Не надобно, премудрейший, и к людям причислять тех, которые по милости хвалят и по вражде поносят, а не по суду и любят, и обличают. Потому и Песнопевец, восхваляя праведника, к другим преимуществам присовокупил и сие: устроит словеса своя на суде, — ибо ничто не равняется здравому суду. Кто лишен оного, следует своим похотям, льстит тем, кого должно бы обличать, и злословит тех, кого справедливость требовала бы хвалить, тот самый подлый человекоугодник, или лучше сказать, того справедливо отнести к породе бессловесных.

76. Епископу Марону (На сказанное: се благочестие есть премудрость (Иов.28:28))

Не для определения ли мудрости и знания, как думаю, достославный Иов сказал: се благочестие есть премудрость, а еже удалятися от зла есть ведение? Подлинно самая высокая мудрость — правильное понятие о Боге и самое Божественное познание — доблестные дела: одно право мыслит о Божестве, другое удерживает от худого; одно посредством дел богословствует, другое прославляется за дела. Посему, если богоугодный и боголюбивый мудр и сведущ, имеет созерцательную и деятельную добродетель, первую как душу, вторую как тело, то почему мы напрасно почитаем себя любомудрствующими, не заботясь о доблестной жизни и прилагая попечение только об одном красноречии?

83. Пресвитеру Иераку (На слова: не дадите святая псом, и так далее (Мф.7:6))

Подлинно достойно удивления Божественное изречение, которое ты просил тебе объяснить. Ибо слова: не дадите святая псом, ни пометайте бисер ваших пред свиниями; да не поперут их ногами своими и вращшеся расторгнут вы, — имеют подобный следующему смысл. Слово Божие свято, и подлинно оно есть самый драгоценный бисер, псы же и свинии — это погрешающие не только в догматах, но и в деятельной жизни. Попирание — раздор и споры об этом тех, кто покушается извратить правоту догматов и оскорбляет доблестное житие; а расторжение — это поругание со стороны живущих неправо и их пренебрежительное отношение к тем, кто предлагает им слово Божие и подает добрые советы. Посему Господь и сказал: не повергайте слова, подобно чему-либо малоценному и легко приобретаемому, чтобы вам и Господа не оскорбить, и самим не подвергнуться осмеянию со стороны тех, которые не говорят и не делают ничего право.

Иные же — и они близки к истине — утверждают, что Господь здесь повелевал и священства не давать непотребным и нечистым, чтобы они не осквернили оного и не стали нападать на рукоположивших, расторгая ту добрую славу, какую те имели прежде. Если же скажут, что Господь здесь повелевает и согрешающим мирянам не преподавать Божественных Таин, не противоречь сему. И если будут говорить, что Он запрещает совершать Божественное Крещение над теми, которые притворно приступают к вере, но не оставляют настоящих своих занятий, — также не спорь.

107. Схоластику пресвитеру Олимпию (О тщетном увещании порочных священников: «Не послушный начальнику хор нестроен; не слушающийся врача больной жалок, но на начальника хора и на врача не падает вина»)

Не могу отрицать, друг: если бы мне удалось убедить их в том, о чем писал недавно, то я предпочел бы это многим дарам и величайшей славе. Доныне предполагал я, что если иные, слушая о лучшем, не вняли умом и сами себя лишили пользы, какую могли извлечь из обращенных к ним слов, то это ставится им в вину, и надеялся, что всякий или просто обратит укоризну на неубедившихся, или не станет упрекать ни меня, ни их. Ты же доходишь до того, что укоряешь меня, притом ничего не имея сказать против меня, но превознося все похвалами и одно только признавая для себя твердою опорой, а именно то, что не смог я убедить. Посему необходимо написать тебе об этом письмо и своим умалчиванием не подтверждать, будто я виновен. Ибо ни с чем не было бы сообразно — тебе писать смело то, чего не надлежало, а мне — медлить с ответом, когда я прав.

Если бы сказал ты все на словах, а не писал в письме, то остался бы я покоен. Но поскольку указал ты на то, о чем и я не молчал и что превышает твою мудрость, наводя на мысль, будто укоряешь справедливо, то начну с того, с чего начал и ты. Желательно было бы не вводить в доказательства ничего горького и презрительного; моя цель — не о других говорить худо, но показать, что сам я не погрешил. Если же самою необходимостью вынужден буду сказать что-либо, то вину сего вменить должно свойству дел, а не намерению пишущего.

Если я то, что следовало и как следовало, многократно писал Евсевию, Мартиниану, Зосиме и Марону, чтобы им отстать от порока и приняться за жизнь добродетельную, и не убедил их, чья в этом вина? И ты, кажется, хотя на словах обвиняешь меня, но на деле смеешься над ними. Не послушный начальнику хор нестроен; не слушающийся врача больной жалок, но на начальника хора и на врача не падает вина.

Ибо из тех, которые были наиболее сильны в слове и приобрели наибольшую славу за свое благоразумие, ни один не избежал сего, — не по недостатку сил, но потому, что окончание дела, по закону свободы, зависит от воли слушателей. Потому в этом законе и лежит твердое основание суда.

И что говорить о людях, если первым примером можно представить Самого Спасителя?

Когда Иудеи не веровали в Него и намеревались Его убить, а соименник их покушался Его предать, тогда Слово употребляло такие слова, которые по всей справедливости сильны были тронуть даже и камни. И Оно то удерживало их рассуждениями о справедливом, то укрощало их злобу угрозою наказаний. И что же? Убедило ли их? Ничуть. А почему? Потому что убедиться и не убедиться — это воля слушателей, как сказал я, по закону свободы.

Итак, если бы ты жил в то время, то неужели бы приступил к Богу Слову и стал обвинять Его: «Как не спас Ты Иуду?» Хотя и не спас, но думаю, что все уличат тебя в умопомешательстве и крайнем невежестве. Обязанность учащего — не опустить ничего, что служит к убеждению; убедиться же и не убедиться — дело слушающих. Итак, нимало не отличается от этого и настоящий случай, если только вину неубедившихся припишут мне, неубедившему.

Если Еллины или Иудеи станут возражать на сие (нужны тысячи глаз, чтобы рассмотреть возражения и опровергнуть их), то первым скажем: почему Зевес, как говорит Гомер, не спас от опасностей своего возлюбленнейшего Сарпедона, а только подал ему совет? А последних спросим: почему Бог, говоривший в Ветхом Завете устами Моисея и других Пророков, не спас людей, но когда они не послушали Его, подверг их наказаниям?

Когда кто-то подвергается казни, вместе с наказанием, показывается и то, что он не послушен законодателю, лучше сказать, что сам законодатель предвидел невозможность всех убедить, чтобы стали они людьми честными. Кто составляет правила о наказаниях, тот, очевидно, знает, что не удержит в повиновении порочных. То, что можно сказать в подтверждение этого, сказано об Иуде.

Посему на этом должно было бы остановить и доказательство, поскольку всякий пример, на какой бы ни указали после сего, будет ниже; ибо что удивительного, если то, что произошло с Самим Словом, впоследствии случится и с человеком? Но чтобы не подать мысли, будто бы я пользуюсь благовидным предлогом к лености, не откажусь представить в пример и людей.

Итак, по какой причине в священнотаинника Моисея метали камнями, Пр. Исаию, видевшего Серафимов, распилили пилой, Пр. Иеремию заключили в тинный ров, Ап. Петра вознесли на крест, а Ап. Павлу усекли главу? Не потому ли, что не все внимали их словам и советам? Если скажешь, будто потерпели они сие потому, что неискусны были в сложении витиеватых или строго-доказательных речей, то обращусь к тем, которые вне Церкви заслужили наибольшую славу красноречием и силою и убедительностью слова.

