ПЕРЕЙТИ на главную страницу творений

Толкование на главу 8, ст. 1-10. Об исполнении обязанности христиан заботиться о нравственном возрождении и христианском воспитании окружающих людей.
1. Раздача хлебов голодному народу — это эпизод в истории воспитания апостолов.
2. Об ошибках и правом исполнении обязанности заботиться о нравственном возрождении и христианском воспитании окружающих нас людей

Толкование на главу 8, ст. 11-21. О типах людей, которым тяжело воспринять глаголы вечной жизни
1. Об отношении фарисеев и саддукеев к Иисусу
2. О разных душевных настроениях, препятствующих воспринять глаголы вечной жизни

Толкование на главу 8, ст. 22-26. О слепоте веры и слепоте любви
1. О разных способах исцелений Иисуса Христа и особых целях
2. О слепоте веры
3. О способах исцеления от слепоты веры
4. О слепоте любви

Толкование на главу 8, ст. 27-38. О крестном скорбном пути
1. О том, как Господь раскрывает апостолам истинные понятия о Себе Самом
2. О том, что последователь Христа должен идти тем же скорбным путем терпения и самопожертвования, которым шел Спаситель
3. О доверии к Господу во всех тяжелых ситуациях

Толкование на главу 9, ст. 1-13. О духовном преображении христиан
1. Цель Преображения Иисуса Христа
2. Преображение Господне открывает, что высшее счастье: в единении с Богом
🎧3. О необходимости духовного преображения и о том, что этому мешает

Толкование на главу 9, ст. ст. 14-29. О вере
1. Об исцелении бесноватого отрока
2. Об укреплении веры

Толкование на главу 9, ст. ст. 30-42. О самолюбии и инакомыслии
1. О трех уроках, данных Господом Своим ученикам с целью показать им тщету человеческого самолюбия и его несовместимость с принципами нового учения
2. Самолюбие является обыкновенно причиной церковных раздоров и разделений
3. О любви, которая побеждает разномыслие
4. К «инакомыслящим», которые не злословят Христа и не идут против Церкви Православной, необходима самая широкая терпимость
5. О баптизме и старообрядчестве

Толкование на главу 10, ст. ст. 1-16. О браке и прелюбодеянии
1. О заповедях Господа относительно брака и развода
2. Как современные люди относятся к браку и разводу
3. Как карается в Церкви грех прелюбодеяния
4. О том, что следует хранить себя в телесной чистоте
5. О духе блуда в современной жизни
6. Почему так вреден грех блуда
7. Как бороться с блудной страстью и искушениями против седьмой заповеди?

Толкование на главу 10, ст. ст. 17-31. О том, как спастись богатому и о воровстве
1. Об ответе Господа на вопрос: «что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?»
2. О том, как надо относиться к материальному достатку
3. Об избегании греха воровства и о том, что этот грех распространен

Толкование на главу 10, ст. ст. 32-45. О законах мира и христианства
1. О словах Господа о Его предстоящих мучениях и о том, как их воспринимали ученики
2. Что принято обычно считать великим в мире и христианстве
3. Смирение — великая сила, сила побеждающая

Толкование на главу 10, ст. ст. 46-52. О силе веры и надежды на Бога
1. Об исцелении слепого
2. О чудесной силе веры
3. О страхах и сомнениях эгоизма и о покое и уверенности в Боге у христианина

Толкование на главу 11, ст. ст. 1-10. О необходимости иметь постоянство
1. Значение события Входа Господня в Иерусалим
2. О грехе непостоянства и как возможно его избежать

Толкование на главу 11, ст. 11-14, 20-26. О молитве
1. Толкование на рассказ Евангелия о смоковнице
2. О молитве и условиях ее действенности

Толкование на главу 11, ст. 15-19, 27-33. О храме
1. Ревность Иисуса о доме Божием
2. О благоговейном отношении к храмам и о влиянии храма на духовную жизнь человека

Толкование на главу 8, ст. 1-10. Об исполнении обязанности христиан заботиться о нравственном возрождении и христианском воспитании окружающих людей

    Раздача хлебов голодному народу — это эпизод в истории воспитания апостолов

   Снова евангелист рассказывает о великом, удивительном чуде насыщения нескольких тысяч человек немногими хлебцами. Случай, почти аналогичный тому, о котором повествует шестая глава того же Евангелия. Небольшая разница лишь в цифрах: там евших было пять тысяч, здесь — четыре; там они насыщаются пятью хлебами, здесь — семью. Но сущность чуда одна и та же: и там и здесь мы видим проявление изумительной, Божественной, всемогущей силы Господа.
   Как в первом случае, так и теперь Господь привлекает к участию в чуде Своих учеников: опять им приходится взять на себя дело раздачи народу благословленных хлебов, опять они являются при этом посредниками между Христом и Его слушателями, и опять через них Его благодатная сила творит великое чудо.
   Это не случайно. Если вообще все слова и действия Господа никогда не были случайной игрой настроений, но всегда имели внутренний глубокий смысл, то тем более один и тот же прием, повторенный дважды, говорит о том, что здесь кроется какая-то определенная цель. Повторение при одинаковых условиях — это почти система.
   В чем заключается эта цель?
   В тот период, к которому относится описываемое событие, Господь все более и более переходит от общенародной проповеди к более частному делу воспитания в духе Своего учения лишь немногих избранных. Он все более и более замыкается в узком кругу Своих учеников и им главным образом вверяет глаголы жизни вечной. Они должны быть продолжателями Его дела, и, чтобы быть надежными последователями и достойными учениками Своего Великого Учителя, они должны еще многому научиться. Вот почему Он так много уделяет им внимания, с любовью и терпеливой настойчивостью воспитывая их для будущего служения.
   Дважды призывая Своих учеников к практическому участию в деле любви, совершенном Им в форме чуда, Господь, несомненно, имеет в виду все те же воспитательные задачи. Раздача хлебов голодному народу — это эпизод в истории воспитания апостолов, это педагогический прием, употребляемый Господом с целью вызвать в них определенные чувства, мысли и настроения.
   Характер этих чувств, которые Спаситель хочет вкоренить в сердца Своих учеников, отчасти выясняется далее, в 17-21 стихах той же главы.
   Когда слова о закваске ученики понимают как упрек в забывчивости и небрежности (ибо они забыли взять хлеба на дорогу) и чувствуют при этом невольное смущение, Господь спешит рассеять их заблуждение: Иисус, уразумев, говорит им: что рассуждаете о том, что нет у вас хлебов? Еще ли не понимаете и не разумеете? Еще ли окаменено у вас сердце? Имея очи, не видите? имея уши, не слышите? и не помните? Когда Я пять хлебов преломил для пяти тысяч человек, сколько полных коробов набрали вы кусков? Говорят Ему: двенадцать. А когда семь для четырех тысяч, сколько корзин набрали вы оставшихся кусков? Сказали: семь. И сказал им: как же не разумеете?
   Смысл слов Господа совершенно ясен, и вполне понятно то, что Он хочет сказать ссылкой на Свои два чуда насыщения народа. Понятно также, к какому выводу из этих чудес Он хочет направить мысль Своих учеников.
   Внутренний смысл Его упреков сводится к следующему:
   «О, маловерные!.. Люди с окамененным сердцем! Как мало на вас влияют уроки Божественного всемогущества, которые Я вам дал, и как в самых ясных и поразительных событиях вы не видите той заботы, которой Я вас окружил! Что рассуждаете вы о том, что нет у вас хлебов? Разве Я, ваш Учитель, напитавший тысячи несколькими хлебцами, не могу сделать для вас то же и накормить вас, если б даже вы совсем не взяли с собой хлеба? Как мало в вас доверия ко Мне, к Моему могуществу, и как слабо сердце ваше в своей суетной заботливости и в постоянных мыслях о житейском!..»
   Больше доверия к Богу, больше упования на Его Отеческий Промысл и попечение и меньше привязанности к житейскому, меньше беспокойства из-за насущного куска хлеба, из-за средств поддержания жизни — вот что требует Господь от Своих учеников и последователей.
   Два разительных факта чудесных насыщений должны были послужить реальной основой таких чувств и убеждений. Для зрителей и участников это был урок веры и надежды на Бога; урок без страха и смущения относиться к угрожающим опасностям и теснотам жизни и во всем полагаться на Господа, пекущегося о чадах Своих.
Не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться? потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом (Мф. VI, 31-32). Чудом насыщения Господь показал Своим ученикам на деле, что они должны и вполне могут без смущения и сомнения следовать этому правилу, преподанному Им еще раньше.
Все заботы ваши возложите на Него, ибо Он печется о вас, — подтверждает один из ближайших учеников Господа апостол Петр, своей многотрудною жизнью проверивший уроки своего Божественного Учителя (1 Пет. V, 7).
   Но этим далеко не исчерпывается весь урок, который Господь желает внушить ученикам Своим.
   Поручая им накормить голодных, Он вводит их в самый дух их апостольского дела, которое прежде всего и главным образом должно заключаться в служении людям. Первый раз под непосредственным руководством Своего Учителя и Господа они учатся практически служить и заботиться о том стаде, которое скоро должно быть вверено их пастырскому попечению.
   Им предстоят громадные задачи: устроить Христову Церковь, привести к стопам Спасителя языческий, развращенный мир, возродить духовно и освятить грешное человечество, грубое, порочное, забывшее о своем небесном отечестве и погрязшее в грязной тине земных страстей и попечений. Они сами — «как овцы среди волков», а им нужны громадные силы, чтобы победить этих волков и поработить их Христу.
   Где взять силы для этой гигантской общественной работы?
   Господь теперь дает понять и почувствовать Своим ученикам, в чем должна состоять их будущая сила влияния на других, поскольку она зависит от них самих, помимо действующей в них силы Божией благодати.
   Конечно, дело апостолов было совершено Божественною силою. Апостолы — только ее орудия. Но орудия должны быть особым образом приспособлены для того, чтобы сила проявила через них всю свою действенность. Эта-то приспособленность, позволившая силе Божией слиться с личностью апостолов настолько полно и тесно, что она была от них как бы неотделима, и может рассматриваться как их собственная сила.
   В чем она состояла?
   Вопрос для нас чрезвычайно важный, так как на каждом из нас до известной степени лежит долг апостольского служения — обязанность заботиться о нравственном возрождении и христианском воспитании окружающих нас людей. Мы призваны Господом не только к личному спасению, но и к тому, чтобы содействовать спасению братьев наших. Это долг христианской любви.

    Об ошибках и правом исполнении обязанности заботиться о нравственном возрождении и христианском воспитании окружающих нас людей

   «Не могу поверить, — говорит святитель Иоанн Златоуст, — чтобы тот спасение получил, кто о спасении ближнего не радит». Эти слова вселенского учителя любил приводить святитель Тихон Задонский и прибавлял от себя: «Никто не может более Христа любить, как тот, который спасения ближнего ищет». Ту же мысль несколько подробнее поясняет святитель Димитрий Ростовский: «Христианин человек по Божией заповеди есть любити ближнего, яко себе. Аще же любити, яко себе, убо и спасение ему, яко себе желати и искати долженствует. Небрегий же о спасении ближнего, не любит того, яко сам себе, ниже имать истинныя любви к Богу. Но речет кто: довлеет ми себе смотрети, а не другого, довлеет ми своему спасению внимати, а не о прочих спасении пещися. Таковому отвечает святитель Златоуст, глаголя: аще и вся исправит, а ближнего не пользует, не внидет в Царство. Ни едино исправление велико быти может, егда приобретения других не преподает, сия есть не довлеет мужу добродетельному к спасению свое исправление, аще прочих ни пользует, ни исправляет. Паки кто речет: несмь учитель, ни иерей, ни духовник, ни пастырь душ; не належит ми кого учити, таковому отвечает св. Феофилакт: не глаголи: несмь пастырь, ни наставник, иныя учити и пользовати не долженствую: лжеши, учители бо не довлеют к наставлению всех ко единому; хощет же Бог, да каждо наставляет и созидает другого (I Сол. V, 11, 14). Но и в Ветхом Завете Давид Святый, царь сущий, не имеет ли попечения о пользе ближних? Научу, глаголет, беззаконныя путем Твоим, и нечестивии к Тебе обратятся… Кольми паче мы новоблагодатнии то творити долженствуем».
   Если, таким образом, мы обязаны не только думать о своем спасении, но влиять и на других, давая им почувствовать тепло и свет Евангелия и привлекая их к Богу, то неизбежен вопрос: как это делать? Как побеждать неверующие умы и порочные сердца, и от чего зависит действительное влияние на людей? Здесь так возможны ошибки: неумелыми приемами вместо обращения можно лишь оттолкнуть человека и вместо любви вызвать в нем отвращение ко Христу и Его Евангелию, а это ужасно. Мы знаем, что пустая, назойливая, педантично-фарисейская проповедь вызывала часто лишь отрицательные результаты.
   Вольтер, один из самых язвительных противников христианства, воспитывался в духовной иезуитской школе.
   В чем же подлинная христианская сила влияния на людей? Эту тайну пастырства Господь открывает Своим ученикам, поручая им раздать благословленный Им хлеб голодному народу.
   Сила эта — служение.
   В мирском понимании сильным считается тот, кто имеет в своем распоряжении все средства внешнего принуждения: властелин, опирающийся на могущественную армию и на многочисленный штат административных и полицейских сотрудников; богач, который может купить волю нужных ему людей и их руками расчистить все препятствия на своем пути; талантливый оратор или ловкий делец, подчиняющий себе других силою своего ума, красноречия или интриг. Но это — сила внешняя, сила кажущаяся. Можно этим путем заставить людей исполнять приказания повелителя, принудить их делать то, что ему надо, но возродить их нельзя.
   Это — власть лишь над телом человека, над его внешними поступками, но не над его душою. Заветные мысли человека, его чувства, симпатии и антипатии, даже направление его воли, в конце концов, от этой силы не зависят и ей не подчинены, и если самый могущественный властитель не попытается влиять на человеческое сердце нравственными и духовными методами, то одними мерами принудительного воздействия он ничего не достигнет. Штрафами и наказаниями человека нельзя сделать святым. Трудно сказать, что случилось бы с христианством и насколько велик был бы его успех, если б его попытались распространять мерами насилия. Такой способ, несогласный с самим духом христианства, ставил бы его во внутреннее противоречие с самим собою и, обусловливая тем его слабость, обрекал бы все попытки распространения на полную неудачу. По крайней мере там, где неразумная ревность худших представителей христианства, не понявших духа своей веры, прибегала к таким способам, они неизменно приводили не просто к неудачам, но к самым позорным поражениям, которые надолго засоряли почву для успешного распространения Христовой веры лучшими методами. Ислам, с самого начала столкнувшийся с христианством на поле сражений, может быть, именно поэтому остался навсегда таким замкнутым и малодоступным для христианского влияния. Испанская пропаганда христианства в Мексике среди индейских племен инквизиционными средствами, то есть пытками и казнями, вызвала в туземцах лишь страшную ненависть и отвращение к нему. Когда одного из них испанский монах-миссионер уговаривал принять христианство, обещая за это освобождение его от пыток и от грозившего сожжения на костре и в будущем рай с его блаженством, дикарь первым делом спросил, есть ли в этом раю испанцы?
   — Есть, — ответил монах, — но только хорошие!
   — Самые лучшие из них, — возразил индеец, — никуда не годятся… Не хочу с ними встречаться и не надо мне вашего рая… Лучше сожгите меня!
   Таковы плачевные результаты распространения веры Христовой огнем и мечом.
   Даже отрицательные результаты, когда, например, пытаются развратить общество или отдельного человека внешними принудительными средствами, достигаются не вполне.
   Нельзя не сознаться, что быть сильным в обычном мирском понимании, — очень заманчиво для неискушенного христианина: иметь власть над другими людьми, заставлять их работать на себя, не делать ничего самому, быть окруженным толпою служителей или рабов, готовых повиноваться одному движению руки, приказывать, повелевать — все это так льстит нашему самолюбию, нашему тщеславию, нашей лености. Недаром даже лучшие ученики Господа не сразу могут отделаться от этих искушающих настроений. Предполагая, что их Учитель когда-нибудь станет великим, могучим повелителем Земли, каким, по их мнению, должен быть Мессия, сыновья Зеведеевы уже заранее просят, чтобы в этом царстве власти, славы и блеска на их долю достались лучшие места (Мк. X, 35-37).
   Но для созидания не такого царства пришел Спаситель и не такую власть хочет Он дать Своим ученикам. Ему нужна душа человека и его любовь, и путь к этому — служение.
   В противоположность мирскому пониманию быть сильным в христианском смысле — значит забыть себя для других, быть всем слугою, отдать свои силы и способности для общего блага и побеждать не насилием, но смиренным служением. Мир говорит: надо заставлять других служить себе. В этом жизненная мудрость.
   Христианство учит: надо самому служить другим. В этом сила и счастье жизни.
   Это и есть та громадная сила, которая обновила и возродила древний растленный мир и заставила его склониться к стопам Христа.
   Не господствовать, но подавать пример, по слову апостола Петра (I Пет. V, 3), не властвовать, но служить — вот правило, которое не должен забывать ни один христианин, если он рассчитывает влиять на других.
Мы, сильные, — пишет апостол Павел, — должны сносить немощи бессильных и не себе угождать. Каждый из нас должен угождать ближнему, во благо, к назиданию. Ибо и Христос не Себе угождал.
   Эту заповедь служения оставил Господь Своим ученикам и последователям в трогательные минуты последней, прощальной вечери, когда Он раскрывал пред ними все, что было особенно важно и нужно для их дела. С какой незабываемой силой дан этот урок:
Перед праздником Пасхи Иисус, зная, что пришел час Его перейти от мира сего к Отцу, явил делом, что, возлюбив Своих сущих в мире, до конца возлюбил их. И во время вечери… встал… снял с Себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался. Потом влил воды в умывальницу и начал умывать ноги ученикам и отирать полотенцем, которым был препоясан… Когда же умыл им ноги и надел одежду Свою, то, возлегши опять, сказал им: знаете ли, что Я сделал вам? Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я точно то. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам» (Ин. XIII, 1,2, 4-5, 12-15).
   Дав такое правило Своим ученикам, Господь и Сам всю жизнь оставался ему верен. Его жизнь была сплошным служением людям. Сын Человеческий, — говорит Он, — не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих (Мк. X, 45).
   В этой изумительной жизни, быть может, самая изумительная черта — это ее всецелая посвященность другим. Личной жизни, отдельной и независимой от служения людям, у Господа Иисуса Христа не было.
   Мы знаем много выдающихся людей необычайной нравственной высоты и чистоты, отдавших свою жизнь служению ближним. Но никто из них не мог для этого служения забыть себя и собственные нужды вполне. В их деятельности всегда две направленности: одна для других, другая для себя. Последний род деятельности может занимать самое ничтожное место в их жизни, но отречься от него не могли даже апостолы.
   Но в жизни Господа нет ничего подобного. Во всем Евангелии вы не найдете ни одной сцены, ни одной фразы, которая выдавала бы заботу Спасителя о Своих личных нуждах и потребностях. Цельность Его жизни, сплошь проникнутой идеей служения, поразительна. Вся она точно вырезана из одного куска чистейшего кристалла, где нет ни малейшего пятна себялюбивых дум.
   Но своего высшего выражения этот подвиг служения достигает на Кресте, в страшной, мучительной смерти, и этим Господь Иисус Христос победил мир.
   Свято и с полным самоотвержением выполнили завет своего Учителя и апостолы, отдав свою жизнь делу заповеданного Им служения. И именно этим путем, путем смиренного служения, приводили апостолы язычников к послушанию веры и распространяли Церковь Христову. Вот несколько цитат из посланий апостола Павла, выясняющих настроения и характер этого победоносного служения.
Мы как сор для мира, — пишет апостол Коринфянам, — как прах, всеми попираемый доныне (I Kop.IV, 13).
Будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести (I Кор. IX, 19).
У меня ежедневно стечение людей, забота о всех церквах. Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся? (2 Кор. XI, 28-29).
   И этим-то именно порабощением себя всем и достигалась необыкновенная сила влияния на людей.
Мы неизвестны, — продолжает он, — но нас узнают… мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем (2 Кор. VI, 9-10).
   Люди идут добровольно только под ярем любви. Это закон психологии, и борьба со злом, проникшем в человеческое сердце, возможна только на почве служения.
   Поэтому и последователям своим тот же апостол завещает: умоляю вас, братия, милосердием Божиим, представьте тела ваши в жертву живую, святую, благоугодную Богу, для разумного служения вашего (Рим. XII, 1).
Не будь побежден злом, но побеждай зло добром (Рим. XII, 21).
   Верные этому завету христиане первых веков всегда старались побеждать зло добром, и грозный когда-то языческий мир принужден был уступить силе добра христианской жизни. Эта высокая жизнь, жизнь самоотверженного служения, в глазах язычников всегда была самым сильным аргументом в пользу христианства. «Посмотрите, как живут христиане», — говорили они, обращаясь к вере Христовой. Даже Юлиан-отступник, один из самых яростных гонителей Христа, принужден был признать высоту и бескорыстную благотворительность христианской жизни. «Стыдно нам, — писал он в одном рескрипте, — что эти галилеяне заботятся не только о своих, но помогают и нашим бедным и голодным, тогда как мы оставляем их в пренебрежении». Распространение христианства и его быстрые успехи тем и объясняются, что не оружием, но любовью и заботою бескорыстного служения распространяли его первые христиане.
   Вот типичный случай для того времени из жития святого Пимена. В молодости он был язычник и служил в императорской армии. Много трудов и опасностей пришлось ему перенести. Особенно утомляла походная жизнь с ее бесконечными маршами по тяжелым дорогам, так как в то время вспомогательных обозов при армии не было, и вся амуниция, необходимая для сражений и осад, навьючивалась на солдат. Утомление увеличивалось еще от плохого питания и от беспокойных ночлегов в наскоро поставленных лагерях. В селениях останавливались неохотно, так как языческое население относилось к войскам почти враждебно, зная, что военные постои всегда связаны с реквизициями и насилиями.
   Однажды после длинного, утомительного похода по раскаленным дорогам под палящими лучами южного солнца войска вступили в деревню, где принуждены были остановиться для отдыха, и необыкновенное явление поразило солдат.
   Обычно во всех селениях, где предполагалась остановка, неизменно повторялось одно и то же: лишь только передние шеренги солдат показывались на окраине, как жизнь на улицах замирала, захлопывались окна, запирались на засов двери, и все старались куда-нибудь спрятаться, чтобы не пустить к себе солдат и не делиться с ними своими скудными запасами.
   К таким встречам войска давно привыкли, этого все ожидали и даже перестали этим раздражаться. Но та деревня, в которую вступил теперь легион, была какая-то необыкновенная.
   Когда отряд достиг центральной площади и остановился, он был окружен поселянами, наперебой предлагавшими свои услуги: мужчины и женщины тащили большие корзины с хлебом и плодами; молодые девушки с милой улыбкой протягивали глиняные кувшины, полные кристальной холодной воды; даже дети доверчиво подбегали к суровым воинам, покрытым пылью и потом, и угощали их сочными смоквами.
   — Должно быть, здесь много родственников у наших легионеров! — заметил молодой солдат, наблюдая эту картину.
   — Родственников? Нет… — возразил седоусый Центурион, проведший в походах полжизни. — Это христиане! Их Бог велит любить людей и служить всем…
   «Какой хороший Бог! — подумал юноша. — Наш Юпитер этого не велит!.. Хорошая вера! Надо разузнать ее получше… Только бы кончить поход…»
   Юноша стал впоследствии великим светильником христианства. То был преподобный Пимен.
   Так завоевывали христиане грубые сердца язычников. Обаянию любви трудно было противиться. Даже там, где вставали более трудные и сложные задачи, где надо было возродить человека и перевоспитать его порочное сердце, дурного сделать хорошим, злого — добрым, неверующего — истинным христианином, и там применялся и действовал успешно только способ служения.
   Святой Серапион Синдонит однажды продал себя в рабство еретику-манихею, чтобы спасти его и обратить в христианство.
   Положение рабов в то время было ужасно, но святой мужественно нес тяжелый крест унижений, побоев, непосильного труда, воодушевленный своей великой целью. Всегда усердный, всегда готовый к услугам, всегда приветливый и радостный, он обратил на себя внимание своего господина, мало-помалу завоевав его уважение, любовь и доверие и, пользуясь своим нравственным влиянием, убедил наконец отказаться от манихейской ереси.
   Подвиг служения как средство возрождения человеческой личности не потерял своего значения и в настоящее время. Если мы совершенно не знаем случаев исправления человека под влиянием насильственных мер, то примеров глубокого, благотворного, возрождающего влияния подвига служения очень много.
   Еще так недавно славился приют для бездомных бродяг Варвары Александровны Шкляревич, или сестры Варвары, как ее обыкновенно называли, отдавшей свою жизнь служению самым последним отбросам общества, бесприютным бродягам и преступникам с волчьими билетами.
   Сестра Варвара была глубокая христианка с любящим чутким сердцем. Однажды за городом она встретила группу странных людей: в опорках на босу ногу, в дырявых лохмотьях несмотря на резкий осенний ветер, с посиневшими от холода лицами, с красными корявыми руками, которые они тщетно старались согреть, засовывая в узкие рукава, нахохлившихся, несчастных…
   Они разговорились.
   Оказалось, что это «бывшие» люди, снабженные за разные проступки так называемыми волчьими билетами, или проходными свидетельствами, лишавшими их права подолгу оставаться на одном месте, приобретать оседлость и обрекающими на постоянное бродячее существование.
   Сестра Варвара была потрясена.
   «Какие они жалкие, несчастные!.. — рассказывает она. — Дрожат, кутаются в свои лохмотья! Голодные, полураздетые, многие больные… Но ведь надо же и их пожалеть! Ведь и в них душа! Ведь и за них умер Христос!»
   Сестра Варвара умела жалеть. Она открыла для своих «разбойничков», как она их называла, столовую, где они могли бы хоть сколько-нибудь отдохнуть, утолить голод, обогреться, просушить свои лохмотья. И здесь, в убогой обстановке этой столовой, среди бродяг и падших людей, поскользнувшихся новичков и закоренелых преступников, несчастных и порочных, развернулось и расцвело великое сердце этой женщины. Ее любовь, приветливость, умение пожалеть и понять неотразимо действовали на оборванных, грязных клиентов ее столовой… И часто перед большим деревянным распятием, стоявшим там, под влиянием ее ласки и участия молился и плакал горячими, очищающими слезами замученный, одичавший бродяга, собираясь начать новую жизнь.
   Но не всякое служение может достигать таких результатов. Чтобы иметь благотворное влияние на человеческое сердце, подвиг служения должен удовлетворять известным обязательным условиям, которые сообщают ему внутреннюю духовную силу.
   Во-первых, этот подвиг должен быть соединен с любовью; служение только внешнее, холодное, без внутреннего участия вряд ли произведет благотворное впечатление и даже может быть не оценено, как не ценим мы платных услуг наемной прислуги или услуг чиновников в присутственных учреждениях.
Если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы, — говорит апостол (I Кор. XIII, 3).
   «Все жертвы и милостыни нищим, — пишет отец Иоанн Кронштадтский, — не заменят любви к ближнему, если нет ее в сердце; потому, при подаянии милостыни, всегда нужно заботиться о том, чтобы она подаваема была с любовью, от искреннего сердца, охотно, а не с досадою и огорчением на них. Самое слово милостыня показывает, что она должна быть делом и жертвою сердца, и подаваема с умилением или сожалением о бедственном состоянии нищего».
   Если в делах милосердия нужна любовь, то особенно нужна она в деле духовного служения людям, ибо она-то и является, главным образом, возрождающею силою в этом служении. Кому приходилось бывать у наших старцев-подвижников, тот знает влияние этой любви. Она проявляется у них как «некая благодатная способность того «усвоения» себе, своему сердцу каждого ближнего, которое дается христианину, достигшему высшего дара христианской любви и делает его подобным Пастыре-начальнику, о Котором сказал пророк и затем евангелист: Он взял на Себя наши немощи и понес болезни (Мф. VIII, 17). В силу этого благодатного усвоения каждая душа, болящая грехами, или унынием, или неверием, чувствует, что она не чуждая для старца, что дух его с любовью и состраданием объемлет ее и как бы сообщает ей свою собственную жизнь, свои собственные силы, даже не собственные личные, а некоторые высшие ему присущие, и уже не словами, а непосредственно передаваемыми ощущениями говорит: молю же вас: подобни мне бывайте, якоже аз Христу (1 Кор. IV, 16). Ощущения эти подобны тем, которые испытывает совсем изнемогший путник, когда встретивший его добрый силач возьмет его под руку и дружески начнет побуждать к окончанию пути, указывая на виднеющееся вдали теплое пристанище… Конечно, этот духовный подъем, который обнаружился в грешнике или в отрицателе, еще не есть его полное обращение, но он возвратил ему теперь полную возможность последнего». Архиепископ Антоний (Храповицкий).
   Сила влияния этой проникновенной любви громадна и сказывается даже внешним образом.
   Однажды в Оптину пустынь, славившуюся своими старцами, приехал неверующий дворянин. В то время старцем пустыни был отец Амвросий, хорошо известный русскому православному народу своею подвижническою жизнью и смиренною любовью ко всем.
   «Достаточно подойти к отцу Амвросию, чтобы почувствовать, как сильно он любит», — говорили о нем знающие его люди. Но приехавший искать совета и опоры в своих сомнениях дворянин сначала не хотел обратиться к нему. Что-то не допускало, чувствовалось какое-то внутреннее противление. С большим трудом келейнику отца Амвросия удалось уговорить его переломить себя и прийти в «хибарку», где происходили приемы старца. С тяжелым чувством исполнил он это, но какой-то странной, глухой злобы к подвижнику, поднимавшейся в сердце, преодолеть не мог, несмотря на усилия. Когда отворилась дверь кельи старца и отец Амвросий вышел к ожидавшему его народу, дворянин с брюзгливым раздражением отошел в угол.
   Отец Амвросий обвел всех глазами и прямо направился к нему. Не говоря ни слова, он положил ему руку на голову и посмотрел в глаза своим любящим взглядом.
   «Что со мною случилось тогда, — рассказывал потом дворянин, — я не понимаю, не могу объяснить, но знаю только одно, что я опустился на колени…»
   Это не была сила гипнотизма. Это была сила любви.
   Это обаяние любящей души почувствовал и признал за отцом Амвросием даже такой скептик и враг православного монашества, как граф Л. Толстой. После одной встречи и разговора со смиренным старцем он не мог удержаться, чтобы не заметить: «Этот отец Амвросий совсем святой человек. Поговорил с ним и легко стало на душе… Чувствуешь близость Бога…»
   Второе условие плодотворности подвига служения — это смирение. Даже любовь не может возродить человеческое сердце без смирения. Любовь гордая, любовь, полная самомнения, обыкновенно деспотична и требовательна и может скорее замучить человека, сделавшегося ее жертвой. В результате часто получается взаимное озлобление.
   Смирение в подвиге служения состоит не столько в том, что человек берет на себя самую низкую и грязную работу, но главным образом в полном бескорыстии и отсутствии эгоистических мотивов любви. Мы все знаем, что любить можно или для себя, или для другого, любимого. Плотская любовь, влюбленность, любовь жениха к невесте — вот типичный образец любви для себя. Человек здесь ищет прежде всего своего счастья, своего наслаждения, своих выгод. Мысль о счастье другого, любимого, является обыкновенно здесь второстепенной, лишь как условие собственного счастья, и наличность этого себялюбия в любви ярче всего проявляется здесь в чувстве ревности с ее злобой и мстительностью. Но можно любить, забывая себя, любить для другого, не ожидая для себя ровно ничего и думая лишь о счастье любимого, хотя бы для этого пришлось пожертвовать личным счастьем и осудить себя на безысходное горе и страдание. Эта смиренная любовь, которая не ищет своего (1 Кор. XIII, 5), и есть великая непреодолимая сила служения. У Диккенса в его романе «Давид Копперфилд» есть удивительный образец такой смиренной, истинно христианской любви в лице простого, наружно грубого рыбака мистера Пеготти.
   В своем маленьком убогом домике он воспитывает сиротку — племянницу Эмми, к которой привязан всей душой. Но страшное горе постигает его. Эмми увлекается молодым студентом Оксфордского университета Стирфортом, с которым уезжает потихоньку из родного дома за границу, хотя мало надежды, что гордая мать Стирфорта, богатая аристократка, когда-нибудь позволит сыну жениться на бедной рыбачке.
   Вот сцена, когда из письма племянницы мистер Пеготти узнает о ее бегстве:
   «Никогда мне не забыть выражения его лица, — рассказывает герой повести, — оно в одну минуту так страшно изменилось. Не знаю, что потом было; помню только, что в комнате заплакали и закричали женщины, окружив мистера Пеготти; я стоял между ними с распечатанным письмом; мистер Пеготти, в расстегнутой куртке, со струей крови — из горла, должно быть, — на рубашке; бледный, с побелевшими губами, глядел на меня, не шевелясь, не говоря ни слова.
   — Прочтите, сэр, — выговорил он наконец дрожащим голосом, — потихоньку, пожалуйста… я не знаю, пойму ли сразу…
   Я прочел письмо Эмми посреди мертвой тишины в комнате. Мистер Пеготти все сидел неподвижно, но вдруг вскочил, схватил шляпу и стал снимать с гвоздя кафтан. Руки у него тряслись; он никак не мог снять его.
   — Да помогите же кто-нибудь! — нетерпеливо крикнул он.
   Ему достали кафтан. Он торопливо накинул его и пошел к двери.
   — Куда ты, дядя Дан? — спросил племянник, загораживая ему дорогу.
   — Пусти… я иду искать мою племянницу!.. Одно горе, — да, одно горе для нее… Весь свет обойду, найду ее, бедняжечку… Если в самом деле ее ждет несладкое житье, уговорю ее вернуться домой…
   — Да где ты ее будешь искать?
   — Везде! — отвечал старик и опять двинулся к двери…
   Он прежде всего направился в замок Стирфортов, чтобы просить мать похитителя благословить сына на брак с Эмми и устроить их счастье. Его допустили в гостиную аристократки.
   — Сударыня, — сказал мистер Пеготти, — мы люди простые и думаем, что женитьба без благословения родителей не будет счастлива…
   — Я вам прямо отвечу, — сказала мистрис Стирфорт, — низкое родство девушки делает невозможным брак с ней моего сына.
   — Сударыня, — медленным, спокойным тоном сказал рыбак, — вы знаете, что значит любить свое дитя. И я знаю. Родную дочь я не мог бы любить больше моей племянницы. Никакие сокровища не заменят мне ее. Но, сударыня, мы все — ее родные, между которыми она выросла, — даем вам слово, что никогда, никогда во всю жизнь не взглянем больше на ее хорошенькое личико, если вы позволите вашему сыну жениться на ней. Мы будем довольны тем, что она счастлива, раз навсегда решим в своем сердце, что она далеко от нас, на другом краю Божьего света, будем дожидаться дня, когда опять увидим ее там, где все равны — у Господа!
   Мистрис Стирфорт, видимо, была тронута безыскусственною речью рыбака.
   — Мне очень жаль вас, — отвечала она, — но я все-таки должна повторить, что женитьба моего сына на вашей племяннице невозможна.
   Она встала, чтобы уйти из комнаты.
   — Не беспокойтесь, сударыня, — сказал рыбак, сделав шаг к дверям, — я настаивать ни на чем не буду; без надежды я пришел сюда и ухожу, ничего не теряя.
   Мы поклонились и ушли чрез стеклянную галерею, увитую виноградом, освещенную яркими лучами солнца.
   — Теперь пойду снаряжаться в путь, — сказал мистер Пеготти, идя со мною вниз, по скату холма, с вершины которого на нас гордо смотрел аристократический дом Стирфортов.
   — Куда же вы пойдете? — спросил я.
   — Искать мою племянницу, сэр… Прощайте, мистер Дэви! Если случится со мной несчастье в дороге, запомните и скажите когда-нибудь моей ненаглядной девочке, что я неизменно люблю ее и прощаю!
   Он дошел до угла, весь освещенный красноватыми лучами догоравшего солнца, завернул за угол, и мы перестали его видеть…»
   И ни слова гнева или раздражения! Ни слова о своих обманутых надеждах! Ни слова жалобы на измену и неблагодарность.
   Это истинно смиренная любовь, великая своим бескорыстием.
   Наконец, третье обязательное условие силы христианского служения состоит в том, что оно должно совершаться в Боге.
   Это значит, во-первых, что исходным его началом должна быть заповедь Божия, а основным мотивом — послушание воле Божией. «Я служу ближнему, потому что этого хочет и требует Господь», — вот мысль, которая должна составлять начальную основу служения. Только в этом случае оно является устойчивым, постоянным и становится независимым от каприза переменчивых настроений и личных колеблющихся симпатий и антипатий.
   Во-вторых, это значит, что сущность чувства, побуждающего к служению, должна быть любовь к ближнему в Боге, то есть любовь к тому бессмертному, неизгладимому образу Божию, который есть в каждой душе и который может только потускнеть, но не исчезнуть совсем. «Я люблю ближнего потому, что он — Божье творение и носит в себе образ Божий», — вот формулировка этого чувства.
   Если наше служение будет определяться тем, насколько нам приятен или неприятен тот или другой человек, то из области влияния христианского служения уйдут именно те люди, которые больше всего в этом нуждаются, то есть люди порочные, злонравные, потому что они, обыкновенно, производят неприятное впечатление. В служении святых, основанном на любви к образу Божию в человеке, всегда замечается противоположное направление этому эгоистическому выбору. Преподобный Серафим с особенною любовью и ласкою относился именно к самым грубым, неисправимым грешникам, и чем нравственно хуже был человек, тем больше участия и расположения встречал он в преподобном. И, конечно, это правильный путь, ибо не здоровые имеют нужду во враче, но больные, и Господь пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию (Мк. II, 17).
   Служение в Боге означает, наконец, то, что конечною целью его должно быть душевное спасение человека, приведение его к Богу. Дети мои, — пишет апостол Павел Галатам, — для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос! (Гал. IV, 19). Это отпечатление образа Господа в человеческом сердце всегда было целью апостольского служения.
   Если мы усвоим эту точку зрения, то поймем, что материальные выгоды, которые доставляет иногда людям христианское служение, не могут быть целью сами по себе, но лишь вспомогательным средством для направления к нравственному совершенствованию и для достижения его; поймем также, что служение не может быть баловством или сентиментальным потворством, ибо это обыкновенно бывает гибелью для души, но допускает и суровые меры, если этого требует главная цель приближения к Богу.
   Вот почему, несмотря на свою великую любовь к новообращенной пастве, апостол Павел считает возможным применение и крутых мер. Прошу, — пишет он Коринфянам, —чтобы мне по пришествии моем не прибегать к той твердой смелости, которую думаю употребить против некоторых (2 Кор. X, 2). Чего вы хотите? с жезлом придти к вам, или с любовью и духом кротости? (1 Кор. IV, 21). Но, конечно, суровость допустима лишь при искренней любви.

Толкование на главу 8, ст. 11-21. О типах людей, которым тяжело воспринять глаголы вечной жизни

    Об отношении фарисеев и саддукеев к Иисусу

   Духовные руководители иудейского народа, фарисеи и саддукеи, всегда очень внимательно присматривались к течениям мысли и явлениям духовной жизни народа. Это было необходимо для того, чтобы сохранить свое влияние и держать все явления такого рода под контролем, не позволяя кому бы то ни было вырвать у себя господство над умами. Понятно, что оставить без внимания Господа и Его проповедь они не могли. Но, наблюдая Его деятельность и учение, они неизбежно должны были испытывать странное раздвоение мысли, какое-то внутреннее недоумение: с одной стороны, чудеса Господа, необыкновенное влияние Его проповеди с неотразимой очевидностью свидетельствовали о том, что это не простой человек и что Божественная сила действует в Нем.
   Явления этой силы были настолько ясны, обаяние личности Господа и святость Его жизни настолько поразительны, что многие не только из народа, но, вероятно, и из фарисеев готовы были признать в Нем Мессию. Но, с другой стороны, Его жизнь, методы Его деятельности, самые основы Его учения — все это коренным образом противоречило сложившимся веками иудейским представлениям о Мессии.
   Мы знаем уже, что в грядущем Мессии иудеи ожидали встретить могущественного политического деятеля, грозного завоевателя, блестящего царя, вроде Соломона или Давида, который освободит свой народ от ненавистного римского ига и вернет славу прежних царствований. Но в лице Господа с Его смирением и кротостью, с Его всепрощением и любовью, в условиях Его скитальческой жизни, полной лишений и самоотречения, трудно было видеть что-нибудь, хотя бы отдаленно напоминающее этот блестящий образ, созданный фантазией Израиля. Невольно и настойчиво поднимался вопрос: Кто же это?
   Оставить этот вопрос без разрешения, просто отмахнуться от него было совершенно невозможно. Фарисеи следили за каждым пророком, за каждой более или менее выдающейся личностью в религиозной области и должны были так или иначе определить свое отношение к такому крупному явлению, как проповедь Господа и возбужденный ею в народе религиозный подъем, тем более, что их мнения по этому вопросу, несомненно, требовали их друзья и приверженцы. Кто же это? Друг или враг? Следует ли Его поддерживать или бороться с Ним и с Его влиянием, рассеивая то впечатление, которое Он производил в народе?
   Как относиться к Нему? Идти за Ним? Но ведь Он требует полного самоотречения, требует, чтобы Его последователи отдались Ему всецело и оставили все. А ведь это значит оставить спокойную, комфортабельную жизнь, тот почет, которым фарисеи были избалованы, значительные доходы, получаемые от поклонников и поклонниц, обеды, угощения, почетные приемы, пышные одежды — одним словом, все то, что доставляло им положение признанных учителей и руководителей. И все это променять на нищее, полуголодное существование вечных странников, не имеющих крова. И во имя чего? Ради чего? Что они получат в награду за этот подвиг и за эти лишения? Достаточно ли велика будет награда для того, чтобы стоило обречь себя на нищету и отказаться от удобств жизни?
   Не идти?.. Остаться на своих прежних позициях и с высот своей законнической правды и старческих преданий созерцать в величавом одиночестве быстро развертывающиеся события и нарастающий энтузиазм толпы?..
   А вдруг это в самом деле Мессия?! Какой позор для них, народных руководителей, не узнать страстно желанного и давно ожидаемого Избавителя, не примкнуть к Нему или остаться в хвосте зарождающегося движения и уступить жалким неучам и галилейским рыбакам около Него первые места, на которые они имеют все права по своим знаниям, благочестию и учености! Не иметь видного места при блестящем дворе Мессии и в славе Его будущего царства — об этом и подумать ужасно!
   Но, с другой стороны, какой риск! Можно все потерять и ничего не приобрести… Во что бы то ни стало надо узнать наверное, кто это: Мессия или нет, чтобы действовать наверняка и не ошибиться в расчетах. Надо заставить Его нарушить то таинственное молчание, которым Он окружает Свою личность и Свое дело, не объявляя Себя открыто Мессией и в то же время проявляя такую силу, которую нельзя предполагать в обыкновенном человеке. И если это действительно Мессия, то надо убедиться в этом наверное.
   Фарисеи переживали нечто вроде биржевой лихорадки с ее азартными волнениями и томительно-нервным ожиданием: выиграть или проиграть. Понятным становится то нетерпение, с каким они требовали от Господа знамений, которые разрешили бы их недоумения окончательно. Долго ли Тебе держать нас в недоумении? — спросили они Его однажды, — если Ты Христос, скажи нам прямо (Ин. X, 24).
   Но разве не было таких знамений? Разве чудеса Господа не говорили о Нем красноречиво и убедительно? Он Сам смотрел на них как на свидетельство: дела, которые творю Я во имя Отца Моего, они свидетельствуют о Мне (Ин. X, 25).
   Но фарисеи требовали знамения с неба, знамения необыкновенного, быть может, вроде того, какое дал пророк Исайя царю Езекии, заставив солнце вернуться назад на десять ступеней (4 Цар. XX, 11). Исцеления различных болезней, представлявшие обычные чудеса в деятельности Господа, были для них недостаточно убедительны. Ведь они рисковали столь многим и должны были получить несомненную гарантию будущей награды, ради которой они, пожалуй, и не прочь были согласиться потерпеть немного, если, конечно, в награду они получат больше, чем потеряют.
   Понятно, почему Господь отверг их требования и отказался дать знамение. Эти торгаши в деле спасения, совершенно не понимавшие духа Его учения, никогда не могли быть искренними Его последователями. Он никогда не обещал Своим ученикам земных благ, и не ради материальных выгод должно следовать за Ним.
   Счастье единения с Богом, любовь к Искупителю, святость и чистота души как плод добродетельной жизни, сообразной с Его заповедями, — вот те мотивы, которые должны действовать в христианине, определяя его решения, и которые чужды были черствой себялюбивой душе фарисея. Христианство следует принять и любить ради него самого, а не ради посторонних наград и внешних выгод. Оно само по себе представляет ту драгоценную жемчужину притчи, ради которой надо пожертвовать всем (Мф. XIII, 46).
   Фарисеи этого не могли, и все знамения с неба были бессильны заставить их принять такой взгляд и покориться духу учения Христова.
   Одни ли только фарисеи?

