жи и проводишь ночь на озере, или возделываешь землю и проводишь день на поле? Коль скоро ты делаешь то и другое, призвав имя Господа Иисуса, оградив себя крестом, с намерением употребить добытое трудом на дело бла­гое, то с тобою Ангел Хранитель, с тобой сама благодать Божия. То худо, если дела житейские совершаются по-язычески: с ропотом и клятвой, с корысто­любием и обманом, для похоти и прихотей, — тогда подлинно губится душа и тело. Но кто велит совершить свое дело таким образом? Это зависит от нас, как от нас же зависит все положения и все дела свои освящать молитвой.

Этими и подобными размышлениями утешайте и ободряйте себя, братие, и будьте уверены, что Царство Небесное равно отверсто для всех — иноков и мирян; и что если в мире, — как иногда и в обителях иноческих, — погибают, то от самих себя. Погибают не по недостатку средств ко спасению, а потому, что не пользовались ими, не радели о душе своей. Аминь.

Слово при посещении паствы, сказанное в Тотемском Феолосиевом Спасо-Мурином монастыре

Преподобный отче Феодосие! Я твердо верую, что ты, почивая здесь не­тленными мощами своими, никогда не оставляешь братию обители твоей без должного наставления, — что не только она, но и все притекающие с верой к святым и многоцелебным мощам твоим не отходят от тебя без тайного вразум­ления в душе и совести. Но долг пастыря, лежащий на слабых раменах моих, велит и мне благовествовать слово истины.

Итак, благослови отверзнуть уста для собеседования с братией твоей и подкрепи слабое слово мое твоей крепкой молитвой.

В глубокую полночь достиг я, братие, обители вашей и, однако же, зас­тал вас всех бдящими и исшедшими на сретение меня с горящими светиль­никами. О, если бы всем нам сретить таким образом того Великого Архи­ерея, прошедшаго небеса, Который приидет некогда в полунощи и удосто­иться войти с Ним в светлый чертог Его! И почему нам и вам не иметь сей благой надежды? Не для сего ли самого вы притекли на обитание под кров сей святой обители? Не для сего ли оставили все, что имели и могли иметь в мире? Не для сего ли произнесли святые обеты и облеклись во вся оружия Божия? Не для сего ли переносите все трудности и подвиги жития иноческо­го и постнического? При стольких средствах не достигнуть цели? От стольких жертв не получить плода? После стольких сражений не заслужить венца? Что может быть, не говорю горестнее, — постыднее? Что скажут о нас в та­ком случае святые угодники Божий, которых имена мы носим, у подножия которых живем, по следам которых пошли, молитвами которых ограждаемся и укрепляемся? Что скажет о нас тогда самый мир, нами оставленный, когда из среды его явятся люди, которые удостоятся войти в светлый чертог Жени­ха? Страшно, братие, и подумать о сем, — но должно думать! Когда великие подвижники до конца жизни нередко бывали в страхе за свое спасение, то нам ли предаваться безпечности и самодовольству? Когда сам святой Павел, восхищенный до третьего неба, бывший еще во время земной жизни в раю, говорит: аз себе не у помышляю достигши (Флп. 3; 13), то нам ли возлагаться спокойно на ложах своих в том мнении, что мы уже достигли? Забывая, по слову этого же Апостола, задняя, всегда простиратися в предняя, — вот наше правило и наша обязанность! Каждый день мы должны начинать так, как бы еще ничего не было сделано нами для своего спасения; и каждый день окан­чивать так, как бы нам уже нельзя было делать ничего более.

Горе тому, кто от гордости и самомнения, или от нерадения и хладности -все равно — воздремлет на страже души своей! Враг спасения нашего не упу­стит сего случая, не замедлит во время нашей дремоты унести оружие духов­ное, постарается опутать, как Далида Сампсона, сетями чувственности дух наш, набросить смертоносную петлю на выю и повлечь за собой в пропасть адскую. Сугубое горе тому, кто с полным сознанием отвращает очи от высокой цели святого звания своего и устремляется вспять, во Египет духовного раб­ства! О, возлюбленные, блюдитесь сего возвращения вспять, а для того поми­найте чаще, по заповеди Самого Спасителя, жену Лотову. Что погубило ее и обратило в столп сланый? — Воззрение вспять на Содом погибающий! Этот погибающий град есть мир лукавый и грешный, вами оставленный. И его ожи­дает та же участь, какая постигла грады, преогорчившие Господа, — огнь и жупел. Ангелы Хранители ваши извели вас из сует житейских, препроводили в Сигор духовный, — здешнюю богоспасаемую обитель; не озирайтесь же вспять, к благам мира, вами оставленным. Что вам в них? Вы и теперь, в сей жизни, уже нашли блага лучшие — беззаботность от суеты мирской, свободу духа, покой душевный; но это один залог благ будущих.

Там, по свидетельству слова Божия, уготовано истинным подвижникам то, чего око не видело, ухо не слыхало, что не восходило на самое сердцу чело­веческое. Есть чего подождать, есть для чего потрудиться! А мир, обольща­ющий настоящим, разве вдруг дает, что обещает? Когда потребует поклонения себе, он каждый раз говорит: сия вся… дам ти (Мф. 4; 9), но поклонись ему и увидишь, как он лишит тебя всех твоих собственных совершенств и, вместо награды, пошлет пасти свиния. В самом деле, присмотритесь к лицу людей, посещающих вашу обитель: много ли увидите светлой радости на сем лице, много ли довольства и мира душевного? Все воздыхают и стонут: бедные и богатые, безславные и славные; все приходят у вас искать утешения и отрады души и сердцу. Научитесь же, хотя их чуждого, ежедневного опыта познавать преимущество вашего состояния и пользуйтесь им как должно.

Отчего наиболее всегда страдала и теперь страдает жизнь иноческая? Отче­го гибнут нередко труды долголетние, прежние подвиги самоотвержения и на­божности? — От невоздержания. Решиться прямо на дела неподобные не могут многие из самых миролюбцев; инок тем паче защищен от того многими, даже внешними преградами. Но чувственность и плотоугодие, особенно в уме­ренном виде, как это бывает сначала, кажутся невинными утешениями пло­ти, даже неким родом необходимого подкрепления сил, тем паче слабости телесной. Но поток чувственности, единожды открывшись в душе и не за­гражденный тотчас святым воздержанием, подобен потокам горным: стремит­ся долу и растет, растет и ширится, ширится и свирепеет, рассвирепев, все опровергает и уносит с собой. Что вначале могло быть заграждено рукой мла­денца, против того тщетно силится стать потом и великан. О чем в состоянии воздержания и думать почиталось за грех, то в состоянии невоздержания совершать считается едва не за добродетель. Не так ли низвергаются в без­дну греха иногда те, которые подавали о себе самые прекрасные духовные надежды, которые долго трудились, высоко взошли и долго стояли на высоте?

Имея в виду сие, возлюбленные, никогда не слагайте с себя святых уз воздержания. А для того поминайте чаще Лота и его злоключение. Пример страшный! Живя в Содоме, он был чист и удостоился посещения ангельско­го; а достигши Сигора, пал, как не падают многие из самых грешников. От­чего? оттого, что, живя в Содоме, бдел над собой и ограждался постом; а пребывая в Сигоре, забыл на время святое воздержание. Если с праведником случилось такое ужасное падение от невоздержания, то чего не сделает оно из/нас, слабых и поползновенных ко греху? Но Лот загладил свое падение; а о нас, един Бог ведает, можно ли сказать, что мы, падши, восстанем.

Впрочем, если бы кого и постигло искушение, не отчаивайся. Рана и сокрушение обратятся на главу врага, коль скоро покаешься и оставишь грех. Смирение есть наилучшая из добродетелей, а кому естественнее иметь его, как не падавшему? Этот драгоценный плод, то есть смирение, всегда можно пожинать после самых грехопадений.

Не надобно только медлить в бездне, должно тотчас вопиять о помощи и дать себя извести из рова страстей. Мало ли у нас помощников и предстате­лей духовных? Кроме благодати Божией, никогда не оставляющей грешни­ка, на это готовы все святые Ангелы и все угодники Божий, тем паче препо­добный Феодосии, ваш началовождь и хранитель. К нему прибегайте, ему исповедайте грехи свои, у него просите помощи: он не оставит чад своих!

Прочее же, братие (моя), елика истинна, елика суть честна, елика пра­ведна… елика прелюбезна… аще кая добродетель и аще кая похвала, сия по­мышляйте (Флп. 4; 8). Бог же всякия благодати, возведый из мертвых Па­стыря овцам великаго, Кровию завета вечного (Евр. 13; 20), и призвавый нас в вечную Свою славу о Христе Иисусе, Господе нашем, Той нас, мало пост­радавших, да совершит, да утвердит, да укрепит, да оснует, и да сокрушит сатану под ногимаши (Рим. 16; 20). Аминь.

Слово при посещении паствы, сказанное в Тотемской церкви Воскресения Господня, что на соляном заводе

Добро соль: ащеже соль не слана будет, ним осолится… Ни во чтоже будет ктому, точию да изсыпана будет вон и попираема человеки… Имейте соль в себе (Мк. 9; 50. Мф. 5; 13)

Как богата и неисчерпаема сокровищница слова Божия! И как легко .хри­стианским проповедникам делать свое дело! Стоит только обращаться к сей сокровищнице и взимать из нее, что нужно.

Сами согласитесь, братие, что промысел, которым постоянно занимаетесь вы здесь, не из самых обыкновенных занятий и промыслов. Мне хотелось, однако же, преподать вам наставление по роду самых занятий ваших. И вот, едва только я помыслил об этом, как представились мне вышесказанные слова Спасителя. Сами видите, как они близко идут к вашему состоянию, и что в них содержится богатый урок для вас. Углубимся же в сей божественный источник назидания для приобретения из него соли духовной.

Добро соль. Итак, само слово Божие похваляет предмет ваших занятий. Обстоятельство немаловажное для вас, кои проводите (в занятиях — ред.) над солью, можно сказать, всю жизнь вашу.

Хотя никакой предмет труда не может унизить трудящегося, коль скоро он честен и полезен обществу, однако же лучше, без сомнения, для трудящегося, если самый предмет его всегдашних занятий чист и здоров, тем паче если и поучителен для него. Предмет вашего труда таков именно, по свидетельству самого слова Божия. Добро соль… Чем добро? — тем, что это одна из самых чистых стихий земных; тем, что соль придает в устах человека всему вкус и приятность; тем, наконец, что соль есть употребительнейшее средство к со­хранению слабых вещей от порчи и тления. Посему-то соль издревле служила у всех народов символом совершенств духовных, особенно мудрости, твердо­сти и постоянства, верности и целомудрия. Посему-то, без сомнения, когда предписывалось через Моисея израильскому народу приносить Господу раз­ные жертвы, то вменено в обязанность, чтобы каждая из них была осолена солью (Лев. 2; 13). Посему-то, наконец, Господь самих Апостолов своих срав­нивал с солью: Вы есте соль земли (Мф. 5; 13).

Как не добро после этого соль? И как не добро иметь ее перед очами, дабы полюбить те прекрасные добродетели, которые она выражает собой? Вы слы­шали, какие добродетели: чистота, постоянство и нетление. Старайтесь же иметь их, братие; будьте и в нравах, и в жизни чисты, как соль, постоянны, как соль, благоприятны всем, как соль, удалены от порчи и тления, как соль. Постыдно было бы целый век трудиться над солью и, между тем, оставаться растленным в своих нравах, быть гнилым в речах и словах.

Как соль получает свои прекрасные качества? — Посредством огня. Без огня не было бы хорошей соли. Заметьте это и старайтесь благодушно пере­носить скорби и лишения, неизбежные в жизни каждого! — это огонь, необ­ходимый для нашего очищения. Кто пользуется сим огнем как должно, тот сам становится чистой солью на трапезу Господню.

Добро соль… аще же соль обуяет, ним осолится; ни во чтоже будет кто-му, точию да изсыпана будет вон и попираема человека (Мк. 9; 50. Мф. 5; 13).

Несмотря на добротность состава своего, соль при некоторых обстоятель­ствах может терять свои прекрасные качества: становится несоленой и недей­ствительной. Нет ничего хуже такой «обуявшей» соли, — она решительно не способна ни к чему, даже вредит той земле, на которую ее высыпят. Так быва­ет с солью — так бывает и с людьми. Если служители алтаря престанут учить здраво, священнодействовать со страхом Божиим, если не будут подавать при­мера благой жизни, — то что они, как не соль обуявшая, и что остается сей соли, как быть высыпанной на всеобщее попрание? Если начальники и при­ставники работ и трудов не будут оказывать справедливости в требованиях и воздаяниях, не будут снисходить к немощи и нуждам трудящихся, не будут служить им примером усердия к Церкви Божией, воздержания и кротости, -то что они, как не соль обуявшая? И куда годна сия соль, как не на то, чтобы ее иссыпать вон и попирать ногами? И вы, отцы и матери, если младые дети наслушаются от нас слов срамных, насмотрятся дел неподобных, — то что вы, как не соль обуявшая? Чем после этого осолитъся юному поколению и из­быть раннего растления нравов? И что ожидает некогда вас самих, когда вы явитесь пред Отца Небесного с детьми, развращенными примером вашим? -Ни во чтоже будет… точию да изсыплется вон в попрание человекам.

Имейте соль в себе. Заповедь крайне примечательная для всякого, тем паче для вас, которые трудитесь постоянно над солью. Слышите ли? мало иметь соль вне себя, под своими стопами и в своих руках; надобно, по слову Господа, иметь соль в самих себе. Что это за соль внутренняя? — В теле человеческом, как в малом мире, находятся все стихии; есть и соль, как необходимая часть целого. Но сия соль не зависит от нас; нельзя по произволу ни иметь, или не иметь ее, хотя недостаток естественной солености в теле всегда сопровожда­ется его расстройством и болезнями. Бывает и в душе человеческой природная соль; это самое выражаем мы, когда говорим: «такой-то человек с солью», «в его словах много соли», — то есть он остр и умен, его слова замысловаты и приятны. Но и такой соли, с одной стороны, нельзя иметь, кто не получил ее от природы; а, с другой, — сия соль, как показывает опыт, не только не спасает от тления, а нередко сама производит тление духовное, обнаруживаясь в вольно­мыслии и шутках зловредных, в кощунстве, пересудах и злоречии.

Какую же соль заповедуется нам иметь в самих себе? Соль благодати, ответствует апостол Павел. Слово ваше, — говорит он, — да будет всегда… солию благодати растворено (Кол. 4; 6). Если слово должно быть растворено солью благодати, то и мысль; если мысль, то и ум; если ум, то и душа. Благо­дать, и только она одна, своим действием, своим огнем всеочищающим об­разует в нас соль духовную, исправляет и соделывает благопотребной и соль естественную. У человека, облагодатствованного Духом Святым, все бывает растворено солью благодати — мысль и чувство, слово и взгляд; самый телес­ный состав, проникнутый этой солью, забывает свое тление, как показывает пример нетленных телес святых угодников Божиих.

Но нам ли, подумает кто-либо из вас, иметь в себе такую чудную соль и такую великую благодать? В нашем ли состоянии думать о таком совершен­стве? А почему бы не только думать о нем, но и не иметь его? Разве мы кре­стились все не Духом Святым? Разве у Него недостанет зиждительного огня для образования во всех нас соли благодатной? Кто теперь преподобный Фео­досии Тотемский? — Друг Божий, собеседник и сожитель Ангелов, украше­ние Церкви Православной и светило страны нашей. Но и он жил некогда на сем же месте, трудился над тем же делом, которым занимаетесь вы; подобно вам, копал землю, рубил дрова, сидел у огня день и ночь. Не помешали же ему все эти, так называемые, черные труды убелиться душой своей паче снега; не воспрепятствовали же ему эти грубые и плотские занятия утончить свой дух, сделаться сосудом благодати, духовной солью земли тотемской. Как он мог совместить такой род жизни с такими совершенствами духовными? — Тем, что среди всех занятий ограждал себя смирением и страхом Божиим, тем, что на все вокруг себя смотрел чистыми очами веры и из всего умел извлекать назидание и пользу духовную. Чувственная соль, которую обрабатывал он, непрестанно напоминала ему слова Писания, побуждала стараться о сниска­нии тех благих качеств, которые выражает собой соль. Сидя у огня, на кото­ром варилась соль, Феодосии всегда переносился мыслью к огню адскому и размышлял сам с собой так: «Если огонь, который разведен моими слабыми руками, так нестерпим и ужасен, то каков должен быть огнь, возжженный десницей Всемогущего для грешников? Если в этом нашем огне нельзя и пол­минуты пробыть без жестокого мучения, то каково должно быть мучение тех, которые ввержены будут во огнь вечный?» Так размышлял сам с собой препо­добный и страхом вечных мук спасал себя от всякого поползновения на грех.

Что мешает, братие мои, и вам всем иметь подобные мысли и, просижи­вая целые дни и ночи над огнем, вместо того, чтобы скучать от бездействия, воспоминать об огне вечном и, воспоминая, рассматривать себя и свою жизнь, нет ли в ней такого, что неминуемо подлежит горению в нем? Святой угод­ник Божий для того, конечно, и был на нашем месте, дабы вам оставить при­мер. Подражайте ему, и тогда огонь, почти неугасаемо горящий у вас, будет производить сугубое действие: образуя соль в руках ваших, он будет дей­ствовать к образованию соли духовной внутрь вас. Аминь.

Слово при посещении паствы, сказанное в Устюжском Успенском соборе

Прежде всего, благодарю Господа, что даровал мне быть в вашем бого­спасаемом граде и поклониться святым мощам угодников Божиих, в нем по­чивающих! Благодарю Господа, что сподобил меня воздеть молитвенно к Нему слабые руки мои на том месте, где воздевали их святолепно преподобные Прокопий и Иоанн, Корнилий и Леонтий! Немалое преимущество, братие, жить в таком граде, у подножия святых Божиих! Кто бы, например, отвратил ужасную каменную тучу, висевшую некогда над градом сим, если бы в нем не было тогда святого Прокопия? Без сомнения, и по успении своем святые угодники не оставляют особенным заступлением своим те места, где почи­вают нетленными останками своими, и живущие на этих местах имеют доб­рый залог упования во всякой скорби и обстоянии.

Но, братие мои, видимая близость к нам святых угодников Божиих, толико полезная для нас во всех отношениях, требует и от нас особенного преспеяния в вере и добродетелях христианских. Иначе мы подвергнемся гораз­до большему осуждению, в сравнении с другими, за нашу нечистоту и нера­дение, как имевшие пред собою особенный пример благочестия, особенное побуждение быть истинными христианами.

Итак, позвольте мне, по долгу пастыря Церкви, войти с вами в рассмот­рение духовного состояния вашего и для сего предложить любви вашей не­сколько вопросов.

И во-первых, храните ли вы в целости драгоценный залог веры, предан­ный каждому из нас при Святом Крещении? Памятуете ли, что все мы, кто бы ни были, есмы существа падшие, которые, быв созданы невинными, украше­ны образом Божиим, поставлены в рай сладости, предназначены к бессмертию и блаженству вечному, не умели стоять на высоте богоподобия, послуша­лись совета змииного, низверглись произвольно в бездну преслушания и гре­ха, разбились в прах и потеряли все, что имели и могли иметь? Памятуете ли, что для восстановления нас от этого ужасного падения, для изведения из без­дны греха и тления, сошел на землю Сам Сын Божий, облекся нашей плотию, жил подобно нам, претерпел все роды бедности и поношений, умер за нас на Кресте, сошел во ад и потом, воскресши из мертвых, вознесся на небо, дабы с Престола славы управлять всем миром к нашему спасению? Памятуете ли, что сей возлюбленный Искупитель наш, вознесшись на небо, послал нам вме­сто себя иного Утешителя, Духа Пресвятаго, дабы Он пребывал с нами во­век, наставлял нас на всякую истину, утешал нас во всякой скорби? Что сей Всеблагий Дух просвещает нас в пророках и Апостолах, освящает и врачует в Таинствах Церкви, что Он обитает благодатью Своею в каждой душе, кото­рая не изгоняет Его из себя своей нечистотой и нераскаянностью? Памятуете ли, что у всех нас есть общая, Самим Богом данная матерь — Церковь Хри­стова, которая отрождает (возрождает -ред.) всех нас водой и духом в Таин­стве Крещения, питает всех нас словом Божиим, и Телом, и Кровию Христо­вою в Таинстве Причащения, врачует души и совести в покаянии и исповеди, сопровождает нас в самые двери гроба разрешением и молитвами своими, что связанное или разрешенное служителями ее вязуется или разрешается в то же время на небе, и что всяк, противящийся святым уставам Церкви, по­этому самому есть хуже мытаря и язычника? Памятуете ли наконец, что все мы здесь, на земле, на краткое время, что всех нас ожидает смерть и Суд, что настанет время, когда все видимое прейдет, все умершие восстанут, дабы восприять по делам своим, и что тогда истинно покаявшиеся получат блажен­ство нескончаемое, а нераскаянные подвергнутся вечным мукам во аде?

Вот сущность святой веры нашей! Она высока и вместе открыта каждому, как свод небесный; глубока, неисчерпаема и вместе доступна всякому, как море; неисследима в существе и вместе благотворна для всех и везде, как солнце. Хра­ните, братие, сию святую веру: за нее мученики пролили всю кровь свою, ей святые подвижники посвятили всю жизнь свою; для нее скитались в горах… и в пропастех земных те, которых, по слову Апостола, не бе достоин (весь) мир (Евр. 11; 38). Стыдно и грешно будет нам, если мы не сохраним сей святой веры теперь, когда ничто не отвращает от нее, а все побуждает хранить ее в целости.

Соблюдая веру правую, стараетесь ли, братие, жить по правилам сей свя­той веры? Вы знаете, чего требует она от нас, — чтобы мы не любили мира, ни яже в мире, чтобы избегали похоти плоти, похоти очес и гордости житей­ской, чтобы провождали жизнь в целомудрии, благочестии и правде, чтобы были милостивы, кротки, великодушны, чтобы помышляли и исполняли, по слову Апостола, вся, елика суть истинна, елика честна, елика праведна, елика пречиста… аще кая добродетель и аще кая похвала (Флп. 4; 8). Такова ли наша жизнь, возлюбленные? Кого Бог благословил дарами счастья, благода­рит ли тот Бога и употребляет ли сии дары во славу Его и на пользу ближних? Кого Бог благословил несчастьем, смиряется ли тот под крепкую руку Божию, носит ли свой крест благодушно и пользуется ли им для очищения и освящения души своей? — Отцы и матери, воспитываете ли детей ваших в страхе Божием, и подаете ли им пример жизни святой и богоугодной? Чада и домочадцы, вознаграждаете ли своей любовью и послушанием родителям заботы и труды, для вас подъемлемые, услаждаете ли своим усердием и неж­ностью их старость и немощи? — Господа и властители, памятуете ли что и над вами есть Владыка, Коему должны вы будете некогда дать отчет в участи подручных вам, и не страждут ли они от вашей жестокости и ваших прихо­тей? — Слуги и рабы, служите ли господам своим по-христиански, трудясь от души, а не пред очами точию работающе? Знаете ли, что вы служите не че­ловекам, а Господу, Который поставил вас при рождении в это состояние, и что чем труднее жребий ваш здесь, тем большая ожидает вас награда там? Христианство не уничтожает различия званий и состояний земных, но оно облагораживает и освящает их все. Христианин превыше земных отношений; каждое звание для него есть только переход к одному званию — всеобщему, небесному. Там все изравняется, все вознаградится сторицей; там соединим­ся все и составим единое семейство Отца Небесного.

Имея в виду эту высокую цель бытия нашего и зная, что в будущее вечное Царствие Божие не внидет ничто же нечистое, стараетесь ли, братие, очищать себя от всякия скверны плоти и духа и украшать себя теми добродетелями, которые приличны наследникам сего Царствия? Бегаете ли греха и соблазна, как язвы? Ищете ли дел благих, как сокровища? Стремитесь ли к истине? Любите ли правду? Услаждаетесь ли чистотой? Держитесь ли воздержания? Храните ли кротость и смирение?

Господь Премилосердый, ведый всю существа нашего немощь, преподал нам наидействительнейшее средство к изглаждению самых грехопадений на­ших; я разумею покаяние и исповедь. Пользуетесь ли вы этим драгоценным средством, как должно? И производит ли оно в вас то, что должно? Пользуетесь ли? — Мы ежедневно омываем лицо и руки; почитаем за необходимое чистить платье, обувь и внутренность домов наших; как же хотя раз в год не омыть души и сердца слезами покаяния? Не очистить совести исповедью? Но покая­ние действительно тогда только, когда оно сопровождается истинным раская­нием во грехах; исповедь сильна тогда только, когда мы не возвращаемся паки на те грехи, в которых прияли отпущение. Итак, стараетесь ли избегать тех мрач­ных и скользких стремнин, куда падала и где сокрушалась ваша добродетель? Принимаете ли все меры к тому, чтобы нежный росток невинности, возника­ющий в Таинстве Покаяния, был огражден и храним от новых бурь, от новой засухи и ожестения греховного, от нового наводнения потоками чувственно­сти? Без этого вы будете восставать токмо для того, чтобы упасть снова и еще глубже, доколе не погрузитесь в ту глубину зол и нечестия, откуда нет исхода.

Последний вопрос: памятуете ли, братие, о своей смерти и приготовля­етесь ли как должно к последнему часу вашему? Неминуем и грозен час сей; страшно разлучение души от тела! Тогда все оставит нас; все, что занимало, обольщало, радовало и печалило! Позади мир и жизнь; впереди вечность и Суд! Одна вера, одни добрые дела, одно покаяние и сокрушение сердца пой­дут за нами и будут в помощь нам, если мы стяжали их. Памятуете ли сие, возлюбленные, и готовитесь ли к переходу из суетного мира сего в вечность? Если мы, предпринимая какой-либо временный путь, заранее готовимся и обдумываем, как совершить его, где и в какое время остановиться, что где сказать и что где сделать, то не крайнее ли безрассудство — иметь пред собою вечность и не думать предварительно, как вступить в нее? не стяжать надле­жащего запаса на бесконечное странствование? не употребить всех сил и средств на то, чтобы последний грозный час не застал нас внезапно негото­выми? Ибо кто положил завет со смертью? Кто может сказать, что он увидит завтрашний день, не пойдет ныне же путем всей земли? Благо тому, кто жи­вет так, что всегда готов окончить жизнь и предстать на Суд Божий! Но горе тому, кто потерял из виду последнюю цель бытия своего, кто поработил себя похоти и страстям, кто, имея еще возможность принести покаяние во грехах своих и очистить их верой и слезами, не спешит воспользоваться средствами к спасению грешной души своей! Пройдет драгоценное время милосердия, -и двери затворятся! Начнет плакать и вопиять, — и никто не услышит! Да не постигнет сия страшная участь никого из вас! Аминь.

Слово при посещении паствы, сказанное в Устюжском Иоанно-Предтеченском женском монастыре

Среди пастырского странствования моего, проповедуя в разных местах слово Божие, я всегда старался о том, чтобы, по крайней мере, возродить в слушателях моих печаль по Бозе и сетование о грехах своих, пробудить в них мысль и тоску по Небесному Отечеству. Ибо между опасностями жизни мир­ской самая главная та, что человек, преданный земным заботам, сам непри­метно «земленеет» и делается нечувствительным к своему спасению; забы­вает совершенно, для чего он создан и к чему предназначен; живет, как бы ему никогда не надлежало умирать и явиться пред Страшным Судом Божи-им. Имея в виду эту опасность, я всегда в моих беседах непосредственно обращался к душе и совести моих слушателей; тотчас вступал в брань с ми­ром и его соблазнами и, срывая с сего врага личину его мнимых прелестей, показывал все земное и временное во всем его ничтожестве.

Здесь, думаю, нет нужды говорить мне таким языком, обращаться к этим средствам убеждения. Ибо кого я вижу пред собою? Вижу многочисленный сонм жен, которые, несмотря на слабость своего пола, давно дерзнули сами вступить в брань с миром и доказали победу над ним уже самым удалением от него навеки; которые, по заповеди евангельской, оставили все, чтобы восприять благую часть Мариину и начать искать единого на потребу. Таких слушателей к чему побуждать? От чего отвращать? В чем наставлять? — Всту­пив в такой священный круг, не паче ли должно сорадоваться, благодарить Господа и славить? И мы, предстоя у престола сего, не оставили принести должную жертву хвалы и благодарения за вас, и вас самих приглашаем как можно чаще делать то же самое. Ибо без Его всесильной помощи вы не толь­ко не разорвали бы уз мира, на вас лежавших, но, может быть, и не подумали бы разрывать их когда-либо. В самом деле, мало ли в мире людей, которые, вполне чувствуя тяжесть своего мирского положения, желали бы выйти и убе­жать из области духовного рабства, но не могут сделать этого. Сто раз может быть собирались, подобно древним израильтянам, в путь, и доселе сидят в плену на реках Вавилонских; тоскуют и плачут о родном Иерусалиме, но оста­ются в Вавилоне. То же было бы и с вами — без особенной благодати Божией к вам. Памятуйте же, возлюбленные, благодеяния Божий и пользуйтесь для своего спасения преимуществами вашего звания и вашей свободы духовной.

Чего недостает вам для спасения? Мир со своими соблазнами не смеет преступить за праг (порог — ред.) святой обители вашей. Если является кто здесь, то не в виде грозного владыки, требующего от рабов своих жертв и поклонения, а в виде странника и пришельца, чтобы послушать вашего бого­служения, поучиться вашим примерам. Церковь со всей святыней, со всеми Таинствами, со всеми обетованиями своими так близка к каждой из вас, что вы все, подобно Преблагословенной Матери Божией, живете под сенью дома Божия, а некоторые из вас, подобно Ей, могут входить в самое Святое святых.

Страждет ли какая-либо сестра от старости, — руки младых сестер готовы на услуги и помощь. Страждет ли какая-либо сестра от младости, — уста и сердца сестер опытных готовы на утешение и на молитву за нее. Приходит ли недуг телесный, — недалеко врачевство и телесное, если его требуют, а духов­ное всегда является, хотя бы его и не требовали почему-либо. Приходит ли конец самой жизни, — не о чем думать и пещись, кроме души своей; спокойно можно закрыть глаза, будучи уверенной, что оставшиеся в живых сестры сде­лают все, что нужно, для поминовения души отшедшей. Можно ли желать со­стояния лучше этого тому, кто воистину ищет своего спасения?

Но мы, помыслят при сем некоторые из вас, не можем, к сожалению, по­свящать всего времени нашему Богу и молитве, должны трудиться и работать для снискания себе хлеба насущного, — это заставляет иногда даже оставлять богослужение или стоять на нем с рассеянной мыслью и думать о земном.

Такого рассеяния мыслей надобно всячески избегать, возлюбленные. Но что виной его? Труд ли телесный? Напротив, известно, что праздность порождает еще более рассеяние и земные помыслы. Среди труда, если мысль и обращается в земном, то, по крайней мере, около предметов труда, все еще довольно чистых и невинных, а там, у праздности, мысль любит парить и извиваться около предметов самых чувственных и нечистых. Это рассеяние мыслей, на которое в вашем состоянии так часто жалуются, вообще сродно нашей падшей и нечистой природе; и доколе мы не освободимся от него ду­ховным бдением и молитвой, доколе не победим благодатью Божией зла, в нас живущего, не подчиним воображения уму, ума — духу, духа не заключим в воле Божией, — дотоле, где бы мы ни были, хотя бы на самом небе, будем рассеянны и преданы мыслям земным. А что касается собственно труда те­лесного, то он сам по себе не только не вредит духовной жизни, а напротив, служит для нее помощью и оградой. Посему-то именно у древних подвиж­ников благочестия время и делилось всегда между занятиями духовными и трудом телесным. Духа праздности они почитали величайшим врагом ду­ховной жизни, особенно родителем духа уныния, и потому молились первее всего о удалении его от себя, как это показывает молитва святого Ефрема, так часто повторяемая в Святую Четыредесятницу.

Посему же, без сомнения, Сам Господь и Пречистая Матерь Его благоволи­ли Своим примером в поучение наше освятить труд телесный. Ибо кто, думаете, доставлял пропитание Господу, когда Он жил до тридесяти лет в дому Иосифовом, в Назарете? Архангелы и Ангелы? Нет, руки старца и древоделя Иосифа и Его собственные! Чем после молитвы и слова Божия занята была обыкновенно Матерь Божия? Сотворением чудес? Изречением пророчеств? Нет, обыкновен­ными делами своего пола, трудами телесными, плодом которых был и тот нешвенный хитон, который покрывал наготу Божественного Сына Ее пред Распятием. Видите, Кто трудился и работал! Нам ли после этого жаловаться на труд и ду­мать, что он мешает жизни духовной? Нет, если какая из сестер находится в необходимости труда, та благодари за это Господа, Который поставил ее в состо­яние, подобное бывшему состоянию на земле Его собственному и Матери Сво­ей; а если какая сестра не находится в сей необходимости, та ставь как можно чаще сама себя в состояние труда, дабы не лишиться мзды трудящихся, дабы избегнуть опасностей праздности, дабы не подпасть под строгое, но совершен­но праведное изречение Апостола: не трудивыйся да не ястъ! Другое дело, не­мощь телесная и неспособность к труду: когда заметите ее в какой-либо из се­стер, то спешите остановить трудящуюся, помогайте ей соединенными силами, кто от избытка, кто от усердия, дабы излишек труда, обременив тело таковой (утрудив ее — ред.), не повредил и ее душе! Когда будете поступать таким обра­зом, тогда все пойдет хорошо, и между вами не будет воздыханий от трудов.

Что еще сказать вам, возлюбленные о Господе сестры? Не забывайте це­ли, с которой пришли вы сюда; не забывайте обетов, вами произнесенных; не забывайте смерти и Суда Страшного! Никакие ограды не защитят нас от на­падений врага, если мы не станем ограждать себя непрестанно именем Господа Иисуса, смирением и бдением духовным над своим сердцем; никакие молитвословия и службы не освятят нас, если в душе нашей не учредим непрерывного служения Богу духом и истиною, кротостью и чистотою, покаянием и исповеда­нием пред Сердцеведцем грехов своих. А учредить внутри нас этого Божествен­ного служения никто не может, кроме Самого Духа Святаго. К сему-то Пресвя­тому Духу обращайтесь как можно чаще с молитвой о том. Он не только наста­вит вас на всякую истину, но и подаст силы исполнить всякую правду. Аминь.

Слово при посещении паствы, сказанное в Сольвычеголском соборе

Принесши на алтаре сем Безкровную Жертву о благосостоянии вашего града, воспомянув над нею молитвенно живых и мертвых, я по долгу пастыря должен теперь обратиться к вам, братие, со словом назидания христианского. Желал бы побеседовать с вами о многом, желал бы повторить вместе с вами все учение о благочестии христианском, но краткость времени не позволяет сего. Впрочем, если бы мы имели и много времени, то можно ли сказать с сего места все? — Могут ли сделать это даже здешние пастыри ваши и наставники, беседуя с вами часто? Кто хочет знать все, что нужно для его спасения, тот необходимо должен размышлять и учиться сам. И, благодарение Господу, у каждого из нас есть средства к тому. На эти-то средства хочу я указать вам теперь, дабы вы пользовались ими, когда захотите. Ибо, к сожалению, многие ими вовсе не пользуются и потому остаются во тьме и неведении.

Самое первое средство к научению себя у каждого человека есть его со­весть. У кого из людей нет совести? Кто не слышит, хотя по временам, голоса, повелевающего ему то или другое делать, а это или сие оставить? Что же такое совесть, как не глас Самого Бога? Он, Отец Небесный, посылая нас в мир сей, дает нам это драгоценное напутие; Он вложил в душу нашу этот глагол неумолкающий. Если бы мы слушались своей совести, сохраняли, как должно, сие зерцало истины и правды, то внутрь нас непрестанно совершалось бы не­посредственное откровение воли Божией, и мы без наставников знали бы все, что нам должно делать. Но вот наше несчастье! Вместо того, чтобы поступать по совести, мы большей частью идем вопреки ее; водимся чувствами, привыч­ками, страстями, а о совести небрежем, заглушаем ее, подавляем. От этого зер­кало совести тускнет и, покрываясь прахом сует, не может отражать в себе и показывать нам ясно образа нашего; от этого голос совести слабеет, становит­ся невнятен, наконец умолкает, так что мы остаемся — без совести! Правда, что такой человек самый несчастный, — горе тому, кто погубил совесть! Но кто виной такого горя? — Сам человек; притом всегда есть средство выйти из это­го несчастного состояния. Омой зерцало совести слезами покаяния, и оно паки станет светлым и будет отражать и показывать тебе весь образ бытия твоего; очисти и освободи дух душевный от страстей, и паки будешь слы­шать внутри себя глас Божий, — ибо совесть, как мы сказали, есть открове­ние в нас воли Божией.

Второе средство к научению себя у каждого есть собственная жизнь. Не напрасно жизнь называют школой и говорят: «Век живи, век учись». Жизнь подлинно есть школа, и притом Божия. Ибо в чьих руках наша жизнь, и Кто управляет ею? — Бог. Без Его воли, как учит слово Божие, не падает с головы нашей ни одного волоса. Если без воли Божией не может упасть волос, кольми паче не может произойти с нами что-либо важное. Посему на все, что ни случается с нами в жизни, мы должны смотреть как на уроки премудрости Божией и во всем видеть благую волю Божию, нас вразумляющую. Если бы мы смотрели таким образом на свою жизнь, то непрестанно получали бы наставление. Но вот наше несчастье! Мы обыкновенно думаем, что за нами с неба никто не смотрит, и что нашей жизнью никто не управляет. От этого драгоценные уроки, преподаваемые нам свыше в событиях нашей жизни, остаются непринятыми, непонятными и потому бесплодными. Особенно нельзя не пожалеть в этом отношении о так называемых несчастьях жизни. Если Промысл посылает их на нас, то всегда с особенной целью, — научить нас чему-либо, или для обуздания в нас чувственности, гордости и прочих страстей. В таком случае несчастья именно подобны тем сильным средствам, которые опытные врачи предписывают больным в крайности, и которых свой­ство то, что они или производят решительный поворот на лучшее, или исто­щают силу жизненную. Посему несчастья всегда должны бы оказывать са­мое благотворное действие на дух наш; но часто бывает совсем напротив. Почему? Именно потому, что мы, находясь в несчастье, вместо того, чтобы признать на себе руку Божию, возвести очи к небу и слышать глас Отца Небесного, глаголющего к нам в несчастье нашем, предаемся малодушию, ропоту, клянем людей и судьбу, а о Боге и душе своей не хотим и подумать.

Наконец, сама природа, нас окружающая, самые вещи бездушные могут и должны служить для нас в научение полезное. Ибо что такое природа? Ужели сбор вещей, не имеющих никакого смысла? Нет, это зерцало, в котором, по сви­детельству апостола Павла, отражаются совершенства Божий, самая присносущная сила Творца и Его Божество (Рим. 1; 4-5). В самом деле, посмотрите на кипящее волнами море или на тучу, рассекаемую молнией и громом: не образ ли это всемогущества Божия? Посмотрите на свод небесный, усеянный звезда­ми, на восходящее и заходящее солнце: не образ ли это премудрости Божией?

Посмотрите на весну, украшенную цветами, ведущую за собой хоры перна­тых: не образ ли это благости Божией? Что мешает тебе, смотря на все эти картины, восходить мыслью к совершенствам Творца твоего? Ты видишь, как в природе все течет стройно и в порядке; должен стараться, чтобы все текло так стройно и в твоей жизни. Видишь, как солнце сияет не только на благия, но и на злыя; старайся и сам быть благим ко всем, самым ненавидящим и злым. Услышишь гром, — вспомни о гласе Божием к Адаму падшему: Адаме, где еси? -и обрати сей глас к своей душе. Увидишь радугу, — вспомни о потопе, истре­бившем за грехи первый мир, после чего радуга поставлена Богом в знамение мира. Настанет затмение луны или солнца, — перенесись мыслью к тому време­ни, когда солнце померкнет вовсе и луна не даст света. Самые обыкновенные занятия наши житейские могут служить нам в поучение. Ты вышел на поле посмотреть на посеянное тобою осенью: семена были все равны, рука твоя бросала их одинаково, — но всход и рост вышел различен: что пало на землю худую и каменистую, то едва взошло, редко и слабо; что пало возле дороги, то хотя взошло и хорошо, но пострадало от проходящих и проезжающих; что пало на землю нехорошо выбороненную, то хотя также взошло нехудо, но подавле­но сорными травами; хорошо растет и веселит твое сердце одно то, что уселось на земле хорошей и хорошо очищенной. Вот изображение наших душ и сердец в отношении к слову Божию! Осмотрись же, — не камень ли твое сердце? не поросло ли и оно тернием и волчцами — похотями и страстями житейскими?

Подобным образом ты работаешь в своем саду и из диких деревьев делаешь деревья садовые. Вникни, как это делается. — Посредством двух смертей! Во-первых, ты срезаешь дикое дерево едва не до корня; потом обрезаешь ветвь от хорошего дерева и приставляешь к дикому, и таким образом поправляешь его. Из двух смертей происходит новая, лучшая жизнь! Вот тебе символ того, что долж­но быть с тобою для твоего исправления и перерождения духовного; нужны и для этого две смерти — смерть твоего Спасителя, и она подъята за тебя на Кресте; и смерть твоя для Него, то есть смерть твоего ветхого человека, греха в тебе живу­щего. Когда ты верой привьешься к сей Божественной лозе — Спасителю твоему, то из смерти Его за тебя и смерти твоей для Него выйдет твоя новая жизнь; вся природа твоя изменится, ты соделаешься человеком новым, плодоносным, до­стойным того, чтобы быть пересаженным, в свое время, в Вертоград Небесный.

Столько у нас к научению средств естественных! Так можем мы учиться у своей совести, от своей жизни и природы, нас окружающей! Но мы — христиане, у нас, кроме естественных средств к научению, есть немало сверхъестественных, данных нам свыше. Таково слово Божие, писания пророков и Апостолов. Чему не могут они научить нас? Слово Божие, по свидетельству Апостола, полезно на все, ко учению, ко обличению, ко исправлению, к наказанию еже в правде, да совершен будет Божий человек, на всякое дело благое уготован (2 Тим. 3; 16-17). А кто не может иметь святые книги, если захочет? Ибо цена их менее цены тех орудий, которыми ты работаешь. «Но многие не умеют читать». Так слушай, когда читают слово Божие в Церкви. Здесь в продолжение года прочитываются все Евангелия, все послания апостольские, большая часть писаний пророческих. Но вот несча­стье нашего времени! Ныне многие умеют читать и небрегут о том, чтобы узнать и прочитать слово Божие, бросаются на самые негодные книги, на самые жалкие и душетленные басни, пожирают их с жадностью, а не хотят узнать, что написано к ним с неба о их вечном спасении! Во всех других отношениях водятся любопыт­ством, а тут нет и любопытства. Бесчувствие самое непростительное! «Ибо если бы ты, — говорит святитель Златоуст, — получил письмо от царя, то не поспешил ли бы его прочитать? Не умея сам читать, не просил ли бы о сем тотчас другого, умеющего? Не перечитывал ли бы сто раз сего письма и не показывал ли бы его при всяком удобном случае другим?» А Царь Небесный написал к нам письмо, и мы, умея даже читать, не хотим ни разу прочесть его? Может ли быть большей неблагодарности, бесчувствия преступнее? Или если бы кто нищему оставил по смерти своей завещание на богатое наследство, и этот нищий не смотрел бы на это завещание и не захотел прочесть его, что сказали бы мы о сем человеке? Не то ли, что он сошел с ума и враг сам себе? А нам всем оставлено завещание Спасителем нашим на целое Царство Небесное, завещание, написанное не чер­нилами, а, можно сказать, Кровию Его, и, мы, имея всю возможность, не хотим даже прочитать и узнать его! Что может быть преступнее такого невнимания?

Второе сверхъестественное средство к наставлению у каждого из нас есть Церковь. Я говорю «сверхъестественное», ибо мы можем строить только сте­ны храмов, а Церковь создана единожды и навсегда непосредственно Самим Богом; она основана на чудесах, держится чудесами и производит чудеса, ибо основана на краеугольном камени — Сыне Божием; держится силою Духа Святаго, воскрешает умерших грехами для жизни вечной. Что же есть Цер­ковь, как не богоучрежденное для всех училище? Тут в одной литургии ты услышишь всю жизнь своего Спасителя и всю тайну своего спасения; тут на одном иконостасе изображен пред тобою весь собор святых, дабы ты мог избрать любого для подражания его жизни. В продолжение года в церкви пройдут пред тобою все праздники с их таинствами и величием, все дни свя­тых с их добродетелями и подвигами, все посты с их слезами и умилением душевным, все дни поминовения усопших с памятью о смерти и Суде Страш­ном. И много ли нужно для того, чтобы каждому учиться в церкви? Нужны только глаза и слух, внимание и смысл. Приходи кто угодно, всем отверсты двери; не потребуют справок, кто ты и имеешь ли право учиться; не подвер­гнут испытаниям в способности и познаниях. Приходи поутру, услышишь заутреню, и в ней изображение сотворения мира; приходи среди дня, услы­шишь литургию и будешь приглашен к трапезе Тела и Крови Христовой; при­ходи вечером, застанешь вечерню и поучишься скончанию мира и собственной жизни. — Такова Церковь! — истинная мать во всех отношениях! Истинная наставница для всех и каждого! И чем же многие отвечают на любовь сей матери? — тем, что почти никогда не ходят в церковь; тем, что и прийдя в нее, загнанные каким-либо случаем, стоят рассеянно, дерзко, мятежно, предают­ся разговорам, даже смеху! Что может быть преступнее таких поступков?

Поелику худые ученики и при многих наставниках успевают слабо, (а от нас трудно было ожидать должного прилежания к науке, несмотря на то, что это наука нашего спасения), то любовь Божия, кроме вышеозначенных наставников видимых, приставила к каждому из нас еще двух наставников невидимых.

В самом деле, каждый из нас, как учит Святая Церковь, имеет Ангела Хранителя. Что же такое Ангел Хранитель, как не вместе и Ангел-учитель? -Может ли такой наставник не знать что-либо нужное для нашего спасения, или, зная, не сказать нам того? Его радость, его честь состоит в том, чтобы хранимый им человек не оставался в тьме неведения. Посему, если кто оста­ется, то виною того сам. И мало ли виновных в сем отношении? Многие ли обращаются с молитвой к своему Ангелу Хранителю за наставлением? Сколь­ко таких, которые даже и не ведают того, что у них есть Ангел Хранитель! Здесь с горестью я должен принести вам жалобу на вас самих, и желал бы, чтобы сия жалоба услышалась по всем пределам паствы Вологодской. Везде по церквам, мною посещенным, и вне церквей, где случалось спрашивать де­тей о вере, я с утешением видел, что малые дети ваши почти все знают Символ веры и молитву Господню. Но при вопросе об Ангеле Хранителе они останав­ливались, смущались, не знали, что сказать и даже что думать; видно было, что это для них лицо вовсе неизвестное. Как не восскорбеть о сем, и как не обратиться с упреком к отцам и матерям? Почему бы не внушить дитяти, что у него есть Ангел Хранитель? — Пусть бы, по крайней мере, знал о сем. Если бы мы имели какого богатого родственника, или знатного покровителя, то, без сомнения, не опустили бы внушить это детям; а Ангел Хранитель для нас ни­чего не значит, о нем трудно сказать хотя два-три слова детям?! Так мало це­ним мы сего небесного наставника! Так платим любви Божией за то, что она приставила к каждому из нас такого высокого и святого пестуна и хранителя!

Наконец, братие, у всех нас есть такой наставник, выше, Божественнее Ко­торого нельзя не пожелать, ни представить, — ибо это Сам Дух Святый — третье Лице Пресвятой и достопоклоняемой Троицы. Припомните, что говорил Спаси­тель пред Вознесением на небо ученикам Своим, когда они скорбели о Его отшествии. Лучше, говорил Он, дабы Я отшел от вас; ибо если не отойду Я, то Уте­шитель не приидет: аще же пойду, послю Его к вам; Он, Дух истины, пребудет с вами в век и наставит вас на всякую истину. В день Пятидесятницы сей Пресвя­тый Дух, действительно, сошел в виде огненных языков на Апостолов и из рыба­рей соделал их учителями вселенскими; но Он сошел на Апостолов раз и видимо с тем, чтобы потом пребывать всегда в Церкви Христовой, сходить невидимо на каждого из нас в Таинстве Крещения, сходить для того, чтобы потом руководить и просвещать, и наставлять каждого в жизни вечную. Посему каждый из нас, вследствие Таинства Крещения, имеет полное право обращаться за настав­лением к Самому Пресвятому Духу. Как обращаться? С самой простой и крат­кой, только искренней и от сердца молитвой. Например, когда почувствуешь особенную нужду в наставлении, а видимых наставников нет, то обратись внутренно ко Пресвятому Духу и говори так: «Душе Святый, посланный для наставления меня Спасителем моим! видишь, что я не знаю, как поступать мне в настоящем случае, видишь и желание мое поступать право и истинно: просвети убо и наставь меня благодатью Своею». — Быть не может, совер­шенно не может быть, чтобы Дух Святый не исполнил Своего дела, не внял такой молитве, не сказал тебе, как поступить, что сделать или оставить.

Итак, вот сколько имеем мы учителей и наставников, и естественных и сверхъестественных, и видимых и невидимых! И могло ли быть иначе? — Тот, Кто пролил за нас на Кресте всю Кровь Свою, мог ли пожалеть для нас настав­лений? И если бы нужно было, то не стало ли бы у Него средств воздвигнуть для всех нас училища, приставить ко всем нам самых умных наставников? Но для спасения нашего это не нужно, а что нужно, то все сделано: вне нас раски­нут над нами огромный свод небесный и простерта под нами земля с их поучи­тельным разнообразием; внутри нас начертан неизгладимый закон совести, и внедрены начала разума; по всей земле устроены Церкви Божий; на всех язы­ках слышится слово пророков и Апостолов; к каждому приставлен пестуном Ан­гел Хранитель; над всеми носится и всех просвещает Дух Святый. Не у этих ли учителей учились все святые Божий человеки? Многие из них не знали никакого земного образования, не умели ни писать, ни читать, — и при всем том не толь­ко сами просветились светом небесным, но и сделались светилами вселенной.

Не будем же сожалеть, что большая часть из нас незнакомы с земными науками? — для Царствия Божия они не нужны; будем пользоваться Богом данными средствами к наставлению нашему, паче же всего постараемся по­знанное, хотя и малое, всегда оправдывать делами. Тогда мы опытно узнаем, что путь на небо не прегражден никому, и что если в чем, то в познании пути этого нет ни для кого недостатка. Аминь.

Слово при прощании с паствой Вологодской, сказанное в Вологодском зимнем соборе 1 февраля 1842 г.

Ныне — день предпразднества Сретения Господня; а для меня — день про­щания с тобою, возлюбленная паства Вологодская! О, если бы и мне, подоб­но Симеону, можно было сказать при сем: Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром; яко видеста очи мои спасение Твое! По крайней мере, и я отхожу отселе не по воле своей, а по глаголу Твоему, Гос­поди, изреченному устами Помазанника Твоего. По крайней мере, среди крат­кого служения моего здесь я не желал видеть и над собою, и над всей па­ствой Вологодской ничего более, кроме спасения Твоего. Твоей вседержавной воле угодно, чтобы я шел возвещать сие спасение в страну другую; с благоговением приемлю исходящую от Лица Твоего новую судьбу мою! По­кой или труд, радость или скорбь сретят меня на новом месте служения, — я равно приму их, ибо они от руки Твоей. Ты не подашь вместо хлеба камней тем, которые чают к Тебе, Тебе единому!

Не дивно, братие, если жезл служения пастырского так часто обращается в жезл страннический. Кому же, как не пастырям Церкви приличнее показывать самым внешним образом жизни своей, что мы все не имеем зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем (Евр. 13; 14)? Единого надобно желать и просить у Господа, чтобы наше странствование было подобно странствованию древних свя­тых пастырей и учителей Церкви, которые, откуда ни отходили, всюду оставляли мир и благодать; куда ни являлись, всюду приносили радость и благословение.

Един вечный и неизменный Архиерей, прошедый не землю токмо, но и небеса, — Господь наш Иисус Христос; к Нему обращайте постоянно взоры и сердца ваши; ибо Он един вчера и днесь Тойже, и во веки (Евр. 13; 8). А мы все, кто бы ни были, есмы токмо временные приставники и соработники в великом дому Его, который есть Церковь: один посеял, другой полил, третий оградил посеянное, а возрастить — дело Его, Его Единого!

Если что может и должно служить к утешению нашему при разлуке, то это весть, что к вам грядет пастырь, какого только могли желать и вы и я, — пастырь, бывший для меня некогда наставником в науках, и которого доселе желал бы иметь наставником в жизни духовной, который от лица целой Церкви Российской при­сутствовал при восстании, можно сказать, из гроба целой Церкви Новогреческой, который сам потом, в качестве сопастыря, предстоял уже трем великим Церквам отечественным. Такой пастырь может ли не продолжить, если что было у нас действительно доброго? Не усовершить, если что требует усовершения? Не на­чать и не сделать всего, что окажется нужным для блага паствы Вологодской?

Предав, таким образом, судьбу свою снова в волю Всеблагого и Всемо­гущего, будучи спокоен духом и за судьбу твою, Богом хранимая паства, я с миром оставлю ему жезл пастыреначальства, освященный преподобной дес­ницей толиких святителей Божиих и освятивший мои слабые руки.

Простите, святые угодники Вологодские, простите и благословите на путь дальний, продолжайте обитать духом во храме, посвященном вашему имени; но не оставляйте одушевлять молитвами и слабого создателя его! Прости, Ангел Церкви Вологодской, и вознеси в последний раз последнее здешнее моление наше о благе страны сей, прости и покрой твоею любовью и молитвами недо­статки служения нашего! Простите, пастыри Церкви, и продолжайте являть ту ревность к делу Божию, то забвение для сего всех выгод земной жизни, кото­рым вы утешали нас! Простите, живые и мертвые, — живые, которых нам дол­жно было наставлять, мертвые, к которым мы сами ходили учиться!

Что сказать в последний раз тебе, возлюбленная паства Вологодская, пер­вая паства моя, — Рувим, первенец мой (Быт. 49; 3), начало и духовных трудов, и духовного веселия моего в служении пастырском? Чего пожелать вам, бра­тие, расставаясь с вами навсегда? Скажу то же и пожелаю того же и в послед­ний раз, чего желал при первом свидании: благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любы Бога и Отца и Причастие Духа Святаго да будет со всеми вами! Да будет всегда и везде! Да почиют сия благодать и сей мир на вас и чадах ваших, да вселятся в домы и сердца ваши, да утвердят вас во всем бла­гом и праведном, да сретят вас в тот последний час, когда ничего не будет нужно вам, кроме благодати и милости Божией! И сия благодать и мир не обыдут и не оставят вас, если только вы, занимаясь каждый делами звания своего, не будете забывать единого на потребу; если, располагая жизнь и поступки свои не по духу века, а по заповедям Евангелия, будете со смирением и верою пользо­ваться теми средствами ко спасению, которые в таком обилии предлагает всем и каждому Святая Церковь. Если, наконец, среди самых слабостей, и вольных и невольных грехопадений, не будете предаваться ни бесчувствию душевному, ни отчаянию и ожесточению, омывая пятна совести слезами покаяния.

О, братие, не забывайте Бога и вечности, не забывайте души и совести, не забывайте смерти и Суда Страшного, не забывайте покаяния и любви христи­анской! Все видимое, славное, прелестное минет, обратится в прах, исчезнет навсегда, а душа и совесть останутся, — итак, не забывайте их! Се мое послед­нее желание, мой последний совет и завет вам! Для меня не будет большего утешения и радости духовной, как слышать, что вы ходите в любви и истине, что среди вас живет дух смирения, взаимного уважения и милосердия христи­анского, что домы и семейства ваши украшаются чистотой нравов и скромно­стью. О сем молил я Господа здесь, о сем же буду молить и везде.

Подобной памяти, то есть молитв о мне, прошу и у вас. Когда будете собираться паки в сем храме на молитву, то вспомните, что у этого престола предстоял человек, который, несмотря на недостоинство свое, укрепляясь верой, с дерзновением воздевал о вас руки к небу; и воспомянув об этом, излейте молитву, да Господь благопоспёшит и путь, и новое служение мое. Отныне един союз между нами — союз веры, любви и молитвы! Да не разры­вается он никогда! Да дарует Господь сретиться нам некогда и там, где все пастыри и все пасомые составят единое стадо, под единым вечным Пастыре-начальником, где, свидевшись, уже никогда не разлучаются. Аминь.

Слово при вступлении на паству Харьковскую, сказанное в Харьковском Успенском соборе [1842 г.]

И аз пришед к вам, братие, приидох не по превосходному словесц или премудрости воз­вещая вам свидетелство Божие: не судих бо ведети что в вас, точию Иисуса Христа, и Сего распята… И слово мое и проповедь моя не в препретелпых человеческия премудрости словесех, но в явлении духа и силы, да вера ваша не в мудрости человечестей, но в силе Божи­ей будет (1 Кор. 2; 1-2, 4-5)

Так писал некогда апостол Павел Коринфянам, приводя им на память, как он в первый раз явился пред ними, и как образ явления его был противополо­жен их ожиданиям. Коринф, как известно, славился науками и мудростью зем­ной; Павел обладал умом Христовым и мудростью небесной; казалось, что к мудрым язычникам и учитель языков явится с мудростью, а Павел явился с буйством проповеди Евангельской!.. Коринфяне надеялись, вероятно, услы­шать от нового наставника христианского новое решение тех вопросов, кото­рыми занимались их мудрецы и философы; а Павел, явившись пред ними, не хотел казаться знающим что-либо, кроме Иисуса Христа, и Сего распята! Противоположность разительная, явно удаленная от всех видов и рассчетов обыкновенного благоразумия человеческого, — но Павел знал, что делал! -Святое буйство проповеди Крестной недолго оставалось соблазном для лю­бознательных коринфян. Сопровождаемое явлением Духа и силы оно не замед­лило взять верх над всеми безплодными хитросплетениями их софистов; и те, для которых распятый Бог Павлов казался вначале безумием, с благоговением признали в нем Христа, Божию силу и Божию премудрость (1 Кор. 1; 24).

И ваш град, братие мои, подобно Коринфу, известен любовью к просвеще­нию и наукам. Неудивительно посему, если и вы обыкли смотреть на все не очами токмо веры, а и взором ума испытующего. Поелику же и нам выпал жребий про­вести немало времени не только при ногу (Деян. 22; 3), но и на самом седалище Гамалиилове, то легко может статься, что некоторые ожидают от нас слова высо­кого и проповеди по всем правилам витийства человеческого. Да будет же извест­но вам, братие мои, что и мы, подражая великому учителю языков, приходим к вам не с премудростью слова, не с выспренными умозрениями, не с блестящими обо­ротами витийства, а с простотой веры Евангельской и с единой, если даст Гос­подь, силой чувства христианского. Да будет ведомо, что и мы во время нашего пребывания с вами, не желали бы казаться знающими что-либо, кроме Иисуса Христа, и Сего распята. Иисус и Крест Его — се наша мудрость! Изображение Его пред вами в том самом виде, как Он представлен у святых пророков и Апосто­лов — вот наше красноречие! Большего мы не знаем и не обещаем; лучшего — не можем и не хотим. И если бы когда-либо уклонились мы от сего святого правила и обета и предались суетному желанию блистать пред вами мудростью чело­веческой и витийством, то вместо внимания слову нашему, закройте тогда слух от него, остановите нас и напомните, что мы говорили теперь пред вами.