За что Платон, это сокровище Еллинов, лишился и самой свободы? Не за то ли, что не в силах был убедить ни одного властителя? А Пифагор, высоко думавший о своей мудрости, почему расстался с Фаларидом? Не потому ли, что после его высокого учения тот опять продолжал быть тираном? Почему Сократ, превзошедший всех тогдашних мудрецов, умер, будучи осужден испить яд цикуты? Не потому ли, что люди не терпят тех, кто их уцеломудривает? Но так как ты можешь потерпеть поражение и от Аристотеля, то слушай, что говорит он: «Вития никаким способом не убедит, и врач не вылечит, но если они не упустят ничего из того, что могли сделать, скажем, что достаточно искусны».

Почему обвинен был Перикл, который во многом превосходил витий, и притом когда у него на устах, по словам комедии, обитала какая-то убедительность? Если бы мог он убедить, то не потерпел бы добровольно убытка. Почему Фемистокл, восхваляемый за природные дарования, у которого все само собою делалось как должно, осужден был на изгнание?

Почему Демосфен, который в отношении одного и того же мог доказать, что это возможно, а потом — что невозможно (если оставлю в стороне все прочее, умолчу о поражениях, о том, что говорили о Гарпаловых деньгах), не уловил Мидиаса, сделавшего ему столько зла? То, что хотелось Демосфену уловить его, оттого он и употребил все силы, чтобы написать обвинение, это очевидно. Почему же не уловил? Не потому, что речи свои почитал бессильными пред могуществом врагов. Ибо не за взятку какую-нибудь, как говорил Есхин, не пустил он в дело обвинения; потому что величие души в этом витии не дозволяет обвинить его в гнусном корыстолюбии. И кто после победы уступил своим богатым опекунам отцовское имущество, тот не попользовался бы гнусною взяткою в уголовном деле.

Но осознав, что враги сильнее его речи, и рассудив, что против их насилия ничего не сделает его искусство, он с благоприличием перенес беду, признав за лучшее сделать вид, что уступил по кротости, нежели быть побежденным по приговору судей; хотя сия уступка из страха для Демосфена, представившего на суд Мидиаса, значила то же, что и признание невозможности одолеть его. Лучше же сказать, сим предоставлялась врагам более значительная победа. Одно предполагало, что речь не будет иметь силы над судиями, а другое показывало, что сам написавший речь был о ней сего мнения.

Посему, если такая речь не подавала витии надежды на убеждение и он не надеялся убедить, не жестоко ли, неумолимый, когда каждый из них судится по собственному намерению и непокорность одних не служит во вред и не ставится в вину другим, в отношении меня иметь на дело другой взгляд и вводить новый порядок?

Написал же я это, не похвалами желая усладиться — сам знаешь, что пренебрегаю ими, — но если бы стал добиваться похвал, то перечислил бы тех, кого убедил возлюбить добродетель, а их много, и это люди, всеми одобряемые. Напротив же того, я старался доказать, что — убедит ли кто или не убедит — надлежит изведывать намерение советующего и судить о нем не по концу дел, над которым он не властен.

114. Уарсенуфию (На слова: научитеся добро творити (Исх.1:17))

Поскольку многие из тех, кто подает весьма важные советы, не в состоянии исполнить и маловажного, но, любомудрствуя на словах, должны стыдиться дел своих, то и сказано: научитеся добро творити. Посему тому, кто не желал бы подпасть укоризне и понести наказание, надлежит проводить жизнь, согласную со словом.

116. Ермию (На написанное в книге Премудрости Иисуса, сына Сирахова: Не домогайся сделаться судьею (Сир.7:6))

Нелегко отыскать следы справедливости и, отыскав, не утратить. Одни не находят ее по лености, другие, имея острый ум, отыскивают ее, но сами же и предают — по низким страстям, по страху или по недостатку мужества, соблазненные или деньгами, или дружбою, или враждою. Потому справедливо советник сей подал такой совет: Не домогайся сделаться судьею.

123. Схоластику Алимпию (О чтении, против язычников, о благодати Богодухновенных Писаний и о пользе от них)

Поскольку, как сказал ты, иссыхают словесные источники, упокоевающие душу, желающую орошения, то советую тебе, ученейший муж, открывать те, которые более всего изобилуют богатыми и неиссякаемыми токами и не имеют нужды в орошении из других хранилищ.

128. Павлу (О том, что людям, придерживающимся правых догматов, надлежит и жизнь проводить соответствующую учению)

Если еретиков, Еллинов и Иудеев мы побеждаем правотою догматов, то справедливость требует побеждать нам их и делами, чтобы они, побеждаемые в одном, не почли себя победителями в другом, и чтобы отрекшиеся от веры не стали выставлять нам на вид нашу жизнь, а также не могли сказать нам: «Вы, погрешающие в явном, почему требуете, чтобы вам поверили мы в неявном?»

Ибо если благочестие есть самое первоначальное и главнейшее дело, то оно имеет потребность и в правом образе жизни, чтобы добрая о нас слава достигла самого верха совершенства. Сие подтверждает и Божественное Писание, говоря: вера без дел мертва есть (Иак.2:26). Поэтому всеми силами побудим себя к строгому образу жития, чтобы, побеждая во всем, даже и молча заграждать нам уста сопротивникам, осмеливающимся говорить.

145. Ему же (пресвитеру Зосиме) (О тщетности духовной помощи порочному священнику)

Слышу, что один мудрый муж, не обольщенный деньгами и поборник добродетели, встретился с тобою и ради твоего исправления преодолел все, что надлежало, но был отпущен тобою без успеха, не сумев принести тебе ни малой пользы; так как болезнь твоя сильнее изобретенного им врачебного искусства. Должно было тебе отстать от порока, удивляясь изяществу его понятий, его разуму, уважая его образ мыслей; а ты отослал его от себя не только без успеха, но и сопроводив оскорблением.

Посему что же с тобой делать? Если все для тебя бесполезны, да и советом ты пренебрегаешь, и смех над тобою людей ты попираешь ногами, и то, что многие тобою соблазняются, не ставишь ни во что, и Божий страх тебе недоступен, и над угрозою Суда ты смеешься, то значит, что мы, сами того не зная, рассуждаем с каменным сердцем.

150. Воину Исаии («Многие из людей, судя по себе, произносят приговоры и о других»)

Многие из людей, судя по себе, произносят приговоры и о других. Сребролюбец не верит, что кто-то может быть нестяжательным, невоздержный — что кто-то может быть целомудренным, жестокий — что кто-то может быть человеколюбивым, любостяжательный — что кто-то может быть милосердным. Напротив того, целомудренный, а также нестяжательный и человеколюбивый, многих почитают таковыми же. Посему, если будешь судить о всех ты, у которого, как справедливо говорят, о всех один и тот же приговор, то не подивимся; ибо, вероятно, и с тобою случилось то же.

152. Петру («Достоин одобрения тот, кто исполняет свою обязанность; порицания же и осуждения достоин тот, кто не убеждается добрыми советами. А кто вину убеждаемого обращает на не сумевшего его убедить, тот малосмыслен»)

Должно быть, не знаешь ты, блаженный, что не только благоразумие поучающего и красноречие подающего совет могут пристыдить впавшего в проступок, но более благопризнательность того, кому подается совет; ибо в его власти убедиться и не убедиться.

Если же не веришь, то смогу убедить тебя, представив один пример, с которым не возможет сравниться никакой другой.

Что красноречивее Слова или что премудрее Премудрости, Которая изрекла так много кратких и в такой степени сильных убеждений, чтобы подавить сребролюбие в Иуде, и не преуспела в этом — не по собственному Своему бессилию, но потому, что слушавший был господином своей воли, по закону свободы, делающей достоверным и самое учение о Суде.

