ПЕРЕЙТИ на главную страницу творений

(Озвучено Никой)
🎧1. Слово в неделю мытаря и фарисея: не осуждай ближнего
2. Слово в неделю Мясопустную: о страшном суде Божием
🎧3. Слово в неделю Сыропустную: призывание к оплакиванию самих себя

4. Слово в четверток первой недели Великого поста: о покаянии.
5. Слово в пяток первой недели Великого поста, на утрени: о исповеди
6. Слово в понедельник первой недели поста: о святости поста 

7. Беседа I. На притчу о блудном сыне, во вторник первой недели поста
8. Беседа II. О блудном сыне, в среду первой недели поста (Лк.15, 17-20)
9. Беседа III. О блудном сыне, в субботу первой недели поста (Лк.15, 21-23)
10. Беседа IV. О блудном сыне, в первую неделю поста. (Лук. 15, 25-32)

11. Слово в неделю православия, в начале обряда православия: о значении церковного суда.
12. Слово в неделю Православия: о необходимости приобщаться Святых Таин.

13,16,17,20. Беседы на Псал. 50 во 2-5 неделю поста (ссылка)

14. Слово в неделю вторую святого поста. Слово о зависти.

15. Беседа в третью неделю поста. «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее» (Марк. 8, 35).

🎧 18. Слово в четвертую неделю Великого поста. О памятовании смерти.

19. Беседа в неделю пятую Великого поста. (Мк. 10, 35-45)
21. Беседа в пятую неделю поста, на литургии, о жизни св. Марии египетской
22. Беседа в пятую неделю поста. На литургии, о том же: о жизни св. Марии Египетской 

23. Из сборника Отд.1. Слова и беседы на праздники Господни Три слова на Великий пяток (ссылка)

1. Слово в неделю мытаря и фарисея: не осуждай ближнего.

«Я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь» (Лук. 18, 11).

Так говорил фарисей.

Если верить фарисею, то он был человек очень порядочный, даже такой, каких не скоро найдешь. По словам его, он гнушался многих пороков, которых не гнушаются многие, не любил неправды, не любил присвоять чужое, не любил дел плоти. Мало того, — он не только не поблажал похотям плоти, но еще старался умерщвлять ее. Пощуся, говорит он, двакраты в субботу, т. е. два раза в неделю, чего не требовал и закон. Он не только не брал чужого силою или обманом, но отдавал свое в пользу храма. Десятину, — говорит он — даю всего, что приобретаю. Мало ли это, часто ли это встретить можно: десятую долю из своей собственности жертвовал Господу?

Не смотря на все это, фарисей унижен на Божием суде пред мытарем. Не смотря на все это, безответный, смиренный мытарь оправдан, а фарисей осужден. «Сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот».

Отчего это? За что осужден фарисей? — За то, что гордо осуждал других. «Я не таков, как прочие люди, или как этот мытарь», — говорил он. Он не только возносил себя пред другими, но злословил мытаря, порицал мытаря с гордостью.

Поучимся, братия, не осуждать других, поучимся тем более, тем внимательнее, что с нынешнего дня св. церковь начинает приготовлять нас к воздержанию духовному и телесному и, начиная приготовление, предлагает нашему вниманию фарисея — строгого судью дел чужих.

Тогда как вопль развратных жителей Содома и Гоморры дошел до престола небесного, призывая мщение на них: послано ли тотчас мщение Господом? Нет. Господь милостивый и правосудный говорит: «сойду и посмотрю, точно ли они поступают так, каков вопль на них, восходящий ко Мне, или нет; узнаю» (Быт. 18, 21). Сердцеведче Господи! Ты ли не знаешь, что отягченная грехами содомскими земля не напрасно возносит к престолу правды вопль свой? Братия! Он знает все, не только, что сделано, но и что сделают, или что способны сделать люди. Но — Он показывает нам, что никакое око не в состоянии заметить в судах Его строгость излишнюю, но всегда может, всегда должно видеть, что суд Его одушевлен всею снисходительностью любви праведной. Видите, как осуждению Его предшествует внимательное рассмотрение дел, как замедляется приговор Его строгою поверкою дела с законом, как видно желание не отягчить, а облегчить участь виновного. Так поступает с нами грешными Господь наш! Так поступать должны и мы в отношении к другим. Так и поступает человек с совестью доброю, чистою, святою. Если и призовут его свидетельствовать о проступках другого: не иначе, как с неохотою, с сожалением станет он говорить о грехе другого: он будет говорить только о том, о чем спрашивают его, показывать будет только то, что знает он, что, наверное видел, или наверное слышал; не только не допустит он до души и слов своих — досады, преувеличения, злости, но он страдать будет внутренне за другого, будет томиться желанием, чтобы не обвинен был обвиняемый. А ты, брат мой, как поступаешь, рассеивая пересуды и злословия? Ты говоришь о ближнем, когда никто тебя не спрашивает, обвиняешь его, когда никто тебя не вызывает на то; рассказываешь то, чего не знаешь, рассказываешь с гордою уверенностью в себе, тогда как эта уверенность — плод одной легкомысленности; говоришь всего чаще то, чего совсем не бывало, говоришь только то, что слышал, но не видел; и говоришь с язвительною злостью. Какая несправедливость черная!

Если уже принял ты на себя, брат мой, дело судии над совестью другого: тебе надлежало бы подумать о законном производстве суда. А как поступаешь ты? Не выслушав ни свидетелей, ни сторон — защищающей и обвиняющей, без исследования, без очной ставки, не имея другого доказательства, кроме вестей и слухов, ты судишь так смело, осуждаешь так решительно. Одумайся. Ты говоришь: «мне сказано то и то, я ничего не выдумал». Пусть так! Но достойны ли веры лица, которых слова ты повторяешь? Можешь ли ты, положа руку на сердце, сказать: «они ничего не прибавили, они не обманулись, они не были обмануты, они никакою страстью не были заняты, когда говорили то и другое»? Можешь ли свидетельствовать все это пред Господом? Нет! Как же ты, жалкий человек, взялся быть судьёй другого, когда не в состоянии ничего доказать на него?

Но позволь спросить тебя, брат мой, кто дал тебе право быть судьёй над другим? Господь Иисус прямо запрещает тебе судить ближнего: «не судите, да не судимы будете» (Матф. 7, 1). Апостол Христов дал заповедь оставлять дела человеческие будущему суду Христову: не судите никак прежде времени, пока не придет Господь (1 Кор. 4, 5). Откуда же взял ты право осуждать другого? Какой пророк облек тебя этим правом?

Един есть законоположник и судия — Господь Бог, творец и промыслитель наш; Его мы все; Им дан для всех закон; Ему принадлежит и право судить всех. Итак, ты присвояешь себе право Божие, похищаешь честь Божию. Как это дерзко! Как это нагло! Ближний — не подсудимый тебе, он брат твой; как брата, обязан ты любить его, защищать его, щадить его, а не язвить насмешкой и бранью. В обществе братском один брат учится от другого добру. Мы можем, мы должны изучать жизнь других, для собственного назидания: но это не то значит, что осуждать других. Смотри на душу брата, как на живую книгу; читай и изучай эту книгу. Но помни, что сочинитель этой книги — Всевышний, которого каждая мысль, каждое дело — предмет благоговейной хвалы и изумления для сонма ангелов. Страшись презирать то, что хранит Бог. Что касается до дел и жизни брата, повторяй в душе чаще: Судия над ним, как и надо мною, — Господь. Кто ты, осуждающий чужого раба? Перед своим Господом стоит он, или падает. А ты что осуждаешь брата твоего?  Все мы предстанем на суд Христов (Рим. 14, 4. 10).

Над кем предоставлено тебе право суда? «Испытывайте самих себя, в вере ли вы; самих себя исследывайте» (2 Кор. 13, 5). Вот предмет, о котором и можешь и должен судить ты со всем вниманием, со всею строгостью. Здесь ты можешь, если угодно, сыпать и насмешки едкие, и укоризны жёсткие. Сколько пищи остроумию твоему! Другое дело — судия начальник, наставник, родители. Самое звание обязывает их рассматривать и ценить поступки подведомых им лиц. Но и тем надобно смотреть за собою, как бы не допустить чего-нибудь более, чем дозволяет звание. Иначе: «Каждый да испытывает свое дело» (Гал. 6, 4). Каждый из нас должен дать отчет за себя Богу, и какой строгий, какой полный отчет! Надобно же приготовиться к отчету. Что ж? Поверял ли ты себя? Смотрел ли в глубину души твоей? Обозрел ли, обсудил ли себя по строгой правде? Придется же показывать все тайные движения сердца твоего — и злость, и зависть, и желание чужого, и похоти, — все и темное и грязное. Известны ли тебе все тайны твои? О, Боже мой! Что мы делаем? Мы для себя — чужие, а чужие — предмет неутомимого суда нашего. Своя душа и слепа, и бедна, и покрыта ранами. А мы занимаемся чужими делами! О, Господи! даждь ми зрети моя согрешения и не осуждати брата моего.

Как нам быть судьями ближнего? Душа наша может быть известна нам: а как знать нам, чтó в душе брата нашего? Мы судим других по наружности, и грубо ошибаемся. Фарисей судил и осуждал мытаря по званию его, а оказалось, что сердечное смирение мытаря перевесило все посты фарисея. Закхей был старшина мытарей, и народ роптал на Господа, «что Он зашел к грешному человеку» (Лк.19,7); а Закхей так оказался велик духом, что привлек благодать не только на себя, но на целый дом свой. Самый близкий и самый печальный пример ошибочного суждения людского представляет тебе, христианин, суждение иудеев и эллинов о кресте Спасителя твоего. Не соблазнялся ли этим крестом иудей, не насмехался ли над ним язычник, тогда как в кресте Божия сила и Божия премудрость? (1 Кор. 1, 24). Люди судят о намерениях по внешности? Но грех, лишь только явился на свет, придумал способы закрывать себя самою красивою одеждою. Оттого и случается, что думают видеть ангела светлого, а на деле это — сатана темный. Судят о глубине душевной по поверхности? Какое легкомыслие! «Ибо кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем?» (1Кор., 2,11). Бывает, что и сам человек не все знает, что приготовило его к такой, а не к другой решимости. Благодать Божия движет сердцем, не всегда сказываясь сердцу, еще менее людям. Очень возможно, что тогда, как презираешь ты в человеке то, что видишь, в незримой тобою глубине души его это имеет другое значение. Одно и то же дело в одном положении может быть извинительно или похвально, в другом преступно или едва простительно; одно и то же дело может иметь и произвольные и непроизвольные побуждения, и чистые и нечистые намерения. Как же брать на себя судить и осуждать другого, не зная другого? Ты осуждаешь брата за проступок, тогда как дело брата, быть может, есть следствие одного только недоразумения, или оскорбляет одно приличие, но не закон, или, если и есть проступок, но уже прикрыт смиренным раскаянием, как проступки мытаря. За Спасителем следовал на распятие разбойник. Но через час этот разбойник был исповедником Христа, и послан Господом в рай. Что если презираемый мною грешник повторяет в глубине кающейся души молитву благоразумного разбойника? Как тяжек будет грех мой!

Откуда происходит страсть злоречить и осуждать другого? Что заставляет нас говорить о других худо? Когда язык покрыт желчью: это признак, что желудок расстроен. Когда язык говорит дурно: верно, расстроена душа. Чем же? Гордостью, самолюбием, братия! — Самолюбию приятно считать себя выше других; самолюбию приятно думать, что другие становятся ниже нас, самолюбию приятно так думать, приятно так и говорить о других. Потому-то с удовольствием выставляют на вид ошибки других. Унижая других, возвышают себя. Видите, как болезнь души обнаруживается на языке. И какая болезнь! Болезнь самая опасная, болезнь столько отвратительная для Господа, — гордость. Ты говоришь: «я не считаю себя лучше других: но мне не хотелось бы, чтобы упрекнули меня в таком же деле». И думаешь, что оправдался? Совсем нет. Кто заботлив о том, чтобы не казаться худым, а не о том, чтобы не быть худым, — не о том, чтобы не допускать до души несправедливости ни пред Богом, ни пред ближним: не дурное ли самолюбие живет в том? Ты не считаешь себя лучше других: но верно не считаешь себя и хуже других; а это что, как не гордость? Посмотри ближе на себя. Ты любишь навык находить в себе все хорошее, а в других дурное, извинять свои проступки и ничего не щадить в другом. В глазу другого заметен тебе и сучек; а в своем не чуешь и бревна. Что это, как не гордость? Гордость наша бывает лукава. На людей, сделавших большое преступление, она не обращает едкого взгляда; напротив готова сожалеть о них; ах, как несчастен он, говорит она. Отчего эта доброта? Оттого, что не хотят идти в сравнение явно дурными людьми, оттого, что сострадание к участи людей признается за признак доброй души. За то, никакой нет пощады обыкновенным слабостям.

Гордость является подчас и с синим лицом зависти. И вот тогда новая мука счастливому ближнему. Заслуги ближнего бросают тень на честь другого, его добрая слава в тягость другому, его светлые качества открывают своим светом тёмные пятна других. И — досада волнует желчь, злость кипит в душе, как в аду, счастливого соседа готовы растерзать. Как, почему, отчего так счастлив он? Он вовсе не таков, как кажется, он совсем не тот, чем видят его. И — начнут описывать! Сохрани вас Бог попасть, когда-нибудь на этот язык проклятый. Он припишет вам такие намерения, которых вы никогда не имели, покроет поступки ваши такою гадкою краской, что вам станет тошно. Это низко, сатанински низко, но таково дело злобной зависти!

Не многим лучше становятся, когда тщеславие заставляет судить и пересуждать других. А это бывает, и очень часто. Тщеславию хочется блеснуть чем-нибудь, хочется приятным быть в беседе, забавлять общество остротою, занимать других собою. Но как это сделать? Поострить над собою, на свой счет? Это не значило бы прибавить себе блеска. Для других предметов не достает как-то остроты, или точнее, смысла. Лишь заговорит и — видят, что скучен и пошл. И вот ближний стал жертвою страсти. И Боже мой, откуда является ум, которого не достает на другие вещи! А если случатся три, четыре остряка; тогда прощай доброе имя брата. Едва брошен первый камень в него, — как посыплется град насмешек язвительных, укоризн самых едких и злых. Извини, слушатель мой, что назову эту забаву бесовскою.

Мутен, черен, грязен исток, откуда выходит страсть судить других. Но ищи, сколько хочешь, — лучшего не найдешь. Потому-то сказал апостол: язык злоречия полон яда, и есть скопище неправды (Иак. 3, 6. 8).

Братия! будем внимательны к себе самим, к своим грехам. Тогда не будем осуждать других; — тогда не достанет на то и времени, не достанет и охоты. Тогда окажется, что много надобно сил, чтобы нести свое бремя; тогда научимся лучше ценить и других. А — что всего выше: смиренным Господь дает благодать, — подаст и нам грешным. Аминь.

1846 г.

2. Слово в неделю Мясопустную: о страшном суде Божием

Святая церковь посвящает настоящую неделю воспоминанию последнего суда Божия. Заботливая о нашем спасении, она желает пробудить в нас раскаяние в грехах наших и подкрепить слабое усердие наше к подвигам спасительным. Последуем ее голосу. Выслушаем слова Божии о суде великом, о суде страшном. Подвигнем сердце наше к сокрушению. О, как велик сей день — день греха и отмщения Божия!

Пусть не обольщают себя мечтами, пусть не питают в душе греха своевольными помышлениями о несбыточности грозного — будущего. На пагубу себе говорит своеволие: «где есть обетование пришествия Его»? Неверно слово человеческое, но верно слово Божие: придет день страшного явления Христова, день откровения суда Божия, день великий, день последний, после которого не будет дней (Рим. 2, 5; Матф. 13, 40. 49). Пусть не спешат грешить, а поспешат каяться. Жизнь — поле, где растет пшеница, растут и плевелы. Не вырывают плевелов по осторожному снисхождению. Придет время жатвы, тогда не пощадят плевелов (Матф. 13, 39-40). Не медлит Господь исполнением обещания: Он только терпит и ждет, не придут ли люди в себя, не одумаются ли, не решатся ли оплакать грехов своих горькими слезами раскаяния? Будет суд. Бог сказал о том. Небо и земля пройдут мимо. Не прейдет слово Божие. Пророки Божии возвещали о суде всеобщем (Ис. 34, 1-6; 66, 16-21; Иоил. 3, 7-17; Дан. 7, 9-10; Мал. 3, 14-18). Псалмы поют о суде вселенной: Той судити имать вселенней в правду (Псал. 9, 9; 93, 23). Апостолы проповедывали: всем явитися нам подобает пред судищем Христовым (2 Кор. 5, 10). Сам Сын Божий, столько полный любви и милости к нам, повторял много раз: приити имать Сын человеческий во славе Отца своего со ангелы своими: и тогда воздаст комуждо по деянием его (Матф. 16, 27; 10, 15).

Страшен будет сей день для всех, страшен особенно для отвергших Христа или неисполнивших верности своей Ему. Кто будет судиею на том суде? Господь наш Иисус Христос — Он, Который пролил за нас кровь Свою, вытерпел столько мук за грехи наши, чтобы мы более не жили для греха, — Он, которому обязались служить мы от купели до гроба. О, как страшно будет предстать пред Него нам, столько неблагодарным к Нему! Каково бы то ни было явление Его, оно уже само по себе будет грозно обличать бесчувствие христиан. Тогда явится знамение Сына человеческаго на небеси: и тогда восплачутся вся колена земная (Матф. 24, 30). «Они воззрят на Него, Которого пронзили» (Иоан. 19, 37; Зах. 12, 10).

Пришествие Господа Иисуса на суд будет уже не то, что пришествие Его на землю для спасения нашего. Оно будет величественное и грозное, так что смятенная ужасом вселенная примет новый вид. Сын Божий явится, окруженный сонмом ангелов, в полном величии славы Сына Божия. Узрят Сына человеческого, грядуща на облацех небесных с силою и славою многою (Матф. 24, 30), во славе Отца своего со ангелы своими (Матф. 16, 27). И видех, говорит тайновидец, престол велик был, и Седящаго на нем; от лица Его бежали небо и земля, и не нашлось им места (Апок. 20, 11). Цари земные и вельможи, наравне с последними рабами, с ужасом и воплем обратятся к горам и камням, и возопиют: падите на ны и покрыйте ны от лица Седящаго на престоле, и от гнева Агнча: яко прииде день великий гнева Его, и кто может стати (Апок. 6, 16-17). Други мои! Может ли мысль обнять славу Бога, являющагося в грозной правде своей? Может ли сердце тесное вместить весь ужас, которым дрогнет вся вселенная от явления сей славы Беспредельного? Покайся, омойся слезами, бедная душа моя; обратися ко Господу Богу твоему, да правда сокрушенной веры поддержит тебя бедную в день гнева и откровения суда Божия.

Какой суд! Какой всеобъемлющий суд! От земли до ада область его; от людей до духов отпадших все явятся выслушать последнее изречение о вечной, непеременяющейся вечности (Иуд. ст. 6; 1 Кор. 6, 3). Живые и мертвые, язычник и иудей, верующий и неверный, — люди всех времен и всех стран предстанут дать ответ в делах своих (Матф. 25, 22; Рим. 2, 6-12; Деян. 10, 42; 17, 31). Как много здесь между нами таких, которые согласятся лучше умереть, чем вынести обличение в грехе пред подобными себе! Какой же ужас поразит этот лицемерный стыд, или точнее, это нечестивое самолюбие, когда пред целою вселенною откроются дела темные? Смирись, бедная душа моя, открой искренно посреднику между тобой и Богом грехи твои, чтобы не подвергнуться тебе позору всемирному.

Содрогается сердце, трепещет внутренность, когда представим, что там обнаружены будут все тайные и явные дела наши. А это будет, несомненно будет. Предметом суда будут все дела наши, добрые и худые, да приимет кийждо, яже с телом содела, или блага, или зла (2 Кор. 5, 10), и каждому воздастся по делам его (Рим. 2, 6). Злость, обман, ненависть, гнев, хищение, пьянство, нечистоты плотския, гордость, тщеславие — все будет предано позору. Сколько льется из уст наших слов праздности! Их принимают даже за милыя шутки. Там не так будут смотреть. Там, за каждое слово праздное, придется давать ответ (Матф. 12, 36). Все тайные мысли, все тайные намерения, все движения сердечные, все желания, бережно хранимые от глаз другого, все будут открыты, как бы они ни были черны, как бы ни были грязны, все подвергнутся обличению и суду. Приидет Господь, Иже во свете приведет тайная тьмы и объявит советы сердечные (1 Кор. 4, 5). Как не плакать, как не рыдать нам о такой ужасной, угрожающей нам будущности? Сколько лицемерия скрывается здесь в наших делах! Сколько притворства, сколько лукавства в замыслах! Гнусные дела прикрывают самою красивою наружностью, и за цену нечестия сердечного покупают одобрение людей. О! там снимут с дел и намерений наших эту маску нечестия, и их гнусность откроется в точном, безобразном их виде. Там откроется, что эти моды времени, эти наряды изысканные — не только суета, но и грязные следы грязных похотей сердца. Отец неразумный! мать легкомысленная! сын века забывчивого! товарищ рассеянный! Сколько вы сеете соблазнов на пагубу сердец! сколько уроков нечестия даете вы душам незрелым и неосмотрительным. О! остановитесь. Жена суетная! понимаешь ли, видишь ли ты, что твои уборы, твоя роскошная одежда, твоя красота придуманная — сеть человекоубийцы диавола, если не по твоему намерению, то по твоему легкомыслию. Как ты будешь отвечать там за погибель душ соблазнившихся, от твоего ли намерения, или от твоего легкомыслия? Иже аще соблазнит единого малых сих, лучше ему, если бы повешен был на шею его жернов, и он потонул в море (Матф. 18, 6). Настанет время, — ангелы Божии соберут вся соблазны и творящих беззаконие, и ввергнут их в пещь огненну (Матф. 13, 41-42). Сокрушайся, душа моя, пока есть время небезплоднаго сокрушения, сокрушайся о всех дарах, которые приняла ты от благодати Божией и растеряла! Грозный ответ отдашь ты за таланты, вверенные тебе. О! горе мне грешному, приявшему так много и от промыслительной руки Божией, и от благодати Христа моего Иисуса. Что принесу, что возвращу Тебе, Владыко мой щедрый! Леность моя и нерадение держат меня на покойном ложе греховном, в праздности и суете. Горе мне, осквернившему чистую одежду крещения! Сколько раз, Владыко мой, возбуждал Ты меня к покаянию и болезнями телесными, и скорбными встречами жизни! Едва просыпался я от сна моего, как опять засыпал Спасителю мой! прежде суда Твоего страшного, обрати сердце мое к Тебе — Богу моему, не отрини мене уклоняющегося от Тебя, не остави мене, оставляющего Тебя, Боже Спасителю мой!

Не думаете ли, други мои, что там затруднятся испытанием всех дел и всех народов земли? Тайновидец говорит нам: И видех мертвецы малые и великие, разных состояний, стояща пред Богом, и книги разгнушася, и ина книга отверзеся, яже есть животная: и суд прияша мертвецы от написанных в книгах по делом их (Апок. 20, 12). Что это за книги разогнутые, по которым судятся мертвецы? Что за книга иная, называемая книгою жизни? Это — знаки всеведения Божия, не имеющего нужды в книгах, для которого известны все наши дела. Всегда праведный и всеведущий — Он строго отличает дела праведников от дел грешников. Всегда благий — Он не оставляет без внимания ни одного подвига повиновения Его воле, не сокрыта от Него ни одна слеза раскаяния, известна Ему чаша студеной воды, поданная во имя Его; Он уже назначил награду жизни любящим Его. Но, увы! Как не много праведных, как много неправедных значится в Его праведном всеведении. Первых одна часть, одна книга; последних много частей, много книг. По сему-то всеведению, праведному и благому, Он будет изрекать последнее решение о вечной участи людей и племен. И совесть каждого покажет там каждому дела его. Если она здесь у нас темна, если здесь многое забывает, многого не досматривает, омрачаемая страстями и суетами: там просветится. Свет правды Божией рассеет мрак ее. Приидет Господь, Иже во свете приведет тайная тмы, и объявит советы сердечныя (1 Кор. 4, 5). Озаренная сим светом совесть покажет нам все ряды прошедшего, ряды мыслей, движений, желаний и дел. Не забудьте еще: тогда как настает великая жатва для поля дел мира, — жателями будут ангелы, которые отделят плевелы от пшеницы, нечестивых от благочестивых.

Пробудимся — спящие в грехах, восстанем от сна самоугождения, да осветит нас Христос, прежде того страшного озарения правдою (Ефес. 5, 14).

Как строг, до какой точности справедлив будет суд последний! Если Господу все известно, если Он столько же справедлив, сколько и мощен: то как грозен будет суд Его! В пламенеющем огне совершит Он отмщение над незнающими Его и непокоряющимися благовествованию Господа нашего Иисуса Христа (2 Сол. 1, 8). Не будут смотреть там на лица: Судия будет святый и праведный (Рим. 2, 11). Никто и ничто не защитит нас на этом суде, — ни друзья, ни сродники, ни те, которым льстили мы в надежде на силу их: каждый из них за себя будет отвечать (Ефес. 6, 9). Повелитель народов будет стоять там, как и последний подданный, в трепетном ожидании приговора. Там каждый будет значить столько, сколько значат его добродетели. Мы привыкли покоить беспечность свою надеждою на благость Божию. Там сретим одну правду, — она отличит в нас святую надежду от надежды беспечной и хульной. Откроет нам и меру сил наших, и меру немощей наших; примет в расчёт меру способов, и нищету нашу. Горе и беда всякой души, делающей зло, но прежде иудею, потом еллину (Рим. 2, 9), — прежде христианину, потом незнающему Христа. Много взыскано будет с меня несчастного, которому дано больше, чем другому (Лук. 12, 47-48).