Пожелает ли кто узнать причину, почему мы не хотим возводить с собою на церковную кафедру мудрости и витийства человеческого, и почитаем их здесь неуместными и даже вредными? Таковому скажем, что мы поступаем так потому же, почему поступал таким образом в свое время апостол Павел. Он избегал в деле проповеди мудрости человеческой по двум главным причи­нам: во-первых, потому, чтобы премудростью слова не упразднить силы Кре­ста Христова: не в премудрости слова, да не испразднится Крест Христов; а, во-вторых, потому, чтобы вера учеников его основывалась не на мудрости че­ловеческой, а на силе Божией: да вера ваша не в мудрости человеческой, а в силе Божией будет. Две причины, из которых каждая такова, что одна могла быть совершенно достаточной. Ибо если Крест Христов упраздняется от муд­рости земной, то кто будет столько неразумен, чтобы тотчас не отвергнуть этой мудрости, яко враждебной Кресту Христову? Равным образом, если от нас за­висит, на чем утвердить веру нашу — на премудрости ли человеческой или на силе Божией, то опять можно ли сомневаться хотя минуту, чтобы не предпо­честь последнего основания первому? После этого, для оправдания пред вами будущего образа проповеди нашей, остается только вникнуть в эти причины и показать, что они столь же сильны и по отношению к нам с вами, сколько были важны для святого Павла и коринфских учеников его; и мы уверены, что вы не откажете нам для сего в нескольких минутах вашего внимания.

Итак, Крест Христов и премудрость слова, по учению Апостола, не со­вместимы между собой в деле проповеди христианской: не в премудрости слова, да не испразднится Крест Христов (1 Кор. 1; 17). Несовместимость сия не вдруг, однако же видна для всякого. На первый взгляд, может показаться даже, что премудрость слова, если не составляет необходимости, то весьма полезна для Креста Христова, дабы приблизить его к нашему понятию и соделать бла­гоприятнее для ума и сердца. Но при надлежащем углублении в дело скоро оказывается, что мнимая услуга сия от мудрости и витийства для Креста Хри­стова более вредит, нежели приносит пользы. Ибо что делают они в таком слу­чае для достижения своей цели? Делают именно то самое, чрез что Крест Хри­стов теряет — для мудрствующих — свою живоносную силу. Поелику Крест сей, яко имеющий основание во глубине Божества и объемлющий собою весь мир и всю вечность, есть беспределен, а разум наш, как бы ни был велик и силен, по самому существу своему, заключен в тесные границы, — то мудрость че­ловеческая, не имея возможности изравняться в понятиях своих с этой беспредельностью Креста и желая, однако же, обратить его из предмета веры в предмет разумения, всегда, как показывает тысячелетний опыт, прибегала к одному и тому же жалкому средству: то есть всегда под каким-либо предло­гом отнимала у сего Креста его Божественную беспредельность и переделы­вала его по-своему, так что, пройдя сквозь ее руки, это бывает уже не Крест Божий — дивный, неизмеримый, предвечный, святый, достопокланяемый, а, если можно так изъясниться, рукодельный крестик — человеческий, с кото­рым можно обращаться, как угодно. Умаляясь таким образом по внешнему протяжению и виду своему, Крест Христов в нечистых руках мудрости зем­ной, по необходимости, теряет вместе с тем и внутреннюю свою силу и жи­вотворность. Ибо как бы он удержал в себе эту Божественную силу, когда сам в таком случае невольно представляется каждому уже не столько таин­ством премудрости Божией, сколько произведением ума человеческого? Вме­сто того, чтобы смириться пред ним, благоговеть, молиться, освящаться и принимать благодать и силу из живоносных язв страждущего на Кресте за грехи мира Богочеловека, каждый в таком случае почти невольно предается помыслам многим (Еккл. 7; 30), недоумевает, смущается, вопрошает; и, не находя твердой опоры для своей веры, никнет душой долу, потому что видит пред собою уже не Крест, досязающий небеси и ада, не всеизъясняющее зна­мение всемирного спасения, а одну неопределенную и зыбкую тень его, ко­торая сама требует изъяснений и способна более возмутить и устрашить, неже­ли успокоить и ободрить кающегося грешника.

Чтобы все, сказанное теперь нами, не показалось плодом каких-либо пре­увеличенных опасений, раскроем историю Церкви. С чего начинала боль­шая часть еретиков? С похвального по видимому желания изъяснить то, что есть в христианстве непостижимого. А чем оканчивали? Тем, что вместо сего высокого, непостижимого, но чистого, святого, Божественного, воодушевля­ющего, являлось близкое, постижимое, но слабое, безобразное, человече­ское, безжизненное. Крест Христов, яко средоточие всей веры христианской, всегда страдал от этого более всех прочих тайн Евангельских. Уже самые первые еретики утверждали, например, что распят и умер на Кресте не Сын Божий, а другой вместо Его, или что Он только казался страждущим и уми­рающим. Почему так? Потому что для близорукой мудрости человеческой страдания и смерть Богочеловека — действительные — представлялись совер­шенно несовместимыми с достоинством и величием Сына Божия.

Что видим и у новейших любомудров, которые при созерцании Креста Христова имели неосторожность увлечься желанием понять и изъяснить его, так сказать, до основания? — Видим также уже не Крест всеобъемлющий и Животворящий, каков он на Голгофе, у пророков и Апостолов, а также одну, как мы сказали, зыбкую, безжизненную и потому бездейственную тень его. Одни из них в гордом самомнении доходили до такого неразумия и дерзости, что, не обинуясь, утверждали, якобы учение Нового Завета о Кресте Спасите­ля мира нужно было только по снисхождению к чувственным понятиям на­рода еврейского, дабы жертвой заменить в уме его все жертвы ветхозавет­ные, к которым он привык издетства. Другим, менее дерзким, но не менее безрассудным, казалось, что хотя в смерти Христовой, яко жертве за грехи, имел нужду не один ветхий Израиль, а и весь тогдашний род человеческий, но опять не по другой какой-либо причине, а потому только, что и все прочие народы также издетства привыкли почитать необходимым чувственное удов­летворение за грехи и закалать для этого жертвы. И из всех прочих умозре­ний, как они ни были разнообразны и противоположны, всегда выходила, наконец, одна и та же ложная и пагубная мысль, что Крест и смерть Сына Божия были нужны только случайно и временно, а не составляют, как учат Апостолы Христовы, от вечности предызбранное и на всю вечность необхо­димое средство к спасению погибавшего во грехе рода человеческого.

После сего будете ли дивиться, братие мои, если мы, имея в виду все сие, заранее отрекаемся пред вами от всяких покушений излагать слово крестное (о Кресте -ред.) по началам мудрости человеческой? если даем вам и себе, или па­че невидимо зде присутствующему Господу и Спасителю нашему, обет говорить о святейших Таинствах веры нашей не более и не менее того, сколько открыто в слове Божием, говорить так, как открыто, и для того именно, для чего откры­то. Может быть, Крест Христов, выставленный во всей голгофской наготе сво­ей, покажется и ныне для некоторых погибающих, как назвал их Апостол, юрод­ством: что (в том -ред.) нужды? по крайней мере, для спасаемых он постоянно будет являться силой Божией во спасение всякому верующему. В этом виде -неукрашенный, облитый Кровию, — он победил мир, привлек к подножию Рас-пятаго мудрых и буйих, еллинов и варваров; в этом же нерукотворенном, бе­зыскусственном, Божественном виде да действует он над душами и сердцами вашими! Для нас же довольно будет и той святой чести, чтобы, подобно сот­нику римскому, стоять, так сказать, на страже сего Креста прямо (Мк. 15; 39) и в слух всех взирающих на него вещать: воистину… Сей Сын бе Божий.

Вторая причина, побудившая святого Павла и побуждающая нас, по при­меру его, в деле проповеди идти путем простоты Евангельской, а не ученых умозрений и витийства, состоит в том, чтобы в противном случае не потерять для веры нашей ее единственно верного и непоколебимого основания: да вера ваша не в мудрости человечестей, но в силе Божией будет (1 Кор. 2; 5).

Горе было бы, братие мои, и вам и нам, если бы святая вера наша не име­ла другого основания и опоры, кроме ума и мудрости человеческой! Тогда и она подлежала бы тем же жалким превратностям, которым всегда подлежали и будут подлежать произведения деятельности человеческой. Тогда, вместо того чтобы служить незыблемой опорой и успокоением для души нашей во всех искушениях жизни, святая вера сама была бы непрестанно обуреваема недо­умениями, колеблема возражениями и спорами и имела бы нужду в защите от наветов того же разума, который и во всех случаях, тем паче в делах веры, гораздо способнее (может — ред.) сомневаться и вопрошать, нежели отвечать и решать сомнения.

Чтобы убедиться в этом совершенно, вспомним судьбу веры в древнем мире языческом. Всемудрая Греция, с ее Сократами и Платонами, основыва­ла, как известно, свою религию на уме человеческом, и, несмотря на всю образованность свою, многого ли достигла? Того, что среди столицы тог­дашнего всемирного просвещения явился алтарь «неведомому Богу»! Гор­дый Рим, с его Катонами и Цицеронами, клал в основание своих верований ум и красноречие; и что вышло из этого? То, что в римском Пантеоне оказа­лось, наконец, столько же богов, сколько страстей в сердце человеческом. И вот почему Премудрость Божия, как свидетельствует святой Павел, видя, что мир не только ничего не успевает в делах веры посредством своей мудрости, а, напротив, обольщаясь ею, превращает и губит все благое в сердцах чело­веческих, положила спасти людей уже не премудростью слова, а буйством проповеди. И чтобы первая, по сродной ей самонадеянности и страсти всю­ду мешаться, снова не покусилась на владычество и распоряжение в делах веры, положила отвергнуть и погубить ее. Погублю, сказано, премудрость премудрых, и разум разумных отвергу, — и что сказано, то и сделано. Где премудр; где книжник; где совопросник века сего; Не обуй ли Бог премуд­рость мира сего! (1 Кор. 1; 19-20).

Теперь судите сами, братие мои: Премудрость Божия положила устранить от благовестия христианского мудрость человеческую, яко неудобную и вредную; а мы, служители этого благовестия, стали бы призывать ее и возводить с собою на кафедру христианскую? Поступать таким образом не значило ли бы идти во­преки предопределений Божественных? Ужели премудрость человеческая в наших руках может оказаться лучшей, нежели каковой оказалась пред очами Божиими, в руках Павлов и Иоаннов? И для чего бы мы, вопреки примеру их, дерз­нули употреблять ее? Чтобы утвердить на ней веру вашу? Но может ли Божест­венное утвердиться на человеческом? — И не значило ли бы это, что мы не доволь­ствуемся тем основанием для веры, которое дано свыше Самим Богом? Положим, что мы, рассыпая пред вами и умозрения, и красоту слов, произведем в вас не­кое убеждение в истине проповедуемого и некую расположенность к принятию тайн Евангелия. Но много ли все это будет иметь твердости в сердце вашем, коль скоро не будет другого основания, кроме доверия к уму и слову проповедующего?

Ныне мы сказали одно потому, что указанное казалось нам лучшим из всего, что представлялось уму; завтра скажем другое, потому что оно покажется еще лучшим; и где конец этим переменам и новостям? Судите сами, можно ли на та­ком зыбком основании утверждаться столь важному делу, каково дело вашего веч­ного спасения?

«Но что же, — спросите вы, — возьмем мы в помощь нашей проповеди? На чем утвердим наши убеждения, отказавшись от пособий земной мудрости и обык­новенного витийства?» Апостолы могли обходиться без этого, ибо были вдохно­венны свыше и обладали даром чудес; а у нынешних проповедников нет такого дара, посему для них необходимо пособие искусства, дабы слово и проповедь их не остались без силы и действия.

Благодарение Господу, для провозвестников святого слова Его не было и ни­когда не будет этой опасности! Почему? — потому, что та же всемогущая сила Бо­жия, которая действовала в пророках и Апостолах и производила чудеса над их слушателями, — та же сила и доселе не престает действовать на души и сердца человеческие и производить в них то, что необходимо для обращения их от тьмы в свет и от области сатанины к Богу (Деян. 26; 18).

Да, братие мои, когда вы видите пред собою проповедника христианского, то не мните, чтобы он вещал к вам один; нет, вместе с ним всегда присутствует невидимо и действует другой, высший Наставник — Сам Дух Святый. Без Него все наше красноречие и все наши убеждения были бы (яко) медь звенящи, или кимвал звяцаяй (1 Кор. 13; 1); а с Ним самая простота и безыскусственность всесильны. Кроме того, в самых истинах и Таинствах веры христианской заклю­чается такая внутренняя мощь и жизнь, что они вполне могут заменить собой всякое искусство проповедника, тогда как их ничто заменить не может. Если истины Евангелия, нами возвещаемые, вы будете принимать не слухом токмо и умом, а сердцем и совестью, если не оставите обращать их в правило для своего поведения, располагая по ним не одни понятия и мысли свои, а самые нравы и жизнь, — то они произведут такую благотворную перемену во всем существе вашем, что вы не потребуете уже после того никаких новых доказательств на их Божественное происхождение.

Если, продолжая поступать таким образом и (продолжая — ред.) быть не слышателями только, а и творцами слова (Иак. 1; 23), вы сами вступите в живой со­юз со Спасителем и Духом благодати, Им для нас низпосланным, то будьте уве­рены, тогда не окажется более нужды даже в том, да кто учит вы, ибо, как свидетельствует Апостол Христов, само помазание (1 Ин. 2; 27) от Святаго наставит вы на всяку истину (Ин. 16; 13).

И вот к этому-то ознакомлению всех и каждого с животворным духом Евангелия Христова, к этому-то введению внутрь нас деятельного христиан­ства, к этому-то подведению душ наших под непосредственное осенение и действие Самого Духа благодати и истины, к этому-то, наконец, говоря сло­вами святого Павла, вселению верою (Еф. 3; 17) в сердцах наших Самого Спасителя нашего Иисуса Христа, — направлены будут все силы и труды наши. Для этого мы употребим все средства, даже, где нужно, самую мудрость и знания человеческие; будем действовать, по примеру Апостола, оружии прав­ды десными и шуими (2 Кор. 6; 7), быть всем… вся: мудрым яко мудрые, нера­зумным яко неразумные, подзаконным яко подзаконные, — да всяко некия Христа приобрящем (1 Кор. 9; 22).

С сими чувствами и мыслями, с этой простотой веры и избытком упова­ния (Рим. 15; 13), с этим совершенно свободным удалением от мудрости зем­ной и столь же свободной и полной самопреданностью истине небесной при­ступаем мы, братие мои, к священнодейству между вами благовествования Божия (Рим. 15; 16), в твердой уверенности, что Тот, Кто обещал проповедни­кам слова Своего дать уста и премудрость, Кто воспретил им даже заботу о том, како или что (Мф. 10; 19) возглаголют, Тот не оставит и нас без вразумле­ния и помощи, коль скоро мы будем всегда и во всем искать не собственного самоугождения, а Его славы и вашего спасения.

Нисколько не сомневаемся и в том, что, углубившись в истины, вам те­перь предложенные, вы сами не замедлите разделить наши мысли и чувства касательно святого дела, нам предлежащего. Ибо ваша любовь к просвеще­нию и наукам не может быть похожей на суетную мудрость коринфян, не ведав­ших Бога истинного. Напротив, из уст прежде бывших пастырей ваших, живых и почивших, из собственного размышления и опыта, и из истории той же самой мудрости человеческой, вам, без сомнения, давно известно, что если в каком случае, то в деле веры и спасения нашего ум и мудрость человеческие суть самые слабые и недостаточные руководители, и что для этого, как признавали и испове­довали еще лучшие из мудрецов языческих, необходимо для всех и каждого откровение свыше. Только перст с неба может указать верный путь на небо.

Вознесем убо едиными устами и от единого сердца усердную молитву ко Господу, да избрав нас, недостойных, в служение спасению вашему, призрит благоутробно на немощь нашу и ниспослет нам дар быть верными истолковате­лями пред вами Его пресвятой воли и заповедей, а вам да подаст благодать прини­мать возвещаемое нами не аки слово человеческо, но, якоже есть воистинну, сло­во Божие (1 Фес. 2; 13), и немедля обращать принятое в дело и жизнь, памя­туя, что не в словеси бо Царствие Божие, но в силе (1 Кор. 4; 20). Аминь.

Слово при обозрении епархии, сказанное в Святогорской сельской церкви 21 августа 1842 г.

Не без глубокой горести совершили бы мы ныне служение в этом храме; не без смущения и, может быть, не без слез начали бы настоящую беседу свою с вами, братие мои, если бы нам довелось священнодействовать и беседовать в этом храме не теперь, а в прежнее время. Ибо что видим мы здесь вокруг себя? Видим большей частью развалины, свидетельствующие о благочестии времен древних и об охлаждении в вере времен новых. Место, рукой Самого Творца преукрашенное и видимо выставленное на удивление всем зрящим, которое посему из всех подобных мест в краю нашем одно удостоилось носить в устах народа название святого; обитель благочестия, упредившая бытием своим едва не все прочие обители отечественные, со всей верностью отразившая в себе великотруженический образ жизни святых отшельников Киево-Печерских и перестоявшая все ужасы времен Батыя и Тамерлана; храм, куда целый юг древ­ней России стекался славить имя Божие — и в часы счастья, и в годину искуше­ний, в котором, идя на брань, проливали мольбы за Отечество и брали благо­словение благоверные князья российские и где, по окончании брани, находили для себя первое и ближайшее успокоение; пещеры, бывшие свидетелями под­вигов самоотвержения самого высокого, увлажненные слезами святых труже­ников и, без сомнения, кровью многих мучеников, — все это, оставленное без внимания, преданное запустению, отданное на попрание бессловесным!.. И в какое время? — Когда страна наша давно ограждена миром и благоденстви­ем; когда домы наши непрестанно расширяются и едва не спорят в высоте с горами; когда отыскиваются, поддерживаются и хранятся со всеусердием, как святыни, всякого рода памятники древности!.. При таком положении сего святого места, среди этих развалин и запустения, духовному пастырю стра­ны, пришедшему для посещения сих Святых гор, явно приличествовало бы не тихое и спокойное собеседование Иакова или Петра, а горький плач Иеремиин и громкое рыдание Иезекиилево…

Но, благодарение Творцу времен и Владыке мест, держащему в деснице Своей судьбы всех и всего! Не знаем в награду за что, но чувствуем, что нам суждено явиться здесь в то самое время, когда вместо выражения общей пе­чали мы можем быть провозвестниками всеобщей радости.

Да, братие мои, нашлись, наконец, долго ожидавшиеся ревнители благо­честия, явились души, которые по примеру великих восстановителей Иеруса­лима — Ездры и Неемии, пламенеют ревностью к вознаграждению этого свято­го места. Прольем теплые молитвы к Воссоздателю всяческих, да низпослетна преднамереваемое ими дело Свое всесозидающее благословение и подаст добро­те их силу совершить все, что взошло и взойдет на сердце христолюбивое. А меж­ду тем, для собственного назидания, обратимся от внешнего ко внутреннему.

И для нашего ока нечистого тяжело видеть развалины дома Божия, запу­стение обители благочестия. Но это — развалины стен, воздвигаемых и со­крушаемых рукой человеческой, которым, по самому существу их, нельзя оставаться вечными. Как же тяжело должно быть для пречистого ока Божия, когда оно взирает на развалины храма нерукотворенного, вечного, находя­щегося в душах человеческих! — Между тем, сколько этих драгоценных раз­валин по земли! Говорю «драгоценных», ибо что значат все издержки и тру­ды, употребляемые на сооружение зданий, в сравнении с тем, чего стоило для любви Божией основание и создание храма Своего в душах наших? Для этого надлежало Самому Сыну Божию сойти на землю, принять плоть нашу и положить за нас на Кресте душу Свою. После таких средств, при столь великих строителях как бы храму Божию не быть прочным и твердым в душе человеческой, не блистать всегда благолепием и святостью?

Но приходит в душу грех с полчищем страстей, — и все превращает (раз­рушает -ред.)\ Мирное служение Богу — мыслями, чувствами и деяниями, ве­рой, любовью и упованием, прекращается; вместо его начинают слышаться дикие вопли страстей, буйные порывы гнева, ненависти и сладострастия, то есть начинается служение сатане… Вслед за этим, по духу разрушения, неот­лучному от духа разврата, все во внутреннем храме души слабеет и клонится к падению. Ум приходит в развалины: светлые и чистые понятия о Боге и Его святом законе, о вечности и воздаянии за добро и зло, о истине, правде и благо­лепии тускнут, покрываются пылью, выходят, так сказать, из своих мест и те­ряют силу поддерживать человека. Сердце приходит в развалины: нет более стройности чувств, нет согласия во внутренних движениях, нет воодушевле­ния на добро, нет любви чистой, николиже отпадающей (1 Кор. 13; 8). Самая совесть приходит в развалины: от нее остаются токмо слабые, и то не всегда слышимые внушения добра и отвращения от зла.

Прийдя в развалины (разрушившись — ред.), и храм душевный, подобно хра­мам чувственным, становится виталищем ночных птиц и гадов нечистых, — я разумею мрачные плотские помыслы и душетленные пожелания греховные. Ма­ло того; как среди развалин, в дремучем лесу нередко избирают себе пристани­ще люди, отверженные обществом — тати и душегубцы, так между развалина­ми храма душевного — всегдашнее, любимое жилище духов злобы поднебесной…

Судя посему, как бы бедному грешнику не чувствовать своего ужасного положения? Но он не чувствует этого, не видит своих внутренних развалин, почитает себя целым и безопасным, радуется даже нередко своему блажен­ному, как он думает, состоянию! До того грех и страсти ослепляют грешни­ка, портят его мысли и суждения, извращают его ум и сердце! Эти духовные развалины кажутся нередко и для других прелестными, подобно развалинам вещественным, потому что они также покрыты мохом, увиты павиликой, ис­пещрены цветами, — то есть потому, что в развращенном человеке остаются следы модного образования, проблески вкуса мирского, цветы воображения, остроумие, бездушная уветливость и любезность плотская.

Посему-то, братие, первое правило человека, не отрекшегося от своего спасения, — никогда не доверять своей наружной честности, своим, так на­зываемым на языке мира, прекрасным качествам. Пусть удивляется и любу­ется ими мир, а мы должны смотреть на них испытующим оком совести. Почему? Потому, что все это может быть ни что иное, как одни жалкие разва­лины внутреннего храма души, приобретшие некий вид красоты и занима­тельности от самой давности своего разрушения.

Как же, вопросит кто-либо, узнать, что храм души нашей цел и благо­устроен? — Так же, как узнают это в отношении к храмам наружным: сравне­нием состояния и вида их с чертежом, по которому они строены. «Чертеж» внутреннего храма — в Евангелии и совести нашей, потому с ними должно как можно чаще справляться о своем душевном состоянии тому, кто не хочет быть подобен развалинам. Вместе с этим, прилежно да помним, что в нас, доколе остаемся на земле, все еще нет целого и полного храма души в том совершен­стве, какое он должен иметь по намерению Небесного Архитектона.

Во всю жизнь нашу должен он воссозидаться и благоустраиваться; вер­шину же и крест на нем ставит один ангел смерти… Наш долг потому смот­реть ежедневно, не прекращается ли духовная работа, нет ли отступлений от плана, надлежащие ли употребляются материалы, с усердием ли и прочно­стью происходит дело, — то есть не оставляется ли нами когда-либо попече­ние о душе нашей и усовершение себя в делах благих? на вере ли в Господа Иисуса и всеискупляющем Кресте Его зиждем мы свое спасение? скрепляет­ся ли зиждимое терпением и самоотвержением, украшается ли любовью и милосердием, возвышается ли от всепревосходящего смирения? Вот о чем должны мы прилагать попечение, а не думать, что внутренний храм наш уже кончен и нам остается только праздновать его освящение. Нет, это великое празднество совершится не здесь, а там, если даст Господь, в светлых обите­лях Отца Небесного. Аминь.

Слово при посещении Харьковской епархии, сказанное в селе Шаровке, Богодуховного уезда 28 июня 1843 г.

Ходяще же проповедуйте… глаголя… приближибося Царствие Небесное (Мф. 10; 7. 3; 2)

Если бы мы по слабости человеческой и забыли когда-либо священный долг, на нас возлежащий, то нынешнее Евангелие этими словами напомина­ло бы нам о нем. Будучи, хотя не по достоинству, преемниками Апостолов Христовых, и мы, подобно им, должны не пребывать на одном каком-либо месте, а переходить по временам из града во град, из веси в весь ко боговрученной пастве, преходить не с жезлом только пастыреначальническим, а и с словом назидания и утешения: ходяще же проповедуйте!

Что проповедывать? Могло бы иногда встретиться и касательно этого недоумение. Но Божественный Законоположник единожды и навсегда уст­раняет его указанием самого предмета: ходяще же проповедуйте… яко приближибося Царствие Божие.

Как не исполнить такой заповеди? Должно бы исполнить ее и тогда, если бы поведено было проповедывать приближение не Царствия и блаженства, а Страшного Суда и мук вечных. И тогда, подобно древним пророкам, хотя во вретище и пепле, хотя употребляя вместо слов слезы и рыдания, но надлежало бы проповедывать. Ибо кто не отверзет уст, когда Господь неба и земли пове­левает вещать? Но, благодарение любви вечной, как Сам Спаситель наш при­ходил на землю не судить мир, а спасти его, так и нам, недостойным слугам Своим, повелел Он возвещать не Суд и горе, а радость и блаженство: ходяще же проповедуйте, яко приближибося Царствие Божие/

Поелику это Царство и приближение его не от нас первых вам возвеща­ется, поелику с сего же самого места уже, может быть, сто раз слышалась эта радостная весть, — то очень возможное дело, братие мои, что Царствие Бо­жие не только приблизилось к некоторым из вас, но и их самих приблизило к себе, что оно вошло внутрь вас и вы вошли в него, что оно сделалось вашим достоянием, равно как и вы его собственностью, что оно объемлет все ваше существо и ждет токмо уреченного часа, дабы из царства благодати обра­титься для вас в Царство славы. От таковых, вместо того, чтобы им возве­щать приближение Царства Божия, мы сами готовы были бы услышать о тай­нах сего Царствия. С другой стороны, легко может случиться, что некоторые из вас, и слышав многократно о приближении Царствия, не вняли доселе, как должно, этой радостной вести; некоторые и вняли, но не приложили по­печения о том, что требуется от нас приближением Царствия Божия; а неко­торые, несмотря на приближение его, устремившись в противную сторону, удалились от сего Царствия, и теперь, может быть, воображают, что оно слиш­ком далеко от них, что им уже нельзя быть в нем, хотя бы и захотели того.

Итак, да услышится всеми вами снова и из наших уст благая весть о Царствии!

Мудрые и неразумные, богатые и бедные, малые и великие, господа и слу­ги, внемлите: приближибося Царствие Божие!

Приблизилось Царствие, в сравнении с которым все царства земные, все блага настоящей жизни ничего не значат; приблизилась совокупность таких со­вершенств, ихже око не виде, и ухо не слыша (1 Кор. 2; 9), и которые не восходили на самое неистощимое в желаниях сердце человеческое. Приблизилось Царствие Божие, и вместе с ним все сокровища мудрости есть яко буйство, — и вместе с ним правда и святость, пред которыми наша праведность и честность суть яко блестящий порок, — и вместе с ним мир и спокойствие духа и сердца, которые, по выражению Апостола, превосходят всякий ум, — и вместе с ним блаженство и радости, которых мир не только не дает, но и дать не может, поелику не знает их.

И к кому приблизилось это Царствие? — ко всем и каждому; равно к ве­ликолепным чертогам, как и к бедной хижине, или, сказать точнее, — еще более к бедной хижине, нежели к великолепным чертогам, — еще более к ху­дородным мира, нежели к славным земли.

Для чего приблизилось ко всем и каждому Царствие Небесное? Немало бы значило, если бы оно приблизилось для того токмо, дабы мы могли насла­диться хотя лицезрением неизреченных благ, в нем заключающихся; ибо для того, чтобы посмотреть на вещи и не столь важные и величественные, многие оставляют свои домы и занятия, переходят с трудом сушу и море, подвергают себя даже опасностям жизни. Но Царствие Божие приблизилось к каждому не для показания себя ему кратковременного, не для заключения с нами какого-либо союза внешнего; нет, оно приблизилось — кто бы мог подумать? — для того, дабы мы могли тем удобнее вступить в него сами, и не только вступить, но и приять его в свое достояние, соделаться его наследниками и владыками!

Да, братие мои, намерение, с которым приблизилось к нам Царствие Бо­жие, состоит не в том, чтобы мы только размышляли о нем, или чтобы удив­лялись ему, любовались им и насыщали свои взоры, не в том даже, чтобы оказать им какую-либо временную помощь или утешение; нет, оно прибли­зилось для того, чтобы войти в наше сердце, наполнить собою все наше су­щество, сделаться вечным и неотъемлемым достоянием нашего ума, нашей воли, всех наших способностей и желаний.

И мы не должны удивляться этому и недоумевать. При всей нашей на­стоящей бедности, нашей слепоте, наших нечистотах, нашей бренности, нашего тления, происшедших от греха, все мы по природе сыны Царствия, наследники благ вечных. Для того именно создан был наш прародитель; к тому же самому предназначены были и мы все, потомки его. Если бы он, устояв в испытании, не нарушил, по совету змия, заповеди, и не был за это самое изгнан из рая, то мы все были бы облечены таким могуществом, таким вседовольствием, таким бессмертием, такой славой и блаженством, какими ныне, при отчуждении нас от первобытных прав наших, не обладает самый могущественный владыка на земле, или, лучше сказать, каких мы ныне и представить себе не можем.

Грех лишил нас всего этого; но Божественный Ходатай наш Господь Иисус уплатил за грехи наши Своею смертью, возвратил нам все это. Те­перь, благодаря любви Его, мы паки можем быть тем, чем были бы до нашего несчастного падения; паки можем получить все первобытные права, взойти на высоту, где стояли, и наследовать небо и землю.

Сие-то самое выражает Евангелие, когда возвещает в слух наш, яко приближибося Царствие Божие.

Когда Спаситель наш еще не являлся на земле, тогда сие Царствие, хотя уже давно обещанное всем, еще было, можно сказать, далеко — на небе. Но когда Он низшел на землю, то и оно низошло к нам; когда Он явился во плоти, то и оно приблизилось ко всякой плоти. Теперь каждый может видеть сие Цар­ствие своими очами, слышать своими ушесами, осязать своими руками. Ибо не видим ли мы все Креста Христова и совершения Жертвы Безкровной? не слышим ли Евангелия, Апостола и пророков? не вкушаем ли Тела и Крови Христовой? Но в этом видимом, слышимом, вкушаемом заключено Царствие!

Кто видит, слышит, вкушает ненапрасно, кто видимому, слышимому дает место в своем сердце, кто с видимым, слышимым, вкушаемым сообразует свои мысли, чувства и действия, — пред тем Царство Божие не остается вне, входит внутрь его, проникает все существо его, очищает его от всякой сквер­ны, просветляет, умиряет, насыщает и живит, возносит его над всеми пре­вратностями жизни, вознаграждает его за самые тяжкие скорби и искушения.

Христианин истинный, воскрешенный от греха благодатью для нескон­чаемой жизни в Боге, в каком бы состоянии ни находился, хотя бы в самой последней доле, всегда есть истинный царь и владыка над своими пожелани­ями и страстями. Внешний человек его может быть лишен всего, может быть подвергнут мученияем, самой смерти, — но человек внутренний превыше всего, не только выше прелестей и соблазнов мира, но и выше гонений и злобы человеческой: он в Боге и Его святом законе; живет не столько на зем­ле, сколько на небе; менее во времени, нежели в вечности.

Так царствовали все святые Божие человеки. По внешнему своему состо­янию они большей частью бедствовали и страдали: но по внутреннему они блаженствовали, как не блаженствуют никакие счастливцы мира. Почему? Потому что* внутрь их было Царствие Божие; потому что они носили в душе своей Своего Спасителя, Который заменял для них Собою все.

Миролюбцы напротив, обладая по видимому всем, ничем не довольны: в душе их пусто, хладно, мертво! Блага земные, радости плотские наполняют собою некоторым образом эту пустоту, приводят в забвение эту внутреннюю бедность, но это токмо по видимому и притом до времени; появляется какое-либо тяжкое несчастье, и грешник остается с своей душевной пустотой; поража­ет сильный недуг, и грешник подобен человеку утопающему, который, не видя брега, не знает, за что ухватиться; приходит, наконец, смерть, и бедный греш­ник, как самозванец, владевший незаконно наследием, восторгается навсегда из сего рукотворенного рая, дабы прейти на место вечного лишения и мук.

Для истинного христианина, напротив, смерть есть начало его торже­ства и полного воцарения; кончина его есть исход из темницы, возвращение в дом Отца Небесного, радостный переход от земной нищеты к наследию благ вечных.

Престанем же, братие мои, быть хладными к тому, что возвещается нам в Евангелии; обратим внимание на Царствие Божие, приблизившееся к нам еще с тех пор, как мы начали жить и действовать; постараемся и сами приблизить­ся к нему всем существом и всей жизнью своей; дадим ему место не в очах только, не одном слухе и памяти нашей, а в самой душе и сердце нашем; будем свято и верно выполнять все, что требуется для соделания его нашей соб­ственностью; не пожалеем для того никаких трудов и жертв, неизбежных по нашей нечистоте греховной; сделаем все, дабы в противном случае за крат­ковременную сладость греха вместо Царствия не улучить уз нерешимых и мучения вечного, от чего да сохранит нас Господь Своею благодатью. Аминь.

Слово при посещении Харьковской епархии, сказанное в Успенском соборе города Богодухова 30 июня 1843 г.

Ищите же прежде Царствия Божия и прав­ды его, и сия вся приложатся вам (Мф. 6; 33)

Царствие Божие, братие мои, есть состояние столь вожделенное, до того превосходящее все радости и утехи земные, что одно позволение искать его могло бы составить милость великую и расположить каждого к тому, чтобы, оставив все, употребить все силы и средства к приобретению сего Царствия. А если бы вместе с этим заверено было совершенно, что всякий, кто только надлежащим образом будет искать Царствия Божия, непременно получит его, то оставаться хладным к этому Царствию и не искать его, значило бы уже (проявить — ред.) крайнее нерадение о своем благе и неразумие величайшее.

Но человек, в настоящем его состоянии греха и смерти, так действитель­но неразумен и невнимателен к истинному благу своему, что, несмотря на не­престанно делаемое ему предложение искать Царствия Божия, искать в веч­ную свою собственность, несмотря на все заверения, что искомое им непре­менно обрящется и будет получено, большей частью вовсе не думает об этом Царстве, и вместо того, чтобы искать его и употреблять для того надлежащие средства, занимается приобретением самых ничтожных благ и вещей, а от Царствия Божия, когда оно даже сретает его, отвращается и убегает, как от некой потери и несчастья.

Что же делает любовь Отца Небесного? — Она могла бы со всей справед­ливостью лишить неразумного и неблагодарного человека всех прав на это Царствие, воспретить ему, яко недостойному, даже желать его. Но она не дела­ет сего, а обращается к другому средству. Видя, что предложение одного Цар­ствия не трогает человека, зная в то же время, что исканием этого Царствия он не озабочивает себя между прочим и потому, что считает нужным заботиться о снискании других малоценных и ничтожных вещей, но кажущихся ему необ­ходимо нужными, любовь Отца Небесного присовокупляет к предложению Царствия и обещание этих самых вещей, за которыми гоняется бедный чело­век, как бы говоря так: «Ты не хочешь искать Царствия Божия, а желаешь стре­миться за благами земными, — пусть будет по-твоему! Поскольку и последние, равно как и первое, в Моей власти, то Я отдаю тебе их вместе с Царствием; ты получишь и их, — только ищи прежде Царствия, яко блага высшего и вечного: Ищите… прежде Царствия Божия и правды его, и сия вся приложатся вам».

Обетование удивительное, показывающее крайнюю степень снисхожде­ния к самым слабостям нашим любви Отца Небесного! После этого, самое искание благ земных должно бы располагать нас к исканию того Царствия, которое ведет за собой довольство и счастье даже земное. Но, к сожалению, и эта чрезвычайная мера снисхождения остается большей частью без дей­ствия и не обращает на себя должного внимания. Ибо покажите мне челове­ка, который бы, желая провести на земле жизнь свою безбедно, решился по­тому самому искать прежде всего Царствия Божия, яко средства к тому! -Хотя такой образ действия показывал бы еще весьма невеликое уважение к самому Царствию Божию, (ибо в таком случае его искали бы не для него самого, хотя оно вполне того стоит, а ради земного благоденствия, — как сред­ство для цели низшей), но и этого нет! И для такой цели Царствие Божие почитается средством как бы ненадежным и потому неупотребительным!

Что виной такого жалкого и безрассудного образа мыслей? — В одних незнание, в других неуверенность. То есть мы так мало знаем Евангелие и его обетования, что многие, вероятно, и не знают того, что ищущим прежде всего Царствия Божия, по непосредственному распоряжению свыше, прила­гается все прочее; знающие же это обетование не уверены, что оно непре­менно исполняется над теми, которые, последуя ему, действительно ищут прежде всего Царствия Божия.

Служителям слова Евангельского и предлежит потому повторять в слух всех обетование — для незнающих, и показывать непреложность его испол­нения — для неуверенных в том. Первое мы сделали уже; последнее постара­емся сделать теперь же, при помощи благодати Божией.

Для этой цели прежде всего определим в точности силу обетования Еван­гельского: что именно обещается ищущим Царствия Божия и под каким условием?

Обещается ли ищущим сего Царствия счастье земное в том смысле и ви­де, как его представляют себе миролюбцы? — То есть что честолюбивый до­стигнет всех видов человеческих почестей и отличий? что любостяжатель-ный накопит груды сребра и золота и должен будет непрестанно расширять житницы для помещения собираемых плодов? что роскошный получит воз­можность утопать во всякого рода чувственных наслаждениях?.. — Нет, такое обетование было бы, очевидно, несовместно с самым Царствием Божием, ко­торое, как замечает апостол Павел, несть… брашно и питие, но правда и мир и радость о Дусе Святе (Рим. 14; 17). Исполнение обетования в таком виде при­носило бы самому человеку не’ благо, а вред и пагубу для его души и тела.

Что же обещается? Обещается довольство во всем необходимом, обеща­ется безбедная в земном отношении жизнь, обещается, говоря раздельно сло­вами самого Евангелия, пища, одежда, кров и прочие необходимые для чув­ственной жизни потребности. Все это тотчас видно из предшествующей бесе­ды Спасителя, для которой слова: Ищите же прежде Царствия Божия, и сия вся приложатся вам, служили заключением. В беседе сей Господь обличал многозаботливость иудеев о пище, одежде и прочих земных потребностях, и чтобы отвратить их от этой многозаботливости, которая поглощала у них все время и силы и не давала им помыслить, как должно, о Царствии Божием, изрекает вышеприведенное обетование. Все это, как бы так говорил Он, вы будете иметь, коль скоро займетесь по-надлежащему исканием Царствия Бо­жия. Будете иметь не чудесным каким-либо образом, так чтобы пища сходила вам с неба, одежда ваша составлялась сама собою, домы и кровы ваши выхо­дили из земли, и вы находили все прочее готовым, — нет, все это должно быть следствием вашей же деятельности, только с той разностью, что теперь, не думая о снискании Царствия Божия, вы и трудитесь и истощаете свои силы, но часто не только без плода, даже со вредом и разорением вас. А когда начнете прежде всего искать Царствия, то, по тайному распоряжению всемогущего Промысла, труды ваши будут увенчиваться желанным успехом, вы будете менее озабочены земным, нежели чада века сего, и, однако же, не будете тер­петь недостатка в нужном для вашей жизни.

Определив таким образом силу обетования Евангельского, посмотрим теперь — исполняется ли оно над теми, которые верно следуют ему.

Самый лучший в этом случае свидетель исполнения или неисполнения есть опыт. А над опытом в подобном роде кто может вернее наблюсти (смот­реть — ред.), как не вождь, например, и владыка целого народа, занимавший­ся, притом, подобным наблюдением особенно? Послушаем же, что говорит об этом святой царь Израилев: не видех праведника оставлена, ниже семене его просяща хлебы (Пс. 36; 25). Можно ли желать лучшего свидетеля и сви­детельства точнее подобного? — И приметьте, как оно совершенно сходно с замечанием, нами выше предложенным! И святой Давид не говорит, чтобы он видел человека праведного всегда наверху почестей, богатства и удоволь­ствий земных, а только что? — (что) видел только то именно, что обещается в Евангелии, то есть — в честном довольстве и мирной жизни: не видех правед­ника оставлена, ниже семене его просяща хлебы.

Умеренно, если угодно так назвать, исполнение обетования; но зато, смот­рите, как благоразумно и великодушно распределено это исполнение! Вместо того, чтобы самого праведника одного ущедрить всеми благами, как иногда мир делает с своими любимцами, и всегда — к вреду им самим, праведник не облагается с ног до главы земными благами; нет, он только не оставляется в нищете, то есть и пренебрежении; но зато благословение, на нем почивающее и им заслуженное, простирается на целое потомство его, даже не такое, которое не идет иногда с той верностью по стезям заповедей Господних, с какой ходил в них сам прародитель. С грешниками и миролюбцами в этом отношении бывает неред­ко совершенно противное: отец живет в чертогах и не знает счета своим сокрови­щам; а сын, подобно Евангельскому расточителю отеческого наследия, принуж­ден бывает иногда желать насытиться от рожец, яже ядят свиния.

Если, по примеру Давида, посмотрим на жизнь человеческую и собствен­ными очами, то немного нужно труда и усилий, чтобы приметить и вокруг себя то же самое, что видел в свое время святой Давид. Люди, ищущие преж­де всего Царствия Божия, не часто достигают верха земного благоденствия, и это может быть вследствие того же тайного распоряжения Промысла, щадя­щего их от искушений и соблазнов, с которыми всегда сопряжен бывает из­быток земного счастья. Но, вместе с тем, несомненна истина, что люди богобо­язненные и добродетельные обыкновенно живут в мире и довольстве; гораз­до менее, нежели миролюбцы, терпят от коловратности обстоятельств; более других уцелевают среди общественных бедствий и превращений; служат не­редко опорой и прибежищем для самых временщиков во время их падения и нищеты. Присмотритесь внимательнее, и вы увидите эту истину, во всякое время и во всех местах исполняющейся над тем, кто искренно верует обетова­нию Евангельскому. Миролюбцы, напротив, хотя восходят нередко слишком высоко, но нет ничего обыкновеннее, как их падения с той высоты. Мнимое счастье (истинно счастливым грешник никогда не бывает), восхищенное не­правдами и лукавством, никогда не продолжается в домах грешников и прохо­дит как весенняя вода, оставляя по себе одни голые пески и разрушение.

Утверждая это, мы не опускаем из виду некоторых особенных случаев, когда люди самые добродетельные едва не всю жизнь бывают как бы обрече­ны на потери и страдания. Но особенные случаи сии составляют не правило, а исключение и вместе тайну Промысла, которого судьбы для нашего ограниченно­го ума суть бездна многа, и которого пути отстоят от путей наших, как небо от земли. Случаи эти нисколько не удивительны, впрочем, уже потому, что праведни­ки сами не ищут на земле наград, а нередко, по примеру Давида, просят себе, яко милости от Бога, быть искушенными седмерицею, дабы, прейдя от земного стран­ствия в Отечество, явиться там во всей чистоте и благолепии. А с другой стороны, люди, ищущие всего на земле, разве всегда достигают счастья земного? Не боль­шая ли часть миролюбцев, проведя всю жизнь в искании этого счастья, истощив на это все силы и способности, и, что всего хуже, потеряв для того добродетель и совесть, под конец жизни должны бывают с горестью сказать: обнощъ всю, то есть в продолжение всей жизни, труждшеся ничесожеяхом (Лк. 5; 5)!

После всего этого, как сами видите, братие мои, самое желание земного бла­годенствия должно располагать нас к исканию прежде всего Царствия Божия, то есть к благочестию и правде, поскольку с этим Царством прилагается (человеку -ред.), по распоряжению Промысла, и все прочее, необходимое для безбедного жития на земле. Возьмем же из этого урок для жизни и действий наших; перестанем гоняться безумно за благами мира и поставлять их главной целью нашей деятель­ности; посвятим способности и труды свои Господу и Его Царствию. Таким обра­зом, приобретая для себя небо и вечность, мы вместе с тем восприимем в награду за это от Него же все, что нужно для нас из земного и временного. Аминь.

Слово при первом посещении города Изюма, сказанное 20 августа 1843 г.

Любопытствуя о судьбе града вашего, я пожелал, между прочим, узнать и о том, что служит для него, по обычаю градов отечественных, отличитель­ным символом гражданским, и узнал, что этот символ составляют три ветви виноградных. Прекрасный символ! Ибо виноград вообще есть знак плодоносия, мира и радости. Возлюбленный некогда Богом народ израильский все­гда в Писании сравнивается с виноградом. Сам Спаситель уподобляет Себя лозе виноградной: Аз есмъ лоза, — говорил Он Апостолам, — вы (же) рож-дие: (и) иже будет во Мне, и Аз в нем, той сотворит плод мног (Ин. 15; 5).

Этот, а не другой символ избран в отличие вашего града, конечно, потому, что с ваших пределов начинается земля, способная к возращению винограда, и что им, как показывает самое название города, обиловали некогда здешние окрестности. Ныне нет этого: деятельность жителей здешнего края давно об­ратилась к другим видам промышленности. Но отличительный символ ваш не потерял чрез то своего значения, а скорее приобрел его в новом и лучшем смыс­ле: ибо кроме винограда чувственного, есть виноград духовный, который может расти на всякой земле, во всех климатах, во всякое время года. Этот духовный виноград — суть добродетели христианские. Лишиться этого святого виногра­да кому бы и где бы то ни было — вот истинное лишение и потеря невозна­градимая! Но это зависит от нас самих; и если бывает, то по собственной вине.

Да произрастают же у вас всегда, да приносят плод, да питают души и сердца ваши три лозы виноградных — от трех Лиц Пресвятой Троицы, во имя Коей они, без сомнения, и избраны в символ града вашего!

Первая ветвь — от Бога Отца — вера правая и живая! — Она насаждена в ду­ше человека при самом сотворении его в раю сладости. Змий-искуситель ужас­но повредил ее, наведя на ум праматери нашей пагубное сомнение в запове­ди и благости Творца, но Небесный Делатель не оставил Своего насаждения.

К тому, что от сей лозы осталось живым в душе человека, тотчас привил снова небесный росток веры посредством обетования о будущем Искупителе. С тех пор животворная лоза эта растет в роде человеческом: всемирный потоп омыл ее от пыли и насекомых, закон Моисеев оградил ее от позобания зверями ди-вими (дикими — ред.), пророки являлись для ее очищения и отребления, Сын Божий напоил ее Своею Кровию, Дух Святый оросил Своею благодатью, Апо­столы увязали ее правилами и законоположениями, преемники их — пастыри Церкви, приставлены блюсти и хранить ее до скончания века. Лоза сия — от Бога Отца, ибо святая вера живет в области всемогущества; а Он, как испове­дуем в Символе веры, есть Вседержитель, Творец видимых и невидимых.

Желаете знать, каких должно ожидать плодов от этой дивной лозы? -Знамения же веровавшим, — говорит Сам Сын Небесного Вертоградаря, -сия последуют: именем Моим бесы ижденут: языки возглаголют новы: змия возмут: аще и что смертно испиют, не вредит их: на недужныя руки возло­жат, издрави будут (Мк. 16; 17-18). Аще имате веру, — говорит Он в другом месте, — яко зерно горушно, речете горе сей: прейди… и верзися в море… бу­дет (Мф. 17; 21. Мк. 11; 23). Вот что может производить вера истинная! И все это производила она в тех, которые проникнуты были ею, которые не мыслили токмо, но и жили по сей вере, ибо где вера, там и всемогущество.

Желать ли вам плодов этих? Могий вместити, да вместит! А вместив­ший, более или менее, да блюдет свято приятое! Ибо сокровище чрезвычай­но важно и может возрастать до безконечности, так как верующему, по слову Спасителя, вся возможна суть, а сосуд естества нашего, как бы мы ни укреп­ляли его, всегда скуделен и ломок.

Есть другие плоды от драгоценной лозы — веры, не столь редкие и див­ные, но тем более необходимые для всякого, без которых сама вера есть рас­тение неплодное и напрасно, так сказать, занимающее землю. Это те плоды, на которые указывает святой апостол Иаков. Вера бо чиста и нескверна пред Богом и Отцем, — пишет он, — сия есть, еже посещати сирых и вдовиц в скорбех их, (и) нескверна себе блюсти от мира (Иак. 1; 27). То есть необходи­мый плод истинной веры, по Апостолу, состоит в непорочности нравов и жизни и в человеколюбии к своим ближним.

Одна вера может произвести этот прекрасный плод, ибо одна вера может вознести человека над всеми соблазнами мира, над всеми слабостями плоти; одна она может расположить самолюбивое сердце наше к тому, чтобы во вся­ком человеке видеть брата во Христе и употреблять все силы и средства свои на помощь ему. В ком убо есть сей святой плод веры, того вера истинная и живая; а в ком нет его, кто провождает жизнь во грехах и нечистоте, кто жесто­косерд к своим ближним, тот сколько бы ни говорил о своей вере и как бы ни показывал себя верующим, в том нет истинной веры, а только один ее призрак.

Такая безплодная лоза будет, наконец, извергнута из вертограда Христова и предана на сожжение.

Вторая ветвь виноградная — от Бога Сына — упование жизни вечной, на­дежда христианская!

Лоза сия насаждена на Голгофе, у подножия Креста Христова, полита Кровию Единородного Сына Божия. Ибо Кто упование наше? — Христос, -ответствует Апостол. Без Искупителя нет прощения, без Посредника нет мира, без Ходатая и Испоручника нет упования.

В самом деле, какое может быть упование у грешника, каковы все мы? -Грешник по необходимости должен страшиться казни, ибо он — преступник воли Божией, а Бог и Творец его правосуден. Грешник по необходимости должен трепетать смерти, ибо за пределами времени — вечность, а вечность нелицеприятна и мздовоздаятельна.

Но является Ходатай Бога и человеков — Богочеловек Иисус, и все изме­няет вид. Место страха и отчаяния заступает надежда и дерзновение. Обле­ченный заслугами Искупителя грешник с упованием взирает на самое пра­восудие Божие, ибо гнев Его истощен на Кресте, долг закону и правде упла­чен сполна на Голгофе. Одушевленный силой Победителя ада и смерти, грешник со дерзновением вступает во врата самой смерти. Аще бо и пойду, -восклицает он с Давидом, — посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты, Всемогущий, со мною еси (Пс. 22; 4).

Таков корень и таковы плоды упования христианского! Корень — Хри­стос, Искупитель наш; плоды — чаяние жизни вечной и презрение скорбей и лишений жизни временной. О, питайте, братие мои, возращайте и блюдите сию животворную лозу упования. Для этого размышляйте чаще о том, что соделано за нас и для нас возлюбленным Спасителем нашим, и что было бы с нами без Него, переноситесь чаще мыслью в будущее, к благам вечным, которые ожидают за гробом тех, иже подвизались здесь яко доблии воини Христовы; представляйте себе чаще тот великий и славный день, в который Господь приидет воздати комуждо из нас по делом его.

В ком есть истинное упование, для того размышление об этих предме­тах — паче меда и сота; но в то же время жизнь по упованию — паче злата и сребра. Взирая постоянно в будущее, он не прельщается ничем настоящим; благодушно проходит искушения и скорби, ибо знает, что они служат зало­гом вечной славы; с радостью приносит, где нужно, жертвы, ибо уверен, что там, на небе, ничто не будет забыто, за все воздастся с лихвою; не страшится самой смерти и всегда готов встретить ее, ибо видит во гробе дверь к возвра­ту в дом отеческий, — и над всем этим постоянно блюдет себя от скверн мир­ских или измывает их в себе слезами покаяния, ибо иначе он посрамил бы упование свое и потерял бы все дерзновение, яко не соблюдший верности.

Тако, братие мои, тецыте в уповании и вы, да постигнете и насладитесь некогда вполне тем, что теперь только изредка дает нам предвкушать себя в минуту святых восторгов душевных.

Третья ветвь виноградная — от Бога Духа Святаго — любовь чистая и свя­тая! — О, как многоплодна Божественная лоза сия! Где любовь, там все доб­родетели, все совершенства. Любы, — говорит Апостол, — не завидит, не пре­возносится… не радуется о неправде… не мыслит зла… всему веру емлет, вся уповает, вся терпит. Любы николиже отпадает (1 Кор. 13; 4, 6-8). Где любовь — там взаимная помощь и услуга; там высший служит низшему, там нет рабов, все братия о Христе. Любовь самый ад могла бы сделать раем, если бы только ад мог вместить ее в себе.

Стремитесь, братие мои, к этой пренебесной добродетели. Но блюдитесь думать, что святая и животворная любовь могла произникнуть из наше­го ума или сердца, из наших познаний и образования, из нашей плотской чувствительности и нашей мирской ласковости, — все это может дать только любовь языческую, своекорыстную, ограниченную, легко отпадающую, но никогда не даст любви чистой, совершенной, которая не ищет своих си, гото­ва положить душу за други своя, которая объемлет всех, благословляет са­мых врагов своих. Такая любовь изливается в сердца наши точию свыше, от Духа Святаго. И Он всегда готов излить ее, ибо для того и сошел с неба в виде огненных языков, чтобы воспламенять ею нас, хладных. И воспламе­нить, коль скоро мы представим Ему для этого сердца свои упраздненными от нечистой привязанности к миру и его суетным благам и удовольствиям.

Посему, кто хочет быть сосудом любви Божественной, тот должен, во-первых, упразднить сердце свое от пристрастий плотских, а, во-вторых, как можно чаще обращаться с молитвой к Духу-Утешителю, да приидет к нему и да приведет с собою в сердце любовь чистую и святую.

Стремясь к сему, тем паче блюдитесь, братие мои, от всякой ненависти, вражды, злобы и мщения. Как всякая истинная любовь от Духа Божия, так вражда и злоба всегда есть от духа злобы. Где ненависть — там ад.

Вот к каким размышлениям привел нас символ града вашего! Вот что пробудили в памяти нашей три ветви ваши! Явно, число их избрано во образ Святой Троицы. Потому мы не думаем, чтобы размышлением своим уклони­лись от намерения тех, которые избрали их в отличительный признак сего града. Да будет же отличием его вера, надежда и любовь христианская!

Да растут они, да цветут между вами, да приносят плод и да питают им души и сердца ваши в жизнь вечную! А мы, как приставники, посланные от Небесного Вертоградаря, будем по временам посещать вас, осматривать рост и плод, поливать растущее, ограждать и подкреплять плодоносящее, и отреблять, по слову Спасителя, бесплодное. Аминь.

Слово при первом посещении города Чугуева, сказанное в соборной Покровской церкви 27 августа 1843 г.

Давно хотелось нам побеседовать с вами, христолюбивые воины, с этого священного места; хотелось уже потому, что вы принадлежите к духовной пастве Харьковской, а мы еще ни разу не имели случая возвестить вам слова спасения, между тем как звание ваше, будучи отлично во многом от всех про­чих званий, имеет потому нужду в особенном наставлении. Но кроме этого, нам хотелось вступить в беседу с вами и потому, что мы давно одолжены вам немалой благодарностью, и до сих пор ничем не выразили ее перед вами. Желаете знать, чем мы обязаны вам? Тем, братие мои (спешу назвать вас тем, чем вы всегда для нас во Христе Иисусе), что во время собеседований наших с паствой по разным местам, вы постоянно служили для нас вместо живого примера и доказательства на самые важные истины нравственности христи­анской. По долгу звания пастырского не раз доводилось нам говорить пред своими слушателями о самоотвержении христианском, внушать и доказывать, что христианин, по заповеди Спасителя, должен быть готов в случае нужды оставить для своего спасения все: имение, дом, жену, детей, самую жизнь. В этом самоотвержении состоит сущность деятельного христианства и жизни благочестивой. Но где взять для него примеров? Обращаться за этим ко вре­менам древним, воспоминать мучеников, исповедников, святых отшельников пустынь и пещер? В примере их, действительно, нашлось бы самоотверже­ние христианское, осуществленное во всей полноте; но при этом многие из слушателей наших могли бы подумать, вопреки нашему слову, что тогда были другие, лучшие времена, свет веры сильнее, любовь христианская живее и чище, самые дары благодати обильнее и явственнее; другие, с видом еще боль­шего права, начали бы отклонять от себя это пример, говоря, что то были люди избранные, святые, пред которыми нашей немощи свойственнее благо­говеть и преклоняться, нежели подражать их величию и подвигам.

Что же мы делали в таком случае? Оставляя, большей частью, времена древние, мы обращались за примером к вам. Посмотрите, говорили мы своим слушателям, на воинов наших, не на избранных, а на всех и каждого. Чего не приносят они в жертву своему званию? Не готов ли каждый из них, и всегда, сделать то, чего требует от всех нас Евангелие? Не готов ли оставить дом, жену, детей, чтобы идти на край света и нести жизнь свою на смерть, даже очевидную? И все это делают они все, — и самый первый, и самый последний, не разбирая, почему так делается, выйдет ли что, и что выйдет из их жертвы, нет ли средств иначе достигнуть того, за что они должны проливать кровью свою. Если же, продолжали мы, воины делают все это по гласу и велению своих начальников, которые как бы ни были мудры, всегда, яко человеки, могут подлежать ошиб­кам и погрешностям, то что удивительного, если все мы будем готовы сделать то же по гласу не человека, нам подобострастного, а Спасителя нашего, Кото­рый Сам за всех нас положил живот Свой на Крест, — сделать не по усердию к чуждой пользе или славе, а ради искупления собственных душ наших, имея за это в виду награду благ вечных? — Так говорили мы своим слушателям; так пользовались вашим примером, вашим самоотвержением; и, благодарение Гос­поду, не раз видели с утешением, что слова наши и ваш пример не оставались без действия, производя в слушателях уверенность, что заповеди Евангелия, самые по видимому строгие и тяжкие, не суть заповеди неисполнимые.

Как же нам после того не быть к вам признательными и не желать побе­седовать с вами? не сказать вам, по крайней мере то, о чем мы сейчас говори­ли пред вами?

Для чего сказать? — и для утешения и для назидания вашего.

И во-первых, для утешения. Если в каком, то в вашем состоянии, братие мои, может приходить иным на мысль: не слишком ли оно далеко от звания христианина? Не противно ли духу любви христианской едва не всю жизнь по­свящать на упражнение себя в искусстве отнимать жизнь у подобных себе людей? Совместим ли Крест Христов с мечом воина? Такая мысль может тревожить душу, ослаблять усердие к своему званию, заставлять завидовать другим родам жизни, доводить до уныния и даже отчаяния духовного. Да будет же известно всем и каждому из вас, что подобная мысль есть самая неосновательная.