Посему если сие действительно так, то достоин одобрения тот, кто исполняет свою обязанность; порицания же и осуждения достоин тот, кто не убеждается добрыми советами. А кто вину убеждаемого обращает на не сумевшего его убедить, тот малосмыслен, как не знающий свойства вещей Божественных и человеческих.

154. Пресвитеру Даниилу (О прощении того, кто не просит прощения)

Человек, обязанный просить у тебя извинения, и не просит его, и не беспокоится об этом, почему и ты мог бы почесть для себя извинительным не прощать ему причиненной тебе обиды. Однако же ты, несмотря на то, дай ему прощение, если можно, позвав его к себе. А если это невозможно, прости его ведуше и не показывай своими поступками, что желаешь отомстить. Тогда и он, пристыженный твоим любомудрием, сам себя накажет, как оскорбивший святого мужа.

160. Пресвитеру Дидиму (О радости при кончине святых, о недостойном начальствовании, о подвизании против диавола…)

У блаженного твоего брата Афродисия, саном пресвитера, в очах обитала стыдливость, на устах — убедительность, на языке — мудрость, в чреве — довольство малым, а в том, что по чреве, — воздержность; кратко сказать, он был общею клетью и обителью почти всех добродетелей. Посему, когда переселен он в Небесные дворы, чтобы принять достойное воздаяние за труды, надлежит не печалиться, но скорее радоваться тому, что он пожинает уже награды за подвиги.

Ибо кто сожалеет здесь о кончине святых, тот сам заслуживает сожаление всех благомыслящих, как и тот, кто оплакивает победивших и увенчанных, достоин жалости и слез. И об этом довольно.

Итак, знай, что одно только богатство добродетелей безопасно сохраняет при себе тот, кто его приобрел, когда не предает своего достояния своеволию и не бывает одержим властолюбием.

Ибо не только ты, но и я полагаю, что не имеют никакого права отваживаться на похищение власти те, которые не касались подвижнических трудов и не встречались с увенчанными, которые, не достигнув даже чистоты настоящих учеников, стремятся попасть в вожди. Они думают, что не поведению вверяется место, а месту — поведение, так как покупают право начальствования в оскорбление добродетелям, решаются говорить о том, чему не начинали учиться, осмеливаются приказывать то, чего не имели терпения выслушать.

Кто же, действуя под начальством таких вождей, в состоянии будет сделать или уразуметь что-либо великое и благородное? Кто не устыдится, слушая людей, которые вчера и позавчера проводили время в корчмах и судебных местах? А какой враг не посмеется и не сочтет дела лицедейством и лицемерием?

Но спрашивал ты: «что же нам делать?» Ответствую: не другое что, как упражняться в добродетели, безмолвствовать, ожидать Суда, отражать диавольские ухищрения. Силен и изобретателен враг человечества на то, чтобы очаровывать то лестью, то лжеумствованиями, особливо когда он ведет брань не прямо, — иначе не скоро мог бы взять в плен, — но часто под видом дружбы он скрывает яд блуда. Так, говоря, что возводит человека до равенства с Богом, диавол привел его в состояние, в котором он бедственнее бессловесных, не только лишил его преимуществ, какие имел человек, но и подверг лишениям, которых для него не было, разумею поты и труды, смерть и тление.

Но многие из тех, кого он пытается уловить показали, что его осадные орудия бездейственны. Посему тем, в ком достанет благоразумия и кто помышляет о спасении, надлежит выслеживать все его хитрости и, сколько можно, оберегаться, особенно когда он уловляет, прикрываясь дружбою; ибо тогда человек бывает неуловим и непреоборим. …

165. Ему же (диакону Исидору) (О достойном духовном учителе)

Однажды встретил я святого мужа, чье око, когда он поучал, было страшно и полно мудрости. Много было в его слове остроты, а нависшие над очами брови выражали смысл поучений. И весь он, так сказать, дышал назидательностью, внушая тем, кто смотрел на него, сильную любовь к Божественной мудрости.

181. Диакону Евтонию (О несоответствии слов человека и его добродетелей)

Надобно стоять за питомцев добродетели, но им не показывать сего, по двум причинам: чтобы они не пришли в нерадение и чтобы самим избежать подозрения в лести. Посему-то не отвечал я прежде. Поскольку же по убеждению других пишешь ты мне, укоряя за молчание и желая в точности узнать, что сделано, то знай, что говоривший о твоем деле много распространялся, как наслушавшийся уроков по риторике, и вызвал в присутствующих шумную похвалу себе, а когда людям, не знающим твоих добродетелей, он изобразил немногие из принадлежащих тебе преимуществ (сказать обо всех, может быть, и нелегко), дело приняло такой оборот, что и он бежал со стыдом, да и слушатели подали знак к отступлению.

193. Пресвитеру Маркиану (О правом толковании понятий)

Изречения, требующие большего изыскания и продолжительного исследования, объясняются не указанием на них, но с помощью доказательства. Потребно изложение предварительных и близких по смыслу понятий и доказательство, чтобы истолкование их могло сделаться ясным. А если кто, указав на них, думает воспользоваться этим как доказательством, то он водворяется вне собрания мудрых.

212. Софисту Арпокре (Кто «проявляет силу речи в возражении, в решении же оказывается слабым, тот … уступает над собою победу»)

Кто на важные вопросы может давать твердый ответ, тот справедливо не боится возражение делать труднейшим. А кто этого не может, и проявляет силу речи в возражении, в решении же оказывается слабым, тот не примечает, что ясно дает видеть, как уступает над собою победу. Но тому, кто готов быть побежденным, не надлежало в начале вступать в борьбу. Лучше же сказать, если должно выразиться точнее, он изобличает себя как предателя истины, потому что той силы речи, какую показал в возражении, не показал в решении.

214. Артемидору («Кто для убеждения другого выполнил все, что следовало, но не убедил, тот будет достоин возбуждать удивление как достигший цели»)

Кто для убеждения другого выполнил все, что следовало, но не убедил, тот будет достоин возбуждать удивление как достигший цели и вовсе далек от того, чтобы стать достойным порицания. Если тебе покажется это удивительным, то пусть подтвердит сие Ап. Павел, который говорит: кийждо свою мзду приимет по своему труду (1Кор.3:8), а не по следствию трудов. Кто не опустил ничего такого, что должно ему было сделать, тот по справедливости достоин венцов.

222. Пресвитеру Маркиану («Не подставляй слуха сочинителям басен (ложных доносов)»)

Не подставляй слуха сочинителям басен. Если легко будешь верить обвиняющим, они не перестанут выдумывать и не прекратят ложных доносов. Но если угодно, выслушай здравомысленно, и обвиненный оправдается со всем благородством; печаль же, напрасно ему тобою причиненную, обратишь на клеветников.

224. Епископу Феону (Рассуждение о том, стоит ли увещевать/советовать отстать от порока, и сам совет)

Заблагорассудив послать тебе увещание, хочу я, друг, прежде сказать тебе, в какое расположение духа пришли близкие ко мне люди, когда я сообщил им о своем намерении подать тебе совет. Итак, одни из них очень боялись, чтобы этою предусмотрительностью не подал я повода ко вражде, если покажется тебе, будто бы под видом вразумления решаюсь говорить о тебе худо. Поэтому, говорили они, неудивительно будет, если от этих слов возгорится война, едва не персидская.

Но были и те, кто советовал поступить со всею отважностью, потому что ты примешь слова мои; и, по словам их, ожидать за это чего-либо худого было так же невозможно, как и ожидать похвалы. По моему же мнению, те и другие отчасти угадывали истину, а отчасти ошибались. Вначале, подумал я, ты вознегодуешь, а под конец — ни мало; даже, как ожидаю, внутренне одобришь меня, только не при всех.