    О разных душевных настроениях, препятствующих воспринять глаголы вечной жизни

   Есть много людей, сам душевный склад которых препятствует им быть настоящими искренними учениками Господа Иисуса Христа и проникнуться вышеуказанными мотивами, обязательными для успеха христианской жизни. В душе часто встречаются те подводные рифы и мели, на которых разбиваются самые окрыленные корабли христианской надежды. Часто устроение сердца требует коренных изменений, и над ними необходимо много работать, чтобы сделать душу восприимчивой к веянию духа и к голосу христианской правды.
   Нам надо знать эти мели. Надо знать, что засоряет фарватер христианской жизни, так что движение вперед становится совершенно невозможным. Только тогда мы узнаем, как обойти мели и как предохранить душу от засорений.
   Где лежат самые опасные рифы душевных настроений?
   В том же евангельском отрывке (Мк.УШ, 11—21) Господь указывает типы людей, непригодных по душевному складу к Царствию Божию.
Смотрите, — сказал Он ученикам Своим, — берегитесь закваски фарисейской и закваски Иродовой. А у евангелиста Матфея прибавлено: и саддукейской (Мф. XVI, 6).
   Вот три различных мировоззрения, или, вернее, три типа душевного уклада, неспособных воспринять глаголы жизни вечной и обреченных на всегдашний разрыв со Христом: иродиане, саддукеи, фарисеи.
   Что это за люди? И что мешает им принять на себя благое иго и легкое бремя Христа?
   Иродиане — это люди, примкнувшие к партии Ирода-правителя и поддерживавшие его, несмотря на его чужеземное происхождение. Многие из них были придворными при царе, добившись своего положения лестью, низкопоклонством и разными темными услугами. Это положение они очень ценили и очень боялись его потерять. Карьера, высокое положение, удобства и роскошь жизни — это было для них все. Ни о чем другом они не заботились. Требования религии, интересы общественной жизни, страдания родного народа их волновали очень мало. Это были оппортунисты в худшем смысле слова. Для личного сытого, беспечального существования они готовы были пожертвовать всем. Любовь к другим не была требованием их убеждений.
   Пружиной деятельности и основным фоном их жизни был самый грубый, неподкрашенный, животный эгоизм. Правила высшей морали, учения о необходимости самоотвержения для блага ближних, все идейные устремления души, пытающейся оторваться от земли для неба, могли вызвать на устах их лишь улыбку. Эти тонкости были не для них.
   Что могло им дать учение Христа и чем могло привлечь к себе? Страдания, лишения, добровольная нищета и теснота жизни, постоянный крест терпения, служение другим, доходящее до полного забвения собственных интересов, все, с чем неразрывно связывалась христианская жизнь, — все это было как раз противоположно тому, чего они желали и чего добивались.
   Им ли, изнеженным царедворцам, любившим только роскошь и блеск жизни, было понять и оценить радость бедного, бесприютного существования, богатого лишь духовной свободой и чистотою религиозных переживаний?
   С последователями Господа они, вероятно, не могли даже найти общего языка, не могли их понять и соединиться с ними ни мысленно, ни духовно, как масло не может соединиться с водой. Это были люди двух различных космосов жизни и совершенно противоположных мировоззрений; блестящим царедворцам бедные галилеяне с их непостижимым аскетизмом должны были казаться просто безумцами, заслуживающими одного лишь презрения.
   Если они вступают в ряды врагов Господа, то главным образом потому, что в Его деле видят опасное политическое явление, учитывая Его влияние на массы и разделяя обычные среди иудеев предрассудки о Мессии как завоевателе и освободителе от римского ига, в поддержании которого и вообще всего существовавшего правительственного строя, обеспечивавшего для них праздную, сытую жизнь, они, конечно, были заинтересованы.
   Таким образом, эгоизм, личное себялюбие, которыми были проникнуты их натура и жизнь, непреодолимо отталкивали их от Христа.
   И до настоящего времени это человеческое себялюбие представляет один из самых опасных подводных камней христианской жизни. Если не разломать его и не удалить, то идти за Христом невозможно. Невозможно и соединиться с Ним когда-нибудь.
Кто приходит ко Мне, — говорит Господь, — и не возненавидит… самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником… Кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником (Лк. XIV, 26, 33).
   Чтобы быть достойным Господа, надо забыть, потерять себя и отрешиться от всего. Человек, Дорожащий своими удобствами и не желающий ничем пожертвовать для ближних, в Царство Божие войти не может.
   Есть старая благочестивая легенда.
   В одном из монастырей жил когда-то игумен высокой подвижнической жизни, который непрестанно молился за братию и неотступно, с великим усердием и слезами просил Бога, чтобы все иноки его обители удостоились Царства Небесного.
   Однажды вся братия была приглашена на праздник в соседний монастырь. Игумена задержали какие-то дела, и он обещал прийти позднее. Иноки отправились без него.
   На дороге им попался путник, искусанный зверями. Бедный старик от сильной потери крови не мог уже двигаться и лежал около лесной тропинки. Братия подошли к нему, поговорили, расспросили, посочувствовали и… отправились далее, оставив его лежать в лесу.
   До монастыря, куда они шли, было далеко, а им хотелось попасть туда к службе, и особенно к обеду. Быть в гостях, на праздничном обеде — это удовольствие так редко выпадало на их долю. Надо было спешить, и задерживаться на дороге, чтобы перевязать раненого и отнести его куда-нибудь в спокойный приют, у них не было времени. Часом позже этим же путем проходил игумен. Искусанный старик все еще лежал неподвижно возле дороги, и, казалось, жизнь почти оставила его. Лишь изредка он тихо стонал. Игумен подошел к нему, и сердце его сжалось состраданием. Он наклонился к несчастному, перевязал его раны как умел, и приподнял его с земли, пытаясь поставить на ноги. Оставить умирающего в лесу было невозможно.
   — Можешь ты идти как-нибудь? — спросил он. Старик только глухо стонал.
   — Обопрись на меня, — продолжал игумен, — будем двигаться вместе, потихоньку… Тут недалеко я знаю жилье…
   Он обнял старика дряхлою рукою и пытался заставить его идти. Все было напрасно: тот не держался на ногах и повис на его руке, как мешок с трухою. Тогда игумен стал на колени, положил израненного странника на свои старческие плечи, поднялся медленно и потащил свою ношу, кряхтя, спотыкаясь и едва переступая слабыми ногами; для его преклонных лет тяжесть была не под силу.
   Он почти не надеялся донести. Но сердце его разрывалось от жалости, и оставить бедняка без помощи он тоже не мог. И странное дело: по мере того, как он двигался вперед, тяжесть на его плечах становилась все легче и легче, и, наконец, ощущение ее прекратилось совершенно.
   Игумен оглянулся и остолбенел. На плечах не было никого! Старик исчез!!
   И только издали донесся тихий голос: «Невозможно исполнить молитву твою, ибо дела твоих братий иные, чем твои… Понудь их идти твоими стопами: иначе не войти им в Царство Божие!..»
   Таким образом, черствость сердца и равнодушное отношение к ближнему представляет решительное препятствие для единения с Христом. Христианство, прежде всего по своему практическому осуществлению, есть служение ближним.
   Господь пришел для того, чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих (Мк. X, 45). А так как Он требует от Своих учеников, чтобы они следовали за Ним, то есть подражали примеру Его жизни, то ясно, что обязанность служения лежит на всех христианах и должна составлять главную цель их деятельности. Кто хочет идти за Мною, — говорит Он, — отвергнись себя и возьми крест свой, и следуй за Мною (Мк. VIII, 34). Кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня (Мф. X, 38). Другими словами, кто не подражает Господу в служении ближним до готовности положить за них душу свою, как это сделал Спаситель, тот не достоин Его.
   Но эгоизм, или себялюбие, отталкивает человека от служения другим, и это отсутствие служения, черствость и безучастное отношение к ближнему есть обычное внешнее проявление эгоизма.
   В сознании этот порок проявляется как открыто наглое или лицемерно замаскированное правило жизни: «Лишь мне было бы хорошо, а до остальных мне нет дела!..»
   Это и есть Иродова закваска, своего рода порок сердца. В умственной области, в области мысли часто встречается другой порок, делающий человека непригодным для Царства Божия, порок, который Господь называет «саддукейской закваской».
   Точное происхождение слова «саддукей» не установлено. Оно произошло или от имени первосвященника Садока, или от еврейского слова «уедаках», что значит «справедливый». Это название, кажется, означало прежде всего во время Иоанна Гиркона партию, состоявшую главным образом из священников и в противоположность преувеличениям фарисеев довольствовавшуюся справедливостью в том виде, в каком ее требовал текст закона. Это были положительные умы своего времени. Будучи преданы чувственности и проникнуты материализмом и сомнениями, они не верили в существование иного мира. Мысль о загробном мире казалась им безумием. Они невысоко ценили Пророков и принимали закон в тесном смысле как мудрый устав, касающийся вещественных выгод и земных предметов. Они утверждали, что ничто в законе не доказывает бессмертие, почему и воскресение мертвых отрицали. Будучи умами ограниченными, они находили нелепыми учения, чуждые их мудрости, опиравшейся на букву закона. Их можно назвать скептиками, ибо они отрицательно или с большим сомнением относились ко многим вопросам и явлениям духовного мира и духовной жизни. Несомненными для них были лишь явления ощутительные, осязаемые. Все, что было недоступно их пониманию или выходило за пределы их чувственного опыта и их книжной учености, они просто отрицали. В этом отношении они напоминают реалистов или позитивистов нашего времени худшего оттенка.
   Вместе с тем, состоя преимущественно из священников и людей большой, хотя ложной учености, саддукеи привыкли чувствовать себя руководителями умственной жизни народа, к которому, надо сказать, относились с большим презрением за его темноту и необразованность.
   Это положение умственных вождей они никому ни за что не уступили бы и потому с необычайным фанатизмом и нетерпимостью относились ко всем мнениям и учениям, которые выходили не из их лагеря и не согласовывались с их воззрениями. Они вообще отличались умственным высокомерием и любили прибегать к злой насмешке.
   Таким образом, их основное настроение и их главный порок можно определить как умственную гордость. Если вообще самый большой недостаток и неискоренимый порок у людей составляет тайная гордость, то, быть может, самая опасная ее разновидность есть гордость ума. Ее сущность состоит в том, что человек, преклоняясь до самообожания перед своей личностью и особенно перед своими умственными способностями, начинает считать себя самого единственным непогрешимым авторитетом в разрешении всех вопросов и вследствие этого отметает все, что не понимает, ибо в своем самообоготворении вообще не допускает мысли, что могут существовать вещи, превышающие его понимание. В людях саддукейской складки это неизбежно ведет к материализму, скептицизму и неверию, ибо в области веры необходимо признать ограниченность человеческого ума, смиренно склониться перед тайной, окружающей человека отовсюду, и многое из объяснений этой тайны принять без собственной рационалистической проверки, так как во многих вопросах веры такая проверка совершенно невозможна. Но этого-то ограничения самовольно захваченных прав ума умственно гордые люди не желают и не могут допустить. В сознании это формулируется так: «Я все могу понять. Если же я этого не понимаю и мне говорят, что такое понимание для меня даже невозможно, то ясно, что это вздор, сказка, басня!»
   Так неизбежно рождается отрицательное отношение к духовному миру, недоступному для человеческого рассудка.
   Простоты и цельности веры в таких людях не может быть, ибо такая вера требует от человека умения совершенно отказаться от своих соображений и, не доверяя силе своего ума, искать истины только в Боге с полной готовностью принять эту истину без всякого сомнения, в каком бы виде ни дана она была человеческому сознанию Богом. Умственная гордость этому препятствует, и сомнения, возникающие на почве противоречия данных истин и собственных соображений, здесь неизбежны. А между тем, как говорит апостол Иаков, сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой. Да не думает такой человек получить что-нибудь от Господа. Человек с двоящимися мыслями не тверд во всех путях своих (Иак. I, 6-8).
   Горькая ирония и трагическая опасность положения этих гордых умников состоит главным образом в том, что, не желая смиренно склониться под Божие ярмо простодушной веры и самоуверенно пытаясь сделаться господами и хозяевами своей умственной жизни, они в действительности становятся обыкновенно безвольными рабами диавола и жалкой игрушкой в его руках, следуя во всем его лукавым внушениям, принимаемым ими за собственные. Эта грустная, постоянно повторяющаяся история имеет многовековую давность и ведет свое начало от падения первых прародителей. Припомним, что сущность этого падения именно в том и состояла, что, отказавшись в порыве ложной гордости от детского доверия к Богу и пытаясь собственными усилиями приобрести Божественное знание добра и зла, люди оказались на самом деле лишь посмешищем и обманутой жертвой змия-искусителя. Кто не хочет быть рабом Божиим, тот неизбежно становится рабом диавола. Этот вечный закон так же непреложен в области умственной, как и во всех других.
   Психологически это объясняется просто.
   Мы, обыкновенные люди, без большого духовного опыта, почти никогда не сознаем, что мысли, рождающиеся в нашей голове, навеянны нам какою-то посторонней силой. Они всегда представляются нам нашими собственными, и уже в силу одного этого обстоятельства они имеют решающее значение для направления нашей деятельности. «Я исполню это, потому что это мое желание», — вот обычное внушение самовольного себялюбия, но люди смиренные, не слишком доверяющие своему рассудку, всматриваясь в нравственную недоброкачественность своих мыслей, сравнительно легко могут допустить, что они являются плодом диавольского нашептывания и подавить их в зародыше. Иное дело человек умственно гордый. Он просто не может допустить, что им владеет диавол, и его рассуждение, сознательное или бессознательное, в данном случае приблизительно таково: «Вот моя мысль… Она зародилась в гениальной голове, вышла от моего «я» и должна быть хороша, ибо мое «я» прекрасно. А если мысль хороша, то возможно ли признать ее плодом диавольского внушения?! Скорее, она дана Богом, действующим через меня, как высшее озарение духа. В крайнем случае, это моя собственная мысль, а если моя, то, значит, хороша!» И сознание, отуманенное самообожанием, перестает даже различать действительно дурное от хорошего: хорошо все, что мое, что вышло от меня, — в этом весь нравственный критерий. Диавол искусно этим пользуется и, внушая дурные мысли и желания, которые гордый человек принимает за собственные, заставляет его делать с рабской покорностью все, что угодно искусителю, хотя человек все время уверен, что творит только свою волю, и добивается ее исполнения нередко с упорством и фанатизмом. Эти слепые люди, не понимающие, что их ведут на поводу, — лучшие слуги диавола.
   Этим-то особенно и опасна саддукейская закваска умственной гордости. Этих людей трудно образумить, трудно открыть им глаза на их истинное положение, убедить их, что мудрость мира сего есть безумие пред Богом (1 Кор. I, 20) и что со всем воображаемым превосходством своего ума они не более, как слепые одураченные глупцы. Признаться в этом для них невозможно, ибо этому препятствует гордость.
   Есть хорошая турецкая басня.
   В одном из вилайетов Оттоманского государства жил когда-то старый огородник Ибрагим. Он недурно знал свое дело и хорошо торговал овощами. Плохо было лишь то, что он считал себя самым умным человеком в вилайете, а может быть, и во всем султанате. Особенно убеждался он в своей мудрости, когда разговаривал или советовался со своей женой Фатимой. Ее речи настолько были глупее его мыслей, что он невольно восторгался своим умственным превосходством. Поэтому у него было даже правило: «В трудную минуту жизни спроси совета у жены и поступи как раз наоборот».
   Однажды сосед затеял с ним тяжбу, и Ибрагима вызвали к кади для допроса.
   Известно, что правосудие во всех странах, где сияет вера пророка Магомета, с трещиной и, прежде чем довериться ему, надо эту трещину заткнуть.
   Мудрый Ибрагим знал это хорошо.
   — Жена, — сказал он, — что мне свезти к кади? Зовет для допроса, да продлит Аллах его дни!
   — Воз спелых арбузов, — отвечала Фатима. — Кади их любит.
   «Какая глупая! — подумал Ибрагим. — Из-за такого пустяка везти арбузы! Хороши будут и огурцы!»
   Он положил в корзину огурцов, выбирая похуже, пожелтее, и отправился.
   В воротах дома кади его остановил здоровый аскер.
   — К кади? — спросил он. — А пропуск где?
   Ибрагим показал ему корзину.
   Аскер посмотрел, медленно выбрал из корзины самый желтый, переспелый огурец, понюхал и со всего размаху швырнул им в бритую голову Ибрагима. Звучно треснул огурец и залепил сочной мякотью все лицо «мудрого» огородника. За первым огурцом последовал другой, третий и так далее, пока вся корзина не была опустошена. А пока аскер занимался этим и расплющивал огурцы один за другим на мудрой голове Ибрагима, тот стоял и думал: «Какой я умный! И как хорошо, что я не послушался жены!.. Огурцы еще можно терпеть, а если б мою голову стали так обстреливать арбузами!»
   Басня добавляет: «Самый несомненный глупец тот, кто считает себя самым умным».
   Если умственная гордость представляет самый крупный порок, препятствующий вступлению в Царство Божие в области мысли, то в области воли мы находим другой недостаток, не менее вредный, который Господь называет «закваской фарисейской» и определяет как лицемерие: берегитесь закваски фарисейской, которая есть лицемерие (Лк. XII, 1).
   В 23-й главе Евангелия от Матфея Господь подробно выясняет психологическую сущность лицемерия в Своей грозной обличительной речи против фарисеев, упрекая их в том, что они говорят и не делают: связывают бремена тяжелые и неудобоносимые и возлагают на плечи людям, а сами не хотят и перстом двинуть их; все же дела свои делают с тем, чтобы видели их люди; поедают домы вдов и лицемерно долго молятся; дают десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру; оцеживают комара, а верблюда поглощают (Мф. XXIII, 3-5, 14, 23-24). Все это в результате и дает тип лицемерного святоши-фарисея, который по наружности кажется людям праведным, а внутри исполнен лицемерия и беззакония, подобно окрашенному гробу, который снаружи кажется красивым, а внутри полон костей мертвых и всякой нечистоты (Мф. XXIII, 27).
   Каким образом зарождается в душе лицемерие?
   Иногда оно появляется в результате того извращения душевного склада, когда главным центром жизни для человека является не Бог, а земные выгоды и преимущества, и когда религия служит лишь средством для достижения этих целей, теряя свой истинный характер чистого служения Богу. Несомненно, люди такого сорта были в среде фарисеев, ибо Господь говорит о них, что они друг от друга принимают славу, а славы, которая от Единого Бога, не ищут (Ин. V, 44), да и в своем требовании от Господа знамения они слишком явно обнаружили, как мы видели, свою привязанность к вопросам земного благополучия. Но таких прожженных лицемеров, которые сразу начинали бы свою религиозную жизнь и деятельность с сознательного обмана, скрывая в душе свои действительные низменные житейские цели, сравнительно мало.
   Гораздо чаще лицемерие является плодом духовной лени. Дело в том, что искреннее служение Богу и устроение своего спасения требует постоянной работы над собой и непрерывного напряжения духа. Это всегда представляет большую трудность, и потому неудивительно, что у людей, духовно небрежных или ленивых, начинает постепенно подменяться чисто внешним исполнением религиозных обязанностей, без внутреннего душевного участия, что несравненно легче. Человек, как лукавый наемник, начинает обманывать Бога, принося Ему в дар вместо золота душевных настроений и любви показную мишуру телесных подвигов и ритуального служения. Обманывает он Бога и в молитве, совершенно не сочувствуя душой молитвенным словам и часто даже не думая об их смысле. Мало-помалу это внешнее, обрядовое служение Богу обращается в привычку, и тогда легко создается почва для лицемерия.
   Сначала возникают упреки совести, ибо человек все-таки внутренне чувствует, что служение его нечисто и неискренно. На помощь является тогда лукавый рассудок, который начинает успокаивать взволнованную душу своими софизмами, вроде того, что дело еще не так плохо, что совершенная святость для человека невозможна, что Бог милостив и простит, что, наконец, и аккуратное исполнение внешних обязанностей есть своего рода тип добродетельной жизни, который все-таки может доставить спасение. Человек начинает успокаивать и обманывать самого себя.
   Но так как, несмотря на все софизмы, внешнее служение Богу не дает духовного удовлетворения, то бедному лицемеру волей-неволей приходится заменить это отсутствие высшей радости, которую Господь посылает лишь в награду за искреннюю любовь к Нему и добросовестное хождение пред Ним, чем-нибудь другим; иначе его служение становится просто бессмыслицей по своей безумности. Эту компенсацию человек и находит в мирской славе и житейских выгодах, которые он получает от людей как дань уважения своей мнимой святости. С этого момента у лицемера на первом плане лишь одна забота: показаться хорошим перед людьми, и даже внешние обязанности, возложенные на него религией, он начинает исполнять старательно лишь тогда, когда на него смотрят другие. Он начинает обманывать людей и превращается в гроб повапленный.
   Таким образом, фарисейство, или религиозное лицемерие, есть сплошной обман, так как человек здесь лжет и Богу, и себе, и людям. В этом-то и кроется главная опасность этого порока, делающая его трудноисправимым. Открытого, даже закоренелого, грешника легче обратить на путь правды, ибо он внутренне все-таки сознает, что дела его дурны. Но убедить привычного лицемера в том, что он стоит на ложном пути, почти невозможно. Он так привык лгать и себе, и людям, так одурманен собственным обманом, так много в его распоряжении разных софизмов для своего оправдания, что чувство правды в нем притупилось, если не исчезло окончательно, и путь истинной жизни для него безнадежно затерян в лабиринте диалектических ухищрений.
   Вот те душевные устроения, те основные пороки, которые Господь называет «заквасками» и от которых особенно предостерегает Своих последователей, указывая на них как на самые опасные мели, угрожающие крушением кораблю нашего спасения:
   1. Иродова закваска — порок сердца, эгоизм и его внешние проявления: безучастность и равнодушие к ближним.
   2. Саддукейская закваска — порок ума, умственная гордость и ее внешние проявления: маловерие и неверие.
   3. Фарисейская закваска — порок воли, духовная леность и рожденное ею лицемерие.

Толкование на главу 8, ст. 22-26. О слепоте веры и слепоте любви

    О разных способах исцелений Иисуса Христа и особых целях

   Когда читаешь евангельские повествования о чудесах исцелений, совершенных Господом, невольно обращаешь внимание на описание способов этих исцелений. Господь редко исцелял только словом или одною молитвою. Обыкновенно исцелению предшествует какой-нибудь осязательный жест или прикосновение, причем приемы, употребленные Спасителем, чрезвычайно разнообразны, почти никогда не повторяются и всегда приспособлены к особенностям данного случая. То Он берет больного за руку, помогая ему подняться (Мк. I, 31; V, 41; IX, 27), то вкладывает персты Свои в уши глухого (Мк. VII, 33), то возлагает руки на глаза слепого (Мк. VIII, 25), то прикасается к гнойным язвам прокаженного со словами: «очистись!» (Мк. I, 41). Иногда Он требует от больного сделать какое-нибудь движение (Мк. II, 11; III, 5). В свою очередь, люди, искавшие помощи от Господа Иисуса Христа, прежде всего стараются прикоснуться к Нему или к Его одежде (Мк. III, 10; V, 27-28; VI, 56).
   Конечно, это объясняется отчасти тем, что от Него исходит благодатная, исцеляющая сила (Мк. V, 30), действующая на больных через прикосновение, но, с другой стороны, нельзя не видеть, что, пользуясь различными приемами исцелений, Господь имеет в виду и Свои особые цели.
   Мы уже знаем, что непременным условием исцеления больных служила их вера в Спасителя. По вере вашей будет вам, — говорил Он обычно, и, чтобы сделать человека восприимчивым к благодатной силе исцеления, Он прежде всего старался пробудить в нем эту веру. Те жесты и прикосновения, которые Он употреблял при этом, служат той же цели.
   Человеку несравненно легче поверить в возможность выздоровления, когда он чувствует прикосновение к больному месту. Простое слово или взгляд не могут произвести такого действия равной силы. В некоторых случаях, как, например, с глухим, это было чуть ли не единственное средство дать больному понять и убедить его, что Господь хочет его исцелить. Во всяком случае, в области веры несравненно убедительнее слов осязательное действие или реальный факт, лично прочувствованный или пережитый человеком. Когда Господь прикасался к больному, тот видел и чувствовал, что его исцеляют. К свидетельству слуха присоединялось вдвое сильнейшее удостоверение зрения и осязания, и на этой опоре крепла слабая вера.
   «Вера только от слышания» гораздо слабее веры от пережитых фактов, в которых человек был активным или пассивным участником.
   С другой стороны, прикосновение к ране или пораженному органу гораздо яснее и красноречивее говорило о любви и участии Господа к страждущему человеку, чем могло это выразить слово. Любовь всегда требует большой, осязательной близости, и доктор, который осматривает своего пациента издали, боясь к нему прикоснуться, никогда не в состоянии вызвать к себе большого доверия и расположения, не говоря уже о том, что при этом совершенно невозможно почувствовать и поверить в искренность его участия, а, скорее, можно предположить в нем лишь брезгливость и отвращение. Соответственно с этим и в душе больного возникают различные чувства, ибо душа невольно на любовь отвечает любовью, на равнодушие и отвращение — враждой. Прикосновения Спасителя, служа выражением Его участия к страдающим людям и вызывая в их душе ответное чувство, несомненно, скрепляли взаимную любовь Божественного Целителя и Его пациентов.
   В области любви реальные факты также имеют больше значения, чем слова.
   Этот закон зарождения и укрепления веры и любви надо иметь в виду, ибо он помогает найти средства врачевания тех душевных недугов, о которых у нас будет речь.
   Тяжела физическая слепота, которую исцелил Господь. Для слепца совершенно закрыт громадный мир зрительных образов и красок, составляющий почти половину всей суммы тех внешних впечатлений, которыми живет душа. Для него не существуют яркое солнце, розовые зори, лазурное небо, переливы радуги. Нет для него картин радостного пробуждения и восхода солнца, когда первые снопы ликующих лучей вырываются из-за горизонта, золотя вершины гор, деревьев и кресты церквей, или задумчивого тихого заката, когда медленно погружается краснеющее солнце в синие тучи, одевая все небо в багрянец и пурпур. Недоступны для него красоты природы с темной зеленью лесов, золотистыми полями, бесконечным разнообразием то ярко, то нежно окрашенных цветов, пестрых бабочек и букашек. Вся дивная чарующая прелесть Божьего мира, поскольку она выливается в цветочных симфониях и гаммах, для него закрыта. Не видит он также близких людей, дорогих лиц, любимых предметов.
   Тяжело слепому!

    О слепоте веры

   Но еще хуже, еще опаснее для человека состояние так называемой духовной слепоты, которая обычно проявляется в двух видах: слепоты веры и слепоты любви. Физическая слепота доставляет человеку много неудобств и огорчений, но душа в своих высших проявлениях от этого страдает сравнительно мало, недостаток внешних впечатлений нередко содействует богатству внутренних переживаний, развивающемуся взамен их, и жизнь духа даже во многом выигрывает, благодаря сосредоточенности и углубленности. Господь умудряет слепцы, — говорит слово Божие. Недостаток зрения вознаграждается остротою других чувств, силою внимания и мысли и глубиною самосознания.
   Духовная слепота поражает душу, калечит ее, заставляя жить неполною, половинчатою жизнью, и совершенно останавливает ее духовное развитие, ведет к гибели и разложению.
   Первая форма духовной слепоты, слепота веры, состоит в том, что для человека совершенно закрыт и непонятен мир духовный, то есть мир духовных существ и духовных переживаний в общении с ними. Человек его не знает, не видит, не чувствует, ибо не верит и не умеет верить.
   Конечно, и для верующих людей неизбежна относительная слепота, ибо духовный мир недоступен непосредственно для наших внешних чувств, многое в нем представляется неясно, многое совершенно закрыто для знания. Полное ведение возможно для нас лишь в будущем, когда разрушится средостение между нами и этим миром и когда мы сами перейдем в его область. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан, — говорит апостол Павел (1 Кор. XIII, 12). Из неведомой области потустороннего мира Господь открыл и открывает нам лишь то, что необходимо для нашего спасения. Или, как говорит святой Иоанн Дамаскин, «Бог, яко всеведующий и промышляющий о пользе каждого, открыл все, что знать нам полезно, и умолчал о том, чего не можем вместить».
   Тем не менее эти частичные знания в нужном объеме все-таки даны верующему, и путь жизни, и конечная цель ее для него все же ясны, хотя, может быть, он и не видит всех подробностей и зигзагов жизненной тропинки. Кто-то сравнил путь веры с дорогой в тумане. Дали, застланные туманной дымкой, здесь не видны; дорога теряется во мгле, и ее повороты не заметны; не видны и те препятствия, которые могут на ней находиться. Но вы ясно различаете пространство ближайших шагов; стена тумана как будто расступается перед вами, и вы можете идти достаточно уверенно, чтобы не споткнуться. Вы видите также солнце, огненный шар которого просвечивает сквозь туман; по нему вы определите свое общее направление и можете судить, насколько верно ведет к цели та дорога, по которой вы идете. Вы все-таки не слепы и не теряетесь в беспросветном мраке. Но есть много людей, страдающих безусловной и упорной слепотой, которые в области веры не в состоянии ровно ничего различить.
   Однажды маленький мальчик Коля потерял свой мячик, закатившийся под шкаф. Он заглянул туда: ничего не видно.
   Попытался зажмурить один глаз — не видно.
   — Ты посмотри рукой! — посоветовал отец. Коля с минуту пошарил под шкафом.
   — Папа! — сказал он. — Рука тоже ничего не видит!..
   Точно так же многие люди ничего не видят в духовном мире. Как рука не имеет органа зрения, так у них нет очей веры. Они слепы безусловно.
   Кроту, зарывшемуся в свою нору, вы напрасно стали бы толковать, что на небе есть солнце и что мир далеко не ограничивается подземной норой. Вы его не убедите и не заставите вам поверить.
   Таковы бывают люди.
   Возьмите, например, фарисеев. Они внимательно наблюдают за Господом, знают каждый Его шаг. Все необыкновенные чудеса Его совершаются перед ними. И они не верят.
   Его Рождество сопровождается удивительными знамениями, взволновавшими астрономов всего Востока. Языческие ученые, волхвы, пришли издалека поклониться Божественному Младенцу, нашли Его пещеру, ясли и поверили. Фарисеи не верят.
   Они прекрасно знают пророчества ветхозаветных книг. Ясно видят, что эти пророчества осуществляются в лице Господа. Не могут этого не видеть, ибо Сам Господь постоянно отмечает все эти древние предсказания, исполнившиеся на Нем. И, однако, не верят.
   Толпы народа идут за Христом. Больные бросаются к Нему, чтобы только прикоснуться к Нему, ибо одно прикосновение Его исцеляет. Его сила такова, что считать Его простым человеком невозможно. Фарисеи не верят.
   Господь одним словом укрощает бурю, идет по волнам, как по суше. Волны, ветер, море — все стихии мира Ему подвластны. Он воскрешает сына вдовы Наинской, дочь Иаира, своего друга Лазаря, уже начавшего разлагаться после четверодневного пребывания в гробу. Впечатление огромно. Весь народ готов признать Господа своим Мессией. Одни фарисеи не верят.
   Они требуют новых доказательств и знамений с неба. Но с полной уверенностью можно сказать, что они не поверили бы никакому знамению. Когда человек решил ничему не верить, убедить его невозможно. Самые очевидные, поразительные факты на него не действуют.
   Недаром Господь называет их слепыми вождями (Мф. XXIII, 24), которые ведут слепых и готовы упасть в яму (Мф. XV, 14).
   Это и есть духовная слепота веры, говоря о которой Господь Иисус Христос поясняет, что пораженные ею видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют; и сбывается над ними пророчество Исайи, которое говорит: слухом услышите — и не уразумеете; и глазами смотреть будете — и не увидите (Мф. XIII, 13-14).
   Когда великий святитель Константинопольской кафедры Иоанн Златоуст, выступил со смелыми обличительными речами против императрицы Евдоксии, взбешенная царица добилась декрета о его изгнании. Но в ту же ночь в столице Византии произошло сильное землетрясение. Подземные удары были особенно сильны около царского дворца и в самом дворце. Среди ночи императрица Евдоксия в ужасе, вся в слезах вбежала к императору. «Мы изгнали праведника, — воскликнула она, — и Господь за то карает нас. Надобно его немедленно возвратить: иначе мы все погибнем». Иоанна возвратили, но ненадолго. Урок был скоро забыт, и прежняя слепота овладела царицей. Ей казалось, что она напрасно поддалась испугу, что не Божий голос гневно звучал в грохоте землетрясения. Снова начались интриги, снова святитель был осужден на изгнание. И в ту же ночь в соборе св. Софии вспыхнул пожар, который разрушил храм, здание сената, богатые дома, окружавшие площадь, и угрожал царскому дворцу. Знамение гнева Божия было очевидно, но слепота уже плотно смежила духовные очи царицы и правящих сфер. Они ничего не хотели видеть, и святитель остался в изгнании.
   Когда человек не хочет верить, он слеп к самым очевидным фактам и доказательствам.
   Известен старый рассказ о священнике, пытавшемся убедить одного невера в возможности чудес.
   — Представьте, — говорил он, — вот вы упали с колокольни и остались живы… Я знаю такой факт. Разве это не чудо?
   — Нет, это случай! — возразил невер.
   — Ну, допустим… Но если второй раз случилось то же, и вы опять остались живы. В этом вы тоже не признаете чуда?
   — Нет, это счастье! — сказал невер.
   — Но вот вы упали в третий раз — и опять без всякого вреда. Что вы скажете тогда?
   — Скажу, что это… это — привычка! — нашелся невер.
   Ему легче было допустить, что человек может привыкнуть летать с колокольни, чем сознаться в возможности чуда. Таковы все современные рационалисты, особенно те, которые занимаются подделкой евангельской истории: Л. Толстой, Ренан, Штраус и т. п. Признав заранее как самоочевидную и неоспоримую истину, что чудес не бывает и быть не может, они или вычеркивают из Евангелия все места, где говорится о чудесах Спасителя, или переделывают их по-своему так, чтобы вытравить все элементы чудесности.
   И ничто: ни авторитет апостолов, ни свидетельство очевидцев, ни тщательно хранимое церковное предание — ничто не может убедить их в противном и рассеять их слепоту.
   Откуда эта слепота?
   В том свидетельстве пророка Исайи, на которое ссылается Господь Иисус Христос (Ис. VI, 9— 10), как мы видим выше, Он указывает причину этого явления: ибо огрубело сердце людей сих и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и да не обратятся, чтобы Я исцелил их (Мф. XIII, 15).
   Итак, две причины слепоты веры отмечает Господь:
   1. Огрубление, порочность сердца.
   2. Сознательное нежелание обратиться к Богу за помощью.
   Действительно, люди не верят обыкновенно не потому, что они считают основания веры недостаточными и неубедительными, а потому, что они сами закрывают глаза свои, да не увидят глазами и не услышат ушами, то есть просто не хотят видеть правды. А не хотят они знать правды Христовой, потому что она мешает их страстной, порочной жизни, требуя от них чистоты и святости и обличая их огрубевшее, запятнанное грехом сердце. Такое сердце всегда будет отталкивать и ненавидеть обличающую правду, как ненавидела и гнала императрица Евдоксия святителя Иоанна Златоуста, как фарисеи ненавидели Господа. Отталкивая же от себя правду, огрубевшее сердце вместе с тем отталкивается и от источника всякой правды — Бога, и обратиться к Нему не может и не хочет.
   С другой стороны, и Господь не может открыться такому человеку в его порочном сердце и темной, испорченной душе, откуда изгнан свет веры, ибо для этого здесь нет необходимых условий. Бог свет есть и тьмы в Нем несть ни единыя. А если так, то каким образом может Он раскрыться в темном, порочном сердце, ибо кое общение свету ко тьме? Только чистии сердцем… Бога узрят. Кроме того, Господь никогда не насилует волю человека и протягивает руку помощи лишь навстречу его собственным стремлениям, если он сам этого желает.

    О способах исцеления от слепоты веры

   Что же делать человеку, страдающему слепотой веры? Где найдет он исцеление?
   Там же, где нашел его слепой евангельского рассказа: в благодатном прикосновении Господа. Но для того, чтобы испытать это исцеляющее прикосновение, надо прийти ко Христу так же, как пришел к Нему слепой, с просьбой о помощи (Мк. VIII, 22). Необходимо обратиться к Богу. Это первое. Теплая молитва, сердечное упование на Божию помощь, внутреннее созерцание смиренного образа Христа, полного любви, — вот первые шаги, которые, по словам преподобного Макария Египетского, проясняют от веры, то есть помогают прозреть.
   Второе ясно из вышеприведенных рассуждений: необходимо позаботиться об очищении сердца, а этому содействует жизнь по заповедям Божиим, возможно полное отречение от мира и принуждение себя ко всему доброму.
   Необходимо начать жить так, как этого требует Евангелие.
   Но, позвольте, возразят мне: и обращение к Богу и жизнь по Его заповедям уже предполагают веру, а ее-то как раз и нет. Ведь и вопрос-то весь в том, как ее зажечь. А раз я не верю в Бога, то как я могу к Нему обратиться и признать Его волю законом своей жизни? Ваш совет заключает в себе внутреннее противоречие.
   Это не так, должен я возразить. Жить так, как требует вера, можно первоначально и не имея веры.
   Вы помните выведенный нами закон о зарождении и укреплении веры? Факты и действие имеют больше значения для развития веры, чем слова. Вот и необходимо погрузиться как можно скорее и как можно решительнее в область фактов и личных опытных переживаний, вместо того чтобы тратить время на бесцельные и безрезультатные философствования и споры. Личный жизненный опыт, проведенный добросовестно, даст вам бесконечно больше, чем все теоретические рассуждения и пустые разглагольствования. Даже не имея веры, но живя по ее указаниям, вы скоро почувствуете правду законов этой жизни, и эта правда, пережитая и проверенная вами лично, скорее всего убедит вас. Посмотрите, какими средствами Сам Господь пробуждает веру в тех людях, которые обращаются к Нему за помощью. Прежде чем они получили действительное исцеление от Него и прежде чем убедились, что оно воистину совершается над ними, Он требует от них какого-нибудь жеста или движения, как будто исцеление уже произошло и они совершенно здоровы. От сухорукого Он требует протянуть иссохшую руку, как здоровую (Мк. III, 5); расслабленному говорит: встань, возьми постель твою и иди в дом твой (Мк. II, 11); слепому велел взглянуть (Мк. VIII, 25).
   Везде больной сначала совершает действие по вере и одновременно возникает сама вера, которая вызывает реальное следствие — исцеление. Это следствие как непреложный, очевидный факт, оправдывающий веру, и укрепляет ее в сознании человека, придавая ей силу прочного, несомненного убеждения.
   Точно так же и в нашей жизни. Поступайте по вере, исполняя волю Божию, и вы увидите, что следствия, вызванные вашими действиями, оправдают вашу веру и докажут Божественное происхождение ее законов.
Мое учение — не Мое, но Пославшего Меня; кто хочет творить волю Его, — говорит Иисус Христос, — тот узнает о сем учении, от Бога ли оно (Ин. VII, 17).
   Итак, вот совет людям, страждущим слепотою веры: не имея веры, жить по вере.

    О слепоте любви

   Не менее опасна для духовной жизни и слепота другого рода — слепота любви. Она состоит в том, что человек как бы не замечает своих ближних. Он весь поглощен собой, думает только о себе, о своих выгодах, о своих интересах. Чужая жизнь его не интересует. Он равнодушен к чужому горю, мимо чужой нужды проходит, не замечая ее, страдания ближних его не волнуют. Он весь замкнут в своем эгоизме, в себялюбивых думах.
Вижу проходящих людей, как деревья (Мк. VIII, 24), — сказал слепой, когда Господь возложил на него руки. Совершенно так же смотрит на всех людей и слепой эгоизм. Для него люди имеют не более нравственной цены, чем деревья. Теперь так и говорят: «человек человеку — бревно». Замкнутый в себе эгоист не чувствует скорби ближних, его не трогают их бедствия, и он совершенно не заботится ни о нравственном, ни о материальном их благополучии. Ближний как существо чувствующее, мыслящее, страдающее для него не существует. Ему просто нет никакого дела до других людей.
   Если от этих слепых эгоистов мы обратимся к людям высокой духовной жизни, то сразу заметим, что в их психологии забота о ближних, особенно об их духовном преуспеянии, всегда составляла главную, основную черту. Из многочисленных примеров этого рода приведем здесь трогательную историю из жизни преподобного Аврамия Затворника, художественно рассказанную преподобным Ефремом Сириным в его творениях.
   Блаженный Аврамий, повествует преподобный Ефрем, «имел у себя единственного брата, по смерти которого осталась сирота девица. Знакомые ее, взяв ее, привели к дяде ее, когда было ей семь лет от роду. А он велел ей жить во внешней келии; ибо сам затворился во внутренней келии. Между ними было окно, в которое учил ее Псалтири и прочим Писаниям. С ним проводила она время во бдении и псалмопении; и как он соблюдал воздержание, так соблюдала и она. Усердно же преуспевая в подвижничестве, старалась совершить все добродетели. Ибо блаженный многократно умолял о ней Бога, чтоб к Нему был устремлен ум ее и не связывался попечением о земном; потому что отец ее оставил ей большое имение, а он велел немедленно раздать его нищим.
   И сама она ежедневно умоляла дядю своего, говоря: «Прошу, отец, святость твою, и умоляю преподобие твое, помолиться о мне, чтоб избавиться мне от непристойных и лукавых помыслов, и от всех козней врага и от разных сетей диавольских». И так усердно подвизалась она, соблюдая подвижническое свое правило; а блаженный радовался, видя прекрасное ее житие, и усердие, и кротость, и любовь к Богу. Провела же она с ним в подвиге двадцать лет, как прекрасная агница и нескверная голубица.
   Но по окончании двадцатого года хитрый на обманы змий, видя, как окрыляется она добродетелями монашеской жизни и вся занята небесным… строил козни, чтобы уловить ее в сеть… и усмотрел и нашел сосуд, уготованный в погибель.
   Был некто, носивший на себе имя монаха, и он весьма тщательно хаживал к блаженному под видом беседы с ним. Увидев же в окно блаженную деву и омрачившись умом, несчастный пожелал беседовать с ней. И долгое время, около года, подстерегал ее, пока не нашел случая и не лишил ее блаженного пребывания в этом подлинно истинном раю. Ибо обольщенная уже змием, отворила она дверь келии и вышла, по обольщению лукавого змия утратив величие боголюбезного и чистого девства.
   И как у прародителей, вкусивших плода, отверзлись очи и узнали они, что были наги; так и она по совершении греха ужаснулась умом, пришла в отчаяние, растерзала волосяной свой хитон, била себя по лицу и хотела задушить себя. Ибо с плачем говорила сама себе: «Умерла я теперь, погубила дни свои, погубила плод своего подвига и воздержания, погубила слезный труд, прогневала Бога; сама себя убила, преподобного дядю своего ввергла в самую горькую печаль и стала посмешищем диаволу. К чему же еще после этого жить мне несчастной? Увы, что я сделала? Увы, чему подверглась? Увы, откуда ниспала! Как омрачился ум мой? Как далась я в обман лукавому? Как пала, не понимаю; как поползнулась, не могу постигнуть; как осквернилась, не знаю. Какое облако покрыло у меня сердце, и не увидела я, что делаю? Где укрыться мне? Куда уйти? Где наставления преподобного дяди моего?.. Не смею более взирать на небо; потому что умерла я для Бога и для людей; не могу более обращать взоров на это окно. Ибо как я, грешница, заговорю опять с этим святым мужем?.. Гораздо лучше мне уйти туда, где никто не знает меня, потому что нет уже мне надежды на спасение».
   Встав, немедленно ушла она в другой город, и переменив одежду свою, остановилась в гостинице. Когда же приключилось это с нею, преподобный в сонном видении видит великого, страшного видом и сильно шипящего змия, который, вышедши из места своего, дополз до его келии, и нашедши голубку, пожрал ее, и потом возвратился опять в место свое. Пробудившись же от сна, блаженный весьма опечалился и стал плакать, говоря: «Ужели сатана воздвигает гонение на святую Церковь и многих отвратит от веры? Ужели в Церкви Божией произойдет раскол и ересь?» И помолившись Богу, сказал: «Человеколюбивый Предведец, Ты один знаешь, что значит великое сие видение». Через два же дня опять видит, что змий этот выходит из места своего, входит к нему в келию, кладет голову свою к ногам блаженного и расседается, и голубка та оказалась живою, не имеющею на себе скверны. И вдруг, пробудившись от сна, раз и два позвал он Марию, говоря: «Встань, что заленилась ныне уже два дня отверзать уста свои на славословие Богу?» Поелику же не дала она ответа, и второй уже день не слыхал он, чтоб пела псалмы по обычаю, то понял тогда, что видение, которое было ему, касалось Марии, и вздохнув, громко заплакал и сказал: «Увы! Злой волк похитил агницу мою, и чадо мое попалось в плен». Возвысив же голос свой, сказал еще: «Спаситель мира, Христе, возврати агницу Твою Марию в ограду жизни, чтобы старость моя не сошла с печалию во ад. Не презри моления моего, Господи!»
   Два дня, в которые было ему видение, означали два года, которые племянница его провела вне. И он ночь и день не переставал умолять о ней Бога. Через два года дошел до него слух, где она и как живет, и призвав одного знакомого, послал туда в точности осведомиться о ней, заметить место, и как проводит жизнь. Посланный пошел, узнал все в подробности, видел ее лично и, возвратившись, известил о сем блаженного, описав ему все, и место и поведение. Блаженный, уверившись, что это точно она, велел принести себе воинскую одежду и привести коня. И отворив дверь келии, вышел, надев на себя воинскую одежду и на голову высокий клобук, закрывавший ему лицо, взял также с собою одну монету и, сев на коня, отправился в путь. Как подосланный высмотреть город или страну, чтоб утаиться от жителей, носить на себе одеяние живущих там, так и блаженный Аврамий путешествовал в чужом одеянии, чтоб преодолеть врага.
   Итак, прибыв на место, входит в гостиницу, останавливается в ней и смотрит туда и сюда, чтобы увидеть Марию. Потом, когда прошло довольно времени, а он еще не видал ее, с улыбкой говорит содержателю гостиницы: «Слышал я, друг, что есть у тебя прекрасная девица; с удовольствием посмотрел бы на нее». Содержатель, видя седину его и преклонные годы, осудил его; потом сказал в ответ: «Есть, и весьма красивая». Мария же была необыкновенно прекрасна. Блаженный спросил его: «Как имя ей?» Тот отвечал ему: «Мария». Тогда со светлым лицом говорит ему: «Позови ее, чтобы сегодня повеселиться мне с нею, потому что по слухам весьма полюбил я ее». Позванная Мария пришла к нему, и как скоро Аврамий увидел ее в этом наряде и в образе блудницы, едва все тело его и весь состав его не обратились в слезы; но любомудрием и воздержанием скрепил он себя в сердце своем, как в недоступной твердыне, чтобы Мария не догадалась и не убежала прочь.
   Когда же сидели они и пили, блаженный начал разговаривать с нею, как человек пламенеющий к ней неугасимым огнем любви.
   Так мужественно подвизался сей блаженный против диавола и, взяв пленницу, возвратил ее в брачный Христов чертог!
   Когда же блаженный разговаривал с нею, она, встав и обняв, целовала выю его; лобзая же его, обоняла от кожи его ангельское житие его и тотчас вспомнила о своем подвижничестве и, вздохнув, сказала: «Горе мне одной!» Содержатель гостиницы с удивлением сказал ей: «Два года живешь уже здесь, госпожа Мария, и никогда не слыхал я твоего вздоха или подобного слова. Что же теперь с тобой сделалось?» Она отвечала: «О, если бы умереть мне за три года! Тогда была бы я блаженна». И тотчас блаженный, чтоб не подать о себе подозрения, строго говорит ей: «При мне теперь стала вспоминать грехи свои!» И, вынув тотчас монету, отдает ее содержателю гостиницы и говорит ему: «Изготовь нам прекрасный ужин; мы повеселимся сегодня с этою девицей, потому что издалека шел я для нее».
   Вот мудрость в подлинном смысле по Богу! Вот духовное разумение! Какая хитрая уловка против диавола! Кто в продолжение пятидесятилетнего подвига не вкушал хлеба, тот ест мясо, чтобы спасти душу, уловленную диаволом!
   Когда насладились они ужином, девица сказала: «Встанем, господин, и пойдем спать». Он отвечал: «Пойдем». И вошли они в опочивальню. Блаженный видит высоко постланное ложе и с готовностью входит и садится на нем.
   Не знаю, как проименовать тебя, совершенный Христов человек! В пятидесятилетнее время своего подвижничества спав на одной рогоже, с какою готовностью воссел ты на постелю! Все это сделал ты во славу Христову: пошел один, ел мясо, пил вино, остановился в гостинице, чтоб спасти погибшую душу. А мы, малодушные, приходим в неблаговременную разборчивость, когда нужно только сказать ближнему полезное слово.
   Итак, сидел он на ложе. Мария же говорит ему: «Дай, господин, сниму с тебя обувь». Но блаженный сказал ей: «Запри дверь и тогда приходи и возьми это». Она усиливалась сперва разуть его, а он не дозволял сего. Тогда заперла она дверь и пришла к нему, и говорит ей блаженный: «Подойди ко мне ближе, госпожа моя Мария». И когда подошла она ближе, Аврамий удержал ее, чтоб не могла убежать от него; снял клобук с головы своей и, заливаясь слезами, стал говорить ей: «Не узнаешь ли меня, чадо мое Мария? Не я ли отец твой, Аврамий? Не я ли воспитал тебя? Что с тобой сделалось, чадо мое? Где ангельский образ, какой имела ты на себе, чадо мое? Где слезы? Где бдение, соединенное с болезнованием души? Как с высоты небесной ниспала ты в бездну погибели! Для чего оставила и ввела меня в нестерпимую печаль?» Она же, приведенная в ужас, оцепенела, не могла поднять вверх лица своего и, изумленная, подобно камню, оставалась в руках его, преодолеваемая стыдом и страхом. А блаженный со слезами продолжал говорить ей: «Не отвечаешь ты мне, чадо мое Мария? Не для тебя ли с болезнию пришел я сюда?! На мне грех твой, чадо. Я буду отвечать за тебя Богу в день судный. Я принесу покаяние за этот грех твой». Так до полночи умолял и уговаривал ее. Она же, осмелившись несколько, проговорила ему так: «От стыда не могу обратить к тебе лица своего. Как призову пречистое имя Христа моего? Осквернена я нечистотою тинною». Блаженный говорит ей: «На мне грех твой, чадо мое; у меня с рук потребует Бог за этот грех твой; выслушай только меня, пойдем, воротимся в место свое. Умоляю тебя, чадо: помилуй старость мою, сжалься над сединами моими. Прошу тебя, чадо мое возлюбленное: встань, следуй за мною». И она сказала ему: «Если примет Бог покаяние мое, то иду; но к тебе припадаю и твое преподобие умоляю, твои святые следы лобызаю, потому что так умилосердился ты надо мною и пришел сюда извлечь меня из сети диавольской». И положив голову свою у ног его, проплакала она всю ночь, говоря: «Чем воздам тебе, государь, за все это?» Когда же настало утро, говорит ей блаженный: «Встань, чадо мое, уйдем отсюда». Она сказала ему в ответ: «У меня есть здесь немного золота и платья; что прикажешь об этом?» Блаженный говорит: «Оставь это здесь, ибо все это — часть лукавого». И, встав, немедленно вышли. Ее посадил он на коня, а сам, радуясь, шел впереди ее. И как пастух, когда отыщет погибшую овцу, берет ее на плечи свои, так и блаженный шел с радостным сердцем. И когда пришли на место, ее затворил во внутренней келии, а сам пребывал во внешней. Она же во вретище, со смирением и многими слезами, во бдении и воздержании, неуклонно и усердно достигла цели покаяния, небоязненно припадая к Богу и моля Его».
   Такова любовь святых. Такова их забота о ближних, об их спасении и нравственном преуспеянии. О если бы мы хоть немного умели и хотели подражать им! Жизнь была бы бесконечно счастливее, если бы мы помнили заповедь Спасителя, данную на прощальной Тайной Вечери: любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. XIII, 34-35).
   Замкнутый эгоизм с его пренебрежением к ближним тем именно и опасен, что он является главным препятствием для исполнения этой основной заповеди Господа Иисуса Христа.
   Дело в том, что в природе каждого человека, созданного по образу и по подобию Божию, вместе с другими богоподобными качествами заложено и зерно естественной любви. Но в первоначальном, неразвившемся виде зародыш этот представляет лишь неопределенную бессознательную потребность любить и за пределы этой потребности не выходит. Развивается этот зародыш только тогда, когда принимает конкретную форму, иными словами, когда эта потребность любви находит для себя живой объект, то есть когда человек, движимый этой потребностью, применяется своим чувством к другому человеку, сначала, конечно, к более близкому — матери, отцу и т. д. Мало-помалу в этот круг, очерченный любовью, начинают входить и другие лица, более далекие. Число любимых постепенно растет, и одновременно растет и врожденное зернышко любви, превращаясь наконец в великую всеобъемлющую любовь.
   Если вместе с тем эта любовь не остается только неопределенным, недеятельным чувством, но человек проявляет ее активно в добрых делах по отношению к ближним, в заботах о них, во внимании к ним, то она становится интенсивнее, горячее, прочнее.
   Таков закон сердца, закон развития любви.
   Если же человек живет жизнью узкого себялюбца, не хочет и не считает нужным ни к кому применить естественное чувство любви и развивать его практически делами добра и милосердия, то этот Божественный дар любви, данный человеку, неизбежно атрофируется, исчезает. Маленький зародыш требует ухода, внимания, без этого он увядает, сохнет, и человека постепенно охватывает мрачная, духовная слепота — слепота любви, когда он уже совсем перестает замечать и понимать своих ближних.

