Скачать Творения в формате docx

ПЕРЕЙТИ на главную страницу творений Нила

** К досточтимейшей Магне, диакониссе анкирской, слово о нестяжательности
** К Евлогию монаху. Слово 1
** К Евлогию монаху. Слово 2. О пороках, противоположных добродетелям
** Похвальное слово Алвиану
** О том, что пребывающие на безмолвии в пустынях преимуществуют пред живущими в городах, хотя многие из неопытных противного сему мнения
** Разные мысли и главы
** Слово на евангельское изречение: «кто имеет мешок, тот возьми его, также и суму; а у кого нет, продай одежду свою и купи меч» (Лк. 22, 36)
** Мысли, которые могут человека отводить от тленного и прилепляют к нетленному

К досточтимейшей Магне, диакониссе анкирской, слово о нестяжательности

Глава 1. Недавно, при написании слова к проходящим монашескую жизнь, достаточно внушали мы им, сколько отступили они от апостольской точности, доказывая сие их старательностью о суетном, — тем, что привязаны к имуществу и не меньше богатолюбцев вдаются в житейские развлечения. А теперь поелику должно похвалить ревность и в вас, сохранивших правило нестяжательности, как было оно ненарушимо вначале, и в других вам подобных, то необходимо сказать и то, что возлюбивших сообразное с законом житие побуждает к предпочтению оного и приводит к избранию надлежащего. Как осуждение худого, пристыжая преданных тому и заставляя раскаиваться, обращает к лучшему, так похвала хорошего и ленивых возбуждает к присвоению себе этого, уловляя их желанием доброй славы и без принуждения привлекая к себе, прежде, нежели, целомудренным помыслом рассмотрев бесполезность человеческих похвал, усмотрят подлинно полезную славу, какою благочестивых прославляет Бог, награждая за подъятые труды, и ныне соделывая их известными, и паче всякого разумного естества увенчивая их в день Суда, когда каждому правдиво присудит воздаяние, не по здешнему ошибочному предположению, но, как требует справедливость, по самой истине содеянного.

Ибо если тем, которые из сострадательности к единоплеменнику, изнуряемому скудостию, оказали ему милость, говорит: «Приидите, благословеннии Отца Моего, наследуйте уготованное вам Царствие» (Мф.25:34), то не изречет ли того же слова тем, которые мало заботились о плоти (именно же, сколько принуждала к сему потребность), чтобы поддержать жизнь, но употребили много времени на занятие душою и прилагали попечение о том, чтобы чистою и не осквернившею себя неприличными мыслями предстала она Тому, Кто будет судить тайны сердечные и исследует помыслы, в каком они сродстве или отчуждении с каждою из тревожащих страстей? Ибо и первые за милосердие к сродственному, и последние за любомудренное обращение с соблазняющим равно достойны одобрения пред Судиею.

Как милостивые не печалятся, что богатство умаляется ежедневным раздаянием, а паче радуются, иждивая его на нуждающихся, так нестяжательных не сокрушает пожелание настоящих благ, но скакать и восторгаться заставляет то, что пренебрегается ими у других почитаемое драгоценным, что освободились они от занятия суетным, свободным помыслом предаваясь прилежному деланию всего лучшего, почитая опущением дела занятие тем, чему невыгодное и бесполезное служение избрали другие.

Глава 2. Да не подумает кто-либо, что без труда и легко достигается преуспеяние в нестяжательности. Ибо называем теперь нестяжательностию не нищету невольную, которая, приключившись по необходимости, сокрушает дух и, как непроизвольная, почитается несносною, но добровольную решимость довольствоваться малым, приобретаемую самовластием помысла, однако же требующую труда, и до того именно времени, пока упражнение, обратившись в навык, не соделает сносным того, что долгое время казалось трудным и нестерпимым. Красивый вид тела и блистательность веществ, составляющих богатство, равно раздражают похоть к вожделению, и в обоих случаях потребна душа мужественная, нужны крепкие мышцы, чтобы не уступить их обольстительности и не возлюбить привлекательной их приманки, которая обыкновенно склоняет к согласию даже такие умы, которые по видимому незыблемо утвердились.

Но достойны похвалы проходящие ныне посредственность нестяжательности, не увлекшиеся, вместе с многостяжательными, непостоянною легкостью помыслов и не связавшие ума пустыми заботами. Ибо в не имеющих твердости как все ненадлежащее производит ревность к подражанию, так особенно — телесная пышность, весьма много способствующая к наслаждению и к людской славе, так как долговременный обычай научил сих суемудренных почитать блаженными живущих в изобилии, за богатство пользующихся славою и обильно наслаждающихся тем, что приобретается богатством. А поистине великими почесть и назвать мужественными надлежит тех, которые, как на поприще, одерживают победу, между тем как помыслы, конечно не без основания, борются и состязаются, как бы убедительными телодвижениями стараясь доказать, что должно согласиться с мнением многих и кажущееся хорошим признать уже действительно хорошим, не отказываться от того, что, по общему мнению, почтено достойным цены, не уклоняться от обладания данным на употребление от Самого Создателя и с кичливостью мнимого любомудрия не обличать напрасно приобретение того, что приведено в бытие с известною целью, а не даром.

Подвижники сии поистине достойны одобрения, как не уступившие места сопротивникам и не сбитые с поприща, потому что не дались в руки врагам. На правом суждении безопасно утвердив свои колена, не склонились они на принятие земных веществ, жизнь неразвлекаемую предпочтя жизни смутной и умеренностью в пище прекрасно приобретши себе безмятежность. Ибо ум, не имея достаточных сил заботиться о многом, не находит досуга коснуться мыслию приличных душе дум; освобожденный же от беспокойных занятий, ясно усматривает, что полезно, небоязненно, при сем удобстве увеселяясь тем, что, сложив с себя многосложные путы житейских уз, свободно совершает признаваемое наилучшим, не воспрещаемый в прекрасном стремлении к сему ни одною из окружающих обыкновенно многодельных забот.

Глава 3. И они крайне достойны удивления, а выше всякой похвалы, выражаемой словом, и их превзошедшие строгостью жизни и вступившие внутрь самых пределов совершенной нестяжательности, потому что и ныне решающихся подражать им привлекают к соревнованию, и самих себя освобождают от высокоумия, когда делают доброе, так как стараются идти по следам первых и не могут оставить их позади себя.

Ибо как то, если превзойдешь предшественников добродетелью, произведет в тебе высокомерие и самомнение, так то, если не достигаешь до них, охранит смиренный помысел, болезнующий более о том, в чем он недостаточен, нежели надмевающийся тем, в чем по видимому преуспел. Но никто из нынешних или не достигает пока, или не достигал добродетели древних святых, которые, по описанию, вели жизнь бездомную, бесприютную, не имели на себе одеяния, скитались всегда с места на место, с приятностью питались снедью, какая случалась, находили себе ложе, где ни есть и какое случилось, и имели против себя многих наветников и гонителей, не как в настоящее время имеют многих почитателей и последователей. Их-то описывает Павел, когда говорит: «Камением побиени быша, претрени быша, убийством меча умроша, проидоша в милотех (и) в козиях кожах, лишени, скорбяще, озлоблени: ихже не бе достоин (весь) мир» (Евр.11:37-38).

Если бы кто-либо из нынешних возмечтал о равночестии с ними, думая, может быть, что соревнует им и в намерении, и в делах, то в служении добродетели, для которой древние подвергали себя опасностям, будет иметь тот недостаток, что утешением в трудах имеет он сопровождающую его славу, которой совершенно лишены были сии блаженные, напутие к похвале находя для себя поводом к гонениям и тяжким смертям. Не было у них ни крова, ни закрома, ни ложа, ни трапезы, одеждою служили овечьи кожи и волосы, на настоящий день наскоро уготовлялась пища, о дне же завтрашнем не было и попечения, потому что по любомудрию, какое предположили себе, предпочли Господний совет, в котором сказано: «Воззрите на птицы небесныя, яко не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, и Отец ваш Небесный питает их» (Мф.6:26); и еще: «Смотрите крин селных, како растут: ни труждаются, ни прядут» (Мф.6:28). Они знали, что необходимое для потребности тела само собою последует, когда будешь благоугождать подающему сие Богу и преимущественно позаботишься о приобретении Небесного Царствия.

Глава 4. А у нас и пища заготовляется на долгое время, и одежда сообразна с временами года, и дом защищает от стужи и от жара, а равно от всякой непогоды, не оставляется также в небрежении приобретение денег, имущества и всякого излишнего вещества. И как же нашей жизни равняться с жизнью тех, которых не тревожили даже помышления о представлении телесного, но чистое некое вожделение Божественного, непрестанно восхищая их в превыспреннее, убеждало забывать о том, что на земле почитается блистательным?

Они ничего не имели на земле, кроме тела, которое природа удерживала долу, как обыкновенно тяжелое и неудобоподвижное к горнему шествию, потому что и его желали бы иметь с собою там, где пребывали умом, размышляя о Небесных благах и никогда не отвлекаясь от тамошнего наслаждения и тамошней пользы, если бы природа не возвращала их опять к телесной потребности, благоговением к Связавшему душу с телом понуждаемых заботиться и о теле, отчуждение от которого по опыту признавали и полезным, и должным.

Ибо всякий рачитель действительно признает утратою и кратковременное занятие служением плотскому, почитая прекрасно проведенным то время, которое употреблено на делание лучшего, зная, что и там не потерянным найдет тот один труд, который прилагал он о преуспеянии души, а не тот, который обращал на попечение об услужении телу и который во время потребности удовлетворял нужде, а по миновании оной ни к чему стал не годен, вчера был полезен, а сегодня и незаметен.

Глава 5. Ибо такова потребность телесная: быстро течет и проходит, в прошедшем не имела она промышления о настоящем и в настоящем не имеет о будущем, врачует настоящее и неполезное при недостатке в будущем. А труд добродетели есть семя, дающее неоскудевающий плод, и во время самого дела радует совесть ожиданием наслаждения, и по переселении отсюда оказывается благолепным и споспешествующим вечному веселию; и прошедшее в нем не бесполезно, если только неразумная страсть тщеславия не расточит собранного: даже не приведенное в дело, но твердо предположенное почитается в нем наравне со сделанным, потому что рассудительно предпринятое с доверием приемлется как действительно совершенное по нелживым уже обетам, хотя бы заботливо преднамеренное не имело удобного времени к исполнению и не успело прийти в дело.

Так правдиво судит Истина, чтобы и в угодность людям делаемое признавалось совершенным поступком, который непременно был бы приведен в совершенство, как было к тому усердие, если бы какая-либо необходимость не воспрепятствовала усердию достигнуть конца. И поистине справедливо и достойно было Божия приговора, изрекающего суд о сокровенном, дать произволению ту награду, ради которой предпринято им дело и к которой от начала до конца клонилась цель его, не переходя от одного к другому, потому что нередко пресекается противоположное противоположным и предположенное переходит в противное сему, когда делаемое для людской славы, как бесполезный труд, исправляется здравым помыслом, а предположенное ради самого добра, от привзошедшей любочестивой мысли, не следует более предпринятой цели, пресекается же целию противоположною и всецело к ней направляется. Так помыслы переходят от лучшего к худшему и от худшего к лучшему, иногда спасительно, а иногда пагубно изменяясь из одного в другой, к пользе по тщательности или к ненадлежащему по лености произволения.

Глава 6. Посему приступающим к деланию доброго Господь предлагает совет: «Егда молишися, вниди в клеть твою, и затворив двери твоя, помолися Отцу твоему, Иже в тайне» (Мф.6:6); и еще: «Егда убо твориши милостыню, не воструби пред собою» (Мф.6:2), повелевая избегать делаемого напоказ, как вредного. А Пророк, говоря, что «собираяй мзды собра во влагалище дираво» (Агг.1:6), показывает, что развращенною целию безумного славолюбия уничтожается труд, как в разорванном мешке, проходя в сердце, не огражденном скромным образом мыслей.

Ибо оно есть «сокровище» и отовсюду крепко устроенная твердыня, «идеже ни червь, ни тля тлит, и идеже татие не подкопывают, ни крадут» (Мф.6:20); под червем же разумеется рождающееся внутри самомнение и уничтожающее, что в людях есть доброго, а под татями — извне привходящие похвалы, и безрассудством, и кичливостию внезапно расхищающие драгоценности, собранные многим трудом добродетели. Как червь поедает вещество, из которого получил бытие, и тати, подкапывая стену, уносят тщательно накопленное, так помысел, подвигнутый добрыми делами к превозношению, уничтожает приобретенное, а похвалы людей всякого сброда подкапывают нетвердый образ мыслей и не допускают внутрь ничего хорошего, законно вносимого извне и отвергаемого отверстием ушей. Но никто да не будет столько преодолеваем страстью и усыпляем славолюбием, чтобы потерпеть совершенную утрату трудов своих, но да трезвится, даже когда и подкапывают, и убиет злоумышленных до нанесенного ими ущерба, поразив их во время самого подкапывания мысли, прежде нежели ясно воссияет солнце и мысль соделает действием.

Глава 7. Сие ясно повелевает Закон, говоря: ««Аще же в подкопании обрящется тать, и язвен умрет, несть ему убийство: аще же взыдет солнце над ним» (Исх.22:2-3), вменится убийство», давая сим знать, что пристрастие в помысле к худым мыслям находит себе извинение, как бы ночная мечта, потому что всякое увлечение внезапным нападением врагов поистине есть обман и имеет нужду в извинении, но за великою внимательностью грабящего и явным уразумением делающего вред справедливо следует уже наказание, потому что в этом есть падение сердца, произвольное согласие, а не невольный обычай неведения. Соглашающийся на дело явно худое справедливо делается подлежащим суду; по пристрастию уступив как бы пойманному при солнечном свете неприятелю и всеми силами не боровшись с явным врагом, чтобы при самом нападении вредных помыслов, когда начинается подкоп, были они поражены и в битве пали мертвыми. Ибо в таком случае жизнь его не была бы уже подвергаема браням, но исполнена радости и он увеселялся бы, наслаждаясь тем, потерю чего незадолго пред сим готов был горячо оплакивать.

Таков был и Тот, Кто говорит: «Из самых уст звериных исторг я «две голени, и обушие уха» (ср.: Ам.3:12), прежде нежели было сие пожрано, приемля и присвояя Себе». Помысел ли вожделения запутался ногами в делах земных и препятствовал пока преуспеянию в лучшем, или слово могло посредством слуха растлить добрый нрав, как зверям, в отверстой пасти держащим похищенные члены, Пророк не дозволяет им делать вред, предупреждая гибель мощною рукою и трезвенностию останавливая приближающееся покушение.

Глава 8. Не меньшей находящегося в устах у зверя подвергается опасности и тот, кем начала обладать страсть. Он так же близок к тому, чтобы стать пленником, как и тот — быть пожранным, если, вскоре пробудившись, не избежит угрожающей гибели. Посему и опытные в искусстве пастырства Давид и Иаков, хвалясь многосведущею в оном осторожностию, говорят — один: я-де брал медведицу за гортань и сокрушал льва (см.: 1Цар.17:34-35), то есть поглощенное возвращал к жизни невредимым, а другой: «Звероядины не принесох к тебе: аз воздаях тебе от мене татбины денныя и татбины нощныя» (ср.: Быт.31:39), то есть не дозволял, чтобы приходило что-либо в смертоносную деятельность неразумных и скотских пожеланий.

А если нечто не важное и не представляющее большей опасности парением ума было иногда похищаемо, например, сказано что-либо ненадлежащее или выслушано от сказавшего другого, то похищенное из дому немедленно я-де возвращал, за ошибку, допущенную по нерадению, вознаграждая усиленным старанием и сим исправлением делая, что то же самое вносимо было в список других доброт, чтобы тело всей добродетели было цело и невредимо, не имело недостатка или искажения ни в одной из частей, служащих к лепоте естественного его благообразия. Предпочтенный же в лике Апостолов и всегда шествовавший впереди их Петр, уловлявший мрежами рыб и сетями благодати людей, показывает и зверя, и неистовство, с каким он пожирает, говоря: «Супостат ваш диавол, яко лев рыкая, ходит, иский кого поглотити» (1Пет.5:8).

Глава 9. В точности дознаем, что иной сперва по лености бывает в устах льва и может как быть поглощенным, так и выйти из уст, но сам делается виною того или другого, вознерадев или приложив о себе старание, силою воли избирая что хочет, произвольно делается принадлежащим к части спасаемых или погибающих. Посему-то, конечно, и великий Павел, ясно рассмотрев помышления врага и не не зная его ухищрений на погибель обольщаемых им людей простодушных, повелевает того, кто по великому упадку духа в устах уже у льва, извлекать ободрением и многим утешением, говоря: «Да не како многою скорбию пожерт будет таковый» (2Кор.2:7), когда близок к тому, чтобы выйти из оной, если восприимет смелость, вразумленный внушениями ободряющих унылый дух его, — и чтобы поглощенным быть, если, оставленный без попечения о нем, отчается в самом себе.

Итак, поелику путь, ведущий в Царство, имеет столько затруднений, будучи узок и с обеих сторон окружен стремнинами, то какая нужда, обременив себя кучами денег или заслушавшись тех, которые хвалят или порицают, покушаться так идти путем сим, как идти невозможно? Заботы о вещественном, рассевая, сильно влекут долу, и внимательность к славе или бесчестию и здесь и там легким делает падение, так как всякое парение представляет удобные случаи к поползновению, когда глаз не имеет досуга там, где безопасность требует великой заботливости, и притом самой трезвенной. Ибо и в таком случае шествие едва проходит без падений, представляя много затруднений, по причине узкого пути по стремнинам. И если, по Господню слову, узок и тесен путь, «вводяй в живот» (Мф.7:14), то шествующему оным, без сомнения, надлежит быть осторожным и бодрственным, не обременять себя тяжестию, не изнемогать во время шествия и не озираться небоязненно туда и сюда, потому что с обеих сторон великая и крайне страшная опасность и малейшее уклонение может на погибель низринуть в зияющую пропасть.

Глава 10. Посему и Господь, и Павел то предписывают нестяжательность, говоря: «Не стяжите злата, ни сребра, ни меди при поясех ваших» (Мф.10:9); и: «Не пецытеся убо на утрей» (Мф.6:34); и: «Имеюще же пищу и одеяние, сими доволни будем» (1Тим.6:8); и: «Никтоже (бо) воин бывая обязуется куплями житейскими» (2Тим.2:4), — то советуют не предаваться славолюбию, говоря: «Егда же поститеся, не будите якоже лицемери сетующе: помрачают бо лица своя, яко да явятся человеком постящеся» (Мф.6:16); и: «Егда молитеся, ие будите якоже лицемери, яко любят в стогнах путий стояще молитися, яко да явятся человеком» (Мф.6:5); и: «Задняя убо забывая, в предняя же простираяся» (Флп.3:13).

Кто так расположен, тот не столько превозносится тем, в чем преуспел, сколько смиряется тем, чего не достает к предположенному, прилагая попечение, чтобы довершить неоконченное, и не обращаясь к тому, что окончено, потому что как сделанное нередко надмевает легкомысленных до безрассудства, так требующее делания смиряет мысль неизвестностию, будет ли приведено к концу, и, прежде нежели совершено, причиняет печаль. Посему и Господь, восшедших на высоту добродетели предохраняя от поползновения к самомнению, говорит: «Егда сотворите вся повеленная вам», тогда «глаголите, яко раби неключими есмы: яко, еже должни бехом сотворити, сотворихом» (Лк.17:10). Хотя не препятствует радоваться, что долг исполнен, однако же не дозволяет думать о себе высоко. Ибо говорит, что отдан долг, а не произвольный дар и заплатившему, что принадлежит Христу, неприлично превозноситься как благодетелю, величаясь тем, что с признательностию отдал, что от непризнательного потребовалось бы с истязанием.

Глава 11. Апостол не только повелевает предавать забвению «задняя», зная, что памятование о сем легкомысленных вовлекает в высокомерие, но велит тщательно оберегаться нападений с той и с другой стороны, когда говорит: «Оружии правды десными и шуими, славою и безчестием, гаждением и благохвалением: яко лестцы, и истинни» (2Кор.6:7-8). Ибо поспешающему к совершенству не менее надмевающих похвал вредят и порицания, уничижая его образ мыслей и расслабляя усердие унылостию и печалию. Почему надлежит, согласно с намерением, поспешать «к почести вышняго звания» (Флп.3:14), и поспешать с достоинством а вместе без парения мыслей.

Ибо если поступать по словам сказавшего: «Тако тецыте, да постигнете» (1Кор.9:24), то сие приуготовляет хотя к позднему достижению конца в том, о чем прилагается старание, потому что пространство велико и, чтобы достигнуть конца, нужны скорее крылья, нежели ноги. Так сказал убедившийся в этом: «Кто даст ми криле яко голубине? и полещу, и почию» (Пс.54:7). Советуется же трезвенно здесь и там избегать сетей, потому что враги протягивают «ужы ногам» (ср.: Пс.139:5), стараясь хорошо текущих уловить справа и слева распростертыми силками, поставив в одном месте славу и доброе имя, а в другом — бесчестие, бесславие и презрение света, чтобы по уготовлении с той и другой стороны каких бы то ни было козней, если возьмет силу одна, — или заставить человека совершенно пасть, или хотя задержать его ненадолго в течении и тем воспрепятствовать на время преуспеянию в добре и не допустить до совершенства, о каком он старался.

Но почему и ложные клеветы столько опечаливают помышление? Или почему возвышающее до чуда веселит его и надмевает до истощения сил?

Глава 12. Если бы утвержденное по здешнему приговору подтверждалось и нелицеприятным Судиею, то хорошо было бы нравиться людям; иной, здешнюю славу приводя во свидетельство к удостоверению в будущем, постарался бы доказать о себе, что не подлежит он ответственности, так как доказано это у здешних судей.

Если же недействительными останутся видимость, одобрение, слава по произносимому о них приговору в настоящей жизни, предстанут обнаженные образы того, что нами сделано и помышлено, соделаются ясными обличениями худых и одобрительных мыслей и поступков и будут судимы не по тому, какими казались многим, но по тому, каковы в самой действительности, то подлинно напрасное и суетное предприятие — желать о том, каковы наши дела, уверить тех, чье удостоверение нимало не поможет нам на Горнем Суде, который взирает на действительное, не поддерживает мнимого, знает происходящее, не согласен на защиту пытающихся убедительно доказать, что ложь есть истина, и силою ухищренных слов мнению слушателей дающих такое направление, какое им угодно, между тем как разны дела сами в себе, и какой-либо иной обманчивый призрак имеет видимость, причем представляемое ныне взору преобразуется так, что представлявшееся вчера явственным ныне делается скрытным и не таким уже оглашается, по новым в похвалу или порицание отзывам толпы, для которой, без сомнения, составляет удовольствие и наслаждение с любопытством доведываться о чужих делах, при удобном случае толковать о сем друг с другом и которая всегда неполезное сие занятие вменяет себе в дело, потому что праздное время не всеми употребляется на должное.

