ПЕРЕЙТИ на главную страницу творений

Сб. «Христианские уроки»
К читателям
🎧1. Страх Господень
2. Хула на Святого Духа
3. Предсмертные страхования
4. Неизглаголанные воздыхания Святого Духа
5. Памятование о скоротечности жизни
6. О плотоугодии
7. Самохвальство
8. О грехах чувств
9. Опыт злоупотребления словами Св. Писания
10. О самолюбии
11. О неблагодарности к благодетелям

Из сб. «Голос пастыря»
12. Сеть птицелова
13. Духовное усыпление

Из сб. «Изречения слова Божия, располагающие к покаянию»
14. Господь «долготерпит нас, не желая, чтобы кто погиб, но чтобы все пришли к покаянию» (2Петр. 3, 9)
15. «Наступил уже час пробудиться нам от сна. Ночь прошла, а день приблизился: итак отвергнем дела тьмы и облечемся в оружия света» (Рим. 13, 11–12)
16. «Живу Я, говорит Господь Бог: не хочу смерти грешника, но чтобы грешник обратился от пути своего и жив был» (Иез. 33, 11)
17. «Встань, спящий, и воскресни из мертвых, и осветит тебя Христос» (Еф. 5, 14)

Сб. «Христианские уроки»

К читателям

В состав книги, под названием: «Христианские уроки» предлагаемой благосклонному вниманию читателей, входят статьи разнообразного содержания. В ней читатель найдет и духовно-нравственные наставления и вразумления, и объяснение мудреных текстов св. Писания, и толкование на церковные песнопения, и Речи на разные случаи. Но о чем бы автор ни рассуждал, он всячески избегал отвлеченности в своих рассуждениях, старался каждую мысль выразить наглядно и общепонятно, без ущерба впрочем для ее внутренней силы и глубины, – изложение оживлял чертами, взятыми прямо из действительной жизни, и в каждой почти статье давал немало места оценке современных неутешительных в нравственном отношении явлений частной и общественной жизни, – не согласных с учением и установлениями православной Церкви воззрений и обычаев.

Книга наша составилась из статей, первоначально помещенных в издаваемом нами ежемесячном журнале Душеполезное Чтение за 1872, 1873 и 1874 годы. Издавая их отдельной книгой, мы имели в виду читателей, не знакомых с этим журналом.

Прот. В. Нечаев

1. Страх Господень

«Начало премудрости страх Господень». (Притч.9:10; Иов.28:28; Пс.110:10).

Что такое вообще страх Господень? Не должно думать, что он есть только страх наказания за грехи, или грозного, неумытного суда Божия. Чтущему Бога свойствен и этот страх и даже святые люди, преуспевшие в любви к Богу и в подвигах благоугождения Ему по любви к Нему, старались возбуждать в себе страх суда Божия. Но в их душах этот страх не был господствующим чувством, иначе не мог бы ужиться с наполнявшей их сердце любовью к Господу, которая вон изгоняет сей страх (1Ин.4:18). В них он возбуждался только по временам, как врачевство против угрожающих или уже одолевающих греховных искушений. Господствующим чувством он бывает только у рабов, знающих одно рабское, а не сыновнее отношение к Богу, видящих в Нем только грозного Господина и Судию, и служащих Ему не по любви, а только по чувству самосохранения. Но есть вид страха Господня, совместного с любовью к Господу; такой страх возбуждается сознанием не правосудия только Господа, но вообще величия Его и нашего пред Ним ничтожества, беспредельных совершенств Его и наших несовершенств, недостатков и грехов, – сознанием бесконечного расстояния, отделяющего нас, ограниченных и грешных тварей, от Него, но вместе близости Его, как вездесущего и все исполняющего, к нам и зависимости нашей от Него во всем. Сей страх иначе называется благоговением к Богу, как существу Высочайшему и всесовершенному, и вообще благочестием. В этом виде страх Господень не только не исключает любви к Господу, но предполагает ее, ибо любовь наша к Богу должна быть благоговейная. Любя Его как Отца нашего, мы должны помнить, что Отец сей при всей близости к нам, как чадам своим, есть вместе Господь наш и Владыка всего мира, существо, пред беспредельным величием Которого не только мы, но и вся вселенная – ничто, и сей памятью нашу любовь к Нему удерживать от неправильных движений, – от искушений гордости и дерзости. В этом преимущественно смысле должно разуметь страх Божий, как начало премудрости.

Премудрость, началом которой служит страх Божий, это в обширном смысле есть просвещение, или обогащение ума всякого рода познаниями. Когда страх Божий называется началом премудрости, это значит, что в основании просвещения должно лежать благочестие, что в деле просвещения главная забота должна быть обращена на обучение страху Божию, что без него не может быть полно никакое просвещение, что без благочестия человек не может быть истинно просвещенным, что только в соединении с благочестием может быть полезно просвещение.

Ныне много говорят о необходимости повсеместного распространения просвещения, образования, и по крайней мере грамотности, утверждая, что без этого не может быть достигнуто ни улучшение внешнего нашего быта, ни нравственное преуспеяние. Идет ли речь о бедности народа, о неприглядности его внешнего быта, – это, говорят, есть следствие невежества; просвещение, знакомство с науками научило бы простолюдина устроить внешнее свое благосостояние. Зайдет ли речь о нравственной распущенности в народе, о господствующих в нем пороках: пьянства, обмана, воровства, о суевериях и расколах, – виной всему, говорят, есть опять невежество, с просвещением ничего этого не могло бы быть; чем человек просвещеннее, чем он развитее в умственном отношении, тем он благороднее, правдивее, вообще нравственнее.

Нет спора, что внешнее благосостояние зависит от успехов просвещения: человек мало-мальски грамотный и развитый гораздо искуснее в делах хозяйства человека неграмотного, неразвитого, вообще чуждого просвещения. Сравните быт дикаря, едва питающего себя насущным хлебом, живущего в дымной землянке или шалаше, с бытом человека, вкусившего плодов гражданственности, и вы увидите, какая великая между ними разность. Вообще, человек чему-нибудь учившийся, скорее найдет себе средства для устроения своего благосостояния, чем ничему не учившийся: первому открыто самое обширнее поприще для прибыльных занятий, тогда как последний обыкновенно употребляется на один черный труд, скудно вознаграждаемый. Но нужно ли, чтобы просвещение и в сем случае было соединено со страхом Божиим? Без сомнения нужно. Страх Божий удерживает от употребления бесчестных средств к обогащению. Страх Божий привлекает благословение Божие на наши труды и предприятия и в случае неудач предохраняет от уныния, от ропота на Бога, на людей, на обстоятельства, и от отчаяния. При страхе Божием бедность переносится благодушно, тогда как удовольствие обладания богатством, которое нажито с подавлением в душе страха Божия и бессовестными средствами, отравляется воспоминанием о неправдах и обидах ближнему и обличениями совести, по временам беспокоящей людей, поступающих вопреки ее внушениям.

Что касается до нравственного преуспеяния, то оно еще в большей мере, чем внешнее благосостояние, зависит от страха Божия. Страх Божий в сем случае никоим образом не может быть заменен одним умственным образованием. Последнее, говорят, смягчает, облагораживает нравы, но смягчает и облагораживает их только с внешней стороны, дает благовидность только внешнему поведению, да и это не всегда. Последователи новомодного учения – борьбы за существование, современные материалисты и нигилисты – все это люди, по-видимому, образованные, но вместе большей частью самые грубые, дерзкие и грубость, дерзость, цинизм даже поставляющие себе в похвалу. Они так проникнуты мыслью о человеческом своем достоинстве, что не считают себя обязанными уважать его в других; так высоко смотрят на личные свои права, что презирают обязанности почтения к старшим, даже к отцу и матери, как дело предрассудка. И могут ли иначе поступать люди, в которых совсем нет страха Божия, в которых подавлено всякое движение благочестивого чувства неверием в Бога, в Его святое промышление о мире, в Его вечный суд? – Чуждые страха сего суда, они способны даже на открытые злодеяния, считают для себя все позволительным для того, чтобы отстоять (как они выражаются) свое существование, и зная один закон, закон самосохранения. Вот еще примеры в доказательство, что просвещение, без страха Божия, не может вести к улучшению нравов. Римское общество пред временем Рождества Христова было самое образованное в мире, но вместе самое безнравственное, и это оттого, что в нем господствовала эпикурейская философия, своим учением о невмешательстве богов в дела человеческие и о смертности души подрывавшая начала нравственности, хотя и хвалившая добродетель. Философия энциклопедистов, господствовавшая в XVIII веке и проповедовавшая неуважение к религии и божественному откровению, как неблагоприятна была успехам нравственной жизни, видно из следующего случая. Фридрих Великий сам был последователь этой философии и окружал себя любителями ее. Однажды он сказал им: если бы я захотел наказать какую-нибудь провинцию, я послал бы в нее губернатором одного из вас. Это значило, что ученик Вольтера и энциклопедистов был бы самым тяжким бичом для провинившихся – по своей жестокости, корыстолюбию и нравственной распущенности. Для кого нет ничего святаго, тот ничем не стесняется в обнаружении своих дурных склонностей. Есть даже примеры, что отсутствие страха Божия или сердечного благочестия не спасает от тяжких преступлений таких людей, от которых по-видимому никак нельзя ожидать этого, судя по их просвещению с духовным и христианским характером. Бэкон был великий философ; он положил основание новой философской школы (эмпирической) и сочувственно относился к религии, говоря: «только поверхностное знакомство с философией приводит к безбожию, но глубокое и основательное – к религии». Но этот великий и благомеренный по убеждениям философ опозорил себя взяточничеством и крайним корыстолюбием, – и это потому, что в сердце его не было страха Божия. – Недавно, в 1871-м году, осужден был за воровство и сослан в Сибирь доктор богословия немец Пихлер, прославившийся капитальными учеными творениями по церковной истории. Допущенный в Императорскую публичную библиотеку для исправления какой-то должности, он воспользовался своим положением для того, чтоб в продолжение нескольких месяцев переносить воровски из этого места к себе на квартиру книжные сокровища. Какой разительный пример того, что и богословское образование и ученость не спасут человека от уголовного преступления, если нет при этом страха Божия в сердце! Само по себе богословское образование, даже православное, как и всякое образование, может быть делом одной памяти, исторического изучения предмета, без всякого сердечного сочувствия к нему, даже без убеждения в богословских истинах. Кто-то сказал, что и диавол может написать отличную богословскую диссертацию, потому что он знает все ученые приемы и не уступит любому богослову в подборе текстов Св. Писания в доказательство богословских истин, как видно из разговора диавола с Иисусом Христом во время сорокадневного пребывания Его в пустыне. Но и бесы все же трепещут Бога, ибо веруют в Его бытие и власть. Но человек может обходиться без этого трепета, если при всем своем образовании остается неверующим божественному откровению. И если трепет бесов не удерживает их от зла, от вражды против Бога и людей, потому что соединяется с отчаянием и ожесточением: то чего доброго ожидать от человека, в котором совсем нет трепета пред Богом, нет страха Божия, в котором страх Божий заглушен или неверием, или легкомысленным служением суете и страстям? Итак, если образование без страха Божия бесполезно, даже вредно в нравственном отношении, то напрасно радетели о благе народа мечтают облагородить его нравственно учением, не основанным на страхе Божием, на благочестии. Несколько лет тому назад была сделана попытка достигнуть сей цели посредством воскресных школ; но воскресные школы, к сожалению, попали в руки людей с нетерпимым в благоустроенном государстве образом мыслей. Они шли наперекор законоучителям и заражали учащихся ядом лжеучений, внушали им неверие, вооружали их против Церкви и ее учреждений, против власти родителей и т. п. О страхе Божием говорил только законоучитель, но голос его был заглушаем внушениями учителей неверия, на стороне которых было преимущество популярного и увеселительного преподавания. Воскресные школы, благодарение Богу, вовремя были закрыты. Они могли приготовлять только грамотных, а отнюдь не благонадежных в нравственном отношении людей1. Какая может быть нравственность, честность там, где нет страха Божия, где не знают или не хотят знать о Боге вездесущем, всеведущем, всесвятом, праведном судии и мздовоздаятеле? Летописи нашего публичного судопроизводства представляют изумительные примеры того, как шатки в нашем обществе понятия о честности. Нередко присяжные оправдывают воров не потому только, что находят наказание несоразмерным с преступлением, а потому, что не считают и преступлением воровство, когда к нему прибегают в нужде и бедности, как будто нужда и бедность дают полное право посягать на чужую собственность, и как будто в нужде и бедности честнее украсть, чем попросить помощи у ближнего. В основании такого слишком снисходительного суждения о воровстве лежит нехристианский образ мыслей, ибо только не христиански рассуждающему свойственно черное называть белым, тьму светом, тяжкую вину против закона Божия и гражданского невинностью; а от чего происходит такое возмутительное рассуждение? От недостатка в рассуждающих страха Божия, благоговения к заповедям закона Божия, хотя в них нет недостатка во внешнем образовании. От образованных-то и идут оправдательные приговоры заведомо виновным подсудимым, ибо присяжные всегда выбирают своим старшиной образованного и под влиянием его составляют мнение о виновности или невиновности подсудимого. Говорят, что общественный, гласный суд, подробным изложением судимых преступлений и обсуждением обстоятельств, служащих к оправданию или обвинению подсудимых, значительно содействует утверждению в обществе здравых понятий о добре и зле, к возвышению общественной совести. Но таких плодов можно ожидать от суда только в том случае, если судьи будут руководствоваться законом Божиим и страхом Божиим, если будут помнить, что они, творя суд, творят дело Божие. В противном случае гласный суд может даже быть вреден для общества, служа проводником в общество самых легких, нехристианских воззрений на преступления, и способствуя к размножению преступлений возбуждением надежды на ненаказанность их. Несомненно, что судьи должны быть не только образованными, но вместе благочестивыми, чтобы могли быть органами правды и добра. – От распространения грамотности и образования многие ожидают исцеления другого зла, господствующего в народе – пьянства. Но без страха Божия образование или совсем не отучит человека от кабака или приведет его к другому, горшему злу. Говорят: в кабак идет человек потому, что в праздник не знает, куда время девать. Будь он умственно развит, умей читать книги, он с удовольствием употребил бы это время на чтение книг. Но на какие книги бросится простолюдин, не обученный страху Божию? На книги для одного легкого чтения, на сказки, на соблазнительные повести, на потешные газетные листки. Какую пользу извлечет народ из такого чтения? Оно еще больше развратит читателя, – развратит ум и сердце, осквернит воображение. Теперь простой русский человек, если предается пьянству и разврату, он редко предается им до забвения, что он тяжко грешит. Сознание греха особенно пробуждается в нем по соделании его. Но когда легким и ненравственным чтением голова его будет засорена, тогда это сознание в нем ослабеет, совесть реже и реже будет поднимать свой обличительный голос. Описание, например, в привлекательных чертах, в том или другом романе, незаконных отношений между девицей и юношей, нарушения супружеской верности, сопровождаемое не обличением, а сочувствием автора этому греху, – легко может приучить читателя, не огражденного страхом Божиим, к легкому взгляду на отношения обоих полов, презрение к браку и семейной жизни. – Образование, говорят, есть враг раскола; раскол держится невежеством; с искоренением невежества посредством образования, он само собой исчезнет. Дай Бог; но трудно ожидать этого от образования, не основанного на страхе Божием. Раскол великое зло, но раскольник все же человек верующий. Образование, сообщенное ему без воспитания в страхе Божием, сделает его равнодушным к вере, и по равнодушию к вере он не найдет причины менять раскол на православие, ибо для него все веры одинаковы. Но если бы и перешел он в православие, – не велико было бы приобретение для православной церкви, – ибо вступил бы в нее не по внутреннему убеждению, а всего скорее по житейским расчетам. – Итак, страх Божий должен быть началом премудрости, если хотят, чтобы она была благотворна в нравственном отношении. Но где можно и должно учиться страху Божию? Если он есть плод истинных понятий о Боге и наших отношений к Нему, то конечно школа есть лучшее место для научения страху Божию, ибо где как не в ней чрез законоучителей сообщаются более здравые понятия о Боге и об отношениях к Нему? К сожалению, дело преподавания закона Божия не во всех наших школах поставлено так, как следовало бы. Законоучители большей частью заботятся только о сообщении детям познаний о вере, о наполнении этими познаниями их ума и памяти, но не наблюдают, действуют ли и как действуют на сердце детей сообщаемые им познания. Равно и дети заботятся только о внешней исправности в приготовлении уроков по закону Божию, о том, чтобы по закону Божию, как и по другим предметам, получить удовлетворительную отметку и сдать с успехом экзамен. Оттого и не видно добрых плодов в жизни от знания закона Божия, не видно, чтобы оно насаждало в сердцах страх Божий или благочестие. Между тем от законоучителя зависит самим преподаванием закона Божия споспешествовать благочестивому настроению детских сердец. Для достижения сей цели он паче всего должен приучать детей к чтению слова Божия. Сердца их, подвергаемые непосредственному действию слова Божия, живого и действенного по самой природе своей, по присущей ему благодати, – могут трогаться его наставлениями живее, чем человеческими уроками, особенно, если чтение его производится с благоговением и молитвой. Потом изложение христианского вероучения и нравоучения должно быть оживляемо противопоставлением того и другого ходячим лживым и суеверным понятиям, нехорошим житейским обычаям и правилам, указанием на примеры благотворного действия христианского вероучения и нравоучения и на примеры пагубных последствий уклонения от того и другого. Наконец на развитие духа благочестия в детях не может не влиять с особенной силой личное убеждение в святых истинах и строгая христианская жизнь преподавателя их. В достижении той же цели должны помогать законоучителю преподаватели прочих предметов в школе. Никто из них не в праве думать, что все дело его ограничивается ознакомлением детей с разными сведениями. Нет, сведения эти должны быть сообщаемы не с образовательной только, но вместе с воспитательной целью. Каждый учитель должен быть вместе воспитателем своих учеников, и потому должен непременно преподавать свою науку в христианском духе. За исключением разве математики, каждая наука может быть преподаваема в христианском духе. Например, при сообщении сведений из наук естественных, могут быть указываемы в природе следы премудрости и благости Божией. При изложении исторических сведений можно обращать внимание на пути промысла Божия в судьбах народов. Христианский дух учения незаметно будет питать благочестивые расположения в сердцах учащихся, особенно в соединении с христианским обращением с ними, в основании которого лежит христианская любовь к ним, как особенно любимым чадам Отца Небесного, и опасение соблазнить их праздным словом, нетерпеливостью, несправедливостью. – Так и школа может способствовать воспитанию детей в страхе Божием, или благочестии, но преимущественно благоприятная для сего среда есть семейство. Еще прежде, чем ребенок поступит в школу, он уже должен быть обучен страху Божию. Школьное воспитание должно быть продолжением семейного, и семена страха Божия, не посеянные в сердце дитяти в семействе, с трудом могут быть насаждены в нем в последствии. А главное участие в семейном воспитании должна принимать мать, как постоянная домоседка, ибо отец, отвлекаемый из дома делами общественными и по внешнему хозяйству, не может иметь постоянного надзора за детьми. Св. Златоуст, св. Василий великий, св. Григорий Богослов, блаж. Августин, с благодарностью говорят о своих матерях (Анфусе, Эмилии, Нонне, Монике), что им обязаны воспитанием в духе христианского благочестия. Семена благочестия, посеянные в них матерями, так крепко укоренились в их сердцах, что одни из них и по поступлении в языческие школы, не увлеклись соблазнами окружавшей их среды и остались твердыми в благочестии; другие (Августин) только на время могли поддаться мирским искушениям и потом восторжествовали над ними благодаря полученному в детстве христианскому воспитанию. И в наше время каждая мать христианка должна употреблять всю силу своего влияния на детей, чтобы воспитать их в благочестии. И благодарение Богу, наши матери большей частью исполняют этот священный долг, приучая детей к молитве и показывая им в том свой пример. К сожалению, большая часть матерей по невежеству относительно веры и иногда суеверию поступают в этом случае не как следует: они учат детей только внешней молитве. С детьми раннего возраста иначе, правда, и нельзя поступать: но когда начинает раскрываться в них смысл, этого весьма недостаточно, им нужно тогда разъяснять важность и смысл того, что они совершают внешним образом. Матери благочестивые и образованные исполняют и этот долг, но матери не наставленные в законе Господнем, каковых у нас большая часть, или ничего не могут сказать своим детям в разъяснение важности и силы молитвы и вообще действий благочестивых, или внушают им превратные понятия о том. Так вместо того, чтобы возбудить в детском сердце любовь к Богу, как Отцу нашему, они только пугают детей Богом, как бы неприязненным существом, говоря: «не делай того-то, Бог убьет». Вместо того, чтобы внушать им понятие о Боге, как о существе духовном, они именем Бога называют пред детьми изображение Его на иконе, даже вообще всякую икону, Господь ли Бог на ней изображен, или святой угодник Божий. Редкая из матерей может объяснить своим детям значение самого обыкновенного обряда – крестного знамения, хотя в этом обряде, можно сказать, заключается сокращение всего христианского богословия, – указание на существеннейшие догматы христианской веры о св. Троице и об искуплении. Что мудреного после этого, если благочестие, прививаемое к детскому сердцу рукой невежественной и часто суеверной матери, как не истинное благочестие, не приносит истинных плодов, не оказывает благотворного влияния на нравственную жизнь человека, хотя бы он в последствии сделался самым образованным человеком? – Но если вина в этом падает на матерей, не умеющих надлежащим образом, в духе благочестия, воспитывать детей своих, то очевидно надобно желать, чтобы каждая мать, прежде чем сделается воспитательницей своих детей, была сама благовоспитанной христианкой, чтобы была не только набожна и богомольна, но вместе непременно знакома, по крайней мере, с начатками христианского учения. Это требование, пока не распространено у нас повсюду школьное учение, по-видимому, неудобоисполнимо, тем не менее оно обязательно, и к выполнению его должны быть принимаемы даже принудительные меры, ибо от неблаговоспитанных матерей трудно ожидать благовоспитанных детей. Одна из действительных в сем случае мер могла бы быть употреблена пред венчанием браков. По древнему правилу вступающие в брак должны быть испытываемы священником, знают ли они молитву Господню и другие повседневные молитвы (Богородице Дево, радуйся), Символ веры и заповеди Десятословия, и если они окажутся не знающими, должно отложить браковенчание, доколе не изучат всего этого, ибо стыдно и грешно будущим главам семейства не знать того, в чем они должны наставлять своих детей. Могут ли воспитывать своих детей в повиновении закону Господню те, которые сами не знают, или слишком мало знают этот закон? (О должностях приходских пресвитеров гл. 122. Кормч. гл. 50). Если бы священники добросовестно наблюдали за исполнением этого необходимого условия к вступлению в брак, не ограничиваясь соблюдением прочих формальных условий беспрепятственности брака, – отцы семейства, готовясь женить своих сыновей и выдавать в замужество дочерей, волей-неволей должны были бы наперед заняться обучением их закону Господню и прежде чем обратиться к священнику с просьбой о повенчании их, стали бы просить его о наставлении их в начатках христианского учения. Само собой разумеется, что священники и сами собой, без постороннего вызова, должны брать на себя этот труд, ибо должны помнить, что наставляя в законе Господнем имеющих быть родителями, приобретают в лице их благонадежных себе сотрудников в христианском наставлении детей.