Звание воина, если смотреть на него поверхностно, — точно, может по­казаться несродным христианину. Этот шум оружия, этот грозный вид брани даже среди мира, этот ряд движений, целью которых (является — ред.) искус­ство отнимать жизнь у людей, нам подобных, — все это таково, что друг чело­вечества не может не желать, дабы скорее пришло то блаженное время, ког­да, по предречению пророка, все раскуют мечи своя на орала и копия своя на серпы… и не навыкнут ктому ратоватися (Ис. 2; 4). Но, доколе не водворят­ся на земле правда и истина, доколе останутся не только люди, но и целые царства, имеющие нужду в том, чтобы к долгу и справедливости принужда­ли их силой, — до тех пор, очевидно, необходимы вооруженные защитники Церкви и Отечества. Потому-то Сам Бог мира и любви не только позволял, но и повелевал некогда избранному Им народу израильскому исходить на брань против врагов; Сам даже исходил невидимой силой в Его воинствах и благоволил именовать Себя Богом браней. И что говорить о земле? — На са­мом небе, после того, как мятежный архангел возмутил покой Его, на самом небе открылась нужда ополчаться и ратовать; сонмы Ангелов образовали из себя сонмы воинств, вследствие чего Архистратиг их — Михаил изображает­ся постоянно во всеоружии воина.

После этого думать, что звание воинское противно в чем-либо званию хри­стианина, значит не знать того, что говорит о нем слово Божие, что происходило некогда между Ангелами на самом небе. Об одном надобно думать воину, чтобы носить звание свое по-христиански, а не по-язычески. Иоанн Креститель давно указал к этому средство. Когда между множеством приходящих к нему для креще­ния явились и воины с вопросом: что им делать, чем засвидетельствовать истину своего покаяния? — он не сказал им: оставьте свое звание, сложите с себя оружие; а что сказал? — ни когоже обидите, не оклеветавайте: и доволни будите оброки вашими (Лк. 3; 14). Кто исполняет сию заповедь, не делает обиды и притеснения, (к чему среди брани и сражений столько случаев); кто с терпением переносит ли­шения и тягости, которым так много и так часто подвержено бывает состояние воина, тот может быть уверен, что труды и подвиги его, необходимые для Оте­чества земного, не будут оставлены без внимания и в Отечестве Небесном.

С другой стороны, звание воина, как мы уже показали отчасти в начале нашего слова, по самому существу своему весьма близко к самой высокой степени совершенства христианского. Ибо в чем состоит это совершенство? Не в том ли, чтобы не любить ничего, паче Бога, чтобы не прилепляться серд­цем ни к чему в мире и быть выше всего, чтобы для вечности и спасения уметь оставить, в случае нужды, все, самое любезное, как то: отца и мать, жену и детей, все радости жизни и самую жизнь? Но пересмотрите все со­стояния мирские и увидите, что ни одно из них не требует подобных жертв; звание воина, напротив, из них именно и состоит. Потому звание сие сходит­ся в этом отношении с состоянием самого строгого подвижничества христи­анского и постоянно напоминает собой о временах древних, когда христиане приносили в жертву своей вере все, самую жизнь.

Не должно ли все это радовать и утешать вас, братие мои? Ибо о чем же человеку радоваться более на земле, как не о том, что к нему близко небо, что на нем и в его жизни исполняются требования Евангелия, что он идет тем драгоценным тесным путем, который, по уверению Спасителя, ведет прямо к Царствию? Пока находящиеся в других состояниях успеют (только — ред.) вступить на этот путь, вы уже поставлены на нем десницей Божией; пока другие достигнут возможности отказаться добровольно от привязанности к миру и его благам, с вас иго этих привязанностей снято рукой Самого Про­мысла. После того остается только благоразумно пользоваться духовными преимуществами своего звания и проходить его так, чтобы не погубить мзды своей. Да, братие мои, надобно прилежно смотреть и блюсти, чтобы не погу­бить венца за труды свои. Апостол Христов не напрасно сказал: Аще же и постраждет кто, не венчается, аще не законно мучен будет (2 Тим. 2; 5). Не горько ли и не постыдно ли было бы всю жизнь лишаться и терпеть, как лишаетесь вы, и не получить ничего в то время, когда будут награждаться все труды и заслуги? — Да сохранит вас Господь от сей жалкой участи!

Спросите: что значит подвизаться законно? — Значит переносить труды и лишения без ропота, исправлять дело своего звания без лжи и неправды, воодушевляясь при сем не столько чаянием наград земных и отличий времен­ных, сколько упованием венца небесного. Подвизаться законно значит уметь отражать не одних врагов Отечества видимых, но и врагов своего спасения невидимых, которые суть наши злые пожелания и страсти; значит среди всех самых тяжких положений жизни хранить в сердце веру в Царя Небесного и верность царю земному, послушание к начальникам и любовь ко всем; значит быть кротким, воздержным, богобоязненным и правдолюбивым. Без этого все труды и подвиги наши приимут, может быть, некую малую награду на земле, но не помянутся потому, что мы среди них сами взирали на одну землю и не памятовали о небе. Да сохранит вас Господь от этой потери венца небесного, который един может наградить по достоинству труды и подвиги ваши! Аминь.

Слово при первом посещении города Купенска, сказанное в Купенском Покровском соборе 28 августа 1843 г.

Ожидая пастырского посещения нашего, братие мои, вероятно, немалая часть вас любопытствовала знать предварительно: кто мы и каковы? есть ли в нас какие-либо совершенства и нет ли каких недостатков? — Не осуждаем это­го любопытства — такова природа человеческая! В дополнение к слышанному вами мы сами скажем теперь, что мы есмы не только подобострастные вам человеки, но и грешники, ожидающие, подобно вам, помилования и спасения души своей не от собственных каких-либо добродетелей и подвигов, а от пре-изобилующего богатства благодати Божией и всевосполняющих заслуг Спа­сителя нашего; что если есть в нас что-либо доброе и благопотребное, то это плод не собственных наших усилий, а дар Того, Который, избрав нас в служе­ние слова и Таинств, Сам, в лице нас, поддерживает честь Своего горнего избрания. Сознание недостатков наших и неверностей духу благодати всегда тяготит нас; и мы чувствуем душевное облегчение исповедать это пред вами, дабы вы не возомнили о нас паче, нежели есмы. А между тем, это открывает нам благоприятный случай просить любовь вашу, дабы вы содействовали нам вашими молитвами пред Богом, да возможем понести великое иго пастыреначальства духовного, право правя слово истины.

После этого самоисповедания пред вами, которое мы готовы повторить в слух целого света, позвольте, братие мои, и нам вопросить вас: кто вы и како­вы? в чем ваши совершенства? в чем наши недостатки? Не суетное любопыт­ство заставляет нас предлагать эти вопросы, нет, — мы водимся чувством свя­того долга. На нас лежит обязанность бдеть о душах ваших, и мы должны будем некогда вместе с вами стать на Страшном и нелицеприятном Суде Спа­сителя нашего и свидетельствовать за вас или против вас.

Итак, кто вы? — Нам не нужно знать: знатны вы или бесславны, богаты или бедны, счастливы в мире или злополучны, — для Евангелия это все равно; в Царствие Небесное открыт вход всякому: и самому славому и самому пре­зренному, и мытарю Евангельскому и богачу Евангельскому, счастливцу мира и отребью мира. Мы даже с большим удовольствием готовы узнать, что вы не пользуетесь благоприятством земных обстоятельств, потому что счастье зем­ное редко не ослепляет людей гордостью или сладострастием, и всегда почти уклоняет их на распутия лжи и неправды. А узкий и прискорбный путь, напро­тив, прямо ведет к цели. Много надобно благоразумия и борьбы, много бдения и слез, чтобы, воспринимая все здесь, иметь еще что получить и там.

Но кто бы вы ни были в земном отношении вашем, для нас это не важно; нужно знать одно — христиане ли вы?

Не удивляйтесь такому вопросу и не почитайте его необыкновенным. У нас звание христианина унижено, вменено в малое, предано забвению; но оно важнее всех званий и отличий в мире, ибо оно одно прославит или по­стыдит нас некогда пред лицом всего мира. Раб ли кто и находится в самой презренной доле? — если он истинный христианин, то его ожидает престол и Царство, с которыми не могут сравняться все престолы земные. Властелин ли кто и правитель? — если он не христианин истинный, то его ожидает такая тьма, такая бедность, такие узы, пред которыми все темницы земные, все лишения, скорби и казни человеческие суть малое только подобие.

Итак, еще вопрошу: христиане ли вы? — Не спешите ответом. Нам очень хорошо известно, что вы все крещены во имя Отца и Сына и Святаго Духа; что вы, по временам, ходите в храм Божий и совершаете известное число поклонов и молитв, что раз в году, во время Святого поста, являетесь к Ис­поведи и Причащению Святых Тайн, что вы не убегаете и прочих Таинств и обрядов Святой Церкви, — все это принадлежит к званию христианина, но все это одно не составляет еще истинного христианства. Ибо, исполняя все это, можно быть худым человеком, неверным супругом, жестоким господи­ном, мздоимным судьей, лукавым продавцом, вредным гражданином; мож­но ли таких людей назвать христианами? Нет, христианину как обещано чрез­вычайно многое, так и требуется потому от него немалого.

От христианина требуется, чтобы он не имел своей воли и своих правил, занятых от мудрости земной или обычаев века, а следовал во всем воле Божи­ей и правилам Евангелия.

От христианина требуется, чтобы он не поблажал своей падшей природе, не давал воли над собою страстям, а сражался с ними и побеждал их, отсекая всякое нечистое желание, уклоняясь духа гордости, роскоши и любостяжания.

От христианина требуется, чтобы он во всех действиях и при всех обсто­ятельствах своей жизни имел в виду не одно свое благосостояние, а первее всего славу Божию и благо своих ближних.

От христианина требуется, чтобы он, живя в мире, пользуясь дарами при­роды и искусства, плодами труда собственного и чуждого, не прилеплял ни к чему сердца своего, был всегда готов все оставить, чтобы не потерять своей совести и своего спасения.

От христианина требуется, чтобы он не столько водился настоящим — ви­димым, сколько взирал на невидимое и ожидал грядущего, приготовляя себя к мирному переходу, путем смерти, в вечность, к Искупителю своему и Господу.

От христианина требуется, чтобы он был превыше не только соблазнов, но и скорбей мира, чтобы вел явную и тайную брань с пороком, господствую­щим в сердцах сынов века сего, чтобы всегда и для всех служил примером любви, смирения, благодушия, терпения, незлобия.

Вот требования от христианина! Требования необходимые, без которых христианство останется праздным именем.

Теперь осмотритесь, братие мои, и ответствуйте: христиане ли вы? — то есть исполняются ли в вас эти требования и условия истинного христианства? есть ли в вас те добродетели и святые качества, без которых оно быть не мо­жет? Ответствуйте на эти вопросы не нам, а вашей совести и Спасителю ваше­му, Который невидимо находится теперь посреди нас. Зная немощь нашу, Он не требует от нас того безгрешения и невинности, какими на земле был облечен Сам; не взыскует от нас тех великих подвигов самоотвержения и любви, которыми радовали и утешали Его святые Божий человеки: Он ищет в каждом из нас и требует точию необходимого, того, без чего совершенно невозможно наше спа­сение, то есть чтобы мы, во-первых, имели живую веру, без которой невозможно угодить Богу (Евр. 11; 6), без которой Он Сам не может быть нашим посредником и ходатаем о грехах наших; чтобы, во-вторых, в нас была живая любовь к Богу и ближним нашим, которая одна приводит нас в содружество с небом, чтобы мы, если и падем, то восставали бы от падения, чтобы при всей слабости нашей постоянно ненавидели мы зло и отвращались греха, яко яда смертоносного, чтобы стремились к исполнению заповедей Божиих, в которых наше истинное благо, чтобы пользовались неленостно средствами к спасению, нам преподан­ными, и хотя слабыми, хотя колеблющимися стопами, но шли к Небесному Отечеству, а не стремились безрассудно в плен врага, к собственной погибели.

Есть ли в вас все это, братие мои? Можете ли сказать, что спасение душ ваших для вас дороже всего в мире? что хотя половина, хотя третья часть вре­мени и сил ваших употребляется вами прямо и непосредственно на усовершение себя в добродетелях, на приготовление себя к вечности, на покаяние во грехах ваших?

Блажен, кто чувствует в своей совести, что он не напрасно носит драго­ценное имя христианина, что он старается быть верным последователем запо­ведей Христовых, что грех и страсти не владычествуют в душе и сердце его, что мир с его соблазнами не имеет для него прелести. Таковой благословен от Бога Отца, благословен от Бога Сына, благословен от Бога Духа Святаго! Та­ковой спокойно может пребывать в своем звании, каково бы оно ни было; спо­койно может взирать на все, с ним случающееся, с твердой уверенностью, что верующим в Бога вся споспешествует во благое; спокойно может ожидать сво­ей кончины, которая приведет для него с собой награду за все труды и подвиги.

Но стократ злополучен тот, кто идет путем противным и, быв доселе предан суете мирской и страстям, не помышляет о своем исправлении. Ка­ким бы счастьем ни наслаждался он в этом мире, как бы ни были огромны его житницы, светлы чертоги, богата прислуга, многочисленны знаки почес­тей, пышны и велики титулы, — участь его достойна слез и воздыханий, ибо все это нисколько не спасет его от гнева грядущего. Настанет грозный час, когда все, что забавляло, радовало, наполняло душу и сердце, рассыплется в прах и исчезнет как сон; и бедный грешник останется один с прокаженной грехом душой своей и должен будет терпеть и страдать вечно.

Памятуйте это, братие мои, и не попускайте ослеплять себя суетой и со­блазнами мирскими. Сладость греховная обольстительна, но привременна и скоропреходяща, а вред, от нее проистекающий, вечен и ужасен. Добродетель, напротив, требует борьбы и подвига, но награда за нее несомненна и безконеч-на. Кроме того, человек добродетельный и здесь уже находит покой в сердце и утешение в совести, а злочестивые и здесь страдают невидимо, и видимо ред­ко не посрамляются напоследок. Памятуя сие, будем тверды и непоступны в добродетели, хотя бы она и соединена была с лишением; станем отвращаться греха, хотя бы он обещал нам рай сладости. Аминь.

Слово при посещении паствы, сказанное в селе Трущевой Никитовке, Богодуховского уезда 27 июля 1844 г.

Скоро, братие мои, наступит жатва; и каждый из вас пойдет на поле свое для собирания того, чем благословил Господь. Благодарение любви Его, ныне есть что собирать! Если к радости о собирании присовокупится благоразумное упо­требление собранного, то плодов единого нынешнего лета станет не на один год.

Но, готовясь принять плоды от Господа, — ибо ни насаждаяй, ни напаяяй есть что, но вся возращаяй Бог, — надобно подумать, братие мои, и о плодах для Господа. Не напрасно слово Божие сравнивает души наши с нивами и вертоградами, а Самого Господа — с Вертоградарем и хозяином поля. Это знак, что Господь также ожидает плодов от всех нас, как мы ожидаем их от полей и садов наших. И да будет известно вам, братие мои, что и мы, если являемся к вам по временам, то для того именно, чтобы от лица Небесного Домовладыки, Которого есмы, хотя недостойные, посланники и слуги, напомнить вам о необходимости такого духовного плодоношения.

Впрочем, вы сами можете судить об этой необходимости уже по одному простому сравнению того, что мы делаем для полей наших, и что Он сделал и делает для душ и сердец наших. Самый прилежный из вас что сделал для сво­его поля? Разодрал недра земли плугом, размягчил вспаханное и очистил от сора, разбросал по нему семена и потом заборонил посеянное землей. Вот наши труды. Много, если среди них упала с лица нашего на поле какая-либо капля пота. А Домовладыка Небесный, Спаситель наш? Он для соделания душ на­ших плодоносными для добродетели, кроме многих других естественных средств, сошел для этого Сам на землю, принял на Себя нашу плоть, провел тридесять три года в непрестанных трудах, нищете и озлоблении (угнетении, бедствиях -ред.), претерпел наконец ужасные мучения и смерть на Кресте.

Каковы же мы на самом деле? Что можем представить ныне своему Гос­поду? Известно, каких плодов ожидает Он от нас: веры живой и правой, дел чистых и благих, милосердия к бедным и покаяния во грехах наших.

Итак, уродилась ли ныне у вас вера правая? Изгнала ли она из среды вас мрачное полчище суеверий, гаданий и примет суетных? Престали ли вы ве­рить неразумно глупым ворожеям и знахарям? Престали ли бояться напрас­но некоторых дней в году? Престали ли ожидать успеха в делах, облегчения от недугов — не от Господа и молитвы, как бы надлежало, а от праздных слов и действий? — Всего этого избегают и чуждаются люди разумные и из нехристиан; христианам ли быть рабами суеверия? Молитва и крест святой — вот наша сила и наше духовное оружие.

Уродилось ли в нынешнем году у вас святое воздержание и целомудрие? Умаляется ли между вами число людей, преданных богопротивному пьянству и нечистотам плотским? Менее ли на стогнах ваших шумных кличей, безчиы-ных плясок, бесовских игрищ, сатанинских телодвижений? Христианин мо­жет пользоваться благами мира. — Но как? Чтобы они насыщали и услаждали его, а не выводили из себя, не лишали образа Божия и обращали его в бессмысленное животное. Христианину позволительны удовольствия и радости. — Но какие? Умеренные, чистые, которые не ведут за собой ссор и вражды, не губят здравия и имущества, не служат к соблазну ближних и на радость сатане.

Уродились ли ныне между вами нравы благие? Дети буйные и стропти­вые начали ли слушать и уважать своих родителей? Лгун перестал ли лгать, сквернослов кончил ли свое срамословие, завистливый освободился ли от зависти, ленивый полюбил ли прилежание? Старшие подавали ли благой пример и добрые советы младшим? Ссорившиеся супруги бросили ли взаимные распри и огорчения?

Уродилось ли в нынешнем году боголюбезное милосердие? Бесприютные сироты нашли ли между вами отцов и матерей? Обнищавшие от пожаров и других случаев видели ли со стороны вашей вспоможение братское? Болезнь и увечья не оставались ли в хладе и гладе? Христианин должен знать, что Всемилосердому Господу нашему ничем так нельзя угодить, как милосердием к бедным. К немилосердным и жестоким Он и Сам обещался не быть милости­вым; а без Его благодати и милости что все мы со грехами нашими?

Уродилось ли в нынешнем году между вами смирение и терпение христи­анское? Вместо обыкновенного ропота в несчастьях научились ли вы преда­вать себя в волю Божию и обращаться к молитве? Узнали ли, что для вас в этой жизни полезнее горе, нежели веселье, — ибо первое отводит от греха и обраща­ет к Богу, а последнее служит пищей страстям и беззакониям.

Уродилось ли в нынешнем году раскаяние во грехах ваших? Несомненное дело, что мы все грешники, и никакой грешник Царствия Божия не наследит. Что же мы делаем со грехами нашими? Сбрасывали ли их посредством испо­веди с плечей своих, как тяжкое бремя, или копили как любимое сокровище? Горе нам уже тем, что мы грешники, ибо всякий грех — как язва на душе; но еще большее горе, если, греша тяжко, не каемся в том и не отстаем от злых дел. Нераскаянный грешник есть несомненная добыча диавола. Посему, когда впа­дем в какой-либо грех, тотчас надобно воздохнуть из глубины души ко Госпо­ду и сказать: «Прости меня, Премилосердый! я не дам более врагу губить мою душу и тело», — сказать так и беречься потом того же греха, как змеи и яда.

Предложив вам столько вопросов, касающихся вашей жизни и совести, мы не ожидаем от вас ответов теперь же. Мы хотели только возбудить в вас внима­ние и навести мысль вашу на состояние душ и сердец ваших. Ответ же дайте не нам, а, во-первых, вашей совести, потом — вашему отцу духовному, который бу­дет беседовать во время Поста с каждым из вас и, следовательно, будет иметь все удобство узнать внутреннее состояние ваше, ваше плодоносие или безплодие духовное, и преподать вам совет полезный, указать врачевство необходимое.

Мы вместо этого скажем теперь всем вам единожды и навсегда, что если вы добрыми делами окажетесь безплоднее нив и вертоградов ваших, то виной тому вы сами, а не кто другой, тем паче не Господь и Спаситель наш.

Ибо, судите сами, чего недоставало душам и сердцам вашим, в сравнении с полями и лугами вашими, для того, чтобы украситься цветами добродетелей и принести жито правды? Нужно было солнце, — над вами постоянно сиял свет Христов; нужны были семена добра и правды, — ваш слух оглашался чтением Евангелий и Апостола, где каждое слово есть семя жизни вечной. Нужен был дождь благовременный, — вы орошались потоками молитв церковных и росой святых Таинств. Нужна была ограда от безсловесных животных, могущих по­вредить почве сердца, — Церковь брала все меры, чтобы между вами не было лжеучителей и общественного соблазна. Нужен был страж, — и в нем не было недостатка, ибо при каждом из нас Ангел Хранитель.

Как после того не принести бы плодов веры и добрых нравов? И чем изви­ниться, если их не окажется у кого-либо?

А сколько можем судить, не окажется у некоторых! И даже все мы немно­гим, кажется, можем обрадовать Небесного Домовладыку нашего. Ибо, взирая беспристрастно на духовную ниву вашу, тотчас видишь на ней немало плевел. В самом деле, не плевелы ли, что некоторые из вас без всяких особенных при­чин даже в большие праздники не посещали храма Божия и оставались безрас­судно дома? Не плевелы ли то, что между вами есть люди, не бывшие в про­шедший Пост на исповеди и не принявшие Животворящих Тайн Тела и Крови Господней? Не плевелы ли то, что многие из детей ваших не умеют доселе положить на себя правильно крест Господень и не знают Отче наш и Символ веры? Не плевелы ли то, что стогна мирной веси вашей в некоторые дни огла­шались бесчинными кликами, словами гнилыми и смрадными? Не плевелы ли то, что иной [человек] последний чванец муки и елея готов отдать за чашу вина и сикера? Не плевелы ли, наконец, и то, что у иного осталось невозделан­ным поле тогда, когда он имел к тому и время, и силы? Кто всеял все эти и подобные им плевелы? Враг Бога и человеков, диавол сотвори сие, ответству­ет Евангелие. Когда и как сотворил? Нам спящим, — прибавляет оно. Следова­тельно, хотя во всяком зле виновен и диавол, яко первоначальный источник греха и зла в мире и яко непрестающий искуситель к тому, но не менее того виновны и мы сами. Если бы мы не спали, а бодрствовали верой и духом, то и диавол не мог бы нам сделать никакого вреда. Пришла бы какая-либо худая мысль на ум, — мы оградились бы крестом, призвали бы на помощь Ангела Хранителя, и греховный помысл угас бы как искра, у которой нет воздуха. А мы, вместо того, чтобы обращаться к молитве и кресту Христову, еще рады были худым мыслям, раздували их, как искру, в душе своей посредством ча­стого воображения сладостей греховных; удивительно ли, если они обраща­лись таким образом в пламень страсти и мы горели душой и телом?

Известно, что последует, наконец, с плевелами, то есть с грехами наши­ми, или, точнее сказать, с грешниками. Последует, как писано в Евангелии, то, что их соберут — токмо не в житницу небесную, а во ад — на сожжение. Ибо как для душ праведных уготован рай и Царство Небесное, так нераскаянных греш­ников ожидает ад и геенна. Убоимся, братие мои, этого огня неугасимого! Прежде, нежели будут посланы, как говорится в притче Евангельской, жатели небесные, то есть Ангелы, для собрания со всего мира плевелов, или греш­ников, изыдем сами на поле душ и сердец наших, очистим их, как очищаем поля и луга наши, от всех худых и вредных растений, то есть от грехов и страстей, дабы приносить потом, как того ожидает Небесный Домовладыка наш, святые плоды чистоты и правды, истины и милосердия. Аминь.

Слово при посещении паствы, сказанное в Ахтырском Свято-Троицком монастыре 4 августа 1844 г.

Аще же и подвизается кто, не венчается, аще не законно будет подвизатися (2 Тим. 2; 5)

Один из печальных, но вместе с тем необходимых уроков содержится, братия мои, в этих словах апостольских. Урок печальный, ибо как жалко было бы трудиться, терпеть, лишаться, страдать — и не получить никакого плода от своих трудов, никакого венца за свой подвиг. А между тем, этот горький слу­чай весьма возможен: аще же и подвизается кто, — говорит Апостол, — не вен­чается, аще не законно будет подвизатися.

Что убо значит — подвизаться законно и не законно? Чтобы уразуметь сие, надобно прежде пояснить, что вообще значит подвизаться.

Подвизаться — значит проходить какой-либо подвиг, или совершать какое-либо трудное дело во спасение души своей. Кто, например, обладая богатством, раздал имение свое бедным и избрал для себя произвольную нищету, — тот подвизается. Кто жил всегда в неге и роскоши, потом наложил на себя воздер­жание и пост строгий, — тот подвизается. Кто, будучи выше многих, осыпан честями и достоинствами, и отверг всю славу мира и возлюбил смирение и послушание иноческое, — тот подвизается. Вообще, тот подвизается, кто ради спасения души своей сражается с самим собою, то есть со своим плотским человеком и злой волей, кто ради этого подвергает себя различным лишениям и самоумерщвлению духовному. Таковым подвижникам Сам Спаситель обе­щает мзду велию во Царствии. Но для получения такой награды мало того, чтобы только подвизаться; а надобно, по Апостолу, подвизаться законно: аще же и подвизается кто, не венчается, аще не законно будет подвизатися.

Кто убо подвизается из подвижников не законно? Тот, кто в подвиге име­ет целью не святую и чистую любовь к Богу, не уподобление себя Ему в истине, любви и правде, не соединение с Ним чрез то самое в духе, а какие-либо другие цели, плотские и нечистые; например, постится или молится, подобно древним фарисеям, для того, да видим будет человеки. Таковой восприемлет мзду в животе своем, то есть суетную славу человеческую, и не должен ожидать венца от Господа. Подвизается не законно тот, кто не хо­чет подвизаться, как велит Господь, как узаконила Святая Церковь, как опре­делили и показали своим примером святые отцы, а суемудренно изобретает для себя новые роды и виды подвигов, без особенной нужды, не рассмотрев хорошо дела и своих обстоятельств, а только чтобы угодить своему вообра­жению и наклонности к самочинию. Истинный подвижник всегда прост и смирен сердечно, он боится выставлять себя напоказ чем-либо.

Подвизается не законно тот, кто, вследствие каких-либо особенных подви­гов своих, думает уже, что имеет право возноситься над другими, презирать сла­бых и, по его мнению, неподвизающихся. Такой образ мыслей отъемлет всю цену у подвига; истинный подвижник, подобно святому Павлу, почитает себя послед­ним из грешников и никого не осуждает, а за всех молится; когда и где нужно, он вразумляет брата согрешающего, но делает это всегда с любовью и смирением.

Не законно подвизается тот, кто по самонадеянности берет на себя более надлежащего и, не справляясь со своими немощами, вдается в подвиги, пре­вышающие его силы. Таковые, естественно, подвергаются тяжким падениям, следствием которых бывает хула на самые подвиги, яко невозможные и вред­ные; так, например, неблагоразумно предавшись неядению пищи, можно сде­латься больным, и через то в уме людей легкомысленных подвергнуть наре­канию святой пост.

Не законно подвизается тот, кто под предлогом безмолвия и созерцатель­ной жизни будет избегать труда телесного. Не так поступали святые отцы: у них с созерцанием и молитвой всегда шел рука об руку труд. Поступающие против­ным образом редко не подвергаются мечтательности и изнеженности в мыслях, духовной гордости и удалению от пути царского (то есть среднего — ред.).

По этим малым намекам проразумевайте, братие мои, и о других видах незаконного подвижничества. Их столько же, сколько может быть разных под­вигов. Потому-то при всяком подвиге, каков бы он ни был и в чем бы ни состо­ял, необходимо для нас духовное рассуждение. Ибо для доброго вообще мало того, чтобы оно было само по себе добрым, но кроме того нужно, чтобы оно совершалось для цели благой, совершалось притом правильным образом. Недостаток какого-либо из этих качеств самое благое дело может, в приложе­нии к нам, сделать недобрым.

Не забывайте этого, возлюбленные, и старайтесь обогащать себя не толь­ко делами духа, но и духовным рассуждением. А для того прочитывайте по временам одно сказание об этом, находящееся в Прологе под 29-м числом ме­сяца февраля. Там увидите, что значит духовное рассуждение, и как необходи­мо оно и для всякого христианина, тем паче для инока.

Бог же всяким благодати, призвавый нас в вечную славу Свою о Христе Иисусе, и поставивый посредством обетов, данных нами при вступлении в звание иноческое, на путь особенных подвигов духовных, Той Сам нас, малопострадавших и малоподвизавшихся, да совершит, да утвердит, да укрепит и да оснует. Тому слава и держава во веки веков. Аминь (1 Пет. 5; 10-11).

Слово к братии Святогорской пустыни Харьковской епархии 17 августа 1844 г.

Чтобы изобразить ощутительнее свойства человека праведного, Священ­ное Писание, как небезызвестно вам, братие, употребляет для того, между про­чим, и разные сравнения. Из круга существ одушевленных праведник уподобля­ется льву и голубю; первому — по его мужеству и великодушию, последнему -по чистоте и незлобию. Из царства растений праведник сравнивается с лилией и фиником: с одной — за свое смирение и благоухание духовное, с другим — за оби­лие плодов веры и любви. Из царства неодушевленного праведник уподобляет­ся твердой и непоколебимой скале: Надеющийся на Господа, яко гора Сион: не подвижится в век (Пс. 124; 1).

Поелику мы теперь находимся в сердце этой дивной скалы, и она же слу­жит, можно сказать, отличительным символом вашей святой обители, то не безвременно и не неуместно будет углубиться нам ныне общим размышлени­ем в это последнее сравнение и рассмотреть, каким образом скала изображает собой человека праведного, дабы таким образом посредством слова, при помо­щи всемогущей благодати Божией, извести вам единожды и навсегда воду нази­дания духовного из этого камени, который выну стоит над главами вашими.

Праведник (высится — ред.), яко скала, во-первых, — своей высотой ду­ховной. И мир толкует и мечтает нередко о высоком; но в душе миролюбца (то есть любящего земное -ред.) не может быть высоты истинной. Ибо отку­да и как она зайдет в эту бедную душу, которая вся и всегда обращена к зем­ле, день и ночь влачится мыслями и чувствами долу, вокруг предметов сует­ных и ничтожных? Явись честь и знаменитое отличие пред миролюбцем, — и он, как бы ни был горд, для получения их готов пасть пред кем нужно во прах. Покажись богатство и успехи миролюбцу, — и он для наслаждения ими готов Отказаться не только от своего ума, а от самой совести. В самом деле, братие мои, к каким низким и постыдным средствам не прибегают миролюб­цы для достижения своих целей, для доставления себе высоты мирской? -Но высота эта не возвышает их собою, когда они и достигают ее. Напротив, в таком случае они кажутся еще меньше и ничтожнее сами по себе, подобно малому животному, случайно как-нибудь зашедшему на высокую скалу. Каж­дый тотчас видит и чувствует, что это не их место.

Не таков праведник! В какой бы юдоли ни стоял он, его окружает некое тайное величие. Он выше богатства и могущества земного, выше силы и сла­вы человеческой, выше самой мудрости и познаний века сего. Поскольку он не ищет ничего на земле, то над ним — един Бог!

Праведник, во-вторых, яко скала — постоянством и крепостью. Не имея опо­ры внутри себя, кроме ломкого самолюбия, водясь и увлекаясь непрестанно внеш­ними случайностями, грешник, какой бы ни обладал властью, всегда непостоя­нен, изменчив и малодушен. Мысли и чувства его непрестанно возметаются от ветра страстей, которые не дают ему покоя ни днем, ни ночью, ни в самом сне. Случись при этому еще какое-либо несчастье, и грешник из человека самонадеян­ного, каким он любит показывать себя, тотчас обращается в самого малодушного и робкого. В сие-то наипаче время он, по замечанию Премудрого, бегает даже ни единому же гонящу (Притч. 28; 1). Ни единому же — то есть совне, ибо внутрь грешника есть, кто его всегда преследует и гонит, — это злые дела его и совесть.

Праведник свободен от этого шатания чувств и мыслей, от этого малоду­шия и страхов. Имея, как выражается святой Давид, закон Бога его в сердце своем, он вместе с сим законом не подвижется во век. Ибо о чем ему смущать­ся и ради чего волноваться? Спаситель его Един и Той же вчера и во веки, и тех, которые принадлежат Ему, никто не восхитит из руки Его, Всемогущего; Церк­ви, в которой, как в ковчеге, блюдется праведник от всемирного потопа гре­хов и беззаконий, никогда не одолеют самые врата адова; души бессмертной, которой единой дорожит он в мире, не может коснуться никто, кроме Бога; благ небесных, которые обещаны за земные подвиги, не похитит никакой тать.

Что же касается до земных отношений, до приобретений или потерь вре­менных, то праведник взирает на них, яко на пелены младенческие, от всех которых чем скорее отрешиться, тем лучше. Чего не употреблял некогда мир для искушения и низложения веры и мужества в мучениках Христовых?! Но ничем не мог поколебать их, всегда сам сокрушался об их терпение, как вол­ны сокрушаются о скалу морскую.

Праведник, наконец, есть яко скала, (являясь-ред.) покровом для нужда­ющихся и безпокровных, указанием пути для блуждающих. Мир смотрит на лю­дей праведных нередко так же, как неопытные смотрят на горы и скалы, думая: к чему служат они? — Но во время бурь скала есть благонадежное прибежище для странника, она же указывает нередко путь заблудившемуся. Так и во время всена­родных бедствий праведники — вместо покрова от гнева небесного для целых царств и народов. Несмотря на множество грехов Содома и Гоморры, злополуч­ные грады были бы, как засвидетельствовал Сам Господь Аврааму, пощажены от погибели, если бы среди их нашлось хоть десять праведников. Даже молитва еди­ного праведника спасала целые грады: так Назиба спасена от плена молитвами святого Иакова, Солунь — предстательством святого великомученика Димитрия.

Служа таким образом, подобно скалам, в духовный покров и защиту для целых стран, праведники, подобно скалам же, указывают заблудшим путь воз­вратный. Они не проповедуют с кафедр церковных, подобно нам, но их жизнь и деяния громче и действительнее всякой проповеди. Смотря на них, каждый грешник невольно чувствует, что он сам не живет, как должно, и что гораздо лучше было бы, если бы он оставил свой путь греха и неправды.

С подобными мыслями, братие мои, взирайте на скалу вашу; и она вер­но представит вам в себе гораздо более назидания, нежели сколько мы по краткости времени можем указать его теперь. И не взирайте токмо на скалу, а старайтесь и подражать ей. Чем? Возвышенностью мыслей и чувств ваших над всем земным, постоянством и твердостью в законе Господнем, упокое­нием под кровом обители и молитв ваших всех труждающихся и обременен­ных. Ибо не напрасно воздвигнута она здесь и стоит день и ночь, можно сказать, над главами вашими, — это непрестающий знак свыше, чем и како­выми должно быть в духовном отношении вам самим. Аминь.

Слово при первом посещении города Старобельска, сказанное в Старобельском Покровском соборе 22 августа 1844 г.

Уже три года, как имя наше, по чину святой Церкви, молитвенно воспо­минается у вас, братие мои. Три года, как и мы, по долгу пастырства, возносим ежедневно моление о вас ко Господу, яко о вверенных нашему духовному во­дительству, — а между тем еще ни разу не зрели мы лица вашего и не являлись среди вас, подобно как посещали другие грады и веси. Причиной этого была не холодность какая-либо к вам и невнимание, — Бог свидетель, что мы не еди­ножды и не дважды имели желание прийти к вам, дабы соутешиться общей верой и любовью, яже о Христе Иисусе, — но частью отдаленность вашего края, частью усиленные занятия в других пределах паствы, [которые] доселе лиша­ли нас этого утешения. Взамен того мы можем теперь сообщить вам немало радостного для сердца христианского.

И во-первых, на святой горе Ахтырской, небезызвестной многим из вас, бла­годатью Божией паки вместо печальных развалин начинает возвышаться оби­тель Святой и Живоначалытой Троицы, и Богоматерь Ахтырская, общая По­кровительница страны нашей, видимо приняла ее под всемогущий покров Свой, ибо отселе ежегодно будет посещать ее в чудотворном лике Своем. Дивная скала Святогорская, служившая столько времени предметом одного печального лю­бопытства, паки сделалась тем, чем была некогда, — убежищем душ, отрек­шихся мира и всего, яже в мире, взыскавших единого на потребу. И благосло­вение святой Лавры Киево-Печерской с иконой Богоматери и мощами тамош­них угодников Божиих служит залогом, что Святые горы будут соответствовать своему имени святыми подвигами новых жителей своих, и что на них паки воссияет благодать Божия. Кафедральный град паствы нашей также удостоил­ся приять нескудный залог новой милости Божией, ибо Богоматерь Озерянская соблаговолила ежегодно приходить в него в чудотворном лике Своем, и пре­бывать в нем во все продолжение дней зимних.

В этих и подобных занятиях упражнялись мы, братие мои, и не спешили к вам, зная и издали, что вы пребываете в мире, под кровом Святой Церкви и осенением благодати Божией.

И вот, как бы в награду за долговременность нашего и вашего терпения и ожидания, дано нам, братие, увидеться с вами в один из самых радостных дней в году, в день венчания на царство возлюбленного монарха нашего. Ознаменуем же наше первое свидание усердной молитвою о нем. Молиться за помазанника Божия есть всегдашний священный долг наш уже потому, что в судьбе царя заключена судьба всего царства, следовательно, и наша собствен­ная. Но теперь должно особенно усугубить нам сию молитву, ибо вы слыша­ли, без сомнения, каким тяжким ударом поражено сердце царево: он лишился одной из дщерей своих, лишился в цвете лет ее, не успев нарадоваться ее недавним венцом брачным! Известно чадолюбивое сердце царя нашего; мо­жете судить поэтому и о тяжести настоящей его печали. В ком же другом он может найти себе теперь утешение, как не в Том, Которого образ на себе но­сит! И что скорее и вернее может низвести на него Дух утешения от Лица Царя царствующих, как не усердная молитва о нем верных сынов Отечества? Помолимся убо о царе нашем со всей силой веры, со всей полнотой любви, со всем духом упования христианского. А между тем из того, что совершает­ся в доме царевом, извлечем, братие мои, урок и назидание для наших домов.

Могущественнейший в мире монарх поражен скорбью и плачет над гро­бом любимой дщери, подобно последнему из своих подданных. Он ли не имел в своем распоряжении всех средств искусства врачебного? Он ли не хотел упо­требить их? Употреблено и истощено все возможное, — и ничто не отвратило удара и потери! — Значит, нет на земле состояния, изъятого от лишений и скор­бен: тяжко иго на всех сынех Адамлих! Отчего так? Ужели небо веселится нашими слезами? Ужели мы созданы на нужды и страдания? Нет, думать та­ким образом, значило бы оскорблять благость Отца Небесного, которая не ме­нее любви земных отцов хочет нам радости, и сама печалуется нашими печа­лями. Нет, было время, когда и на земле не было для человека ни болезни, ни печали, ни воздыхания. Все это произвели мы сами, не умев пользоваться бла­женством нашим. Известно, как произошло наше несчастье. Послушав совета змиина, мы впали в преступление заповеди Божией, — и все превратилось. Рай с земли перенесен на небо — для достойных; самая жизнь наша сокращена в малое число лет. Теперь мы все здесь как преступники, сосланные в заточение на известное время. Посему никакое величие и могущество человеческое не может защитить от скорби. Всем остается одно — терпеть и страдать, искупляя земными лишениями и скорбями вдруг (сразу — ред.) две вещи, — прошедшую прирожденную всем нам порчу и будущее блаженное состояние. Поймем же, братие мои, истинное значение нашей жизни на земле. Перестанем искать здесь полного удовлетворения душе и сердцу нашему. Мы никогда не найдем его на земле. Начнем жить для неба, которое ожидает всех нас и нам предназначено. Примиримся с самыми скорбями и печалями нашими — яко залогом будущих радостей вечных. Трудно не плакать и не скорбеть во время искушений и напастей. Но что делать, когда они необходимы для нас, — как страждущим тяжкими недугами неизбежны горькие врачевства, даже иногда огонь и же­лезо? Ибо чем иначе умертвить преступное самолюбие наше, этот корень всякого греха, как не скорбью? Если мы не видим нужды в этом, то потому что мало знаем самих себя. А Господь видит пагубу, нас облежащую, и яко Врач душ посылает во исцеление нас слезы и скорби.

Кто уразумел все это, как должно (а трудно ли уразуметь каждому, науча­ясь и Евангелием, и самым опытом?), тот не будет среди скорбей роптать и предаваться малодушию, и скорее возрадуется, что Господь не забывает его, возрадуется по крайней мере столько, сколько бывают обрадованы, когда ис­кусный врач осмотрит нашу язву и пропишет для нее спасительный рецепт, хотя бы сей последний состоял из огня или железа.

Небесный Врач душ и телес Сам да подаст нам такой разум и да наставит нас, еже подобает нам творити во время скорбей и искушений наших! Аминь.

Слово, произнесенное в кладбищенской церкви города Старобельска перед совершением панихиды 23 августа 1844 г.

Вчера мы молились среди живых; а ныне молимся среди мертвых. Но кто истинно жив и кто действительно мертв, — един Господь весть. Истин­ная жизнь человека не в том, когда он ходит и движется, вкушает пищу и сон, берет что-либо и отдает — все это делают и бессловесные, а в том, ког­да он исполняет закон Божий, соединен со Христом, водится Духом Свя­тым. Равно и смерть человека не в том, что он лежит во гробе или могиле, не существует для нашего мира, а в том, когда он предан греху, тлеет в похотях прелестных, удален от источника жизни — Бога.

Посмотрите на святых Божиих: они также низошли во гроб, почивают в утробе земной, кажутся яко мертвы, — но кто живее их? Из гроба они соверша­ют такие дела, которые не может совершать вся наша мудрость и вся наша сила. А грешник нераскаянный, хотя бы он цвел здравием и красотой, хотя бы двигал мановением своим тысячи попавших в его зависимость, — есть мертв в очах Божиих и яко труп гниющий. Итак, еще повторю, един Бог весть, кто из нас истинно жив, и кто действительно мертв.

Одно несомнительно, что везде немало таких, к которым со всей спра­ведливостью должно обратить слова Тайновидца: имя имаши яко жив, а мертв еси (Откр. 3; 1). В самом деле, что сказать о том пастыре Церкви, который служит алтарю для того токмо, чтобы питаться от алтаря, а не для того, чтобы хлебом жизни питать души, алчущие правды и спасения; кото­рый заставляет в Таинстве исповеди открывать пред собою все раны душев­ные и ни на одну из них не умеет или не хочет возложить пластыря; который непрестанно окружен свечами и фимиамом, а сам в своих делах и жизни пред­ставляет одну тьму грехов и издает воню беззакония и смерти? Должно ска­зать: имя имаши яко жив, а мертв еси! Если бы в тебе, недостойный па­стырь, была истинная жизнь, то ты примером благих дел был бы яко све­тильник для пасомых тобою, и слово твое яко свеча, горящая во тьме; паства твоя никогда не оставалась бы гладной духом, не блуждала бы по дебрям неправых мнений, добре ведала бы, куда идти и чего отвращаться.

Что сказать властелину, который, захватив в свои руки жребий целых тысяч собратий своих во Христе, смотрит на них, как на простое орудие сво­их выгод и рассчетов, стесняет их в самых необходимых потребностях жиз­ни и свободы, чтобы самому все иметь для удовлетворения самомалейших прихотей? Должно сказать: имя имаши яко жив, а мертв еси! Если бы в тебе билось сердце человеческое, то ты не забывал бы, что подвластные тебе суть люди единой с тобою природы, что они искуплены не тленным златом и среб­ром, как ты стяжал их от других, а бесценной Кровию Сына Божия, что их ожидает в вечности та же участь, что и тебя; и что там — не как на земле, — потребуют от тебя строгого отчета в каждой слезе, которую ты за­ставляешь проливать день и ночь.

Что сказать богачу неправедному, который для приобретения богатства жертвовал всем: и правдой, и совестью, и верой, и законом, — а приобретя это­го идола, не хочет пожертвовать Богу и ближним ничем для искупления не­правд своих, который, имея возможность доставить счастье многим и стольких же спасти от бедствий, никому не делал и не намерен делать добра? Должно сказать: имя имаши яко жив, а мертв еси! Мертв ты сердцем, ибо тебя не тро­гают ни слезы, ни вопли бедных собратий; мертв ты умом, ибо ты не видишь собственной погибели от своего богатства; мертв ты совестью, ибо ее нет в том, кто, подобно тебе, все ценит одним золотом и не знает любви к ближним.

Обратившись с подобным размышлением к самим себе, вникая в свою жизнь и свои нравы, может быть и каждый из нас найдет причину сказать душе своей: увы, бедная душа моя, я мнил, что ты жива, ибо движешься не­престанно по внушению похотей и страстей, — а в самом деле ты мертва, ибо в тебе нет жизни Божией, нет истины и правды, нет любви, смирения и чис­тоты, нет того, что должно быть в тебе, яко в образе Божием, яко в существе разумном, предназначенном не к этому суетному и скоропреходящему миру, а к вечному сожительству с Богом на небеси.

А мы, братие мои, не обращая внимания на эту ужасную смерть духов­ную, которая вместе со грехом гнездится в нашем сердце, все страшимся и трепещем токмо одной смерти телесной! Но что значит смерть телесная? Страш­ной и лютой ее делает один грех. Без того она не страх, а радость, не казнь, а освобождение. Ибо что делает смерть? Лишает нас тела бренного, тяжелого, многоболезненного. Но это тело не наше; его дал нам грех. Наше истинное, духовное, бессмертное тело осталось в раю и может возвратиться к нам не прежде и не иначе, как только тогда, как рукой смерти будет совлечено с нас это нищенское рубище тленной плоти, которым мы теперь одеты, подобно без-словесным. Что делает смерть? Разлучает нас с этим нашим миром, о котором люди, даже не ведущие Евангелия, говорили, что он весь во зле лежит, ибо в нем ложь и неправда торжествуют нередко над истиной и правдой, сильный притесняет слабого, брат ставит ковы брату и сестра сестре.

Что делает смерть? Возвращает нас в дом отеческий из долгого и много­трудного странствования по мрачной и тернистой юдоли этой жизни, возвра­щает на лоно Отца Небесного, откуда мы низпали в это море житейских по­печений. Престанем же бояться смерти и начнем бояться греха, который один может сделать смерть действительным злом для нас. Ибо если мы умрем во грехе, то и новое бессмертное тело, которое мы получим в день всеобщего воскресения, будет для нас источником не радости, а страданий. Если умрем во грехах, то новый мир, куда смерть представляет нас, несмотря на его со­вершенства, будет не по нас, и мы явимся там яко младенцы, насильственно извергнутые из утробы матерней. Если умрем во грехах наших, то светлый чертог Отца Небесного затворится пред нами, мы будем отринуты от лица Божия и пойдем навеки во тьму кромешную.

Многочисленное ныне стечение ваше сюда, братие мои, и не ныне токмо, айв другие дни, как слышали мы, показывает, что вы помните о своей смер­ти. Благолепие этого храма, украшенного вашим усердием, свидетельст­вует, что сие место будущего покоища вашего во утробе земной ценится вами по-надлежащему. Все это, братие мои, хорошо и похвально. Остается только, чтобы и ваше хождение сюда, и ваше усердие ко храму сему не оставались без духовного плода для вас. Для того, будучи здесь, не ограничивайтесь вос­поминанием токмо почивших в Бозе сродников и знаемых ваших, а вместе с тем воображайте всегда и собственный конец ваш. Идя из града, представ­ляйте себе каждый раз, как этим же самым путем понесут вас некогда сюда; придя на кладбище и став среди сонма почивших братий ваших, представ­ляйте, что между ними находится и ваше место, и что ваша могила уже ожи­дает вас; войдя во храм сей, не забывайте взглянуть на средину его, где будет стоять ваш гроб; видя и слыша, как совершают чин погребения над другими, переноситесь мыслью к той минуте, как оно совершится и над вами.

Таким образом, вы будете погребать часть ветхого человека вашего, и каж­дый раз от этого в душе вашей будет замирать что-либо злое и богопротивное, и вместе с тем оживать какая-либо благая мысль и чувство.

А идя из храма и возвращаясь домой, размышляйте так: «Долго ли еще мне велит Господь возвращаться в дом свой? Жизнь моя видимо клонится к концу, и мне уже не много раз возвращаться сюда. Для чего же я буду преда­ваться суете земной и неправде человеческой? Что пользы, если я приобрету весь мир и погублю душу свою? что пойдет за мной из приобретенного? -ничего: наг я вышел из чрева матернего, наг и отыду. К кому? — к Судии Праведному и Всевидящему, Который взвесит и разберет все не только дея­ния, а самые мысли и слова мои, и воздаст за каждое. Не буду же более гу­бить себя грехом и неправдами; начну приготовляться к смерти и Суду Страш­ному. Благо мне, что есть еще время и средства к тому!»

Когда вы, братие мои, будете посещать таким образом это место, то каж­дое подобное посещение его соделается для вас вместо поучения самого дей­ствительного, ибо не напрасно сказано в слове Божием: поминай последняя твоя, и ктому во веки не согрешиши. Аминь.

Слово при посещении Харьковской епархии, сказанное в военном поселении города Нового Екатеринослава 25 августа 1844 г.

В то время, как внимание ваше, христолюбивые воины, с утра до вечера занято звуком трубы военной и приготовлением к познанию опытов в искусст­ве поражать врагов Отечества, мы являемся пред вас с жезлом и свирелью па­стырской. Но являемся не для того, чтобы заставить вас сложить с себя доспе­хи бранные и расковать мечи своя на орала и копия на серпы. Благословенное, обещанное чрез пророка, время сие еще в будущем и, вероятно, долго-долго не явится на земле, мятущейся то там, то там от самолюбия и страстей человече­ских. Нет, мы пришли от лица Святой Церкви благословить оружие ваше, при­нести вместе с вами молитву об успехе занятий ваших, но вместе с тем напом­нить вам, что воин христианский силен на брани не одним видимым оружием, а еще более верой и упованием жизни вечной; что он употребляет мужество свое не на поражение токмо врагов Отечества, а и на низложение собственных страстей; что он к перенесению трудностей звания своего одушевляется не похвалой только начальников, не достижением внешних, в чем бы они ни со­стояли, отличий, а постоянно устремляет взор к тем нетленным венцам, кото­рые на главу победителей возложит некогда Сам Владыка неба и земли.

Излишне ли для кого-либо из вас напоминание об этом? Дай Бог, чтобы оно не было ни для кого нужным! Чтобы все вы так же твердо памятовали правила веры и Евангелия, как твердо знаете и разумеете правила своего во­енного искусства! Но, братие-воины, если при всей опытности и успехах ва­ших в деле военном, не почитается, однако же, излишним ежегодно упраж­нять снова неоднократным упражнением силы и способности ваши, то по­чтете ли необыкновенным, если и мы являемся пред вас по временам, дабы воззывать вас от воинствования по плоти к воинствованию по духу?! Дело стоит того, чтобы вникать в него как можно чаще. Ибо как ни важно звание воина и как ни необходимы вооруженные защитники для Отечества, но вы сами чувствуете, что это звание, как и все прочие земные звания, лежит на каждом токмо на время и служит для одной земной жизни. Должно быть посему такое звание, которое полезно навсегда, которое бы никогда не остав­ляло нас и переходило с нами в самую вечность. Таково звание христианина! Потому, в каком бы мы ни были состоянии, никогда не должно забывать это­го первого и последнего звания, и того, чего требует оно от всех нас.

Спросите: чего же требует от нас наше христианство? — Того, чтобы мы имели веру правую, какая нам открыта в слове Божием и преданиях Свя­той Церкви; того, чтобы мы жили по правилам этой святой веры, в чистоте и целомудрии, в трезвости и воздержании, в правде и истине, были человеколю­бивы, кротки, смиренномудры и не мстительны; того требует звание христиа­нина, чтобы мы сражались со своей наклонной ко греху природой, посекали в себе худые мысли и пожелания, искореняли в своем сердце злые навыки, усовершались и преуспевали во всякой добродетели.

Вот чего требует христианство от всех нас: от духовного и мирянина, от воина и поселянина! Можно не выполнять этих требований, можно думать, говорить и жить как хочешь, не по-христиански, — Церковь не так, как мир, никого не принуждает к самой добродетели, разве токмо пастырь Церкви напомнит иногда о забытом нами долге; разве только обличительный глас Еван­гелия или Апостола коснется иногда слуха и совести нашей. Но, братие мои, не мыслите, что так будет всегда: Царь Небесный долготерпелив потому, что Он вечен, и мы не безсмертны. Но с нашей кончиной прекращается это время долготерпения Божия и уступает место воздаянию. Лежит человеком… умрети, — говорит Апостол, — потом же суд (Евр. 9; 27). Суд же не такой, как судят люди, но как судит Бог. Кроме сего частного, так сказать, осмотра жизни каж­дого тотчас по его смерти, нас всех, в конце мира, ожидает еще смотр общий, или Суд всемирный. Благо тем, которые окажутся на том Суде воинами благи­ми и христолюбивыми, ибо их ожидает за это награда некончаемая — Царствие Небесное! Но горе тем, которые явятся вознерадевшими в земной жизни своей о победе над миром и плотью! Ибо таковых ожидает исключение навсегда из святого воинства Царя Небесного, всегдашнее удаление во тьму кромешную к адским полчищам сатаны. Да сохранит вас Господь от сего ужасного несча­стья! Да дарует вам подвизаться подвигом добрым и, соблюдши веру и лю­бовь, удостоиться вступить в светлые сонмы воев Ангельских!

Се, глас духовныя трубы нашея! Аминь.

Слово при посещении паствы, сказанное во временном молитвенном ломе села Араповка, Купянского уезда, 27 августа 1844 года

Мал и низмен дом сей, но он — дом Божий, а дом Божий всегда важнее всех чертогов человеческих. Ибо что в этих чертогах? То же, что и в хижинах -грех и страсти, болезни и смерть, печаль и воздыхание; а в доме Божием, как бы он ни был мал и темен, все противное тому: здесь грехов отпущение, в печалях утешение, болезней исцеление, самой смерти попрание. Посему-то святой царь Израилев говорит: Возвеселихся о рекших мне: в дом Господень пойдем (Пс. 121; 1). Он жил в пространных чертогах кедровых, а дом Божий состоял из Скинии свйдения, которая была не больше этого храма, — и, однако же, при одном напоминании о том, что наступало время идти в сей дом на молитву, сердце Давида каждый раз исполнялось такой радостью, что он готов был лучше лежать во прахе у врат дома Божия, нежели веселиться и прохлаж­даться в чертогах миролюбцев: изволих приметатися в дому Бога моего паче, неже жити ми в селениих грешничих (Пс. 83; 11).

Утешительно после того для нас было заметить и приятно сказать теперь о замеченном, что и здесь есть люди, имеющие образ мыслей не чад века сего, а Давидов. Вселившись на этом, недавно еще совершенно пустынном месте, они тотчас начали думать не о чертогах для себя, а о храме Богу живому. Зная, что при всем усердии создание его неминуемо продлится не на один год, они не могли перенести и этого недолгого времени без места общественного бого­служения, и потому воздвигли для того сей временный дом молитвы. О, если бы благой пример этот, пришедши в известность, нашел себе подражателей по всей стране нашей! — Тогда не увидели бы мы по некоторым местам простран­ных чертогов для помещения гордости житейской и острану их (рядом с ними -ред.) — дома Божия, едва не приходящего в развалины!

После того нет нужды возбуждать здесь в ком-либо усердие к оконча­нию начатого храма. И без этого нетрудно быть уверенными, что он получит не только окончание, но и все подобающее ему благолепие скорее, нежели как можно было ожидать.

Но тот впал бы в опасное заблуждение, кто бы подумал, что для начала дела своего спасения нужно ожидать ему, пока совершится строение храма. Нет, великое дело сие ни от чего на земле не зависит так, чтобы уже без того не могло быть начато. Здесь же и теперь, очевидно, нет недостатка ни в одном из средств к нашему освящению, ибо еще повторим: и в этом доме молитвы, как он ни мал, есть все, чем благодать Святаго Духа обыкла действовать на нас.

И пространных ли жилищ ищет для Себя, между нами, Господь и Спаси­тель наш? Его собственное, самое любезное для Него, жилище есть душа наша. Сыне, — говорит Он, — даждь Ми сердце твое (ср.: Притч. 23; 26). Где обрета­ется это искомое Господом сердце, там нет для Него тесноты, там пространнее всей земли, пространнее самого неба, ибо небо и небеса небес не довлеют ко вмещению одной славы Его, а чистое сердце вмещает Его Самого; и как вме­щает? — со всей полнотой Божества: любяй Мя, — говорит Спаситель, — воз­люблен будет Отцем Моим, и к нему приидема и обитель у него сотворима (Ин. 14; 24, 23).

И чтобы мы не подумали, что это благодатное вселение в нас Господа зависит от каких-либо качеств, которые не может иметь каждый, смотрите, что поставляется в условие к тому! — Не мудрость какая-либо и познания земные, не важность звания и достоинства человеческие, даже не добродетели какие-либо особенные и подвиги необыкновенные, — а просто любовь: любяй Мя.

Кто же способен к любви? И мудрый, и самый простой, и великий, и малый, и первый из повелителей, и последний из слуг, — все и каждый. И кого легче и естественнее любить, как не Господа, Создателя и Искупителя нашего? Того, Кто Сам возлюбил нас, еще грешников сущих, возлюбил до того, что умер за всех нас на Кресте?

Итак, будем любить Господа! Любить не словом и языком, а делом и исти­ною, то есть исполняя все то, что Он повелевает, и уклоняясь всего, что Он вос­прещает. Такая действительная любовь заменит для Него в нас все, приблизит нас к Нему и Его к нам до того, что мы сами соделаемся живыми храмами Его, в которых Он будет выну обитать Своей благодатью. Аминь.

Слово при посещении паствы, сказанное в Изюмском Преображенском соборе 29 августа 1844 г.

«Предтечево славное усекновение смотрение бысть некое Божественное, да и сущим во аде Спасово проповесть пришествие» (из Кондака празднику Усекновения главы Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна).

В священнопечальный день достигли мы до вас, братие мои, ибо ныне день Усекновения главы Предтечевой и день поминовения воинов, павших на брани за Отечество. Но если где приличнее было провести сей день и помо­литься о упокоении душ их, то у вас. Ибо град ваш служил, как известно, нема­лое время оплотом для всей страны нашей от хищных орд татарских, в окрест­ностях его всего более пролито крови на защиту Церкви и Отечества. Где наи­более пролито крови воинами православными, там наиболее должно быть изливаемо молитв за них. Ибо чем другим можем воздать им за их жертву для нас? Но молитва важна и нужна для них, ибо для нее нет мертвых, все живы и все едино во Христе.