Глава 13. Но как троякое есть поведение жизни — нестяжательность высшая, средняя и овеществившаяся, многостяжательная (сначала было оно одно, и Создателем узаконенное, и всеми равно принятое, не обремененное заботами и совершенно не привязанное к вещественному; и оное-то впоследствии рассекла на сии различные поведения человеческая воля, разно разделившаяся, смотря по тому, к чему возымела наклонность), то необходимо описать отличительное свойство каждого из сих поведений, показать, какая польза или какой вред последуют от сего избравшим для себя то или другое поведение и какие преимущества им принадлежат и даются узаконившим вначале одно поведение в жизни. Ибо оно, без сомнения, предпочтительнейшим других будет признано и крайне неблагодарными, потому что истина принудит их со стыдом признать достоинство, хотя делами своими выражают они противное, будучи уловлены обольстительностию приятного и не по рассудку делая выбор полезного.

Посему какая жизнь предписана была первозданному? Сказано: «Снеси траву сельную (см.: Быт.1:29)». Да не представит кто-либо против сего убедительными кажущихся ныне рассуждений, спрашивая: «Животному разумному прилично ли было пропитание по видимому скотское?» Ибо входить в пытливое о сем исследование препятствует достоинство Повелевшего. Но может быть, пропитание сие было более полезно для человека и гораздо пригоднее к сохранению в созданных по образу Божию желаемой утонченности, при крайней изнеженности обременяющей мыслительную силу, омрачающей прозорливость и трезвенность рассудка. А что так было прежде, если взойдем в рассмотрение, основательно ли представляющееся нам, то доказательством служит и попечительность Сотворшего, Который имеет в виду всегда пользу сотворенного и самые уклонения наши к худшему по снисхождению направляет к полезному.

Ибо по преступлении и преслушании гордеца, как отверженного, не оставить без попечения о нем, но новым способом исправить первую погрешность, а потомкам, с неистовством впоследствии устремившимся к идолослужению, дозволить жертвоприношения, и по временам для каждого делать те и другие постановления, и неблаговременные их стремления обращать к должному, подобно тому, кто пагубные пожелания своевольных больных умудряется направлять к их спасению, — есть дело высочайшего Промысла, снисходящего к немощи находящихся под Его смотрением и дозволяющего все то, что настоящая сила в состоянии сделать пока на пользу.

Глава 14. Посему в самом начале, когда человеку невыносимо было пресыщение чрезвычайною честию и восторгался он непрекращающимся оным веселием, Сам Бог, по Своему благоизволению, приходил к нему для ежедневного собеседования, как к имевшему нужду в занятии при недостатке того, что могло бы наполнить для него праздное время. Дозволил же ему Бог свободное наслаждение всяким плодом райских растений, повелев воздерживаться только от одного не потому, что вкушение было ненавистно, но чтобы приобучить человека к благопокорности, между тем как не было другого вещества, пригодного для сего законоположения. Приобучить же к сему требовалось, чтобы имеющий власть над всеми прочими животными знал, что и сам он подлежит Закону и имеет заповедь как очевидный знак подчинения своего Давшему оную. Да и изринув его из первоначального состояния наслаждения, не соответственного утратившим в нем вкус, не оставил Бог без Своего о нем попечения, как непокорного, и преступившего заповедь не лишил вовсе Своей помощи, но снова узаконяет для него другой образ жизни, сообразный с его состоянием, не воспользовавшемуся покоем, как было бы должно, повелев добывать пищу работою и трудом, потому что не умел постоянно пребывать в служении Богу и в собеседовании с Ним, имея свободное время и оставаясь праздным от телесных трудов.

Бог облекает его и в «кожаные ризы» (ср.: Быт.3:21), как прикрывая наготу, которая тогда только (а не прежде, когда человек был хранителем заповеди) оказалась исполненною стыда, так научая делом, хотя умолчал словом, какие должно употреблять одежды, а чрез сие удовлетворяющею нужде ризою сокращая нововведенную впоследствии роскошь одежд и не требующим нужды приготовлением сего одеяния предварительно осуждая водворяющуюся ныне суетность.

Глава 15. Посему какой же образ жизни приличен или полезен был человеку? Тот ли, который предписан ему в Законоположении? Или тот, на который осужден, когда презрел заповедь? Тот ли, когда мог пользоваться и наслаждаться созерцанием в раю и употреблением различных растений? Или тот, когда, обременяемый трудами земледелания, в поте лица вкушал пищу? Тот ли, когда человек беззаботно брал плоды, какие хотел, и всюду пожинал рукою приятное, для потребного только в снедь утруждая себя, лишь протянув ее, не стоившее труда угощение предлагая пожеланию, удовлетворяя его, по мере хотения, теми яствами, какие возбуждали вожделение, и утоляя пищею, какую приготовила сама природа? Или тот, когда взял он в руки лопату, заступ, серп и плугом бороздит ту землю, которая незадолго до того сама собою произращала нужное, сеет, поливает, жнет, переносит снопы, молотит, растирает, веянием очищает уродившееся и после того, приготовляя из сего пищу, посредством жерновов приводит в движение зерно, мелет, смешивает муку с водою, печет на огне и таким образом добывает многотрудный хлеб?

Тот ли, когда слышал приязненные Божий словеса и при помощи слуха увеселял душу неизреченными глаголами? Или тот, когда уши его огласились беспокойными звуками мычания, блеяния и рева? Одно служит отличительным знаком нестяжательности, а другое — обильной всем жизни. Одно предписывается Божественными Законами, а другое делается по человеческим пожеланиям. Одно держится надеждою на Бога и всегда имеет от Бога подаваемое довольство, а другое устремляется к суете, колеблется и угрожает великою опасностию и весьма близко к неудаче.

Глава 16. Свидетель сему опыт и то, в чем ежедневно удостоверяется чувство, а именно что и казавшееся верным обманывало часто надежду, но никогда не оставляла без помощи попечительность Всеблагого. Ибо кому неизвестны утраты, сопровождающие земледелие? Кто не знает, сколько невзгод постигает плоды? Часто дожди, питающие их, причиняют также и вред; веяния неблагоприятных ветров или охлаждают, или опаляют сверх меры и тем губят их; сильный град побивает образовавшийся колос и зрелую уже жатву; от неумеренного дождя составившиеся потоки уносят и делают негодным собранный или приготовленный к молотьбе урожай. Саранча, ржа, гусеница и многие другие насекомые умеют причинять великий вред. Не буду говорить о тле, зарождающейся в зерне в самых житницах и обращающей в ничто все тяжкие труды земледелия.

Кто же опять не научен временем, как все безопасно под Божиим Промыслом, как богочестивым без их труда подает Он, когда нужно, потребную пищу, между тем как богатые, употребив все средства к обилию яств, изнемогают от недостатка, как возложившим упование на Промысл, откуда угодно Ему, чудно устрояет Он готовую трапезу, иногда подавая из невозделанных облаков несеяный хлеб — манну в пустыне, иногда же изводя от моря перепелов и в другой раз из сухого камня источая жаждущим обильную воду, чтобы удовлетворить настоятельной потребности в том и другом питании, и сухом и влажном, и чтобы различными снедями поддержать пожелание пищи, обыкновенно ослабляемое единообразием питания!

Глава 17. Кто настроил воронов во время голода дважды в день приносить пищу Илии? Кто соделал, что горсти муки, умножающейся в водоносе, было достаточно на столько времени? Как Елисей десятью хлебами насытил сто мужей, свидетелями насыщения употребив остатки? Или как еще варение в котле, горькое от ядовитой травы, изменил в удобоснедное, чтобы удовлетворить тем потребности имевших тогда нужду в пище? У одних не было вола, ни земли для возделывания, ни прочих земледельческих орудий: и почему же всегда без недостатка выполнялась телесная потребность?

У других всегда есть все потребное к возделыванию земли и не оставляется в нерадении ничто из привносимого к произращению плодов человеческим старанием: и почему же остаются нуждающимися во многом всеми силами ухаживающие за посеянным и вовсе не получающие плодов от труда своего? Потому что исполнение надежды на Бога несомненно, а конец человеческого упования лжив; оно полагается на представляющееся основательным и справедливо обманывается в ожидании, необычайное признавая невозможным, а обычное признавая твердым, впоследствии же уверяясь опытом, что сомнительный, и возможный и невозможный, успех имеет все, что кажется зависящим от нашей тщательности, несомненно же и необходимо обращается в пользу все, что приходит от Божией благодати, потому что токи Приснотекущего Источника — Промысла — обильны и неистощимы. Прекрасно изрек Господь, а согласно с Ним говорит и песнописец Давид. И Господь сказал: «Достоин бо есть делатель» пищи «своея» (Мф.10:10). Давид же говорит: «Богатии обнищаша и взалкаша: взыскающии же Господа не лишатся всякаго блага» (Пс.33:11).

А сим дают видеть, что посвящающие все время на служение Богу имеют готовое подаяние пищи как награду прежде награды высочайшей, прилично соответствующую пока делу и должную на служение телу. Ибо одна награда, соразмерная труду, сохраняется для души в будущем, а другая уделяется в пищу животной нашей части, которая содействует самой добродетели и споспешествует в богочестии, действительно уподобляясь животному подъяремному, несущему на себе тяжесть дела и имеющему нужду в попечении о нем, чтобы доставало у него сил на служение, пока под ярмом работает ту работу, на какую определено Создавшим.

Глава 18. Таковы преимущества первоначальной нестяжательности. Таковы залоги неразвлекаемой жизни. Таково поведение, приличествующее живому разумному существу, — проводить время в служении Богу и должное получать, как из сокровищницы, от Божия Промысла; надеяться на Божию попечительность, во всем пользоваться ее вспомоществованием, презирать земное и землю иметь данницею, приносящею блага свои для соразмерного наслаждения, ничего в мире не приобретать в собственность, а когда должно, со властию употреблять в дело мирские блага, искренно служить Создавшему и на нужды произвольною данью облагать тварь; здесь быть пресельником, а жилище избрать там, где действительно постоянное наше жительство; ничего пребывающего здесь не почитать важным, в великое же ставить то, что имеет отношение к будущему жребию.

Сию жизнь предписал Создатель человеку вначале, и сею жизнию, повинуясь Ему, жили все святые. Не было у них даже и малой какой-либо меры земли, приобретенной в собственность, и со всей земли собирали они дань, как владыки, получая от нее все необходимое, где что случалось найти. Не были они знамениты у людей по богатству и владениям, но достоинством добродетели и у зверей вынуждали к себе уважение. Не было у них рабов для прислуги, истощающей все искусство — как изнежить тело, но в необходимой нужде услуживали им целые части творения. Не было у них в услужении вьючных животных для перенесения движимого имущества, но переносили сие вороны, еще скорее выполняя потребности их.

Глава 19. Чистотою жизни старались они сделаться друзьями Христу и с дерзновением распоряжались тварями Друга, как хотели, приказывали небу доставить пищу нуждающимся, и по сему повелению приносило им манну; в другое время, для вразумления неблагодарных, заключали небо, и оно три года и шесть месяцев удерживало стремящийся обыкновенно книзу дождь, ради повелевших нося с продолжением времени постепенно собравшееся бремя в чреватой бездне. Однажды и огонь одождило небо, получив повеление сжечь нескольких нечестивых, а в другой раз, метко ударяя, как из пращи метало град в других беззаконников и многим из них нанесло смерть, наученное сему мановением оных праведников. Повелели они земле разверзнуть великую пропасть и вместе с кущами и многочисленным стадом скота низвели мятежных в подземные бездны. Глубину морскую соделали твердым удобошественным путем и безводную землю наводнили для обильного пользования бывшею прежде в редкость водою. Переходили реки немокренною ногою, расхаживали в огненной печи и от огня не познали вреда, как с холодною водою, борясь телами с пламенем и удоборазрушимым препобедив разрушительное.

Предаваемы были на сведение ярости зверей и не испытывали их свирепости, — как укрощающими чарами, приводя их в кротость молитвою. Непроницаемую тьму озаряли столпом огненным, умеряли полуденный зной для путешествующих, приосенив облаком чистое небо, горькую воду, бывшую причиною бесплодия земли, делали иною, и удобопиемою для жаждущих, и годною к произращению плодов для получивших в удел страну ту. Бесплодным давали в дар рождение чад и, когда умирали рожденные ими, возвращали им детей живыми. Противостояли мучителям, окруженным великим множеством телохранителей, посмевались рядам ополчившихся, обращали в бегство вооруженные полчища врагов, хитро приготовленные засады злокозненных миновали, ничего не потерпев. Спасались из узилищ в отверстые для них невидимою силою двери, освобождались от уз по чудесном разрешении связующих их оков; угрозы убийством князей и ярость неистовой толпы всегда проходили для них безбедно, и вовсе не изведывали они никогда на опыте никакого вреда.

Глава 20. Все это, и еще большее сего, совершалось с оными праведными, потому что, освободившись от многосложных мирских забот, не преставали, ничем не развлекаясь, служить Богу и дерзновением своим пред Богом соделались столько досточтимыми для всякой твари, что могли повелевать ей. История Писания указывает, кто такие были они, и на своем месте делает известными имена из описания деяний, каждым чудом давая о каждом знать желающим приобрести сие сведение.

Теперь продолжительно, и вместе напрасно, было бы перечислять их, как уже известных из слова Божия даже и не весьма ревностным читателям Божественного Писания, но в изучении этом находящим наслаждение, а может быть, и средство к удалению от себя печальных мыслей. Ибо для тех, которые заботливо трудятся над делом, чтение бывает полезно и для умозрения, как занимая ум известными мыслями, то теми, то другими речениями руководя его к уразумению встречающегося, что всегда непосредственно следует за печалию о прошедшем и поддерживает оную, пока не выходит из мысли возбудившее сие, так обогащая любомудрием ежедневно преуспевающую душу и законно ведя ее к той же цели, к которой она стремится.

Глава 21. Но знаете нестяжателей и Нового Завета, Предтечу Христова Иоанна и весь в совокупности лик Апостолов, от которых получила начало монашеская жизнь; знаете, что Предтеча произвольно избрал для жительства пустыню, употребляя в пищу акриды и дикий мед и нося одежду, сделанную из верблюжьей шерсти; Апостолы же, повинуясь Господню совету, довольствовались одним хитоном и пищею, какую где при времени находили, вовсе, как были научены этому, не имея у себя ничего, даже что особенно для многого нужно путникам: ни жезла, ни сумы, чтобы, подав как ни есть мысль, будто бы полагаются на них, не ослабить надежды на Бога тем, что, уповая на видимое, ни во что вменили Силу, содействующую невидимо, которая не препятствует промыслительной Своей благодати участвовать в том, что согласно с разумом и возможно, но хочет показывать оную обнаженною от всякого покрова и одинаково уделяемою на то, что справедливо и истинно, и при сем человеческую деятельность обращает на Себя и не позволяет увлекаться мыслию, будто бы к ограждению домостроительствуемого Ею содействуют Ей люди.

Но, говоря, что святые непрестанно заняты Божеством, не отверзаем мы двери праздности, как Аделфий Месопотамский и Александр, недавно смутивший царственный Константинополь, мнимое пребывание всегда в молитве обратили в прикрытие лености к делу и юным детям и мужам, находящимся еще в крепости телесных сил, обязанным изнурять оную многими трудами, узаконили, оставаясь в покое, ничего не делать, чем возбуждают в них страсти и помыслу дают волю доставлять им пищу, пока мнимая молитва, не будучи тем, чем называется, вовсе не погибнет.

Глава 22. Тревожное же воспоминание о плотских пожеланиях не только не попускает собеседовать с Богом, но даже ум, по видимому молящийся, оскверняет мечтами гнусных помышлений. Хорошо пребывать непрестанно в молитве и ум упражнять в собеседовании с Богом, но в такой мере, чтобы время мира не сделать временем брани и превышающею меру продолжительностию времени не дать в себя доступа враждебным страстям, которые имеют обычай нелепым понятиям отдавать в плен помыслы, как бы извлекая их из священного убежища молитвы и самовластно приводя к плотскому мудрованию тех, которые касаются уже помыслами всего, что мудрование сие возобладав принуждает говорить.

Посему кто из благомыслящих назовет молитвою сию борьбу взаимно противных и препирающихся помыслов, когда один противополагает другому, что ему кажется верным, а другой усиливается убедить в том, чего ему хочется, и каждый до явной победы противостоит другому, впрочем, не в рукопашном бою или отважной схватке (о, если бы так еще было! Ибо хорошо стоять и бороться с тем, что тревожит, и не давать себя влечь без противоречия, подобно невольникам)? Часто, отвлекаясь от слов молитвы, следуем за уводящими нас помыслами, не отрекаясь от них и не огорчаясь ими, что было бы признаком несогласия воли с внушающими недолжное. Хотя наружность показывает молитвенный вид, ибо, преклонив колена, смотрящим на нас кажемся молящимися, но мыслию представляем что-либо приятное, благосклонно разговариваем с друзьями, с гневом злословим врагов, пируем с гостями, строим дома родственникам, садим дерева, путешествуем, занимаемся торговлею, насильно бываем привлекаемы в священный сан, с великою осмотрительностию устрояем дела порученных нам церквей и большую часть всего этого перебираем в мыслях, на все, что ни подскажет помысел, соглашаясь так, как угодно страсти расположить к этому сердце наше.

Глава 23. Молитва же требует не сего, а чтобы ум был чист от всякого подобного помышления, не допускал до себя ничего, кроме предположенного, хотя бы то было и весьма досточестное, и не принимал ощущений чего-либо земного, но, как вдохновенный Богом и отрешившийся от обычного и любезного телу, благоговейно совершал собеседование там, где и предполагал занять себя.

И занятие сие пусть имеет такую меру, при какой упражнением снисканный навык может каждого приуготовить к тому, чтобы пребывать в занятии сем не развлекаясь. Посему да не вводят в обольщение простодушных, неопытных в деле молитвы и подвижничества и представлением важнейшего дела да не заставляют удерживаться от дела менее важного. Ибо у них главным образом, как видно, цель та, чтобы, не трудя своих рук, есть приготовленное другими, под досточестным предлогом занятия молитвою благовидно собирать нужное к упитанию тела, а не та, чтобы жить, как требует польза души и тела. Ибо, кто делит время на дело и на молитву, по удобству для того и другого, тот тело укрощает трудом и беспорядочные его стремления доводит до умеренности, а душу, трудящуюся вместе с телом и желающую покоя, к молитве, как делу более легкому, приводит уже готовою и цветущею силами, потому что душа чувствует облегчение, переменяя самое дело и переходя от одного к другому, между тем как теряет охоту к делу, долго занимаясь одним, обременяясь однообразием, рада же бывает разнообразию работы, как бы слагая с себя труд, который по видимому прекращает, и с новыми силами приступает к будущему труду как начинающая только.

Глава 24. А кто любит леность, тот праздностию питает страсти и пожеланиям дает время свободно устремляться к тому, к чему свойственно им, особенно же во время молитвы, когда ум бывает всецело обращен к тому, что беспокоит его, то самое перебирая в помыслах, что вселившаяся страсть, возбуждая постыдные мысли, внушает вместо того, чтобы собеседовать с Богом и просить у Него полезного, так что и слова молитвенные сближает с понятиями порочными или нечистыми или с понятиями о том, к чему склонна страсть, овладевшая сердцем и сообщившая ему собственные свои качества.

И Павел, зная, что так бывает с подобными людьми, с ревностию нападает на праздность, в порядке представляя порождаемые ею худые следствия. Ибо говорит: «Повелеваем же вам, братие», и молим «о имени Господа нашего Иисуса Христа, отлучатися вам от всякаго брата безчинно ходяща, а не по преданию, еже прията от нас: сами бо весте, како лепо есть (вам) подобитися нам: яко не безчинновахом у вас, ниже туне хлеб ядохом у кого, но в труде и подвизе нощь и день делающе, да не отягчим ни когоже от вас: не яко не имамы власти, но да себе образ дамы вам, во еже уподобитися нам. Ибо егда бехом у вас, сие завещавахом вам, яко аще кто не хощет делати, ниже да яст. Слышим бо некия безчинно ходящыя у вас, ничтоже делающыя, но лукавно обходящыя: таковым запрещаем и молим о Господе нашем Иисусе Христе, да с безмолвием делающе, свой хлеб ядят» (2Сол.3:6-12).

Глава 25. Апостол многими указаниями усиливает строгость своего выговора. Ибо тем, что праздность назвал бесчинием, присовокупил к сему: не делающий «ниже да яст», себя представил в образец и пример трудящегося над делом день и ночь (укоряет же не их одних, но в лице их и других и здравым велит удаляться от них, как от одержимых губительною болезнию), — выразил он великое и нетерпеливое негодование. Да и действительно, праздность для многих служит причиною многого худого, бездействием как умножая обычные уже пороки, так научая тем, которые пока не были еще обычными. Она — нововводительница и имеет великую способность обучать новым порокам.

И прекрасно Павел, и в приведенных словах, и в других многих, изображает ее гнусность, умоляет избегать ее, гневается, скорбит, делает выговоры и употребляет все искусство, чтобы, как он выражается, бесчинных убедить «с безмолвием» делать дело и ко внешним ходить «благообразно» (ср.: 1Сол.4:11-12). Ибо знал, что дело есть якорь для мысли, дает ей безопасное направление. И если отовсюду приближаются бури и вихри, порывы ветров угрожают крушением, мысль стоит неуклонно, удерживаемая делом, как якорем, волнуемая несколько подъемлющимися ввысь помыслами, но не увлекаемая в опасность, потому что держащие ее узы крепче гонящих ее ветров.

Глава 26. Так под предлогом, что должно непрестанно пребывать в молитве, отказывающиеся от рукоделий не молятся, потому что мысль не может устремляться к вожделеваемому, не заносясь высоко, но, развлекаемые не в меру собственных сил многим таким, чем не следовало бы, упитывая тело, делают его надменным и неспособным к молитве тем самым, чем думают в праздности доставить душе свободу от забот, запутывая ее в лабиринте неисходных помыслов. Ибо тело, трудящееся над делом, удерживает при себе мысль, которая не меньше глаз должна наблюдать за тем, что делается, и содействовать телу для непогрешительности в действии, а покоящееся тело дает мысли свободу кружиться, потому что во время покоя возбуждаются страсти и при каждом похотливом воспоминании увлекают мысль и овладевают ею, как пленницей.

Глава 27. Поэтому если ум, когда наблюдает он за делом, делает производство оного совершенным, а когда не наблюдает, оказывается оно погрешительным и далеко отстоящим от того, чем быть надлежало, то может ли быть усильною и свободною от парения мыслей молитва, когда совершающий ее развлечен страстями и часто ниспадает из состояния, не говорю, совершенного исступления, но даже и внимательности к молитвенным словам? Ибо есть высшая молитва совершенных — некое восхищение ума, всецелое отрешение его от чувственного, когда неизглаголанными воздыханиями духа приближается он к Богу, Который видит расположение сердца, отверстое подобно исписанной книге и в безгласных образах выражающее волю свою. Так до «третияго неба» восхищен был Павел и не знал, «аще в теле» был он, «аще ли вне тела» (ср.: 2Кор.12:2).

Так в другое время, молясь во храме, он был «в изступлении» и чувством сердца (потому что телесный слух и другие чувства, по причине исступления, оставались в бездействии) слышал Господа, «глаголюща: изыди» отсюда «скоро, зане не приимут свидетелства твоего, еже о Мне» (Деян.22:18). Так Петр, взошедши «на горницу помолитися», увидел видение плащаницы, в которой были все звери, скоты, гады земные и птицы небесные (см.: Деян.10:9-12), показывающие собою различие человеческих состояний. Так показанный Богом Иову ястреб стоял, «распростер криле недвижимь, зря на юг» (Иов.39:26), давая разуметь наружным видом внимательность молящегося, а именем — священный ум его.