2. Хула на Святого Духа

«Всякий грех и хула простятся человекам, а хула на Духа не простится человекам; если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему; если же кто скажет на Духа Святаго, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем». (Мф.12:31–32).

Господь Иисус Христос некогда исцелил бесноватого, который был от болезни и слеп и нем. Исцеленный стал видеть и говорить. Народ с удивлением говорил: ужели это не Мессия, сын Давидов? Доброе впечатление, произведенное чудом на народ, было неприятно врагам Иисуса, книжникам и фарисеям. Они, хотя сами были свидетелями чуда и знали, что оно могло быть совершено только силой Божией, по злобе на Чудотворца и по желанию уронить его в мнении народа, пустили в ход молву, что в Иисусе присутствует веельзевул, и что при помощи сего-то князя бесовского Иисус изгоняет бесов. Нелепей этой молвы ничего не могло быть. Утверждать, что сам сатана помогает Иисусу изгонять бесов, значит утверждать, что сам сатана старается разрушить свое царство, сам враг себе. На эту именно нелепость и бессмыслицу указал Господь Иисус в защищение Себя от клеветы и в обличение клеветникам. Но клевета заслуживала тем сильнейшего обличения, что в ней заключалась хула против Святого Духа. Иисуса, как сына человеческаго, могли хулить по неведению, что Он есть Сын Божий; укоризненные разглашения против Него, что Он ядца и пийца, друг мытарей и грешников, могли происходить от непонимания цели сближения Его с грешниками, и потому как ни оскорбительны эти хулы и укоризны, все же в них меньше греха, чем в хуле против Св. Духа, в отрицании, что чудеса Христовы совершаются силой Святого Духа. Почему меньше греха? «Потому, – отвечает св. Златоуст, – что Христа еще не знали, кто Он был, но о Духе получили уже достаточное познание, ибо что ни говорили Пророки, говорили по внушению Духа, и в Ветхом Завете все имели о Духе очень ясное понятие. Пусть вы соблазняетесь мною по плоти, в которую Я облекся, – как бы так сказал Христос, – но можете ли вы сказать и о Духе, что Его не знаете? Дух Святой вам известен, а вы не стыдитесь отвергать очевидную истину. Ибо если уже вы говорите, что Меня не знаете, то верно знаете, что изгонять бесов и совершать исцеления есть дело Духа Святого. И так не Меня только поносите, но Духа Святого». – Тяжесть вины соответствует тяжести наказания: хула на Святого Духа не отпустится человеку ни в сей век, ни в будущий, – и в сей жизни тяготеет на нем осуждение, и в будущий оно перейдет с ним. Это впрочем нельзя понимать безусловно. Низводящий в ад и возводящий, по молитвам церкви, и содержимых в аде, если они перешли в загробную жизнь с начатками раскаяния, может извести на свободу и водворить в раю; милосердие Божие беспредельно, и кровь Иисуса Христа очищает нас от всякого греха (1Ин.1:7; Еф.1:7). Благодать Божия может коснуться души самого ожесточенного хулителя, возбудить в ней раскаяние и сделать ее способной к приятию прощения, подобно тому как она коснулась бывшего гонителя христианства и хулителя Савла и переродила его в великого Апостола. Потому, повторяем, слова: хула на Духа Святого не отпустится ни в сей век, ни в будущий, не должны быть понимаемы в строго безусловном смысле. В Св. Писании встречаются примеры выражений, по-видимому безусловных, которые однако должно понимать с ограничением. Так Иисус Христос, сказав о невозможности богатому войти в Царство Небесное, потом, когда заметил, что ученики поняли Его слова в безусловном смысле, ограничил их, – Он сказал: «у человеков невозможно, но не у Бога: вся бо возможна суть у Бога» (Мк.10:24–27). Подобно сему и слова Христовы о непрощаемости хулы на Св. Духа допускают ограничение в своем смысле, – именно: хулители Св. Духа подвергаются опасности вечного осуждения, ибо, восставая против Св. Духа, они удаляют от себя благодать Его, без которой могут закоснеть в своем грехе и умереть без раскаяния в нем. С ними в нравственном отношении может случится то же, что с теми язычниками, о которых в Писании говорится, что «Бог предал их, по похотям сердец их, нечистоте», или, «предал превратному уму делать непотребства» (Рим.1:24,28), т. е. оставил их без своей просвещающей благодати, вследствие чего они погрязли в нечистоте и в непотребствах; что Он «их ожесточает» (Рим.9:18), т. е. лишает их своей благодати в наказание за недостаток в них приемлемости к ней, вследствие чего они ожесточаются, утверждаются в зле. В таком именно состоянии находился, например, фараон, который хотя видел и признавал руку Божию в поразительных казнях, наведенных Богом на Египтян, однако же долгое время оставался непреклонным на требование Моисея отпустить Израильтян. Он дошел до такого состояния вследствие того, что Господь «ожесточил сердце его» (Исх.9:13), т. е. усмотрев в нем отсутствие приемлемости к действиям Своей благодати, попустил ему поступать по его злой воле, отчего она больше и больше ожесточалась. Вот и диавол, начальник всякого зла в мире, представляет пример того, чем может сопровождаться отвержение Богом. Диавол верует в силу Божию, но отверженный Богом он довел себя до невозможности обратиться на путь добра и сроднился со злом. По нравственному состоянию близки были к фараону и диаволу хулители Св. Духа, современные Христу Спасителю. Называя, вопреки своему убеждению, дело Духа Божия делом сатаны, они чрез то показали себя бессовестными, следственно далекими от раскаяния, потому что раскаяние есть действие совести. Они знали, что изгонять бесов можно только силой Св. Духа, но им неприятно было, зачем Дух Божий своим содействием поддерживает ненавистного им Учителя истины к подрыву их влияния на народ. Злоба на Иисуса Христа, зависть к успехам Его учения, сделали их врагами не только Иисуса Христа, но и Духа Божия, силой которого Он совершал чудеса. А поставляющие себя в такое отношение к Духу благодати являются недостойными ее спасительных действий на их душу, и потому еще более могут ожесточиться в хуле на Св. Духа подобно диаволу, и с диаволом разделить вечное осуждение. От сего-то Иисус Христос предостерегает своих недоброжелателей угрозой, что подобная вина ни в сей век, ни в будущий не отпустится тем, которые упорством в своем грехе сделают себя недостойными действий благодати Св. Духа.

Страшно нравственное состояние хулителей Св. Духа, восстающих против яснейших откровений Его силы; к сожалению оно не такое явление, которое свойственно было исключительно временам Христовым. Оно было всегда и повторяется до сих пор в разных видах, больше или меньше сродных с хулой на Св. Духа современных Христу Иудеев, – повторяется в среде врагов христианской веры и православной Церкви.

Так сему греху доселе повинны неверующие Иудеи. Они и всегда, по слову обличителя их, первомученика и архидиакона Стефана, противились Св. Духу (Деян.7:51), отступая от веры в истинного Бога и восставая против ревнителей ее, хотя вся история их есть история чудесных проявлений всемогущества, благости и правосудия единого истинного Бога, избравшего этот народ из среды всех народов на служение Себе. Во время земной жизни Иисуса Христа это противление Св. Духу дошло до высочайшей степени и разрешившись богоубийством, продолжается до наших дней. Ни рассеяние по всей вселенной, которым они наказаны за отвержение Христа, ни явное исполнение пророчеств, относящихся ко Христу и Его царству, ни развалины Иерусалимского храма, которые они тщетно, при содействии императора Юлиана богоотступника, пытались восстановить вопреки предсказанию Христову о конечном запустении их храма, ни другие многочисленные знамения явного промышления Божия о ненавидимой ими христианской вере, – ничто не ослабляет их вражды к ней. Они видя не видят сих знамений, слыша не слышат о свидетельствах божественности ее, и употребляют все меры к тому, чтобы воспрепятствовать ее распространению между своими единоплеменниками.

Сему греху повинны те из христиан, которые почитают для себя унизительным верить в чудеса, какие до сих пор совершаются в православной Церкви для поддержания веры в слабых, для возбуждения ее в неверующих. Они не хотят признать в них ничего сверхъестественного. Они пожалуй соглашаются, что чудеса необъяснимы из законов природы, но необъяснимы только потому, что законы природы нам не все известны; они не верят самим свидетельствам о чудесах, утверждая, что свидетели или введены в обман по невежеству и легковерию, или злонамеренно выдают за чудо собственный вымысел. Напрасно вы стали бы предлагать таким неверам, чтоб они поверили свидетельство о чуде личным дознанием, личным наблюдением; напрасно вы стали бы от них требовать этого во имя истины, взывать к их беспристрастию: они только на словах любят истину, а к чудесам относятся с одним предубеждением. А такое отношение к чудесам не есть ли хула на Св. Духа, силой которого они совершаются?

Сему греху причастны раскольники, озлобленные против святой церкви и по злобе к ней отвергающие присутствие в ней благодати Божией, не признающие, вопреки обетованию Христову, вечности священства в основанной Христом Церкви, изрыгающие хулу на таинства совершаемые в ней, дерзающие утверждать, будто православные под именем Иисуса веруют в антихриста, глумящиеся над святыней мощей, затыкающие уши от свидетельств о чудесах, совершаемых в одной православной Церкви, и не внимающие никаким доказательствам чистоты содержимого ею учения.

В сем грехе виновны люди, на самих себе испытавшие действие благодати Св. Духа, вкусившие дара небесного в общении таинств, в чтении слова Божия, и потом несмотря на все сие сделавшиеся равнодушными и даже враждебными ко всему священному и церковному. Поразительный пример такой измены истине представляет нам один из главных проповедников тлетворного учения, распространяющегося в молодом поколении под именем нигилизма, наш соотечественник (Герцен), умерший два года тому назад во Франции. Он в своих воспоминаниях о былом признавался, что в молодости ни одна книга не доставляла ему такого высокого удовольствия, как Евангелие, что чтение Евангелия всегда проливало в его душу неизъявимую отраду и мир. Ясно, что он вкусил сладость общения со св. Духом, действовавшим на него чрез святое Евангелие. Что же наконец сталось с этим любителем Евангелия? Увлеченный лжеучениями социализма и материализма, он сделался заклятым врагом веры и Церкви, великим кощуном и богохульником, детей своих, как говорят, не допустил до христианского крещения, воспитывал их во вражде к Церкви, умер как язычник и погребен без христианской молитвы.

Наконец вина в хуле на Святого Духа падает на людей, которые пристрастием к земному убили в себе приемлемость к дарам благодати Св. Духа и с каким-то озлоблением относятся к напоминаниям о спасении их души. Равнодушие к делу спасения своей души и к голосу благодати, зовущей их ко спасению разнообразными путями, в них доходят до того, что даже в предсмертной болезни с трудом можно уговорить их к освящению себя благодатью таинств, и они соглашаются наконец на сие с крайним недовольством и лишь для того, чтобы успокоить людей, принимающих в них участие. Нам рассказывали о поразительном случае в этом роде. Один богач, всю жизнь служивший мамоне до забвения Бога, приблизился наконец к вратам смерти, но и на смертном одре продолжал заниматься своими делами, не заботясь о приготовлении к вечности. Наконец близкие к нему лица уговорили его послать за священником. Священник явился со св. Дарами, но не вовремя: больной получил перед этим какую-то важную депешу по торговым делам, и не желая оторваться от чтения ее приходом священника, отослал его назад, отговариваясь делами не терпящими отлагательства. И священник, или лучше сам Христос, пришедший во святых Дарах, отступил от ложа больного, который через несколько минут помер без покаяния.

Вот до чего, христианин, может довести человека пристрастие к земным благам, кружение в вихре житейской суеты: до хулы на Св. Духа, ибо как иначе назвать непростительное упорство, с каким человек отказывается от приятия благодати Его? Не говорите, что такое явление чрезвычайное и с вами случится не может. Нет, все может случиться, и предохранить себя от тяжкого греха хулы на Св. Духа мы можем не самонадеянностью, а неусыпной бдительностью к нашей душе, смиренным сознанием немощи в борьбе с искушениями к этому греху и усердной молитвой к Господу, да не отнимет от нас Духа Святаго. Ибо благодать Святого Духа, небрегомая нами, может наконец совсем покинуть нас, а без нее что ожидает нас, как не вечная смерть, от которой да спасет всех вас Дух животворящий?

3. Предсмертные страхования

«Господи, приими дух мой с миром».

Каждый христианин должен помнить, что от последних минут его жизни может зависеть вечная его судьба. Ибо и великий грешник, если в последние часы своей жизни принесет истинное, христианское раскаяние, будет помилован, и в обителях райских, подобно благоразумному разбойнику, водворен; и великий праведник, если при конце жизни утратит мир с Богом, может погубить плоды трудов прежней неукоризненной и святой своей жизни. Зная сие, каждый из нас должен желать и просить себе у Господа, да приимет дух его с миром, да сподобит его душу разлучиться от тела в мире с Богом, с ближними и со своей совестью, так чтобы этого мира не могли нарушить ни страдания телесные, ни воспоминания о прежних грехах и об оставляемых радостях жизни, ни преимущественно козни лукавого.

Говорим, преимущественно козни лукавого. Злые духи преследуют человека своими кознями в продолжение всей его жизни, или прямо возбуждая в душе худые мысли, расположения и желания, или усиливая их, и тем стараясь отвратить нас от Бога. Но никогда не бывают так настойчивы и страшны козни диавола против души человеческой, как пред разлучением ее с телом. Во что бы ни стало ему хочется в эти минуты сделать ее своей добычей, не допустить до нее добрых ангелов, и предвосхитить ее у них, от чего может спасти ее только благодать Божия. Да позволено нам будет привести несколько случаев из памятников христианской древности в доказательство великой злобы диавола против умирающих и великого милосердия к ним Господа.

Преподобный Иоанн Лествичник рассказывает поразительное происшествие с одним подвижником синайским Стефаном, проводившим жизнь в посте, слезах и других добродетелях сначала в сожительстве с учениками, потом в строгом отшельничестве. Незадолго до кончины Стефан возвратился в прежнюю келью к своим ученикам и за день до кончины впал в исступление, с открытыми глазами озирался на правую и на левую сторону одра своего и как бы допрашиваемый кем вслух всех предстоящих говорил: «так, правда, но за это постился я столько-то лет», а потом опять: «нет, совершенно лжете, не делал я этого». И еще: «правда, точно так, но я плакал и служил братиям». И еще: «нет, совершенно клевещете на меня». Иногда же говорил: «точно так; не знаю, что и сказать против сего: но Бог милостив». И подлинно, говорит преподобный Лествичник, ужасно было зрелище сие невидимое и беспощадное истязание. И что всего страшнее – обвиняли его и в том, чего он не делал. Не чудно ли? Безмолвник и отшельник о некоторых грехопадениях своих говорил: «не знаю, что и сказать на сие», – тогда как около сорока лет был монахом и имел слезы и живя в пустыне кормил из своих рук леопарда. Так истязуемый разлучился с телом, оставив нас в неизвестности, какой был суд, какой приговор ему, или чем кончилось сие истязание (Лест. Ст. 7-ая).

В «Достопамятных сказаниях о подвижничестве святых и блаженных отцов» рассказывается следующее о предсмертных видениях, бывших преподобному Иосифу Панефосскому и авве Сисою. Когда преподобный Иосиф был при смерти и у него сидели старцы, то смотря на дверь, увидел сидевшего у ней диавола. Подозвав ученика своего, препод. Иосиф сказал: «подай мне палку, он думает, что я стар и не могу одолеть его». Как скоро преподобный взял палку, старцы увидели, что диавол как собака прокрался в дверь и исчез (стр.139). – Об авве Сисое: когда он сделался болен и сидел с учениками в келье, послышался стук в двери. Старец поняв, в чем дело, говорит ученику своему Аврааму: «скажи тому, кто стучит: Сисой на горе, Сисой и на рогоже» (т. е. так же не боится козней бесовских на смертном одре, как не боялся их на горе, где подвизался). Стучавший, услыхав сие, исчез (стр. 308).

Святой Иоанн Златоуст говорит: «много услышишь рассказов об ужасах при последнем конце и страшных явлениях, которых самый вид нестерпим для умирающих, так что лежащие на одре с великой силой потрясают оный и страшно озираются на предстоящих, тогда как душа силится удержаться в теле и не хочет разлучиться с ним, ужасаясь видения приближающихся ангелов. Ибо если мы, смотря на страшных людей, трепещем, то каково будет наше мучение, когда увидим приближающихся ангелов грозных и неумолимые силы, когда они душу нашу повлекут и будут отторгать от тела» (53 бес. на Матфея).

Все это галлюцинации, все это грезы расстроенного болезнью и страхом смерти воображения, – скажут люди, которые не только искушениям бесовским не верят, но и самое бытие бесов отвергают, которые искушение самого Господа Иисуса от диавола в пустыне называют галлюцинацией. Но для нас православных несомненны не только свидетельства Слова Божия о кознях бесовских, но и свидетельства из истории христианского подвижничества. Мы могли бы еще усомниться в истине рассказов о злом бесовском действовании, идущих от людей невежественных и по невежеству суеверных; но с такими рассказами ничего не имеют общего свидетельства о кознях бесовских людей духовно-просвещенных, продолжительными усиленными подвигами бдения над собой приобретших навык различать не только порождения своего воображения от действий мира духовного, но и между последними действия благодати от ухищрений духа злобы, принимающего иногда вид светлого ангела. Не верить таким свидетелям, о себе ли они свидетельствуют, или о других, было бы крайне несправедливо, тем паче что их свидетельства подтверждаются Словом Божиим. Слово Божие говорит не только вообще о кознях бесовских против человека, указывая многочисленные примеры их, предостерегая от них, обещая человеку помощь в борьбе с ними, но в частности оно удостоверяет о злотворном присутствии злых духов при постели умирающего. В притче о богатом и Лазаре говорится, что богачу мечтавшему по случаю обильного урожая о долговременной жизни, о построении более пространных житниц, о плотских наслаждениях, сказано: «безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил?» (Лк.12:20). – «Возьмут, по объяснению блаженного Феофилакта, значит то, что, немилостивые мытари-ангелы страшно и насильно исторгают душу грешника. Душа праведника не исторгается из него: он, радуясь и веселясь, предает дух свой Богу».

Людям, отвергающим действие злых духов на умирающих, не пришлось бы раскаяться в своем неверии, когда сами будут умирать и будут иметь возможность удостовериться собственным опытом в том, чему не верили прежде. Не лучше ли для них не доводить себя до этого раскаяния, которое может сделаться для них поздним в минуты смерти, когда явление злых духов будем для них тем страшнее и пагубнее, чем для них неожиданнее.

Св. Церковь, с материнской любовью заботящаяся о своих чадах во все продолжение их жизни, с не меньшей заботливостью приготовляет их к мирному исходу из сей жизни. Она знает, с какой львиной яростью и змииным лукавством дух злобы готов нарушить мир отходящей души, – а потому она научает не только больных, но и здоровых ежедневно обращаться к ангелу хранителю с молитвой, «да покроет нас своими крылами при разлучении души с телом, чтобы нам не видеть мерзкие лица демонов» (канон ангелу хранителю). В одной из молитв полунощницы св. Церковь научает нас умолять Владыку живота и смерти словами св. мученика Евстратия, да сподобит нас той милости, чтобы душа наша, разрешаясь от уз тела, не видела мрачного взора лукавых демонов, но да приимут ее ангелы светлые (субботняя полунощница). О той же милости св. Церковь научает нас еще с большей настойчивостью умолять Пресвятую Богородицу во время самого исхода души. «Обыдоша мя мысленнии рыкающе скимны и ищут восхитити и растерзати мя горце, ихже зубы Чистая, и челюсти сокруши и спаси мя» (канон на исход души).

Нет, не от галлюцинаций, не от пустых призраков, а от действительных нападений злых духов, св. Церковь хочет оградить чад своих, когда влагает в их уста такие молитвы. Страшны будут нападения бесов на душу по разлучении ее с телом, когда она будет проходить путь так называемых мытарств; но на сем пути судьба души уже не будет зависеть от нее, – она будет тогда безответной подсудимой, не будет в состоянии сделать свое положение более благоприятным. Это могло быть сделано ею только в здешней жизни, ибо только здешняя жизнь есть время подвигов и заслуг. Знает это дух злобы и потому, если не успел во все продолжение жизни человека удалить его от Бога, напрягает все усилия к тому в последние его минуты, или же в последние минуты старается лишить возможности раскаянием примириться с Богом – того, кто оскорблял Его грехами в течение всей жизни. В этом обстоятельстве какое сильное заключается побуждение для каждого из нас молить Бога всегда, особенно же в последние часы жизни, да не предаст нас во власть диавола в эти роковые для нас часы, да сподобит нас умереть без вреда от козней лукавого, могущих смутить нашу душу и лишить ее мира с Богом!

4. Неизглаголанные воздыхания Святого Духа

«Дух подкрепляет нас в немощах наших; ибо мы не знаем, о чем молиться, как должно, но Сам Дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными». (Рим.8:26).

Бесконечно милосердие Божие к грешникам. Для нашего спасения сходил с неба на землю Единородный Сын Божий и в нашей, человеческой плоти потерпел за нас страдания и смерть. Для усвоения нам спасения, приобретенного Сыном Божиим, – для нашего освящения и облаженствования послан Св.Дух, который, по обетованию Христа Спасителя, во веки будет с верующими во Христа (Ин.14:16). Действия Св. Духа, Его благодатные дары, весьма разнообразны. В настоящем случае мы обратим внимание на те из них, какие указаны в приведенных словах ап. Павла из послания к Римлянам.

«Дух способствует нам в немощах наших». Немощей у нас бесчисленное множество. Есть немощи душевные, есть телесные. Те и другие весьма разнообразны. Во всех немощах Дух Святой, как Дух крепости, является нам сильным помощником, укрепляя нас своей благодатью к перенесению и преодолению их. Но в рассматриваемом месте идет речь не о всяческих немощах, а о немощи собственно в отношении к молитве, – ибо сказано далее: «ибо мы не знаем, о чем молиться, как должно», – т. е. мы не только ленивы молиться, хотя по зависимости нашей во всем от Бога и по нужде в Его всемогущей помощи и благословении на каждом шагу, обязаны прибегать к Нему с молитвой непрестанно, – но еще не знаем, о чем и как должно молиться, чтобы наша молитва была угодна Богу. Указывая на нашу духовную немощь в этом отношении, апостол Павел, по словам толкователя его посланий св. Златоуста, имеет в виду то, что Римские христиане, к которым он писал свое послание, подвергаясь гонениям за веру, естественно желали покоя и просили о том Бога, не зная, полезно ли им это, или нет. И в этой-то немощи, свойственной не одним римским христианам, а и всякому из нас, в этом-то нашем неведении, о чем и как молиться, помогает нам, говорит св. Павел, Святой Дух: Он «сам ходатайствует о нас воздыхании неизглаголанными». Как понимать эти слова? Св. Златоуст и за ним блаженный Феофилакт при объяснении их обращают внимание на особенное состояние Христовой церкви во времена апостолов, именно: в те времена всякому, принимавшему крещение, Бог сообщал какое-нибудь благодатное дарование, которое, как происходящее от Св. Духа, называлось духом: «духи пророческии (т. е. способность по дару Святого Духа пророчествовать) пророкам повинуются» (1Кор.14:32). Так один имел дар пророчества и предсказывал будущее; другой – дар мудрости и учил народ; иной – дар врачевания и исцелял больных; другой – дар силы и воскрешал мертвых; иной – дар языков и говорил на разных языках. Подобно, сему Господь подавал иному дар молитвы, который также назывался духом. Так как не зная многого, полезного нам, мы просим бесполезного, то во дни апостольской Церкви дар молитвы нисходил свыше от Духа Святого на кого-нибудь одного, и он впереди всего собрания верующих становился на молитву и в молитве от лица всех просил общеполезного для всей Церкви, поучая и других о том же молиться. Молитву свою он совершал с великим сокрушением, с сильными, из глубины души, подвигнутой Духом Святым, воздыханиями. Ныне знамение этого, заключает Златоуст, видим в диаконе, который приносит молитвы вместо народа. Итак, вот что значит выражение: «Сам Дух ходатайствует о нас воздыханиями неизглаголанными»: это, по объяснению богомудрых толкователей, значит то, что кто-либо из верующих, сподобившийся дара молитвы, под наитием Святого Духа один от лица всех, произносил моление о том, что для всех полезно и Богу угодно, сопровождая свою молитву невыразимо-сильными и умилительными воздыханиями, исходившими из глубины души.