Впрочем, ожидая того и другого, не премину сказать, что у меня на мысли. Во-первых, за нас будут лучшие люди, препятствуя тем, кто осмеливается огорчать не только тебя, но и других. А потом, если защитнику добродетели придется понести и раны, нетяжело потерпеть это.

Итак, что же намерен я сказать? Вот что (пусть кость будет брошена): всего более перестань сам на себя поднимать меч и поступать с собою свирепее всякого варвара, делать себе столько зла, сколько не сделали бы и злые враги. Если же решился ты крепко держаться порока, и решение это у тебя непоколебимо, то, по крайней мере, перестань вести войну с питомцами добродетели. Ибо не только самому грешить, но и не давать покоя преуспевающим в добродетели, вооружая на них язык, — последний предел порока, лучше же сказать, признак бесчувственности.

229. Схоластику Феодору («Не причиняй насилия истине спорными высказываниями»)

Не причиняй насилия истине спорными высказываниями и не оскорбляй ее, софистическим искусством омрачая точное знание. Но признавая, что все ниже истины, произноси о ней искренний и неподкупный приговор.

235. Пресвитеру Олимпию (О том, что некие священники «не терпят ни выговоров, ни советов; они дошли до такого безумия, что делающих выговоры злословят, а подающих советы поносят» и остается за них только молиться)

Сделать выговор нетрудно, и всякий человек это может; для того же, чтобы определить о должном, что надлежит делать, нужен искусный советник. Но Зосима и Марон не терпят ни выговоров, ни советов; они дошли до такого безумия, что делающих выговоры злословят, а подающих советы поносят. А поскольку иные ни выговоров не делали, ни советов не подавали, но со слезами о них рассказывали, то те стали порицать и этот способ врачевания; ибо смеются над теми, кто поступает так по своему великому сердоболию.

Посему, что же надлежит делать? Скажу, наконец, тебе, возлагающему дело на нас и заставляющему принять на себя эти заботы, как будто мы в силах избавить их от сего безумия. Если бы в состоянии был я это сделать, то не имел бы нужды и в понуждении, но сам, как можно скорее, принялся бы за исправление. Поскольку же недуг не уступает никакому врачеванию и врачебные средства только более укрепляют его, то ты даруй им помощь своими святыми молитвами, которые, может быть, исцелят сколько-нибудь и страсти, и всякий усилившийся порок.

237. Мартиниану, Зосиме, Марону и Евстафию (О советовании/вразумлении нечестивых и молитве о них)

Достаточным знаком и самым сильным свидетельством моего к вам благорасположения служит то самое, что решился я обратиться к вам с советом; потому что всякий совет имеет целью пользу слушающих. Людям, которым кто-либо советует полезное, невозможно и говорить, будто бы подающий совет испытывает к ним неприязнь. По моему мнению, не должно оставаться и тени обвинения у тех, которые, еще прежде чем было сделано им вразумление, со всею готовностью желали очернить советника.

Но вразумлением да будет более молитва; и я буду молить Бога, чтобы Он вложил в вас ум лучший, изгнал из вас бесчувственность, соделал сердца ваши благопокорными и послушными. Буду молиться, чтобы возлюбили они добродетель, красота которой врожденна и неподдельна, и бегали порока, которому вы усердно преданы и который зверообразен, отвратительнее всякой скиллы, но, не знаю почему, приятен людям, погубившим ум. Если же вы решительно стали бесчувственны (постоянство в лукавстве подтверждает это), по крайней мере, ради тех, кто соблазняется, глядя на вас, перестаньте вооружать язык на Божественнейшее служение, придите в себя и своим нечестием не ввергайте других в бездну порока.

242. Софисту Арпокре (О мудрых и добрых)

Мудрые, по моему определению (а я не закон устанавливаю, но излагаю свое мнение), — это те, которые украшены умными добродетелями; таковы были имеющие дар слова и мудрость ведения. Добрые же — те, которые украшены добродетелями, у иных называемыми несловесными. Таковы были не имевшие способности сказать что-либо мудрое, но своим доблестным житием научающие тех, кто на них взирает, так что и их молчание стало полезнее слова, не сопровождаемого делами. А если кто имеет и умные, и так называемые несловесные добродетели, то он, по моему определение, будет и добрый, и мудрый.

248. Пресвитеру Касию («По ненависти своей ко злу ты негодуешь справедливо (на одного священника)…. Но я посоветовал бы тебе сохранить язык чистым от злословия»)

Писал ты что, дивишься, почему, тогда как священствовать Зосиме — дело странное, не показалось сие странным рукоположившему его беззаконно? Отвечаю: по ненависти своей ко злу ты негодуешь справедливо; об этом никто не станет спорить. Но я посоветовал бы тебе сохранить язык чистым от злословия. Если он, как писал ты, достоин и тысячи громов, потому что и честь его не исправила, и священство делает он орудием порока, и отваживается на то, на что и отважиться непозволительно, то тебе не должно сквернить своих уст, выставляя на позор дурные его дела и изображая грубость его нравов.

251. Схоластику Феодору (Острый язык может ядом, а может быть врачевством)

Если у тебя самый борзый язык, то всего более сдерживай его уздою и заграждай себе уста. Если же ты не в силах этого сделать, употребляй его, на что должно: на защиту Божественного и чистого учения, для помощи обиженным, для ходатайства за наилучших, против любостяжательности обидчиков, против невежества людей, приписывающих злым духам промышление обо всем, против учения умоповрежденных еретиков, против суеверия язычников, против невежества Иудеев, против недовольства согрешающих.

Если же, оставив это, будешь употреблять свой острый язык на все подряд, то сделаешь нечто самое нелепое. Поступишь совершенно подобно тому, как если бы, имея острый меч, обратил его на близких тебе и, имея силу, стал испытывать ее на согражданах, когда первым должно было пользоваться против врагов, а второю — против борющихся с тобой. Поэтому из врачевства не делай яда, но употребляй его как должно.

253. Грамматику Офелию (Об условиях правого слова)

Слово не тогда достойно удивления, когда течет обильно и льется не ко времени, но когда, будучи недлинным и непродолжительным, однако богатым мыслями, при краткости имеет всю полноту; особенно же одушевленное благовременностью, оказывается более оживленным.

256. Софисту Арпокре (Об увещании клеветника)

Того, кто всем почти на всех клевещет, уцеломудривай более строгою угрозой, чтобы впоследствии не оказалось нужды в наказании.

258. Филитрию (О духовных наставниках)

Весьма точно знаю, что прежде Христова Церковь имела и учителей славных, и учеников благоискусных; ибо и на моем веку, а не только в древнее время, было то и другое. Несомненно даже, что и ныне нет невозможности быть этому, как говоришь ты; а напротив того, очень возможно. Ибо если начальствующие положат твердое основание и, прекратив самоуправство, покажут отеческую попечительность, то можно тогда будет войти в рассмотрение и того, как спасутся подначальные.

Прежде же, нежели правильно положено основание, почитаю крайне излишним заводить речь о верхнем венце здания. Подначальные и тысячекратно выслушав, не захотят убедиться, пока не узнают сказанного на деле. Посему в настоящее время мы имеем нужду во многих совещаниях и в предусмотрительности. А я не почитаю самым трудным делом того, что надлежит советовать, но недоумеваю, каким способом надобно вести с ними речь. Ибо и сам, и по слухам знаю, и потому точно уверен, что они, не желая делать ничего должного, большей части Божественных изречений избегают, а потому и не разумеют.