Глава 28. Но после первой есть вторая молитва, когда произносятся слова, а ум с умилением следует за оными и знает, к Кому обращает прошение. Молитва же, прерываемая помыслами и соединяемая с телесными заботами, далека от состояния молящегося. Ибо если сам молящийся не слышит себя, туда и сюда уносясь мыслию и не зная, какие произносит он слова, то будет ли Божественный слух внимать тому, чего по рассеянности не мог внять и сам он? У говоривших: «Вонми молению моему, внуши молитву мою» (Пс.16:1) и: «Да будут уши Твои внемлюще гласу моления моего» (Пс.129:2) весь ум тщательно был собран там и не разливался, на что обыкновенно разливается и рассеивается не владеющая собою мысль нерадивых.

Глава 29. Такова была нестяжательность святых, как незадолго прежде сего было сказано, и столько доставляла им выгод, указанных в своем месте. Но много имеет полезного и средняя после оной нестяжательность, как сообразная с временем и нуждами тела. Ибо если и невозможно ей состязаться о первенстве и похвалиться равночестием с преимущественным образом жизни, то ей принадлежит вторая степень чести; и не уступит она место третьему и четвертому чину живущих нерадивее, ибо не в такой мере не достигает совершенства, в какой преимуществует пред другими различными родами жизни. Первые святые жили для одной души и для сотворившего ее Бога, ни во что ставя тело, почему и без попечения о нем при времени имели в благоприличии все потребное, не в житницы предварительно собираемое, но от Божией воли, как из сокровищницы, благовременно получаемое. Последовавшие же за ними святые, заботясь о необходимом утешении тела и промышляя о том, чтобы оставленная в небрежении животная наша часть не разрушилась против воли Сочетавшего ее с нами, в такой мере употребляли руки свои на дело, в какой, по неизбежной необходимости, требовалось услуживать телу; большую же часть времени проводили в попечении о душе, в молитвах, в чтениях и должных занятиях, имея в виду, как и должно было, преуспеяние в добрых делах.

Глава 30. Последние из сих, совершенно став плотию, всецело посвятили себя на служение земному кумиру: возделывают землю, откармливают скот, занимаются торговлею, упражняются во всяком промышленном искусстве, желая иметь уже не только достаточное для плотской жизни, но и то, что показывало бы их не меньшими пред отличающимися изобилием, чтобы и чрез это быть у всех на виду, и, как не приобрели себе славы житием в обществе, думают достигнуть знаменитости роскошью, и тем явно выставляют на позор свое безумие, предосудительное вменяя себе в похвалу и думая тем обратить на себя внимание и заслужить удивление, за что достойны они презрения и осмеяния.

Ибо как сообразное с каждым званием дает основательные поводы к одобрению, так не приличное званию, хотя в другом отношении оно и похвально, весьма предосудительно там, где оно не свойственно. Никто не хвалит мужа, убравшего волосы на голове золотом и драгоценными камнями; никто не одобряет женщину, одетую в плащ с пряжкою. То убранство, какое уделила каждому природа, будучи заменено новым, делается предлогом к осмеянию.

Глава 31. Посему к которым же ближе средние из сопредельных с ними по ту и другую сторону? Конечно, к тем, к которым более приближаются делом и о сродстве с которыми провозглашают тем, что стараются быть с ними близкими по жизни. Ибо по тому, что составляют средний чин между теми и другими, не склонны уже одинаково к обоим и хотя они позади предшествующих, но, непосредственно за ними следуя и юношескою стопою идя по следам их, столько отстоят от последующих за ними, сколько бегущие постепенно удаляются от идущих шагом или от остающихся на одном месте. Ибо какое общение у имеющих много вещественного с нестяжательными? Какое согласие у мудрствующих плотское с мудрствующими духовное? Какая общая часть у замешанных в житейские дела с служащими беспечально Богу?

Одни апостольски оставляют все, что приобрели, как бы ни было оно мало, — другие приобретают то, чего и не имели. Одни пребывают на безмолвии, внутренне прилагая попечение о скромности и честности, — другие ведут все роды борьбы, сражаясь за деньги и имущество. Одни законно препираются с духами злобы за Небесные блага — другие за блага земные нападают на других владеющих ими, а равно и сами терпят от них нападения. У одних все время тратится на попечение о спасении души — у других целой жизни, употребляемой на многообразные заботы о теле, едва бывает на то достаточно. Одни, живя беззаботно, и взирающих на них располагают к благодарению, а другие делаются для них виновниками хулы, не делая ничего такого, что было бы достойно обета.

Глава 32. Одним говорит Павел: «Являетеся якоже светила в мире» (Флп.2:15), сияя, конечно, славою жизни и став для видящих виновниками доброго соревнования, а другим сказано: «Имя Мое вами хулится» (Рим.2:24), то есть вами, поступающими противно званию и носящими на себе наружность, противоречащую делам. Почему справедливо одни заслуживают удивление, а другие оплевание; одних ублажают, а других оплакивают; одни по правде любимы, а другие не несправедливою ненавистию ненавидимы. И кто по всей справедливости не возлюбит всецело отрешившегося от внешних мятежей и избравшего жизнь беззаботную и безмолвную? Кто с удивлением не возлюбит человека, который отвращается от поводов к ссорам по общим владениям и, по занятию тем же искусством, при запустении в доме остерегается и сделать, и потерпеть что-либо, преступающее меру, не беспокоит других и сам не беспокоится, никого не обижает, не хочет обижать и сам не может быть обижен, ибо на первое по произволению не решается, хотя и мог бы, а последнее невозможно, потому что не имеет у себя ничего такого, в чем бы мог потерпеть обиду.

Глава 33. Какое же слово не возгнушается тем, кто говорит, что отрекся от житейского, — и предан его развлечениям? Хвалится, что презрел мир, — и до неистовства предан мирским делам? Обещается не обращать и внимания на земное -· а делами доказывает лживость обещания? Решился, как говорит, посмеваться тому, что у людей почитается великолепием, — и старается об этом больше других людей? Утверждает, что простился с суетою, — и не расстается с нею? Признает, что самоотвержение есть крест и смерть, — и не показывает в себе ни одного признака самоумерщвления? Исшел ты, человек, из Египта: что же после сего общего у тебя с плинфоделанием? Шествуешь пустынею, поспешая к земле обетования: для чего же медлишь, занимаясь суетными работами, став медлительным путником в дальнем странствовании? Великой тщательности требует предлежащий тебе путь — не блуждай по распутиям, чтобы не остаться не достигшим упокоения. Возложил ты руку на рукоять рала: для чего же обращаешься вспять, не соделавшись управленным в Царство Небесное? Позади себя оставил ты запаление пятиградия, для чего же озираешься, желая увидеть совершающееся там?

Глава 34. Взял ты крест — последуй за Христом, оставив все: отца, корабль, сети и орудия всякого искусства, а с ними и всякую родственную связь и память, потому что Христос, с Которым ты сочетался, желает быть любим более всего этого. С Ним ты умер, с Ним погребен в блаженном гробе бесстрастия: для чего же снова даешь место страстям, свойственным для людей еще живых, прилагая много забот о похотях плоти?

Немногого утешения требует тело — попекись о сем утешении, потому что до времени связан ты с телом, чтобы и его иметь содейственником в делании добродетели и чтобы не встретило препятствия преуспеяние души, желающей в короткое время приобрести все и едва сподобившейся немногого для нужд своих. А кто имеет радение о волах, ежедневно пересчитывает стада овец, непрестанно ухаживает за виноградниками, рощами, нивами и садами, так что и продолжения дня недостаточно ему для сих работ, тот — где и когда будет иметь время вспомнить о Боге? Когда ему заняться псалмопением? Когда помолиться? Какое время посвятить упражнению себя в нравственном, естественном и богословском умозрении?

А если и найдет возможность изредка делать это между многих дел, то как принесет он Владыке чистое моление, когда мысль его не отрешена от того, о чем имеет он много заботы и попечения? Как последует за движениями страстей, чтобы узнать вчерашнюю и сегодняшнюю разность в перемене на лучшее или худшее? Как отыщет соплетения помыслов, которые многообразно одни другими заменяются и самое наблюдение делают трудным?

Глава 35. Людям гнусного поведения предпочитаются честные, сребролюбцам — по видимому сострадательные и милостивые, злопамятным — обещающие исправить возбуждающее в них причины к печали, тщеславным и гордым — дающие обет совершенства добродетели; и вообще пред всеми порочными берут преимущество кажущиеся ведущими себя благоприлично и призраком привлекающего к себе любовь доброго поведения обольщающие неопытных в таком обмане, а впоследствии выдающие себя изменившимися в нечто противоположное, едва уже способными или и вовсе неспособными исправить обольщение, потому что ум, настроенный своими прежними умствованиями, хотя и чувствует заблуждение, но с трудом оставляет оное, увлекаясь более усладительностию приятного, нежели сколько старается он избегать вреда от того, что не полезно. А если сие так и столько потребно тщания, то останется ли уже удобное время сверх должных дел на дела пустые?

Или не примечаешь, как сокрушают тебя днем дела, а ночью памятование о них, самое время отдыха делая временем мучений? Ибо тогда память, приводя на мысль, кто нарушил межу, кто причинил вред плодам, кто преградил водотечи для орошения, кто потравил пастбище, кто делает или сделал другую какую-либо обиду, и о каждом, как он упорствует и спорит, приводит тем в неистовство, раздражительную силу души возбуждая к мщению, не дает же времени на сон и покой, а также и на молитву, которая требует великого повсюду безмолвия и долгого свободного времени, доставляющего отчасти и освобождение от всех попечений.

Глава 36. Ибо что говорит Павел? «Хощу же вас безпечальных быти». И присовокупляет: «Не оженивыйся печется о Господних, како угодити Господеви: а оженивыйся печется о мирских, како угодити жене» (1Кор.7:32-33). Посему если невозможно служить Богу без печали, то почему не женятся и не берут на себя этого бремени не имеющие попечения о том, как угодить Господу? Ибо ничем не отличаются от женившихся, подобно им заботясь о мирском и не одинаковое с ними порицание заслуживая в этом, но делаясь достойными гораздо большего осуждения. Женившимся хотя несколько извинений уделил Екклезиаст, как принявшим на себя бремя суетных трудов, чтобы доставить хотя малое утешение в жизни детям, которых, может быть, постигнет преждевременное сиротство, и чтобы они, не имея у себя, может быть, и попечителей, и угнетаемые скудостию в необходимом, не терпели отовсюду всякой скорби, во всем притесняемые. А последних обвинил он в явном безумии, сказав: «Есть един, и несть втораго, ни сына, ниже брата несть ему» (Еккл.4:8). И кому он «трудится на ветр?» (Еккл.5:15). И весьма справедливо укоряет он такового, потому что, не имея наследников, желание приобретать для которых имеет еще, может быть, благовидное извинение, не пользуется покоем своим, как должно, чтобы время, утрачиваемое многими, сделать для себя полезным, употребив на приобретение благ душевных.

Ужели, слыша: «Не пецытеся душею вашею, что ясте, или что пиете» или «во что облечетеся» (Мф.6:25), колеблется он, по маловерию сомневаясь, будет ли или не будет потребное у служащего Богу? Почему не держится он сего правила: «Имеюще же пищу и одеяние, сими доволни будем» (1Тим.6:8) и тех трудов, какие пекущимися о мире сеются в дела плотские, не сеет на духовных нивах, чтобы пожать в них Вечную Жизнь? Напротив того, весь он предался земному, над земным мучится все время и всеми силами, употребляя на то весь досуг, какой имеет и какого потребует телесная потребность, если обратит внимание на необходимое для тела, а не разольется от роскоши в море удовольствий.

Глава 37. Ибо если, по слову Павлову, «должни есмы не плоти, еже по плоти жити» (Рим.8:12), то почему, служа ей чем-либо малым и яствами, какие случатся, отдавая должное, чтобы не тревожила, не живем для души духом, все делая для того, чему необходимо обязаны деланием, и притом единственным, не утрачивающимся вместе с уметами, разлагаемыми во чреве при пищеварении? Прекрасно, осуждая того, кто оставил возделывание души и прилагает великое попечение о земле, говорит Соломон: «Оставил пути виноградника своего, блуждает же по стезям нивы своей, ходит по безводным местам в пустыне, по земле протяженной в стране жаждущей, собирает руками бесплодие».

Ибо попечение о телесном сверх потребности действительно есть заблуждение и хождение не путем, которое заставляет скитаться по непроходимым пустыням и концом трудов имеет бесплодие, так как труды сии нимало не полезны для Жизни Будущей. И некто из Пророков, оплакивая это, громко взывает, говоря: «Горе умножающему себе не сущая его и отягчающему узу свою тяжце» (Авв.2:6), а сим подтверждает, что все не споспешествующее добродетели есть чуждое бремя для трудящегося о том, чтобы отвратить старание от суетного и обратить оное к полезному, чтобы делающий в труде имел свое приобретение, собираемое им на Небесах для продолжительного и нескончаемого наслаждения, и чтобы, когда у суетно трудившихся недостает потребного даже до капли холодной воды, тогда ему веселиться в обилии, с великим торжеством наслаждаясь благами, какие предпослал и принес с собою, быв разумным домостроителем трудов своих. Божественные Законы требуют, чтобы мы были образцами для других людей и неукоризненностию жизни указывали всем непреткновенный путь.

Посему каким образцом стали мы для них, паче их самих прилагая старание о суетном? Как будем для них и непреткновенными, больше их держась того, что научены пренебрегать и с чем по видимому сами соглашаемся, а таким образом полагая им преткновения и тысячи ежедневных соблазнов, ибо рассуждают они, что действительно вожделенно то, о чем мы прилагаем старание, и что соревнование об этом нисколько не вредит богочестию.

Глава 38. Худые дела почитаемых людьми более честными делаются достойными подражания как для всех, так, особенно, для простодушных — без всякого их о том размышления. «Такие люди, — говорят они, — не отважились бы на это, если бы оно было, как другие думают, действительно худо». Посему великий Павел, когда, дав правила для добродетельной жизни и укоряя небрегущих о вреде, причиняемом простодушным, говорит: «Аще бо кто видит тя, имуща разум, в требищи возлежаща, не совесть ли его немощна сущи созиждется идоложертвенная ясти?» (1Кор.8:10), прекрасно одним сим обвинением не дозволяет равнодушия в каком бы то ни было деле и показывает, что делаемое людьми, которые почитаются лучше других знающими полезное, легко приводит к подражанию людей простых, которые признают это созиданием, а не разорением доброго. Сие и дал разуметь Апостол словом «созиждется», то есть почтет преуспеянием и улучшением подражание тому, что видел.

Ибо, говоря: ««Созидайте кийждо» (1Сол.5:11) друг друга», дает закон о взаимной обязанности друг к другу: каждому, делая доброе, к деланию сего побуждать и другого, став для него примером к усовершению себя в частных обстоятельствах. Каких же «жерновов оселских» и каких «пучин морских» (ср.: Мф.18:6) в наказание свое достойны сделавшиеся таковыми виновниками таковых соблазнов для людей простодушных и тех, которые сами склонны более довольствоваться малым, поощряющие к многостяжательности своею ссорливостию и с ними, и с избирающими для себя явно бесполезное? Ибо сказано: «Ревность мужа от подруга своего» (Еккл.4:4), который в хорошем и в дурном одинаково хочет превзойти ближнего.

Ибо таковая ревность понуждает одерживать победу над состязающимся в каком бы то ни было деле, признавая не столько опасным несправедливо взять над кем-либо верх, сколько постыдным и укоризненным справедливо быть побежденным. Лучше же сказать, все знают это по опыту, что в рассуждении полезного спора не бывает и ревность слаба, а если кем, или ненамеренно, или с намерением, сделано что-либо бесполезное, то и ревность готова, и подражание неудержимо: всякий почитает для себя оправданием идти по следам предшествовавших и вину приписывает начавшим, а не уловленным их примером.

Глава 39. И на сие самое, может быть, указует один из Пророков, когда вопрошает древний народ и ответом их подтверждает истину вопроса, говоря: «Аще мясо свято коснется ризы или варива, еда освятится? И отвещаша: ни. И рече: аще прикоснется оскверненый душею всякому сих, еда осквернится? И реша: осквернится» (ср.: Агг.2:13-14). И сим ответом дал видеть, что зрители скорее отпечатлевают в себе образцы худого, нежели доброго, имеют более склонности подражать первым, нежели последним, худою привычкою научившись вредное предпочитать полезному. И как сии небрежные не убоялись страшных угроз за соблазняемых, неразумно уготовляя себе в будущем сугубое наказание и за то, что лучшему предпочли худшее, и за то, что стали для других поводом к деланию зла, великим пристрастием к суетному в наклонных к тому же воспламеняя ненасытимые пожелания к приобретению большего.

И некоторые из иудеев, хотя Закон не требовал нестяжательности, возлюбили ее произвольно и восхотели беспечально служить Богу, живя в кущах и воздерживаясь от всего, что могло отвлечь ум от лучшего, как говорили сами они спрашивавшим их и желавшим узнать этот новый образ жизни: «Винограда и нивы и дома не бысть нам» (Иер.35:9), ибо знали они, что попечение об этом препятствует упражнению в благочестии. Да и немалое число эллинских философов показали такую нестяжательность, что, наподобие псов, жили не под кровлей и пищу принимали, когда случалось и какую только могли найти: так казалось им, что и для пустого умозрения нужно иметь чистое разумение, не тревожа себя какими-либо заботами о житейских делах. И один из них, не имевший у себя ничего, кроме чаши, из которой принимал и пищу и питие, когда увидел, что дети пастухов подносят ко рту воду горстями, бросил чашу и сказал: «Узнал я, дети, что доныне было скрыто от меня, узнал совершенство нестяжательности» — и с благодарностию признался, что детям обязан он тем, чего философия не доставила к его совершенству. Так, может быть, у него было в намерении сложить с себя и тело, если бы это было возможно, а с ним совлечься и всякого житейского попечения и жить обнаженною от всего душою без плотских нечистот, посвятив себя превожделенной и ненасытимой любви к философии.

Глава 40. А мы, которые всегда слышим оглашающих нас о сем и Господа, и Апостолов, поелику доныне не усрамились их Божественных внушений и сами собою не подвиглись на добро, устыдимся, по крайней мере, сих язычников, своею нестяжательностию укоряющих нас в многостяжании, ибо укорять нас прилично тем, которыми должны мы быть уважаемы за досточестность жития. И мы, первенствуя пред ними в догматах, не должны быть вторыми по жизни, чтобы, ведя себя хуже эллинов, не побудить их к хуле имени Господня, на нас призванного, потому что дела наши чужды и противны тому, что повелено нам делать. Знаю, что сказанное поразительно для читателей, но только для тех, на которых не падает укоризна, а не для вас, к которым идет слово.

Ибо уверен я, что и сии обличения не уцеломудрят страждущих неисцельно и если к приведению их в чувство сказать нечто и еще более жесткое, то не исправятся они в своем недостатке, однажды навсегда отложив стыд и не краснея более, когда грешат, потому что и примером муравья, по слову премудрого Соломона, не пристыжен ленивый, чтобы двинуть ему руки и усрамиться предосудительной праздности.

Глава 41. Ибо трудно избавиться от страсти, которую долгое время питаем в себе, и оставить навык, усиленный долговременною привычкою, если не употребит великого старания об исправлении худого нрава, кто держится оного, как связанный неразрешимыми узами (хотя и мог бы освободиться от того), так что иногда, как привязанный, необходимо увлекается назад, удерживаемый воспоминанием о том, где был прежде, и невольно возвращаемый часто к тому, от чего старается бежать. Ибо и ленивому громогласно взывает Соломон: «Иди ко мравию, о, лениве, и поревнуй видев пути его» (Притч.6:6). И давшим обет монашеской жизни, но опутанным еще житейскими потребностями говорит Господь: «Воззрите на птицы небесныя, яко не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, и Отец ваш Небесный питает их» (Мф.6:26).

И сии последние не оставили попечения о земле, как повелено им было, и первый не вынул рук из недра, изнурительную скудость предпочитая сытости, требующей кратковременного труда. Так преобладаемый привычным ему неудобопреклонен к необычному, любит лучше оставаться в том состоянии, в каком был (хотя сознает, что это неполезно), нежели перейти в состояние непривычное, хотя бы польза этого была явна и очевидна.

Глава 42. Но вы, други Христовы и попечительные хранители Христовых Законов, приносите Господу двойной динарий заповедей: к чему обязаны повелением, по произволению делаете к этому щедрое присовокупление, по свободе сердца простираетесь далее предписанного рабам для неотложного делания. Вы вступили в единое житие со Христом, на горе тайноводствованы догматами высокого любомудрия и делами доказываете несомненность преподанного вам. Вы следуете по стопам апостольским, работаете, чтобы не обременить кого-либо, но столько занимаетесь работою, чтобы времени, потребного на нужнейшее делание, не истратить на менее важное: прекрасно делите время на частную потребность тела и на великое попечение о душе. Ибо раздел этот поистине приличен правде: уделять не всем в равной мере, но каждому по достоинству; и служанке подавать должное соразмерно, а госпоже, как действительной владетельнице, которая должна пользоваться великою честию, предоставлять все. Вы мужественно и великодушно воинствуете со Христом, не обязуясь «куплями житейскими» для угождения «воеводе» (2Тим.2:4).

Вы законно подвизаетесь и, как умащенные, угладив себя нестяжательностию, не даетесь в руки сопротивникам, потому что не имеете у себя ничего, за что ухватив, причинили бы они вам вред или низложили на поприще, овладев вами с помощию страсти любостяжательности, как египтянка, ухватившаяся за ризу Иосифа, чего не могла бы она сделать, если бы Иосиф был так обнажен, как борец, действительно готовый к подвигу. Но и в этом случае, хотя взялась за ризу, не достигла она желаемого, потому что борец совлек с себя то, за что удерживаемый привлекаем был насильно, и после опыта дознал, что живущему вместе со страстями должно с самого начала быть обнаженным и борющемуся с ними первоначально вступать в борьбу таким, каким бежал он впоследствии, то есть отрешившимся от заботы и попечения о всем чувственном, ибо ими побеждаются намеревающиеся противиться страстям и лишаемые бодрости печалию, привязанные к деньгам и имуществам и неудовольствиями, какие встречаются при сем, пользующиеся не как должно.

Глава 43. Но вы свободны от таковых уз, подобно упоминаемому у Иова дикому ослу, пущенному в пустыню, который смеется «многу народу, стужания же данническаго» (Иов.39:7) не слышит. Вы избавлены и от заботы об имуществе и от докуки собирателей дани, «ничтоже имуще» в обладании и «вся содержаще» (2Кор.6:10) во власти. Вы, по слову Господню, не имеете у себя и другой ризы (см.: Мф.10:10), а облеклись во Христа, Который не допускает до вас никакого извне происходящего вреда.

Вы по нужде тела ходите по земле, а мыслию живете на Небе. Вы усердно поспешаете «к почести звания» и со скоростию птиц совершаете течение благочестия. Всю тяжесть мирской попечительности стряхнули вы с душевных рамен, проворно перескочили чрез соблазны, препятствующие преуспеянию, и тот образ жизни, какой наследовали от предшественников, если изменили, то на более ревностный (чтобы и вам, как трудившимся вместе с предшественниками, иметь некую похвалу за строгость жития), но не на беспечнейший. Вы как по добродетели признаетесь истинными чадами отцов, так и по различию дел не почитаетесь подложными.