Так было во времена апостольские, обильные чрезвычайными дарами Святого Духа. Чрезвычайнае дарования, нужные на первых порах Церкви для скорейшего распространения и утверждения ее, прекратились вскоре после апостолов; жизнь Церкви приняла обычное течение. Молитвы по внезапному вдохновению свыше с неизглаголанными воздыханиями Духа, заменились молитвами писанными, преданными для всегдашнего не только церковного, но и домашнего употребления. Но это не значит, чтобы Дух Святой перестал ходатайствовать за нас в молитвах. Нет, Дух Святой, согласно обетованию Спасителя, должен пребывать в Его Церкви во веки, и Он до сих пор дышит в молитвах церковных, ибо эти молитвы составлены духоносными мужами, например, Ефремом Сирином, Василием Великим, Иоанном Златоустом, Макарием Египетским и другими. Преданные ими к употреблению молитвы благоухают благодатным помазанием, потому что излились из сердец исполненных благодати Св. Духа. Таким образом Дух Святой доселе в молитвах способствует в немощах наших, как Он способствовал христианам времен апостольских, – до сих пор Он научает нас о чем и как молиться. И как нужно это научение для тех из нас, которые по духовной немощи в деле молитвы, готовы, слушаясь голоса одного самолюбия, жаловаться в молитве на своих обидчиков и недоброжелателей и призывать на них мщение Божие, – забывая о нуждах и благах духовных, просить у Бога одних благ телесных и видимых – здоровья, богатства, почестей, мирских удовольствий, помня только о себе, забывать ближних в молитвах своих! Все таковые молитвы имеют ту же цену пред Богом, как и просьба пред Господом Иисусом сынов Заведеевых о даровании им первых мест в Его царстве, и заслуживают такой же упрек, какой обращен был к ним: «не веста чесо просита». И вот от сих-то неразумных молитв предохраняет нас святая Церковь, предлагая нам в руководство молитвы, составленные духоносными мужами, которые по дару Святого Духа, в них обитавшего, не только сами умели молиться богоугодно и для себя спасительно, но вместе обладали святым искусством научать других такой же богоугодной и спасительной молитве, как показывают составленные ими молитвословия. Правда, Бог не всегда исполняет выраженные и по руководству этих молитвословий наши желания, отчасти по Своим премудрым, не всегда для нас постижимым намерениям, отчасти потому, что мы или не готовы или не достойны получить испрашиваемое нами благо; тем не менее выражение наших желаний в форме церковных молитвословий всегда богоугодно и спасительно для нас, если мы возносим их со смирением пред Богом и покорностью Его святой воле. Возбуждение и поддержание чувств этого смирения и этой покорности есть одна из целей церковных молитвословий, и если такая цель достигается, то это во многих случаях гораздо для нас спасительнее, чем если бы Бог исполнил наше прошение о том или другом благе, ибо смирение пред Богом и покорность воле Божией, не ослабевающие и тогда, когда Он не все делает по-нашему, свидетельствуют о нашей искренней, бескорыстной любви к Богу, паче всего Ему угодной.

Церковные молитвы не только правильны, как произведения просвещенных Св. Духом мужей, так что молящийся по руководству их может быть уверен по крайней мере в безгрешности своих молитв (ибо и молитва бывает иногда грехом), – но вместе умилительны, проникнуты сердечностью и теплотой, ибо излились из сердец, сокрушенных и умиленных Духом Святым, в них слышны воздыхания самого Духа Божия, ходатайствующего за нас. Они способны умилить, тронуть и потрясти сердце и тех, которые молятся по их руководству; если же не умиляют и не трогают многих из нас, это зависит иногда от воли Божией, по которой и святые люди нередко испытывали духовную сухость и как бы пустоту, чтобы тем сильнее чувствовали свою духовную немощь без благодати Божией и утверждались в смирении, – но большей частью от нашей вины, именно от того, что мы принимаемся за чтение церковных молитв без предварительного приготовления к тому, без предварительного настроения души к беседе с Богом, – от того, что читаем или слушаем их без надлежащего внимания, – от того, что сердце наше наполнено пристрастием к суете до забвения истинного блага, состоящего в общении с Богом, – от недостатка в нас, наконец, смирения или сердечного убеждения в том, что мы «и жалки, и нищи, и слепы и наги» (Откр.3:17). От этих же самых причин не действует на многих из нас и чтение Слова Божия, хотя оно по природе своей живо и действенно, ибо в нем дышит Дух Святой, изглаголавший его устами пророков и апостолов. Молитва, по слову отцов, есть дыхание души. В ком прекратилось дыхание, в том нет уже жизни. В этом безжизненном состоянии находится и душа, чуждая духа молитвы даже тогда, когда совершает действие молитвы по молитвеннику. Состояние самое печальное! Выход из него должно начать молитвой к Св. Духу, чтобы Он не оставил нас в этом духовно-бедственном состоянии, чтобы Своим благодатным прикосновением к нашему, зараженному суетой и самолюбием сердцу, пробудил нас от духовного нечувствия и соделал нас способными и готовыми не только прилежно внимать церковным молитвам, но и слышать в них неизглаголанные воздыхания Святого Духа, чтобы ввел нас в то молитвенное состояние, в каком были души богомудрых мужей, под влиянием Его изложивших эти молитвы.

5. Памятование о скоротечности жизни

«Скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих, кое есть, да разумею, что лишаюся аз» (Пс.38:5).

О чем это просит Господа царь и пророк Давид? О том ли, чтоб Господь открыл ему день и час смерти, чтобы сказал ему, сколько еще времени остается ему прожить (что лишаюся аз)? Но такое любопытство едва ли можно предполагать в человеке Божием, который, без сомнения, с благоговением относился к судьбам Божиим, скрывшим от нас эту тайну для того, чтобы мы постоянно были бдительны к себе, всегда были готовы к встрече смертного часа. Или не выражается ли в рассматриваемых словах пророка душевное настроение человека, которому стало слишком тяжело смотреть на торжество неправды и нечестия на земле, на бедствия и страдания людей благочестивых, на свои собственные житейские невзгоды, которому по этим причинам и по другим подобным надоела эта жизнь, – и вот он, недовольный ею и самим Богом, несдержанное чувство своего недовольства выражает как бы так: «Скажи же мне, Господи, скоро ли пошлешь мне смерть. Не смотрели бы мои глаза на свет. Долго ли еще буду страдать, изнывать под бременем неудач, болезней, обид, и казниться духом, смотря на торжество нечестивых и неповинное страдание благочестивых. Я не прошу Тебя, Господи, о прекращении таких возмутительных явлений, прошу об одном: скажи мне, долго ли мне быть зрителем их. Знай я, что смерть, скоро закроет мне глаза, – это меня хоть сколько-нибудь утешило бы». Короче, пророк жалуется на долготу своей жизни и желает поскорей умереть, чтобы не возмущаться более зрелищем зла на земле. Так ли это? Действительно ли столь мрачный смысл имеют слова пророка? По-видимому, такой смысл подтверждается предшествующим заявлением пророка, что он из опасения согрешить языком долго крепился, чтобы ничего не говорить ввиду нечестивых (Пс.38:2): «рех: сохраню пути моя, еже не согрешати ми языком моим: положих устом моим хранило, внегда востати грешному предо мною», – не говорить даже тогда, когда мог бы сказать что-нибудь доброе в оправдание себя против своих врагов (Пс.38:3): «онемех и смирихся, и умолчах от благ», – но что наконец скорбь его подвиглась, распалилось сердце внутри его: «и болезнь моя обновися, согреяся сердце мое во мне», – и он позволил себе сказать: скажи мне Господи кончину мою и д. По-видимому, Давид говорит о двух противоположных душевных состояниях своих, испытанных им одно вслед за другим: сначала он безмолвно и со смиренной покорностью судьбам Божиим смотрел на торжество зла, из опасения, чтобы не согрешить словом неправого суждения, но потом не вытерпел, и тайная скорбь его разрешилась словами жалобы пред Богом на долготу жизни. Так действительно и понимают многие толкователи слова Давида: Скажи мне Господи кончину мою. Но такому пониманию не соответствуют следующие слова Давида, слова спокойного рассуждения о скоротечности человеческой жизни: се пяди положил еси дни мои, т. е. дни жизни моей так же коротки, как коротка мера пядени – в четыре пальца, – и состав мой яко ничтоже пред Тобою. Такой переход от жалобы на долготу жизни к речи о краткости ее был бы не естествен, и потому слова: Скажи мне Господи кончину мою, по связи с последующими, выражают не жалобу на долготу жизни, а что-нибудь иное. Что же именно? Давид просит Господа, чтобы Он сам возглаголал в сердце его истину о краткости человеческой жизни, сам напомнил ему эту спасительную истину и этим избавил его от скорби, возбуждаемой зрелищем неправд людских. Но в таком случае предшествующим словам в связи с рассматриваемыми словами должно будет дать такой смысл: сначала Давид, угнетаемый скорбями и возмущаемый торжеством зла, решился молчать; но в этом он не нашел себе утешения, скорбь его обновилась, и вот он решился прибегнуть в своей скорби с молитвой к Богу, решился просить Бога, да подаст ему утешение в размышлении о скоротечности жизни. Ибо если жизнь скоротечна, то и огорчения, испытываемые в этой жизни, также скоротечны. Подобно сему и мы христиане при постигающих нас лишениях и скорбях должны искать утешения в размышлении о скоротечности жизни. Но христианин не должен забывать, что как временная жизнь сменится вечной, так и временные скорби могут сменится вечными страданиями. Это возможно в том случае, если временные скорби, посылаемые нам промыслом Божиим для нашего вразумления, для испытания нашей преданности и любви к Господу, не достигают в нас той цели, с какой посылаются, – если переносятся нами с ропотом на Бога и не возбуждают в нас раскаяния во грехах и ревности к исполнению заповедей Господних. Итак, прося Бога, подобно Давиду, сказать, напомнить нам кончину нашу для утешения нас в скорбях, мы вместе должны переносить их так, как он их переносил. Например, по случаю возмущения Авессалома спасаясь бегством из Иерусалима, он допустил Семею, сроднику Саулову, безнаказанно бросать в него камнями и проклинать, – не позволил одному из спутников своих убить Семея, исповедуя, что по грехам своим заслужил уничижение от людей.

Размышление о скоротечности временной жизни, служа для нас утешением в скорбях ее, ограждает нас в тоже время от пристрастия к ней и ее благам, доходящего иногда до забвения жизни будущей и уготованного в ней блаженства. Это отчасти имел в виду и Давид, когда просил Господа сказать ему кончину, – ибо в дальнейших словах исповедал, что люди напрасно суетятся, собирают, и не знают, кому достанется то (Пс.38:6–7). В самом деле стоит ли пристращаться к этой жизни до забвения жизни будущей, когда настоящая жизнь коротка, а будущая бесконечна? Стоит ли пристращаться к временным благам, как бы ни казались они для нас драгоценными, – к богатству, к славе, к чувственным удовольствиям, домашним и общественным, когда все эти блага с концом жизни потеряют для нас все обаяние и не последуют за нами в жизнь загробную? Стоит ли завидовать другим, которым все в жизни спорится, когда их счастье продлится не дальше конца их жизни, а следовательно, если бы и к нам перешло, было бы также непрочно?

Память о скоротечности земной жизни, о близости смертного часа, удерживала бы нас от невоздержания в чувственных удовольствиях, от богозабвения в счастье, еще страхом будущего суда, ибо говорила бы каждому из нас: смотри, не пришлось бы тебе после кратковременных наслаждений пить вечно горькую чашу страданий в стране загробной, не пришлось бы тебе испытать забвение от Бога за то, что сам забываешь Его.

Память о скоротечности земной жизни, утешая нас в скорбях и предостерегая нас от пристрастия к этой жизни и ее благам, могла бы быть спасительна для нас в другом отношении. Она научила бы нас спешить покаянием и обращением к Богу, ибо земная жизнь так коротка, что отлагая покаяние со дня на день, мы, пожалуй, не успели бы совсем покаяться и час смертный застал бы нас неготовыми к переселению в вечность. Если земная жизнь в сравнении с вечной есть едва приметное мгновение, а между тем от этого мгновения зависит наша вечная судьба, то крайне было бы неблагоразумно и непростительно не спешить пользоваться отмеренным для нас кратким сроком жизни для приготовления к вечности, где жнут то, что посеяно здесь.

Но спасительное для души памятование кончины, скоротечности жизни, вечности, не отзовется ли вредно на делах житейских, которыми однако нельзя пренебрегать, ибо без них невозможно внешнее благосостояние? Не пострадают ли оттого дела торговые, промышленные, общественные? Под влиянием мысли, что ничего из земных вещей нам не нужно по смерти, иной бросит пожалуй заниматься всем, что нужно для внешнего благосостояния, впадет в апатию, в равнодушие ко всему внешнему. Действительно, мысль о смерти, постоянно носимая в душе, не благоприятствует ведению и успеху дел житейских, но каких? Дел неправедных, нечестных. Кто постоянно питает в душе память смертную и проникнут убеждением, что по смерти он даст ответ за всякую неправду, тот не станет искать себе таких занятий житейских, которые служат только к удовлетворению прихотей и страстей человеческих, иногда к развращению людскому, не станет, например, торговать книгами нечестивого и соблазнительного содержания, картинами, изображающими безобразные сцены разврата, не станет открывать заведений, служащих притоном для разврата, для азартных игр и т. п.: мысль о смерти, об ответственности по смерти, глубоко воспринятая в душе, никогда не помирится с такими нечестивыми способами обогащения, – она или не допустит человека до подобных занятий, или заставит его бросить их с раскаянием, – но она легко уживается с такими житейскими предприятиями, которые имеют невинный характер и относятся к удовлетворению истинных нужд людских. Помышляющий о загробной жизни, о будущем воздаянии каждому по делам, будет бояться не этих занятий, а только неправды и обид ближнему.

Но чем спасительнее память смертная, тем достойнее сожаления, что во многих она не производит свойственного ей плодотворного действия, хотя по временам возбуждается в них: они живут так, как будто здешний свет есть вечное наше жилище, как будто нет другой жизни, и оттого к ней не готовятся, проводят свой век в суетах, в одних мирских делах, удовольствиях, в греховной рассеянности и потому в несчастье унывают, в счастье забываются. Никто из нас не может сказать, что с ним не может случиться подобная опасность: она близка и к благочестивым людям и может быть отвращена только особенной силой благодати Божией. Потому по примеру псалмопевца, который молил Господа, чтобы сказал, напомнил ему кончину его, все мы должны молить Господа, чтобы Он, видя, как мы забываем о скоротечности нашей жизни, или воспоминаем ее бесплодно для души, Сам напомнил нам кончину нашу, сам возглаголал в сердцах наших эту истину, Сам своей просвещающей и вразумляющей благодатью насадил ее в душах наших и соделал ее плодотворной для нас, так чтобы мы, послушные гласу сей благодати, научились жить на земле для неба, скоротечную жизнь обращать в стезю к вечно-блаженному животу. И нет сомнения, что Господу угодны такие молитвы к Нему. Да и не только молящимся, но и всем Он напоминает о скоротечности жизни, особенно посредством болезней. Болезни – самые красноречивые проповедники этой истины. Самый беспечный грешник, пригвожденный к одру болезни и болезнью лишенный возможности кружиться в вихре житейской суеты, поневоле должен задуматься о своем положении и сказать себе: не пришла ли пора расстаться с этой жизнью? Не пора ли, следовательно, ввиду смерти, про которую я доселе забывал, приготовиться к ней покаянием, молитвой, делами любви к Богу и ближним? Вот почему многие из благочестивых людей, помня о скоротечности жизни, желают и молят Господа, чтобы избавил их от смерти внезапной и дал им поболеть пред смертью, и даже подольше поболеть, чтобы успеть покаяться как следует, чтобы под крестом болезни научиться терпению, упованию на Бога, преданности Его святой воле и чрез сие уготовать себе путь к вечному соединению с Ним.

Скажи нам Господи кончину нашу, и сотвори вечную память тем, которые приготовляются к смерти непрерывной памятью о ней.

6. О плотоугодии

«Попечения о плоти не превращайте в похоти» (Рим.13:14).

Попечение о плоти, или о теле, об удовлетворении его потребностей, составляет естественную обязанность: «никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее» (Еф.5:29). К попечению о теле побуждает не только естественное чувство самосохранения, свойственное человеку одинаково с животными, но и высокое понятие о достоинстве человеческого тела, ибо оно есть жилище бессмертной души, орудие ее деятельности, без которого она не может обойтись в земной жизни. Душа так тесно соединена с телом, что расстройство его – повреждение чувственных органов, голод, бессонница и проч., – сопровождается вредом для самой души, стесняет ее деятельность. Посему языческая мудрость справедливо выражалась: «Здравый ум обитает в здоровом теле». Еще больше побуждений к попечению о теле представляет христианское учение. По сему учению, тело христианина, освящаемое благодатью таинств, есть член Христов (1Кор.6:15), есть храм св. Духа (1Кор.6:19); оно предназначено к тому, чтобы вместе с душой участвовать в прославлении Бога, в служении Ему (1Кор.6:20); оно чрез таинство брака становится орудием размножения членов Церкви (Еф.5:32); оно воскреснет некогда, преобразится в тело славы, по подобию прославленного тела Христова, и вместе с душой будет разделять вечное блаженство. Оно безмерно возвеличено тем, что сам единосущный Сын Божий облекся в наше тело, своим воплощением искупил нас, и по совершении искупления не сбросил с себя принятое тело, но вознесся с ним на небо и сидит в сем теле одесную Бога Отца. – Соответственно столь высокому достоинству нашего тела, попечение о нем составляет священную нашу обязанность. Мы обязаны заботиться о телесном здоровье, не изнурять себя безмерными, непосильными трудами, не подвергать без нужды жизнь свою опасности, в случае болезни обращаться к помощи врачей с молитвой к Богу об успехе врачевания. Мы должны заботиться об укреплении телесных сил пищей и питием, сном, о защищении и даже об украшении тела одеждой. Вложенную в тело потребность распространения рода, если не можем вместить безбрачную жизнь, мы должны удовлетворять в благословенном супружестве. Все это справедливо, законно. Нельзя не пещись о теле, об удовлетворении его естественных потребностей. Но в этом деле возможна крайность, от которой предостерегает Апостол: «плоти угодия не творите в похоти», – по-русски: «попечения о плоти не превращайте в похоти». – Что такое похоть? Похоть то же, что прихоть, иначе – «как бы хотение после хотения, желание, простертое далее пределов естественного желания, страстное, не управленное законом, порядком и умеренностью» (Слова м. Фил. т. I, отд. IV, стр. 288). Что значит превращать попечение о плоти в похоти? Значит под предлогом попечения о теле стремиться к удовлетворению неразумных, неоправданных естественными потребностями, прихотей, с забвением потребностей духовных и требований христианского долга. Греха в этом не видит разве тот, кто не знает, или не хочет знать, что похоть свойственна ветхому человеку, а христианин призван отложить образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях (Еф.4:22), призван не только бороться с ними, умерщвлять их (Кол.3:5), но даже отказывать себе иногда в удовлетворении законных телесных потребностей, например, воздерживаться совсем от пищи в некоторые дни поста, от сна для всенощных бдений и т. п.

Весьма предосудительно христианину попечение о теле, об удовлетворении его потребностей, простирать до прихоти, превращать в похоти. Как часто однако этот грех встречается между христианами! – Так во многих заботах о телесном здоровье имеет явные признаки прихоти. В одних эта забота доходит до болезненной мнительности. Они ни о чем столько не думают, как о состоянии своего здоровья, ничего столько не читают, как врачебные книги, и признаки описываемых в них болезней отыскивают в себе. Общение с людьми, беседа с ними, могли бы, по-видимому, ослабить их мнительность, отвлечь их, хоть на короткое время, от мыслей о своей болезни. К сожалению, и с другими они любят рассуждать только о своих мнимых или действительных болезнях, – и тем надоедают собеседникам. Забота о своем здоровье, в соединении со страстной привязанностью к временной жизни, так овладевает этими мнительными людьми, что они уклоняются от всяких трудов, почитая их вредными для здоровья, боятся думать о вечности, удаляют от себя духовные утешения, какие могли бы найти в уповании на Бога, в преданности Его святой воле. – В других неумеренное пристрастие к временной жизни и к телесному здоровью обнаруживается преимущественно в болезни. Время болезни для истинного христианина есть время покаяния, спасительного размышления о смерти и христианского приготовления к ней, хотя при сем он не чуждается забот о восстановлении здоровья. Но люди, которые по страстной привязанности к земной жизни смотрят на здоровье, как на главное благо, во время болезни помышляют и заботятся только о прекращении ее, гонят от себя мысль о смертной опасности, не только сами не думают о покаянии, но еще обижаются, если другие, по христианскому участию к ним, напомнят им об очищении совести молитвой и покаянием, и часто только в предсмертные минуты, когда болезнь усилится до крайности и начнет помрачать их сознание, позволяют напутствовать себя таинствами Церкви, иногда же умирают совсем без покаяния. Вот до какого пагубного ослепления доводит человека попечение о здоровье, управляемое не разумом, не христианской совестью, а единственно похотью, страстной привязанностью к земной жизни! – Все более распространяющуюся среди нас привычку к заграничным поездкам и к продолжительному житью вне отечества, оправдывают между прочим, и даже преимущественно, заботами о здоровье, ибо, говорят, за границей и климат лучше, и средства для поддержания или для поправления здоровья обильнее и подручнее. По отношению к слабым здоровьем и больным это оправдание еще имеет какой-нибудь смысл, хотя люди с состоянием могли бы и в пределах России найти искомые за границей удобства для здоровья. К сожалению, привычка к заграничным путешествиям господствует большей частью между людьми вполне здоровыми и укореняется в них только вследствие прихоти, тем менее извинительной, что удовлетворение ее соединяется с разорительными, вредными для домашнего и государственного хозяйства расходами, с уклонением от должностных занятий; при удержании впрочем жаловахся за них, с пренебрежением ко всему отечественному, с опасностью для веры. Эти невыгоды заграничных путешествий так велики, что ими в значительной степени перевешиваются разные выгоды и удобства на какие рассчитывают любители заграничной жизни. – Подобное должно сказать о привычке к загородным переселениям на лето. Привычка эта распространяется не только между достаточными, но и недостаточными городскими семействами и угрожает превратить наши города в пустыни в летнее время. Что привычка к загородной жизни составляет большей частью прихоть, а не вызывается истинной потребностью, это видно из того, что многие местности, занимаемые загородными домиками для летнего в них обитания, по причине скученности их и также пыли от частой езды мимо их экипажей, не отличаются от городов, и что, как нам хорошо известно, многие на дачные, часто тесные, сырые, непрочные помещения, меняют свои городские дома, расположенные в здоровой местности, окруженные тенистыми и обширными садами. А как неудобна загородная жизнь для людей должностных и торговых, которые каждый день вместо того, чтобы после дневных утомительных трудов отдохнуть, должны предпринимать дальние беспокойные поездки за город! Случается, что для избежания этих неудобств глава семейства, отпуская его на дачу, сам остается жить в городе и лишает себя удовольствий семейной жизни.