Нынешний день избран Церковью для подобной молитвы потому, что ны­не последовало заклание величайшего из воинов Христовых. Не воста в рож­денных женами, — сказал Сам Спаситель, — болий Иоанна Крестителя (Мф. 11; 11). Всю жизнь сражался он с пороками своей страны и своего века. Все прекло­нялось пред оружием уст его; сам Ирод страшился праведника; сам ад трепетал сына Захариина. Но явилось последнее орудие духа злобы — Иродиада, и глава праведника принесена в жертву безстудной страсти. Впрочем, торжество порока в этом случае было токмо по видимости. Иоанну допущено скончать от меча Иро­дова земное течение свое не потому, что так угодно было Иродиаде, а для того, дабы, как воспевает Святая Церковь, он предварил во аде приход туда Искупи­теля и предвозвестил Его умершим, как возвещал о явлении Его для живых. «Предтечево славное усекновение смотрение бысть некое Божественное, да и сущим во аде Спасово проповесть пришествие». Без этого все Ироды и все Иродиады в мире не могли бы коснуться и единого волоса на голове праведника!

И это не с одним Иоанном; все мы находимся под управлением всеведу­щего и всемогущего Промысла Божия, который не воздремлет, нижёуснет, храняй Израиля. У каждого, как уверяет Сын Божий, и власи главнии изочтени суть Отцем Небесным; тем паче жизнь и смерть наша в деснице Всевышнего, и если токмо мы сами не восхочем пагубы себе и не привлечем ее на себя нашими поро­ками, то никакое могущество человеческое, никакая злоба ада не могут повредить нам, хотя бы отнята была ими у нас даже жизнь наша. Ибо что же? Эта жизнь телесная, спустя некоторое время, и сама собой не может не прекратиться; а, с другой стороны, всемогущий Правитель мира всегда силен не попустить прерваться ей иначе, как во время самое безвредное для нашего вступления в вечность.

Утверждаясь на этой вере в премудрость, всемогущество и благость Про­мысла Божия, мы вполне убеждены, братие мои, что и кончина воинов право­славных, хотя произошла от руки врага, но допущена была каждый раз свыше; и поелику допущена свыше, то, без сомнения, в такую минуту, которая была самой лучшей для окончания жизни. На земле, хотя бы и хотел, никто не может сделать этого; но Тому, в деснице Которого небо и земля, это так возможно, как для нас что-либо самое малое и легкое. И не потому ли иной из воинов, среди самых неизбежных опасностей от оружия вражеского, остается как бы неким чудом цел и невредим? — то есть что Промысл Божий не нашел для него эту минуту благопотребной для окончания жизни, потому и спас его из челюстей смерти?

Этим, однако же, не предполагается того, чтобы смерть каждого воина была потому смерть истинно христианская; а только то, что час смерти каждо­го был таков, что в это время лучше было ему умереть, нежели в другое. Ибо в это время он умер, по крайней мере, сражаясь за веру, Церковь и Отечество; а в другое он, может быть, окончил бы жизнь в плену страстей и пороков. При­том вместе с этим, так сказать, преимуществом своего звания в отношении к смерти, воины по тому же самому званию своему подлежат и многим недо­статкам касательно приготовления к смерти по-христиански. Ибо где и как совершить это приготовление в лице (видя в лицо — ред.) неумолимого непри­ятеля? Самое мужество воинское в обыкновенном виде его (а многие ли из воинов в состоянии возвыситься до геройства христианского?) во многом противоположно тем чувствам, которые требуются при кончине христианина. Сражаясь насмерть с врагом, как удержать себя в минуту смерти, не говорю уже в пределах любви к врагам, заповедуемой Евангелием, даже в пределах простой любви к ближнему? Как даже не зайти чувствам в область ненависти? А всяк ненавидяй брата своего, по непреложному глаголу Истины, в смерти есть, — и какой смерти?! — не телесной, временной, — а духовной, вечной!

Правда Божия, которая тем и отличается, между прочим, от правды чело­веческой, что может видеть все обстоятельства нашего положения и судить нас не по тому только, что мы сделали, а и по тому, что могли или не могли сделать, без сомнения, окажет всю снисходительность к положению воинов, павших на брани*. Но тем не менее духовная нечистота, в каком бы виде она ни была в душе, соделает ее не способной войти в светлый град Божий, в него же, по слову Тайновидца, не внидет ничтоже скверно (Откр. 21; 27).

По этой-то причине, при всей надежде на благость Божию в отношени к вои­нам, положившим живот свой за веру и Отечество, мы должны как можно чаще возносить за них вместе с Церковью моления ко Господу, да Он Сам восполнит в них недостающее, усовершит несовершенное и, имиже весть судьбами, подаст им средство соделаться способными войти в светлые лики Воинства Небесного. Ина­че, скажите, чем же мы заплатим этим воинам за их смерть за нас? Они сделали для нас все, что могли; положили за свободу и благоденствие наше самую душу свою. И мы потому должны делать то, что можем, то есть совершать молитву о успокое­нии душ их. Это единственная благодарность, которую мы в состоянии воздать им. Кто чувствует справедливость этого долга (а не чувствовать может разве токмо тот, кто не имеет души и сердца), тот не ограничится молением за павших на поле брани воинов только в некоторые известные дни, а будет воспоминать о них в каждой молитве своей в церкви и дома, утром и вечером. Ибо, судите сами, за кого же и молиться, как не за тех, которые положили за нас жизнь свою? Аминь.

Слово при посещении Харьковской епархии, сказанное в Святогорском монастыре 9 мая 1845 г.

Везде ныне праздник, а здесь, у вас, сугубый. Посему, хотя память Свя­тителя и чудотворца Николая благочестно ублажается по всей стране нашей, но никуда не стекается ныне столько чтителей его памяти, как в вашу оби­тель. Причина очевидна. Праздник всегда светлее и торжественнее там, где наиболее являет свое присутствие лицо празднуемое, а здесь, у вас, Святи­тель Николай явно присутствует неким особенным образом, как то показывает всем и каждому его святая и чудотворная икона. Явилась ли бы она чудесно на скале вашей, если бы не восхотел этого сам чудотворец? А когда он благо­волил даровать обители вашей чудотворный лик свой, то, без сомнения, пото­му и для того, что особенно возлюбил место сие и избрал его как бы в некое жилище себе. Достойно убо и праведно обитель сия с сугубой светлостью празд­нует день настоящий; достойно и праведно и мы в таком множестве стеклись ныне сюда для прославления памяти Святителя Христова.

Что касается до нас самих, то мы поспешили сюда еще и по особенной причине. До сих пор не воздали мы торжественной благодарности Святителю за недавнее восстановление обители вашей. Ибо кто, как не он охранил место сие в продолжительную годину разрушения, его постигшего? Когда за семьде­сят лет пред этим напала на него ужасная буря, то все тотчас удалилось отсю­да: и люди, и вещи. Не оставил этого места один угодник Божий. Продолжая пребывать здесь в чудотворном лике своем, он по-прежнему привлекал целые тысячи душ к самым развалинам обители; питал во всех жителях страны же­лание видеть ее восстановленной из небытия, и хранил незримо то, что разру­шенное не могло бы уже восстановиться руками человеческими.

Признаюсь, братие мои, когда я пришел в первый раз на место это и уви­дел его внутреннее оскудение людьми и совершенную беззащитность, когда услышал притом, сколько было и явных недоброжелательств и тайного враж­дования против него от тех, которые могли сделать со Святыми горами все, что хотели, и сделали с окрестностями их все, что могли, когда при всем этом я увидел сии горы облеченными еще во всю лепоту, которой украсила их десни­ца Творческая, — то пришел в недоумение и вопрошал сам себя: какая невиди­мая сила в продолжение стольких лет охраняла место это и изъяла его из об­щей участи, которой подверглись все его окрестности? Но когда вспомнил, что здесь находится чудотворный лик Святителя Христова Николая, то недоуме­ния мои тотчас окончились. Против таких стражей, подумал я, ничто не значит ни вражда, ни лукавство человеческое. Не в первый раз Святителю спасать от конечного истребления и людей и места; тем паче не мог он предать беззащит­но на жертву алчности человеческой сего святого места, которое он видимо избрал для пребывания в чудотворном лике своем. Все это воодушевило меня, братие, упованием на то, что как ни велико было запустение места сего, но рано ли, поздно ли, ему надлежало прейти (исчезнуть, отойти в прошлое -ред.). И вот, оно прешло, и гораздо скорее, нежели как можно было ожидать. И кто главной виной этого?

Воздадим должную справедливость влаголюбивым домовладыкам места сего, их усердию к святой обители, их готовности служить Господу, подобно упоминаемым в Евангелии женам, от имений своих (Лк. 8; 3). Но они первые, думаю, не отрекутся признать и исповедать, что был кто-то, который постоянно возбуждал и питал в сердце их желание послужить восстановлению здешней оби­тели. Без этого воспящаемое (отвлекаемое -ред.) в исполнении многими против­ными обстоятельствами и самой продолжительностью времени желание сие сто раз могло ослабеть и угаснуть. Между тем, не ослабело и не угасло, а, можно сказать, усилилось в них от самого времени, потому что было действием не плоти и крови, а духа веры, подкрепляемого тайным влиянием Святителя на их душу. И смотрите, как знаменует себя это влияние в самом имени того, чья державная рука утвердила паки бйтие святой обители! Не одно царствование прешло над ее развалинами, но подняться из них ей суждено не прежде, как в благословенное владычество самодержца, соименного Святителю Николаю!

Не довлеет ли убо, братие мои, и нам ознаменовать чем-либо нашу при­знательность угоднику Божию за его видимое и невидимое покровительство этому святому месту? И первее всего тем, что для него теперь особенно нуж­но, ибо и святые Божий, сходя к нам с неба, некоторым образом как бы подвер­гаются нашим нуждам. Что же, спросите, потребно для Святителя Христова, или, точнее сказать, для его чудотворного лика? Потребно пристанище постоянное; ибо с того самого времени, как была упразднена здесь обитель, доселе он не имеет постоянного местопребывания и странствует, так сказать, ежедневно нисходя с горы долу и паки восходя на скалу. Но первобытное место, ознаменованное чудесным явлением его там — на скале, цело доселе и ждет только нашего усердия, дабы, облекшись приличной лепотой, воспринять паки на всегдаш­нее пребывание икону Святителя. Поспешим же, кто чем может, содейство­вать этому благому делу, да обретет он себе успокоение в лике своем, и да познает из того, что мы не бесчувственны к его подвигу во благо сей обители.

И как бы хорошо было, братие мои, если бы в следующем году, в настоящий же праздник, мы могли взять икону Святителя отсюда, и вознесши на скалу, по­ставить на месте первобытного явления ее, совершить там святую литургию и оставить ее там на постоянное пребывание! Это было бы радостью и торжеством для всей страны здешней и для каждого из нас. А Святитель Христов, вследствие этого, усугубил бы, без сомнения, за нас молитвы свои пред Господом, исходатай­ствовал бы нам прощение во грехах наших, а вместе с тем — избавление и от тех бедствий, которые за сии грехи в разных видах гнетут и удручают каждого из нас.

Начнем же с нынешнего дня заниматься этим благим предприятием. Оби­тель, как видите, сама не может сделать в этом отношении ничего — по сво­ей новости (как вновь учрежденная — ред.). Все зависит потому от нашего усердия. Ужели недостанет его в ком-либо? — нет, настоящее собрание наше ручается за противное. А мы, в поощрение веры и любви вашей, скажем то, что писал апостол Павел Коринфянам, поощряя их на подобное благое дело, то есть что доброхотна бо дателя любит Сам Господь! (2 Кор. 9; 7). Аминь.

Слово при обозрении епархии, сказанное в украинском военном поселении, в слободе Ново-Андреевка 12 мая 1845 г.

Обращали ли вы, православные воины, когда-либо внимание на то назва­ние, которое постоянно дает вам Святая Церковь в молитвах своих о вас ко Господу? — Она могла бы усвоять вам при этом разные наименования; могла бы называть вас воинством верным, воинством храбрым, воинством победо­носным; но минуя все эти заслуженные вами названия, постоянно именует вас «воинством христолюбивым». Не без причины избрано для вас Церковью та­кое, а не другое название; оно избрано потому, что в нем содержится и самая лучшая похвала, и самый назидательный урок, и самое сладкое ободрение и воодушевление для воина.

Много можно сказать в похвалу воинства российского, в похвалу его под­вигов и поведения; но все, что можно сказать в похвалу эту, заключается, как часть в целом, в одном наименовании его воинством христолюбивым. Похвала воину, когда он верен своей клятве, послушен своим вождям, далек и самой тени измены; но кто вернее, послушнее, неизменнее воина христолюбивого? Честь воину, когда он неустрашим, мужествен, презирает опасности и самую смерть; но у кого более и мужества, и самоотвержения, презрения смерти и самых мук, как не у воина христолюбивого? Слава воину, когда он среди победы великодушен, умеет быть львом на поле брани и агнцем под кровом бедной хижины земледельца, способен не только поражать врага надменно­го, а простереть руку сострадания ко врагу падшему; но в ком скорее можно обрести все эти прекрасные качества, как не в душе воина христолюбивого?

Так много выражает одно название воина христолюбивого! Это титло са­мое почтенное и, вместе, самое поучительное! — Для обыкновенного воина довольно, если он как бы то ни было, хотя без любви, хотя с ропотом, но ис­полняет то, чего требует от него долг звания его; воин христолюбивый испол­няет все это по совести, от души, со всем усердием и верностью. Обыкновен­ный воин заслуживает уже немалую похвалу, когда с терпением переносит раз­ные лишения и недостатки, трудности и искушения; воин христолюбивый не только поступает так же, но и радуется в самых страданиях, зная, что он ими уподобляется святым Божиим человекам и Самому Спасителю своему. Обык­новенному воину простительно, если он силится восхитить награду у всех сво­им мужеством и неусыпностью; воину христолюбивому прилично быть пер­вому в трудах и последним у награды, подвизаться, где можно, и за других, но выставлять по окончании подвига не себя, а других. И воин обыкновенный решается на смерть, почитая ее, однако же, злом, только неизбежным; воин христолюбивый смерть за Отечество и веру приемлет как дар Божий, ибо это дверь в чертог Отца Небесного.

Много, как видите сами, требуется от воина христолюбивого; но не ме­нее заключается для него и ободрения в любви ко Христу. Не будем отнимать силы и у прочих побуждений и средств, которыми вожди обыкли возбуждать мужество и дух в воинах, располагая их к чему-либо, особенно трудному и опасному. Слава и честь — от мужества и победы, равно как стыд — от пораже­ния. Необходимость оградить край родной от врага, невозможность отступить назад, не поразив его, и прочее, на что указывают в таком случае, не может, конечно, не действовать на душу воина; но сколько случаев, где воин не ви­дит для себя ни славы, ни почестей? сколько случаев, где нет по видимому опасности родной земле и крову, и где он, однако же, видимо должен идти на смерть? — Кто вознаградит его вполне за потерю жизни, которая для человека драгоценнее всего, и с которой он оставляет на земле все? — Очевидно, уж не Отечество земное. Это может сделать только Тот, в деснице Которого не одна жизнь настоящая, а и будущая, — то есть Спаситель наш и Господь. С таким Вождем для воина нет опасности, нет потери: награда верна, венец неотъем­лем! Потому воин христолюбивый есть воин самый мужественный и неуст­рашимый, и Святая Церковь, украшая вас постоянно именем христолюбивых, этим самым указует на источник, из которого вам должно почерпывать вооду­шевление во всех трудах и опасностях.

Но, братие мои, чтобы имя Иисуса Христа было для вас истинным вооду­шевлением и утешением, для этого надобно, чтобы вы принадлежали Ему не по одному имени, чтобы были на самом деле воинами христолюбивым. Ибо сила не в имени, а в вещи.

Итак, старайтесь быть на деле такими, как постоянно именует вас Цер­ковь: любите Христа первее и паче всего, любите не языком и словом, а делом и истиною, то есть благоговея пред Крестом Его и Евангелием, исполняя свя­тые заповеди Его, убегая невоздержания, срамословия, лжи, буйства и притес­нения. Любите таким образом Христа, и Он возлюбит вас, и вы, не преставая быть воинством царя земного, соделаетесь вместе с тем воинами Царя Небес­ного, станете яко христиане превыше всех трудностей вашего звания, выпол­ните самым лучшим образом все, чего требует от вас долг звания вашего, и, окончив подвиг на земле, приимете венец славы на небеси. Аминь.

Слово при обозрении паствы, сказанное в Чугуевском военном соборе 1 августа 1845 г.

Видев же сотник стояй прямо Ему, яко тако возопив издше, рече: воистинну человек Сей Сын бе Божий (Мк. 15; 39)

Много было людей на Голгофе, но не много таких, у которых можно было бы научиться чему-либо! В самом деле, какой пример найти в перво­священниках иудейских, которые не хотят войти в преторию Пилатову, да не осквернятся на праздник Пасхи от жилища язычника, и в то же время влачат­ся весь день из одного судилища в другое, прибегают к клеветам и даже воз­мущению народному, только бы достигнуть осуждения на смерть Праведни­ка? — Чему поучиться у римского областеправителя Иудеи, не обретающего ни единой вины, как сам говорит, в Иисусе, омывающего в знак невинности Его даже руки свои пред народом, и в то же время предающего Его на жесто­кое бичевание, а потом на смерть мучительную и поносную? — Как жалки и ничтожны потом книжники и мудрецы иудейские, которые, почивая всю жизнь на законе, зная на память писания Моисея и пророков, непрестанно толкуя в синагогах о пришествии Мессии, не могут узнать Его, когда Он с Божествен­ным учением и чудесами видимо стоит теперь перед ними!

Но были и на Голгофе люди, достойные стоять у Креста Спасителя мира. Это — Матерь Иисусова, пример чистоты, смирения, преданности в волю Бо­жию и терпения. Это — возлюбленный ученик Иисусов Иоанн, не обещавший­ся, подобно Петру, умереть за Учителя, но дошедший за ним до Креста, когда все прочие оставили Его. Это — Иосиф и Никодим, князья иудейские, из кото­рых первый дерзнул потом даже внити к Пилату и просить тела Иисусова для погребения. Это — благоразумный разбойник, за свою веру и исповедание со креста прешедший в рай. Это, наконец, — мудрый сотник римский, стоявший на страже у Креста Иисусова и един из всех удостоившийся исповедать Его Сыном Божиим: Видев же сотник стояй прямо Ему, яко тако возопив издше, рече: воистинну человек Сей Сын бе Божий!

Предоставив прочие лица благочестивому вниманию каждого, остановимся с размышлением, христолюбивые воины, на этом последнем лице и поучимся из примера благочестивого сотника, как можно и среди воинского звания сохранить неврежденно страх Божий и веру в сердце и достигнуть спасения вечного.

Действие, предстоявшее на Голгофе, Корнилию (так звался сотник), само по себе, было так обыкновенно и так незначительно, что могло произойти без вся­кого особенного впечатления на его душу. Ибо что он должен был там сделать? Присмотреть за воинами, как они совершат казнь распятия, потом присмотреть за ними же, как они будут стеречь распятых на кресте до их кончины, то есть до вечера, долее которого по закону иудейскому не позволялось оставлять в живых повешенных на древе. Что могло быть обыкновенное подобных дел для сотника римского? Судя по свойству поручения, оно могло быть даже весьма неприятным для благородного римлянина, который любил встречаться со смертью на поле ратном, а не на лобном месте. Самая невинность казнимых крестом, как это было теперь с Иисусом, в незнакомом с истинной верой язычнике могла про­извести впечатление самое мрачное, как подтверждение господствовавшей во многих тогдашних умах мысли, что в мире все зависит от слепого случая, что праведник может в нем погибнуть безвозвратно еще скорее грешника, и что потому нет особенной причины стоять крепко за правду, тем паче до смерти.

Все это легко могло быть; между тем в Корнилии произошло на Голгофе, как увидим, совершенно противное: из воина он становится здесь евангели­стом. У Креста, на котором Сам Сын Божий доходит до последней степени истощания, Корнилий возвышается до исповедания верховного из Апостолов, и в слух всех восклицает: воистинну… Сей Сын бе Божий!

Что возвело его на сию высоту богословия? Признаем с благоговением необыкновенность событий голгофских и чудесных знамений, последовавших за распятием; но эти события и знамения совершились пред лицом целого на­рода иудейского. Между тем один сотник только римский произнес это торже­ственное исповедание Иисуса Сыном Божиим. Можно ли после этого не спро­сить: почему благодать Креста Христова отразилась в нем с такой силой? Явно, что в душе Корнилия было нечто особенное, почему он взирал на происходившее на Голгофе иначе, нежели другие; потому и ощутил в себе то, чего не ощутили другие. Что это такое? — Неуклонное последование своей совести; благочести­вое расположение мыслей и чувств; иначе — страх Божий и внимание к путям Промысла, соединенное с желанием видеть во всем происходящем не случай слепой или произвол человеческий, а перст Божий. Не зная предшествующей жизни Корнилия, мы не можем сказать, как образовались в его душе эти драго­ценные качества; но что они были в ней, за то ручаются все действия его на Гол­гофе, и после — до конца жизни. Ибо посмотрите, как он поступает на Голгофе!

Не без причины евангелист Марк замечает, что сотник во время страданий Господа на Кресте стоял прямо (Мк. 15; 39) лицу Иисусову. Это было самое лучшее место для благоговейного созерцания! И сотник предался ему всей си­лой души, расположенной к наблюдению в судьбе человеческой путей Божиих. Немало длилось это наблюдение. Воины, совлекшие ризы с Иисуса, вознесли Его и пригвоздили ко Кресту; сотник стоял, видел и молчал. Один из разбойни­ков хулил Иисуса, другой Его же молил о своем спасении; сотник стоял, слышал и молчал. Иисус преподал с Креста последнее прощальное завещание Матери и возлюбленному ученику; сотник, стоя прямо Креста, не мог не заметить того и безмолвствовал. Священники й книжники шумными толпами проходили под Крестом и богохульствовали; сотник не мог не слышать хулы их и оставался безгласен. Даже когда солнце начало сокрывать свет свой, как бы не терпя быть свидетелем происходившего на земле, сотник продолжал по-прежнему стражу свою и не говорил ни слова. Но когда распятый Богочеловек, вопреки обычаю распятых, возгласив гласом велиим: Отче, в руце Твои предаю дух Мой! — и тотчас потом преклонь главу, предаде дух, то безмолвное созерцание сотника кончилось, — сердце и уста разверзлись, и он, как бы подражая Умершему, так же громогласно возгласил: воистинну человек Сей Сын бе Божий. Почему так? Потому, что громкое восклицание с Креста, казалось, обнаруживало еще при­сутствие сил телесных и неблизкое наступление смерти; между тем Распятый, несмотря на все это, как только изрек: Отче, в руце Твои предаю дух, — то Отец Небесный немедленно внял сей мольбе и принял дух Его. Последнее обстоя­тельство это, в цепи прочих событий, также не укрывшееся от благоговейного внимания сотника, окончательно и совершенно убедило его в том, что умер­ший пред его глазами такой поносной смертью есть не человек обыкновен­ный, тем менее преступник, но величайший Праведник и даже Сын Божий.

Не видите ли вы здесь души, внимательной к путям Божиим, привыкшей смотреть на все очами веры, не спешащей заключением о происходящем, но и не коснящей в преступном неверии, не терпящей сокрывать, как делали муд­рецы Греции и Рима, познанной истины в неправде общего мнения, а готовой возвестить ее на кровах и стогнах? Как прежде, несмотря на все дивное в ви­денном, доколе не образовалось в душе святой решимости, сотник безмолв­ствовал, так теперь, освободившись от недоумений своих, он сознает истину во всей силе и провозглашает ее, несмотря ни на какую опасность от того для себя. Ибо сказать громко на Голгофе: воистинну… Сей Сын бе Божий, — значи­ло сказать, что синедрион иудейский умертвил своего Мессию, принес в жерт­ву своей личной ненависти к Иисусу благо всего народа иудейского. Сказать: воистинну… Сей Сын бе Божий, — значило сказать, что начальник сотника, Пилат, поступил в деле Иисуса не как нелицеприятный судья и защитник не­винности, а как низкий человекоугодник, ставящий свое благо выше всякой правды, что он омывал руки не в воде, а в Крови Праведника. Сказать: воис­тинну …Сей Сын бе Божий, — значило сказать, что я не хочу быть даже другом кесаря, коль скоро для этого нужно отказаться от совести и правды. Сотник лучше нас видел и знал все сие, вполне понимал, какая участь ожидает того, кто дерзнул таким образом поставить себя против синедриона и римского про­куратора Иудеи. Но уважение и страх человеческий, собственная выгода и опасность для него были ничто, в сравнении с познанной истиной.

Не видите ли, паки вопросим вас, не видите ли во всем этом души муже­ственной, человека, верного своей совести? Корнилий не был подобен тем поверхностно добрым и мнимо чувствительным душам, которые, при извест­ных случаях, не знают меры своим выражениям удивления или преданности, и не далее, как на другой день забыв, что говорено ими, действуют вопреки прежним убеждениям. Нет, чувство, овладевшее им у Креста Христова, обра­тилось в господствующее правило всей его жизни. Не быв никогда в числе учеников Иисусовых, он, подобно Апостолам Его, соделался с этого времени провозвестником Его имени и Божества и, подобно им же, обратив на себя за сие ненависть иудеев и Пилата, яко доблий воин Христов, удостоился приять за исповедание распятого Иисуса венец мученический и предначать собою, подобно первомученику Стефану, лик страстотерпцев христианских. Можно ли после этого не признать, братие мои, что лицо сотника римского, стоявшего на страже у Креста Христова, есть лицо необыкновенное и достойное подра­жания для всех, тем паче для вас, которые, подобно ему, носите звание воина? И этот сотник был язычник, не ведущий истинного Бога, незнакомый, подобно нам, с упованием жизни вечной! — Чем после этого оправдает себя воин хри­стианский, если не сумеет быть верным своей совести и внимательным к пу­тям Божиим, если забудет страх Божий и потеряет веру в Крест Христов?

Не забывайте же, христолюбивые воины, поучительного примера Корни-лиева! Памятуйте, что из уст воина впервые на земле распятый Спаситель наш исповедан и провозглашен Сыном Божиим; памятуйте, что самая одежда Гос­пода со Креста досталась в наследие не другому кому-либо, а вам — воинам. Продолжайте, подобно Корнилию, стоять на страже у Креста Христова, кото­рый доселе иудеем убо соблазн, еллином же безумие; храните драгоценную одежду Его и не позволяйте раздирать ее ни гордому неверию, ни мрачному суеверию. Старайтесь соответствовать тому священному названию, которым постоянно отличает нас Святая Церковь, именуя воинами христолюбивыми; и воинствование ваше под знаменами царя земного послужит для вас не препят­ствием, а ближайшим и вернейшием средством ко вступлению некогда в побе­доносные легионы Царя Небесного. Аминь.

Слово при первом посещении города Лебедина, сказанное в городском Успенском соборе 10 августа 1845 г.

Между таким множеством слушателей, нас теперь окружающих, без со­мнения, есть душа, и может быть не одна, которая жаждет услышать от нас теперь не красного слова в услаждение слуха и воображения, а, якоже подоба­ет воистину, слова спасения. Что и нам желать возвещать с сего места, как не это слово спасения? и кому, как не таковым душам? Ибо что нам до тех слуша­телей, как бы они ни были мудры и славны о себе самих, которые слушают проповедующих только из одного любопытства, для того, чтобы после хва­лить или осуждать слышанное? Это — не наши слушатели, а мы — не их пропо­ведники! Нам нужна не похвала, а спасение слушающих! Таковых ищем мы для собеседования, и хотя бы нашлась одна таковая душа, мы готовы раскрыть для нее все сокровища Евангельских истин, все источники утешения духовно­го во Христе Иисусе Господе нашем.

Что же, однако, возвестим мы тебе, душа, жаждущая своего спасения? Чтобы преподать тебе теперь то, что именно требуется по твоим обстоятель­ствам, для этого надлежало бы знать их нам и ведать, чего недостает твоему уму или твоему сердцу. Но мы не знаем сего: это доведомо единому всеиспытующему Духу Божию. К Нему убо и обратим мы внимание твое. Ибо для чего Он сошел некогда с неба в виде огненных язык? Для того, чтобы, заняв место восшедшего на небеса Спасителя нашего, быть для всех нас Наставником и Утешителем, вразумлять и руководить нас во всем, что необходимо для наше­го спасения. Для чего и мы все знаменуемся печатью сего Духа при Крещении и в Таинстве миропомазания, как не для того, чтобы иметь право обращаться к Нему во всех наших недоумениях, нуждах и скорбях? — Итак, к этому всеведу­щему Наставнику, к этому всемогущему Утешителю обращайся, возлюблен­ная душа, и за наставлением во время тьмы и мрака, и за утешением в час скорби: Он научит всему, утешит во всем, скажет и возвестит то, чего нельзя * услышать ни от кого на земле.

А между тем и мы, по должности служителей слова и Таинств, дерзнем о Его же пресвятом имени сказать тебе нечто. Если ты, душа, воистину жажду­щая спасения, то ты должна помнить, что мы здесь ходим верою, а не видени­ем, и потому должна стяжевать и хранить веру правую как первое и главное сокровище в жизни. Разум для тебя должен быть уже вторым руководством, а первым и главным — Евангелие. Церковь должна быть для тебя такой матерью, которая выше и почтеннее всякого родства на земле.

Если ты воистину душа верующая, то Крест Христов должен быть для тебя драгоценнее всего, ибо в нем наше оправдание и спасение. Без него мы -грешники, а для грешников Бог неприступен. Посему, чем бы чада века не хвалились и в чем бы не полагали своего упования, наша с тобою похвала -Крест, наше упование — Распятый на нем!

Если ты воистину душа верующая, то должна твердо знать, что христиан­ство не в слове… но в силе (1 Кор. 4; 20), что истина во Христе состоит в том, чтобы совлечься ветхого человека со всеми страстями и похотями его и облечься в чело­века нового, созданного по Богу в правде, преподобии и истине; что Христос Спа­ситель наш должен быть в нас и мы в Нем, что в Нем токмо можем мы приносить плод правды и всяких добродетелей, а без Него — с одними своими силами, как бы они велики ни казались нам и другим, мы — как ветвь без корня и влаги.

Если ты воистину душа верующая, то ты душа, проникнутая любовью ко всем братиям твоим по плоти той любовью, которой правила и образцы бе­рутся не из обычаев мира, а из Евангелия, которая, по свидетельству апостола Павла, никому не завидит, ни над кем не превозносится, нигде не ищет своих си, никогда не радуется о неправде, радуется же о единой истине, которая не раздражается… не безчинствует… вся терпит… вся уповает, вся покры­вает, николиже отпадает и готова положить за спасение ближнего самый живот свой (см.: 1 Кор. 13; 4, 5, б, 7, 8). Если ты воистину душа верующая, то ты вместе с этим душа уповающая. Ты постоянно ожидаешь века грядущего и пришествия Господа своего. Знаешь, что Он придет в полунощи, то есть в час, о котором никто не знал и в который никто Его не ожидал, кроме рабов, бдящих на своей страже выну, — и потому всегда готовишь себя к сретению Его, то есть держишь в запасе не одни праздные светильники, но и елей благих дел, особенно смирения и мило­сердия к бедным. Если ты воистину душа верующая, то быть не может, чтобы ты не терпела от мира и его поклонников (сластолюбцев -ред.), чтобы правила твои не казались странными, чтобы тебя не сопровождали иногда пересудами, насмеш­ками, а, может быть, и гонением. Не дивись этому; удивительнее было бы против­ное, то есть если бы мир возлюбил тебя и твои правила, ибо он поступил бы в таком случае против своей природы и своих выгод, даже поступил бы против твоих истинных выгод, — ибо для тебя гораздо полезнее ненависть мира, неже­ли любовь его. Первая, волей или неволей, удаляет тебя от его соблазнов; а последняя могла бы усыпить и ослепить твой дух. Если ты душа воистину верующая, то ты душа смиренная и выну кающаяся. Сколько бы мы ни стара­лись, по примеру святого Давида, ненавидеть всяк путь неправды (Пс. 118; 128) и устремляться к исполнению всякой заповеди, сколько бы при помощи благодати Божией действительно ни успевали в том и другом, — все еще много остается в нас от ветхого Адама, много если не дел прямо худых и богопротив­ных, то мыслей нечистых, желаний порочных, движений сердца плотских, много неверностей благодати Божией, хладностей преступных, нерешитель­ности нехристианской, недоумений языческих. Посему доколе живем и дей­ствуем, дотоле должны ежечасно повторять молитву мытаря: Боже, милостив буди мне грешному! — и прибегать к бане пакибытия, то есть слезам покаяния. Если ты душа воистину верующая, то ты душа всегда самоумирающая. Зада­чей твоей жизни, целью твоих трудов на земле должно быть не то, что у миро­любцев: не достижение славы мирской, почестей земных, богатств тленных, -нет, ты должна достигать другого, высшего, лучшего, нетленного, того, чтобы умереть духом и сердцем для всего на земле: для стяжаний, для почестей, для самой дружбы, для самого родства, — чтобы всецело принадлежать Господу, чтобы, подобно птице, быть свободной от всех уз и тенет и готовой в каждый час воспарить туда, где Господь Спаситель твой, — не озираясь вспять, не неся с собой сожаления ни о чем земном. Если ты душа воистину верующая, то ты пребываешь под особым Промыслом Божиим. Может быть, Он находит нуж­ным не являть тебе Своих действий видимо и ощутительно, да не превозно­сишься, но тем не менее Он хранит и будет блюсти тебя, яко зеницу ока, доколе ты пребудешь верной Его тайным мановениям. Посему, если бы тебе, по Его же премудрому попущению, досталось идти и посреди сени смерт­ный, не убойся зла, памятуя, что Он, Всемогущий, всегда с тобою, хотя бы тебе и казалось, что ты оставлена всеми. С другой стороны, может быть, ты из числа тех, от которых, яко друзей и присных, нет ничего закрытого, кото­рые удостоены близости и ущедрены явными дарами благодати: в таком слу­чае блюди, еже имаши, за десятью замками, ибо врагов и татей много, а со­суд наш скуделен, внутренняя клеть наша некрепка и небезопасна. Что еще сказать тебе, возлюбленная душа? — Благодари Господа, изведшего тебя из области тьмы, в которой доселе остаются столь многие, озарившего тебя чуд­ным светом Своим, который безплодно светит для всех прочих, и удостоив­шего тебя даров благодати своей, без которых ты, и поставленная на путь жизни, не могла бы сделать ни одного шага, благодари и неослабно тецы (беги и приближайся — ред.), дондеже достигнешь, забывая задняя и выну простираясь в предняя. Трудись и молись; молись и уповай; уповай и терпи; терпи и радуйся! Еще бо мало, и Грядый приидет и неукоснит (Евр. 10; 37). Придет и мзда Его с Ним. Тогда (не прежде) почием от трудов, приимем за все сторицей, узрим якоже есть, все постигнем и за вся возблагодарим. Тогда вспомним, может быть, и сию краткую беседу нашу и познаем друг друга лицом к лицу, а не в гадании токмо, как теперь. Аминь.

Слово при посещении паствы, сказанное в городе Белополье 18 августа 1845 г.

Из всех градов наших позднее всех увидел я ваш град, возлюбленная бра­тия. Увидел позднее, но тем более радуюсь духом, находя у вас в такой степени усердие к вере и храмам Божиим, как свидетельствует о том и число их, и вид — внутренний и внешний. Так и должно быть! — Окрестности ваши славят­ся обилием хлеба; худо, если бы для тела было у вас много брашна, а для души мало, ибо душа наша стократ важнее тела. А что может напитать ее, кроме слова Божия? И где услышать это слово, как не в храме? Тут приемлет пищу всякий: и богатый и бедный, и ученый и невежда, и старец и отроча. Посему горе тем градам, которые процветают торговлей и промыслами, и увядают благочестием! Горе тем домам, которые возвышаются камением и железом, и упадают благими нравами от роскоши и нечестия.

Блюдитесь, братие мои, этого духа сластолюбия и гордости житейской. Тем паче блюдитесь основывать благосостояние свое на лжи и обмане, на притеснении ближних и слезах наемничих. По грехам нашим ныне многие увлекаются тлетворным духом мира, предаются невоздержанию и сладо­страстию, доходят даже до нарушения всех законов совести и правды. Как бы таковые ни высились и ни процветали по наружности, не соблазняйтесь их примером! Долго ли на земле может благоденствовать грешник? Придет смерть и развеет как прах, все неправедно стяжанное, а бедная душа за малое время суетных удовольствий пойдет на мучения вечные. Лучше всю жизнь, если Господь так даст, провести в нищете и лишениях, нежели, поправ со­весть и страх Божий, обогатиться неправдой. Лучше весь век страдать от гонений и клеветы, нежели лишиться благодати Божией. Лучше на одре бо­лезни лежать или в темнице сидеть, нежели убить грехом душу.

Не дивитесь, если вы, и поступая во всем честно, не будете иногда счаст­ливы в этом мире. Мир сей, после падения нашего в раю, существует уже не для счастья нашего на земле, а для приготовления нас к блаженству вечному на небе. Посему-то в этой жизни нередко страдали люди самые святые. Даже добрым людям свойственнее иногда лишаться, нежели блаженствовать, ибо радости земные редко не портят человека, приводя у него в забвение небо и вечность, а скорби и скудость, напротив, служат ему во спасение, невольно заставляя его помышлять о смерти и ожидать жизни будущей.

Впрочем, честность и здесь нередко бывает награждаема от людей и от Господа. Есть неотъемлемые даже у веры и добродетели блага, как лучи у солн­ца. Добродетельный, во-первых, спокоен внутри, в совести, тогда как человек злотворный, как бы ни казался по наружности доволен и весел, всегда внутри смущен и боязлив. Во-вторых, люди, как ни (были бы-ред.) злы, но всегда любят больше смиренного, нежели гордого, доброхотливого, нежели упрямо­го и неуслужливого, кроткого, нежели гневливого, умеренного и воздержного, нежели мота и пьяницу. В-третьих, добродетель ведет за собою здравие и дол­голетие, а порок умаляет здравие, рождает болезни и ускоряет смерть. Поэто­му уже самому лучше быть добродетельным, нежели порочным.

Но еще скажем: если бы и довелось ради правды и истины претерпеть что-либо хотя бы тяжкое, то лучше, призвав на помощь Бога, потерпеть и пострадать, нежели перейти на сторону лжи и неправды. Ибо за малое терпе­ние здесь следует вечная награда там, — как, напротив, за временную сла­дость греха угрожает наказание вечное. Подобными мыслями ободряйте себя, возлюбленные, на пути земной жизни. Взирайте чаще в будущее, помышляйте о смерти, о вечности и Суде Страшном; и все земное не будет так обольщать вас, вы сделаетесь благодушнее среди скорбей и лишений, а в счастье будете уме­реннее и смиренномудрее. Аминь.

Слово при посещении епархии, сказанное в Ахтырском Покровском соборе 26 августа 1845 г.

В продолжение целого минувшего лета лишены мы были обычного уте­шения видеть вас, братие мои, и поклоняться вместе с вами чудотворному лику Матери Божией, святолепно украшающему храм сей и град ваш. Без нас совершались у вас два празднества в честь Ее; без нас посещала Она новую обитель на древнем Фаворе вашем. Но удаленные телом, мы присущи были вам в эти дни духом: вместе с вами воспевали похвальные песни Избран­ной Воеводе; вместе с вами преходили реку и восходили на гору; вместе с вами возвращались во град, во след за святыней. Ибо человек бывает не столько там, где его тело, сколько там, где его дух, — а наша мысль и наше желание в оные дни были здесь, с вами, у подножия этого чудотворного лика.

Недалеко были мы от вас духом и в другие дни, особенно в те горестные дни испытания, когда свирепый огонь ходил по стогнам вашим и обращал в кучу пепла то, что стяжевалось неусыпными трудами многих лет. Вполне со­чувствуя лишениям и скорбям вашим, мы воссылали молитвы ко Господу, да даст пострадавшим духа веры и терпения, а не пострадавшим — духа любви и щедрот на братское вспоможение нуждающимся. Ибо благость Божия для того, между прочим, и попускает подобные бедствия, дабы доставить душеполез­ное упражнение: одним — в терпении, другим — в любви и благотворении. Худо, если пострадавшие не перенесут своих потерь в духе веры и преданности; та­ким образом они лишатся мзды своей. Худо, если не пострадавшие останутся хладными зрителями своих бедствующих собратий; они потеряют драгоцен­ный случай к стяжанию милости Божией, которая ничем так не привлекается, как христианским состраданием к нашим ближним во время их несчастий. Да уразумеют же свою обязанность и те и другие, и да совершит каждый свое дело, как должно. То есть пострадавшие да вооружатся благодушием и упова­нием, а не пострадавшие да окажут с усердием возможную помощь братскую. Тогда постигшее град сей бедствие не только не произведет никакого суще­ственного вреда, но и обратится на пользу общую, подав случай всем — каждо­му своим образом — приобрести успех в добродетели. Об этом именно в отно­шении к вам молили мы Господа дома; об этом молили благость Его и теперь в сем храме; об этом же самом будем молить и после, доколе не изгладятся сле­ды опустошения, произведенного огнем.

Обратимся теперь ко дню настоящему и поищем себе в нем общего для всех наставления, ибо не напрасно сказано в слове Божием: День дни отрыгает глагол, и нощь нощи возвещает разум (Пс. 18; 3). Это верно и в отношении к природе видимой, но тем вернее в отношении к кругу церковному: здесь каж­дый день представляет урок тем поучительнейший, что он изображается не мертвым течением вещей, как в природе, а в живых лицах и действиях.

Что же в этом ряду представляет нам день нынешний? — Представляет чудесное спасение Отечества нашего от нашествия Тамерланова [1395 г.] за­ступлением Богоматери. Ничего не может быть разительнее того чуда. Ибо представьте, что грозный завоеватель, пред которым пало уже полсвета, с бесчисленным воинством стоит на пределах России, с твердым намерением раз­громить все ее грады и веси; представьте, что Отечество наше ничего не мо­жет противопоставить ему, кроме малого и слабого ополчения ратного, что он знает нашу немощь и свою силу, — и вдруг, никим же гонимый, возвращается вспять, возвращается не вследствие какого-либо соображения воинского или политического, а, как сам исповедует, по грозному мановению Жены, виден­ной им во сне с воинством несметным. Кто не узнает в этой Жене Матери Божией, пред чудотворным ликом Которой в это самое время молилась со сле­зами вся Москва, ожидая от Нее спасения Отечеству? — Так очевидно явила себя сила веры и молитвы! В этом случае над нашими предками исполнилось во всей силе то, что святой Павел говорит о праведниках Ветхого Завета, то есть что они верою… возмогоша от немощи и верою же обратиша в бегство полки чуждих (Евр. 11; 33, 34). Без такой веры и молитвы, подвигших Матерь Божию на заступление против врага гордого и жестокого, един Бог ведает, что было бы с нашим Отечеством!

«А мы, — подумает при этом кто-либо, особенно из пострадавших от запа-ления огненного, — не удостоились заступления Владычицы!…». Да, возлюб­ленный, не удостоились; но что же мы заключим с тобою из этого? — То ли, что у Матери Божией недостало силы к угашению огня, от которого мы пострада­ли? — Думаю, что ты сам не скажешь этого, даже и в уме не будешь держать подобной мысли. Ибо это значило бы, что огонь истребил не только твой дом, но и твою веру, и сделал из тебя язычника. Могла убо, могла Владычица защи­тить нас с тобою от напасти, но не восхотела. — Почему не восхотела? Не по недостатку ли любви в Ее сердце? — Опять, думаю, не дерзнешь сказать так, ибо где же после того будет любовь, если ее не стало в сердце Матери Божией? Должна быть, значит, какая-либо особенная причина на то, что мы были оставлены без помощи; и эта причина должна скрываться не в другом чем, а в нас самих, то есть в известном состоянии нашей души. Каком? — Таком, ска­жем вообще, что для нас нужнее, видно, и полезнее было подвергнуться несчастью, нежели остаться невредимыми. Ибо как Промысл Божий вообще, так и Матерь Божия, Которая есть первая Служительница и орудие Провиде­ния Божественного, всегда избирает для нас то, что для нас полезнее, имея притом в виду пользу нашу не одну телесную и временную, а паче духовную и вечную. С этой высоты взгляда на нас и нашу пользу легко может оказаться, что для души нашей полезнее, например, болезнь, нежели здравие, нищета, не­жели богатство. Ибо избыток здравия и богатства редко не увлекает нас к гор­дости и плотоугодию. Увидела, конечно, эту опасность для нас и Матерь Бо­жия, и попустила огню объять и истлить домы наши, — да огражденные недо­статком спасемся от запаления душевного. Наш долг потому вникнуть теперь в свою жизнь и свою совесть, осмотреть свою душу и сердце, узнать, какие в них есть язвы и раны. Когда увидим свою духовную болезнь, то поймем нужду и в лекарстве; а вместе с тем, получим возможность и употребить его, как долж­но; то есть, перенеся зло, нас постигшее, в духе веры и смирения, терпения и преданности. Ибо, пожалуй, легко может случиться и то, что по нашему невни­манию и неразумию самое лекарство, нам посланное, самое испытание огнен­ное, над нами совершенное, могут остаться без действия спасительного и произ­вести даже вред. Когда это? — Тогда, если мы из чрезмерного сожаления к тому, что потеряли, предадимся не вере и молитве, а ропоту и ожесточению сердеч­ному, если будем ожидать вознаграждения своих потерь не от благословения Божия, исправления наших нравов и честного труда, а от своих суетных замы­слов, от хитрости и неправд. Блюдитесь сего, братие мои, ибо это значило бы, как мы прежде сказали, потерять мзду от искушения, нас постигшего. Аминь.

Слово при обозрении епархии, сказанное в Перекопе в августе 1848 г.

По устремленным на меня взорам вашим, братие, ясно видно, что вы вполне заняты настоящим мгновением, а я едва не всеми мыслями невольно уношусь в прошедшее. При всей тишине и порядке, здесь теперь господствующих, никак не могу забыть, что нахожусь вблизи тех ужасных врат, из которых в продолжение целых веков огромными разливами исходила пагуба на возлюб­ленное Отечество наше. Мне кажется, вижу я, как толпы варваров, подобно лаве из жерла, текут из этих врат, разливаются по югу, западу, востоку и само­му северу России, как обширные города пустеют, цветущие веси исчезают, самые леса редеют, самая земля чернеет, самый воздух стонет и теряет чистоту.

Вижу далее, как эти орды, возвращаясь вспять, влекут за собою толпы старцев и юнот из плененных мест, как идут стада верблюдов, обремененные добычей, как святые сосуды делятся и отдаются на употребление постыдное, — и все это продолжается не годы, не десятки лет, а целые века. Если бы собрать воедино всю кровь, здесь пролитую, то, кажется, разделенные этим тесным перешейком моря соединились бы снова. Как после сего не сказать словами древнего праотца: страшно место сие (Быт. 28; 17).

Дадим же славу и благодарение Господу за то, что теперь мы о том же самом месте можем повторить и следующие слова того же патриарха: несть сие, но дом Божий, и сия врата небесная! Да, братие мои, уже более полувека, как место это престало быть страшным. На всем пространстве России нет про­странства земли, где бы путник менее был теперь подвергнут опасности, как здесь. Вступая на землю вашу и встречая глубокую тишину и безмолвие, труд­но представить, что здесь некогда все звучало оружием и кипело слезами и кровью. Несть сие!

Что же сталось и что видим? Против самых, прежде ужасных, врат-прекрасный храм, в котором мы теперь молимся и беседуем. Врата остались, но страх исчез. Остались притом не те врата, которые сделаны руками чело­веческими на погибель приступающих к ним, а те, которые устроила сама природа между двух морей, которым покров не земля и камни, а безгранич­ное небо. Сия врата небесная!

Кто произвел эту перемену, совершил это чудо? Пусть, кто хочет, перено­сится мыслью своей за ответом на это к тем ужасным битвам, когда грудь рус­ская шла против стен и врат сих, не раз ниспровергала их и, наконец, сломила навсегда, и подобно Сампсону, возложив на плечи, унесла за последние преде­лы России и поставила в ограду себе против тех же самых врагов. Мы с радо­стью отдаем всю честь отечественному оружию и мужеству воинов православ­ных, но под покровом этого видимого явления не можем не приметить друго­го, еще величественнейшего. У врат этих была последняя в стране нашей брань Магомета со Христом: здесь Крест победил и затмил луну!

Да, братие, здесь, как и везде, обнаружилось пред лицом целого света, как истинно верующим, по слову Апостола, все наконец обращается во благое. Магомет искал опоры в одной земной силе; сила эта вначале покорила ему об­ширные царства, но, не основанная на силе духа, наконец начала слабеть и види­мо стремиться везде к концу своему Христианство, напротив, основано на смерти и отвержении себя: оно вынесло тысячи гонений и преследований, но поелику внутри него есть сила и крепость духа, то отовсюду выходило, наконец, с по­бедой, и теперь видимо принадлежит ему господство над целым светом.

Желал бы я знать, как бы рассуждал о подобной судьбе христианства иудей, доселе столь же неразумный, как отвергающий в нем собственное спасение. А мы, если бы он был здесь, сказали бы ему следующее: «Вот, ты, иудей, не приемлешь Иисуса Христа за обетованного Мессию потому, что Мессия, по мнению твоему, должен явиться в виде царя и доставить последователям Сво­им господство над всем миром. А Иисус Христос явился в виде бедного Учи­теля, не имел, где преклонить главу, и умер на Кресте поносной смертью».

Такое умствование о Мессии, хотя и ложное, ибо пророки говорили о Нем другое, могло сильно действовать на иудеев, современных началу хри­стианства, ибо тогда христиане были всюду гонимы и слабы. Но теперь оно должно потерять всю силу, ибо смотри: кто могущественнее всех народов? -Племена христианские. Кто управляет судьбой всего света? — Христиане. Вместе с благами духовными Иисус Назарянин доставил последователям Сво­им, наконец, и могущество земное, доставил не вдруг, чтобы испытать их верность и бескорыстие, доставил неприметно, чтобы оно у них вышло само собою, из их внутренних качеств, но доставил так, что уже оно от них на­всегда неотъемлемо.

С намерением упоминаем, братие мои, о иудеях, ибо они издавна жили на вашем полуострове, отсюда приходили прельщать своим учением нашего кня­зя Владимира и доселе не только витают здесь по древним ущельям гор, но и приседят (живут рядом, угнетают-ред.) поморье. Да видят они, как в христи­анстве, и именно в нашем Православном Отечестве, и именно здесь, в стране вашей, во всей силе исполнилось предсказание пророка о временах Мессии, то есть что тогда раскуют мечи своя на орала и копия на серпы, и не навыкнут к тому ратовати язык на язык (ср.: Мих. 4; 3). Ибо где прежние мечи, стрелы и копия? все расковано и употреблено на орала и серпы. Народ, который не мог года прожить без грабежа и набегов на земли чужие, от колыбели, можно сказать, воспитывался не столько млеком, сколько кровью, — этот ужасный на­род теперь самый мирный из племен. Мало того, этот же народ, который всю­ду разносил с появлением своим смерть и пагубу, теперь всюду же разносит предметы наслаждения, плоды вертоградов и трудов своих. Сюда же, в страну вашу, о которой прежде и помыслить было страшно мирному обитателю Рос­сии, ежелетно текут необозримые ряды колесниц за первой потребностью жизни и условием здравия — разумной солью, без которой самые роскошные трапезы — ничто! Так дивно изменилась судьба страны этой! Так преславно восторжествовал здесь Крест! — Восторжествовал так, как обыкновенно тор­жествует он, то есть что победа его не менее благотворна для побежденных, как и для победителей!

Вам, братие мои, досталось жить именно на главном месте той дивной победы и торжества. Помышляете ли вы об этом? — А помышлять надобно, ибо отсюда, от места жительства нашего, выходят новые особенные для вас обязанности, исполнение и неисполнение которых важно не для вас одних, а для всего Отечества, особенно для Церкви Православной. Вы тотчас поймете свойство и важность этих обязанностей, коль скоро мы скажем вам, что вы среди поклонников Магомета представляете собой и Россию, и христианство. Как, следовательно, много значит ваш пример!

Святитель Златоуст не напрасно восклицал некогда, что если бы христиа­не вели себя как должно, по Евангелию, то давно не осталось бы ни одного язычника. Благая жизнь, чистые нравы последователей Христовых есть самая лучшая проповедь в пользу христианства.

Посему мы, подражая Златоусту, не обинуясь скажем вам, что если вы будете вести себя по-христиански, то с избытком замените собою нашу про­поведь поклонникам Магомета. «Не может быть, — будут они рассуждать сами с собою, — чтобы вера их не была лучше нашей, когда они ведут себя гораздо лучше нас. Откуда бы взялась у них эта доброта, эта кротость и честность, это снисхождение к нам, прежним врагам их, если бы Евангелие не внушало им всех сих добродетелей, о которых не знает ничего наш Алкоран!» — Не забывайте же этого, возлюбленные!

Какая несчастная противоположность была бы, если бы земля ваша, про­изводя соль, снабжала целые страны залогом здравия и нетления, а вы сами, жители ее, отличались бы порчей нравов, душетленными мыслями, словами и делами вреждающими (душевредными -ред.)\ Пустынность этого места жи­тельства вашего по необходимости заставляет нас искать в облегчение трудов звания развлечения душевного.

Ищите его в том, что чисто, невинно, благородно, что истинно питает, облегчает, увеселяет душу и сердце. Всякая прочая забава сладка на время и оставляет за собою вечную горечь. Истинный христианин в малом круге се­мейном и дружеском находит то, чего миролюбец не может найти на торжи­щах Тира и Сидона. Не имея других мест для общественных собраний, соби­райтесь чаще в сей дом молитвы: он заменит вам все прочие места собрания, а его не могут заменить все они, как бы ни были благоустроены. Аминь.

Слово при первом посещении города Сумы, сказанное в Преображенском соборе 20 сентября 1848 г.

В первый раз, братие мои, мы видимся с вами. Увидимся ли в другой раз, един Бог весть. Может быть, только на Страшном Суде Христовом. Но и там мы будем не чужды друг другу, ибо между нами есть союз вечный, не­разрывный, союз духовного пастыреначальства. И там вопросят нас, что мы делали для вашего спасения? Возвещали ли вам пути живота вечного? Ука­зывали ли на гибельные последствия порока и неверия? Врачевали ли раны вашего сердца и язвы вашей совести? Гремели ли, когда нужно было, гроз­ным гласом закона и прещением Суда Божия?

Вопросят нас о том там, братие мои; и когда мы помышляем об этом, то всегда приходим в некий невольный трепет: страшимся за тех, которые вверены духовному водительству нашему, страшимся и за себя самих. Ибо кто мы, чтобы нам надеяться на свои силы и иметь их столько, чтобы быть — для пасомых на­ми — всем вся, по заповеди Апостола? С другой стороны, если худо оказаться не­верным и слабым приставником даже в обыкновенных делах житейских, то ка­кой ответственности, какому Суду и прещению не будем подлежать мы, на кото­рых возложено попечение о спасении душ, искупленных Кровию Сына Божия?

Но, братие мои, как бы мы ни оказались безответны на том будущем Суде Страшном, все это не послужит, однако же, к оправданию вашему и не воспре­пятствует Судии вопросить и вас: помышляли ли и вы как должно о душе сво­ей и вечности? пользовались ли ко спасению своему теми средствами, кото­рые для всех нас независтно предложены — выну и туне — благодатью Божией? не тратили ли времени и сил своих на то, что под конец жизни оказалось яко суета и ничтожество? ослепившись соблазнами мира и удовольствиями плоти, не меняли ли совести и правды на угождение своим страстям?

И на земном суде не отговариваются неведением, тем паче нельзя бу­дет отговориваться там. Нельзя будет сказать: я не умею читать… я не слы­хал красноречивых проповедников… Все мы слышим непрестанно такое слово, пред которым все человеческое витийство есть яко медь звенящи (1 Кор. 13; 1). Ибо все мы слышим пророков и Апостолов; слушаем в Еванге­лии Самого Господа и Спасителя нашего. Какой храм не оглашается их сло­вом? И где нет храмов? И кому воспрещен доступ в них? Приходи всякий и учись; учись всему, что тебе нужно знать для твоего спасения. Что действи­тельно здесь, в храмах, можно изучиться делу спасения, — свидетель этого многочисленный сонм святых Божиих, которые, будучи не знакомы ни с ка­ким человеческим просвещением, ничего не слыхав и не знав, кроме Еванге­листов и Апостолов, преуспели, однако же, в вере и благочестии до того, что на земле сделались равными Ангелам и озарили светом своей благой жизни, а некоторые — и своих чудес, всю вселенную.

Но, увы, нас всех губит не скудость и недостаток познаний, необходимых для нашего спасения, а неупотребление в дело познанного: мы, подобно бесплодной и каменистой земле, хотя и приемлем в себя семена истины и жизни вечной, но не даем им возрастать и питать нас. Ибо стань каждый пред этим престолом вечной любви и правды и скажи: исполнял ли ты, что знаешь? Зна­ешь, что должно любить Бога всем сердцем и паче всего, — но любишь ли? Знаешь, что должно избегать невоздержания, злобы, прелюбодеяния, скупости, сквернословия, — но избегал ли? Ведаешь, что для каждого из нас необходимо покаяние во грехах, для каждого необходимо приготовление к смер­ти, — но каешься ли, как должно? Готовишь ли себя к смерти, как должно?

Очевидно, братие мои, что редкие из нас в состоянии выдержать такое испы­тание; большая часть должны сознаться, что они не исполняют познанного, не поступают так, как бы следовало поступать по внушению Евангелия и совести.

Что же делает нас такими? Не уверенность ли, что наша злая жизнь не будет иметь для нас худых последствий, что мы, и проведя на земле время во грехах и беззаконии, не сделаемся, однако же, через то несчастными в вечно­сти? — Но это невозможно, решительно невозможно. На земле, вследствие пре­вратности (изменения — ред.) вещей, произошедшей от падения во Едеме на­ших прародителей, счастье может разлучаться и часто отлучается от добродете­ли, а несчастье и казнь — от порока; но за пределами земли, в вечности — никогда. Там непорочность и блаженство составляют одно и тоже, равно как порок и муче­ние также суть едино. Иначе в чем бы, скажите, состояла самая святость и правда Божия? какая бы разность была между добродетелью и пороком? — В таком слу­чае и они были бы одно и тоже, если бы, то есть, не давали от себя совершенно разных плодов: первая — мира, радости и блаженства, а последний — мрака, горести и разрушения. И стал ли бы Господь угрожать нам тем, что не суще­ствует? Стал ли бы объявлять в слове своем, что грешников ожидает мука веч­ная, если бы не было ни ада, ни геенны? Так могут поступать токмо люди слабые и лживые, а не Бог Всемогущий и верный во всех словесех Своих.