Ибо немалое бесчестие потомкам, когда хвалятся родством с предками и не удостоверяют в этой близости нравами. Как черты лица и другие телесные признаки сходством своим показывают, кто чей сын или отец, так образ жизни дает видеть, кто чей ученик или знакомый, объясняя словом, кто учил умозрению, а делами — кто деятельности. Но к чему представляем в пример отношения перстные для тех, которые выше телесных примеров, желая весьма малым означить чрезвычайно великое, и одушевленные образы приравниваем к очертаниям, которых нельзя назвать и изображениями, потому что не уяснены они красками? Вы ученики Христовы и сыны Вечного Отца. Ибо так Господь называет вас братьями, говоря: «Иже бо аще сотворит волю Отца Моего, Иже есть на Небесех, той брат Мой, и сестра, и мати есть» (Мф.12:50), именует и сынами Отца Своего, когда говорит: «Не пецытеся, что ясте, или что пиете: весть бо Отец ваш Небесный, яко требуете сих всех» (Мф.6:25,32).

И как составляется родство сие и совершается присвоение, научает Господь, подавая способы желающим достигнуть оного благородства и решающимся из рабства перейти в сыноположение, когда сказует: «Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем» (Мф.11:29); и еще: «Будите убо милосерди, якоже и Отец ваш Небесный» (ср.: Лк.6:36); и: «Будьте благоутробны, как Отец ваш, и во всем «будите убо вы совершени, якоже Отец ваш Небесный совершен есть» (Мф.5:48)».

Глава 44. Посему, так как для уподобления предлагается естество Божие, какая необходимость смотреть на человеческие усилия и любопытствовать, кто, как и сколько преуспел в добре и как другие, будучи уловлены мирскими приятностями, погрязают в суетных развлечениях, а не то одно иметь в виду, как можно во всем уподобляться Богу и как пребывать в оном совершенстве, какими трудами возвратить первобытное достоинство природы, соделавшись свыше данным отпечатком первообразного лика и упражнением в добродетели приобретенный навык соделав, как природу, недоступным изменению в противное? Поэтому какого времени достаточно нам будет для уподобления естеству Божию, какая сила послужит к тому, чтобы приуготовить образы Божия подобия? Как и когда будем всем тем, что есть Божие? Ибо, конечно, уподобление возможно, потому что заповедал сие Тот, Кто знает силу каждого.

Но едва и тот, кто начал с детства и во все возрасты до последней старости употреблял неослабное попечение, отпечатлеет в себе первообразную добродетель: какое же усилие потребно нерадевшему о сем в прошедшие годы? Какое нужно усердие, чтобы в короткое время успеть в том, в чем с трудом приобретается успех в продолжение целой жизни? Конечно, трудность дела не делает его невозможным и позднее начатие не предполагает, что совершение для начинающего сомнительно или безнадежно, потому что решимость воли для приведения к окончанию преднамеренного имеет и сокращенный путь, скорее совершая предположенное, когда ускоряется усердием, и дело, требующее продолжительного времени, оканчивает в несоразмерный ему срок. Ручающимися в этом свидетелями — делатели виноградника, которые пришли в одиннадцатый час, и сделали то же, что и палимые зноем от утра до вечера, и краткий срок не был для них препятствием к тому, чтобы сравняться с предварившими. Ибо такова нерадивость и такова попечительность. Первая при большей свободе совершает малое и недостойное внимания, а последняя и в короткое время успевает сделать великое, тщательностию оставляя позади медлительность нерадивых.

Глава 45. Для того и сотворены мы по образу Божию, чтобы сохранять черты оных свойств и отличным житием взирающим на нас представлять в себе ясные признаки богоподобия. ««Я», — говорит Бог, — «щедр и милостив, долготерпелив и многомилостив» (ср.: Иоил.2:13) и соблюдаю правду». Такими красками описывается образ богоподобия; вот черты бесплотного лика; по оным познается душа как сродственная с Божеством, по любви к Нему ревнующая о полноте совершенной чистоты, но воспрещаемая в том узами, связующими ее с телом; впрочем, и при малом недостатке вопиющая, что желает не иметь ни в чем недостатка, на что и представляет ясное доказательство, в том, что пока достижимо для нее, давая видеть, как вожделеет недостижимого, и тем, что желает освободиться от естественных нужд, показывая, с каким вожделением и с каким желанием преуспевала она в возможном для нее: в благости, долготерпении, доброте и человеколюбии, тщательно приобретши все, чем отличается естество Божественное; и, где не было никакого препятствия, там охотно пользовалась властию и с великим удобством простиралась ко всему, до чего только могли довести данные ей силы.

Почему, как почтенная Божиим образом, по Давидову слову, «малым чим» умалена «от Ангел» (Пс.8:6), потому что, как сопряженная с перстным телом, хотя ненадолго принуждена бывает, по неизбежной потребности, тратить время на удовлетворение нужд телесных, однако же всегда и всецело желает заботиться о лучшем и там жить умозрением, где имеет чистое веселие, не возмущаемое памятованием чего-либо неприятного. Ибо, кто убегает народных мятежей и отказывается тревожить себя обременительными делами, уклоняется от сообщества с людьми легкомысленными и необстоятельными, а дома большую часть времени проводит безмолвно в молитвах и изучении словес Божиих, при редких же выходах из дома виден степенным, скромным, невозмутимым, сострадательным, братолюбивым, такого кто не назовет подлинно Божиим ревнителем, образом и подобием, озаряющим Божественными лучами Божией благости и осиявающим свое уподобление добродетелями, как бы привлекательными какими цветами?

Глава 46. Сей-то образ обновляя Господь и к сему уподоблению призывая учеников Своих, научая также, как чрез уподобление можно соделаться Богом, сказал, как упомянуто выше: «Будите убо милосерди, якоже и Отец ваш Небесный милосерд есть» (ср.: Лк.6:36), независтно обещая равночестие желающим возвыситься до таковой чести, потому что Божество действительно чисто от зависти, как и от всякой другой страсти, любит домогающихся одной с Ним славы. Поелику не умаляется общением оной с другими, то не имеет ненависти к соделывающимся по своей тщательности тем же, чем Оно есть по естеству, всегда пребывая непреложным и неизменяемым и желая, чтобы все пришли в непреложность, снискав ее навыком. Люди, имея и соответственную и несоответственную им честь, не без причины завидуют благоуспешности других, подозревая, что в том самом, чем славятся, будут превзойдены другими, и боясь успеха тех, которые из низкого состояния приближаются к равной чести с ними, чтобы не оказаться низшими их, завидуют им, справедливо, как думают, желая быть во всем всех лучшими и по славолюбию совершенно не терпя, чтобы кто-нибудь был выше их.

Но Бог, имея собственно Ему принадлежащую Славу, небоязненно сообщает ее всем, не терпя от этого ничего для Себя оскорбительного. Прилежное обучение никогда не берет преимущества над природою, хотя обращается в навык при многом упражнении, не лишает природу первенства, хотя по видимому отличается на втором месте, и собственное свое преуспеяние дает видеть, и не превозносится пред имеющим преимущество, удерживает за собою уступленную ему честь и не присвояет себе чести превосходящей. Так и Павел, последуя словам Господним, в тех же отличительных чертах представляя в каждом образ Божий, определяет оный неизменяемостию подобия.

Ибо говорит: «Бывайте убо подражателе Богу» (Еф.5:1) — и показывает способ, как преуспеть в этом, говоря: «Бывайте же друг ко другу блази, милосерди, прощающе друг другу» (Еф.4:32), «аще кто на кого имать поречение: якоже и Христос простил есть нам» (ср.: Кол.3:13); еще: «Облецытеся убо якоже избраннии Божии, святи и возлюбленни, во утробы щедрот, благость, смиреномудрие, кротость (и) долготерпение» (Кол.3:12). Так желает Апостол, чтобы украшались мы сими преимуществами, какими, как человеколюбивый, сияет Божий Образ (см.: Флп.2:6).

Глава 47. Вот отличительные черты Бога и человека ревнующего об уподоблении Богу: скромность, незлобие, негневливость, независтливость, благотворительность, сострадательность, непамятозлобие, добротолюбие, доброта, равночестие, соблюдение пользы других, общительность, попечительность, негорделивость — короче сказать, все, в чем обилие благости являет Бог, Который «сияет солнце на злыя и благия и дождит па праведныя и неправедныя» (ср.: Мф.5:45).

По сим чертам познается старающийся быть подражателем Богу, в благотворении пребывает он для всех равен, и для друзей, и для расположенных неприязненно: терпит ли зло, воздает за зло добром и обижающих пристыжает не только тем, что великодушно переносит дерзости, но и тем, что всякое добро, какое только может, оказывает им от полноты сердца. Ибо невозможно человеку от долгого пребывания во зле сделаться столько во всем чуждым и далеким от природы человеческой, чтобы не устыдиться того, кто за претерпенное им мог воздать равным и воспользовался своею силою на добро, и чтобы, не краснея за сделанные обиды, принимать от обиженного милости, как от одолженного, и не порицать себя по всей справедливости за злобу свою, и также не удивляться с полным убеждением любомудрию того, кто примером своим обязывает его оставить злобу и обратиться к познанному опытом добру, а к злоумышляющим против него самому, конечно, сделаться таковым же, каковым был к нему подвергавшийся его козням и благодеяниями злобу его побудивший к примирению.

И хотя Павлу достаточно было сего, чтобы благопокорных научить целомудренной жизни, однако же зная, что иные с трудом приводятся к тому, многими другими внушениями покушается он искусно отвлечь нас от суеты, приводя к соблюдению Закона похвальными именованиями: то говорит: «Храм Божий есте» (1Кор.3:16); то: «Якоже чада света ходите» (Еф.5:8); и еще: «Достойне благовествованию Христову жителствуйте» (Флп.1:27); и также: «Телеса ваша удове Христовы суть» (1Кор.6:15); в одном месте называет нас «святыми и непорочными» (ср.: Еф.1:4), а в другом «неповинными и целыми чадами Божиими и непорочными» (ср.: Флп.2:15), как об имеющемся в нас свидетельствуя о том, чего нет еще в нас и что должны мы приобрести, чтобы не обратились нам в укоризну ложные похвалы, но чтобы радоваться нам, когда именуют таковыми, каковы мы по делам, сознавая в совести, что это истинное свидетельство, а не осмеяние. Апостол вслед за сим, много заботясь и прилагая попечение о нашем преуспеянии, чтобы всеми мерами привести нас «в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова» (Еф.4:3), повсюду приводит в движение все способы, не оставляя ничего, к сему споспешествующего.

Глава 48. И во-первых, требует, чтобы мы умерли и распялись для мира, нимало не ощущая ни наслаждений, ни скорбей мирских, так как, по словам его, «преходит бо образ мира сего» (1Кор.7:31) и, как образ, мало печалит, а также мимоходом мало и ненадолго веселит, по краткой продолжительности не производит ощущения того и другого, приходит с самым быстрым стремлением и по скорости не оставляет в душе даже следа памяти. Посему говорит Апостол: «Умросте миру, и живот ваш сокровен есть со Христом в Бозе» (ср.: Кол.3:3), зная, что после сказанной им смерти есть другая жизнь, которою живут совосстающие со Христом, горнее взыскующие и горняя мудрствующие, умершие «от стихий мира», а не живущие еще по оным, подобно тем, которых Павел упрекает, говоря: «Аще убо умросте от стихий мира, почто аки живуще в мире стязаетеся? Не коснися, ниже вкуси, ниже осяжи», ибо «вся во нетление употреблением» (Кол.2:20-22) в тех, в ком смертию прекращено стремление к сему пожеланию. «Но «представляйте себе», — говорит он, — «Богови яко от мертвых живых» (Рим.6:13)», желая отчасти, чтобы мы умерли именно тому, чем в действие приводятся страсти плоти, похотствующей на духа, отчасти же повелевая жить тому, чем совершаются дела добродетели в благоугождение Богу.

Посему-то и жертвою живою именует умертвивших «уды, яже на земли» (ср.: Кол.3:5) и ходящих «во обновлении жизни» (Рим.6:4), не к худому движимых, по жертвенном умерщвлении бывшей на то силы, и не праздными пребывающих для добрых дел, потому что, будучи жертвою живою, не утратили в себе силы делать полезное с силою делать ненадлежащее, но как цветущею и юною пользуются ею против враждебного издавна мудрования плоти, не увлекаемые уже сими неразумными пожеланиями, так как совершенно перешли из телесной жизни в духовную и живут не плотию, но духом.

Глава 49. Им-то, вероятно, и сказал Апостол: «Несте во плоти, но в дусе» (Рим.8:9), им, которые были обложены телесным бременем, но нимало не были уже им тревожимы, потому что не царствовал грех в мертвенном теле их и не понуждал уже насильственно слушаться собственных повелений того, кто противовоюет закону ума, живет в членах немощного, чтобы пленить их законом греха, но сам пленяется в послушание заповедям Христовым и рабски уступает лучшим законам, которыми велит Павел соуслаждаться по внутреннему человеку, «в готовости имуще отмстити всяко преслушание» (2Кор.10:6); и, в чем, некогда обольщенный, пал, в том обещая с рачительностию впоследствии возобновить борьбу, трудами, подъятыми ради добродетели, соделав с телом то, что, уловленный приятным, потерпел от него.

Какое же это отмщение и как совершается, Апостол учит сему в Послании к римлянам, где говорит: «Якоже бо представисте уды вашя рабы нечистоте и беззаконию в беззаконие, тако ныне представите уды вашя рабы правде во святыню» (Рим.6:19). Какой же это труд и как велик, знают те, которые, будучи преобладаемы привычкою, принуждены бывают худой навык преобразовать в добрый. В чем из желаемого, по мнению их, при неутомимых усилиях преуспевают они, в том легко отступают, потому что привычка, как узами, скоро увлекает их назад и делает нередко великий труд бесполезным, пока, после многократных отступлений и многократных устремлений вперед, не возмогут понемногу отступить от пороков, каким были преданы, и расположение свое совершенно обратить от худшего к лучшему, чтобы все члены употребить в дело против враждебных страстей, соделав их из оружий неправды оружиями правды и законно подчинив в том, в чем прежде услуживали противозаконно на пагубу владеющих ими.

Глава 50. Ибо глаз, видя блага у ближнего, когда возбуждает ум к пожеланию или зависти, делается оружием неправды, а когда располагает к тому, чтобы возблагодарить Давшего блага, обращается в оружие правды.

И язык, служа к произнесению обвинений и клевет, и рука, содействуя любостяжательным хищениям, и сердце, порождая лукавые помыслы, — которыми каждое из чувств приводится к тому, чтобы достигнуть конца, какой был предположен, справедливо получают нечестное название, совершая же дело правое и полезное, приемлют название, достойное дела, как действующие законно, чествуются достославными названиями. Посему так как вы — «жертва живая в словесное служение благоугодны Богови» (ср.: Рим.12:1) — умерли со Христом, спогребшись с Ним в умерщвлении себя для мира, то с Ним и совосстали, чтобы «мудрствовать горняя, идеже есть Христос одесную Бога седя» (ср.: Кол.3:2,1), и прежде воскресения имеете житие на Небеси, подобно Ангелам живя тою беспечальною жизнию, какая будет по воскресении и о которой, возможность ее предполагая, Павел говорит: «Аще како» достигнем «в воскресение из мертвых» (ср.: Флп.3:11), достигнув сего временною жизнию, приличною оному, хотя и не достигшим еще пока того, чего уже достиг, именовал себя, по смиренному образу мыслей скрывая достоинство добродетели.

Вы «свет и соль мира», строгостию жизни укрепляете нравы, от небрежения нетвердые и недалекие от загниения, сияя же славою жития и видящих ваши добрые дела, по слову Господню, возбуждая к прославлению «Отца вашего, Иже на Небесех» (Мф.5:16), пребываете в добре или и паче преуспеваете в нем, став для ленивых побуждением к приобретению того же, в чем сами преимуществуете, и тем убедившись, что приимете от Владыки сугубую, или даже трегубую, похвалу.

Ибо кто, проходя такую же жизнь, как и вы, благоустрояет себя в том, что служит к полноте совершенства, тот имеет одну награду за самое дело, а другую за то, что убеждает к подражанию соревнующих, и третию за то, что доставляет пользу и чуждым богочестия, неукоризненным житием заставляя признавать веру нашу богочестивою, в подлинном смысле единственно достойною Бога, украшаемою такими делами, какими прилично украшаться признающим вождем своим Бога и живущим, как благоугодно правде Военачальствующего, которая желает, чтобы давшие обет жить в свойстве с нею украшались особенными преимуществами, и заблаговременно внушает им: «Аще не избудет правда ваша паче книжник и фарисей, не внидете в Царствие Небесное» (Мф.5:20).

Глава 51. Что для Апостолов были тогда фарисеи, явно им противоположные в любви к правде, то в настоящее время для вас те, которые думают о себе, что проходят общее с вами звание, и отрицаются от общения с вами по многовещественности жизни, с вами сперва начали путь по обету и не достигли конца его, потому что, подобно сынам Рувима и Гада и половине колена Манассиина, задержала их земля, удобная для скотоводства, требующая многих попечений, и сделала напрасным совершенный путь, потому что предшествовавший труд по недостаточности не простерся, до чего было должно, и не достиг той цели, какая предположена была вначале. Но, по верному рассуждению, напрасен и действительно бесполезен всякий труд, не достигающий того, что имелось в виду при начале, прерываемый прежде окончания и останавливающийся там, где невозможно получить ни одного из предположенных плодов.

Посему, возлюбленные, поспешая к намеренному, «к почести вышняго звания» (Флп.3:14), и будучи недалеки от венцов, не ослабляйте доброго усердия, но и последующим за вами передайте оное в той же силе, в какой прияли от предшественников. О тех же, которые услаждаются пока суетою и труды, которые надлежало посвятить добродетели, тратят на труды земные, пожалейте как о трудящихся напрасно и сеющих «в плоть», от которой можно пожать «нетление» (Гал.6:8).

Глава 52. Не слишком упорно препирайтесь с ними как с погрешающими в том, что прилично жизни апостольской. Ибо, кого не убедило дело, тех не усрамит слово, как способных более не стыдиться увещаний, чтобы не показать, будто бы они явно уличены и обличения всем обнаруживают их безуспешность, и, если приимете их благосклонно, чтобы не подать такой о себе мысли, будто бы они побеждены молчанием. Если бы склонны они были к исправлению, то прежде человеческих увещаний уважили бы паче поучительные слова Господа, которые изрек Он, обращая речь к многостяжательному: «Аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое и даждь нищым», возьми крест «и гряди вслед Мене» (Мф.19:21).

Сам Господь, чтобы удобно было идти ему «путем узким и тесным», снимает с него то бремя, которое, как оно ни тяжело и ни трудно, любят они, делая тем для себя затруднительным и даже совершенно невозможным вход в Царство, Самою Истиною уподобленный игольным ушам (см.: Мф.19:24) и едва приемлющий душу, обнаженную от житейских забот и свободную от тревог, и притом когда она, может быть, отстраняет от себя это и усиливается пройти боком по тесноте и неудобопроходимости врат, которые сдавливают и боком входящие тела, даже не обремененные грузом тяжелых нош. Как же те, которые, как о вещах драгоценных, заботятся о соре и о том, что еще хуже сора, скажут: «Вот мы оставили все и пошли вослед Тебя», не оставив даже и того, что еще и не приобретено ими, иноческую жизнь соделав как бы поводом к купле, а не к любомудрию? Она и действительно есть повод к величайшей купле, но — будущих благ, а не настоящих пышностей и нищетою, скудостию и всем оным, что кажется ныне суровым, доставляет там наслаждение всеми приятностями, человеку неизвестному и неславному дает дерзновение пред Богом и вечную славу.

И вы, при сознании содеянного имея твердую в этом надежду, еще и еще старайтесь пренебречь, что, рассудив прекрасно, по справедливости пренебрегли как действительно достойное пренебрежения и отринутое трезвенными, хотя и казалось оно достойным внимания и вожделенным для несмысленных, которые по обманчивому представлению привязаны к крайне гнусному как к чему-то благовидному и возлюбили вещество, как подлинно благообразную женщину, между тем как она не такова, но прикрашена видимою только цветностию, завлекающею к наслаждению тех, кому приятное нравится больше полезного и кто предпочтительно пред полезным избирает вызывающее к пожеланию лакомою приманкою.

Глава 53. Прилагайте попечение о движениях мысли, наблюдая, как производит она воспоминания о вещах, пристрастно или беспристрастно принимая в себя представления сих вещей. Многие движения, устремляясь беспорядочно, обыкновенно бывают вредны, легко уступают страстям, в помыслах больше, нежели в действиях, невидимо с ними соглашаются, а во внешнем не представляют никакого признака сознания, часто уступают над собою победу и падают и до приведения своего в действие скрывают пока падение от необыкших презирать внутрь.

Иной по спокойной наружности кажется для предстоящих человеком беспечным, сам только зная сокровенную гнусность, краснея от того, в чем невидимое противоположно видимому, потому что истина противоречит почтенной наружности и заставляет совесть справедливо устыдиться, ибо помышления сердца не согласны с тем о них понятием, по какому прославляются зрителями, но подобно повапленному гробу высокомерие мысли, исполненной, как настоящая могила, мертвых костей и всякой нечистоты. Ибо чем она отличается от гробницы, когда рассуждает о том, о чем не должно, будучи нечиста, подобно гробам, и даже больше самых гробов? Могила недолго заключает в себе зловоние, пока в теле остаются еще влаги, но, как скоро соки источаются из костей, освобождается уже она от зловония, потому что состав плоти разрешится в землю и в тонкий прах, из чего слагался он в цветущем своем состоянии, будучи не иное что, как персть, окрашенная кровию и мокротою, из которых одна убеляет, а другая придает красноватый цвет; и сими-то красками придается блистательный вид привлекательным качествам, делающимся видимыми на поверхности тела. Но сердце, исполненное неприличных помышлений, всегда внушает омерзение, будучи зловоннее гниющего тела, и само только наслаждается собственною своею срамотою.

Глава 54. Обращающие внимание на видимый кумир нимало не знают, что замышляется втайне, а иногда бывает и то, что даже дивятся усматриваемой и представляющейся им степенности, потому что тихий нрав, строгий взгляд, неулыбающееся лицо не об ином чем возвещают, как о великом в глубине сердца постоянстве заботы, по сказанному выше, о лучшем. И сие не знающих, какие мысли поселяются внутри, приводит к догадке заключать, что с наружностию согласно и внутреннее расположение.

Сие, по крайней мере, по весьма основательной причине да убедит вас с внешним соглашать внутреннее и согласно с мнением о вас других устроять и внутреннее состояние, чтобы, какими признают нас люди, такими же и в помышлениях оказываться нам пред Богом, так рассуждать, как рассуждающими почитают нас многие. И как сами вы знаете, имея в этом опытность, не слишком трудно сие для решившихся поступать при этом разумным образом, если, разыскав причины, устранить их, без труда прекратив происходящие от них беспокойства. Как удовольствие и печаль следуют за пожеланием, а пожеланием сопровождается ощущение, то не предавшийся ощущению не дает места и первым, как сокрушивший голову змею, ущемленную во входе, за дверью оставил весь влекущийся с головою хвост, который, без сомнения, вошел бы свободно в дверь, если бы выставившаяся вперед голова нашла себе удобный вход. И образ сей имеет великое сродство с тем, что им изображается, потому что, подобно идущим вперед, падают с ними сопровождающие их.