Скажем о пагубном участии возбраняемой апостолом похоти, или прихоти в удовлетворении других телесных потребностей – питания, одеяния, сна, родотворения.

Для удовлетворения потребности питания, христианин должен принимать пищи столько, сколько нужно для поддержания существования, для того, чтобы только с голоду не умереть и в силах не ослабеть. В этом смысле должно понимать прошение о хлебе насущном. Здесь разумеется пища, нужная именно для существования только, для поддержания жизни и телесных сил. В этом заключается главная цель принятия пищи и пития. Для сей цели даны вкус пище и приятность питию. Потому, скажем словами богомудрого учителя, «каждый кусок пищи, сверх утоления голода снедаемый для вкуса, есть доля объядения; каждый глоток пития, после угашения жажды и после ободрения сил употребляемый для приятности, принадлежит к чаше пиянства» (Слова Ф. м. моск. т. I, отд. VIII, стр. 242). К сожалению, ни одна из телесных потребностей не злоупотребляется, для служения прихоти, столько, сколько потребность питания. Не довольствуясь утолением голода и жажды, человек, раболепствующий прихоти, ищет в пище и питии удовлетворения собственно чувству вкуса, которое требует пищи после насыщения, питья после угашения жажды. Отсюда происходит неистощимая изобретательность в приготовлении разнообразных снедей и напитков; отсюда объядение и привычка к пьянству, столь пагубная для хозяйства, для мира и благосостояния семейного, для здоровья, для целомудрия; отсюда бесстрашное нарушение церковных постов. Нарушение постов допускается обыкновенно под предлогом заботы о здоровье, и нарушают посты не только больные, для которых еще может быть разрешена в посты не постная пища в виде лекарства, но и здоровые, утверждающие со слов врачей, что постная пища непитательна и для здоровья вредна, тогда как, даже по научным исследованиям, многие виды постной пищи (например, горох) содержит больше питательных частей, чем скоромные снеди. Мудрование плотское дерзает иногда кощунственно защищать нарушение постов словами свящ. писания, – например: всякое создание Божие добро и ничтоже отметно, со благодарением приемлемо (1Тим.4:4). Но эти слова апостола направлены отнюдь не против церковных постов, а против гнушения некоторыми снедями, которое, по предсказанию апостола, имели проповедывать некоторые лжеучители на том основании, что будто эти снеди сотворены не всеблагим Богом, а злой силой. Подобное говорят о некоторых произрастениях (о картофеле, табаке) раскольники беспоповского согласия. Св. Церковь воспретила скоромную пищу в посты отнюдь не по гнушению, иначе она возбранила бы употреблять ее во всякое время, а по материнской заботливости о нашем спасении, по желанию научить нас смирению пред Богом и раскаянию во грехах. Что делают родители или учителя, когда хотят наказать и вразумить провинившихся детей или учеников? Сажают их на хлеб и на воду, или совсем лишают их на время пищи. Подобно сему поступает и матерь Церковь с провинившимися перед Богом и нею чадами своими. Она налагает на них пост в виде епитимии, которая должна напоминать им о их грехах и возбуждать в них чувство смирения и покаяния.

И в употреблении одежды, не меньше как и в употреблении пищи, человек унижается до раболепного служения похоти. До какой степени может доходить это унижение, свидетельствует всюду проникшая страсть одеваться по моде. Нет ничего бессмысленнее модных нарядов, потому что не всякому пристал модный наряд, хотя для всякого считается почему-то обязательным принятый покрой его. Нет ничего унизительнее для человеческого достоинства, как подчиняться моде в одежде, потому что самый великолепный, сделанный по последней моде, наряд едва ли не больше обращает на себя внимание всех, чем наряженное лицо, которое в таком случае, особенно если не одарено природной красотой, получает жалкое значение вешалки. Нет ничего разорительнее моды в одеждах, потому что мода непрестанно изменяет их форму. И в нравственном отношении обычай одеваться по моде предосудителен, ибо в жертву ему приносится нередко целомудрие и скромность. И несмотря на все это он всюду господствует. Главное назначение одежды защищать тело от вредного влияния стихий, забыто. Прихоть человеческая сделала из нее кумир, которому бессмысленно служит.

Сон составляет существенную телесную потребность. Отсутствие сна, бессонница, есть болезнь. Но прихоть злоупотребляет и этой потребностью. Многие любят спать слишком много и просыпают время, нужное для участия в богослужении и для неотложных занятий по дому, по должности. Говорят в оправдание сонливости: чем больше спишь, тем меньше грешишь. Но человеку вменяются в вину не только грехи делом, когда человек делает то, что запрещено законом Божиим, но и грехи опущением, когда человек не делает того, что должен делать. На сем основании упоминаемые в притче о Самарянине, священник и левит, которые прошли мимо ограбленного и израненного разбойниками, не подав ему помощи, – поступили так же бесчеловечно, как ограбившие и изранившие его разбойники. На том же основании должно судить о сонливости: чем важнее обязанности, опущение которых бывает последствием ее, тем больше в ней греха, тем большей, значит, она подвергается ответственности. – Нельзя также не назвать предосудительной прихотью сон безвременный. Случается, что люди ради спешного дела, например ученые, солдаты на походе и т. п., бодрствуют ночью и отдыхают днем. Случается, что люди благочестивые проводят ночи в поучении в законе Господнем и в молитве, и забываются сном днем. Во всех подобных случаях сон не во время оправдывается нуждой и важными побуждениями. Но что сказать о людях, которые не спят по ночам по причинам, в нравственном отношении предосудительным, которые проводят бессонные ночи в картежных играх, в плясках, в попойках, и предаются сну днем, часто со вредом для занятий хозяйственных, общественных, церковно-молитвенных? Такое ничем не оправдываемое превращение ночи в день и дня в ночь, есть извращение порядка, назначенного Творцом для употребления времени. По устроению Творца, «во время ночи бродят все лесные звери, львы рыскают ища добычи и требуя от Бога пищи себе. Восходит солнце, и они скрываются и ложатся в свои логовища, и тогда выходит человек на дело свое и на работу свою до вечера» (Пс.103:20–24). Итак, человек, бодрствующий ночью без нужды и с предосудительными целями, не походит ли на зверя не спящего ночью? И особенно не походят ли на диких зверей, ищущих себе добычи ночью, люди, которые бодрствуют ночью для того только, чтоб сделать добычей своего корыстолюбия и сластолюбия подобных себе?

Все живые существа обладают инстинктом продолжения рода. Все неразумные животные следуют влечению этого инстинкта правильно, один человек злоупотребляет им, обращая его в источник отвратительных пороков и болезней. В наше время снисходительного, господствующего в обществе, в печати, в судилищах, суждения о преступлениях, нередко приходится слышать оправдание греху любострастия. Говорят: плотские половые влечения составляют такую же естественную потребность, как потребность еды и питья. Если нет греха в удовлетворении последней потребности, какой может быть грех в удовлетворении первой? – На сие вот что можно сказать: не всегда может быть названо безгрешным удовлетворение потребности питания. Не грешно есть и пить то, что дают Бог и добрые люди, но грешно есть и пить краденое или отнятое у других насильно. Подобно сему не грешно удовлетворять свойственные полу плотские влечения законным образом, в благословенном супружеском союзе; посему и заповедано апостолом «каждому для избежания блуда иметь свою жену, и каждой – своего мужа» (1Кор.7:2). Но крайне грешно жить в плотской нечистоте, вне благословенного супружеского союза, и для сего воровски, а иногда с разбойническим насилием, вторгаться в чужие семейства, и здесь бесстыдно посягать на супружескую верность жен и целомудрие дев. Это и по гражданским законам составляет уголовное преступление, которое потому только остается безнаказанным, что не возбуждает законных жалоб перед судом.

Заключим наше размышление повторением слов апостола: плоти угодия не творите в похоти. Не грешно иметь попечение о телесной нашей природе, об удовлетворении ее потребностей, но грешно это попечение превращать в похоти, простирать его до раболепного служения прихотям. Да избавит нас Господь от сего греха.

7. Самохвальство

Самохвальство – довольно распространенный между людьми грех. Кто и чем ныне не хвалится? Самохвальство иногда укрывается под видом смирения. Иной всячески унижает себя на словах перед людьми, называет себя глупейшим и окаяннейшим паче всех человек именно для того, чтобы или похвалили его за смирение или опровергли его указанием на его духовные достоинства, и таким образом, вызывая других на похвалу себе, сам себя хвалит устами других.

Но кто бы чем и как ни хвалился, самохвальство во всяком случае весьма предосудительно и в христианине не извинительно.

Так весьма предосудительно и неизвинительно христианину хвалиться внешними, физическими своими достоинствами – здоровьем, крепостью сил телесных, голосом, – или душевными природными достоинствами, например, силой ума, мягкостью сердца. Все эти природные, внешние и внутренние достоинства не составляют заслуги со стороны человека. Все это дары Божии, которыми не хвалиться, а Бога за них благодарить должно. Если к чему, то преимущественно к этим дарам Божиим идут слова апостола: «что ты имеешь, чего бы не получил? а если получил, что хвалишься, как будто не получил (от Бога, а сам приобрел)? (1Кор.4:7). Притом внешние природные достоинства непрочны. И здоровье самое крепкое надламывается, и красота увядает, и силы телесные исчезают. Стоит ли хвалиться благами, которые так непрочны, которые не нами приобретены и которые не в нашей власти сохранить?

Иные хвалятся своими успехами в науках, в искусствах, и даже печатно заявляют, что этими успехами они создали себе памятник нерукотворный, к которому не зарастет народная тропа. Похвальба детская и легкомысленная! Она не согласна не только с христианским смирением, но вообще с трезвым взглядом на значение и на судьбы человеческой мудрости. Не так рассуждают о значении человеческой мудрости люди истинно мудрые даже между язычниками. Один из них откровенно признавался: «я знаю, что ничего не знаю». В таком признании нет преувеличения. Если сравнить область того, что мы знаем, с областью того, чего не знаем и к познанию чего только стремимся, то достигнутые нами успехи знания покажутся действительно ничтожными при таком сравнении, ибо то, чего не знаем, по размерам своим беспредельно превышает то, что предстоит нам узнать в настоящей и особенно в будущей жизни. Да и достигнутые людьми успехи в области наук и искусств как непрочны! Не мало памятников наук и искусств дошло до нас от древнего мира, но несравненно больше погибло, да и то, что уцелело, представляет лишь отрывки хартий и развалин. Можно ли после этого говорить о памятниках нерукотворенных, вечных, и хвалиться тем, что успехами своими в знании, в поэзии, живописи, архитектуре и проч. мы стяжали себе право на вечную память в потомстве?

Иные, подобно фарисею евангельской притчи, похваляются своими нравственными достоинствами, – тем, что они не таковы, как прочие люди. Но кому неизвестно, какой суд произнесен в этой притче над таким нечестивым самохвальством? – Самое обыкновенное явление в этом отношении есть похвальба честностью. Многие с особенным каким-то удовольствием твердят всякому, что они – честные люди, что не возьмут греха на душу, чтобы, например, обмануть кого, воспользоваться чужим добром. Но подобные самохвалы замечают ли, что в них нет уважения даже к самим себе, ибо они вменяют себе в заслугу то, что не совершают преступлений, влекущих за собой тюремное заключение, или заточение? Замечают ли, что они обижают ближних, ибо хвалятся тем, чего, по их словам, у ближних нет? Замечают ли, что своей похвальбой не только не возвышают, а скорее роняют себя в глазах ближнего, ибо кто настойчиво трубит о своей честности, тот показывает, что ему видно не очень легко удержаться от бесчестных поступков, и что, следственно, честность его ненадежна?

Многие похваляются успехами в житейских делах и предприятиях, себе одним приписывая эти успехи, вместо того, чтобы за них хвалить и благодарить Господа. Царь ассирийский, по слову пророка Исаии, гордый своими победами и завоеваниями, говорил: «я это сделал силой своей руки и мудростью своей, ибо умен я, и переставляю пределы народов, и расхищаю сокровища их». Но ослепленный гордостью и тщеславием, не подозревал царь ассирийский, что он – только бич в руках Божиих, что он ничего бы не сделал без Божия попущения и содействия. «Величается ли секира пред секущим ею? Пила гордится ли пред тем, кто ею движет? Как будто жезл движет того, кто поднимает его, как будто палка поднимает того, который – не дерево» (Ис.10:13–15).

Иные с самохвальством уверяют всех и каждого, что могут с успехом сделать все, за что ни возьмутся, что невозможное для других, для них нипочем, – уверяют по самонадеянности, не хотящей знать никаких препятствий к достижению своих целей. И как пагубно бывает такое самохвальство и такая самонадеянность, показывает история и опыт. Так Господь чрез ангела погубляющего истребил в одну ночь 180 тысяч ассирийского войска, вслед затем, как царь ассирийский, требуя безусловной покорности себе от иудейского царя Езекии, хвастливо и богохульно написал ему, что его Бог так же бессилен, как и боги тех народов, которых разорили ассирийские цари (4Цар.19:12)16.

Что сказать о том самохвальстве, к какому прибегают частным образом и чрез газетные публикации торговцы, рекомендуя покупателям свой товар, как самый лучший, – врачи некоторых болезней, например зубных, уверяя чуть не в чудотворной силе изобретенных ими лекарств, – издатели книг, газет и журналов (не исключая, к сожалению, некоторых духовных), превознося до небес свои издания, прежде чем публика познакомилась с ними, и унижая труды в том же роде других? Если бы и справедливы были подобные самовосхваления, к ним не следовало бы прибегать, чтобы не навязать почти насильно своего личного мнения ближним, чтобы не стеснить свободы их в оценке наших товаров, вашего искусства и т. п., чтобы не оказать неуважения к ним той настойчивостью, с какой вы предлагаете им ваше руководство в определении достоинства ваших же вещей и занятий. К сожалению, в большей части случаев к подобным самовосхвалениям прибегают люди, рассчитывающие единственно на легковерие публики. И вот дошло до того, что благоразумная часть публики теперь уже не верит никаким самовосхвалениям торговцев и разных других предпринимателей, как никто не верит божбе. Говорят торговцы: не похвалишь товара – не продашь; но лучше ничего не продать, чем сбыть товар залежавшийся и гнилой тому, кто приобретает его единственно по доверию к вашим похвалам ему.

С самохвальством, против которого говорим, ничего не имеют общего те заявления, какие иногда позволяют в похвалу себе святые люди. Так пророк Самуил, сложив с себя должность судии израильтян по избрании и помазании царя над ними Саула, почел нужным в торжественном собрании всего народа обратиться к нему с вопросом: не притеснил ли он кого во время своего правления, не брал ли с кого подарков, чтобы склонить суд в его пользу, – и заявил свою готовность вознаградить обиженных. Самуил был уверен, что никто не обвинит его в неправде, как и действительно случилось (1Цар.12:3–6). Но для чего же он потребовал у народа суда о своем поведении? Не хотел ли он, ввиду благоприятного для себя суда, похвалить себя устами других? Никак. Это он сделал для того, чтобы доказать народу, что народ напрасно пожелал иметь у себя царя по примеру других народов, что и без царя можно было управлять им правосудно и добросовестно, и притом с гораздо большими льготами, чем при царе, в пользу которого евреи будут обременены многими повинностями и поборами, дотоле неслыханными у них, хотя законными. – Св. апостол Павел, хотя соглашается, что хвалиться свойственно людям неразумным (2Кор.11:16), однако позволяет себе с похвалой высказаться о своем лице и служении. «Как многие хвалятся по плоти, – сказал он, – то и я буду хвалиться», и потом исчисляет свои права на похвалу: он потомок Авраама, член избранного народа, как и другие, которые хвалятся тем же; он больше всех проповедников Евангелия потрудился в апостольском служении, больше всех претерпел гонений и страданий за дело благовествования; он, наконец, удостоился чрезвычайных видений и откровений и однажды восхищен был в рай и там слышал неизреченные глаголы (2Кор.11:22–29; 12:1–5). Но все это самохвальство ли? Никак. Во-первых, он отклоняет от себя упрек в самохвальстве тем, что сам признает похвальбу делом неразумным, которое позволяет себе прежде всего по надежде, что коринфские христиане, пред которыми он хвалит себя, отнесутся снисходительно к нему, как они снисходительно относятся к другим неразумным людям, которые их порабощают, объедают, бьют в лицо (2Кор.11:19–20). В этом случае апостол как бы так говорит: пусть я покажусь в очах ваших неразумным, выхваляя самого себя; но все же неразумие мое не превосходит неразумия других людей (лжеапостолов), которых власть над собой вы терпите, несмотря на их своекорыстие и бесстыдство. Таким образом апостол похваляет себя не по тщеславию, а с намерением дать понять коринфским христианам, как неизвинительно их пристрастие к таким людям, их готовность на них променять его, столь много и столь бескорыстно трудящегося для спасения их. Во-вторых, все, что сказал апостол в похвалу себе, особенно, что поведал о своих видениях и откровениях, все это, сказал он, для того, чтобы прославить благодать Божию, в нем явившуюся, – он хвалит не себя, а Господа Бога, сила Которого в немощи его совершается, и говорит о себе, как бы о постороннем человеке. «Таким человеком, – говорит, – могу похвалиться, собою же не похвалюсь, разве только немощами своими» (2Кор.12:5, 9). Наконец, указывая в похвалу себе на подвиги своего апостольского служения и на особенное благоволение Божие к ним, он имеет в виду убедить христиан, к которым пишет, в своем несомненном апостольском достоинстве, вопреки его недоброжелателям, которые утверждали, будто он не настоящий Христов апостол, и что потому проповедь его не имеет надлежащего авторитета. В случае успеха таких недоброжелательных разглашений, апостол находился в опасности потерять все плоды своих проповеднических трудов и не мог бы с успехом продолжать своего служения. Для отстранения сей опасности ему непременно надлежало защитить свое апостольское достоинство, честь своего служения. Чем же защитить? Ближе всего указанием на то, что благодать Божия совершила чрез него, как чрез послушное свое орудие.

Нет, святые люди своим примером учат нас не самохвальству, а смирению. Сам апостол Павел, избранный сосуд благодати Божией, называет себя первым из грешников. Кто дорожит добрым мнением о себе ближних, пусть старается заслужить оное не путем самохваления, а действительными духовными достоинствами, действительными добродетелями. «Да хвалит тя искренний, а не твоя уста, чуждий, а не твои устне» (Притч.27:2).

🎧8. О грехах чувств

Источник греха заключается собственно в душе, а не в теле с его чувствами, – не захочет она уступить греховному искушению, никакие впечатления от внешних предметов не увлекут ее на грех. Силой воли, при помощи благодати Божией, она может избегнуть всех внешних поводов ко греху, и при неизбежной встрече с греховным искушением отвне, победит его, – она может видя не видеть, слыша не слышать, т. е. не увлекаться теми впечатлениями, какие доходят до нее чрез зрение и слух. Посему, приступая к рассмотрению грехов чувств, мы имеем в виду не то, будто в чувствах заключается причина греха, а то, что душа пользуется чувствами как орудиями греха, злоупотребляет ими, или что не употребляет их согласно их назначению. – Кроме внешних чувств – зрения, слуха, осязания, обоняния и вкуса, – к грехам может подавать повод также внутреннее чувство. Начнем с внешних чувств.

Зрение.

Значение зрения в духовной жизни весьма велико. Оно служит проводником в душу добрых впечатлений от мира видимого. Чрез него душа наша познает чудеса премудрости, благости и всемогущества Божия, являющиеся повсюду в делах мироздания (Рим.1:20). Открытия в области наук естественных суть большей частью плод наблюдений чрез чувство зрения. Умилительное действие на душу обрядов богослужения, благоговейного участия в нем верующих, благолепия храмов Божиих, производится на душу чрез зрение.

Но оно же проводит в душу впечатления греховные Так:

1) чрез зрение возбуждаются и питаются нецеломудренные помыслы, о преступности которых можно судить по словам Христовым: «всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце» (Мф.5:28).

2) Путем зрения проникают в душу впечатления от зрелищ, растлевающих душу. Таковыми в языческой древности были гладиаторские игры; в наше время с этим характером являются у Испанцев бой быков, и у всех народов травля зверей на охоте, особенно предосудительная, когда затравливают десятками псов одного бессильного зверка, – бесстыдные театральные представления, в которых действующими лицами являются полуобнаженные лица женского пола, – нескромные живые картины. Бесстыдные театральные представления, рассчитанные прямо на нецеломудренные склонности, в последнее время приютились не только в городах, но и среди загородных жилищ. На летнее время горожане переселяются в них затем, чтобы пожить на свободе от городского шума и пыли, подышать чистым воздухом, испытать наслаждение, доставляемое зрелищем природы. Но бесчестные предприниматели, извлекающие выгоду из развращения ближних, стали устраивать безнравственные зрелища в местах, густо населенных дачниками, – и расчет их на склонность к разврату оказался верным. Посетителями этих зрелищ бывают не одни жители дач, но и оставшиеся на лето в городе, – они на досуге нарочно спешат за город не для прогулок, а единственно для безнравственных театральных увеселений, которых в это время не находят в городе. И с какими впечатлениями они возвращаются домой, и сколько оттого гибнет не холостых только, но и женатых, потому что те и другие под влиянием виденного на бесстыдных зрелищах ищут для себя других, более грязных развлечений!