Посему советую им: если скажу что-то смело, перенести это и всмотреться, не правду ли говорим и не для того ли, чтобы они исправились. Ибо от того, что иные некоторым льстят, дела христиан пришли в такое замешательство. Посему, что надлежит делать? Скажу кратко и не утаю: если Божественные Писания наставники почитают баснями, то пусть упражняются в молчании; если же подлинно признают их небесными уставами, то пусть сперва выполняют на деле, а потом проповедуют народу. А если не так будут поступать, то закон Божий да заградит им уста.

261. Феопомпу (О справедливом и несправедливом осуждении)

Больно людям, которые не совсем бесчувственны, быть уличенными, а людям, достойным уважения — быть осужденными в том, в чем не были виновны. Но самое великое несчастие — подвергнуться подозрению людям, достигшим высоты добродетели.

262. Нилу (Об увещевании угрозами и возвещением доброго)

Древле Бог Евреям и угрожал, и возвещал доброе. Кто только угрожает и предвещает страшное, тот возбуждает в слушателях отчаяние без надежды на лучшее и вообще внушает им мысль предаться худшему. Добрая же надежда манит и приуготовляет к лучшему. Посему-то Бог везде, угрожая Иудеям пленом вавилонским, предрекал и возвращение.

264. Диакону Палладию (Об отказе дать ответ нечестивому пока он не изменится)

О чем писал ты, о том дать ответ могу, но не могу сказать сего тебе, повинуясь Божественному слову, повелевающему: не дадите святая псам (Мф.7:6). Если освободишь себя от бешенства псов, покажешь в себе кротость человеческого благородства, тогда, усладившись переменой не твоего внешнего образа, но твоих нравов, скажу, хотя не будешь и спрашивать.

265. Грамматику Офелию (О приличном слоге писем)

Слог писем не должен быть ни вовсе лишенным украшений, ни украшенным до изнеженности или роскоши; одно унизительно, а другое неприлично. Для изящества же достаточно украшения умеренного и соразмерного с потребностью.

270. Пресвитеру Афанасию («Христос ублажил тех, которые ради Него терпят обличения в делах явных и тайных, если обличающие оказываются лжецами»)

Владыка Христос ублажил тех, которые ради Него терпят обличения в делах явных и тайных, если обличающие оказываются лжецами. Посему надлежит знать, что если ты желаешь войти на высшую степень блаженства, то должны быть оба условия: и чтобы пострадать ради Христа, и чтобы разглашаемое было ложно. Что-либо одно из двух, если не будет при этом другого, не настолько полезно; хотя и полезно, правда, но не в такой мере.

Если, страдая ради Христа, услышим о себе правду, то должны мы краснеть; потому что, заслуживая одобрение с одной стороны, обличаемся с другой. И если что-то терпим не ради Христа, но несправедливо, то получим награду за терпение, но не улучим высшего блаженства, какое улучили бы, если бы соединилось вместе то и другое.

272. Схоластику Феодору (О неосмотрительности в похвале и порицании)

Не знаешь ты, кажется, что достойно порицания и что — похвалы, и потому в путаницу привел свой образ мыслей. Смешав ненамеренное с произвольным, перемешал все и в самых вещах, сколько от тебя это зависело. То, что Евсевий, как сказал ты, — человек малый телом, гнусный видом, грубый языком — по суду истины не повод к порицанию его; ибо одно произошло от природы, а иное — от воспитания. Но то, что нрав у него полуварварский, язык невоздержный, раздражительность зверская, что он враг добродетели, споборник пороку, ибо людей добрых изгоняет, а негодным рукоплещет — действительно зависит от него и превышает всякую меру извинения. Посему узнав, что должно тебе порицать и что — хвалить, не пускайся на то или другое неосмотрительно.

277. Нилу («Совершенства речи — истина, краткость, ясность, благовременность; недостатки же ее — ложь, многословие, неясность и то, что она произносится не вовремя»)

Совершенства речи — истина, краткость, ясность, благовременность; недостатки же ее — ложь, многословие, неясность и то, что она произносится не вовремя. Ибо что пользы, если она истинна, но некратка и утомляет слушателей; или кратка, но не ясна, или и ясна, но произносится не кстати? Если же речь имеет все совершенства, то она будет сильна, поразительна, одушевлена, покорит слушателей истиною, победит краткостью, уловит ясностью и увенчается благовременностью.

286. Ему же («Если (грешник) одумается, то прими его оправданным»)

Слышу, что обратился ты к человеку, которого не намерен я назвать по имени, потому что недостоин воспоминания тот, кто решился вести жизнь тяжкую и трудную для любителей добродетели. Но, впрочем, если он одумается, то прими его оправданным. Если же и нет, но ты знаешь, что, как только первый приступишь к примирению, он будет благодарен, сделай это. И получишь сугубый венец — и за свое любомудрие, и за его обращение.

292. Епископу Феону (О неправедном наказании других за такие же свои греховные дела)

Всякому ясно: тот, кто наказывает делающих неправду, справедливо понесет большее наказание, если сам будет уличен в том, что делает те же дела, которые велено запрещать другим. Для чего же обманываешь сам себя, как будто ты укрыт от Недремлющего Ока?

294. Софисту Арпокре (Слово – это Божий дар)

Божественное достояние — слово, ибо порождение словесной души — Божий дар, потому и называется словом; ибо цель словесной души — слово. Потому им и превосходим других живых существ, хотя и далеко отстоим от них по телесным свойствам: скорости, силе, величине и всем почти иным. Потому и верховный из стихотворцев сказал: «Из землею питаемых нет никого немощней человека».

А в доказательство, что слово — Божий дар, слушай, как Создатель беседует с Иовом: или ты, брение взем, от земли создал еси животно, и глаголиваго сего посадил на земли (Иов.38:14)? Хотя, по мнению некоторых, слово глаголивый значит: умеющий говорить, но гораздо более оно выражает понятие «словесный», т.е. дающий о себе знать тем, что говорит. Ибо как он стал бы говорящим, если бы не было провозглашающих словом? Да и Ап. Павел слово премудрости называл самым верховным из небесных дарований.

Посему слово есть некое Божественное достояние, но добродетель божественнее, и пребожественна вера. Первое, по моему определению, — это как бы украшение, вторая — как бы тело, а третья — как бы душа. У кого все три, тот ни с чем не сравним и совершен; а у кого не достает чего-либо, и особенно предпочтительнейшего, тот несовершен в той именно мере, в какой ему этого недостает. И хотя много между ними различий; ибо одно из них велико, другое — еще больше, третье же всего больше, но необходимо их соединение.

Ибо слово, хотя и льется обильнее рек, но как оно украсит человека, у которого нет добродетели, т.е. как бы тела? Когда нет того, что украшают, излишне и украшение. И как не утомить слуха, философствуя, — и только на словах? Лучше иметь тело без украшения, нежели украшение без тела. Да и добродетель не будет ли мертва, если она не одушевлена верою, как бы душою? И как явится вера, не имея добродетели, через которую бы она действовала? Как искусный музыкант, если нет у него лиры, не покажет своего искусства, так и благочестие, не проявляемое посредством дел, представляется мертвым и недейственным, и не только по суду мирских ученых, но и по словам Божественных Писаний, ибо сказано: вера без дел мертва есть (Иак.2:26).

Посему, да не хвалятся обладающие только словом, будто преуспели во всем, ибо у них недостает более предпочтительного — добродетели и благочестия. Да не хвалятся имеющие добродетель, не имея дара слова и веры, ибо у них недостает слова и веры. Да не осуждают других имеющие веру, но лишенные дел и дара слова, ибо они обличают себя, отрицая веру делами. Но каждый из них да постарается приобрести остальное, чтобы, имея веру, как душу, добродетель, как тело, и дар слова, как красивый наряд, и здесь соделаться славным, и там предстать в торжестве благоискусным и увенчанным.