Ощущение напечатлевает в уме виденные образы, и оно же возбуждает пожелание того, что приятно, каждый раз обновляя в памяти представления виденного прежде и внося в душу явственные облики этого, пока или неудачи, произведя печаль, или удача, доставив удовольствие, не научат ясным опытом, какой бывает вред для останавливающихся на этом долго.

Глава 55. Ибо вожделеемое худо одинаково вредно в том и другом случае, бывает ли оно достигнуто или не достигнуто, и радость производит бесполезную и неподобающую печаль, потому что печаль эта не «печаль по Бозе», которая, по словам Павла, «покаяние нераскаянно во спасение соделовает» (2Кор.7:10); и радость сия не о Господе составляется, как рассуждает тот же Павел, потому что веселящимся с доброю совестию повелевает, говоря: «Радуйтеся всегда о Господе» (Флп.4:4). Напротив того, радость сия есть какое-то душевное пристрастие, демоном внушаемое, зависящее не от какого-либо вечного блага, но от вещества тленного и обличающего, что вожделение бесполезно. Ибо что скажут иные? Не оставалось у нас должных забот, и потому занимали мы сердце пустыми помыслами, мечтая о богатстве, о власти, о славе и о том, в чем многие поставляют благоденствие.

Нравы у нас исправлены, страсти покорены, чувство ничего не делает погрешительно, до удобства уравнен путь к преуспеянию, подвиг обратился для нас в навык, сердце пребывает в глубоком мире, прекратились у нас брани, кончена борьба с началами и со властями, мирный договор с духом заключила неприязненно расположенная к нему плоть, не ополчается уже она против духа, побеждена всецело и, служа пленницею, признает над собою победу. И вы расковали «мечы своя на орала и копия своя на серпы» (Ис.2:4), по причине великого мира нужное для военного дела обратив в земледельческие снаряды. Почием, по Божию обетованию, «кийждо под лозою своею и кийждо под смоковницею своею» (Мих.4:4), веселясь делами рук своих «и радуясь на ложах своих» (ср.: Пс.149:5), потому что ничто ниоткуда не тревожит, ни страсть, ни дух сопротивной силы, воспламеняющий в нас похотение к тому, что нимало нам не прилично.

Но если и достигли до такого, как сказано, бесстрастия, утихло у нас все, что обыкновенно возмущает ум, и, подобно древним святым, стали мы выше всякого мирского пожелания, то к чему же полезна нам забота о суетном — это пустое развлечение, не совершающее того, о чем старается? Ибо, что и от нашей зависит воли, не по нашему делается рачению, хотя бы и с усердием старались мы о приобретении сего, но есть дар домостроительствующего о нас Промысла, а не дело человеческой рачительности.

Глава 56. И потому умеющим хорошо слышать Господь говорит: «Кто же от вас пекийся может приложити возрасту своему лакотъ един?» (Мф.6:27). И бесполезностию сего попечения доказывает, что великое попечение, которое не от нашей рачительности приемлет конец, суетно и действительно бесполезно, приводит только в парение помысел и отвлекает от истинной заботы, но не может кому-либо доставить что-нибудь из мечтаемого им, видит веселые сны, а действительность изобличает в нем пустую надежду на призраки, всегда благоуспешную в суетных помышлениях и никогда не усматривающую сих помышлений на деле, согласно с притчею Исаии, в которой говорит он: «Якоже во сне жаждай аки пияй, воспрянув же еще жаждет, душа же его вотще надеяся» (Ис.29:8).

Так надежда на суетное есть какое-то наслаждение ночным пиршеством, веселящее в ночном обольщении и никогда не дающее изведать на опыте этого мнимого веселия. Посему: для чего же как о нашем печемся всегда о том, что не наше, и о чужом стараемся как о своем собственном, на пустые помышления тратя время, нужное для размышления о необходимом? Если, как думаем, страсти утихли и отступили злокозненные духи злобы, то непрестанным памятованием в молитвах должно нам благодарить Владыку Христа, приведшего нас в такое состояние. И едва достаточно нам будет всего времени, которое так скудно для этого и так кратко для воздаяния за все, какими пользовались и пользуемся ежедневно, благодеяния Соделавшего нас победителями тех, которые утесняют многих.

И если тот и другой предел продолжения времени, разумею день и ночь, Давид советует нам проводить в поучении Закону (см.: Пс.1:2), и Законодатель требует, чтобы делали мы то же самое, говоря: «Поучайся в нем «седяй в дому и идый путем, и лежа и востая» (Втор:6,7)», и не оставляет нам ни малого времени для праздности, а другой предписывает благословлять «Господа на всякое время» (ср.: Тов.4:19), и Павел повелевает «непрестанно молиться» (ср.: 1Сол.5:17), то какое же останется у нас время для позволительного размышления о не касающемся до нас, когда каждая предписываемая нам обязанность требует всего нашего времени и ничего не оставляет на другие дела?

Глава 57. Как будет непрестанно молиться, кто не поучается в Законе Господнем день и ночь? Как будет всегда благословлять Бога, кто делает одно что-либо из сказанного, когда едва достает времени содействовать в точности чему бы то ни было, совершаемому добродетельно? Посему-то Писание, зная нерадение многих, стеснило нас предписаниями, даже превышающими силы, чтобы как усилить рачительность к возможному, так и пресечь повод к отговоркам немощию: когда делающий добро более смиряется тем, что не в силах сделать сего, как повелено, нежели надмевается, что исполнил часть заповедей, ожидая, что не столько будет похвален за то, в чем, как думает, преуспел, сколько похулен за то, чего не довершил как вознерадевший.

Ибо ни одно недовершенное дело не дает дерзновения делавшему, но приводит в стыд как не потрудившегося дойти до конца в том, что предначал. И хотя иные из художественных дел имеют предел и конец, какой в виду у начинающих дело, и каждое из сих дел, как производимое над веществом, успешно совершается в непродолжительное время, и есть у него определенный конец, и ожидающий решающего дело, но добродетель имеет обширное и, может быть, беспредельное протяжение, истощающее самую силу приступающего к делу и все еще далеко им не перейденное: она раздражает желание тем, что конец по видимому близок, но оный в той мере убегает от приближающихся, в какой истощает усердие, как близкое уже к достижению конца, и скрадывает труд преуспевающего тем, что конец постепенно неприметным образом отдаляется.

И таково, кажется, значение прекрасно сказанного о патриархе Аврааме, а именно: «Прииде на место, еже рече ему Бог, и воззрев Авраам очима своими, виде место издалече» (ср.: Быт.223-4): по видимому достиг места в утешение за неудобоносимый труд, а из того, что далек пока был от него, познал, что еще не на месте, чтобы не ослабело усердие от того, что предположенное совершено, но всегда к большему рачению усиливаемо было надеждою в непродолжительном времени быть там, куда поспешал.

Глава 58. Вот отличительные черты того способа, каким добродетель приверженного к ней умудряет идти к возможному преуспеянию. Преуспеяние представляется не очень отдаленным, чтобы не показалось, будто бы добродетель хочет устрашать великим отдалением, но не стоит оно неподвижно, чтобы могло быть уловлено преследующим, и сие для того, чтобы он до смерти не прекращал своего усердия, но во всю жизнь усиливал рачительность, распростирая ее на все. Хотя конец добродетели недостижим, но тем, что непрестанно кажется близким, побуждает он к тому, что достижимо, вызывает на преуспеяние, какое делает возможным человеческая природа, и после многих трудов остается далеко не постигнутым. Ибо кто так успел в добродетели, чтобы ему ничего не доставало к совершенству? Кто, и употребив все старание, не остался еще далеким от ее пределов? И чтобы доказать это очевидным образом, следует сказать об отличительных свойствах самой истинной любви, потому что она и есть полнота Закона и справедливо называется так в Божественном Писании, как объемлющая собою все части совершенств Законоположения, научающая благодетельствовать единоплеменнику, не дозволяющая обижать его или делать ему что-либо противное и требующая добровольно прощать ему худое. Посему: кто возлюбил так ближнего, чтобы во всем почитать его другим собою?

Кто преуспеяниями брата в добре увеселяется как своими собственными, и не уязвляется ими неразумно, и не побуждается к зависти, рассуждая, что для него самого бесславно, если в чем ближний превосходит его славою? Кто чести другого (в чем бы то ни было) не признает уроном собственной своей чести? Кто при предпочтении, за что бы то ни было, мужей благоискусных не впадает в уныние, полагая, что быть вторым — бесчестная доля? Кого похвалы проходящему одно с ним дело не угрызают, как будто бы это — порицания ему самому? Кто при чьей-либо ошибке печалился, как бы почитая это собственною своею ошибкою? Кто о не получившем успеха сострадал как о себе? Кто не смеялся бесславию кого бы то ни было? Кто не радовался падению другого и не превозносился, высоко о себе думая, потому что устоял, когда тот запнулся и упал? Кто краснел с краснеющим от обличения в погрешности, а не почитал посрамления его правом для себя к дерзновению на большее, думая, что, как скоро умаляется слава другого, возвышается его собственная? И короче сказать: кто, по слову Павлову, радуется «с радующимися» и плачет «с плачущими» (Рим.12:15), приводя себя с каждым в такое же расположение, в каком бывает сам — испытывая что-либо радостное или скорбное?

Глава 59. Ибо таково отличительное преимущество любви: расположение всех сделать единым, чтобы каждый и радовался подобно другому, а также и печалился, чтобы, наподобие членов одного тела, все были между собою связаны и по сочувствию согласно страдания свои и передавали друг другу, и принимали друг от друга.

Посему если и времени целой жизни недостаточно для попечения о добродетели и подвизающимся, по причине противоборствующих членов, потребна великая трезвенность, то как нам, при рассеянии и перемене мыслей, или совершать путь столько трудный и дальний, или охранять себя от козней противников, которые многочисленны и невидимы и в оружие против нас употребляют наши страсти и чувства, низлагают нас тем самым, чем природа вооружила нас в защиту от них? Им услуживает часто глаз при возбуждении в нас пожелания того, что видим, производя любовь ко всякому блестящему веществу. Слух обыкновенно возбуждает печаль известиями грустными и удовольствие — приятными.

Раздражительность воспламеняется от всякого предлога, приводя все тело в кипение и сотрясение, а помысел в смятение и возмущая чистоту последнего, как светлую воду в источнике, чтобы не были ясно видимы отпечатления мыслей. Тщеславие принуждает расславлять дело, желая угождать более людям, нежели Богу, и в ничто обращая труды, потому что не сопровождается наградою делаемое погрешительно, когда в виду одна цель — не благоугождение Тому, Кто может вознаградить, но похвала зрителей. Гордость надмевает мысли до напыщенности, научает пренебрегать всякого человека и с презрением смотреть на всякого единоплеменника как на нечто ничтожное, до безумия доводит высокопарный помысел, внушает мечтать о равнобожии, не признает Промысла и попечительности Всесовершеннейшего, рассуждает, что как должное за дела получает все милости, какими пользуется, не хочет видеть Божия содействия в том, что делает и в чем успевает, почитает себя достаточною на всякое доброе дело, по самомнению думает, что на все имеет силы, будучи вовсе бессильною.

Она водяной пузырь, надутый суетным о себе мнением: если только дунуть, обращается в ничтожество. Лукавые духи — одни, став на дороге, полагают соблазны, тем, что по видимому основательно, отводя от истины, а другие, как птицам, распростирают сети на воздухе, пытаясь возвысившихся несколько над земными путами уловить в высокомерие чем-либо превышающим.

Глава 60. Другие же, заняв места поднебесные (и, как говорит о них Павел, «духи злобы поднебесные» [ср.: Еф.6:12]), и имеющих «житие на Небесех» (Флп.3:20) покушаются даже там захватить в сети гордости, а какою страстию обезумевший первоначально диавол низринут на землю, тою же стараются низлагать с вершины бдительности восходящих на высоту жизни. А сколько сих духов ведут с ними брань, вступают в бой, состязуются, ведут все возможные роды битвы, борются, бегут вместе с бегущими (не для того чтобы вместе с ними достигнуть «почести звания», но чтобы воспрепятствовать им, запнув в течении), то, поелику их, как говорит Павел, так много, что наше слово могут сделать продолжительным, трудно и неудобно перечислить всех и борющиеся с ними никак не имеют свободного времени занять мысль свою другим, потому что всякое уклонение от сей борьбы бывает причиною для них — поражения, а для врагов — победы. Посему необходимо быть к сему внимательными и не увлекаться тем, что противникам нашим споспешествует против нас.

Ибо кто не поймет, что не содействующее к упражнению в нашем подвиге служит в пользу противникам, которые перехватывают нас и сбрасывают с поприща, и что поколебаться в твердости и от того, о чем должно заботиться, перекинуться к тому, что никак не должно составлять предмет попечений, означает если не падение, то поражение, потому что, по суду Истины, как в вещественном — действие, так в намерениях ненадлежащий помысел есть поражение и падение? Посему-то «мысли праведных судбы: управляют же нечестивии лести» (Притч.12:5). Одни рассудительно преуспевают в добре, другие же без труда приводятся к злу тем, кто разными способами направляет их к предположенной лести, то туда, то сюда непрестанно обращая помышления их, подобно тому как оборотами ветрил ход корабля направляется к предположенным при выходе в море пристаням. Посему-то один говорит: «Сердце мужа да признает справедливым, чтобы Богом исправляемы были стопы его» (см.: Притч.20:24), а другой: «Аще кая добродетель и аще кая похвала, сия помышляйте» (Флп.4:8).

Глава 61. А сим научают, какими помыслами должны водиться намеревающиеся дать правильный ход своим мыслям. Так Давид в одном месте сказал: «Поучение сердца моего разум» (Пс.48:4); а в другом: ««Во оправданиих Твоих поучуся» (Пс.118:16) всегда»; и еще: «Поучуся во всех делех Твоих, и в начинаниих Твоих поглумлюся» (Пс.76:13), дозволяя себе это глумление, чтобы вечно движимый ум не имел времени уноситься к ненадлежащему, но неотступно занимался тем, над чем глумление доставляет наслаждение и великую пользу, увеселяя чувство зрением, а душу умосозерцаниями.

Так, например, действительно можно проводить всю жизнь в размышлении о делах Божиих и иногда возводить взор к небу, наблюдая днем солнце, а ночью звезды, иногда же низводить его к земле, рассматривая произрастание всякого рода плодов и многочисленные различия животных. И еще, усматривая в воздухе и в море тысячи родов живущих в них птиц и рыб и изучая их, прежде нежели узнает человек пользу каждого, дивится он пока премудрости Создателя, и прославляет Бога за многообразие тварей. А когда придет он в состояние заняться видимым уже ученым образом, тогда всевозможное веселие обымет ум, насыщающийся естественным ведением земнородных тварей. Ибо в существующем нет ничего, что не научало бы нас неприметно какому-либо нравственному и богословскому умозрению. Но поелику угасили мы силу ума сладострастием и ум не напоминает уже нам о том, что полезно нам делать, то собственными усилиями посредством внешнего будем приводить себе на память, как должно жить и действовать, чтобы соделаться благоугодными Сотворшему.

Глава 62. Посему промыслительная благодать то муравья, то и пчелу поставляет учителями, которые не словом произносимым, но делом убеждают к подражанию, и говорит: «Иди ко мравию, о, лениве, и поревнуй путем его» (ср.: Притч.6:6) — он, во время жатвы отлагая пищу на зиму, вразумляет, как с пользою собирать напутствие для Будущего Века; или: «Иди ко пчеле и увеждь, коль делателница есть» (Притч.6:8) — она пожинает цветы с растений и премудро делает из них медовые соты, а сим обучает сведению, как, собирая преизбытки добрых мужей, заготовлять себе самому сладости для приятного пребывания в уповаемой жизни.

Иногда же повелевает непокорным соревновать горлице и ласточке, говоря: «Горлица и ластовица селная, врабие сохраниша времена входов своих: людие же Мои не познаша судеб Господних» (Иер.8:7), и присовокупляет: «Како речете, яко мы мудри есмы и закон Господень с нами есть?» (Иер.8:8). Так и естественною познавательною силою, и пестуном нравов — Законом упрекает Пророк одаренных разумом, что они в познании воли Творца бесчувственнее бессловесных. А также и тем, которые не полагают меры своей власти и безрассудно обижают соплеменника. Пророк, чтобы усмирить их надменное высокомерие, представляет в пример в глубинах волнующееся море, когда говорит: «Мене ли не убоитеся; рече Господь: или от лица Моего не устыдитеся? иже положих песок предел морю, заповедь вечну, и не превзыдет его, людем же сим бысть сердце непослушно и непокориво» (ср.: Иер.5:22-23).

Тем, что неодушевленная стихия боится повеления, внушает им благоговение к хранению заповедей, чтобы как морская волна, гонимая из глубины порывом ветра, которая, постепенно воздымаясь, состязуется в огромности с горами, когда приблизится к песчаному берегу, отражаемая, возвращается снова назад к своему пределу, боясь Связавшего ее, так и одаренные разумом удерживали в себе всякое неправильное стремление и, получив повеление останавливать разумом всякое беззаконное помышление, особенно же смягчать неразумно надмевающуюся кичливость, по крайней мере, из подражания вещам бесчувственным делали то, что обязаны делать и без Законоположения, признавая это справедливым по свободному рассуждению, служащему доказательством свободного образа мыслей, самоопределяемою решимостию подвигнутого к тому же, к чему привела бы необходимость Закона.

Глава 63. И каждое видимое светило научает чему-либо полезному. Солнце сиянием своим приводит к уразумению Совечного Отцу Сына, и свидетелем в этом представляю Павла, который говорит: «Иже сый сияние славы и образ ипостаси Его» (Евр.1:3). Ибо Апостол, что видел, то и уразумел, как научила природа видимого распознавать зорким оком души тот сокровенный в устроении солнца закон, который вложил Создатель, символически возводя ум взирающих к тому отношению, какое имеет к Нему Собезначальный Его Сын. А луна, возрастая и убывая, дает видеть удобопременяемость наших дел и возвратными изменениями своего вида научает тому, что не должно и благоденствию радоваться как постоянному, и дни неблагополучия почитать прискорбными как продолжительные, потому что скоро заменяются одни дни другими, так что при скорости минования не производят и ощущения своего присутствия, между тем как один день заступает место другого и предшествующий заменяет собою непрерывно за ним последующий, подобно непрестанным видоизменениям луны, которые в такой же мере уступают одно другому, в какой совершаются обыкновенные перевороты и в жизни, и в приращении света, и перемены в них с трудом бывают приметны, потому что постепенное прибавление или убавление естественным образом утаивается от чувства.

Так и многое, подобным образом возрастающее и умаляющееся, имеет ежедневные не явные (в чем бы то ни было) перемены, и никто не бывает в состоянии удобно узнавать, насколько каждый день прибавляется возраст возрастающих, во всем преуспевающий и не обнаруживающий меры преуспеяния, пока время не даст заметить того, что незаметно при непрерывном наблюдении совершающегося.

Глава 64. Посему никто никогда не познавал с продолжением времени, в частности, совершающегося возрастания в растениях, в травах, в животных и в детях, но, не видев несколько времени растущего и потом вдруг взглянув на сие, узнавал, какое приращение совершилось понемногу во весь промежуток времени, и, чего не знал, когда совершалось, дознавал это по совершении. Так иной, увидев на камне от непрестанно падающих капель образовавшуюся со временем глубокую впадину, удостоверяется, что каждая капля произвела некоторую часть сего углубления, но не знает, какую именно, потому что зрение различает только более грубое в чувственном (да и в том нередко ошибается), а что тоньше, на то не может простираться, будучи как-то недеятельно и слабо к восприятию впечатлений от таковых тел.

А если кто, будучи неизвестен и незнатен, вздумает подражать едва заметным или и более светлым звездам, то не позавидует тем, которые превосходят его достоинством и богатством; так же и тот, кто славится этим, не подымет бровей пред людьми незначительными как перед отребием, видя, что звезды привязаны к собственному своему чину и любят оставаться в том жребии, какой им назначен и в каком угодно было поставить их Богу, для каждой звезды определившему свою меру света. И Господь, желая, чтобы мы были «мудри яко змия, и цели яко голубие» (Мф.10:16), всех частей твари делает учениками нас, не сохранивших благородства, данного нам при сотворении, и, справедливо, — тех, которые были некогда нашими рабами, получивших себе в пестуны к приведению в благоустройство нашего состояния, чтобы мы, взяв во внимание преподаваемый ими урок, возбудили в себе познание, с каким были сотворены, имея силы жить неукоризненно, сами собою избирая доброе, а не собирая это извне, подобно нищим.

Но вы, блаженнейшие, кроме всех прочих доброт, и вашего согласия, и вашей опытности в том, что свойственно каждому состоянию, достойны удивления и за то, что, подобно благозвучному псалтырю, разными гласами возглашаете единую песнь благочестия, и хотя проходите, один — тот, а другой — иной какой-либо его вид, но никто из вас ни в чем не разногласит, по взаимному одного другому послушанию, которое разъединенных телесно обыкновенно сочетает единодушием произволений для единой цели дела, подобно тому как музыкант и высокий, и низкий тон, свойственный каждой струне, срастворяет в стройное сладкопение. Ибо видимое разногласие каждой струны, происходящее не от одинакового их напряжения, всего более и производит согласие, различными переливами содействуя музыкальному ладу песни при переменных переходах звуков от плавных к резким.

Глава 65. Но каким также образом новоприсоединенные, только еще успевающие и входящие в пристань совершенства, умеют у вас соблюдать чин свой, превозмогая кто чревоугодие, кто тщеславие, а кто гордость и, отвращаясь от них, как от пагубных страстей, рачительно упражняться в воздержании, в том, чтобы не иметь в виду человеческой славы, и в некичливости? Ибо наполнение чрева увлажняет и то, что ниже его, а сие, как из горьких источников, напояя тем, что вследствие пресыщения вливается туда через края переполненными потоками, производит сильные похотливые возбуждения и своими щекотаниями подвиг целомудрия делает затруднительным. Зная также, что тщеславие есть бесполезный призрак, справедливо убегают оного как убеждающего трудиться для добродетели и обращающего труды сии в ничто, потому что оно не Богу хочет показать их, явно воздающему за тайные дела, но желает делаемое обнародовать людям, которые в награду за сие не могут воздать ничем, кроме похвалы, и лишают тем вечной и великой почести.

Ибо приемлющий на себя какой бы то ни было труд для того, чтобы дивились ему люди, ничем не отличается от чудодеющего на зрелище, довольствуясь платою забавляемых им и не имея права просить другой награды у Бога, как предположивший вначале получить награду не от Бога, но от людей. Но и неразумная страсть гордости справедливо внушает омерзение, ибо кто имеет какой-либо благовидный предлог к высокомерию пред кем-либо, чтобы превозноситься перед ближними и в сравнении с ним высоко думать о себе? Успевает ли он в чем-либо больше других и пред прочими много переизбыточествует в добрых делах? Без сомнения, сам он прилагал о сем старание, сам и получит награды за старательность. Не радит ли кто другой и не прилагает попечения о добродетели? Сам он терпит вред и не уменьшает наград первого.