Други мои! смотрите же за собой, чтобы сердца ваши не отягчались объедением и пьянством и заботами житейскими; бдите во всякое время и молитесь, да сподобитесь избежать всех сих будущих, и предстать пред Сына человеческого (Лук. 21, 34-36). Не дано нам знать, когда настанет страшный день: но то открыто, что он несомненно настанет, — и мы все предстанем судищу Христову. Запасемся же елеем добрых дел, чтобы светильники наши не погасли тогда, как негде будет взять елея (Матф. 25, 7).

Припадаю к Тебе, Господи мой Иисусе Христе, Сыне Бога живаго! Не воздай нам по делам нашим, и да не прогневают Тебя дела наши. Помилуй нас по милости Твоей; даруй узреть Тебя в мире и веселии, хотя бы в числе самых последних рабов Твоих, к славе Твоей и единосущнаго Тебе Отца и Святаго Духа. Аминь.

1845 г.

3. Слово в неделю Сыропустную: призывание к оплакиванию самих себя

«При реках Вавилона, там сидели мы и плакали» (Псал. 136, 1).

Так говорят несчастные пленники — иудеи, лишившиеся любезного, священного отечества. Как листья плакучей ивы, склоняясь над реками Вавилона, вздыхали и плакали они о родном Иерусалиме. Гордые враги, смеясь над несчастными, говорили им: воспойте нам от песней сионских. Как нам петь, отвечали, песнь Господню на земле чужой? Песни родины, песни Господу, прилично ли петь на земле неродной? Полный грустью горькою, скорбью неотразимою, каждый давал обет неизменной памяти о Иерусалиме дорогом: «Если я забуду тебя, Иерусалим, — забудь меня десница моя; прилипни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалима во главе веселия моего» (ст.5-6). Что значит, братия, что церковь в эти недели повторяет нам плачевную песнь пленников вавилонских? Ужели это с тем только, чтобы напомнить нам о былом иудеев? Правда, это былое было горько, слишком горько. Но какая нам нужда до чужого прошлого, если оно прошло и не касалось нас? Нет, не об иудеях заботится мать наша — св. церковь, а о нас — детях своих. Нас призывает она плакать, о себе плачем пленников вавилонских.

Кто мы на земле этой? Что значит для нас мир? Вся тварь воздыхает, стонет, ожидая свободы чад Божиих. Бури разрушительные, землетрясения, разрывающие горы и города, голод, язвы — это стоны природы. Земля — кладбище; смерть и смерть на каждом шагу! Куда ни оглянись, везде горе, везде скорби. Сколько бед, сколько болезней, сколько смертей! Но это — не все. Кому нравятся скорби? Кто может любить скорби? Мы плачем, мы стонем под тяжестью бед, которыми гнетет нас мир. Но, есть беды в мире, которых не только не боятся, но которые считают за счастье, которые любят, за которые отдают всю жизнь свою и губят себя на целую вечность. Что значит мир в глазах миллионов? Им не нарадуются. От него приходят в восторг. Но не таков суд Божий о мире. По суду Божию, мир — Вавилон великий, «мать блудницам и мерзостям земным» (Апок. 17, 5). От мира сего — все, еже в мире, похоть очей, похоть плоти, гордость житейская (1 Иоан. 2, 16). Сын мира не слышит, не чувствует, не хочет знать голоса святого о мире. Вихрь света, блеск золота, обольщения честей, сласти похоти увлекли его, обаяли ум его. Ни о чем не думая, спешит он напиться вод Вавилона до сытости. Ах! пусть остановится, пока есть время. Суд над Вавилоном — над миром грешным изречен и — не переменится. Блага, которыми утешается мир, — цветы погребальные, украшающие путь к погибели. Радости его отравлены ядом греха. Свет обольстителен? Но в том-то и пагуба его. Сколько беззаконий оправдано судом света! Сколько нечестия в его взгляде на жизнь людей! Дела самые преступные, низкие, гнусные скрашены именами слабости невинной, греха простительного. Чтобы жизнь веселая была еще веселее, чтобы жизнь беззаконная была еще беззаконнее, мир составил свои законы, при которых забыт не только Христов закон самоотвержения крестного, распятия похотей плоти и духа, но иногда забываются и внушения естественной совести. Горе тебе, Вавилон великий — мать мерзостей! Как нам не плакать на реках Вавилона — мира пагубного? Он так настойчиво, и так незаметно для нас ловит души наши в погибель. Сколько веков проповедуют нам: «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей» (1 Иоан. 2, 15)? А люди, как и прежде, любят губящий их мир. «Отврати очи мои, Господи, еже не видети суеты. Достави рабу Твоему слово Твое в страх Твой» (Псал. 118, 37-38). Плачь, грешник, пока есть время. Время летит и уносит с собою спасение от Вавилона. Оплакивай и радости и горе твое. Оплакивай радости: в них много безумия, ужасающей погибели; оплакивай горе: в нем много малодушия непростительного.

Плачь, грешник, странствуя вдали от родины, от небесной отчизны твоей. Где наше отечество? Где наш Иерусалим? Люди так полюбили мир, что позабыли о своей родине. Как это ужасно, особенно для христианской души! Она искуплена кровию Сына Божия не для мира, а для вечности. Где наша родина? Там — на небе: «ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего» (Евр. 13, 14). И, о, когда бы мы искали его, как искали все праведники! Как велика потеря наша — потерявших нашу родину! Если бы богач вдруг лишился всех сокровищ своих: потеря его ничего не значит с потерею неба. Соберите все земные потери, соберите все несчастия времени: они ничего не значат с потерею небесной отчизны. Плачут о потере чести; плачут о потере какого-либо золота, плачут о потере родных по плоти. Что значит этот плач? Детский плач! То ли дело, что мы странствует вдали от небесного Отца, изгнаны от Его пресветлого лица? Мы потеряли то, без чего и богачи света, и славные, и умные мира так бедны, так ничтожны, как нельзя более. О чем ухо не слыхало, чего глаз не видел, что на сердце человека не всходило, чего ум представить себе не в состоянии, — таких благ, таких сокровищ, таких радостей лишились мы, изгнанные из вечной родины. Дети, удалённые от родителей, обливаются слезами. Как же нам не обливаться слезами горькими, — нам, которые удалены от истинного Отца нашего? Чем стала душа наша, вкусив первый грех? Она была прекрасна, как образ самого Бога. А теперь? Гнусна и безобразна. Невинность, правота, помыслы высокие и чистые потеряны. Грех покрыл ее струпами страстей. Безобразен вид мертвеца: гораздо хуже душа грешная. Красота, ткани, камни, уборы разорительные — ты думаешь — красят душу? Золотят гроб, — еще хуже: увеличивают безобразие, умножая струпы души. Услышь, Господи, молитву мою и внемли воплю моему; … ибо странник я у Тебя [и] пришлец, как и все отцы мои. Не скрывай от меня заповедей Твоих (Псал. 38, 13; 85, 1; 118, 19). Плачь, грешник, потеряв небесный Иерусалим твой. Повторяй обет святой пленного иудея: «Если я забуду тебя, Иерусалим, -забудь меня десница моя».

Кто мы на этой земле? Пленники плоти, рабы греха. Примечаем ли мы, что, когда хотим сделать что-нибудь доброе, то это для нас крайне трудно? Отчего эта трудность? Отчего эта неохота, эта леность делать доброе? Ужели это естественно? Быть не может. Горе нам грешным! Греху служим мы от юности; во грехах рождены мы. Вдвое горе нам от нас самих. Мы воспитали в себе страсти, и они полновластно владеют нами. Один с молодых лет и до гроба питает в душе страсть к деньгам, другой — злость, тот — суетность мирскую, иной — гордость. По временам приходит нам на мысль вечность, посещает душу, как гость, страх суда Божия. Но, то скажут: ах, теперь не время, — тем и тем заняться надо; то, совершив кое-как молитву, потревожив душу кое-какими воспоминаниями о своих неправдах, принимаемся опять грешить. О, горе нам, грешным! Грехи так овладели нами, что мы стали, как дети слабые и неосмысленные, — боимся отказать в чем-нибудь привычкам нашим. Нам даны были благодатные силы для добра: но мы их расточили или расточаем. Повторяя вчера и ныне грешные мысли, грешные чувства, грешные желания, мы укрепили в душе навык к греху и — ослабили, обессилили благодатную решимость творить закон Божий. Откладывая день за день раскаяние, мы потеряли и искреннее желание каяться. В нас остается чувство добра, воздыхание о добре, да и то слабое, да и то бесплодное, да и то, время от времени, реже открывается. Что жизнь наша? Ряд сует, ряд грехов. Заботы о пище, заботы о доме, заботы по торговле или званию, сменяют одна другую. Таким образом, бессмертная душа наша в постоянной службе тлению. Где же достоинства, по коему человек «не много … умалил его пред Ангелами» (Псал. 8, 6)? Мы «уподобимся животным, которые погибают» (Псал. 48, 13), живем теми же желаниями, теми же наслаждениями, как и они. О, плачь, грешник, — пленник страстей и греха! Омывай слезами несчастный плен свой греховный, моли Вышняго о возвращении тебе свободы чад Божиих. Он не откажет; с любовью примет тебя кающегося и облечет новыми силами для подвига против греха.

Рано ли, поздно ли, нам надобно возвратиться на свою родину. Рано ли, поздно ли, скитальческая жизнь наша по земле кончится. Как же мы возвратимся в дом Отца нашего? С чем явимся пред лице Его? И, во-первых, каков будет наш выход из этой жизни? «Смерть грешников люта» (Псал. 33, 22). И как не быть ей лютою? Совесть, дотоле усыпляемая суетою теперь, когда исчезают суеты, начинает терзать душу грешную. Пред ней открывается геенна, о которой дотоле не хотела она думать. Пред ней открывается вечность с ее муками для грешника, — о чем легкомысленно забывала она. Пред ней — необходимость явиться к Судие грозному и нелицеприятному, которого законы поруганы. О, плачь, грешник, пока не прошло время бесполезных рыданий! Умоляй со слезами Господа о кончине мирной, какова кончина верного христианина!

Иначе, горько будет вступление твое в вечность, еще бедственнее вечная жизнь. Жизнь временная дана тебе только с тем, чтобы искушенный, очищенный страданиями жизни, ты возвратился в дом Отца твоего — как сын умный, с любовью твердою к Господу, с мудростью опытною в добре. Что ж? Каким ты готов предстать к Господу твоему? Где подвиги твои для добра? Где добродетели? Где целомудрие? Где воздержание? Где кротость? Где слезы о грехах? Где борьба со страстями? Какую слабость победил ты в себе? С каким грехом сражался до крови? Не думаешь ли, что так же легкомысленно будут судить о делах твоих там, как судишь ты здесь, или, как судит век лукавый? Там суд не по страстям твоим, а по закону справедливости; не по мнениям людским, а по вечной правде Божией. Там обличены будут все тайные движения сердца твоего, откроют все помыслы гнусные, скрываемые здесь под разными покровами дня и ночи.

И — целая вечность будет вечностью мук грешнику. О, вечность, вечность! Как необъятно продолжение твое! Как неизмерима долгота твоя! Слагаю ряды веков, прибавляю тысячи лет к тысячелетиям и — все это не вечность. И все это не конец мукам грешника.

Отец Небесный, к Которому возвратиться я должен из страны далекой! Укрепи слабого странника на путях заповедей Твоих! Вразуми, утверди меня в страхе Твоем! Подай мне источники слез, да омою ими грехи мои, да, сея со слезами, с радостью пожну плоды мои в вечности! Страх судов Твоих да проникает меня до самого мозга костей моих, рассеивая пред очами моими соблазны Вавилона — мира грешного! Твоя есть сила, Тебе слава во веки. Аминь.

1846 г.

4. Слово в четверток первой недели Великого поста: о покаянии

«Беззаконие мое познах, и греха моего не покрых» (Псал. 31, 5).

Вот пример покаяния — кающийся Давид!

Братия! все мы грешники пред Господом; грехи наши множатся каждый день; каждый день преступаем мы волю Божию, исполняем прихоти сердца, идем вслед за помыслами страстей. Куда же приведут нас грехи наши? Что ждет нас с беззакониями нашими? Что готовит нам беспечное нечестие наше? Или — огонь геенский нам не ужасен? Вечность мук невыразимо-лютых не страшна? Впасть в руки Судии грозно-правосудного — ужели малость для нас? О, как бы это было пагубно! Что-ж? Или же, выход из бездны греха нам закрыт? Прегражден путь к небу? Затворены для нас двери милосердия Божия? Нет! Чего же не достает нам, чтобы спастись нам от грехов? Не достает покаяния, того самого, что было в душе Давида, когда взывал он: беззаконие мое познах, и греха моего не покрых.

Что нужно, прежде всего, чтобы обратиться на путь жизни от пути погибели? Прежде всего нужно увидеть, что мы не там, где надлежало быть нам. Если путник идет не по своей дороге: ему надобно опомниться, сознать, что это не его путь, что путь, по которому он должен идти, совсем другой и — только тогда может почувствовать необходимость возвратиться на свою дорогу. Как нам идти путями спасения, когда не сознаем мы доселе, где ходим, когда не видим, что мы на пути погибели? Как желать нам искренно, пламенно, жизни вечной, жизни по воле Божией, когда доселе не сознали, что живем во мраке грехов, в похотях сердца? Если бы пленные сыны Израиля так же прилепились мыслями и сердцем к Вавилону, как дети Вавилона: стали бы оне плакать о Сионе, лить горькие о нем слезы, стремиться сердцами к родному городу? Горе нам, когда мы остаемся в горьком плену Вавилона, работаем без отдыха страстям и миру погибельному, не думаем о возвращении в Сион небесный и забыли о вечном граде Божием, как будто его нет для нас.

Что может быть страннее — иметь глаза и не видеть грязи на одежде, нечистоты на руках, беспорядка на всем теле? О, Боже мой! куда девалась светлость очей моих? Кто отнял зрение у мысли моей! Весь покрыт нечистотой, — и не вижу нечистоты моей. Все расстроено, все обезображено в душе моей, — и я не вижу расстройства моего. Кто изобразит глубину падения моего? Бессловесному дано видеть земное, — и оно видит землю; а моя душа, которой дано зреть красоты неба, не видит ни небесных благ, ни безобразия земной своей жизни. О, Господи! Ты просвещал очи слепцев, разгонял греховный мрак в душах заблудших; просвети очи сердца моего, да узрю свет заповедей Твоих, и мое погибельное удаление от них!

Братия! Худо мы видим грехи наши. Но будем смотреть на них, и мы увидим более, чем теперь видим; отвратим взор наш от суетного мира, не будем смотреть на предметы мятежных страстей наших; соберем рассеянные мысли наши, остановим, удержим их на одном — на памяти о себе и своих грехах. Если мы решились узнать себя, свои грехи: то необходимо, чтобы на себе самих остановили мы все внимание наше. Иначе, никогда не узнаем мы себя. Как узнать, как рассмотреть себя, когда пред нашими глазами мир с толпою прелестей его, когда мысли наши заняты, наполнены суетами, заботами, впечатлениями земными? Ты, который говоришь, что готовишься принесть исповедь в грехах своих пред Господом, а в тоже время волнуешься заботами житейскими, расчетами по торговле, хлопотами по дому, или помыслами страстей, чтó ты делаешь? Себя ли ты хочешь обманывать, или Бога? Первое безрассудно, последнее страшно. Опомнись! Вот в целом году Церковь назначает тебе несколько дней, чтобы ты собрался с собою, посвятил часы молитвы на обзор дел твоих; а ты и это не многое занимаешь. Бог знает, чем. Мир с его суетами и обольщениями расстроил тебя, рассеял, осквернил душу твою: ужели не довольно того, чтобы бросить его, хотя на несколько часов? О, пагубное ослепление! Беззаконие мое аз знаю, и грех мой предо мною есть выну (Псал. 50, 5). Так познавал себя кающийся Давид. Выну — постоянно, не уклоняясь ни к чему другому, смотрел он на грех свой, — и тогда-то узнал его, как должно было узнать. И беглое ли внимание нужно, когда дело идет о спасении, или погибели души? О! нет, не спеши отклонять взора от греха твоего, всмотрись в него прилежно. Сознал ли в себе грех осуждения? Рассмотри: что такое ты сделал? Взвесь тяжесть греха твоего. Ты увидишь, что восхитил ты себе право Судии всех Бога; будучи грешником, принял на себя лице безгрешного, безумно блуждал мыслию за делами другого и оставил себя самого во власти грехов; гордость, или суетность заставила тебя судить другого, и твой суд оскорбил его, твой суд навел его на грех недовольства тобою, а, может быть, и гнева. Вот как много грехов в одном грехе осуждения брата! Достаточно-ли беглого внимания, чтобы рассмотреть и обсудить несчастную плодотворность, одного греха?

Ты сказал мыслью или словом: грешник я, — и тем доволен и тем кончил исповедь. Нет, исповедь еще не кончена, даже и не начата. Подумай. Ты не доволен был бы судьёй, если бы он не с полным вниманием вошел в дело преступника; ты сказал бы: суд строгой правды требует, чтобы судья силою законов побудил преступника изложить все обстоятельства преступления, открыть место, время, побуждения, соучастников преступления; ты сказал бы: это необходимо, — обстоятельства дают бóльший или меньший вес преступлению, — и ты был прав в отношении к другому. Как же ты не хочешь быть справедливым в отношении к себе самому? Нет, не будь легкомыслен; ты стоишь пред судом Божиим. Покаешься? — Будешь жив. Кайся же. Ты сказал: грешник я. Но в чем? Сколько раз? В каком расположении? Что заставило тебя сделать грех и грехи? Осмотри дела твои, перечти одно за другим преступления твои, дай отчет перед судом Господа, поверь жизнь по всем заповедям. Тут не место небрежности. Ты не был ленив на грехи. Не ленись же каяться; понуждай себя к дознанию грехов твоих, припоминай, каков был ты на молитве, каков в доме? Каков к оскорблявшим тебя, каков к любящим тебя? Каков по обязанностям звания, каков по своей охоте? Каков был в счастье, каков в несчастии? Как смотрел на свое горе, как на чужое? Каков был по влечению давней слабости, каков по новым привычкам? Воздерживал ли тело? Воздерживал ли язык? Воздерживал ли душу от гнева, от страстей? Пройди в памяти все непрямые пути, по которым блуждал ты, пересмотри различные места которые были свидетелями падений, размысли о всех обязанностях совести, которые пренебрегал ты. Вспомни, сколько раз давал ты обещания исправить и переменить жизнь твою и сколько раз нарушал их? Сколько благодатных званий к покаянию в обстоятельствах жизни твоей оставил ты без внимания? — Трудно невозможно дать отчет во всех делах своих? Так. Но это не значит, что надобно довольствоваться общим, глухим, беспечным отзывом о себе. Что это за познание себя? Испытаем, дознаем в себе грехи все, какие можем дознать: вот что требуется от нас!

Беззаконие мое познах, и греха моего не покрых. По сему образцу Давидова покаяния, испытание грехов наших должно быть искреннее. Не скрывай себя от себя и Бога. Скроешь здесь? Откроют там, и к безотрадной скорби. Скроешь от себя? Не скроешь от Бога, и к более тяжкому осуждению. Мы все твердо признаем святость обязанностей христианских: но коль скоро прилагаем их к самим себе, тотчас начинаем ослаблять их строгость; коль скоро начинаем судить себя за неисполнение их, тотчас уменьшаем виновность свою разными предлогами, разными извинениями. Охотно признаем всеобщность правил, но себя самих помещаем в исключение. Самолюбие действует в этом случае и усердно и искусно; оно так успевает прикрывать самые тяжкие измены долгу, что они кажутся малыми недостатками. Но какой это страшный богопротивный труд! Что делает в таком случае самолюбие? Оправдывая нас преступников, оно восстаёт против суда Божия объявляющего нас преступниками. Сокращая пределы власти заповедей Божиих над нами, оно нагло оскорбляет власть законодателя — Бога. И преступно и безрассудно и пагубно желание наше уменьшать вины свои. Грех ищет защиты себе в душе твоей. Вот что значит твоя неискренность в сознании грехов своих! Грех ищет твоей погибели. Если теперь, когда ты собрался изгнать его из души покаянием, ты сам прикроешь его в душе: после он более будет иметь силы над тобою, более и сильнее будет растлевать душу твою. Молись Господу: не уклони сердце мое в словеса лукавствия, непщевати вины о гресех (Псал. 140, 4). Страшись придумывать извинения грехам. Не уклоняй взора например многих, идущих широким путем: в аду будет место и многим. И многие погибающие не защитят тебя от погибели. Они дадут ответ за себя точно так, как с тебя потребуется особый отчет. К чему обращаться к примеру многих грешников? Тебе повелено следовать примеру святых, а не грешников. К чему обращаться теперь к многим? Дело идет не о многих, а о тебе, о твоих грехах; суд над твоими делами, в них требуется отчет. Не ссылайся и на слабость. С слабостями были и святые. Как и всем верующим, тебе дана была благодать, сильная в немощах: что же ты делал? У тебя доставало сил проводить дни и ночи за делами житейскими, или и того хуже, за делами пагубными, а не доставало сил для поста. У тебя доставало терпения терзаться злобою и гневом, а не достало духа перенесть неприятное слово от другого, или легкую потерю собственности. Не прикрывай виновности худой жизни твоей благостью Божиею. Бог милостив? Но благость Его не указывает ли на твою неблагодарность к ней? Он милостив, не взыщет? Напротив — моли Его, чтобы Он взыскал здесь и простил там, наказал здесь нечестие сердца твоего, дабы не погибнуть тебе там. Не взыщет, долготерпелив! Но горе нам, если пребудем нераскаянными грешниками, не воспользуемся долготерпением Его; тогда останется только для нас суд правды грозной. Как бы ни было тяжко расплачиваться за грех, по долгу искреннего покаяния: расплатись. Тяжелее будет казнь нераскаянному грешнику. По степени и свойству болезней душевных, употреби врачество, как бы горько оно ни было. Если чувствуешь холодность в душе твоей, поражай ее ударами обличения строгого; покажи ей реку огненную, червь не усыпающий, смрад вечный чтобы пробудить ее от беспечности, заставить разорвать связь с грехами, дорогими для нея.

Итак, повторяю, для вечного спасения нашего необходимо сознание грехов; необходимо покаяние полное и искреннее. Бог благий и милостивый да дарует нам милость совершать покаяние угодное Ему. Аминь.

1846 г.

5. Слово в пяток первой недели Великаго поста, на утрени: о исповеди

Святая церковь призывает нас ныне к исповеди. Она желает, она требует, чтобы мы не только пред лицем своей совести каялись в грехах своих, но принесли покаяние и пред служителем Божиим. Полезного ли для нас требуют от нас? Необходимое ли дело возлагают на нас?

Для чего исповедь пред подобным нам человеком? Конечно не для Господа. Он знает грехи наши даже и тогда, как скрываем их не только от других, но и от самих себя. Он знает наши тайны сердечные. Но знает ли каждый, что кроется в сердце его? В состоянии ли каждый дать подробный и верный отчет в делах своих? А покаяние необходимо требует полного и верного осмотра не только делам, но и побуждениям нашим. Правда, кому ближе знать себя, как не самому себе? Но нужно ли говорить, что целые тысячи между нами таких, которые слишком мало способны входить в себя, мало знают закон Божий, а еще менее способны поверять себя законом Божиим? Кто ж им покажет их самих, как не служитель Божий? А не должен ли каждый сознаться, что слишком много обманываемся мы в себе самолюбием; многое видим в себе не в надлежащем виде, а многого худого совсем не видим. Итак, благодарение Господу, что Он дает нам помощника, при испытании нашей совести.

Почему тебе не хочется говорить другому о грехах своих? Стыдно? О, если бы это было так! Тогда оставалось бы сказать: потому-то и должен ты открыть все священнику, не исключая никаких дел, чтобы в душе твоей мог пробудиться спасительный стыд, которого ты дотоле, быть может, и не чувствовал, или чувствовал, но не столько, сколько заслуживают дела гнусные. Потому-то и должен ты исповедывать все служителю Божию, чтобы стыд, который пробудится в тебе при исповеди, мог послужить вперед стражем душе твоей против низких дел. Но стыд ли; или, один ли стыд удерживает тебя открыть священнику грехи твои? Будь искренен к себе: гордость живет во всех нас; это — общая наша собственность. А, по ее милости, не любим мы думать о себе низко, не любим казаться даже себе, не только другим, в черном виде. Согласитесь же, может ли быть приятно для гордости нашей исповедь? Если так, то исповедь — дорогое, неоцененное лекарство, когда она смягчает самую опасную болезнь души нашей — гордость. Смирение — основа добродетелей; без нея совершенство духовное в человеке — мечта, и мечта пагубная. Исповедь, заставляя нисходить в глубину души и извлекать на свет один за другим пороки и нечистоты сердечные, сокрушает гордость нашу и засевает в душе смирение.

Земные власти могут класть оковы на руки и ноги; у них есть темница, заточение: но все это связует ли душу? Нет. Гордость не ставит выше себя ничего человеческого. Другое дело — власть не земная, а небесная. Злодеи, которых не могли исправлять никакие казни, пред смиренным служителем Божиим приходили в глубокое сокрушение, и раз навсегда отказывались от прежней жизни. Хищник возвращал чужое, непримиримый враг мирился с врагом, тяжущиеся прекращали тяжбу, ссорившиеся супруги забывали ссору, по внушениям служителя Божия, — потому что он не слуга человеков, а слуга и посланник Божий. О, мудрость земная! как слепа она, отвергая помощь неба, столько полезную даже для земли!