Толкование на главу 8, ст. 27-38. О крестном скорбном пути

    О том, как Господь раскрывает апостолам истинные понятия о Себе Самом

   С терпением и великою любовью продолжая дело воспитания Своих учеников, Господь начинает понемногу раскрывать пред ними истинные понятия о Самом Себе, о цели Своей миссии и о способах ее осуществления. Наступало время, когда ученикам надо и можно было доверить эту тайну, и прежде всего открыть точно и определенно, Кто был их Учитель. Подобно большинству своих соотечественников, они представляли грядущего Мессию в образе славного царя-завоевателя, который восстановит земное царство Израиля и, может быть, покорит ему весь мир. Это льстило их национальному самолюбию, и, не высказывая прямо, но веря в сердце своем, что в лице любимого Учителя они нашли обетованного Мессию, ученики с тайной радостью и гордостью готовились разделить Его мирскую славу. Этот предрассудок надо было искоренить во что бы то ни стало; иначе им предстояло тяжелое разочарование в несбывшихся иллюзиях, что неизбежно поколебало бы и разрушило их веру в Господа. Надлежало показать им подлинный лик Искупителя-Мессии — в Его смирении, позоре, унижении, чтобы, во-первых, предохранить их от этих горьких разочарований, во-вторых, показать, в чем состоит истинное величие, мощь и нравственная красота Царства Божия и как все это далеко от их понимания, и, в-третьих, выяснить, что требуется от них самих как от последователей Мессии и продолжателей Его дела.
   С осторожностью приступает Господь к этой задаче. Предрассудок был упорен, и с ним предстояла настойчивая и длительная борьба. За кого почитают Меня люди? — спрашивает Он. За Иоанна Крестителя, — отвечают ученики, —другие же — за Илию; а иные — за одного из пророков. Он говорит им: а вы за кого почитаете Меня?
   И в первый раз, высказывая вслух затаенную мысль всего маленького кружка ближайших апостолов, отвечает Петр за всех: Ты Христос.
   Слово произнесено. Господь этого не отвергает, но запрещает говорить об этом, чтобы не будить ложных надежд в народной толпе, и, пользуясь удобным случаем, начинает разъяснять ученикам, какова должна быть земная судьба Мессии — Христа. Какие речи! Как это мало похоже на затаенную надежду учеников, которую они лелеяли в глубине сердца! Страдания, позор, смерть! Кто бы мог это подумать! Мессия — не царь победоносный и торжествующий, а отвергнутый, непризнанный страдалец, осужденный на казнь! Но зачем это надо? И разве не во власти Мессии изменить эту печальную судьбу? Ведь всемогущество Его безгранично! Почему же не избрать Ему светлый путь триумфатора? Почему не воспользоваться Своей силою, чтобы избежать страданий и горя?
   Горячий, увлекающийся апостол Петр не выдерживает. Он отзывает Господа в сторону и начинает Ему прекословить: будь милостив к Себе, Господи! да не будет этого с Тобою! (Мф. XVI, 22). Не раз уже Господь искушался подобным образом. В самом начале Своего служения, еще тогда, когда Он постился среди молчаливых гор Галилейской пустыни, сатана также искушал Его, стараясь отвлечь Его от крестного пути страданий и скорби и предлагая для осуществления Его миссии другие способы, более удобные и приятные, не требующие жертвенного подвига. Мы знаем уже, что Господь отверг коварные предложения соблазнителя. И вот теперь из уст собственного любимого ученика Он слышит тот же давно знакомый, искушающий голос и хотя идущие от простодушного, любящего сердца, но такие же коварные по смыслу речи, рассчитанные на человеческую слабость. Неудивительно, что резок ответ Спасителя.
Отойди от Меня, сатана, потому что ты думаешь не о том, что Божие, но что человеческое (ст. 33).
   Это значит: «Твои слова — бесовское внушение! Ты предлагаешь избежать страданий и смерти, потому что этого страшится человеческая слабость! Ты думаешь только о теле и его земном благополучии и потому ты жалеешь Меня! Но ты не думаешь о том, что Мое дело — Божие дело, и если к этой цели ведет путь страданий и креста, то его надо взять, ибо дело Божие выше всего остального, и, творя волю Божию, направляющую человека к своим целям, надо забыть о себе, ибо думать при этом о своих удобствах преступно!»
   Резкий тон ответа, быть может, говорит о том, как часто и как глубоко волновало это искушение Господа и какое напряжение духовных сил требовалось от Него, чтобы противостать этому тонкому и опасному соблазну.
И, подозвав народ с учениками Своими, сказал им: кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее. Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою? (Ст. 34-37).
   Господь пришел на землю не для того, чтобы наслаждаться удобствами и радостью земной жизни, но для того, чтобы спасти человека. Средство для этого было только одно: стать искупительной жертвой за грех человека, пострадать и умереть. Надлежало, чтобы Он грехи наши Сам вознес телом Своим на древо, дабы мы, избавившись от грехов, жили для правды и ранами Его исцелились (1 Пет. II, 24). Такова была воля Бога Отца, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас (Рим. VIII, 32). Не Сам, как человек, измыслил и избрал наш Спаситель этот путь, но он дан был Ему волею Отца. Поэтому Господь и говорит, что Сыну Человеческому много должно пострадать (ст. 31). Так решено в Высшем Совете, и от Сына Человеческого зависит не личный выбор пути, но лишь добровольное подчинение предвечному решению Бога.
   И Он взял на Себя этот крест добровольного подчинения.
Я сошел с небес не для того, — говорит Он, — чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня Отца (Ин. VI, 38).

    О том, что последователь Христа должен идти тем же скорбным путем терпения и самопожертвования, которым шел Спаситель

   К этому же Он призывает теперь Своих последователей — добровольно, отказавшись от своих личных желаний, взять тот крест, который возложен на каждого из нас Богом, и идти тем же скорбным путем терпения и самопожертвования, которым шел Он, наш Спаситель.
   В этом добровольном подчинении лежит и залог нашего спасения, ибо тот, кто отрекшись от себя, всецело отдается руководству Господа Иисуса Христа и Его Евангелия, тот наверное не заблудится в лабиринте жизни и благополучно достигнет цветущих берегов вечных обителей; тот же, кто жалеет себя, пытается сберечь себя и найти путь своими силами, тот неизбежно искалечит свою душу или погубит ее совершенно. Самолюбие и личный выбор непременно увлекут человека на путь мирских радостей. В этом-то и кроется громадная опасность, ибо никакие выгоды мирской жизни не вознаградят за гибель души.
   Жизнь с ее зыбкой почвой, с постоянной опасностью нравственных провалов, с ее соблазнами и пороками, затягивающими в свою глубь, как трясина, напоминает болото.
   Вот вы подошли к этому болоту, которое преграждает вам путь. Так или иначе вы должны через него перейти. Но как? Миновать, обойти кругом невозможно. Оно тянется во все стороны, насколько хватает глаз. Надо идти прямо. Тропинок не видно: кочки, камыши, ярко-зеленый мох, местами поблескивает вода, предостерегая от опасности. Направление вам неизвестно. Известно лишь, что на каждом шагу может грозить гибель: легко или увязнуть в грязи, или сорваться в чарусу, манящую своим бархатным покровом свежей нежной зелени, но откуда нет выхода. Стоит лишь попасть туда — и болото вас засосет, затянет в свою коварную, холодную бездну.
   Такова жизнь.
   Люди неосторожные или легкомысленные, составляющие громадное большинство, идут этим болотом, не думая много: с кочки на кочку, там где посуше, поудобнее и где, кажется, пролегает дорога, и не рассуждают, куда приведет она… Обыкновенно приходят к трясине, из которой нет выхода…
   Люди увлекающиеся, с неутолимой жаждой наслаждений, бегут за блуждающими болотными огнями, которые точно дразнят их, танцуя в воздухе и улетая все дальше, дальше, будто сверкающие мотыльки, заманивая несчастных безумцев в глубь болота, и исчезают вдруг в тот самый момент, когда жадно протянутая рука уже готова схватить обманчивый призрак. Такова страстная погоня за земным счастьем, за радостями и удовольствиями жизни…
   Третьи пытаются найти настоящий путь собственными силами. Самоуверенно, самонадеянно вступают они в болото. «О, мы завоюем жизнь, — говорят они, — своими руками построим мы свое счастье! Сами найдем или проложим дорогу к яркому, прекрасному будущему! Нам не нужно проводников, и мы не нуждаемся в указке! Человек — кузнец своего счастья: для этого у него есть гордый и пытливый ум!» И отважно шагают они по болоту, зовя за собой других и делая вид, будто они знают дорогу к твердым, спокойным берегам. Эти самонадеянные люди со своим упрямым самомнением обыкновенно кончают тем, что вместе со стадом своих последователей забираются в самую невылазную пучину, где и находят свою гибель.
   Но в жизни никто своих дорог не знает и никто не может сказать, что день грядущий ему готовит… Поэтому благоразумный человек неизбежно будет искать руководства. Самое простое, самое естественное и самое разумное рассуждение может быть здесь только одно: болото мне незнакомо. Я не знаю дороги… Идти надо, но идти наудачу — это верная гибель. Во что бы то ни стало мне надо найти того, кто знает путь. Иначе я погиб…
   Таково рассуждение всякого разумного человека в жизни. Боясь безнадежно запутаться в лабиринте сплетающихся и разбегающихся жизненных тропинок, теряющихся в таинственном тумане будущего, он всегда чувствует нужду в опытном руководстве, и где он может найти более верное, более надежное и благостное руководство, как не у Господа, Который все знает, пред Которым все явно и открыто? Однажды Фома спросил Господа: Господи! как можем знать путь? Иисус сказал ему: Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня (Ин. XIV, 5-6).
   Иначе и быть не может. Слабый, ограниченный, с умом, отуманенным страстями, человек никогда сам не найдет настоящего пути жизни.
   Ему остается одно: взять крест свой и покорно следовать за Господом. Иначе опасность заблудиться в жизни и духовно погибнуть для него неизбежна.

    О доверии к Господу во всех тяжелых ситуациях

   Правда, и та дорога, которой Господь ведет человека через болото жизни, тяжела и кажется порой опасной. Трясина часто глубока, встречаются провалы; кажется иногда: вот-вот погрязнешь в болоте, и холодная бездна поглотит тебя и сомкнётся над твоей головой. Но и в эти минуты не выпускайте руки Господней, ведущей и поддерживающей вас, и Он снова выведет вас на ровное, сухое место. Как бы то ни было, это единственная возможность пройти благополучно трясину жизни, ибо только Он знает путь. Я есмъ путь… никто не приходит к Отцу, как только через Меня. Другого пути нет.
   Как бы ни были тяжелы испытания, встречающие нас на этом пути, мы можем быть вполне уверены, что Господь не даст нам искушений, которые были бы выше наших сил, но вместе с испытаниями пошлет и утешение, чтобы нас ободрить, укрепить и дать нам силу перенести тяжести жизненного пути.
   Но для этого надо вполне отдаться Богу, подчиниться Его руководству и отказаться от своей воли. Испытания бывают всегда серьезнее и тяжелее, когда необходимо сломить наше упрямство и подавить наше своеволие, восстающее и ропщущее против того креста, который Господь возложил на наши плечи. Если же Господь встречает полную покорность со стороны человека и если все испытания последний принимает с чувством искренней благодарности, твердо веруя, что все это посылается для его пользы, тогда искушения смягчаются, и Господь ведет человека такой нежной, любящей, благостной рукой, что тяжесть креста почти незаметна: до такой степени точно соразмеряется трудность подвига, данного человеку, с его силами, и так незаметно, с мудрой постепенностью увеличивается эта трудность по мере развития духовных сил человека.
   Можно сказать, что крест каждого человека сделан точно по его мерке и что только наша нетерпеливость, непокорность и страстность делают его тяжелым.
   Как бы то ни было, в каком бы положении ни находился человек и какие бы испытания ему ни пришлось перенести, можно с уверенностью сказать, что все они безусловно нужны человеку для его духовного совершенствования и что Господь посылает ему всегда самое лучшее, самое полезное, что только необходимо ему, применительно к условиям его внутреннего развития и духовного роста. Не бывает бесполезных, бесцельных, лишних страданий, ибо не жестокость, но любовь определяет наказания, посылаемые Господом человеку. Ибо Господь, кого любит, того наказывает; бьет же всякого сына, которого принимает. Наказывает же для пользы, чтобы нам иметь участие в святости Его (Евр. XII, 6, 10). Поэтому если мы, будучи наказываемы плотскими родителями нашими, боялись их, то не гораздо ли более должны покориться Отцу духов, чтобы жить? (Евр. XII, 9).
   Кто добровольно берет на себя иго Христово, тот скоро познает, как благо это иго и почувствует, как легко Его бремя (Мф. XI, 30).
   Даже соблазны иногда необходимы бывают человеку и посылаются с воспитательными целями. «Ибо часто сие бывает, — говорит святой Ефрем Сирин, — чтобы ты не превозносился, но был смиренномудр. Посмотри на сего столпа Апостолов, как ему, к его пользе, дан был пакостник плоти, ангел сатанин, да пакости ему деет (2 Кор. XII, 7). Для чего же? Да не превозносится. Если такому мужу дан был этот урок, чтобы не превозносился, то кольми паче нам немощным и мнящим «себе быти что» (Гал. VI, 3), нужно терпеть мучение (тиранию греха), чтобы не превозноситься.
   Так же, если постигла тебя какая скорбь или теснота, не проси, чтобы непременно тебе избавиться от них, потому что и сие нередко бывает полезно. И еще: если просишь о получении чего-либо, не проси, чтобы непременно получить это. Ибо, сказываю, что ты, как человек, часто почитаешь для себя полезным, что нередко для тебя бывает бесполезно. Но если оставишь волю свою и решишься ходить по воле Божией, то будешь безопасен. Многие, достигнув вожделеваемого ими, впоследствии приходили в раскаяние, а нередко впадали и в великие беды. Послушай, что говорит Апостол: не вемы якоже подобает молитися (Рим. VIII, 26). Итак, что полезно и назидательно для каждого из нас, знает сам Бог; потому и предоставь это Ему. Говорю же сие не с тем, чтобы воспрепятствовать тебе обращаться с прошениями своими к Богу; напротив того, умоляю тебя просить Его о всем, и великом и малом. И вот что говорю тебе: когда молишься и открываешь пред Ним, что у тебя на сердце, говори Ему так: обаче Твоя воля, а не моя (Лк. XXII, 42). Открый ко Господу путь твой и уповай на Него, и Той сотворит (Пс. XXXVI, 5). Посему, если просишь чего у Бога, твердо стой в своем прошении (со всем усердием и неотступно молись), но, открывая пред Ним нужды свои, говори: ежели есть, Владыко, воля Твоя, чтобы состоялось сие, то соверши и сделай успешным; а ежели нет на сие воли Твоей, не попусти совершиться сему, Боже мой! Подкрепи только и сохрани душу мою, да буду в состоянии перенести сие».
   Христианин может вполне и безусловно довериться Богу, ибо Бог есть высшая любовь и высшая благость.
   Но, к сожалению, мы часто бываем подозрительны и недоверчивы, и мысль, что Господь «вся поспешествует нам во благое», часто ускользает от нас: мы или забываем об этом и не чувствуем совсем руководства Божия в своей жизни, или же вмешательство Промысла в наши планы кажется нам недоброжелательным, и мы пытаемся ускользнуть, уклониться от него и осуществить свою волю, предполагая, что мы лучше знаем свою пользу. Уже в первом искушении прародителей диавол сумел в их глазах набросить эту тень несправедливых подозрений на волю Творца. Заповедь, запрещавшая вкушать от плодов древа познания добра и зла, была дана человеку для его пользы. Лукавый соблазнитель объяснил ее завистью. Знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло (Быт. III, 5). И воображая, что искуситель открыл перед ними настоящий путь счастья, закрытый завистливым недоброжелательством Промысла, первые люди взбунтовали против воли Божией, стесняющей их личные самолюбивые желания. Какой печальный результат имело это предпочтение воле Божией своей воли, подстрекаемой диаволом, мы знаем и испытываем на себе всю свою жизнь и тем не менее часто забываем этот страшный урок. Обыкновенно и теперь мы считаем свое понимание жизни и своих интересов правильным и безошибочным и не хотим смириться под крепкую руку Божию (1 Пет. V, 6). Всему виною наша гордость и наше самомнение.
   Но желания, управляемые самомнением и самолюбием, всегда бывают неразумны и часто гибельны.
   Когда-то давно, рассказывает христианское предание, в пустынях Востока жил праведный старец подвижник по имени Даниил. Его посещали иногда обитатели ближней деревни, приносившие ему пищу, и из них он особенно любил одного, каменосечца Евлогия. Это был человек очень добрый, необыкновенно трудолюбивый, искренно и глубоко верующий. Целыми днями работал он в поте лица в каменоломнях, откалывая и обделывая громадные камни, и всегда был весел, спокоен и радостно настроен. Никто не слыхал от него ни жалоб, ни упреков. Возвращаясь домой, он непременно приглашал к обеду бедных соседей или встречавшихся нищих, и дом его всегда был полон убогими и калеками. Почти весь свой скудный заработок он делил между нуждающимися, оставляя себе лишь немного на пропитание. Евлогия все знали и все любили.
   «Вот человек, — думал иногда старец Даниил, слушая рассказы о нем, — который так много делает добра, несмотря на свои скудные средства! Сколько добра он сделал бы, скольких осчастливил бы, если б был богат!»
   И он молился Богу, чтобы Господь послал Евлогию богатство.
   Однажды после молитвы в сонном видении явился ему Господь. «Молитва твоя будет исполнена, — сказал Он, — если ты поручишься за душу этого человека, что, сделавшись богатым, он не погибнет, не развратится и не забудет Бога».
   Даниил поручился. Ему казалось невозможным, чтобы богатство испортило добродетельную жизнь каменосечца и поколебало христианскую настроенность его души.
   Когда на другой день после этого Евлогий отправился на работу, с ним случилось необыкновенное происшествие.
   Едва ударил он киркой по скале, намереваясь отколоть большой кусок камня, как почувствовал по звуку удара, что скала внутри пуста. Он ударил другой, третий раз и пробил небольшое отверстие.
   Он заглянул в него и остолбенел от удивления.
   В скале была большая выбоина, и вся она наполнена была золотом!..
   Пробить среди камней широкую дыру и достать золото было делом нескольких минут.
   Тяжело нагруженный вернулся Евлогий домой и заперся в своей комнате. Первый раз за много лет он не пригласил никого к обеду. Он не хотел, чтобы разнеслась весть о его драгоценной находке.
   Евлогий разбогател. Он перестал ходить на работу: ему не было нужды трудиться более, чтобы зарабатывать скудные гроши на пропитание.
   Жизнь в деревне скоро показалась ему скучной и неинтересной. Его богатство было здесь почти бесполезно. Он переехал в Византию, в столицу.
   Для испорченного человечества богатство имеет всегда магическую притягательную силу. Кто богат, у того всегда будет много друзей. В блестящей, шумной столице у Евлогия также скоро оказалось много друзей. Они помогли ему купить роскошный дом, ввели в высшее византийское общество, представили к царскому двору, и скоро Евлогий стал видным вельможей, с головой окунувшись в ту пустую, праздную жизнь, которой жила высшая богатая аристократия Византии, жизнь показного блеска и тщеславия.
   О благотворительности не было больше и речи. Деньги текли рекой на пустые прихоти, а нищие и нуждающиеся бедняки напрасно старались найти доступ к новому вельможе, чтобы просить о помощи. Многочисленные слуги в нарядных костюмах, расшитых золотом, гнали их палками от ворот пышного мраморного дворца.
   С ужасом и грустью узнал старец Даниил о перемене, которая произошла с Евлогием. Слишком поздно понял он, как неразумна была его молитва и насколько лучше и полезнее была для несчастного каменолома та бедная трудовая жизнь, которую предназначил ему Бог в Своей благости и премудрости. Кроме того, он чувствовал со страхом, что великий грех лежит на его совести и тяжелое наказание ему угрожает: ведь он поручился за эту душу и отвечал за нее перед Богом.
   Эта ответственность казалась ему теперь ужасной. Он не мог более оставаться спокойным в своей келье. С тяжелым чувством покинул он пустыню и побрел в Византию в смутной надежде, что, может быть, ему еще удастся как-нибудь образумить и спасти Евлогия.
   Но говорить с Евлогием ему не удалось. Нарядные, надменные слуги не допустили бедного пустынника даже во двор. Несколько дней продежурил у ворот дома старец, голодный, усталый, снедаемый сердечной тоской, и лишь однажды видел бывшего каменосечца, когда тот, завитой и надушенный, в пышных придворных одеждах, садился в паланкин, который несли на своих плечах восемь сильных негров-рабов. Даниил бросился к нему. Высокий широкоплечий арап грубо оттолкнул его. Пустынник громко назвал вельможу по имени, протягивая к нему дрожащие старческие руки. Евлогий окинул его скучающим, равнодушным взором и, не останавливаясь, проследовал мимо. Не узнал он старца, или не хотел узнать, или, быть может, не слыхал его умоляющих воплей — трудно было решить, но Даниил чувствовал, что из этой развращающей и увлекающей жизни вырвать Евлогия ему не удастся и что гибель его неизбежна.
   С разбитым сердцем вернулся он в пустыню и в безысходной тоске, обливаясь слезами, распростерся в молитве пред Господом, прося простить его тяжелый грех и снова вернуть Евлогия к бедной, трудовой жизни.
   И Господь в милости Своей внял его покаянным слезам и простил грех его, грех самомнения, ибо вообразил он, что лучше Бога знает, как полезнее устроить судьбу ближнего, и тем едва не погубил его.
   Молитва старца снова была услышана.
   Бывший каменолом в своей надменности зазнавшегося выскочки наделал много неловкостей при дворе, поссорился с несколькими приближенными царя и навлек на себя царскую опалу. Все имение его было конфисковано в казну, и сам он был выслан из столицы. Друзья едва спасли его от тюрьмы. Эта катастрофа подействовала на него благодетельно. Потеряв все, он опомнился, понял, что наказан Богом за гордость и бессердечие, покорно подчинился своей судьбе, вернулся в деревню и снова взялся за свое ремесло. Снова стал он другом нищих и обездоленных и снова стал делить с нуждающимися свой скудный заработок, добытый тяжелым трудом.
   Так грубо обманывается человек, когда он сам, рассчитывая на проницательность своего рассудка, пытается определить пользу окружающих его жизненных условий. Смысл и причины совершающихся событий обыкновенно скрыты от наших глаз, и потому наши суждения так близоруки и ошибочны. Только впоследствии, когда эти события уже отойдут в область прошлого, взглянув назад, мы начинаем понимать их целесообразность, разумность и пользу. Если эти события для нас болезненны и приносят с собой ряд страданий и огорчений, наше страдающее «я» возмущается против них и находит их ненужными и излишне жестокими. Но подождите, потерпите, и, когда они пройдут, вы почти всегда найдете для них оправдание. Часто они оказываются только горьким лекарством, необходимым для нашего духовного здоровья. Хинин — горькая, невкусная вещь, но незаменимое средство против лихорадки. Так и страдания в руках Божиих являются средством врачевания наших страстей и пороков, чаще всего — нашей гордости, которую необходимо смирить. В общем, они всегда ведут к лучшему. Чтобы железо стало мягким и ковким, его надо раскалить в огне кузнечного горна. Так и человека необходимо провести через горнило страданий, чтобы душа его стала мягче и восприимчивее к молоту событий, которым обрабатывается она для вечной жизни. К сожалению, эту истину мы понимаем всегда поздно. Отсюда наше недовольство, наше малодушие, наш ропот.
Что Я делаю, — сказал Господь апостолу Петру, — теперь ты не знаешь, а уразумеешь после (Ин. XIII, 7). Это в полной мере относится и к нам. Мы обыкновенно не понимаем того, что делает с нами Господь, и узнаем это лишь впоследствии.
   Когда человек пытается жить по своей воле, это приносит ему множество огорчений, разочарований и беспокойства.
   Посмотрите, сколько волнений переживает молодой человек, когда ему предстоит выбрать карьеру или определить свой путь жизни. Если при этом выборе критерием для него является вопрос о личных удобствах и о выгоде, то душевные мучения, вызванные нерешительностью или неосведомленностью, бесконечны. На чем бы ни остановилось его внимание, он везде боится проиграть. Там ему кажется мало содержание, тут он будет не на виду, и ему придется долго ожидать повышений, в другом месте угрожает скучная жизнь в провинциальном захолустье и так далее до бесконечности. Человек мечется и бросается во все стороны, хватается за все и нигде не находит душевного покоя. Ему все кажется, что он выбрал самое неудачное место или занятие и завистливым оком оценивает он выгоды положения своих сверстников или своих конкурентов. «Хорошо там, где нас нет», — эта поговорка создана именно для таких беспокойных завистников. Нечего и говорить, что разочарований при этом из-за ошибочных расчетов чрезвычайно много, и они вызывают всегда мучительное сожаление и досаду на самого себя за свои промахи.
   Но положитесь во всем на волю Божию, откажитесь от своекорыстных расчетов, и на душе станет спокойно и ясно. Вы поверите, что то место и занятие, которое выпало на вашу долю, — самое лучшее для вас, ибо дано Богом, Который лучше вас знает, к чему вы способны. Вы поймете и убедитесь, что ничего другого искать вам не надо и что вам остается лишь спокойно заниматься своим делом, стараясь исполнить его как можно добросовестнее. Вы поверите, что в постройке Царства Божия нет низких положений и невыгодного дела и что все занятия одинаково важны и нужны, если они делаются с одним устремлением исполнить волю Божию. Вы оцените то драгоценное правило, которое дает апостол Павел в послании к Римлянам: как в одном теле у нас много членов, но не у всех членов одно и то же дело, так мы, многие, составляем одно тело во Христе, а порознь один для другого члены. И как, по данной нам благодати, имеем различные дарования, то, имеешь ли пророчество, пророчествуй по мере веры; имеешь ли служение, пребывай в служении; учитель ли, — в учении; увещатель ли, увещевай; раздаватель ли, раздавай в простоте; начальник ли, начальствуй с усердием; благотворитель ли, благотвори с радушием. Любовь да будет непритворна (Рим. XII, 4-9). И это сознание, что все занятия и положения одинаково ценны в экономии Царства Божия и что все работники на Божией ниве одинаково дороги в очах Божиих, — это сознание примирит вас с вашим делом, как бы низко или невыгодно ни казалось оно с мирской точки зрения, и радостен и разумен станет для вас путь вашей жизни.
   Итак, не мечитесь, не бросайтесь по сторонам, не ищите того, что, по вашему мнению, более выгодно, но доверясь Богу, работайте Ему со страхом и радуйтеся Ему с трепетом. Вы почувствуете, что в жизни у вас есть несокрушимая опора, на которую радостно и спокойно можно положиться.
   Более того: вы скоро почувствуете, что этот путь полного и беспрекословного подчинения Богу есть для души единственно правильный и естественный путь, вполне соответствующий ее природе. Только на этом пути все силы и способности души получают полное раскрытие и естественное развитие. Там, где человек пытается сам управлять своею судьбою, он непременно в слепоте своей повредит себе и искалечит душу свою. Так неразумное, упрямое дитя, предоставленное себе, непременно попадет в беду и изувечит или убьет себя по неразумию своему.
Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее (Мк. VIII, 35).

Толкование на главу 9, ст. 1-13. О духовном преображении христиан

    Цель Преображения Иисуса Христа

   Почему Господь нашел нужным преобразиться перед Своими учениками и явиться им в этом блистании лучезарного света, осиявшего Его как отражение небесной славы? Какая цель Преображения?
   Кондак праздника, поемый Православною Церковью, отвечает на этот вопрос.
   «На горе преобразился еси, и якоже вмещаху ученицы Твои, славу Твою, Христе Боже, видеша; да егда Тя узрят распинаема, страдание убо уразумеют вольное, мирови же проповедят, яко Ты еси воистинну Отчее сияние».
   Наступали тяжелые дни, полные горя и муки неизъяснимой, — дни крестных страданий и смерти Господа. Слабая вера Его учеников должна была пережить страшное потрясение: им предстояло увидеть любимого Учителя, их гордость и надежду, их Великого Пророка, которого они искренно признавали могущественным Мессией, на Кресте, окровавленного, израненного, распятого, как злодея, окруженного позором и насмешками. Устоит ли их вера? Сумеют ли они сохранить преданность своему Равви? По-прежнему ли будут они признавать в этом опозоренном человеке, доведенном до последней степени страдания и тоски, того Мессию, которого они ожидали видеть в ореоле славы и земного блеска? Не отвернутся ли они от Него с грустью и болью за то, что Он обманул их надежды и мечты?
   Это было возможно.
   И вот для того, чтобы укрепить их веру в Мессию-победителя, чтобы поддержать их в минуты надвигающихся испытаний, надо было показать им хотя бы слабый отблеск будущей славы, ожидающей их Учителя, не той славы, которая составляет украшение земных царствований, славы позолоченных регалий и мишурного великолепия, но нетленной славы Царства Божия с его немеркнущей, вечной красотой святости и духовного величия. Пережив незабываемые минуты Преображения, они увереннее могли смотреть на ужас и позор распятия и, чувствуя в душе копошащиеся лукавые сомнения, легко могли подавить их воспоминанием о лучезарном Фаворском свете. Неизбежно должна была явиться укрепляющая мысль: «Да, Равви умирает в позоре и бесчестии… Да, Он пригвожден ко Кресту, но мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца (Ин. 1, 14), видели Его власть и могущество, слышали небесный голос, свидетельствовавший о Нем, и несомненно знаем, что Он мог бы избежать этого позора и страданий, если б хотел, пользуясь Своим могуществом и любовью, так очевидно явленного Ему Отцом Небесным, но… Он страдает. Ясно, что Он Сам так хочет. Ясно, что Его страдания добровольные».
   Вера в Учителя, в Его силу и в Его грядущую победу должна была остаться непоколебимой, несмотря на распятие и крестную смерть.
   Кроме того, после Преображения ученики могли со всею решительностью засвидетельствовать перед всем миром, что их Учитель есть «Сын Божий возлюбленный», «Свет от Света», сияние славы и образ ипостаси Отца Небесного (Евр. I, 3), что Он есть воистину Отчее сияние в сумерках земной, омраченной грехом жизни, ибо они слышали об этом свидетельство неба.
   Наконец, Преображение открывало перед учениками уголок будущего Царства Божия, той славы и того блаженства, которое ожидает всех истинных последователей Господа. Если Он будет в славе, то и верные ученики Его будут также наслаждаться этой славой, ибо где Я, — обещал Он, — там и слуга Мой будет. И кто Мне служит, того почтит Отец Мой (Ин. XII, 26). Смертному трудно представить и ощутить это блаженство, ибо не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его (1 Кор. II, 9), но в момент Преображения по крайней мере три избранных ученика Спасителя, несомненно, почувствовали, хотя не в полной степени, блаженство будущей жизни, ощущение небесного мира и веяние благодати Божией, наполнившие их сердца невыразимым счастьем и радостью. Недаром порывистый Петр, скорее всех отзывавшийся на впечатления, засвидетельствовал немедленно об этой радости: Ραвви! хорошо нам здесь быть; сделаем три кущи: Тебе одну, Моисею одну, и одну Илии.
   Испытав хотя бы однажды это блаженство, ученики, конечно, никогда впоследствии не забывали, не могли забыть этих минут и в воспоминаниях о них и предвкушении счастья небесной жизни находили, конечно, опору для убеждения в правильности избранного ими пути и могучее побуждение ревностно и неуклонно исполнять в жизни заветы Господа, оставаясь верными Его последователями, чтобы войти в радость господина своего (Мф. XXV, 21).

    Преображение Господне открывает, что высшее счастье: в единении с Богом

   Но такое же значение имеет Преображение Господне и в нашей жизни. Ученики Господа испытали непосредственно блаженство этого момента: мы, доверяя их свидетельству, убеждаемся в несомненной действительности того счастья, которое является следствием и наградой жизни во Христе. Преображение и для нас — залог и свидетельство будущего небесного блаженства, его отблеск, сверкнувший, как зарница, среди горя, уныния и тоски нашей жизни. Оно явило нам образ того, каким будет возрожденный, просветленный, облагодатствованный человек, когда он достигнет высоты совершенства и отразит в себе сияние славы Отчей. Без Фаворского откровения мы никогда не имели бы понятия о том просветленном состоянии праведников, которое может быть достигнуто и проявиться внешним образом до известной степени даже здесь, на земле, но которое во всей полноте раскроется в будущем, когда праведники воссияют, как солнце, в Царстве Отца их.
   Этот образ будущего состояния и явил нам Господь на Фаворе, когда просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет (Мф. XVII, 2).
   Эта мысль о счастье как результате праведной жизни, приводящей к единению с Богом, должна быть особенно дорога и ценна для человека. Все люди без исключения стремятся к счастью, хотя различно его понимают, судорожно мечутся из в стороны в сторону в тщетных поисках и в конце концов с отчаянием убеждаются в том, что они гоняются за призраками и все-таки не знают, где ключи их счастья.
   Как древний витязь на распутье, человек всегда в недоумении стоит перед вечным вопросом: где дорога к счастью?
   Преображение отвечает на этот вопрос.
   Как бы ни спорили о возможности факта Преображения и о природе Фаворского света, несомненно одно: луч высшего счастья озарил в эту минуту сердца учеников Господа, и причина этого заключалась в созерцании Божественной славы.
   Если одно созерцание этой славы наполнило учеников блаженством, то каково должно быть счастье человека, достигшего тесного и приискреннего единения с Богом в такой степени, что Господь обитает в нем, пронизывая все его существо лучами Своей немеркнущей славы, которая как бы струится из освященного и просветленного Его присутствием человека!
   В этом и состоит высшее счастье: в единении с Богом, делающем человека причастником Божественной славы.
   В этом же заключается и разрешение проблемы общего счастья. Ведь счастье чувствуется каждым человеком лично, в своем собственном сердце. Счастье всегда индивидуально. Общество не имеет какого-либо особого органа, какого-нибудь коллективного сердца, способного переживать какое-то особенное, специфически общественное состояние счастья. Поэтому проблема общественного счастья не может быть поставлена так, как ее часто ошибочно ставят: осчастливьте общество, и каждый член его будет счастлив. Опытов осуществления этой программы в такой постановке было много, и все они были неудачны. Здесь необходимо сделать совершенно обратную перестановку: если каждый в отдельности член общества счастлив, то и общественная жизнь счастлива. Общее счастье, как коралловый остров из полипов, вырастает из слагаемых индивидуального счастья. Счастливое общество есть сумма счастливых людей.
   Но в чем состоит личное переживание счастья, мы уже знаем теперь из евангельской повести о Преображении. Через этот же этап проходит и дорога к общему счастью, ключ к которому все тот же: единение с Богом.
   Вывод для нас драгоценный, особенно в настоящее безрадостное, темное время, когда, по-видимому, ни один луч счастья — ни личного, ни общественного — не блестит среди мрачных, сгустившихся туч ненависти и уныния.
   Но для того, чтобы достигнуть блаженства единения с Богом, необходимо каждому из нас духовно переродиться, преобразиться, ибо Бог свет есть, и тьмы в Нем несть ни единыя, у света же не может быть общения со тьмой, и наша мрачная душа в ее настоящем виде Бога воспринять не может.
   Для общего счастья, таким образом, необходимо личное возрождение, личное преображение. Чтобы изменить, улучшить жизнь, необходимо преобразиться нам самим.

    О необходимости духовного преображения и о том, что этому мешает

   На жизнь теперь жалуются очень часто и очень многие. Довольных почти нет. Но всегда в ответ на эти жалобы и вздохи просится невольный вопрос: «А что вы сделали, чтобы улучшить жизнь?» Уныние, жалобы и полная бездеятельность делу не помогут. Мы все ждем готового счастья: кто-то придет, кто-то все наладит, кто-то устроит нашу жизнь. Нам предстоит только принять эти заботы и наслаждаться создавшимся помимо нас благополучием. Надо понять, что такое отношение к жизни в корне ошибочно. Кто бы ни взялся за устройство нашей жизни и как бы талантливо он это ни делал, мы непременно испортим всякую жизнь, если не переменимся сами и не будем работать над своим духовным совершенствованием. Из плохого материала всегда получится плохая постройка. Поэтому на каждом из нас лежит обязанность развить и улучшить свою духовную природу, и этой работе над собой не могут помешать никакие внешние условия существования.
   Духовное преображение необходимо для каждого из нас как обязательное условие личного и общественного счастья.
   Что же для этого нужно?
   Прежде всего необходимо отдаться Богу вполне. Это первый момент.
   Необходимо найти в себе силу и желание прийти к Богу и сказать: «Господи! Вот я весь пред Тобою! Я хочу быть Твоим! Мои мысли, мои таланты, мои силы — все, все должно принадлежать только Тебе! Всего себя целиком, без остатка я отдаю и посвящаю Тебе на служение! Для себя я не оставляю ничего… Тебя любить, Тебе служить, Тобою, для Тебя и в Тебе жить — вот все, что мне надо и о чем я молю Тебя!»
   Это не значит, конечно, что вы тотчас же сумеете осуществить в своей жизни этот святой порыв, эту мольбу: борьба предстоит длинная и упорная, но надо искренне принять это величайшее решение жизни и обречь себя бесповоротно на новую жизнь, жизнь послушания и служения Богу, как бы ни велики были предстоящие трудности.
   Кажется, настоящее время особенно благоприятно для такого решения. Еще так недавно жизнь казалась привлекательной и неотразимо влекла к себе, переливаясь всеми цветами пусть обманчивых, но соблазнительных огней. Блеск внешней культуры, удобства и комфорт, причуды ослепляющей роскоши, опьяняющее веселье и остроумие, изящество самих форм, прикрывающих грех, увлекающие взлеты искусства, разнообразие и доступность умственных наслаждений, возбуждающая нарядность жизни — все это манило, опьяняло, очаровывало. В этом потоке пестрых впечатлений трудно было устоять.
   Но теперь?.. Что теперь представляет собой жизнь с этой внешней стороны? Слава Богу, этого опьяняющего дурмана недавнего прошлого нет и следа. Скучно, серо, бесцветно. Ни блеска культуры, ни вдохновений искусства, ни глубины научной мысли! Сплошное серое убожество. Мирская жизнь теперь как старая вакханка с облезшими румянами на щеках. Еще недавно казалась она вызывающе-обольстительной, а теперь пред нами только отрепанная нищая в грязных лохмотьях. Чего же жалеть? Неужели трудно отказаться от этого угрожающего убожества?
   Мы все ясно чувствуем, что в такой жизни нет ни света, ни радости. Отчего же не попытаться наполнить ее новым содержанием? Почему не дать ей новое направление и новый смысл? Почему не поискать новых, духовных радостей?..
   Наша беда состоит в косности, в духовной неподвижности.
   Мы слишком сроднились с известными условиями жизни. Образовались определенные привычки не только внешнего поведения, но и отношения к жизни, все мировоззрение, настроение, вкусы — все отлилось в определенные формы, приноровленные к существовавшей жизненной обстановке. Все было так прилажено, так ловко пригнано к окружающей среде, все было на своем месте и чувствовалось так уютно и спокойно! В душе не было сомнений, и по гладкой поверхности обывательской психологии не пробегало ни малейшей тревожной ряби беспокойства мысли. И вот все это надо изменить и изменить коренным образом! Конечно, это трудно.
   Чтобы разбить старые, укоренившиеся привычки, нужна решимость и духовная энергия. Но этого-то и не хватает. Правда, сдвиг, происшедший в последнее время во внешней обстановке жизни, настолько велик, перемены так радикальны, что прежнее мировоззрение чувствует себя крайне неловко и решительно не приспособлено к новым условиям. Волей-неволей, уступая необходимости, приходится делать изменения в зависимости от новых требований жизни. Но, к сожалению, в громадном большинстве случаев изменения эти идут в сторону наименьшего сопротивления, приспособляясь к пониженному нравственному уровню жизни. Общее миросозерцание опускается и пошлеет вместе с гнилостным процессом, охватившим жизнь. Вместо того, чтобы укрепить моральные устои, правила поведения и принципы жизни, существовавшие лишь в силу привычки, не опиравшиеся на сознательные убеждения и потому легко расшатанные мятежными вихрями последних событий, их просто выбрасывают за борт, как ненужные обломки прошлого, и оттого безыдейное убожество жизни становится еще тягостнее, а развал ее еще неотвратимее и сильнее.
   Чтобы остановить этот развал, необходимо внести в жизнь струю евангельского миропонимания и христианской морали. Только апостольский подвиг искренних христиан, составляющих соль земли, может остановить процесс гниения жизни.
   Необходимо вспомнить ту удивительную, радостную и волнующую жизнь первых веков христианства, представлявшую непрерывный подвиг глубокой веры, бескорыстной любви и беззаветного служения людям, и на этих принципах далекого, но великого прошлого строить свою личную и общественную жизнь.
   Два главных препятствия стоят, обыкновенно, на этом пути обновления жизни. Первое — наш эгоизм, который препятствует нам отдаться целиком Богу. Этим объясняется наша нерешительность и незаконченность добрых порывов. Мы часто готовы бываем отдать Богу многое, но всегда в душе остается заповедный уголок, где царит наше «я» и который мы бережем для себя. Расстаться с этим уголком, допустить в него кого-нибудь и отдать заветный ключ от него мы долго не решаемся, и в этом кроется большая опасность, ибо эгоизм, не сломанный совершенно и укрывшийся хотя бы в одном закоулке души, рано или поздно разрастается опять, как бурьян, и заглушает добрые всходы. Человек с двоящимися мыслями не тверд во всех путях своих. Нельзя одновременно служить двум господам — себе и Богу, ибо в жизни человека может быть только один центр, и балансировать на скользком рубеже, разделяющем эгоизм и самоотречение, самолюбие и служение Богу, в течение долгого времени совершенно невозможно. Если человек не сделает над собой усилия, чтобы окончательно и бесповоротно склониться на сторону добра и самоотречения, он рано или поздно обязательно свалится в бездну греха и служения своему эгоизму. Это мы уже знаем.
   Другое препятствие на пути возрождения ставят наши косность и лень, постоянно нашептывающие нам лукавую мысль: «Зачем менять свои привычки, вкусы, взгляды, все направление жизни? Это так трудно и требует усилий почти невероятных. И к чему? Разве нельзя без этого обойтись? Ведь жили же раньше хорошо, спокойно, благополучно, и ничего не требовалось… Никаких усилий, никаких перемен внутренней жизни. Быть может, и теперь обойдемся без этого. Быть может, и теперь от нас ничего не потребуется, и жизнь сама вернется к старому и покатится снова легко и спокойно, как русские сани по гладко наезженной зимней дороге!..» Увы! Это только софизм лукавой мысли. Жизнь в послушании Богу и Его заповедям, жизнь, полная внутренней борьбы, нравственных усилий воли и духовной работы над собой, требовалась всегда, и если мы этой жизни не вели и все-таки не испытывали над собой грозы гнева Божия, то это был лишь акт Божественного долготерпения, готового миловать самых закоренелых грешников в ожидании их исправления. Но и долготерпение Божие имеет пределы и сменяется гневом Божиим, если люди упорно не хотят расстаться с грешной жизнью.
   Случалось ли вам видеть весной во время разлива высокий обрывистый берег реки? День и ночь бьются в него и плещутся волны, подмывая его все более и более и увлекая с собой песок, кусочки глины и мелкие камни. И вот уже нависли над водой зловещие глыбы, готовые обрушиться, но они некоторое время еще держатся прежней силой сцепления. Однако волны продолжают свою разрушительную работу безостановочно, и наступает наконец момент, когда с шумом рушится подмытый берег, поднимая брызги и муть, и жадный поток скоро сглаживает все следы обвала.
   То же случилось и с нашей жизнью. Волны греха и зла уже давно подтачивали ее устои, но силой старых привычек и традиций она еще держалась кое-как, и нам казалось, что опасности обвала еще нет, что долгие годы мы еще можем жить с прежней беспечностью. Мы не оценили как следует зловещую угрозу, и наступила катастрофа: рухнул привычный уклад жизни и рухнул безвозвратно. Утешать себя мыслью, что без всяких усилий с нашей стороны все может вернуться к старому и начнется снова прежняя ленивая, беспечная жизнь, уже невозможно: история назад не возвращается. Так дерево, лесной великан с прогнившей сердцевиной, рухнувшее под напором грозы, уже не может подняться и зеленеть снова.
   Для того, чтобы снова устроить жизнь и на месте развалин возвести новое здание, необходимо проделать громадную созидательную работу. Нельзя сейчас оставаться равнодушным и безучастным зрителем в ожидании, что все устроится само собой. Жизнь требует в данный момент усилий и труда от каждого из нас, и прежде всего усилий для укрепления тех нравственно-религиозных устоев в личной и общественной жизни, на которых она только и может держаться.
   Третьим обычным препятствием для перемены прежнего пути жизни является боязнь, что в случае обращения к Богу от нас потребуется слишком много, и непосильная тяжесть ляжет на наши плечи: придется отказаться от всех радостей жизни и взять на себя тяжелый ярем испытаний и аскетических подвигов. Частые посты, долгие молитвы, бесконечные поклоны, коленопреклонения, суровая простота одежды и т. д. — так обычно представляется истинно христианская жизнь пугливому воображению, воспитанному в разнузданности и постоянной привычке угождать своим страстям. Но этот страх неоснователен. В нем кроется оскорбительное недоверие к Богу. Это страх от лукавого, который подобными мыслями старается удержать человека от обращения к Богу. В действительности христианская жизнь вовсе не есть жизнь беспросветного, мрачного аскетизма и непосильного подвига. Господь, призирающий на немощи наши, ведет каждого из новообращенных с такой премудрой постепенностью, с такой нежной заботливостью и любовью, особенно на первых порах, что трудность нового пути почти не замечается. Сначала человек встречает и испытывает гораздо больше радости и счастья, чем огорчений от неудач и утомления от трудов. Он летит, как говорят святые отцы, на крыльях благодати. Испытания и трудности обычно начинаются позднее и увеличиваются по мере того, как вырастают наши нравственные, духовные силы, никогда, впрочем, не превышая меры нашего терпения и нашей ревности. Аскетическая дисциплина христианской жизни точно так же никогда не требует от человека сверхсильных подвигов, и опытные старцы руководители на первых порах стараются, наоборот, умерить жажду подвига и горячую ревность пылких неофитов, намеренно делая для них ярем нового пути как можно легче.
   Но преодолев все названные препятствия и твердо решившись вступить на новый путь, мы сейчас же встречаемся с вопросом о том, как наиболее целесообразно вести борьбу с ветхим человеком, с пороками и страстями, говоря иначе — перед нами встает вопрос о методе и способах возрождения.
   Существует довольно широко распространенное мнение, что бороться со всеми страстями разом невозможно, что врагов лучше бить по частям, то есть вытравлять из души греховные склонности и привычки одну за другой, как выпалывают сорную траву в поле, так, чтобы в каждый момент борьба велась только с одной преобладающей страстью. Но беда в том, что жизнь человека коротка, а имя греху — легион, и человек, несомненно, успеет умереть раньше, чем справится с последней страстью. Не следует забывать, что застарелые пороки искореняются очень медленно и с большим трудом. Кроме того, по выражению одного духовного писателя, виды греха, оттесненные в одном месте, скопляются и прорываются в другом, то есть греховная энергия побежденной страсти иногда непонятным образом превращается в новую страсть или же идет на усиление прежних, сравнительно более слабых пороков. Наконец, борьба не может вестись одними только отрицательными способами. У дерева с подгнившими корнями бесполезно обрывать пожелтевшие сухие листья и ожидать от этого оздоровления. Надо лечить корень.
   Первое условие для этого — менее всего рассчитывать на свои усилия и на свою деятельность. Человек, воображающий, что он собственными силами может победить грех и возродиться, подобен утопающему, который сам себя пытается вытащить из воды за волосы. Ясно, что в этом случае успех невозможен. Чтобы вырваться из трясины порока, нужна точка опоры, и этой опорой может быть только Бог!
   Здесь требуется не одно только молитвенное обращение к Богу с просьбой о помощи.
   Апостол Павел такими словами изображает самую сущность процесса возрождения:
Мы же все открытым лицем, как в зеркале, взирая на славу Господню, преображаемся в тот же образ от славы в славу, как от Господня Духа (2 Кор. III, 18).
   Что это значит? Как можно преобразиться в образ Божественной славы Господа Иисуса Христа?
   На языке Священного Писания выражение «слава Господня» обыкновенно означает «Божественные свойства». «Небо и земля исполнены славы Твоея», то есть небо и земля отражают свойства Божии: величие, премудрость, всемогущество и т. д. Преображаться в образ Господень от славы в славу — значит поэтому постепенно проникаться Божественными качествами и воплощать их в себе, насколько это возможно для слабой и грешной души человека.
   Человеческая душа представляет собой чудесное зеркало, которое не только отражает предметы внешнего мира, но и фотографирует их, то есть задерживает в себе.
   Обстановка жизни, ее внешние события всегда кладут свой отпечаток на душу. Вот почему по этим следам-отпечаткам нередко можно угадать прошлое человека или определить ту обстановку, в которой происходило его воспитание. Содержание души обыкновенно в большей своей части есть не что иное, как ряд пережитых впечатлений и образов, полученных извне. Зная этот закон, можно воспитывать человека и влиять на его душу путем определенного подбора тех образов и впечатлений, которые предстоит ему пережить и воспринять. На этом и основывается наука воспитания.
   Сильнее всего действуют на душу и прочнее в ней сохраняются впечатления, полученные от живой личности. Живое от живого — это закон биологии. Эти впечатления живут годами, часто остаются на всю жизнь и влияют настолько сильно, что нередко совершенно перерождают человеческую душу: человек начинает подражать тем лицам, которые особенно затронули его чувство и воображение, и мало-помалу становится на них похожим. Он преображается в тот же образ. Мы знаем, какое громадное влияние на русское общество имел в свое время английский поэт лорд Байрон и как под этим влиянием увлекающиеся читатели копировали героев его произведений, иногда довольно неудачно.
   Вряд ли мы оцениваем как должно то влияние, какое имели любимые нами герои литературных произведении на склад нашей психологии, на наши вкусы, стремления, на все наше мировоззрение. Наша беда состоит в том, что в русской литературе мало положительных типов, заслуживающих подражания. Особенно это плохо для молодежи, которая всегда склонна к увлечению литературными героями и для которой воспитание больше чем наполовину состоит в подражании. В самом деле, вот перед нами галерея литературных типов: Онегин, Печорин, Рудин, Чичиков и т. д. Кто из них может служить образцом для подражания? А между тем за отсутствием положительных типов молодежь в свое время копировала в жизни даже этих духовно изуродованных людей. В результате среди русского общества само понятие об идеальном нравственном типе стало весьма смутным и редко кто может сказать о себе, что у него есть ясное представление о том идеальном образе человека, воплотить который он хотел бы в себе.
   Но есть один великий образ, вечно сияющий лучезарным светом для всех нас, до высоты которого никогда не поднималось человеческое творчество: евангельский образ Господа Иисуса Христа. Его также можно иметь всегда перед умственным взором и стремиться отразить в своей жизни. Более идеального, более совершенного образа человек не найдет никогда. И, конечно, никакой другой образ не может так всецело захватить душу, так подчинить ее своему обаянию и преобразить ее в подобие себе.
   Поэтому, если вы мечтаете о духовном возрождении, взирайте на славу Господню и преображайтесь в тот же образ от славы в славу, то есть имейте всегда перед своим умственным взором образ Господа, чаще бывайте в общении с Ним в молитве, в мыслях, в чувствах, в доброделании, и влияние этого дивного образа не замедлит отразиться в душе вашей. Вы будете воспринимать Его качества, вы будете похожи на Него в силу закона психологического влияния. Нравственно сильная личность всегда подчиняет себе более слабую душу и отражается в ней через подражание. Недаром ученики и апостолы Господа так выделялись среди окружавшей толпы, ибо влияние Спасителя накладывало на них особый отпечаток. Учеников Христа узнавали сразу.
   «Они были с Ним» — говорили о них, ибо печать близости и общения с Господом была на них.
   Правда, нет теперь Воплощенного Господа на земле, но то, что влияет на человека в Его образе, — духовно и потому вечно. Тысячи верных поклонников Господа испытали это влияние, перерождаясь в тот же образ. Если мы стремимся к возрождению, мы должны поставить себя на пути влияния личности Господа Иисуса Христа.
   Когда астроном хочет сфотографировать какую-нибудь звезду, он наводит на нее свой телескоп и ставит часовой механизм, приводящий его в движение, так, чтобы аппарат двигался вслед за звездою, отражая ее все время в одной и той же точке фокуса. Звезда фотографируется сама собою.
   Так и в нашей жизни: не сводите духовных очей с Господа, ищите постоянного единения с Ним в молитве, чтении Евангелия, в размышлениях, в приобщении Святых Тайн, и изобразится в вас Христос! (Гал. IV, 19).
   Непосредственная близость Господа и общение с Ним — вот единственная и главная основа для возрождения человека.
   Умерла однажды девушка, поражавшая всех, кто ее знал, необычайной красотой и чистотой своей души. На ее груди нашли медальон и в нем начертанные слова: «Люблю Того, Кого никогда не видала». Она преобразилась в образ Того, Кого любила. Итак, будем чаще с Господом. Пусть Он будет постоянным спутником нашей жизни. Его образ отразится в нашей душе и переродит ее. Возродимся мы — возродится и наша жизнь, проникнувшись духом Его Божественной святости, ибо океан жизни составляется из капель отдельных личностей.
   Это — единственный способ преобразовать жизнь, ибо жизнь не есть что-либо внешнее, отдельное от нас.
   Это — мы сами.