297. Епископу Лампетию (О добром советовании нечестивому иерею, но которое оказалось тщетным и униженным)

Хотя, как превосходный врач, скорбя о чужих страданиях, не щадил ты трудов, подвергнув неизлечимую Зосимову болезнь не только испытанию, но и прижиганию, употребив в дело и огонь, и меч слова, нечестию, высказав много сурового, подал много добрых и спасительных советов, но ничего более не домогся от Зосимы, кроме насмешек и ненависти; однако же не теряй бодрости, но знай, что будешь иметь от Бога великие награды.

300. Тимофею (О том какими должны быть начальники по отношению к подначальным)

Начальнику, как мне кажется, надлежит быть и добрым, и страшным, чтобы живущие хорошо были благонадежны, и погрешающие удерживались боязнью. Одно без другого есть больше безначалие, нежели начальство. Если бы все подчиненные были любители добродетели, то была бы потребность в одной благости; а если бы все грехолюбивы, то – в одном страхе. Поелику же между подначальными необходимо быть и добрым, и лукавым; то начальнику должно употреблять в дело и то, и другое, чтобы благость поддерживала целомудренных, а страх предостерегал от падения самых порочных.

309. Епифанию («Надлежит пребывать нам в безмолвии, если кто нас и обижает, а истолкователям Божья слова неугодно пребывать в безмолвии, когда и никто не обижает их»)

Удивительно для тебя, говоришь ты, что по слову Божию надлежит пребывать нам в безмолвии, если кто нас и обижает, а истолкователям Божья слова неугодно пребывать в безмолвии, когда и никто не обижает их. Как скоро вознамерится кто обличать их, говорят они, что их злословят, и его наказывают, как уличённого в поругании святыни. А поступая так, негодуют на то, что смеются над ними и язычники, и иудеи. Не могу обличить тебя, будто бы слагаешь это от себя. Но поступающих так (ибо не о всех должно произносить этот приговор) охотно спрошу: почему делаете противное тому, что говорите? Почему предприемлете иному учить, а иное делать? Для чего изощряете язык у язычников и иудеев, и доводите до того, что вооружаются на Божественную веру те, которых надлежит покорять добродетелью, а не властительством? Поэтому должно или перестать это делать, или в том, что дела худы, никого столько не винить, как себя самих.

312. Епископу Леонтию (О кротости при общении с гневливыми)

Кротким и убедительным словом надлежит сокращать, лучше же сказать, обучать тех, которые водятся непримиримым гневом, чтобы отлагали это произвольное безумие; потому что, усиливаясь более и более, оканчивает оно убийством.

315. Епископу Алфию («Малоумными почитаю тех, которые в словах видят противоречие, а в (своих) делах не усматривают»)

Малоумными почитаю тех, которые в словах видят противоречие, а в делах не усматривают. Строго наблюдая основательность умозаключений, не отказываются делать противное тому, что говорят. Нестяжательность признавая самым великим благом, какова она и есть действительно, извлекают выгоды из чужих бедствий; превознося милосердие, не стыдятся присваивать себе достояние имеющих нужду в милосердии; проповедуя общительность и щедрость в подаянии, без стыда копят деньги.

322. Ему же (О помощи кроткими словами)

Поелику не давний твой соперник, будучи побежден тем, что потерпел, не препобедил себя самого в том, что надлежит ему уврачеваться, то не переставай оправдываться в письмах; хорошо делаешь, сделанное худо так прекрасно врачуя. И мы, подливая елей, попытаемся кроткими словами уврачевать его болезнь.

325. Акиле, Аммонию, Ориону («Безмолвием и любомудрием надлежит воздавать тем, которые делают нам зло»)

Многие, надеясь тем же, или даже и большим того, что потерпели сами, воздать противникам здесь, подверглись страданиям, тягчайшим тех, какие несли в начале, не потому, наилучшие, что препобеждена была справедливость, но потому, что она славно предоставлена будущей жизни. Почему безмолвием паче и любомудрием надлежит воздавать тем, которые делают нам зло. Ибо там, что справедливо, определит несомненно правосудие, здешние искушения обращающее в повод к венцам.

328. Епископу Феону (Не следует «желать быть врачом другого, и делать то, в чем бываешь строгим обвинителем»)

Сколько преимуществую у тебя пред другими честью, столько же попытаюсь превзойти прочих благорасположением к тебе. Ибо ни с чем несообразно было бы, числиться у тебя выше других, а, где дело касается тебя, молчать на ряду с уважаемыми тобою меньше. Итак, поелику написал ты, что епископ пелусийский Евсевий в пожеланиях стремителен, к похищению чужого готов, в раздражительности скор, а в воздаянии должного медлителен, словом сказать, во всех низких страстях, и в действительности, и по общему мнению не властен над собой: то, если угодно тебе иметь о себе добрую славу, храни себя чистым от подобных укоризн. Ибо не разумно отдать себя в плен тому же, чему подпал другой, которого обвиняешь ты, когда сам покрыт струпами, — желать быть врачом другого, и делать то, в чем бываешь строгим обвинителем.

331. Ему же (О спорах и улыбках при гневе)

Когда этот человек, которого не хочу называть по имени (он не достоин того, чтобы писать и поминать о нем), получил письмо от твоей честности; тогда улыбнулся как-то ненавистно и, оскалив зубы, по принятому им обычаю улыбаться, как скоро исполнится он гнева, поднял страшный спор, который, может быть, и кончил бы, если бы сам, по церковным уставам, не сделался предметом спора.

333. Епископу Елафию (О любви к спорам и краснословию)

В настоящее время вторглась в души людей сильная любовь к словам, разумею слова, которые могут не уцеломудрить, но усладить слушающих, — слова не духовные, но софистические, не апостольские, но Демосфеновские, не пророческие, но препретельные (спорные; убедительные); не те, которые способны увеселить душу, но те, которые обыкновенно нежат слух, — не те, которые полны жизни, потому что вдохновляют делами говорящего, но те, которые оглашают мертвый слух краснословием. Посему, что же должно делать? Молчать ли и ничего не говорить? Но это опасно. Говорить ли? Но слово оканчивается не пользою и показанием дел, а только одним рукоплесканием. Впрочем, если это и действительно так, думаю, что лучше — сказав, не быть выслушанным, нежели, не сказав, быть обвиненным: «для чего же ты не отдал серебра моего в оборот, чтобы я, придя, получил его с прибылью» (Лук. 19, 23)? Посему пусть говорит, кто может, чтобы слово у Судии было с слушающими.

334. Олимпиодору (Об удалении от «решающих превыспренние вопросы, высокопарных мудрословов, гоняющихся за вычурными словами»)

Оставь, премудрый, решающих превыспренние вопросы, высокопарных мудрословов, гоняющихся за вычурными словами, и не имеющих ничего больше слов, устреми силы свои к деятельной добродетели, делающей любителей своих блаженными. Если же признаешь справедливыми следовать паче мнениям древних; то, оставив пока других, я поручителем слов моих представлю провозглашаемого ими мудрейшим всех людей. Итак, что говорит о нем Ксенофонт? «Никто никогда не видел, чтобы Сократ делал, и не слыхал, чтобы он говорил что-либо нечестивое и преступное. Ибо не входил в исследования о природе всего сущего, о чем рассуждала большая часть других, а именно, как существует, так называемый софистами, мир, и по каким необходимым причинам бывает каждое небесное явление; но и заботящихся о подобном выдавал за несмысленных. И, во-первых, предлагал им на размышление: подумав ли когда о себе, что достаточно уже знают все человеческое, доходят они до забот о подобных вещах, или, оставив человеческое и приняв во внимание, что касается демонов, полагают, что делают должное? Удивлялся же, если не явно для них, что невозможно отыскать сего людям; потому что всего выше о себе думающие, когда говорят об этом, не одно и то же имеют между собою мнение, но, подобно сумасшедшим, бывают расположены друг к другу». Вот что написал Ксенофонт. И Платон, ученейший всех других, и наиболее всех знающий Сократа, одно и то же с Ксенофонтом дал видеть во всех почти своих разговорах. Посему и он, лучше же сказать, и они о том старались, и говорили, и писали, что должно упражняться в деятельной добродетели, потому что она, как и Платону кажется, есть прекраснейший путь, ведущий к благочестию и кончающийся широким простором.