3) Греховные впечатления чрез зрение получаются, к сожалению, в местах, предназначенных отнюдь не для праздных зрелищ. Так в самую церковь ходят иные не для участия в богослужении, а чтобы только посмотреть на других и на обстановку богослужения. Они вам расскажут, кто был в церкви, в чем одет, как причесан, в каких облачениях были священнослужители, хорошо ли горели свечи и т. п.; но спросите их, что читано было в церкви из Евангелия и Апостола, о чем была проповедь и т. п., – они ничего вам не скажут, ибо ничего не слушали, а только блуждали в церкви взорами, – и вот где между прочим причина странного явления: иной ни одного воскресенья и праздника не пропустит, чтобы не побывать в церкви за обедней, а не прочтет символа веры. Он всю службу может выстоять в церкви, но слыша не слышит, что в ней читают или поют, а только глазеет по сторонам или бессмысленно смотрит на читающих и поющих, тогда как тот же человек очень хорошо помнит несколько сотен песен по одному слуху. – О том, что происходит в церкви при совершении свадеб, и говорить тяжело. Церковь в это время превращается в буквальном смысле в место зрелища. Редкие из пришедших на свадьбу в церковь стоят в ней благоговейно и молятся за жениха и невесту. Остальные большей частью, обратившись задом к алтарю и святым иконам, во все продолжение венчания не сводят глаз с жениха и невесты и своим пристальным наблюдением над всеми их движениями, над всеми подробностями их туалета нередко смущают их, отнимают у них то расположение духа, какое они должны сохранить в эти единственные в их жизни минуты. – Подобное неблагоговение можно замечать в крестных ходах. На крестные ходы собираются тысячи народу, но зачем? Не многие здесь являются богомольцами, остальные – все зрители. Смотрят на хоругви, как они колыхаются в воздухе, на золотые и серебряные украшения ликов, на них изображенных, но никогда не молятся пред этими ликами. По возвращении домой, они вам расскажут, сколько священников, диаконов и причетников участвовало в крестном ходе, и какие облачения на них были, как они себя вели, стройно ли двигались хоругви, не падали ли от ветра или от неискусства носильщиков, – расскажут о разных других приключениях, которых они были свидетелями в крестном ходе, ибо только за этим и сопровождали его, а отнюдь не затем, чтоб участием в общественном богомолье увеличить силу и богоугодность его. Они не хотят понять, что в крестном ходе должно вести себя с таким же благоговением, как в церкви. Ибо что такое крестный ход, как не движущаяся церковь? В редкой церкви поместится больше тысячи человек, но в крестных ходах участвуют десятки тысяч, и если бы все эти десятки тысяч единым сердцем и едиными устами воссылали к Господу молитву, какая могущественная была бы эта молитва!

Для избежания исчисленных грехов чувства зрения, должно оберегать душу от всего соблазнительного, могущего войти в нее чрез зрение, не рассеивать взоров, отвращать их от всего суетного, на предметы и действия священные взирать с благоговением, на видимый мир смотреть с мыслью о Творце. Глаза – это окна души. Должно тщательно охранять их, чтобы не проторглись в них воры и разбойники, – ибо как иначе назвать греховные впечатления, окрадывающие и расхищающие душу, в которую вторгаются чрез эти окна?

Слух.

Чувство слуха есть великий дар Божий. С ним имеет тесную связь дар слова, – без слуха не было бы слова. Без слуха не было бы места вере в откровение Божие, ибо вера от слуха, слух же глаголом Божиим (Рим.10:17). Слух вообще служит главным проводником образования, более употребительным, чем грамота, ибо было время, когда грамота совсем не была известна, и люди научались всему по слуху, да и ныне более неграмотных, чем грамотных. Но как всякий дар, так и дар слуха или злоупотребляется людьми и обращается в орудие греха, или не употребляется ими согласно своему назначению.

1) Чувство слуха бывает орудием греха, когда человек любит слушать празднословие, срамословие и вообще гнилые речи. Есть люди, которые находят в этом вкус. Они терпеть не могут речей серьезных, особенно проповедей, скучают даже от краткой проповеди и по предубеждению против проповедей вообще не способны ценить в них хороших сторон, – но весьма довольны бывают, когда попадают в общество людей, убивающих время в болтовне, в нескромных шутках, в пересказывании грязных новостей. Все это, чрез слух входя в душу, растлевает ее, приучает к легкомыслию, вносит в нее пустоту, чувствительную особенно тогда, когда человек остается наедине. Наипаче тяжко грешит тот, кто находит удовольствие в слушании речей кощунственных, – глумлений над верой, над церковными учреждениями и добрыми христианскими обычаями. Он и за себя будет отвечать пред судом Божиим, как виновный в сочувствии этим гнилым речам, – и за ближнего, которого поощряет своим вниманием к его гнилым речам, своим поддакиванием, выражением удовольствия, вместо того, чтоб остановить дерзкого говоруна обличением его дерзости. Дерзость этих людей питается именно вниманием к ним. Они не посмели бы открыть уст, если бы не находили среды, готовой с удовольствием воспринимать сеемые ими злые семена. – Не меньше тяжко грешат те, которые любят слушать вести, распускаемые против чести ближнего, и слушают их с каким-то злорадством, не обращая внимания на то, что эти вести могут оказаться клеветой, выдуманы злыми людьми и переходя из уст в уста с прибавлениями и видоизменениями, могут уронить его в общественном мнении, подорвать к нему доверие людей, от которых он зависит, убить в нем энергию к труду, ввергнуть его в уныние и в лице его отнять у общества полезного деятеля. В этом грехе, в грехе легкомысленного доверия ко всякому слуху, виновны преимущественно газеты, собирающие без поверки всякие вести и не принимающие даже оправданий от оклеветанных печатно. Вредна для чести человека устная недобрая молва, но молва печатная и перепечатываемая еще вреднее, потому что распространяется по всему свету.

2) Чувство слуха бывает орудием греха также в людях пристрастных к изнеживающим музыкальным звукам, особенно к тем, которые выражают страсть, – и к искусственному пению. Вред этого пристрастия оказывается в том, что эти люди не жалуют простого церковного пения, а потому или совсем не ходят в церковь, или бывают в ней только тогда, когда приглашены певчие. И от них уже нельзя услышать: пойду – помолюсь в храме Божием, – а пойду послушать певчих. Церковь для них не место молитвы, а место развлечения. Для них важно не содержание церковных песнопений, а одно исполнение пения певческими голосами, и чем больше походит оно на оперное, тем оно для них приятнее. У других пристрастие к звукам высказывается в более грубой форме. Им нравится не искусство церковного пения или чтения, а только сила голоса. Они имеют обычай бывать в тех храмах, где могут слышать громозвучное чтение Апостола или Евангелия, и по окончании чтения спешат вон из церкви, не подозревая, что, обращая в предмет забавы священное действие, они впадают в грех кощунства. – Как греховно пристрастие слуха к нескромным песням, вносящим в душу семена нецеломудрия, всякому очевидно.

3) Есть грех слуха, свойственный преимущественно лицам женского пола, – это подслушивание. Иногда оно делается из одного бескорыстного любопытства, из простого желания знать чужие обстоятельства; иногда из него делается дурное употребление, – подслушанное у одних не к чести их пересказывают под секретом другим, и еще с искажениями и прибавлениями. Во всяком случае подслушивание – дело бесчестное. – Лицам женского пола, особенно из простонародья, свойственно также подслушивание с суеверной целью. Ходят, например, подслушивать на перекрестке, под чужое окно, в замочную скважину на церковной паперти. В этих случаях проявляется не одно невежество, но и грубое языческое суеверие, неразборчивое на средства к тому, чтобы вопреки воле Божией узнать сокрытую от нас будущую судьбу.

4) Грех заключается не в том только, чтобы злоупотреблять слухом, слушать то, чего не следует, но и в том, когда не слушают того, что следует. В этом грехе виновны невнимательные к ходу богослужения, даже в важнейшие моменты, когда диакон призывает всех к особенному вниманию возглашением: вонмем, – пропускающие мимо ушей вообще все, что в церкви поется, читается, проповедуется, как будто все это делается для стен, а не для людей. Иногда этот грех допускается на исповеди, когда служитель этого таинства имеет дело с каждым лично. Иной совсем теряет из виду, что он в эти минуты есть подсудимый. Попади он под светский суд, – он превращается тогда весь во внимание – при допросе, при судебном исследовании его вины, при обвинительной против него и защитительной в пользу его речи; но на суде церковном, на суде исповеди, тот же человек ведет себя так, как будто дело не до него касается. Что например ни спросит у него священник, на все отвечает: грешен, не обращая внимания на содержание вопроса, так что священнику приходится иногда несколько раз повторять один и тот же вопрос, чтобы добиться правильного ответа. Иногда священник прерывает ряд вопросов о грехах наставлениями и вразумлениями, а тот твердит все одно: грешен. У иного спросишь на исповеди: как тебя зовут? и получаешь ответ: грешен. Даже при чтении разрешительной формулы, когда грешник должен обратиться весь в слух, чтобы усвоить себе дар благодати Божией, прощающей ему грехи, – он роется в кармане, думая о вознаграждении священника, так что требуется немало усилий, чтобы привести его в должное духовное настроение, побудить его к отложению попечения о стороннем.

Злоупотребляющие чувством слуха, любящие склонять слух к тому, от чего должно отвращать его, пусть вспомнят, что первый грех вошел в мир путем слуха. Не послушай Ева речей диавола, не было бы греха в людях. А не слушающие того, что внимательно должно слушать и принимать к руководству, пусть вспомнят судьбу современников Ноя, не слушавших этого проповедника правды, и за сие наказанных потопом.

Осязание.

Осязанием называется ощущение, производимое прикосновением к нашему телу жесткого и мягкого, тяжелого и легкого, сухого и мокрого, острого и тупого, гладкого и шероховатого, теплого и холодного. Благоразумие и наука воспитания требуют приучать тело к ощущениям всякого рода, закалять его к перенесению ощущений неприятных, доводить его до возможной нечувствительности, например, к переменам погоды. Кто не приучен ни к чему такому, кто привык жить ощущением только того, что нежит тело, например, мягкого, теплого, сухого, тот называется изнеженным человеком. А изнеженность есть грех. Изнеженный человек избегает тяжелых трудов. В настоящее время многие сердобольные родители, давшие сыновьям изнеженное воспитание, прибегают ко всевозможным средствам избавить их от воинской повинности, не жалеют десяти тысяч на приобретение для них рекрутской квитанции, – из опасения, не безосновательного впрочем, что суровая жизнь солдата не под силу будет им. Изнеженная хозяйка дома – дурная хозяйка: она всегда находится в позорной зависимости от прислуги, ибо сама ни до чего не доходит, не знает ни погреба, ни кухни. Как белоручка, она считает все это для себя унизительным и не только сама грешит уклонением от физических трудов, но и подаст повод к греху прислугам, – они ее обманывают, у нее воруют и за глазами что хотят, то делают. Изнеженный человек не может быть истинным христианином. Христианская вера требует самоотвержения, требует покорения тела духу, ибо мы должны прославлять Бога не душами только, но и телами, телесными подвигами благочестия и человеколюбия. Изнеженный человек тяготится внешней молитвой, особенно церковной. Привыкши покоить свое тело, он тяготится стоянием и поклонами на молитве, в церкви переминается с ноги на ногу, опирается на что-нибудь, либо прислоняется к стене и любит в церкви сидеть словно расслабленный. Он даже не охотник ходить в церковь, ибо для этого надо на время расстаться с телесным покоем. В то время, когда другие присутствуют на всенощном бдении, он предпочитает оставаться дома, сидеть в покойных креслах за чтением пустой книги или убивает время в беседе с пустым человеком. Он не любит рано подниматься на церковную молитву, потому что для этого надо расставаться с мягкой постелью и домашним теплом, подобного которому не во всякой церкви найдешь. Потеряв энергию телесную, он утрачивает и силу духовную. Изнеженное тело расслабляет и дух: скука или чувство душевной пустоты преследует его, когда он остается один. Христианские подвижники смотрели на телесную негу, как на врага спасения, и потому не давали покоя своему телу даже во время сна: они ложились на камнях, на кирпичах, на шероховатых досках. Многие из них носили грубые власяницы, облагали себя железными веригами, изнуряли тело непрестанными трудами.

Осязание может быть проводником в душу греха и независимо от изнеженности тела. Говорим о грехах нецеломудрия. Нецеломудренный помысл бывает иногда порождением неосторожного прикосновения к лицам другого пола, или если он возник независимо от этого прикосновения, то усиливается от него. Иногда нецеломудренное осязание допускается под предлогом святого дела. Так христосование в дни пасхи есть святое дело, как выражение духовной радости и христианской любви по поводу великого праздника; но иные христосуются совсем не по этим духовным побуждениям, а по чувственным, – желают испытать приятное чувственное ощущение от прикосновения к устам лиц другого пола. Это можно назвать кощунством, которое отчасти напоминает гнусные обычаи некоторых сектантов, Христовой любовью прикрывающих грубое любострастие. Иногда грех нецеломудрия совершается посредством любострастного прикосновения к членам своего тела. Особенно молодым людям свойствен этот грех. Родители и воспитатели должны бдительно смотреть за своими детьми и предохранять их от этого в высшей степени гнусного и для здоровья вредного греха.

Вкус и обоняние.

Чувство вкуса имеет связь с питанием. Ощущение вкусности пищи и приятности питья дано для того, чтобы знать, что питательно для нас, что нет. Таким образом вкус не сам по себе имеет значение, но по отношению к питанию, – он есть средство для него, а отнюдь не цель. Но чувственный человек часто обращает средство в цель. Он, например, сыт, а все продолжает есть; он столько пил, что пора бы перестать чувствовать жажду, а он все продолжает пить сверх утоления потребности, и для того только, чтобы испытывать приятное ощущение от питья. На церковном языке этот грех называется гортанобесием, т. е. доведенным до чрезвычайности пристрастием к удовольствиям гортани, органа вкуса. В ком укоренено это пристрастие, тот заботится не о том, чтобы быть сытым и не чувствовать жажды, а о том чтобы возбудить и поддержать в себе приятное ощущение, доставляемое вкусом. Отсюда, именно из угождения вкусу, происходит неистощимая изобретательность в приготовлении кушанья и напитков, отсюда лакомство и объядение; отсюда привычка к пьянству, пагубная для здоровья, разорительная для хозяйства, вредная для семейного мира, враждебная целомудрию, ведущая пропившихся к воровству и подающая иногда повод к преступлениям тех лиц, которых пьяница выводит из терпения своим поведением. Недавно в Воронеже судима была жена, убившая пьяницу-мужа. Присяжные впрочем оправдали убийцу. Таким образом пьянство дало повод к двум преступлениям: одно лицо совершило убийство, другие признали убийцу не виноватой, поправ законы Божеские и человеческие, и поблажкой одной уголовной преступнице внушив надежду безнаказанности другим преступникам.

Обоняние имеет связь с дыханием. Оно дано нам для предохранения нас от вредных для дыхания испарений. Но человек злоупотребляет и этим чувством. Он изнеживает свое обоняние чрезмерным пристрастием к духам, цветам; он устрояет вокруг себя благовонную атмосферу и привыкает к ней до брезгливости пред мало-мальски неприятным запахом, которую переносит и на людей: он не пойдет в церковь, если знает, что в ней рядом с одетым в соболью шубу стоят люди, одежда которых, пропитанная дубильным веществом, распространяет не совсем приятный запах. Он удаляется от гроба даже близкого ему покойника, начавшего разлагаться, и не участвует в церковной молитве за него. Он не посетит больного, не спустится в подвал бедняка для подания помощи и утешения, – ибо не найдет в их жилищах той благовонной атмосферы, к которой привык у себя дома. Страсть к цветам, для приобретения которых в зимнее время не жалеют огромных расходов, весьма разорительная, неодобрительна и в нравственном отношении, как и всякая прихоть.

Есть зелье, к употреблению которого крайне пристрастны люди, ищущие удовольствия для обоняния и вместе для вкуса. Говорим о табаке. Употребление его полезно иногда, как подспорье вместо хлеба (например, солдат в походе чувство голода заглушает в себе курением табака), как средство для лечения болезней (сибирской язвы), для возбуждения себя, в случае нужды, к ночному бодрствованию. Но человек сделал табак предметом прихоти, которую никак нельзя назвать невинной. «Не странно ли, что люди изобрели себе нового рода голод, которого природа не знала, и нового рода пищу, о которой она не думала, посредством привычки сделали себя рабами самой неестественной прихоти, и умножили число своих нужд, сделав необходимым излишнее»? (Из письма митрополита Филарета. Душеполезное Чтение. 1863, сентябрь, стр. 84). И как вредна эта прихоть! Излишнее нюхание табака притупляет наконец обоняние и разрушает орган его. Записные курильщики тяготятся церковной службой, потому что не в силах выстоять в церкви даже на один час, томимые жаждой курения… Большая часть пожаров происходит от курения табака.

Внутреннее чувство.

Чрез внешние чувства доходят до нашей души впечатления от внешних предметов. Наблюдению внутреннего чувства, или самонаблюдению подлежит наша душа, ее силы, склонности, недостатки. Обязанность самонаблюдения, преимущественно в отношении к душе, нередко внушается в св. Писании. Вонми себе, внемли себе, повторял часто израильтянину древний пророк (Втор.4:9; 6:12). Себе искушайте, себе искушайте. Дело свое да искушает кийждо, внушает апостол Христов (2Кор.13:5; Гал.6:4). Себя искушать или испытывать и наблюдать свое внутреннее, особенно нравственное состояние, необходимо для исправления своих недостатков и для преспеяния в духовных совершенствах. Как телесную болезнь можно лечить только тогда, когда сущность ее хорошо известна больному и врачу: так и к врачеванию духовных недугов можно приступать не иначе, как хорошенько наперед узнав, в чем они состоят. Как домашнее хозяйство может быть ведено правильно и благоуспешно только тогда, когда хозяин хорошо знает, какими средствами располагает, где что у него лежит, – когда зорко смотрит за своими поверенными и слугами, – когда сам до всего доходит: так душа не иначе может хорошо хозяйничать в своей области, не иначе может успешно управлять своими силами и деятельностью, как чрез зоркое наблюдение за собой. Дом без присмотра хозяина доходит до разорения: душа без бдительного надзора за всем, что в ней происходит, близка к погибели. К сожалению самонаблюдение, как показывает опыт, труднее, чем наблюдение над внешним предметами, или восприятие ощущений отвне. Иной знает все, что вне его, может вам сказать, что происходит в отдаленных от нас на безмерное расстояние звездных пространствах, что находится в глубинах земли, или на дне морском, что делается в том или другом государстве, но самого себя не знает, – не знает, идет ли он путем спасения, или нет, какие в нем есть грехи, как велика степень их власти над ним, и т. д. Ничего подобного он не знает, ни о чем подобном не может дать себе отчета, ибо над собой не наблюдает, внутреннего чувства в познании внутреннего своего состояния не упражняет. Это для него дело непривычное и весьма неприятное, потому что он привык жить одними внешними впечатлениями, думать об одних внешних предметах, – предметах знания и любопытства, может быть весьма полезного в деле образования, но при недостатке самонаблюдения, бесполезного в нравственном отношении. В ином неохота к самонаблюдению происходит от пристрастия к житейским делам и удовольствиям. Ими заняты его мысли, на них положена вся душа его, о них, и только о них он любит рассуждать с другими, и потому время досуга, или свободы от них – для него самое скучное время. Он не привык оставаться наедине с собой, душа его в постоянной отлучке, мысль его непрестанно бродит по сторонам, и потому, когда нечего ему делать, нечем развлечь себя, он рад бывает всякому обществу, чтобы только не беседовать с собой, и если не найдет собеседника, берется за первую попавшуюся ему пустую книгу и на ней отводит душу. А враг спасения этой рассеянности и рад. Он пользуется ею и хозяйничает над рассеянной душой, сколько ему угодно. Рассеянная душа – словно открытый, брошенный хозяином дом, – и зверь и недобрый человек находят в нем себе приют. Диавол беспрепятственно сеет в этой душе свои семена, и они неприметно для нее самой растут и заглушают в ней добрые насаждения. Еще более препятствует самонаблюдению самолюбие. Оно свойственно каждому, но в ином оно служит господствующим началом жизни и деятельности. Обладаемый самолюбием, если и обратит внимание на свое внутреннее состояние, не может понять и оценить его правильно. Он или не усматривает в себе ничего дурного, или усмотренные недостатки и грехи почитает не важными и всячески извиняет; напротив значение хороших сторон в своем нравственном состоянии преувеличивает, сделанное им какое-либо доброе дело признает великим нравственным подвигом, хотя бы сделал его по недоброму побуждению, – например по тщеславию, по нежеланию отстать от других, чтобы не сказали, что другие добрее его, – хотя бы благотворя одним, он в то же время притеснял и разорял других, – хотя бы чужд был благочестия и страха Божия. – Итак для приучения себя к самонаблюдению, а также для правильной и беспристрастной оценки своего внутреннего состояния, надо каждому позаботиться об удалении препятствий к тому и другому, – т. е. рассеянности и самолюбия. Рассеянность побеждается самособранностью, которую должно сохранять даже при устремлении внимания на сторонние предметы и среди житейских занятий, а особенно в часы досуга, и в которой должно пребывать непременно пред вечерней молитвой и перед отхождением на ночное ложе. Прекрасные наставления об этом помещаются в конце молитв на сон грядущим. – Полезно для свободы самоиспытания приучать себя и к внешнему уединению, к внешнему устранению себя от мирского шума и от всего развлекающего по сторонам. – Препятствие к беспристрастному самоиспытанию со стороны самолюбия мы устраним, если навыкнем судить о себе под руководством закона Божия, если будем при свете его рассматривать душевное наше состояние. Закон Божий – неподкупный судия наш. Его суду о нас мы смиренно должны подчиняться. По самолюбию мы склонны легко относиться к нашим недостаткам и грехам, склонны темные стороны в нашей духовной жизни называть светлыми, например скупость и скряжничество – благоразумной бережливостью, гордость – уважением к себе, пристрастие к чувственным удовольствиям – невинным развлечением, животную привязанность к детям без заботы о их нравственном развитии – любовью к ним, низкое человекоугодничество – христианской услужливостью, жестокость – необходимой строгостью и т. п. Но подвергая наши духовные расположения и поступки суду закона Божия, мы увидим, что здесь они известны под другими именами, например Евангелие называет сердечным любодейством то, что иной под влиянием самолюбия назвал бы только невольной симпатией, или невинной шалостью воображения. Для беспристрастия в самоиспытании полезно также терпеливо выслушивать суждения о нас других людей, особенно опытных в духовной жизни. Не следует пренебрегать и мнением о нас врагов наших, потому что и враждебные о нас суждения могут иметь основание в нас. Люди опытные в духовной жизни советуют даже каждому, при суждении о себе, воображать себя в положении врага своего, и вопрошать себя: что сказал бы о том или другом моем поступке, или помышлении и душевном расположении, враг мой? – Лучше быть строгим к себе, чем снисходительным. «Ибо если бы мы судили сами себя, то не были бы судимы» (1Кор.11:31).