Толкование на главу 9, ст. ст. 14-29. О вере

    Об исцелении бесноватого отрока

   Когда после Своего славного Преображения Господь спустился с Фаворской горы, Он увидел оставленных Им учеников в великом смущении. Их окружала громадная толпа, страстная, шумливая толпа Востока, громко кричащая, оживленно жестикулирующая, возбужденная каким-то событием. Среди этого шума резко выделялись то насмешливые, то негодующие голоса книжников, спорящих с учениками…
   Когда Господь спросил книжников о причине волнения, оказалось, что кто-то из народа привел к ученикам сына своего, одержимого духом немым, и просил исцелить его. Бедный юноша страдал давно и жестоко: в припадке беснования он падал на землю, испуская пену, скрежетал зубами и цепенел; многократно бросался в огонь и в воду. У несчастного отца отрока оставалась теперь единственная надежда на Великого Галилейского Пророка, словом изгонявшего нечистых духов, и на учеников Его, которые делали то же Его именем.
   Но на этот раз обычная сила исцелений, полученная учениками еще ранее от Господа, им изменила. Несмотря на все усилия, они не могли изгнать беса.
   Эта-то беспомощность и бессилие учеников перед бесноватым отроком и вызвали то возбуждение толпы, которое застал Господь у подножия горы.
   Огорченный, взволнованный, убитый горем отец бросился к Спасителю:
Учитель! если что можешь, сжалься над нами и помоги нам. Иисус сказал ему: если сколько-нибудь можешь веровать, всё можно верующему. И тотчас отец отрока воскликнул со слезами: верую, Господи! помоги моему неверию.
   Окружавшая обстановка, в которой все это происходило, действительно мало могла содействовать возбуждению и укреплению чьей бы то ни было веры. Неудача учеников, их сконфуженные, смущенные лица, язвительные насмешки и злорадство книжников, скептически настроенная, недоумевающая, разочарованная толпа — все это могло поколебать даже крепкую веру.
   По-видимому, даже ученики в эту минуту не обнаружили большой веры, чем и объяснялась их неудача. По крайней мере, когда, оставшись наедине с Господом, они поставили Ему прямой вопрос: почему мы не могли изгнать его? Господь, не обинуясь, отвечал: по неверию вашему; ибо истинно говорю вам: если вы будете иметь веру с горчичное зерно… ничего не будет невозможного для вас. Так повествует евангелист Матфей (Мф. XVII, 19, 20).
   Итак, кругом царствовала атмосфера недоверия и злой насмешки, когда Господь приблизился к толпе. Бедному отцу отрока надо было собрать все свои силы, все крупицы своей поколебленной, распадающейся веры, чтобы получить от Господа великую милость исцеления сына, ибо без этого чудо не могло совершиться. Как понятен становится этот отчаянный вопль: Верую, Господи! помоги моему неверию!
   Очевидно, с помощью Господа отцу отрока удалось сделать над собой усилие и напрячь свою веру до нужной степени, ибо Господь исцелил отрока.
   Урок для нас ясен.

    Об укреплении веры

   Для того, чтобы получить благодатную помощь от Бога во всех наших духовных и материальных нуждах, прежде всего необходима вера: вера в Бога, в Его всемогущество и благость, вера в то, что Он может исполнить наше прошение и действительно исполнит, если в нас есть усердие, твердое желание просимого и сыновняя любовь к Творцу.
Все возможно верующему, и, наоборот, ничего невозможно неверующему, ибо прошение без веры — оскорбление для Бога. Человек не может тогда рассчитывать получить от Бога ни помощи, ни укрепления, ни сил духовных, и его духовная жизнь замрет неизбежно.
   Для духовной жизни вера необходима, ибо без нее нет связи с единственным источником жизни и духовной силы — с Богом.
   Почему так — мы не будем сейчас рассматривать. Практически для нас важно здесь другое: как укрепить веру?
   Ведь мы часто находимся в положении несчастного отца евангельского отрока: мы сознаем необходимость веры, знаем, что без нее шагу не можем ступить на пути духовной жизни, и в то же время ощущаем в себе лишь холод сомнений и скептицизма. Мы чувствуем, что наша тусклая, вялая, безжизненная вера не в силах укрепить нас и сблизить с Богом, и невольно просится на уста: верую, Господи! помоги моему неверию.
   Конечно, это непосредственное обращение к Богу с просьбою о помощи по примеру отца бесноватого отрока и является первым средством укрепления веры. Господь есть единственный источник всяких благ. В духовной жизни это ощущается постоянно, и всякий успех здесь, всякое движение вперед определяется Его волей и от нее зависит. «Без Бога ни до порога» — это особенно верно применительно к духовной жизни.
   Молитва не только укрепляет веру, как это мы видим в данной евангельской повести, но она спасает от неверия в самые опасные минуты жизни, когда злой дух искушает человека сомнениями в самом бытии Божием. Какую силу имеет молитва об укреплении веры, мы видим из жития святителя Нифонта, епископа Кипрского.
   Святой Нифонт родился и был воспитан в христианстве.
   Но еще юношей он попал в испорченную компанию молодых людей и, подчинившись их влиянию, стал вести распутную, пьяную жизнь. Его друг, Василий, человек строгой, благочестивой жизни, жалел его и часто говорил ему:
   — Что сделалось с тобой? Ты жив телом, но душа твоя мертва… Только тень твоя ходит среди людей! Покайся! Обратись!
   — Моя судьба решена, — отвечал Нифонт с грустью, — покаяния для меня нет!
   Он пробовал молиться и не мог, а в душе чувствовалась удручающая пустота. Расстроенные кутежами и разгулом нервы все более давали себя знать… Однажды он пришел к другому своему другу, Никодиму, и был поражен его невольным восклицанием.
   — Что с тобою? — воскликнул Никодим. — У тебя лицо совсем черное, как у эфиопа! — С глубоким стыдом ушел Нифонт от друга. Ему хотелось спрятаться от людей, чтобы никто не видел на его изменившемся лице ясных следов разнузданных страстей и порочной жизни.
   Он думал: «Каким покажусь я на Страшном суде, когда здесь, на земле, где еще не открыты все дела мои, я уже кажусь таким черным…» Душа его опять жаждала молитвы, но в ушах звучал искушающий голос: «Если станешь на молитву, то сойдешь с ума, и люди осмеют тебя!» Однако ночью он заставил себя встать с постели и помолиться… И вдруг он увидел себя окруженным густым мраком; невольный ужас закрался в душу, и в страхе лег он опять на постель. Утром он пошел в церковь, где давно не бывал, и со стоном упал пред иконой Божией Матери, Споручницы грешных. «Помилуй меня, Заступница христиан, — молился он, — подыми меня, Упование и Надежда кающихся…» И совершилось чудо: лик Богоматери просиял и ожил, глаза радостно смотрели на него, небесная улыбка озарила лик…
   Так состоялось обращение Нифонта. Он принял иночество и стал суровым подвижником. Время проводил в тяжких трудах и покаянии; в наказание за прошлые грехи бичевал себя так, что тело отпадало клочьями, часто мучил себя голодом; одним словом, не щадил себя в своем покаянном подвиге. Но Господь попустил для него, быть может, еще более тяжелое искушение. Почти четыре года его мучила так называемая мысленная брань. Ему вдруг стало казаться, что Бога нет, что он напрасно рассчитывает на счастье единения с Ним, что все, во что он верит и чему поклоняется, не что иное, как фантазия, игра воображения, и что его подвиг не имеет никакого смысла. Его всюду преследовал искушающий голос: «Нет Бога!» «Нет, — возразил Нифонт в отчаянии, — я никогда не отрекусь от Христа, если даже впаду в блуд, если убью или совершу еще мерзейшее преступление!..» «Что ты говоришь? — шептал все тот же насмешливый голос искусителя. — Ведь Христа нет!» Тогда Нифонт начинал молиться, чтобы прогнать ужасные сомнения. «Боже, Боже мой! — говорил он с невыразимой тоской. — Зачем ты меня оставил? Дай мне познать, что Ты — Бог и что, кроме Тебя, иного нет!»
   И Господь внял горячей мольбе. Лик Господа на иконе, перед которой молился подвижник, засиял, как солнце, и ожил; дивное благоухание полилось от образа. Снова совершилось чудо, чтобы укрепить падающую веру святого Нифонта. С того момента душа его как будто закалилась: исчезли сомнения и ничем не смущаемая тишина и спокойствие веры спустились в измученную душу.
   Таким образом, молитва, непосредственное обращение к Богу оказались могущественным средством укрепления веры.
   Но как же молиться, если нет веры?
   Так же, как молился святой Нифонт: сначала принуждая себя, как будто уже имея веру. Так же, как молился несчастный отец бесноватого отрока, еще не имея настоящей веры.
Верую, Господи! помоги моему неверию!
   Другим средством укрепления веры служит пример.
   «С кем поведешься, от того и наберешься», — говорит пословица. Пример всегда заразителен, и глубокая, искренняя вера, соединенная с подвигом и высокой христианской жизнью, невольно внушает уважение и вызывает подражание. Поэтому для укрепления веры ищите добрых примеров и чаще останавливайте на них свое внимание. В первые века христианство распространялось главным образом благодаря примеру святых мучеников, твердая вера которых, засвидетельствованная страданиями, возбуждала общее удивление и привлекала ко Христу тысячи последователей. Христианская Церковь вырастала на мученической крови.
   Вот один из многочисленных примеров этого явления, взятый из жития святого мученика Вонифатия.
   Молодой, красивый Вонифатий в юности был любимым рабом богатой порочной римлянки Аглаиды. Несмотря на распутную жизнь, в душе обоих еще не заглохли семена добра, и оба они были далеко известны своим милосердием и благотворительностью. Быть может, именно за эту доброту души Господь и призвал их на истинный путь.
   На Востоке в то время шло гонение на христиан, и многие из них погибли смертью мучеников. Верующие с великим благоговением относились к телам мучеников и покупали их у язычников за большие деньги. Иметь мученические мощи у себя в доме было заветным желанием каждого ревностного христианина, потому что на них смотрели как на святыню. Следуя примеру других, Аглаида также решила приобрести мощи и с этою целью отправила Вонифатия в Киликию, где происходило гонение. Прощаясь с ним, она сказала:
   — Постарайся найти мощи мученика… Мы с благоговением будем хранить их, воздвигнем церковь, и будет этот святой нашим покровителем, защитником и ходатаем пред Богом.
   Вонифатий ответил шуткой:
   — Что если я не найду мученика, и тебе привезут мое тело, за Христа умученное, примешь ли его с честью?
   Аглаида с упреком остановила его:
   — Не время шутить теперь… Ведь ты отправляешься на святое дело и готовишься служить святым мощам, на которые даже смотреть мы недостойны.
   Помня эти слова госпожи и чувствуя всю скверну души своей, Вонифатий в дороге стал деятельно готовиться к тому, чтобы достойно исполнить возложенную на него задачу: он много постился и горько каялся в своей прежней порочной жизни. Прибывши в Таре, где свирепствовало гонение, он поспешил на площадь, где мучили христиан. Великое множество народа собралось смотреть на ужасное зрелище. Христиан, единственная вина которых состояла в том, что они верили в Бога и вели благочестивую жизнь, подвергали самым зверским истязаниям: их вешали, жгли огнем, привязывали к четырем столбам и потом раздирали на части, перепиливали пополам, сажали на кол, им выкалывали глаза, ломали кости, отсекали руки и ноги. С великим терпением переносили мученики страдания, но что всего удивительнее, не боль и мука отражались на их лицах, но тихая радость и блаженство, как будто перед их глазами уже открывалось светозарное, счастливое будущее в единении с Тем, Кого они любили больше жизни.
   Пораженный их мужеством, Вонифатий смотрел на эти радостные, светлые лица и сам раскалялся ревностью о Боге… И вдруг его охватило непреодолимое желание, подобно этим мученикам, открыто исповедать Христа. Он вышел на середину площади и воскликнул громко:
   — Велик Бог христианский, помогающий рабам своим и укрепляющий их в таких муках!
   С великой любовью он целовал изуродованные тела мучеников, их зияющие раны и молил лишь об одном: самому сподобиться мученического венца. Его заметили, схватили, привели к гегемону. Суд был скор и беспощаден: Вонифа-тия вывели за город и отрубили ему голову. Но 550 человек из толпы зрителей в тот день сделались христианами, увлеченные его примером.
   Между тем Аглаида с нетерпением ожидала возвращения посланных, постилась, молилась, готовясь встретить святые мощи; и вот наконец явился ей во сне ангел с такими словами: «Прими того, кто был некогда слугой твоим, а теперь наш сослужитель…» Утром Аглаида вышла на дорогу и долго смотрела в ту сторону, откуда ожидала прибытия посланцев… Вдали показался караван. Она узнала своих слуг, но не было Вонифатия с ними. Между седел двух сильных мулов качался ковчег, очевидно, заключавший в себе святые мощи… Аглаида тихо пошла навстречу и благоговейно склонила колени…
   — Как имя мученика? — спросила она.
   — Вонифатий!.. — последовал ответ.
   — А где же сам управитель?
   — В ковчеге…
   Аглаида подняла вопросительный взор.
   — Госпожа, мы везем мощи твоего бывшего раба, мученика Вонифатия, принявшего венец в городе Тарсе.
   Аглаида с честью положила святые мощи в выстроенном ею храме, раздала все имение бедным и остаток своей жизни — 18 лет — провела при этом храме в строгих подвигах покаяния и молитвы.
   Так сильно влияет пример на душу человека. Из кутилы и прожигателя жизни Вонифатий под влиянием примера святых мучеников стал бесстрашным исповедником, полным пламенной веры и любви ко Христу. А по его примеру еще 550 язычников приняли христианство.
   Ищите поэтому общества верующих, которое может укрепить вашу веру. Особенно полезно общение и знакомство с людьми, отличающимися высокой духовной настроенностью: со старцами, подвижниками, юродивыми. Обаяние их верующей, чистой, доброй и мудрой души всегда благотворно и может служить опорой в тяжелые минуты сомнений.
   С другой стороны, всеми мерами следует избегать общества неверующих и отрицателей всякого рода, чтобы не пострадать от их тлетворного влияния. Не обманывайтесь, — предостерегает апостол Павел: — худые сообщества развращают добрые нравы (1 Кор. XV, 33). «На путь нечестивых не ходите и в сонме законопреступных не сидите» (ср. Пс. 1, 1), — говорит великий мудрец древности. Особенно это надо помнить в настоящее время, когда разлагающее влияние атеизма так сильно и заразительно и когда всеми мерами враги христианства стараются разрушить веру.
   Как много разъезжает теперь так называемых лекторов, которые, выступая будто бы от имени науки, стараются посеять семена сомнении и поколебать основные истины христианской веры. Конечно, эти цеховые ученые не имеют никакого отношения к науке, и те две или три лекции, которые они повсюду предлагают вниманию публики и которые составляют весь их научный багаж, затвержены ими с чужого голоса, но они и не ищут ученых лавров. Их единственная цель — зародить сомнения в народе, мало знающем и, к нашему стыду, мало понимающем и мало ценящем собственную веру. Отрицательные аргументы, доказательства этих господ чрезвычайно слабы и легко могут быть опровергнуты, но заразителен тот пренебрежительный тон, которым они говорят о святейших истинах религии. Уже одно то обстоятельство, что эта святыня христианства вытаскивается на подмостки и треплется бесцеремонно перед толпой, лишает даже твердо верующих людей возможности отнестись к этим великим вопросам с надлежащим благоговением и серьезностью, а маловерные сердца может смутить окончательно. Сами лекторы, по-видимому, мало придают значения своей «ученой» аргументации, но рассчитывают более на то впечатление, которое производит их бесцеремонная развязность и весь кощунственный тон лекций. Иронические словечки, гнусные каламбуры, иногда богохульство и площадная брань — все это нередко западает в душу и пристает, как цепкий репейник, от которого трудно отделаться даже верующему человеку… И все это иногда припоминается впоследствии и встает в сознании независимо от нашей воли, порой даже в самые святые минуты — минуты молитвы, смущая своим грубым богохульством и циничностью покой верующей души. Вот почему лучше всего избегать подобных лекций, ибо это не серьезная полемика, где научно и беспристрастно рассматриваются вопросы религии, а просто прием агитации, рассчитанный на то, чтобы смутить совесть верующих.
   От этой гнили и грязи надо беречь веру; следует хранить ее в чистоте и целости, ибо это — святыня. Ведь вы не пойдете без нужды в тифозный барак, где легко заразиться; не пойдете в белом платье на угольный склад или на химический завод, где выделывается кислота и где можно запачкаться… Выводите потом пятна! Так и душу следует беречь от грязи и не посещать собраний, где оскорбляется вера или преступаются нравственные требования. «На путь нечестивых не ходите и в сонме законопреступных не сидите».
   Наконец, едва ли не самым действенным средством укрепления веры является проверка ее личным опытом. Ничто не может заменить человеку его собственного опыта: ни чужой пример, ни доказательства, ни убеждения других людей. То, что пережил человек сам лично, является для него наиболее достоверным. Вера вовсе не есть собрание одних умозрительных истин и менее всего основывается на рассудочных данных, хотя так именно и смотрят на веру ее противники. Но в этом-то заключается их главная ошибка. Им кажется, что стоит только логически разобрать и опровергнуть те теоретические истины, которые они принимают за сущность веры, и все будет сделано: вера рассыплется сама собой. Между тем жизнь опровергает эти соображения, и, несмотря на постоянную, усиленную бомбардировку самыми тяжелыми «научными» снарядами, твердыни веры остаются непоколебимыми.
   Если бы вера действительно была только собранием теоретических, отвлеченных истин и имела исключительно рассудочно-головной характер, то, конечно, она не могла бы быть прочной и устойчивой, и поколебать ее было бы легко. Достаточно было бы ее теоретическим основаниям противопоставить утверждения, их отрицающие, и рассудок легко мог бы отказаться от веры и принять другое направление. Допустим, вы услышали от какого-нибудь путешественника описание тропических стран, их обитателей, роскошных лесов, необыкновенных зверей, их населяющих и т. п. Вы все это легко можете себе представить, но так как эти ваши знания не подтверждены вашим личным опытом, то все они останутся для вас чисто отвлеченными, воспринятыми рассудком на веру и потому неустойчивыми. Явится другой путешественник, скажет вам, что ваши представления совершенно неправильны, что в действительности нет ничего подобного тому, что рисует вам воображение, набросает перед вами совершенно иную картину, и рассудок так же легко может отказаться от прежних понятий, как и принять новые. Но в области религиозной веры мы обыкновенно этого не наблюдаем или же наблюдаем в тех случаях, когда вера еще не окрепла и не вышла из этого первоначального фазиса чисто головных понятий. Причина этого заключается в том, что настоящая вера не есть простое теоретическое сознание, которое легко видоизменить по желанию. Вера прежде всего есть непосредственное ощущение живой всемогущей силы, действующей в вашей жизни помимо вашей воли, ощущение, основанное на опыте.
   В Священных книгах Нового Завета мы находим три случая зарождения истинной веры, и во всех этих трех случаях причиною веры был лично пережитый опыт.
   Когда Господь по воскресении Своем явился ученикам и когда они рассказали об этом апостолу Фоме, не бывшему с ними в момент явления, тот не поверил сначала. Вторично явился Господь ученикам уже вместе с Фомою и, обращаясь к последнему, сказал: подай перст твой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребра Мои; и не будь неверующим, но верующим. Фома сказал Ему в ответ: Господь мой и Бог мой! (Ин. XX, 27-28). Фома поверил, ибо он сам осязал язвы Господа и убедился, что это не призрак и не галлюцинация. Он поверил своему опыту.
   Апостол Павел, бывший сначала ревностным гонителем Церкви Христовой, уверовал во Христа тоже благодаря личному опыту. Когда же он шел и приближался к Дамаску, внезапно осиял его свет с неба. Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: Савл, Савл! что ты гонишь Меня? Он сказал: кто Ты, Господи? Господь же сказал: Я Иисус, Которого ты гонишь. Трудно тебе идти против рожна. Он в трепете и ужасе сказал: Господи! что повелишь мне делать? и Господь сказал ему: встань и иди в город… Савл встал с земли, и с открытыми глазами никого не видел. И повели его за руки, и привели в Дамаск. И три дня он не видел, и не ел, и не пил (Деян. IX, 3-6, 8—9). Это чудо, пережитое апостолом Павлом, и послужило началом его обращения.
   Третий случай обращения к вере, рассказанный евангелистами, — это обращение слепорожденного, исцеленного Господом Иисусом Христом.
   Иисус увидел человека, слепого от рождения… Он плюнул на землю, сделал брение из плюновения и помазал брением глаза слепому, и сказал ему: пойди, умойся в купальне Силоам… Он пошел и умылся, и пришел зрячим (Ин. IX, 1, 6-7). Иисус… сказал ему: ты веруешь ли в Сына Божия? Он отвечал и сказал: а кто Он, Господи, чтобы мне веровать в Него? Иисус сказал ему: и видел ты Его, и Он говорит с тобою. Он же сказал: верую, Господи! И поклонился Ему (Ин. IX, 35-38).
   Таким образом, и здесь пережитое исцеление, то есть личный опыт, вызвал в бывшем слепце веру в Сына Божия и в Его могущественную благодатную силу.
   Все учение апостолов основано на личном опыте или, как говорит апостол Иоанн, о том, что… мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни… возвещаем вам (1 Ин. I, 1—2).
   Если, таким образом, личный опыт является наиболее надежным основанием религиозной веры, то, очевидно, необходимо всеми мерами стремиться к тому, чтобы пережить его в своей жизни для укрепления веры. Каким образом это можно сделать?
   На этот вопрос отвечает Сам Господь Иисус Христос в Евангелии от Иоанна: Мое учение — не Мое, но Пославшего Меня; кто хочет творить волю Его, тот узнает о сем учении, от Бога ли оно, или Я Сам от Себя говорю (Ин. VII, 16-17).
   Вот простой ответ, заключающий в себе смысл глубочайший. Если в вас копошатся сомнения и вы хотите наверное знать, от Бога ли дано евангельское учение, заключающее в себе основы нашей веры, то попробуйте исполнить его веления в жизни, подчиниться его правилам, впитать в себя дух его, и вы тогда на опыте убедитесь, что оно от Бога, что в нем выражается воля Божия, ибо вы сразу почувствуете его абсолютную правду и бездонную мудрость, для человека недоступную. Вы сразу поймете, что человек не мог создать подобного учения, ибо он не обладает таким всеведением, таким безграничным знанием тончайших извивов человеческой психики и ее законов, часто скрытых в области подсознательной, которое так и сквозит почти в каждой строчке Священного Писания.
   И не рассуждением, конечно, не бесплодным логизированием и спорами можно проверить Евангелие, ибо это — Книга жизни, а не учебник философии и не арифметическая задача. Единственный точный способ проверки здесь — опыт. Если вам советуют известный метод обработки полей, дают рецепт приготовления какого-нибудь кушанья, прописывают лекарство или определяют курс лечения, то, конечно, вы можете принять эти советы на веру, но чтобы иметь в них несомненную уверенность, необходимо их исполнить на деле. Тогда только можно достоверно определить, правильны ли данные советы.
   Но, с другой стороны, раз опытная проверка произведена и она доказала несомненную правильность данных рецептов или советов, тогда всякое дальнейшее рассуждение или спор становятся бесполезными, ибо никакие слова, никакие ухищрения рассудка уже не смогут опровергнуть факта, пережитого самим человеком. Весь еврейский синедрион не мог убедить слепорожденного, исцеленного Господом, в том, что исцеливший его — человек грешный и что Бог его не слушает. Профессора всего мира не поколебали бы апостола Павла в его вере во Христа после его чудесного обращения.
   То же самое следует сказать и относительно нашей веры. Если вы хотите убедиться в ней и укрепить ее, проверьте опытом, живите по Евангелию. Евангелие следует не только читать, но и исполнять.
   Один святой переписчик в задумчивости пропустил некоторые слова в книге Священного Писания, которую он переписывал.
   Один из братии заметил это.
   — Авва! Есть пропуски!..
   — Поди, исполни сначала то, что написано, — отвечал святой. — Потом допишу пропущенное!
   Таково должно быть настроение при чтении Евангелия: желание и готовность его исполнить в жизни.
   «За сохранение заповедей, — говорит преподобный Исаак Сирин, — ум сподобляется благодати таинственного созерцания и откровений духовного ведения».
   То же подтверждает и преподобный Симеон Новый Богослов: «Посредством добродетелей и заповедей открывается для нас дверь ведения. Другим же каким-либо способом достигнуть его невозможно».
   Итак, жизнь по Евангелию, жизнь добродетельная, исполнение заповедей Божиих — вот лучший способ укрепления религиозной веры.

Толкование на главу 9, ст. ст. 30-42. О самолюбии и инакомыслии

    О трех уроках, данных Господом Своим ученикам с целью показать им тщету человеческого самолюбия и его несовместимость с принципами нового учения

   В то время, к которому относится рассказ прочитанного евангельского отрывка, ученики Господа были еще далеко не на высоте нравственного христианского совершенства. Взятые из простой народной среды, из массы еврейства, они, по-видимому, не могли сразу уловить высокий дух Христова учения и отрешиться от национальных недостатков и предрассудков. Несомненно, как все благочестивые евреи, они с благоговением относились к закону Моисея и строго блюли его заветы, но при самом строгом исполнении Ветхий Закон не мог поднять человека до уровня христианства, и, быть может, с наибольшей наглядностью его несовершенство сравнительно с христианским учением сказывалось в одном отношении: он почти не боролся с самолюбием человека, с его гордостью, славолюбием и тщеславием — одним словом, с тем врагом человеческого спасения, который в христианстве признается самым серьезным и наиболее опасным. Ветхий Завет определял главным образом правила внешнего поведения; христианство требует по преимуществу борьбы с внутренним человеком, с его эгоистическим «я». Ученики Господа — на первых порах, по крайней мере, — необходимости этой борьбы еще не сознавали; для них еще не было вполне ясно, что сущность христианской нравственности и в то же время ее высота, именно и заключается в подвиге самоотречения и в ломке личного и национального самолюбия. Правда, последовав за Христом, они отказались от всех удобств жизни, но они, по-видимому, думали вознаградить себя за это земными благами будущего мессианского царства и своего прежнего самолюбия во всех его оттенках они не потеряли. В этом отношении их еще надо было воспитать.
   В этом евангельском отрывке мы находим три урока, данных Господом Своим ученикам с определенною целью: показать им тщету человеческого самолюбия и его несовместимость с принципами нового учения.
Выйдя оттуда, проходили через Галилею; и Он не хотел, чтобы кто узнал. Ибо учил Своих учеников и говорил им, что Сын Человеческий предан будет в руки человеческие и убьют Его, и, по убиении, в третий день воскреснет. Но они не разумели сих слов, а спросить Его боялись (ст. 30-32).
   Понять простой, буквальный смысл слов Господа было, конечно, нетрудно, и ученики, конечно, понимали, что значит быть преданным и убитым. Но этот-то простой смысл и не укладывался в их головах. Им казалось, что Господь говорит здесь притчами, иносказательно, и хочет сказать что-то иное… Что именно — они не могли догадаться, но Его слова в их буквальном понимании казались им до такой степени чудовищными и так мало согласовывались с тем, чего они ожидали от своего Учителя и Мессии, что принять их в этом смысле было невозможно.
   Сама таинственность их путешествия по Галилее, на чем настаивал Господь, вероятно, им уже не нравилась. Им хотелось идти открыто, привлекая всеобщее внимание, хотелось, чтобы толпы народа сбегались со всех сторон к их Учителю, увеличиваясь все более, чтобы их путешествие превратилось в триумфальное шествие, достойное Мессии. А дальше… Дальше им уже мерещились перспективы будущей славы, громкие победы, свержение ненавистного римского ига, царские почести, величие и могущество власти, безумные овации… И в центре всего этого блеска их Равви и они, первыми признавшие в Нем Великого Мессию, всюду и всегда с Ним, окруженные также лучами Его славы как Его ближайшие сотрудники.
   Конечно, эти перспективы дразнили их славолюбие, еще не укрощенное страданиями и истинным пониманием смысла Христова учения. Несомненно, этой славы они ожидали и желали ее для себя.
   И вдруг эти речи о смерти, о предательстве… Что же это значит? Или все мечты — обман воображения?
   А между тем Господь намеренно разрушал их иллюзии. Намеренно окружал Свое путешествие такой таинственностью, чтобы оно походило скорее на бегство преследуемого преступника, чем на спокойно-величавое передвижение популярного равви. Намеренно говорил о Своих близких страданиях и смерти, чтобы осадить взлеты славолюбивого воображения Своих учеников и дать им понять, что их тщеславные мечты не нужны для Его дела и бессмысленны и что не земная слава, но позор и страдания ожидают и Его, и вместе с Ним Его верных последователей, что в этих страданиях и унижениях и состоит тот подвиг, на который Он их призвал.
   Вот чего не могли уразуметь ученики.
   Второй урок последовал немедленно за первым. Когда они пришли в Капернаум, Иисус спросил их: о чем дорогою вы рассуждали между собою? Они молчали; потому что дорогою рассуждали между собою, кто больше. И, сев, призвал двенадцать и сказал им: кто хочет быть первым, будь из всех последним и всем слугою (ст. 33-35).
   Гордость учеников проявилась здесь в наивном споре: кто из них больше или лучше? Несомненно, это детское хвастовство связывалось при этом с другим вопросом: кто из них будет занимать первое место в будущем царстве Мессии? Они все еще не могли отказаться от своих предрассудков.
   Снова Господу приходится преподать ученикам Своим урок смирения. Снова Он указывает им, что в Его царстве властолюбие — такой же порок, как и славолюбие, что обычные понятия о величии должны быть изменены коренным образом и заменены совершенно противоположными и что нравственная высота и духовная близость к Нему зависят не от значительности занимаемого внешнего положения, а от готовности смиренно склониться пред всеми и служить всем. Таков идеал христианина, совершенно противоположный надменному типу языческой или фарисейской души.
   Наконец, третьим Своим уроком Господь искореняет самолюбие учеников там, где оно было всего опаснее: в самом деле их будущего апостольского служения, которое должно быть бескорыстным и стоять вне всякого влияния личного самолюбия, могущего принести здесь вред непоправимый.
Иоанн сказал: Учитель! мы видели человека, который именем Твоим изгоняет бесов, а не ходит за нами; и запретили ему, потому что не ходит за нами. Иисус сказал: не запрещайте ему, ибо никто, сотворивший чудо именем Моим, не может вскоре злословить Меня. Ибо кто не против вас, тот за вас (ст. 38-40).
   Ученики запрещают неизвестному для них человеку изгонять бесов именем Господа только потому, что он не принадлежит к их тесному кружку. Они не говорят, что он — человек неверующий или ведет позорную, недостойную жизнь. Их не останавливает то обстоятельство, что бесы повинуются ему и он может изгонять их именем Христа, что ясно свидетельствует о его вере и высокой нравственности, ибо в противном случае он не имел бы такой силы. Но они негодуют на то, что он пользуется именем их Учителя, не будучи Его учеником, и таким образом как бы предвосхищает их права. Им хотелось бы, чтобы честь распространения дела Христова принадлежала только им, и на неожиданного незнакомца они смотрят, как на досадного конкурента.
   Таким образом, в этом нетерпеливом запрещении сказывается все то же самолюбие в новой его форме честолюбия.
   Если бы ученики преданы были вполне и исключительно делу Господа, то, конечно, они должны были только радоваться тому, что это дело находит еще новых работников, содействующих ему по мере сил своих, подобно тому, как радовался апостол Павел, слыша, что другие продолжают его дело: Как бы ни проповедали Христа,— пишет он, — притворно или искренно, я и тому радуюсь и буду радоваться (Флп. I, 18).
   В конце концов, искреннему, идейному работнику совершенно безразлично, выдвинется ли он сам и отдадут ли ему должную часть за его деятельность; ему важно и нужно лишь одно: чтобы то дело, которому он посвятил себя, его дело процветало. Ученики до этой высоты еще не дошли. В них еще слишком сильно честолюбие, и свои лавры и ожидаемую честь будущего царствования они ни с кем не хотят делить.
   Господь немедленно останавливает этот взлет честолюбия, принявшего форму нетерпеливой раздражительности, и дает понять, что в служении Его делу честолюбие недопустимо.
Не запрещайте ему, — говорит Он, — ибо никто, сотворивший чудо именем Моим, не может вскоре злословить Меня. Ибо кто не против вас, тот за вас. Не беда, что этот человек не ходит за вами и не принадлежит к вашему кружку. Если он творит чудеса именем Моим, то он делает то же, что и вы: укрепляет веру в Меня. Он — ваш союзник, и запрещать ему его деятельность так, как вы это делаете, — значит вредить делу ради личного честолюбия.

    Самолюбие является обыкновенно причиной церковных раздоров и разделений

   Этим Господь затрагивает чрезвычайно важный практический вопрос: как относиться к людям так называемым инакомыслящим, к тем, которые не принадлежат к нашей Церкви или к нашей общинной организации. Вопрос для нас важный в виду большого количества людей, стоящих в настоящее время вне церковной ограды, с которыми приходится так или иначе сталкиваться в жизни. Неумение ввести в отношения к ним правильный христианский взгляд часто ведет к взаимной вражде и ненужному озлоблению.
   Прежде всего из ответа Господа ученикам ясно, что ни в каком случае к этим отношениям не должно примешиваться самолюбие или честолюбие, которое часто препятствует людям даже понять друг друга. Оно-то и является обыкновенно причиной церковных раздоров и разделений.
   В самом деле, откуда это бесконечное дробление христиан на католиков, православных, протестантов, баптистов, лютеран, пресвитериан и т. д. и т. д.? Откуда эти бесчисленные секты? Ведь истина Христова одна, и потому должно быть едино стадо и един Пастырь (Ин. X, 16). Между тем этого нет.
   Главная причина этого дробления заключается в том, что к чистой истине Христовой примешалось человеческое самолюбие и плотский элемент внесен в организацию единой Христовой Церкви. Когда возникало какое-либо богословское мнение, несогласное с общепринятым церковным, его сторонники непременно хотели добиться для него преобладания, как это мы видим в истории ересей: иногда к этому примешивалось еще политическое честолюбие и желание власти, как это было при отделении Западной Церкви от Восточной; иногда гордость, самомнение, кичливая надменность ума, слишком уверенного в себе и мнящего себя выше других, мешали примирению богословских течений и успокоению церковной болезни. Но во всех этих разделениях был один основной грех: забыта заповедь о любви.
   И в результате получилось нечто невероятное: там, где началось разделение и родилась самолюбивая ревность, там началась вражда — вражда во имя Евангелия, ненависть к «инакомыслящим» ради соблюдения чистого учения Христа, учившего о любви и отдавшего жизнь во имя любви. Вражда перешла в страшное ожесточение. Полились потоки крови… Это была какая-то чудовищная, адская ирония, извратившая христианство.
   Нация шла против нации. Католическая Испания — против протестантской Англии. Верующие против верующих. Католики против протестантов. Во Франции вспыхивало и разгоралось преследование гугенотов. В Германии религиозная Тридцатилетняя война унесла весь цвет населения, оставив в живых едва одну десятую часть. В Испании и Нидерландах свирепствовала инквизиция, сжигавшая еретиков на кострах ad majorem Dei gloriam, то есть для вящей славы Божией. В России преследовали раскольников-старообрядцев и главарей их отправляли в ссылку, в заточение. Прямо невероятно, как во имя Бога люди проливали столько крови и так яростно и страстно ненавидели друг друга, не зная границ своего озлобления и жестокости.
   Теперь условия борьбы, правда, изменились. Нет более религиозных войн, потухли костры инквизиции, не льется человеческая кровь ad majorem Dei gloriam. Религиозная борьба приняла более культурную форму диспутов и богословских споров. Но и теперь еще демон тщеславия и самолюбия шутит свою злую шутку над защитниками Христовой истины, и эти диспуты часто кончаются взаимными проклятиями и озлоблением. Расколы и секты не уничтожаются и даже не уменьшаются в числе, но пропасть между различными оттенками христианских вероисповеданий становится глубже и непроходимее. Эти споры не приводят ни к каким результатам еще потому, что все время вращаются в области теоретических или догматических вопросов, тогда как корни разделения лежат не здесь, но во взаимных антипатиях религиозных обществ, вызванных различными историческими условиями. Следовательно, не теоретические споры, а только любовь может сблизить людей разных вероисповеданий. Споры же с их желанием победы вызывают только так называемую odium theologicum, то есть богословскую ненависть, несомненно, худшую из всех существующих ересей. Религия тогда служит только маской для обмана, ибо кто говорит: «я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? (1 Ин. IV, 20).

    О любви, которая побеждает разномыслие

   В этом духе любви действовали и этою любовью побеждали все препятствия великие миссионеры всех веков.
   Около 1050 года в Ростовской земле, населенной в то время полудикими и жестокими язычниками, проповедовал слово Божие святитель Леонтий. Изгнавшие до Леонтия с побоями и мучениями двух епископов, эти варвары недружелюбно встретили и его. Они стали всячески оскорблять и поносить нового святителя и проповедника христианства и наконец изгнали и его. Но Леонтий не падал духом и не оскорблялся этим; он знал и видел, что и у этих варваров в глубине души скрыта искра Божественного огня, которую надо только суметь бережно вскрыть и возжечь.
   Леонтию советовали оставить дикарей.
   — Смотри, какие они упорные язычники, — говорили ему.
   — Не отступлю я от этих язычников, — отвечал Леонтий, — они делают нам зло, а мы будем отыскивать в них добро, и этим добром скоро победим зло.
   И несмотря на грозившую ему опасность, он остался жить близ Ростова, около потока. К нему из любопытства заходили сперва дети язычников, а потом и взрослые. Леонтий принимал их ласково и любовно и дарил им что мог, причем, улучив минутку, рассказывал своим гостям о Боге, Который все сотворил и обо всем промышляет, Который любит всех людей, особенно добрых и мирных; рассказывал об Иисусе Христе Сыне Божием, приходившем в мир, чтобы научить людей любить Бога и друг друга. Такая кроткая, незлобивая проповедь скоро привлекла к нему много язычников, и они стали приходить к нему тысячами. Об этом узнали самые завзятые и закоренелые язычники. Они во главе со жрецами явились к святителю с дрекольями и луками, чтобы умертвить его. Но Леонтий бесстрашно вышел к ним навстречу и стал похвалять их ревность, с какой они защищают свою веру.
   — За это я вас люблю, — сказал святитель, — и молюсь за вас Богу, чтобы Он скорее просветил вас светом истинной веры.
   Видя такую кротость и незлобие, разъяренные язычники скоро успокоились и тоже стали слушать проповедника. С тех пор влияние святителя Леонтия становилось все более и более неотразимым. А к концу жизни святителя (ок. 1073 г.) этот край считался уже в числе просвещенных светом Христова учения.
   Эту любовь и кротость в отношениях к разномыслящим Православная Церковь определенно предписывает 77-м правилом Карфагенского Собора, который по поводу раскола Донатистов издал следующее постановление: «По дознании и исследовании всего, пользе церковной споспешествовати могущего, по мановению и внушению Духа Божия, мы избрали за лучшее, поступати с вышеупомянутыми людьми кротко и мирно, хотя они беспокойным своим разномыслием и весьма удаляются от единства Тела Господня… Может быть тогда, как мы с кротостию собираем разномыслящих, по слову апостола, даст им Бог покаяние в разум истины: и возникнут от диаволъския сети, быв уловлены от него в свою его волю (2 Тим. II, 25-26)».
   Таков любящий голос Православной Церкви.
   Итак, не забудем главного и основного в законе Христовом: не забудем любви даже по отношению к разномыслящим.
   Однажды к великому старцу пустыни пришли три брата и стали говорить о своих подвигах.
   — Я изучил весь Новый Завет на память, — сказал один.
   — Ты наполнил воздух словами, — возразил старец.
   — А я переписал на пергаменте все книги Ветхого и Нового Завета, — перебил другой.
   — Ты закрыл кожами окна, — последовал ответ.
   — А я никогда не ем вареного и не развожу огня, — похвалился третий, — у меня трава выросла на очаге…
   — И тебе не будет от того никакой пользы, — заметил старец. — Все вы забыли страннолюбив… Имейте любовь к ближним — это самое главное! Без любви же ничто не пользует…
   И это правда. Даже религиозная ревность без любви не может считаться добродетелью, а религиозная ревность, соединенная с ненавистью, — прямой грех.
   Там, где взаимная любовь верующих настолько сильна, что единение духа между ними не нарушается известным разнообразием мнений, последнее вполне допустимо. Уже в древности в Иерусалимской Церкви существовали различные богословские школы, различавшиеся между собою оттенками мысли, но это нисколько не мешало им «блюсти единение духа в союзе мира» и составлять одну Церковь. Русская Православная Церковь недавно сняла клятву со старообрядцев Австрийского согласия, отличающихся от нее лишь обрядовыми особенностями богослужения, а так называемых единоверцев с их дониконовским ритуалом признает вполне равноправными своими членами. По поводу различия мнений апостол Павел так пишет коринфским христианам: слышу, что, когда вы собираетесь в церковь, между вами бывают разделения, чему отчасти и верю. Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные (1 Кор. XI, 18-19). Он заповедует здесь лишь одно: чтобы все было благопристойно и чинно (1 Кор. XIV, 40).
   Но и разномыслие должно иметь свои пределы. Там, где оно нарушает единение духа и любви и грозит распадом Церкви, там тот же апостол Павел спешит его прекратить и призвать свою паству к единомыслию. Умоляю вас, братия, — пишет он, — именем Господа нашего Иисуса Христа, чтобы все вы говорили одно, и не было между вами разделений, но чтобы вы соединены были в одном духе и в одних мыслях. Ибо от домашних Хлоиных сделалось мне известным о вас, братия мои, что между вами есть споры. Я разумею то, что у вас говорят: «я Павлов»; «я Аполлосов»; «я Кифин»; «а я Христов». Разве разделился Христос? разве Павел распялся за вас? или во имя Павла вы крестились? (1 Кор. I, 10—13).
   Апостол Иоанн, апостол любви, тот самый, который получил от Господа урок о снисходительном отношении к «инакомыслящим», однако впоследствии, будучи в Ефесе, не решился войти в баню, где мылся еретик Керинф, учивший, что Сын Божий есть творение, хотя наилучшее. «Бежим отсюда, — сказал апостол своим спутникам, — баня может загореться, ибо в ней нечестивый человек».
   Что это значит? Разве это не ненависть? И почему такое различие в отношениях к разным «инакомыслящим»?
   Нет, это не ненависть. Любовь вовсе не должна быть слепой и закрывать глаза на язвы человеческой души. Любовь вовсе не требует обязательного внешнего общения с человеком, от которого можно духовно пострадать, не принеся ему ни малейшей пользы. Любовь и на расстоянии может проявляться в других формах, преимущественно в формах молитвы и доброделания.
   Заповедь о любви остается всегда обязательной по отношению ко всем разномыслящим без исключения, как бы далеко ни ушли они от Христовой истины. Но внешнее отношение к ним может быть действительно различно в зависимости от того, что эти люди собой представляют.