Рех: исповем на мя беззаконие мое Господеви (Псал. 31, 5), так говорит кающийся Давид. Что это значит? Означает ли только сердечное сознание в беззаконии своем? Но об этом он уже сказал, когда сказал пред тем: беззаконие мое познах и греха моего непокрых. Если говорит Давид: исповем на мя беззаконие: то, и по значению слов, он говорит не о сознании греха в своей совести, а о поведении, обнаружении беззакония пред другим. Поверим слова песни Давидовой историей Давида, и найдем тоже. Пророк Нафан обличал Давида в грехе с Вирсавиею, и Давид не ограничился тем, чтобы сознать грех в душе своей; он исповедал беззаконие пред Нафаном, сказал в слух его: согреших ко Господу (2 Цар. 12, 13). Заповедь Божию о исповеди видим еще в законе Моисеевом; там Бог повелел возвестить Израилю: Муж или жена, иже аще сотворит от всех грехов человеческих, и презирая презрит Господа, и преступит душа óна: да исповесть грех, егоже сотвори, и да отдаст преступление истое (Числ. 5, 6-7). Известны различные жертвы за грехи; принося их, исповедовали над ними грехи свои в присутствии жреца, который молился, дабы, для веры в будущую всемирную жертву, не взыскано было за согрешения (Лев. 4, 1-26). Предтеча Иоанн крестил во Иордане только тех, которые, приходя к нему, исповедали грехи свои. Он давал при том особенные наставления мытарям, особенные воину, и особенные людям простым (Лук. 3, 10-15; Матф. 3, 6); а эта частность наставлений, конечно, сообразна была с тем, что неодинаковые открываемы были грехи, или неодинаковое положение душ открывалось исповедью. Что исповедь пред Иоанном не была делом произвола человеческого, о том ясно сказано. Фарисеи не хотели исповедовать Иоанну грехов своих и креститься от него, — и слово Божие говорит о фарисеях: совет Божий отвергоша о себе, не крещшеся от него (Лук. 7, 29-30).

Не понятно, как могут сомневаться в святости исповеди, когда не сомневаются, что покаяние в грехах должно быть искреннее? Если ты искренно каешься, если душа твоя полна скорби о грехах: при таком состоянии чего естественно ожидать от души твоей? Вопли и стон, горькие жалобы на потери, — вот что льется само собой из души скорбной! По крайней мере, тогда как свято чувство души, не может быть грешным выражение чувства; когда свята скорбь о грехах, свято и исповедание скорби о грехах. Напротив, нежелание открыть грех есть признак того, что грех еще нравится душе, что к нему не чувствует она отвращения, что скорбь о нем еще неискренна, неполна и неглубока.

Кто может оставлять грехи, токмо един Бог? В Его деснице — жизнь и смерть наша, пред Ним мы грешники. Он только и может простить, или не простить нас. Согрешил ты пред человеком? В его воле или предать тебя во власть суда, или примириться с тобою. Точно то же пред Богом. Кайся, сколько хочешь: но, пока не скажут тебе, что ты прощен, ты остаешься под ответственностью; — если-ж скажешь сам себе, что прощен ты: это будет новая дерзость, которая не останется без наказания. Правда, и в ветхом завете говорено было, что Бог готов простить кающегося грешника. Но решительный ответ на исповедь зависел тогда от будущего времени, от времени явления Примирителя. Тогда, как явился на земле Сам Сын Божий для примирения правды Божией с виновным человечеством, тогда Сын Божий возвестил людям, что Он, как Бог и примиритель, имеет право прощать грехи, и в Своем же лице Он передал Божественную власть своим рабам Приимите Дух Свят, сказал Он апостолам, имже отпустите грехи, отпустятся, и имже держите, держатся (Иоан, 20, 22-23). Поймите, как установление особенной власти прощать или не прощать грехи людей всего мира соответствовало времени самого полного откровения любви Божией к людям, самой полной близости Бога к человечеству. То, что передано было апостолам в отношении к грехам людей, передано было всем преемникам их, так как не для одного апостольского времени учреждал церковь свою Христос Господь, и так как не для одних апостолов дарован был Дух Святый, действием коего должно совершаться разрешение или неразрешение грешника. И в писаниях апостольских видим, что апостолы Христовы заповедуют преемникам своим продолжать дело примирения грешников с Богом, вручают им власть вязать и разрешать совести, с наставлением о употреблении сей власти. Вспомните, например, как не доволен был святый Павел пастырями коринфскими за их слабость в отношении к открытому грешнику (1 Кор. 5, 2). Итак, вот кто из людей имеет власть прощать, или не прощать грешника. Это те, кому передана сия власть самим Богом, искупителем — Сыном Божиим. Что же сказать о тебе, не призванный пастырь раскола, который сам на себя принимаешь власть Божественную, облекаешь себя правом, которого тебе не дали? Горе слепой дерзости твоей! А спасение ли и тем, которые ожидают от тебя того, чего дать ты им не можешь? Так — преступно, страшно пренебрегать богоустановленною властью, не обращаться к ней за выслушанием приговора грехам своим! Нет, идите к приявшему власть над совестью вашею, идите не как на суд человеческий, но как на суд Божий. Не человек будет произносить приговор вам; он — только слуга Божий, которому поручено именем Бога прощать, или не прощать грешника.

Служитель Божий, прияв власть прощать, или не прощать грехи, не может располагать этою властью ни по своему произволу, ни по произволу людей; он должен будет дать строгий ответ в употреблении сей страшной власти. Потому, он должен во первых внимательно осмотреть, достоин ли, или недостоин грешник прощения грехов?

Дать благодатное прощение недостойному означало бы подвергнуть себя осуждению; да и не означало бы спасения для того, кто примет благодать недостойно. Если же священник должен видеть, достоин или недостоин прощения грешник, а как человек, он может знать это только тогда, как открыто ему будет самим грешником, при пособии испытания, внутреннее состояние души грешной, ее дела, ее мысли, ее расположения: то исповедь пред священником столько же сообразна с волею Божиею, сколько несомненно Божественное установление власти прощать грехи. Итак, исповедь пред священником есть установление Божией воли. Страшись, грешная душа, скрывать дела свои пред служителем Божиим: он принял власть от Бога быть судиею всех дел твоих. — Если ты и успеешь обмануть его, как человека, в положении души своей: то не обманешь Бога, Который, зная все тайное, не оставит без грозного наказания твоего дела, не оставит потому, что ты оскорбляешь собственно не человека, а Бога и Духа Святаго, действующего чрез Божиего служителя.

Служитель Божий приял власть над совестью, для спасения грешника от греха; он врач и учитель грешника. Смотря по состоянию душевной болезни, должен он подать и врачевство; смотря по ошибкам и недостаткам, он должен преподавать и наставления. Если же так: то искреннее желание грешника исцелиться от душевных болезней, искреннее желание идти прямым путем к спасению должно побуждать его искренно исповедовать грехи свои пред душевным врачом и учителем; точно так, как больной телом, искренно желая исцеления от болезни, сам рассказывает врачу о состояниях болезни. Итак, скрывать от священника грехи свои означало бы, кроме дерзости против воли Божией, слепую вражду против своего спасения.

Нужно ли после того говорить, что в первые времена христианства исповедь была святым делом для всех? Ах! разве для того, чтобы обличить нашу холодность к святому долгу? Так как тогда сердца всех горели любовью к Господу: то имевшие несчастие впадать в грехи исповедовали тогда грехи не только вслух служителя Божия, но и вслух целой церкви, и исповедовали их не один час, но по несколько недель выставляли себя пред всеми, между кающимися. О, Боже мой! как далеки мы от лучших рабов твоих.

Словом апостола заключаю: час уже нам от сна востати. Отложим убо дела темная, и облечемся во оружие света (Рим. 13, 11-12). Аминь.

1846 г.

6. Слово в понедельник первой недели поста: о святости поста

Благодарение Господу! Вот мы вступили в подвиг св. поста. Говорю: благодарение Господу! Ибо как не благодарить Бога за то, что начинаем дело святое — пост? Знаю, что за стенами сего храма многие не так думают о посте. Что ж? Вольному воля! Только не от этой воли зависит, чтобы то или другое было святым. До своеволия тех, которые не принадлежат к нам, мы и не коснулись бы, если бы их воля не смущала слабых из братий наших. Итак, для утверждения в подвиге поста рассмотрим святость поста.

Что такое совершенство духовное? Чего оно требует от нас? Оно есть плод самого полного самоотречения; оно есть подвиг, совершаемый для Того, Кто смирил Себя для нас. Если же так: то скажите, какой жертвы не требует от нас духовное совершенство, или христианство истинное? Если же есть полное самопожертвование: то требования его простираются и на нашу плоть; оно предписывает нам — не льстить и пожеланиям плоти; смирять лишениями тело, как требует обуздывать гордость духа и другие душевные грехи. Если станем отрекаться от душевных наслаждений греховных, но дадим полную волю страстям чувственным: это не будет полное самоотречение, это будет служение Господу неискреннее, лицемерное. Христиане! чего не сделал для нас грешных Господь и Бог наш? Он смирял Себя во днях плоти простотой жизни, лишениями телесными. Что же мы за рабы Его, когда живем на всей свободе чувственных желаний и прихотливого тела? Нет! Одно из двух: или мы христиане истинные, и тогда не станем думать, что не для нас дана заповедь о посте, или вовсе напрасно считаем себя евангельскими христианами, если отвергаем пост. Если и в раю нужна была заповедь о посте; если и там для совершенства духовного требовались лишения телесные; если и тот, в ком тело так покорно было духу, не мог обойтись без поста: то легко понять, что духовное совершенство без подвигов телесных не доступно для человека, как самая невозможность.

Что такое человек в настоящем положении? Весь — сосуд греха. Грех живет не в одной душе нашей, он живет и в теле. Он воюет в членах наших, волнует кровь нашу, сотрясает нервы наши. Ласкаемая плоть то предается праздной лени, губящей плоды духа, то мятется движениями несмысленными, готовыми повергнуть душу в ад. И с такою ли плотию думают попасть в рай без поста? Нет, зачем ласкать плоть и без того воюющую против духа? Если дорого нам спасение наше: то нельзя дорожить плотию потому самому, что она исполнена греха. Для нее необходимы строгие точные правила воздержания, правила поверенные и оправданные опытами. Для нее необходим пост, как дело святое и как средство к святости. Пост — дело святое, потому что обуздывает силу греха, живущего в теле. Пост — средство к святости, потому что невоздержание отворяет дверь разврату помыслов и дел, потому что воздержание сообщает мыслям свет, чувствам чистоту, духу свободу и крепость. «Если какой царь, говорит один опытный муж, захочет взять неприятельский город: то прежде всего удерживает воду и съестные припасы, и неприятели, погибая от голода и жажды, покоряются ему. Так бывает и с плотскими страстями. Если человек будет жить в посте и голоде: то враги, ослабев, оставят его душу» [Достоп. сказан. о подвижничестве свят. отцев]. Св. Златоуст учит: «кто постится, тот гасит злые страсти. Кто постится, тот молится с бодрым духом» [Златоуст, беседа 57-я на еван. Матф.]. «Пост делает душу бодрою, облегчает крылья ей, возносит ее выше земного, ведет к мыслям о небесном» [Беседа 1-я на Быт.]. Так говорят о посте люди опытные в духовной жизни! Сам Спаситель назначил для учеников своих пост. Его спросили некоторые: «для чего Иоанновы и фарисейские ученики постятся, а твои ученики не постятся»? Он сказал в ответ: «могут ли брачные гости поститься, когда жених с ними? Придут дни, когда отнимется от них жених, и тогда будут поститься в те дни» (Марк. 2, 18-20). Так, по словам Господа, кто искренно любит Его, кто берет душевное участие в Его великом деле, как брачные гости делят чувства жениха: тот будет сокрушаться, будет поститься, когда Господь их взят будет на страдания и смерть; тот будет освящать время разлучения с Господом постом умиляющим. Так должно быть по свойству любви учеников к учителю, рабов к Господу. Так и поступает доселе православная церковь, освящая время страданий Христовых постом особенным. Евангелие повествует нам, что Сам Господь постился сорок дней. А не служит ли жизнь Его примером для нас? В делах Того, Кого послал нам Отец, не каждый ли шаг свят для нас? Жизнь Его, как и Его учение, — закон для нас, закон веры и благочестия, закон предписываемый и любовью к возлюбившему нас и благоговением к посланнику Сыну Божию. Так и сорокодневный пост Его не может не быть для нас непременным правилом, если только не напрасно носим мы имя последователей Христовых.

Братия мои! кто из святых проповедовал пресыщение, хвалил невоздержание? Никто. Святые любили пост. «Во всем являем себя, говорит апостол, слугами Божиими в изгнаниях, в трудах, в бдениях, в постах» (2 Кор. 6, 4-5). «Порабощаю тело мое, пишет он же, чтобы иным проповедуя, самому не быть нерадивым». Пророки любили пост, мученики любили пост, преподобные изнуряли тело постом. Св. Василий Великий пишет: «все святые соблюдали пост, как отеческое наследие, передаваемое от отца к сыну, так что это стяжание по порядку преемства сохранилось и до нас» [Соч. Василия Великаго. 4, 5]. После того кто же, слушатели мои, говорит против поста? Кто эти проповедники, которым так не нравится воздержание? С какого времени и откуда они явились в христианском мире? Если это не святые: то конечно люди другого разряда; кто эти люди? Осмотритесь и увидите. Это люди, для которых Бог чрево, но за то и кончина их — погибель (Флп. 3, 12).

Позволь спросить тебя, брат мой: кто ты такой? Сын православной церкви! Прекрасно! Но где же дела, которыми принадлежал бы ты к православной церкви? Осмотрись. Если ты считаешь себя в праве пренебрегать уставами церкви: согласись, — св. церковь еще более в праве отказать тебе в своем общении: тебе никто не дал права переменять уставы св. церкви по своему вкусу; а ей дано право Господом изгонять из своего общества непокорных ей. Известно ли тебе, что говорит вселенский собор несоблюдающих поста четыредесятницы? Он говорит: «если не будут соблюдать: клириков извергать (из клира), а мирян отлучать (от церкви)» [Вселен. 6 Соб. прав. 56].

Апостол говорит: «если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса во век» (1 Кор. 8, 13). Вот дело души истинно христианской! любовь к ближнему дорожит спасением ближнего, как своим собственным. Она не дозволяет себе ни одного поступка соблазнительного для других; она отрекается от того, что может повредить слабому и все делает, чтобы содействовать спасению его. Где-ж ваша любовь к ближнему, вы, которые заражаете самый воздух невоздержанием во дни св. воздержания? Где ваши дела назидательные для ближнего? «Горе миру от соблазн», но вдвое «горе тому, кем соблазн приходит». Сильные должны немощи немощных носить, а не себе угождать. Они виновнее слабых, когда примером своим увлекают слабых в соблазн. Не сам ли Господь сказал о соблазняющем брата: лучше было бы ему, если бы с камнем на шее бросили его в воду (Матф. 18, 7-9).

Говорят: «царствие Божие внутри нас». Святая правда! Но понимают ли, как вселяется внутрь нас царствие Божие? Понимают ли, в чем открывается действенное присутствие его в нас? Хотят переселить царство Божие во внутренность полную смрада плотского. Не пойдет никогда. Хотят на почве, пропитанной нечистою влажностью, видеть благовонные плоды ангельской, чистой, жизни. Смешная мечта! Нет, не обманывайтесь, братия, кто сеет в плоть свою, от плоти пожнет тление (Гал. 6, 8).

Говорят: «правила поста стесняют, оскорбляют свободу христианскую». Но разве христианская свобода совместна с жизнью произволов чувственных? С чего вздумали выдавать рабское служение плоти за свободу духовную? Что это за твердость духа, которая не может устоять против пара мяс и котлов египетских? «Вы, братия, призваны в свободу; только свобода ваша не должна служить к угождению плоти» (Гал. 5, 13), говорит нам св. апостол. Христианская свобода не означает жизни без правил, без повиновения закону; напротив она есть строгое служение Богу, смиренное повиновение предписаниям закона и власти. Поступайте, как свободные, не употребляя свободы для прикрытия порока, но как рабы Божии (1 Петр. 2, 16), учит св. апостол Петр.

«В пост, говорят, и службу слушаем мы со скукою и молимся неохотно и в досаде на утомление ни к чему доброму не чувствуем расположения. Отчего это? Не от поста ли»? Нет, лучшие люди не видели в себе таких плодов поста. Если вы чувствуете: поищите в себе причину тому. Подумайте и найдете. После того, как каждый день поблажали вы прихотям плоти, после того, как каждый день и ели вы сладко, до пресыщения, и спали, когда и сколько хотелось, не естественно ли что изнеженная плоть досадует на вас за отказ в любимых вещах и привычках? После того, как в целый год не заставляли себя ни разу молиться, как следует молиться, не естественно ли, что в говение скучаете и утомляетесь на молитве? Согласитесь же, что в той худобе, в той неохоте к добру, замечаете в себе во время поста, виноваты вы сами, ваши дурные привычки. Прибавьте еще, что если во время поста замечаете в себе худое, чего прежде не видели, за то благодарить должны вы пост. Что за тем остается вам делать? Бороться с худыми привычками, терпеливо обучать себя добру, но уже вовсе не порицать пост.

«Пусть пост дело святое, говорит еще другой: но я опасаюсь за мое здоровье, мое сложение слабо и расстроенно, и потому не могу соблюдать поста». Какая нежная заботливость о себе, но только не законная. От какого святого правила не увольняют себя под предлогом слабости? Не можешь поститься, сколько бы хотел, постись, сколько можешь и тогда увидишь, что можешь гораздо более, чем думаешь. Оставь леность: она опасный друг. Спасение души твоей стóит труда. Если бы и так было, что твое здоровье несколько потерпело бы от поста: но когда за эту жертву получишь ты здоровье души, согласись, это много значит для тебя. Ужели душа твоя так мала в глазах твоих, что не стóит и нескольких капель лишней крови, несколько частиц грешной плоти? Как противоречат себе, бедные! Сегодня боятся за здоровье свое, если убавят от стола несколько блюд вкусных и несколько минут времени; а в другое время немилосердно отягчают тело свое, мучат его невоздержанием крайним, неумеренностью несмышлёною. Что это значит? Не обман ли, не насмешка ли над самими собою? Это ли заботливость о своем здоровье? Нет, если жизнь невоздержная и страсти не расстроят твоего здоровья: святое воздержание не повредит ему. Воздержание — необходимое лекарство для расстроенного здоровья. Как ни прочен наш организм телесный, от непрестанной работы органы питания утомляются и ослабевают, расстраиваются и причиняют расстройство; кровь и соки, худо переработанные, портятся; отселе сотни припадков болезненных. Пост все поправляет. Органы пищеварения, не получая нового материала, потребляют прежний, тяготивший их своим избытком; соки за излишеством остававшиеся без употребления и гнившие, перерабатываются и обращаются в пользу; кровь, дотоле густая и неровная в обращении, становится чистою, тонкою и покойною. Новейшая медицина уверилась наконец и в том, что растительная пища питательнее для тела, чем пища мясная и что эта последняя, прибавляет много крови, но тем сильно разгорячая организм, подвергает нервы скорой порче. Итак, если вам жаль бренного состава вашего, вашего слабого сложения: призовите на помощь св. пост. — Он — надежный врач, и верный помощник. Бог любви и благодати да подаст нам силу на совершение подвигов поста, молитвами Пресвятой Богородицы и всех святых. Аминь.

1848 г.

7. Беседа I. На притчу о блудном сыне, во вторник первой недели поста.

Св. церковь, желая пробудить в сердцах наших раскаяние, представляет нам притчу Спасителя о блудном сыне.

Какая это дивная притча! Каждая черта ее дышит жизнью и силою. Каждая черта, при простоте и естественности, полна мыслей глубоких. Как живо и полно представлен в ней грешник на путях его заблуждения! Как трогательно изображено раскаяние грешника! В каких поразительных образах показана любовь Отца небесного к преступным делам его!

Притча сия предложена Спасителем тогда, как фарисеи и книжники винили Его, что Он с грешниками ест и пьет (Лук. 15, 1-2). Им-то Он показывает, как явный грешник, когда искренно обращается к Богу, принимается Отцем небесным, и как тот, кто мечтает о своей праведности, оказывается несправедливым пред Богом.

Намереваясь последовательно объяснить эту дивную притчу Спасителя, на первый раз представим картину грешника.

Человек некий име два сына. И рече юнейший от них отцу: отче, даждь ми достойную часть имения. И раздели им имение (ст. 11-12).

И рече юнейший. Почему же не старший? Спаситель, в этом случае хочет удержать за мнимым праведником, любимым фарисеями, преимущество, — преимущество первенства. В таких мыслях выставляет Он молодого человека, который прежде времени хочет казаться зрелым и нетерпеливо ждет смерти отца.

Отче, даждь ми достойную часть имения. Молодой человек, хочет отделиться от отца, который смотрит за его жизнью; ему хочется быть на своей воле, хочется располагать своею жизнью, по своему усмотрению. Добрый, нежный отец дает ему все нужное для него; но он мечтает о свободе.

Как у отца есть право, так указывает и сын на свое право. Зачем сыну не жить только любовью к отцу вместо того, чтобы жить по правам? Не ослабляет ли он в себе чувства сыновней любви, когда заменяет их в себе другими побуждениями? Или добрый отец не мог дать сам часть сыну, когда бы то счел нужным?

Сын ищет себе свободы. Вот начало, вот первый шаг отступления души от Отца небесного! По-видимому ничего нет преступного, когда желают пользоваться свободою, как даром Божиим. Но эта жажда свободы, это настойчивое требование ее есть уже дело своеволия, гордости присваивающей себе то, что не принадлежит нам. Что значит истинная свобода наша? Истинная свобода, какова свобода святых, есть безмолвная, добровольная покорность воле Отца небесного. Когда же ищут себе свободы: значит тяготятся быть под властью Божией, хотят жить не по воле Божией, дозволяют располагать свободою своевольно. Гордость оскорбляется чужою властью, и по ее внушению тайному, составляют себе правила, несогласные с любовью к Богу, плодят в себе мысли, восстающие на веру, Богом данную нам, умножают желания, оскверняемые дыханием то гордости, то нечистоты плотской. Так, с своею волею первый шаг нам не только бывает шагом преступным, но шагом, который влечет нас от преступления к преступлению. Вот почему христианство так решительно требует от нас отречения от своей воли!

И раздели има имение. Отец мог отказать сыну в его прихотливом желании и заставить его жить под законною властью отца: но какой отец захочет держать сына на положении раба?

Так и Отец небесный, каких благ не дал нам в наше распоряжение! Божие имение есть все, что получаем мы, являясь на свет: и ум, и сердце, и свобода, и блага внешние. И все, что имеем в жизни духовной, есть дар благодати Божией. Наша собственность есть только ничтожество, по выражению блаж. Августина, и, что хуже ничтожества, — грех. Отец небесный не препятствует нам располагать собою по нашему произволу. Он — Отец правды и любви. По требованию правды, Он не принуждает нас делать добро против воли и награждает свободно служение Ему. По требованию любви, Он предоставляет данной Им свободе действовать по ее изволению, но в самых уклонениях ее от закона, дает ей разные вразумления. Таковы дела Божии! Они — святы. Но грешны мы, когда на то, что получаем от Господа, перестаем взирать как на дары Божии, а смотрим как на свою собственность; когда с самоуслаждением думаем: это наши способности, это наши познания, это наши достоинства, это наши богатства, это наши заслуги. Жалкое, опасное самообольщение!

И не по мнозех днех, собрав все мний сын, отыде на страну далече, и ту расточи имение свое, живый блудно (ст. 13). На несколько дней совесть еще могла удержать своевольного сына в доме отца, который так любит его. Но потом страсти, тайно побуждавшие просить наследства, повлекли его на страну дальнюю.

Многие ли из нас, заметив в себе движения преступного своеволия, останавливаются на том, чтобы не идти далее по пути греха? К сожалению, стóит только раз поскользнуться слабой душе, как уже спешно идет она и уходит в страну далекую. Выступив из-под управления Духа Божия и предавшись влечению испорченного сердца, она идет от преступления к преступлению, от порока к пороку, все дальше и дальше от Бога. Бог везде; но грешник удаляет от себя мысль о Боге, теряет его из виду, погружаясь во мрак пороков. Бог везде; но в сердце грешника не проникает благодатный свет Его, встречая препятствие в пристрастиях души к греху. Предавшись стремлению страстей, грешник становится далеким от жизни Божественной, и благодать Божия удаляется от него, гнушаясь нечистотами его.

И ту расточи имение свое, живый блудно. Грешник! посмотри на себя, не растерял ли ты даров Божиих жизнью преступною? Посмотри на себя, чем ты был, и что ты теперь? Тебе дан был ум, способный возносить тебя к созерцанию тайн Божиих. Но как ты унизил, как испортил дар Божий, употребляя его на служение страстям! В чем он ищет себе пищи? Ему не нравится книга жизни вечной — святое евангелие; он находит себе отраду в книгах или безбожных, или нечистых, или тех, где говорят только о выгодах земных. — Тебе дано было сердце доброе, богобоязливое, способное раскрываться для впечатлений небесных, а теперь оно у тебя и черство, и злобно, и все проникнуто нечистотами похоти. Совесть твоя, которая была так внимательна, разборчива ли теперь по-прежнему в отношении к доброму и худому, или она уже не стала и тревожить тебя за худое? А где девались неоценимые дары благодати, которые должны быть приумножены? Где одежда чистоты и невинности, которою облечен ты был в купели крещения? Что доброго осталось в душе твоей? Там ничего нет, кроме страстей грешных: там дышит то страсть к известности земной, то страсть к рассеянию, то страсть к богатству тлеющему.

Изжившу ему все, бысть глад крепок на стране той, и той начат лишатися (ст. 14). Безрассудный сын думал, что он, живя на своей воле, будет всегда жить весело, будет жить так, как душе его угодно. И вот мечты его рассеялись. Он страдает от нищеты.