9. Опыт злоупотребления словами Св. Писания

Кому не известно, что апостол Павел, как предназначенный быть апостолом язычников, больше прочих апостолов и с большим успехом, чем каждый из них, потрудился в распространении среди язычников Евангелия? Кому также не известно, что никто из апостолов не оставил после себя столько письменных памятников проповеднической деятельности, сколько апостол Павел? От него дошло до нас 14 посланий, почти ежедневно читаемых на литургии. И какие драгоценные послания! На них, после Евангелия, зиждется все христианское богословие. В них евангельское учение нашло себе лучшее истолкование, так что, по справедливому выражению св. Златоуста, уста Павла поистине суть уста Христовы. Но, к сожалению, как учение Христа Спасителя подвергалось и подвергается превратным толкованиям со стороны невежд, еретиков и изуверов, так и учение апостола Павла не избежало подобной участи. Уже при жизни его, как видно из свидетельства св. апостола Петра, невежествующие и неутвержденные в вере, к собственной своей погибели, превращали (т. е. превратно понимали) слова св. Павла (2Пет.3:15–16). Поводом к невежественному и несогласному с учением Веры разумению слов апостола могла служить высота и глубина выражаемых в них истин и многозначительная сжатость выражения. Апостол Петр не сказывает, какие именно места в посланиях ап. Павла были превращаемы невеждами и неутвержденными в вере; зато нам известны опыты позднейших кривотолкований его посланий. Так одни из кривотолков в словах апостола о Христе, Который, по соединению в Его лице божеской и человеческой природы чрез воплощение от Духа Свята и Девы Марии, – есть Господь с небесе и человек небесный (1Кор.15:47–48), – думали видеть подтверждение своему лжеучению, будто Иисус Христос не заимствовал плоти Своей от Пресвятой Девы Марии, а только прошел сквозь нее, как чрез канал, с телом тончайшим, принесенным с неба. Другие из слов ап. Павла, что «помилование зависит не от желающего и не от подвизающегося, но от Бога милующего» (Рим.9:16), выводили заключение о безусловном предопределении одних ко спасению, других к вечной погибели, не обращая внимания на учение того же апостола о предопределении вечной участи каждого в зависимости от предуведения нравственных качеств его (Рим.8:29). Третьи – слова апостола: мыслим верою оправдитися человеку без дел закона (Рим.3:28), так обширно понимают, что не дают никакого значения в деле спасения добрым делам, не почитают их необходимым, наряду с верой, условием спасения, вопреки учению того же апостола, что каждому Господь воздаст по делам его (Рим.2:6). Не исчисляем других превратных толкований учения св. Павла, – заметим только, что, к величайшему сожалению, даже в среде православных ходят нелепые, нехристианские мнения, в оправдание которых они ссылаются на учение ап. Павла. Мы в настоящем случае обратим внимание на одно из таковых мнений, выражение которого невежествующие и неутвержденные в вере думают видеть в словах ап. Павла: по нужди и закону пременение бывает (Евр.7:12), и укажем, в каких именно случаях они любят повторять эти слова.

Часто люди прибегают ко лжи, чтобы избавить себя или других от ответственности за нечистые дела, – запираются в том или другом проступке и преступивши, чтобы выручить себя из беды, уверяя с божбою, что знать не знают, ведать не ведают взводимых на них нехороших дел. Напрасно вы стали бы им доказывать, что ложь есть великий грех; напрасно стали бы говорить, что мерзки Господу уста лживые (Притч.12:22), что кто лжет, тот подражает и угождает отцу лжи диаволу (Ин.8:44), что кто лжет, тот уничижает в себе образ Божий, состоящий, по слову апостола, в правде и святости истины (Еф.4:24), что любящий лгать – нетерпимый член общества, ибо союз общественный держится взаимным доверием, – он невозможен или непрочен там, где не боятся обманывать друг друга, не исполнять данного слова и обязательства и т. п. Напрасно вы стали бы все это и подобное поставлять на вид иным лжецам. Они, пожалуй, и сами сознают, что ложь – нехорошее дело, что они лгут вопреки своей же совести, и готовы даже признаться в этом человеку, от которого не ожидают себе вреда за свое признание. Но спросите их: зачем же они позволяют себе ложь, которой сами не одобряют? Ответ готов: нужда заставляет их кривить душой. Кому не жаль себя? Кому охота чистосердечным сознанием в своей вине накликать на себя беду, выдавать себя головой? Конечно, ложь противозаконное дело, но нужда, говорят, сильнее закона. По нужди и закону пременение бывает, – заключают защитники лжи.

Другой, поправ страх Божий и совесть, прибегает к бесчестным средствам для наживы: обмеривает, обвешивает, обсчитывает покупателей, живет беззаконной лихвой, взятками, за которые готов сделать всякую неправду в пользу того, с кого берет их. Спросите его: зачем он так поступает? Ведь все это бесчестно. Неужели он не видит, что грешит против заповеди, запрещающей воровать, если беззаконными средствами наживается насчет ближнего, если своей алчностью к корысти готовь разорить его и пустить по миру? Он не затруднится ответить вам: нельзя иначе жить на свете. Веди честно дело, – только проживешься, а не наживешься. И рад бы вести их начистоту, да нужда заставляет делать то, чего бы и не хотелось. Про нужду закон не писан. По нужди и закону пременение бывает.

А иной просто промышляет грубым воровством и грабительством, и тоже оправдывает себя нуждой, хотя не испытал всех честных средств, чтобы избавиться от нее. Праздность и склонность к тунеядству – вот причина его гнусного промысла, а он ссылается на нужду, говоря: грех воровать, да нельзя миновать. По нужди и закону пременение бывает.

Есть люди благочестивые, строго соблюдающие посты, но слабохарактерные. Вот они попадают в общество людей, которые, хотя принадлежат к числу православных христиан, ни во что ставят церковные учреждения, презирают посты и смеются над постниками. А между тем эти люди нужные мне по житейским делам, рассуждает благочестивый постник, – как отказаться от общения с ними, в постный день, в скоромной трапезе? Как не отступить, из угождения им, от постного устава? Ведь иначе будут смеяться надо мной и, пожалуй, еще обидятся на меня, скажут, что я брезгаю ими. Нет, лучше уважить их, и вопреки совести разделить с ними непостную пищу. По нужде чего не бывает? По нужди и закону пременение бывает.

И мало ли других случаев, в которых люди не только оправдывают свои грехи нуждой, не желая знать, что лучше претерпеть всякую нужду, скорбь и тесноту, чем поступить вопреки совести и заповедям Божиим, – но еще в свое оправдание приводят апостольское изречение: по нужди и закону пременение бывает? (необходимо быть перемене и закона) – Но действительно ли это изречение имеет тот смысл, какой приписывают ему обыкновенно? Нет, оно имеет совсем другой смысл, который не замечается с первого раза потому только, что слова апостола обыкновенно приводят не в полном составе. В полном составе они читаются так: с переменою священства необходимо быть перемене и закона. О чем говорит Апостол? Он говорит о перемене закона вследствие перемены священства, – говорит, что если священство положено отменить и заменить, то необходимо тому же подлежит и закон. О каком священстве идет речь у Апостола? О священстве ветхозаветном, левитском, по чину Ааронову. О каком законе говорит Апостол? О законе обрядовом, – о ветхозаветных жертвах, очищениях, праздниках, обрезании и т. п., – о том самом обрядовом законе, на служение которому назначено было сословие священников, происходивших от Аарона, потомка Левиина. Ветхозаветное священство и обрядовый закон, по слову апостола, так тесно соединены, что если отставляются, признаются совсем ненужными священники, служители закона обрядов, то вместе с сим необходимо упраздняются самые обряды, теряет силу закон обрядов. На чем же апостол основывает свое положение об отмене ветхозаветного священства и с ним закона обрядов? На определении самого Господа. В чем апостол видит это определение? В том, что Бог Отец с клятвой изрек единородному Сыну Своему, имевшему воплотиться: Ты еси иерей во век по чину Мелхиседекову (Евр.5:6; 7:21. Слич. Пс.109:4). По толкованию апостола, назначение, в лице Иисуса Христа, нового священника по чину Мелхиседекову, а не по чину Ааронову, предполагает упразднение священства по чину Ааронову, как уже неудовлетворительного, а с ним и закона обрядового. Со времени явления Христа, нового священника, принесшего в Своем лице жертву за людей лучшую и совершеннейшую, чем какие до Него приносимы были, – священство ветхозаветное с его жертвами и обрядами должно престать, как такое учреждение, которое дано на время, до нового священства во Христе, и которое само по себе не может служить к освящению и спасению людей. Ибо, – повторим слова апостола, – «если бы совершенство (освящение и спасение) достигалось посредством левитского священства с его обрядовыми постановлениями (ибо с ним сопряжен (обрядовый) закон народа): то какая бы еще нужда была восставать иному священнику, по чину Мелхиседека, а не по чину Аарона именоваться, – с иным законом, благодатным, в замен закона обрядов? Потому что, продолжает апостол, с переменой священства необходимо быть перемене и закона» (Евр.7:11–12). – Итак, у ап. Павла идет речь совсем не о том, что в случае нужды можно, без страха ответственности если не пред людьми, то пред Богом, – нарушать закон Божий, творить беззаконие, – предполагать такую мысль у апостола значило бы оскорблять Св. Духа, чрез него глаголавшего, – а о том, что с пришествием Христовым необходимо потерял силу ветхозаветный закон обрядовый; – не о том, что в случае нужды позволительно не соблюдать этого закона, а о том, что он совсем необязателен для нас, что он имел значение только до Христа, до Его всеосвящающей и всеспасительной жертвы, что после этой жертвы соблюдать его не только не спасительно, но еще грешно, особенно когда известно, что на апостольском Иерусалимском соборе торжественно объявлены необязательными для христиан ветхозаветные обрядовые постановления (Деян.15:28).

Таков смысл слов ап. Павла: по нужди и закону пременение бывает. Не очевидно ли, что в этом истинном смысле они ни мало неблагоприятствуют тем, которые видят в них подтверждение ложного мнения, будто нужда дает право поступать вопреки закону Божию. Тяжко грешит преступающий заповеди Божии под предлогом нужды, на самом же деле по своеволию и своекорыстию. Но гораздо тяжелее грех, если грешник оправдывает себя словами Св. Писания: по нужди и закону пременение бывает. Он принимает на свою душу два греха: грех бесстрашного нарушения закона и грех кощунства, – кощунственно обращая в свою пользу слова самого Св. Духа, глаголющего в Писании.

10. О самолюбии

«Люди будут самолюбивы» (2Тим.3:2).

Господь Иисус Христос, изображая признаки последних дней мира и времени своего второго пришествия, говорит, что тогда «по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь» (Мф.24:12). На тот же признак последних времен указывает ап. Павел, когда о нравственном состоянии людей тех времен говорит между прочим: будут человецы самолюбцы. Слово Апостола впрочем должно понимать не в том смысле, что самолюбие свойственно будет людям исключительно последних дней мира, – оно господствовало всегда и господствует теперь, – а в том, что в последние дни грех самолюбия усилится до крайней степени и будет таким злом, которое по своей чрезмерности уже не может быть терпимо долее и вместе с другими беззакониями приблизит время второго пришествия Христова и последнего суда.

«Бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в который приидет Сын Человеческий» (Мф.25:13). Для чего же однако в Слове Божием указаны признаки второго пришествия Христова, если по ним нельзя с точностью угадать время этого пришествия? Для того, чтобы мы наперед знали, с какой стороны угрожает нам опасность быть застигнутыми врасплох Женихом грядущим в полунощи, и в какую сторону должна быть направлена наша духовная бдительность для избежания этой опасности. И нам известно, что она угрожает нам, между прочим, со стороны самолюбия, о котором и поведем нашу речь.

Самолюбие есть превратное направление любви к себе, которая сама по себе есть невинное и законное чувство. В Слове Божием мерой любви к себе самому даже определяется мера любви к ближнему: возлюбиши искреннего твоего, яко сам себе (Мф.22:39). Ап. Павел, заповедуя мужьям любить своих жен, дает заметить, что это так же естественно и законно, как любовь к самим себе. «Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя. Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее» (Еф.5:28–29). Нам свойственно любить себя не но безотчетному только побуждению, но и по ясному сознанию того, за что можем и должны любить себя. В самом деле, как нам не любить себя, когда мы знаем, что созданы по образу Божию и достоинством нашей природы превознесены над всеми земными тварями и немногим чем умалены пред ангелами? Как не любить себя, когда мы так дороги в очах Божиих, что для нашего спасения употреблено такое чрезвычайное средство, как воплощение и крестная смерть самого Сына Божия, когда наша человеческая природа в лице Его, со времени облечения Его в нашу плоть, превознесена выше ангелов и обожена? Как не любить себя, когда Христос называет нас братией (Евр.2:11), когда мы, как искупленные Христом и освященные благодатью Св. Духа, именуемся чадами Божиими, сонаследниками Христовыми, храмами Св. Духа, причастниками божественного естества (Рим.8:16–17; 1Кор.6:15.)? Сознавать в себе столь высокие достоинства и не любить себя значило бы не ценить их, – значило бы быть неблагодарными к Богу, даровавшему их, – значило бы лишить себя одного из сильнейших побуждений любить ближних, обладающих теми же достоинствами, – значило бы отнять у себя не менее сильное побуждение к собственному духовному преспеянию, ибо как наследники высоких родовых преимуществ стараются соответствовать им личными достоинствами, чтобы не унизить своего происхождения, не наложить покора на свой род, так и сознающим в себе высокие достоинства своей души по ее сотворению и искуплению свойственно упражняться в соответствующих им подвигах благочестия и добродетели.

К сожалению, любовь к себе, внушаемая каждому природой и освящаемая указанными высокими и святыми побуждениями, несмотря на все это может принять неправильное направление. Правильная любовь к себе соединяется с любовью к Богу и ближним и со смирением, которое предохраняет нас от пристрастной любви к себе при помышлении о свойственных каждому из нас недостатках и грехах. Но без любви к Богу и ближним и без смирения любовь к себе неправильна и называется самолюбием. Самолюбивый человек единственно себя, свою особу, делает предметом любви, – в своих мыслях, словах и поступках имеет в виду не славу Божию, не благо ближних, а единственно личную свою выгоду, честь и удовольствие и по пристрастию к себе или совсем не замечает своих недостатков и грехов, или снисходительно смотрит на них.

О тяжести греха самолюбия можно судить по тому, что оно есть корень всех грехов. От чего произошло падение первого ангела, сделавшегося сатаной? Не от самолюбия ли и гордости? Не от того ли, что по самолюбию он стал тяготиться зависимостью от Бога и помыслил о свержении ее? Чем диавол склонил первых людей к нарушению заповеди Божией? Тем, что возбудил в них самолюбие, убедив их, что они сами могут сделаться равными Богу. – Возьмите любой грех, в каждом из них есть доля самолюбия или самоугодия, потому что каждый грех есть порождение злой личной воли, идущей наперекор закону Божию, стремящейся все поставить на своем.

Коснемся частных проявлений самолюбия. – Самолюбивый человек может быть верующим человеком, покорным сыном Церкви и богомольным. Но все это только до тех пор, покуда он здоров, наслаждается внешним довольством и с успехом ведет житейские дела. С переменой благоприятных обстоятельств на неблагоприятные, с наступлением тяжких болезней и всяческих невзгод, в нем упадает, если не совсем исчезает вера в Бога, преданность Его святой воле, расположение к молитве. Он ропщет на Бога и даже готов хулить Его, за то что Он поступает по своей воле, а не по человеческому усмотрению. Он готов отнестись к Богу с теми же нечестивыми словами и душевными расположениями, на какие диавол почитал способными Иова, отнимая у него, по попущению Божию, имущество, детей, здоровье. Диавол обманулся в Иове, – Иов не поколебался в вере в Бога, в уповании на Него, потому что искренно был благочестив. Но самолюбивый в положении Иова не устоял бы против козней диавольских. В нем нет искреннего благочестия. Он не способен также к ревности о славе Божией. Он равнодушно слушает кощунство и глумление над верой, рассуждая: это до меня не касается.

Самолюбивый человек, вращаясь в области узких личных интересов, не сочувствует общественным нуждам, равнодушно смотрит на бедствия ближних, всегда бывает недоволен, когда ему напоминают об этих нуждах и бедствиях с целью вызвать его участие, и если делает кому одолжение, то разве для того, чтобы отделаться от докучливых напоминателей и просителей, или для корыстных и честолюбивых целей, например, для того, чтобы прослыть благотворителем, получить награду и т. п.

Самолюбие иногда проявляется под видом действий любви. Так иная мать живет и дышит любовью к своему сыну, сосредотачивает на нем все помыслы и надежды, заботы о его здоровье и спокойствии простирает до самоотвержения, избавляет его от трудов, ни в чем ему не отказывает, никогда не потревожит его сна с целью, например, поднять его к ранней церковной службе, – в случае его болезни страдает за него больше, чем он сам, готова со всего света собрать врачей к постели его. Какая по-видимому примерная мать! Но с такой же ли заботливостью она относится к его нравственному воспитанию? – Нет, она сквозь пальцы смотрит на его шалости, терпит его капризы и даже потворствует им, не взыскивает с него за ложь, за буйство, за леность в учении, и даже не допускает отца и воспитателей взыскивать с него за проступки – и все это из жалости и любви к сыну! Но на самом деле тут не любовь, а одно самолюбие, самое пагубное для мальчика. Эта любящая мать только губит его потворством ему во всем, равнодушием к его доброму христианскому воспитанию, – и не замечает этого только потому, что слишком занята личным удовольствием, которое доставляет ей зрелище ненаглядного сына: она обманывается, думая, что любит его, – в нем она любит только себя.

Возьмем другой подобный пример. Иная вдова убивается по своем муже, провожая его в могилу, – неутешно плачет и вопит; но вслушайтесь в ее вопли, – она повторяет одно: на кого ты меня покинул? Что это значит? Во многих случаях это значит, что плачущая вдова жалеет больше себя, чем мужа. Напрасно вы стали бы уговаривать ее искать утешения в молитве за мужа, напрасно стали бы внушать ей, что молитва за него была бы лучшим выражением любви к нему, что душа его, начавшая странствования по воздушным мытарствам, преимущественно нуждается теперь в молитвенном сопутствии. Кому бы скорей откликнуться на эти внушения, как не той, которая была спутницей его земной жизни? И чья молитва за него должна бы быть усерднее и горячее, как не ее? – Но она не слушает никаких внушений и советов: ей не до молитвы за мужа, не до спасения его души, – она вся поглощена своим горем, занята собой одной. Свидетели ее неутешного плача говорят друг другу: «смотрите, как она убивается по муже, – по всему видно, что горячо любит его». – Нет, она не его, а себя любит, в ней плачет не любовь к нему, а самолюбие, огорченное утратой нужного для нее существа.

Скажем, наконец, как в самолюбивом человеке проявляется недостаток смирения. Он любит, чтобы все кланялись ему, хвалили его, трубили всюду про него, и в самодовольстве не замечает в похвалах ему грубой лести. – Он крайне снисходительно смотрит на свои грехи и пороки, извиняет их не только пред другими, но и пред своей совестью. Для других совесть – неподкупный судия, а в нем она давно подкуплена лживыми рассуждениями, и уже ни в чем не обличает его. Он не любит ничьих обличений и противоречий, как бы они ни были благонамеренны и правдивы, и раздражается от малейшего противоречия. Вообще самолюбие и раздражительность немыслимы одно без другой.

Таков грех самолюбия в своих проявлениях. Спросим теперь о его последствиях. Что выигрывает самолюбивый человек, когда личное свое благо ставит выше всего на свете и пристрастие к своей особе простирает до забвения обязанностей любви к Богу и ближним и бегает смиренномудрия? – Изгнав из своего сердца любовь к Богу, он сам теряет право на любовь к нему Господа. Только любящих Его любит Господь, и ищущие Его обретают в Нем благодать. – Не имея любви к ближним, самолюбивый сам встречает с их стороны нерасположение к себе и в случае несчастья с ним никто его не пожалеет. Самолюб никому не люб. – Самолюбивый не имеет обычая оказывать услуг другим, и сам хочет всех подчинить своим видам. Но как часто он жестоко обманывается в своих расчетах! Он легко поддается лести, и льстецы, неприметно для него самого, забирают его в свои руки и управляют им, как хотят. – Он гордится независимостью своего положения, не замечая, что находится в самом унизительном рабстве, – в рабстве похотей корыстолюбия, сластолюбия и честолюбия, в удовлетворении которым полагает главное свое благо. Он находится в положении блудного сына евангельской притчи, начавшего, по удалении из отчего крова, жить на всей своей воле и кончившего позорной зависимостью от хозяина свиного стада.

Грех самолюбия врачуется самоотвержением. Самолюбием человек отпал от Бога и потому не иначе может возвратиться к Богу и получить от него помилование, как отсечением самолюбия, или пристрастия к себе, отречением от своей воли и всецелым преданием себя воле Божией. Тяжело это, но спасительно. «Сберегший душу свою, потеряет ее, а потерявший душу свою ради Меня, сбережет ее», – сказал Господь Иисус (Мф.10:39), т. е. всячески, по животному чувству самосохранения, оберегающий себя от разных неприятностей здешней жизни, и успевающий в этом, подвергается опасности погубить себя в жизни вечной; напротив, кто ради Христа без жалости к себе упражняет себя в подвигах самоотвержения, тот уготовляет себе спасение в жизни вечной. – Самоотвержение христианина простирается так далеко, что иногда приходится принести в жертву любви к Богу и ближнему высокие духовные интересы, так что отказаться от такой жертвы значило бы впасть в грех самолюбия. Например, желание удалиться в монастырь для достижения духовного совершенства не должно быть удовлетворяемо, если исполнение этого желания соединено с нарушением обязанностей в отношении к семейству, к службе и т. п. Что невиннее и святее, по-видимому, духовно-литературных занятий? Но вот преп. Иоанн Дамаскин должен был, из послушания своему руководителю-старцу, отказаться от них и когда без его позволения возвратился к ним для утешения одного инока, огорченного смертью брата, то был наказан старцем за это, как за тяжкий грех и не скоро мог получить от него прощение. Видно грех самолюбия и самоугодия очень тяжек в очах Божиих, когда для уврачевания его потребны иногда такие чрезвычайные подвиги самоотвержения.

К сожалению, сила самолюбия так велика, что в наше время многие не только не признают его за грех, но еще почитают необходимым условием всякой частной и общественной деятельности. По их мнению, что бы ни делал человек, он должен быть лично заинтересован в том, без личного интереса ни за что не следует приниматься, ни к какому общеполезному предприятию присоединяться. Всякому до себя, каждый знай себя, отстаивай себя, – других высших, не личных побуждений, не должно быть и в помине. Что же касается до ближних, то они сами пусть поступают так же, и если не успеют достигнуть того же, чего вам удалось достигнуть, жалеть их не стоит. У кого нет сил отстоять себя в борьбе за существование, пусть гибнет в этой борьбе и остаются одни сильные. Таким образом, по этой теории выходит, что для людей нет другого закона жизни, кроме того, какой существует для животных плотоядных, поддерживающих свою жизнь истреблением других, слабейших. В обширных размерах эта дикая теория будет применяема в последние времена мира, когда будут человецы самолюбцы. Тогда повторится то же явление, какое было незадолго до всемирного потопа. Известно, что пред всемирным потопом господствовали исполины, которые не знали другого права, кроме права силы и силой своей пользовались для распространения повсюду нечестия и разврата. Крайность нечестия и разврата вызвала суд Божий, открывшийся в потопе. Новая теория борьбы за существование, проповедуемая новыми людьми, есть теория допотопных исполинов и будет иметь те же последствия, как и преобладание исполинов, – т. е. приблизит страшный суд.

Скоро ли наступит время страшного суда, не знаем, но то, по крайней мере, утешительно, что в наше время помянутое дикое учение, основанное на отрицании христианской заповеди о бескорыстной любви к ближним, особенно немощным, и о самоотвержении, покуда не имеет обширного круга защитников. Оно встречает отпор со стороны здравого смысла, просвещенного Евангелием. … Не допустим овладеть нашим сердцем тому пагубному самолюбию, которое будет господствовать в последние дни мира и привлечет на самолюбцев праведное осуждение на страшном суде Христовом, от чего да спасет нас всех Господь Своей благодатью.

11. О неблагодарности к благодетелям

Многие из христиан, следуя учению Христа Спасителя (Мф.6:1), творят благодеяния втайне, для избежания людской благодарности. Они тяготятся ею и желают получить награду за доброе дело от единого Бога.