Глава 66. Итак, почему надмевается высокомерный и негодует как подвизающийся за других и располагающий стать как бы общим спасителем рода? Не знает разве, что менее вредно нерадение, нежели сколько вредит обыкновенно самомнение, препятствуя усердию преуспевать в остальном тою мыслию, будто бы исполнено уже предположенное, и презрением к падшим уготовляя себе великое наказание? Но смирение никогда не давало места ни зависти, ни кичливости в вас, хорошо подражающих в общительности телесным членам, и славу каждого присвояющим себе как славу одного тела, потому что совершенный пред успевающим еще не превозносится как имеющий преимущество, зная, что и сам был таким, когда успевал; а также, будучи убежден, что не по долгом времени и сам придет в ту же меру совершенства, не завидует совершенному отстающий пока от него в достоинстве добродетели, ревнуя о том, чтобы сравняться с ним по жизни, не снедается ревностию, что соделался он таковым.

И одним словом, у вас в большей мере смиреннее других тот, кто намеревается преуспевать житием и сим отличительным образом мыслей. Иной, рассматривая у вас имеющих великую рачительность к делам, найдет, может быть, что наиболее рачительный скромнее других по нраву, как можно находить у других, что, по водворяющемуся в свете славолюбию, каждый перед каждым хочет казаться более предпочтенным. Вы же как познали Христа, так и живете во Христе, у Него научившись послушанию друг другу, как Он «послушлив» был Отцу «даже до смерти, смерти же крестныя» (Флп.2:8); узаконив меру послушания даже до таковой опасности, вы со всяким рачением проходите и другие добродетели, потому что Христос, творя их и научая им, стал достоверным для всех человеков Учителем, Сам первый на деле показуя ученикам возможность делать то, что заповедал.

Так имеете вы великое и все превосходящее благорасположение друг к другу, дознав, что Христос сие самое наименовал признаком учеников Его, когда говорил: «О сем разумеют вси, яко Мои ученицы есте, аще любовь имате между собою» (Ин.13:35); искренний «мир имейте» (Мк.9:50) со всеми; «мир Мой оставляю вам» (ср.: Ин.14:27); любите ненавидящих вас, «молитеся за» гонящих вас и «творящих вам напасть» (Мф.5:44).

Глава 67. Сам Христос заповедал сие, в скорбях упражняя нас как подвижников терпения; послушайте, что говорит Он: ««Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем» (Мф.11:29); на деле покажите, что подражаете Мне, когда ударяют «в десную ланиту», обращайте «и другую», когда берут «ризу, отдавайте и срачицу» (ср.: Мф.5:39-40), перенося лучше обиду и ущерб, нежели легкомысленно устремляясь к отмщению». Но вы паче других преуспеваете в том, чтобы не приобретать того, стяжание чего запретил Господь, зная, что сей образ жизни приличен воинам и подвижникам. Ни один из вас не оставил в небрежении Господних блаженств, но все и навсегда стали в ваших руках и с теми воздаяниями, какие сопряжены с ними; соделались вы и нищими духом, и кроткими, и миротворцами, и милостивыми, и чистыми сердцем, но ваше и Царствие Небесное, которого, помолитесь, да сподобимся и мы, став ревнителями ваших дел, наградою за которые, как и всем вместе с вами достойным, будет обетованное наслаждение Царствием о Христе Иисусе, Господе нашем. Ему слава вовеки! Аминь.

 К Евлогию монаху. Слово 1

Глава 1. Трудами приобретающие в удел Небесную область не на чрево и попечение о тленном обращают внимание, подобно тем, которые из выгоды творят молитвы, думая, что благочестие доставит им прибыль, но духовным видением как ничем не оскверненный сонм, озаряемый светом Божественной славы, причащаются они самого благочестия, питающего умы высокие.

 И сам ты, таинник добродетелей, Евлогий, питая священную сущность светозарностью превыспреннего, от сонмища помыслов удалил тяготу плоти, зная, что вещество плоти делается пищею помыслов. А как жалом трудов сразивший козни, мне поручаешь стать устами сих дел твоих. Но если бы не дерзко было нарушить повеление любви, то отказался бы я от такого плавания по сему морю. Поелику же единодушным повиноваться паче должно, нежели противиться, то ты будь для меня «в тех, яже к Богу» (Рим. 15, 17), «да дастся ми слово во отверзение уст моих» (Еф. 6, 19), и я буду тем, чего требует послушание, да и тебе дано будет пожать плоды сеяния.

Глава 2. Первый из достославных подвигов есть странническая жизнь, особливо когда выходишь на оную как борец, мужественно оставляя и отечество, и род, и имение и один представ на достославные сии подвиги. Если так начнешь по Богу, шествуя в начало путей пламенною верою, Божественным духом и обречением себя на терпение, соблюдая жизнь сию неизменною, то душа твоя на позлащенных крылах добродетели отлетит из места своего и поспешит воспарить к самому Небу. Но крыла сего жития старается подрезать отец греха, ту землю, из которой ведет род свой подвижник, представляя ему как в зеркале, особливо во время приключающихся ему болезненных припадков. И пока пребывает еще на месте, понемногу отвлекает от пламенно желаемого переселения; когда же дознает, что душа изнурена скорбями, тогда этот ночной ворон, наведя ночь помыслов, омрачает в душе луч Совершеннейшего. А если подвижник одиноко вступит в подвиг на поприще пустыни и случится телу быть уязвлену болезнью, то враг тем паче трудною представляет душе странническую жизнь, внушая, что преуспеяние в добродетелях зависит не от места, а от образа жизни и что дома, имея утешение от родных, без затруднения сохранит он для себя награды за отречение от мира. Там удобны и пособия против болезни, там нет и злострадания, и мучительного изнеможения, какие терпит теперь, тем паче, что у братии редко бывает старание о странноприимстве.

 «Иди и потому еще особенно, – скажет враг, – что радость и славу принесешь с собою родным своим, которых безжалостно покинул предаваться несносному сетованию. Ибо многие, и не бежав из отечества, среди родства своего достигли верха добродетели». Но кто вступлением в странническую жизнь облекается в порфиру скорбей и увенчивается надеждами на труды, тот верою, терпением и благодарением отразит восстающие внутри его бури сих помыслов. И чем более пронзают они сердце, заставляя возвратиться, тем паче будет возглашать им: «Се, удалихся бегая и водворихся в пустыни» (Пс. 54, 8).

 Ибо укоризнами своими причиняют нам скорби и льстиво убеждают возвратиться, чтобы, лишив принятого нами намерения, пресечь и благодарность, оказываемую в терпении, а таким образом с великою уже свободою шире и шире раскидывают сети свои даже и с помощью родных.

Глава 3. Поэтому начинающий упражняться в добродетели пусть взвесит и угрожающую ей брань, чтобы, явившись без предварительного упражнения, как неготовому не быть отвлеченным от дела. Ибо похвально мужество добродетели и во время мира, но еще похвальнее доблесть ее при наставшей брани. Добродетель дает себя видеть не столько в том, что производит, но и в бедствиях, которые борются с нею. Бесстрастен тот, кто победил, пострадав во многих бранях, а тот страстен, кто говорит, что приобрел добродетель без брани. Сообразно с распоряжениями доблестного в трудах военачальника распоряжается и злоба противников. Сердце, у которого нет брани, лишается возможности оказать добродетель, потому что добродетель (άρετή;) есть имя, означающее деятельность, и производится от имени, означающего подвиги (άριστεία;). Добродетель не ищет людской похвалы, не утешается почестию – этою матерью зол. Начало почести – человекоугодие, а конец ее – гордость. Кто домогается почестей, тот возвышает сам себя, а таковой не умеет перенести уничижения. Желание почести – мечта, и кто любит почесть, тот мечтает получить одобрение. Для тебя пусть будет почестью труд добродетелей, а бесчестием – желаемая похвала. Не ищет славы от плоти, кто низлагает с себя плотские страсти, взыскует же лучшего. Это и для тебя пусть будет славою.

 Кто желает, чтобы воздавали ему честь, тот завидует превосходящему славою, а к этому соревнованию присовокупляет и ненависть. Кто препобежден сильным желанием почестей, тот не терпит, чтобы кто-либо был ему предпочтен, но себе восхищает первенство, чтобы не показаться низшим; почитает несносным оказать честь заслуживающему похвалу и в его отсутствие и славу трудов его представляет ничего не значащею. Обида славолюбивому – самый острый нож: получив ее, никак не избегнет он негодования.

Глава 4. Таковой – в рабстве у жестокой госпожи и продан многим властелинам: превозношению, зависти, ревности и всем упомянутым выше толпам духов. А кто духа чести поражает смирением, тот одолевает целый полк демонов. Кто по смирению делает себя рабом всякого, тот уподобится Смирившему Себя и Приявшему «зрак раба» (Флп. 2, 7). Если себя самого меряешь малою мерою, то не будешь меряться с другим. Кто душевную немощь обнаруживает в слезах, тот не будет высоко думать о трудах своих. Демоны смиренномудренных приводят в унижение и делают им обиды, чтобы, не терпя унижения, оставили они смиренномудрие. Кто по смирению мужественно переносит бесчестия, тот сим самым возносится паче на высоту любомудрия. Оскорбляемый Давид ничего не сказал напротив, но даже остановил мстительность Авессы (см.: 2 Цар. 16, 10). И ты, терпя обиду, не воздавай обидою, но укроти и правдиво отмщающего за тебя. Переноси обиду и губами замкни дверь раздражению – это для тебя преуспеяние. Вовсе ничего не отвечай угрожающим, чтобы молчанием укротить уста, дышащие пламенем. Тогда причинишь чувствительную боль угрожающим и обидчикам, когда на челюсти свои наложишь узду. Когда молчишь, обида не поглотит тебя, а обидчик гораздо более терзается при твоем молчании, когда дерзость его переносишь великодушно. Отрывай от своей внутренности похвалу человеческую, чтобы прежде ее отразить кичливый помысел. Блюдись и от самоугодия, особливо пребывай на безмолвии, чтобы, возвеличивая себя пред осмеливающимся говорить свободно, не уничижить как-либо и его.

 Один из братий обижен был благоговейным братом и, потерпев обиду, отошел вместе и с радостью и с печалью, с радостью, что обижен несправедливо и не смутился, а с печалью, что благоговейный брат был обманут и обманувший радовался тому. Уразумей и то, что обманщик чувствовал так же и то и другое, без сомнения радовался, что одного смутил, а больше печалился, что другой не смутился.

Глава 5. Когда демоны увидят, что не воспламенились мы при самом нанесении нам обид, тогда, напав в безмолвии, стараются возбудить владычественное в нас, чтобы заочно вооружились мы смелостью против тех, с которыми, быв вместе, блюли мир. Посему, когда кончишь спор или неудовольствие с братом, себя самого почитай погрешившим, чтобы на безмолвии в сердце своем не найти тебе борьбы помыслов, из которых один будет укорять за причинение неудовольствия, а другой за то, что за неприятность не отплатил ты неприятностью же. Когда сильное раздражение огорчает братий в общежитии, тогда помыслы внушают ублажать живущего в уединении, чтобы, лишив нас долготерпения, удалить и от любви.

 Кто гнев отражает от себя долготерпеливостью и печаль – любовью, тот отражает двух злых зверей, поборая их двумя доблестными делами. Кто коленопреклонно умоляет раздражившего, чтобы прекратил гнев, тот обоих отводит от раздражения, потому что примиряющий гневающихся препобеждает самый дух гнева. Но сам придет в негодование, кто содействием своим поощряет к гневу родственников, потому что принял он на себя ссору ближних. Кто ради мира терпит человека дерзкого, тот усиливается стать сыном мира. Но не между людьми только должно искать союза мира, а и в теле своем, и в духе своем, и в душе своей.

Глава 6. Ибо, когда миром соединишь союз этой тройственности твоей, тогда, как соединенный заповедию Божественной Троицы, услышишь: «Блажени миротворцы: яко тии сынове Божии нарекутся» (Мф. 5, 9). А если и плоть, вожделевающую противного духу, умиришь трудами, то будешь иметь славу блаженств Будущего Века, победив врага, который в теле твоем «противу»воюет «закону ума»твоего и пленяет тебя «законом греховным, сущим во удех» (Рим. 7, 23) твоих. Велик тот союз ума, при котором присоединяется и радость, просвещающая мысленное око к созерцанию Совершеннейшего. Почему если приобретем в трудах мирную радость, то с благодарением отразим ею постигающие нас неприятности и не примем в себя рыкающего демона печали, который наипаче нападает на душу, ослабляя ее скорбями, и уготовляет место духу уныния, чтобы омрачить им душу и придать новые труды.

 Поэтому в сердце нашем написанным законом да будет радость мира, которая и печаль удаляет, и гнев тушит, и ненависть изгоняет, и мстительность уничтожает, и унынию полагает конец, и печаль изменяет; потому что, укрываясь в мирном долготерпении, как водами, окружая себя благодарностью и терпением, она есть море добродетелей и крестом потопляет сопротивное диавольское полчище. Но разумей и то, что бывает противная ей смутная радость, и, обманувшись тенью, не прими одну за другую, потому что демоны подделываются и под духовные дарования, чтобы, введя ум в заблуждение призраком, лишить его смысла. Ибо духовная радость приходит в сердце без всякой внешней причины, потому что находит превыспреннего вождя печали по Богу; потом же предает душу и духу печали, потому что соделала ее пленницею духовной радости.

Глава 7. Скажу и то, что одному из братий внушил сам опыт, а именно: как вместо радования о Господе губитель вводит собственную свою радость, а вместо печали по Богу искушает ум противною ей печалью, чтобы посредством превратных изменений в душе попечениями затмить луч Совершеннейшего. Двоякая греховная печаль сопряжена бывает с каждым деланием: одна происходит в сердце без видимой причины к печали, другая же рождается и вторгается от причин странных.

 Печаль по Богу подкрепляет душу слезами, не приемля радости и печали, происходящих от причин противных, заботится же о приближающейся смерти и суде и ожидает сего с терпением и любовью. Не исполнившиеся пожелания насаждают в душе печали, а молитвы и благодарения иссушают их. Гневающихся тревожит взаимная печаль. Если кто из них первый отрезвится, восстанет от страсти и подаст другому руку, то извинением изгоняет горькую печаль. Печаль бывает болезнью души и плоти и душу отводит в плен, а плоть изнуряет, оставляя на месте. Печаль рождается от того, что противно, от печали же происходит негодование, а от них обоих порождается умоисступленное злоречие.

 Если хочешь подавить печаль и негодование, то обойми долготерпеливость любви и облекись в радость незлобия. Радость твоя да не будет печалью для другого. Радующийся о неправде будет плакать о благоволении. И кто переносит печали, терпя несправедливо, тот светло возрадуется, потому что будущее противоположно настоящему.

Глава 8. Наипаче будь благодарен в скорбях, потому что чрез них яснее ощутишь вспомоществующую благодать. Так, в благодарении пересиливая постигающие тебя скорби, не помрачишь блистательной красоты терпения. Когда демон будет поражать плоть твою бичом своим, тогда окажется он для тебя виновником величайшей награды, если удары его примешь в повод к благодарности. Ибо сим и его обратишь в бегство. А чтобы награда твоя еще более излилась на тебя за терпение, для сего терпение твое да ополчится всякими мужественными трудами, потому что и уныние ополчается против тебя всею злобою и, наблюдая за всеми твоими трудами, пытает их. И если найдет оно, что кто-либо не пригвожден терпением, то обременяет его и подклоняет под себя. Если же демон уныния окажется слабым пред терпением в трудах, то преуспеянию снова угрожает зверь высокоумия. Почему если отгонишь его осторожным благоразумием, то отгонишь с ним и тщеславного духа во время Божией службы. Когда нападает на тебя дух уныния, тогда подаст он душе мысль, что псалмопение обременительно, и противоборником тщательности противопоставляет леность, чтобы, усвоив псалмопение, дать плоти отдых, напоминая о том, что по какой-то причине она утомлена.

 Поэтому, когда бываем на бдении ночью, не будем во время службы по унынию садиться, чтобы не пришли демоны, не собрали плевелы помыслов и не посеяли их в сердце. Ибо, как скоро потеряем связь псалмопений, собираем мы сонмище помыслов. Проснувшись перед службою, займем сердце помыслами светлыми, чтобы приуготовиться с бодрственною мыслию предстоять на псалмопении.

Глава 9. Иногда псалом на бдении должно читать скоро, а иногда предполагается заняться пением псалма, потому что и нам необходимо преображаться соответственно козням противника; посему, если когда душою владеет уныние, внушается побуждать язык к скорости, а иногда сами враги вызывают на то, чтобы читать нараспев, потому что умное око от света, как от пищи, заимствует силу и ум, долго занятый видением чего-либо возвышенного, по примеру Елисееву, приобретает более острозрительное око. Когда восстает помысел, враждебный сердцу твоему, не другого помысла вместо него ищи в молитве, но меч слез изостри против помысла враждебного. Ибо таким образом в борьбе нанесешь сильнейший удар и скорее достигнешь того, что враг отступит от нас.

 Люби украшать себя рукоделием, а паче молитвенною памятью, потому что одно не всегда, а другое непрестанно доставляет пользу деланию. Не отлагай воздать молитвенный долг, слушаясь помысла, что пора заняться делом, и не приводи в беспорядок дела, беспокоя тело, чтобы не возмутить вместе и сердце для молитвы. Как внешний наш человек делает своими руками, чтобы не обременить другого, так и внутренний пусть работает, чтобы не обременился ум.

 Ибо помыслы тогда предлагают душе собственную свою работу, когда найдут, что не занята она мыслями по Богу; возделывай как рукоделие из человеколюбия, так и мысль умственной силы из любомудрия, чтобы первое служило к препитанию странных и к воспламенению твоему в лености, а другое было вождем к созерцанию и охлаждением помыслов. Смело будем нападать на услаждение помыслами, обращая на них весь гнев, чтобы иначе, с удовольствием принимая доставляемое ими, в той же мере не сделаться нам снисходительными и к самым помыслам.

Глава 10. Приуготовь себя быть кротким и браннолюбивым: кротким с соплеменником и браннолюбивым с врагом, ибо на то и может быть употреблена раздражительность, чтобы по вражде бороться со змием, а также к тому служит скромность кроткого, чтобы во любви быть великодушным к брату и вести брань с помыслом. Поэтому кроткий пусть будет и браннолюбивым, не распространяя кротости на обманчивые помыслы и браннолюбия на близких по естеству. Употребления раздражительности не обращай в противоестественное, чтобы, уподобляясь змию, раздражиться на брата и, снисходя к помыслам, вступать в приязнь со змием. Кроткий, если терпит что и бедственное, не оставляет любви, ибо ради любви оказывает великодушие и доброту, все покрывает и терпит. Если дело любви – быть великодушным, то не ее дело – раздраженно вести брань, потому что раздражительность возбуждает печаль и негодование, а любовь уменьшает и раздражительность, и печаль, и негодование. Если твердо шествие твое в любви, то ей паче внимай, а не тому, что оскорбляет тебя. Служи Богу со страхом и любовью: со страхом, как Владыке и Судии, с любовью, как Человеколюбцу и Питателю. Кто приобрел добродетели любви, тот взял в плен негодные страсти. И кто от Святой Троицы имеет сии три добродетели: веру, надежду, любовь, тот будет градом, который обнесен тройною стеною, и как бойницами укреплен сими добродетелями.

 Не в том только оказывайся исполненным любви, что не берешь у другого, но пусть об отречении твоем от мира дознают из того, что и свое отдаешь, ничего не жалея. Когда раздаешь вещественное, старайся сеять чистые семена, чтобы вместо пшеницы не взошла у тебя крапива. Когда даешь что-либо, памятуй о Боге, и подающем, и приемлющем, чтобы награды за отречение от мира воздал Он тебе с похвалами.

Глава 11. Нестяжательный беззаботно наслаждается жизнью, а у любостяжательного всегдашняя болезнь – попечение о богатстве. Тогда отведешь в плен толпу помыслов, когда не предашь сердца заботам о вещественном. Тогда и крест понесешь не развлекаясь, когда отречешься от пожелания иметь собственность. Помысел же о вещественном пророчит тебе и старость, и болезни, чтобы упование твое на Бога разделить с упованием на имущество. Кто намеревается отречься от мира, тот да огородит себя верою, да укрепит любовью, да утвердит надеждою, потому что вера – не оставление, но утверждение Совершеннейшего в уповании терпения и в любви жизни.

 Когда отрекаешься от всякого внешнего вещества, тогда обрати внимание на темные помыслы, укоряющие тебя в нищете и скудости, представляющие тебе и уничижение, и бесславие. Убийцы сии стараются обманом привести тебя в раскаяние о такой славной добродетели. Посему если разумно обратишь внимание на подвиг, то найдешь скорее, что за сие самое, в чем укоряют тебя, сплетается тебе венец. Ибо, отрекаясь от мира, для тех подвигов и отрекаешься, за которые укоряешь себя. Поэтому не предавайся борьбе внутренних помыслов, потому что не в начале отречения восхваляется конец, но при конце терпения увенчиваются начала и не за телесное только упражнение рукоплещут подвигам, но борьбою помыслов достигается право на венец.

Глава 12. Суди помыслы на судилище сердца, чтобы по истреблении разбойников пришел в страх и начальник их. Ибо строгий исследователь помыслов есть вместе и истинный любитель заповедей.

 Поэтому, когда сердцу твоему предстает помысел неудобоизыскуемый, тогда наиболее усильные труды употреби на него, ибо он или убежит, не вынеся твоей горячности, как противной ему, или вытерпит оную, как свойственный пути правому. Иногда бывает, что демоны, внушив сердцу помысел добрый и вскоре потом преобразившись, показывают вид, что противятся оному, чтобы из противления сего заключить тебе, что знают они помышления сердца твоего, даже не только тебе заключить, но и им быть вправе судить совесть твою, как препобеждаемую добром при сопротивлении зла. А иногда также указывают тебе на собственную твою бдительность, чтобы подумал ты сам о себе, что ты мудр. Когда помыслы перенесут на то место, которое, по их предположению, любим, тогда заставляют раскаиваться об этом, чтобы сделать нас во всем непостоянными и бесплодными. Потому не будем простираться с места на место, но предадимся лучше безмолвию и трудам, потому что по лености нашей помыслы берут над нами силу.

 Кто изведал искушение помысла, тот да пребывает на том месте, на которое призван Богом, а не изведавший сего находится еще в борении. Перемена места пусть делается для жития более духовного, а не более спокойного. Терпение, великодушие, любовь в скорбях благодарят, а уныние, легкомыслие, самолюбие любят покой. У человека беспокойного душа борется с видениями чувств, а любитель покоя, охраняя чувства, борется с помыслами.

Глава 13. Поэтому вождь твой поведение чувств да подчинит постановлению закона, чтобы ни зрением, ни слухом не наносить тебе гибельных ударов душе своей. Состоя из двух сущностей, наблюдай, чтобы каждой предоставлен был свой чин и, когда одна берет верх, другая не противоречила. И мучителю не уступай права повелевать, потому что, когда предан он будет огню, воздашь ты и последний кодрант. Когда поборешь причины страстей и обратятся они в бегство, тогда да не возвеличивает тебя лукавый помысел, чтобы тебе, поверив духу лести, не лишиться ума. Но старайся высчитывать недовершенное в том, над чем трудишься, чтобы прибытки преуспеяний не были у тебя похищены внутренними врагами. Иные, быв восхвалены за преуспеяние, со временем вознерадели о трудах, и похвала прошла мимо, и труды пропали. Иные, будучи удручены бременем зол, почтены великими, и совесть души покрылась струпами, а болезнь от похвалы усилилась; помыслы же, отвратив душевный взор от язв, похвалами отняли труды.