341. Схоластику Петру (О вынесении приговора о ком-то)

Ни приговора не произношу, ни доказательства не представляю на человека, которого ни слушателем не был, ни судиею. Но когда по суду будет уличен, тогда да произнесется над ним приговор.

345. Пресвитеру Зосиме («Уважается нрав, а не слово, поучающего»)

Не словами, наилучший, надлежит очаровывать слушателей, но деятельностью руководить зрителей. Уважается нрав, а не слово, поучающего. Нрав пристыжает, а слово утомляет. Посему, что намереваюсь сказать, то и скажу. Один человек из украшенных добродетелью сильно восставал на тебя, пересказывая многое о тебе, удивляясь же одному, почему ты, будучи пятном для церкви, в молитвах выражаешь желание приобрести незапятнанную жизнь? Говорить: «если он о себе вносить это в молитву, то пусть просит сего; если же можно ему срамными своими делами сквернить и других, то по какой причине молится приять то, чего не желает иметь»? Посему, слушая это, краснел и смотрел я в землю, не мог отверзть уст; а бывшие при этом вознаградили его громкими рукоплесканиями, жалуясь на то одно, что не в силах он был изобразить, как следовало, твое невежество. Поэтому смотри сам, как бы сгладить с себя этот позор.

349. Софисту Арпокре (О разных писателях)

Из писателей одни почитают гнусным говорить неясно, а другие в неясности поставляют силу; одни любят средину, другие преступают всякую меру; одни имеют в виду разборчивый слух, для других довольно привести в сотрясение слух детский; одни искусны в изложении предварительных понятий, другие богаты примерами; один сильны в возбуждении сострадания, другие в возбуждении гнева. У одних скучна медлительность, у других приятна быстрота; одни наводят сон употреблением одного и того же оборота речи, другие прогоняют его частою переменою оборотов. Посему искусному в оценке сочинений надлежит, став выше всякого пристрастия и всякой вражды, знать и недостаток, и совершенство каждого писателя, и за одно хвалить, за другое порицать.

351. Диакону Феодору (О тщетности попыток убедить нечестивых священников отстать от порока)

Если бы утверждал я, что мои слова имеют силу искоренять всякий порок, то по справедливости был бы виновен в высокомерии. Если же всего наиболее знаю то, что подающему совет надобно сказать лучшее, а принимающему — послушаться сказанного; потому, что один властен сказать, а другой — сделать: то для чего, отложив в сторону снисхождение, если бы и не угодно было одобрить, винить того, кто успешно сделал свое дело? Если же и в таком случай не одобряешь, то смотри, чтобы не обвинить тебе и неизреченную Премудрость, не убедившую ни отступников иудеев, ни предателя; ибо столько далеки были от убеждения, что один предал, а другие распяли. Если же, и не убедив, и не спасши, всеми прославляется сия Премудрость (потому что дела судятся по произволению, а не по окончанию); то за что винить того, кто столько сделал, и не возмог убедить Мартиниана, Зосиму, Марона, и Евстафия, чтобы отстали от порока? Ибо столько я далек от того, чтобы стыдиться сего (хотя паче всякого знаю, что стыдиться, где хорошо, это мое дело), что даже хвалюсь этим, хотя отчасти приобщившись страданий Владычних.

357. Правителю Палладию (О правых начальниках и подначальных)

Если подчиненные законам, по которым управляются государства, не должны быть им непослушны; то тем паче получившие в удел начальство. Ибо как будут обращаться с подначальными, или отличать правду от неправды, не знающие, как надлежит начальствовать? Посему все, которые, будучи неопытными в этом и не научившись вести себя хорошо под начальством (и это не маловажно), решились начальствовать, — потерпели тоже, что и неопытные в управлении конем, осмелившиеся взойти на колесницу и погубившие себя и коней, или неопытные в мореходстве, впавшие в такое безумие, что решились управить кормилом корабля, вмещающего тысячи пловцов, с которым и пошли в глубину моря. Посему, кто заботится о своем спасении, тот наипаче да включает себя во множество подначальных. Если же приразится к кому неуместная любовь к праву начальства, пусть отгонит ее от себя, или, навыкнув хорошо вести себя под начальством, обучится хорошо начальствовать. И да не бросается на дело сам; даже, если будет призван, пусть откажется, если можно (ибо это лучше), если же не можно, начальствует, признавая над собою царствующим закон.

359. Епископу Феону («Когда обижены мы, всего полезнее кротость, а когда оскорблено Божество, … тогда раздражение прекраснее скромности. Но мы поступаем напротив»)

Знай, наилучший, что погрешаем и в этом, когда мстим за сделанное против нас, и оставляем без внимания сделанное против Бога. Ибо, когда обижены мы, всего полезнее кротость, а когда оскорблено Божество (что возможно только в представлении обезумевших, потому что никакой вред не может простираться на оное неприкосновенное Естество); тогда раздражение прекраснее скромности. Но мы поступаем напротив; к своим врагам неснисходительны, а к вооружающим язык на Бога кротки и снисходительны. Вознегодовал некогда прекроткий Моисей на сделавших тельца негодованием, лучшим всякой кротости; вознегодовали и Илия на идолослужителей, и Иоанн на Ирода, и Павел на Елиму, защищая не себя, но Божество, которое само для Себя достаточно, но одобряет ненависть к злу добродетельных, презиравших оскорбления, им самим наносимые. Ибо эту добродетель почитали они любомудрием.

360. Соправителю Авсонию (О правом правлении)

Твоему мужеству, вооруженному силою законов, прилично принудить, чтобы воздерживались от обид покушающиеся приобретать выгоды, откуда не надлежит, вооружающие десницу свою на тех, которые их бессильнее.

365. Пресвитеру Феопемпту (О слове и деле)

Когда слово не сопровождается делом, тогда, не только не приносит пользы, но, обыкновенно, наводит скуку слушателям. Когда же дело не предварено словом, тогда, как это обычно, пристыжает зрителей. Если же соединится то и другое, слово украсится исполнением, то великое приращение пользы для учащихся, если только благопризнательны.

366. Алипию (Мы «в собственных грехах слепы, а в грехах ближнего весьма зорки»)

Крайне дивлюсь паче тому, что строгими бываем судиями проступков и грехов в других, а свои грехопадения, часто и непростительные, опускаем из вида; в собственных грехах слепы, а в грехах ближнего весьма зорки. Но противное сему бывает с нами в рассуждении преспеяний. Свои, как ни малы и ни маловажны, кажутся великими, а ближнего, как ни велики и ни удивительны, — малыми и ничего не стоящими. Посему, что причиною этому? Самолюбие; оно извращает правильное суждение о делах, не позволяет одними и теми же глазами смотреть на свои дела и на дела ближних.

367. Диакону Иераку (О помощи в рассудительности)

Ты, может быть, сам себя обманываешь в том, будто бы видишь для себя полезное: а я сказал бы, что представляется тебе, будто видишь, в самом же деле вовсе не видишь, но совершенно для этого слеп. Посему, если достойное вероятия кажется тебе сомнительным, то не предоставляй суда ни мне, ни себе; но, сообщив дело тем, которые отличаются благоразумием, от них прими приговор.