Но многие нисколько не сомневаются ни в будущих наградах праведным, ни в наказании, ожидающем грешников, и, однако же, не оставляют греха и неправд своих. Их что удерживает на пути беззакония? Удерживает, большей частью, мысль и надежда, что они со временем освободятся от уз страстей, начнут жить по внушениям веры и совести. Не обольщайтесь, братие, подоб­ной надеждой, ибо можно ли так явно отдавать вечное спасение свое на произвол слепого случая? Ежедневный опыт показывает, как самые крепкие по видимо­му здравием люди вдруг падают бездыханны. Вообразим, что мы подверглись такому случаю: где будет тогда наше покаяние? И что за покаяние в крайности, пред смертью, хотя бы и довелось принести его? Если мы по началам святой веры нашей не можем отвергать вовсе его действительности, то, с другой сто­роны, как трудно ручаться за нее? Ибо кто, видя смерть пред собою, не скажет, что «я грешен… прости и разреши…»? — Но покаяние состоит не в словах, а в перемене сердца и духа на доброе. А как произойти этой перемене, когда вся мысль умирающего сосредоточена в чувстве страданий телесных? Где тут сво­бода и где вера и любовь, столь необходимые для истинного покаяния? Итак, не попускайте, братие мои, обольщать себя мыслью о будущем вашем покаянии пред смертью. Расторгните узы страстей, доколе они не соделались яко железо на вые (шее — ред.) «вашей, свергните с себя тяжесть грехов, доколе она не подавила вас собою. Враг душ ничем так не уловляет бедных грешни­ков, как отложением покаяния на будущее время. Ибо внушать грешнику нераскаяние (ненужность покаяния — ред.) во грехе, как нераскаян он сам [враг душ], слишком дерзко и неуместно; и вот сей нераскаянный дух непре­станно будет говорить тебе, что ты покаешься, — а между тем, отлагая со дня на день покаяние, этим ты со дня на день соделываешь его для себя более трудным и потому менее возможным. Не так ли именно многие, собираясь ежедневно исправить свою жизнь, продолжают грешить до смерти? Увы, вос­клицает один учитель Церкви, большая часть узников ада состоит не из неверующих и ожесточенных, а из тех, которые всю жизнь собирались ка­яться и умерли, однако же, во грехах своих! Аминь.

Слово при обозрении Харьковской епархии, сказанное в городе Славянске

Особенность и преимущество здешнего града в том, что вблизи его находят­ся воды целебные, — преимущество немалое! Оно причиной, что град ваш, несмот­ря на малолюдность свою, не безызвестен по всем краям обширного Отечества нашего; оно причиной, что к вам ежегодно стекается даже из отдаленных мест немалое число посетителей, ищущих в водах славянских исцеления от своих недугов; оно причиной, что среди вас возникает и усиливается всякого ро­да промышленность, и град ваш начинает украшаться лучшими зданиями; оно, наконец, причиной, что само правительство обращает на здешнее место особен­ное внимание и готовит для него новую судьбу и разные общественные учреж­дения. Не будь здесь врачебных вод, — и град этот поступил бы в разряд обыкно­венных селений, потерял бы, наконец, по всей вероятности, самое имя града.

Кто же дал граду сему это великое преимущество? Тот, в деснице Которо­го жребий всей земли, Кто посылает источники в дебри, велит — и на горах станут воды; Кто с такой же легкостью исчисляет песок, лежащий вскрай моря, как и нарицает имена светилам небесным. Его вседержавный перст указал под стопами вашими расположиться благотворным слоям соли врачебной, от кото­рой воды ваши сделались цельбоносными. Искусство человеческое может, сколько ему угодно, разнообразить употребление этих вод, но не может изменить, тем паче заменить собой дара Творческого. Чувствуете ли убо, братие мои, ми­лость и благодеяние Божие, к вам чрез то явленные? стараетесь ли быть при­знательны к Небесному Благодетелю вашему? Нет нужды много размышлять и доискиваться, чем вам можно засвидетельствовать в этом случае свою бла­годарность пред Ним, — средства к тому представляются сами собой.

И во-первых, вы засвидетельствуете свою благодарность Господу за от­крытие у вас цельбоносных источников, если будете иметь особенное усердие к храмам Божиим и попечение о их благолепии. Храм не напрасно называется домом Божиим: что делается на пользу дома, то, яко дар, приемлет Сам Домовладыка. Что Господь неба и земли неравнодушен к тому, что делается для Его видимых жилищ на земле, или храмов, — свидетели тому Давид и Соломон. Первый — за одно намерение создать храм и приготовление материалов к тому, а второй — за приведение этого намерения в действие, получили благослове­ние Божие не только себе, но и всему своему потомству.

И для тех, которые прибывают к нам для врачевания, немалая разница, как они найдут у вас храмы Божий — в состоянии благолепия или безобразия. Увидев храмы ваши благоустроенными, они возрадуются духом, возымеют о вас благоприятное понятие, с большей благонадежностью предадутся враче­ванию, говоря самим себе: «Здесь живут люди благочестивые, видно, что Гос­подь на месте сем!» Что недугующие обращают на это внимание, не подле­жит сомнению: пораженный болезнью всегда, более или менее, набожен; за­бывают Бога и Церковь только среди здоровья и счастья…

Во-вторых, вы засвидетельствуете благодарность свою Господу, если с прибывающими к вам для врачевания будете поступать не по рассчетам сво­екорыстия и желания обогатиться неправедно, а по духу любви и милосер­дия христианского. Некоторые из них, без сомнения, могут не жалеть ничего для удобства своего пребывания; а иные по необходимости должны доро­жить каждой лептой. Не забывайте сего, возлюбленные! — Пророк воспре­щал некогда Израилю иметь две меры и два веса; а мы, нисколько не проти­вореча гласу пророческому, советуем вам иметь их по две — одну для имущих и богатых, а другую для неимущих; или, лучше сказать, когда увидите пред собою Лазаря, не имущего чем воздать вам за даваемое ему, то оставьте все весы и меры и снабдите немощь его туне. Господь узрит это, как бы ни было мало даяние ваше, хотя бы то была чаша студеной воды. Только бы она пода­на была во имя Его, — то ей, глаголем вам, не погубите мзды вашей!

Да, братие мои, преизвестная истина, что Господь и Спаситель наш паче всего любит милосердие; преизвестная истина, что когда Он будет судить нас в день он (тот -ред.), то паче всех добродетелей и подвигов воспомянутся дела любви. Взалкахся бо, — скажет Судия Небесный, — и даете Ми ясти: возжадахся, и напоисте Мя… болен, и посетисте Мене: в темнице бех, и приидосте ко Мне (Мф. 25; 35-36). После этого нечего много думать о том, каким образом снискать каждому свое спасение, нечего исследовать и разыскивать о пути к Царствию: он пред каждым; ибо везде есть бедные и требующие, всюду можно найти, в лице их, Самого будущего Судию и оказать Ему помощь. Питай, напаяй, одевай, посещай, врачуй, — и таким образом искупляй грехи твои.

Если везде можно это делать, то у вас тем паче. Сколько Лазарей еже­дневно является в граде вашем, ища ослабы своим страданиям! Да не найдут они между вами богачей, затворяющих от них и врата и утробу свою! Да не будут псы ваши человеколюбивее домовладык своих! Любовь Христова уже воздвигла из среды вас видимых ревнителей и служителей милосердия; уже вы давно слышите глас их, призывающий всех и каждого на помощь ближне­му; уже видите пример их, влекущий и вас вослед себе. Не будьте же, умоля­ем вас, глухи к этому гласу; не смежайте очей своих при взоре на бедность и раны. Что вы сделаете для болящего брата, то усвоит Самому Себе Господь и Судия всех. Мене сотвористе, — скажет Он и вам.

В-третьих, град ваш засвидетельствует свою благодарность Господу за низпослание цельбоносных вод, если вы, жители его, будете отличать себя чистотой нравов и жизни; если прибывающие к вам для врачевания не будут находить у вас искушений и соблазнов. Не будем скрывать печальной исти­ны: места, отличающиеся многочисленностью посетителей, по развращению человеческому всегда почти являются страждущими от обилия всякого рода соблазнов. Да отличается же ваш град недостатком их! Получающие исцеле­ние телу да не найдут у вас язв для души и совести! Да возвратятся в домы свои с чувством уважения к нравам и чистоте вашей! — Се ваша наибольшая похвала и се ваша наилучшая благодарность Тому, Который облагодетель­ствовал град ваш Своей Творческой десницей!

Когда Он узрит, что благодеяние, вам дарованное, содействуя временному благосостоянию домов и семейств ваших, не вредит нисколько вечному пре-спеянию душ и сердец ваших; когда увидит, что славные воды производят в вас не жажду неправедного прибытка и алчность благ тленных, а возбуждают в вас благодетельную жажду спасения, — то, будьте уверены, Он усугубит бла­гословение Свое над силой вод ваших; слава их распространится и привлечет к вам еще большее число посетителей, и вы, не оставляя родного крова своего, будете находить через них все способы к безбедному существованию. А когда, напротив, вы окажетесь в нравах и поступках своих непризнательными к Небесному Благодетелю, злоупотребляющими Его дарами, не готовыми со­страдать бедствующему человечеству, а стремящимися бедствия ближних об­ращать на одну свою низкую пользу, то кто знает, что может быть? Не сбудется ли тогда и над вашим градом притча о соли обуявшей (потерявшей силу —ред.)?

Сколько есть на земном шаре вод, изменивших свое качество! Долго ли останется тогда целебная сила и ваших вод, когда не будет над ними благо­словения Божия? И пребудет ли благословение там, где иссякли вера и лю­бовь? Размыслите об этом. Аминь.

Слово при обозрении епархии, сказанное в местечке Алушта, что на южном берегу Крыма

Мы хотели, братие, явиться к вам утром, и могли бы сделать это, а прихо­дим под вечер и, может быть, некоторых заставили таким образом ждать нас. Простите нашей медленности, она имела свои причины. Нас уклонило от пути желание побывать на вершине высочайшей из гор ваших, посмотреть на этот шатер, устроенный не руками человеческими и не для обитания смертных. Будете ли осуждать нас за любопытство? Ах, братие, вы с малолетства уже привыкли к этим величественным картинам, для вас они не редкость; а мы, которые родились и жили под другим небом, видели токмо неглубокие юдоли и невысокие холмы, мы не можем не останавливаться с благоговением пред подобными явлениями.

В противном случае мы показали бы равнодушие, стократ не извинитель­нее того, с которым некоторые проходят изящные произведения славных ху­дожников. Если их винят в таком случае за недостаток вкуса и чувства, то нас можно было бы повинить еще в большем. Ибо тут пред нами особенное произ­ведение не земного художника, а Зодчего Небесного, Который хотя во всех делах и произведениях Своих дивен, но на некоторых положил, так сказать, особенные следы Своей длани всемогущей. Для чего положил? Конечно, не для того, чтобы существа разумные ходили мимо их с равнодушием, но чтобы обращали на них особенное внимание, восхищались ими, наслаждались и по­учались! — И вот почему в истории святых людей мы находим, что они любили избирать жилища свои среди таких мест, которые ознаменованы величием и — красотой природы. Роскоши и изысканного убранства городов и чертогов они бегали и отвращались, а великолепие земли и неба любили и стремились к нему. Так, древние праотцы всю жизнь проводили под открытым небом. Боль­шая часть пророков витала в горах и дебрях и являлась в грады и веси для возвещения воли Божией, как пришельцы из другого мира. Предтеча был вос­питан и жил в пустыне Иорданской. Сам Спаситель большую часть времени проводил вне жилищ человеческих: то на поле, среди жатв, то у брега озера Тивериадского, то в вертоградах. Горы, кажется, особенно привлекали Его вни­мание. На Фаворе преобразился Он, на Голгофе распят, с Елеона вознесся. С гор произнесены Им разительнейшие из Его проповедей, как то: о блажен­ствах и последних днях мира. И по распространении христианства в мире, где образовались общества людей, похожих на Ангелов? Где явились всемирные светила, как Антоний Великий, Пахомий, Макарии, Саввы, Евфимии? — в пу­стынях Фиваиды и Палестины, среди гор Аравии и утесов Нила.

Итак, не ставьте нам в вину, братие мои, если мы так любим природу, если — не скроем и это от вас, дабы вы знали нас не по нынешнему только случаю, — нередко готовы бываем, оставив все, сокрыться навсегда в какой-либо нагорной высоте или мрачной юдоли (долине-ред.). Ах, надобно мало знать мир, чтобы не желать удалиться от него; надобно не быть знакомым с нечистотой страстей человеческих, чтобы не иметь решимости променять обращение с подобными себе на собеседование с природой!

Общество человеческое! — Это собрание существ свободных и потому могущих быть обществом равноангельным, но которых испорченная свобода устремлена на зло, которых все силы, все мысли и желания устремлены на то, чтобы каждому быть выше всех и владеть всем; отсюда вечное взаимное недо­брожелательство, борьба, обманы, клеветы, явные удары, тайные козни, то есть малое, но разительное иногда подобие ада.

Природа! — Здесь нет по видимому свободы, все недвижно, — но это не­движность порядка и правды, эта по видимому мертвая картина, в которой непре­станно виден живой Художник. И что мы говорим о недвижности и мертвенно­сти? Не останавливайся на поверхности, углубись мыслью и откроется море силы, движения и жизни. Вот, горы сошлись с облаками; ветр восколебал рощи и дубра­вы; молнии режут воздух и землю, потоки шумят и низвергаются реками, — что может быть величественнее? Гроза прошла, и солнце восходит паки над обнов­ленной землей; все стихло, все светлеет, радуется. Хор птиц звучит (поет-ред.) веселие и хвалу Создателю! На земли, на небе — новый день творения!

Что же, спросите, представилось взору и уму с вершины гор ваших? -Представилось, братие, то же небо и та же земля (ибо доколе мы заключены в узах плоти, дотоле не можем [ничего] видеть, кроме чувственного), но не в том виде: небо как будто ближе, земля видимо далее. К небу хотелось унестись, а от земли удалиться еще более. Не так ли бывает с человеком во время смерти?.. Ибо болезнь, как гора, отделяет человека от земного и возвышает над всем.

Опомнившсь от первого впечатления, мы поверглись пред Тем, Кто бла­говолил именовать Себя Богом гор и юдолей! Близок и велик Он везде, но на таких высотах как будто еще ближе, еще величественнее. Вполне чувству­ешь, что никто другой, кроме Его, не мог воздвигнуть шатра сего! Естество­испытатели, как известно, силятся изъяснить происхождение гор — то водой, то огнем, то тем и другим. Пришли нам на мысль все эти изъяснения, и все они скоро уступили место изъяснению святого Давида, который говорил: выходят горы, и нисходят поля вместо, еже основал еси им (ср.: Пс. 103; 8). Приметьте, братие, силу последнего выражения Давидова: в место, еже ос­новал еси им. Значит, в произведении (создании — ред.) гор действовало не случайное устремление разъяренных вод, не сильный взрыв огня подземно­го, а сила Творческая, действующая во всем по числу, мере и весу. Еже осно­вал еси им, — то есть указал, приуготовил, определил, как следовало по зако­ну Творческого зодчества. В составе земли, следовательно, горы произошли так же, как происходят кости и возвышения в нашем теле, по закону внут­реннего развития его, положенному в основание тела человеческого Самим Творцом. Вместе с подтверждением этой истины, мы видели на высоте гор и другое поучительное явление — это следы всемирного потопа! — Кто мог взне­сти в таком множестве на такую высоту останки морских животных, кроме волн потопных? И были же люди, называвшиеся светилами века, которые поставляли себе за честь глумиться безбожно над сказанием Моисея об ис­треблении водой первого мира! И есть же столь несмысленные умы, которые доселе продолжают верить клеветам лжефилософов! Земля в этом случае умнее живущих на ней; она до сих пор верно хранит следы гнева Божия, и это всего виднее на вершинах высоких гор.

Сказать ли вам еще, братие, о тех чувствах и желаниях, которые рожда­лись в душе нашей при взгляде с высоты на весь полуостров ваш? — Эти чувства, увы, были большей частью печальны! — Страна, где так рано восси­ял свет Христов, откуда благодать Крещения изнесена святым Владимиром во всю землю Русскую, в которой посему уже надлежало быть полдневному свету солнца духовного, — во многих местах освещается только мерцанием луны (речь идет о довольно многочисленных тогда татарских поселениях и устроенных там мечетях)… О, братие, помолимся, да ночь прейдет, и да явится всюду свет Хри­стов! И он не замедлит явиться, если мы, ходя сами в этом свете, будем рас­пространять его и вокруг себя. Вот некая часть того, что мы снесли в душе своей с горы вашей! Для чего мы открываем это пред вами? Для того, что­бы и вы не были хладными зрителями величия природы, вас окружающей.

Много содержит она поучений для вас не только в настоящем ее виде, но и в судьбе прошедшей. Прекрасный вид гор да напоминает вам о тех горах, о которых среди вечернего богослужения поется в церкви: «На горы, душе моя!» — о тех горах, о которых святой Давид говорил: Возведох очи мои в горы, отнюдуже приидет помощь моя (Пс. 120; 1)! Аминь.

Слово при посещении паствы, сказанное в Симферопольском Александро-Невском соборе 14 сентября 1854 г.

Мир вам! (Лк. 24; 36)

Такими словами Спаситель и Господь наш приветствовал возлюбленных учеников Своих, когда, явившись им по Воскресении Своем, нашел их в стра­хе и смущении от ужасных событий голгофских. Эти же самые слова любви и успокоения мы дерзаем обратить ныне к вам, жители богоспасаемого града сего, к вам, которые так много смущены теперь от вторжения в страну нашу иноплеменников: мир вам! Мир не от нашего безсилия и немощи, а от Бога Отца Всемогущего! от Бога Сына Всесодержащего! от Бога Духа Святаго Все-животворящего!

И что, — скажем словами же Спасителя нашего, — так смущени есте; и почто боязливые помышления входят в сердца ваша (Лк. 24; 37), — [так] что многие из вас готовы оставить все, искать спасения вне града и страны здеш­ней? Ужели по той причине, что злобный враг наш вторгся в пределы ваши?* Но разве вы не были давно предварены о том им же самим? И что в этом слу­чае слишком необыкновенного? Впервые ли во время брани вторгаться врагам в землю Русскую? Вторгнуться в нее по ее неизмеримому пространству всегда возможно; трудно только, как показывает опыт, выйти из нее, не доставшись в снедь птицам небесным и зверям земным…

Не смущают ли некоторых из вас небольшие успехи врага, пришедшего в таком множестве из-за моря? — Не такие успехи оказывались, и не раз, в подобных обстоятельствах; но чем всегда оканчивались они? — Совершен­ным поражением врагов и посрамлением их пред целым светом. — Кто пом­нит 1812 год? Тогда колебался не один какой-либо край, как теперь колеблет­ся ваш, а сотрясалась от конца до конца вся Россия; самое сердце ее — Моск­ва, была в руках врага; многим казалось потому, что уже все потеряно; а между тем вскоре оказалось, что держава Русская цела и несокрушима; сокруши­лись только, несмотря на их силу, искусство и успехи, полчища врагов и ис­чезли как призрак.

Подобное тому, даст Господь, последует и теперь! Ибо приметили ли вы, в какой день враги появились на земле вашей? В тот самый день, в кото­рый вошли они некогда в Москву, как бы в предвестие, что в Крыму их ожи­дает та же горькая участь, которой подверглись они по занятии первопре­стольной столицы нашей.

Не чаяв уже почти в это время врага, мы, подобно девам в притче Еван­гельской, невольно предались было некоему дреманию; и вот Господь попу­стил ему занять внезапно берега наши и стеснить нас, — да будет надежда наша не на свои силы, а на Его всемогущую помощь. Но если это вторжение причи­нило безпокойство и смущение нам, то будьте уверены — оно послужит не на радость и врагу нашему: отраженный от берегов наших, или пораженный тот­час по выходе его на сушу, он, конечно, удалился бы еще с великим силами, и потому долго бы мог изливать ярость свою на другие места.

Теперь же, несмотря на его кичливость и мнимый успех, он, выйдя из мо­ря на сушу, весь уже некоторым образом в руках наших и, пораженный до кон­ца, потеряет охоту и средства к продолжению самой брани. Для этого нужно толь­ко усилиться храбрым дружинам нашим, чтобы враг не подавлял нас своим многолюдством. И у России ли недостанет ратников? Она может покрыть ими весь полуостров ваш, не обнажая других пределов своих. Храбрые воины наши, как то я видел на всем протяжении пути своего к вам, спешат уже сюда со всех сторон, подобно громоносным облакам, дабы составить вскоре страшную тучу над головой врага. Пройдет несколько времени — и весь свет увидит, что ожида­ет того, кто с мечом в руках осмелился проникнуть нагло внутрь России…

К сожалению, некоторые из самых сообитателей ваших в сей стране (вы знаете, кого разумею я) имели несчастье увлечься безумно на сторону наших врагов. Но, во-первых, этого нельзя было не ожидать при их давно извест­ном неразумии и при тех обольщениях, которыми умели окружить их враги наши; а во-вторых, что в этом так важного и страшного, чтобы искать уже безопасности себе не в другом чем, а в бегстве?

Это восстание злонравных, конечно, и неверных отцу, но вместе с тем слабых и неискусных детей, которым, по неразумию их, противна самая оте­ческая опека над ними, но которые при одном грозном поднятии начальни­ческой руки, тем паче при наложении ее на главу, тотчас готовы пасть на колени и просить милости (речь идет о крымских татарах).

С этими так называемыми туземцами, а на самом деле жалкими при­шлецами, некогда завладевшими нагло здесь чуждым достоянием, произош­ло то же самое, что бывает во время бури со слабыми листьями и ветвями на дереве, которые отстают тогда от стебля и падают на землю; произошло то же, что бывает с прахом на пути, который во время вихря тотчас поднимает­ся, летит вверх и помрачает собою — на несколько минут! — воздух. И это ли может отнимать присутствие духа у истинных сынов Отечества?! Пройдет буря с вихрем, и дерево — без слабых листьев и ветвей — будет свежее и креп­че; и путь, освобожденный от праха, сделается чище и лучше.

Никогда нехорошо и неблагоразумно предаваться воображению опасно­стей, тем паче в настоящих обстоятельствах. Если бы, устремившись к вам, я хотя вполовину приложил веру тому, что слышал о нынешнем положении вашем, что разные и нелегковерные люди говорили мне об ожидающих меня на пути опасностях, — то мне тотчас надлежало бы остановиться и отказать­ся от намерения посетить и утешить вас.

Но, по милости Божией, слышанное мной нисколько на меня не подей­ствовало, и я теперь — опытный и очевидный свидетель для вас в том, что положение страны нашей отнюдь не так опасно, как могло казаться некото­рым, и что если была какая-либо опасность, то она со дня на день уменьша­ется и скоро должна пройти совершенно.

Доселе беседовал я с вами как посетитель, искренно усердный к вам, но взирающий на положение и обстоятельства ваши глазом обыкновенным; время теперь возвысить голос и сказать вам несколько слов устами пастыря страны сей, хотя и недостойного. Не здесь ли, не у вас ли колыбель нашего христи­анства? Не отсюда ли воссиял свет веры Православной на всю землю Рус­скую? Не за эту ли страну положили душу свою наши приснопоминаемые священномученики Херсонские? И вы попустили себе, возлюбленные, хо­тя на минуту подумать, что все это может остаться втуне, и Крест Христов уступит здесь место луне Магометовой?!.. Так ли, — простите моему дерзно­вению о любви к вам, — так ли должно мыслить и чувствовать сынам России, чадам Церкви Православной? Разве напрасно и вотще молится она ежеднев­но на коленах о победе над врагами и супостатами? — Если мы нечисты и по грехам нашим недостойны того, чтобы Господь услышал молитву нашу, то на неизмеримом пространстве земли Русской не может не быть душ чистых и святых, которых молитва за Отечество сильна пред Господом, и которые теперь не дают веждам своим дремания, воздвигая преподобные руки свои день и ночь за Церковь Православную, за царя благочестивейшего и за его христолюбивое воинство.

А ваши священномученики, положившие души свои за страну здешнюю, думаете ли, что они праздно стоят теперь пред Престолом Божиим и не по­вергают себя и мученических венцов своих пред Седящим на нем, ходатай­ствуя за спасение вас от настоящих зол и искушений? А великий князь Вла­димир, приявший здесь крещение и в нем залог славы небесной, которой ныне наслаждается, может ли забыть, чем он обязан стране вашей и не по­спешит ей на помощь против объюродевших безверием пришельцев Запада? Нет, если мы любим искренно свое Отечество, то небожители тем паче не могут забыть его и не предстательствовать за него у Господа.

А за успех врагов наших кто может стать и ходатайствовать на небе? Не предки ли этих безумных пришельцев, те несчастные предки, которые, обу­янные безбожием и страстями, низпровергли алтари и престолы, поклоня­лись «богиням» разума и, проповедуя «всеобщее братство», плавали сами в крови своих ближних и знаемых?

Не ханы ли крымские, которые, завладев этой страной, некогда цвету­щей, довели ее до всеконечного опустошения, которые всю жизнь проводили в набегах и плотоугодии, питаясь и питая полчища свои слезами и кровью стран сопредельных? Не прежние ли служители здесь веры магометанской, которые, последуя душевредному Алкорану, и сами всю жизнь шли, и дру­гих слепо вели за собою в пропасть адскую?

Видите, что я хотя и по любви к вам, но ожесточаю слово!.. Для чего? Дабы пробудить во всех вас чувство веры и упования, приличное чадам Церк­ви Православной, дабы удалить вас от опасений и малодушия, столь несрод­ных сынам земли Русской.

Вместо безотрадного и бесплодного смущения займемся тем, чего тре­буют настоящие обстоятельства. К вам на защиту спешат храбрые войска наши, для которых, по самой быстроте их шествия, невозможно было иметь со собой всего нужного. Не замедлите оказать усердие и уготовать для них пищу и питие. У вас будут уязвленные на брани: да не окажется недостатка в том, что необходимо для их успокоения.

Для всего этого не пожалейте ничего, ибо стыд и горе нам, если пролив­ший за нас кровь свою принужден будет сказать, что он не призрен, как дол­жно, своими!.. А вместе с этим обратитесь все к молитве и покаянию, ибо это оружие на врагов самое действительное, которым, притом, может вла­деть всякий. Коль скоро мы через покаяние истинно примиримся с совестью своей и Богом, то и вокруг нас все обратится к тишине и миру, которыми да благословит скорее Господь всех нас! Аминь.

*Истинные причины Крымской войны заключались в непрекращавшихся по­пытках Запада распространить Унию на всю Русскую Православную Церковь, для чего в 1853 г. в Риме, под покровительством папы Пия IX и при помощи иезуитов, создается «Христианское Восточное общество». С его помощью Ватикан думал «облегчить» диалог Николая I и Наполеона III по поводу воссоединения Церквей. Французский император, будучи в душе истинным карбонарием, далеким от религии, начинает, однако, проводить политику, угодную Риму.

По его требованию французские агенты в Константинополе добились от султана из­менения политики на Святой земле. Дело в том, что еще в начале XIX в., благодаря русско­му покровительству православным на Святой Земле, турки вернули грекам ключи от Виф­леемской церкви, до этого времени находившиеся в руках латинян, господствовавших при дворе султана. А в 1808 г. греки выстроили новый храм при Гробе Господнем, вместо сго­ревшего старого, и тысячи паломников устремились в Иерусалим. Однако в 1853 г. турки, уступая требованиям Франции, отобрали у греков ключи от Вифлеемского храма и вер­нули их латинянам. Николай I немедленно объявил протест Порте, так как в Иерусали­ме начались беспорядки, жестоко усмиряемые турками. Испуганный султан уже скло­нился было на требование России, но в дело вмешались, кроме Франции, Австрия и Англия, которые заверили Порту в поддержке против России. Более того, они стали играть роль посредников в переговорах России с Турцией! На требование Николая 1 соблюдать условия договора 1774 г. Оттоманская Порта, заверившись обещаниями за­падных стран, ответила отказом и осенью 1853 г. начала войну против России. После разгрома турецкого флота в бухте Синопа союзники открыто выступили на стороне Тур­ции. То, что эта война была религиозная, «священная», открыто признавал и парижский архиепископ Сибур. (Прим. ред.)

Слово, при посещении паствы, сказанное в Симферопольском Александро-Невском соборе 15 сентября 1854 г.

Мир вам (Ин. 20; 19)

Не опечалил ли я вас вчера чем-либо, возлюбленные? По той же любви к вам о Христе и по той же ревности по вас можно было, пожалуй, сказать что-либо и слишком горькое… Но вы поймете, надеюсь, и уразумеете, как должно, причину и цель всего сказанного, и не будете огорчаться нашим словом, памя­туя слово Священного Писания, что достовернее суть язвы друга, нежели льстивые лобзания врага (Притч. 27; 6).

В самом деле, лучше ли для вас, если по разным местам Отечества будут говорить, что вы, сверх ожидания, оказались ниже ваших обстоятельств, что в вас не обнаруживалось того великого духа, той твердости и мужества, ко­торыми воодушевлена теперь вся Россия? Ибо не надобно забывать, что на вас смотрят отовсюду, о вас говорят, и долго еще будут говорить везде, что все истинные сыны Отечества, сам благочестивейший монарх наш ожидают теперь от вас не малодушия, даже не одного обыкновенного мужества и при­сутствия духа, а какого-либо особенного подвига любви к Отечеству и само­отвержения, сообразно чрезвычайности ваших нынешних обстоятельств. Как потому поступите вы в это время великого испытания, какой подадите при­мер, — такая вам воздана будет от всех и честь! Чем более и чем чище будут принесеные на алтарь Отечества жертвы, тем вы станете выше в глазах всех; а если — что да отвратит Господь! — вы окажетесь так малодушны и не­дальновидны, что предпочтете свои частные выгоды пользам общим, то неми­нуемо подвергнетесь за то всемирному (общенародному — ред.) нареканию, и позор ваш — будьте уверены в том! — ляжет всей тяжестью своей не только на вас, но и на отдаленных потомков ваших…

Потому-то я и говорю с вами таким решительным и откровенным языком; для этого-то самого я и прибыл к вам, несмотря на все трудности пути: мне дороги спокойствие и честь ваши, — и еще дороже честь, нежели спокойствие… Будьте же, говорю, внимательны, возлюбленные, и взирайте не на один город и полуостров ваш, а на всю Россию, которая теперь не сводит с вас глаз, мыс­лит, рассуждает и молится о вас, и, без сомнения, готова, если бы возможно, лететь к вам на крылах, чтобы разделить с вами все труды и опасности.

Кратко: пред вами теперь слава — или стыд вечный, благословение — или укоризна неизгладимая!

Поспешите же, возлюбленные, прославиться — славой чистой и святой, показав, что вы не напрасно живете у самой колыбели нашего христианства, не безплодно обитаете на земле мучеников и святых, что вас всех движет и одушевляет тот же самый дух веры и упования на Бога, который провел без­бедно Отечество наше среди всех самых великих и вековых бед и искушений, возвел его на крайнюю высоту всемирного могущества и славы и соделал но­вым, не досягаемым никаким врагам Араратом для ковчега Православия.

Поспешите, возлюбленные, прославиться славой чистой и святой, явив в мыслях и действиях своих любовь к Отечеству таким образом и с той силой, как любили являть ее в подобных случаях древние сыны его, блаженные пред­ки наши, которые не думали спасать себя, когда Отечество находилось в опас­ности, а, забывая все собственные выгоды, готовы были принести в жертву для него не только все достояние, но и самую жизнь свою.

Поспешите, возлюбленные, прославиться славой чистой и святой, упо­требив все силы и средства, все искусство и умение ваше на содействие и помощь христолюбивому воинству нашему, которое, стекаясь сюда со всех концов России на защиту страны вашей, в порыве святой ревности ожидает, как празднества, того дня и часа, когда можно будет, не щадя своей крови и живота, за царя и Отечество ринуться победоносно на толпы богопротивных иноплеменников. Кто может отрицать лютость настоящей войны, тяжесть нынешнего вашего положения? Все видят и ценят это; каждый знает, что нам должно стоять здесь не против одних изуверных поклонников Магомета, а едва не против всего лжехристианского Запада. Каждый уверен и ожидает, что во вред нам будут употреблены с их стороны все средства разрушения, изобретением которых так жалко прославил себя этот же несчастный Запад; что доколе правое дело наше, при помощи Божией, не восторжествует, от нас потребуется еще немало великих и тяжких жертв, — но в то же время сколько имеем мы, в подкрепление и утешение себя, побуждений самых сильных, надежд самых чистых и христианских!

Вспомните, почему и для чего решились мы на брань настоящую? По самолюбию ли и гордости, ради земных ли каких видов и приобретений, как это со всей верностью можно сказать о врагах наших? Нет, мы стали за це­лость веры Православной и святость Креста Христова, за освобождение от невыносимого ига мусульманского единоверных и единоплеменных собра­тий наших, за достоинство и величие России, за собственное, можно сказать, духовное бытие наше. Что же, скажите, было иначе делать нам? Разве в уго­ду темному Западу отказаться от светоносного Востока? Разве преклонить венчанную Крестом главу под кровавый серп луны Магометовой, исчеза­ющей по закону самой природы? — Вообразите, что это великое дело отдано было в собственные наши руки: ужели бы нашелся хотя один из нас, кто бы, взвесив все обстоятельства, в каких находились мы пред настоящей бранью, не сказал от всей души: «Нет, Россия по великодушию может перенести мно­гое и давно переносит, но она никогда не откажется от великого и святого призвания своего — быть защитницей веры Православной; никогда не пре­даст ковчега Завета, ей свыше вверенного, в нечистые руки филистимлян!..»

Тяжко и трудно положение наше, но необходимо и неизбежно, ибо укло­няясь от него, мы изменили бы не человекам, а Самому Богу! — Скорбны до времени и горьки обстоятельства наши, но вместе с тем величественны и душеотрадны, ибо дело наше есть не столько дело наше, сколько дело Божие, защищая которое мы небоязненно можем предстать на суд всему потомству, на суд самых Ангелов небесных. Немало еще жертв потребуется от нас, много еще прольется слез и крови, но плоды этого слезного и кровавого сеяния будут неисчислимы — не только для всего православного христианства, не только для величия и могущества России, но и для вашего собственного благоденствия!..

Спросите, что же может выйти благотворного из этой лютой брани? -Это во всей полноте доведомо теперь единому Богу, но и мы с упованием на того же Господа можем указать вам на немалое.

Конец брани этой должен показать, что Православная Церковь Вселен­ская основана и стоит не на зыблющихся и пременяющихся подпорах чело­веческих, а на едином, несокрушимом креугольном камени, иже есть Хри­стос Господь, — и врата адова не одолеют ей; и искренно последующие ма­тернему водительству ее (Церкви — ред.), не постыдятся во веки не токмо на небе, но и на земле.

Конец брани настоящей должен показать, что возлюбленное Отечество наше не напрасно, презирая все усеянные цветами распутия мирской мудро­сти, следует неуклонно по пути Божию, каким был он ни был иногда покрыт тернием, ибо за это именно предуставлено свыше, чтобы скипетр всемирного могущества и влияния оставался не в других каких-либо руках, а в деснице Богом венчанного Самодержца Всероссийского.

С концом брани настоящей для самого полуострова вашего должен на­ступить новый образ бытия, лучшего и совершеннейшего. К вам особенно обратятся взоры и сердца монарха; за вами последует искренное уважение всей России; на вас прольются новые благословения от Самого Царя и Вла­дыки Небесного, Который не может забыть труда любве, подъятого вами во имя Его, и воздаст вам за него сторицей. Может быть, я предаюсь слишком надежде; но мне кажется, что я как бы вижу уже, как Таврида сотрясает, на­конец, с себя вретище и прах жалкого полубытия общественного, несчаст­ный остаток прежнего дикого владычества ханов татарских, как все части здешнего полуострова теснее и приискренне входят в живой и мощный со­став России, заемля от него новую жизнь и крепость; как Херсонесу Таври­ческому возвращается вполне его древний характер христианский, и веко­вые святыни его поднимаются из развалин; как сама природа здешняя, най­дя, наконец, кому открыть, раскрывает еще более тайные сокровища свои на пользу человека… Тогда мы сами, которые теперь так сетуем и смущаемся, мы сами, восседая в мире кийждо под смоковницей своей, с радостью и весе­лием будем повторять и прилагать к себе слова святого Давида: Сеющий сле­зами, радостию пожнут. Ходящий хождаху и плакахуся, метающе семена своя: грядуще же приидут радостию, вземлющерукояти своя (Пс. 125; 5-6).

От слова и беседы обратимся все паки к молитве, ибо хорошо и полезно в духе веры и любви беседовать человеку с человеком, но еще лучше беседо­вать каждому в сердечной молитве с Богом, потому что никакое слово и ни­какая беседа не могут заменить единого глубокого молитвенного воздыха­ния ко Господу души чистой или истинно кающейся. Аминь.

Слово при посещении паствы, сказанное в Симферопольском Александро-Невском соборе 16 сентября 1854 г.

При всем желании моем продолжить мое пребывание у вас и разделить с вами до конца чашу постигшего вас искушения, я должен расстаться с вами, дабы посетить и другие грады и места вашего полуострова, которые не менее вас смущены теперь от нашествия иноплеменников. Благодарение Богу, что я могу оставить вас с доброй надеждой на будущее, ибо вчера, собственными очами и в недальнем расстоянии, видел я и стан воинства нашего, и место, занятое врагами. Все показывает, что крайняя черта бывшей опасности для нас уже пройдена; и благодаря искусству опытного военачальника вашего, как бы особенно на сей раз вдохновенного свыше, — мы стали теперь в такое положение, что храбрые войска наши, угрожая непрестанно врагу, в то же время непроходимой стеной заслоняют от его нападений весь ваш полуост­ров. Ярость и силы врагов потому должны истощиться теперь именно там, где все уготовано для их отражения. Еще несколько недель, а может быть, и дней терпения, — и кичливый враг начнет преклонять главу и озираться вспять, залогом чего служит уже его нерешительность и медленность в нападении на нас. Кипевшая вокруг нас внутренняя крамола потеряет всю надежду и силу, а храброе воинство наше получит возможность обнаружить во всем блеске свое мужество и доблесть. Возблагодарим же Бога, возлюбленные, и будем тверды и благодушны! явим себя достойными сынами Отечества и Церкви Православной! Да не посмеет сказать враг наш, что он сретил в нас не преж­них россиян, что мы переродились! — Нет, все за веру, всё для Отечества! Ли­шимся всего, но не дадим возрадоваться о нас наглым иноплеменникам!

Не мыслите, возлюбленные, что вы, как мирные жители, не можете сде­лать ничего для успеха оружия нашего: нет, вы можете сделать многое — и в вещественном, и в невещественном отношении… Можете сделать многое и важное, вспомоществуя от всей души нашему воинству в его вещественных нуждах, ибо по самой близости вашей к месту брани вы составляете для него ближайшую домашнюю опору и приют. Кто ближе вас может в случае нужды доставить необходимое продовольствие? Кто скорее вас успокоит и призрит уязвленных на брани собратий наших? Уготовьтесь же, не медля нимало, к этим подвигам любви, ибо время не терпит! — Сколько градов ве­ликой России желали бы теперь быть на месте вашем! Покажите же, что и вы были на своем месте, и что Россия не будет иметь причины стыдиться за вас и сожалеть о том, что ее на это время здесь не было!..

А вместе с этим, как я прежде не раз говорил вам, обратитесь всем серд­цем и душой к вере, молитве и покаянию! Вместо страхов человеческих возы­мейте все страх Божий! Ибо если в каких обстоятельствах, то в подобных ва­шим совершаются на земле судьбы не человеческие, а Божий. Потому-то в подобные дни и распростирается, как видите, на все как бы некая таинствен­ная мгла: никто не может сказать, что будет завтра, даже ныне; но из этой мглы и мрака, как молния из туч, проявляется по временам для имеющих очи видеть перст Самого Бога, проявляется так, что самое неверие нередко принуждено бывает сознаться в этом случае, что кроме сил человеческих есть сила высшая, Божия, единая непобедимая и всемогущая, поборающая по своих (побежда­ющая за своих -ред.) избранных и низлагающая противников своей воли.

Но чем другим можем мы преклонить на свою страну эту помощь Божию, если не верой и покаянием? Молитесь же, возлюбленные, от сердца; кайтесь во грехах ваших от всей души, дабы Господь был не с супостатами нашими, а с нами! Если всевидящее око Его узрит в нас то же, что узрело некогда в оных древних ниневитянах покаявшихся, — то есть действительную и нераскаянную (2 Кор. 7; 10) перемену духа и сердца на лучшее, то жребий брани немедля решится в нашу пользу там — горе, и здесь — долу, никто не будет в состоянии воспрепятствовать исполнению предопределения небесного.

В знак пастырской любви моей к вам о Христе и в залог упования приимите от меня изображение чудотворного лика Богоматери, который, как вам известно, уже более дванадесяти лет озаряет страну нашу знамениями и чу­десами. Водимый каким-то предчувствием я давно мыслил, что этот источ­ник благодати открылся среди нас так внезапно не без особенной цели, а пред какой-либо годиной находящих на нас великих искушений, открылся для того, чтобы мы, видя в этом событии особенную к нам милость Божию, не потеряли в это время надежды на счастливое окончание постигших нас бедствий. Половина предчувствий моих, как видите, оправдалась опытом; верую, что оправдается и другая половина: восставшая против нас ужасная буря скоро пройдет, и над нами паки воссияет солнце мира и радости, еще светлее и краше прежнего. Ибо если бы Господь восхотел за грехи наши от­вратить от нас лице Свое навсегда, то Пречистая Матерь Его не явила бы нам в это самое время толиких чудес и знамений от пресвятого лика Своего.

Приимите же изображение сего чудотворного лика с такой же верой и любовью о Христе, с какой оно преподается вам теперь от меня. Да будет святой образ этот во успокоение и отраду душ ваших, в подкрепление вашей веры и упо­вания на Бога! — Притекайте к нему как можно чаще и проливайте пред ним ваши молитвы и слезы с полной верой, что они не будут презрены и отвергнуты.

Мати Божия, Заступнице всех обидимых и Утешительнице всех скорбя­щих! Приими под всемогущий покров Твой град сей и всю страну здешнюю, находящиеся ныне в толиком озлоблении от врагов!

Приими и поспеши на помощь христолюбивому воинству и вождям его, да уразумеют все концы земли и самые враги наши, что Ты не вотще имену­ешься Взбранной Воеводой Воинств христианских и Оградой царств право­славных, и что мы не напрасно на Тебе паче всего надеемся и Тобою единою хвалимся; Твои бо есть, аще и недостойнии, раби — да не постыдимся, Вла­дычице, (из кондака Богоматери.) Аминь.

Слово при обозрении паствы, сказанное в Карасубазарском соборе 17 сентября 1854 г.

Мир вам! (Лк. 21; 36)

По всему видно, возлюбленные, что вы нисколько не ожидали меня и не думали, чтобы я мог явиться среди вас в настоящее время. А я, по милости Божией, уже несколько дней странствую по вашему полуострову и поспе­шил бы к вам тотчас по нашествии на вас иноплеменников, если бы узнал о том прежде. И как бы мне, скажите, можно было поступить иначе?

Пастырь, по слову Спасителя, должен в случае нужды самую душу свою полагать за овцы (Ин. 10; 11); а у вас еще отнюдь не такая опасность, чтобы опасаться уже за свою жизнь. Ибо не видите ли вы сами, сколько мужествен­ных ратников наших проходит ежедневно через ваш город, с бодростью спе­ша на место брани для поражения врага? Но все это еще малая токмо часть нашего христолюбивого воинства, так как и путь ваш небольшой; посмотре­ли бы вы, какими многочисленными дружинами покрыт теперь тот царский путь, который соединяет вас с великой Россией!

И все они устремляются на брань со врагом, как на некий праздник; все они скорее положат за веру и Отечество жизнь свою, но не дадут врагам и инопле­менникам утвердиться на священной земле вашей. Посему-то внутренняя крамола ваша и измена, так было поднявшие главу со вторжением врагов (имеются в виду случаи измены России со стороны крымских татар), уже начали стихать и замирать при одном приближении наших храбрых и победоносных воев.

Отложите же, возлюбленные, тот страх и смущение, которые, как бывает в сходных случаях, подобно бурному потоку безотчетно овладели многими из обитателей страны вашей; успокойтесь духом и продолжайте в мире и тишине заниматься по-прежнему делами звания вашего, в твердой уверенности, что опасность нашего настоящего положения отнюдь не такова, как представилась в воображении людей легковерных и неопытных. Нет, Господь не оставит Своим заступлением верную ему Россию, которая во избежание кровопролития гото­ва была принести столько жертв; и если вышла, наконец, на поле брани, — не для нападения притом, а для отражения врагов, — то вышла не прежде, как совершенно убедившись, что нет более другого средства спасти не только соб­ственную честь, но и целость веры Православной по всему Востоку.

Поелику же эта брань, как сами видите, и по началу, и по цели своей есть брань священная, — не за мирские выгоды, а за святость и честь Креста Хри­стова, — то и вам, возлюбленные, сообразно самому свойству брани, к обыкно­венным занятиям вашим немедля должно присоединить особенные дела бла­гочестия христианского, которыми привлекаются благословение и милость Божия. Дела эти, по свидетельству самого слова Божия, суть усердная молит­ва, святой пост, милосердие к бедным и искреннее покаяние во грехах наших.

Надобно молиться и каяться, ибо хотя мы, как я сказал, ревнуем в настоя­щей брани не по своим выгодам, а по славе Божией, и потому можем надеяться на помощь свыше, но не должно забывать и того, что Господь по чистоте и святости Существа Своего отвергает, как видно из Писания, самых ревните­лей славы Своей, коль скоро находит, что они не оправдывают веры своей де­лами благими и в жизни своей не лучше язычников и неверных. Послушайте, что говорит о том святой Давид: Грешнику же рече Бог: векую ты поведавши оправдания Моя и восприемлеши завет Мой усты твоими? Ты же возненави­дел еси наказание и отвергл еси словеса Моя вспять… обличу тя и представлю пред лицем твоим грехи твоя (Пс. 49; 16-17, 21).

Чтобы не сказано было того же самого и о нас, и чтобы не поступлено бы­ло также и с нами, несмотря на то, что мы ревнуем в настоящей брани по славе Божией, — для этого всем нам должно прибегнуть к покаянию, ибо не напрас­но говорит Апостол Христов, яко много бо согрешаем еси (Иак. 3; 2). Все со­грешаем, — все должны принести и покаяние во грехах наших. Тогда не воспящаемое грехами нашими и нераскаянностью в них правое дело наше непре­менно восторжествует, несмотря ни на какую силу и искусство врагов наших, ибо тогда Сам Господь сил будет с нами и за нас; а аще Бог будет по нас, -скажем словами другого Апостола, — то кто на ны! (Рим. 8; 31).

Между тем, возлюбленные, не опустите из виду одного весьма важного для вас обстоятельства, которое может обратиться вам в честь или в безче-стие. Я разумею то, что несмотря на недальность вашу от места брани, буду­чи заслонены от врагов горами, вы потому самому пользуетесь гораздо боль­шей, в сравнении с другими градами вашими, удобностью оказывать всякого рода помощь христолюбивому воинству нашему, которое по необходимости нуждается теперь во многом. Не пренебрегите же этим редким для вас слу­чаем для показания вашей любви к Отечеству. Не ожидайте в этом отноше­нии даже примера, а спешите подать сами пример другим. Время брани бы­стротечно пройдет; тогда и захотели бы сделать что-либо для Отечества, но уже не будет в том нужды. Смотрите же, не подайте повода собственным детям вашим иметь право сказать когда-либо вслух вам: «Нет, не так посту­пили бы мы, если бы были в это время на месте отцов наших…».

Еще одно слово, возлюбленные! Между сообитателями вашими нема­лое число принадлежит к тому племени, которое по некоторым местам полу­острова не имело твердости устоять против обольщения злохитрых врагов наших и попустило себя увлечь к нарушению священного долга верности монарху и Отечеству. Событие весьма печальное во всех отношениях! Но да не услышат сограждане ваши из уст ваших горьких нареканий и поношений за своих неразумных соплеменников!

В подобном случае каждый должен отвечать за себя самого, и суд о проис­шедшем принадлежит не нам, а власти предержащей, которая отличит винов­ных от невинных и воздаст каждому по делом его. Помните, что вы христиане; а христианин не должен мстить никому, обязан прощать самых врагов, тем паче не поносить и не оскорблять невинных из-за виновных. Тем-то именно святая вера наша и превыше всех других верований, что она учит никому не воздавать злом за зло, а побеждать благим злое (Рим. 12; 17, 21). Не лишайте же ее — в лице вашем — этого наилучшего ее украшения! Пусть служители Алкорана познают из настоящего опыта, как высоко и благотворно Евангелие Христово! Таким образом, настоящие печальные события послужат не только к величию и славе Отечества, но и к чести и к торжеству святой веры нашей.

Прочее же Сам Господь, в Него же веруем и на Него же уповаем, да на­учит вас в настоящих тягостных обстоятельствах ваших, и яже подобает творити и яже оставляти, и да прольет в ум ваш свет, а в сердца ваши утешение от Самого Пресвятаго Духа Своего, иже есть един истинный Наставник и Уте­шитель всем нам, верующим во имя Его и ратующим теперь за славу Его. Мы же, как теперь и здесь молимся с вами о вас, так не престанем молиться усерд­но о вас же и по удалении из града вашего. Не забывайте, возлюбленные, и вы нас в молитвах ваших, ибо не мал еще предлежит нам путь и немало на этом пути предстоит нам труда и забот пастырских. Аминь.

Слово при посещении паствы, сказанное в Феодосийском Александро-Невском соборе 18 сентября 1854 г.

Мир вам! (Ин. 19; 20)

Вступая вчера, возлюбленные, в город ваш, я поражен был его пустын­ным видом: казалось, что в нем нет уже никого из жителей, и все оставили его, кроме малого числа стражи военной. Да, подумал я, если кому, то им не предосудительно было уклониться от нашествия врагов, ибо не только город здешний по своей крайней близости к морю, но почти каждый дом в городе находится прямо под ударами орудий неприятельских. Посему-то, говорю, я нисколько не осудил в мыслях моих вашего удаления, а только пожалел от души о тяжести вашего положения, и о том, что не буду иметь утешения видеть вас и разделить с вами молитвы и чувства мои. В успокоение духа служила мне та одна мысль, что для силы и действительности молитвы о ком-либо нет необходимости в присутствии тех лиц, за которых совершается молитва, так как и сама Церковь ежедневно возносит во храмах молитву не о находящихся только во храме, но и о всех «благословною виною отсутству­ющих». Какая же причина отсутствия может быть благословнее вашей, когда вы должны были спасать от огня и меча иноплеменников самую жизнь свою?

Тем отраднее для меня видеть теперь весь храм этот, наполненный моля­щимися. Откуда, скажите, взялись вы, и как появились так скоро здесь, не знав предварительно.нисколько о моем посещении? — Все это, как вижу, сделала ваша любовь о Христе: она дала вам так быстро знать о моем прибытии, она же так неукоснительно и собрала вас сюда на свидание и общую молитву. Да будет же благословен Господь, вложивший в меня желание и решимость, не­смотря на все трудности, предприять путь к вам, — а вам внушивший усердие поспешить на свидание с нами! Да будет, говорю, благодарение за все сие Господу, ибо чистая любовь христианская происходит не от земли, а прихо­дит с неба и изливается, по уверению Апостола, в сердца наши Духам Свя­тым (Рим. 5; 5).

Что же мы скажем вам, возлюбленные, в утешение ваше? Скажем, во-первых, что тяжкому положению вашему вполне сочувствует весь край наш и, без сомнения, вся Россия; сочувствуют все и молятся за вас усердно; мо­лятся и готовы оказать вам всякую братскую помощь в нуждах ваших. Иначе и быть не может, ибо все, что вы ни терпите, терпите не за себя токмо, а за всю Россию. Если бы град ваш и страна посещены были (чего не дай Бог!) другими какими-либо бедствиями, например, язвой, голодом, наводнением, пожарами, то положение ваше, хотя и тогда возбуждало бы повсюду сожале­ние о вас, но для Отечества, очевидно, не было бы никакой пользы от вашего злострадания. Но война и нашествие врагов есть такое зло, которое, подобно буре, истощая силу и лютость свою на одном месте, — как теперь у вас, -этим самым соделывается безвредным для всех прочих градов и весей. Вы посему теперь яко жертва искупительная на алтаре Отечества. Может ли оно забыть эту жертву, не возлюбить вас особенной любовью, не возыметь к вам душевного уважения?

Блюдитесь токмо, возлюбленные, чтобы вам самим не отнять как-либо и не умалить цены и достоинства этой вашей жертвы: или малодушием и ропотом, или своекорыстием и взаимными распрями, или хладностью и невни­манием к бедным среди вас собратиям вашим.

Что касается до того, какое расположение духа и сердца прилично ваше­му настоящему состоянию, то примите в руководство тот Божественный совет, который Сам Спаситель наш преподал возлюбленным ученикам Своим пред наступлением для них ужасного искушения — Его Креста и смерти. Бдите, -говорил Он им, — и молитеся, да не внидете в напасть, потому что напасть, хотя была и весьма близко, но еще не наступила; а мы вместо того скажем вам: бдите и молитеся, да изыдите от напасти, которая уже давно постигла вас и доселе не проходит! Да, возлюбленные, духовное бодрствование и молит­ва — от души сокрушенной и сердца смиренного, растворенная притом жи­вой верой и искренним покаянием, — есть наидействительнейшее средство как к отвращению напасти наступающей, так и к удалению наступившей.

Молящийся по видимому ничего не делает к отражению врагов; он не на­падает на них и не отражает их ничем видимым, а токмо воздевает очи и руки свои к небу или, падши на землю, проливает пред Богом свои слезы. А меж­ду тем, действие такой теплой молитвы чрезвычайно сильно и действительно против самого лютого и могущественного врага. Почему так? Потому что в этом случае действует против врага уже не человек молящийся, а Сам Господь Всемогущий, у Которого просят помощи и защиты. Бдите убо, возлюблен­ные, и молитеся, да изыдите из напасти вашей!

В подкрепление вашей веры и в ободрение вас на молитву мы можем и должны сказать, что над вами и градом вашим уже проявилось знамение мило­сти Божией. В самом деле, подумайте. — Пристань ваша славится всюду своим удобством и безопасностью от бурь; берег моря вашего на великое простран­ство крайне удобоприступен для врагов; град ваш открыт и подвержен от края до края своего всем огням неприятельским: не здесь ли потому надлежало ожидать самых частых нападений от врага?

Но вот прошло уже целое лето брани самой ожесточенной, а спокойствие здешних мест почти ничем не было нарушено; в город ваш не влетела еще ни одна стрела вражья; из вас, обитателей его, ни один не пострадал ни от меча, ни от огня иноплеменников. Что значит это? Пусть другие изъясняют это как хотят, а я скажу, что то милость к вам Божия. Враг, не нападая доселе на вас, поступает как бы естественно, имея на то свои причины; но если бы он захо­тел противного, сколько бы явилось у него к нападению на вас и причин самых достаточных, и побуждений самых сильных! Но он, говорю, не нападает. По­чему? — потому что там — у Престола Божия, есть за вас постоянный ходатай и сильный защитник. Кто это? Ублажаемый всей Церковью Вселенской древний пастырь страны вашей — святой Стефан Сурожский!

В продолжение всей святой и богоугодной жизни своей, подвизаясь с осо­бенной ревностью за веру и Православие, мог ли он посему забыть прежнюю паству свою в настоящее время, когда она со всем православным Отечеством терпит нападение от врагов не за что другое, как за чистоту и целость святой веры и святость Креста Христова? — Священномученики Херсонские приняли на себя (подвиг-ред.) посрамить нечестие врагов сокрушением гордыни их до конца; и для того попустили им выйти на берег и занять место, орошенное их мученической кровью; а ваш святитель и заступник взялся оградить от их вторжения край ваш; и вот они (враги — ред.), как бы связуемые невидимой силой, хотя и нередко приближаются к вам, но не дерзают нанести вреда.

При этом случае я должен принести вам, возлюбленные, жалобу на вас самих: ибо когда же лучше сделать это, как не теперь, когда над вами рука Божия? Помните ли наше первое свидание с вами, по прибытии моем на па­ству Херсоно-Таврическую? Зная священную древность вашу, которой здеш­ний полуостров превосходит едва на все страны отечественные, я ожидал, что имя святого Стефана, вашего приснопамятного святителя, у всех вас на устах и в сердце, что вы прибегаете с молитвой особенно к нему во всех нуждах ваших, как к ближайшему и естественному вашему ходатаю пред Богом. Что же, к прискорбию моему, увидел я? Что многим из вас вовсе неиз­вестны его святая жизнь и подвиги как для страны вашей, так и для всей Церкви Вселенской!..* Тому ли следовало быть? Так ли православные сыны Церкви чтут память своих святых угодников? Потому я тогда же возымел немалое опасение за вас и вашу будущность; и когда вы сетовали предо мною об оскудении прежних источников вашего земного благоденствия, я не усом­нился указать вам, как на причину того, на ваше забвание вашего небесного ходатая и заступника.

Тогдашние слова мои, как показал опыт, не произвели над вами всего же­ланного действия, и вот теперь учит тому же и наставляет вас Сам Господь, попустив прийти на вас такому лютому и продолжительному искушению! Ибо страшно забывать святых друзей Божиих! В настоящих обстоятельствах, ког­да все земные средства оказываются видимо недостаточными, к кому прибег­нуть, как не к помощи Божией? А как прибегнуть и стать пред святостью Су­щества Божия со грехами нашими?

В таком случае ходатайство и молитвы святых угодников о нас пред Бо­гом суть единственное средство преложить гнев Божий на милость, ибо они своей верой и любовью к Богу, своей чистотой и избытком почивающей в них благодати могут низводить благословение свыше на самых грешников, только бы, находясь под благодатным покровом их, мы не продолжали оставаться нераскаянными во грехах наших.

Уразумейте же, возлюбленные, тайну вашей силы и безопасности от вра­гов ваших. Принеся искреннее покаяние пред Богом, обратитесь с теплыми молитвами к заступнику страны вашей, святителю Стефану, да продолжит он свое ходатайство о вас пред Богом и да будет для вас в стену и забрало против всех нападений вражеских.

А в вознаграждение прежней хладности вашей к угоднику Божию сделай­те следующее:

когда Святая Церковь вспоминает ежегодно по всей вселенной память свя­тителя вашего, вы чтите день этот особенным празднеством, яко день собствен­ного торжества вашего, день вашей славы о Господе;

возлюбите самое имя вашего святителя и нарекайте его как можно более на новорожденных сынах ваших, ибо таким образом не только страна и град ваш, но самые семейства ваши придут в особый духовный союз с вашим об­щим заступником небесным;

изберите, наконец (если хотите вполне загладить свое прежнее невнима­ние) какое-либо из священных урочищ, которыми так богаты ваши окрестно­сти, и устройте на нем хотя малый храм во имя святителя, куда бы вы и с чадами вашими могли приходить по временам на молитву и воспоминание священ­ных древностей страны вашей.

Мы, со своей стороны, готовы употребить все средства на вспомоще­ствование вам в сем благом начинании, и между прочим для этой же цели по возвращении домой не замедлим прислать вам житие святителя Стефана, на­чертанное не нашим скудным пером, а священной рукой святителя Димит­рия Ростовского. Постарайтесь приобрести эту хартию для каждого из се­мейств ваших и прочитывайте ее и в день памяти святителя, и в другие вре­мена, в назидание себе и чадам вашим.

Господь да хранит вас и град ваш Своей благодатью! Молитвы святителя Стефана да будут над всеми вами! Аминь.

Слово при обозрении епархии, сказанное в городе Бериславе 10 июня 1855 г.