 Когда самые трудолюбивые обогащаются почестями от людей, тогда демоны уготовляют и наводят бесчестие, чтобы, лишенные почестей, не перенесли бесчестия и не вытерпели оскорблений. Когда приносишь великое покаяние в грехах, тогда демоны, возвеличивая подвиги в трудах, умаляют грехи и нередко прикрывают их забвением или наводят на мысль, что они прощены, чтобы, положившись на труды свои, не почитал ты более нужным горько оплакивать свои падения.

Глава 14. Кто вступает в битву, чтобы отсечь борющиеся с ним страсти, тот вооружит на брань не одни страсти, но великое число воинов. Не забывай своего падения, хотя и покаешься, но напоминанием о грехе твоем к уничижению твоему да служит плач, чтобы тебе, уничижив себя, по необходимости отсечь гордость. Если кто из делавших непозволенное намерен впредь жить хорошо, то худые свои поступки вполне да заменит противоположно соответственными лучшими. Ибо каждому пороку противопоставляющий противоположную деятельность поражает змия стрелами из разумного колчана добродетелей. А самое острое оружие у сего зверя есть тщеславие, подстреливающее труды. Кто предупредил оное тайными воинствованиями дел, тот близок к тому, чтобы сразить главу самому диаволу. Ароматы трудов твоих запечатлей молчанием, чтобы, будучи разрешены языком, не стали окраденными в славе.

 Скрывай язык свой в деятельном прохождении подвижничества. Ибо молча свидетелями жизни и трудов своих будешь иметь достоверных сожителей. У кого некому засвидетельствовать о настоящих трудах, тот да не свидетельствует о себе собственным языком. Иные, сложив с себя тяготу трудов, в покров лености выставляют дела прошлого времени, не совсем основательно, за неимением дел настоящих, употребляя их вместо очевидных свидетелей. Как скрываешь от людей грехи свои, так скрывай от них и труды свои, потому что противоборствует тайнам сердца скрытность запинаний, а возобновления брани укрепляют тебя против них. Если же ошибки скрываем с осторожностью, а труды об их исправлении открываем неосторожно, то в обоих случаях делаем противное тому, что надлежало делать. Ты стыдишься открыть срамоту, чтобы того, что полезно для души, не обратить в поношение и уничижение? Бойся показывать и труды, чтобы обвинение в человекоугодии не принесло душевной гибели. Но если одному Богу открываешь постыдные падения, то не открывай людям своих противоборствий оным, чтобы не были почтены победными венцами.

Глава 15. От благодати приявшие силы к трудам да не думают, что имеют их по собственной своей крепости. Ибо виною всего доброго в нас есть слово заповедей, как и виною всего худого – внушитель обманчивого. Поэтому, какое добро ни сделаешь, принеси благодарение Виновнику добра.

 А если тревожит тебя что худое, то повергни это главному виновнику худого. Конец всякого труда – принеси благодарение Совершеннейшему, чтобы, когда приношение твое принесено законно, посрамлена была тем злоба. Кто к делу присовокупил благодарность, тот будет иметь неокрадываемое сокровище сердца, соорудив двойную стену против греха. Достоин похвалы тот муж, который с деятельностью сочетал вЕдение, чтобы из обоих источников орошалась душевная нива для произращения добродетели. Ибо ведение возносит умную сущность к созерцанию Совершеннейшего, а деятельность умерщвляет уды, яже на земли: блуд, нечистоту, страсть, злобу, похоть злую (Кол. 3, 5). Посему оградившие себя всеоружием и деятельности, и ведения удобно уже наступают на демонское лукавство. Демоны воюют с душою помыслами, а сильно бывают отражаемы терпением, даже, видя сего мощного предводителя битвы, с робостью вступают уже в борьбу.

 Если хочешь вести брань с полчищем демонов, то врата души своей загради безмолвием и ухо свое приложи к словесам отечества, чтобы тогда, точнее дознав, пожечь тебе терния помыслов. Когда внимаешь советам отеческим, будь не судиею дел, но испытателем речений.

Глава 16. У подобных помыслов в обычае внимание твое обращать на деятельность советующего, чтобы тебя, поставив грозным его судиею, отвратить от полезного совета. Когда предлагают тебе совет, хотя ты и сведущ, не отвергай его. Ибо если деятельное отрешено от силы ведения, то приводящему в стройность обе добродетели потребна страшная правдивость в суде. Кто не допускает до слуха отеческую заповедь, тот преслушает и заповедь Закона. Не только с наслаждением говори о преуспеяниях отцов, но и от себя требуй быть самым трудолюбивым делателем оных. Кто тщательно разыскивает, какой помысел какому труду противится, тот оказывается искусным в борьбе с заблуждением. Если в целой совокупности духовных твоих трудов будет у тебя какого-либо недоставать, то вместо него вкрадывается похитивший его помысел.

 Помни о сем, чтобы сердце соблюдало благоразумие в трудах и чтобы забвение попечения о трудах лучших, окрав его, не предало в плен помыслам, потому что забвение о сем пленении пролагает путь пороку, так что оный, как скоро ум окраден, входит в него беспрепятственно. Ум, в котором похищена мысль о Боге и который далек стал от памятования о Нем, погрешает в равной мере и внешними чувствами. И таковой ум не в состоянии быть руководителем и слуха, и языка, потому что внутри его не стало приверженности к трудам. Когда один любит выслушивать, как другой кого-либо поносит, тогда оба содействуют двум содействующим друг другу духам, потому что выслушивание о ком-либо худого делается содействующим осуждению и на гибель сердцу любят они друг друга.

Глава 17. Заграждай уста свои для пересудов, чтобы не впасть тебе с ними в двоякое беззаконие, и себя приучая к опасной страсти, и других не удерживая от злоязычия. Любящий насмехаться расхищает в душе, что есть в ней лучшего, клеветами подкапывая слабый слух. Кто бегает языка, который злословит ближнего, тот и сам избежит порока злословия. Кто с приятностью слушает злословящего, тот ушами всасывает звериный яд. Пусть ухо твое не вкушает этого горького яда, чтобы и тебе не растворить его как-нибудь для другого. Не огорчай слуха своего пересудами, чтобы тебе, когда продан будешь этой страсти, не стать рабом многострастия, потому что одна страсть, нашедши в тебе место, в ту же ограду вводит и другие страсти.

 Владычественный ум делается рабом многих пороков, когда, сопрягшись со страстью, отрешается от трудов. Кто старается разбирать насмешки других, тот не разбирает самым делом поступков своих. Не смейся над кончившим жизнь как над жившим нерадиво, чтобы, по привычке судить живых, не стать злым судиею и мертвого. Не преследуй падших кичливым помыслом, надмевающим тебя, как судию, но себя самого разбирай помыслом трезвенным и оценивающим поступки твои. Падая, воздыхай, а преуспевая, не надмевайся. Не величайся тем, что ты достоин не пренебрежения, чтобы, вместо украшения, не облечься тебе в порок. Иные, не имея возможности сделаться известными по благоговению, постарались приобрести известность пороком. Другие же, преисполнившись завистью, уничижают утвердившихся в добродетелях, поражая их вымышленными обвинениями. Иные, прославившись в народе дурным поведением, принимают на себя вид жития честного не для того, чтобы греховные падения свои оплакивать в трудах, но чтобы заглушить укоризненную о них молву.

 Но не прикрашивайся для обольщающего тебя и не радуйся тому, что ты обольщен. Ибо если приобретешь одно имя ревностных, то работаешь не Богу, а людям. Не входи в сближение с живущим не в трудах, хотя в этом поставляет он великую для себя славу. Он друг в угодность лицу, но время сделается его обвинителем.

Глава 18. Насмешника сделай заботливым другом, чтобы найти тебе в нем покров для своих падений, а что достойно в тебе зависти, то скрывай наипаче от завидующего. Когда друг твой, унижаемый похвалами трудам твоим, предается зависти и даже при посторонних будет труды твои поражать словами тщеславия, чтобы распространяющуюся о тебе славу омрачить насмешками над тобою, тогда не обращай внимания на его зависть и не терзайся этим, чтобы горький яд не влился в душу твою. Ибо дело сатаны – как его воспламенять завистью, так тебя убивать горестью. Лучше же будем смиряться пред таковыми, «честию болша творяще» (Рим. 12, 10) и ублажая за трапезою, чтобы укротить рассвирепевший от ревности дух.

 Не укоряй друга в ревности как бы от другого лица, чтобы, укоряя его как бы устами друга, себя самого выставить невинным и возвысить пред ним как неукоризненного. Ибо это – превращение сатаны, который от лица змия хулит Всевышнего, чтобы, как устами другого выразившему ненависть свою к Богу, самому не быть почтену ненавистником. Не покушайся застигнуть брата в падении, с намерением как бы поработить его себе, чтобы тебе самому не соделаться содейственником сатаны. Кто пал, тот да не наблюдает, что говорят или в чем падают другие, чтобы не одному быть падшим во зло (ибо и сие было первым делом диавола по его падении), но пусть раскаивается в неприличных поступках, признавая необходимыми против них слезы скорби, и также да приобретет первенствующий из трудов – безмолвие, являющее ему видение многоочитых добродетелей. Кто безмолвствует языком, тот да мужается против помыслов, потому что мужество души выказывается не только в безмолвии уст, но и в твердости помыслов, в спокойном перенесении оскорблений и обид, так как сим при взаимных встречах отражаются страшные бичи диавола.

Глава 19. Да будут соблюдаемы не уста только, но и сердце, ибо, когда ум в бездействии, тогда и душевное око омрачается оком угодливости. Да будет ум твой слеп для срамного (таковых слепцов умудряет Бог), острозрителен же для хорошего, чтобы слепотствовать для худого. Разумей же, что два отдельные рода блуда бывают совокуплены вместе, блуд телесный и блуд духовный. Когда блудный помысел соединяется с духом твоим, тогда душа твоя сродняется с обольстительным в ней отпечатлением.

 Демон принимает на себя лицо женское, чтобы привлечь душу к соединению с ним. Бесплотный демон принимает на себя облик образа, чтобы непотребным помыслом ввести в блуд душу. Поэтому не увлекайся не имеющим существенности призраком, чтобы не сделать чего-либо подобного и плотью. Обольщены были духом блуда все таковые, не отразившие крестом внутреннего прелюбодеяния духов. Воздержанием от снедей поражай помыслы, чтобы говорили не о блуде, но о голоде. Молитвенное бдение да источает слезы, чтобы иметь тебе помощь в настоящей брани. Во время блудной брани отказывайся от приглашений на пиршества.

 И, услуживая пришедшему страннику, его упокой, а себя, укрыв, огради воздержанием от пищи. Сугубая будет тебе награда за оба дела, если каждому из них уделишь деятельность свою ради добродетели. Не ради чрева вкушай пищу с братом, но ради Христа любовью водвори его с собою. Пресыщение пищею питает помыслы, и упившийся напояет сон мечтою. Приятность наслаждения умерла, как скоро пища прошла чрез гортань, но похотливость чрева оживает в этом гробе. Труды суровой жизни кончаются упокоением, а роскошное поведение кончается воспламенением. Кто приводит в увядание цвет плоти, тот ежедневно во плоти помышляет о своей кончине. Расчетливость сердца да соразмеряется с телом, чтобы, когда тело поражено, не страдать и ему самому. Для плоти довольно сокращать естественные требования; телесное твое упражнение да имеет в виду устроение нравов, чтобы научиться трудиться сердцем и вместе трудиться душою.

Глава 20. Отличающиеся в подвижнической жизни бледностью лица да отвергают от себя людскую похвалу прежде, нежели она приходит, когда помысл еще до встречи с людьми влагает в сердце помышление о ней. Когда проведешь много времени, воздерживаясь от вина, елея и излишеств, тогда помыслы, с похвалою высчитывая время, внушают тебе мысль ослабить труды ради тела. Поэтому сим злонамеренным вычислителям говори, напротив, все, что может служить к ниспровержению их умысла. Один из братий, восхваляемый внутренними помыслами за труды свои против демонов, говорил словами псалма: «Да возвратятся абие стыдящеся глаголющии ми: благоже, благоже» (Пс. 69, 4).

 Не терпи в себе помыслов, указывающих тебе на многолетнее пребывание в монашеской жизни, чтобы не прекратили со временем трудов твоих и тебе в пустынном терпении не быть уловлену похвальбою, но в терпении убожества памятовать о себе, что ты «раб неключимый» (ср.: Мф. 25, 30). Одного терпеливого пустынножителя старца усиливался некто вывести из пустыни по глубокой его старости. Но старец сказал ему: «Перестань принуждать меня, потому что мне, негодному, нет еще позволения возвратиться из заточения». Когда же домогался я дознать от него слово учения, сказал он: «Трудолюбиво домогайся сперва врожденного страха, и тогда внутри себя найдешь опытное слово, которое научает человека ведению». Сей же старец, вопрошенный о страхе, ответил так: «Кто имеет попечение о памяти смертной, тот приводится и в страх Суда». По причине страха соделайся ежедневным собеседником Божественных Писаний. Ибо общением с сими помыслами отгонишь беседы.

 Кто изучением Божественных Писаний собирает сокровище в сердце, тот легко изгоняет из него помыслы. При ночном чтении на бдениях, слушая Божественные Писания, не будем умерщвлять слуха сном, чтобы не предать душу в плен помыслам, но жалом Писаний будем прободать сердце, чтобы сокрушением попечительности рассечь противоположно соответствующую нерадивость.

Глава 21. Иные для славы, а не ради попечения о душе вступают в дружбу с людьми благоговейными, чтобы себе самим без труда присвоить сие украшение. Но кто воспламенен любовью по причине памятования о Небесном, тот изгоняет из мысли угодливость земному. Свидетельство своей совести не отвергай помыслом презрительным и сладкоречивым в случае падения. Не продолжай беседы с человеком упорным, чтобы, вооружившись страстью против страсти, не понести поражения в добродетели. Не возносись горделивым помыслом, который надмевает противным ветром. Не похвала языку, говорящему бойко, но слава устам, приводимым в движение спокойно! Слушая слово, вопрошай ум свой, и тогда, рассудив, дашь приговор. Не вводи в обман ума своего нерассудительностью слов, чтобы не ринулся стремглав хананейский твой язык.

 Да не обольщает тебя многоречивый дух, потому что в нем гнездится хитрая ложь. Кто уязвляется злоречием других и не повергает его диаволу, тот возбуждает против себя толпу своих помыслов и еще более поощряет уготовлять на него стрелы тем самым, что падает душа его, уязвляясь таким злоречием. Когда по делам служения идешь в чужую сторону, не будь готов пользоваться странноприимством всякого, признавая себя недостойным славы, чтобы таким образом избежать помысла злословия, хотя бы и казалось, что говорит он правду, потому что нет любви.

 Терпя самое великое злословие или тяжкую обиду, не будь злопамятен, но благословляй, ибо кто памятозлобствует на демонов, тот не злопамятен на людей, но с демонами заключает мир, кто памятозлобствует на брата. Негодование и противление – пожар в сердце, а души незлопамятных орошаются духовно. Огненные угли отбрасывают от себя искры – так и злопамятные души извергают лукавые помыслы. Как укус скорпиона производит самую жестокую боль, так и в душе злопамятной заключен самый горький яд.

Глава 22. Памятозлобствуй на духов блуда и тщеславия, сих двух злобных демонов, противных друг другу, ибо один бегает лиц, а другой радуется лицам. И демон непотребства, не терпя теплоты огненного светоношения трудов, быстро нападает на подвижника во время подвига, внезапно осыпая его нечистотами, и, если от обольстительности удовольствий ослабеет он в воздержании, постепенно наступает на него, собеседуя с сердцем его, чтобы оно, воспламенившись пороками, предалось сей беседе, пленилось ею и совершенно отложило ненависть ко греху. Демон же тщеславия, любящий скитаться и снискивать любовь народную, прикровенно предстает душе трудолюбцев, за те самые труды, в которых они упражняются, уловляя им славу. Если кто хочет, с Божиею помощью, преодолеть их, то пусть измождает плоть против блуда и смиряет душу против тщеславия. Ибо таким образом удобно отразим суетную славу одного и благоугодим тем Богу, а также испарим в себе нечистые мечтания другого и соделаем сердце чистым от сластолюбия. Всего опаснее, если сердце погрязло в навыке к удовольствиям; и потребно много трудов, чтобы на сей пажити пороков истребить все до корня. Поэтому не приучай помысла входить в собеседование с удовольствиями, потому что в сонме пороков разжигается огнь (ср.: Пс. 105, 18).

 Они, разгорячая тебя, доводят до заключения, что трудно продолжать всесожжение естества, что долговременна жизнь воздержания и продолжительно терпение, приводят же на память те срамные мечты, какие представляются тебе в видении ночью, образуя в тебе огненные кумиры прелести, и потом, возжигая сильнейший жар в плоти законом греховным, внутренне внушают, что не в силах ты делать насилие естеству и хотя согрешишь сего дня по нужде, но наутро покаешься по заповеди. Ибо закон человеколюбив, прощает грех кающимся. Они представляют тебе в пример, что некоторые после воздержания пали и снова покаялись, чтобы тем придать вероятность обольстительному своему совету и чтобы, сокрушив душу сим обратным покаянием, храм целомудрия соделать домом блуда. Так сии двуязычные змии насвистывают этот помысл в потрясенной храмине сердца.

Глава 23. А ты, человек воздержания, под предлогом покаяться снова не обольщайся неизвестными надеждами. Ибо многие, пав, немедленно похищены смертию, а другие не в силах были восстать, привычкою к удовольствиям связанные как законом. Почему знаешь ты, человек, будешь ли жив и покаешься ли, что назначаешь себе годы жизни? И, падая здесь, поблажаешь плоти своей, когда надлежит тебе паче предаться памятованию смерти, чтобы в сердце своем живо представлять страшное определение суда и тем угасить распаленное мудрование плоти. Ибо не угасишь иначе страстей, если к плоти своей не примешаешь трудов, сокрушающих страсти. Не угасишь страстей душевных, если не одождишь прежде на сердце плодов любви. Страсти телесные ведут начало свое от естественных потребностей плоти, и против них нужно воздержание. А страсти душевные порождаются от потребностей душевных, и против них потребна любовь. Любовь есть союз бесстрастия, изглаживание же страстей – она приносит долготерпение, охлаждает кипящую раздражительность, внушает смирение, унижает гордыню. Любовь не имеет ничего собственного, кроме Бога, потому что Бог есть любовь. Кто недавно присоединился к светлому собору монахов, тот да отложит помыслы, присвояющие ему добрую славу по родству его, чтобы взыскать ему не похвалы от людей, но ублажения от заповедей. Но да вооружится он смелостию против демонов, внушающих боязнь. «Ибо не приясте духа страха паки в боязнь» (ср.: Рим. 8, 15).

 Да не устрашает он себя духом боязни, да не трепещет ночного шума, производимого демонами, когда они не имеют уже власти и над свиньями. Посему, выходя из келлии поздно вечером, да не приходит он в ужас и да не устремляется бежать назад, как бы от нападающих демонов, но, преклонив колена на том месте, где пришел в боязнь, да сотворит молитву. Ибо демоны не нападут на тебя, хотя и будут устрашать. А когда восстанешь, ободрись сердцем, утешь себя псалмопением, говоря: «Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща и беса полуденнаго» (Пс. 90, 5 и 6). Ибо, сделав это один раз или и более, скоро отгонишь от себя духа боязни. Будучи не в состоянии вредить самым делом, демоны стращают душу мечтаниями, чтобы их, немощных и бессильных, люди почли мощными и сильными.

Глава 24. Не наряжайся в красные одежды, чтобы еще явственнее не облечься тебе в демона тщеславия. Ибо не лепотою одежд украшаются добродетели, но лепотою души, как золотом, сияют труды. Страхом же Божиим прикройся от казней суда, чтобы по страху огня облечься тебе в неугасимую горячность и скорее умудриться против злохудожественности помыслов, потому что страх – начало премудрости.

 Кто на опыте дает видеть заблуждение помыслов, тот познан будет не всеми, а только теми, которые на себе испытали это, потому что путь к ведению в этом есть опыт. Причина того и другого есть жизнь деятельная; ею занявшись с большим трудолюбием, и себя узнаем, и помыслы осудим, и Бога познаем. Кто деятельным переселением и познавательным вселением помыслов безыскусственные помыслы умащает искусством, тому надлежит смотреть, чтобы не напоказ для славы величать ведение. Если же помысл, возвеличивая их, поступает хищнически, то подвижник да возьмет себе в помощь пришельца Иофора, который великому пророку Моисею из милости дал мудрый совет о суде. Силою помыслов твоих да будут дела, потому что более любомудрия в том, что делается, а не в том, что говорится, равно как первое и труднее последнего; при деятельности слова как бы молниеносны, а когда нет дел, слова не блистают силою дел. Укоризна сединам – слово юное и уста многоречивые, искривляемые смехом. Кто и смущает, и смущается напрасно, тот вне тишины и обуревается без бури.

Глава 25. Не заставляй язык безвременно гоняться за словами, чтобы и самому не потерпеть того же от кого не хочешь. Остерегайся запинать язык ближнего, чтобы и самому избежать диавольского запинания. Остерегайся порицать падение брата твоего, чтобы не лишиться тебе сострадания, как иноплеменнику.

 Кто не имеет доброты и любви к брату, тот может ли быть членом христоносной любви? Когда брат придет к тебе во время непрерывного твоего поста, не давай места скуке по причине помыслов, внушающих тебе нарушение безмолвия, прекращение поста. Они делают, чтобы ты, взирая на брата твоего, взирал не как на Самого Бога. Частые надзирания братий называть будем не поводом к смущению, а паче споборничеством. Вверимся их ликостоянию против полчища сопротивника. Так соединившись привязанностью любви, отженем от себя порок, и дела рук вносить будем в сокровищницу страннолюбия. Будем принимать к себе братий, не как милость им оказывая, но как платя должную дань, упросим их принять наше угощение, как показал это Лот (см.: Быт. 19, 1–3).

 Иные странным достоинством и странно превозносятся; и, когда зовут к себе странника, вовсе не упрашивают его, но самое слово призыва произносят медленно, с кичливостью; и, если странник отказывается, порицают его как обидчика; потому возгорается от сего великое надмение. Ибо помыслы, избодая душевное око, ослепляют, чтобы мы и наилучшими из заповедей пользовались как можно хуже.

Глава 26. Когда помысел удерживает тебя от того, чтобы приневоливать очень брата к трапезе, тогда издевается он над тобою тем самым, что язык твой не приневоливается силою любви. Тебе помысел внушает, может быть, что брат принадлежит к числу бродящих и что, удовольствовавшись хлебом, уйдет, а ему внушает, что вовсе не нашел у тебя страннолюбия; потому что помысел, на одно и то же дело смотря и так, и иначе, в сердце каждого влагает свое, чтобы в одном пресечь страннолюбие, а в другом произрастить злословие. Авраам, сидя пред кущею, если видел кого из проходящих, принимал его самым делом. Живущим в нечестии предлагал трапезу и, принимая варваров, не обманулся в надежде принять Ангелов. Сладость страннолюбия познали все, которые во время странствия находили у кого прибежище, когда и ласковое слово делает трапезу сладостною для сердца. Поэтому с великим тщанием будем держаться страннолюбия, ради собственной пользы, чтобы принять нам у себя не только Ангелов, но и Бога. Ибо Господь говорит: «Понеже сотвористе единому сих братий Моих менших, Мне сотвористе» (Мф. 25, 40).