Была ли когда-нибудь страна заблуждения и порока, та область, где живет душа рассеянная, была ли когда-нибудь страною изобилия и довольства? Ах! в ней всегда нищета и бедность, всегда крепкий голод. Дело только в том, что грешная душа, в чаду страстей, долго не замечает своего положения; долго не чувствует что теснит ее нищета, изнуряет ее крепкий голод. Если же начинает она видеть свою бедность: то это всегда по тайному действию благодати Божией, призывающей заблудшую к возврату в дом родной. «Начат лишатися»: как много сказано сим о внутреннем состоянии грешника! Несколько времени жил он в упоении чувств и не понимал себя. Но вот начинает чувствовать, что не хорошо на душе его; начинает чувствовать скуку, томление, пустоту.

И шед прилепися единому от житель тоя страны. И той посла его на села своя пасти свиния (ст. 15).

Сын богатого отца, сын, тяготившийся и такою нежною властью, какова власть отца, от нужд нищеты отдает себя в рабство чужому человеку, и тот посылает его пасти свиней. Какое унижение! Зачем же несчастный, теснимый нищетой и нуждою, не возвращается к отцу, нежно любящему его? Зачем вместо того, чтобы обрекать себя на низкую долю, не спешит он в дом родительский, богатый и покойный?

Не то же ли бывает и с грешною душою? Почему бы ей тогда, как по милости Божией чувствует она пустоту жизни своей не спешит возвратом к Отцу небесному? Нет, своеволие влечет ее далее на распутие греха. Грешник пытается наполнить пустоту души грубою вещественностью и отдается в рабство греху. — Прилепися единому от житель тоя страны. Жители страны, далекой от дома Отца небесного, это — души, которые живут в забвении о Боге и преданы превратному уму, чтобы делать непотребства (Рим. 1, 22). Душа заблудшая, но еще чувствующая себя и свое положение, пока не в числе погибших. Но несчастная, чтобы заглушить свою тоску по отчизне, она начинает вести жизнь самую низкую. И ум, и сердце, и воля ее порабощены греху. По временам ум хочет освободиться от власти чувственности и бедное сердце вздыхает по свободе святой: но уступает силе навыков и прелестям греха; и несчастный пасет и питает чувственные скотские похоти, которых гнусность так отвратительна. Жалкое состояние!

И желаше насытити чрево свое от рожец, яже ядяху свиния, и никтоже даяше ему (ст. 16).

Распутный сын, покрытый позором, лишенный насущного хлеба, всеми оставлен наконец; мучимый голодом, он желает насытиться хотя тем, чем питаются нечистые животные. Но и в том ему отказывают с презрением. Какая печальная картина!

Мир — жестокий господин. Он не щедр к поступающим к нему на службу; он и в самом начале обещает новому слуге не более, как должность пастуха свиней, но потом начинает явно пренебрегать тех, которые сами унизили себя нравственно. Особенно мир оказывается к ним жестоким тогда, как оставляет их счастье. Но мир делает свое, а благий Промысл имеет в виду свое. Отец небесный, незримо для нас располагающий ходом дел человеческих, поставляет развратного грешника в безвыходное положение для того, чтобы дать ему очувствоваться. Растворяя суд милостью, Он подвергает грешника напастям, потере средств к жизни, болезням, бесчестию, с тем, чтобы болезненными опытами смягчить ожестевшее сердце его и привести его в самого себя.

Слушатели! мрачна картина заблуждений грешника. Для чего изображена она? Не для того ли, чтобы души благочестивые утвердить в благочестии страхом бед, навлекаемых на нас грехом? Не для того ли, чтобы имевшие несчастие впасть в положение заблудшего сына образумились страшною картиною заблудшей жизни?

Господи, Господи! Низведи свет Твой в глубину сердец наших, чтобы озаренные им, трепетали мы пред грехом, как пред самым страшным бедствием! Аминь.

8. Беседа II. О блудном сыне, в среду первой недели поста (Лк.15, 17-20)

В прежней беседе о блудном сыне рассмотрели мы историю своеволий блудного сына. В притче Спасителя за историей своеволий следует история обращения блудного сына (Лук. 15, 17-20). Теперь, когда св. церковь ожидает и нашего искреннего обращения к Богу, прилично нам иметь во внимании, как несчастный сын возвращался к отцу своему.

В себе же пришед, рече: колико наемником отца моего избывают хлебы, аз же гладом гиблю (ст. 17).

Когда распутства довели распутного сына до крайней нищеты: он очувствовался, пришел в себя.

О! когда бы каждый грешник научался скорбями жизни самой близкой к нему истине, что предназначенному для неба не может быть радостей на земле! Сего-то ожидает, сего-то желает от нас Отец небесный.

В себе же пришед. Первое действие, которое должно совершиться в каждом обращающемся грешнике, есть самосознание. Грешник, пока остается грешником, живет вне себя и не знает себя. Многое известно ему, что окружает его, но не известен ему он сам. Желания и мысли грешника рассеяны по предметам страстей его; жизнь его — сон; мечты бродят в сердце его. Он не знает, куда идет? Не знает, что совершается в нем? В каком положении душа его? Все ли в ней цело? Все ли на месте? Нет ли порчи, нет ли расстройства в организме ея? Он не думает об этом, потому что смотрит не на себя. Ничего нет ближе к тебе, как ты сам, человек! и ты не знаешь себя. Какая странность! Не думать о себе, не заботиться о себе — какое жалкое положение! Взгляни на себя, грешник! Посмотри на свое настоящее, подумай о своем прошедшем, брось взгляд на будущее, ожидающее тебя. Вспомни, что ты человек.

В себе же пришед, рече: колико наемником отца моего избывают хлебы, аз же гладом гиблю.

О! как страшно положение, в каком находит себя грешник, коль скоро приходит в себя. «Я умираю с голоду», говорит он. Да, чем питался он доселе? Пищей бессловесных. Как же жить такою пищей? А пищи небесной, которая одна в состоянии насыщать душу бессмертную, приобрести не на что и нечем. Силы расстроены грехом, навыки к добру давно потеряны, дары благодати расточены. Расслаб я, изнемог я от греха, Господи! Нет ни одной твердой мысли, из которой развивались бы желания добрые; нет ни одной доброй решимости, из которой образовалось бы какое либо доброе настроение.

Горько, очень горько смотреть грешнику на свое положение, когда при том вспомнит о благости Отца небесного, когда вспомнит, колико наемником в дому его избывают хлебы. В дому Отца небесного с избытком достает пищи для всего человечества. Он и самых последних рабов, людей самых обыкновенных наделяет благостью своею. Он проводит в довольстве дни жизни человеческой, которые, беспечность людей давно бы сократить могла. Он и для язычников не оставил себя неизвестным, с небесе дожди дая и времена плодоносна, исполняя пищею и веселием сердца их (Деян. 15, 17); Он и им открыл себя в законе неписанном, в законе сердца их. А сын Его, столько дорогой сердцу Его, а сын Его, Которому Он явил столько любви Своей чрез отцов и пророков, которому Он послал для спасения Сына Своего единородного, остается в рубищах и борется с голодною смертью? О! христианин грешник! как горька твоя бедность! как безрассудно твое самоволие, от которого зависит вся твоя бедность!

Востав, иду ко отцу моему и реку: отче согреших на небо и пред тобою, так размышлял в себе блудный сын. Он видит теперь, чего прежде не видал, что глубоко оскорбил он отца своего, когда неблагодарно пренебрег заботливою любовью его и пожелал жить на своей воле. «Согрешил я»; говорит он и не извиняет себя ни молодостью лет, ни пылкостью страстей; «согрешил я», говорит он, и ничем не думает оправдываться.

Нужно ли говорить, слушатели, что каждый грех наш есть оскорбление Отцу нашему небесному, как пренебрежение прав величия Его, как несмысленное презрение благости Его? Что же сказать о жизни, которая есть цепь грехов? Грехи ваши восходят на небо, говорит священное писание. Грех, нарушая святую волю Божию, оскорбляет и небожителей, которым так дорога воля Божия; грешник нарушает мир небожителей, нарушая порядок установленный для вселенной.

Надобно каяться и каяться так, как раскаивается блудный сын, искренно, от всей души. Самолюбие наше внушает нам извинять в себе грехи наши разными предлогами, и мы, если и каемся, каемся в половину. Но о Боже мой! ты будешь судить меня не потому, как говорит мне самолюбие, мое но как говорить будет правда Твоя. К чему же слушать мне самолюбие? И как несправедливы отзывы его о мне! Самолюбие извиняет в нас грехи наши то немощами природы, то примером других, то благостью Божией. Но немощи наши мешают ли нам быть сильными в грехе? Немощи природы помешали ли святым Божиим соделаться святыми? «Не стать же жить наперекор многим? И почему не жить, как живут многие»? Так говорят иные. — Но многие погибающие не спасут ни нас, ни себя, от погибели. Нам велено смотреть не на пример многих, а на пример святых. Если бы и пришлось жить наперекор многим: живи, чтобы не погибнуть. Бог милостив? Но как строга и правда Его к нераскаянному грешнику! О! Господи! не уклони сердце мое в словеса лукавствия непщевати вины о гресех. Не попусти мне по нечестию сердца моего, чтобы придумывал я лукавые оправдания грехам моим. Иначе, к чему это послужит мне? Только к бóльшему осуждению. Грех извиняемый свободнее будет расти в сердце моем; а между тем страшно допускать грех до души и еще страшнее называть грех правдою; — последнее ест дело сатаны.

И уже несмь достоин нарещися сын твой: сотвори мя, яко единаго от наемник твоих. Так говорил кающийся блудный сын.

Покаяние, если оно таково, каковым быть должно, непременно должно быть смиренное. Грешник искренно кающийся, сознается и чувствует, что он грехами потерял права на милости отца к сыну, потому что жил не как сын. Потому он считает за милость, если дозволят ему быть в доме отца в числе слуг. Испытав горечь греха, узнав низость беззаконной жизни, он готов занять самое последнее место, лишь бы это было место в дому Божием; признает за величайшее счастие находиться при вратах сего дома, лишь бы не жить в чертогах нечестия, как бы блистательны они ни были. Ах! Братия! Когда вы приступите к покаянию: не опасайтесь того; что вы слишком унижать себя будете в мнении. Это опасение было бы делом опять самолюбия нашего, которому страшно видеть себя в настоящем своем виде, в виде грязном. Что такое грех? Хуже, чем ничтожество! Где грешнику место? Ему нет места в царстве Божием; ему место — в аду. Поймите же, что как бы низко ни думал о себе грешник, какую бы незавидную долю ни назначал он себе, ниже того не будет он, как унижен он грехами.

Возстав иду к отцу моему. Очувствовавшийся блудный сын не довольствуется тем, что искренно сознает низость положения своего и его виновность, но решается возвратиться к оскорбленному им отцу.

Перемена, какая должна совершиться в кающемся грешнике, не должна ограничиться одним обозрением бедственного положения его; она должна совершиться и в воле его. Он должен решиться, твердо решиться на то, чтобы расстаться с путями, которыми доселе шел он. Он должен решиться избегать всех случаев, которые могли бы пробуждать в нем ту или другую страсть его. Он должен определить себя на то, чтобы употреблять все меры к погашению в себе худых привычек. Тяжки, болезненны эти меры, но он должен избрать их. Иначе грех, оставшийся в колеблющейся воле, опять возобладает им; привычки к любимым слабостям опять возьмут верх над временными желаниями добрыми. Ах! как не мало встречается людей, которых путь усеян добрыми намерениями, но добрые намерения остались неисполненными и путь их склонился к аду. — Истинное покаяние не есть перемена одного образа мыслей, оно есть перемена всей души. Вся душа жила для греха. Вся душа должна и обратиться от греха к Отцу небесному. Стыд пред нищетой своею, отвращение пред гнусностью дел своих, трепет пред правосудием Божиим должны наполнять кающуюся душу и направлять волю ее к новой жизни, к новым делам, к подвигам для Господа. Кающийся грешник должен свидетельствовать перемену мыслей и желаний переменою самых дел. Потому решимость его на добро должна быть твердая, непреклонная ни пред какими внушениями ложной дружбы, ни пред какими советами лукавого века или испорченной природы.

Где взять твердую решимость на добро?

Много твердости и у человека, который для мирских выгод решается на все труды и опасности. Еще больше ее у Господа, не отказывающего никому ни в чем, когда смиренно просят Его.

Братия! путь, по которому душа грешная должна возвратиться к Отцу небесному, открыт самим небом. С сердцами благодарными вступим на путь сей, в славу Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

1852 г.

9. Беседа III. О блудном сыне, в субботу первой недели поста (Лк.15, 21-23)

Многие из нас в сии дни исповедали грехи свои. Многие удостаиваются причаститься св. таин. Знаете ли, как это много значит! Знаете ли, как надобно радоваться, как надобно благодарить благость Божию! Мы видели только то, что совершилось на небе? О! какая дивная, какая величественная тайна — примирение грешника с небом! Только сшедший с неба Сын Божий мог сказать о том, что совершается на небе при примирении грешника с небом. Послушаем, как Спаситель описывает принятие возвращающегося грешника Отцем небесным.

Еще же ему далече сущу, узре его отец его и мил ему бысть Когда блудный сын был еще далеко, увидел его отец его и сжалился над ним; виновный сын еще не явился к отцу, еще не просит прощения, а отец уже увидел его взором любви и сжалился над ним.

Так принимает и Отец небесный кающегося грешника. Всеведение Его видит и любовь Его жалеет еще прежде, чем грешник является к Нему. Зоркое око любви Его видит грешника еще в бедственном его положении, еще при первом его сознании своего бедствия, еще при первой мысли его о возвращении с несчастного пути греха. Любовь Его всеведущая еще прежде, чем взывает к Нему грешник о помощи, уже спешит к грешнику с помощью. Почти всегда только нужды, только бедствия заставляют грешника вспоминать об Отце небесном, а не любовь, какую он должен бы иметь к Нему: но любовь небесная не удерживает тем милости своей к грешнику. «Он довольно наказан, он наказал себя сам», говорит она и жалеет о несчастном грешнике.

И тек паде на выю его и лобыза его. Тревожимый стыдом и страхом виновный сын робко шел к отцу. Нежный отец побежал к нему, кинулся на шею и целовал его.

О! любовь небесная, любовь непостижимая! Мало того, что не слышно ни одного упрека ее неблагодарному грешнику. Какой прием делает она грешнику! Она обнимает его. Гнусные одежды грешника не отталкивают ее от грешника. Запах скотской пищи, которым проникнулся грешник, питавшийся ею, не удерживает ее. Пред сонмом чистых духов она лобызает смрадного грешника. О! грешник! и ты еще можешь помнить о чем-нибудь, кроме любви небесной? И ты еще можешь дорожить чем-нибудь, кроме любви небесной?

Рече же ему сын: отче, согретих на небо и пред тобою и уже несмь достоин нарещися сын твой. Бывают и такие дети, которые тогда, как отец, не взирая на всю виновность их, принимает их со всею любовью, говорят в себе: «дела идут, как нельзя лучше, — о чем задумываться? Заживем, как жили прежде». Да избавит Бог каждого родителя иметь таких детей.

Грешник милуемый Отцем небесным! Как бы ни велика была в тебе любовь Отца небесного: не забывай, что ты грешник. Не забывай взывать к Нему: Отче! согреших на небо и пред Тобою, несмь достоин нарещися сын Твой. Подумай — при твоем недостоинстве, чем больше оказывается к тебе любви со стороны Отца небесного, не яснее ли, не тяжелее ли становится твое недостоинство? Потому-то велят нам радоваться не иначе, как со страхом и трепетом. Иначе забвение о грехах уже само по себе есть грех и оно же влечет за собою новые грехи, а тем заграждает к нам доступ благодати. Точно так памятование о грехах, смиряя и умягчая сердце наше, отверзает в него вход новым и бóльшим дарам любви небесной.

Рече же отец к рабом: изнесите одежду первую, и облецыте его и дадите перстень на руку его и сапоги на нозе (ст. 22).

При первой встрече с сыном отец ни слова не сказал сыну, но самым приемом сказал ему слишком много. Теперь он не только благословляет, но осыпает его дарами.

Три дара, которых удостаивает Отец кающегося сына, по общему и следовательно справедливому объяснению, означают полный ответ кающемуся грешнику, тот ответ, что Отец небесный принимает его, как милого сына, с щедрою любовью нежного отца.

Что значит одежда для полунагого бедняка? То, что срам его прикрыт, наготы его не видно, ему уже более не стыдно людей. Полунагой, бедный грешник, но грешник кающийся, точно так же получает одежду, т. е. оправдание; срамота грехов его прикрывается милостью Божиею (Псал. 84, 3), нечестие сердца его предается забвению (Псал. 31, 5), и он без стыда может явиться в сонме ангелов. Любовавшемуся собою ангелу лаодикийской церкви Господь говорит в откровении: совещаю тебе купити от Мене одеяние бело, да облечешися и да не явится срамота наготы твоея (Апок. 3, 18). Вот объяснение нечеловеческое одежды, которую получает кающийся грешник!

Кающемуся сыну дается перстень на руку. Перстень у древних носили только благородные и не смели носить рабы (Иак. 2, 2). Так Иосиф получил от Фараона перстень, как самое высокое отличие (Быт. 41, 42; 38, 18). Итак, если кающемуся грешнику дается в награду за раскаяние перстень: это значит, что он получает свободу, дух всыновления, что он уже не раб греха, не сын грешной земли, а сын неба, сын царства небесного, что он уж не томится страхами казней, как невольник и невольник преступный. И сапоги на ногу его. Быть обуту в сапоги означает на языке писания иметь готовность и силу служить евангелию мира (Ефес. 6, 15). Грешник сам по себе слаб, расстроенный грехом, он не умеет свободно ходить по путям заповедей. Кающемуся грешнику дается сила для шествия по заповедям Божиим. Отец небесный говорит ему: «я озабочен и тем, чтобы ты в родительском дому ходил не как рабы, без сапог, — будь покоен, все готово для тебя, ты будешь ходить как сын неба, твердою, свободною, стопою».

И приведше телец упитанный заколите и ядше веселимся, яко сын мой сей мертв бе и оживе, изгиб бе и обретеся, и начаша веселитися (ст. 23).

Сын пришел к отцу голодный. Отец не только поспешил утолить голод его но устроил великолепное торжество.

К кому это обращается Отец небесный, призывая делить радость Его о кающемся грешнике? Откровение говорит нам, что радость бывает на небеси, пред ангелы Божии, о едином грешнике кающемся (Лук. 15, 7. 10). Тоже без сомнения должно разуметь и о святых Божиих, переселившихся с земли на небо. И так видите, какое торжество о грешнике кающемся! Радуется грешник, радуются ангелы и святые, радуется Бог.

Радуются ангелы и святые. Ибо видят непостижимую благость Божию, видят, что брат их, который стоял на краю погибели, помилован и вместе с ними будет славить Господа. Радуется Бог. Ибо Он не хочет смерти грешника и вот грешник спасен. Легко отрадно бывает и нашему сердцу, когда мы успеваем сделать доброе дело для других, помочь бедняку, спасти погибавшего. Но что значит наше благорасположение к другим в сравнении с любовью Отца небесного.

Если же радуются святые и ангелы, радуется Бог о кающемся грешнике: как же не радоваться самому грешнику? Он радуется. Ибо принят так, как нельзя было ожидать. Позор снят, свобода дана, силы укреплены. Мало того, — о нем в торжестве небо. Как велика радость о грешнике кающемся! Она так велика, что и описать ее нельзя. Это такая радость, о которой можно говорить только сравнительно, гадать приблизительно, но которой изобразить нельзя, так как для небесных вещей нет слов на языке земном. Сам Спаситель объясняет торжество неба о грешнике кающемся только сравнениями. Как имеющий сто овец, говорит Он, и потерявший одну из них, оставляет девяносто девять и идет искать пропавшую, а найдя берет ее на плеча и созывает друзей и соседей, порадуйтесь, говорит, со мною, я нашел пропавшую овцу: так и на небе радуются о кающемся грешнике (Лук. 15, 4-7). Как бедная женщина, имевшая десять драхм и потерявшая одну, зажигает свечу, метет комнаты и ищет заботливо потерянную драхму, а когда находит, созывает подруг и соседок, идите, говорит, повеселитесь со мною подруги, я нашла потерянную мою драхму: так бывает радость у ангелов Божиих о едином грешнике кающемся (Лук. 15, 8-10).

Из притчи о сыне погибшем и найденном видим, что отец созывает весь дом свой к веселию: веселимся, говорит он. И потом сказано: и начаша веселитеся, начали петь и ликовать. Небо огласилось песнями радости, хвалы, благодарности о кающемся грешнике. Чудное торжество! Чудная радость! Душа кающаяся, облеченная плотью, может отчасти ощущать эту радость, так как предмет ее она сама: но знает ее только небо.

Ап. Иоанн в откровении своем видел торжество брака Агнчаго с Церковью. Торжество началось, как показывает он, голосом, изшедшим от престола: пойте Богу нашему вси раби Его и боящиеся Его, и мали и велици. За тем слышен глас народа многа, яко глас вод многих, и яко глас громов крепких глаголющих: аллилуия, яко воцарися Господь Бог Вседержитель. Радуемся и веселимся и дадим славу Ему, яко прииде брак Агнчий и жена Его уготовала есть себе (Апок. 19, 5-17).

Таково торжество Агнчаго брака с Церковью! Подобное же торжество бывает о союзе грешника с Богом! Ибо благость Божия такова, что милости, изливающиеся на целую Церковь, повторяются для каждой души, обращающейся к Богу.

О! как не воскликнуть с провидцем Божиим: блажени, ихже оставишася беззакония, и ихже прикрышася грехи. Блажен муж, емуже не вменит Господ греха. Рех: исповем на мя беззаконие мое Господеви и Ты оставил еси нечестие сердца моего. За то помолится к Тебе всяк преподобный (Псал. 31, 2. 4).

Если же кто из каявшихся грешников скажет: я каялся, но не ощущал подобной радости: такому следует сказать: виноват в том ты сам, друг мой! У твоей исповеди не доставало многого, от того и радости у тебя не было. Послушай, чтó говорит нам неложное слово Божие. Приближитеся к Богу и приближится к вам. Смиритеся пред Господем и вознесет вы (Иак. 4, 8. 10). На небе радуются по мере того, как каются на земле.

Слава и благодарение неизмеримой любви Твоей, Отец наш небесный! Аминь.

1852 г.

10. Беседа IV. О блудном сыне, в первую неделю поста. (Лук. 15, 25-32)

Третью часть притчи о блудном сыне составляет история старшаго сына (Лук. 15, 25-37).

Здесь изображен — грешник самонадеянный, грешник обольщенный мечтами о своей приличной, честной, жизни. Отношение к нему Отца небесного дополняет печальную картину его, печальную тем более, что сам грешник не понимает значения ее. Евангельское изображение такого грешника, грешника скрытного, должно быть изучаемо с особенным вниманием, так как без того легко ли нам узнавать его?

Бе же сын его старей на селе: и яко грядый приближися к дому, слыша пение и лики: и призвав единаго от отрок, вопрошаше, что убо сия суть? (ст. 25-26).

Если старший сын отца трудился на поле: это служит к чести его. Но вот что не подает доброй мысли о нем: отчего добрый отец не послал за ним при приеме младшего брата его? Отчего тогда, как созваны все слуги делить радость о найденном сыне, не приглашен к тому же старший сын дома? Верно сын не любил поступать так, как хотел отец, а — как хотел он сам и — его оставили при его воле. Такая мысль о нем оправдывается последующими поступками его. Вот он, едва возвратясь с поля, едва подошел к дому, открыл себя, в каких расположениях был он к дому. Услышав, что в доме веселятся, он вместо того, чтобы с сердечною простотой идти в дом радующегося отца, останавливается и спрашивает: что это такое? Он изумлен тем, что без него веселятся. Как будто в доме отца, помимо его воли, помимо его решения, ничего не должно быть! Как будто отец его не вправе веселиться без него! И от кого же узнает он о происходящем в доме? От отца? Нет, он вызывает к себе одного из слуг. Как это неприлично! Не прилично тем более, что под ряд с гордостью является низость.

Он же рече ему, яко брат твой прииде и закла отец твой тельца упитанна, яко здрава его прият (ст. 27). Слуга говорит о деле, как оно есть. Видно, что это был слуга добрый, простосердечный. А как много есть слуг другого разряда! Слуга доброго господина не только говорит правду, но говорит с добрым намерением. Брат твой прииде, отец здрава его прият, говорит слуга. Эти слова не только выказывают правду, но и доброе намерение — успокоить смущенную душу молодаго господина.

Разгневався же и не хотяше внити. За что разгневался? Чем так оскорблен? Ему сказали отрадную правду, а он разгневался. Бесчувственный сын! Бесчувственный брат! Дикая душа его волнуется страстями дикими, — завистью, гордостью! Он терзается тем, что веселятся в честь другого; в гневе за то, что оказывают любовь другому. Он считает себя униженным оттого, что обращено внимание на другого.

Отец же его изшед моляше. «Какой кроткий, какой добрый отец, восклицает блаженный Иероним; он упрашивает сына принять участие в домашней радости». Да, редко можно найти такого отца между отцами христианскими, людьми облагодатствованными, но никогда между людьми обыкновенными. Эта кроткая любовь — любовь небесная. Она выходит на встречу к грешнику, стараясь привлечь его к себе; она знает его строптивый дух и не смотря на то дышит на него кротостью, ласкою, нежностью сердобольною и снисходительною.

Он же отвещав, рече отцу: се толико лет работаю тебе и николиже заповеди твоя преступих и мне николиже дал еси козляте, да со други своими возвеселился бых (ст. 29).