Но хотя можно благотворить без расчета на благодарность и хотя похвально избегать ее, тем не менее благодарность есть непременная обязанность каждого, получившего благодеяние. Никто не обязан искать благодарности и принимать ее, но всякий обязан благодарить благодетелей не только за явное, но и за тайное одолжение, – по крайней мере молитвой за благодетелей.

Благодарность за оказанные услуги и одолжения требуется естественным долгом справедливости. Как в отношении к Богу было бы крайне грешно прибегать к Нему только в нужде и бедствии, и забывать Его, когда нужда удовлетворена и бедствие миновало: так крайне грешно и неблагородно пользоваться услугами ближнего и ничем не благодарить за них, – ни словом, ни молитвой, ни взаимной услужливостью. И бессловесные животные выражают своего рода благодарность хозяину, который к ним ласков, их кормит и поит. Неблагодарный человек хуже бессловесного животного.

Долг благодарности требуется не только естественным чувством справедливости, но вместе религиозными побуждениями и общительностью между людьми. Благодеяния, какие мы получаем от людей, это Божии благодеяния. Люди, делающие нам добро, это орудия Божии о нас промышления. Бог мог бы непосредственно, обходя людей, без их участия, являть к ним свои милости. Но Ему угодно благотворить одним через других, для того чтобы дать нам возможность и удобство к упражнению в исполнении заповеди о любви к ближним, и чтобы одолжениями одних и благодарностью других скрепить братский союз между нами. Неблагодарный идет наперекор этим намерениям Божиим. Если людские благодеяния должно относить к Богу, то и благодарностью благодетелям свидетельствуется благодарность к Богу, любовь к Нему, смирение пред Ним. Неблагодарный показывает, что он не имеет ни того, ни другого, ни третьего. Если одолжениями одних и благодарностью других скрепляется братский союз между теми и другими, то неблагодарный показывает, что он не дорожит этим союзом, что он руководствуется в своих отношениях к людям одним самолюбием, и самолюбием самого грубого свойства. Никогда самолюбие не будет доходить до такой дерзости, как в последние времена, пред вторым пришествием Христовым, которых отличительным признаком будет крайнее оскудение любви. Потому между признаками последних дней мира св. Апостол поставляет неблагодарность. «В последние дни, – говорит он, – люди будут самолюбивы, сребролюбивы.., неблагодарны» (2Тим.3:2).

Скоро ли наступят последние времена мира, с точностью не известно. Но грех неблагодарности, свойственный преимущественно последним временам, доселе есть обыкновенное явление между христианами, столь обыкновенное, что даже образовались такие поговорки: «не вспоя, не вскормя, не наживешь врага». «У Бога выслужишься, у людей никогда». Даже в международных отношениях встречаются примеры возмутительной неблагодарности. Есть одна держава, которая во время возмущения против нее венгерских подданных спасена была от падения единственно русскими войсками, и потом объявила, что она удивит мир своей неблагодарностью, – и действительно удивила, пристав во время восточной войны к нашим врагам; но и наказана же эта держава за свою неблагодарность, ибо вскоре принуждена была уступить требованиям Венгров, в борьбе с которыми получила помощь от России, и принять унизительное для ее достоинства положение в отношении к ним. – А в житейском быту неблагодарность встречается на каждом шагу. Дети, неблагодарным к родителям, подчиненные к начальникам, вообще облагодетельствованные к благодетелям, – обыкновенное явление. Между ними есть такие, которые не только не ценят сделанного им добра, но еще огорчают грубостями своих благодетелей, и что всего возмутительнее, даже оправдывают свою неблагодарность и грубость. Спросите иного сына, почему он неблагодарно ведет себя в отношении к родителям, которые употребляли все усилия, отказывали себе в необходимом, чтобы только его воспитать, образовать и пристроить, – почему он не платит им за это услужливостью, ласковостью, почтительностью. Он грубо ответит вам: не за что благодарить их. Все, что они сделали для меня, они должны были сделать. Они родили, они же должны были воспитать и пристроить меня. Они исполнили свой долг и вместе удовлетворили естественной потребности своего сердца: никакой заслуги тут нет в отношении ко мне. – Так рассуждают некоторые дети в оправдание своей неблагодарности к родителям и тем свидетельствуют о своем нечестии, ибо рассуждают вопреки воле Божией, выраженной в заповеди о воздаянии родителям должного (1Тим.5:4), – о своем преступном самолюбии, которое до того возобладало над ними, что они только твердят о родительских обязанностях и ничего не хотят знать об обязанностях детей в отношении к родителям, – о своей противоестественной бессердечности, – поистине противоестественной, потому что идут вопреки голосу сердца, требующего почтения и благодарности к родителям: они насильственно заглушили этот голос фальшивыми рассуждениями, легкомысленно нахватанными из современных нечестивых учений. Это поистине чужеядные растения, живущие насчет других растений, истощающие их соки, а сами ничего не дающие им.

Иногда неблагодарность происходит от невежества, от непонимания важности благодеяния, оттого, что благодеяние не признают благодеянием. В ином сельском приходе нашелся добрый человек – священник, или помещик. И вот этот добрый человек на свой счет устрояет школу для крестьянских детей и учит их безмездно, далее книгами снабжает их безмездно. Какое великое благодеяние! Но всегда ли его ценят родители крестьяне? Случается, что они не только не ценят его и не благодарят за него, но еще ропщут на благодетеля, зачем он отвлекает их детей от работы, и готовы с него же требовать себе вознаграждение за то, что позволяют своим детям ходить в его школу. Не возмутительно ли?

Иногда неблагодарность бывает последствием гордости. Зазнается человек на высоте, на которую попал из уничиженного состояния, и забывает тех, с которыми был близок прежде, и от которых пользовался услугами. Так виночерпий, которому Иосиф предсказал освобождение из темницы, – когда получил освобождение, позабыл Иосифа и просьбу его походатайствовать пред фараоном об освобождении и его от темничного заключения (Быт.40:23).

Иногда неблагодарность и даже ропот на благодетелей происходит от своенравия. Делай иному множество одолжений, – он доволен, благодарит за них; но не угоди ему один раз, – он позабывает все прежние ваши благодеяния, как бы совсем их не было, и ропщет на благодетеля за одну последнюю его неудачу угодить ему, Так Израильтяне, получившие множество благодеяний от Бога чрез Моисея, не раз роптали и возмущались против Моисея по случаю например недостатка в воде, забывая в лице Моисея достоинство посланника Божия и многочисленные опыты самоотвержения, с каким он заботился об их благе. Есть и теперь на свете народ, известный легкомыслием, с каким он так часто меняет правительства. Он до небес превозносит избранного им же главу государства, готов за него идти в огонь и воду, доколе ему удается внутренним управлением поддержать и увеличить его внутреннее благосостояние, и военными успехами возвысить внешнюю славу его. Но вот постигла этого главу государства одна-другая неудача в том и другом отношении, и легкомысленный народ уже не прощает ему этой неудачи, и с бесчестием низвергает того, пред кем прежде с благоговением преклонялся: из-за одной неудачи он уже ни во что ставит все прежние благодеяния, какие получал от него. Не мудрено, что у такого народа не могут быть правители, которые бы относились к нему с сердечной привязанностью. Они знают непрочность своего положения, знают, что один неосторожный шаг будет им стоить власти, что народ на них одних свалит вину, например, неудачной войны, не разделит с ними горя поражения, а накажет их за неудачу, и потому опасение неблагодарности естественно охлаждает их симпатию к народу.

Иногда неблагодарность является следствием честолюбия. Так Авессалом по этому побуждению восстал против своего отца Давида.

Иногда причиной неблагодарности бывает зависть. Так Саул, который был обязан Давиду победой над Филистимлянами, был недоволен тем, что еврейские жены по случаю этой победы превознесли пред ним Давида, и по зависти к нему сделался врагом его (1Цар.18:29).

Иногда к неблагодарности располагает корыстолюбие. Поразительный пример в этом отношении представляет Иуда, за 30 сребренников предавший своего Учителя и Господа.

Но от чего бы ни происходила неблагодарность к благодетелям, она во всяком случае есть тяжкий грех, как мы видели, против естественной справедливости, против веры и благочестия, против людской общительности. Грех этот, как противный природе человека, осуждается даже язычниками. «Я ужасаюсь преступлениям неблагодарной души: нет ничего дурного, чего бы в нем не было», – сказал Цицерон (ad Attic. 8). Сенека рассуждает: «Неблагодарного человека должно избегать как лютого злодея. Ничего нельзя представить пагубнее, ничего чудовищнее неблагодарности» (De benefices). Тяжести греха неблагодарности соответствует тяжесть наказания, каким Господь угрожает неблагодарному. «Кто за добро платит злом, от дома того не отойдет зло», – сказал Дух Божий устами Соломона (Притч.17:13), имея в виду то, что неблагодарный наказывается Богом не только сам, но и в лице потомков своих, или за подражание его примеру, или в предостережение от подражания.

Пусть же каждый страшится греха неблагодарности и противоположную ему благодарность пусть выражает в молитве за благодетелей, в теплых словах любви и уважения к ним, в готовности заплатить им взаимной услужливостью и добрым употреблением полученного благодеяния.

Из сб. «Голос пастыря»

12. Сеть птицелова

«Он избавит тебя от сети ловца» (Пс. 90:3).

Если эти слова написал Давид, то под ловцем он разумел Саула, который, по словам Давида, гонялся за ним по горам, словно за куропаткою. Но надо полагать, что Псалмопевец имел в виду не одни личные свои обстоятельства и отношения. В псалме, из которого взяты эти слова, изображается покровительство Господа, простирающееся на всех, подобно Давиду уповающих на Него. Он избавляет их от всех врагов и опасностей. Главный из этих врагов есть дух злобы, искони уловляющий в свои сети души слабые, с хитростию птицелова, если не находит удобным нападать на них с яростию льва, действовать против них открытым гонением, мечем и кострами.

Сеть птицелова – весьма выразительный образ многообразных козней духа злобы против нас. Проследим, в чем состоит соответствие между образом и истиною, под ним скрытою.

а) Птицелов обыкновенно расставляет для птицы сеть так, чтобы она ее не заметила. Если же нельзя скрыть от глаз птицы приготовленную для нее сеть, птицелов кладет поверх сети корм, чтобы обмануть птицу и оставить ее в неведении о его замысле. Бедная тварь не подозревает, что этот корм, который предлагается ей щедрою рукою, есть не что иное, как приманка для ее уловления.

А иногда птицелов, идя на охоту, принимает меры к тому, чтобы птицы не заметили его самого. Так в некоторых странах охотящиеся за дикими утками прикрепляют к губам кусок торфа с тою целию, чтобы чуткие птицы по дыханию не догадались о близости охотника. Подобный характер имеют искушения со стороны мира, или что тоже, князя мира сего, только впрочем не в отношении к нечестивым: последние уловляются в греховные сети с открытыми глазами; они сами идут в сеть, – они сознательно отдаются греху, не скрывая от себя опасности подвергнуться тяжкой ответственности пред законами не только божественными, но и человеческими. Они на все махнули рукою. Не таково настроение человека, не утратившего страх Божий: он впадает в греховное искушение только вследствие неосторожности и обмана. «Если бы я был уверен, – говорит иной, – что то или другое действие есть грех и грозит погибелью, я удержался бы от него». Точь в точь могла бы сказать пойманная в силки птица: «Если бы я знала, что это силки, для меня устроенные, я не попала бы в них, я не прилетела бы к этому месту, не польстилась бы на приманку».

От иного христианина услышишь вопрос: может ли он пойти в то или другое место, быть в этом или ином собрании? На ваш доброжелательный ответ: нельзя, небезопасно в нравственном отношении, – вы получаете упрек в излишней мнительности, в пуританизме. Ваших предостережений не хотят слушать и смело идут в сеть, которая, под именем невинного препровождения времени в веселом обществе, грозит погубить их чистоту и невинность. Мир, под именем невинных, предлагает нам часто такого рода удовольствия и развлечения, которых по истине нельзя совместить с богоугождением. Что-нибудь одно выбирайте: или будьте верны Богу, или переходите на сторону врага Божия. Если Господь есть ваш Бог, то Ему служите; если же Ваал, то ему кланяйтесь. Средины тут нет.

В делах торговых люди часто попадаются в сеть искушения, доверчиво внимая благовидным рассуждениям доброжелательства. Если хочешь, чтобы твоя торговля шла успешно, веди ее, как другие ведут. Не беда, если будешь делать обороты на чужие деньги, если будешь как можно больше забирать товару в кредит и с кредиторами не расплачиваться, если будешь пользоваться неопытностию покупателей и сбывать им гнилой товар за хороший, брать с них цену за вещи втрое дороже, чем они стоят. Это так принято, на то коммерция, к ней неприложимы правила строгой морали. Расторгуешься, будешь богат, – тогда можешь, пожалуй, вести дела на чистоту.

б) Птицелов, при устроении силков, приспособляется к свойствам птиц. Никогда вы не увидите, чтобы он для разных птиц употреблял силки одинакового устройства. Он хорошо знает инстинкты птиц и соответственно тому выбирает приманку для них. Было бы крайне неразумно одинаковую сеть ставить для жаворонка, высоко летающего, и для утки, невысоко поднимающейся над поверхностию воды. – Разнообразны также приемы сатаны для уловления душ. Так в одном он замечает склонность к винопитию. При умеренном употреблении вино безвредно и полезно для здоровья. Сатана тайными кознями превращает эту склонность в страсть пьянства, пагубную для здоровья и для внешнего благосостояния, а паче всего для души. – Иной имеет отвращение от этого пагубного порока, но он склонен к лакомству, любит послаще поесть и попить. Сатана пользуется этою слабою стороною его и делает его рабом страсти к роскоши, и доводит его до разорения и нищеты. – Иной по природе склонен к меланхолии, дичится людей и любит уединение. Сатана искушает таких людей гордостию. Они начинают презирать ближних и одних себя считают святыми и праведными, и за это, подобно фарисею евангельской притчи, благодарят Бога. – А если кто не склонен к гордости, сатана ловит его искушением лености. Любит, например, человек покойную жизнь. Сатана внушает ему сидеть, ничего не делая, сложа руки, и губит его посредством праздности. Ибо, заметьте, если кто во время холода, при лютом морозе, сидит на одном месте, не разминая своих членов, он также губит себя, как если бы вонзил себе в грудь кинжал.

Как часто случается, что мы в других осуждаем то, что допускаем в самих себе, не ведая того! Мы говорим о ближнем: какой высокомерный человек! Но если нам самим несвойственно высокомерие в одном виде, оно есть у нас в другом. Другая форма, но сущность одна. Если например мы богаты, сатана может быть не будет искушать нас к гордости богатства, но будет располагать нас к гордости господства, и мы сделаемся жестокими господами в отношении к своим подчиненным. Если мы не идем на эту приманку, он наталкивает нас на гордость благотворительности, и вот мы тщеславимся нашею добротою и перечисляем все, что кому подарили. Каждому человеку своя сеть, для каждой птицы своя приманка. Да, мы имеем дело с лукавым врагом. Он хорошо знает наши слабые стороны. Ведь семь тысяч лет он изучает человека. У него, хоть он и падший дух, колоссальный разум, и ему легко открыть, какое место у нас уязвимо, и на него-то направляет он свои удары. И если мы, как Ахиллес, можем быть ранены только в пятку, а не в другое место, пускает стрелу в уязвимое, а не другое место: он знает, какой грех скорее может возобладать нами, и этот будет поддерживать и усиливать в нас, пока совсем не погубит нас чрез него. – Один Бог может избавить нас от сети ловчи.

в) Заметим также, что сеть птицелова почти всегда скрывается под приманкою удовольствия, корысти и т. под. Птицы прилетают только на корм, и не примечая сети под ним скрытой, попадают в нее. Подобным образом нас обманывает и улавливает искусный ловец-диавол. «О, – восклицает один, – я не могу расстаться с тою или другою вещию, – она так приятна. Если бы вы сами испытали удовольствие от нее, вы тоже не расстались бы с нею». Так, но под этим удовольствием скрывается опасность для вас. Сатана не продает своих ядов открыто, он позлащает их для вида. Он знает, что за эту позолоту люди охотно купят и проглотят эти яды без всякого недоверия. Будьте осторожны. Есть удовольствия невинные и полезные, а есть смертельные. Говорят, что где растут прекрасные кактусы, там под каждым из них прячутся ядовитые змеи. Так и многие житейские удовольствия не служат ли покровом для грубых грехов? Берегитесь таких опасных удовольствий. Говорят, что аспид, умертвивший Клеопатру, выполз из корзины с цветами. Так и наши грехи часто притаиваются в цветах наших радостей. Винопийцу сатана обольщает сладостию охмеляющей влаги и доводит его до потери сознания, до скотского безобразия и до сумасшествия. – Любителю неги сатана рисует в привлекательном виде постыдные плотские наслаждения и увлекает в бездну разврата, бесславия и болезней. Сатана каждому предлагает удовольствия, смотря по нашему вкусу. Он дразнит нас утехами, какие нам преимущественно угодны, и помыкает нами по своему произволу. Каждому христианину должно остерегаться пуще всего того, что льстит нашим природным склонностям. Не то мы хотим сказать, чтобы вы избегали всего, что вам нравится, но то, чтобы вы были осмотрительны. Пусть для вас будет примером Иов. Он не запрещал сыновьям своим праздновать и пировать друг у друга поочередно; но он каждый раз после таких празднеств приносил за них умилостивительные жертвы, говоря: «может быть (они) согрешили и похулили Бога в сердце своем» (Иов.1:5). Он беспокоился за них гораздо больше в то время, когда они веселились, чем во всякое другое время. Будем подражать Иову. Не будем забывать, что сатана, уловляя нас в свои сети, хлопочет не о наших удовольствиях, а о нашей погибели.

г) Иногда наш злой птицелов пускает в оборот силу примера. Всем известно, как легко можно ловить птиц посредством приманочной птицы, посаженной около сети. К подобному способу прибегает сатана для уловления чад Божиих. Знакомитесь вы, например, с человеком, который вам кажется истинным христианином. Вы его уважаете, – он имеет множество сведений, он может несколько часов сряду вести религиозную беседу и о благочестивых предметах рассуждать основательно и обстоятельно. И вот на глазах ваших он совершает грех: он ваш соблазнитель. И заметьте, как сатана умеет выбирать одних для обольщения других. Он никогда не выберет явного нечестивца для обольщения человека прямого и честного. Он выбирает такого, который смотрит религиозным и похож на вас, чтобы уловить вас. Положим, например, встретится вам на улице негодяй и станет приглашать вас к участию в дурном деле. Диавол не так глуп, чтобы поручить ему такое дело, – он знает, что вы не поддадитесь на такую грубую приманку. Он подошлет к вам того, кого вы называете братом по вере. Ради этого братства вы его уважаете, ему доверяете, и если он собьется с правого пути, пример его так для вас заразителен, что вы легко попадаете в сеть вражию. Будьте осторожны в выборе друзей, и если выберете, следуйте им только до тех пор, пока они следуют за Христом. Берегите вашу независимость от всякого вредного человеческого влияния. Говорите, вместе с И. Навином: «пусть другие делают, что хотят, но я и дом мой будем служить одному Господу» (Нав.24:15).

д) Иногда же птицелов, если не удастся ему поймать птицу хитростию и обманом, напускает на нее сокола, – сокол преследует ее в воздухе и утомленную низвергает на землю. Если и диаволу не удастся ввергнуть кого в погибель посредством обольщения, он напускает на него своего рода сокола, т. е. клеветника, который чернит его доброе имя, распускает против него небылицы. На этот случай можно дать добрый совет. Нам известен один почтенный муж, который навлек на себя ненависть одного обличенного им в неправде и нечестии господина и за то оклеветан был им позорнейшим образом. Горько было оклеветанному, и он грозил клеветнику судом, если тот не возьмет назад своей клеветы. Тот согласился. Объявление о клевете с опровержением ее напечатано было в газетах. Следствием было то, что теперь поверивших клевете стало больше, чем если бы не было против нее протеста. Отсюда такой урок: поступайте с клеветником также, как маленькие птицы, преследуемые ястребом: они выше его поднимаются в воздухе. Ястреб не может их настигнуть, пока они выше его; он может сделать им зло, когда они будут летать на одинаковой с ним высоте. Если же ему удастся подняться выше их, он тотчас же бросается на них и умерщвляет. Итак, если кто клевещет на вас, оставьте его в покое, не спускайтесь на одинаковый уровень с ним. Говорите, что сказал Давид о Семее: «если Господь повелел ему меня злословить, пусть злословит». И если сыны Саруины скажут вам: позволь, мы снимем голову с этого мертвого пса, отвечайте с Давидом: «нет, пусть он проклинает» (2Цар.16:9–12). Таким образом вы станете выше клеветы. Если бы вы стали отвлекать себя от дела, обращая внимание на каждого воробья, чирикающего вблизи вас, то все время ваше ушло бы на ответы для защиты себя. Если бы я стал отстаивать свою невинность против всякой клеветы, я этим только потешал бы диавола. Говорите против меня, что хотите, я ни на что не буду отвечать, буду идти своею дорогою. Была бы только жизнь моя чиста. Если она чиста, то чем больше будут бросать на нее грязь, она еще светлее явится. Если у вас чешутся руки ввиду человека, который вас очернил, если подумаете: не буду молчать долее, я должен проучить этого грубияна, то удержитесь от этого и поспешите обратиться с молитвою к Богу, да дарует вам благодатную силу подражать Иисусу, который, будучи укоряем, сам не укорял. Лучший способ отделаться от злоречия – оставить злоречивого в покое, ибо если будете преследовать его судебным порядком, или грозить ему процессом, или требовать от него извинения пред вами, вы ничего не достигнете, и останется немало глупцов, которые будут верить больше ему, чем вам. Не вмешивайтесь в это дело, и Господь за ваше благоразумное поведение сам, по своему обетованию, избавит вас от сети ловчи.

В заключение заметим, что птицелов, если захочет во что бы ни стало поймать птицу, пускает в оборот все хитрости зараз и окружает ее со всех сторон. Так поступает и диавол. Он не оставляет неиспытанным ни одного случая погубить навеки вашу душу: богатство и бедность, уважение людское и забвение, слава и унижение, сидение и движение, покой и сердечное волнение, здоровье и болезнь, пища и голод, даже молитва, твердая решимость на что-нибудь и колебание, самая смерть, – все для диавола служит сетью. Словом, нет места и времени, где бы и когда бы он не ставил нам сетей. Под каждым деревом сторожит неосторожного путника Индиец с намазанною ядом стрелою. Под каждым кустом засел лев, готовый броситься на вас и поглотить вас; под каждым цветком притаилась змея ядовитая. Везде сети. Будем осторожны. Препояшем чресла наши бронею всемогущества Божия, и мы наступим на змия, попрем льва и дракона, – избавимся от сети ловчи.

Господь избавляет уповающих на Него от сети ловчи, не допуская их впасть в эти сети, также освобождая из них тех, которые впали в них.