    К «инакомыслящим», которые не злословят Христа и не идут против Церкви Православной, необходима самая широкая терпимость

   Возвратимся к евангельской повести.
   Нет никакого основания предполагать, как думают некоторые, что словами не запрещайте ему Господь разрешает одинаковую свободу всем формам разномыслия без исключения и удерживает от противодействия им Своих учеников и последователей. Это граничило бы с полным религиозным безразличием и равнодушием и, наконец, этого не могло быть. Очевидно, в том человеке, которого Господь взял под Свое покровительство, и в его деятельности были особые черты, снискавшие ему благоволение Спасителя. В самом деле, каков был этот человек по евангельскому сказанию?
   Во-первых, он творил чудеса именем Господним; во-вторых, он не злословил Господа; в-третьих, он не был против тесного кружка учеников Христовых.
   Последние два условия Спаситель выдвигает как основание Своего ответа. Если б этот человек злословил и был против Его учеников, то есть мешал их делу, ответ был бы другой. Господь, наверное, согласился бы с запрещением учеников и оставил бы его в силе.
   Отсюда мы можем извлечь для себя руководственное правило: к «инакомыслящим», которые не злословят Христа и не идут против Церкви Православной, необходима самая широкая терпимость. Там, где налицо имеются противоположные признаки, то есть злословие и вражда против Церкви, там допустимы меры духовного противодействия, а прекращение церковно-молитвенного общения неизбежно, ибо этого требуют канонические правила Вселенских Соборов Православной Церкви.
   Пользуясь этим общим принципиальным правилом, можно легко определить свои отношения к любой из существующих ныне сект.

    О баптизме и старообрядчестве

   Нам приходится сталкиваться главным образом с двумя формами религиозного разномыслия: с баптизмом и старообрядчеством.
   Основной грех баптизма заключается в том, что, отвергнув Священное Предание, они вместе с тем отвергли и всю церковную дисциплину религиозно-нравственного воспитания человека. Имея определенный идеал святости, данный жизнью и учением Господа, Церковь Христова уже с первых веков своего существования стала вырабатывать особую систему воспитания, которая вела бы человека к этому идеалу, облегчала бы его путь и предохраняла от неизбежных ошибок и падений. Особенно много было сделано для этого начиная с IV-V веков, когда Церковь стала пользоваться свободой и могла выделить лучшие свои силы не для борьбы с внешними препятствиями и стеснениями, а для развития и устройства своей внутренней жизни. Сотни великих подвижников, удалившись в пустыню, не развлекаемые ничем в ее величавом безмолвии, сосредоточив все свое внимание на внутренней духовной жизни, проверяли личным опытом с необычайной добросовестностью средства и методы духовного совершенствования. Мы знаем, что многие из них достигли поразительных успехов и такой высоты святости, что приобрели даже силу подчинять себе природу.
   В течение веков накопился громадный, тщательно проверенный опыт, определивший с возможной точностью так называемый аскетизм, то есть духовные упражнения, которые помогают человеку в борьбе с грехом и страстями. Этот опыт и лег в основу аскетической дисциплины Церкви.
   Баптисты отвергают эту дисциплину, а вместе с тем и таинства — те благодатные средства, которыми Церковь пользуется для укрепления слабеющего человека и силу которых мы постоянно испытываем на себе в жизни. Неудивительно, что среди баптистов нет людей высокого духовного совершенства, святость которых объективно была бы засвидетельствована силою чудотворений и которых так много в Православной Церкви, особенно в ее прошлом.
   Но этого мало. В отношениях баптизма к Православной Церкви ясно сквозит дух вражды. Достаточно побывать на диспутах сектантов с православными, послушать речи вожаков баптизма, когда они говорят о Православной Церкви и ее священниках, чтобы понять, сколько здесь таится глухой, непримиримой ненависти. Что особенно обличает в них эту непримиримость — это их постоянное стремление совращать в свою секту именно православных. Поле христианской работы сейчас широко открыто для всех. Один развивающийся атеизм может поглотить все силы работников на Божьей ниве. Жатвы много, а делателей мало (Лк. X, 2). В этом море разливающегося неверия можно иметь такой богатый улов, и, кроме того, что может быть благороднее этой задачи — спасать гибнущих в бездне отрицания, приводить неверующих ко Христу! Но деятели баптизма туда почти не идут и все свои усилия прилагают лишь к тому, чтобы привлечь к себе наиболее верующих из православных. Эта тактика была бы совершенно необъяснима, если б они руководились лишь искреннею ревностью о Боге, о деле Христовом, о расширении круга верующих. Но она вполне понятна, если в Православной Церкви баптисты видят врага. При таких условиях сойтись с ними трудно.
   Нет недостатка здесь и в злословии, и нередко в бреду неразумной ревности это злословие, направленное против верований Православной Церкви, поражает косвенно и предмет этих верований — Господа нашего Иисуса Христа.
   Нам известен такой случай.
   Одна из православно верующих проходила мимо дома знакомого баптистского семейства, совращенного в сектантство сравнительно недавно.
   Хозяйка дома стояла на пороге.
   — Поди-ка сюда, — сказала она, обменявшись приветствиями, — я что тебе покажу…
   Прохожая вошла.
   — Смотри-ка, — продолжала хозяйка-баптистка, — я вашими богами кринки покрываю…
   На длинной скамейке стоял ряд кринок, покрытых иконами. Особенно бросалась в глаза новая, прекрасного письма икона Спасителя. Невыразимо больно стало посетительнице от этого рассчитанного кощунства, и молча она ушла…
   Конечно, не всякий баптист способен на такую выходку, но для сектантства она типична, хотя ничем оправдана быть не может.
   Во-первых, если ты веришь по-иному, то зачем это оскорбление, это намеренное глумление над тем, что нам свято и дорого? Зачем делать человеку больно? Разве этого требует любовь Христова?
   Во-вторых, подобная выходка — оскорбление Бога, который изображен на иконах, — Господа Иисуса Христа.
   Бесчестя изображение Спасителя, человек выражает свое презрительное отношение к живому оригиналу изображения — к Господу. Кто действительно любит своего Спасителя и благоговеет перед Ним, тот никогда не посмеет так обращаться с Его изображением, хотя бы для себя лично и не видел в нем нужды. Это уже почти то злословие Бога, о котором мы говорили выше и которое затрудняет сближение православно верующих с баптистами.
   Что касается раскола — старообрядчества, то здесь единение более возможно, особенно с тем его течением, которое носит название «Австрийского согласия» и от которого православие отличается сравнительно немного обрядовыми особенностями богослужебного чина. В какой форме возможно здесь церковное единение — сказать сейчас трудно, но оно, вероятно, осуществится рано или поздно, так как сейчас устранены исторические причины разделения. К сожалению, в настоящий момент почва для такого сближения еще недостаточно созрела. Фанатизм старообрядчества, его исключительность и нетерпимость, его неуступчивая привязанность к букве и к внешней форме обряда, отголоски прежней вражды — все это еще стоит между нами трудно переходимым барьером. Но есть все основания надеяться, что этот барьер постепенно будет осыпаться все более и более и когда-нибудь сгладится совершенно.
   Дай Бог!
   Во всяком случае, от всех нас — христиан — теперь требуется как можно больше истинной любви и терпеливой снисходительности друг к другу, чтобы сделать возможным взаимное понимание и приблизить то время, когда будет едино стадо и един Пастырь.
   Грешно тратить силы во взаимной борьбе. У нас есть общий враг: неверие.
Ибо весь закон в одном слове заключается: люби ближнего твоего, как самого себя. Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом (Гал. V, 14-15).

Толкование на главу 10, ст. ст. 1-16. О браке и прелюбодеянии

    О заповедях Господа относительно брака и развода

   В данном отрывке Евангелия Господь дает слушателям наставление относительно брака и прелюбодеяния.
   Поводом для этого наставления послужил коварный вопрос со стороны фарисеев: позволительно ли разводиться мужу с женою? Собственно говоря, не было никакой причины спрашивать об этом у Господа, ибо в пятой книге Закона Моисеева — во Второзаконии заключались определенные постановления относительно развода, и фарисеи, конечно, знали прекрасно эти правила.
Если кто возьмет жену и сделается ее мужем, — гласил Ветхий Закон, — и она не найдет благоволения в глазах его, потому что он находит в ней что-нибудь противное, и напишет ей разводное письмо, и даст ей в руки, и отпустит ее из дома своего (Втор. XXIV, 1).
   Так как закон не определял здесь точно поводов для развода, то эта неясность повела к страшным злоупотреблениям на практике, и еврейские истолкователи закона, книжники и законники, угодливо раздвинули рамки этого позволения развода до крайних пределов. Фактически муж мог прогнать свою жену без всякого основания. Пережаренное женой мясо или разбитый ею горшок уже давал ему право искать развода, процедура которого была чрезвычайно несложна. Надо было только при свидетелях вручить ей разводное письмо, и раз она брала его в руки, то развод считался состоявшимся фактом, и апеллировать к кому-нибудь уже не полагалось. Пока дух древнего благочестия еще держался в еврейском народе, а семейные устои стояли крепко, злоупотребления этим законом были сравнительно редки. Но ко времени Господа нравственная распущенность народа была так велика, что разводы случались постоянно по самым ничтожным поводам, и это грозило обществу и семье самыми серьезными последствиями. Коварство вопроса фарисеев и состояло в том, что они знали чистоту взглядов и нравственных правил Господа, знали, что Он не мог одобрить этой распущенности и своего рода узаконенного разврата, а между тем если б Он открыто выразил порицание закона, вызвавшего своею неопределенностью эти печальные явления жизни, то этим неизбежно поколебал бы Свой авторитет в глазах слушателей, и те же фарисеи обвинили бы Его в неуважении к закону Моисея.
   Мы знаем ответ Господа.
По жестокосердию вашему, — сказал Господь, — он написал вам сию заповедь. В начале же создания, Бог мужчину и женщину сотворил их. Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью; так что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает (ст. 5-9).
   Таким образом, по словам Господа, брак, заключенный однажды, нерасторжим, ибо Бог его сочетает. Эту мысль о нерасторжимости брака Он снова подтверждает, оставшись с учениками наедине, и называет при этом развод, учиненный с целью вступления в новый брак, просто прелюбодеянием.
Кто разведется с женою своею, — говорит Он, — и женится на другой, тот прелюбодействует от нее; и если жена разведется с мужем своим и выйдет за другого, прелюбодействует (ст. 11-12).
   Таков высокий взгляд Господа на брак и так строго относится Он к разводам.

    Как современные люди относятся к браку и разводу

   Как мало мы считаемся теперь с этими словами нашего Спасителя, и какую жалкую картину представляет современная жизнь так называемых христиан в этом отношении!
   Разводы стали повседневным явлением. Особенно в первое время после введения у нас гражданского брака они приняли характер грозной эпидемии. Разводятся по всякому поводу и даже без всякого повода. «Не сошлись характерами» — вот обычная мотивировка современного развода, хотя в действительности эта фраза, как фиговый лист, часто прикрывает совершенно недвусмысленное желание внести лишь разнообразие в наслаждения любви. Разнузданная похоть требует новизны ощущений, и в жертву этому идолу прелюбодеяния приносится и семейное счастье, и будущность детей, и судьба покинутой жены.
   Легкомысленное отношение к браку и разводу иногда просто невероятно.
   К одному епископу является однажды женщина с просьбой снять благословение с ее церковного брака, то есть разрешить ей развод. Она желает оставить мужа и вступить в брак с другим человеком, бросившим незадолго до этого свою жену и разведшимся с нею в гражданском порядке.
   — Что же, тебе опостылел муж? — спрашивает епископ.
   — Нет, Владыко!
   — Или, может быть, ты слишком увлеклась тем… другим?
   — О, нет… нисколько!
   — Так в чем же дело? Почему ты ищешь развода?.. Смотри, твой избранник уже бросил одну жену… Он и тебя бросит!
   — Может быть… Да видите ли в чем дело: мы завели с ним гусей… Если теперь его оставить и опять жить с мужем, надо гусей бросать!.. Разрешите, Ваше преосвященство!
   Это не анекдот, а факт.
   Часто случается, что супруги, разведшиеся по минутному недоразумению, скоро примиряются, снова сходятся и живут, не зная сами, что они собой теперь представляют: не то муж и жена, не то совсем чужие друг другу люди!
   Многие ухитряются в течение одного года несколько раз развестись и переменить несколько жен!
   Разве это не разврат? Не прелюбодеяние?

    Как карается в Церкви грех прелюбодеяния

   Прелюбодеяние было строго запрещено еще в Ветхом Завете.
   «Не прелюбодействуй», — гласит седьмая заповедь Закона Моисеева (Исх. XX, 14; Втор. V, 18), и нарушение ее каралось смертной казнью через побиение камнями (Втор. XXII, 22-24). Точно такому же суровому наказанию подвергались уличенные в блуд одеянии разных видов (Втор. XXII, 21, 24-25; Исх. XXII, 19; Лев. XX, 10-18).
   Так же строго относилась и Православная Церковь к грехам против седьмой заповеди, карая за эти грехи отлучением от Святого Причастия и от общения с верующими. По правилу Василия Великого прелюбодеи, то есть совершившие грех в замужестве, отлучаются от общения на 15 лет (см. Василий Великий, пр. 58). Эпитимия эта сокращается до семи лет, если виновные со слезами покаются в своем преступлении (VI Всел. Собор, пр. 87; Василий Великий, пр. 77).
   Несколько снисходительнее карается грех блудодеяния, то есть нарушение целомудрия, не связанное с нарушением супружеской верности. Но все же и здесь эпитимия отлучения продолжается девять лет и по 4-му правилу святителя Григория Нисского проводится следующим образом:
   «Осквернившиеся блудодеянием на три лета да будут совсем удалены от церковныя молитвы, три лета да участвуют в едином слушании писаний, в иныя три лета да молятся с припадающими в покаянии, и потом да причащаются Святых Тайн».
   В некоторых случаях эпитимия эта сокращается до четырех лет (Василий Великий, пр. 22), причем даже отроковица, вышедшая замуж без согласия отца, признается блудницею и отлучается от Святого Причащения на три года (Василий Великий, пр. 38).
   Если бы в настоящее время применять эти правила со всею строгостью, то, вероятно, мало бы оказалось людей, не отлученных от церковного общения.
   Последний Поместный Собор Русской Церкви 1917-1918 годов за прелюбодейную, зазорную жизнь определил лишение прав избрания на церковно-приходские должности, то есть на должности церковных старост, членов приходских советов и т. п.
   Отеческое наставление хранить себя от блуда и прелюбодеяния находим мы в первом послании апостола Павла к Коринфянам:
Я писал вам в послании, — говорит он, — не сообщаться с блудниками… Не сообщаться с тем, кто, называясь братом, остается блудником… с таким даже и не есть вместе… Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники… Царства Божия не наследуют… Тело же не для блуда, но для Господа, и Господь для тела… Разве не знаете, что тела ваши суть члены Христовы? Итак отниму ли члены у Христа, чтобы сделать их членами блудницы? Да не будет! Или не знаете, что совокупляющийся с блудницею становится одно тело с нею? ибо сказано: два будут одна плоть. А соединяющийся с Господом есть один дух с Господом. Бегайте блуда; всякий грех, какой делает человек, есть вне тела, а блудник грешит против собственного тела. Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святаго Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои? Ибо вы куплены дорогою ценою. Посему прославляйте Бога и в телах ваших и в душах ваших, которые суть Божии (1 Кор. V, 9, 11; VI, 9-10, 13, 15-20).

    О том, что следует хранить себя в телесной чистоте

   Самые мысли блудные, нечистые вожделения, мечты и картины развратного воображения запрещены законом Христовым. «Что пользы хранить наружную чистоту, — пишет святой Макарий, — если сердце полно нечистых вожделений».
   Охраняя верующих от соблазна, Православная Церковь запрещает даже изящные женские прически и 96-м правилом VI Вселенского Собора постановляет:
   «Власы на главе, ко вреду зрящих, искусственными плетениями располагающих и убирающих, и таким образом неутвержденные души прельщающих, отечески врачуем приличною епитимиею, руководствуя их аки детей, и научая целомудренно жити… Аще же кто вопреки сему правилу поступит: да будет отлучен…»
   Говоря о тех же соблазнах нарядной и щегольской одежды, вызывающей нецеломудренные мысли, великий проповедник древней Церкви святитель Иоанн Златоуст резко обличает нарядных барынь, являвшихся и в его время в храм не столько для молитвы, сколько для соблазна мужчин: «Твои вздохи и слезы, — говорит он в одном из своих поучений, — только смешны, ибо ясно, что они исходят из той же души, которая так много думала и заботилась о мишурных побрякушках. Ты вызываешь только язвительный смех и презрительные взгляды…»
   Святые подвижники благочестия всеми силами и чрезвычайной строгостью хранили телесную чистоту, не останавливаясь перед самыми героическими мерами. Мы уже знали ту жестокую борьбу, которую выдержали, защищая свое целомудрие, Иосиф, Патриарх Ветхого Завета, пр. Мартиниан, Моисей Мурин, Иоанн Многострадальный, Бенедикт Нурсийский, бросавшийся в колючий терновник всякий раз, как его охватывало страстное возбуждение, и многие другие.
   Вот еще один поразительный факт этого рода, записанный в Прологе.
   Во время одного из гонений на христиан взят был на мучение один юноша глубокой веры и чистой, прекрасной жизни. Прежде чем подвергнуть его пыткам, язычники захотели его осквернить и с этой целью в роскошном благоухающем саду поставили богато убранное ложе, к которому и привязали мученика. В сад впустили блудницу, чтобы она своими ласками разожгла сладострастие юноши и соблазнила его на грех. Бедный юноша оказался в полной власти нечистой женщины: он не мог ни оттолкнуть ее от себя, поскольку руки его были связаны, ни уйти от нее. Но когда он почувствовал, что в нем возбуждается страсть и что соблазн побеждает, он откусил зубами язык свой и с кровью выплюнул его в лицо блудницы… И в ужасе та удалилась.
   Так ревниво, не щадя себя, оберегали свою чистоту святые подвижники.

    О духе блуда в современной жизни

   Где теперь эти герои целомудрия? Какую жалкую противоположность им представляет современная молодежь, да и все наше общество, распущенное, разнузданное, развращенное! На грехи тела смотрят более чем снисходительно. Установилось дикое мнение, что для молодого человека воздержание вредно, что ему необходимо «перебеситься», проще говоря, растратить в блуде свои духовные и физические силы и жар молодой любви и чистоту юности утопить в грязи разврата.
   Грехи этого рода не скрывают со стыдом, как позорное пятно, но их выставляют напоказ, ими хвастаются, ими щеголяют. Если их нет, их выдумывают, о них рассказывают вымышленные истории в кругу веселых собутыльников. Удаль и успех в волокитстве считаются чуть ли не геройством, и так называемым львам, светским фатам, специализировавшимся в разврате, многие искренне завидуют.
   Дух блуда царит в современной жизни как полновластный властелин.
   Конечно, в значительной степени в этом сумбуре нравственно-извращенных понятий общества повинна наша злосчастная литература, особенно последнего периода. Все эти Арцыбашевы, Вербицкие и т. п. делали поистине грязное, гнусное дело, развращая воображение читателей своими порнографическими произведениями и убивая последние остатки стыда в обществе. Но и их литературные деды, родоначальники современной поэзии и беллетристики, немало потрудились над тем, чтобы блудную похоть облечь в самые красивые формы, поэтической дымкой прикрыть действительное безобразие этого уродливого божка и зловоние разврата заглушить ароматом звучной речи и плавных стихов. Какой тонкий яд льется со страниц романов и повестей корифеев нашей словесности, тем более опасный, что он преподносится в самой изящной форме увлекательного рассказа, приятно волнующего воображение читателя, или драпируется в тогу ученых рассуждений о психологии любви и о женском вопросе. Неудивительно, что молодежь упивается сладкой отравой, которой пропитаны произведения этих певцов и романтиков прелюбодеяния.
   Бедная молодежь! Сколько непозволительных опытов проделывалось и проделывается на ней то во имя классицизма, то во имя реализма, то во имя политики и марксизма, то во имя других модных кумиров!
   Немудрено заблудиться в этом лабиринте разных направлений и потерять единственно верную дорогу, отмеченную вехами Евангелия. Неудивительно, что, сбитая с толку, она или бросается в порнографию, устраивая кружки «огарков» и т. п., или увлекается тайнами оккультных наук, или, не удовлетворенная ничем, ищет выхода в самоубийстве…
   Как-то один всеми уважаемый старец с большим духовным опытом и широкой исповеднической практикой с большой грустью говорил о быстром распространении тайных пороков среди молодежи, принимающем уже грозные размеры настоящей эпидемии.
   — Гибнет молодежь, гибнет, — говорил он, понурив седую голову, — вырождается!.. И что всего хуже — пастыри не обращают на это внимания: на исповеди не спрашивают о тайных пороках, не растолковывают их вреда, не предостерегают молодежь… Легко сказать: молодежь гибнет по вине пастырей!
   В этих словах есть известная доля правды, хотя, конечно, не одни пастыри виноваты в современной распущенности. Соблазн грозит отовсюду.

    Почему так вреден грех блуда

   А между тем вряд ли есть другой порок, который до такой степени растлевал бы физические и нравственные силы человека и делал его совершенно неспособным к восприятию Духа Божия, как именно блудный разврат.
   Почему так вреден этот грех и почему так строго относится к нему Церковь в своем стремлении предохранить чад своих от этого растления?
   Во-первых, порок этот растлевает физические силы человека и его здоровье. Блудяй, во свое тело согрешает, — говорит апостол Павел, то есть прежде всего это грех против собственного тела. Обычные результаты разврата — расстройство нервной системы, истощение организма, иногда сухотка спинного мозга. Совершенно неверно мнение, что будто бы абсолютное целомудрие вредно для здоровья. Медицина совсем не знает случаев такого вреда, и утверждать подобную нелепицу могут только шарлатаны. Наоборот, порок блудодеяния никогда не проходит бесследно для здоровья, принося вред иногда непоправимый. Уже самый вид закоренелого развратника говорит о том, как дорого приходится расплачиваться за тайные наслаждения.
   Прибавим к этому возможность ужасных последствий дурных болезней, опасность которых постоянно грозит развратнику. Какую страшную жатву пожинает этот порок в России, видно из того, что во время последней войны только через один медицинский пункт, расположенный на довольно глухом участке фронта, прошло 32000 солдат, зараженных дурною болезнью. Ужасные цифры! Сколько таких больных должно быть во всей России! Даже в так называемых порядочных домах среди почтенных отцов и матерей семейств нередко можно, по отзывам врачей, встретить эту болезнь. Не начало ли это полного вырождения народа?.. Так, говорят, в Африке есть белые муравьи, которые целиком выедают сердцевину деревьев… И стоит такое трухлявое дерево, пустое внутри, обманывая до поры до времени взгляд своим внешним видом. Но достаточно легкой грозы, чтобы оно рассыпалось в порошок.
   Отчего сейчас мужчины так слабы духом и почти нет среди них настоящих мужчин, людей сильной воли и высокого духа? Думается, что одна из главных причин, если не считать потерю религии, состоит именно в том, что современные мужчины так легко отдаются блуду и почти нет среди них людей, сохранивших целомудрие.
   Чувствительность человека от разврата притупляется. Впечатления уже не воспринимаются с обычной живостью и силой, и радости жизни не доставляют прежнего удовольствия. Жизнерадостное настроение тускнеет, все мировоззрение принимает тон мрачный и унылый. Приступы уныния, особенно после падений у молодых людей, у которых еще не заглохла совесть, бывают иногда настолько сильны, что доводят до самоубийства, как это описывается в одном из рассказов А. Чехова.
   Понижается, далее, весь идеал жизни. Мечты об общем счастье, о самоотверженной деятельности на пользу ближних, о подвигах служения, о будущем человечества, полном любви и радости, — все эти святые грезы, которыми вдохновляется юное сердце, которые манят его, как путеводный огонек, и сохраняют от пошлости жизни, которые создали в жизни все, что в ней есть прекрасного и высокого, — весь этот идеализм молодости меркнет и гаснет. Вместо этого сознание все более и более наполняется картинами сладострастия, грязными, жгучими и соблазнительными. Сила и ядовитый чад этих образов, чарующих и позорных, таковы, что вытесняют из души все возвышенные мысли и желания, которые увлекали раньше. Нередко бывает, что человек не в состоянии думать более ни о чем другом: им всецело владеет демон страсти. На каждую женщину он не может смотреть иначе, как на самку. Мысли одна другой грязнее ползут в его отуманенном мозгу, а в сердце одно желание — удовлетворить свою похоть. Это уже состояние животного или, вернее, хуже животного, потому что животные не доходят до того разврата, до которого доходит человек.
   В этом состоянии человек уже совершенно не может воспринять веяние благодати и теряет всякую чувствительность к воздействию Духа Божия. У него нет более отзывчивости к добру, к которому Господь влечет человека тайным призывом его совести: он не слышит этого внутреннего голоса, он нравственно тупеет. Это смерть духовная — состояние более опасное, чем состояние злобы, ибо в злобе духовные силы не уничтожаются, но лишь направлены в дурную сторону, здесь же они не только слабеют, но могут исчезнуть окончательно. Вот почему Господь карает, обыкновенно, гневом Своим подобных людей, уже неспособных к возрождению. Не иматъ дух Мой пребывает в человецех сих вовек, зане суть плоть, — этот суровый приговор был произнесен над людьми пред потопом, когда сыны Божий стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им и когда увидел Господь [Бог], что велико развращение человеков на земле (Быт. VI, 4, 5). Грозное наказание последовало за этим приговором: всемирный потоп смыл с лица земли весь человеческий род, отупевший в разврате. Такая же печальная участь постигла позднее города Содом и Гоморру, и тоже за грехи разврата: И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь… и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и [все] произрастания земли (Быт. XIX, 24-25).
   Беспощадно истреблены были также народы земли Ханаанской во время завоевания ее евреями. За грехи разврата отвержены они были Богом и погибли, а земля отнята от них и отдана Израилю. Говоря Моисею о мерзостях блуда, которыми осквернен был Ханаан, Господь требует от Своего народа: Не оскверняйте себя ничем этим, ибо всем этим осквернили себя народы, которых Я прогоняю от вас: и осквернилась земля, и Я воззрел на беззаконие ее, и свергнула с себя земля живущих на ней. А вы соблюдайте постановления Мои и законы Мои и не делайте всех этих мерзостей, ни туземец, ни пришлец, живущий между вами, ибо все эти мерзости делали люди сей земли, что пред вами, и осквернилась земля; чтобы и вас не свергнула с себя земля, когда вы станете осквернять ее, как она свергнула народы, бывшие прежде вас; ибо если кто будет делать все эти мерзости, то души делающих это истреблены будут из народа своего. Итак соблюдайте повеления Мои, чтобы не поступать по гнусным обычаям, по которым поступали прежде вас, и чтобы не оскверняться ими. Я Господь, Бог ваш (Лев. XVIII, 24-30).
   Чрезвычайно тяжелыми последствиями сказывается также потеря целомудрия на семейной жизни и на семейных отношениях людей, проведших бурную, нечистую юность. Сколько зла приносит так называемый флирт — обычное среди молодежи любострастное ухаживание друг за другом, вся эта вольность взаимных отношений, разжигающие и ни к чему не обязывающие поцелуи, кокетливая игра на чувствах, иногда очень опасная и воспламеняющая. Чистое золото искренней любви разменивается здесь на грязные пятаки волокитства, и это очень грустно.
   Любовь честная, хорошая любовь юных сердец — это драгоценный дар Творца, данный человеку как великое счастье и радость жизни, и к этому дару надо относиться бережно. А между тем часто люди теряют этот дар по небрежности или легкомысленному обращению с ним. Грубеет постепенно сердце в нездоровых возбуждениях флирта, и уж не можете вы любить искренно, беззаветно и чисто. Наступает между тем момент, когда на жизненном пути вам встречается хороший человек, о котором вы давно мечтали, которому хотелось бы отдать все ваше сердце, человек, способный составить счастье всей вашей жизни, вполне достойный вашей любви… и с ужасом замечаете вы, что уже не можете любить, что любить вам нечем: сердце износилось, истрепалось, сердце неспособно к глубокому, прочному чувству. И как больно, оглянувшись назад, на свое прошлое, видеть, что чистое, яркое, большое счастье любви променено на грязь сомнительных наслаждений. И помочь горю почти уже нельзя.
   Итак, берегите сердце! Берегите юную любовь!
   Она нежна, как благоухающий лепесток лилии, который так легко запачкать и замять грубыми руками!..
   От распутной молодости родителей, быть может, еще более страдают дети. Физически это сказывается в них ненормальностями организма и разными болезнями, психологически — дурной наследственностью.
   Пороки родителей легко передаются по наследству детям, и часто в детях Господь посылает наказание родителям за их нечистое прошлое, которое является несомненным преступлением прежде всего перед потомством. Можно без колебаний сказать, что самая главная обязанность родителей по отношению к детям — это целомудрие до брака.

    Как бороться с блудной страстью и искушениями против седьмой заповеди?

   Как бороться с блудной страстью и искушениями против седьмой заповеди?
   В значительной степени здесь придется повторить то, что было сказано раньше о борьбе с искушениями вообще.
   1. Прежде всего берегите себя от соблазна. Грех заразителен, и не следует подвергать себя опасности заразы. Избегайте распущенного общества, где вы можете увлечься дурным примером; не слушайте циничных анекдотов, которыми так любит щеголять молодежь; смело остановите разошедшегося рассказчика, призвав его к приличию, или без церемоний оставьте компанию, где начнут рассказывать подобные вещи, а лучше всего, не ходить туда, где вы можете их услышать; никогда не ведите вольных разговоров и не позволяйте себе двусмысленных намеков; со строгим выбором относитесь к своему чтению: не читайте без разбора все, что попадет вам под руку, и избегайте не только бесстыдно-порнографических рассказов и повестей, но также и тех романов, которые дразнят и распаляют воображение картинами нечистой страсти; точно также будьте осторожны в выборе пьес, когда посещаете театр.
   2. Хорошо вести суровую, воздержную жизнь: простой, умеренный стол; ничего жирного, прянго, возбуждающего; чистая вода вместо вина, чая и кофе; грубое белье, простая, скромная одежда; жесткая постель; умеренный сон и раннее вставание; купание или омовение холодной водой; регулярные прогулки на открытом воздухе и физический труд — вся эта элементарная гигиена жизни помогает бороться с половыми возбуждениями и значительно смягчает их остроту и силу.
   3. Старайтесь всегда чем-нибудь занять свой ум. «Праздный ум — кузница диавола», — говорит американская пословица. Когда ум ничем не занят, мысли блуждают невольно и скорее всего останавливаются на чем-нибудь дурном и соблазнительном. Борьбу с соблазнами лучше всего вести положительными способами, предлагая рассудку для работы и упражнений здоровую пищу полезного чтения, хороших мыслей и возвышенных образов.
   4. Ни в коем случае не играйте с искушениями. Танцы, игры с поцелуями, гулянья в общественных садах и на бульварах, в особенности же свидания, флирт и кокетство — все это опасная игра. Легко можно поскользнуться и упасть! У молодежи, особенно у молодых девушек, иногда бывает какое-то беспокойное стремление заглянуть за тот рубеж, за которым скрывается грех. Любопытство и какое-то тайное чувство влечет к краю пропасти. «Что за беда! — шепчет лукавый голос. — Можешь дойти до края и заглянуть туда! Это еще не грех… Только не падай!» Есть что-то опьяняющее в сознании, что скользишь по краю бездны. Но никогда этого не делайте. Вы можете не рассчитать своих сил. Один момент — закружилась голова, осыпался край пропасти… И вот вы во власти греха! Не шутите с огнем, особенно в пороховом погребе: может быть взрыв.
   5. В борьбе не допускайте никаких компромиссов, никаких уступок. Будьте строги к своим желаниям и безжалостны к себе.
   6. Если, при всей осторожности, вы все-таки встретились с соблазном, начинайте борьбу с мысли, ибо здесь появляется зародыш греха. Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, — говорит Господь, — уже прелюбодействовал с нею в сердце своем (Мф. V, 28). Поэтому избегайте даже мысли о блуде. Блаженный Августин, говоря о грехе блуда, намечает здесь четыре последовательных момента в развитии искушения: сначала взгляд, потом образ или нечистая мысль, дальше очарование, покоряющее волю, и, наконец, падение. Легче всего остановить искушение в первой стадии, когда взгляд на женщину или образ ее еще не соединился с блудною мыслью. Когда же человек не сумел вовремя прогнать эту мысль, позволил себе лелеять ее в своем воображении, тогда он скоро доходит до очарования, после чего падение почти уже неизбежно. Но и в конечных стадиях, не приходя в отчаяние, следует продолжать борьбу с напряжением всех сил, держась правила — победить или умереть.
   7. Если вы чувствуете, что силы вам изменяют и грех готов победить, остается еще великое средство: молитва.
   Там, где не хватает человеческих сил, есть надежда на помощь Божию. Господь силен спасти и на краю бездны. Особенно в те минуты, когда охватит страстное возбуждение и дурные мысли полезут в голову, необходимо прибегать к молитве. Удобнее всего в таких случах краткая, но настойчиво повторяемая молитва: «Господи, помилуй!» Покойный старец отец Макарий Свияжский советовал в такие минуты потихоньку прохаживаться с короткой молитвой Иисусовой на устах. Другие отцы советуют холодные омовения или лежание на холодном голом полу, пока не пройдет вспышка страсти. Но во всяком случае, искренняя молитва, непосредственное обращение к Богу, вопль сокрушенного сердца, как и всегда в борьбе с искушениями, являются и здесь самым надежным средством сопротивления греху, ибо иногда споборает за вас Бог.
Аминь, аминь, глаголю вам, яко без Мене не можете творити ничесоже, — говорит Господь.

Толкование на главу 10, ст. ст. 17-31. О том, как спастись богатому и о воровстве

    Об ответе Господа на вопрос: «что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?»

Учитель благий! что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? — с таким животрепещущим вопросом обращается богатый юноша к Господу Иисусу Христу.
   Не правда ли: это самый важный, может быть, единственный вопрос в жизни, который должен быть разрешен во что бы то ни стало для каждого человека? И не чувствуем ли мы вместе с юношей, как сразу настораживается наше внимание, когда со смутным трепетом мы ждем ответа?
Знаешь заповеди, — говорит Господь, — не прелюбодействуй, не убивай, не кради, не лжесвидетельствуй, не обижай, почитай отца твоего и мать.
   Обычный порядок заповедей в ответе Спасителя несколько изменен: во-первых, опущены первые четыре заповеди Закона Моисеева, говорящие об отношении человека к Богу; во-вторых, седьмая заповедь поставлена на первом месте, а пятая — в самом конце. Это объясняется, вероятно, тем, что собеседник Господа был человек, несомненно, религиозный, насколько можно судить по его ответу и по характеру самого вопроса, и, следовательно, не нуждался в напоминании об исполнении своих религиозных обязанностей по отношению к Богу; напротив, ему следовало напомнить в первую очередь те заповеди, против которых чаще всего грешит ветреная и увлекающаяся юность, и прежде всего, заповедь о целомудрии.
Учитель! — отвечал он. — Всё это сохранил я от юности моей.
   Он сохранил все заповеди и тем не менее не чувствовал удовлетворения; в душе все еще копошился сосущий червяк сомнения — иначе он не предложил бы своего вопроса. Он был искренен в своих исканиях. Иисус, взглянув на него, — говорит евангелист, — полюбил его, а Господь не терпел лицемерия и притворства. Кроме того, вопрос о вечной жизни не был для него вопросом пустого любопытства, годным лишь на то, чтобы служить предметом отвлеченных рассуждений и словесных препирательств. Он не искушал Господа, как фарисеи. Он действительно искал вечной жизни, ибо строго исполнял заповеди и всей душой чувствовал необходимость разрешения мучащих его тяжелых сомнений.
   В нем не было уверенности в правильности пройденного пути; чего-то не хватало, а между тем он исполнил все заповеди, которые предписывал Закон. Чего же больше? Что еще надо?
   С тревогой и надеждой он ждал ответа и разъяснения мучительного недоумения. Надежда его не обманула.
Одного тебе недостает, — услышал он голос Того, Кто знал сокровенные мысли человека и Кому открыты были советы сердечные, — пойди, всё, что имеешь, продай и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи, последуй за Мною, взяв крест.
   Господь сразу определил то, что лежало тяжелым гнетом в глубине души юноши как препятствие к дальнейшему совершенству и вечной жизни и что было неясной даже для него самого причиной тоски и неудовлетворенности.
   Бедный юноша страдал привязанностью к богатству! Быть может, он и сам не сознавал всей силы этой привязанности до настоящего момента, но, несомненно, она-то и была главной язвой его души. Она отвлекала его от самоотверженного и цельного служения Богу и раздваивала его любовь между Богом и мамоной. Вся его праведность была, в конце концов, не выше фарисейской праведности чисто внешнего благочестия, и когда перед ним в упор встал вопрос, что выбрать: служение Богу и вечную жизнь или богатство, — он, смутившись… отошел с печалью, потому что у него было большое имение.
   Он выбрал мамону.

    О том, как надо относиться к материальному достатку

   Так трудно человеку, владеющему богатством, сохранить свое сердце от яда пристрастия к этому кумиру и отказаться от привычной роскоши и комфорта! Нужно много решимости и искреннего порыва, чтобы променять все это на бедную жизнь, полную лишений, хотя бы вдали как награда за подвиг добровольной нищеты и сиял свет вечного блаженства.
   Господь сейчас же отмечает эту слабость человеческого сердца.
Как трудно, — говорит Он, — имеющим богатство войти в Царствие Божие! И так как факт владения богатством сам по себе греха не составляет, то Он прибавляет в пояснение: дети! как трудно надеющимся на богатство войти в Царствие Божие! Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие.
   Таким образом, Господь осуждает любовь и привязанность к богатству, осуждает тех, кто отдает сердце свое золотому кумиру и надеется на богатство более, чем на Бога.
   Некоторые предполагают на основании данного евангельского эпизода, что Господь от каждого Своего последователя требует обязательного отказа от богатства, которое составляет непреодолимую преграду для вступления в Царство Божие. «Верблюд, — говорят, — никогда не может пройти сквозь игольные уши, следовательно, и Царствие Божие для богатого закрыто безусловно».
   Мнение, конечно, неправильное, ибо хотя Господь и говорит о трудности спасения для богатых, но тут же прибавляет, что невозможное для естественных сил человека возможно для Бога, то есть с помощью Божиею. И мы знаем, действительно, много богатых людей, например ветхозаветных патриархов, которые по всей справедливости оказались достойными Царства Божия.
   Другие придают словам Господа смысл социального правила и утверждают, что, по мысли Спасителя, совсем-де не должно быть ни богатства, ни частной собственности и что все имущество христиан должно находиться в общем владении, подобно тому, как это было в первоначальной общине христиан, когда никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее (Деян. IV, 32).
   Правда, конечно, то, что вопросы материального благополучия являются чуть ли не самым главным препятствием на пути ко спасению; правда, что большинство святых подвижников, достигших небесной славы, совершенно не связывали себя никаким имуществом, ни «куплями житейскими», но тем не менее говорить, что христианство запрещает самый принцип частной собственности, нет никаких оснований.
   В Ветхом Завете, открывая волю Свою на Синае, Господь дал совершенно определенную заповедь: не кради (Исх. XX, 15). Законодатель Нового Завета Иисус Христос эту заповедь снова подтверждает как раз в настоящем отрывке Евангелия, когда, обращаясь к юноше, говорит: Знаешь заповеди: …не кради.
   Раз Господь запрещает воровство, то ясно, что Он разрешает право частной собственности, потому что там, где нет личной собственности, где никто не имеет ничего своего, там не может быть и речи о воровстве, то есть присвоении чужого, ибо в этом случае, если я беру у вас рубашку, которую вы носите, или горшок, в котором вы варите щи, то я не ворую вашу вещь, так как вашего ничего нет, а беру только предмет общественного пользования, на который я имею такое же право, как и вы.
   Кроме того, в жизни Господа и Его учеников мы постоянно встречаем предметы личного владения: одежду, деньги и т. п.
   Но, признавая частную собственность и даже право на богатство, Господь требует совершенно другого употребления имущества, чем то, которое является вполне естественным в наших глазах, и на цели владения смотрит совершенно иначе, чем мы. Обычно мы считаем, что наше имущество дано исключительно нам, только для нашего личного эгоистического пользования. В учении Господа мы нигде не находим такой точки зрения. О таком праве исключительного пользования Господь нигде ничего не говорит. Наоборот, в Его речах то и дело встречаются заветы противоположного характера: Продавайте имения ваши и давайте милостыню (Лк. XII, 33); Подавайте… милостыню из того, что у вас есть (Лк. XI, 41); Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся (Мф. V, 42) и т. д. Такое же повеление продать имение и раздать нищим Господь дает и богатому юноше. Создается впечатление, что, допуская владение личным имуществом, Господь требует, однако, чтобы этим имуществом мы пользовались не столько для себя, сколько для благотворительности нашим нуждающимся ближним. И это действительно так. Некоторые притчи Спасителя, как, например, притчи о талантах, о неправедном домоправителе, о безумном богаче, о богаче и Лазаре, дают право думать, что Господь смотрит на богатых собственников просто как на распорядителей или приказчиков временно вверенного им имущества, о распоряжении которым они должны будут дать отчет Богу. Если это имущество употреблено только на личные нужды и удовольствия, то им не избежать печальной участи того богача, о котором говорится в притче о бедном Лазаре.
   Но какой же в этом смысл? — спросите вы. Давать человеку богатство и требовать, чтобы он тратил его не на себя, а на других? Не проще ли было наградить имуществом непосредственно тех, кто в нем нуждается? Почему это надо делать через приказчиков, которые, может быть, эту свою задачу даже и выполнить не пожелают?
   Во всем этом есть глубокий смысл.
   Духовная основа жизни есть любовь… Все заповеди заключаются в сем слове: люби ближнего твоего, как самого себя, — говорит апостол Павел (Рим. XIII, 9). В исполнении заповеди любви к ближнему состоит высшая обязанность человека по отношению к человеку. Если я не имею любви, — то я ничто (1 Кор. XIII, 2). Но любовь в высшем своем расцвете не дается как природный дар, и, хотя зародыши любви есть в каждом сердце, развитие их зависит от характера той жизни, какую ведет человек. Любовь можно развить, но ее также можно и погасить совершенно. Дела милосердия, благотворительность, забота о других — вот лучшие средства воспитания любви. Для этой-то цели Господь и дает человеку имущество.
   Все таланты, все блага жизни, духовные и материальные, даются для целей взаимного служения, которое представляет единственный путь к развитию любви. Для этой цели мы и должны ими пользоваться. Это — великое воспитательное средство в руках Божиих. Мы черствы по своей греховной природе. Раздаяние милостыни, оказание помощи и взаимных услуг, одним словом, вся практическая деятельность любви смягчает сердце, делает для человека более понятным и близким чужое горе, рождает благодарность в сердцах тех, кто получает благодеяния, и развивает любовь в тех, кто его оказывает; в последних, быть может, даже более, чем в получающих. Если же мы задерживаем данные нам Богом средства только для себя, то этим развиваем, наоборот, эгоизм и своекорыстие, то есть нечто совершенно противоположное намерениям Божиим. Вообще говоря, средство в духовной жизни может быть обращено или в сторону добра, для Бога, или в сторону зла, для диавола, и каждый случай, где на пробу ставятся нравственные устои человека, может его или духовно укрепить, поднять выше, или, наоборот, ослабить, понизить нравственно.
   Богатство, употребленное на служение ближним, — средство нравственного подъема и укрепления. В этом смысле принцип собственности может быть назван священным, ибо тогда он служит высшим предначертаниям Божиим.
   Богатство, потраченное исключительно на себя и на свои удовольствия, — орудие греха и нравственного падения, ибо тогда его употребление противоречит воле Божией и развивает лишь себялюбие.
   С другой стороны, и отношение к чужому богатству тех, кто его не имеет, может быть двояким: оно может быть правильным, нравственным, соответствующим Божественной воле, или же, наоборот, может быть ложным, безнравственным, идущим вразрез с заповедями Божиими.
   Когда люди, не имеющие богатства, но пользующиеся им из чужих рук, питают к своим благотворителям чувство благодарности, которое есть не что иное, как известная форма любви, тогда этим отношением увеличивается сумма любви в мировой жизни, протягиваются новые, духовно скрепляющие связи в массе общества и выполняются Божественные законы, которыми держится жизнь. Такое отношение правильно с христианской точки зрения.