Не смягчился строптивый сын словами небесной любви, а лишь раздражился и начинает счет с отцом, счет, которым он думал обвинять отца, тогда как каждое слово его улика ему самому. Се толико лет работаю тебе! Что же особенного, если сын трудился в доме отца? Ужели же добрый сын только имеет право гулять и терять время в праздности? Ужели тот, кому труд в тягость, человек порядочный? Нет, более чем слугу, унижает праздность детей доброго отца. Николиже заповеди твоя преступих. А как будто тот и добрый сын, который нарушает волю доброго отца. Николиже заповеди твоя преступих. Но правда ли это? Как же могло случиться, что этот почтительный сын так глух даже к мольбам нежного отца? Как же могло случиться, что сын, почтительный к отцу, так холоден и жесток к брату? Аще кто речет, яко люблю Бога, а брата своего ненавидит, ложь есть (1 Иоан. 4, 20). Глаголяй себе во свете быти, а брата своего ненавидяй, во тме есть доселе (1 Иоан. 2, 9). Таково учение небесной истины! И николиже дал еси козляте. Как? Добрый сын считается с отцом? Добрый сын требует платы от отца за любовь к отцу? Сын ли это? Нет, это наемник, а не сын. Ах! сын потерял любовь сыновнюю, даже живя в доме отца. Не хуже ли он брата, потерявшего ту же любовь вдали от отца? Да со други моими веселился бых. Вот и еще отличие сына доброго! В том, что живет он вместе с добрым отцом, не находит он радости, не находит он радости и в выполнении заповедей отца, тогда как они доброму сыну слаще меда и дороже камней драгоценных (Псал. 18, 11). Он ищет других радостей, других друзей. Что же это за друзья его? Конечно, если бы они похожи были на доброго отца его, то не заменяли бы они отца в его душе. Жажда веселостей, которою томится он в доме отца, показывает, что ищет он друзей греха, веселостей распутства. Чем же разнится он от младшего блудного брата? Разве тем только, что выставляет из себя человека жизни приличной, поведения непорочного.

Егда, же сын твой сей, изъядый твое имение с любейцами прииде, заклал еси ему тельца питомаго (ст. 30).

Домогаясь выставить, как можно резче, несправедливость отца, строптивый сын указывает ему на отношение его к брату.

Егда же сын твой сей прииде. Не называет и брата братом; он так презирает его, что считает за оскорбление для себя называться его братом. Такова гордость! Сын твой прииде — стрела злости и в сердце отцу. Ты, говорит он отцу, хочешь этого распутного признавать сыном своим: пусть он сын твой, любуйся им, только я не знаю такого брата. Тогда как прожил, он твое имение с блудницами, ты принимаешь его так, как не был я никогда принят тобою, это твое дело! Какая злость в сердце гордом! Забыто уважение к отцу, забыта любовь к брату снисходительная. Мало и того, гордость не только беспощадна к известным слабостям брата; она выдумывает слабости. С чего этот милый братец говорит о брате: промотал имение с блудницами? Откуда он узнал это? Добрый слуга, встретивший его, не говорит ему ничего подобного. Ах! как часто бывает, что будучи сами худы, думают худое и о других! Будучи сами расположены к тому, чтобы делать то или другое грязное дело, переносят ту же грязь и на других. Кто не узнает в этом гордом брате иудейских фарисеев и книжников, представителей самонадеянной праведности, нередко блистательной по наружной жизни, но отвратительной по сердечным расположениям! Гордых людей дело — мечтать о себе, что они не как другие люди, не грабители, не обидчики, не прелюбодеи, а люди жизни строгой (Лук. 18, 11). Они не простят брату ни одного проступка, тотчас заметят в глазу его сучец, а у себя не видят и бревна. Они похожи на гроба окрашенные, которые кажутся снаружи красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты (Матф. 23, 27).

Он же рече ему: чадо, ты всегда со мною еси, и вся моя — твоя суть (ст. 31).

Фарисейская гордость сама осудила себя, когда только открылась в словах. Любовь небесная не судит ее, а продолжает дружески вразумлять и пристыжать ее. Чадо: сколько нежности в этом слове. И какой отец говорит это слово? Отец, осыпанный грубостями сына. Как терпелива любовь отца! Сын ни разу не назвал отца своего отцом, а отец говорит: Чадо! как сильно это слово, при всем том, что мягко! Оно так сильно, как никакое жесткое слово! Оно идет прямо к сердцу сына! Оно говорит ему: сын мой! говоришь ли ты со мною, как сын? Ах! приди в себя. Чадо, ты всегда со мною еси, и вся моя твоя суть. Ты не имеешь причин жаловаться на мои отношения к тебе. Не смотря на твои несыновния расположения ко мне, которые ты сам обнаружил теперь и, которые мне были известны, любовь отца всегда была открыта для тебя. Как же тебе желать козляте? Как тебе искать других друзей, кроме друга-отца? Ужели какия-нибудь мои блага дороже тебе, чем сам я? Впрочем вся моя твоя суть. Все, что принадлежит мне, принадлежит и тебе, лишь только оставайся сыном моим; и все это конечно стоит больше, чем могли бы стоить твои труды.

Возвеселитижеся и возврадоватися подобаше, яко брат твой, сей мертв бе и оживе: изгибл бе и обретеся (ст. 32). Вразумление строптивому сыну об отношениях его к брату! Если брат дорог сердцу брата: то возвращение его потерянного конечно должно быть предметом радости для брата. И если брат не радуется о здоровье брата, если счастье погибавшего брата оскорбляет, терзает брата: то в таком брате нет души братской, он убил в себе чувства брата, он оскорбил, унизил, обидел жестоко не брата, но себя самого. Добрый отец препирался с строптивостью сына. Чудная борьба любви с самолюбием гордым! Родители! Вот как вы должны обходиться с худыми детьми! Наставники и пастыри! Вот с каким терпением надобно вам выполнять свое дело. Во первых, виновность наставляемых вами не должна вас останавливать в исполнении вашей обязанности к ним. Как бы много худого ни видели вы в них, вы должны учить их добру, должны наставлять их словом евангельским. — Ваше дело сеять семена. Сейте, не теряя времени в праздности. Что выйдет из того? Взойдет ли что из посеянного вами? Не беспокойтесь о том: будущность не в ваших руках; в вашем распоряжении настоящее. Вы можете только желать, чтобы посеянное взошло. Молитесь Тому, Кто посылает благотворную влагу и тепло плодотворное. Затем смотрите еще на отца, вызвала ли строптивость сына хотя одно жесткое слово из его сердца? Нет, евангельский отец тем больше оказывает нежной кротости сыну, чем больше грубостей высказывает сын. Поступайте и вы, как поступает любовь терпеливая. Грубость и брань в ответ на грубость только раздражает грубого. Если нежность отца не всегда может смягчать злое сердце сына: то злость и шум столько же могут утишать его, сколько масло пламень. Будьте благоразумны по крайней мере для успеха в своем деле. Будьте кротки, хотя бы для того, чтобы не унижать себя пред злыми детьми. Если они заметят злость вашу, если заметят неумеренность или несправедливость гнева вашего: вы останетесь в глазах их злыми и несправедливыми, к их злой потехе, но наставления ваши пройдут без пользы для них и даже незамеченными. «Раб Господа не должен ссориться, говорит апостол о христианском учителе, должен быть приветлив ко всем, учителен, незлобив; с кротостью должен он наставлять противников, не даст ли им Бог обращения к истине» (2 Тим. 2, 24-25).

Наконец изображение гордого сына — картина поучительная для всех и каждого. Как опасно гордое самолюбие для спасения нашего! Как опасно оно особенно тогда, как ведет себя прилично между людьми, чтобы не слышать упрека себе, — допускает грехи тяжкие, но тайно от людей и потому видит уважение к своей наружной честности, к своей видимой праведности. Как много надобно иметь внимания к себе, как строго надобно наблюдать за собою, чтобы смирять в себе гордую мечтательность о своей праведности! Мечтательность гордости так тонка, так хитра, так неуловима, при своем обаянии приятном. Как открывать ее в себе? По ее действиям. Если при известии об успехах ближнего в делах Божиих, ты чувствуешь холодность к нему, видишь в себе готовность унижать его, если не на словах, то в мыслях твоих о нем; вместо благодарной хвалы Богу за брата чувствуешь едкую неприязнь, тайную вражду, злость и зависть к брату: будь уверен, что в тебе много страшной фарисейской гордости. Страшись ее и смиряй самоукорением; молись не иначе, как молитвою мытаря: Боже, милостив, буди мне грешному.

Господи-Господи! даждь ми зрети моя согрешения. Аминь.

1852 г.

11. Слово в неделю православия, в начале обряда православия: о значении церковного суда

Что хотим мы делать, братия? Не такое ли что-нибудь, чем, быть может, оскорбятся некоторые? Не такое ли что-нибудь, за что, быть может, осудят нас некоторые? Правда, суд человеческий не очень важен: суд человеческий может быть далек от истины. Тем не менее надобно заботиться, чтобы не оскорблялась совесть братий нашими поступками, надобно показать, что не мы ошибаемся, а другие. Итак, несколько минут на размышление: что хотим мы делать? что за суд, который хотим повторить?

Спаситель наш Господь Иисус, подавая исцеление больному, прежде чем исцелил его, сказал: отпущаются тебе греси твои. Фарисеи и книжники, услышав слова Его, сказали: сей хулит, кто может отпущати грехи? Книжники были люди ученые; они поняли, и справедливо поняли, что Христос Иисус, усвояя себе власть прощать грехи, усвояет себе то, что принадлежит единому Богу. Сей хулит, богохульствует, говорили они, берет на себя не принадлежащее ему и принадлежащее единому Богу, иначе — похищает власть у Бога. В чем была ошибка книжников? Чего не поняли люди ученые? Они не поняли или не хотели понять, что Христос Иисус есть Сын Божий, также всемогущий, также вседержащий, как и Бог Отец. Дела Его показывали, что Он более, чем сын человеческий, что Он всеведущ и всемощен, как Бог. Но люди были слепы от действия страстей и не видели того. Отец не судит никому же, но весь суд даде сынови, учил еще Сын Божий. Власть судить, власть вязать и разрешать принадлежит Богу, но она же принадлежит и Сыну Божию. Вот кому первоначально принадлежит суд над совестью людей.

Принадлежит ли он еще кому-нибудь? Без сомнения может принадлежат тому, кому даст Сын Божий. Дана ли власть Сыном Божиим кому-либо на земле? Дана. О том говорит сам Сын Божий. Аще и церковь преслушает, учил Он, буди тебе, яко же язычник и мытарь (Матф. 18, 27). Что это такое? Спаситель говорил, что если ты увидишь согрешающего брата: то скажи ему о грехе его наедине. Если не послушает, возьми другого брата. Если и после того не исправится: повеждь церкви. Если же и церкви не послушает: буди тебе яко же язычник и мытарь, да будет он для тебя тоже, что язычник и мытарь, да будет он для тебя человеком, с которым ты более не должен иметь никакого общения: он отверг церковь, отвержен и церковью, и ты, который состоишь в связи с церковью, потому самому не должен быть в связи с тем, который более не принадлежит церкви. — Вот точное учение Сына Божия! Елика аще свяжете на земли, говорит в тоже время Сын Божий, будут связаны на небесех, и елика аще разрешите на земли, будут разрешена на небесех. — Это еще яснее и сильнее. То, что вы разрешите на земли, будет разрешено на небе. Кто вы? Прежде дал власть вязать и разрешать церкви; теперь говорит: вы свяжете, вы разрешите. Кто же вы? Можете видеть, что власть передается не всей церкви, а известным лицам. Кто же эти лица? Не одни ли апостолы? Но Спаситель сказал, что передает власть церкви; след. уже не одним апостолам, след. Каким-нибудь лицам, которые имели быть в церкви после апостолов, которые имели быть преемниками апостолов. Да и почему передает Он великую власть свою? Аще согрешит к тебе брат твой, говорит Он. Что это значит? То, что власть передается по той причине, что возможны согрешающие. Представьте же себе: если во время апостолов возможны были грешники, требовавшие власти вязать и разрешать: что же сказать о временах последующих?

Братия! терпят ли в обществе человеческом непокорных? Нет. И оно подвергает их наказанию. Какому? Иных даже исключает из своего общества, велит умирать смертью политическою? По какому праву? Несть власть, аще не от Бога. Скажите, с чего хотят, чтобы общество духовное могло терпеть у себя непокорных? Как думать, что такое высокое общество, которого члены, живя на земле, живут на небе, не было уполномочено властью отсекать от себя непокорных, или что тоже, предавать анафеме.

В церкви коринфской один человек сделал грех тяжкий грех такой, какого, как писал апостол, не слышно даже у язычников: но коринфяне не обратили на то судебного внимания. И апостол писал: во имя Господа нашего, собравшимся нам и духови вашему, предати таковаго сатане. Изжените злаго от вас самех (1 Кор. 5, 1-5). Вот пример тому, что при апостолах была судебная власть, исключавшая тяжкого и нераскаянного грешника из чистого общества христианского! Вот опыт того, что не себе только апостол усвоял власть поражать грешника наказанием, но говорил, чтобы в коринфской церкви предали грешника сатане.

И так церковь произносит суд на некоторых потому, что суд сей дан ей сыном Божиим.

После того, что сказано о происхождении суда церковного над упорными грешниками, кто посмеет отнимать у церкви право анафемы? На то могут отваживаться только люди, которые влаются и скитаются всяким ветром учения во лжи человечестей, в коварстве козней льщения (Ефес. 6, 14). Церковную терпимость ересей и расколов допускали и могут допускать только люди, для которых истина и ложь, нечестие и благочестие — одно и тоже, люди, которые колеблются на каждом шагу, не имея ни в уме ни в сердце твердой веры; называются христианами, а в душе кланяются то Магомету, то Далай-Ламе. Иначе те, которые знают и любят истину, не могут стоять между истиною и заблуждением. Они, не колеблясь, говорят: это — истина и не может быть ложью; это истина и ее готов я защищать моею кровью; или: это ложь и не может быть истиною; это ложь, и я ни за что не соглашусь преклониться пред нею.

На кого произносит церковь анафему?

Она предает анафеме не признающих бытия и промысла Божия. Но таких людей осуждали и язычники.

Она поражает гневным судом тех, которые утверждают, что Бог не есть Дух, а плоть, или подобный нам человек. И таких людей осуждали лучшие из язычников; а между христианами приближались к ним темные суеверы, полагавшие образ Божий в бороде и усах человека.

Она предает анафеме тех, которые не признают единосущие Сына Божия и Духа Святаго с Богом Отцем и отвергают Святую Троицу. Но дело решенное, эти догматы — отличительные догматы христианского откровения.

Она анафематствует тех, которые утверждают, что пришествие Сына Божия в мир, Его страдание и смерть — не нужны; осуждает тех, которые говорят, что искупление Сына Божия не есть единственное средство к оправданию нашему пред Богом. Но люди, которые не чувствуют нужды в спасении людей Богом, не имеют в себе даже начальных чувств христианской жизни и хуже язычников, сознававших свою виновность.

Она предает анафеме тех, которые не признают безмужнего зачатия Сына Божия и почитают Христа Иисуса простым человеком. — Но это слепые иудейские книжники.

Она осуждает тех, которые утверждают, что пророки и апостолы писали свои писания не по вдохновению Духа Божия и Дух Святый не действует в сердцах верующих; осуждает тех, которые не принимают св. таинств. Но это опять люди, не понимающие ни себя, ни истории человечества и довольные языческою правдою.

Наконец она осуждает не считающих грехом бунтовать против государей. Но это враги человеческие и Божии.

Таким образом церковь поражает анафемою таких людей, которые осуждены откровением Божиим. Послушайте, что пишет возлюбленный ученик Христов Иоанн? Всяк дух, говорит он, иже не исповедует Иисуса Христа во плоти пришедша, сей от Бога несть и есть антихристов (1 Иоан. 4, 3). Послушайте, что проповедует ап. Павел? Он учит: аще кто не любит Господа Иисуса Христа, да будет проклят (1 Кор. 16, 2). Аще мы, или ангел с небеси: благовестит вам паче, еже благовестихом вам; анафема да будет (Гал. 1, 3).

Что скажут еще против суда церкви? Страшно, говорят, подумать, какой грозный суд произносит церковь, — церковь, которой глас, казалось, должен быть гласом одной любви? Да, братия, страшно; страшно потому, что суд церкви есть суд Божий, суд Сына Божия. О! кто даст нам трепет Иеремии, трепетавшего за Иерусалим, поражаемый гневом Божиим? Кто даст потоки слез, которые проливал пророк Божий, оплакивая участь Израиля нечестивого? Но что говорю я о трепете и слезах Иеремии? Такой ли трепет, такие ли слезы, такая ли скорбь необходимы нам, когда слышим суд Божий, осуждающий грешника на вечные муки? О! братия! страшно впасти в руце Бога живаго. А суд церкви, повторяем, есть суд Божий.

Но зачем он — не суд любви? Затем, братия, что нераскаянный грешник не понимает, не принимает суда любви, тогда как церковь одного и желает для всех — спасения вечного. Самолюбивы, величавы, горди, хульницы, нагли, напыщени, сластолюбцы, имущии образ благочестия, силы же его отвергшиеся (2 Тим. 3, 2-5) не внимают никаким внушениям любви и, по гордости своей, ставят себя выше церкви, отделяются сами от нее.

Пусть так, говорят, пусть Арий, пусть Македоний поражены анафемою: к чему же повторяется она теперь? Да, если бы мы были столько внимательны к себе, чтобы не было между нами Ариев и Македониев: церковь не повторяла бы грозного суда своего. Не несчастные мы! Сколько между нами является Ариев и Македониев, даже более дерзких в богохульствах, чем были и те и нагло проповедуют ложь! Сколько людей, которые отлучались, как отлучился гордый Новат, от общения с церковью и употребляют меры увлекать вместе с собою многих других! Не разумея яже глаголют, не понимая, чего хотят, о чем говорят, что видят в обветшавшей грамоте, они упорно уклоняются от тех, которые хотели бы и могли бы сказать полезное душе, уклоняются сами и отклоняют других. Что остается св. церкви в таком положении? Не сама ли любовь обязывает ее поражать суемудрие страхом и бесславием анафемы? Гордость суемудрия находит себе пищу в том, что думает жить ненаказанно по своему. Пусть же слышит она, что есть суд на гордое суемудрие, суд, произносимый на земле и повторяемый на небе. Врач не от жестокости, а по мудрой любви, отнимает заразившийся член тела: он желает тем спасти прочие члены тела от заразы. Тоже самое делает и св. церковь. Страхом суда на непокорных предостерегает она неосторожных от общения с людьми непокорными; предавая позору заблуждение, она спасает умы простые от общения с заблуждениями. Так заповедал поступать апостол Божий: еретика человека, если он по первом и втором наказании, вразумлении не исправится, отрицайся, удаляйся (Тит. 3, 10). Молю вы, братие, блюдитеся от творящих распри и раздоры и уклонитеся, удаляйтеся, от них (Рим. 16, 17).

Нет, не суд, чуждый сердцу матери, выражает собою суд церкви. Вы увидите, вы услышите, как она со всеми чадами преклонит колена пред Господом за спасение заблуждающихся. Вы увидите, вы услышите, как будет она умолять Господа Иисуса заслугами Его, дабы он дал дух раскаяния тем, которые подвергают себя анафеме. О! когда бы сами заблудшие тронулись слезами матери, которые проливает она за них пред Господом и пред всеми святыми Его! Прославляя поборников православия, чего желает церковь, как не торжества для истины, как не славы для того имени, которое одно достойно славы?

Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и во веки. Аминь.

1850 г.

12. Слово в неделю Православия: о необходимости приобщаться Святых Таин

Грозный суд, который вы вскоре услышите, слушатели, относится, между прочим, к «отмещущим вся таинства святая, церковью Христовою содержимая». По благодати Божией, все мы, принадлежащие к православной церкви, твердо содержим святые таинства; не смеем и думать, чтобы можно было отметать их. Но близ нас довольно таких, которые не страшатся отказываться и от такой тайны, какова тайна святой евхаристии; не страшатся даже произносить иногда и страшные хулы на сию страшную тайну. Не для чего скрывать болезни и некоторых из нас, братия. Довольно между нами таких, которые, хотя не отмещут языком святой тайны, и однако ж не участвуют в ней по разным предлогам. Приблизимся к смыслу суда церковного на отмещущих тайны размышлением о том, как нужно нам всем приобщаться святого таинства евхаристии, и как неосновательны предлоги, по которым многие не приобщаются сего таинства.

Кто установил таинство святой евхаристии? Сам Сын Божий, Господь Иисус. Приимите, ядите, говорил Он ученикам, сие есть тело Мое, за вы ломимое. Пийте от нея вси, сия есть кровь Моя нового завета. Слышите ли, Господь Сам повелевает: Пийте от нея вси. Повеление решительное, повеление, относящееся ко всем без исключения, повеление самого Господа. Чего больше? послушаем другого свидетеля о том же. Аз бо приях от Господа, говорит апостол, еже и предах вам, яко Господь Иисус в нощь, в нюже предан бываше, прием хлеб, и благодарив преломи, и рече: приимите, ядите: сие есть тело Мое, еже за вы ломимое; сие творите в Мое воспоминание. Такожде и чашу по вечери, глаголя: сия чаша новый завет есть в Моей крови. Елижды бо, присовокупляет апостол, аще есте хлеб сей и чашу сию пиете, смерть Господню возвещаете, дондеже приидет (1 Кор. 11, 23-25). Что может быть яснее слов сих? Апостол с точностью повторяет волю Господню: приимите, ядите. Апостол передает волю Господа в словах, совершенно ясных и определенных; для всех принадлежащих к новому завету, говорит он, установлена сия вечеря: сия чаша новый завет в крови Моей; все, которые хотят помнить Господа, должны участвовать в сей вечери: сие творите в Мое воспоминание. Апостол присовокупил еще и свои слова о смысле слов Господних; дотоле, говорит он, имеет совершаться сия вечеря, пока приидет Господь на суд, т. е. до скончания века: елижды ясте хлеб сей и чашу сию пиете, смерть Господню возвещаете, дондеже приидет. Теперь спрашивая: нужно ли исполнить волю Господа? Без сомнения, нужно; ибо горе непокаряющимся воле Господа. Нужно ли исполнять такую волю Господа, которая простирается на все времена? Еще более нужно; ибо в этом случае горе каждому, кто бы он ни был, и когда бы он ни жил, если только презирает он эту волю. Итак, подумайте, нужно ли приобщаться вечери Господней, когда она установлена самим Господом, установлена на все времена, установлена для всех?

И что такое предлагается на вечери Господней? Чаша благословения, поучает апостол, не общение ли крове Христовы есть? Хлеб, его же ломим, не общение ли тела Христова есть (1 Кор. 10, 16)? Итак, на трапезе Господней предлагается под видом хлеба самое тело Господне, и под видом вина животворящая кровь Господня. Скажите же, от чего удаляются, удаляясь от вечери Господней? Чем пренебрегают, пренебрегая вечерею Господнею. Страшно подумать!

Какие действия совершает евхаристия в причащающихся ея? Чего лишаются отступающие от нее? Ядый Мою плоть и пияй Мою кровь, говорит Господь, во мне пребывает, и Аз в нем (Иоан. 6, 56). Вот первое действие великой тайны! О, таинство чудное и славное! Приобщающийся тайны евхаристии соединяется с самим Господом. О, дивная, непостижимая благость Божия! Братия! Укажите мне, какого блага — более высшего мог бы желать человек после сего неизмеримого блага? Брение соединяется с Создателем! Грешный соединяется с Всесвятым! Бедный, немощный, полумертвый — соединяется с Животворящим и Всемощным! Чего желать еще человеку? И чего нельзя надеяться ему от такой милости?

И подлинно, послушайте слова Господа: сия есть кровь Моя, говорил Он, за вы и за многая изливаемая во оставление грехов (Матф. 26, 28), т. е., в сей чаше кровь Моя, та кровь, которая изливается во оставление грехов; пийте же ее, — она прощает грехи грешникам, она освящает грешников. Ядый Мою плоть и пияй Мою кровь, имать живот вечный (Иоан. 6, 54), говорит Господь. Итак, вот и еще действие тайны! Она дарует жизнь вечную. Ты страждешь по душе и телу? она — врачевство оживляющее. Ты изнемогаешь в борьбе со страстью? Приступи к святой евхаристии, — она дает новые силы. Кто исчислит все действия чудной тайны, когда она есть тайна жизни? Ощутительный плод вкушения ее является верующим то светом в уме, то радостью в сердце, то покоем сладким в душе, то живейшим осушением любви к Господу, то ревностью к подвигам духовным.

Если же святая евхаристия есть хлеб жизни, дарующий и прощение грехов, и силы духовные: то с чем остается человек, лишая себя сего животворного хлеба? С грехами и страстями. Какое опасное положение!