Видя, как мы не раз проезжали через ваш город, не останавливаясь в нем для богослужения, вы могли подумать, что мы как бы чуждаемся вас и отдаем предпочтение другим городам и местам. Бог свидетель, возлюбленные, что у нас не было ничего подобного ни в уме, ни в сердце! Прежняя поспешность наша при посещении вашего города была следствием разных обстоятельств, от нас не зависящих, и не заключала в себе никакого намерения в отношении к вам. Мы никогда не отделяли вас в мыслях от всей прочей духовной паствы нашей и всегда воспоминали о вас в слабых молитвах наших пред Богом. И вот, если угодно, доказательство тому! Мы не останавливались у вас надолго тогда, когда все среди и вокруг вас было покойно и радостно, когда в городе вашем, пользующемся таким прекрасным местоположением, можно было про­вести время с особенным удовольствием; зато являемся среди вас и медлим теперь, когда весь город наполнен уныния и страха не только от нашествия врагов, но и от губительной болезни. Ибо истинное расположение и друже­ство, как справедливо замечено, познаются не столько разделением с кем-либо его покоя и радостей, сколько добровольным участием в его печалях и опасно­стях. Да будет же настоящее посещение нами вас свидетельством нашей ис­кренней любви к вам о Господе! Говорим это не в похвалу какую-либо и одоб­рение себе (что нам земная похвала? — наше похваление о Господе и пред Гос­подом!), но в ограждение вас от неправого мнения и подозрений, ибо нет ничего хуже, как если между пастырем и пасомыми возникает какое-либо сомнение в расположении, — тогда самые добрые и благонамеренные действия представ­ляются не в благоприятном виде и не достигают своей цели.

Что же мы скажем вам среди настоящих тяжких обстоятельств в успокое­ние и утешение ваше? От себя самих не много могли бы сказать вам в этом случае; но, благодарение Богу за Его святое Евангелие! — у христианина есть в чем упокоиться и самому, и чем утешить других в самых печальных и тяжких обстоятельствах жизни, — был бы только он верен Богу и своей совести.

И во-первых, возлюбленный Спаситель наш открывает нам в Своем Еван­гелии, что над всеми нами простерт и бдит непрестанно всемогущий Про­мысл Божий до такой степени, что у верующих во имя Его власи главный вси изочтени суть… и ни един от них падет… без воли Отца Небесного (Мф. 10; 30, 29). Какая отрадная истина! Какое успокоение для сердец страждущих! Следовательно, никакое зло или бедствие не может коснуться нас без Его все­благой воли; и если касается, то допущенное Его же волей для какой-либо истинно полезной для нас цели. Посему, если мы все, случающееся с нами, приемлем с верой и преданностью Промыслу Божию, то что бы ни случи­лось, рано или поздно должно обратиться нам во благое, ибо Небесный Рас­порядитель судеб наших праведен и всемогущ.

Далее. Возлюбленный Спаситель наш, именно в ободрение нас против всех страхов человеческих, рек: не убойтеся от убивающих тело, души же не могущих убити (Мф. 10; 28). После того самая смерть не страшна для истин­ного христианина, как то доказало множество святых мучеников. Ибо для то­го, кто оставляет земную жизнь с живой верой в Искупителя и Крест Его, с истинным покаянием во грехах своих, — для того смерть есть не лишение, а приобретение, переход от низшего и несовершеннейшего к бытию высшему и лучшему, от трудов и печалей — к вечному успокоению и блаженству в светлых обителях Отца Небесного. Наконец, Спаситель, оставляя нашу землю, благово­лил верующим во имя Его дать обетование даже в том, что все прошения их, коль скоро они сообразны воле и клонятся ко славе Отца Небесного, будут исполняемы непременно, — следовательно, мы не осуждены здесь на безотрадное терпение, а можем с детской доверенностью прибегать к нему во всех наших нуждах, просить всякого блага, молить об удалении от нас всякого вида зла. И если не зазрит нам совесть наша в просимом нами, то можем быть совершенно уверены, что Он, яко всевидящий, услышит нас, и, яко всемогущий, исполнит во благих проше­ния наша и подаст нам, в том или другом виде, потребное душам нашим.

Вот, други мои, в чем для христианина отрада и успокоение душевное среди настоящих обстоятельств: в живой вере в Промысл Божий, в уповании жизни вечной, во всемогуществе и любви к нам Спасителя нашего! Я гово­рю — для христианина, ибо кто не верует в Спасителя и Евангелие, или и веру­ет, но нисколько не старается жить по Евангелию — в страхе Божием и любви с ближними, — тому мы не можем сказать ничего утешительного, доколе не пременит образа своих мыслей и действий; о том мы можем, по долгу пастырско­му и по любви христианской, только жалеть и сокрушаться, ибо он, находясь вместе с другими среди искушений и скорбей временных, сам себя притом лишает и утешения духовного, упования вечного. Несчастен таковой, бесконечно несчастен, хотя бы его и не касалось никакое из тех зол, от которых страдают другие, хотя бы он обладал притом всеми благами мира. Ибо, кая бо польза человеку, — скажем и мы словами Писания, — аще мир весь приобрящет, душу же свою отщетит (Мф. 16; 26)? А кто служит Богу во истине, верует в Спасителя не устнами токмо, а и сердцем, кто старается жить и действовать по своей вере и совести и, греша иногда по слабости плоти, не медлит во грехе, а изглаждает пятна своей совести слезами покаяния, тому мы можем и должны сказать от имени Самого Господа: «Векую унываешь, возлюбленный брат! Ободрись и восклони главу свою! Вокруг тебя свирепствует буря брани и хо­дит ангел смерти; но ты не один, с тобою невидимо Сам Спаситель твой. Имись за Крест Его всей силой веры, предай Ему всецело судьбу свою, временную и вечную, — и ожидай с терпением, что возглаголет о тебе и что сотворит для тебя Господь». Чтобы ни определил Он касательно тебя в настоящих обстоя­тельствах, хотя бы временной жизни твоей положено было премениться на жизнь вечную, — если ты сохранишь веру и любовь до конца, то ничего не потеряешь, и ничто не повредит тебе. Напротив, со Всемогущим Спасителем твоим ты пройдешь безбедно среди самой тьмы и сени смертной и выйдешь туда, где нет более ни болезни, ни печали, ни воздыхания. Аминь.

Слово при посещении паствы, сказанное в Севастопольском соборе во время бомбардирования этого города неприятелями 16 июня 1855 г.

Несмотря на эти неумолкающие удары громовые, мы паки с радостью исходим пред вас, братие, для второго и последнего собеседования с вами… Ибо долго ли нам и быть у вас? — По самому образу настоящей жизни и роду занятий ваших здесь мы должны оставить вас, дабы дать вам более досуга и удобности к великому делу вашему. А между тем, можно ли было вчера — за один раз — высказать все, что было у нас на душе?.. После стольких опасно­стей, вам непрестанно угрожающих, вы по необходимости кажетесь нам та­кими людьми, которые уже как бы не принадлежат нашему миру, и с которы­ми по тому самому нельзя довольно наговориться.

Но о чем будем беседовать? Найдите, если угодно, для этого предмет вы сами; только не требуйте, братие мои, чтобы мы начали учить вас и наставлять чему-либо. Ах, теперь, как сами видите, время уже не учить и учиться, а тво­рить изученное и действовать, время молиться и, если нужно, умирать, как подобает христианину и истинному сыну Отечества!

Если бы, впрочем, для кого-либо потребно было вразумление, то мы веру­ем, что ваш наставник теперь и учитель — Сам Дух Святый, Который никогда не оставляет истинно верующих без необходимых для них тайных озарений в их сердце, тем паче не может оставить без этого вас, которые за веру и Отечество полагают свои души. Внимайте сему Божественному Наставнику, выну глаго­лющему в нашей совести, исполняйте верно внушаемое Им, и вы, как уверяет возлюбленый ученик Христов, не потребуете, да кто учит вы (1 Ин. 2; 27).

Что касается до нас, которым выпал редкий жребий быть свидетелями вашего беспримерного положения, и которым, по всей вероятности, не пред­ставится подобного крайне важного и поучительного случая в другой раз, — то мы погрешили бы не только против самих себя, но и против всех будущих слушателей наших, если бы не постарались понять и изучить твердо всю вашу такую великую и такую громогласную проповедь севастопольскую.

Да, братие мои, все, происходящее у вас здесь, я называю не иначе, как проповедью всемирной, которая только произносится на земле, а слагается не на земле, а на небе. Ибо кто из самых первых и деятельных виновников и распорядителей настоящей брани может сказать, что происходящее здесь совершенное падение и смерть. Как это может быть, подумает кто-либо? — Так же, возлюбленный, как бывает с человеком, совершенно истощенным в силах от болезни или долгих лет: он еще продолжает жить и дышать, если его остав­ляют в покое и не принуждают делать усиленных движений, или принимать сильных лекарств; а в противном случае, от самого напряжения сил, он впада­ет в бесчувствие и подвергается смерти. Как это может быть? — Так же точно, как бывает с изветшалым и долунаклонным зданием: не трогаемое, оно про­должает на удивление всех стоять на своем месте, а сильно тронутое, хотя бы то было для подпоры или поновления некоторых частей, тотчас теряет равно­весие, падает и обращается в развалины. Таково, по суду всех, самых друзей и защитников ее, нынешнее положение державы мусульманской. Для нее пагуб­ны все усиленные движения, которые заставляют ее делать, смертоносны са­мые врачевства, которыми думают спасти ее от смерти. Подобно расстающим­ся с жизнью и кончающим свое бытие, для этой державы необходим был толь­ко совершенный покой и безмолвие, но, по неразумению или неискренности своих друзей, она, как бы в наказание за свою всегдашнюю наглость и необуз­данность, будет лишена при конце своем и такого утешения…

Видите теперь, что совершается у вас и к чему вы призваны, возлюблен­ные! Не малое что-либо и даже не просто человеческое происходит здесь, а выходит из-под печати (Откр. 6; 1) вековая тайна Промысла Божия; приходит в исполнение над царствами и народами един из великих судов Божиих; реша­ется, надолго решается судьба Востока и Запада, а, может быть, и всего света. Целые века прошли в ожидании настоящих событий; и целые века будут выра­жать собою их последствия. О, есть за что пролить вам кровь свою, как она ни драгоценна для нас! Есть ради чего принести в жертву свою жизнь, как она ни важна и ни вознаградима! И приметьте, с каким благоприличием и с какой, можно сказать, умилительностью избрано свыше самое место этой новой борь­бы добра со злом, этого неожиданного спора страстей и злобы человеческой с судьбами правды Божией… Огнь настоящей брани разгорался и мог разгореться в разных местах; но разгорелся и сосредоточился во всепожирающее пламя именно у вас и на том самом месте, где колыбель нашего Православия, на том месте, где Отечество наше сретилось некогда и вступило навсегда в духовный союз с Православным Востоком!.. Этим самым Промысл Божий явно пока­зал, что у него заранее все рассчитано и определено. Этим самым Россия по­ставлена, можно сказать, в необходимость стоять за это место как за святыню Законным образом подвизается из вас, во-первых, тот, кто не подвергает себя опасности и смерти без видимой нужды, по единой неразумной отваге, или столь же непростительной безпечности, забывая, что жизнь воина принад­лежит не ему самому, а Отечеству. Законно подвизается тот, кто сражается и умирает не по-язычески, а по-христиански, то есть одушевляясь в принесении на жертву своей жизни не одним обыкновенным отвращением к врагу и жела­нием себе успеха и отличия, а наиболее чувством долга к царю и Отечеству, тем паче — к вере и Святой Церкви. Законно подвизается тот, кто преходит на (во время — ред.) брани в другой мир с чувством смирения и покаяния, а не с надмением и бесчувствием душевным, не призвав на себя, даже в минуту опас­ности смертной, милосердия Божия. Законно подвизается, наконец, тот, кто, находясь постоянно, как вы теперь, пред лицом смерти, заранее изгоняет из своей души все помыслы нечистые и пожелания плотские. А о всех тех, кото­рые мыслят и действуют противным образом, горько, но должно сказать, что они, при всем их мужестве и самоотвержении, подвизаются не законно и не как должно; а потому не могут приять на главу свою того венца, который был уготован им за их подвиг.

Хотите ли вы знать причину этого? Она в том, что в Царствие Божие не может внити ничто же скверно (Откр. 21; 27). Таково именно существо сего Царства; и ужели вы первые захотите внести туда за собою что-либо нечи­стое?.. Таким образом оно престало бы быть Царством Божиим, царством света, чистоты и правды. Напротив, имея в виду его святость, вы потому самому потщитесь быть если не совершенно чистыми и святыми, то омыты­ми и оправданными — через веру и покаяние.

Когда мы напоминаем вам о нужде в покаянии, то само собой разумеется, что мы не требуем от вас тех действий и принадлежностей покаяния, которы­ми сопровождается это Таинство в обыкновенном его виде. И ваше покаяние, как и всякое истинное, должно быть соединено с неизменным отвращением от греха и решимостью вести жизнь праведную и богоугодную; но от вас, среди постоянных смертных опасностей, не требуется ни продолжительных молитв, ни обыкновенных в таком случае пощений, ни даже церковной исповеди. Боже, милостив буди мне грешному! — вот ваша молитва. Без числа согреших, Госпо­ди, помилуй мя! — вот ваша исповедь. Пресвятая Богородице, спаси мя! Ангеле Хранителю, сохрани мя! — вот ваши молебны. Святителю Христов Николае, буди ми помощник! Святителю Митрофане, не остави меня! — вот ваши ака­фисты. Трудно ли, когда нужно, делать все это для кого-либо из вас? а и этого одного, как видите малого и легкого, в настоящем положении вашем, когда то будет делаться от души, — предостаточно для всякого.

Но, говоря таким образом, я, вопреки сказанному мною в начале, непримет­но обращаюсь пред вами в наставника…Простите, возлюбленные, этот невольный избыток ревности по вашему спасению! — и как бы не явилась она у нас теперь?!

Вы ежечасно подвергаетесь ради нас крайним опасностям и, можно сказать, умираете за нас каждый день, а мы не примем труда подумать и позаботиться о том, чтобы эта великая жертва, какова жизнь ваша, была вполне благоприят­на Господу, и чтобы вы не подверглись опасности лишиться венца небесного, предназначенного вам за ваше самоотвержение? О, если бы нужно было, то, Бог свидетель, мы готовы уступить для этого каждому из вас часть собствен­ного спасения!

Затем, братия мои, предаем вас и судьбу вашу в руце Господа и всемогу­щей благодати Его. О, да будет и преизбудет она на каждом из вас! С радо­стью услышим и вдали от вас о каждом подвиге и преспеянии вашем; с еще большей радостью поспешим на свидание с вами паки, коль скоро откроется к тому хотя малая удобность. Если же суждено свыше не сретаться нам более в этой земной юдоли, то молим Господа о едином: да сподобимся взаимного свидания там, где нет более ни печали, ни воздыханий, и где сретившиеся никогда уже не разлучаются. В заключение, вместо взаимного прощального слова, повторим слова святого Павла: Аще бо живем, Господеви живем, аще же умираем, Господеви умираем: аще убо живем, аще умираем, Господни есмы (Рим. 14; 8). Аминь.

Слово при посещении епархии, сказанное в городе Перекопе 19 июня 1855 г.

Какая великая разность города вашего в сравнении с тем, что было в нем при посещении моем в сентябре прошедшего года! Тогда он походил на пу­стыню, в которой не видно живой души, а теперь в нем жизнь и движение по-прежнему, даже многолюдство, ибо хотя военные обстоятельства края до­селе удаляют отсюда некоторых из жителей, но зато привлекли к вам множе­ство других всякого рода лиц.

Что же значит эта перемена? Не нанесено ли какого решительного пора­жения врагам нашим? Не удалились ли даже они с вашего полуострова, так что вам нечего более бояться и не от кого убегать? Нет, пламень войны по-прежнему свирепствует на конце полуострова; даже некоторые новые места заняты врагами. А вы, между тем, возвратились в свои дома, занимаетесь сво­ими делами, даже распоряжаетесь на будущее, как бы с краем вашим не про­исходило ничего чрезвычайного. — Вот что значит мнение! Ибо кроме мнения о врагах и опасностях ничего не переменилось, (то есть вы — ред.) начали ина­че, правильно, смотреть на вещи и события, и все пошло своим путем, пра­вильнее и спокойнее. В самом начале брани вы вообразили слишком много о силе и движении врагов — и внешних, и внутренних; преувеличивали происхо­дящую отсюда опасность для вас, и потому, яко человеки, смутились до того, что смущению вашему, можно сказать, не было предела. Самые крепкие из вас поколебались в мыслях и рассеялись подобно тому, как это было и с Апостола­ми пред наступлением голгофских событий. Теперь все увидели истинное по­ложение вещей, поняли отдаленность опасностей, собрались с мыслями, возы­мели полное присутствие духа, — и вам самим кажется странной прежняя по­спешность ваша в оставлении своих жилищ. Теперь, надеюсь, уже ничто не смутит вас так скоро и не поколеблет до такой крайности. Даже если прибли­зится действительная опасность, то вы сретите ее с надлежащим мужеством и благоразумием; не только сами покажете себя твердыми и непоступными, но подадите и другим пример, как надобно стоять и действовать во время бури.

Для приуготовления себя к такому действованию и для ограждения себя в подобных случаях от малодушия немало у человека разных средств и посо­бий, из которых каждое может приносить своего рода пользу. Таково, напри­мер, точное понятие о вещах и здравое размышление о них; таково живое пред­ставление себе своего долга к Отечеству и возбуждение в себе любви к его славе и благоденствию; таково взаимное совещание и подкрепление друг дру­га в решимости не унывать и не смущаться, а благодушествовать и действо­вать, и прочее. Но кроме того, я хочу указать вам еще на одно средство к тому же, которое чрезвычайно просто и близко к каждому, а между тем действует сильнее всех прочих. И это средство предлагаем мы не от себя, а от лица вели­чайших и опытнейших наставников и учителей, каковы были пророк Исайя и святой апостол Петр. Вот что говорят они на случай обстоятельств, подобных нашим: страха же их (то есть врагов) не убойтеся, ниже возмутитеся. Госпо­да сил, Того освятите, и Той будет вам в страх (Ис. 8; 12, ср.: 1 Пет. 3; 14-15). То есть как бы так вещали они: поставьте и утвердите в душе вашей страх Божий, и все прочие страхи ослабеют и исчезнут для вас сами собою.

В самом деле, братие, давно замечено, что кто истинно боится Бога, тот никого и ничего не боится, — не в том, конечно, смысле, чтобы для него не было уже ничего опасного и поражающего, а в том, что он превыше страха и спокоен духом там, где не боящийся Бога и миролюбец (сластолюбец-ред.) трепещет и не знает, куда обратиться и что делать. И понятно, откуда в людях благочестивых это святое и возвышенное бесстрашие. Они единожды и на­всегда предали временную и вечную судьбу свою Богу; совершенно уверены, что Тот, Кому принадлежат они, превыше всего и всемогущ, что Он никогда не оставляет без Промысла и помощи любящих Его и уповающих на Него, -после этого что может возмутить и устрашить их? Аще бо и пойду, — восклица­ет один из таковых, — посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси (Пс. 22; 4). А с не боящимися Бога по необходимости (неизбежно — ред.) происходит противное: поелику они живут и действуют сами по себе, как бы Бог и Его Промысл были чужды для них, и они для Него; поелику во всем водятся только своим умом, выполняют только свою волю, воодушевляются и движутся одними страстями и выгодами, — то как им после того при находя­щих опасностях не смущаться и не трепетать? Потому-то, как заметил древ­ний мудрец, бегает нечестивый иногда и ни единому же гонящу (Притч. 28; 1), — от одного, то есть, воображения опасностей, которые тем скорее и страш­нее представляются им, чем они себялюбивее.

Хотите ли самостоятельность и твердость людей богобоязненных видеть на каком-либо примере? Изберите какой угодно род опыта, и мы не затрудним­ся выставить пример. А между тем возьмем теперь хотя следующий. От вави­лонского царя Навуходоносора выходит повеление, чтобы все жители царства его воздали божеское поклонение златому истукану, который был поставлен на поле Халдейском; повеление сопровождается угрозой, что если кто не окажет повиновения и не падет ниц пред истуканом царским, тот будет немедленно ввергнут в печь огненную. Статуя поставлена, и печь седмерицею разжжена. Все охотно и неохотно кланяются истукану, поскольку все страшатся печи ог­ненной. Только три юных еврейских отрока не идут к златой статуе на покло­нение. Почему? Разве огненная печь не страшна для них? Нет, огонь для них, как для всех прочих; но они в то же время видят пред собою нечто, еще гораздо страшнее огня и печи, видят гнев Божий за то, если изменят Богу отцов своих и поклонятся идолу. Страх Божий изгоняет у них из души все прочие страхи человеческие, и они охотно предпочитают самый пламень печный богопротив­ному поклонению, будучи твердо уверены, что Бог, Которому служат они, все­гда может, если восхочет, защитить их от всякого огня. А если бы и попустил пострадать за имя Свое в печи, то силен воздать им за то сторицей, — то есть за временное мучение наградить их вечным блаженством на небесах. Если хоти­те другие примеры, приведите себе на память бесчисленный сонм мучеников и исповедников, которые в разные времена и в разных странах шли за имя Хри­стово на все роды смертей и не боялись никого и ничего в мире. Что делало их такими великодушными и непобедимыми и возносило над всеми видами опас­ностей и страхов? — Страх Божий. Поспешим же, братие мои, взяться обеими руками за это всемогущее оружие против всех наших нынешних страхов! Пре­дадим судьбу свою, временный и вечный живот наш Господу, и мы престанем быть малодушными. Вспомним, что с нами возлюбенный Спаситель наш, с нами Матерь Божия и святые угодники Христовы, с нами молитва и благосло­вение Святой Церкви, — и мы укрепимся в мыслях и воскрылимся духом. Такое настроение души и сердца, кроме ободрения и успокоения среди настоящих опасностей, доставит нам и другие многие блага. Ибо боящийся Господа и лю­бящий своего Спасителя христианин благословен на всех путях и в делах сво­их, благословен на земле и на небе, во времени и в вечности. Аминь.

Слово при посещении паствы, сказанное в Александро-Невском Симферопольском соборе 23 июня 1855 г.

Во время последнего посещения мною вашего города, под конец про­шедшего года, я беседовал с вами, если памятуете, хотя отечески, но с неко­торой суровостью, как того требовали тогдашние обстоятельства ваши. И признаюсь, хотя суровость эта была делом не моего какого-либо произвола, а следствием необходимости, но, несмотря на то, не раз сожалел я о ней и, если бы возможно было, возвратил бы назад сказанное, ибо кто же, выразим­ся подобно апостолу Павлу (2 Кор. 2; 2), будет доставлять вам отраду и радо­вать вас среди настоящих скорбей ваших, если мы еще будем вас печалить и сурово обращаться с самыми ранами вашими? Потому-то, говорю, я пенял на себя самого за вас и прилежно смотрел за тем, что произойдет с вами впоследствии: не будете ли вы скорбию пожерты (2 Кор. 2; 7) и унынием, не придете ли в еще большее смущение, — или, опомнившись от страха, войдете в дух мужества и упования, который я старался внушить вам, и начнете мыс­лить и действовать, как должно было ожидать от жителей города, столь по­чтенного, от людей, которые всегда известны были за усердных сынов Оте­чества? Благодарение Богу, над вами весьма скоро произошло последнее; и сбылись во всей силе слова апостола Павла, который говорит, что печаль бо яже по Бозе, — а другой мы не хотели и производить, — покаяние нераскаянно во спасение соделовает (2 Кор. 7; 10).

Воздремав по слабости человеческой на краткое время, подобно мудрым девам в Евангелии, вы весьма скоро пробудились, спешно наполнили светиль­ники свои елеем милосердия, и немедля вышли бодрственно во сретение же­ниху. Я разумею под этим то, что вы так скоро после того начали делать и доселе так постоянно и усердно делаете для уязвленных на брани воинов на­ших. Помните ли, как я призывал вас к этому богоугодному подвигу? Как ука­зывал вам на полную возможность и ближайшую удобность для вас, по само­му местоположению города вашего, отличиться в таком роде человеколюбия пред лицом целого Отечества? Теперь вижу, что вы вполне поняли мои слова и уразумели это преимущество вашего местоположения; уразумели и, призна­юсь, сделали еще более, нежели сколько можно было требовать от вас. — Что теперь весь город ваш? Это не город, а одна пространная врачебница, у кото­рой почти столько же отделений, сколько в городе домов. Конечно, все это представляет из себя печальное явление, свидетельствующее о множестве жертв настоящей брани; но вместе с тем, со стороны вашей, это составляет умили­тельное торжество любви христианской. Куда ни посмотришь, везде видишь следы этой любви. Там, например, было место главного управления здешнего края, — теперь тут главная врачебница. Там был дом наук и образования юно­шества, — теперь тут врачебница. Здесь и здесь обитали начальники, главные и не главные, — теперь во всех этих домах помещаются болящие воины. Подобное произошло и с частными домами: самые лучшие и удобнейшие добровольно отданы самими хозяевами под врачебницы. Где покоилась роскошь, там успокоивается теперь от своих ран мужество и доблесть. В похвалу вашу довольно сказать, что число призреваемых в недуге защитников Отечества во граде ва­шем не раз равнялось почти числу его жителей.

И как хорошо и по-христиански совершается у вас это святое дело челове­колюбия! Как будто врачуемых у вас были не целые тысячи, а несколько десят­ков! Кроме вещественного успокоения страждущих и заботы о их немощном теле, с ними обращаются у вас, как всегда должно поступать с людьми и хри­стианами, то есть преподавая им не одни снеди и пития целебные, но внушая им терпение и веру, возбуждая надежду на Спасителя и Его всемогущество, распространяя над одром их благоухание молитвы, согревая их теплотой люб­ви, напутствуя в самые врата вечности Таинствами Святой Церкви и уповани­ем жизни вечной. Достойно всякого одобрения и то, что все это делается не для одних своих, а и для самых врагов наших, которые жребием войны попали к нам в плен. Найдя такой неожиданный для них призор и благотворитель­ность, многие из них благословляют свою участь, спасшую их от явной смерти.

Смотря на все это, я радуюсь сугубо и благодарю Бога не за вас токмо, но и за себя, ибо союз духовных пастырей с пасомыми таков, что они не могут ни страдать, ни радоваться порознь, а испытывают то и другое вместе и нераз­дельно. Теперь вы исполнили свой долг любви к Отечеству, как подобает ис­тинным сынам его; подали прекрасный пример всем прочим городам, близ­ким и дальним; вознаградили с лихвой свое прежнее — не малодушие, ибо его на самом деле не было, — а смущение и нерешительность. Да будет же за это от всех нас благодарение Господу! Ибо без Его тайного благодатного действия на нашу душу и сердце мы, как свидетельствует святой Павел, не можем и помыслить, тем паче совершить чего-либо истинно доброго (2 Кор. 3; 5).

После этого, возлюбленные, всем нам остается пожелать молитвенно двух вещей: во-первых, скорейшего окончания брани, столь неправедно против нас воздвигнутой, а, во-вторых, чтобы священный огонь любви и человеко­любия, разгоревшийся у вас в такое чистое и яркое пламя, не угасал, а горел в сердцах ваших завсегда, и производил то же самое, что производит теперь, доколе в том будет нужда. Зная вас и вашу доброту душевную, мы нисколько не сомневаемся, что при помощи Божией так именно с вами и будет. Ибо если защитники Севастополя не престанут стоять и умирать за нас, то нам ли престать служить им, чем только можем, и возливать елей на их кровавые раны? Аминь.

Слово при посещении паствы, сказанное в Севастополе, в лагерной на Северном укреплении церкви 25 июня 1855 г.

По всему лицу земли Русской нет ни одного сына Отечества, который бы в настоящее время не привитал постоянно мыслью своею с вами, мужествен­ные защитники Севастополя, который не скорбел бы вашими ранами, равно как не радовался бы о ваших успехах, не хвалился вашей твердостью и муже­ством. Тем паче мне, как духовному пастырю страны сей, хотя и недостойно­му, невозможно не присутствовать всегда с вами духом, верой, молитвой, и не разделять от души всего, что происходит с вами, — и радостного, и печального.

Потому-то в прошедшем году, несмотря на то, что я посетил город ваш непосредственно пред тем, при первой вести о вторжении к вам врагов немед­ленно поспешил сюда, дабы разделить с вами самые первые дни опасности; и если при всех усилиях не успел достигнуть тогда до вас, то потому, что все пути к вам были уже пресечены врагами. Видя это, я, подобно птице, кружа­щейся вокруг того гнезда ее, долго странствовал по разным местам вокруг ва­шего города; и не прежде оставил здешний полуостров, как совершенно уве­рившись, что самая главная опасность для вас уже прошла, что все беззащит­ные в вашем городе места укреплены достаточно, и вы можете с доброй надеждой стать против врагов.

Как потом дорога была нам каждая весть о вас! С каким усердием принима­ли мы, с каким нетерпением слушали всякого, кго появлялся из вашего города! Сколько раз, со своей стороны, покушались мы оставить свое местопребывание и все дела и, так сказать, бежать к вам, чтобы собственными глазами видеть ваше многотрудное положение и разделить с вами наше чувство и ваши опасности!*

Наконец давнее желание наше исполнилось! Благодарение Богу, мы теперь среди вас: видим ваше лицо, слышим ваш голос, можем осязать вас руками наши­ми! В сем случае, прежде всякого слова, мы желали обнять всех вас и облобы­зать вас каждого тем лобзанием святым (Рим. 16; 16), которое апостол Павел препосылал сущим в отдалении возлюбленным ученикам и братиям своим о Христе.

Да, возлюбленные, беспримерным мужеством против врагов и долго­терпением вашим вы давно вышли и вознеслись из ряда людей и воинов обык­новенных, — видимо приблизились к знаменитому сонму древних поборни­ков земли Русской, соделались не только любезными, но и священными для всех сынов Отечества. Вы — слава России, утешение ее монарха, радость Святой Церкви, предмет удивления для самых врагов и для всего света!

Как же нам после этого не радоваться о вас духом? Как не благодарить за вас Бога? Как не желать вместить всех вас в сердце своем?

Посещая в прошедшем году, пред наступившей бурей, город ваш и пола­гая, пред лицом и в виду врагов, основание вашего храма святого Владимира, я позволил сказать себе тогда, что скорее не останется камня на камне в горах здешних, нежели уступится врагам нашим эта колыбель русского Правосла­вия. Благодаря вашему беспримерному самоотвержению слабые слова мои ис­полнились как некое пророчество. Уже лицо многих гор и холмов окрестных изменилось совершенно, а вы одни и те же — тверды и неизменны! Уже целая Галлия и Британия и весь мусульманский Восток облеклись черным покровом печали о падших здесь сынах своих, а вы одни и те же, — тверды и неизменны! Уже враг ожесточенный не раз оскудевал и людьми, и оружием, а вы одни и те же — тверды и неизменны!

Можно ли во всем этом, при всем вашем мужестве, не приметить с бла­гоговением и знамения над вами силы Божией и благословения свыше? Кто, как не Он, поразил неожиданно слепотой надменную гордыню врагов на­ших, да не познают в самом начале вторжения и вашей неготовности к бра­ни, и слабости ваших сил и стен? Кто, как не Он, умудрил юных защитников ваших в немногие дни воздвигнуть и совершить в защиту града вашего то, на что в другое время потребовались бы целые годы? Кто, как не Он, послал в союзники вам эту ужасную бурю, которая разразилась над врагами губитель­нее всякой битвы? Кто, наконец, как не Он, отнял силу у большей части ра­зожженных стрел вражиих и заставил их праздно и безвредно для вас падать на землю? Не Он же ли подал и вам тот дух мужества и долготерпения, ко­торому удивляются теперь все и везде? Падем же, братие мои, пред этим престолом благодати и скажем словами царя-пророка: Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему даждь славу (Пс. 113; 9), ибо без Твоей всесильной помощи как возмогли бы мы совершить то, что совершено доселе во славу пресвятого имени Твоего и ко благу России?

Стойте же, возлюбленные, стойте непоколебимо на той святой высоте, на которую возвел и поставил вас Сам Господь! Продолжайте неослабно ве­ликое и священное служение ваше Церкви и Отечеству! Довершайте то, что начато вами так беспримерно; помните, что за вами — Россия, пред вами -потомство, Бог и Его всесвятой Промысл! Не забывайте, что вами сделано уже гораздо более того, что остается сделать. Еще одно, другое поприще времени и терпения; еще одна, другая победа, — и враг со стыдом должен будет возвратиться вспять. О, как тогда воскликнет и восплещет от радости вся Россия! Как отрадно будет тогда во всю жизнь на сердце у каждого из вас! Тогда во всей силе сбудется над вами слово Спасителя: жена егда рож­дает, скорбь имать, яко прииде год ея: егда же родит отроча, ктому не помнит скорби за радость, яко родися человек в мир (Ин. 16; 21).

О, велик будет этот имеющий родиться среди настоящих трудов и скорбей ваших человек в мир! И на челе его будет написано: «Святая и Православная Россия не боится на земле никого, кроме Бога, единого Бога!» Аминь.

Слово при посещении паствы, сказанное в Одесской Успенской единоверческой церкви 17 июля 1855 г.

После некраткой разлуки мы опять теперь с вами! Между тем, давнее желание наше, благодарение Богу, исполнилось: мы посетили наш много­страдальный Севастополь; видели город, исполненный героев и мучеников; смотрели вблизи на купину, горящую и несгорающую; слышали громы, не уступающие звуком своим, может быть, синайским, но гораздо губительнее их, ибо эти громы не как Божий, [а] поражают без разбора всех и каждого. Боже мой, что это за необыкновенное и ужасное положение!.. Это не город, а пространная пещь вавилонская, разожженная не седмерицею, а семьдесят крат, в которой находятся не три отрока, а целая многочисленная рать наша. Представьте дванадесять нынешних поприщ земли, в виде звездного полу­круга простертых от одного до другого края залива морского; вообразите, что это протяжение земли — в поприще шириной — соделалось огнедышащим, так что день и ночь извергает из себя огнь, жупел и смерть. И под этим ог­ненным венцом наш многострадальный Севастополь!.. И такое великомуче­ническое положение города продолжается не дни и недели, а едва не целый год! Подлинно, если есть скорбь велия, о которой можно сказать, якова же не была от начала мира доселе (Мф. 24; 21), то это скорбь и теснота севасто­польские! О, если бы и в сем случае сбылись оные утешительные слова Спа­сителя: избранных же ради прекратятся дние оны (Мф. 24; 22)!

И ужели нет таковых на пространстве святой земли Русской? Кто бы и где бы вы ни были, души чистые и избранные, спешите на помощь Отече­ству! Се, ваше время и ваш час!.. Не медлите вознести молитвы ваши ко Престолу благодати, да пошлется скорее на землю Ангел мира, имеющий заключить студенец бездны (ср.: Откр. 9; 1), из которого столько времени исходят вражда и пагуба!..

По столь необычайной тесноте и озлоблению, продолжающихся притом столь долгое время, естественно, братие мои, что мы ожидали увидеть в за­щитниках осаждаемого града хотя мужество, но дошедшее до крайности и истощания; предполагали найти хотя пламенное желание продолжать стоять против врагов, но без твердой надежды отстоять защищаемое. И что же нас сретило там? Терпение — без конца, мужество — без всех пределов и условий, самоотвержение — всецелое, упование — полное и непоколебимое. Да, братие мои, благодарение Богу, там есть военачальники, не уступающие духом древ­ним великим поборникам земли Русской, такие военачальники, которые спо­собны и достойны были бы предводить не человеческими токмо бранями, а и Господними! (Сир. 46; 4). Там есть простые воины, которые умеют действо­вать не одним оружием вещественным, а и духовным, то есть верой и молитвой. Там нашли мы такое презрение смерти, такую любовь к Отечеству, такую пре­данность в волю Божию, что вместо того, чтобы поучать чему-либо слушавших нас, мы сами учились у них великой науке жить и умирать за веру и Отечество.

Трогательнее всего было для нас посещение тех храмин, в которых воз­лежат многочисленные сонмы уязвленных на брани воинов наших. Грустно было смотреть на то множество жертв вражды человеческой, на этот боль­шей частью цвет воинства, пожатый и обезображенный огнем и мечом!.. Но как отрадно было, вместе с тем, видеть и замечать, что эти герои переносят свои страдания с безпримерным терпением и благодушием, что на лицах их выражаются не скорбь и ропот, а довольство собой и самоуспокоение; каж­дый самым взором своим, кажется, говорит вам: «Я исполнил свой долг! Оте­чество должно быть довольно мною!» — Когда я возвещал им, что Севасто­поль наш стоит и, Бог даст, устоит, что кровь их потому пролита не напрасно, ибо гордость врагов унижена; что по всем краям России хвалят и прославля­ют их деяния и удивляются их мужеству; что благочестивейший государь готовит им награды и успокоение; что Святая Церковь молится за них — жи­вых и умерших, и благословляет их труды и подвиги, — о, как светлели тогда их взоры, как воспламенялись бледные лица, как порывались они выразить, им свойственным языком чувство преданности царю и Отечеству! Среди тысяч страдающих от недуга не было ни единого, который пожалел бы о своей руке или ноге, которых лишился; но сколько таких, которые от всей души сожалели о том, что им нельзя снова разить врагов! И от врачующих не раз я имел утешение слышать, что, несмотря на их внушения восставшим от недуга идти еще на отдых и покой, или даже возвратиться на время к род­ным, — выздоравливающие просили, как милости, немедленно возвратить их под стены Севастополя для его защиты.

Не удивитесь посему, братие мои, если мы от лица защитников Севасто­поля предложим вам одно прошение — о том, что когда вы услышите о герой­ской кончине кого-либо из них, то пожелайте молитвенно вечного покоя и милосердия Божия почившему; но не смущайтесь духом и не приходите от­того в горесть и уныние, иначе вы возмутите этим душу почившего героя, который давно возложил земную жизнь свою как жертву на алтарь Отече­ства. Не тревожьтесь в подобном случае и за судьбу самой брани и Отече­ства: будьте уверены, что вместо единого героя явится на его место несколь­ко подобных, которые были не так известны потому только, что почивший должен был стоять выше их.

Чего же, вопросите наконец, ожидать нам в будущем? Скоро ли конец брани? Есть ли надежда на успех? Не следует ли готовиться к новым лише­ниям и жертвам?

Будущее, братие мои, как всегда, так и ныне в руках не человеческих, а в деснице Господней; но потому самому, что оно не в руках человеческих, а в деснице Господней, мы можем иметь добрую надежду на успех. Ибо Гос­подь всемогущ и праведен, а наше дело правое, и мы не желаем зла самым врагам нашим.

Впрочем о том, что будет, мы можем гадать и судить уже потому, что было и есть. Каких врагами нашими не употреблено против нас усилий и средств? И много ли успели они в своих замыслах в продолжение столь долгого време­ни? — Один наскоро укрепленный город, на краю отдаленного от сердца импе­рии полуострова, стоит доселе как скала, о которую сокрушаются все силы и все надежды вражий. Велик ли был бы ущерб Отечеству, если бы и не устояла каким-либо образом эта твердыня? Ибо вместо единой их может быть воз­двигнуто десять. Но и того нет и, даст Господь, не будет, как показало недав­нее отчаянное нападение на нас врагов. К чему готовились едва не целый год, то в несколько часов обратилось к пагубе и стыду врагов наших.

Возблагодарим же Господа за то, что Он, хотя по недоведомым судьбам Своим, допустил восстать на нас этой неправедной и жестокой брани, но в то же время видимо облек воинство наше силой свыше и препослал ему духа мужества и долготерпения, которому невольно удивляются самые враги. Воз­благодарим, говорю, за все это Господа и усугубим молитвы наши к Престолу благодати Его, да не будем и впредь оставлены благословением и помощью небесной. А чтобы молитвы наши были благоприятны Господу, то присовоку­пим к ним наше покаяние и смирение, ибо не напрасно сказано: Близ Господь сокрушенных сердцем, и смиренным духом спасет (Пс. 33; 19)! Аминь.

II. ПОУЧЕНИЯ НА КРЕСТНЫЕ ХОДЫ

Речь среди крестного хода при сретении иконы Успения Пресвятой Богородицы со святыми в ней мошами, присланной от Киево-Печерской Лавры, сказанная 14 августа 1844 г.

Откуду нам сие, да приидет Мати Господа нашего к нам (Лк. 1; 43)?

Владычица неба и земли, кто подвиг Тебя прийти в сей день и час на это место? Нам бы, вместе с горами сими, надлежало восстать, пойти и взыскать Тебя, обрести и пасть к стопам Твоим; и се — Ты Сама грядеши, ведя с Собою невидимо лик святых богоносных угодников Киево-Печерских! О том разумеем, что Ты не забыла прежнего места обитания Твоего здесь; восхотела ознаменовать и украсить посещением Своим день обновления его; возблаговолила утешить и одушевить новую братию о Христе и подать ей в нетленных мощах подвижников Печерских и пример подвигов, и залог успехов духов­ных. Гряди убо, Преблагословенная, и вселися зде; вселися и приими паки обитель сию под всемогущий покров Твой!

Святые горы, зрите, Кто пришел к вам, и преклоните верхи ваши пред Царицею неба и земли! — Братия, зде некогда подвизавшаяся и теперь почива­ющая во утробе земной, восстаньте и возблагодарите вместе с нами Честней­шую Херувим и Славнейшую без сравнения Серафим! Братия, зде теперь все­ляющаяся, падите пред Матерью всех скорбящих и предайте Ей навсегда души и сердца ваши!

Благословен Господь, пославый нам в день сей знамение милости и бла­годати Своей столь же великое, как и для всех видимое!

Речь при сретении на Холодной горе чудотворной Озерянской иконы Божией Матери, сказанная 30 сентября 1844 г.

С радостью и страхом исходим пред Тебя, Владычице! Исходим с ра­достью, — ибо веруем, что в этом дивном лике Твоем грядет к нам благодать Бога Сына Твоего. Исходим со страхом, — ибо знаем, что Ты не терпишь гре­ховной нечистоты, а мы все покрыты ею. Оставалось бы и нам, подобно Апо­столу Христову, воскликнуть пред Тобою: изыди от нас, яко человецы греш­ницы есмы! Но что будет с нами, если еще Ты, Премилосердая, удалишься от нас? Когда бы Тебе угодно было видеть праведников, Ты бы пошла не к нам; но Ты, подобно Сыну Твоему, хочешь взыскать и спасти погибшее. И мы ис­ходим пред Тебя не яко достойные почтить, сретить и упокоить Тебя, но яко немощные духом и телом — ко Врачу душ и телес, яко блуждающие во тьме -к Наставнику и руководителю, яко ничтоже имущие — к Подательнице всех благ. Гряди убо, Мати Божия и Матерь всех скорбящих, и осени благодатным ликом Твоим град наш! Гряди и приими его под всемогущий покров Твой! Се, он у ног Твоих — вместе с душами и сердцами нашими!

Слово по случаю крестного хода, сказанное в Харьковском Покровском соборе 1 октября 1844 г.

Отверзу уста моя и наполнятся Духа, и слово отрыгну Царице Матери, и явлюся светло торжествуя!

Этими величественными словами святой певец Церкви предначал неког­да песнопения свои в честь и славу Преблагословенной Девы Марии. Он от­верз уста свои, и они, действительно, наполнились Духа; возгласил слово Ца­рице Матери, и целые века и народы с радостью внимают этому слову и повто­ряют его в похвалу Преблагословенной.

И у нас, братие мои, по случаю вчерашнего события и торжества нашего весьма прилично было бы повториться тому святому воодушевлению, в кото­ром находился сладкопевец церковный. Яко духовному пастырю града сего, мне первому подобает отверзнуть уста и возгласить слово Царице Матери, удостоившей нас Своим вожделенным посещением. — Но где взять Духа? -Придет ли Он наполнить собою уста наши и отверзть я (отверзнуть их -ред.)?

Братия и сомолитвенники, мы всегда старались воодушевлять вас посиль­ным словом нашим на духовное торжествование празднеств христианских: во­одушевите теперь вашими молитвами нас самих, да не останемся безмолвны среди нового празднества нашего!

Впрочем, о слове ли нужно нам первее всего заботиться пред Царицей Матерью? Слабым ли словом нашим можем мы почтить Ту, Которая носила некогда во утробе, а теперь носит пред нами на руках Своих Самое Предвеч­ное Слово? Не паче ли от Нее Самой должно ожидать с благоговением всем нам слова не только во уста, но и в сердце наше, того слова, которое не падает бесплодно, подобно словам нашим, на землю и не рассеивается праздно в воз­духе, а проходит до основания души и сердца, потрясает страхом самого не­раскаянного грешника и останавливает его на пути беззакония? — От Тебя, Владычице, от Тебя ожидаем мы этого живого и действенного слова. Сама зриши, коль слабы все глашения наши, и как мало возбуждают они и трогают сердца человеческие. Действуй убо и вешай Ты, а мы готовы навсегда умолк­нуть пред Тобою! Блистай, если нужно, молниями, но просвети седящих во тьме! Греми, если потребно, громами, но возбуди спящих сном смертным!

И мне кажется, братие мои, что не только начало, но и сущность слова к нам Владычицы изречена уже самым пришествием Ее во град наш. Ибо дума­ете ли, чтобы кто-либо из нас, чтобы кто-либо на земле мог подвигнуть Ее с места Своего, если бы Она Сама не восхотела оставить его и прийти к нам? Ее вседержавной воле угодно было посетить град наш и избрать здесь место Себе для ежегодного пребывания между нами. Что же побудило Ее к этому? Наши добродетели или наши пороки? — Кому бы не желалось быть уверенным, что град наш удостоился этой милости за свои добродетели? Но, увы, нравы наши не позволяют нам и думать о этом; все, напротив, располагает верить, что Ма­терь Божия пришла к нам, как приходят издалека врачи на те места, где осо­бенно свирепствуют жестокие болезни. В самом деле, какого нравственного недуга нет в нас? Возьмите любое место из пророков или Апостола, где описы­ваются пороки и страсти человеческие, и сличите с ними жизнь нашу. Несмот­ря на то, что у них изображаются часто пороки людей неверующих, все то найдется в ужасном избытке и между нами, христианами. И вот, Матерь Бо­жия, видя крайность зол, нас снедающих, благоволила по милосердию Своему прийти в чудотворном лике Своем на сожительство с нами. «Они являются предо мною и из града, — рекла Она, — но когда являются? В то время, как и земля, и воздух, и воды, окружающие обитель Мою, занимают их видом сво­им, когда влечет их к месту пребывания Моего самая плоть и кровь их, ищу­щие удовольствия в весенних и летних путешествиях. Проходит лето, и они все сокрываются, оставляя Меня в забвении, якоже не сущу близ них. За эту неблагодарность надлежало бы забыть и оставить их самих; удалиться из их страны и пойти в другую, или на небо — к Ангелам и душам праведных. Но что будет с ними? Оставленные Мною они еще более вознерадят о своем спасе­нии, еще невозвратнее предадутся похотям и страстям, еще глубже погрузятся в чувственность и ожесточение греховное. Употреблю убо еще единое сред­ство: оставлю место Свое и пойду Сама во град их; пройду по его стогнам и торжищам; воззрю на храмы и домы их; посмотрю на места правосудия и наук; увижу всех и все, и Сама дам видеть Себя всем и каждому. Как они ни примут Меня — с усердием и любовью, или с невниманием и холодностью, выйдут на сретение Мне многочисленными толпами, или в малом числе, — для Меня все равно; Я ищу не славы Своей, а их спасения. Потому, несмотря на всю тяжесть пребывания посреди нечистот и соблазнов греховных, останусь среди их в лике Моем на все то время, в которое они оставляли Меня в забвении. Может быть, смирение и любовь Моя тронут и поразят кого-либо. Может быть, гордый вла­стелин, видя на руках Моих Судию живых и мертвых, вспомнит, что и над ним есть невидимый Господь и Владыка, и престанет томить бесчеловечно подруч­ных своих. Может быть, жестокосердый богач, усматривая, как Мое сердце отверсто для всех скорбящих, и сам не будет более затворять врат дома своего от тех, которые, страдая от глада и хлада, почли бы за милость питаться от крупиц, падающих с роскошной трапезы его. Может быть, высокоумный муд­рец, вспомнив Мою веру и преданность в волю Всевышнего, отложит шатания ума превратного и возлюбит благое и легкое иго Сына Моего. По крайней мере, Я утешу тех, которые не имеют уже на земле утешения, покажу всем стражду­щим и обремененным, что Я помню их, что они близки к Моему сердцу».

Представляя себе все это, мы исходили, братие, вчера во сретение Матери Божией хотя и с радостью — ибо кто не возрадуется пришествию Владычицы земли и неба? — но еще более со страхом; ибо что можем мы представить в обрадование Ее Самой? Представим ли нашу холодность к вере, с которой мы прибегаем под сень Святой Церкви и к Таинствам ее токмо в случае крайней необходимости, а все прочее время блуждаем по распутиям мира, якоже языч­ники, не имущие упования? Представим ли нашу роскошь, которая поглощает нередко целые имущества и лишает наследства и способа к существованию тех, о которых первее всего надлежало бы печься отцам и матерям, не забыв­шим своей природы? Представим ли наше непостоянство и лживость, для ко­торых нет ни слова священного, ни обетов ненарушаемых, ни пределов непреходимых? Представим ли так называемое «искусство жить в свете», состоящее большей частью в том, чтобы не иметь ни своего ума, ни своего сердца, ни своей души и совести? Одно ободряло и утешало нас при мысли о плачевном состоянии нравов наших: что Матерь Божия яснее нас видела всю греховную проказу нашу, и однако же возблаговолила прийти к нам; что у Нее, Всемощной, не может быть недостатка во врачевствах на все недуги и на все язвы, от которых страдаем мы, и что, если мы не останемся бесчувственны к великой мысли Ее, нам явленной, и обратимся к покаянию, то все приимет новый и лучший вид: и домы, и сердца наши.

Итак, теперь от нас самих зависит, что будет для нас пришествие к нам Матери Божией в чудотворном лике Ее. Если Она увидит нас готовыми к ис­правлению наших нравов и жизни и к приятию благодатных даров Ее, то, без сомнения, ущедрит нас новыми благословениями Сына Своего. Если же мы и в присутствии Ее будем продолжать свою греховную безпечность и преда­ваться прежним порокам, то вместо даров и милости можем привлечь на себя сугубый гнев и наказание. Ибо когда вы не внемлете нашим вещаниям и сло­вам, то мы можем только предать вас суду вашей совести, и ничего более; а у Царицы неба и земли все во власти: речет — и все стихии восстанут на безчув-ственного грешника; поразит — и никто не защитит, никто не исцелит!

Итак, подумай и осмотрись каждый! Среди нас Врач и вместе Судия! Над нами милость и прещение! Когда во граде нашем бывает царица земная, тогда умолкают по стогнам его все безчинные клики. Да умолкнут они тем паче ныне ради Царицы Небесной! Да явится весь град наш чувствующим, -Кто теперь среди его! Аминь.

Слово по случаю обратного крестного хода, сказанное в Харьковском кафедральном соборе [1845 г.]

Кончились светлые дни праздника! Окончилось и пребывание у нас чудо­творной иконы Матери Божией! Мы не предполагали такового сочетания дней, оно вышло само собою, — и как вышло?! Так, что если бы и долго думать о том и соображать, то нельзя бы изобрести лучшего. Видно, что кто-то без нас в этом случае думал за нас, и так расположил дни и месяцы, что первое посещение нас Матери Божией окончилось не прежде и не позже, как с окон­чанием дней Светлой седмицы, дабы сетование о разлуке с благодатной По­сетительницей могло найти для себя утешение в самом образе разлуки.

Да вознесется же от всех нас за это благодарение Тебе, невидимый ни для кого, но доведомый по Своим действиям для всех, Верховный Благораспорядителю всяческих! — Это Твое действие и вместе знамение для духовной немощи нашей! Без этого мы продолжали бы недоумевать, благоугодное ли Тебе дело совершили мы, дерзнув воздвигнуть Матерь Твою в чудотворном лике Ее на небезтрудное шествие к нам и на некраткое пребывание во граде нашем. Теперь, когда от начала до конца этого пребывания все так благоустра­ивалось, что самые стихии видимо содействовали торжествам нашим, самые дни и месяцы сочетались по желанию и потребностям нашим, теперь — конец недоумениям! Нам остается токмо благодарить и славить Твое всесвятое имя!

Воздвигнись и ты, богоспасаемый град Харьков, и прими новое священ­ное учреждение не как плод соображений человеческих, а как дар непосред­ственной милости к тебе Божией! Да соединится отныне судьба его с судьбой твоей, и да соделается оно для позднейших родов памятником — не наших каких-либо ничтожных имен и трудов, а нашей общей с тобою веры в Бога Спасителя и нашего совокупного благоговения к Пречистой Матери Его! При­ми и храни учреждение сие в простоте веры и чистоте совести как наилучшее украшение твое и отличие от прочих градов, тебе подобных. Или паче — оно да хранит тебя от всякого зла, да напоминает тебе среди куплей и молвы житейской о едином на потребу, да украшает собою твой мир и твою радость; и, поелику на земле нельзя быть без искушений и градам, также как людям, да утешает тебя и воодушевляет упованием в тяжкие годины бедствий общественных!

Итак, братие мои, Матерь Божия в чудотворном лике Ее была теперь свидетельницей и наших прошедших постов, и наших минувших праздни­ков. Что же узрела Она в нас и что речет теперь о граде нашем Сыну Своему и Богу? Испросит ли нам сугубую благодать даров духовных, яко способным принять и употребить ее во спасение души своей? Или найдет нужным воз­греметь над нами гласом прещения и суда, да возбудимся от сна греховного, яко нерадящие о своей совести?

Что бы ни было ниспослано нам от Тебя, Всемудрая и Преблагая Посе­тительница наша, мы приимем с верой и любовью. Ибо если мы приемлем, ничтоже сумняся, советы и предписания врачей на жизнь и смерть нашу, тогда как они, яко человеки, могут не знать хорошо наших недугов, или, и зная их, не умеют избрать врачевства благоприличного, то от Тебя ли усомнимся при­ять какое-либо врачевство, пред Которой открыты все немощи наши, и Кото­рой доведомо все, могущее служить ко благу душ наших? Только оставляя место сие, не лишай нас невидимого покрова Твоего и даруй утешение паки и паки сретить Тебя и поклониться святому лику Твоему на месте сем!

Но се (тут — ред.) и знамение неоставления нас Матерью Божей! — Место покоища Ее среди храма этого не останется праздным; его займет ныне же подобие того чудотворного лика, пред которым с благоговением преклоняется первопрестольный град Москва. Изображение будет другое, но благодать и милость — те же. Не прервем, братие, и мы святого обыкновения собирать­ся каждый пяток в храме нашем для возглашения хвалебного пения в честь Преблагословенной. Мы будем преклоняться пред Нею долу, а Она будет ходатайствовать о нас горе. Излишне ли для кого-либо это ходатайство? Ах, все мы «в напастех и скорбех мнозех!» У каждого есть раны в душе и язвы в совести, а врачевства и пластыря нет на них у мудрости человеческой. Врач душ и сердец там — горе, и яко Безпредельный и неописанный, благоволит для нас, обложенных плотью и заключенных в пространстве и времени, яв­лять присутствие Свое в знамениях и образах чувственных. Будем покло­няться этим знамениям, доколе не сподобимся зреть лицом к лицу. Аминь.

Речь при втором сретении на Холодной горе чудотворной Озерянской иконы Божией Матери, сказанное 30 сентября 1845 г.

Паки сретаем Тебя, Владычице! — сретаем и радуемся, ибо видим, что Ты не оставляешь нас, недостойных. Но что представим Тебе радостного? Надле­жало бы в сей день явиться пред Тебя с новыми добродетелями, а мы предста­ем с теми же нечистотами и неправдами. Се, уже и знамение гнева небесного над нами! Едва Ты удалилась от нас, как свирепый огнь начал ходить по стог­нам нашим и одесятствовать (брать себе десятую часть как жертву — ред.) домы и вертограды наши. Что и теперь грядет во след Тебя? — не знаем, но веруем и уповаем, что грядет не суд и казнь, а милость и спасение, ибо Ты Матерь Того, Кто сказал о Себе: прыыдох не да сужду мирови, но да спасется мир (ср.: Ин. 3; 17).

Граждане града Харькова, отверзите домы и сердца ваши для принятия Богоблагодатной! Труждающиеся и обремененный, окружите паки Матерь всех скорбящих! Служители алтаря, предначните снова хвалебные песни во славу Той, Юже славословят Херувими и Серафими!

Всяк земнородный да взыграет духом, торжествуя, и да воспоет, радуяся, Тоя чудеса!

Слово по случаю крестного хода с чудотворной Озерянской иконой Божией Матери, сказанное в Харьковском кафедральном соборе 1 октября 1845 г.

Вода много не может угасити любве, и реки не потопят ея (Песн. 8; 7), -говорит Премудрый. Вчерашний день как бы нарочно был избран для испы­тания этой святой истины и над нами, грешными. Небо и земля, казалось, совокупились для того, чтобы угасить любовь нашу к чудотворному лику Мате­ри Божией, во сретение которого исходили мы. Сама Она явилась пред нас не так, как прежде, окруженная не лучами полдневного солнца и тихим дыханием вет­ра, а едва не полночным мраком тучи и неудержимыми потоками осенних вод.

Но, благодарение Господу, любовь наша не угасла и среди такого разлива водного, и облака, на нас дождившие, не будут свидетелями нашего отпаде­ния. Говорим так с тем большей радостью, чем сильнее можно было опасаться за противное. Ибо священнодействие, вчера совершенное, подобно еще мла­дому неукоренившемуся растению.

Для совершенного утверждения его в нравах народных потребен не год, или два, а, по крайней мере, десятилетие. И вот, на это юное растение вдруг возвеяла целая буря! Долго ли было потерять не только листья, но и корни, -пасть и сокрушиться? Но, благодарение Господу, оно устояло; и мы с радостью можем теперь вслед за мудрецом Израилевым говорить: Вода многа не может угасити любве, и реки не потопят ея! Препобеждена трудность, более которой в этом случае нельзя и ожидать: мы видимо прикоснулись к последнему пределу возможного неудобства в таком святом деле и чрез это самое стали ближе в духе к нашей Небесной Заступнице. Ибо свойство всех трудных вещей и действий таково, что они, если предпринимаются для кого-либо, то по совершении их теснее связуют действовавших с тем лицом, для которого перенесена трудность.

Уповаем, что и нас вчерашняя туча и потоки не разъединили, а привели в некое особенное содружество с той святыней, для которой мы должны были препираться со стихиями. Но что значит, что Небесная Заступница наша вос­хотела ныне явиться нам, окруженной потоками вод? Ибо туча, долго висев праздно над градом, как будто ожидала Ее пришествия, дабы с приближением Ее тотчас пролиться всецело над нами. Если не дерзновенно в подобных слу­чаях угадывать причину и цель случившегося, то мне кажется, что Богоматерь восхотела испытать наше сердце.

Мы едва не всем градом исходили прежде во сретение Ее; так же поступа­ли, когда Она удалялась от нас; но тогда все так благоприятствовало шествию, что оставаться дома значило бы лишить себя самой занимательной прогулки. Удивительно ли, что в таком случае шел на священнодействие и самый ста­рый, и самый малый? Тут нельзя было различить усердия к Богоматери от соб­ственного удовольствия для каждого.