370. Схоластику Феодору (Терпеть злословие добродетельному надо «не для того, чтобы бегать добродетели, но чтобы упражняющимся в добродетели любомудрствовать, когда терпят неправду»)

Это изречение, о котором писал, ты: «пока живешь, должно терпеть злословие», — как следует полагать, сказано не для совращения с пути добродетели. Ибо не для того говорится, чтобы слышащие обратились к пороку, как ты сказал, но для того, чтобы возводились они к любомудрию. Не следует предпочитать удовольствие, потому что и хорошо живущему непременно должно терпеть злословие. Напротив того, поелику и доблестным непременно случается терпеть обиды от порочных, то должно им любомудрствовать. Итак, сказано не для того, чтобы бегать добродетели, но чтобы упражняющимся в добродетели любомудрствовать, когда терпят неправду. Ибо вооружающаяся на них зависть часто доводит их до осмеяния. Посему, если непременно должно терпеть злоречие, то лучше терпеть несправедливо; терпеть же справедливо принадлежать порочным.

371. Петру («Ереси … порождены двумя … страстями, или любоначалием, или предубеждением»)

Ереси, как думаю, порождены двумя с трудом преодолеваемыми страстями, или любоначалием, или предубеждением. Одни, не желая быть в числе подчиненных, а другие, после предзанятых ими понятий, не соглашаясь учиться, посеяли семена нового учения, не желая оставаться при том, что утверждено.

372. Схоластику Нилу (О необходимости иметь правое учение и добродетели)

Слепотствует лик добродетелей, если не руководствует им правое учение. Не действенно и правое руководственное учение, если нет при сем лика добродетелей. Если же учение, стоя во главе, предводительствует, а добродетели сопровождают, то лик сей во всяком случае будет увенчан, как совершивший подвиг законно.

382. Светлейшему Дорофею («Не должно обвинять тех, которые увещевали (нечестивых священников), но не успели; а, напротив того, надлежит, как похвалить увещевавших, так изгнать (тех), не пожелавших даже и врачевания)

Если законодатели, противопоставившее тысячи наказаний согрешающим, не всех убеждали, мудрый: то убедят ли несомненно те, которые словом и увещанием пытаются убедить, чтобы воздержались от порока? И не убедившие неужели будут обвинены? Не безрассудно ли это? Если же надлежит оправдать самих законодателей, то можно сказать, что уложили они множество наказаний, не как человеконенавистники, но как попечители о нашем роде. Об одном у них рачение — убедить, чтобы не предавались порокам; а наказание для них нечто второе, и определяется не убеждающимся. Ибо заботились не о том, чтобы много было порочных и наказываемых, а напротив, — чтобы все были честны, и не было потребности делать кому вред. Но одни боятся; а порочные делают зло. Ни один век не чист от порока; напротив того, много скопляется всякого рода болезней, которыми показывают люди, что не слушались законов. Ибо, когда терпит кто наказание, тогда вместе с тем, что терпит мучение, показывает свою непокорность законодателям. Лучше же сказать, сами законодатели знают, что не сделают всех добрыми; ибо определяющим наказание, очевидно, было известно, что не удержат они людей порочных. Посему не противоречат ли они сами себе? Нисколько. Напротив того, и не потерянное для них дело — быть законодателями. Они прославляются, а злодеи хулимы. Посему тоже да будет сказано об увещателях, увещевающих безуспешно. Ибо, если Евсевий, Мартиниан, Зосима и Марон страдают неуврачуемою болезнью, то не должно обвинять тех, которые увещевали уже их, но не успели; а, напротив того, надлежит, как похвалить увещевавших, так изгнать их, не пожелавших даже и врачевания.

383. Ему же («С добрыми надлежит быть смиренным, и с дерзкими вести себя высоко»)

С добрыми надлежит быть смиренным, и с дерзкими вести себя высоко. Поелику одни признают добродетелью скромность, а другие мужеством — дерзость; то надлежит пред одними оказывать смиренномудрие, а пред другими — мужество, истребляющее в них высокое мнение о дерзости, чтобы благоразумием своим и первым принести пользу, и смирить других. Ибо не всем одно о тоже приятно, не все одними и теми же пособиями исцеляются; но каков рой болезней, таково и число врачевств.

389. Пресвитеру Зосиме («Справедливо … будет приговоры о делах принимать не от больных …, но от (духовно) здоровых)

Приговор собственного своего нерадения, подтверждаемый делающими одно и то же с тобою, не почитай достовернийшим истины (хотя овладевшая тобою болезнь греховная вменяет тебе это в закон, и слышит похвалы от зараженных тою же, как и ты, болезнью); напротив того, если не дошел еще ты до неисцельного нерадения, справедливо тебе будет приговоры о делах принимать не от больных (если им будешь последовать, осудит тебя и врачебное искусство, и любомудрие), но от здоровых. Если же не представляется тебе никто здоровым; то всех наипаче болен ты. И если не веришь сему; то, прочитав в священном Писании, узнаешь и гибельность болезни, и средство к избавлению от гибели.

390. Адамантию («Краснословие маловажно в сравнении с любомудрием»)

Знай, что друг твой, велеречивый и любивший гоняться за словами, пришел под видом, что возвращается домой, но остался, плененный любовью к любомудрию. И теперь, замкнув язык в устах, прилагает попечение о сердце, обучившись тому, что краснословие маловажно в сравнении с любомудрием.

395. Диакону Уранию (О духовно «поучающих право и трудолюбиво»)

Душа поучающих право и трудолюбиво (ибо многие, толкуя, чтобы себя показать, с гордостью и презорством, ослабляют усердие в слушателях) прежде всего выказывает благоговение в очах (потому что в них много поощряющего к слову); потом бровями придает значение смыслу уроков; а речь употребляет умеренную, не оскорбляющую пышностью, и не уничижаемую низостью выражения. Ибо, хотя слог и не аттический, однако же примеры н благоговейное направление возвышают учеников.

396. Исаии («Потому, что сам ты силен в занятии делами, не порицай, как не к чему не способных, возлюбивших бездействие»)

Потому, что сам ты силен в занятии делами, не порицай, как не к чему не способных, возлюбивших бездействие. Напротив того, поелику нередко подвергался страшным бурям, ублажай стремящихся, сколько можно, в пристань безмолвия. Хотя и им нередко встречаются подводные камни, однако не все равно, — не только переплыть моря дел, но и вринуться в море страстей, и перенести искушение. Одно свойственно мужам отважным на опасности, избравшим для себя жизнь торговую, а другое — испытанным праведникам, искушенным как золото. Если же нравится тебе деятельность и труженичество; то дознай, что, о чем ты говоришь, — вовсе не то (потому что, простершись при этом немного далее, обманщиков предпочтешь мужам любомудрым, барышников — ведущим дела благородно, сплетающих ухищрения и слагающих обманы — тем, у кого на языке правда); напротив того деятельность требует упражняться в добродетелях и о них прилагать все старание.

397. Диакону Илии («Всякое слово, когда оно не исполнено на деле, не только кажется напрасным и пустым, но обращается в укоризну, особливо если произнесено проповедником»)

Наставнику надобно посоветовать, чтобы убеждал учащихся, не сказав только что-нибудь, но и сделав. Ибо всякое слово, когда оно не исполнено на деле, не только кажется напрасным и пустым, но обращается в укоризну, особливо если произнесено проповедником. Чем с большею готовностью стараются воспользоваться им, тем более все не доверяют ему, даже почитают его поводом к смеху. Посему должно наипаче сперва делать, а потом говорить; если же не угодно делать, то и не говорить.