Но не гадание ли это человеческое? Нет, братия; дело спасения нашего основано не на гаданиях, а на верном слове Господа. Аще не снесте плоти Сына человеческаго ни пиете крове Его, живота не имате в себе (Иоан. 6, 53). Кто говорит слова сии? Сам Сын Божий, Сам Господь наш, Коего каждое слово ей и аминь — верно, непреложно так, как ничто более на свете. Что же значат слова сии? Они очень ясны: кто не хочет причащаться тела и крови Господней, как иудей, не может быть тот живым. Христианин родился в воде крещения; вода крещения, напоенная силою Духа Святаго, образовала в нем нового человека, это духовный младенец. Представьте же себе: если бы вы младенцу не давали пищи и пития, остался ли бы он жив? Нет! Сила благодати, приемлемая в крещении, конечно, сильнее, чем сила жизни, сообщаемая младенцу при рождении; она однажды дана и не истребляется. Но вы знаете, чтó значит земная жизнь для христианина? Знаете, сколько искушений, сколько болезней, сколько опасностей испытывает душа, и по отрождении в воде крещения! До какого изнеможения могут доводить ее грехи и страсти! Где же подкрепление для нее слабой, где пища для нее голодной где утешение для нее, поражаемой скорбями? И до чего может дойти она, изнуряемая грехами и страстями? Случалось ли вам видеть бедного младенца, борющегося с смертью, терзаемого муками разлучения тела с жизнью? Вы видите — он еще не мертв; но какая это ужасная жизнь! Вы закрываете глаза, чтобы не видеть страшной борьбы жизни с смертью. Уверьтесь же, что это точный образ той души, которую много лет, или и всегда, оставляют без пищи небесной. Она именуется живою, она еще не умерла: но страшно положение ее! Смерть духовная терзает ее. Жизнь духовная в ней неразвита, остается в младенчестве; а страсти и грехи иссушили, истерзали, довели ее до совершенного расстройства. Истинно слово Господа: аще не снесте плоти Сына человеческого, не пиете крове Его, живота не имате в себе.

Чем же люди оправдывают уклонение свое от таинства евхаристии? «Мы верим, говорят одни, что святая евхаристия — дело великое: но где она ныне»? Это означает, что ныне, как говорят эти люди, нет у нас церкви, нет и тайны. Несчастные — они враждуют и на церковь Христову, и на страшную тайну. Ослепленные не видят, какая страшная участь ждет их — мятежников. Их ожидает та же участь, какая постигла мятежных ангелов, низверженных за мятеж с неба в геенну, — та же самая, какая ждет всех врагов креста Христова (Флп. 3, 18-19). Нет церкви? Кто это говорит? Не возмутитель ли против самого Господа? В ином виде, хотя и хотел бы, не могу представить его. Ибо Господь сказал нам: церкви Его не одолеют и врата адова (Матф. 16, 18); она стои́т твердо, так как непобедим глава ее Господь; она есть столп и утверждение истины (1 Тим. 3, 15). Говорят: мы верим в тайну. Но, где же та тайна, в которую веруют? Тайна Христова должна быть на земле; она должна совершаться здесь, дондеже приидет, т. е. до скончания века: это словá, это воля Господа. Кто же может отменить волю Господа? Кто может уничтожить определение Вышняго? Не одно ли своеволие, не одна ли вражда богоотступная? Тиру и Сидону отраднее будет в день судный (Матф. 11, 22), нежели людям, которые знают волю Господа, и нагло попирают ее. К кому воззовут они о помощи в день суда? Ко Христу? Но они отвергли Его, отрёкшись от тела и крови Его; не знаю вас, скажет Он им, как вы не знали Меня. К церкви святых? Но над нею ругались они, изгоняли ее из мира, бегали от нее, как от греха. К крови ли Ходатая, очищающей грехи и оживляющей мертвых нас? Они ею не запечатлены, никогда не питались ею. Несчастные! Никто и ничто не защитит их, но все восстанет против них — и Господь и церковь Его, и кровь Его и слово Его! Твердят слепцы: «старцы говорят, что можно спастись без причастия». Старцы говорят? Аще мы, или ангел благовестит вам паче, еже благовестихом вам: анафема да будет. Слышите ли? Если бы и ангел благовестил противное учению апостола, а его учение о евхаристии вы слышали: анафема! Говорят: мы идем по следам подвижников, пребывавших в пустынях без причастия. В чем же подражают они подвижникам? Те жили как ангелы, а они? Те жили в пустынях по обету, а они? Те за блаженство считали для себя, когда могли приобщаться, а они? Ужели отвергать святую евхаристию по упорству в заблуждении, как они отвергают, и не принимать святой евхаристии по глубокому смирению и вследствие обета, означает — одно и то же? После того, не станут ли утверждать, что хула на святыню тоже, что хвала святыне?

Братия! Свято чувство смирения, оно необходимо для каждого; оно — печать истинного христианина. Имейте смиренномудрие всегда, тем более тогда, как приступаете к страшной тайне. Вы приступаете к Господу страшному в величии, грозному в правде. Пусть будет и то, что чувство смирения, чувство недостоинства своего, на несколько времени, удержит вас, вместе с мытарем, вдали от святилища Божия; не дозволит вам дерзновенно приступить к святой тайне. Но помните, что истинное смирение не дозволит себе заменять тайну Господню своим вымыслом, — оно удерживается на время от тайны только для того, чтобы лучшим образом исполнить волю Божию о тайне. Бывает, что и сатана преобразуется в ангела святого (2 Кор. 11, 14). Бывает, что под покровом смирения скрывается только лукавство греха. Надобно поверять себя; надобно поверять дела свои, дела ли они истинного смирения? Смирение оказывает себя покорным власти, себя признает ниже всех, плачет о грехах, подвизается в посте и молитве, страшится суда Божия. Да избавит Бог каждого от смирения лицемеров! Но, не для ангелов учреждена тайная трапеза, а для людей, для людей немощных, слабых склонных к греху до самого гроба. Будь твердо уверен, что если бы ты был и так чист, как чисты ангелы святые, — и тогда ты не должен считать себя достойным причастником тайны. Ты омыт водою крещения, ты очистил себя слезною исповедью: вот твое приготовление к тайне! Ты не престаешь чувствовать себя грешником? Приступи к трапезе, учрежденной во оставление грехов; она попалит терние грехов твоих. Ты холоден и мрачен, сухость тяготит дух твой? Но, если ты таков и тогда, как касаешься источника жизни: что ж будет с тобою, когда ты будешь лишать себя общения с жизнью вечною? Нет, по тому-то самому, что чувствуешь нищету души твоей, спеши обогатиться богатством Христовым.

Другой говорит: совесть обличает меня в тяжких грехах, удерживает грозным судом от трапезы Господней. Если так: слóва нет, — удержись на время от трапезы; омой грехи покаянием, очистись слезами сокрушения. Ядый бо и пияй недостойне суд себе яст и пиет (1 Кор. 11, 29). Но, удержись от страшной тайны для того только, чтобы приготовить душу к тайне покаянием, а не за тем, чтобы мыслью о недостоинстве прикрывать беспечность о душе своей; — не за тем, чтобы творить волю страстей в забвении о вечности. Примеры спасения для тебя показаны. Спеши вслед за плачущею блудницею к пречистым стопам Господа; спеши собрать слез, сколько можешь, — страха, сколько найдешь в душе, и лобызай ноги Господа; прикоснись к очистительному огню плоти и крови Его. Тяжки грехи твои? Но скажи: Господи! не требуют здоровые врачей, а больные; болен я, гноятся струпы грехов моих, от ног до головы нет во мне целого места; исцели, очисти меня. Врачу душ и телес! угль тела Твоего да очистит скверны мои, животворящая кровь да оживит меня, умерщвлённого грехом.

Но вот и еще отговорки от священной тайны: «я занят заботами по дому, по долгу, говорит иной; когда причащаться»?

Никто не станет осуждать усердия к обязанностям службы. Но разве не поставляется у нас в обязанность каждому служащему приступать к святой евхаристии? Много занятий по службе? Божия Богови, и кесарева кесареви (Матф. 22, 21). Много трудов по службе? Но, если труды бóльше для честей, чем для службы, умерь трудолюбие, а пища небесная, к которой зовет тебя церковь, подкрепит силы твои для верного служения отечеству земному. Припомни и то, сколько убито времени, сколько истрачено сил для страстей и пустоты: остановись же хотя на неделю для отдыха душе.

Ты занят заботами житейскими? чтó ты говоришь? Ждет тебя Господь, а ты ссылаешься на заботы о земле. Одумайся. Разве вечная жизнь не стóит твоей заботы? Разве вечные нужды меньше для тебя, чем нужды земные? Разве голод, от которого может погибнуть душа твоя, не страшен тебе? Иначе — с чем ты явишься туда?

Братия! Прославим неизреченное милосердие Сына Божия к нам грешным; устрашимся быть презрителями неизглаголанного дара Его. Аминь.

1843 г.

14. Слово в неделю вторую святого поста. Слово о зависти

«Отчего поникло лице твое?» (Быт.4,6)

Предлагая в сии дни историю первых времён мира и людей, святая церковь недавно читала нам и печальную историю Каина и Авеля. Подлинно, мрачная история! О, если бы нам оставалось только воскрешать в памяти такие печальные примеры прошлого! К несчастью, они не далеки и от нашего времени, от нашей жизни. Что это за дикая страсть, пролившая в первый раз кровь человеческую на землю и что ужаснее, кровь брата своего? Зависть, зависть к преимуществам брата! Так как нельзя нам сказать, чтобы эта страсть не являлась между нами, остановимся на ней размышлением.

Что такое зависть? Это скорбь, которую чувствуют, смотря на счастье ближнего; это душевная мука, которую испытывают при взоре на благополучие другого. Ближнего хвалят, радуются благополучию его; а другой ближний на то досадует. Ближнего позорят, ближнего унижают; а другой ближний радуется тому. Вот положение зависти! Труды, таланты, успехи, богатство, чести, добродетели другого—предмет муки для завистливого. Действительное ли, или только воображаемое, настоящее ли, или еще будущее возвышение ближнего, но оно тяготит, терзает душу завистливую. Скорбят при взгляде на высших, не видя себя равными им; томятся при виде равных себе, желая преимуществ пред ними; грустят при взоре на низших, опасаясь, чтобы они не сравнялись с ними, или даже не превзошли их.

«Отчего поникло лице твое?» говорит Бог Каину. И как не предложить этого вопроса завистливому? Невоздержный, сладострастный, мстительный—увлекаются приманкой удовольствия. Скупой, убийца, вор прельщены корыстью. Каждая другая страсть обещает какую-нибудь приятность, хотя и ненадежную, хотя и преступную;—зависть только мука для души. «зависть — гниль для костей», говорит премудрый (Прит. XIV, 30). Часто сравнивают зависть с адом. И точно, для человека завистливого она есть предварительный ад. Она на земле для людей завистливых есть то чувство, которое терзает демонов в пламени. Видеть и завидовать—вот их мука. Зависть не дозволяет наслаждаться тем, что имеет: потому что терзается желанием того, чего не достаёт. Горесть и досада терзают, как коршун добычу, душу завистливую. Пожалей себя, брат мой; зависть—лютый враг твой; лишая тебя покоя, она делает тебя неспособным устроить твое счастье, дела твои, чувства твои встревожены, мысли помрачены; ты не в состоянии ни обдумать дел твоих, ни выполнить их, как следует. К чему так жесток ты к себе самому? Превращать в бедствие для себя счастье чужое—это варварство безумное!

«Отчего поникло лице твое?» Честолюбие, гордость, самолюбие— вот главные причины зависти! Честолюбец, домогаясь возвышения, считает врагом каждого, кто отличен вниманием других; он скорбит, видя успех другого. Гордый считает одного себя способным ко всему; каждый должен стоять ниже его,—так по его суду о себе! Странно ли, что ненавидит он того, кого возвышают другие? Самолюбивый любит только себя, занят только собою; для ближнего он не желает ничего и, если ближний получил то, чего он желал,—это удар для самолюбия. Как это низко!

«Отчего поникло лице твое?» Я не имею того, что имеет другой. Другой богач и в почестях, у меня нет ни того, ни другого; мои труды не награждены, труды другого отмечены вниманием,—говорит в душе своей завистливый. Остановись, несчастный! Понимаешь ли, чувствуешь ли ты, против кого восстаешь ты! Ты восстаешь против Господа Бога. Богатство, почести, красота, добрая слава, добродетели, таланты—не дары ли Божии? Не Он ли разделяет их по своей воле? Не Он ли наделяет одного тем, другого другим? Он печётся о благе, о спасении ближнего твоего; а ты хочешь разрушить счастье и спасение ближнего. Не враг ли ты Божий? Не возмутитель ли ты против дела Божьего? Ужаснись положения, в какое ставишь себя.—Тяжело видеть, что не всех оделяют поровну? Выслушай ответ евангелия на твой ропот. Работавшие в винограднике завидовали плате, какую получил один из них. Что сказал им хозяин виноградника? отвечает Господь: что за обида вам из того, что даю я вашему брату? Вы получили свое, получили, что следует за труд; будьте же спокойны. Или вы имеете право распоряжаться моею волею, моею собственностью? «Разве я не властен в своем делать, что хочу? или глаз твой завистлив оттого, что я добр?» (Мф. XX, 13-15). Дары земные, дары духовные разделяются не поровну. Но дивись благой мудрости раздаятеля. Прекрасен организм оттого, что самая малая часть его выполняет свое назначение. Ах! если бы ты чаще думал о себе самом: ты нашел бы для себя другой предмет скорби. Выполняешь ли ты твое назначение, умножаешь ли ты данный тебе талант, трудишься ли ты по мере сил и способностей в винограднике Божием? Что, если ты слуга самый худой,—что ни прикажут тебе, делаешь не так, а еще не доволен распоряжениями Господа? Что, если ты не умеешь распорядиться и малостью данною тебе, а терзаешься тем, что другому дано назначение великое? Не безумие ли твоя зависть? Не безумие ли твой тайный ропот на Господа?

«Отчего поникло лице твое?» Заповедь Божия говорит: не укради. А завистливый глаз алчет похитить чужой покой, чужую честь, чужое имущество. Скажи пожалуй, на чем ты основываешь права на собственность ближнего? Чем виноват пред тобою тот, к кому пылаешь ты злобою? У него больше отличий, больше преимуществ, чем у тебя? Но он не отнимает у тебя твоих. Он богаче, он счастливее тебя в торговле? Но он не лишает тебя твоей собственности. Твои труды не успешны? Если и так: это— твое дело, а не дело брата. Он наделен прекрасными талантами? Но не берет у тебя твоих. Он не стоит того места, которое занимает? Положим, что и правда: пожалей о нем, что возложили на него тяжесть, которой не снести ему; а зачем горечь в сердце твоем против брата? Но, правда ли, что не по нём место? Припомни расположение к этому брату, какое имел ты, прежде чем зависть вкралась в сердце твое. Ты уважал его, ты любил его, находил в нем прекрасные качества; а теперь? Не перечтешь, сколько находишь ты в нем пороков. Его любовь к благу общему—стала честолюбием; осторожность—притворством, благочестие—лицемерием, бережливость—скупостью. Отчего это? Он весь тот же, он ни в чем не переменился. Отчего же перемена в твоих отзывах, в твоем взгляде на него? Зависть надела на глаза твои зеленые очки,—и твой брат кажется тебе не в прежнем виде. Кто-же виноват? Одна зависть, которой нечем и извинить своего заблуждения.

Спаситель говорит: «если вы будете любить любящих вас, какая вам награда?» (Мф.5, 46). А зависть не только не имеет любви к врагу, не имеет любви и к любящим. Она готова терзать и терзает, если может, того, кто осыпал ее благодеяниями. Она разрывает самые крепкие узы,—узы родства, вооружает братьев против братьев, родственников против родственников. Какая низость души! Какое помрачение смысла! Ты, который называешься христианином и завиидуешь ближнему, понимаешь ли что ты ниже язычника? Если бы ты пролил кровь врага твоего: Господь не оставить бы ее без отмщения, свойственного убийце. А ты высасываешь каплю за каплею кровь не сделавшего тебе никакого вреда? Чего ты ждешь себе?

«Где зависть и сварливость, там неустройство и всё худое» (3, 16). Сколько бед, сколько слез, сколько разрушений вносит в мир зависть! Это—страшная язва для счастья семейств, для счастья обществ. Из неё возникают эти ядовитые растения, заражающие мир,—жалобы, вражды, клеветы, вероломства, которые, перерождаясь в ненависть, опустошают честь, покой, жизнь людей. До чего довела она сыновей Иакова? Невинный, юный брат Иосиф брошен в добычу зверям, отец растерзан скорбью. Там, где следовало бы быть союзу искреннему простых сердец, увидите людей, которые почти тем только и заняты, что наблюдают друг за другом, отыскивают недостатки друг в друге, следят за каждым шагом, за каждым словом другого и, лишь заметят одно пятно на платье другого, разводят пятно желчью, разбавляют клеветой и обливают другого грязью.

Чем врачевать эту страшную болезнь? Первое средство—смотреть на все земные блага, как велит смотреть св. евангелие, как велят смотреть самые блага. Что значит земное богатство? Гниль и прах. Что слава земная? Звук в воздухе. Что красота земная? Цвет полевой. К чему же столько скорбей о земному? Умрем,— и все земное останется на земле; ничего не возьмем с собою во гроб; только дела наши пойдут с нами. Не цените же мишурного блеска выше того, чего стоит он,—и он не станет тревожить покоя вашего. Где наши блага? На небе. Где наша честь? У престола Судии вселенной. Забудьте же землю и помните небо!

Боге раздает дары по планам Своей премудрости. Твое дело смотреть за тем, что тебе дано. Не озирайся же на чужое, не мешайся в чужое дело. Много надобно тебе труда, много надобно сил, чтобы быть достойным даров, не заслуженных тобой.

Покой, счастье внутреннее может доставить тебе любовь. Старайся прибрести ее. Любовь не завидует. Любовь соединяет все, что разделяет зависть. Просите любви у Господа любви. Уничтожайте искушения зависти мыслями любви. Брат утешен счастьем. Благодарите за него Господа и желайте ему большего счастья. Вам хочется говорить о его недостатках!? Смотрите на хорошие качества его и на свои грехи. Вам представляется случай нанести ему вред? Воспользуйтесь случаем — принесите ему пользу. Если имели несчастье уступить движениям страсти, не прощайте себе того, просите прощения у Господа и спешите загладить вину пред ближним делами любви. По той мере, как укрепляться будет любовь в вашем сердце, зависть будет слабеть и исчезать.

Бог мира и любви да соблюдает сердца наши. Аминь.

1848 г.

15. Беседа в третью неделю поста. «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее» (Марк. 8, 35).

«Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее» (Марк. 8, 35).

Странное, по-видимому, учение предлагает нам Господь Иисус в ныне чтенном евангелии. Кто хочет, говорит Он, спасти душу свою: тот погубит ее и кто погубит ее Мене ради, тот спасет ее. Отчего это так? Почему нельзя, не погубляя души́, спасти ее и, спасая ее, не погубить? И как это так? Спасая душу погубляешь ее, а погубляя спасаешь? Не наоборот ли? Кажется, что тот, кто решился спасти душу, кто решился употребить все способности к ея Сохранению и преодолеть все препятствия, какие только могут встречаться ему, тот рано или поздно достигнет цели, — сохранит душу.

Чтобы не быть в недоумениях, которые иногда могут оканчиваться ложными убеждениями, вредными для душевного спасения, рассмотрим внимательно, что значат слова Спасителя, произнесённые для нас ныне при кресте Его: «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее».

О какой душе говорит здесь Спаситель? Не имеет ли Он в виду только временную жизнь, требуя ее пожертвования для Его имени пред гонителями имени Его? Такой смысл прост и слова Спасителя в таком случае мало касались бы нас, которые живем не во времена открытых гонений за веру. Но подлинно, одно ли пожертвование жизнью разумеет Спаситель? Если бы было так, тогда надлежало ожидать, что все возлюбленные Христовы умирали бы не иначе, как смертью мученическою; а вместе с тем награда за подвиг мученический была бы не очень значительна, — возвращение жизни физической за пределами гроба. Сколько первое несогласно между прочим с повелением Спасителя — удаляться из того места, где не принимают верного ученика Христова, столько второе несовместно с благостью небесного Отца.

О какой же душе говорит Спаситель? Всмотримся ближе в слова Его. «Ибо кто хочет»: слова показывают, что слова сии имеют связь с предыдущим. Что же сказано прежде того? И призвав народы со ученики своими, рече им: иже хощет по Мне идти, да отвержется себе, и возьмет крест свой, и по Мне грядет. Иже бо аще хощет душу свою спасти, погубит ю. Итак, Спаситель сперва предлагает заповедь о самоотвержении, о несении креста своего, и последовании за Ним; и потом представляет побуждение к тому — то, что кто хочет душу свою спасти, тот погубит ее. Скажешь ли теперь, что заповедь о самоотвержении и несении креста надобно соблюдать потому, что иначе, сберегая жизнь телесную, можно погубить ее? Но не ясно ли, что побуждение, принимаемое в таком смысле, касается силою своею только случаев, когда надобно жертвовать жизнью: что же побуждать нас будет к самоотвержению, к несению креста, к последованию за Иисусом во всякое другое время, т. е. во всю жизнь земную, исключая опасностей смерти? Притом, в таком случае побуждение слишком слабо было бы в сравнении и с одною заповедью о самоотвержении. Что значит сохранение жизни телесной, хотя бы и самой долгой, в сравнении с подвигом самоотречения? Что значит тоже приобретение в сравнении с таким подвигом, каков подвиг терпеть во всю жизнь, терпеть скорби, страдания, лишения разного рода? Напротив и сила побуждения и естественность смысла слов вполне открываются для нас, когда скажем, что слова: иже хощет душу свою спасти, погубит ю, — означают то, что кто хочет беречь себя для себя, тот наверно погубит себя. Тройственная заповедь о самоотречении, о несении креста, о последовании за Иисусом, по содержанию своему, есть одна заповедь о полном самоотречении. Надобно выполнять эту заповедь, надобно вполне отрещись себя — почему? Естественный смысл Спасителева ответа тот: иначе поступая погибнешь, а — поступая по заповеди, спасешься; или: кто захочет беречь себя, погубит себя, а кто погубит себя для Господа, спасет себя. Итак, не отрекаться от себя и беречь душу свою одно и тоже. Спаситель каждый раз, говоря о спасении или погублении души, прибавляет к слову о душе слово: свою. Кто хощет душу свою спасти; иже погубит душу свою. Что же это значит? То что в человеке, каков он ныне, две жизни: одною жизнью живет он для себя, для своих желаний, для своих страстей, для своих влечений; а другая жизнь та, которую он живет и дышит для Господа. Живя одною первою жизнью, он до такой степени может прилепляться к своему телу, что из всего состава его выйдет только плоть, как и называется такой человек в писании (1 Кор. 15, 50); или — до того может обольщаться гордостью, самомнением, что приблизится к положению духа отверженного: разгордевся в суд впадет диавол. Другая жизнь — совсем другого рода; она живет не для плоти, она только смиряет себя, воздыхает о грехах, плачет о немощах, молит о помощи и — вся, в Господе. Нет ничего в мире, нет ничего в желаниях и расположениях сердца, чего бы не готова была она принесть Господу своему, так как Господь Сам все сделал для нее, отрекся от славы Сына Божия и в образе раба предал Себя на крестную смерть. В одном и том же человеке эти два рода жизни остаются до гроба: но в ином преобладает жизнь для Господа, и только по временам обнаруживается жизнь для себя; в другом преобладает жизнь для себя, и едва заметна жизнь для Господа. Есть ин закон во удех моих, противувоюющ закону ума моего, и пленяющ мя законом греховным (Рим. 7, 23), исповедует о себе небошественный Павел.

Теперь понятно, почему спасая душу свою, мы можем погубить ее, а пагубляя спасать? Пусть жизнь для себя будет жизнью для плоти, что выйдет из того? Смерть души, вечная погибель. Не льститеся: Бог поругаем не бывает; еже бо аще сеет человек, тожде и пожнет: яко сеяй в плоть свою, от плоти пожнет истление (Гал. 6, 7-8). Беспечность может жить для плоти в совершенной забывчивости о последствиях такой жизни; наглое нечестие может даже говорить: где обетование пришествия Его? (2 Петр. 3, 4). То и другое как бы в сонной дремоте говорит: все пройдет и мы поживем спокойно. Но — пусть беспечность и нечестие не обольщают себя пустыми мечтами. Законы вечного непреложны и правда Его назначила каждому должное. Кто сеял семена дел на почве плоти, получит и жатву плоти — тление, погибель. Врагам креста Христова кончина — погибель (Флп. 3, 19). Пусть жизнь для себя будет жизнью ослепленной гордости, тщеславия, любочестия: какой конец будет такой жизни? Другому быть нельзя, кроме того, какой постиг дух гордыни. Бог гордым противится. Мерзость пред Господем всяк горделивый. Гордость живет вне Бога; чему же быть вне Бога, кроме ада и геенны? Тайная гордость защищает иных от низких поступков, заставляет решаться даже на дела великодушия, бескорыстия видимого, честности. Но верен Тот, кто сказал: аще не избудет правда ваша паче книжник и фарисей, не внидете в царствие небесное (Матф. 5, 20).

Вся ваша суть, вы же Христовы, Христос же Божий (1 Кор. 3, 23), учит св. апостол. Вот связь всего существующего! Все для нас готово, и средства к жизни земной, и средства к жизни вечной. Кто измерит беспредельную любовь Божию к нам грешным? Вся ваша суть: но с тем, чтобы вы были Христовы, тогда как Христос есть Божий, от Бога посланный Спаситель, спасающий всех грешников. Если Христовы мы, если все наше приносится в жертву Христу Господу: то Его жизнь становится нашею жизнью, Он вселяется в сердца наша; а со Христом — в чем мы можем нуждаться? Самопожертвование, которого требует от нас Господь, есть прежде всего умерщвление греха в себе и всех греховных похотей; а грех и смерть нераздельны, так же как правда и жизнь. Отселе, елико внешний наш человек тлеет, толико внутренний обновляется по вся дни (2 Кор. 4, 16). Отсекая волю свою, мы даем место в душе воле Господа; умирая для самих себя, живем для Господа; погубляя жизнь самолюбия, жизнь ничтожную, низкую, ты приобретаешь вечную жизнь благодатью животворящего Духа утешителя; не без болезней сей подвиг: но сила Христова совершается в немощах, Дух спослушествует духови нашему, яко есмы чада Божия. За подвиги крестного, но временного самопожертвования готовятся вечная радость и мир на небе. Побеждающему дам сести со Мною на престоле, глаголет верный и истинный.