Надлежало испытать нас; и вот Она затруднила потоками вод Собст­венное шествие, да явится, кто сретал Ее от веры и любви, и кто исходил по одному обычаю, для собственного развлечения. Цель сия достигнута: не вполне усердное, слишком озабоченное самосохранением, ищущее во всем своих си (1 Кор. 13; 5) осталось вчера дома; а вера и любовь не убоялись трудностей, не усомнились подвергнуться неблагоприятному влиянию сти­хий и остались невредимыми. Вода многа не возмогла угасити любве: не­смотря на все неудобства и опасения, один град наш успел выставить более спутников в шествии Царицы Небесной, нежели сколько обрелось некогда не преклонивших колена пред Ваалом в целом царстве Израильском. Можно ли не радоваться этому и не благодарить за это Господа? — Что касается до меня, то я не видел при этом шествии ни облаков, ни дождя, ни грязи, а взи­рал на одно усердие несущих святую икону и благодарил Бога. Не напрасно, думал я, надеялись мы на душевное благорасположение наших сограждан ко святому делу; подобные подвиги еще незнакомы им, но вот, они поступают так же, как иногда юные ратники заменяют собою опытных воинов. С таки­ми людьми можно дерзать на все благое, хотя бы оно было сопряжено и с трудностями.

Так думали мы и радовались духом, и не чувствовали трудности ше­ствия. Тем паче не могло укрыться усердие ваше, братие, от взора Матери Божией. Она, Преблагая, не забудет этого и, яко Всемогущая, не замедлит и со Своей стороны ознаменовать Свое благоволение граду нашему удалением от него бед и искушений.

Даже не в предвестие ли этого служили потоки водные, Ее окружавшие? Ибо отчего страдали мы в продолжение всего лета? От засухи, огня и пожа­ров. В чем имели нужду? В прохладе и орошении. И се, при самом вступле­нии во град наш Царицы неба и земли хлябии небесные, дотоле заключен­ные, тотчас пролились, как бы отверстые Ее всемощной десницей! Не для того ли, да видим и разумеем, что в Ее власти все стихии, что Она как влия­нию вод, так и пламени огня может рещи: до сего дойдеши и не прейдеши, но в тебе сокрушатся волны твоя (Иов. 38; 11)?

Если мы, воодушевленные этим знамением, прибегнем с верой и чистым сердцем к Ее всемощному заступлению; если притом, уподобляясь Ей, Премилосердой, окажем усердную помощь пострадавшим от пламени собратиям нашим; если, наконец, покажем любовь не к ближним токмо нашим, но и к себе самим — исправлением наших злых нравов, воздержанием от пагубной роскоши, взаимных пререканий, зависти, гордости, гнева и прочих страстей, то нет сомнения, что огненное запаление, столько и так долго всех нас трево­жившее, молитвами Ее навсегда мимоидет от нас, и мы по-прежнему будем наслаждаться безопасностью, миром и тишиной.

Да, братие мои, без исправления наших нравов не может сделать благо-потребного для нас Сама Матерь Божия. Ибо Ее сила есть сила Сына Ее; а сила Самого Сына в благотворном явлении своем зависит от душевного расположения и свойства тех, которые желают пользоваться ею. Не сотвори в них сил многих (Мф. 13; 58), — сказано в Евангелии о некоторых градах и весях. Почему? — За неверство их. Неверство связало собой, можно сказать, самое всемогущество Сына Божия. Что сказано о неверстве, то же, и еще более, должно сказать о нераскаянности во грехах, которая, впрочем, и за­ключается всегда в неверстве, как смертоносный плод в ядовитом семени. Ни Сын Божий, ни Пречистая Матерь Его не сотворят и в нас сил многих, не сотворят ни единой, если усмотрят в нас (а от Них ли что может укрыть­ся?) неверство, нечистоту плотскую и ожесточение во грехах. Таков закон святости Божией, таково свойство правды вечной, что они ни в каком виде не могут потворствовать в нас греху и неправде. Посему, если хотим, чтобы град наш был градом Богоматери и находился под Ее особенным покровом и заступлением, то должны приложить все старание о чистоте нравов, о иско­ренении соблазнов, о пресечении всего, что может вести ко греху и распола­гать к удалению от Бога.

Мне кажется, что это самое, между прочим, восхотела внушить нам и Небесная Покровительница наша событием вчерашним. Ибо припомните, что означает в слове Божием омовение водою? — всегда означает покаяние и изме­нение жизни на лучшее. Да сбудется же это и над нами! Да изменятся нравы и жизнь наша. Мы невольно приняли вчера внешний знак — орошение водами; усвоим же себе добровольно и внутренний смысл этого знака — раскаяние во грехах наших, да приимем за сие и благодать сего Таинства. С уверенностью называю случившееся таинством, ибо если о израильтянах, бывших с вождем своим Моисеем под столпом облачным, говорится потому у Апостола, что они в Моисея крестишися во облаце (1 Кор. 10; 2), то почему и о нас, которые вместе с этим чудотворным ликом прошли сквозь тучу и потоки вод, не ска­зать, что и мы крещены вчера во облаце — в Матерь Божию?

Уразумеем же силу этого крещения, возлюбим Крестившую нас и как изшедшие из купели пакибытия начнем новую жизнь не по духу века сего и тре­бованиям плоти, как доселе многие жили, а по заповедям Евангелия и уставам Святой Церкви. Царица неба и земли, успокоившись теперь на месте Своем от трудного вчера шествия с нами, ожидает теперь от нас не свечей и фимиама (чем обыкли мы изъявлять пред Нею усердие свое), а слез покаяния, примире­ния со врагами нашими, воздержания от похотей плотских, удовлетворения обиженных нами, благодушного претерпения искушений, готовности служить, чем кто может, во славу Божию и на пользу нашим ближним.

Обрадуем Матернее сердце Ее и возблагодарим за Ее трудное шествие к нам этими приношениями и дарами, которые одни достойны Ее благости и величества, и одни могут низвести на нас и домы наши Ее всемощное за­ступление. Аминь.

Слово по случаю обратного крестного хода из города Херсона в село Касперовку с Касперовской иконой Божией Матери, сказанное в Херсонском Успенском соборе 29 июня 1851 г.

Уже явились два первоверховных Апостола для сопровождения Ма­тери Божией при Ее возвратном шествии к месту Своего пребывания. Яви­лись, говорю, два Апостола, ибо, не думайте, чтобы мы одни сопровождали Богоблагодатную в Ее шествии: нет, вместе с нами невидимо сопутствуют Ей лики Ангелов и соборы святых. И как бы могло быть иначе? Если царицы земные никогда не являются пред собранием народа без сопровождения их лицами высокими и всеми уважаемыми, то Царицу ли неба и земли оставят едину в Ее торжественном шествии небожители, которые в созерцании Ее совершенств и в прославлении их находят для себя неисчерпаемый источник радости и блаженства? Посему-то Она и на святых иконах изображается боль­шей частью окруженной соборами Ангелов и святых. Это не воображение живописцев, а самая истина, или, точнее сказать, только тень истины, ибо в какой бы славе мы ни изображали Ее, никогда не можем изобразить, как бы следовало, в Ее пренебесном величии.

Итак, мы пойдем за Матерью Божией в сопровождении Ангелов и святых. Думаю благочестно, что и души усопших братий наших, когда мы будем про­ходить мимо места их упокоения в недрах земных***, не останутся неподвиж­ны; изыдут незримо, кому из них то возможно, на сретение Заступнице живых и мертвых и воздадут Ей достодолжное поклонение.

Все это, братие мои, не новое ли побуждение совершать нам крестное шествие наше не только со внешним приличием, скромностью и благочинием, но и с духом веры в сердце, с благоговением в душе? Да удалятся от нас пото­му в этот день (о, если бы и навсегда!) всякая молва и клич, тем паче все знаки невоздержания, которыми, к сожалению, обыкли ознаменовываться, или, луч­ше сказать, омрачаться и безобразиться у некоторых дни праздничные! Да по­знают иноверцы из самого образа духовных торжеств наших, как чиста и свята вера наша, и, тронувшись тем, что видят, да научатся уважать и любить, чего не видят. Велика сила примера христианского! Она действует разительнее вся­кого слова. Если бы христиане вели себя и жили, как того требует Евангелие, то давно бы, как замечает святитель Златоуст, не осталось ни одного еврея и магометанина, ибо все охотно преклонились бы с верой пред Евангелием и Крестом, видя, как они изменяют человека на лучшее.

Не будем, по крайней мере, показывать в себе худшего, памятуя, что наше положение не похоже на положение других градов отечественных, что мы окружены иноверцами, что посему все, и доброе и худое наше, для них види­мо и ими ценимо — к чести или безчестию самого христианина.

Мати Божия! Благодарим Тебя за посещение града нашего, и да простит нам любовь Твоя, если взор Твой не обретает в нас теперь всех плодов Твое­го пребывания между нами! Но Ты зришь нашу веру в Сына Твоего и любовь к Тебе: где сия вера и таковая любовь, там, надеемся, явится Твоими молит­вами и добродетель. Аминь.

Слово по случаю обратного крестного хода из Херсона в село Касперовку с Касперовской иконой Божией Матери, сказанное в Херсонском Успенском соборе 29 июня 1852 г.

Куда идет от нас Матерь Божия и почему не пребывает с нами? Идет к месту первобытного явления Своего, которое по той самой причине имеет оставаться местом и постоянного Ее пребывания. Как во время земной жизни Своей Богоматерь обитала большей частью не в Иерусалиме, или другом ка­ком-либо из знатнейших градов Иудиных, а в бедном, незнатном и даже прези­раемом иудеями Назарете, так и теперь Ей благоугодно было просиять знаме­ниями и чудесами Своими не в каком-либо из значительнейших градов наших, а в бедной и малоизвестной веси Касперовской.

Будем ли потому завидовать этой веси? Напротив, это должно научить всех нас кротости и смирению, которые низводят на человека особенное бла­говоление свыше. На кого, — говорит Сам Господь у пророка, — воззрю, токмо на кроткого и смиренного и молчаливого и трепещущаго словес Моих (Ис. 66; 2). Видите, как много значит у Господа наше смирение! Он взирает на челове­ка смиренного, как на некую драгоценную редкость: радуется о ней и как бы любуется ею. А как легко, казалось бы, всем нам стяжать эту прекрасную доб­родетель! Ибо смиряться постоянно праведнику, может быть, иногда и не так удобно по причине невольного сознания своих совершенств и добродетелей; а смиряться грешникам, каковы все мы, что за труд и что за невозможность? Если только в нас есть сколько-нибудь чувства и совести, то это и естественно и необходимо.

С другой стороны, если какой добродетели мы могли научиться от Самой Матери Божией, то смирению, ибо хотя Она была исполнена всех совершенств, но первее и сильнее всего в Ней, как некий драгоценный камень в венце цар­ском, сияло пресвятое смирение. Оно-то и привлекло на Нее всю полноту бла­годати Божией; за него-то Она избрана из всех дщерей Адамовых в Матерь Единородному Сыну Божию: яко призре, — исповедует Сама Она в благодар­ной молитве к Господу, — на смирение рабы Своея (Лк. 1; 48).

Пойдем же во смирении духа и сердца за Преблагословенной до места Ее явления и пребывания, и воздадим таким образом честь этому месту, невзирая на его простоту и незначительность земную. Пойдем с такими же чувствами, как шли некогда волхвы из богатого Востока в бедный Вифлеем. Кто владеет дарами счастья земного, тот неси, подобно волхвам, в дар Пречистой свое зла­то и ливан. А кто сам алчет и жаждет, тот явись, подобно пастырям вифлеем­ским, без даров, но с живой верой и простотой. В таком случае, за него сами Ангелы воспоют хвалебный гимн во славу Преблагословенной. Только никто не имей дерзости и злого духа Аффониева, того злополучного Аффония, кото­рый, как говорит Предание, осмелился было возмутить самое перенесение апо­столами тела Богоматери по Ее Успении в Гефсиманию. Он был наказан за свою дерзость слепотой и отъятием рук. То же может быть и теперь: Матерь Божия есть Матерь всех скорбящих и обремененных, коль скоро они имеют веру и сыновнюю любовь к Ней. Но для неверующих, безчинных и продерзых Она в то же время есть премудрая наказательница и грозная омстительница. Имеяй уши слышати сие, да слышит и блюдет свою душу! Аминь.

Слово по случаю новоучрежленного крестного хода из города Херсона в город Николаев, сказанное в Николаевском городском соборе 1 июля 1853 г.

Не видимое ли знамение благодати Божией над страной нашей? — Про­шедший год поля херсонские освятились крестным шествием через них чу­дотворного лика Матери Божией; нынешний год воды Днепра и Буга сподоби­лись нести на раменах своих Царицу неба и земли. В продолжение тысячеле­тий много видели они событий среди пучин и берегов своих, но никогда не видали подобного зрелища. И если бы не всепревосходящее смирение Цари­цы Небесной, бывшее отличительной чертой Ее на земле и не оставившее Ее, как видно, и на небеси, то и с этими водами могло последовать при этом слу­чае то же, что было некогда с Иорданом во время Крещения Спасителя. Видеша, сказано, воды и убояшася, трепетен бысть Иордан и возвратися вспять. Наши воды не возвратились вспять, а, соединившись дружно с огнем, поспешили при­нести сюда лик Царицы Небесной. Таким образом можно сказать, что все сти­хии взяты Ею у нас под Ее особенное покровительство. Не должно ли пото­му радоваться об этом событии не только граду сему, но и всей стране нашей?

Да, братие мои, довольно уже времени отличалась страна наша именем России Новой, и не именем токмо, но и обычаями и недостатками устрой­ства; время теперь принять ей на себя вполне характер России древней, и как истинной дщери походить совершенно на свою матерь. Но чем достигнуть нам такового уподобления? Первее всего, духом веры и делами благочестия. Россия украшается многими качествами и совершенствами, потому много можно усвоить ей прозваний славных и великих. Немало и усвоено. Но са­мое важное, самое отличительное от всех народов прозвание России то, что ее одну именуют «Святая Русь». Почему «Святая»? Потому что веру свою она всегда ставила выше всего, всем готова была жертвовать и жертвовала, только бы сохранить Православие своих предков, и, несмотря на все пре­вратности, сохранила во всей первобытной чистоте во спасение свое и на пользу и употребление всех народов, имевших несчастье утратить таковое сокровище. Чего не отдала за то Россия? Чего не вытерпела? Посему без всякой гордости и сомнения чада России обыкли называть матерь свою Свя­той, — подобно той земле, где явился во плоти, жил, умер и воскрес Спаси­тель наш. Но по той же самой причине и наша Новая Россия тогда только вообразит в себе Россию древнюю, когда проникнется тем же духом веры и благочестия, когда и о ней можно будет сказать — Святая Новая Россия.

Без сомнения, чтобы заслужить столь высокое проименование, первее всего для этого требуется живая вера в сердцах наших и живая христианская любовь в делах наших, а не одна внешность, не одно умножение обрядов священных. Но и внешнее имеет свою важность и значение, когда соединяется с внутрен­ним: оно может вызывать и возбуждать даже внутреннее. Что первее является на дереве: листья или плоды? — листья; не будь листьев, не явится и плода. Так и в деле благочестия. По свойству плотяной природы нашей мы невольно во­димся чувствами. Потому обряды Церкви, благочестивые обычаи всегда слу­жили к возбуждению духа благочестия. Посмотрите на древнюю Россию: она, кроме многих других средств к питанию и укреплению чувств благочестивых, из края до края на всем неизмеримом пространстве ее испещрена крестными шествиями, в которых пастыри Церкви вместе со всем православным народом, не удовлетворяясь храмами, исходят под кров небесный, проходят стогны градов и весей, обтекают поля и леса, призывая на всю страну благо­дать Господню и свидетельствуя тем свою веру в Бога и святых угодников Его. Под сенью подобных-то благочестивых обычаев воспитался дух благочестия в Отечестве нашем и соделал ее Святой Русью.

У нас, по самой новости страны, не было сего, но долженствовало быть и, благодаря Господа, начало быть в таком виде, как только можно было поже­лать. Ибо не стогны уже града или веси, не поля токмо и нивы, но целое поморие (приморье -ред.) соделалось поприщем для совершения священнодействия. Не милость ли это Господня? Долго мы пребывали в скудости, были предме­том сожаления, едва не упреков; и вот, получили то, чего нет, можем сказать, нигде. Теперь не только собратия наши по вере, являясь в страну нашу, но и иноверцы, среди нас обитающие, увидят, что мы занимаемся не одними жи­тейскими делами, преуспеваем не в одних бранных деяниях или в торговле, а с радостью посвящаем время на дела благочестия; увидят и скажут: «Это страна христолюбивая, это народ богобоязненный, это тоже Святая Русь!»

Вам, жители града Николаева, принадлежит святая честь доставить ра­дость столь чистую всему краю нашему. Мы не вызывали вас на сие; это плод движения собственного сердца вашего, или, лучше сказать, действия над вами благодати Господней. Ибо мы сами по себе, как говорит святой Павел, не мо­жем и помыслить доброго. Херсон подал пример; а у вас тотчас явилось под­ражание, — такое подражание, которое превзошло самый пример. В этом-то случае должно повторить слова апостола: добро есть ревновати в добром. И, без сомнения, поступок ваш не останется без нового подражания, не замедлят возникнуть новые священнодействия, и, таким образом, кольцо к кольцу со­ставится златая цепь, которая обнимет собою всю страну нашу и приблизит ее к чести именоваться «Святой Новороссией».

Храни же, град Николаев, сокровище, тобою стяжанное. Ты носишь имя, единое с именем благочестивейшего государя нашего; потому уже подобает тебе особенно быть градом благочестивым.

Среди тебя уготавливаются плавучие крепости в защиту страны и в страх врагам; се, каждый год будет являться среди тебя Воевода Небесная, Которая не раз поборала (помогала-ред.) древле православному народу против пол­чищ лжеверия. Яви, что ты достоин такой чести!

Слово по случаю крестного похода, сказанное в городе Николаеве 1 июля [1854 г.]

Итак, богоспасаемый град Николаев, как бы водимый предчувствием бу­дущего, ты не напрасно возжелал в прошедшем лете (в прошлом году — ред.) видеть среди стен твоих сие чудотворное изображение Матери Божией и Избранной Воеводы сил Небесных, и не видеть только возжелал, но и усво­ить для себя благодатное посещение Ее в каждое лето. Предчувствие твое исполнилось! Жестокая брань обняла уже собою все концы земли отечествен­ной. Целые многочисленные народы снова готовы совокупиться против нас единых; даже те из них, которым мы недавно были во спасение от видимой пагубы, и те отдалече нас сташа и поучишася тщетным.

Против такого множества видимых врагов и тайных недругов есть у нас, благодарение Господу, немало и естественных средств к защите: имеем мно­гочисленное и храброе воинство, которому не впервые сражаться и побеж­дать не считая врагов; имеем вождей мудрых и опытных, которых имена и подвиги уже давно пронеслись со славой далеко за пределами Отечества; паче же всего есть у нас на престоле такой венценосец, которому равного видимо нет ныне во всех царях земных, которому за его веру и смирение пред Царем Небесным дано свыше совершить столько важного и великого для блага не только России, но и целого света, что всякое покушение против его чести и величия служит только признаком злобы и неразумия. Но невзи­рая на все это, кто из нас будет столько самонадеян и безрассуден, чтобы в настоящих чрезвычайных обстоятельствах Отечества нашего возложить всю надежду свою на собственную нашу силу и собственное искусство?

Благочестивейший монарх наш первый подает пример упования не на свои силы и искусство, а на благословение и помощь свыше, и как сам ищет молит­венно, так и всех подданных своих призывает искать Заступника Небесного.

Кто же между небожителями скорее всех может принять нас под свой покров и защиту, как не эта Взбранная Воевода, Которая издревле обыкла быть Защитницей рода христианского и особенной Покровительницей на­шего православного Отечества? Раскройте летописи отечественные и вы уви­дите, что везде и всякий раз, когда Россия была в особенной опасности, ви­димо и разительно открывался над нею Покров Богоматери. Новгород осаж­ден князем Владимиром, и нет у него [города] силы стать против его дружин многочисленных*. Это спасение последовало и явилось от иконы Богоматери, по этому самому прозванной «Знамением». Москва трепещет со всей Россией, ожидая нашествия татар и Тамерлана, и ищет спасения у подножия святой ико­ны Владимирской. Тамерлан, никем не сраженный, поспешно отступает сам, ибо видит в сновидении Жену царственную, грозящую ему Своим скипетром. Та же Москва в тяжком плену у ляхов, почти потеряна всякая надежда на ее освобождение …каким образом? — По знамению от святой иконы Богоматери Казанской. И что укрепло воинство русское с такой непреодолимостью стать и устоять на полях Бородинских против ужасного напора полчищ Наполеоновых, если не явление в стане нашем накануне великого дня битвы чудотворной Смо­ленской иконы Богоматери, которая, воздвигшись от места своего, ходила вмес­те с полками нашими, доколе не был сокрушен рог врага лютого?

Таким образом, прибегая к заступлению Матери Божией, мы идем верно по следам благочестивых предков наших, делаем то, что делала всегда вся Россия.

И не на сие ли истое озарился чудесами в стране нашей сей дивный лик Богоматери? Не могу сокрыть от вас, братие, что когда услышал я о таковом прославлении его, то, возблагодарив Бога за новую Его милость, вместе с тем невольно помыслил сам с собою, что значит этот новый ряд знамений свыше? Не наступает ли для страны нашей каких-либо особенных испытаний и опас­ностей? Не предварение ли это к тому, чтобы мы, видя над собою Покров Бо­гоматери, не унывали, когда придет година труда и бедствий? Так думал я, слагая глаголы событий в сердце своем; и вот, не прошло и семилетия, как предположения мои оправдались на опыте, ибо, как сами ведаете, не один, а несколько народов восстали лютой бранью на нас. По самому положению на­шему у берегов морских брань эта особенно всей тяжестью и опасностью сво­ей должна пасть на страну нашу.

(Не окончено).

Слово пред началом крестного хода в память основания города Одессы, сказанное в Михайловском монастыре 22 августа 1854 г.

Празднуя в прошедшие годы настоящее сугубое торжество наше, в па­мять священного венчания на царство благочестивейшего государя нашего и в память основания и, так сказать, рождения града нашего, мы всякий раз по этому случаю обращались мыслью более к нашему прошедшему, ибо в нем преимущественно находили для себя всегда готовый и обильный источник для всеобщего назидания и духовного утешения.

Ныне, братие мои, напротив! И мысль и чувство всех и каждого невольно останавливаются уже не на прошедшем, а на настоящем и будущем; и понятно -по какой причине: потому что не только город наш, но и все возлюбленное Отече­ство наше находятся ныне в особенных и чрезвычайных обстоятельствах.

Нужно ли много объяснять пред вами, в чем эта особенность и чрезвы­чайность? -Каждый видит, что Россия, со времени приснопамятного 1812 года, никогда не находилась в таком враждебном облежании от народов чуждых, как ныне. Правда, против нас теперь не двадесять язык, как было тогда, а толь­ко три народа, но эти языки по их многочисленности и силе, а паче по их злобе и ожесточению против нас, равны многим племенам и народам. Притом, если видимо против нас трое, то невидимо и тайно — едва не все враждуют против нас и ждут благоприятного случая, чтобы стать открыто в ряды супостатов наших. Даже о тех державах, которым мы были не раз во спасение от явной погибели и от которых по всему праву могли ожидать если не дружества и помощи, то справедливости и безпристрастия, — даже о таковых должно, к сожалению, сказать словами святого Давида, что они отдалече нас сташа, и давно начали поучаться суетным. Все это видимо не может радовать никого. А когда подумаем о том, что замыслили против нас наши враги и чего хотят непременно достигнуть, во что бы то ни стало, то есть ослабления и унижения нашего Отечества; а когда представим, какого напряжения сил, каких жертв и лишений требует и будет требовать от нас эта бороба с таким множеством озлобленных противников; когда, наконец, вообразим, что все это и для нас и для всего человечества неминуемо должно стоить великих потоков слез и кро­ви, — то светлость настоящего торжества нашего легко может обратиться в са­мый нерадостный сумрак, среди которого место уже не веселию и радости, а всеобщему сетованию или безотрадному молчанию.

(Не окончено).

Слово по случаю крестного хода, сказанное в женском Михайловском монастыре в Одессе 22 августа 1855 г.

По-прежнему собрались мы, братие, вспомянуть день рождения града на­шего и освятить его молитвами и крестным шествием по стогнам градским, -собрались по-прежнему, но какая разность в обстоятельствах настоящего времени в сравнении с прошедшим! Тогда мы все радовались, воспоминая не только начало нашего города, но и начало царствования благочестивейшего монарха нашего, ибо в этот же самый день он был увенчан венцом царским. Теперь сия последняя радость прешла и никогда уже не возвратится к нам бо­лее, ибо этот монарх, или, точнее сказать, тридесятилетний державный труже­ник воззван от земли для приятия за труды свои венца небесного. Прежде море наше в настоящий день всегда покрыто было кораблями из всех стран, и каждый из плавателей охотно принимал участие в нашей радости, свидетель­ствуя о том звуком своих орудий. Теперь это море пусто и закрыто для нас самих; видны на нем только недоброжелатели наши, нас стерегущие. Самый город представляет из себя не то, что прежде: нет этого множества всякого рода посетителей, и своих и иноземных; нет этого непрестанного движения и шума, происходящих от торговли и промышленности; даже многих постоян­ных жителей города нет, и домы их стоят едва не пусты, ибо благоразумие заставило многих удалиться от берегов морских и оставить город: картина пе­чальная и доселе здесь никогда не виданная!

Что же? Ужели и нам, вследствие такой превратности обстоятельств, над­лежало забыть день настоящий и перестать освящать его молитвой и благода­рением Господу? Да не будет! Ибо это значило бы как бы отречься, хотя на время, от собственного своего бытия гражданского и вознегодовать, подобно Иову, на самый день рождения града нашего. Это значило бы показать, что наше усердие ко Господу и наша благодарность за дарование граду нашему бытия и существования были только следствием счастливых обстоятельств, в которых мы доселе находились. Нет, этого не будет, никогда не будет! Собира­лись мы в день настоящий перед этим алтарем благодати, когда все благопри­ятствовало нам; не перестанем собираться, хотя бы все стало против нас!

Этого требует, впрочем, не только долг благодарности перед Богом, толи-ко благодеявшим, но и собственное благо наше. Ибо в (такие — ред.) часы горе­сти и искушений, как наши, куда и обратиться за помощью и утешением, как не к престолу благодати, в храм Господень? Что может скорее и вернее при­влечь на нас и град наш милосердие Божие и возвратить нам дни безмятежные и благие, как не наше смирение и молитва?

Но, может быть, Господь забыл и оставил нас навсегда, как то сделалось и с возлюбленным некогда народом Божиим за его тяжкие прегрешения? — Нет, братие мои, при всех грехах и виновности нашей пред Богом мы, благодаря Его безприкладному милосердию, не можем сказать этого, ибо самое рассмот­рение обышедших нас зол и искушений свидетельствует о противном, то есть что мы не оставлены Господом, хотя и подвергнуты наказанию, — ибо каждое из бедствий наших видимо растворено утешением свыше. Так, мы лишились монарха мудрого, твердого, великодушного, благочестивого; но престол его не остался празден, как это бывало некогда не раз к величайшему вреду Отече­ства. Ныне он немедленно занят августейшим сыном его, которого одно имя уже напоминает собой все, что есть великого и благословенного в истории народов. Мы окружены и стеснены врагами; но много ли успели доселе сде­лать они со всеми своими силами, со всем искусством и мужеством? Не наши ли берега видели малоуспешность их средств и ярости? Не одна ли твердыня в краю нашем — только одна — заслонила и заслоняет собою уже целый год всю Россию, и не дает ступать им ни шага далее?* Все это ясно говорит, что Гос­подь наказуя наказа нас (и можем ли сказать, что не за что было наказать?), смерти же не предаде нас (Пс. 117; 18).

Хотим ли ускорить возвращение к нам милости Божией и дней мирных? Для того возревнуем об истинном покаянии и перемене наших нравов и жиз­ни, ибо Господь наш, по самому Существу Своему, есть Бог милости и щедрот, Бог приближаяйся… а не Бог издалеча (Иер. 23; 23), как говорит пророк. Отда­ляет же Его от нас, [а] вместе с тем приходит к нам и пагуба, ни что другое, как грехи наши и особенно наша нераскаянность в оных. Отнимем это несчастное средостение покаянием, и Господь паки станет близ нас, а с Ним обыдет нас паки и мир, и благословение. Но, Господи, уязвленные грехами стопы наши так слабы, свыкшаяся с беззакониями воля наша так упорна против закона Твоего, — что мы, и при всем желании, не в силах оставить совершенно и скоро путь нечестия и пагубы и обратиться к Тебе, источнику жизни и блаженства: доброе еже бо хотети прилежит нам; еже содеяти — не обретаем (Рим. 7; 18). Сам убо воздействуй на души и сердца наши Твоей всемощной благода­тью и отними у них окаменение во грехах! Сам обрати ны к Тебе и обратимся (ср.: Иер. 31; 18) воистину! Аминь.

Слово по случаю крестного хода в Одесском кафедральном соборе 13 мая 1856 г.

Как одни и те же причины производят неодинаковые действия! Новый мир, после упорной и тяжкой брани, какова была прошедшая, естественно для всех служит в отраду и успокоение; служит к тому же и для нас. Но вместе с тем, у нас радость о мире соединена с чувствами ущерба и лишения, тем чув­ствительнейшим, что они не вещественны, а духовны. Вследствие нового мира мы должны расстаться с этим чудотворным ликом Небесной Заступницы на­шей, к которому так привыкли и очи и сердца наши. Поелику Она пришла невредимы; другие, более по видимому удаленные от опасности грады, долж­ны оплакивать разорение своих жилищ и потерю имущества, а из жителей нашего града, когда (если — ред.) и удалялись некоторые, то снова всегда воз­вращались с миром в жилища свои.

Теперь, когда начинают приходить в известность замыслы против нас прежде бывших врагов наших, мы узнаем с удивлением, как один из военачальников непри­ятельских, вообразив, что Севастополь держится так упорно влиянием и пособием Одессы, неоднократно давал повеление своему праздно стоявшему флоту про­извести нападение на нас; приказание это повторяемо было четырехкратно — и ни разу не пришло в исполнение. Почему? Кто воспятил это? Какой-либо явный или тайный союзник наш? — Нет, это сделал наш первый тогдашний враг и про­тивник, сам повелитель галлов. Ему не менее британского вождя нужно было падение Севастополя, а для того предварительное разрушение Одессы. Издали ему еще менее видно было, что Одесса нисколько не виновна в неодолимости твердыни крымской; и однако же он, вопреки мнению своего военачальника и, следовательно, вопреки собственной своей выгоды, удерживает четырехкрат­но те громы, которые, можно сказать, уже пущены были на нас. Что удержива­ет его самого в этом случае? Без сомнения, не сожаление о нас, а какая-либо другая мысль; но в чем бы ни состояла эта мысль, — это несогласие насчет судь­бы града нашего повелителя галлов со своим военачальником, это оставление нас в покое, когда так близко и так долго пылал пламень войны, и мы почита­лись причиной его продолжения, — все это так неожиданно и неестественно, что невольно приводит к мысли о заступлении за нас в этом случае свыше. Как будто кто в это время невидимо стоял за повелителем галлов и тем или другим образом вложил в сердце его решимость не разрушать Одессы, почи­тая то или ненужным, или неудобоисполнимым. Кто же мог сделать это, кроме силы высшей? И какая из высших сил была на то время ближе к нам и граду нашему, как не сила пребывавшей среди нас Избранной Воеводы Сил Небесных?

Это благодеяние к нам невидимое, — вот, всеми виденное!

Вспомните о том грозом семидневии, когда едва не вся морская сила врагов наших внезапно явилась на водах наших, и когда многие у нас, и не из малодушных, воображали, что наступает последний час Одессы. Смущен­ные страхом, ожидаем нападения день, ожидаем другой, третий; не можем понять причины, что удерживает врагов от нападения, — но они стоят празд­но! продолжают это непонятное бездействие целую седмицу, и потом, никем же гонимые и нимало не воспящаемые в действии, удаляются невозвратно!

Кто не дивился такому странному явлению пред нами врагов наших? Кто не признавал неожиданного удаления их за особенную милость Божию ко гра­ду нашему? Но чему могли быть обязаны мы этой милостью? Каким-либо доб­родетелям нашим и заслугам пред Богом? Где они? Не можем даже утверж­дать, чтобы эта милость была следствием нашего покаяния во грехах, ибо, увы, многого недостает доселе к его действительности (осязаемости результатов покаяния -ред.)! Одно несомненно, что над градом нашим был простерт в это время особенный покров Матери Божией, как свидетельствовал о том Ее лик чудотворный, между нами пребывавший.

И с этим-то священным и спасительным ликом мы должны теперь рас­статься! — Мысль нерадостная, конечно, для набожного усердия к Богоматери, но нисколько не могущая смутить веры истинной, которая, по самому суще­ству своему, любит жить не столько в видимом и осязаемом чувствами телес­ными, сколько в невидимом и духовном. Для духа, братие мои, нет простран­ства и расстояний вещественных: он там, где предмет его уважения и любви. Посему, если мы любим и почитаем Матерь Божию воистину, то мы всегда будем с Нею в духе, где бы ни находился внешний лик Ее. У нас сделано Цари­цей Небесной все, что было нужно по нашим обстоятельствам; надобно, что­бы Она возвеселила чудотворным ликом своим и прочие грады, которые на все время брани лишены были утешения созерцать его и поклоняться ему. Чтобы память благодеяний Богоматери ко граду нашему не охладела в ком-либо, для того пяток каждой седмицы будет по-прежнему посвящен в этом храме хва­лебному песнопению во славу Ее, на память и родам грядущим.

Успокоенные этими мыслями с миром изыдем на сопровождение Небесной Заступницы нашей и, воздавая Ей последнее на сей раз поклонение, рцем вси из глубины души: «Мати Божия, Ты защитила нас от нападения внешних врагов, -слава Твоему милосердию о нас! Но Ты зришь, Всеведущая, коликими окружены мы врагами внутренними, силящимися восхитить у нас самое вечное спасение наше, — не остави убо нас Твоей благодатною помощью к побеждению их и, аще благоугодно Тебе, прииди и паки посети нас в сем чудотворном лике Твоем!» Аминь.

Слово по случаю вновь учрежденного крестного хода с Ахтырской иконой Богоматери в Свято-Троицкий монастырь

Без особенного намерения у нас, но, конечно, не без провидения свыше, так вышло, что ежегодное торжественное исшествие чудотворного образа Богомате­ри из храма сего совершается в нынешний день, когда по уставу Святой Церкви творится молитвенная память о всех, от века усопших отцах и братиях наших. Вследствие того мы от хвалебных песней в честь Богоматери переходим к пла­чевным песнопениям о смерти и Суде Страшном; а от них паки возвращаемся на похвалу Преблагословенной. Может быть, это представляется кому-либо умалением торжества в честь Богоматери, а в самом деле это скорее состав­ляет его полноту и силу, ибо таким образом ясно показывается, что покров Богоматери, подобно заслугам Сына Ее, простерт не только над всеми живы­ми, но и над всеми почившими. И кого было нам лучше взять в Руководи­тельницу наших молитв ко Господу о усопших братиях наших, как не Пречи­стую Матерь Его? — С Ее всемощным предстательством о них и наши слабые моления получат силу, и наше косное сердце воспламенится огнем веры и любви чистой. Посему мы можем быть уверены с благонадежностью, что почившим братиям нашим весьма отрадно, что день поминовения их соделался днем торжественного шествия Богоматери из храма сего и града в оби­тель Святой Троицы. Ибо настоящий день всенародных молитв о них есть потому самому как бы день их собственного годового праздника; и вот, в этот самый день Матерь Божия в чудотворном лике Своем ежегодно будет проходить мимо их могил, будет осенять место покоища их Своим благодат­ным взором и, без сомнения, доставит новый покой душам их.

Возблагодарим же Господа, что новое торжество наше и в этом отно­шении доставляет всем нам новую отраду, и будем совершать его с полным усердием. То есть как совершать?

Посещая, во-первых, в такой день храм наш и сопутствуя Богоматери в Ее шествии. Нужно помянуть и об этом; ибо есть, которые готовы забыть о сем. А забывать не надобно. Ибо как же? Ужели Матери Божией одной идти из града? Кто в таком случае не осудил бы жителей его? И суровость погоды, могущая иногда быть в это время, не причина оставаться нам дома. Ибо эта же суровость не препятствует нам выходить из домов по своим делам житей­ским и совершать даже дальние путешествия. Ужели же для Матери Божией мы не сделаем того, что делаем для себя и для других? Опасаться вреда для здоровья нельзя, ибо шествие бывает в такую пору года, когда и дождь и ветер безвредны для здоровья, потому что растворены весенней теплотой. Итак, дадим обет никогда не оставлять шествия с Богоматерью, всегда и со­провождать Ее отходящую, и сретать приходящую. Да будет это хотя малой ежегодной данью от нас Ей за Ее, так сказать, сожительство и пребывание между нами в чудотворном лике Ее.

Еще большее окажется с нашей стороны усердие, если мы в настоящий день в честь Матери Божией будем совершать какие-либо дела благие. Тебе, например, должен известной суммой такой-то бедный человек и уплата с его стороны почти невозможна, а тебя она не может ни обогатить, ни разорить. Скажи ему ныне, что в честь Богоматери прощается ему этот долг. Или тебя оскорбил известный человек; ты можешь по закону подвергнуть его за это немалому наказанию; вместо преследования отпусти ему нанесенное тебе оскорбление и скажи, что это делается тобою в честь Богоматери. Далее, ты знаешь, что в известной хижине обитает бедность, что там нет на завтраш­ний праздник, может быть, не только яств тучных, но и хлеба. Возвращаясь с крестного хода, зайди в эту хижину, оставь там, что можешь, на помощь и скажи, что это прислано от Богоматери. И мало ли способов делать добро, только бы захотели делать его! А между тем, как это будет приятно Матери Божией! Как будет отрадно для нашего собственного сердца! Если мы будем поступать и святить таким образом день настоящий, то, будьте уверены, Вла­дычица земли и неба не останется в долгу у нас и испросит нам от Бога Сына Своего новые милости и благословения.

Можем и еще оказать один вид усердия к Матери Божией. Чем? Если бу­дем в честь Ее ежегодно оказывать милость и благодеяние самим себе. Какое благодеяние? То, чтобы хотя один из тех дней, на которые Богоматерь оставля­ет здесь место Свое, посвятить на размышление о своей жизни, на беседу со своей совестью, на узнавание того, в каком состоянии наша душа, куда ближе мы: к небу или аду? Такое дело будет истинным и великим благодеянием для нас самих, ибо таким образом мы можем прийти в чувство, отстать от многих грехов, вообще с каждым годом делаться лучше. Хотя это будет полезно нам, но Матерь Божия примет сие за особенный дар для Ней Самой, ибо Ее пища, покой и веселие — наше спасение. Для этого, то есть чтобы тронуть ожесточенных греш­ников, подкрепить слабых верой, утешить изнемогающих, — для этого Она и благоволила явить Себя здешнему граду в чудотворном лике Своем; для сего, то есть для нашего покаяния и исправления, совершила Она все чудеса и зна­мения, от Нее в продолжение целого века явленные; для этого Она возблагово-лила ежегодно совершать и новое шествие в обитель Святой Троицы, пребы­вать там следующую седмицу и возвращаться сюда в день Всех Святых.

Поймем же цель нового священно-торжественного шествия нашего, воз­любленные! Да послужит оно не очам нашим во зрелище, а душам — в пищу и спасение. Кто обращался вблизи с каким-либо великим человеком, тот от об­ращения с ним всегда заемлет нечто лучшее, чего в нем самом не было. Да будет то же и от шествия нашего с Матерью Божией; да возвращаемся в домы наши смиренномудрее, богобоязненнее и любвеобильнее, дабы всем и во всем было ощутительно, что мы находились с Матерью Божией. Аминь.

Слово по случаю крестного хода

В третий раз ныне изыдем мы, братие, на крестное шествие наше. Бла­годарение Господу, давшему нам не только положить начало, но и видеть продолжение. Ибо хотя утешительно послужить началу доброго дела, но еще отраднее видеть его продолжение. Ибо сколько благих дел, которые, начав­шись, не продолжаются! Наше на таково! — Прейдем с лица земли все мы, пройдут потом столетия, а священное шествие будет совершаться и самым совершением своим соединять нас со всеми будущими родами.

Да, братие, вчера вспоминали мы отшедших братий наших; а потом бу­дут вспоминать и нас. И в какой бы части мира мы ни находились, оставив землю, это воспоминание молитвенное будет находить нас везде и отразится в существе нашем, ибо действие молитвы так же безпредельно, как безпре-делен Тот, Которому возносятся молитвы. Благо нам, если молитва о нас, достигшая существа нашего, найдет его способным к тому, чтобы в нем от­разилась сила ее во благо нам! Ибо лучи молитвы, как лучи солнца, отража­ются в душах, смотря по их приемлемости, производя большую или мень­шую теплоту и свет.

Но не утрудился ли уже кто-либо от сего пути? Да не будет! Ибо если каждый день, ходя по путям мира, часто стропотным и жестким, мы не утруж­даемся, а продолжаем ходить по ним до конца нашей жизни, то путь ли Господень, благой и легкий, будет нам в труд и печаль, когда мы должны проходить им не более одного раза в год? И может ли быть какой-либо год, чтобы по окончании его мы не имели причин торжественно свидетельство­вать пред Господом нашу благодарность? В доказательство этого взглянем на прошедший год: он не отличается никакой большой особенностью, а меж­ду тем представляет много причин для нас быть благодарными Господу, -посмотрим [ли] мы на собственную жизнь, или на жизнь всего града нашего, или на положение всей страны нашей.

Сколько людей — и самых ближних нам, и самых дальних от нас, в ис­текшем году скончали свое земное течение, а мы, несмотря на многие опас­ности, нам угрожавшие, остались в живых и можем пользоваться еще всеми средствами к нашему спасению. Не милость ли это Божия? И не должны ли мы возблагодарить за сие Господа?

(Не окончено).

III. СЛОВА И РЕЧИ К ОТДЕЛЬНЫМ ЛИЦАМ И ПО ОСОБЫМ СЛУЧАЯМ

Слово к игумений Анатолии, сказанное в Хорошевском женском монастыре 24 июля 1843 г.

Достопочтенная сестра о Господе!

При возложении на тебя креста сего я ограничился возглашением тех кратких слов, которыми сама Святая Церковь приветствует в подобных случаях достойных делателей вертограда Христова. Теперь, думаю, небезвременно будет присовокупить нечто и от себя.

Что присовокупить? Новое приветствие? Да, есть в чем и приветствовать. Знак благословения Святейшего правительствующего Синода важен для каж­дого сына и дочери Церкви Православной; знак милостивого внимания благо­честивейшего монарха многоценен для всякого сына и дочери Отечества. Бла­годарение Господу, что при помощи благодати Его мы успели заслужить это благословение, этот знак высочайшего внимания! Это радует и должно радо­вать не только тебя, но и всю обитель, тебе врученную.

И, однако же, горе нам, достопочтенная сестра о Господе, если мы оста­новимся на этой радости, если предадимся ей всецело, подобно сынам и доче­рям века сего! Ибо кто мы? — Те люди, которые однажды и навсегда отреклись не только от всех почестей земных, но и от всего мирского, которые вменили в уметы вся, да Христа приобрящем!

Таким ли людям опочить, как на возглавии, на какой-либо награде зем­ной? Нет, такие люди (а мы непременно должны быть таковы) если принима­ют знаки отличий земных, то не иначе, как по уставу Святой Церкви и в знак послушания; принимают не столько как награду за труды, а яко побуждение к более прилежному исканию почестей небесных; такие люди (а мы непремен­но должны быть таковы) смотрят на отличия человеческие даже как на некое искушение и потому усугубляют по получении их бдительность и надзор над своим сердцем.

Мы уверены, что так точно и принята тобою награда, тебя постигшая. С намерением говорю — не полученная, а постигшая. Ибо не ты искала ее, а она обрела тебя; и обрела тогда, как ты, вероятно, и не мнила о ней.

Это самое, что полученное не было искомым, служит для нас добрым за­логом того, что получение не ослабит благочестивой ревности, не умалит хри­стианского смирения, а обратится в побуждение к новым трудам и глубочай­шему смирению пред Богом и человеками, ибо у христолюбивых душ такое правило, что чем более возвышают и отличают их, тем менее они начинают отличать самих себя. Если бы слабость человеческая могла когда-либо приве­сти в забвение это правило, то самое свойство отличия, тебе усвоенного, на­помнит о том. Ибо в чем состоит это отличие? В видимом ношении на вые креста Сристова. Кресту ли Христову возбуждать чувства превозношения мир­ского? Тернами ли увенчанной главе располагать к величанию и гордости? Язвам ли на руках и ногах склонять к неге и покою плотскому?

Если древние израильтяне исцелялись от укушения змиев, взирая на змия, вознесенного на крест Моисеем, то не тем ли паче нам в случае нужды (будет) стоит только воззреть с верой на крест наш, на Распятого на нем, дабы все помыслы земные исчезли из душ наших, как дым исчезает от ветра?

Да хранит убо таким образом тебя сей крест Христов! Да служит для тебя не только украшением, но и оружием против искушений видимых и невиди­мых, и да сопрягает душу твою с Тем, Кто положил на Крест за всех нас живот Свой! Се наше желание тебе, и се наша молитва о тебе!

А вы, христолюбивые сестры о Господе, взирая на крест, украшающий настоятельницу вашу, усугубьте к ней любовь и послушание, памятуя, что вы повинуетесь в лице ее не человеку, а Самому Господу Иисусу, давшему ее вам в матерь и руководительницу.

А вместе с тем взор на крест ее да напоминает вам выну о ваших соб­ственных крестах, которые возложены на вас Святой Церковью. Благо той, которая соблюдет его целым до гроба! Благо и той, которая, потеряв его каким-либо несчастным случаем, поспешит обрести путем истинного покаяния! Аминь.

Слово воспитанникам Второй Харьковской гимназии, сказанное в 1844 г.

Благо есть мужу, егда возмет ярем в юности своей (Плач. 3; 27)

Если пред кем нужно чаще повторять эти слова святого мудреца Израилева, то пред вами, юные питомцы наук! Находящиеся в других, высших возра­стах, хотя бы и хотели исполнить для блага своего совет, в них [словах] заключа­ющийся, не могут сделать этого, ибо время невозвратно. А вы находитесь именно в том возрасте, который имел в виду святой мудрец, когда произносил сии слова.

Что же советует он? — Взять ярем Господень от юности, то есть с самых ранних лет возненавидеть всякий грех и всякое беззаконие, возлюбить от все­го сердца закон Господень и правду, решиться жить и действовать не по нагло­му влечению чувств, не по внушению слепых страстей, а по правилам совести и Евангелия, имея целью действий не временный прибыток, не удовлетворе­ние своей гордости и самолюбию, а славу Творца своего, благо ближних и собственное преспеяние в истине и добродетели. Вот чего желает юношам святой мудрец Израилев! Решительное самоопределение себя на добродетель он называет «взятием ярема», то есть действием, подобным тому, как молодое животное в первый раз допускает надеть на себя ярмо, дабы идти на труд поле­вой, и называет так потому, что обуздание своих страстей, уклонение от со­блазнов, всегда стоит человеку некоего насилия себе [над собой], то есть своей падшей природе, которая от юности стремится к тому, что противно закону Божию. Благо есть мужу, егда возмет ярем в юности своей!

Можно взять этот священный и спасительный ярем и не от юности; мож­но взять его в самых преклонных летах, — и когда бы он ни был взят, всегда это благо для человека! Но какая великая разность начать быть добродетель­ным от юности, или после, тем паче в летах преклонных! Ибо первое и неиз­бежное в таком случае — сколько будет потеряно времени для добродетели и нашего совершенства! Все это время, в которое мы не будем жить доброде­тельно, есть чистая потеря для души и вечности; мало — потеря, вред вели­чайший, ибо человеку нельзя, когда не живет добродетельно, не жить в то же время и по тому самому порочно: середины нет для него. Но всякое непра­вильное и порочное действие портит природу нашу, отъемлет у нее часть богоподобия, безобразит и извращает ее. Поэтому, чтобы живя порочно, начать потом жить правильно, для того надобно, во-первых, избавиться от привычки грешить, надобно очищать и укрощать свою природу, надобно выпрямлять для этого каждую способность души, как член вывихнутый. Сколько тут потребно работы, насилия себе, терпения, борьбы, пота и слез! Вот почему так трудно брать ярем Господень после, не взяв его от юности! Вот почему так редки искренние обращения к Господу в летах поздних!

В юности, напротив, нет и не может быть подобных затруднений. Если здесь природа наша, растленная грехом, и проявляет в себе некоторые проти­возаконные стремления ко злу, то сила их еще не велика, и победить ее не­трудно. С другой стороны, в юности гораздо явственнее и первобытная на­клонность той же природы нашей к истине и добродетели. Тут сердце чище, совесть живее, небо ближе, самая благодать Божия как будто нам роднее, — и это потому, что в юности нет еще предрассудков, темнящих самый сильный ум, нет закоренелых страстей, возмущающих самое благородное сердце, нет житейских отношений, ставящих нередко самого опытного человека в такое положение, что он не знает, что делать, как согласить требования совести с требованиями света. Юноше потому тем непростительнее, если он предается пороку. Это значит, что он не мог сразиться с самым малым врагом, отдался в плен, так сказать, без сражения.

Уразумейте же, возлюбленные юноши, драгоценное преимущество ва­шего возраста для добродетели и спешите упрочить его за собою, взяв на себя святой и блаженный ярем Господень, то есть посвятив себя всецело и невредимо истине и добродетели. И всякий возраст недолго длится, а юность, как весна, быстротечнее всех, — посему не медлите исполнить совет Премуд­рого, от которого зависит благо всей жизни. Если бы это стоило принужде­ния себе, то это принуждение вознаградит себя для вас сторицей.

Не обольщайтесь ложной и пагубной мыслью, что можно предаться греху и потом освободиться от него и остаться без вреда. Нет, грех не такого свой­ства, чтобы, улучив вас в свои руки, потом дал вам свободу действовать, как захотите. Это тиран, который избодет ваши очи, чтобы вы не могли и помыс­лить о свободе духовной. Не обольщайтесь и тем, что грех, который вы позво­лите себе, не велик по видимому. Нет, грех, как бы он ни казался мал, всегда пагубен, ибо он есть яд для души. А изверги человечества — разве они вдруг возросли в исполинов греха? И для них было время невинности, в которое они, подобно вам, были чисты и не знали греха, когда преступления для них были так ужасны, что они трепетали, может быть, от одного имени их. Откуда же возникло их бедствие? Оттого, что они, вместо того, чтобы взять ярем Гос­подень и решиться быть чистыми и добродетельными, устремились в против­ную сторону. И как устремились? — без сомнения, с боязнью, робостью, на малое, как думали, время, с тем именно, чтобы возвратиться, тем паче не с тем, чтобы забыть, наконец, Бога и себя совершенно. Но шаг за шагом, порок за пороком — и составилась привычка; из одной страсти возникла другая; узы греха омногообразились и отяжелели, а глас совести сделался слабее; чувство долга иссякло, разум затмился, свобода воли исчезла; и те, которые позволили себе преступления только самые легкие, начали потом, по выражению пророка, пить беззакония, яко воду

Да блюдется и каждый подобного! С грехом, как с ядом, нельзя шутить никому! Аминь.

Слово к монахине Емилии, сказанное в женском Никольском монастыре 7 декабря 1845 г.

Возлюбленная дщерь и сестра о Господе!

В святых обетах, от тебя произнесенных, в теплых молитвах, о тебе воз­несенных, в матернем наставлении Церкви, тебе преподанном, и, что всего важнее, в Таинстве Тела и Крови Христовой, сейчас тобою принятом, — столько света и назидания, столько любви и утешения, столько силы и жизни, что нам оставалось бы только возблагодарить Господа и сказать тебе: радуйся, невеста Христова, и спасайся о Христе! — Но поелику от избытка бо сердца невольно уста глаголют (Мф. 12; 34), то и мы не можем возбранить нашему духу, чтобы при настоящем столь важном для тебя событии не сказать тебе несколько слов, могущих, благодатью Божией, послужить на пользу душе твоей.

Итак, давнее искреннее и сильное желание сердца твоего исполнилось: наконец ты удостоена восприятия ангельского образа! Возблагодарим убо Гос­пода за то, что Он не презрел нашего ничтожества и гласом невестоводительницы — Церкви обручил душу нашу Себе, яко невесту, в вечное наследие и соб­ственность. После сего нечего уже более желать нам с тобою на земле: отныне все помыслы души, все стремления сердца нашего должны быть преставлены на небо. Ибо, яко восприявшая образ ангельский, ты принадлежишь уже не столько к обществу человеческому, сколько лику ангельскому. Если убо и на театрах не принимают на себя чьего-либо образа всуе, но стараются мыслями, чувствами и словами, самым движением, взглядом и всей прочей внешностью соответствовать лицу, на себя принятому; если и там для успеха в этом деле не жалеют никаких трудов, учат на память целые книги, повторяют изученное, отдают слова и действия свои на суд другим, лишают для того нередко себя сна и пищи, — то не паче ли, возлюбленная сестра, нам с тобою подобает упо­требить все наши способности, все средства и все усилия на то, чтобы не всуе носить на себе образ ангельский, нами воспринятый, чтобы соответствовать ему во всех наших мыслях, чувствах и действиях, соответствовать не по од­ной внешности, не пред глазами только зрителей и не на известное время, как на театрах, а в самой душе и сердце, поистине и всецело, как бы мы дей­ствительно преставлены были с земли в круг небожителей. Ангелы, по свиде­тельству Спасителя, выну зрят лице Отца… Небеснаго (Мф. 18; 10); и пред очами нашего сердца выну должен быть Господь и Спаситель наш. Как воздух питает непрестанно и поддерживает жизнь нашего тела, так мысль о присут­ствии Божием должна питать и поддерживать жизнь нашего духа. Чувство этого присутствия всякое место будет для нас обращать в небо и соединять с Анге­лами: ибо где Бог, там и небо и Ангелы.

О Херувимах и Серафимах сказано, что они, окружая Престол Божий, не­престанно взывают: свят, свят, свят Господь Бог Саваоф: исполнь вся земля славы Его (Ис. 6; 3)! И нам, яко восприявшим образ ангельский, потому подо­бает как можно более и чаще упражнять себя в славословии имени Божия, и для того не только никогда не опускать общественного богослужения во хра­ме, но и самую келлию свою, сколько возможно, обращать в дом молитвы и наполнять ее не словами праздными, не беседами суетными, а славословием имени Божия, вздохами, коленопреклонением и слезами покаяния.

Ангелы, невзирая на великое достоинство их, по свидетельству Священного Писания, все… суть служебнии дуси, в служение посылаеми за хотящих наследовати спасение (Евр. 1; 14). И нам убо теперь подобает если какой труд и какая служба, то та, которая имеет целью не столько удовлетворение собственных на­ших нужд, сколько благо и пользу наших ближних. Вразумить неведущего, уте­шить печального, призреть бедного, уврачевать немощного — все это должно быть нашим первым и святым долгом, который притом надлежит нам и исполнять не по-мирски и человечески, а по-ангельски, то есть кротко, благо, терпеливо, свято.

Ангелы, служа и не своему, а нашему спасению, терпят все недостатки и нечистоты тех, которым служат, то есть, между прочими, и наши с тобою; тем паче мы, трудясь над делом собственного нашего спасения, должны быть тер­пеливы во всем, что может случиться с нами горького и тяжелого, зная, что для нас, болезнующих духом и сердцем, во очищение, исцеление и укрепление наше потребна не сладость, а горести. Такое назидание, возлюбленная о Господе сес­тра, сокрывается для нас уже в самом названии нового сана нашего! Мы долж­ны достигать того, чтобы каждый, знающий нас, мог со справедливостью ска­зать о нас то, что мир так справедливо иногда говорит о любимцах своих: «Это не человек, а ангел!» Мы же сами, сколько бы по благодати Божией не достиг­ли того, должны говорить о себе другое; то есть что мы не Ангелы, а бедные грешники, ожидающие помилования себе от единого милосердия Господня.

Сказав о назидании, умолчим ли о богатстве утешения, которое также за­ключается в самом новом названии твоем? — Поелику ты восприяла образ ан­гельский, то отселе все благие духи, Херувимы и Серафимы, суть яко братия твои. Если убо и земные братья и друзья никогда не оставляют нас, а помогают нам во всех нуждах наших, то друзья и братия небесные тем паче никогда не забудут своей сестры; они невидимо будут окружать тебя, с тобою будут тру­диться, с тобою молиться, с тобою радоваться и скорбеть. От их прозорливо­сти не скроется никакое искушение и опасность; пред их силой не устоит ни­какая злоба и лукавство врагов нашего спасения; они найдут средство прове­сти тебя безопасно среди самой тьмы и сени смертной. Престанем же, взирая на духовную и телесную немощь нашу, скорбеть и унывать; восприимем дух мужества и упования, подобающий новому образу и сану нашему; начнем, ничтоже сумняся, действовать тем бесценным всеоружием, в которое облекла нас ныне Святая Церковь. Коль скоро мы будем правильно употреблять его, то, будь уверена, оно соделает нас неприступными для всех сил вражиих. Аминь.

Слово при пострижении одной из сестер в монахини. [1845]

Не раз случалось замечать, что при священном обряде, ныне нами совер­шенном, большей частью приветствуют с каким-то духом печали и уныния. Некоторые готовы бывают даже плакать о лице, воспринимающем на себя обе­ты, и, действительно, плачут о нем, как о умершем. Благ ли этот образ чувств и действий? Благ, если проистекает от печали по Бозе; благ, если в тех, которые сами удостоились уже пострижения, происходят оттого, что они, слыша по­вторение обетов, сознают в себе неисполнение их и скорбят о том душевно; благ, если те, которые не воспринимали монашеского образа, печалуют тем, что не находят в себе почему-либо возможности посвятить и себя Господу, как посвящают другие. В обоих этих случаях печаль и слезы достойны христиани­на и благословенны; дал бы только Господь, чтобы вместе с тем были и благоплодны, то есть чтобы приявшие уже ангельский образ, возбужденные воспо­минанием обетов, ими не исполняемых, устремились к исполнению их, чтобы не могущие приять сего образа приложили попечение о том, чтобы, и остава­ясь в мире, жить не по духу мира, а по заповедям Евангелия.

Но, кажется, большей частью сетуют, скорбят и плачут при настоящем случае не о себе, а о тех, которые приемлют монашество, и взирают на них тем же взором, которым смотрим на людей, полагаемых во гроб.

Хорошо ли это и достойно ли христианина? — Нехорошо и недостойно.

То правда, что обряд, ныне совершенный, похож на некоторого рода по­гребение, почему в нем не раз и говорится, что постриженный должен вме­нять себя, яко мертва. Но это, если угодно, погребение должно не печалить собою, а радовать и заставлять благодарить Бога. Ибо что в нем погребается? -Ветхий наш человек, этот первый и последний враг нашего спасения. О нем ли жалеть и скорбеть?