    Об избегании греха воровства и о том, что этот грех распространен

   Но могут быть и другие формы отношений к чужому имуществу: зависть, дерзкая требовательность, насильственное присвоение и т. п. — отношения, которые вносят разлад, вражду, неурядицу и которые находятся в решительном противоречии с заповедями Творца и с законами жизненной гармонии. Такие отношения неправильны и безнравственны, ибо они разлагают общество.
   Самую обычную форму таких отношений представляет воровство. Заповедь не кради — дана в Ветхом Завете через Моисея и составляет восьмую заповедь Синайского Законодательства.
   Она подтверждена также Господом, как мы видели выше (Мк. X, 19). В Ветхом Завете она соблюдалась очень строго, как и все вообще заповеди Моисеева Закона, и наказания за воровство были довольно суровы. В книге Исход установлены такие карательные нормы: Если кто украдет вола или овцу и заколет или продаст, то пять волов заплатит за вола и четыре овцы за овцу. Если кто застанет вора подкапывающего и ударит его, так что он умрет, то кровь не вменится ему; но если взошло над ним солнце, то вменится ему кровь. Укравший должен заплатить; а если нечем, то пусть продадут его для уплаты за украденное им (Исх. XXII, 1-3). Закон, как видим, грозил за кражу не только штрафом, но и рабством, если вор не мог уплатить штрафа, и даже позволял его убить, если пойман был на краже в ночное время. В экстренных случаях преступление это каралось смертной казнью.
   Когда при взятии Иерихона Ахан, сын Зары, из колена Иудина, украл из военной добычи Израиля, преданной заклятию, прекрасную Сеннаарскую одежду, двести сиклей серебра и слиток золота весом в пятьдесят сиклей, то Иисус Навин и все Израильтяне с ним взяли Ахана, сына Зарина, и серебро, и одежду, и слиток золота, и сыновей его и дочерей его, и волов его и ослов его, и овец его и шатер его, и все, что у него было, и вывели их [со всем] на долину Ахор… И побили его все Изральтяне камнями, и сожгли их огнем… И набросали на него большую груду камней, которая уцелела и до сего дня (Нав. VII, 24-26). Так строго каралось иногда воровство в древности.
   Православная Церковь за некоторые формы воровства, например, за похищение свечей и елея из храма, отлучает от общения Церковного (Апост. пр. 72).
   Люди высокой духовной жизни, христианские подвижники, строго хранили восьмую заповедь и чрезвычайно осторожно относились к чужой собственности, старательно оберегая себя даже от случайного присвоения того, что им не принадлежало.
   Однажды авва Агафон и его ученик нашли на дороге брошенный кем-то пучок гороху.
   — Авва! Благослови поднять… — сказал ученик.
   — Ведь не ты это положил! — отвечал старец. — Как же ты хочешь взять то, что тебе не принадлежит?
   И они прошли мимо.
   Когда преподобному Исааку случалось проходить полем и ему хотелось сорвать колос, он сначала просил позволения у владельца поля и, если не находил его поблизости, то никогда не решался сделать это самовольно.
   Однажды святой Зенон в жаркий, удушливый день, томясь жаждой, сорвал и съел огурец с чужого огорода. Но затем почувствовал такие сильные угрызения совести, что в наказание заставил себя три дня стоять неподвижно под палящими лучами южного солнца. К концу третьего дня святой старец изнемог совершенно и уже не мог продолжать свой покаянный подвиг. Тогда он сошел с места, сделав самому себе нравоучение: «Зенон не может вынести не только геенского огня, но даже солнечного тепла… Итак, Зенон не должен брать ничего чужого!..»
   В жизнеописании преподобного Иоанна Персянина рассказывается такой случай.
   Он задолжал одному брату небольшую сумму денег и, так как не мог уплатить долг, то очень скорбел и молился Богу о помощи. Однажды, проходя пустыней, он заметил на песке золотую монету. Сначала он хотел поднять ее, потом удержался и прошел мимо. Трижды по разным поводам ему пришлось проходить тем местом, где в желтом песке, блестя на солнце, лежала монета и как будто дразнила его. Каждый раз его охватывало искушение воспользоваться находкой, и каждый раз он подавлял в себе это желание. Наконец, он рассказал обо всем своему духовному отцу, престарелому авве Иакову. Тот приказал объявить о находке по соседним монастырям и кельям, и только долгое время спустя, когда никто не заявил о пропаже, авва позволил преподобному Иоанну взять монету и уплатить долг, убедившись, что находка эта — дело благости Божией, откликнувшейся на молитву преподобного.
   Не только прямого воровства, но и всякого обмана, связанного с материальным ущербом для других, старательно избегали люди праведной жизни.
   Когда святой Епифаний Кипрский был еще отроком, его послали однажды на рынок продавать осла. Среди шумной толпы покупателей, окружившей его, оказался один старый еврей. Он тихонько отвел мальчика в сторону.
   — Послушай, — сказал он ему, — мы веруем с тобой в одного Бога… Скажи по правде: нет ли порока в твоем осле? Стоит ли он того, что ты просишь?
   — Нет, — правдиво отвечал Епифаний, — у него ноги никуда не годятся… Посмотри сам!
   Он показал ему испорченную ногу животного.
   — Покупать не советую! — прибавил он.
   То же самое говорил он и другим покупателям.
   Так добросовестны и безукоризненно честны были эти святые люди.
   Да и не только святые. Среди самых обыкновенных граждан западно-европейского общества честность и добросовестность в договорах и сделках разного рода считаются обязательными для каждого порядочного человека, уважающего самого себя. В некоторых странах честность жителей удивительна и необыкновенна для наших нравов.
   Один русский путешественник, проезжая по Финляндии, потерял на дороге свои карманные золотые часы. Погоревав немного о пропаже, он уже хотел махнуть рукой и ехать дальше, предполагая, что горю помочь невозможно и что никто часы ему не возвратит, если они и будут найдены. К счастью, о потере узнали его спутники.
   — Напрасно вы так думаете, — сказали они ему в ответ на его безнадежные, разочарованные сетования, — заявите о пропаже в ближайший приход.
   Он так и сделал: заявил пастору ближайшей церкви о потерянных часах.
   — Подождите здесь до воскресенья, — сказал ему любезно пастор, — если кто-нибудь из нашего прихода поднял ваши часы, вы их получите.
   Путешественник остался.
   В воскресенье за богослужением во время обычного в лютеранской церкви объявления о новостях приходской жизни пастор сообщил собравшемуся народу о потере часов и просил их вернуть по принадлежности.
   Часы были возвращены немедленно.
   В той же Финляндии этот путешественник был чрезвычайно удивлен, когда, сдав на станции ручной багаж железнодорожному носильщику, он не получил от него никакой квитанции.
   — Как же я получу назад свои вещи? — спросил он.
   — Очень просто: зайдете в багажный вагон и возьмете.
   — У вас такие порядки?
   — Да.
   — Ну а если кто другой возьмет мои вещи?
   — Будьте спокойны… Этого здесь не бывает.
   — Как странно… но ведь это все-таки возможно? Послушайте, а если я пойду и возьму вместо своего чужой чемодан?
   — Чужой? Да на что же он вам?
   — Ну… ну, если он мне больше понравится?
   — То есть украдете? — прервал носильщик резко. — Ну, на это есть суд!
   И он повернулся с негодованием, давая понять, что порядочным людям и говорить об этом неприлично.
   Во многих местах хозяева, уходя, не запирают дверей своих домов. До такой степени редко здесь воровство!
   Какую грустную противоположность этой честности мы наблюдаем у себя в России!
   Как-то во время одной из экскурсий наших учителей за границу небольшая группа русских педагогов вошла в народную английскую школу в Лондоне. Их приняли очень любезно, провели по всем классам, все показали, все объяснили. Некоторые из них посетили урок географии. Один из учителей заинтересовался тем, что преподается английским детям о России. Он взял с парты учебник географии, перелистал, нашел раздел о Русском государстве и стал читать. И что же он прочитал?! После прекрасного и точного географического и этнографического описания страны в учебнике стояла небольшая заметка о национальном характере русских, заставившая его покраснеть от стыда до корней волос: «Отличительная особенность русских — это бесчестность».
   Такова характеристика русского народа, которую заучивают английские школьники.
   Но как бы то ни было, можно краснеть от подобной характеристики, которую дают нам иностранцы, но нельзя не сознаться, что она недалека от правды.
   На лондонской бирже существует так называемая черная доска, на которую заносятся фамилии недобросовестных фирм и коммерсантов, с которыми нельзя иметь дело. Преобладают русские фамилии.
   Чего стоят одни русские пословицы, выражающие взгляд народа на честность, особенно в торговых делах: «Не обманешь — не продашь», «От трудов праведных не наживешь палат каменных», «Пусти душу в ад — вот и будешь богат». И что всего хуже, в этих пословицах не ирония видна, не насмешка, а совершенно спокойное, можно сказать, идейное оправдание плутовства.
   В порядочном обществе как-то даже неловко доказывать, что не следует красть, а между тем чрезвычайно многие из нас, особенно за последнее время, развратились до такой степени, что серьезно нуждаются в таких доказательствах. Многие смотрят на чужую собственность с точки зрения того жулика, который на вопрос о профессии отвечал:
   — Я — лекарь… Да, лекарь: лечу общественные недуги и занимаюсь более справедливым распределением ценностей по карманам!..
   Легкомысленное, выражаясь мягко, отношение к присвоению чужого у нас необычайно велико, велико до преступности и грозит стать повальною болезнью. По-видимому, большинство держится здесь правила: «Воруй, да не попадайся», «Не пойман — не вор». Внутренних же устоев честности в народе очень мало.
   Между тем, не говоря уже о том, что воровство является нарушением заповеди Божией, простые практические наблюдения говорят против него. Краденое редко идет впрок, и что легко нажито, легко и проживается. Как говорит святитель Тихон Задонский: «Нажитое неправдой протекает, как вода сквозь пальцы… Пытаться увеличить свое благосостояние на чужой счет — значит черпать воду решетом».
   Несколько лет тому назад на Волге около Богородского разбило бурей баржу с ватой. Сбежались крестьяне окрестных деревень и растащили с разбитой баржи всю вату. Так как вата была подмочена, то ее разложили на крышах домов для просушки: но сырая вата, как известно, обладает способностью самовозгорания, и, разложенная по крышам, она быстро воспламенилась. Начался пожар, от которого сгорело сорок пять дворов. Тогда только крестьяне поняли свой грех и в страхе побросали свою добычу в Волгу, к сожалению, слишком поздно!
   Автор жизнеописания святителя Василия Нового, Григорий, рассказывает о себе такой случай.
   Однажды, остановившись во время путешествия в гостинице, он нашел здесь пояс, забытый проезжими купцами, и взял его себе. Напрасно вернувшиеся с дороги купцы искали пояс всюду в гостинице. Григорий утаил свою находку. И что же?.. Вскоре после этого он потерял собственный пояс, вышитый золотом да еще с деньгами, зашитыми в нем. Когда, вразумленный этим происшествием, он скорбел и каялся, явился ему во сне святой Василий с разбитым горшком и, указывая на него, сказал: «Если кто украдет даже это, то потеряет здесь вчетверо… А если нет у него имения, то вчетверо увеличатся его мучения в будущем».
   Бесчестность особенно пагубно сказывается в общественной деятельности и в государственной жизни, рождая взаимное недоверие и подозрительность, разлагающие общество. Воровство здесь принимает едва ли не худшую форму — казнокрадства, составляющего, по-видимому, широко распространенный грех среди русского служащего класса. Еще при Петре Великом, когда, раздраженный постоянным взяточничеством и воровством служилых людей, царь грозил им строгим наказанием до смертной казни включительно, один из видных вельмож того времени, Ягужинский, совершенно откровенно заметил:
   — Ваше Величество, может быть, один хотите царствовать? Ведь мы все воруем: одни — больше, другие — меньше.
   А между тем эта бесчестность в общественном или государственном деле грозит самыми серьезными последствиями. Это уже своего рода саморазрушение или саморазложение общественного организма. Государство тогда представляет гигантский муравейник, где каждый муравей, стремясь поживиться, растаскивает государственное достояние в свою норку, на свою потребу. Нетрудно видеть результат такого процесса: общее достояние скоро будет разграблено, государство экономически развалится, и наступит рано или поздно такое время, когда и воровать будет нечего и не у кого. Экономическая жизнь упрется в тупик.
   Наконец, бесчестность позорит народ, позорит и дискредитирует его верования и идеалы в глазах других народов, даже более низких культурно. Народ теряет тогда право на уважение и не может более исполнять свою христианскую миссию обращения и просвещения других племен, на что давало бы ему право величие исповедуемой им религии.
   Как горько читать, например, такие рассказы:
   «Молодой миссионер-монах держит речь перед собранием язычников Тибета. С жаром и горячим одушевлением говорит молодой инок о нашем Спасителе, о Его страданиях, искупивших грех человека, о Его великой любви к людям, о Его дивном учении, приносящем в жизнь свет и счастье, о вечном блаженстве и т. д. Внимательно и задумчиво слушают проповедника ламы-жрецы, ни одним звуком не прерывая его речи: восточный этикет строг.
   Наконец миссионер кончил. Медленно и величаво из круга слушателей поднимается старый лама. Он низко, по-восточному, кланяется, скрестивши на груди руки, и начинает ответную речь: «Мы с великой любовью выслушали нашего брата, выслушали его прекрасную речь о Христе Спасителе, учившем любить друг друга и жертвовать собою для других… Да, Христос выше, шире, светлее Будды. Его учение бесконечно лучше и может составить счастье человечества. Надо быть глупым слепцом, чтобы этого не видеть и не понять. Рай был бы на земле, если б исполняли Его учение… Но где исполнители? Мы их не видим и не находим, и ваш народ, обладающий столь великой религией, не стал от этого ни лучше, ни счастливее. Мы со своими скромными верованиями были лучше вас. Мы не знали Христа, но были честны, прямодушны, правдивы, целомудренны, трезвы… Мы не знали замков, и можно было положить на дороге кошелек с золотыми монетами в уверенности, что никто его не тронет. Воровство было не слыхано в нашей земле до тех пор, пока не пришли вы. Вы принесли к нам пьянство, разврат, бесчестность. Вместе с вами появились злоба, ненависть, воровство. Начались преступления всякого рода. Явилось недоверие и замки. Нашего честного, доброго народа узнать нельзя. Наша молодежь гибнет от распутства и пьянства. Вы сделали нас несчастными с вашим Христом…»
   Так говорил старый лама.
   «Я чувствовал себя оплеванным, — прибавляет миссионер, — никогда в жизни не переживал я более глубокой скорби, как тогда, внутренне сознавая, что старый жрец прав и что сияющее знамя Христа втоптано в грязь недостойною жизнью и пороками того народа, которому оно было вверено».
   Да, великое счастье быть христианином, но это великое звание налагает и великие обязанности.
Умоляю вас поступать достойно звания, в которое вы призваны, — завещает апостол Павел (Еф. IV, 1).
   Вы скажете: да ведь мы не воруем и в бесчестности нас нельзя упрекнуть!..
   Так ли? Проверьте свою жизнь: нет ли там фактов мелкого хищения? Зачитанная книга, не возвращенная сдача просчитавшегося приказчика, вырубленное в лесу дерево, яблоко, сорванное мимоходом в чужом саду, присвоенная находка и т. п. — ведь это тоже воровство. Пусть это кажется нам мелочью, но от этого развивается постепенно привычка небрежного, легкомысленного отношения к чужой собственности, и на почве этой привычки при случае вырастут и крупные грехи. Мелкая пыль, накапливаясь годами, может засорить и остановить весь механизм духовной жизни.
   Поэтому будьте строги и внимательны к мелочам. Воровство всегда есть воровство — украдете ли вы миллион или не возвратите найденную копейку. А Господь определенно говорит: не кради.

Толкование на главу 10, ст. ст. 32-45. О законах мира и христианства

    О словах Господа о Его предстоящих мучениях и о том, как их воспринимали ученики

   Подходя к Иерусалиму вместе с учениками, Господь снова начинает речь о страданиях, ожидающих Его в городе. Вот уже четвертый раз заговаривает Он об этом с учениками в течение сравнительно небольшого промежутка времени. По дороге к Кесарии Филипповой (VIII, 31), сходя с горы Преображения (IX, 12), проходя по Галилее (IX, 31), приближаясь к вечному городу (X, 32-34), Он говорит все об одном — о предстоящих мучениях, позоре и смерти. Задача его мессианства исполнена, близок последний подвиг, смертный подвиг, который должен увенчать Его великое дело спасения человека, в конце пути тяжелой жизни уже виден крест, Он уже не отрывается мыслью от этого призрака смерти, грозной и неотвратимой. Он весь погружен в думы о надвигающейся развязке. Но не видно в Нем слабости, нет желания уклониться от страшной чаши, и добровольно Он идет навстречу смерти.
   А ученики? Робкие, трепещущие от страха, предчувствуя что-то ужасное, они послушно идут за своим Учителем, но они все еще Его не понимают. Зная их малодушие и слабоверие, Господь предвидит, что, захваченные врасплох грозными событиями казни своего Равви, они могут поколебаться в вере в Него как Мессию. Поэтому Он неоднократно предупреждает их, что Ему надлежит пострадать, что в этом именно и состоит Его мессианское служение и что этот крест Он берет на себя добровольно… И несмотря на все разъяснения, ученики никак не могут освободиться от предрассудков национальной гордости и по-прежнему ожидают видеть своего Учителя — Мессию — в ореоле земной славы и царского могущества. Мысль о страдающем и опозоренном Мессии для них все еще недоступна. Не успевает Господь окончить речи о грядущих страданиях, как к Нему подходят два любимых Его ученика с просьбой, которая показывает, что они не поняли Его слова.
Они сказали Ему: дай нам сесть у Тебя, одному по правую сторону, а другому по левую, в славе Твоей (ст. 37).
   Ясно, что речи Господа их ни в чем не разубедили, что у них даже и мысли не было об ужасной участи, ожидавшей их Учителя, и что они мечтают лишь о славе земного царствования, в котором просят для себя лучшие места. И это говорили Иаков и Иоанн, наиболее близкие ученики Спасителя, те самые, которых, предпочтительно перед прочими, Он брал на гору Преображения, чтобы приготовить их к предстоящим событиям. Как тяжело было, вероятно, это упорное непонимание, особенно в такую скорбную минуту, когда душа, взволнованная гнетущими предчувствиями, более чем когда-либо нуждается в участии и сострадании любящего и понимающего сердца.
Иисус сказал им: не знаете, чего просите.
   Да, они точно не знали. Если б только они подозревали, какую мрачную иронию придавало этой просьбе их тщеславие и наивное непонимание развертывавшихся событий! Просить у Господа мест по правую и по левую сторону Его! Ведь это значило просить себе участи тех двух разбойников, которые были распяты рядом с Ним! Того ли они хотели!
   Далее между ними и Господом начинается интересный разговор, который, при непонимании учеников, звучит как зловещая игра слов.
Можете ли пить чашу, которую Я пью, и креститься крещением, которым Я крещусь? — спрашивает их Господь.
   Это значило: решитесь ли вы умереть крестной смертью, как Я? В состоянии ли вы перенести те страдания, которые ожидают Меня? Можете ли вы пить уготованную Мне чашу унижений, позора и муки?
Они отвечали: можем.
   Они думают о своем. Им кажется, что Учитель спрашивает, хватит ли у них сил и способностей разделить с Ним труд завоевания и управления будущим царством, и самоуверенно отвечают: «Можем».
   Спаситель их не разуверяет. Три тщетные попытки открыть им глаза достаточно показали всю бесполезность дальнейших опытов этого рода. Он лишь пророчески заканчивает речь: чашу, которую Я пью, будете пить, и крещением, которым Я крещусь, будете креститься; а дать сесть у Меня по правую сторону и по левую — не от Меня зависит, но кому уготовано.
   Господь предсказывает Своим ученикам страдания и гонения, которые предстоит им претерпеть как ревностным провозвестникам Его учения. Где, когда и при каких условиях это будет, зависит от Всемогущего Промысла и планов Божиих, но умрут они не вместе со своим Учителем.
   Разговор сынов Зеведеевых с Господом не остался тайной для остальных учеников. Услышали они, о чем шла речь, и стали негодовать на Иакова и Иоанна.
   Так всегда бывает там, где замешивается человеческое тщеславие и соревнование из-за благ земных. Мирно и дружно жила маленькая община учеников Господа, пока не возник этот спор о первенстве. Он возник еще раньше, во время путешествия по Галилее, но тогда ученики еще стыдились этих проявлений самомнения и эгоизма и не решились даже сказать об этом споре Господу. Он разрешился без особых последствий в их тесном кружке, хотя и вызвал со стороны всеведущего Учителя замечание и урок о смирении. Теперь снова разгорается между учениками соперничество, и самые пылкие из них, «сыны Громовы», предпринимают уже практические шаги, чтобы обеспечить себе лучшие места в будущем царстве Мессии. Не мудрено, что они вызвали негодование десяти.
   На чем, в самом деле, могла быть основана эта претензия на первенство? Ведь каждый из остальных учеников одинаково нес тяжести и лишения скитальческой жизни вместе с Господом, оставив для Него и родной дом, и семью, и все прежние привязанности. Некоторые из них, например Андрей и Петр, даже призваны были раньше и первыми вступили в число учеников. Признать превосходство сынов Зеведеевых никто не хотел. На лазурном небе мирной апостольской жизни появилось первое облачко раздора.
   Тогда Господь, примиряя учеников, дает им один из тех величайших Своих заветов, которые должны были перевернуть их жизнь. Он указывает не только обычную причину людских раздоров и лучшее средство их избежать, но устанавливает совершенно новый, неведомый до сих пор, принцип христианского устройства общества.
Вы знаете, — сказал Он, — что почитающиеся князьями народов господствуют над ними, и вельможи их властвуют ими. Но между вами да не будет так: а кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою; и кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом. Ибо и Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих.
   Раздор между учениками был вызван стремлением Иакова и Иоанна захватить первые места. Эта попытка вызвала общий ропот и негодование. Властолюбие и гордость всегда вызывают зависть и соперничество. Это общая и самая главная причина вражды и злобы среди людей. Люди всегда стремятся к преобладанию и к тому, что, по их понятиям, составляет величие и блеск жизни, и, так как эти блага нельзя поделить, рвут их друг у друга из рук.

    Что принято обычно считать великим в мире и христианстве

   Существуют два противоположных миросозерцания, два различных направления воли, два непримиримых понимания целей жизни и ее истинного величия. Обычно люди не понимают последнего и стремятся к внешнему, мишурному, показному, а кумир показного величия требует жертв и борьбы.
   В самом деле, что принято обычно считать великим, от чего загораются страстью юные сердца и к чему тянутся тысячи жадных рук?
   Вот перед нами проходит длинная вереница народов, мелькнувших в истории. Выходя из мрака на узкие подмостки жизни, они снова бесследно теряются в прошлом. Халдеи, египтяне, вавилоняне, готы, сарматы… Сколько их! Безымянная вереница людей тянется бесконечной лентой. Жизнь их мелькнула и исчезла, и только забытые могилы отмечают, что они когда-то были. Кого из них избрала история и увековечила в памяти потомства, отметив печатью величия?
   Вот Александр Македонский, названный Великим. Человек безграничного военного задора. «Отец завоюет все и мне ничего не оставит», — говорил он с грустью еще в юности. В его сердце горела жажда славы и власти, его опьянял вихрь битв и великих побед; этой страсти принесена в жертву вся жизнь. И что же в результате? С грохотом пронеслась его триумфальная колесница чуть ли не по всему миру. Он достиг своего. Но когда рассеялось пыльное облако славы и раболепных восторгов, там, где прошел этот гордый юноша, остались лишь трупы, разрушенные города, пожарища и море слез и крови!..
   Вот Наполеон, прозванный французами le Grand, то есть великим, несомненно видная фигура, гремевшая когда-то в истории, — человек, которому удалось завоевать почти полмира. Но посмотрите на изнанку, на нравственную подкладку его жизни.
   Во время жестокой битвы с мусульманами в Палестине, близ Яффы, когда французы уже одерживали победу, они никак не могли сломить сопротивления отборного, в несколько тысяч, отряда, состоявшего преимущественно из арнаутов. Тогда Наполеон предложил этим героям сдаться, дав торжественное обещание сохранить им жизнь. Турки поверили клятвенному обещанию христианского полководца и сложили оружие. Их окружили, вывели на морской берег и… всех расстреляли.
   В лагере французских войск открылась чума. Страшная болезнь косила сотнями свои жертвы. Двигаться дальше с массою больных солдат, с переполненными лазаретами было невозможно. Наполеон пригласил к себе главного врача своего отряда и предложил ему отравить всех больных солдат, так как они затрудняли движение войск.
   — Sire! — отвечал доктор. — Я учился лечить, а убивать своих братьев — не мое ремесло…
   Тем не менее, все больные «умерли»… У Наполеона были развязаны руки.
   Миллионы загубленных жизней принес этот баловень в жертву своему ненасытному честолюбию. Так и видишь этого человека в треуголке и коротком мундире на колоссальном пьедестале из трупов, бросающего в пасть смерти все новые гекатомбы…
   И это — величие?!
   В Париже на реке Сене есть так называемый pont d’Arcol — мост Арколя. История этого названия такова: во время одной междоусобной резни в Париже войска атаковали мост, противоположный конец которого был занят неприятельской колонной. Подступы к мосту находились под перекрестным огнем. Узкая площадь, лежавшая перед мостом, была усеяна трупами. Знаменосец был убит. Войска колебались… И вдруг никому не известный юноша, почти мальчик, с горящими глазами и развевающимися волосами, подхватил упавшее знамя и, размахивая саблей, воскликнул:
   — Мое имя — Арколь!.. За мной!.. Ура!
   Он бросился к мосту и тут же был убит. Но его пример увлек солдат. Мост был взят. Теперь он носит имя этого юноши Арколя, о котором никто ничего более не знает.
   Эта вспышка минутной решимости опьяненного жаждой славы человека, который перед смертью не забывает рекламировать свое имя, этот подвиг на глазах толпы, красивый, как театральное представление, — называется геройством.
   Таково великое в понимании толпы, и к этому стремятся люди.
   Но есть герои другого рода. Вот один из них.
   Много лет тому назад в Верхотурье появился не известный никому человек. Это был бродячий портной, занимавшийся шитьем шуб. Откуда он пришел, никто не знал, но странный он был человек: когда его приглашали для работы, он выбирал избу победнее, останавливался там и обшивал всех в доме бесплатно, причем старался сделать это так, чтобы избежать благодарности. Окончив работу, он вдруг скрывался, так что не знали, где его найти, чтобы заплатить за труд. Если же зарабатывал что, то отдавал бедным. Он не только шил; нянчился с ребятами, учил их грамоте, читал им Евангелие. Иногда видели его в языческих юртах, где он ухаживал за больными, рассказывал о Христе, распространяя свет православной веры… Так жил он скромно, незаметно, тихий и смиренный. Но когда он умер, на его могиле начались исцеления. Слепые прозревали, хромые ходили… О нем заговорили: Господь явно прославлял Своего угодника. К его могиле потянулся народ. Начались толки о канонизации. Стали собирать справки, расспрашивать, и удивительно: никто не знал даже имени усопшего! Просто «добрый человек» — вот и все, что о нем знали. И только Господь в чудесном видении открыл имя праведника.
   Это был святой Симеон Верхотурский.
   Таковы герои в христианском понимании: скромные, смиренные, забывшие о себе совершенно, отдавшие себя целиком на служение другим. В этом и состоит истинное величие, первый пример которого дал Сам Господь. Он, несомненно, мог бы быть царем мира. На это Его толкали, этого от Него ожидали. У Своих ног Он мог бы видеть раболепное, преклоняющееся человечество, мог бы окружить Себя блеском такой земной славы и власти, какой никто никогда еще не имел. Этим искушал Его сатана еще в начале Его земного пути… Но Он не захотел; Он добровольно оттолкнул от Себя этот заманчивый мираж земного величия и взял крест, ибо Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих. Того же Он ожидает от Своих учеников и последователей.
   В этом новом мировоззрении, в этом необычайном понимании целей жизни, в этом принципе смирения и самоотречения, пронизывающем и частную и общественную жизнь, заключается и великая сила христианства, и залог умиротворения общества, построенного на новых началах. В нашей жизни царит закон звериный, право сильного. Люди пользуются своими талантами и силами, чтобы выбраться на поверхность жизни, безжалостно топча и отталкивая других.
   Есть картина Рошгросса «Погоня за счастьем». Высокая, остроконечная скала… Над ней тусклое, свинцовое небо, подернутое мглистыми тучами, тяжелыми и безрадостными. Только в одном месте, как раз над скалой, разорвалась эта скучная пелена серых туч, и оттуда пробивается яркий, ласкающий луч солнца. То — счастье. И к этому счастью, взбираясь по обрывистым крутизнам скалы, безумно тянутся люди. Их много, бесконечно много. Тут и важный сановник, и мечтательный поэт, и банкир с бриллиантами на пальцах и толстой золотой цепочкой на толстом животе, и молоденькая барышня в модном платье, и дюжий матрос со здоровенными кулаками… Целая толпа! И все они рвутся к одной точке, туда, где среди туч блестит луч счастья. Между ними свалка, дикая, звериная свалка, где забыты приличия, стыд и жалость. Кто слабее, тот сбит с ног и лежит беспомощно, раздавленный каблуками тысячи людей, лезущих через него вверх и забывших все на свете в отчаянной борьбе. Какой-то счастливец добрался до вершины, но скала заканчивается таким узким шпилем, что удержаться на нем невозможно, и в следующий же момент грубые руки соперников сдергивают счастливца вниз, и он летит в бездну, беспомощно простирая руки вверх к обманчивому, неуловимому призраку…
   Такова современная жизнь.
   У нас это называется законом борьбы за существование. «Дави всех, иначе тебя раздавят», «Или всех грызи, или лежи в грязи», «Рви у ближнего последний кусок, иначе у тебя вырвут», «Не зевай» — вот правила современной жизни. Так, говорят, и должно быть, ибо во всей природе, даже в мире растений, мы видим эту вечную борьбу за существование, борьбу за солнечный свет, за влагу, за глоток свежего воздуха. Жизнь — борьба всех против всех. В результате — вечная вражда, рыданье, стоны и горе.
   На этом поле житейской борьбы побеждают и господствуют сильные. Слабые или должны уступить, или осуждены на вымирание. По трупам павших, по телам ослабевших поднимаются сильные на вершину жизни, подминая под себя все слабое, беспомощное и всею своею тяжестью ложась на плечи обездоленных. Жизнь принимает характер уродливой постройки, фундамент которой составлен из самых слабых элементов, на которых, тем не менее, лежит вся громадная тяжесть здания; сильные находятся все в верхнем ярусе, давящем на слабый базис. Неудивительно, что при таком неправильном распределении материалов общественная жизнь становится очень непрочной, угрожая обрушиться при малейшем толчке. При сколько-нибудь вдумчивом отношении к жизни никто из господ второго яруса не может быть спокойным за свое положение.
   Закон христианской жизни совершенно другой, и общество строится здесь иначе. Основное правило здесь: друг друга тяготы носите и кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом. Каждый член христианского общества не только не должен стремиться к преобладанию, но обязан служить всем. Чем сильнее человек духовно, тем большую тяжесть служения он берет на себя, тем усерднее он носит тяготы других, тем ниже ложится в здании общественной жизни. «Сильные, вниз!» При соблюдении этого правила наиболее крепкие духовно оказываются в основании, в фундаменте, а все беспомощное, слабое, легковесное — наверху. Постройка получается устойчивая и прочная. Не может быть ни споров, ни вражды, ибо их предупреждает взаимная уступчивость и смирение, и соревнование может быть только в благородном праве служения другим.

    Смирение — великая сила, сила побеждающая

   Самое обычное возражение против христианского смирения и самоотверженного служения другим с общежитейской точки зрения состоит в том, что смирение есть слабость, услужливостью могут злоупотреблять. «Подставь только шею, каждый на ней поедет». «Кто уступает, тот и воду хлебает». Смиренник всегда останется в хвосте жизни, забитый, загнанный. Если его не заездят окончательно, то все-таки мало радости даст ему жизнь. Нет, человек должен быть сильным, смелым. «Кто смел, тот два съел». «Кто палку взял, тот и капрал». Человек своей рукой должен вырвать у жизни то, что она не хочет ему дать. Такова философия большинства и основанная на ней обывательская мораль.
   Основная ошибка этой теории заключается в том, что смирение в жизни вовсе не есть слабость. Это — великая сила, сила побеждающая.
   Психология влияния одного человека на душу другого ясно доказывает, что человек добровольно силе не подчиняется. Если приказания деспотической силы и исполняются, то всегда с раздражением и неизменно вызывают бунт в душе, который рано или поздно в благоприятную минуту проявится открыто. Рабы всегда бунтовщики. Только тогда, когда внешняя сила находит для себя моральное основание и оправдание, она получает право на признание подвластных и закрепляется прочнее. Человек добровольно подчиняется любви и смирению. Что охотнее вы исполните: приказ властолюбивого деспота или совет смиренного, любящего старца? Вряд ли могут быть здесь два ответа. Причина этого добровольного подчинения заключается в том, что деспотический приказ возмущает ваше самолюбие и гордость, которые становятся на дыбы. Совет же любящего, смиренного человека вас не возмущает потому, что вы ясно видите и чувствуете, что он дается не из своекорыстных побуждений, не для того, чтобы оседлать и подчинить вас, ибо смиренный сам стремится подчиниться всем, но дается исключительно для вашей пользы. Самолюбие не только не страдает, но, наоборот, чувствует себя польщенным и легко соглашается с советом, может быть, даже несколько и непредвиденным. Вот почему люди смиренные имеют гораздо более влияния на других, чем взбалмошные самодуры и деспотические эгоисты. В конце концов, слова Господа глубоко справедливы даже применительно к здешней жизни, не говоря уже о загробном будущем, и люди, сделавшие себя добровольными рабами и слугами других, становятся первыми и большими по своему влиянию. Кто является у нас, в России, настоящими руководителями и вождями народной жизни? Не ученые, не богатые, не знатные, не сильные, но смиренные старцы. К ним идут за советом с далеких окраин, за тысячи верст, и кто хоть однажды видел ту несметную толпу людей всех званий и состояний, которая собиралась у порога кельи преподобного Серафима или отца Амвросия Оптинского, тот понял, что здесь именно бьется сердце народа и редактируются и издаются те неписаные законы, которыми управляется действительная жизнь.
   Человек же грубой, эгоистической силы, человек ницшеанского типа, несмотря на всю силу своего характера и таланта, может лишь на короткий момент оставаться на скале счастья, ибо рано или поздно найдется более сильный кулак другого эгоиста, который смахнет его оттуда, как на картине Рошгросса.
   Есть старая детская сказка, хорошо изображающая сравнительную силу мягкой ласки и грубого налета.
   Однажды солнце и ветер заспорили между собою, кто из них сильнее.
   — Видишь путника, — сказал ветер, — который идет по дороге, завернувшись в плащ? Кто снимет с него этот плащ, тот и сильнее!
   — Хорошо! — согласилось солнце. Налетел ветер на путника и с маху хотел сорвать с него плащ. Тот придержал его руками.
   Завыл ветер и еще сильнее стал трепать плащ, силясь вырвать его из рук. Путник застегнул у горла крючки.
   Тогда со всем бешенством злобы заревел ветер настоящим ураганом и бросился на путника. Тот надел плащ в рукава, и, сколько ни силился ветер, должен был признать себя побежденным.
   Теперь наступила очередь солнца. Оно ласково выглянуло из-за разметанных туч и улыбнулось измученному путнику. Оно высушило, согрело, обласкало его своими лучами.
   Путник сам снял плащ и благословил солнце.
   Не забудьте этой милой детской сказки. В ней мудрое правило жизни.
   В житиях святых, равно как и в современной жизни, мы находим массу примеров побеждающей силы любовного смирения. Нет более неодолимой силы. В своей вечной борьбе со злом христианство всегда и с неизменным успехом пользуется именно этой силой.
   «Пред иною мыслью станешь в недоумении, — говорит старец Зосима в романе Достоевского, — особенно видя грех людей, и спросишь себя: «Взять ли силой, али смиренною любовью?» Всегда решай: «Возьму смиренною любовью»… Смирение любовное — страшная сила, изо всех сильнейшая, подобной которой и нет ничего».
   В Прологе рассказывается такой случай.
   Поссорились два епископа. Вражда их с течением времени разгоралась и принимала все более соблазнительные формы. Наконец, один из них, более благоразумный и более проникнутый духом Христова учения, собрал свой клир и сказал:
   — Что это мы делаем? Враждуя, нарушаем заповедь Божию и подаем повод для соблазна духовных чад наших… Пойдемте все вместе к сопернику нашему, попросим прощения и примиримся.
   Они пошли. Едва только увидел их другой епископ, как распалился сердцем и уже готов был встретить их грозной обличительной речью. Но пришедший со всем клиром своим пал к его ногам и смиренно просил прощения. И дрогнуло сердце непримиримого епископа. Поклонился и он в землю своему бывшему противнику и сказал:
   — Прости меня, брат мой во Христе! Я согрешил пред тобою! Ты лучше и достойнее меня! Ты победил меня!
   Великий подвижник пустыни, авва Пимен, поселился однажды в местности, где уже жил другой старец, пользовавшийся большим уважением среди народа. Но когда поселился недалеко от него преподобный Пимен, народ весь устремился к последнему, и старец остался без учеников и без посетителей. Не стерпело его оскорбленное самолюбие и разгорелось сердце ненавистью к преподобному. Узнал об этом святой авва.
   — Что нам делать с этим непонимающим народом? — сказал он своим ученикам. — Оставили они великий светильник и обратились ко мне, недостойному. Но пойдем и успокоим его!
   Когда они постучались у дверей кельи, старец выглянул в оконце, но, узнав преподобного Пимена, не отпер дверей.
   — Отец Haш! — смиренно сказал преподобный. — Мы не уйдем отсюда, пока ты не отопрешь нам и не примешь нас.
   Они сели у дверей и стали ждать. День был нестерпимо жаркий, южное солнце палило немилосердно. Но святой Пимен и его ученики сидели у кельи и терпеливо ждали. Несколько раз выглядывал старец в оконце, но, видя, что они не уходят, был тронут этим смирением и терпением и отворил дверь.
   Пимен и ученики поклонились ему земно.
   — Прости нас, святой отец, — сказал Пимен, — что утруждаем мы тебя, и прости тех неразумных людей, которые не могут оценить тебя…
   — Нет, — возразил старец, — ты меня прости… Я вижу, что правду говорили о тебе: ты — солнце пустыни, и я не удивляюсь более, что к тебе идут!
   С тех пор он не иначе говорил о преподобном Пимене, как с великим уважением и посылал к нему всех, кого знал.
   Ненависть была побеждена смирением.
   Авва Сергий рассказывал ученикам о некоем святом старце: «Однажды мы заблудились, попали на вспаханное поле и потоптали его немного. Крестьянин, владелец поля, заметил это и стал браниться: «Боитесь ли вы Бога? Если бы был у вас страх Божий, не сделали бы так!» Святой старец, который был с нами, сказал: «Ради Бога, братия, никто не отвечайте ему!» И, обратившись к крестьянину, кротко заметил: «Справедливо говоришь, брат мой: если б имели страх Божий, не сделали бы так!» Крестьянин продолжал с новой яростью браниться и поносить нас. «Ради Господа, прости нас, — умолял смиренно старец, — мы согрешили!» И ни одного слова не отвечал он с досадою, но с любовию и смирением. И так тронул он наконец этим сердце крестьянина, что тот перестал браниться, замолк… А потом вдруг пал к ногам святого и стал сам просить прощения за гнев свой и раздражение».
   А вот случай из обыденной жизни, рассказанный старушкой поистине святой жизни, теперь уже умершей.
   «Вы знаете, — рассказывала она, — что мне приходилось иногда заниматься делами благотворительности, и, признаться, много досадного встречаешь при этом со стороны тех, кому искренне желаешь добра. Попадаются очень капризные натуры. Но всегда есть возможность смягчить их и успокоить.
   Однажды я ходила за бедной больной вдовой, оставшейся после смерти мужа с двумя малолетками. У нее был какой-то тяжелый хронический недуг, определить который точно даже врачи не могли: что-то на почве недоедания и малокровия… Раздражительна она была необычайно, но, знаете, это всегда извиняешь… надо знать жизнь бедняков, чтобы понять, что и крепкие нервы могут растрепаться. Но, однако, раз я почти не выдержала.
   Я захворала инфлюэнцией и два дня пролежала в постели. На третий день с большим трудом, но все-таки поднялась и пошла навестить мою больную. Я нашла ее в страшно раздраженном состоянии: за эти два дня никто у нее не побывал, и ей действительно пришлось трудно. Но все-таки того потока брани, которым она меня встретила, я не ожидала. Я уж не помню точно, что она говорила… «Кровопийцы… акробаты благотворительности. Только вид делаете, что жалеете, ухаживаете… У любой паршивой шавки больше сердца!..» Да не стоит и повторять… Мне стало так обидно и больно. Я молча повернулась и ушла. Дома муж заметил мой расстроенный вид, и на его расспросы я должна была рассказать всю историю.
   — Вот что, — сказал мой Петр Васильевич, — если точно ты ее жалеешь и принимаешь в ней участие, не порть доброго дела, не бросай ее… Поди, извинись перед ней…
   Признаться, это меня озадачило сначала. Меня оскорбили, меня выругали как нельзя хуже, и мне просить прощения! Но, подумав немного, я решила пойти. Мне все-таки было ее жаль…
   Взяла я Нюру, свою воспитанницу, и мы отправились. Была почти буря с проливным дождем… Мы едва добрались, и, когда вошли на крыльцо, с нас текли потоки. Я оставила Нюру в сенях и вошла. Больная лежала по-прежнему на спине в своей постели и казалась погруженной в раздумье.
   — Простите, — сказала я ей, наклонившись и как могла ласковее. — Я погорячилась давеча… Извините меня, Бога ради, что я не могла навестить вас эти дни…
   Я не успела кончить, как с больной произошло нечто невообразимое: она упала с постели на пол к моим ногам й вся задрожала, забилась от рыданий…
   — Господи! Что же это?! Я… вы… Я вас оскорбила, обидела… За всю вашу доброту облаяла… И вы же просите прощения… Родная, милая… Ангел!..
   Она плакала и целовала мне руки, платье. Я едва могла ее успокоить…
   — Да, — прибавила, помолчав, старушка, — нет окончательно злых людей… Надо только уметь добраться до того, что есть доброго у них в душе…»
   И это может, прибавим мы от себя, сделать только та сила, о которой говорит Господь в прочитанном нами отрывке Евангелия: любовь, кротость, смирение.

Толкование на главу 10, ст. ст. 46-52. О силе веры и надежды на Бога

    Об исцелении слепого

   Содержание настоящего евангельского отрывка очень несложно. Передается лишь один эпизод исцеления слепого Вартимея. Он сидел у ворот Иерихона, прося милостыню, когда мимо него проходил Господь со Своими учениками. Несомненно, слепой и раньше слыхал о великом Галилейском Пророке и о чудесах Его исцелений. Он понял, что мимо него проходит в этот момент счастье всей его жизни, и изо всей силы своих легких он начал кричать: Иисус, Сын Давидов! помилуй меня.
   Он верил, глубоко верил, что этот Равви обладает удивительным могуществом и что Ему стоит сказать только слово, чтобы возвратить зрение слепому. Многие из толпы останавливали его, оберегая покой Учителя, но какая сила могла остановить эту веру? Он еще громче стал кричать: Сын Давидов! Помилуй меня.
   Настойчивый вопль дошел до слуха Господа, и случилось то, что случалось всякий раз, когда до Спасителя доносился призыв горячей, непреклонной веры.
   Иисус остановился и велел позвать слепого.
Чего ты хочешь от Меня? — спросил Он. Учитель! чтобы мне прозреть!— отвечал нищий.
Иисус сказал ему: иди, вера твоя спасла тебя. И он тотчас прозрел.
   Опять перед нами один из многочисленных примеров силы веры. Где есть живая вера, там поразительные чудеса совершаются постоянно. Вера — лучшее лекарство от болезней всякого рода, и не только там, где действует непосредственная сила Господа, но также и в тех случаях, где деятелями являются простые люди.

    О чудесной силе веры

Истинно, истинно говорю вам, — обещал Господь, — верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит (Ин. XIV, 12).
   Сбылось неложное обетование Спасителя. Верою люди творили то же, что и Он.
   Вот два рассказа.
   …По пыльной итальянской дороге, ведущей к Равенне, шел путник. Грубый поношенный плащ покрывал его высокую, слегка сгорбленную фигуру, но, несмотря на бедное одеяние, в его манерах и поступи чувствовалось что-то величавое. Утомленный вид и потрепанные сандалии говорили о том, что он идет издалека.
   То был святой Аполлинарий, епископ Равеннский.
   Солнце уже село. Гасли последние блики света на вершинах деревьев, и быстро спускалась на землю безлунная южная ночь. Святой Аполлинарий остановился. До цели пути было далеко. Пришлось искать ночлег.
   Он осторожно постучался у дверей одинокой придорожной хижины и в ответ на оклик хозяина попросил разрешения провести ночь.
   Его пустили… Неохотно, но пустили.
   — Куда идешь? — начал разговор хозяин, садясь с ним рядом.
   — В Равенну… Здесь мне надо служить Призвавшему меня.
   — Кому это?
   — Я буду служить Господу… Я — христианин!
   Наступило молчание. Хозяин-язычник нахмурился. Первое, что мелькнуло у него в голове, — это желание немедленно прогнать непрошеного гостя. Но он удержался: блеснула новая мысль.
   — Послушай, — сказал он глухо, — у меня есть слепой сын… Знаешь ли ты муку отца, потерявшего сына? А это легче, чем видеть его калекой… Можешь ты мне помочь? Наши боги ничего не могут. Я уже перестал их просить. Но, говорят, ваш христианский Бог делает чудеса для Своих… Может Он исцелить моего мальчика?
   И он впился глазами в пришельца.
   — Да, — тихо отвечал святой Аполлинарий.
   — Да? Ты сказал: да? О странник, не шути так! Пожалей нас… Если можешь, то заклинаю тебя: помоги! Попроси своего Бога… Я все отдам…
   — Сначала уверуй… Если можешь верить, то все возможно! Уверуй в Господа, Сына Божия, пришедшего на землю спасти род человеческий, пострадавшего за наше искупление и воскресшего…
   — Верую, верую!.. Только верни сыну зрение! Верую в твоего Бога, творящего чудеса!..
   Дверь внезапно отворилась. На пороге в легкой тунике стоял прелестный мальчик лет двенадцати.
   — Отец! — воскликнул он. — Отец! Я вижу тебя!..
   То был прозревший сын язычника. Вера сотворила чудо.
   Вот другая картина, относящаяся ко времени, более нам близкому. Перед нами преподобный Серафим и его почитатель Мотовилов, страдающий ногами. Он страдает давно, не может ходить, и его возят на тележке.
   — Радость моя! — говорит преподобный Серафим. — Ты просишь об исцелении? Но известно ли твоему боголюбию, что для этого нужна вера? Веруешь ли в Господа и в то, что Он есть Богочеловек? Веруешь ли в Святую Приснодеву, в Пречистую Матерь Божию?
   — Верую, — отвечал Мотовилов.
   — Веруешь ли в то, что и теперь Господь может исцелить тебя мгновенно, одним словом?
   — Верую!
   — А если веруешь, то ты уже здоров! Встань, поднимись!
   Мотовилов сделал усилие.
   — Вот ты и пошел уже! Вот и пошел! Преподобный взял его за руку, приподнял и повел.
   Калека, от которого отказались уже все доктора, действительно встал и пошел, опираясь на руку старца.
   Вера исцелила.
   Вряд ли есть на свете другая сила, которая так укрепляла бы человека и облегчала его жизнь, как вера; и в этой укрепляющей силе так нуждается современный несчастный человек! Не столько в чудесах веры, сколько в ее успокаивающем, умиротворяющем влиянии на душу нуждается наше общество. Жизнь стала такой неровной, беспокойной. Мы все живем, как на вулкане, с тревогой заглядывая в глаза завтрашнему дню. Во время землетрясения, когда почва колеблется под ногами, говорят, человека охватывает особо угнетенное состояние, ощущение собственной беспомощности: он не чувствует под собою твердой точки опоры. Приблизительно то же самое переживаем и мы в настоящее время. Ни у кого нет уверенности в самом близком будущем. Вот почему люди так истомились, так изнервничались. А между тем душа так жаждет, так просит покоя, хотя бы минутного, хотя бы «улыбки душевного мира», как выразился некто.
   Где найти этот покой?
   Только в религиозной вере, ибо она дает единственно надежную опору в жизни.