Темже убо, братие, должны есмы не плоти еже по плоти жити. Аще бо по плоти живете, имате умрети: аще ли духом деяния плотская умерщвляете, живи будете (Рим. 7, 12-13).

Братия! не будем беречь души́ земной, плотской, жаждущей наслаждений чувственных. Иначе, жестоко обмануты мы будем: она, питаемая и раздражаемая нами, доведет нас до погибели. Обуздаем ее постом, охладим ее похоти строгим воздержанием. Будем бдительны: она лукава, прикрывает свои требования то немощью нашею, то мыслью о неважности телесного воздержания; не верьте ей, а верьте неложному слову: — царство Божие несть брашно и питие, но правда, и мир и радость о Дусе Святе (Рим. 14, 17-18). Будем твердо помнить об участи богача, веселившегося здесь светло и там напрасно просившего одной капли воды для охлаждения языка своего (Лук. 16, 24-25).

Душа земная алчет богатств; ей мало необходимого для жизни, она требует серебра, золота, со дня на день больше и больше, — и делает тысячи несправедливостей, оскорблений, беззаконий, обид. О, как погибельна для нас эта ненасытная алчба! Братия! спешите обуздывать в себе эту жажду, чтобы не обратилась она в геенну. Спешите погашать ее делами милосердия, мыслями о грозной участи ненасытных богачей мира. Повторяйте, чаще повторяйте себе слова апостола Христова: приидите ныне богатии, плачитеся и рыдайте о лютых скорбех ваших, грядущих на вы. Богатство ваше изгни, и ризы ваша молие поядоша. Злато ваше и сребро изоржаве, и ржа их во свидетельство на вас будет, и снесть плоти ваша аки огнь, егоже снискасте в последния дни (Иак. 5, 1-3),

Возлюбленный брат! Если придет тебе помысл гордости мирской или духовной; если душа твоя начнет мечтать о себе, утешаться тою или другою собственностью, превозноситься пред тем или другим братом; если начнет она скучать, что не достает тебе той или другой почести, что унижен ты между другими: поспеши вспомнить, что это — шептание змия, ищущаго твоей погибели. Будете яко бози, говорил он невинным прародителям, — и чем стали они? А с твоею душою, и без того израненною грехом, а с твоею душою, которой бедность столько оплакивать тебе надобно, что будет от дыхания дракона древнего? О! не щади в себе самолюбия! обличай его, унижай, посрамляй, поражай мыслью о бесчисленных грехах твоих, дабы иначе оно не низвело тебя во огнь вечный, назначенный духам отверженным.

Если слишком больно нам перенести неприятное слово брата, насмешку острую, укоризну меткую: будем уверены, братия, что и это внушение того же погибельного духа гордыни. Кто же может оскорбить меня, как оскорбил, изранил я себя грехами? От главы до ног все в язвах; время ли думать о том, что говорит о мне брат мой? Время ли гневу на других, когда столько нужно негодования против себя самого? И что мне может сделать слово брата, если несправедливо оно? А если справедливо: не должен ли я быть благодарным за обличение в несправедливости моей, которой, быть может, не видал в себе по гордости? Ничего не доставит нам слава мира, которой так домогается самолюбие наше, ничего не доставит, кроме раскаяния в потере славы пред Господом. Зачем так слепы мы в своей суетности? К чему это домогательство блистать тем, чего не дают нам ни силы, ни средства наши? Зачем безжалостны мы к собственной душе нашей, тревожа ее такими ничтожными желаниями? И однако ж мы думаем беречь ее тогда, как губим!

Братия! Живя для себя, мы только губим себя, с какой стороны ни посмотрим на такую жизнь. Итак, не заставляет ли нас самая нужда посвящать, как можно более дел, как можно, более дней, как можно, более собственности нашей, для Господа нашего? Больно нам расставаться с страстями сердца нашего: а что значат скорби времени, в сравнении с радостью вечною, или же с муками бесконечными? О! скорее, скорее к Господу нашему. Возжада душа моя к Богу крепкому, живому. Когда прииду и явлюся лицу Божию? Вскую прискорбна еси душе моя, и вскую смущаеши мя? Уповай на Бога, яко исповемся Ему: спасение лица моего и Бог мой. Братия! нелегко бороться нам с грехами нашими. Но — несколько мужества, несколько терпения! Еще мало, еще мало и — подвиг окончится, и венцы славы даны будут нам. Не сладко ли, не отрадно ли жертвовать Господу всем, когда все готов Он дать нам, что только можем принять? Ему, Ему единому приносить будем наши труды, наши воздыхания, наши болезни и лишение. О Нем будем радоваться и скорбеть, Его именем освящать наши вечер и утро, полуночь и полдень. Ему отдавать будем, кто что может. У Него ничто наше не пропадет, даже чаша студеной воды, даже лепта убогой вдовы. Он все наше возвратит нам. Для нас же Он требует от нас нашего. Для нас же Он требует от нас — нас, чтобы дать нам Себя Самого. О, как беспредельна Его милость к нам! Не принадлежим ли мы Ему и по зависимости бытия нашего от Него? Но Он хочет, Он убеждает, чтобы мы и по воле своей принадлежали Ему, — и для чего же? Только для того, чтобы обогатит нас благодеяниями и времени и вечности; только для того, чтобы за кратковременной подвиг самопожертвования наделить нас щедротами, непостижимо великими и нескончаемыми.

Распеншийся за нас Господи Иисусе! благодатною силою креста Твоего укрепи наши руце ослабленыя и колена разслабленая (Ис. 35, 3). Влецы нас вслед Тебе и потечем (Песн. 1, 3), чтобы здесь и там славить имя Твое со Отцем и Святым Духом. Аминь.

1847 г.

18. Слово в четвертую неделю Великого поста. О памятовании смерти

«Приближается, душе, конец, приближается, и в нерадении, ни готовишися» (Троп. вел. канона).

Ныне ли еще будут считать проповедь о смерти неблаговременною? Ныне ли еще будут считать слишком тяжкою, слишком мрачною мысль о кончине, никого неминующей? Если и ныне, в дни покаяния и плача, хотят только легких мыслей, легких занятий: как опасно, как страшно такое состояние! О, перестанут ли люди, хоть на время, быть легкомысленными? Приближается, душе, конец, приближается, и не радишь не готовишься. Вот песнь, которую велит нам повторять в св. дни св. Андрей.

Приговор о смерти есть приговор суда Божия над падшим человеком. Но, о Боже, непостижимый в благости Своей! Самый приговор правосудия Твоего есть милость Твоя к нам; самый глагол осуждения Твоего над нами есть вместе голос, спасающий грешника.

Посвятим, братия, несколько минут на размышление о нужде памятования смерти.

Когда не было греха в мире, не было и смерти; не было, казалось, и нужды думать о смерти. Однако ж Сам Бог заповедал невинному первенцу помышлять о смерти; Сам Бог еще тогда, как ввел человека в рай сладости, сказал: «плодов древа познания добра и зла не ешь; ибо в день, в который ты вкусишь их, смертию умрешь». Что бы это значило? Почему и самому невинному, бессмертному, надобно было не забывать о смерти? Почему и тот, кто еще не имел в душе своей ни одного помысла греховного, должен был иметь в виду угрозу тления? Конечно потому, что человек, как тварь, всегда может иметь нужду в страхе; конечно потому, что угроза смерти может иметь действие доброе там, где не успевает любовь, или обещание жизни. Прекрасное дело, если бы человек мог слушаться Господа своего по побуждению любви, если бы всегда свободно и легко мог он идти путем заповедей к Богу своему: но свобода заключает в себе возможность колебания и падения; свобода имеет потому нужду в подкреплении сильном, которое могло бы остановить колеблемость и удержать от склонения к злу: а таков страх смерти. Пока он стоял стражем при мыслях первого человека, человек оставался в невинности, в раю сладостей. Когда же дух злобы склонил его удалить от себя мысль о смерти: не смертью умрете (Быт. Ш, 4.): человек пал. Так и тогда, когда еще не было греха и смерти, уже нужно было не забывать о смерти. Не более ли нужно памятовать о смерти, когда вошедший в душу грех соделал ее склонною к непрестанным падениям? Надобно слишком мало видеть, чтобы не видеть того, что человек, ежеминутно преклоняющийся ко греху, не может без подкрепления спасительного быть тверже против искушения, чем тот, который стоял и мог устоять против греха.

Грех обнаруживается в нас в двояком виде: то является он, как дух гордости, то,—как дух плотоугодия. В том и другом случае мысль о смерти служит врачевством против яда греховного.

Гордость заставляет нас мечтать о себе много; в иных доходит она до того, что их поступки говорят, как будто нет для них и правил, которым они должны повиноваться; будто нет никого, кому должны мы все отдать отчет в своей жизни; доходят до невнимания к закону Божию, к судьбам и распоряжениям Промысла; о всем дают свой суд, все решают по своему, всему дают свой порядок.

Как нужно этой заносчивости ума гордого напомнить, что мы земля и в землю пойдем! Как нужно этому величию указать на неширокую могилу, в которой вместится оно и нехотя! Как нужно этому надмению сказать, что величавые замыслы его сокрушатся о гроб и его независимость ограничится пространством трех шагов земли! Что значит сила нашего духа; что значат все наши знания, когда мы не можем ни увидать, ни отодвинуть предала, которым должно окончиться все земное,—когда за этою доской гробовой целая вечность необозримая, в которой—ни одной точки ясной для ума, оставленного себе самому?

Гордость надмевается почестями, породою, богатством: она различает людей не по их добродетелям, а потому, что один богат, другой беден; один в чести, другой в низкой доле; один в рубище жестком, другой в мягкой и пышной одежде. Но так ли смотрит смерть на нас? О! она всех одною дорогою провожает на суд грозной правды. Она всех равняет в хладной могиле и без миллионов, с одною душою представляет к правосудному. Посмотрите на жилище мертвых: там все равны; суетность пишет на камне, или металле, но слова без смысла, хвалы без значения; ставить на земле имена, титла и в громких словах высказывает одно только то, что все это пустота, что все это было и теперь нет, все это миновалось, как сон, как мечта. Одна земля приняла и богача и бедняка и—все стало землей. Под грудами камня, если угодно искать, найдут только труп смрадный, груду костей сгнивших, прах легкий, как легкомысленна гордость людская!

Гордость славолюбива. Смерть разрушает мечты великие, за которыми так неутомимо гоняются. Пока еще живы, нам удается по временам вынуждать чем-нибудь похвалы и уважение. По смерти похвалы умолкают, или даже превращаются в хулу. По смерти скоро забудут нас, даже, может быть, обрадуются, что мы не будем докучать своими притязаниями на славу. Одни—по равнодушию, другие—по неблагодарности, но и друзья и знакомые, и близкие и дальние потеряют нас из вида. Все, что мы сделали не в намерении угодить Господу, подобно праху развеется. «Отъидет же величание ваше равно пеплу», — говорит Иов (ХШ, 12).

Гордость безрассудна в предприятиях своих. Сколько у нас замыслов обширных, сколько предположений странных, сколько легкомыслия тогда, как не думаем о смерти! Мы откладываем заботу о душе со дня на день. Завтра, думаем мы, покаемся; завтра начнем мы лучшую жизнь. Но, кто дал нам это завтра? Нынешнее утро кому ручается за вечер? Вечер вчерашний ручался ли за нынешний день? Сколько в нынешнюю ночь уснуло сном вечным! Сколько в нынешнее утро простилось на веки со временем! Сколько в этот час, в который беседуем мы, оставляют землю? Какой Исаия придет и скажет нам: «сделай завещание для дома твоего, ибо ты умрешь, не выздоровеешь» (Ис. 38, 1)? Послушайте вы, которые говорите: сегодня или завтра пойдем в такой-то город и пробудем там год; знаете ли, что случится завтра? Что жизнь наша? Пар, который на малое время является, и потом исчезает (Иак. IV, 18, 14). О! зачем мы не повторяем себе часто: умрем, умрем и, может быть, в одну из тех минут, в которую менее всего думаем умереть? Мысль о внезапности смерти, как искра, пробегая по душе, пробуждала бы нерадение наше. Тогда мы не стали бы тратить дорогое время на напрасные мечты, или на слепую беззаботность. Как мы будем жалеть, при последнем часе, о днях и часах, проведенных без пользы, убитых в мечтах и рассеянности! Как мы будем жалеть, что не употребили данного нам времени на занятия важные, спасительные для души! Мудрено ли, что тогда, как мы будем звать при дверях спасения, чтобы нам отворили их, нам скажут: о, «блаженны рабы те, которых господин, придя, найдёт бодрствующими» (Лук. XII, 37). «Бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в который приидет Сын Человеческий» (Мф. XXV, 13).

Другая жестокая страсть, которая мучит душу, есть страсть к наслаждениям и богатству. Но если бы мы чаще вспоминали о смерти, эта страсть также слабее и реже возмущала бы душу нашу.

Юность особенно резва и игрива; для наслаждения пренебрегает она образованием ума и сердца. И, при самом образовании, ищет средств развить только страсть к наслаждениям, читает книги, слушает разговоры—только что легкие и игривые, которые оставляют в душе одну пустоту. И в зрелом возрасте престают ли гоняться за удовольствиями? Ищут рассеянности, ищут веселостей и скучают, что не находят на земле рая. Отчего же так неумеренны в страсти к наслаждениям? Оттого, что не измеряют жизни мыслью о смерти. Ах! почему бы не посмотреть на могилу? Почему не вспомнить, что есть гроб, а за гробом другая жизнь, для которой надобно готовиться в этой жизни? Почему не думать, что есть смерть, и эта смерть обращает землю в страну плача и тления. Почему не размыслить, что если и дозволены нам удовольствия в этой жизни: то такие, в которых бы нельзя было раскаиваться по смерти, пред судом Божиим. О, юность беспечная! О, старость с умом юношеским! Зачем бежишь ты мыслью прочь от гроба? зачем с усилием удаляешь от себя мысль о смерти? Гроб может научить тебя мудрости, которой ты не имеешь; смерть может вразумить тебя в цене жизни временной, которой ты не понимаешь.

Что мне делать?—вопиет еще один докучливый голос в душе нашей;—что мне делать? Мне некуда собрать плодов моих? Вот что сделаю: сломаю житницы мои и построю пространнее; и соберу туда все мое доброе; и скажу душе моей: душа! много у тебя лежит добра; покойся, ешь, пей и веселись. Это, братья, голос корыстолюбия. Что же говорит владеющей жизнью и смертью? Бог сказал: безумный! в сию ночь душу твою, возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? (Лук. XII, 28-29). Вот какой приговор сам Бог произносит корыстолюбцу! Корыстолюбец безумен. Отчего? оттого, что не помнит о смерти;—оттого, что, не думая о близости кончины, думает не о душе, а о богатстве, которое не пойдет за ним на тот свет. Сокровища обманчивые, блага непостоянные, богатство тлеющее! Как мне любить вас при взгляде на гроб? Как дорожить вами, как искать вас с усилиями и тревогой, когда прежде, чем овладеваю вами, вы можете исчезнуть для меня, или если и достигну вас, расстанусь с вами против желаний и надежд? К чему ж тревоги? Пусть буду употреблять, что дано мне, не оставляя надежд отрадных за гробом. Жизнь моя—странствование: так показывает смерть,—и смерть велит мне смотреть на сокровища земные, как па путевой запас и притом обременительный, когда его более, чем нужно для пути,—опасный, когда не употребляю его на то, на что он назначен.

Так, память о смерти спасительна душе нашей; но она же и сладка может быть для вас во время скорбей.

Кто из нас не терпел горя в жизни? И как часто терпят такое горе, которого себе не ждали, которое не спросясь посещает и как будто хочет теснить нас до гроба? Мало того. Путь самой добродетели усеян терниями. Путь Христов—путь скорбей крестных. Между тем путь нечестивых нередко спеется. Так не напрасно ли я очищаю сердце мое, взываете праведник, смотря на благоденствие нечестивых? Не напрасно ли омываю невинностью руки мои, терплю раны всякий день и страдание всякое утро (Псал. 72)? И долго ли страдать и томиться? Долго ль терпеть от греха и грешников?…

Не долго, не долго, отвечает вера и указывает на смерть, а за нею на суд.

Так, смерть прекратит страдания земные; смерть препроводит христианина в блаженную вечность. Утешься, гонимый судьбой путник земли! Скоро ты сложишь с себя тяжелую ношу и успокоишься. Утешься изможденный крестоносец Христов! Скоро страдания твои кончатся и ты соединишься со Христом твоим, Которого ищет душа твоя. Ужели у Бога неправда? Нет! там— за гробом Он рассудит каждого из нас; каждому отдаст свое, смотря по делам нашим. Тому, кто веселился каждый день здесь, скажут там: ты принял благая в жизни твоей — довольно с тебя; твое сердце пресытилось веселостями; теперь другая доля тебе. А тот, кто вместо хлеба питался здесь слезами, кого жизнь поила только горечью, кто с юности до самого гроба не видел дня светлого, отрет там слезы. „Не ревнуй лукавнующему; не завидуй делающему беззаконие. Еще мало,—и не будет грешника, а праведники наследуют землю (Псал. XXXVI). Те, которые со слезами сеяли, с радостью пожнут. Смерть снимает с праведника тяжелые узы, которые тяготят над ним во всю земную жизнь; она разрешит его от тела греховного, которое не дает ему покоя до гроба, воздвигая в нем брани и бури. Смерть рассеет сомнения о странствовании земном. Она откроет нам и цель земных трудов, и значение непонятных обстоятельств жизни нашей. Становясь на краю могилы, христианин как бы становится на возвышенном холме, с которого ясно различает пройденный путь; видит и то, что страдания временные ничего не значат в сравнении со славою, которая ждет его там—за гробом; гроб показывает, как ничтожны цели людей, работающих для мира, и как отрадна, как высока участь тех, которые служат Господу. Так, сладко христианину вспоминать о смерти; она радостна для него, как ангел мира,—он желает скорее расстаться с телом докучливым, с миром коварным и злым, с людьми забывчивыми и легкомысленными в их рассеяности. Здесь грех и скорбь преследую его на всех путях. Там у Господа—мир и спасение.

Не думайте, что христианский страх смерти помешает вам в каком либо добром деле, удержит вас от какого либо благого намерения. Нет, страх смерти, какой питает в себе христианин, растворен упованием живым и сладким; и потому не стесняет, а раскрывает он душу для подвигов великих; не приводит ее в смятение, не производит в ней беспорядка, а вводит порядок и гонит то смятение, какое вводят страсти в душу. Христианин встречает смерть не как грозное страшилище, но как вестника мира. Смерть приходит к нему не для того, чтобы разлучить его с Иисусом Христом, который исполнил за нас правду закона, но для того, чтобы соединить с Ним. Если же не так представляют себе смерть: это значит, что не знают другой жизни, кроме жизни земной, других благ, кроме благ временных, другого Бога, кроме богов века сего. В таком случае, несчастна душа, которую не хотят пробуждать от сна ее страхом смерти; несчастны люди, которые заботятся о том, как бы не дошла до ушей их весть о смерти. Это значит, то же, что у утопающего в волнах отнимают последнюю доску, на которой он мог бы спастись.

Впрочем, чтобы мысль о смерти могла быть назидательною, она должна быть живою и твердою в душе нашей. Надобно быть глубоко проникнутым мыслью о нашей смертности, живо чувствовать, что бренный состав будет перстью, а дух возвратится к Богу; и тогда это живое чувство тленности и смерти будет оживлять душу нашу для деятельности ревностной, укрепит силы наши для подвигов самых трудных. Чем более смерть будет устрашать нас, тем скорее исчезать будут обаяния греха; тем более дорожить будем талантами, врученными нам от Бога. Правда, никто из нас не говорит о себе, что не увидит смерти. Однако ж, не многие ли так живут, как будто вовсе не думают умереть. Всем нам известен приговор правды вечной: наши знакомые, наши друзья в глазах наших исполняют его на себе. Однако ж, не так ли мы ведем себя, что до нас этот приговор как будто и не касается? Мы провожаем других на тот свет; а готовим ли себя в тот же путь? Напротив, мысль о смерти не так ли близка душе нашей, как гость постылый, которого и холодно принимаем мы, и сбываем с рук как можно скорее? Не так ли редко западает она в душу нашу, как холодно принятый знакомец посещаете угрюмого знакомца? Если так: то нечему дивиться, что так мало живем мы для добра.

Чтобы мысль о смерти могла иметь свое спасительное действие, надобно жить и действовать с мыслью о смерти. Мы, живя, умираем; стало быть, ничего нет естественнее, как живя, помнить, что умираем. А ждать для приготовления к смерти того времени, когда уже смерть взойдет в твой дом, приблизится к твоему одру и станет разрушать бренный состав твой, сообразно ли с благоразумием? Кроме того, что смерть никому не дает наперед знать о времени своего посещения, какое приготовление к смерти может быть в душе твоей, когда душа твоя будет вся занята ужасом самой смерти? Какое обращение к Господу, какое раскаяние в прошлом, какая любовь к Спасителю могут быть тогда, когда страдания тела, терзаемого смертью или оставит тебя вовсе без сознания или, при слабом сознании, без всякого мужества и силы? Нет! готовься заранее к смерти. Тогда и лучше будешь вразумляться мыслью о смерти, и больше соберешь плодов для вечности. Тогда-то будем мы располагать жизнь свою так, что нам никогда не страшно будет перейти в вечность. При каждой встрече с искушением сильным, пред грозным взором смерти, будет погасать огонь страсти и чистый пламень любви к Господу будет гореть, не погасая. Во всех словах твоих поминай последняя твоя и тогда во веки не согрешишь, — сказал опытный мудрец (Сир. 7, 89). Тогда пусть посетит нас внезапная смерть: она не приведет в смятение духа нашего; мы встретим ее с признательностью, как благодетельного друга нашего.

И в жизни, и в смерти нашей, да будет славно имя Твое, Боже наш! Аминь.

1847 г.

19. Беседа в неделю пятую Великого поста. (Мк. 10, 35-45).

«Не знаете, чего просите». Какой жестокий ответ на просьбу! Какой резкий приговор достоинству моления! А этот ответ, как слышали мы в ныне читаемом Евангелии, сказаны апостолам Иакову и Иоанну. Чем менее имеем мы прав думать о себе, что лучше понимаем предмет своих просьб, чем апостолы, тем более должны вникнуть в положение апостолов и суд Спасителя, чтобы быть осторожными в желаниях.

«[Тогда] подошли к Нему сыновья Зеведеевы Иаков и Иоанн и сказали: Учитель! мы желаем, чтобы Ты сделал нам, о чем попросим. Он сказал им: что хотите, чтобы Я сделал вам? Они сказали Ему: дай нам сесть у Тебя, одному по правую сторону, а другому по левую в славе Твоей» (ст.35-37).

Иаков и Иоанн были избранные между избранными учениками Христовыми. Целые тысячи были то явными, то тайными слушателями небесного учения Христова. Между ними двенадцать были приняты в число любимых учеников Христовых и названы апостолами. И между сими избранными Иаков и Иоанн были самые любимые, самые приближенные апостолы. Ибо им и Петру оказано то высокое преимущество, что были они свидетелями славного преображения Христова. Они же с Петром были свидетелями тяжкого подвига Спасителя в саду Гефсиманском. При такой близости любимых учеников к своему Учителю не естественно ли было желать им особенного для себя, когда так добр их Учитель ко всем? И заметьте, с какою скромностью предлагают они желание свое? Не прямо приступают с требованием того, чего желают. «Учитель, — говорят они, — нам хотелось бы, чтобы исполнил Ты, чего желаем мы». Что ж это за предмет желания их? «Дай нам, — говорили, — сесть у тебя одному по правую сторону, а другому по левую в славе Твоей». Сидеть по правую и по левую сторону царя означает участвовать в почестях царских, быть первыми из тех, на кого изливаются любовь и милости царские. Сидеть по правую и левую сторону Христа означает участвовать в его славе, как это и выразили ученики, упомянув о славе. Желание Иакова и Иоанна не выражает ли веры в величие Христово? Не выражает ли любви их к Нему, которая не думает о почетных местах во дворе Ирода, не добивается какого-либо значения в службе могущественного кесаря? И, однако, что говорит им Господь? «Но Иисус сказал им: не знаете, чего просите» (ст.38). Как это так? Ученики, которые около трех лет неразлучно пребывали с единственным Учителем своим и внимательно слушали глаголы жизни вечной, не знают, чего просят? Не от того ли, что не все им сказано? Нет, вот близка минута, когда Господь скажет им: «Сказал вам все, что слышал от Отца Моего» (Иоан. 15, 15). Что ж это значит? То, что пока не низшел на них Дух Утешитель, они не понимали всего, что говорено им было, и пока сила вышняя не укрепила их, они ошибались в желаниях своих. В чем же ошибочно было желание Иакова и Иоанна? Они, как сказали мы, желали быть с Господом своим, а не с славными мира грешного. Тут нет ошибки. В чем же ошибка? В том, что желали быть первыми в земной славе Христа, тогда как царство Христово, как говорит им Господь, не принадлежит к миру, тогда как только что пред тем возвестил Он им о земной участи своей: «Вот, мы восходим в Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет первосвященникам и книжникам, и осудят Его на смерть» (Мар. X, 33). Итак, понимали ли они, чего просили? Просят первых мест в славе Его, тогда как Он идет на поругания и смерть!