Но постригаемое лицо отрекается мира и приятностей жизни семейной. -Что же? слишком великая жертва? Хорошо разобрав дело, окажется, что это не столько жертва, сколько приобретение. В доказательство этого не будем ни­сколько предосуждать жизни семейной, ни отношений и связей житейских: они имеют свою цену и достоинство уже потому, что суть от Бога. Не будем также отрицать, что с ними соединено немало приятностей и удовольствий. Но кто, однако же, не признается, что с мирским состоянием соединено и мно­жество недостатков и огорчений? — Кто отказывается от приятностей мир­ских, тот в награду избегает огорчений мирских.

Но, может быть, награда не равносильна жертве, то есть огорчений ме­нее, а приятностей более? — Касательно некоторых людей можно согласить­ся с этим, но как их мало! А о большей части живущих в мире решительно должно сказать, что у них гораздо более огорчений, нежели приятностей. Поелику же никто не может решительно относить себя к первым, то, ясно, должен поставить себя в ряду последних; а поставив себя в такое положе­ние, очевидно, что, уклоняясь от мира и жизни мирской, он не столько теря­ет, сколько приобретает, ибо за отказ от небольшого участка радостей полу­чает свободу от множества огорчений.

Скажут, что и в жизни монашеской есть лишения и трудности. Без сомне­ния, иначе почему бы она и называлась подвигом? Но зато сколько в ней уте­шений, неизвестных и, дерзнем сказать, почти невозможных в мире!

Эта свобода в употреблении своего времени на занятие самим собою, эта близость к дому Божию и удобность находиться при богослужениях Церкви, эта собранность мыслей, не возмущаемых делами житейскими, эта уверен­ность, что путь, по которому идем, прямо ведет к Царствию, это мирное сооб­щество людей, которые видимо стремятся к той же святой цели, — все это, а мы указываем только на внешнее, малое ли преимущество инока? И все это толь­ко залог большего. Какого? — Тех утешений внутренних, которые предстоят сердцу, отрекшемуся мира. От кого [будут сии утешения]? — От Того, Кому оно посвятило себя, от Господа Иисуса.

В самом деле, если женихи земные, обручившись с кем-либо, не забыва­ют своей обрученной и доколе [не] соединятся с нею браком, употребляют все средства услаждать для нее свое отсутствие, то думаете ли, что Жених Небес­ный, Господь Иисус, оставляет тех, которые, презрев любовь земную, предают Ему навсегда душу и сердце свое? — Нет, если душа остается Ему верной, то она непрестанно находится под Его невидимым благодатным осенением; выну приемлет от Него знаки Его благоволения; находит в Нем и наставника, и уте­шителя, и хранителя, и помощника.

Такое сообщение в духе с Женихом Небесным каких [только] не может заменить радостей? каких не вознаградит потерь и огорчений? — Престанем же взирать оком печали на тех, которые в глазах наших отрекаются мира и всего, яже в мире; они отрекаются от того, что само есть неиссякаемый источ­ник печалей. Тут место не унынию, а радости духовной, ибо душа видимо парит над всем миром к Богу.

Если есть место печали, то не о постригаемых, а о самих себе, как мы сказали вначале. Мирянин, видя, как попирают все прелести мира, может по праву скорбеть о том, что он сам не в силах сделать сего. Монах тем более может и должен скорбеть, если, давно вступив на путь отречения, произноси­мого другими, не шел по нему доселе, как должно. Такая печаль, в том и дру­гом виде, будет по Бозе. Но и при этой печали все еще есть место радости о том, что если не мы, то брат или сестра наши делают то, чего не сделали досе­ле, или не можем сделать мы сами. Аминь.

Наставление студентам Академии после окончания ими курса и по объявлении ученых степеней и должностей

Апостол Павел, преподавая некогда ефесским ученикам своим последнее наставление и желая как можно более расположить их к исполнению препо­данного им учения, между прочими побуждениями, употребил и то, что им преподаны все истины спасения: не обинухся бо, — говорил он, — сказати вам всю волю Божию (Деян. 20; 27). Находясь в подобных обстоятельствах и имея ту же самую цель, мы не можем, однако же, во всей целости обратить к вам слов Апостола; не можем сказать, что мы возвестили вам всю волю Божию.

Так мог говорить наставник богодухновенный. Для нас, которые по необ­ходимости беседовали с вами большей частью в наученных человеческой муд­рости словесех, для нас довольно и того, что мы желали возвестить вам всю волю Божию, что не желали возвещать вам ничего, кроме воли Божией. Если и вы не хотели слышать от нас ничего, кроме сей воли (и мы надеемся, что не хотели); если притом имеете твердое намерение (и мы верим, что имеете) ис­полнять на деле слышанное, то и для вас достаточно того, что возвещено вам. Кто сказал: аще кто хощет волю Божию творити, разумеет о учении (Ин. 7; 17), — Тот Сам уже восполнит недостающее.

Сей Божественный всеобщий Наставник, Господь и Учитель наш остает­ся с вами; Всеблагий Дух Его, могущий наставлять на всякую истину, с вами; слово Его, преподанное пророками и апостолами, с вами. Продолжайте сами поучаться, вразумляться, приходить от веры в веру, от любви к любви.

Я сказал — продолжайте. Круг обыкновенного учения кончен; но круг истинного боговедения, раз начавшись, никогда не оканчивается. Кто возом­нил бы, что ему не остается ничего знать, тот тем самым показал бы, что он ничего не знал или все забыл. Училище человеческое оставится вами, но вместо него откроется новое, высшее, которого учредитель не человек ка­кой-либо, а Сам Господь — училище жизни и опыта. Уроки продолжатся те же, только будут состоять не из слов, а из событий и действий. Кто будет внимателен, тот вскоре заметит в самых обыкновенных событиях жизни че­ловеческой уроки мудрости Божественной, невидимый преподаватель кото­рых есть Промысл, видимый истолкователь — воля начальства. Благо тому, кто с сыновней доверенностью к невидимому преподавателю будет благо­душно следовать за видимым истолкователем; такой собственным опытом узнает, что истинно верующим в Бога все обращается во благое. Горе, напро­тив, высокоумным и продерзым, не умеющим или не желающим ум и волю свою покорять воле Промысла, обнаруживающейся в порядке событий и воле начальства. Для таковых самое обилие земных познаний обратится в бремя, которое чем более возрастает, тем более угнетает.

Продолжая сами быть прилежными учениками Промысла, не забывайте печься о вразумлении других. На нас, по самому рождению, лежит священный долг быть провозвестниками воли Божией. Можно ли желать жребия лучше этого? — Щедрота августейшего монарха подала нам средства к удобнейшему исполнению нашего предназначения. Не сугубо ли будем виновны, если, упо­требив эти средства для образования самих себя, не обратим потом нашего образования на пользу других? — Жатва многа, а делателей мало. Не заставим своим небрежением жаловаться на нас Господину жатвы. Он прав, ибо послал нас. Мы будем виновны, если не возвестим слова спасения, нам вверенного. Зачем и восходить на Синай боговедения, если не сносить (не возвещать -ред.) закон для тех, которые находятся у его подножия? Иначе и о нас могут сказать: ввергох злато во огнь, и излился телец (Исх. 32; 24). — И трудно ли возвещать то, что составляет предмет нашего служения? Кто познал истинно Христа — а более Его нам ничего возвещать не нужно, — тот не будет молчать, возвестит Его на стогнах и кровах. Кто истинно познал своего Спасителя, уразумел, как ведение Его необходимо для всех и каждого, тот, возвещая Его, не будет иметь в виду ничего, кроме Самого Христа. Для успеха в этом святом деле не нужно особенной какой-либо мудрости. И малые крупицы духовного хлеба, прелом­ляемые во благословении, могут напитать тысячи алчущих душ.

К назиданию словом здравым присовокупляйте пример благой. Христи­анская жизнь есть самое лучшее поучение. Самого Бога мы познаем из дел Его. И Спаситель наш прежде начал творить, а потом уже учить. Иже сотво­рит и научит, тот великим наречется в Царствии Отца Небесного (Мф. 5; 19).

Среди трудов на пользу Церкви непрестанно имейте в виду Иисуса Хри­ста и Его апостолов. Наставление, данное Апостолам, при посылании их на проповедь, почитайте наставлением, данным для всех учителей веры (Мф. 10; 8-10). В нем найдете, что нам всем должно делать, чего убегать, где искать подкрепления, как терпеть и чего надеяться.

Да не изнемогает вера ваша, если среди благого и непостыдного дела­ния в вертограде Господнем сретят кого-либо искушения и напасти. Кто не терпел их из истинных делателей Христовых? Только бы не страдать за нару­шение правды, а если за имя Христово, за возвещение истины, за обличение неправды постигнет кого-либо искушение, то такой должен не стыдиться, а прославлять Бога за свою участь. Наш Учитель и Вождь — на Голгофе. Нам ли искать покоя? Покой и награда всех истинных последователей Его, тем паче провозвестников имени Его, — там, на Сионе.

С этими благожеланиями ныне предаю вас… Богови и слову благодати Его, могущему наздати и дати вам наследие во освященных всех (Деян. 20; 32).

Отче Святый, соблюди их во имя Твое… Святи их во истину Твою: слово Твое — только Твое — истина есть (Ин. 17; 11, 17)!

Наставление новопостриженным монахам из студентов Академии, сказанное после литургии, по произнесении слов: «Благословение Господне на вас, Того благодатию и человеколюбием!»

Паче же да будет вседетельное и всеосвящающее благословение сие на вас, юные воины Христовы, которым предлежит упорнейшая брань не с пло­тью токмо и кровью, но и с духами злобы поднебесной! — Благо вам, что вы не уподобились упоминаемому в ныне чтенном Евангелии юноше и, желая наследовать живот вечный, не усомнились, подобно ему, оставить все, дабы идти за одним Христом, — благо вам! Господь не обидлив… забыти настоя­щего дела вашего и труда любве вашей (Евр. 6; 10) к Нему; Он найдет сред­ства провести вас безбедно среди всех напастей и искушений; возвеселить сердце ваше среди всех горестей, вознаградить сторицей все ваши настоя­щие жертвы и лишения.

Но для чего я называю лишением то, что должно называть приобретени­ем? — Мир, которого отреклись вы? Разве не его самые усердные любимцы его называют полем брани, где враги человеку и домашние его? Потеря ли проме­нять поле брани на мирный кров дома Божия? — Мир? Разве не его сравнивают с морем, непрестанно возметаемым ветрами и бурями? Лишение ли — избыть навсегда [его] волн и уединиться в тихом пристанище?

Блага мира, подобно плоду едемскому, кажутся красны и привлекатель­ны, но спросите тех, которые всегда наслаждаются ими, и они скажут вам, что нет горечи, которая бы не сопровождала их вкушения. Жизнь иноческая, на­против, кажется слишком суровой только тем, которые никогда не проводили оной, как должно, и потому не вкушали ее сладостей. Истинные иноки всегда были люди самые блаженные. Так и должно быть!

Мир и твари не могут наполнить сердце человека: один Бог есть истинное благо его. У отцов земных достает нежности для тех из детей, которые, оста­вив все, живут для них одних; у Отца ли Небесного недостанет благословений и любви? — Коль многое множество благости Твоея, Господи, — восклица­ет один из вкусивших, яко благ Господь, — юже скрыл еси боящымся Тебе (Пс. 30; 20)! — Если богатство это сокрыто от очей мира, то потому, что мир недостоин, не может видеть его!

А если бы исполнение высоких обетов ваших и сопряжено было с какой-либо трудностью, когда бы по временам потребовались от вас и подвиги, то отяготимся ли перенести что-либо ради возлюбленного нами и стократ более возлюбившего нас Господа? — А сыны мира? Разве они не терпят от мира? не приносят ему жертв самых тяжких? — А дети неги и роскоши? Разве не стена­ют под тягостью одних приличий? не проклинают нередко сами себя и все, их окружающее? — В этом мире нельзя, никак нельзя не страдать. А если надобно страдать, то лучше страдать для Господа, нежели для диавола; лучше терпеть, чтобы стяжать душу и наследовать живот вечный, нежели терпеть, чтобы по­губить навсегда душу и быть отлученным от Бога.

Вам угрожают искушения? Но юные воины Христовы, вы будете сражаться не одни, — Всемогущий Спаситель наш выну будет с вами и за вас! Бойтесь единого — быть неверными Ему и своим обетам.

А доколе вы верны, Он весь ваш — со всем Своим могуществом и премуд­ростью, дотоле вы имеете право о всем просить, всего надеяться. Одна невер­ность теряет все — и на земле, и на небе.

Но я не хочу заранее наполнять воображение ваше мыслью об опасно­стях и врагах. Нынешний день должен быть для вас и для нас днем радости и славословия. Возблагодарите убо и во всю жизнь не преставайте благода­рить Господа, изведшаго вас из тьмы в чудный свет Свой, и преставившаго в Царство Сына любве Своея! — А мы усугубим свои молитвы о вас, да бла­гословение Господа и благодать Его пребудут над вами ныне, и присно, и во веки веков! Аминь.

Слово пред освящением Георгиевских крестов, сказанное в Одесском кафедральном соборе 29 апреля 1854 г.

Христос Воскресе!

К общей радости о защите нашего града от буйного устремления на него с моря врагов прегордых и зверонравных недоставало единого — чтобы эта чистая и святая радость отразилась скорее в сердце возлюбленного монарха нашего. Ибо кто более его печалует теперь всеми печалями России? Кто глубже его тре­вожится за все опасности, которым могут подлежать обширные пределы Отече­ства? Не ему ли потому подобает скорее и полнее приобщаться и радости, если Господь посылает ее где-либо сынам России за их верность Богу отцов своих? -Наш край и наш град, без сомнения, были и суть [есть] предметом особенных забот и опасений для августейшего монарха, по самой их близости к месту браней и по беззащитности и неготовности к отражению врагов. Может быть, не раз ожидал он увидеть пред собой вестника с печальным донесением, что юная столица Новороссийского края, радовавшая доселе всех своим необыкновен­ным преспеянием в делах торговли и промышленности, поругана врагом, ис­треблена, уничтожена… И вот является из нее скорее, нежели думалось, сей вест­ник. И что же возвещает? — Что гордые враги, в забвение всех правил не только великодушия, но и справедливости, действительно, напали со всей жестоко­стью на Одессу, дерзнув возмутить нападением своим спокойствие дней самых священных для нее. Но эта нечестивая жестокость их не сопровождалась для нас никаким особенным вредом, а послужила только к обнаружению над нами особенной милости Божией, ибо мы, находясь под адским огнем врага целый день, остались целы и невредимы, а он понес от нас немалый урон, так что не зная потом, что больше делать, сокрыл позор свой в удалении от берегов наших!

Как должна была обрадовать собою сердце царево неожиданная весть сия! Силу этой радости являют и слова монарха к защитникам нашим, исполнен­ные отеческой любви и признательности, и эти лежащие пред нами знаки от­личия, которыми он с такой щедростью спешит украсить храбрую грудь их.

Как после того и нам не радоваться, не торжествовать и не благодарить Бо­га! — Царь Небесный явил особенную милость Свою над нами; царь земной особенно обрадован и возвеселен нами: что может быть для нас отраднее! Теперь остается нам, благодаря Царя Небесного и царя земного, не изнемогать в нашем подвиге, продолжать, как начали, доколе не будет достигнут конец великой и священной брани настоящей, — то есть не приобретение каких-либо земных выгод от врага, в чем Россия не имеет никакой нужды, а освобождение еди­новерных собратий наших от жестокого и бесчеловечного ига мусульманского.

Что сказать, в частности, вам, храбрые защитники наши? Повторять ли нашу благодарность за ваше мужество и неустрашимость против врага? Но от кого вы не слышали этого уже сто раз? Приветствовать ли вас с этими знаками награды и милости к вам царской? По душевному уважению нашему к вам они так прият­ны для нас, как бы не вы одни, а мы все вместе с вами получили их от руки царской. Призывать ли вас к новому мужеству в случае нового нападения от вра­га? Но это мужество так сроднилось со всеми вами, что составляет уже не долг для вас и обязанность, а удовольствие и отраду. После милостивого слова к вам царева нам можно было бы остаться без всякого слова, с одним благословением и молитвой о вас. Но поелику мы, хотя и недостойные, призваны действовать и вещать здесь от лица Царя Небесного, то не усомнимся сказать вам нечто, — в дополнение слова царя земного, взяв изрекаемое нами не от своего ума, а из ду­ховной сокровищницы победоносного царя Израилева, святого Давида. Вы за­щищали и защитили град наш; но аще не Господь, — говорит он, — сохранит град, всуе бде стрегий (Пс. 126; 1), — без помощи и благословения свыше все ваше мужество могло бы поникнуть пред напором сил и огней вражеских. Падите же вместе с нами пред этим престолом благодати Божией и возблагодарите Того, Кто в прошедший день брани невидимо укрепил сердце и руце ваши на отраже­ние врагов, — Кто в это же время видимо отнял у них опытность и искусство, а от оружия их силу и смертоносность, — Кто и впредь при подобных случаях Един может препоясать вас силой свыше и сотворить непобедимыми; возблагодарите и гласом того же боговдохновенного царя Израилева воскликните к Богу Спаси­телю: не нам, Господи, не нам, но имени Твоему даждь славу (Пс. 113; 9)! Аминь.

Речь их императорским высочествам, государям великим князьям Николаю и Михаилу Николаевичам 4 октября 1854 г.

Благоверные государи и великие князья!

Истинно великие, потому что благоверные! Что могло подвигнуть вас на путь к нам, столь неблизкий и в настоящих обстоятельствах не безбедный, и с такою внезапностью, подобно жениху в Евангелии, явиться среди нас в час глубокой полунощи, — если не желание скорее разделить с нами опасности, нам угрожающие, и возвестить нам слово утешения от лица августейшего ро­дителя вашего, нашего общего отца и защитника?

Вполне чувствуем цену труда любве вашей и вседушевно благодарим Вас от лица града нашего, от лица всего края нашего, который хотя и продолжает еще по обычаю именоваться Новой Россией, но на самом деле в нем давно та же древняя живая вера в Бога отцов, та же непоколебимая и безграничная пре­данность монарху, та же чистая и николиже отпадающая любовь к Отечеству.

Если бы за сим, паче чаяния, обрелось где-либо и что-либо среди нас ма­лодушное, то с вашим столь радушным появлением среди нас оживет и испол­нится духа; если бы открылось, паче ожидания, где-либо и что-либо колеблю­щееся, то с вашим присутствием утвердится и станет недвижно, и всюду, смотря на вас, августейших ратников земли Русской, воспрянет с новой силой дух русский; и у всех, слушая вас, [как] непосредственных органов воли держав­ной, забьется сильнее русское сердце.

Внидите посему, благоверные князи-витязи, в храм сей, дабы первее вся­кого дела и начинания разделить с нами усердные молитвы ко Господу о ва­шем августейшем родителе и всем царственном доме, о возлюбленном для всех нас Отечестве, и о вас самих, его державных подпорах.

Архангелы и Ангелы на небе исходят от Престола Царя славы на исполне­ние предвечных судеб, а вы, земные архистраги державы Русской, изойдете на ваши подвиги для блага страны из сего храма — от престола Бога милосердия; и осененным верой, преоруженным молитвой вам всюду видимо и невидимо будут сопутствовать мир и радость, успехи и благословение свыше!

Речь войскам 11-й дивизии 4-го пехотного корпуса, сказанная на Одесской соборной площади 9 октября 1854 г.

Христолюбивые и победоносные воины!

Христолюбивые, — и потому победоносные! Недолго досталось вам по­коиться от ваших трудов и подвигов задунайских! — По гласу монарха вы снова должны восстать и идти на полуостров Таврический для наказания и поражения там кичливых врагов наших, которые в ослеплении гордости и зло­бы дерзнули, переплыв море, вторгнуться в эту древнюю область нашу, где приял крещение еще великий и равноапостольный князь Владимир, откуда вместе с ним вера христианская пошла по всей земле Русской. Приветствуем вас с этим новым походом, который вместе с тем будет и благочестивым странствием к колыбели нашего христианства и Православия! Поклонитесь, с благоговением поклонитесь ей от лица всей земли Русской, и станьте со свойственным вам мужеством против изуверных поклонников Магомета и наглых клевретов их за честь веры и Креста Христова, за слезы и кровь собратий наших по вере.

Если вы, памятуя за кого и за что сражаетесь, будете вести себя как подобает воинам христолюбивым, отличаясь не одним мужеством и храбростью, а и ве­рой и упованием на Бога, благодушным перенесением нужд и трудностей, кро­тостью к мирным жителям и великодушием к самым побежденным, то среди вашего стана будет присутствовать Сам Господь, в рядах ваших будут невидимо сражаться за вас сами Ангелы Небесные, и враг, пришедший одним путем, побе­жит от вас десятию путями, побежит и не возможет ускользнуть от меча вашего. Между тем, да будет ведомо вам, что он, изъязвленный со всех сторон, теперь, без сомнения, хотел бы на крылах ветренных возвратиться вспять, но стрегомый храбрыми дружинами нашими не может подняться с места. Остается только на­нести ему последний удар и свергнуть его с берегов наших, как безобразный труп, в пучину морскую. Честь эта предоставленам вам и вашему мужеству: спе­шите же воспользоваться столь редким случаем — на радость всей России и к славе возлюбленного монарха нашего, дабы и мы возымели утешение скорее видеть вас победителями и вместе с вами гласом радования вокликнуть благо­дарственно: «Слава в вышних Богу! На земли мир! В человецех благоволение!»

Речь резервным войскам 10-й дивизии, сказанная на Одесской соборной плошади 7 декабря 1854 г.

Христолюбивые и победоносные воины!

Не безызвестно уже вам, что злочестивые враги наши при всем множе­стве язв, понесенных ими от нашего оружия, несмотря, притом, на самый гнев Божий, открывшийся над ними в ужасном крушении кораблей их от бури, все еще продолжают безумно упорствовать в злобе и ненависти к православному Отечеству нашему, и вместо того, чтобы смириться под крепкую руку Божию, возмечтали даже утвердиться на земле нашей до будущего лета, для чего при­зывают на помощь себе из-за моря новые немалочисленные толпы наглых со­отчичей своих. Можно ли после того и нам не принять новых решительных мер к тому, чтобы число храбрых дружин наших не умалилось пред врагом, а было в состоянии наступить на выю его и поразить в самую главу? — Вот и причина и цель внезапного движения вашего на полуостров Крымский!..

Вполне понимая и чувствуя это, вы не поскучаете от того, что новый путь ваш по самому времени года явится для вас по местам стропотным и притрудным; но как истинные сыны Севера с полным благодушием встретите на пути том обычные вам невзгоды осенние и вьюги зимние, зная твердо, что это природные союзники наши против изнеженных чад Запада. Видно, так угодно было Господу времен и стихий, чтобы и в настоящей брани, как в не­забвенный 1812 год, к нам, оставленным всеми, пришли, наконец, на помощь не люди, а самое время и стихии, — для довершения над врагами нашими того, что так благоуспешно начато и продолжается над ними огнем и мечом нашим…

Между тем, да будет известно вам, что враг наш забыл уже прежнюю кич­ливость свою и не смеет более нападать на нас, а только употребляет все осталь­ные силы свои на то, чтобы защитить себя от наших перунов, и для того бо­роздит и взгромождает пред собою против нас тот малый участок земли при море, на котором он, как жалкий пленник, грозно стережется со всех сторон нашим воинством. Но кто и что может защитить тех, над которыми, за их бесчестную измену Кресту Христову, видимо простерлась туча гнева небесного?

Итак, с Богом, христолюбивые, на брань праведную и святую! С Богом, победоносные, против врагов злочестивых и коварных! С Богом, братия и дру­га, за веру, царя и Отечество! — В благословение на предлежащий вам подвиг и в залог помощи свыше, приимите от лица нашего храма Господня святую ико­ну вождя и Архистратига Сил Небесных — Михаила. Под стопами его, как ви­дите, лежит повержен силой Божией сам дух злобы поднебесной; да поверг­нутся той же силой пред победоносными знаменами вашими и злочестивые полчища врагов наших, которые, к сраму имени христианского, не усомни­лись выйти против нас под темным и отверженным знаменем Магомета. Аминь.

Речь Греческому батальону, сказанная в Одесском Преображенском соборе 14 января 1855 г.

Храбрые и христолюбивые еллины!

Провождая из этого храма с молитвою и благословением дружины право­славных воинов наших на полуостров Таврический, мы всякий раз умилялись душой, видя, с какой готовностью и усердием несут они туда самую жизнь свою за веру, царя и Отечество. Но провождая теперь — туда же и для той же цели — вас, мы, кроме прежнего, испытываем еще особого рода чувство, кото­рое проникает нас до глубины души.

Вы — не наши соотечественники, даже не наши соплеменники и, однако же, подобно отечественным воинам нашим, спешно идете на брань и следовательно, на самую смерть за нас! Можно ли не преклониться с особенным уважением пред такой преданностью и таким самоотвержением, когда само слово Божие говорит, что нет больше любви, да кто душу свою положит за други своя (Ин. 15; 13)?

Вот что значит единство веры, связующее нас с вами! Оно-то, а нечто другое, подвигло великого самодержца всероссийского, несмотря ни на какие затруднения и опасности, стать мужественно едва не против всего Запада за Православие и единоверцев наших на Востоке. Оно-то побудило теперь и вас, оставив свои мирные жилища, идти за войной, от вас удалившейся, в наши пределы и, так сказать, отыскивать место борьбы, дабы принять в ней участие рука об руку с русскими.

Вы твердо знаете, что брань настоящая возникла не за мирские выгоды и не для земных целей, а за веру и Православие; вы вполне уверены, что плодом ее должно быть не какое-либо увеличение могущества и расширение пределов России, без того почти безграничных, а единственно свобода сове­сти и защита прав человечества для христиан восточных. Знаете, говорю, и уверены во всем этом и потому спешите доказать за себя и собратий своих, что вы не ниже, что вы стоите тех великих усилий и жертв, которые делает теперь для вас единоверная вам Россия.

Да благословит Господь путь ваш! Грядите, возлюбленные, на дело, кото­рое очевидно есть не наше токмо, а и ваше, и еще более ваше, нежели наше; ибо начало его от нас, а конец его всецело для вас и ваших собратий на Восто­ке. Грядите и покажите общим врагам нашим и всему свету, что для еллина выше и дороже всего вера и отечество, и что он, с крестом в сердце и с мечом в руке, готов отыскивать последнее на самом краю света.

В ободрение на подвиг да послужит вам самое воспоминание о священ­ном значении того места, где свирепствует теперь пламень войны, и где ожи­дает вас борьба со врагами. Ведь это, — думали ли вы о том? — ведь это не другое какое-либо место, а тот священноименитый Херсонес Таврический, где за девять веков пред тем Россия прияла веру и Святое Крещение от православ­ной Греции… И вот здесь-то, на этом приснопамятном и святом месте, в лице вашем должен возобновиться теперь и скрепиться древний священный союз двух великих народов — россов и еллинов.

В первый раз союз этот произошел и составился, как известно, чрез креще­ние водой и Духом, которое православная Греция, яко матерь, преподавала, а Россия, яко покорная дщерь, принимала для своего духовного просвещения. Теперь для скрепления древнего союза совершается там же крещение уже не водою токмо и Духом, а огнем и кровию (ср.: Мф. 3; 11), в котором потому долж­ны участвовать равно и матерь и дщерь, дабы навсегда обеим быть едино и воз­родиться для новой общей жизни на Востоке. При этой мысли, возлюбленные, кто из вас не ободрится духом и не забудет трудностей предлежащего подвига?

В память настоящего нашего молитвенного общения и свидания с вами примите от нас эту икону Святителя Христова Николая. Да напоминает она вам собою и небесного заступника и покровителя воинств православных — ар­хипастыря Мирликийского, и земного архистратига державы Российской и всех православных христиан — благочестивейшего государя нашего Николая Пер­вого. Аминь.

Речь Болгарскому отряду, сказанная в Одесском Преображенском соборе 17 января 1855 г.

Мужественные и христолюбивые болгары!

Не смущается ли кто-либо из вас духом от того, что пламенное желание ваше — быть и сражаться против общих врагов наших под стенами Севасто­поля — не исполнилось, и вам с половины пути вашего туда должно возвра­титься теперь паки к берегам Дуная?.. Но обстоятельство это, — не вожделен­ное, конечно, для вашего мужества, — само по себе должно не столько печа­лить, сколько радовать и вас и нас. Ибо что значит этот неожиданный возврат ваш к берегам дунайским? — То, что севастопольская твердыня наша не име­ет уже нужды в умножении числа ее защитников; то, что угрожавший ей враг потерял, наконец, свою силу и дерзость, и престал быть опасным. Зачем же бы после того продолжать вам путь, столь неближний и так притрудный, туда, где все само собою начало клониться к желанному для нас концу?.. На род­ных вам берегах Дуная, напротив, вы всегда и везде весьма полезны для рати русской, полезны даже без оружия вашего, одним присутствием своим как совершенно знающие язык и всю местность страны родной…

Возвращайтесь поэтому с миром, куда зовет вас глас вождей ваших! И не кончив настоящего пути вашего, вы исполнили свой долг и достигли сво­ей цели, показав пред лицом России и всего света, что ваша вера и ваша на­родность для вас дороже всего, что Россия, пока будет угодно Богу, занимает для вас место вашего собственного отечества, что где воля и голос царя Бе­лого, там меч и жизнь болгарина. Таких чувств и жертв не забывают и част­ные люди; тем паче не забудут их Россия и ее великий самодержец!

Не удивляют ли вас необыкновенный вид и неожиданные превратности брани настоящей? — Но если что, то это самое показывает, что настоящая брань есть брань не человеческая, а Божия, потому что пути Божий, по уверению пророка, отстоят, как небо от земли, от путей человеческих. Где была бы слава Небесного Самодержца, если бы еще до окончания брани мог кто-либо из нас указать и сказать: «Вот где и вот как начали мы свое дело; так и так ведем его и продолжаем, а вот здесь и вот чем мы же окончим его»? — Нет, возлюблен­ные, подобные великие и священные брани начинаются только людьми, а окан­чивает Сам Бог, ими же весть судьбами и образом… От Него посему, свыше, должно ожидать нам окончательного приговора всем нашим трудам и подви­гам, желаниям и надеждам. К ободрению и утешению нашему должно слу­жить одно, что не мы начали эту брань, что, вступая в нее невольно, мы не имели никаких корыстолюбивых видов, а только повиновались необходимости, что мы не желали и теперь не желаем зла самым врагам нашим, а искали и ищем то, что совершенно необходимо для нас и весьма полезно было бы для них самих. Пото­му, если, как говорит Евангелие, от репия не собирают смокв, и, напротив, от смокв не произрастает репие (ср.: Мф. 7; 16), — то поелику мы сеяли и сеем не репия, а смоквы, как бы и чем бы не окончилась брань настоящая, она должна, наконец, принести для всех нас плоды не горькие, а сладкие и благословенные.

Я говорю «наконец», — и в природе видимой одни семена всходят, дают цвет и плод в то же самое лето; другие выходят из земли уже по прошествии зимы и в продолжение ее кажутся как бы потерянными; иные, наконец, вос­кресают к жизни по прошествии не одного, а нескольких годов. Что удиви­тельного, если и настоящее наше слезное и кровавое сеяние взойдет, даст цвет и плод не вдруг, а со временем? Возвратившись к соплеменникам вашим, не забудьте громко возвестить им, что православная Россия твердо помнит, от кого прияла она некогда на родном языке своем слово Божие; никогда не забу­дет древнего святого союза своего со страной Болгарской, и во время благопотребно не пожалеет ничего для уплаты с лихвой своего долга душевного.

В знак этого союза и в уповании на милость Божию да возгласятся после обычных многолетий «многая лета» и мужественному и христолюбивому на­роду болгарскому! Аминь.

Наставление сестрам Крестовоздвиженской общины попечения о раненых воинах, сказанная в Одесском кафедральном соборе 18 апреля 1855 г.

Не знаем, что теперь на сердце у вас, по изречении вами священного обе­та вашего; а мы все, взирая на вас, радуемся и благодарим Господа за то, что в такое краткое время нашлось у нас столько душ, способных, оставив все, по­святить себя сердобольному служению недугующим защитникам Отечества. Кто может не чувствовать их важных и кровавых заслуг пред Отечеством? Кто не желал от всей души уврачевания их ранам, облегчения их страданиям? Посе­му-то мы не усомнимся сказать, что многие из зрящих теперь на вас ублажают вашу участь и готовы были бы тотчас стать на вашем месте и разделить ваш обет, если бы разные обстоятельства не отнимали у них возможности к тому.

От вас Господь устранил все подобные препятствия; вам дано достигнуть того, что у многих по необходимости осталось в одном благом желании, — вы, а не другие, примете на свои попечительные руки героев Альмы и Севастополя!

Уразумейте же, возлюбленные, святую высоту вашего призвания! Вы ис­ходите на служение болящим не от себя токмо одних, а от всего Отечества; вы должны потрудиться не для обыкновенных больных, а для тех, которые сами подвизались для Отечества до того, что полагали за него, и, следовательно, за всех нас, самую жизнь свою. Покажите же им вашим усердием, вашим самоот­вержением, вашим сердоболием, — как высоко ставит Отечество подобные под­виги, как много уважает раны своих мужественных защитников, как готово к удовлетворению их нужд! А между прочим, при каждом удобном случае возве­щайте им, что Святая Церковь молится усердно и всегда будет молиться о них, -живых и умерших; что благочестивейший государь прилежно печется и будет печься не токмо об их участи, но о положении их присных; что по всем краям России прославляют их мужество и удивляются их подвигам; что, наконец, кровь их пролита не напрасно, ибо гордый враг унижен и начал уже помышлять о постыдном бегстве из земли нашей.

Само собою разумеется, что на поприще деятельности вашей вас ожидает нерадостное зрелище. Пред вами, как некогда пред пророком, разовьется та­кой свиток бытия человеческого, в который вписано почти одно рыдание и жалость и горе (Иез. 2; 10). Но может ли это удивить вас и привести в уны­ние? — Разве вы не знаете заранее, что исходите не на праздник и торжество, не на вечерю мира и веселия, а на страшное поле войны — поле жестоких битв, где естественно все обрызгано кровью, все обожжено огнем. Ваше уже дело будет уменьшить, сколько возможно, число страданий, вздохов и слез; ваше дело будет внести отраду и упование даже туда, где готово водвориться отчаяние; ваше, наконец, дело будет пролить капли утешения христианского на самое возглавие отходящих из сей жизни.

И если вы успеете в этом святом подвиге (а при помощи Божией почему не успеть?), если даже только начнете его как должно, то будьте уверены, ско­ро все примет в очах ваших другой вид: мрачные обители болезней и скорбей обратятся для вас в священные места душеусладительного служения Богу и человечеству; среди стонов болезненных начнут слышаться умилительные воздыхания молитвенные; взоры страждущих с невыразимой благодарностью будут обращаться к вам; в собственном сердце вашем откроется источник неизглаголанных утешений и радости о Дусе Святе, так что вы не променяете человеколюбивых трудов ваших ни на какие блага мира. Не так ли имен­но находят себе отраду, а потому с такой готовностью нисходят с неба в наш страждущий мир Ангелы Божий, которых вы будете подражателями и, можно сказать, сотрудницами? — Ибо если где, то подобным местам скорби и страда­ний они всегда присущи и действуют невидимо.

Что и как вам делать, уже означено в самом обете вашем; собственное серд­це доскажет вам то, чего не может обнять никакое наставление. Помните меж­ду прочим, что у недугующих собратий ваших не одно тело болящее, а и душа, по всей вероятности, не свободная от ран совести. Поелику же бессмертная душа в человеке стократ важнее его бренного тела, то, способствуя врачеванию те­лесному, не оставляйте без внимания и помощи христианской и души боля­щей. Оздоровевшая душа всегда благотворно действует и на немощи телесные.

Не забывайте, что из находящихся на вашем попечении не всем дано бу­дет возвратиться с одра болезни к жизни земной. Да не отыдет никто из тако­вых в вечность без фимиама вашей молитвы и без упования христианского, без раскаяния во грехах своих и без того благодатного напутия, которым Свя­тая Церковь обыкла сопровождать туда всех чад своих! В подкрепление соб­ственного духа вашего, взирайте чаще на крест Христов, который возложен теперь на перси ваши не для украшения какого-либо телесного, а именно для того, чтобы, когда нужно, вы тотчас могли находить в нем укрепление ваше­му духу и оживление вашему сердцу. Обращайтесь мыслями своими и к Пре­чистой Матери распятого Господа, Которая не напрасно именуется Матерью всех скорбящих. Пред Нею — в этом чудотворном лике Ее — произнесен вами сейчас обет клятвенный; Она таким образом соделалась и Споручницей ва­шей верности и вашего усердия. Может ли после того оставить Она вас без помощи, и не подать вам, когда будет нужно, вразумления и подкрепления, отрады и покоя душевного? Чтобы иметь вам как бы некий чувственный за­лог такового благодатного союза с Нею, примите от меня по изображению сего чудотворного лика Ее. А мы не престанем сопровождать вас нашими молитвами и при первом случае, если даст Господь, поспешим быть личны­ми свидетелями ваших трудов и соутешиться вашей верой и самоотвержени­ем на пользу страждущих от ран своих защитников Отечества. Аминь.

Речь сестрам Крестовоздвиженской общины попечения о раненых воинах, сказанная в Одесском кафедральном соборе 12 июня 1855 г.

Два чувства рождаются в душе нашей при взгляде на вас, новоизбранные сестры милосердия! Увеличение общества вашего и круга ваших действий есте­ственно заставляет предполагать, что и число требующих сердобольного при­зрения православных воинов наших не умаляется, а возрастает быстро: мысль горькая и потрясающая! Зато можно ли не радоваться духом, взирая, с каким усердием исходите вы на многотрудное служение ваше недужным защитни­кам Отечества по первому известию о нужде в том? Истинно христианская готовность ваша на этот подвиг служит для нас несомненным доказатель­ством той отрадной истины, что если злоба человеческая неусыпающа в на­несении вреда и ран, то любовь христианская еще неусыпнее в обязании и уврачевании оных.

Благодарение Богу, не раз уже мы имели утешение слышать, что предше­ственницы ваши подвизаются усердно, сообразно своему благотворному на­значению, что они, при помощи Божией, перенесли даже благодушно немалое искушение в посетившем их недуге, и что над ними сбылось святое замечание Апостола: скорбь терпение соделовает, терпение же искусство, искусство же упование: упование же не посрамит (Рим. 5; 3-5).

Подобного терпения скорбей и происходящего отсюда благоуспешия ожи­даем мы и от вас, возлюбленные о Господе сестры! И почему бы не ожидать нам сего? Разве в вашем сердце менее любви к Богу и человечеству? Разве вы воодушевлены не тем же благим и животворным духом Христовым? Раз­ве ваши обеты произнесены теперь не пред тем же Евангелием, запечатлены не тем же страшным и великим именем Божиим? Разве, наконец, вы лобыза­ли не тот же самый крест Христов и не его, подобно вашим предшественни­цам, восприяли на рамена свои?

О, низпасть с этой святой высоты значило бы то же, что упасть с неба!.. Да сохранит Господь всех нас от подобных падений! Для вас предохранить себя от них тем легче и удобнее, что вы будете находиться не среди прохлады и успокоения, не среди радости и веселия, а среди скорби и слез, среди стона и воздыханий. Если о болящих телом вообще сказано у Апостола: страдающий плотию преста от греха (1 Пет. 4; 1), то и о вас, которые будут служить стра­дающим плотью — и как ужасно страдающим! — должно сказать, что вы по са­мому месту и роду занятий своих далее других от искушений и соблазнов мир­ских. О, болезни и смерть не то, что мы и слабые слова наши, — это великие и самые красноречивые наставники в вере и добродетели!

Скорее может угрожать вам другой враг — уныние и малодушие, яко име­ющим ходить и действовать, можно сказать, среди мрака и сени смертной. Но зато сколько и средств у вас, возлюбленные, против всякого уныния и всех видов малодушия!.. Не со всеми ли вами молитвы и благословение Свя­той Церкви? Не о вас ли забота и материнское попечение августейшей учре­дительницы христолюбивого общества вашего? Не с вами ли над одним и тем же делом человеколюбия будут труждаться и служители здравия телесно­го, то есть врачи искусные, и служители здравия духовного, то есть духов­ные отцы и пастыри опытные? Не на всех ли вас, наконец, возложен крест Христов — это непобедимое оружие христианина? — И вам унывать? И вам малодушествовать? — Нет, возлюбленные, укрепляемые верой, воодушевля­емые любовью, окрыляемые упованием жизни вечной вы будете иметь столько духа и твердости, чтобы спасать от малодушия, ободрять и одушевлять всех вверенных попечению вашему, когда они будут поникать под тяжестью телес­ных страданий.

Грядите же с миром в путь ваш и дайте нам скорее услышать о благосло­венных трудах ваших, дабы мы могли возблагодарить за вас Господа, Кото­рый как Един полагает на сердце наше семена намерений чистых и благих, так Един же дает им силу расти и приходить в зрелость. Аминь.

Слово защитникам Севастополя, сказанное на Николаевской площади 26 июня 1855 г.

Хвала и благодарность вам от лица всей земли Русской, христолюбивые защитники Севастополя! Благодарение Богу, [что] твердо и непоколебимо сто­ите вы здесь за Отечество, за царя благочестивейшего и за общую матерь нашу, Церковь Православную! Да будет же ведомо вам, что и святая Русь твердо помнит и крепко любит всех вас; да будет известно, что и царь православный сильно радуется вами и прилежно готовит вам награды за беспримерные под­виги ваши; знайте и то, что Святая Церковь, как истинная матерь, обеими ру­ками благословляет ваше мужество, день и ночь молится о вас ко Господу, молится о живых, да дарует вам Господь крепость и победу свыше, тем паче о умерших, да сподобятся они венца небесного.

Воззрите на эти святые иконы! Это священный дар вам от всей земли Рус­ской! Это матернее благословение вам от Церкви Православной!..

Вот изображение «Успения» Матери Божией от святой Лавры Киево-Печерской, которое святыми строителями ее восприято некогда на благослове­ние для сей обители из рук самой Царицы Небесной! — Се образ «Знамения» Пресвятой Богородицы, пред которым внезапно дрогнула некогда и возврати­лась без успеха вспять от стен новгородских многочисленная рать князя Суз­дальского! -Се первосвятители московские, искони неусыпающие поборники и всегдашние защитники нашего Отечества! — А се изображение новоявлен­ного угодника Божия и чудотворца Воронежского Митрофана, которое да бу­дет между вами знаком и моего пастырского усердия и любви к вам о Христе!

Воины христолюбивые! Приимите сии дары с той же верой и любовью, с какими они препосланы вам из разных мест России и вручаются теперь мною, яко залог успеха во брани и знамение благодати Господней над вами!

Ко врагам нашим не престают прибывать, в пособие злу, темные клевре­ты с Запада; а к вам, как видел я на пути моем, не только спешат во множестве ваши собратья по оружию, но являются теперь, как сами видите, в ликах своих даже угодники Божий, Сама Царица Воинств Небесных. Кто на ны, аще Бог и святые угодники Его по нас?.. Доканчивайте же мужественно великое и святое дело ваше, столь славно вами начатое! Стойте неустрашимо против врагов, которые, будучи христианами, имели несчастье безчестно восстать против Креста Христова за прелесть Магометову! Пусть в ослеплении ума и ожесто­чении сердца возлагают они надежды свои на человеческую силу, мудрость и искусство, — наша сила и крепость всегда была и пребудет — Бог Отец! наше непреложное упование — Бог Сын! наш нерушимый покров и прибежище-Бог Дух Святый!

Троице Пресвятая и Всемогущая, благослови и укрепи рать православ­ную! Защити и спаси землю Русскую! Аминь.

Речь новым сестрам Крестовоздвиженской общины попечения о раненых воинах, сказанная в Одесском кафедральном соборе 14 августа 1855 г.

Итак, вняв гласу Евангелия и собственного сердца, вы, оставив все, ре­шились идти на сердобольное служение страждущим от ран и недугов вои­нам нашим?.. Знаете ли, что вы поступили в сем случае подобно тому, как сделали некогда Апостолы Христовы, когда, оставив все, последовали за сво­им Учителем и Господом? Да будет ведомо вам, возлюбленные, и то, что дра­жайший Спаситель наш, во имя Которого вы принесли такую жертву, не оста­нется у вас в долгу и никому не даст победить Себя любовью!.. Вы будете ради Его служить подобным себе людям, а Он, Премилосердый, вменит все это в заслугу Себе Самому и на Страшном Суде в слух всего мира возгласит и к вам: приидите, благословеннии Отца Моего, наследуйте уготованное вам Царствие… яко болен бех и посетисте Мене (ср.: Мф. 25; 34, 36), — и не только посетисте, но и послужихом Мене.

Как не возрадоваться такому быстрому полету духовному на высоту любви и самоотвержения? Ах, многие текут и труждаются всю жизнь и не могут достиг­нуть этой святой высоты!

Начало благословенное!

Да будет же таково и продолжение! Да будет таков же и конец! Ибо если благое начало, как говорится, есть уже половина дела, то венцом для него мо­жет служить только один конец благой…

«И мы сделаем его таким», — подумает какая-либо из вас при настоящей благочестивой ревности вашей о пособии страждущим защитникам Отече­ства. — О, блюдитесь, возлюбленные, подобных мыслей и превозношения, мо­гущих испортить все дело! Ибо ничто так не противно Господу и не удаляет так Его всесозидающей благодати от нас, как наша самонадеянность; а без Его благодатного содействия что значат все наши усилия и весь наш труд?

Мудрствуйте паче так, как мудрствовал апостол Павел, и скажите сами в себе, что мы не преминем усердно трудиться во имя Господне для болящих братий наших, что, служа им телесне, не оставим служить и духовне, что мы вообще постараемся на избранном болезнью и приготовленном скорбями поле сердец сеять добро обеими руками, и готовы поливать высеваемое нашими молитвами и, если то нужно, нашими слезами; но возрастить посеянное и по­литое и довести его до плода духовного и зрелости благодатной, — это дело не нашей слабости и ограниченности, а Его всемогущества и благости…

Памятуя слабость и нечистоту падшей природы нашей, уготовьтесь, на­против, заранее на встречу с искушениями всякого рода, — между прочим на борьбу с собственными мыслями и чувствами, которые вопреки ожиданиям не замедлят возникнуть в душе вашей и стать, пожалуй, против самого святого обета вашего. После сильных порывов к добру, после особенных подвигов са­моотвержения духу нашему как-будто суждено поникать долу, впадать в ка­кое-то охлаждение к тому же самому добру, в оцепенение и мертвенность ду­шевные. Кроме неприятных встреч и приражений совне, на вас среди служе­ния вашего может напасть внутренняя туга сердца и недовольство собою, непонятное расслабление сил телесных и душевных, некое вовсе неожидан­ное отвращение к своему святому делу, простирающееся до желания оставить свое поприще и прейти к другим занятиям, как будто если не более добрым, то более сродным для вас…

Когда нападет на вас подобная тьма и мрак, то, во-первых, не медлите уразуметь, что это искушение от врага, которому ваш святой обет, как терн в оке; затем возведите ум и сердце горе, ко Господу — с молитвой о подаянии света и помощи, и ваша ладья не будет по крайней мере опрокинута внезапно этим ветром и этой бурей. Если вы покажете в этом случае веру и верность, и Господь узрит в вас решимость скорее претерпеть все, нежели изменить свое­му обету, то будьте уверены, скоро небо над вами сделается опять чисто, воз­дух свеж и оживляющ, солнце благодати паки засияет над вами, и сердце ваше исполнится той тишины и того мира Божия, которые превосходят, по выраже­нию Апостола, всяк ум (Флп. 4; 7).

Немало еще хотелось бы сказать вам, возлюбленные! Но сколько бы мы ни беседовали с вами здесь и теперь, никогда не можем высказать всего нуж­ного. Это может сделать и сделает, когда будет потребно, тот великий Настав­ник и Учитель, о Котором Спаситель наш умолил Отца, да будет с нами во век и да наставляет нас на всякую истину — Дух Святый. К Нему, Всеведущему и Всепросвещающему, обращайтесь молитвенно во всех ваших недоумениях; и Он никогда не оставит вас без света и вразумления. И мы, как подобные вам слабые человеки, можем только наставлять и поучать вас; а Он, как Дух исти­ны и жизни, проливая на вас свет, в то же время подаст вам и Свою силу испол­нить внушаемое, подкрепит и оживит исполняющих, возвеселит и наградит исполнивших. Аминь.

Речь, сказанная Смоленскому ополчению 24 сентября 1855 г.

Храбрые ратники Смоленского ополчения!

Исходя во сретение вам, мы сретаем в лице вашем не один древний Смо­ленск с верховьями нашего Днепра, а, можно сказать, всю древнюю и вели­кую Россию, которая так доблестно восстала и подвиглась на защиту России Новой. Можете судить после того, с какими чувствами исходим мы теперь на эту встречу!..

Вы были бы дорогими для нас гостями, если бы явились среди нас и по другим, не столь важным, причинам; а теперь вы являетесь на защиту нас от врагов, приходите пролить за нас кровь и положить, если то нужно, самый живот свой. О, это верх братства и самоотвержения, даже христианского! Болши сея любве никтоже имать, — сказал Сам Спаситель, — да кто душу свою положит за други своя (Ин. 15; 13). Да будет же известно вам, что и между нами нет ни единого, кто бы не чувствовал великости вашей жертвы, — что мы все готовы, со своей стороны, доказать вам, чем только можно, нашу к вам любовь о Христе и уважение братское.

Если кому, то сынам Смоленска должна быть ведома вся тяжесть наше­ствия иноплеменников, ибо ужасы 1812 года нигде не разразились с такой си­лой, как у вас и над вами. Посему, если от какого, то от вашего ополчения ожидаем мы живейшего сочувствия настоящему положению нашему. Смоленск никогда не постыжал собою Россию, и в упоминаемую нами годину искуше­ния первый подал пример и показал, что может ожидать врага, нагло вторгше­гося в середину земли Русской. А наш Севастополь, смеем думать и сказать, показал и доказал пред всем светом, что по прошествии четыредесяти лет от событий смоленских грудь русская не разучилась быть живой стеной для Оте­чества, и что эта стена не слабее железа и гранита. В самом деле, какая жертва всесожжения горела когда-либо долее, чище и ярче нашего Севастополя?

Дадим же друг другу руку и, оградившись знамением Святого Креста, станем твердо против врага, который, подобно впадшему в бешенство зверю, опасен не столько своей силой, сколько слепой разъяренностью, устремляясь нагло на всех и на все.

Но прежде всякого действия обратимся ко Господу с благодарностью за окончание вашего некраткого пути к нам и с совершением благословения на предстоящие вам труды и подвиги. Ибо аще не Господь сохранит град, всуе будет бде стрегий (Пс. 126; 1)! Аминь.

Речь Московскому ополчению 21 октября 1855 г.

Христолюбивые ратники Московского ополчения!

Путь ваш кончен! — вы стоите уже на берегу Черного моря пред лицом врагов… Теперь, призвав Бога на помощь, остается доказать самым делом, что доселе было у вас только в сердце и на устах… И мы совершенно уверены, что ваши мышцы и ваша десница не отстанут от ваших уст и вашего сердца: вы сделаете в десять раз более того, что обещали пославшим вас.

Та же Святая Церковь, которая благословляла вас, исходящих на путь к нам, которая не раз как Ангел Хранитель, являлась вам на пути, та же Святая Церковь исходит теперь во сретение вам с благословением при окончании ва­шего странствия, да ведаете, что путь ваш не есть обыкновенный путь ратный, а весь — от начала до конца — путь священный, и, можно сказать, крестный, которого концом не Одесса или Херсон, а Гефсимания и Елеон…

Сретая вас ныне на таком пути, не можем не обратить к вам евангельского приветствия: благословении вы, грядущие тако во имя Господне (ср.: Мф. 23; 39)!

Возбуждать вас после этого к мужеству против врага, значило бы забыть, что у вас из детства пред очами были Бородино, Тарутино, Малоярославец. О, такие люди не дрогнут ни пред каким врагом!.. Напоминать нам в настоящие минуты о терпении и самоотвержении воинском, значило бы не помнить о священном пепле Москвы, которую ваши отцы собственными руками принес­ли в жертву всесожжения за Отечество. О, такие люди скорее положат жизнь свою, нежели уступят врагу в собственность хотя одну пядень земли Русской.

Лучше остановим внимание ваше на том, что не так известно. Оставляя первопрестольную столицу и удаляясь от Кремля священного, вы, без сомнения, думали, что вместе с этим вы удаляетесь от сердца Отечества. Так, оно — в Кремле… Но думали ли вы, приближаясь к нам, и в то же время к последним пределам России, что вы приближаетесь также к колыбели нашего Правосла­вия?.. Ведь она у нас, возлюбленные, — в нашем священном Херсонесе, где принял веру христианскую и Святое Крещение великий князь Владимир, а в лице его — и вся земля Русская!..

Итак, вот за что вы будете сражаться! — не за Гаджибей или Бахчисарай, а за Херсонес и Инкерман священные! Если при исходе вашем из Кремля вас невидимо благословляли на путь святители московские и святой Сергий Радо­нежский, то теперь, при окончании сего пути, вас незримо сретают здесь бла­гословением своим наши священномученики херсонские и с ними равноапо­стольный князь Владимир. При таких споборниках духовных, под таким вож­дем как вам не совершить своего подвига, как должно?

Ратники московские! Мы смотрим на вас с особенным уважением и, сретая дружину вашу, не первую уже по времени, сретаем ее как первую из того места, откуда пришла она к нам. Отныне между Москвой и Одессой не один союз купли и продажи, а и духовный неразрывный союз крестного братства по оружию на защиту Отечества. Да подаст Господь нам возможность скорее воз­дать вам достойно за ваше к нам усердие, [но] только не подобной ратной по­мощью, в которой да не будет никогда для вас нужды! Аминь.

Речь Дунайскому казачьему войску, сказанная на площади пред Михайловским монастырем 8 ноября 1855 г.

Храбрые витязи дунайские!

Не напрасно же так случилось, что это священное знамя, заслуженное вашим мужеством и кровью, приемлете вы теперь от лица Святой Церкви и благочестивейшего монарха нашего не в другое какое время, а в день Арханге­лов и Ангелов, — и не в другом месте, а пред лицом сего храма, посвященного имени Архистратига Воинств Небесных.

Это урок и напоминание, можно сказать, свыше о том, каковым вообще подобает быть воинству православному, и чем особенно должен украшаться русский воин христолюбивый. Это значит, что рать земная тогда токмо совер­шенна, когда на земле служит подобием Воинства Небесного.

Ах, была некогда брань и на небе, брань ужасная, неповторимая! Явились враги против самого Престола Божия, которые в безумной гордыне возмечтали быть равными Всевышнему, — и восколебали собою мир Ангельский… В сию-то решительную минуту один из вождей небесных — Михаил, воскликнул: «Кто яко Бог?» — и со знамением, которое видите в руке его на святых ико­нах, стал необоримо против сатаны и его темных полчищ. Духи света, вер­ные Своему Творцу и Владыке, восторжествовали; а ангелы тьмы [были] низ­ринуты в преисподнюю…

Так должны поступить и вы! Подобно Ангелам небесным, вам подобает всегда и везде твердо стоять в истине и правде и смело разить врагов веры, престола и Отечества. На сие-то истое и дается нам это знамя — как священный знак соединения ваших сил и устремления их к единой, великой и святой цели. Для того-то преходит оно к вам хотя из рук царевых, но чрез руки Святой Церк­ви, да ведаете, что, служа верно царю земному, вы исполняете этим самым волю Царя Небесного. Святая Церковь, как истинная матерь наша, сердечно сорадуется вашему преспеянию на поле мужества и чести; как матерь благо­словляет вас на новые подвиги — и, вручая вам знамя, яко дар царев, вас самих вручает и предает навсегда заступлению Воинств Небесных.

Витязи Дуная! Вы не замедлите исполнить желание царево и завет Церк­ви! Ваше прошедшее вполне ручается для нас за ваше будущее! Если [бывает] какое время, то настоящее есть время героев и победителей. Посему-то сыны Дуная, хотя как меньшие братья, но не отстанут от своих старших братьев, сынов Дона; и как реки их сливаются во едином море, так полки их сольются в единой любви и преданности престолу и Отечеству, и при помощи Божией покажут, что название казака не потеряло древнего значения — защитника Отечества и страха для врагов. Аминь.

Слово при вручении иконы Святителя Николая стрелковому полку императорской фамилии, сказанная в Одесском кафедральном соборе 25 марта 1856 г.

Храбрые и христолюбивые витязи царственного дома!

Благословляя с этого самого святого места столько раз православных вои­нов, шедших на брань в Тавриду, мы дождались, наконец, и того душевного утешения, что можем теперь благословить вас уже не на брань, а на подвиги мира. Среди ужасов войны особенно необходима была вера и воодушевление свыше; но кто может сказать, чтобы они были излишни и во время мира, кото­рый также имеет своего рода труды и даже опасности?

Не сами о себе и не одни мы в этот радостный для всего человечества день преподаем вам новое благословение. К тому подает нам мановение и вме­сте с нами невидимо благословляет вас великий Святитель Мирликийской Церкви, купно со святым героем Невским и равнопостольной Магдалиной, которые как бы для посещения вас на чужбине и в годину тяжкого испытания явились к этому празднику в сих священных ликах. Если бы все это произо­шло (было даровано -ред.) и из каких-либо частных рук, то и тогда было бы для вас даром священным; но это препослано вам от лица дома царственного, которому особенно принадлежите вы, препослано самою матерью Отечества. Приветствуем вас с этим знаком державной памяти о вас! Лик Святителя Мирликийского будет напоминать вам, между прочим, о том незабвенном монархе, которому ваша новоучрежденная рать обязана своим происхождением; лик героя Невского будет воззывать вас к подвигам и мужеству за Отечество; а лик равноапостольный Марии будет внушать вам соединять это мужество с дела­ми кротости и человеколюбия.

Нет ли у кого-либо из вас на душе соболезнования о том, что вам не доста­лось показать своего искусства и мужества против врагов Отечества? Но видя вас, мы и без того совершенно уверены, что враги, испытав вашу руку и ору­жие, престали бы хвалиться своим уменьем. Уступите же без огорчения имев­шиеся в виду успехи ваши той радости, которая преисполняет собой теперь все Отечество, достигшее благодаря мудрости монарха и без новых усилий желанного конца брани.

Вместо врагов внешних на вашу долю выпало другое сражение с тем ужас­ным недугом, который обык издавна следовать за войной. Благодарение Богу, что вы не поникли при этом духом и сумели перенести неизбежные утраты с чувством смирения и преданности воле Божией. Кто присмотрелся к смерти, как вы, на одре тяжкой болезни, тот не дрогнет после пред нею и на поле брани.

Витязи дома царственного! По всей вероятности вам предстоит теперь возврат восвояси. Скажите там, кто будет вопрошать вас, о том что здесь, на краю России, вы видели ту же святую веру, ту же Православную Церковь и ту же искреннюю любовь к Отечеству, — скажите, что град и весь край наш глу­боко чувствуют отеческое попечение о них монарха в прошедшую годину опас­ности, — скажите, что враги наши, кто бы они ни были, всегда будут находить в обитателях Новой России самоотвержение и мужество России древней.

А мы навсегда сохраним с любовью память о вас не только как о доблест­ных воинах, но и как о новом учреждении воинственном, которым Отечество непосредственно обязано Дому царственному, и которому предстоит в свое время именитая будущность. Аминь.