    О страхах и сомнениях эгоизма и о покое и уверенности в Боге у христианина

   Когда человек ищет опоры в себе и руководится в жизни эгоистическими целями собственного благополучия, он никогда не может быть вполне спокоен. Его всегда волнует вопрос, что должен он делать, чтобы лучше воспользоваться обстоятельствами для своей выгоды? Что бы он ни предпринял, в душе всегда копошится сомнение: удастся или нет? Кончится ли все благополучно? А вдруг я ошибусь? Вдруг прозеваю? Быть может, надо было иначе поступить?
   Такие сомнения всегда мучительны, и причина их заключается в том, что человек никогда не может доверять себе безусловно, никогда не может вполне положиться на безошибочность своих суждений, на свои способности, на свою проницательность.
   В этом и заключается слабость эгоцентрической точки зрения, когда человек ищет для себя опоры только в самом себе. Люди эгоистической складки в конце концов никогда не уверены в правильности избранного пути, и эта неуверенность делает их слабыми.
   Люди религиозной веры имеют опору не в себе, но в Боге. Эта опора для них абсолютна и не допускает никаких сомнений. Если даже их деятельность кончится для них самих катастрофой, они ничуть не унывают, ибо они не ищут своего благополучия, а только исполнения предначертаний Божиих, и раз это направление добросовестно выдержано, все остальное, в том числе и личное благо, уже почти безразлично. Сознание честно выдержанной борьбы лучше победы.
   В этом заключается причина душевного покоя верующего человека, и это придает ему силу необычайную.
Хотя бы не расцвела смоковница, — восклицает пророк Аввакум, — и не было плода на виноградных лозах, и маслина изменила, и нива не дала пищи, хотя бы не стало овец в загоне и рогатого скота в стойлах, — но и тогда я буду радоваться о Господе и веселиться о Боге спасения моего. Господь Бог — сила моя (Авв. III, 17-19).
   Это — голос верующего человека.
   Господь Бог — сила моя, и я спокоен. Я знаю, что нет в мире другой силы выше этой, и ничто не может нарушить Его предначертаний. В то же время я знаю, что предначертания Его благи, ибо Господь всем человеком хощет «спастися, и в разум истины прийти», — и я спокоен. Я знаю, что Господь ведет меня Своим путем, что Всемогущая рука Его всегда на мне и управляет моею жизнью, что Всевидящее око Его призирает на все мелочи, встречающиеся на моем пути, и что бы ни было — радости или горе, удача или несчастье, успех или гонение, скорбь или наслаждение, приятное или горькое — все это одинаково определяется волею Создателя и посылается мне для испытания, для вразумления, для ободрения, для укрепления. Я знаю, что все это мне нужно, — и я спокоен.
   Пусть над головой сгущаются грозные тучи бедствий, пусть по навету вражию поднимаются передо мною призраки, наводящие страх, пусть страдания и лишения томят меня, грозя смертью, — я знаю, что весь мир, все силы и все стихии в руке Божией, что Господь силен спасти меня от всех испытаний, что стоит Ему захотеть, и развеются тучи горя, как ночной туман, гонимый утренним ветром, и снова проглянет солнце радости и счастья… И я спокоен.
   Пусть долги и томительны страдания, пусть кажется порой, что им нет конца и что умрешь раньше, чем увидишь просвет, — я знаю, что и в этом кроются высшие цели, что и это нужно для планов Творца и Промыслителя, «вся поспешествующего во благое», и что «многи скорби праведным, и от всех их избавит я Господь». И я спокоен.
   Таково настроение веры.
   На чем же основывается эта уверенность и это спокойствие?
   На фактах опыта. Мы знаем много примеров, когда Господь защищал, сохранял и спасал уповающих на Него и верующих в Него в самые критические минуты.
   Уже в Ветхом Завете, когда Господь избрал народ Свой Израиля, чтобы устроить в нем спасение миру, Он постоянно являл ему чудесным образом Свое покровительство и защиту, чтобы знал грядущий род, дети, которые родятся… возлагать надежду свою на Бога и не забывать дел Божиих, и хранить заповеди Его (Пс. LXXVII, 6-7).
   Когда народ Еврейский томился и страдал в Египте и фараон Египетский не хотел отпустить его, несмотря на решительные требования Моисея и Аарона, тогда Бог сотворил в Египте знамения Свои и чудеса Свои на поле Цоан; и превратил реки их и потоки их в кровь, чтобы они не могли пить; послал на них насекомых, чтобы жалили их, и жаб, чтобы губили их; земные произрастения их отдал гусенице и труд их — саранче; виноград их побил градом и сикоморы их — льдом; скот их предал граду и стада их — молниям; послал на них пламень гнева Своего, и негодование, и ярость и бедствие, посольство злых ангелов; уравнял стезю гневу Своему, не охранял души их от смерти, и скот их предал моровой язве; поразил всякого первенца в Египте, начатки сил в шатрах Хамовых (Пс. LXXVII, 43-51).
   После этих казней Фараон отпустил народ Израиля, но сейчас же пожалел о своей уступчивости и с военными колесницами погнался за евреями, чтобы вернуть их назад. Тогда совершилось великое чудо всемогущества Божия: Господь чудесным образом перевел народ Свой через Чермное море, а когда бросились за ним в погоню Египтяне, тогда вода возвратилась и покрыла колесницы и всадников всего войска фараонова, вошедших за ними в море; не осталось ни одного из них. А сыны Израилевы прошли по суше среди моря: воды [были] им стеною по правую и [стеною] по левую сторону. И избавил Господь в день тот Израильтян из рук Египтян, и увидели [сыны] Израилевы Египтян мертвыми на берегу моря. И увидели Израильтяне руку великую, которую явил Господь над Египтянами, и убоялся народ Господа и поверил Господу (Исх. XIV, 28-31).
   В течение сорокалетнего странствования евреев по пустыне Господь постоянно охранял избранный народ Свой от опасностей и лишений всякого рода, хотя часто неблагодарны и вероломны были сыны Израилевы. Когда пришли они в бесплодную пустыню Син, возроптал малодушный народ, ибо казалось, что в этой песчаной, выжженой солнцем пустыне голодная смерть неизбежна. И сказал Господь Моисею, говоря: Я услышал ропот сынов Израилевых; скажи им: вечером будете есть мясо, а поутру насытитесь хлебом — и узнаете, что Я Господь, Бог ваш. Вечером налетели перепелы и покрыли стан, а поутру лежала роса около стана; роса поднялась, и вот, на поверхности пустыни нечто мелкое, круповидное, мелкое, как иней на земле. И увидели сыны Израилевы и говорили друг другу: что это? Ибо не знали, что это. И Моисей сказал им: это хлеб, который Господь дал вам в пищу… И нарек дом Израилев хлебу тому имя: манна; она была, как кориандровое семя, белая, вкусом же как лепешка с медом… Сыны Израилевы ели манну сорок лет, доколе не пришли в землю обитаемую; манну ели они, доколе не пришли к пределам земли Ханаанской (Исх. XVI, 11-15, 31, 35).
   В Рефидиме не было воды пить народу. И укорял народ Моисея, и говорили: дайте нам воды пить… Моисей возопил к Господу и сказал: что мне делать с народом сим?.. И сказал Господь Моисею: пройди перед народом, и возьми с собою некоторых из старейшин Израильских, и жезл твой, которым ты ударил по воде, возьми в руку твою, и пойди; вот, Я стану пред тобою там на скале в Хориве, и ты ударишь в скалу, и пойдет из нее вода, и будет пить народ. И сделал так Моисей в глазах старейшин Израильских (Исх. XVII, 1-2, 4-6).
   В вооруженных столкновениях с кочевыми народностями пустыни Господь неизменно помогал народу Своему и давал ему победу за исключением тех случаев, когда евреи вступали в сражение вопреки воле Божией.
   Даже несчастья, как, например, болезни, ядовитые змеи и т. п., посылались для вразумления и для пользы непокорного народа. Так воспитывал Господь народ Свой рукою Своею крепкою и мышцею высокою.
   Вот другой поразительный рассказ той же ветхозаветной истории о том, как Господь хранит Своих угодников.
   Когда пророк Даниил убил дракона, почитавшегося богом в Вавилоне, Вавилоняне вознегодовали и настояли на том, чтобы пророк был брошен в ров львиный. …Он пробыл там шесть дней. Во рве было семь львов, и давалось им каждый день по два тела и по две овцы; в это время им не давали их, чтобы они съели Даниила. Был в Иудее пророк Аввакум, который, сварив похлебку и накрошив хлеба в блюдо, шел на поле, чтобы отнести это жнецам. Но Ангел Господень сказал Аввакуму: отнеси этот обед, который у тебя, в Вавилон к Даниилу, в ров львиный. Аввакум сказал: господин! Вавилона я никогда не видал и рва не знаю. Тогда Ангел Господень взял его за темя и, подняв его за волосы головы его, поставил его в Вавилоне над рвом силою духа своего. И воззвал Аввакум и сказал: Даниил! Даниил! возьми обед, который Бог послал тебе. Даниил сказал: вспомнил Ты обо мне, Боже, и не оставил любящих Тебя. И встал Даниил и ел; Ангел же Божий мгновенно поставил Аввакума на его место. В седьмой день пришел царь, чтобы поскорбеть о Данииле и, подойдя ко рву, взглянул в него, и вот, Даниил сидел. И воскликнул царь громким голосом, и сказал: велик Ты, Господь Бог Даниилов, и нет иного кроме Тебя! И приказал вынуть Даниила, а виновников его погубления бросить в ров, — и они тотчас были съедены в присутствии его (Дан. XIV, 31-42).
   Много подобных случаев чудесного покровительства Божия мы находим в житиях Святых.
   Святой Поликарп Смирнский во время одного из своих миссионерских путешествий остановился однажды на ночь в незнакомой гостинице. Окончив вечернюю молитву, он уже хотел лечь в постель, но странные предчувствия овладели им. Он долго не мог заснуть, и вдруг в ночной тишине совершенно ясно послышался чей-то шепот: «Уйди!» Он прислушался — все было тихо. Не придав особенного значения таинственному голосу, он уже готовился заснуть, как вдруг снова раздалось: «Уйди!» Он поднялся, но в комнате не было никого. Ему снова показалось, что это просто игра воображения, и он лег. Уже дремота стала охватывать его, как опять тот же голос еще яснее, еще настойчивее повторил: «Уйди!» Тогда, не медля ни минуты, святой Поликарп вышел из гостиницы. Едва лишь он успел переступить порог, как крыша и потолок гостиницы с треском обрушились, похоронив под своими обломками всех, находившихся в доме…
   Господь, вечно бодрствующий над Своими избранниками, не допустил гибели святителя.
   В первое время после основания Соловецкой обители, при первых ее устроителях, преподобных Зосиме и Савватии, братия часто страдала от недостатка продовольствия. Однажды в зимнюю пору, когда всякое сообщение с берегом было прекращено, в обители вышел весь хлеб. Угрожал неизбежный голод, и малодушные из братии начали уже роптать. Только игумен монастыря преподобный Зосима оставался спокоен. «Не смущайтесь, братия мои, — ободрял он ропщущих, — помните завет нашего Спасителя: не пецытеся на утрей… Ищите же прежде всего Царства Божия и правды Его, и все прочее приложится вам». Твердое упование преподобного не обмануло его. Вечером того же дня в монастырь пришли, неизвестно откуда, два незнакомца и принесли с собой корзины с хлебом, мукой и маслом. Отдав свое приношение, они тотчас же удалились, и никто не видел, куда они направились и каким образом попали на недоступный в зимнее время остров.
   В страшное время татарских погромов жители русских областей обыкновенно уходили в недоступные леса. В одной толпе таких беглецов, спасавшихся от татар из нижегородских пределов, находился преподобный Макарий Желтоводский, или Унженский. Среди беглецов было много женщин и детей, которые едва выдерживали тяжесть пути по бездорожью лесных чащоб, почти без запасов продовольствия. Ужас надвигавшегося татарского нашествия, страх лесных зверей, полная безнадежность в будущем, неизвестность пути, мрак почти непроходимых вековых лесов — все это создавало гнетущую обстановку, вызывавшую уныние даже в мужественных сердцах. Но всех утешал и успокаивал преподобный Макарий, полный глубокой веры и безграничного упования на помощь Божию. «Не скорбите, братия, — говорил он, — Бог, выведший Израиля из Египта и препитавший его сорок лет в пустыне манною, силен и вас препитать и спасти…» И действительно: никто из беглецов, сопровождавших преподобного Макария, не умер, никто не отстал и не потерялся в лесной чаще. Все достигли безопасного убежища, даже дети.
   Вот эти-то бесчисленные факты покровительства и Промысла Божия и создают в душе верующего то спокойствие, которое чувствует человек на берегу бушующей реки. Перед ним кипящая и клокочущая бездна людских страстей, бешено несущийся, сокрушительный поток житейской борьбы, капризный водоворот событий, но все это проносится мимо него, не возбуждая в нем ни страха, ни беспокойства. Он сознает под собой твердую почву веры, чувствует себя в безопасном убежище, ибо знает, что и волос с головы его не пропадет без воли Отца Небесного (Лк. XXI, 18). Эта уверенность бывает еще сильнее, когда в своей личной жизни человек чувствует эту властную руку Промысла.
   Таким образом, чтобы приобрести спокойствие духа, это необходимое условие духовной силы, нужно ощущение Промысла в жизни.
   Как достигнуть этого?
   О различных способах возбуждения и укрепления веры мы уже говорили в прежних беседах. Здесь речь идет главным образом о той стороне веры, которую можно определить как доверие. Христианин должен не только верить в Бога, но и верить Богу, то есть не только признавать мысленно существование Бога, но и опытно ощущать, что Господь, будучи близок к нему лично, даст ему все необходимое для жизни и для спасения, или, как говорит отец Иоанн Кронштадтский: «Неукоснительно веруй и надейся от Господа получить все благое к созиданию ближнего или вся, яже ко спасению«. Не задумывайся и не усомнись ни на мгновение в возможности получить просимое. «Вся возможна Господу, и вся возможна верующему, и упование не посрамит».
   Для того, чтобы в душе родилось и созрело это чувство доверия, нужно только одно: Предай Господу путь твой и уповай на Него, и Он совершит… Покорись Господу и надейся на Него (Пс. XXXVI, 5, 7).
   Это значит: в выборе пути или главного дела твоей жизни оставь в стороне личные твои желания и иди тем путем, на который поставил тебя Господь, заботясь лишь об одном, чтобы не уклониться от воли Его, ясно выраженной в заповедях.
   Существуют два противоположных взгляда на жизнь. По мнению материалистов, жизнь — это сцепление простых случайностей, игра стихий, вихрь, крутящий людей, как пылинки, где нет ни плана, ни определенных целей. Жизнь — бессмыслица. Где и в каких сочетаниях окажутся эти крутящиеся пылинки, когда пронесется ураган, никто этого не знает. Все определяет слепой случай.
   Если принять эту теорию, то, конечно, в жизни не должно быть никакого определенного и разумного руководства, но, с другой стороны, ясно, что и человек не может в этом случае управлять жизнью. Пылинки не могут управлять ветром. Молено подставить правый или левый бок под удары урагана, но управлять им, изменить направление жизни мы бессильны. Тем более странны претензии материалистов при таких воззрениях воображать себя царями жизни. «Мы построим счастье жизни», — говорят они. Но как это возможно, если сами они являются лишь игрушкой капризного и изменчивого вихря?
   Но есть и другой взгляд: жизнь совсем не бессмыслица, но масштаб ее деятельности и длительности ее процессов настолько велики, что человек часто не может охватить их рассудком, не может проследить их внутреннего единого направления и логической связи и потому не понимает смысла жизни, то есть той конечной цели, к которой она движется и для достижения которой приспособлены все законы, управляющие ее течением. Но эта конечная цель, несомненно, существует, и вся жизнь есть не что иное, как кипучая, неутомимая, непрерывная работа на постройке грандиозного, великого здания счастья человека в единении с Богом. Говоря религиозными терминами, жизнь есть созидание Царства Божия.
   В этой кипучей работе заняты миллионы людей, и если мы не хотим остаться праздными зрителями, но желаем принять в ней разумное участие, то мы должны всецело подчиниться воле Великого Архитектора, управляющего стройкой. Другого выхода нет.
   Люди различно относятся к этой работе. Одни, как слепые котята, не замечают ничего — ни системы, ни целей жизни, ни самой постройки — и живут утробной жизнью, гоняясь лишь за личными выгодами и определяя всю свою деятельность интересами желудка и физического благополучия. Другие ничего не делают и тоже ничего не знают, но воображают, что понимают суть жизни и ее законов, и потому считают нужным всех учить и давать везде свои указания, внося всюду невообразимую путаницу и сбивая всех с толку. Третьи, может быть, и работают, но работают бестолково и без плана, делают часто не то, что нужно, и, таким образом, только замедляют и затрудняют общий ход постройки.
   Все эти люди, собственно говоря, только мешают делу. Оттого так медленно и строится храм человеческого счастья, что приходится постоянно переделывать или исправлять их работу. Но рано или поздно храм будет построен, ибо непреложна воля Великого Архитектора и непреложны данные Им законы жизни, ведущие к цели, сохраняющие из человеческой работы лишь все ценное, нужное и сводящие к нулю все суетное и лишнее.
   Сравнительно немногие работают продуктивно, подвигая вперед постройку. Это те, которые работают разумно, подчиняясь указаниям и распоряжениям Единого Архитектора, по определенному, данному Им плану. Этот план — в воле Божией. Ясно, что если мы хотим скорее привести к концу постройку, то способ здесь один: не мешать друг другу самовольными беспорядочными действиями, но объединить разрозненные усилия, работая по одному плану, то есть всецело подчинясь воле Божией.
   В средние века в Германии, когда строились громадные готические соборы, архитектурный план здания разрезался обыкновенно на отдельные квадраты, и эти квадраты раздавались десятникам, заведовавшим рабочими. Каждый из них обязан был выполнить свою часть постройки по данному квадрату и должен был строго и точно сообразовываться с планом, иначе сооруженная им часть здания никоим образом не совпала бы с общим планом и испортила бы всю постройку. Так и в нашей жизни. На долю каждого из нас выпадает выполнение известной части плана в постройке Царства Божия. У каждого в руках квадрат, определяющий его место и его дело. Ясно, что отказываться от своего квадрата и хвататься за другое дело — значит вносить расстройство в общий ход работы. Каждый здесь на счету, каждый нужен на своем месте, каждое дело одинаково важно — скучное или увлекательное, высокое или низкое, грубое или тонкое, но необходим порядок. Вот твое место — лестница: двенадцать ступеней вверх, двенадцать ступеней вниз, и твое дело — всю жизнь носить кирпичи по этим ступеням… А ты тянешься расписывать плафоны! Знаешь ли ты, что твою ляп-ню придется замазывать, а твое прямое дело делать другому?
   Вот почему необходимо предать себя всецело в волю Божию, отказаться от личных желаний при выборе жизненного пути и взять то дело, на которое зовет тебя Господь.
Предай Господу путь твой и уповай на Него, и Он совершит… Покорись Господу и надейся на Него.
   Когда человек сумеет это сделать и скажет: «Вот жизнь моя пред Тобою, Господи! Ты дал мне ее, Ты и возьми ее и делай с ней все, что Ты хочешь, Господи!» — тогда для него начинается новая, удивительная жизнь, полная чудес и глубокого смысла. Человек ясно начинает видеть в жизни управляющую руку Божию, поддерживающую, укрепляющую, защищающую, спасающую, и эти очевидные чудеса вмешательства Божия Промысла рождают твердую уверенность, что жизнь — не сон, не случай, не шутка, но серьезная планомерная работа, в которой он наконец нашел свое место и может работать под руководством Великого Архитектора, не сомневаясь в том, что результаты общей работы рано или поздно будут достигнуты. И в этой уверенности великий покой и великая сила.

Толкование на главу 11, ст. ст. 1-10. О необходимости иметь постоянство

    Значение события Входа Господня в Иерусалим

   Святитель Иоанн Златоуст, объясняя значение события Входа Господня в Иерусалим, как оно изложено у евангелиста Матфея (Мф. XXI, 1-10), говорит, что подъяремная ослица, которую вместе с осленком привели ученики к своему Господу, символически означала народ Иудейский. Господь не восхотел сесть на нее, давая тем понять, что избранный народ отвержен за свое неверие, что отнято от него Царство Божие и отдано народу, приносящему плоды его (Мф. XXI, 43). Молодой осленок, на которого никто не садился, означал, по его словам, все те новые, малоизвестные в ветхозаветной истории языческие народы, которые составили на первых порах молодую Церковь Христову и приняли легкий ярем Евангелия. Одежда, которой покрыли апостолы осленка, означала Его учение. Таким образом, все событие отмечало коренной перелом в плане Домостроительства Божия о спасении человека, когда то исключительное, руководящее значение, которое имел народ Израильский в Ветхом Завете, перешло от него к другим народам. Садясь на осленка, Господь показал, что Он принимает эти народы под Свое водительство.
   Таково толкование события, данное святым Златоустом. Новая Церковь, включившая в себя молодые языческие народы, получала права гражданства в Царстве Божием. До сих пор Господь держался того взгляда, что надо прежде насытиться детям, ибо нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам (Мк. VII, 27). Так как в семью языческих народов, составивших Новозаветную Церковь, входил и русский народ, позднее других принявший христианство, то ясно, какое великое значение имеет вход Господень в Иерусалим и для нас, русских.
   Но оставляя в стороне символику события, надо сказать, что в простом своем историческом смысле оно имеет великое значение. Это высшая точка славы, до которой поднялась жизнь Спасителя, чтобы сейчас же после этого закончиться кровавой развязкой. Никогда еще звезда земного величия скромного Галилейского Пророка не сияла так ярко! Никогда еще Его имя не произносилось с таким восторгом и надеждой тысячами уст. Никогда еще не окружала Его столь многочисленная толпа, готовая склониться перед Ним и идти по первому Его призыву, куда Ему угодно… Весь Иерусалим пришел в движение (Мф. XXI, 10).
   Господь не уклоняется на этот раз от славы и от бурных выражений восторга и почтения. Обыкновенно Он избегал шума и людской молвы и никогда не искал почестей и преклонения народа, так как это было совершенно не нужно для Его дела. Но в этот раз Он не останавливает ликующих восклицаний и, когда взбешенные фарисеи требуют от Него, чтобы Он запретил ученикам песнь славословия, Господь отвечает: сказываю вам, что если они умолкнут, то камни возопиют (Лк. XIX, 40).
   Ясно, что у Него имеется какая-то Своя особая цель, почему Он допускает это триумфальное шествие, и в последнем нельзя видеть лишь случайное проявление накопившегося и рвущегося наружу народного чувства.
   Мы можем догадываться об этой цели по тем словам Спасителя, которые в этот момент были обращены Им к Иерусалиму и которые сохранены у евангелиста Луки.
   Смотря на город, Он заплакал о нем и сказал: о, если бы и ты хотя в сей твой день узнал, что служит к миру твоему! Но это сокрыто ныне от глаз твоих, ибо придут на тебя дни, когда враги твои обложат тебя окопами и окружат тебя, и стеснят тебя отовсюду, и разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне за то, что ты не узнал времени посещения твоего (Лк. XIX, 42-44).
   Торжественный Вход Господень в Иерусалим — это последнее предостережение нечестивому городу. Сколько раз Господь проповедовал на его стогнах и в его храме! Сколько раз Иерусалимляне были свидетелями необычайной силы Его чудотворения, но жестокие сердца их не поддались обаянию Его пленительных речей, не преклонились с благоговейным смущением пред Его мощью, не узнали в Нем Мессию. Теперь, въезжая в город со славою, окруженный ликующей толпой, Господь снова хочет привлечь к Себе внимание его обитателей, прояснить их очи, которые, видя, не видели, напомнить им известное пророчество пророка Захарии: Ликуй от радости, дщерь Сиона, торжествуй, дщерь Иерусалима: се Царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной (Зах. IX, 9).
   Увы! Все было напрасно! И в этот раз Иерусалим не узнал времени посещения своего, не узнал, что служило к миру его!
   Не смягчились жестоковыйные сердца, и Иерусалимляне первые приняли участие в самом ужасном преступлении, когда-либо совершившемся в истории мира, — в распятии Господа.
   Предупреждение не было понято и не подействовало, и несколько времени спустя исполнилось грозное пророчество Спасителя: город был разрушен до основания.
   С другой стороны, в торжественном Входе Господнем в Иерусалим есть еще одна черта, несомненно не случайная, указывающая на особую цель этого события.
   Господь вступает в город, окруженный бесчисленной толпой, среди радостных криков и общего энтузиазма. Дорогу перед Ним устилают одеждами, под ноги осла бросают пальмовые ветви. Со всех сторон несутся восклицания радости и восторга: осанна! благословен Грядущий во имя Господне! Все это так напоминает триумфальное шествие и в то же время так отлично от обычных триумфов полководцев и великих завоевателей.
   Когда римский военачальник возвращался после победы над неприятелем в Вечный город, он ехал обычно на раззолоченной колеснице, запряженной четверкой белых кровных лошадей; над его головой статуя победы простирала золотой венок; кругом гремела музыка возвращавшихся с ним полков, а впереди вели толпы пленных и несли военную добычу.
   Как мало похож был на гордую фигуру римского императора смиренный и кроткий Спаситель верхом на маленьком ослике, семенившем по каменным плитам иерусалимской мостовой и странно дисгармонировавшем с тем ореолом славы, которым народное ликование окружило в эту минуту Великого Пророка. На ослах обыкновенно ездили крестьяне в город, на базар, и, конечно, намеренно приказал Господь Своим ученикам привести Ему осла для торжественного въезда.
   Верхом на осле, в простом хитоне и плаще, без блестящих воинских доспехов, без победного венка на голове Спаситель казался воплощением мира и кротости. В этой картине не было ничего воинственного, ничего такого, что хотя бы отдаленно напоминало военные триумфы римских полководцев. Для каждого непредубежденного взора было совершенно ясно, что этот Пророк из Галилеи никогда не будет тем блестящим, могучим завоевателем, каким воображение евреев рисовало себе будущего Мессию. Несомненно, эту мысль и хотел внушить Господь. Его шествие было полно славы и величия. Но то был блеск нравственного величия, а не земного суетного великолепия. Господь всю жизнь боролся с этим предрассудком, прочно укоренившимся в сознании народа и даже его собственных учеников, представлявших Мессию не иначе как земным царем вроде Соломона или Давида, но более блестящим и могучим. Теперь Он снова дает Своим последователям наглядный урок того, что Царство Его не царство внешнего великолепия, подобное всем царствам мира сего, но Царство чисто духовное, великое своей внутренней красотой и святостью. К сожалению, толпа и теперь не понимает этого урока и, ослепленная предрассудками национальной гордости, готова и в смиренном Равви из Назарета, едущем верхом на ослике, видеть будущего славного царя, не замечая всей несообразности своих ожиданий с Его внешним видом. Она уже готова провозгласить Его царем и, предполагая, что наконец сбываются ее давнишние упования, как безумная, кричит: благословенно грядущее во имя Господа царство отца нашего Давида! осанна в вышних!
   Но грустен лик Спасителя, и в очах Его — слезы. Он совершенно одинок со Своими мыслями. Его никто в толпе не понимает, не понимают даже Его ближайшие ученики, увлеченные общим энтузиазмом. Все ждут от Него, что Он объявит Себя царем, станет во главе израильских полков и поведет их славным путем побед к свержению ненавистного римского ига, к независимости, к власти. Но Он знает, что напрасно ждут этого от Него, что Он не может им этого дать, что не для того Он пришел, что это то же самое искушение, которым когда-то на первых порах Его служения пытался прельстить Его диавол, что если бы толпа знала это и не обманывалась в своих тщетных надеждах, она была бы умереннее в проявлении своих восторгов. Он знает, что пройдет немного дней, и эта самая толпа отвернется от Него как от обманщика за то, что Он не оправдал ее ожиданий, и хотя Он ничего им не обещал и даже не раз старался вывести из заблуждения, доказывая суетность их надежд, они все же возненавидят Его за свое разочарование, и те самые люди, которые сейчас с таким восторгом кричат: «Осанна!», — через несколько дней будут яростно вопить: «Распни Его!»
   Вот почему грустен лик Господа Иисуса Христа.
   Какая, в самом деле, резкая перемена! Вот они, эти люди, готовые, кажется, жизнь отдать за своего возлюбленного пророка… Их голоса охрипли от криков ликования, глаза горят восторгом, тысячи пальмовых ветвей колышутся в их руках, поднимаясь и опускаясь, точно лес в бурю, цветные одежды развеваются в воздухе яркими пятнами… Это страстная, возбужденная, восточная толпа нашла своего героя!.. Несколько дней спустя картина резко меняется: те же лица, но озлобленные; глаза, горящие ненавистью; тысячи рук со сжатыми кулаками, с угрозой поднятые кверху; проклятья и богохульства на устах… А перед ними все Тот же спокойный, великий в Своей кротости Спаситель, в сердце Которого и их восторг и их ненависть встречают только скорбь и сострадание.
   Толпа непостоянна, и многие из людей, несомненно, бывших когда-то слушателями и учениками Господа, с увлечением внимавших Ему и готовых идти за ним всюду, изменили Ему и лишились венца вечного блаженства. Им не хватило постоянства.

    О грехе непостоянства и как возможно его избежать

   В этом для нас большой урок, особенно для начинающих путь христианской жизни. Непостоянство, кажется, один из смертных грехов русской натуры. Мы легко увлекаемся всякой новинкой, с восторгом бросаемся на каждое новое дело, особенно, если оно имеет печать идейности, но эти увлечения так же скоро остывают, как и появляются. Первые же препятствия охлаждают наш пыл, напряжение воли скоро утомляет, и перед длинным путем, на котором виден бесконечный ряд трудностей, нами овладевает уныние. Даже не пытаясь бороться, мы безнадежно опускаем руки.
   Особенно гибельно сказывается это отсутствие постоянства в духовной жизни. Сколько молодых людей погибло для Христа от недостатка выдержки! Сначала, когда в сумерках обывательского религиозного неведения перед ними ослепительно ярко блеснет свет евангельской истины, они не могут противиться, ибо сознанной истине нельзя противиться. С увлечением отдаются они новой жизни, где все так радует, так глубоко чувствуется и так много говорит сердцу. В них на первых порах так много усердия, которое почти всегда переходит в порыв к подвижничеству. Обыкновенные формы служения Богу, не требующие большого напряжения, кажутся им слишком слабыми и недостаточно быстро ведущими к цели, и они нагружают себя обыкновенно самовольно бесконечными правилами поста, молитвы, поклонов и других подвигов аскетической жизни. Увы! Чем больше берут они на себя, тем скорее утомляются, и чем сильнее увлечение первого порыва, тем скорее сказывается недостаток постоянства. Через несколько месяцев они идут уже только по инерции, чувствуют себя какими-то растерянными, как будто результаты их усердия не соответствуют их ожиданиям, и холод первого разочарования и недоумений уже закрадывается в душу. Мало-помалу назревает первое роковое сомнение, правилен ли избранный путь, и, чувствуя себя в своем усердии правыми, они пытаются объяснить свою неудачу и неудовлетворенность не неумением приняться за дело, а объективными причинами, им начинает казаться, что они обмануты. Это уже шаг к неверию и, идя дальше этим путем, не имея ни силы, ни умения бороться с нашептываниями искусителя, они наконец отрекаются совершенно от пути духовной жизни и резко переходят в стан врагов Евангелия. И бывает для человека последнее горше первого неведения.
   Быть может, подробности этого процесса и не всегда одинаковы, но как бы то ни было, это непостоянство, это неумение сдержать свое нетерпение и печальная способность поддаваться быстро духу разочарования и уныния похищают множество жертв, особенно среди молодежи. Если бы можно было мистическим взором окинуть мировое поле духовной борьбы, оно представилось бы нам как кладбище, покрытое трупами несозревших надежд и безвременно погибших увлечений.
   А между тем постоянство до конца, до смерти, необходимо. Недостаточно лишь вступить на христианский путь, но надо дойти до цели, и если христианская жизнь, по сравнению апостола Павла, представляет бег на ристалище, где все мы являемся участниками состязания, то ясно, что награду получат только те, которые добегут до конечного столба. Атлет, прекращающий бег на полпути, сам себя вычеркивает из списка претендентов на победный венец, и как бы быстро он ни бежал первую половину пути, это не принесет ему никакой пользы, это потерянный труд.
И праведник, если отступит от правды своей и будет поступать неправедно, будет делать все те мерзости, какие делает беззаконник, будет ли он жив? все добрые дела его, какие он делал, не припомнятся; за беззаконие свое, какое делает, и за грехи свои, в каких грешен, он умрет (Иез. XVIII, 24). Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни (Откр. II, 10) — таково основное правило духовной жизни.
   Как этого достигнуть?
   Мы не будем говорить здесь о настойчивости в достижениях духовной жизни — о длительном напряжении воли и об упорной деятельности для преодоления встречных трудностей. Об этом мы уже говорили в одной из прежних бесед. Здесь речь только о постоянстве, то есть об умении сохранить неизменными цель и основное направление жизни до самого конца.
   Само собой понятно, что исчерпывающего ответа на данный вопрос дать невозможно, ибо все зависит здесь в конечном итоге от воли Божией. Господь силен спасти человека в самых безнадежных обстоятельствах. Но все же можно указать ряд препятствий или ложных шагов, которые, вызывая разочарование или уныние, больше всего мешают постоянству духовной жизни и которых поэтому надо тщательно избегать.
   Самым обычным препятствием является здесь ложное направление основных упований в самом начале духовной жизни. Почему толпа, готовая почти обоготворить Господа, так скоро Ему изменила? Мы уже видели, что главная причина этого разочарования заключалась в том, что от Спасителя ожидали того, чего Он не мог дать. Толпа хотела навязать Ему свою волю и свои надежды и разгневалась, когда Он не подчинился ей и пошел Своим путем. В шумных овациях, которыми она встретила Господа, выражалась не любовь лично к Нему и не увлечение Его учением, но надежда, что Он осуществит ее мечты и ее желания. В эту минуту ликующие люди шли за Спасителем не потому, что ценили в Нем образ высшего духовного совершенства и признавали глубокую истину Его речей, но потому что ожидали от Него удовлетворения своей национальной гордости, и, когда они увидели, что обманулись в своих ожиданиях, неминуемо должна была наступить реакция.
   Так бывает и в духовной жизни. Вступая впервые на религиозный путь, люди часто при этом ставят себе собственные цели, совершенно не спрашивая себя, чего хочет от них Бог? Одни думают, что их материальное благополучие будет пользоваться покровительством Божиим, и потому его подъем пойдет успешнее. Другие мечтают о славе, почестях и влиянии в качестве религиозных деятелей. Третьи смотрят на религию как на средство сделать карьеру. Очень многие, может быть, и не подходят к религии с такими грубыми материальными расчетами, но желают поскорее достигнуть святости и даже получить дар чудотворений. Во всех этих случаях религия не является целью сама по себе, а лишь средством для достижения совершенно посторонних, почти всегда эгоистических видов. Человек здесь не ищет как счастья преклониться пред величием Божиим с благоговением и любовью, но, строго говоря, отводит Всемогущему Творцу мира служебную, недостойную роль, требуя от Него лишь скорейшего исполнения своих желаний.
   Можно с уверенностью сказать, что каждый, кто вступает на путь религиозной жизни с такой предвзятой целью, никогда ничего не получит, ни до чего не дойдет и принужден будет рано или поздно отказаться от этого пути, потеряв только труды и время. Более того, разочарование вызовет в нем даже вражду к Богу, а значит, поставит его в худшее положение в деле своего спасения, чем то, в котором он находился раньше, до начала религиозного подвига.
   Один епископ пишет по этому поводу: «Я знал многих молодых людей, которые погибли таким образом. Помню одного талантливого юношу, который увлекся мечтой быть епископом. Он стал бесконечно много молиться, выстаивая целые длинные ночи на правиле; наложил на себя суровый пост, но так как ему было всего 18 лет, то он скоро сообразил, что ему слишком долго придется нести такой подвиг до того момента, когда он сможет, по каноническим правилам, получить епископскую хиротонию. Его усердия хватило ровно на полгода, а потом он стал вести рассеянную жизнь и скоро опустился на дно разврата. Знавал и другого молодого человека, который наложил на себя подвиг юродства. Но это было чисто детское увлечение: ему просто нравились те сумасбродные фокусы и нелепые, смешные выходки, которые он мог проделывать под маской юродства и которые привлекали к нему наивное внимание простодушных богомольцев. В нем просто была затронута жилка юмориста и актера. Через два года, однако, ему все это надоело, и он стал пьянствовать. Помню и еще одну молодую девушку из простонародья, которая едва не уморила себя на молитвенном подвиге, дни и ночи читая Псалтирь и кладя поклоны. Она все время металась в жажде подвига: то забивалась в сырое подземелье под церковью, объявляла себя в затворе и питалась только хлебом и водой, то юродствовала и по неделям ничего не ела, то накладывала на себя тяжелые вериги… И все это самовольно, вопреки советам опытных старцев. С одной стороны, это была рисовка перед толпой, восторгавшейся ее подвигами, с другой — ее мучила самолюбивая жажда святости, желание быть выше и лучшее других и тайная мечта получить за свои труды дар прозорливости или исцелений опять-таки с тою целью, чтобы удивлять своих почитателей. Она кончила сумасшествием».
   В подвиге христианской жизни можно устоять до конца только в том случае, если человек не ищет никаких посторонних целей, и в самой религии, в любви к Богу и в единении с Ним находит свое высшее счастье. Те невероятные, на наш взгляд, подвиги, труды и лишения, которые переносили древние пустынники и мученики христианства, невозможно было бы выдержать, если бы в них самих они не находили для себя источника блаженства.
   Кого бы мы ни взяли из великих светочей христианства, мы неизменно найдем, что их постоянство и твердость в служении Богу обусловливались их глубокой любовью к Богу Творцу и к чистой истине Евангелия, свободной от всяких личных эгоистических побуждений.
   Вот перед нами образ великого борца за православие против арианской ереси, святого Афанасия, всю жизнь отдавшего делу этой борьбы и устоявшего в ней до конца.
   Еще совсем молодым человеком двадцати девяти лет в сане диакона Александрийской церкви он сопровождал своего епископа на Никейский собор, где выступил убежденным и красноречивым противником Ария, учившего о тварной природе Сына Божия. Аргументы Афанасия и его знание и понимание священного текста победили: арианство было осуждено. Но борьба только еще начиналась. Побежденные на богословской почве, ариане вступили на путь закулисных происков и политических интриг. Они добились от императора Константина указа о принятии их в общение с Православной церковью во имя мира церковного. Афанасий, ставший за это время уже Александрийским епископом, не подчинился этому указу, считая его канонически неправильным, и был немедленно сослан императором во Францию. Это было его первое изгнание. При сыновьях Константина он вернулся на свою епископию. Но на Александрийскую кафедру уже был назначен арианин Григорий, который вступил в город с военным отрядом. Афанасий принужден был бежать в Рим. Водворенный вскоре после этого опять в Александрии, он продолжал вызывать ненависть ариан своей энергичной защитой православия. Велено было удалить его силою, причем он едва избег смерти. Афанасий бежал в Египетские пустыни, где с любовью был принят скитскими иноками. За его голову была назначена премия, а он из своего уединения рассылал повсюду послания в защиту Божества Господа. Из Египта он снова вернулся в Александрию к великой радости верных сынов Православной церкви, но при Юлиане Отступнике издан был новый эдикт: гнать Афанасия везде, где только можно. «Не смущайтесь, дети, — говорил святитель, снова отправляясь в изгнание, — это только облачко… Оно скоро пройдет!» Действительно, Юлиан скоро был убит, и Афанасий вернулся. Но при императоре Валенте он снова должен был бежать. Только последние годы его жизни прошли сравнительно спокойно, но как много пришлось ему вытерпеть! И ничто не могло сокрушить его постоянства и непоколебимой преданности православию. Этот человек любил всей душой Бога и истину, и только им служил он самоотверженно. В этом заключалась тайна его силы и его верности.
   Другое обязательное условие постоянства христианской жизни — это твердая вера в силу и конечное торжество добра как в личной, так и в общественной жизни.
   Не веря в победу добра, нельзя вообще сделать ни одного шага в духовной жизни, и всякое доброделание в любой его форме становится при этом бесцельным и бессмысленным. Это не значит, конечно, что победы этой мы должны ожидать еще при нашей жизни. Нет, это может произойти в отдаленном будущем, но твердо держаться намеченного пути и в случае необходимости принести себя в жертву можно только при непоколебимой уверенности в конечном успехе своей деятельности.
   А все пророки Ветхого Завета, из которых лишь немногие умерли своей естественной смертью? Разве не горячая вера в добро и его конечную победу звучит в их страстных обличительных речах? И разве не любовь к правде заставляла их пренебрегать всеми опасностями и идти почти на верную смерть от руки разгневанных соотечественников, которых они обличали?
   Но как может явиться эта уверенность в торжестве добра, если жизнь дает столько противоположных примеров — победы зла над добром?
   В мире существуют две категории сил — положительных, творческих и отрицательных, разрушительных. Силы разрушительные отличаются бурным, эффектным характером, и поэтому действие их особенно заметно и производит сильное впечатление стихийной мощи и непобедимости. Землетрясения, извержения вулканов, бури, тайфуны, смерчи — все эти грозные явления природы поражают воображение зрителя своей сказочной силой. Но в действительности это впечатление бывает, как правило, преувеличено, и, когда гроза пройдет, почти всегда оказывается, что результаты ее разрушительного действия не так велики, как можно было бы предполагать по ее шумному эффекту. Кроме того, все разрушительные силы действуют кратковременно, и нарушенное ими равновесие природы скоро восстанавливается. Наряду с этими разрушительными силами существуют силы положительные, созидательные. Они тихи, молчаливы, почти незаметны, но непреодолимы в своем действии. Все величайшие силы природы — сила тяготения, сила солнечного тепла и света, сила органического роста и т. д. — действуют бесшумно, без видимых внезапных эффектов, но непрерывно, неуклонно, непобедимо. В столкновениях с разрушительными силами перевес в общей экономии жизни всегда остается за ними. Вулканические извержения могут выбрасывать камни и пепел на громадную высоту, но в конце концов все это падает обратно вниз, побежденное силою тяготения земли.
   То же самое происходит и в духовном мире. И здесь разрушительные силы более бурны и эффектны по своим проявлениям, и порой кажется, что они побеждают добро. Но это преобладание лишь временное, и тихие, спокойные силы добра — кротость, смирение, любовь, терпение, действующие незаметно, но непрерывно и верно, — в конечном итоге мировой жизни все-таки окажутся победителями. Вот почему такие тихие силы и ценятся в христианстве как величайшие добродетели, ибо они ведут к победе христианского идеала добра.
   Еще два совета относительно сохранения постоянства в христианском направлении жизни.
   Экономьте силы, или, вернее сказать, пользуйтесь ими с разумным расчетом. Нельзя слишком перегружать и переобременять себя непосильными подвигами, ибо вы не выдержите этого напряжения в течение долгого курса жизни. Но, с другой стороны, нельзя слишком ослаблять интенсивность духовной жизни, ибо неизбежным результатом этого всегда будет лень, апатия и постепенный упадок духовных сил. Необходимо найти средину, или, как говорят святые отцы, идти царским путем. Чувство известного напряжения воли всегда должно быть в ощущении, но это не должно сопровождаться истощением духовной силы. А для того, чтобы найти этот средний, или царский, путь, необходима та добродетель, которая в аскетике называется рассуждением.
   Наконец, что бы с вами ни случилось, какие бы опасности ни встречались на вашем пути, какие бы нравственные падения ни пришлось вам пережить, — не выпускайте из рук ризы Христовой, держитесь неуклонно одного направления, ведите свою линию следования за Христом. Падения неизбежны, но важно для человека не выпустить из рук ризы Господней, не потерять с Ним связи, ибо тогда все поправимо.
   Будьте как дитя, которое цепко держится за платье матери. Пусть вы споткнулись, упали, выпачкались в грязи греха и житейской тины — в этом нет еще неминуемой гибели… Вставайте и идите дальше, может быть, со слезами, с глубокой грустью о падении, но не выпускайте из рук ризы Христовой!

Толкование на главу 11, ст. 11-14, 20-26. О молитве

    Толкование на рассказ Евангелия о смоковнице

   Рассказ Евангелия о смоковнице, проклятой Господом и засохшей, часто возбуждает недоумение читателей: что это значит? Чем виновато злосчастное дерево, не принесшее плодов? Чем объясняется эта строгая кара со стороны всегда кроткого и милостивого Спасителя?
   Обычно толковники Евангелия под смоковницею разумеют еврейский народ и всему событию придают смысл аллегорический. Проклятием смоковницы Господь предсказывал будущую судьбу Израиля. Лицемерный, благочестивый только по наружности, гордый своею законническою праведностью и точным соблюдением внешних обрядовых предписаний религии, еврейский народ уже давно не приносил плодов горящего духа и истинно праведной жизни. Его благочестие было только показным, и в этом отношении он действительно очень напоминал евангельскую смоковницу, покрытую пышною зеленою листвой и не имеющую на себе плодов. Проклятие смоковницы знаменовало окончательное отвержение Богом израильского народа и его духовную гибель. Таким образом, в этом эпизоде мы видим продолжение того же настроения Господа, когда во время торжественного входа в Иерусалим Он с великой грустью смотрел на священный город, предвидя его падение и пророчествуя о нем. Проклятие смоковницы — то же пророчество, но выраженное в действии.
   Кроме того, в этом случае впервые сказалась грозная, карательная сила Господа. До сих пор Он являлся перед нами исключительно как кроткий, любвеобильный пастырь, полный бесконечного милосердия и всепрощения. Но необходимо было показать людям, что в его руках находится власть и наказывать и что Его суд может быть не только снисходительным, но строгим и справедливым. Пусть помнят об этом те, которые слишком ласкают себя надеждою на Божественное всепрощение, не заботясь о собственном исправлении и не прилагая никаких усилий к тому, чтобы заслужить это прощение. Когда человек не приносит плодов покаяния и христианской жизни, подобно засохшей смоковнице, его осуждение неизбежно, и его преувеличенные, необоснованные надежды на милость Божию суть не что иное, как лжеупование.
   Но самое ценное для нас место данного евангельского отрывка то, где Господь говорит о молитве и указывает условия ее действенности.