Если же Иаков и Иоанн осуждены за желание чести тогда, как они желали участвовать, хотя и в земной славе, но все-таки в славе Христовой: что сказать о тех желаниях чести, где вовсе не имеют в виду Христа, а только один мир, одну землю? понимают ли эти люди, чего просят? «Если не смерть, то презрение, — говорят, — тому, кто коснется нашей чести пред человеками». И думают, что понимают, чего желают. Дорожат честью пред людьми, тогда как вовсе не люди, а Господь — Судья дел наших. Дорожат честью пред людьми, а не дорожат ни покоем, ни жизнью другого, неприкосновенными уже и потому, что они чужие, а не наша собственность. Что такое земная слава? Колебания воздуха. Есть же, о чем помышлять заботливо. А между тем для этой-то славы, какой не творят неправды? Чтобы достигнуть чести, дозволяют себе все бесчестное: подкуп и обманы, лесть и неправду. И думают, что понимают, чего домогаются?

«Можете ли пить чашу, которую Я пью, и креститься крещением, которым Я крещусь?» (ст.38), — спросил Спаситель искавших первенства. Чаша, на которую указывает Христос, есть та самая, о которой Он молился в саду Гефсиманском: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия» (Матф. 26, 39). Крещение Христово, есть крещение кровью, совершившееся на кресте. Итак, спрашивая искавших первенства, могут ли они пить чашу Его и креститься крещением Его, Спаситель побуждает их испытать самих себя, в состоянии ли они участвовать в страданиях и кресте Его? Для чего же это испытание своих сил? Для того, что ежели бы предмет желаний был не по силам: то и при всей его святости, желать его, значило бы не понимать, чего желаешь. К чему домогаться того, чем не могу я пользоваться? Иаков и Иоанн на предложенный вопрос отвечали: «Можем», можем пить чашу, можем креститься». Но если они и хорошо поняли слова вопроса, то ответ их был также поспешен, также не основан на точном самоиспытании, как и обещание Петра следовать за Иисусом на самую смерть.

«Чашу, которую Я пью, будете пить» (ст.39), — сказал Господь. Это значит, что будете время, когда Иаков и Иоанн выпьют чашу страданий за Христа, но только не теперь они способны к тому; Он уже готовь к чаше своей, «чашу, которую Я пью», но они еще будут готовиться к ней. Вот Он стоит в молитве пред чашею своею, а они что делают? Спять, бессильные и для того, чтобы провести один час в бдении. Иудеи берут Его и ведут на страдания, а они «оставив Его, все бежали» (Мк. 14, 50).

Ты, который так недоволен своею долею и так нетерпеливо ищешь другой, тревожно домогаешься занять высшее место, высшее значение в кругу людей! Испытал ли ты себя? Узнал ли, что это место по тебе? Что если ты слишком мал для места? Над тобой будут смеяться. «Нет, — говоришь ты, — я знаю себя, знаю свои силы; но, тогда как другие хуже меня и давно занимают видные места, я все остаюсь на прежнем». Друг мой! согласишься ли ты с тем, что ты по крайней мере не лучше Иакова и Иоанна, не крепче Петра? Если же они могли ошибиться в себе, по человеческому самолюбию, и вовсе оказались не тем при встрече с искушениями, чем представляли себя прежде, того: как же тебе не наложить молчания на говорливое самолюбие свое? Как же тебе не сказать себе: «Точно ли я хорошо знаю себя? Точно ли не пал бы я, если бы вступил на путь, к которому так стремлюсь? Теперь я живу покойно, хотя и не окружен блеском: а что, если блеск будет раздражать только мои нервы и не даст мне покоя до гроба? Что если страсти, найдя себе пищу, повлекут меня от одного порока к другому и доведут к самому аду? Нет, да будет воля Твоя с рабом Твоим, Боже мой!». Каждая должность, каждое занятие требует особенных познаний, особенных способностей. Пусть же каждый, прежде нежели решится приняться за то, или другое занятие, испытает себя, по силам ли оно его? Только легкомыслие стремится неудержимо к честям и званиям, обольщаясь наружным блеском их. Но мудрый говорит: «Чрез меру трудного для тебя не ищи» (Сир. 3, 21). И людям виднее бывают слабости того, кто стоит выше других. Если же видное место есть место власти: какой ответ, о, Боже мой, надобно давать на суде Твоем! Сколько своих грехов, а потребуют отчета и по делам подчиненных. Чем настойчивее кто ищет высшей должности, чем смелее садится на первом месте: тем вероятнее заключение ваше, что он или не испытывал себя и вовсе не знает себя, или испытывал, но обманулся при испытании, и потому горько ему будет, когда неожиданно столкнут его.

«И, услышав, десять начали негодовать на Иакова и Иоанна» (ст.41). Вот и еще плод домогательства первых мест! Пока не было между апостолами желающих первенства, не видно было между ними неприязни. Показалось желание первенства, явились и негодующие. На Иакова и Иоанна сердились прочие за то, что тогда, как все двенадцать оставили равным образом все для Иисуса и потому всем обещаны престолы, двое домогаются особенных почестей. Смотрите, братья, и между апостолами дух превозношения нарушает мир общества их: чего же ждать для наших взаимных отношений, для нашей любви? Между нами дух превозношения конечно не так тих, как между апостолами. О! как он бывает дик у нас! Мало того, что бурно стремится он к своей цели, он, в порывах своих, намеренно оскорбляет ближних, сталкивает с пути, встречающихся на пути, бросает в других брань и клеветы, мстить как за оскорбление за то, что другой стал выше других. Тут ли место любви? Если же трудно быть оскорбляемым и не чувствовать оскорбления: то представьте, сколько досад пробуждает дикая страсть к первенству? Сколько ссор, сколько вражды, сколько волнений ненависти! Так духом гордости и любочестия иссушается любовь.

«Иисус же, подозвав их, сказал им: вы знаете, что почитающиеся князьями народов господствуют над ними, и вельможи их властвуют ими. Но между вами да не будет так» (ст.42-43). Новое побужденье не искать первенства! Домогаться преобладания над другими свойственно только язычникам, превозноситься и властвовать — дело грешного мира. Это их печальное отличие. Отчего же так? Тем, которые не знают славы Божьей, ни достоинств духа бессмертного, остается искать только славу человеческую; тем, которые не имеют твердых надежд, что взойдут на небо, остается тешиться земным величием. Между же христианами, которым известна слава небесная, этому не должно быть. Как же свойственно поступать христианину?

«Кто хочет быть бо́льшим между вами, да будет вам слугою» (ст.43). Кто хочет быть большим между вами, будь вами слугою. Спаситель не говорит, что между христианами не должно быть властей и начальников. Напротив, Он прямо учит, что между христианами должны быть бо́льшие, только не с свойствами первенствующих языческих. Между христианами, если кто хочет быть великим, не иначе достигнет величия, как произвольным смирением; если кто выше других по власти, по званью, любовь к званию велят ему быть слугою других, жить не для себя, не для своего покоя, а для пользы вверенных ему; от того-то рабом ли кто остается, рабство не унижает его, потому что он служит Богу, независимо от людей (1 Кор. 9, 19); по христианскому учению начальник «есть Божий слуга на добро», как Его же слуга и раб (Рим. 13, 4).

«Ибо и Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (ст.45). Если бы не легко казалось христианину смиряться пред подобными себе, особенно же первому по власти не увлекаться мечтою о первенстве: то вот пример самый поучительный для смирения, убеждение самое непререкаемое. Если Сын Божий, явясь на земле в образе сына человеческого, не требовал себе услуг, а с тем и явился, чтобы служить людям и положить жизнь свою за их спасение: то кто из людей имеет право отказываться от служения людям? Какой христианин может быть христианином, не следуя стопам Христа Господа своего, отказываясь подражать смирению Его?

О! Господи Иисусе! дай нам силы смирять докучливое самолюбие наше, да Ты един будешь славен в делах наших! Аминь.

21. Беседа в пятую неделю поста, на литургии, о жизни св. Марии египетской

Святая церковь предлагает в сии дни покаяния пример и молитвы подвижницы Марии Египетской. Читали ли вы, слушатели, истории сей жены, дивной покаянием? Повторите, если читали; тем более послушайте, если никогда не читали и не слушали. Читают же истории беззаконий, часто самых бесстыдных беззаконий. Как же не послушать историю покаяния, историю дивных подвигов для вечного спасения? Ужели кому-либо больше нравятся зловония греха, чем благовония добродетелей? Если так: худо очень худо. Пусть поспешат исправить испортившееся обоняние, чтобы совсем не потерять его. На сей раз предложу вам одну часть жития чудной Марии.

Семнадцать лет жила Мария для одного греха, в богатом торговом городе Александрии; семнадцать лет вела жизнь самую нечистую, утопая в любодеянии; семнадцать лет была сосудом дьявола, отвратительным для Господа. Называю жизнь теми именами, какими именовала ее сама Мария, будучи святою. Пожалуй, люди найдут другие названия этой жизни. Чего не бывает у людей! У них есть и невинные слабости, и грехи, чуть не равные добродетелям. Но «не обманывайтесь, братья, — говорит нам апостол, — не обманывайтесь: ни блудники, ни малакии, Царства Божия не наследуют» (1 Кор. 6, 9-10).

Мария, по побуждениям греха, отправилась в Иерусалпм на праздник поклонения Кресту Господню. По примеру других она пошла и в Иерусалимский храм. Но неудержимая на путях преступной жизни она никак не могла переступить порога святилища. Три, четыре раза покушалась она войти в храм. Но каждый раз тайная, незримая сила не допускала ее в храм Божий. Неукротимая грешница в первый раз задумалась, чувства взволновались, в совести раскрылась мрачная картина протекшей жизни. Она увидела, наконец, что есть Всевышний, которому гнусны дела ее; увидела, что нет общения между ней — сосудом мерзостей и храмом Всесвятого; нет общенья между ней, которая погубила столько душ, и тем, Кто положил душу Свою за спасенье душ; нет общенья между ней — вместилищем нечистоты, и тем крестом, на котором пролита кровь пречистого Агнца и Сына Божья. Горькие слезы полились из глаз ее; она поражала грудь свою ударами, в безнадежии. Терзаемая скорбью, взглянула и увидела она на стене притвора икону Богоматери! И луч надежды блеснул в мрачной душе её. Она обратилась к Пресвятой Деве с мольбою — явить ей бедной грешнице милость, вознести молитву её к Сыну Господу и открыть доступ к животворящему кресту Его; она произнесла твердый обет не жить более для греха, а посвятить себя Господу, на раскаяние и слезы. Молитва была услышана. Новое усилие войти в храм не было остановлено. Она вошла и, пораженная милосердием приемлющего такую грешницу, как она, поверглась пред животворящим древом, орошая землю ручьями слез. Еще раз, поручив себя защите Богоматери пред ее образом, Мария отправилась за Иордан на трудный подвиг покаяния. Так произошла благодатная перемена в бывшей грешнице!

Много мыслей возбуждает сокрушенная Мария. Во глубине греха была она. Но отвергнута ли небом? Нет! Преклонилась к слезам ее Матерь Божья и преклонила к ней Сына Своего. Грешник! Как бы глубоко ни пал ты в бездну греха, смотри на грешницу Марию, не отвергнутую небом. Не допускай до души отчаяния. Обратись в сокрушении сердца к Господу. Провел ли ты большую часть жизни в забвении о Боге, в рассеянной, нечистой жизни? Вспомни, Мария не скоро образумилась; пришедшая в себя —принята небом. Будет ли тебе дано знамение о готовности принять тебя или нет, о том нет нужды заботиться. Слово Господа верно, как и дело. «Живу Я, говорит Господь Бог: не хочу смерти грешника, но чтобы грешник обратился от пути своего и жив был» (Иез. 33, 11). Для людей вернее всего, когда слово запечатлено клятвою; и Господь снисходит в этой людской немощи; с клятвою уверяет, что не хочет Он смерти грешника. Будь же уверен, грешник, что Господь только ждет твоего обращения. Смиряйся в душе пред Господом, становись вместе с мытарем на задней стороне храма, считай себя недостойным взирать на небо и тайны святые; но будь с упованием на благость неба. По примеру Марии, моли преблагословенную Деву, моли молитвенников неба, дабы они предстали за тебя недостойного пред престолом великого Бога и испросили тебе милость Его. И это смирение, будь уверен, принято будет, как лучшая жертва.

«Мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие» (Матф. 21, 31), — сказал Спаситель фарисеям и книжникам. Это слово исполнила на себе Мария. Благодать Божья коснулась ее сердца не напрасно; искра Божья, явившаяся в мрачной душе её, не потухла; пробужденный голос совести не замолк. Быть не может, слушатель мой, чтобы и нас с тобою, в то или другое время, не касалась благодать Божья. Искупитель, призвавший Себе Марию, и ныне Тот же пастырь добрый, ищущий заблудших овец; Он и ныне ударяет в двери сердца нашего разными случаями, то неудачами нашими в делах или болезнями, то благословением путей наших. Но что ж? Мы — беспечные, или пропускаем без внимания прикосновения благодати, или, хотя и трогаемся ими, но скоро забываем их. Как много надобно нам плакать, чтобы Господь не поразил судом праведным нашей невнимательности к Его попечению о спасении нашем!

Во дни Спасителя притекали к Спасителю великие грешники — мытари, блудницы, разбойники; но фарисеи, люди соблюдавшие, по наружности, законность и приличие, редко, весьма редко обращались к Нему с искренней душей. Так и ныне люди, знатные праведностью своей, не думают, что им должно каяться. Они говорят: «В чем нам каяться? Слава Богу, — мы не разбойники, не блудники, не воры; а малых грехов Бог не взыщет». Несчастные! они не видят, не чувствуют, что цепь ежедневных, ежечасных, так называемых, малых грехов их стала уже так длинна, что давно конец ее висит в аду; они не видят, что эта цепь, скрепляемая ими каждый день, каждый час повторением грехов, так крепка стала, что им не разорвать ее холодными бездушными молитвами. Друзья мои! самое страшное состояние души — это состояние гордой бесчувственности и самонадеяния беспечного.

Молитва мытаря оправдала его оттого, что она была молитвою сокрушенного сердца, молитвою души, полной чувства виновности пред Господом. А надменному фарисею не помогли даже пожертвования в пользу храма. Молитесь, друзья мои, усердно молитесь, с сокрушением души, как грешники. Ибо все мы грешники пред Господом. Все мы должны принадлежать Ему, как Его создания; все в нас должно служить Ему, а не греху. Он так благ, что все сердце должно служить Ему, и все кости наши должны исповедаться Ему. Потому-то, кто ни тепл, ни холоден, тому глаголет Он: «Извергну тебя из уст Моих» (Откр. 3, 16). Устрашимся холодности к вечному спасению. Присмотримся к себе внимательно; испытаем себя совестью строгой. Пересмотрим жизнь нашу по всем заповедям, проверим с законом все действия, все отношения наши. Перечтем преступления, не оставляя ни одного без справедливого суда. Не станем извинять себя ни общей слабостью, не помешавшей святым быть святыми, ни примером многих; в аду будет место и многим, если не покаемся все. Не станем ссылаться на благость Божью, которая блага не для того, чтобы мы были грешниками, неблагодарными пред нею. Будешь судить себя, как бы стояли мы пред судом Господа, грозного в правде. И тогда-то покаяние наше может быть так же животворно, как покаяние св. Марии.

Приглашая любовь вашу выслушать продолжение истории св. Марии, в следующую литургию, молю Господа Иисуса, да ниспошлет Он свет Свой в сердца наши, чтобы узрели мы, по примеру Марии, множество грехов наших и прославили благость Его, долготерпевшую нам. Аминь.

Говорена в домовой церкви. 1848 г.

22. Беседа в пятую неделю поста. На литургии, о том же: о жизни св. Марии Египетской

Мы оставили в прошедшей беседе св. Марию на пути ее в пустыню, куда удалилась она для подвигов новой жизни. Посмотрим теперь на жизнь ее в пустыне.

Когда преподобный старец Зосима увидел в первый раз Марию в глубоко дикой пустыне: он до того поражен был ее видом, что думал — пред глазами его не человек, а дух. Так измождена была плоть ее! От солнечного зноя она вся почернела; волосы были белы, как волна. Приняв ее потом за многолетнего пустынника, Зосима просил ее, бежавшую от него, остановиться для пользы души его, и, услышав ответ: «Авва Зосима! я жена, — брось мне твою мантию, чтобы прикрыла я наготу мою. Изумленный тем, что называют его по имени там, где никто не мог знать его, он уже не сомневался, что Бог открывает ему необыкновенную рабу свою. Когда он спросил о пустынной жизни ее, она отвечала так: «Если не ошибаюсь, — сорок семь лет, как оставила я св. город Иерусалим, и ни с кем с того времени не видалась. Сперва питалась я хлебами, которые принесла с собою, пока не вышли они, — потом растениями пустыни. Когда одежда моя износилась, много терпела я от зноя солнечного и от стужи. Часто до того ослабевала я, что не могла держаться на ногах и падала. Старец спросил о внутренних подвигах ее. Она отвечала: «этот вопрос приводит меня в трепет, лишь подумаю я о тех страшных опасностях, которым подвергалась я, о тех нападениях, которые вытерпела я от испорченного сердца моего. Целые семнадцать лет испытывала я жестокие и непрестанные искушения. Когда начинала я есть, чувствовала, что мне хочется есть мяса или рыб египетских. Сильно хотелось мне пить вино. В миру я очень любила это питье, так что часто напивалась до излишества, а в пустыне не всегда имела и капли воды, чтобы утолить мучившую меня жажду. Мои беспорядочные страсти влекли меня и ко многому другому. Тогда я начинала рыдать и терзать мою грудь. Я предавала себя Матери Божией и вспоминала обеты, которые давала я пред ее изображением. Когда я долго таким образом плакала, поражая тело мое ударами: то внезапно свет озарял меня и покой возвращался в сердце мое. Часто мучения старых страстей моих, казалось, гнали меня вон из пустыни. Тогда бросалась я на землю, орошала ее слезами, возносила сердце мое к Пресвятой, и Она никогда не отказывала мне в защите». Так говорила Мария.

Не правда ли, друзья мои, страшны были искушения Марии? Жестоки подвиги ее? Чудна помощь, посылавшаяся ей с неба?

Страшны были искушения Марии оттого, что слишком раздражены были страсти долгою жизнью в грехе. Как надобно нам страшиться, друзья мои, чтобы не раздражать в себе страстей долговременным снисхождением к их алчности! Счастливы юные души, если со дней юности начнут покорять себя игу заповедей Христовых. Иначе, чем долее живут по воле страстей, тем тяжелее возвращаться на путь спасительный. Страсти, удовлетворяемые в течении лет, чем далее, тем более становятся дики, неукротимы, разрушительны. Отсекайте в себе дурные пожелания, укрощайте худые наклонности, в самом их начале, пока они еще не окрепли в душе. Часто утешают себя мыслью, что та или другая слабость маловажна, что в том или другом грехе еще успеют исправиться. Проходят годы, начинают чувствовать, что жили худо, решаются отказываться от давней слабости. Но слабость так возобладала душою, что не чувствуют себя в силах преодолеть ее, и то, что вначале так легко было победить в себе, теперь требует подвигов жестоких.

Невыразимо жестока была борьба, которую вытерпела Мария, со страстями. Но путь к царствию Божию и для каждого тернист. Худые привычки увеличивают тяжесть подвигов для подвижника спасения. Но кто бы ты ни был, друг мой, на небо нельзя взойти без труда. Просторная дорога, гладкий путь, веселая жизнь ведут в ад. «Царство Божие, — говорит Спаситель, — берется силой» (Матф. 11, 12). Итак, выбирай одно из двух — вечное блаженство и здесь труды, или покой на земле и вечные муки за гробом. Итак, благословляй Господа, когда Он посылает тебе скорби и бедствия, отнимая пищу у страстей и налагая на них узду против твоей воли.

Впрочем, если путь к царствию Божию труден, то это не значит того, что жизнь подвижников благочестия беспомощна и безотрадна. О, нет! Близок Господь ко всем призывающим Его искренно. Помощь Его готова для каждого, кто просит помощи. Смотрите на св. Марию. Господь не медлит подкреплять и утешать рабов Своих, когда это нужно. Как бы ни были сильны страсти, как бы ни была жестока борьба, воздвигаемая ими; просите помощи свыше, и помощь подана будет. Чем сильнее восстанет буря греховная на душу, тем неотступнее просите и примите; — получите желаемое, когда, оставив всякую надежду на себя, повергнете пред Господом и свои грехи, и свои немощи; когда воззовете из глубины души: «Господи! беден я, грешен я, погибаю, спаси меня Спаситель мой!». И он подаст спасение, утешит, подкрепит, обрадует, так что забудете все горечи, и исчезнуть все препятствия. До какого торжества над немощами нашей природы, до какого торжества над самою внешнею природою возвышала благодать Божья подвижников благочестия! Посмотрите на св. Марию, эту утопавшую некогда во грехе грешницу.

Св. Мария, говорить история её, просила старца Зосиму принести ей в Великий Четверг будущего поста Тело и Кровь Спасителя. В начале поста, сказала она ему: «Ты не можешь выйти из монастыря». И точно в следующий пост Зосима лежал болен, когда братья пошли за Иордан для уединенных подвигов. Когда приблизился Великий Четверг, Зосима уже выздоровел и пошел на берег Иордана с Телом и Кровью Господа, которую нес в чаше, взяв и корзинку плодов. Вечером он увидел святую на противоположном берегу. Она ознаменовала воду крестом и пошла по ней, как по твердой земле. Подойдя к старцу, она, по выслушании Символа веры и молитвы «Отче наш», причастилась святой Евхаристии и, воздев руки на небо, произнесла в слезах: «Ныне отпускаешь рабу Твою, Владыка, по слову Твоему, с миром, потому что видели очи мои спасение души моей». Обратясь к Зосиме, оно сказала: «Прости меня за труд, который причинила я тебе: но не откажи мне еще в милости — в следующий пост приди на то место, где в первый раз говорила я с тобою». В следующий пост Зосима с прочими братьями пошел в пустыню. Первою заботою его было отыскать святую и спросить об имени её, что доселе забывал он сделать. Когда пришел он на место, нашел её уже мертвой. На теле её лежала надпись, которая говорила, что усопшая называлась Мариею, а вместе означен был день, когда почила она. Зосима похоронил ее в могиле, которую выкопал посланный Богом лев.

Так подвизалась и почила в пустыне св. Мария.

Позволят ли мне ублажить пустыню, воспитавшую для неба св. Марию? Да, блаженна пустыня, возвысившая до такой чистоты такую грешницу. Чем была Мария, живя в шумном мире? Гнусною грешницею. Чем стала Мария, подвизаясь в пустыне? Ангелом на земле.

Но скажут: «К чему эта похвала пустыне? Разве нельзя найти спасения в мире?».

Не сомневаюсь, друзья мои, что и в городах, и в селах находят спасение рабы Божьи. Не сомневаюсь, что на всяком месте можно и должно благословлять Господа. Но, подумаем и о том, зачем Мария, начавшая покаяние в городе Иерусалиме, удалилась доканчивать покаяние в пустыне? Ужели ошиблась она? Ужели допустила дело ненужное, бесполезное для души? Конечно, не скажете, что легче могла ошибиться св. Мария, чем мы, грешные. Мария испытывалась в пустыне, и испытывала пустыню сорок восемь лет. А согласитесь, опыт — великий учитель; это не то, что мечты людей, которые говорят о духовных предметах только понаслышке, и потому знают о них столько же, сколько слепые о цветах. Послушаем и другого учителя, ни для кого непререкаемого, — слово Божье. «Он уходил в пустынные места и молился», — говорит Евангелие о Спасителе (Лк. 5, 16). «Посидите тут, пока Я пойду, помолюсь там» — на пустынной горе», — говорил Спаситель пред крестной своей смертью (Матф. 26, 36). Что значат эти действия Спасителя? То, что чистая молитва требует всевозможного отлучения души от всего сотворённого, чтобы всецело быть с Господом; то, что для совершения совершеннейшей молитвы и самый чистый дух, каков дух Богочеловека, имел нужду в пустынном удалении от мира. Вот одобрение пустыне в непререкаемой жизни Богочеловека! Если же сам Господь Иисус находит пустыню нужною даже для Себя: то что сказать нам немощным о себе? О, Боже мой! как мы легкомысленны во всем, что относится к спасению нашему! Мы представляем себя такими крепкими, что считаем для себя соблазны мира ничем. А на деле и легкая скорбь до того возмущает дух наш, что мы совершенно теряемся; на деле и пустые забавы мира до того занимают собой, что мы бегаем за ними точно, как дети. Нет, не будем обманывать себя. Кроме того, что мир разнообразием предметов, нужд, забот развлекает внимание наше, в нем целые толпы образов, раздражающих ваши слабости, страсти, похоти. Сочтите тысячи прихотей, развлечений, приличий, необходимостей дома, семейства, общества, придуманных тщеславием, роскошью, страстью к деньгам. И измерьте взором сердце ваше, — не отзывается ли оно более или менее, чаще или реже, на каждое прикосновение предметов и принадлежностей века грешного? Не забудьте и того, что измерить все слабости сердца, увидеть все язвы, наносимые ему грешным миром, почувствовать всю цену духовной чистоты, возможно не иначе, как при озарении сердца светом благодати. О! как не сказать после того: блаженна пустыня, воспитавшая св. Марию для неба! Те, которым открывал Господь всю немощь их и возбуждал жажду служить Ему без развлечения, не находя в себе сил противоборствовать миру, бежали из мира, как Лот из Содома, чтобы повторять с апостолом: «Не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего» (Евр. 13, 14). Другое дело, по сознанию немощей своих, по недостатку сил, нужных для пустыни, но отваживаться на подвиги пустыни; это прилично христианскому духу смирения; это значит, что христианская жизнь имеет свои степени совершенства, как и в дому Отца небесного много обителей. Потому не опасайтесь: не позову я всех в пустыню. Желаю только, чтобы все сознавали свои немощи; желаю, чтобы страшились, все страшились обольщений грешного мира.

Владыка Господи! молитвами святой матери нашей Марии сохрани умы и сердца ваши от губительных стрел мира и страстей. Аминь.

1848 г.