Господь избавляет нас от сети ловчи, насылая тяжкое испытание. Об одном знаменитом живописце, который покрыл фресками внутренность столичной великолепной громадной церкви, рассказывают: кончив работу, он стал рассматривать ее в целом, и для того шаг за шагом отступал назад на подмостках, чтобы иметь возможность с надлежащего расстояния вдруг обнять ее взглядом и обсудить ее пропорции. Он дошел почти до края подмостков, – один шаг и он упал бы с чудовищной высоты и разбился бы вдребезги. К счастию, опасность заметил работник и для спасения своего хозяина употребил следующее средство, которое удалось: вместо того, чтобы закричать ему: «господин, ты в опасности», – что пожалуй побудило бы его податься назад еще на шаг, – он схватил кисть, обмакнул в краску и бросил ее в картину. Живописец мгновенно рванулся по направлению к картине и потом к работнику, с тем чтобы его наказать, и был спасен. Когда ему объяснено было, в чем дело, он ясно увидел, что работник поступил благоразумно. Подобно сему поступает с нами Бог. Случается и нам рисовать в воображении тот или другой план предприятия, и мы уже близки к цели и собираемся торжествовать успех. Но Господь, зная, что это торжество послужит только к нашей погибели, разрушает нашу затею и повергает нас в бедствие, – отнимает жену, детей, предметы наших привязанностей. Тогда мы в порыве скорби вопием: Господи, зачем? Но нет сомнения, что без этих горестных испытаний мы пришли бы к вечной погибели. И мы спасаемся от сетей птицелова.

В другое время Господь охраняет нас от сетей птицелова, даруя нам дух мужества и крепости, так что когда приражается к нам искушение, мы восклицаем: «как же сделаю я сие великое зло и согрешу пред Богом?» (Быт.39:9). Какое благородное мужество показал Иосиф, когда, сохраняя свое целомудрие вырвался из рук бесстыдной женщины, склонявшей его на грех! И в наше время есть христиане, которые подобно Иосифу не попадаются в сети ловчи, которые, при помощи благодати Божией, отвращают очи от зла и привлекаемые к искушению, с силою отталкивают искусителя: я не могу, я не решусь, я христианин, я чадо Божие!

Не всякому удается избежать опасности попасть в сети ловца духовного. Многие, и к счастию не все, улавливаются им в сеть греховных искушений и запутываются в ней так, что или совсем отчаяваются высвободиться из ней, или так привыкают к своему положению, что не думают расстаться с ним, – им оно нравится, льстит их самолюбию и чувственности. Но милосердие Господа беспредельно. Господь никому не желает погибели, Он желает всем придти в разум истины и вступить на путь покаяния. Как бы ни были тяжки и многочисленны грехи, в которых запутал грешника ловец диавол, грешник не должен отчаиваться в своем спасении, – нет греха, побеждающего милосердие Божие. Нет бездны, из которой не могла бы извлечь грешника благодать Божия. Силен враг нашего спасения, но несравненно сильнее Господь Бог. Он всегда готов и силен избавить от сети ловчей грешника, если только грешник из глубины греховной воззовет к Нему о спасении. Красноречивым тому свидетельством служат примеры обращения великих грешников – мытаря, блудного сына, Магдалины, разбойника на кресте, Савла гонителя. Сам Иуда предатель мог бы получить прощение и спастись, если бы отчаяние в милосердии Божием не сделало его нераскаянным грешником. – Не одно отчаяние, но и греховная беспечность губит человека. Но случается, что и беспечные грешники поражаются страхом суда Божия, когда услышат обличительные слова доброжелательного человека, когда приходится им быть свидетелями событий, в которых явственно виден перст Божий, когда постигшая их тяжкая болезнь и близость смерти заставляют их волей-неволей подумать о загробной жизни и прислушаться к голосу совести, которому до тех пор они не внимали, и тому под. Тогда беспечность исчезает, душа наполняется чувствами раскаяния, и она, вспомоществуемая благодатию Божиею, смелым движением воли разрывает сеть, которою так долго была опутана. Радость спасения вызывает из их уст исповедание: «Душа наша избавилась, как птица, из сети ловящих: сеть расторгнута, и мы избавились» (Пс. 123:7).

13. Духовное усыпление

«Просвети очи мои, да не когда усну в смерть» (Пс.12:4).

Давид, в виду опасности от врагов, преследовавших его во время бегства от Саула, просит Господа об отвращении от него сей опасности. Дай мне, Господи, чтобы я не проглядел ее, чтобы ясно видел, откуда грозит мне она, где расставлены сети для уловления меня, и принял надлежащие меры предосторожности. Давид боится, не напали бы на него враги нечаянно, не застали бы его врасплох, не захватили бы его спящего и не умертвили, не дав проснуться. Не дай мне, Господи, умереть сонному. Охрани меня во время самого сна; боюсь, не воспользовались бы враги моей усталостию, могущею погрузить меня в глубокий сон и в сем состоянии предать меня в их руки.

Положение Давида, угрожаемого опасностию попасть в руки врагов среди сна и умоляющего Господа о безопасности, есть образ положения души, боримой греховными страстями и привычками. Нужно быть бдительным и зорким, чтобы не погибнуть от них. Греховные страсти и привычки грозят опасностию ослепить ум наш, поработить его своей власти, помрачить христианское благоразумие, усыпить совесть, довести разум и совесть до забвения различия между добром и злом. Не дай Бог ни кому умереть в этом состоянии, заживо умереть для духовной жизни и из области духовной смерти перейти в смерть вечную. Между тем эта опасность грозит всякому грешнику. Мало ли на свете людей, которые под влиянием господствующей в них страсти, даже грехом не почитают удовлетворение ее. Люди распутные оправдывают себя тем, что они удовлетворяют естественной потребности и что без удовлетворения ее также будто нельзя обойтись, как без удовлетворения потребности питания? Люди, преданные нетрезвости, терпеть не могут доброжелательных вразумлений, напоминаний о безнравственности и крайне вредных для души и тела последствиях этого греха; они говорят, что пьют для здоровья, что это для них полезно. Люди мстительные оправдывают себя уважением к своему человеческому достоинству, утверждая, что оставлять безнаказанным оскорбление, нанесенное их чести, значило бы пренебрегать в себе человеческое достоинство, не дорожить своей честию, которая должна быть дороже жизни, и что лучше подвергнуться смертной опасности, защищая свою честь (например, на поединке), чем влачить позорную будто бы жизнь. Привыкшие к сквернословию извиняют эту гнусную привычку тем, что сквернословят для того, чтобы придать своей речи красоту и силу. Клеветники не почитают грехом распускать о ближнем разные небылицы, извиняя себя тем, что поступают так ради шутки, хотя бы от этой шутки страдала честь ближнего, поколеблено было доверие и уважение к нему. – Жалко положение грешника, который греха не считает за грех, не сознает и не желает сознать своей виновности, своей ответственности пред Богом и пред судом нравственного закона. Если усыпленная в нем совесть не пробудится до наступления смерти, то непременно пробудится тогда, когда душа его перейдет в загробную жизнь, – пробудится для ощущения вечных мук. Положение, в котором застигнет его смерть, будет походить на положение несчастного, непробудно спящего в доме, охваченном пожаром, и погибающего в пламени: он буквально заснул в смерть, ибо уже не пробудится к жизни. – Одинаковой с нераскаянными и самообольщенными грешниками опасности подвергаются и те грешники, которые хотя признают себя виновными пред Богом и не оправдывают своих греховных привычек, тем не менее не спешат раскаяться в своих грехах. Они или надеются, что милосердый Господь помилует их, не ожидая от них покаяния и исправления, или отлагают покаяние до последних дней жизни, не рассуждая, что не от них зависит дожить до глубокой старости и что доживающие до глубокой старости нередко умирают без покаяния, – одних из них смерть поражает мгновенно, другие застаревают в греховных недугах до отвращения к духовному врачеванию. Смерть, которая застигает их среди греховной беспечности, подобна смерти сонного человека, не успевшего пробудиться до наступления смертной минуты. – Никому из нас не дай Господи дойти до подобной опасности, угрожающей беспечным и нераскаянным грешникам. И о сем то Св. Церковь научает нас умолять Господа словами псалмопевца: «Просвети очи мои, Христе Боже, да не когда усну в смерть, да не когда речет враг мой: укрепихся на него» (Великое повечерие).

Опасность уснуть в смерть, об отвращении которой руководствует нас молиться Св. Церковь, грозит нам не от наших только греховных привычек и страстей, но еще от невидимого исконного врага нашего спасения – диавола. Он действует против нас в союзе с нашими греховными склонностями. Он своими, неприметными для нас, кознями, возбуждает в нас эти склонности, или, если они возникли помимо его, усиливает их. Не надо допускать, чтобы он укрепился, взял силу над нами и радовался своему торжеству. Трудна борьба с внутренними, в нас самих имеющими корень, искушениями; но не менее трудно бороться с врагом отвне нападающим на нас, тем более опасным, чем менее он приметен, чем меньше мы подозреваем его присутствие около нас. Что же нужно для успеха в борьбе с ним? Нужна преимущественно благодать Божия. Без ее помощи мы не только не можем победить его, но и заметить его козни против нас, усмотреть сети его для уловления нас. В его сети попадали даже великие подвижники. История христианского подвижничества представляет нам немало примеров в доказательство, что от его сетей не спасает жизнь в пустыне и в глубоких пещерах, пребывание в постоянной молитве и посте. Самопрельщение и духовная гордость – вот обычное искушение, которому нередко подвергаются от диавола христианские подвижники. Всего менее могут почитать себя безопасными от его козней люди, неопытные в духовной жизни, к каковым принадлежит большинство. Суеты мирские, заботы о житейском заслоняют от них опасность погибели от врага спасения. Но видит эту опасность всевидящее око Господа и Его святые ангелы. Посему каждый из нас, угрожаемый ею, в чувстве своей беспомощности и недальновидности, должен вопиять к Господу: «Просвети очи мои духовные, да не усну в смерть», – дай мне узреть расставленные мне сети врага, научи меня духовной бдительности и осторожности, чтобы не проглядеть мне, откуда враг нападает на меня, и принять надлежащие меры для отражения его. Он сторожит ту минуту, когда может воспользоваться моею беспечностию и самонадеянностию и сделать меня своей добычею. Не дай меня в обиду ему, не дай умереть в состоянии духовной беспечности, и самомнения, не допусти, чтобы враг мой радовался моей погибели.

Из сб. «Изречения слова Божия, располагающие к покаянию»

14. Господь «долготерпит нас, не желая, чтобы кто погиб, но чтобы все пришли к покаянию» (2Петр. 3, 9)

Поразительный пример долготерпения Божия к грешникам представляет история всемирного потопа. Люди допотопные стали, по слову Господа, «плотью», т.е. в нравственном отношении дошли до такого состояния, что трудно было в них узнать существа, созданные по образу и по подобию Божию, – в них преобладала плотская, чувственная, животная жизнь; словно это были не люди, а животные, от которых отличались только тем, что все силы разума устремляли на изобретение средств к умножению удобств и удовольствий жизни чувственной. Но милосердый Господь долго щадил их. Он дал им 120 лет на покаяние, грозя им истреблением, и навел на них потоп лишь тогда, когда они совсем пренебрегли долготерпение Божие и не вразумились даже тем, что у всех на виду строился ковчег для спасения от общей погибели одного Ноя с семейством. Самое начало потопа свидетельствовало о милосердии Божием. Воды потопные не вдруг, а постепенно покрыли лицо земли, так что ввиду неизбежной беды многие, неверовавшие до тех пор угрозам Божиим до исполнения их, опомнились, воззвали к Богу о помиловании и успели покаяться, прежде чем поглотила их вода. Такие, хотя и понесли временную казнь потопления, могли избавиться от вечной погибели, когда Христос Спаситель по смерти сошел в адскую темницу с проповедью о спасении всем ожидавшим с верою Его пришествия, и всем тем душам, которые «некогда при Ное непокорны были ожидавшему их Божию долготерпению» (1Петр. 3, 18–20). – Слава долготерпению Господа к допотопным людям! Но не меньше долготерпелив Он ко всем беспечным грешникам, ожидая от них покаяния. Подобно современникам Ноя, многие из христиан живут в одну плоть, не помышляя о душе, не дорожа своим человеческим и христианским достоинством. „Сеющие в плоть, от плоти пожнут истление“, т.е. вечную погибель. Но пока жив человек, он не лишен надежды спасения. Угрожаемый погибелью, он может не бояться этой угрозы до самой смерти, как современники Ноя не боялись потопа до самого наступления его. Но милосердый Господь, „не желая, чтобы кто погиб, но чтобы все пришли к покаянию“, дает возможность покаяться грешнику, когда посылает ему предсмертную болезнь. Не всякому она посылается, иной помирает скоропостижно в наказание за пренебрежение долготерпения Божия и, может быть, для предотвращения больших грехов его, – и не успевает покаяться; но кому посылается предсмертная болезнь, тот должен почитать ее величайшею милостью Господа. В виду смертной опасности, больной волей-неволей должен подумать о загробной участи, о воздаянии каждому по делам его, и если до сих пор не заботился об умилостивлении Господа покаянием и исправлением жизни, поспешит этим делом в оставшееся для него короткое время жизни. Ибо Господь, принявший покаяние разбойника, принимает и позднее раскаяние, если грешник приносит его вседушевно, с полной ненавистью ко грехам, которыми доселе оскорблял Господа. О, дал бы милосердый Господь каждому из нас, по крайней мере, на смертном одре принести Господу покаяние, если не успеем сделать это в здоровом состоянии! Но никто из нас не может быть уверен, что опущенное в продолжение долгой жизни может поправить пред смертью. Смерть не в нашем распоряжении; она может поразить нас внезапно; и не всегда притом пред смертью человек бывает в покаянном настроении, особенно если предсмертная болезнь мучительна до нестерпимости. Потому хотя по долготерпению своему Господь никому не желает погибели, но грешно было бы, в надежде на долготерпение Господа, отлагать покаяние до смерти, грешно и небезопасно. Есть конец и долготерпению Божию. Оно истощается коснением во грехах. Не забывай, что благость Божия щадит тебя в ожидании твоего обращения, но вместе помни, что «пренебрегающие богатством благости, кротости и долготерпения Божия, по своему упорству и нераскаянному сердцу, сами себе собирают гнев на день гнева и откровения праведного суда от Бога» (Рим. 2, 4–5).

15. «Наступил уже час пробудиться нам от сна. Ночь прошла, а день приблизился: итак отвергнем дела тьмы и облечемся в оружия света» (Рим. 13, 11–12)

С этим вразумлением св. А. Павел обращается к римским христианам. Они были новички в вере и сначала все горячо принялись за дело спасения, но потом многие ослабели и впали в духовный сон, в нравственную беспечность, и окруженные со всех сторон язычеством, стали возвращаться к языческим грехам, стали по примеру язычников «предаваться пированиям и пьянству, сладострастию и распутству, ссорам и зависти» (Рим. 13:13). Апостол пробуждает римских христиан от этой греховной беспечности, напоминая им, что ночь языческого неведения и нечестия для них со времени озарения их светом христианской веры прошла, и наступил день или время истинного боговедения, истинного благочестия и добродетели. Поэтому им, как уже вкусившим блага Христовой веры, неприлично возвращаться в состояние языческого мрака, жить по-язычески, беспечно предаваясь порокам, к каким они привыкли, когда были язычниками. Если овладела ими эта беспечность, то надо поспешить избавиться от неё. „Час уже от сна востати“. Пора пробудиться от греховного сна, стряхнуть его, чтобы не умереть в этом состоянии, чтобы смерть не застала нас среди греха, неготовыми предстать на суд Божий. Ибо нередко случается, что смерть застает пьяницу и блудника среди оргий пьянства и разврата, гневливого – среди припадка гнева и бешенства, буйного – среди ссоры и драки, корыстолюбивого – среди мечтаний и расчетов любостяжания, – страстного игрока – среди разгара азартной игры. И как позорна была бы такая смерть, как пагубна опасность предстать на суд Божий прямо с места греха и преступления! Для избежания сей опасности надобно пользоваться временем настоящей жизни для приготовления к вечности, вести себя так, чтобы каждую минуту можно было предстать на суд Божий с неукоризненной совестью. Вечная судьба наша зависит от того, как мы пользуемся этим временем, так что за временное греховное увлечение можно поплатиться вечной погибелью. Потому слова Христа Спасителя о себе: «Мне должно делать дела Пославшего меня, пока есть день; приходит ночь, когда никто не может делать» (Иоан. 9, 4), – должны служить руководством и для нас. День дан для того, чтобы работать, трудиться, а не спать. В чем же должен состоять труд христианина, не желающего, чтобы данный ему день жизни прошел бесплодно для спасения? „Отложим, – говорит Апостол, – дела темные“, – т.е. грехи, свойственные язычникам, ходящим во тьме заблуждений и нечестия, – отложим, сбросим их, как негодную одежду. Они не составляют существа нашего, их можно сложить с себя, как одежду. Как бы ни была сильна привычка к ношению греховной одежды, от неё во что бы ни стало надо освободиться. Как же достигнуть этого? – „Облечемся, – продолжает Апостол, – во оружие света“, т.е. в добродетели, свойственные просвещенным Христовою верою, и противоположные языческому образу жизни, как свет противоположен тьме. Любострастию противопоставим целомудрие, невоздержанию – трезвость и умеренность, гневливости – кротость, любостяжательности – довольство малым. Вот лучшие и благонадежные оружия для борьбы с делами тьмы! Тяжела эта борьба, но на то и даны нам эти оружия, на то мы и воины. Воин не жалеет себя, когда идет на врага. И христианин, призванный к святости, должен помнить, что он может достигнуть её не иначе, как путем самоотвержения. В борьбе со грехами он не должен жалеть себя: пусть лучше умрет, как свойственно духовному воину, с оружием в руках.

16. «Живу Я, говорит Господь Бог: не хочу смерти грешника, но чтобы грешник обратился от пути своего и жив был» (Иез. 33, 11)

Подивимся милосердию Господа. Самим собой клянется Он, чтобы уверить нас в Своем человеколюбии. „Живу Я“, – говорит Он, т.е. как верно то, что я есмь существо присноживущее, так верно и непреложно и то, что «не хочу смерти (погибели) грешника». Грешник всячески оскорбляет Его своей непокорностью Ему и Его закону, не внемлет Его вразумлениям чрез святое слово Его, чрез совесть, чрез благодеяния, располагающие к благодарности Ему, чрез бедствия, научающие смирению и покаянию, – и Он, однако, не желает ему зла, не спешит осудить его на вечную погибель, им заслуженную. Он всячески ищет его обращения, продолжая вразумлять его, даже попускает ему больше и больше погружаться во глубину зла с той целью, чтобы он, подобно блудному сыну Евангельской притчи, самой крайностью своего нечестия приведен был к сознанию, что дальше идти по пути греха уже некуда и ему остается или погибнуть, или принять обратный путь, – и вот он побуждается избрать последнее, потому что никто не враг себе, никто не желает себе погибели. – Но если Господь жалеет грешников и желает им спастись, то не лучше ли было бы, если бы Он, видя в них упорное противление Ему, заставил их силою своего всемогущества возненавидеть грех и возлюбить добродетель, – если бы связал их свободу? – Но духовная перемена грешника, произведенная таким способом, ясно, не имела бы нравственной цены, как всякое действие твари неодушевленной и неразумной. Какая, например, честь солнцу, что оно светит, воде, что она течет и напояет, огню, что он сожигает, и т. под.? – Притом, если бы Господь силою всемогущества, следственно насильственно обращал нечестивых на путь истины, то надежда на это усилила бы нечестие: нечестивые, обращенные всемогуществом Божиим на путь благочестия, беззаконно стали бы возвращаться на прежний путь, не теряя надежды, что Господь снова употребит свою силу для их спасения. Богу угодно только свободное отношение к Нему разумной твари. Свобода есть драгоценный дар, и Господь оставляет его неприкосновенным даже в нечестивых людях, хотя они злоупотребляют этим даром. И потому, если они погибают, то погибают не потому, чтобы Господь хотел их погибели, а по собственной вине, – потому, что, злоупотребляя своею свободою, не принимают вразумлений от Господа. Своя воля рай человеку, – рассуждают они, – и гуляют в этом раю, пока не догуляются до ада. О, не доводи себя, грешная душа, до этого состояния, поспеши путем покаяния обратиться к милосердому Господу, никому не желающему погибели и всем грешникам долготерпящему в ожидании их покаяния.

17. «Встань, спящий, и воскресни из мертвых, и осветит тебя Христос» (Еф. 5, 14)

Идет речь о таком нравственном состоянии, образом которого служит сон, и притом глубокий мертвый (летаргический) сон, так что пробуждение от него есть как бы воскресение из мертвых: „Встань, спящий, и воскресни из мертвых“. Таково именно и есть состояние духовного бесчувствия. Находящийся в этом жалком состоянии, духовно спящий, поразительно похож на спящего мертвым сном. Последний не видит и не слышит, что происходит вокруг него; он может быть начисто обокраден, не заметив вора, – может сгореть, не слыша шума бушующего пламени и треска разваливающихся стен, – может быть убит без малейшего сопротивления злодею. Так и духовно спящий легко может сделаться добычей исконного человекоубийцы диавола и пищею огня геенского. Он не слышит голоса совести, её обличений и вразумлений; он не внемлет слову Божию, оно как бы не про него писано, не к нему относятся содержащиеся в нем напоминания о покаянии, о Спасителе и о спасении; он не внемлет советам и увещаниям пастырей церковных и вообще доброжелательных к нему лиц. Видит он вокруг себя примеры истинного благочестия и добродетели, – и видя не видит, не чувствует потребности подражать им. – Мертвоспящий – неподвижен, как дерево, как камень. Похож на него и духовно спящий: его не трогают ни милости и долготерпение Божие к нему, ни беды и напасти, посылаемые свыше для его вразумления, ни страх суда Божия за гробом. – Проснись, спящая душа, сбрось с себя камень духовного нечувствия, воскресни из мертвых! Пойми, как пагубно твое состояние. Помилуй Бог, если смерть застигнет тебя в этом состоянии, если ты перейдешь в вечную жизнь, не очнувшись от сна греховного. Где тогда очутишься? Из тьмы греховной перейдешь во тьму адскую. Возбуди в себе страх этой опасности и поспеши проснуться, как просыпаются от глубокого сна вследствие страшного сновидения. – И осветит тя Христос. Свет Христовой благодати озаряет всякого грешника, подобно тому, как солнце светит всем, добрым и злым. Лучи благодати Христовой, призывающей к покаянию тайными внушениями, касаются и тебя, душа, погруженная в сон духовного нечувствия. Милосердый Господь, изливающий и на тебя свой свет, ждет, не откроешь ли очей своих к принятию этого света. Не заставляй же Его долго ждать тебя, не истощай Его долготерпения, поспеши откликнуться на зов благодати, поспеши открыть твои умные очи, – и осветит тебя Христос так, что ты почувствуешь неизъяснимую радость, подобную той, какую испытывают люди, пробужденные страшным сновидением: открыв глаза и узрев дневной свет, они убеждаются в призрачности того, что так страшно напугало их во сне, и говорят: слава Богу, – это было во сне, а не наяву. Дневной свет разогнал их тревогу, и в их душе разлилась отрада. Произведи в себе и ты, спящая душа, подобную тревогу; представь, что ты ниспала во тьму кромешную, грозящую каждому беспечному до самой смерти грешнику, и возблагодари Господа, дающего тебе возможность избежать этой опасности чрез одно представление её. Чем живее это представление, тем приятнее убедиться, что она еще не наступила, что ее можно отвратить покаянием и жизнью, свойственной сынам света.