    О молитве и условиях ее действенности

Все, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите, — и будет вам. И когда стоите на молитве, прощайте, если что имеете на кого, дабы и Отец ваш Небесный простил вам согрешения ваши. Если же не прощаете, то и Отец ваш Небесный не простит вам согрешений ваших.
   Понять всю силу и значение молитвы и научиться молиться так, чтобы быть услышанным, чрезвычайно важно для каждого верующего, ибо только через молитву устанавливается непосредственная связь человеческой души с Богом, и только через эту молитвенную связь человек может получить от Бога все благодатные средства и силы, необходимые для спасения. Своими же слабыми силами человек возродиться и обновиться не может.
   «Молитва, — говорит отец Иоанн Кронштадтский, — златая связь человека-христианина, странника и пришельца на земле, с миром духовным… и паче всего с Богом — Источником жизни; от Бога изшла душа, к Богу и да грядет всегда чрез молитву.
   Доколе стоим на усердной молитве, дотоле и спокойно, и тепло, и легко, и светло на душе; оттого, что тогда мы с Богом и в Боге; а как с молитвы долой, так и пошли искушения, разные смущения. О преблаженное время молитвы!»
   Так как Господь есть единственный источник всяких благ, то, объединяясь с ним в молитве, мы и получаем от Него все блага.
   «От всеблагого и великодаровитого Бога можно получить молитвою веры все духовные и необходимые вещественные блага, только бы искренно было желание этих благ и горяча молитва. И какие молитвы Церковь влагает нам в уста? Такие, что ими удобно можно преклонить Господа на всякую милость к нам, на всякое даяние благое.
   Усердная, слезная молитва не только грехи очищает, но и телесные немощи и болезни исцеляет и все существо человека обновляет и, так сказать, перерождает (говорю из опыта). О, какой дар неоцененный — молитва!
   Молитва, как внешний воздух освежает тело, так она освежает душу и оживляет ее; в ней бодрее и веселее чувствуешь себя, подобно тому, как, прогулявшись на свежем воздухе, чувствуешь себя и физически, и душевно бодрее и свежее».
   Молитва — необходимая пища души.
   «Для чего нужно и дома молиться, и ходить в Церковь к Богослужению? А для чего ты ешь, и пьешь, и ходишь на свежий воздух каждый день, или работаешь каждый день? Для того, чтобы поддерживать жизнь тела и укреплять его. И молиться нужно непременно для того, чтобы поддерживать и возбуждать жизнь души, подкреплять душу, недугующую грехами, очищать ее, как и пищу и питье иное ты употребляешь для очищения от вредных мокрот и нечистот. Если, поэтому, ты не молишься, то весьма неразумно и безрассудно поступаешь…
   Люди впали в безверие оттого, что потеряли совершенно дух молитвы или вовсе не имели и не имеют его, короче — оттого, что не молятся. Князю века сего простор для действия в сердцах таких людей; он господин в них. Молитвою они не испрашивали и не испрашивают себе у Господа росы благодати Божией (а только просящим и ищущим подаются дары Господни), и вот сердца, испорченные по природе, без живительной росы Духа Святого пересохли и от крайней сухоты наконец запылали адским пламенем неверия и различных страстей, и диавол знает только воспламеняет страсти, поддерживающие этот ужасный огонь, и торжествует при виде погибели несчастных душ, искупленных кровию Того, Кто попрал его державу».
   Конечно, молитва разных людей по своим качествам и по своей действенности может быть чрезвычайно различна. Между молитвою школьника, просящего о благополучном исходе экзамена, и молитвою пустынника, застывшего в восторге таинственного созерцания и не замечающего ничего вокруг, конечно, громадная разница. Великие подвижники, прежде всего, отличались духом горячей, пламенной молитвы, которая у них была постоянной в силу присущего им чувства зависимости от воли Божией. Но этот дар молитвы, как и все в духовной жизни, давался им не сразу, а путем длительных усилий. Несомненно, молитва наших пастырей-молитвенников, как, например, преподобного Сергия или отца Иоанна Кронштадтского, в разные периоды их жизни была не одинакова по своей силе, и молитва детских лет, при всей своей искренности и чистоте, не имела той действенности, как в период зрелости, когда дух уже окреп в молитвенном подвиге.
   Какой отсюда вывод?
   Вывод тот, что в молитве надо упражняться и молитве можно учиться.
   «Учитесь молиться, — говорит отец Иоанн, — принуждайте себя к молитве: сначала будет трудно, а потом, чем более будете принуждать себя, тем легче будет; но сначала всегда нужно принуждать себя».
   Чего же следует добиваться в молитве? Какова должна быть та молитва, к которой надо стремиться, и по каким признакам можем мы судить о достигнутых в этом отношении успехов?
   «Должно не только молиться, — говорит святитель Иоанн Златоуст, — но и молиться так, чтобы быть услышанным».
   Таков ответ святителя на поставленный вопрос.
   Когда молитва наша услышана, когда Господь внемлет нашим прошениям и исполняет их, то это и служит самым главным и, может быть, единственным признаком истинной молитвы.
   Эта успешность или услышанность молитвы может проявляться двояко: во внутреннем ощущении нашем, или, как говорят, субъективно, и объективно, когда наши прошения исполняются в области внешних фактов.
   Внутренние плоды истинной, услышанной молитвы, по изображению отца Иоанна Кронштадтского, таковы: «Иногда… бессильна, хладна, бесплодна бывает душа наша, как оная языческая неплодящая Церковь; но лишь напряжем сердце свое к искренней молитве к Богу, обратим мысли и сердце свое к нему с верою живою, тотчас оживет, согреется и оплодотворится душа наша; какое вдруг спокойствие, какая легкость, какое умиление, какой внутренний святой огонь, какие теплые слезы о грехах, какое искреннее чувство сожаления о том, что прогневали ими Владыку преблагого, какой свет в сердце и в уме, какой обильный поток живой воды заструится в сердце, льющийся свободно с языка или с пера и карандаша на бумагу; пустыня душевная процветает яко крин пришествием Господа в сердце».
   К сожалению, субъективное определение успешности молитвы не всегда бывает правильно, ибо люди неопытные часто принимают простое нервное возбуждение и припадки сентиментальной слезливости за благодатные внутренние плоды молитвы.
   Гораздо правильнее и безошибочнее оценка успешности молитвы по ее внешним результатам.
   В книге Исход мы находим следующий эпизод:
   Во время сражения Израильтян с Амаликитянами Моисей, Аарон и Ор взошли на вершину холма. И когда Моисей поднимал руки свои, одолевал Израиль, а когда опускал руки свои, одолевал Амалик; но руки Моисеевы отяжелели, и тогда взяли камень и подложили под него, и он сел на нем, Аарон же и Ор поддерживали руки его, один с одной, а другой с другой стороны. И были руки его подняты до захождения солнца. И низложил Иисус Амалика и народ его острием меча (Исх. XVII, 10-13).
   Здесь на основании победы Израильтян над Амаликитянами можно с несомненной уверенностью сказать, что молитва Моисея была услышана Богом.
   То же самое обещает Господь и всякому, молящемуся с верою: говорю вам: все, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите, — и будет вам.
   Это обетование Господа исполняется и в наши дни. Мы знаем успешность и почти чудесную силу прошений великого молитвенника земли русской отца Иоанна Кронштадтского. Знаем сотни случаев исцелений по его молитвам самых застарелых и неизлечимых болезней. Господь, по-видимому, редко отказывал мольбам Своего избранника.
   Вот одно из таких исцелений по его собственным словам: «Некто, бывши смертельно болен воспалением желудка девять дней и не получивший ни малейшего облегчения от медицинских пособий, — лишь только причастился в девятый день поутру животворящих Тайн, к вечеру стал здоров и встал с одра болезненного. Причастился он с твердою верою. Я молился об нем Господу, чтобы Он исцелил его. Господи! — говорил я: исцели раба Твоего от болезни его. Достоин есть, ему же даси сия… Молился и в церкви у престола Господня за литургией, во время молитвы: «иже общие сия и согласные даровавый нам молитвы…» и пред самыми Тайнами. Я молился между прочим так: Господи! Животе Haш! Как мне помыслить легко об исцелении, так Тебе исцелить легко всякую болезнь; как мне помыслить легко о воскресении из мертвых, так Тебе легко воскресить всякого мертвеца. Исцели убо раба Твоего Василия от лютой его болезни и не допусти ему умереть, да не предадутся рыданию жена и дети его, — и благопослушливый Владыка помиловал. А то был на волосок от смерти. Слава всемогуществу, благости и благопослушеству Твоему, Господи!»
   Что же нужно для того, чтобы молитва имела силу и могла быть услышана Господом? Какими качествами должна она обладать?
   Господь определенно говорит, что для успешности молитвы, прежде всего, необходима вера.
Имейте веру Божию, ибо истинно говорю вам, если кто скажет горе сей: поднимись и ввергнись в море, и не усомнится в сердце своем, но поверит, что сбудется по словам его, — будет ему, что ни скажет.
   Нам странно теперь читать эти слова Спасителя: до такой степени то, что Он говорит здесь, кажется нам невозможным. Так слаба наша вера, и так мало мы сами ожидаем от нее! А между тем, несомненно, эти слова Господа следует понимать в полном и буквальном их значении. Молитва, соединенная с глубокой верой, действительно делает чудеса.
   В чем должна состоять эта вера и какими прочими качествами должна обладать молитва, чтобы быть услышанной? Предоставим говорить об этом признанному авторитету в области молитвы отцу Иоанну Кронштадтскому, ибо его свидетельство основано на личном опыте и проверено пастырскою практикой всей его жизни, безраздельно посвященной Богу.
   Прежде всего во время молитвы необходимо ясно представлять себе величие Божие, так, чтобы трепещущая душа вся была проникнута чувством величайшего благоговения к Богу.
   «Когда молишься Господу, вообрази живо, Кому ты молишься? Ты молишься безначальному и бесконечному Царю всякой твари, всесвятому, всеблагому, всемогущему, премудрому, вездесущему, всеправедному, пред Которым благоговеют миллионы миллионов Ангелов различных порядков, Коего воспевают воинства мучеников, сословие пророков и апостолов, соборы святителей, преподобных и праведных…»
   «Молясь, нужно все творение представлять как ничто пред Богом, а единого Бога — всем, вся содержащим как каплю воды, везде сущим, действующим и все оживляющим».
   «Некто во время молитвы, когда он делался вял, расслаблен духом и телом и ему хотелось дремать, возбуждал себя следующим внутренним вопросом: с Кем ты беседуешь, душа моя? И живо представляя после этого пред собою Господа, начинал молиться с великим умилением и со слезами; притуплённое внимание его изощрялось, ум и сердце просветлялись и он весь оживотворялся. Вот что значит живо представлять пред собою Господа Бога и ходить в присутствии его! Если, говорил он дальше, душа моя, ты не смеешь вяло и небрежно разглагольствовать с людьми, высшими тебя, чтобы не оскорбить их, то как ты смеешь вяло и небрежно разглагольствовать с Господом?»
   «Призывая на молитве Господа Бога в трех Лицах, помни, что ты призываешь безначального Отца всей твари, Ангелов и человеков, что тебе, призывающему, удивляются все Силы небесные и с любовью взирают на тебя за то, что ты с верою и любовью и подобающим благоговением призываешь общего их и нашего Отца, Творца Вседержителя и Господа, Коего они безмерно любят, пред Коим крепко благоговеют. О, какое высокое счастье и блаженство, какое величие, какое достоинство призывать вечного Отца! Дорожи постоянно и неизменно этим высочайшим счастием, этим блаженством, которое предоставила тебе бесконечная благость Бога твоего, и не забывайся во время молитвы твоей. Тебе внимает Бог, тебе внимают Ангелы и святые Божии человеки».
   «Помни… что на тебя светлейшими, паче солнца, очами взирает Триипостасный Бог… Молись всегда горящим сердцем, а для этого никогда не объедайся и не упивайся. Помни, с Кем беседуешь. Люди забывают пречасто, с Кем они беседуют на молитве, кто свидетели их молитвы. Они забывают, что беседуют с Бодрым и Всевидящим, что беседе их с Богом внимают все Силы небесные и святые Божии человеки».
   «Молясь Богу, беседуешь с Ним лицом к лицу: беседуй же с Ним как с Царем — глаз на глаз, и отнюдь ничем посторонним сердце да не занимается в это время и ни к чему не прилепляется, ибо скажи: станешь ли ты, разговаривая с царем или царицею, заниматься в это время чем-либо посторонним или маловажным, например, смотреть в окно на проезжающих или рассматривать вещи, находящиеся в покоях, и проч.? И не было ли бы это крайней обидой для царского величия? Как же мы, при беседе с Господом, делаем подобное и гораздо хуже этого?»
   Следует живо представить пред собою Бога и Его близость.
   «В молитве главное, о чем нужно прежде всего позаботиться — это живая, ясновидящая вера в Господа: представь Его живо пред собою и в себе самом, — и тогда еже хощеши, проси о Христе Иисусе о Духе Святом, и будет тебе. Проси просто, ничтоже сумняся, — и тогда Бог твой будет все для тебя, во мгновение совершающий великие и чудные дела, подобно тому, как крестное знамение совершает великие силы».
   Помни, что Господь слышит каждое твое слово и может исполнить каждое прошение.
   «Во время молитвы нужно иметь такое настроение веры, чтобы и на одну минуту не было в сердце тайного сомнения или тайной мысли, будто Бог нас не слушает, но чтобы во все продолжение молитвы душа представляла себе Бога пред собою и беседовала с ним как с Царем».
   «Когда молишься, помни всегда, что ты беседуешь с Богом, Отцом щедрот и всякого утешения, неизменяемым, неутомляющимся нашими прошениями, с Отцом, Который всегда бесконечно благ, премудр, всесилен, Кому по бесконечной благости, премудрости и всемогуществу так всегда удобно исполнить все твои прошения, как тебе удобно и легко помыслить о них и пожелать их, как легко выговаривать слова прошения, и даже бесконечно легче. Помни это и никогда не унывай на молитве».
   «Если хочешь молитвою испросить себе какого-либо блага у Бога, то прежде молитвы приготовь себя к несомненной, крепкой вере и прими заблаговременно средства против сомнения и неверия. Худо, если во время самой молитвы сердце твое изнеможет в вере и не устоит в ней, тогда и не думай, чтобы ты получил то, о чем просил Бога сумняся, потому что ты оскорбил Бога, а ругателю Бог не дает даров Своих!»
Вся, — сказал Господь, — елика аще воспросите в молитве верующе, приимите (Мф. XXI, 22), и значит, если воспросите неверующе или с сомнением, не приимите. Аще имате веру и не усумнитеся (Мф. XXI, 21), еще говорит Он, то и горы можете переставлять. Значит, если усумнитеся и не поверите, то не сделаете этого. Да просит же каждый человек с верою, ничтоже сумняся, говорит апостол Иаков, да не мнит сумняйся, яко приимет что от Бога. Муж двоедушен неустроен во всех путех своих (Иак. I, 6-8). Сердце, сомневающееся в том, что Бог может даровать просимое, наказывается за сомнение: оно болезненно томится и стесняется от сомнения. Не прогневляй же вседержавного Бога ни тению сомнения, особенно ты, испытавший на себе Божие всемогущество многое множество раз. Сомнение — хула на Бога, дерзкая ложь сердца или гнездящегося в сердце духа лжи на Духа истины. Бойся его, как ядовитой змеи, или нет, — что я говорю, пренебрегай им, не обращай на него ни малейшего внимания. Помни, что Бог во время прошения твоего ожидает утвердительного ответа на вопрос, внутренне Им тебе предлагаемый: веруеши ли, яко могу сие сотворити? Да, ты должен из глубины сердца ответить: верую, Господи! И тогда будет по вере твоей. Твоему сомнению или неверию да поможет следующее рассуждение — я прошу у Бога: 1) существующего, а не воображаемого только, не мечтательного, не фантастического блага, а все существующее — от Бога получило бытие, потому что без Него ничтоже бысть, еже бысть (Ин. I, 3), и, значит, ничто и не бывает без Него, что бывает, а все или от Него получило бытие, или по Его воле или допущению бывает и делается при посредстве данных от Него тварям Его сил и способностей, — и во всем сущем и бывающем Господь — полновластный Владыка. Кроме того, Он нарицает и не сущая, яко сущая (Рим. IV, 17); значит, если бы я просил и не сущего, Он мог бы мне дать, сотворив его. 2) Я прошу возможного, а для Бога и наше невозможное — возможно; значит, и с этой стороны нет препятствий, потому что Бог может сделать для меня даже то, что по моим понятиям невозможно.
   Чтобы иметь тебе непоколебимую уверенность во время молитвы получать от Господа всякое духовное благо, веруй, что ты, соединяясь на молитве с Господом, становишься один дух с Ним (I Кор. VI, 17), а Бог всеблаг, всемогущ, премудр; Он всесовершенное совершенство; значит, и ты, по мере своей приемлемости, по мере веры и любви, сделаешься участником Его божественных совершенств. В соединении души твоей с Богом не считай ничего неудобоисполнимым, невозможным, вся бо возможна суть у Бога (Мк. X, 27).
   Когда молишься Отцу и Сыну и Святому Духу — в Троице единому Богу, — не ищи Его вне себя, но созерцай Его в себе, как в тебе живущего, совершенно тебя проникающего и знающего».
   Необходимо, далее, верить в силу самих молитвенных слов.
   «Когда молишься о чем-либо Господу, или Пресвятой Богородице, или Ангелам и святым… тогда слова, выражающие твое прошение, твои нужды, почитай за самые вещи, за самое дело, которого ты просишь у Господа, и веруй, что ты уже имеешь верный залог в получении предмета твоих прошений в самых словах, коими означается этот предмет. Например, ты просишь здоровья себе или кому-либо: слово — «здоровье» — имей за самое дело; веруй, что ты его уже имеешь по милости и всемогуществу Бога, ибо самое слово, название, во мгновение у Господа может быть делом, — и получишь непременно просимое, за свою непоколебимую веру… Εлика аще молящеся просите, веруйте, яко приемлете: и будет вам».
   «Молясь, нужно так веровать в силу слов молитвы, чтобы не отделять самых слов от самого дела, выражаемого ими; нужно веровать, что за словом, как тень за телом, следует и дело, так как у Господа слово и дело нераздельны. И ты так же веруй, что ты сказал на молитве, о чем просил, то и будет».
   «Молясь, всемерно старайся о том, чтобы чувствовать сердцем истину или силу слов молитвы, питайся ими, как нетленною пищею, напояй ими, как росою, сердце свое, согревайся, как благодатным огнем».
   «Молясь, крепко внимай словам молитвы, чувствуй их сердцем, не отвлекай от них ума ни в какие помышления».
   Нужно сознание необходимости просимого.
   «В молитве требуется, во-первых, чтобы предмет молитвы был высказан определенно, или, по крайней мере, в сердце было ясное сознание и желание его… (чувствуй искренно нужду того, о чем молишься); во-вторых, чтобы это желание было высказано с чувством и живым упованием на милость Владыки и Божьей Матери и призываемых святых; в-третьих, нужно твердое намерение впредь не согрешать и творить во всем волю Божию…
   Молящийся, как голодный, должен алкать, крепко желать тех благ, в особенности духовных, прощения грехов, очищения, освящения, утверждения в добродетели, коих он просит в молитве. Иначе напрасно слова тратить. То же разумей о благодарении и славословии Господа: алкай благодарить и славить Господа непрестанно, ибо все от Него, все — дары Его благости и милосердия».
   Кроме веры и сознания необходимости просимого, молитва должна быть соединена с глубоким чувством любви к Богу, смирения, сокрушения о грехах и идти от сердца.
   «На молитве надо более всего стараться о горячности духа, о горячности и искренности раскаяния во грехах.
   Помни, что Господь дает по сердцу: каковое сердце, таков и дар; если молишься с верою, искренно, всем сердцем, нелицемерно, то сообразно вере твоей, степени горячности твоего сердца, подается тебе дар от Господа. И наоборот, чем хладнее твое сердце, чем оно маловернее, лицемернее, тем бесполезнее твоя молитва, мало того, тем более она прогневляет Господа, Который есть дух и ищет Себе поклоняющихся духом и истиною».
   «Молясь, мы непременно должны взять в свою власть сердце и обратить его к Господу. Надобно, чтобы оно не было холодно, лукаво, неверно, двоедушно… Хорошо ли слышать от Господа гневный глас: приближаются Мне людие сии усты своими и устнами чтут Мя: сердце же их далече отстоит от Мене. Итак, не будем стоять в церкви с душевным расслаблением, но да горит каждый духом своим, работая Господу. А Бог хочет именно нашего сердца. Даждь Ми сыне твое сердце (Прит. ΧΧΠΙ, 26); потому что сердце — главное в человеке, жизнь его; больше — сердце наше есть самый человек. Потому, кто не молится или не служит Богу сердцем — тот все равно, что вовсе не молится, потому что тогда молится тело его, которое само по себе, без души — то же что земля».
   «Надо всегда от всего сердца высказывать Богу и славословие, и благодарение, и прошение; надо всегда от всего сердца делать всякое дело пред Ним; всем сердцем любить Его и надеяться на Него».
   «Все, приступающие работать Господу в молитве, научитесь быть подобно Ему кроткими, смиренными истинными сердцем… Господь подобного Себе и сродного ищет в нас, к чему могла бы привиться благодать Его».
   «Человек, приступая к молитве, должен смирить гордое сердце свое, отбросить от него суету земную…»
   «На молитве будь как дитя лепечущее, сливаясь в один дух с духом произносимой молитвы. Считай себя за ничто, молитвы принимай как великий дар Божий. Как дитя, будь прост, доверчив, несумнителен в деле Божием».
   Необходимы далее прямодушие и искренность.
   «Если хочешь, чтобы Господь давал скорее сердечную веру твоей молитве, старайся от всего сердца все говорить и делать с людьми искренно и отнюдь не будь с ними двоедушен. Когда будешь прямодушен и доверчив с людьми, тогда Господь подаст тебе прямодушие и искреннюю веру и по отношению к Богу. Того, кто непрямосердечен с людьми, Господь неудобно принимает на молитве, давая ему почувствовать, что он неискренен в отношении к людям, а потому не может быть совершенно искренен и в отношении к Богу, без душевного злострадания».
   «Будь верен Богу всегда и во всем: говоришь ли молитву «Отче наш», говори каждое слово искренно, с благоговением, в единого Бога вперивши ум и сердце, не обращая ни на кого внимания, читаешь ли другую какую молитву, читай опять от всей души, не двоясь сердцем, не обращая ни на кого и ни на что недолжного внимания».
   Нужна затем христианская жизнь и свобода от страстей.
   «Молиться не может тот, у кого ум и сердце крепко привязаны к чему-либо плотскому, например, к деньгам, к чести, или кто имеет в сердце страсти: ненависть, зависть к другим, потому что страсти обыкновенно связывают сердце, как Бог расширяет его, доставляет ему истинную свободу».
   «Молящийся Господу, Божией Матери, Ангелам и святым должен прежде всего заботиться об исправлении своего сердца и своей жизни, а потом подражать им, как написано: будите милосерди, якоже Отец ваш милосерд есть, святи будите, яко Аз свят есмъ».
   «Хорошо иногда на молитве сказать несколько своих слов, дышащих горячею верою и любовью ко Господу… И как приятен бывает Господу этот наш собственный лепет, исходящий прямо от верующего, любящего и благодарного сердца — пересказать нельзя: надобно только то сказать, что душа при своих словах к Богу трепещет радостью, вся разгорячается, оживляется, блаженствует».
   Нечего и говорить, что молитва должна исполняться старательно.
   «Не жалей себя для сердечной молитвы даже тогда, когда ты весь день провел в трудах… Какое молитвенное правило взялся исполнить, исполни его со всею добросовестностью (если длинное молитвенное правило, то исполняй хорошо все правило; если короткое — тоже), и не исполняй дела Божия сердцем раздвоенным, так, чтобы одна половина принадлежала Богу, а другая плоти своей. Итак, верь слову: поторопишься на молитве для покоя телесного, чтобы отдохнуть скорее, а потеряешь и телесный покой и душевный.
   «Не твори на молитве угодия ленивой плоти, — не торопись: плоть, скучая и тяготясь святым делом, поспешает скорее к концу, чтобы успокоиться или заняться делами плотскими, житейскими».
   Предмет молитвы должен быть достоин Бога.
   «Проси у Бога драгоценного, — поучает преподобный Исаак Сирин, — чтобы не оскорбить Его ничтожностью и суетностью просьбы своей. Елисей просил у Бога сугубой благодати, бывшей в пророке Илии, и был возвеличен… Израиль же просил мяс египетских, и был посрамлен».
   «На молитве отложите всякое житейское попечение», — говорит святой Иоанн Кассиан.
   Самый достойный предмет молитвы — это молитва о ближних.
   «Когда молишься, старайся молиться больше за всех, чем за себя одного, и во время молитвы живо представляй всех людей вместе с собою единым телом… Молись за всех так, как молишься за себя… их немощи, болезни считай своими немощами и болезнями; их невежество духовное, их грехи и страсти… их искушения, напасти и скорби многообразные считай своими. Такую молитву с великим благоволением принимает Отец Небесный — Этот общий всех всеблагий Отец…»
   Наконец, во время молитвы должна быть полная примиренность со всеми.
   Когда стоите на молитве, прощайте, если что имеете на кого, дабы и Отец ваш Небесный простил вам согрешения ваши. Если же не прощаете, то и Отец ваш Небесный не простит вам согрешений ваших (Мк. XI, 25-26).
   Так говорит Господь.
   Такова должна быть молитва христианской души.

Толкование на главу 11, ст. 15-19, 27-33. О храме

    Ревность Иисуса о доме Божием

   В данном отрывке Евангелия (ст. 15—19) Господь снова является перед нами в том виде, в котором так редко мы встречаем Его на страницах евангельской истории. Обычно кроткий, милостивый, всепрощающий, в повествовании XI главы Евангелия от Марка Он дважды проявляет Свой гнев. Но первый раз Его гнев поражает бездушную смоковницу, теперь он обрушивается на людей. Как будто Господь хочет предупредить людей и дать им понять, что не все в Нем благость, прощение и долготерпение, что и в Нем может загореться праведный гнев, и будет время, когда Он явится грозным, карающим Судиею.
   Причиной внезапно вспыхнувшего гнева была Его ревность о доме Божием, возбужденная видом той безобразной картины, которую Он и апостолы застали при входе в храм и которая ясно говорила о полном пренебрежении к этому святому месту. В притворах храма устроен был настоящий базар. Сюда были пригнаны целые гурты жертвенного скота, наполнявшего воздух своим ревом, мычанием, блеянием. Продавцы жертвенных голубей примостились на скамьях со своими клетками, откуда неслось воркование и хлопанье крыльями испуганных птиц. Тут же виднелись фигуры ростовщиков и менял, обменивавших расхожую монету на священные сикли, которыми уплачивалась подать на храм и принимались пожертвования в священную сокровищницу. В воздухе стоял непрерывный оглушительный шум и гам крикливой восточной толпы, торгующейся до изнеможения из-за каждого обола. Из-за этого крика вряд ли можно было слышать слова священных песнопений и псалмов и молитвы священников, приносивших жертвы.
   Отчасти эта непристойная торговля почти в самом помещении храма была вызвана условиями жертвенного ритуала, как они определены были Моисеем в книгах Левит и Второзаконие. Животные, приносимые в жертву, должны были удовлетворять известным строгим условиям ритуала (Лев. XXII), и пригодность их в этом отношении могла быть определена только специалистами-священниками. Поэтому, покупая жертвенное животное на рынке, человек неопытный, не посвященный в тонкости требований ритуального Моисеева закона, мог легко ошибиться или быть обманутым и привести к храму животное, которое по осмотру могло быть забраковано священниками как негодное для жертвы. В силу этого торговля жертвенными животными мало-помалу сосредоточилась около самого храма, где священники уже заранее осматривали приведенный скот и определяли его пригодность, разрешая для продажи лишь отборных животных, вполне удовлетворявших требованиям закона. Кроме того, и сами священники нередко бывали заинтересованы в такой торговле, особенно саддукейские первосвященнические фамилии. Так, из последних известна фамилия Ананов, имевшая свой обширный голубиный завод на Масличной горе, приносивший порядочный доход от продажи жертвенных голубей при храме. Вот почему священники, обязанные поддерживать порядок при богослужении, не только не заботились о прекращении или об ограничении размеров и интенсивности этой торговли, но и поощряли ее. В результате получались в доме Божием те безобразные сцены базарной сутолоки и ярмарочного гама, свидетелями которых сделались Спаситель и Его ученики.
Иисус, войдя в храм, начал выгонять продающих и покупающих в храме; и столы меновщиков и скамьи продающих голубей опрокинул; и не позволял, чтобы кто пронес через храм какую-либо вещь. И учил их, говоря: не написано ли: дом Мой домом молитвы наречется для всех народов? а вы сделали его вертепом разбойников (см. Ис. LVI, 7; Иер. VII, 11).
   В этих словах Спасителя сказывается Его глубокое уважение к храму Божию и признание за ним важного значения для всех народов как дома молитвы. Для нас в этих словах и поступке Господа заключается важный урок.
   Существует мнение, по которому храм как определенное место богослужения считается вообще ненужным для христианина.
   «Поклоняться Богу можно везде, потому что Бог вездесущ, — говорят сторонники этого мнения, — и Сам Спаситель в беседе с самарянкой ясно выразил эту мысль, когда сказал ей: поверь Мне, что наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу. Но настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе. Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине» (Ин. IV, 21, 23-24).
   Однако в приведенных словах Господь только разрешает старинный спор между иудеями и самарянами, из которых первые считали единственным и исключительным местом богослужения Иерусалимский храм, а последние — храм на горе Гаризим. Для такой исключительной привязанности к одному определенному месту богослужения, конечно, не было никаких оснований, кроме национального самомнения, и Господь указывает, что поклонение Богу возможно везде, на всяком месте. Но этим вовсе не запрещается постройка храмов или молитвенных домов. Главный же смысл слов Спасителя в том, что, где бы ни молился человек Богу — в храме или вне храма, повсюду его молитва должна состоять не в одних телесных движениях, но в горении духа и в возношении ума и сердца. Поклонение же истиною означает поклонение не лицемерное, в одних словах состоящее, но поклонение делами, когда признание Бога свидетельствуется в жизни благоговейным отношением к Нему и исполнением Его заповедей.
   Таким образом, в беседе Христа с самарянкою совсем нельзя видеть отрицательного отношения к храму. Здесь лишь выясняется духовная сущность Богопочитания. Пример же и жизнь Спасителя, наоборот, ясно говорят о Его уважении к храму и о том значении, которое Он придавал дому молитвы в духовной жизни Своих последователей. Он Сам часто бывал в храме, молился здесь, учил народ, а эпизод XI главы Евангелия от Марка особенно ярко говорит о том, что Он смотрел на храм как на величайшую святыню.

    О благоговейном отношении к храмам и о влиянии храма на духовную жизнь человека

   Это благоговейное отношение к храму сохранилось и у древних христиан. Когда преследования языческих императоров сделали для них невозможным открытое богослужение в молитвенных домах, они скрылись в таинственные подземелья своих усыпальниц, где погребались мученики за веру, но общей молитвы не оставили. И здесь, в тишине подземных крипт, в запутанных лабиринтах катакомб, среди надгробных плит над могилами мучеников, при неясном, колеблющемся свете смолистых факелов и мерцающих лампад, так же горячо неслись к небу их мольбы и гулко раздавались под сводами подземелий мелодии вдохновенных гимнов. Катакомбы служили для них храмом, где находили они укрепление и поддержку в общих молитвах и таинствах. Необходимость храма как места объединенных молитв и особой благодатной силы Божией, изливаемой на собравшихся верных, сознавалась, таким образом, и в те тяжелые времена.
   Прошли века. Язычество умирало. Христианство было признано господствующей религией и из таинственных недоступных подземелий вышло на широкий простор Римской империи. Начиналась новая эра расцвета христианской церкви, и храмы получили особенное значение как центры просветительной деятельности и опорные пункты в борьбе с мраком язычества. Этот период особенно богат памятниками христианского храмоздательства; венцом пышного расцвета церковного зодчества является знаменитый храм святой Софии в Константинополе, построив который, император Юстиниан, говорят, воскликнул: «Я превзошел тебя, Соломон!»
   Этот храм имеет исключительное значение для нас, русских, и в его истории, быть может, яснее всего можно видеть и оценить то влияние, которое храмы имели на распространение христианства и на подъем религиозного чувства в душе верующих и неверующих посетителей их. Именно здесь русские послы святого князя Владимира, посланные им для ближайшего знакомства и сравнительной оценки разных вероисповеданий, пережили тот глубокий, захватывающий порыв, который они определили такими словами: «Мы не знали где стояли: на небе или на земле…»
   Этот отзыв сыграл решающую роль в выборе русской веры, и этим мы в значительной степени обязаны тому величественно-обаятельному впечатлению, которое произвел на русских посланцев храм Айя-София.
   А сколько свидетельств влияния храма на духовную жизнь человека, влияния, производящего порой решительный перелом в душе, находим мы в житиях святых!
   Один иностранный купец имел торговые сношения с Новгородом и бывал там. Вероятно, в душе его был богатый клад религиозных, еще неосознанных чувств. Ему приходилось бывать в русских храмах, и он переживал там такие необыкновенные минуты, что стал ходить в них чаще и чаще. И наконец дошел он до такого состояния, что не дальняя родина казалась ему родной страной, а вот этот город, населенный чужим народом, который говорил на чужом для него языке.
   Какую-то силу над его душой получили эти белые соборы и церкви Новгорода с их столповыми звонницами, эти темные лики, озаренные пылающими свечами и тихо мигающими лампадами, эти монастыри, усеявшие берега многоводного Волхова, весь обиход православной русской старины.
   Купец принял православие, раздал имение бедным и стал Христа ради блаженным…
   То было начало подвига дивного во святых Прокопия Устюжского, Христа ради юродивого.
   В Орде жил мальчик, родной племянник хана Берклая. В Орду в это время приходил Ростовский епископ Кирилл, которого современники называли блаженным и учительным. Приходил он по церковным делам и рассказывал о том, как святитель Леонтий проповедовал в Ростовской земле христианство и какие чудеса истекают от его мощей.
   Все рассказы Кирилла слушал племянник хана Берклая. Какая-то сладость вливалась в его сердце от этих рассказов. В его душе совершался переворот. Он жаждал узнать истинного Бога и задумал идти вслед за Кириллом. Ему страстно хотелось видеть те русские церкви, где совершаются служения таинственному и всесильному христианскому Богу и где происходят те чудеса, о которых рассказывал Кирилл.
   Часть своих богатств он раздал нуждающимся своим соплеменникам, часть поручил епископу Кириллу и вслед за ним тайно ушел из Орды.
   И вот он в Ростове, и стоит в знаменитом своим великолепием храме Успения Богоматери. На двух клиросах стройно поют хоры. Иконы как бы отблеском райской красоты сверкают драгоценным убранством, озаряемые огнями тихо теплящихся бесчисленных свечей, и клубы фимиама легкими прозрачными облаками расплываются над молящейся толпою. В эти минуты в этой несравненной красоте христианского богослужения царевич почувствовал Бога. Он как бы явственно ощутил какую-то связь между этой молящейся толпой, этим храмом, который любовь людей воздвигла Творцу миров, и Тем высоким и непостижимым, к Кому рвалась молитва этого народа, Кого воспевали хоры, Кому горели огни и клубился фимиам.
   Солнце правды взошло в эти минуты, как говорит летописец, в душе царевича: он познал Бога христианского и увидел Его очами веры. Упав к ногам святителя Кирилла, он просил крестить его. В крещении он получил имя Петр.
   Он остался жить в доме святителя Кирилла, ходил по церквам, учился русскому языку и русской грамоте… Молчаливый, всегда занимаясь в душе то молитвой, то размышлением о вечности, благоверный царевич Петр был отцом всех бедных и несчастных. В глубокой старости он принял монашество и мирно отошел к Богу около 1280 года. Он дал миру пример, какую власть церковь со своими богослужениями имеет над душой.
   Пусть иногда человек под влиянием речей товарищей, под влиянием отрицательных прочитанных им книг, говорит против церкви. А на самом деле за какой-нибудь всенощной, под умилительные напевы величания, под стонущие звуки великого славословия: «Аз рех: Господи, помилуй мя, исцели душу мою, яко согреших Тебе», — в полутемной церкви сходит на душу какое-то непонятное умиление, какое-то благодатное успокоение, которое нигде так полно, как здесь, не переживается…
   Где мы можем быть вполне спокойны, благонадежны, счастливы? Только там, где наша настоящая сфера, наше постоянное призвание. А где же наше истинное призвание, где то дело, к которому призваны мы навсегда, которому мы будем служить и тогда, когда и мир разрушится и останутся только души человеческие с создавшим их Богом? В чем же наше вечное дело, как не в прославлении Христа? А ведь храмы для того только и существуют, и все, в них происходящее, одну цель только и имеет — это постоянное славословие Христа.
   «Бывали ли вы почти в пустой церкви за ранней обедней и в зимний день, когда почти весь храм тонет во мраке, и грошовые восковые свечи еле означают очертания иконостаса того алтаря, где происходит служба; слыхали ли вы дребезжащий голос дьячка, одиноко выводящего напевы Херувимской, и в этой убогой обстановке изумлялись ли вы величию жертвы Христовой и происходящего среди этого убожества чуда?..
   …Присутствие Бога в уединении чувствуется еще сильней в храме, чем когда он полон толпой» (Е. Поселянин. Идеалы христианской жизни).
   Вот именно ради этого особого присутствия Божия церковь всегда требовала и требует благоговейного отношения к храму и к происходящему в нем Богослужению.
   «Аще кто учит невозбранно пренебрегати дом Божий, и бывающия в нем собрания: да будет под клятвою», — определяет Гангрский собор пятым своим правилом.
   Древние христиане, отправляясь в храм к общественному богослужению, чрезвычайно строго к нему готовились и наблюдали за собой, чтобы, насколько возможно, достойно предстать пред алтарем Господним и приступить к святым таинствам; заботились не просто о том, чтобы вознести свои молитвы Творцу, но и о том, чтобы молитвы эти были благоугодны Богу.
   Требовалось, прежде всего, внутреннее очищение от вражды, злобы, зложелательства.
Если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой, — завещал Спаситель (Мф. V, 23-24). Поэтому христиане стремились к тому, чтобы с умиротворенной душой прийти в храм и здесь «святое возношение в мире со всеми приносити». К этому призывал и диаконский возглас: «Миром Господу помолимся». К этому же приглашали нередко и надписи, начертанные на вратах или на фронтоне храма: «Мир тебе, кто бы ты ни был, если ты в мире, с чистым сердцем входишь в сей дом».
   В знак этого внутреннего очищения при входе в храм совершалось омовение, для чего у церковных дверей помещалась умывальница.
   Приближаясь к престолу Всевышнего, христианин должен был забыть о всех своих рангах и земных отличиях. Дух глубокого смирения проникал все богослужение, незримо веял под сводами храма и наполнял сердца молящихся. Пред Всемогущим не могло быть сильных и могущественных, высоких и знатных: все были одинаково равны и одинаково ничтожны. Поэтому пышные наряды, драгоценные украшения, эмблемы высокого положения не допускались. Преобладали скромные одежды, строгие, темные, однотонные. Оружие, воинские доспехи, знаки отличий — все это оставлялось у дверей храма, в притворе. Входя в храм, верующие преклоняли колена, целовали косяки дверей, пороги, ибо весь храм был великой святынею, и все части его освящены благодатию присутствия Божия. Обычай этот частью удержался еще и теперь в Римском соборе святого Петра, где верующие католики и теперь поднимаются на коленях по мраморным ступеням величественной лестницы, ведущей в собор.
   Глубокое благоговейное молчание царствовало среди молящихся, прерываемое лишь священными песнопениями и короткими репликами, которыми народ отвечал на возгласы священника и на прошения ектений. За порядком следили диаконы, и вся атмосфера храма и богослужения была проникнута такой глубокой серьезностью, таким напряженным религиозным чувством, что невольно поражала и подчиняла себе всякого, входящего в храм.
   Когда император Валент, арианин, вошел однажды в храм, где совершал литургию святитель Василий Великий, удивительная картина представилась его взору: стройные ряды молящихся, глубокая тишина и сосредоточенная религиозность, царствовавшая в храме, сам святитель, окруженный благоговейным ликом диаконов и священников, стоящий пред престолом, — все это было так непохоже на то, что видел Валент в своих храмах, что он потрясен был до глубины души. С замирающим сердцем, дрожащей рукой он протянул свое приношение на один из клиросов. Никто не шелохнулся, никто не подошел к нему, чтобы взять приношение, так как не знали, как к этому отнесется архиепископ. Присутствия императора как будто никто не замечал. Несчастный Валент едва не лишился чувств. Впечатление было потрясающее!
   Следя за дисциплиной молящихся, церковь нередко карала за неблагоговейное и непристойное поведение в храме. Обычно это практиковалось в монастырях. Палладий Елеиопольский, описывая свое путешествие по монастырям Нитрийской пустыни, рассказывает, что в одном из них он видел три пальмы, к которым привязывали для наказания монахов, провинившихся небрежным стоянием в храме во время правила и богослужения. Их били при этом довольно сурово, и, судя по тому, что стволы пальм были гладки, точно отполированы, можно было думать, что на наказания такого рода не скупились и применяли их довольно часто. Даже гражданская власть принимала со своей стороны меры в этом направлении. Известны эдикты Гонория и Юстиниана, определявшие строгие кары за непристойное поведение в храме.
   В силу того же глубокого уважения к церквам торговля около них возбранялась совершенно. Шестой Вселенский Собор 76-м правилом своим постановил: «Никто не должен внутри священных оград корчемницу, или различныя снеди поставляти, или иные купли производити, сохраняя благоговение к церквам. Ибо Спаситель наш и Бог, житием Своим во плоти поучая нас, повелел не творити дому Отца Своего домом купли. Он и пеняжникам рассыпал пенязи, и изгнал творящих святый храм мирским местом. Посему аще кто будет обличен в реченном преступлении: да будет отлучен».
   А с какою ревностью и бесстрашием великие святители церкви Христовой защищали неприкосновенность и достоинство храмов, следя за тем, чтобы сюда не проникали люди, оскверненные тяжелыми грехами, и тем не оскорбили бы святыни дома Божия. Однажды император Византии Феодосий Великий запятнал себя тяжким преступлением: за ничтожную вину он приказал избить тысячи жителей города Солуни, собравшихся в цирк на ристалища. Но когда после этого, не очищенный покаянием, он вздумал войти в храм для молитвы, на паперти его встретил великий святитель того времени Амвросий Медиоланский и суровою обличительною речью остановил императора, совесть которого была запятнана кровью невинных жертв. И грозный император уступил. Он понял, что войти в храм, не вымолив прощения за тот тяжкий грех, который лежал у него на душе, значило совершить святотатство и усугубить свою вину. Смиренно выслушал он суровую речь Амвросия и принес покаяние, выполнив тяжелую эпитимию, наложенную на него святителем.
   Также непреклонно другой великий святитель, Иоанн Златоуст, остановил на пороге храма святой Софии императрицу Евдоксию.
   Так ревностно охраняли святыню храма христиане прежних веков!
   Почему так ценили они свои храмы и почему для каждого христианина храм должен быть дорог и свят?
   Храм — это земное небо, как выражается отец Иоанн Кронштадтский; это — дом Божий, место особенного присутствия Божия. Здесь совершается величайшее таинство, «в неже ангели желают проникнути». Ангелы здесь невидимо служат со священником.
   Когда преподобный Серафим Саровский был еще в сане диакона, он временами видел ангелов, сослужащих братии и воспевающих. Они имели образ молниеносных юношей, облеченных в белые златотканые одежды. А то, как пели они, нельзя выразить словами. Вспоминая об этом, преподобный Серафим говорил: «Бысть сердце мое, яко воск, таяй от неизреченной радости».
   А вот что видел отец Серафим в Великий Четверг, когда служил литургию.
   Как известно, малый вход на литургии знаменует вступление служащих в самое небо, и священник тогда молится: «Сотвори со входом нашим входу святых ангелов быти, сослужащих нам и сославословящих Твою благость».
   Когда после малого входа иеродиакон Серафим возгласил: «Господи, спаси благочестивыя и услыши ны», — и, обратясь к народу и дав знак орарем, закончил: «и во веки веков», — внезапно он весь изменился, не мог сойти с места и вымолвить слова. Служащие поняли, что ему было видение. Его ввели под руки в алтарь, где он простоял три часа, то весь разгораясь лицом, то бледнея, — все не в состоянии вымолвить ни одного слова. Когда он пришел в себя, то рассказал своим старцам и наставникам отцу Пахомию и казначею, что он видел. «Только что возгласил я, убогий, — «Господи, спаси благочестивыя и услыши ны!» — и, наведя орарем на народ, окончил: «и во веки веков», вдруг меня озарил луч как бы солнечного света, и увидел я Господа и Бога нашего Иисуса Христа во образе Сына Человеческого во славе, сияющего неизреченным светом, окруженного небесными силами, ангелами, архангелами, херувимами и серафимами, как бы роем пчелиным, и от западных церковных врат Грядущего на воздухе. Приблизясь в таком виде до амвона и воздвигнув пречистые Свои руки, Господь благословил служащих и предстоящих. Посем, вступив во святый местный образ Свой, что по правую руку царских врат, преобразился, окружаемый ангельскими ликами, сиявшими неизреченным светом во всю церковь. Я же, земля и пепел, сретая тогда Господа Иисуса, удостоился особенного от Него благословения. Сердце мое возрадовалось чисто, просвещенно, в сладости любви ко Господу».
   Когда преподобный Сергий Радонежский совершал литургию, видели, как ангелы сослужили ему и как он приобщался из святой чаши огнем.
   Блаженный Нифонт, епископ Кипрский, имел дивное откровение относительно совершаемого во время литургии священнодействия. Однажды, стоя со своим учеником в церкви при патриаршем богослужении, Нифонт как бы прозрел духом. Он увидел огонь, шедший с неба и покрывший алтарь и архиерея. Когда запели «Трисвятое», показались четыре ангела и пели вместе с певцами.
   Когда святитель Василий Великий произносил молитвы пресуществления, то колумбарий, или золотой голубок, висевший над престолом, сотрясался невидимой силой.
   Таким образом, храм является местом общения небесных и земных. В то же время храм есть училище веры и благочестия, ибо в нем обильным потоком — в священных песнопениях, в чтениях Священного Писания, в проповедях — предлагаются уроки нравственного устроения жизни и души.
   И сколько великих решений, переменявших весь характер и направление жизни, было принято под влиянием того или другого слова или текста Священного Писания, услышанного в храме!
   Началом великой подвижнической жизни преподобного Симеона Столпника были слова евангельских блаженств: Блажени нищии духом, яко тех есть Царство Небесное, поразившие его внимание во время литургии. То же самое рассказывается о преподобном Антонии Великом в его биографии.
   В храме верующие получают нередко исцеление духовных немощей и физических болезней.
   Вот почему древние христиане так дорожили храмом, относились к нему с таким глубоким уважением и при всяком случае с необыкновенной ревностью заботились о том, чтобы посетить храм и присутствовать при богослужении. Святой Варсонофий, достигнув преклонной старости и почти не имея возможности двигаться от слабости, просил, чтобы хотя бы в тележке его возили в храм, и посещал богослужение ежедневно. Святитель Порфирий, епископ Газский, не владея ногами в старости, ползал на коленях, чтобы не пропустить богослужения в храме Воскресения Христова в Иерусалиме.
Изволих приметатися в дому Бога моего паче, неже жити ми в селениих грешничих… Возвеселихся о рекших мне: в дом Господень пойдем», — восклицает псалмопевец Давид, выражая свой восторг и любовь к храму, а шестой Вселенский Собор, считая посещение храма обязательным для каждого христианина, постановил:
   «Аще кто, епископ, или пресвитер, или диакон, или кто-либо из сопричисленных к клиру, или мирянин, не имея никакой настоятельной нужды, или препятствия, которым бы надолго устранен был от своея Церкви, но пребывая во граде, в три воскресные дни в продолжении трех седмиц, не приидет в церковное собрание, то клирик да будет извержен из клира, а мирянин да будет удален от общения» (VI Собор, пр. 80).
   Вместе с тем Православная Церковь внушает молящимся во время богослужения предстоять с благоговением и страхом Божиим, не забывая, пред Кем мы стоит и Кому возносим свои молитвы.
   «Горе имеем сердца!» — восклицает священник перед возношением Святых Даров…
   Проверьте себя в эту минуту: где ваше сердце? Действительно ли «горе», там, у престола Всевышнего, или по-прежнему связано житейской суетой и земными заботами, и не лжете ли вы Богу, отвечая на возглас священника, — «имамы к Господу!»
   «В храме, — увещевает святитель Тихон Задонский, — ты должен стоять, как на небе пред Царем Небесным… Не озирайся же, да не с фарисеем осудишься». А преподобный Авраамий Смоленский, делая поэтическое сравнение, говорит, что молящиеся должны походить на те восковые свечи, которые теплятся пред образами. «Смотри на свечку и будь, как она: стой прямо, неподвижно, благоговейно; пусть горячо пылает и стремится к небу молитва твоя, как огонь свечи, и пусть трепещет и тает, как воск, сердце твое от умиления и радости».
   Берегитесь рассеянных мыслей и невнимательности в молитве, ибо это оскорбляет Бога.
   Однажды Иоанн Грозный, богомольный, как все древнерусские цари, слушал литургию в Успенском московском соборе, но рассеянны были мысли царя: он мечтал о новом дворце, который думал построить на Воробьевых горах, и в уме обсуждал план его устройства.
   После литургии, идя во дворец, он встретил Василия Блаженного, московского Христа ради юродивого.
   — Был ли ты у обедни? — спросил его царь.
   — Был, да тебя не видал! — отвечал блаженный.
   — Как так? — возразил царь.
   — Царь! — сказал юродивый тихим укоризненным тоном. — Ты был на Воробьевых горах!
   И понял царь свой грех, обличенный прозорливостью блаженного, и низко ему поклонился.
   Особенно резко восстают святые отцы Церкви против непристойного поведения в церкви и против легкомысленных, праздных разговоров в храме во время богослужения, что, кстати сказать, встречается у нас чрезвычайно часто и составляет трудноискоренимую привычку.
   «Позвольте мне сказать, — резко замечает святитель Иоанн Златоуст в одной из своих проповедей, — разве нет у вас домов для пустословия вашего?»
   И в самом деле: зачем идти в церковь, если все время богослужения проводишь в праздной болтовне, обсуждая все базарные новости? Во-первых, это небрежное отношение к храму и невнимание к богослужению оскорбительно для Бога. Во-вторых, это не только грубо и неделикатно по отношению к другим молящимся, но и составляет прямое преступление против них, мешая им молиться, заглушая для них святые слова богослужения, развлекая их внимание, препятствуя сосредоточиться и лишая их драгоценных минут радости и благодатного утешения, обычно связанных с искренней молитвой. По какому праву воруем мы у них эти минуты?
   Особенно должна оберегаться святыня алтаря. Здесь все должно быть погружено в молитвенную тишину, и не должно быть ни одного лишнего или праздного слова.
   «Если надо тебе что-нибудь сказать в алтаре, — поучал преподобный Серафим, — то скажи это кратко и тихо и опять храни молчание; ибо здесь присутствует Сам Бог со Своими ангелами».
   В алтарь входить мирянам не разрешается.
   «Никому из всех, принадлежащих к разряду мирян, да не будет позволено входити внутрь священного алтаря», — запрещает шестой Вселенский Собор в своем 69-м правиле.
   В практике духовной жизни церковно-общественная молитва считается вообще более действенной, чем молитва келейная, уединенная, хотя вполне возможно, что личное ощущение молящегося, особенно на первых ступенях его духовного развития, склоняется в пользу последней. «Но мы сами, — говорил Оптинский старец отец Макарий, — не можем судить о достоинстве своей молитвы, и то удовлетворение или самоуслаждение, которое мы испытываем нередко в уединенной молитве, может быть обманом и прелестью диавола».
   Из жизни святой Иулиании Лазаревской рассказывается такой случай. Однажды стояла необыкновенно суровая, студеная зима. Земля трескалась от мороза, и святая Иулиания, не имея теплой одежды, оставалась молиться дома. И был голос священнику в церкви праведного Лазаря от иконы Богоматери: «Иди и рцы милостивой вдове Иулиании — ради чего не приходит в Церковь? И домашняя ее молитва приятна, но церковная выше. Почитайте Иулианию: Дух Святой почивает на ней».
   И когда по зову священника Иулиания пришла в церковь и со слезами молилась и прикладывалась к иконе Богоматери, тогда великое благоухание распространилось по церкви и по всему селу. И стала Иулиания уже ежедневно ходить в церковь на молитву.
   Закончим настоящую беседу о значении храма и церковного богослужения словами великого святителя Иоанна Златоуста: «Как пристань, огражденная от ветров и волн, великую доставляет безопасность входящим в нее кораблям, так и дом Божий, исхищая входящих в него от мятежа житейских дел, как от бури, дает им стоять в великой тихости и безмятежности и слушать слово Божие. Место сие есть настроение к добродетели, училище любомудрия, не во время только собрания, когда слушается Писание, предлагаются духовные поучения и предстоят почтеннейшие отцы: но и во всякое другое время. Войди только в преддверие, и тотчас отложишь житейские заботы. Войди внутрь, и тотчас веяние некое духовное обымет душу твою. Тишина, в нем царствующая, производит трепет отрезвляющий и располагает любомудрствовать, возбуждает ум, отбивает память о всем здешнем и переносит тебя с земли на небо. Если же без собрания (богослужения) такая польза от присутствия здесь; то когда слышится глас пророков, когда благовествуют Апостолы, когда Христос бывает посреде, когда Отец приемлет бывающее здесь жертвоприношение, когда Дух Святый исполняет духовным веселием, какими благами насытясь отойдут отсюда пресущие здесь!»