 Некто из упражнявшихся в добродетели с наибольшим ведением дал такой ответ: «Отзывающиеся в сердце демонские мечтания обыкновенно уничтожаются тщательностью страннолюбия и щедрыми услугами, оказываемыми с усердием, если только каким бы то ни было образом освободился кто от вещественного. Если же делается это со смирением и с сокрушенным сердцем, то еще скорее избавляет от мечтаний страждущего ими, потому что демоны весьма боятся смирения, зная, что Владычная это заповедь».

 Некто из благоискуснейших, ведя речь о смирении, пересказал и следующее: «Весьма благоискусный отец ударен был по ланите бесноватым, который был в сильном безумии; и отец, немедленно обернувшись, подставил ему другую ланиту с готовностью принять удар. Бесноватый же, как бы пораженный молниею смирения, вскричав, внезапно отскочил от отца».

Глава 27. Вот слова и святого епископа Епифания. «Случилось, – говорит он, – что у одной верной вдовицы сын имел в себе пытливого беса; припадки продолжались много времени, и никакие пособия не помогали; когда же матерь его от слез пришла в смирение, ее благодарение облегчило страдание. Кресту предав душу свою, молитвами исторгла она демона из отрока. Когда юноша блуждал по окрестным местам, а матерь стала молиться дома, демон, громко произнеся имя ее, метался в муках. Она же, слыша это, не пошла сама на место действия, борение естества связуя смирением, но, привлеченная другими, приведена была насильно, и после этого демон с неистовством усиливался предаться бегству. Посему она, не отступая и в слезах обняв отрока, благодарением и смирением ограждала его от демона, и, когда, горько возрыдав, принесла моление Христу и наложила на сына крестное знамение, демон тотчас оставил отрока». С ненавистью демоны смотрят на тех, которые просиявают подчинением себя отцу, и скрежещут на них зубами, потому что, живя в подчинении, беззаботно сопрягли они с этим и отречение от мира. Им-то, тщательно отыскивая предлоги, готовят демоны огорчения, при встретившейся причине к гневу вкореняют в них негодование, а потом постепенно приводят в воспаление и ненависть к отцу за то, что будто бы он несправедливо наказывает и лицеприятен; делают же это демоны, чтобы, разными способами поколебав душу, похитить ее из отеческих объятий.

 Поэтому, кто пребывает в подчинении у отца, тот да предаст себя на обиды и да побеждает их смирением, да управляется долготерпением и не внимает помыслам, ропщущим на суровость и дерзость братий.

Глава 28. Наипаче же внушают демоны, что свобода не может быть сопряжена с тяжким рабством, даже простираются и далее этого, чтобы, подвластного сделав непокорным, удобнее погрузить его в вещественное. И одних стараются этим отлучить от отеческого попечения, а других – иными способами, внутренне повторяя им: «Работай, приобретай, принимай странных, чтобы сотворить себе доброе имя».

 Ибо с добрыми семенами всевают по частям и худые плевелы и вначале попускают человеку услаждаться тщеславием, трезвиться в постоянном посте, усердно вставать на молитвы и церковные службы, чтобы мог он заключить из сего, что, оставаясь подвластным, не сделался бы таким: потому что там и обиды, и печали, и смущения, а здесь мир, тишина, радость; там строгость отца, страх, оцепенение, а здесь беззаботность, небоязненность, нестесненность. Так демоны, введя в обман подобными сим помыслами, похищают у человека ум. Внезапно же напав на душу во время чрез меру продолжительного сна, напояют ее страхом, прерывают Божественные службы нерадением и унынием, наводят на мысль, что странноприимство расстраивает человека, употребляют все обаяния порока, чтобы, ввергнув его в уныние, возбудить ненависть и к самой жизни, а таким образом, обнажив от добродетелей, представить на позор Ангелам.

 Иногда демоны возвеличивают труды в помыслах, а иногда уничижают их как ни к чему не служащие, чтобы в одном случае внушить высокоумие, а в другом посеять отчаяние. В тех же, которых не могут довести до расслабления, возвеличивают труды, чтобы внушить им высокоумие, а тем, которые не соглашаются предаться высокоумию, твердят одно то, что труды ни к чему не служат, чтобы, приведя их в расслабление, всеять в них отчаяние.

Глава 29. Посему, когда помыслы возвеличивают труды, отринув их с презрением, будем уничижать душу, а также, когда умаляются труды как ни к чему не служащие, сколько есть сил будем возвеличивать Христово милосердие. Ибо, в какой мере более и более удручаешь свое тело, в такой же испытуй свою совесть. Познавай себя самого, ощущая тайные расхищения помыслов, чтобы, оставаясь нечувствительным к тайным их грабительствам, не прийти нам в омрачение от мысли, будто бы добродетели пожинаются одною суровостию жизни.

 Некоторые, возмечтав это, как пруги, поколебались в уме, потому что демоны производят призраки, обольщают видениями, а иногда расхищают душу боязнью. Одному из братий, бодрствовавшему ночью, демоны представили страшные мечтания, напечатлевая не на внешнем только оке, но и во внутреннем зрении. Посему ум, боримый заботою о другой наступающей ночи, приходил в опасность подвергнуться расхищению мыслей, и брань постигала душу многие ночи. Но бедствующий усиливался удержать внутри себя вождя мыслей и, предав душу Подателю души, укоряя сам себя за действительные свои падения, подвизался в том, чтобы углубляться в себя самого; потом, занимая душу помышлениями об огне на Суде, приводил ее в страх, чтобы, страх поражая страхом, отразить от себя боязнь. Сие и произошло, как сказывал претерпевший эту брань.

 Ибо, когда демоны всякими способами устрашали душу, страждущий в молитве взыскивал Бога; те развлекали душу мечтаниями, а он, собрав бремя грехопадений, открывал оное Всеведущему Богу; те снова развлекали молитвенное око, а он, вознаградив сие страхом Суда, уничтожал страх мечтательный и, как один страх преизобиловал пред другим, с Божиею помощью препобеждал он обольщение, потому что душа, смиряемая памятованием грехов и пробуждаемая страхом Суда, извергала из себя демонские страшилища. Все же это: и отогнание демонских страшилищ, и подкрепление падающей души – совершалось благодатью свыше, потому что Господь подкрепляет всех падающих и «возводит вся низверженныя» (ср.: Пс. 145, 8).

Глава 30. Иногда усиливаемся сотворить чистую молитву, и между тем не можем; а иногда так же не принуждаем себя, и душа пребывает в чистой молитве: и первое происходит от нашей немощи, а последнее от благодати свыше, призывающей нас войти в душевную чистоту, тем же и другим вместе поучающей нас не себе приписывать, если молимся чисто, но признавать Дарующего сие. «О чесом бо помолимся, якоже подобает, не вемы» (Рим. 8, 26). Когда усиливаемся соделать молитву чистою и не можем, но омрачаемся, тогда, омочив ланиты слезами, будем умолять Бога, чтобы рассеял ночь брани и воссиял свет в душе.

 Когда живущий вместе с тобою брат отлучится по делам службы, по обычаю молитвенному обновляй о нем память, но не мечтай о нем сверх меры, чтобы демоны, у тебя заимствовав начало к заботливости и поощряя оную, не стали изощрять более и более, живо представляя тебе брата во время псалмопения и лишая в Боге попечения по Богу, чтобы, одним попечением отражая другое, как пленников, отвести нас от наилучшего и от помышления о сказанном: «Возверзи на Господа печаль твою» (Пс. 54, 23). Ибо демоны знают, что, вследствие излишней заботливости о брате возмутив владычественное в нас, дадут превратное направление самой печали, еще же извлекут у нас и укоризны брату за медленность, будто бы отлучившийся до ревности к делу служения вознерадел о брате, и сие делают, чтобы многозаботливая любовь наша пременилась даже в ненависть.

 При заботах наших об отлучившемся демонам обычно делать и то, что в тот самый день, в который, как знают они, прибудет отлучившийся, как в зеркале показывают нам его в сонном видении, чтобы по сбывшемуся сну и при отлучке других заставить нас снова ожидать пророчественных снов, которых должно паче отвращаться и весьма избегать, чтобы демоны не вводили оными в заблуждение душу и в рассуждении чего-либо другого.

Глава 31. Ибо они ничего не знают наперед, но что видят совершившимся, то показывают и представляют в мечтании. Нередко, когда пребывали мы на безмолвии, демоны, увидев идущего к нам брата, наперед указывали его в помыслах; и им не надобно верить, хотя по видимому говорят правду, потому что с самою правдою вносят ложь, чтобы по сему частному случаю и на предлежащих нам путях определять места засад. Как не бывшее в деле золото, вложенное в плавильную печь, делается чище, так и новопоступивший монах, переплавив нравы свои в обители, отличается терпеливостью. Ибо под распоряжением братий оканчивает он обучение свое послушанию и под десницею наказующего уготовляет природу к долготерпению. Поэтому, когда с радостью будет принимать оскорбления и с самоуничижением возлюбит смирение, тогда, став выше противных страстей, начинает потом подвизаться в том, чтобы преуспевать добродетелями по мере более и более даруемых ему благодатью сил. Как опускающиеся в основания земли вырывают там золото, так нисходящие до златоподобного смирения износят из него добродетели. Тогда ум ощутит упокоение, когда, отсекши причины страстей, займется созерцанием, а до отсечения страстей ощущает он и труд, и окаянство свое, с немощью исходя на борьбу с сопротивными.

Глава 32. Отшельничество, когда в нем соблюдается постепенность, охотно принимают старцы, если только переходит кто к этому, усовершившись в добродетелях еще в общежитии. И да испытает таковой себя, может ли он преуспевать в отшельничестве. А если, находя сие невозможным, ослабевает в добродетели, то пусть возвратится в общежитие, чтобы иначе, не имея сил противостать ухищрениям помыслов, не лишиться ему рассудка. Как плачущей вдове утешителями служат сыновья, так падшей душе утешение – труды: они рассевают отчаяние помыслов и посевают веру в покаяние, провозглашают Христово милосердие и оглашают содеянные грехи.

 Поэтому должны мы не по обычаю только заниматься трудами, но с разумением благодарения, чтобы душа не оказалась лишенною такового любомудрия. Ибо если в каждом деле уразумеваем дающего конец трудам, то запечатлеваем дело благодарением. Как у младенца хлеб старается унести молодой пес, так разумение у сердца – лукавый помысел. Поэтому не как младенцы будем смотреть на лукавство противных дел, чтобы не предать им душу на расхищение. Как сверкающий сонм звезд красит небо, так осиявающая истина словес украшает человека. Посему будем носить на языке один образ истины, потому что Господь «вселяет единомысленныя в дом» (Пс. 67, 7).

 Как сильные молнии, промчавшись, предвещают гром, так точная речь, будучи произнесена, предвозвещает веру. Посему будем стараться быть верными истине, чтобы приблизиться нам и к престольному граду добродетелей – любви. Как солнце златозарными лучами улыбается всей земле, так любовь светозарными делами приветствует всякую душу. Если приобретем ее, то угасим страсти и просияем до небес. Всякий труд совершим, как скоро улучим святую любовь, потому что без нее нет пользы ни в чем настоящем, и гнев свирепеет, и нравы грубеют, и к трудам по высокоумию примешивается слава. По смирению души Давид постился со слезами; и мы будем смирять душу постом.

Глава 33. Кто подвизается в самых тяжелых телесных трудах, тот пусть трудится не для похвалы и не превозносится славою. Ибо демоны надмевают душу сими трудами и суровость и подвиг тела усиливают славою, завлекают принять на себя еще большие труды, чтобы человек еще более превозносился, ведут с ним внутреннюю беседу, внушая ему посредством помыслов: «Как такой-то подвизался, не щадя себя, и такой-то приобрел себе великое имя, так что о нем говорят и по смерти его, так и ты взойди на самую высоту подвижничества, чтобы стяжать себе славу и чтобы имя твое соделалось великим и по смерти твоей произносилось с особенною похвалою».

 Посредством сих-то, в такой мере обольщенных, помыслов не телесными только трудами ведут с тобою брань, но призывают паче в споборничество, чтобы чрез них коснуться души в чем-либо более опасном, ибо возводят человека до первоседательства, возвышают до права говорить как учителю, чтобы за это молва отдавала ему первенство и в великих трудах, и в ведении. Влагают же в него соревнование и зависть к тем, которых преуспеяния прославляются, деятельность достойна удивления, а близко к ней и ведение. Иногда же усыпляют в нем разжжение плоти, с хитрым намерением не дают во внутренности места нечистым помыслам, чтобы человек подумал, будто бы дух блуда препобежден суровостью его жизни, сердце его близко к светлости святых и взошел он на самый верх святости.

 А в рассуждении яств, от которых воздерживался, и постоянных постов определяют ему годы, после которых вправе он похвалиться, как доблестный, и превозноситься пред братством, как чем-то в сравнении с ним низким; и таким образом заставляют его рассказывать о своих подвигах, в которых будто бы преуспел он собственными только силами, потому что сделал то и то, подвизался и злострадал так и так, нимало не дозволяя выговорить ему при этом: «Впрочем, подвизался не я, а действовавшая во мне помощь». Ибо не позволяют ему исповедать Бога помощником в том, чем заставляют его хвалиться, чтобы так как собственными силами совершил все в своих подвигах, то и похвал в награду всецело требовал себе и чрез это погряз во глубине хулы, несмысленно величаясь, что сам себе был он помощником.

Глава 34. Посему, когда сердце так сильно бывает оглашаемо славою помыслов и не противится этому, тогда оно не вне тайного отупения смысла, а вождь рассудка в опасности прийти в колебание или от снов, принимаемых с верою, или от превращений, совершающихся в бодрственном состоянии, или от видимого в преображении света. Ибо так сатана для обольщения нашего преобразуется в Ангела света, иногда показывает, что подает дарования, чтобы ты пал и поклонился ему, или возвещает, что восхитят тебя, как нового Илию, или обещает сделать святым. Иные, приняв это с верою, уклонились от истины и впали в умоповреждение.

 Поэтому ты, молитвенник Святой Троицы, зная, над чем с любовью трудишься, со всяким хранением блюди сердце, чтобы, обращая внимание на одни внешние труды, не быть тебе коварно уловленным в трудах внутренних. Итак, мое слово сказано тебе, чадо, изреченное же мною да блюдет сердце твое. Помни охраняющего тебя Христа; не забывай достопоклоняемой и Единосущной Троицы, во славу Отца и Сына и Святаго Духа ныне и всегда и во веки веков. Аминь.

К Евлогию монаху. Слово 2. О пороках, противоположных добродетелям

Глава 1. Необходимым почитаю трудолюбию твоему представить вкратце и пороки, противоположные добродетелям. Хотя до сих пор, возделывая разум, на уготовляемой к сеянию ниве исторгали мы терния помыслов, однако же достигли до этого «не от дел, ихже сотворихом» (Тит. 3, 5), но образ имея здравых словес (ср.: 2 Тим. 1, 13), какие слышали от отцов; стали в ином сведущи и из жизни деятельной. Все же сие от благодати свыше. Она указует грешникам козни обольстителей, она предостерегает и говорит: «Что же имаши, егоже неси приял?» (1 Кор. 4, 7). И чтобы, как приявшие, благодарили мы за это Подателя, а не себе самим приписывали, с мнимым самохвальством отрицая даяние, Апостол говорит для сего: «Аще же и приял еси, что хвалишися яко не приемь?»То есть вы, бедные делами, уже «обогатистеся», вы, начавшие учиться, уже»сыти есте» (ср.: 1 Кор. 4, 7–8).

 В такое обольщение впал недавно и я, как в своем предположении, скрывая бедность дел, брать взаем, так и в намерении подавать советы, без всякого порядка излагая науку о том, как должно обучаться. Впрочем, если имеет у вас какую силу извинение, то уделите его и мне, чтобы могли мы представить вкратце противоположно соответственные добродетелям пороки, обозначив, что такое чревоугодие и – вопреки ему – воздержание, что такое блуд и целомудрие, что такое сребролюбие и нестяжательность, печаль и – вопреки ей – радость, что такое гнев и долготерпение, уныние и терпеливость, что такое тщеславие и нетщеславие, зависть и независтливость, гордость и смирение. Сии добродетели и пороки взаимно соответственны, противодейственны и противоположны. Представим их вкратце так:

Глава 2. Чревоугодие есть матерь блуда, питательница помыслов, ослабление поста, ограничение подвижничества, страшилище, отклоняющее от цели, живое представление снедей и приправ, неудержимый молодой конь, необузданное неистовство, приемник болезни, противление здравию, завал проводников, стеснение внутренностей, крайний предел насилий природе, таинник блуда, нечистота мыслей, немощь тела, тяжелый сон, печальная смерть. А воздержание есть узда чрева, бич ненасытности, правило соразмерности, обуздание жадности, отречение от упокоения, устав суровой жизни, укрощение помыслов, око бдительности, избавление от воспламенения, пестун тела, столп трудов, стена добрых навыков, умягчение нравов, сокращение страстей, умерщвление членов, оживотворение душ, уподобление Воскресению, постановление освящения.

 Блуд есть плод сластолюбия, расслабление сердца, печь разжжения, уневещение идолам, темное дело, тенью покрытый образ, воображаемое сочетание, во сне мечтаемое ложе, неощутимое сопребывание, обман очей, бесстыдство взора, постыжение молитвы, срам сердца, путеводитель к неведению. Целомудрие же – риза истины, секира непотребства, возница очей, назиратель помыслов, обрезание мысли, отсечение невоздержания, новое насаждение в естестве, противоборник разжжению, содейственник в делах, сотрудник воздержанию, светильник сердцу, указатель молитвы.

Глава 3. Сребролюбие есть идольская бережливость, прорицание толпы, приговор скупости, вычисление отложенного, богатство порабощения, род неправды, тук болезней, гадатель многолетия, обаятель трудолюбия, советник бдительности, нищета чрева, малоценность снедей, ненасытимое неистовство, многопопечительный порок. Нестяжательность есть искоренение сребролюбия, укоренение несребролюбия, плод любви и крест жизни, неболезненное житие, не возбуждающее зависти сокровище, не знающее попечений небо, неподвижное солнце, неизмеримое вещество, необъятное богатство, коса, пожинающая попечения, евангельское дело, нерушимое украшение, скоротечный подвижник.

 Печаль есть сожительница утрат, собеседница неудачи, предтеча страннической жизни, память родства, сообщница воздыхания, соученица уныния, жалоба на огорчение, памятник обиды, помрачение души, суровость нравов, опьянение благоразумия, усыпительное противоядие, облако на лице, червь во плоти, падение помыслов, толпа порабощения. Радость – пагуба печали, благодарность в бедствиях, молитвенное видение, радование в трудах, веселие благотворительности, отпрыск отречения от мира, приемник страннолюбия, прибежище надежд, пища подвижников, утешение плачущих, услаждение слез, помощь в скорби, воззвание любви, согласие великодушия.

 Гнев – расхищение благоразумия, расстройство состояния, смущение естества, свирепость лица, печь в сердце, изрыгнутый пламень, закон раздражительности, негодование на обиды, матерь зверей, безмолвная борьба, рожон в молитве. Долготерпение – оружие благоразумия, судилище гневу, врачевство сердцу, урок дерзким, тишина мятежным, необуреваемая пристань, благодеяние печальным, благость ко всем; оно, хулимое, благословляет, оскорбляемое, радуется, оно – утешение утесненным, зерцало надеющимся, награда злостраждущим.

Глава 4. Уныние – воздушная приязнь, хождение кругом, ненависть к трудолюбию, борьба с безмолвием, буря во время псалмопения, лень к молитве, расслабление в подвиге, безвременное усыпление, непрестанно возвращающийся сон, тягота одиночества, ненависть к келлии, противоборство трудам, противление терпеливости, узда размышлению, неведение писаний, причастница печали, часы, показывающие голод.

 Терпение – отрешение от уныния, отречение помыслов, попечение о смерти, размышление о кресте, пригвожденный страх, выбитое золото, законоположение скорбей, книга благодарения, щит безмолвия, оружие трудов, кипящая деятельность к добру, начертание добродетелей. Тщеславие – мечтание о случайности, притворное трудолюбие, противление истине, первая причина ересей, желание первенства; оно последнее на приветствия, порабощено похвалам, оно – многоличный дух, тысячезубый зверь. Среда тщеславия соплетается с гордостью и завистью, которые одна в другой и одна другой враждебны, и это – триплетеная цепь зол, трехсоставный раствор страстей, тройственный язык еретиков.

 Нетщеславие же есть делание смиренномудрия, отступление от угодливости, смежение очей для похвал, созерцание ведения, противление миру, здравие душевного чувства, правило бережливости, таибник трудов, нелюбитель прославления, в тленном теле сокровенное сокровище. Зависть – одежда гордости, совлечение смиренномудрия, корень пересудов, слепота к благодушию, лицемерие в дружбе, обманчивая свобода в обращении, вражда к любви, ревность к одобряемым, смятение неколебимых, осмеяние прославляемых, превращение очей. Кто же чист сердцем, кто не укорит себя в том, что отверг или не вполне исполнил заповедь Божию или вознерадел о ней? Но Христос во всяком деле да приведет нас к успешному исполнению воли Его! Ему слава вовеки! Аминь. 

Похвальное слово Алвиану

 Копи так называемых драгоценных камней и золотоносные жилы пусть отыскивают миролюбцы, и они пусть услаждаются, гордясь сими вещами, разнообразием цветов отсвечивающими в лицах что-то привлекательное и приятное для взора. А жития мужей святых, добродетели людей устранившихся и старающихся утаиться от мира и то, в каких преуспевают они доблестях, пусть, для подражания их жительству, исследуют боголюбцы. Ибо подлинно ни с чем не совместно и крайне несмысленно о том, что причиняет людям столько вреда, что едва ли кому удобно выразить это словом, прилагать человеку много попечения и рачительности, чтобы прикрываемое этим природное благообразие делалось приманкою сластолюбия для невоздержных, в которых сим придаточным украшением раздражаются страсти до неистовства, а что может украсить душу, исправить погрешительное в жизни, о том опять иметь столько нерачительности и нерадения, что заслуживающее все наше внимание пренебрегается, как следовало бы пренебрегать что-либо безразличное или, лучше сказать, гибельное.

 Ибо какую пользу принесли человеческой жизни дорогие камни, золото и прочие к роскоши служащие вещества? Напротив того, какого вреда и каких неправд не причиняли всем людям, делаясь виною всех зол? От них – любостяжательность, хищения, мучительства, разбои, убийства. От них – грабежи, опустошения, варварские нашествия, междоусобные войны, когда люди пожеланием обогатиться восставляются друг против друга и не отказываются терпеть и делать, что бы то ни было, пока избранная цель не будет достигнута каким бы то ни было способом, своею ли собственною смертию или убийством противников. Нередко предположившие привести себя в такое состояние, чтобы не было у них отнято что-либо из обладаемого ими, сами погибали, бедственно умерши душою, в надежде сомнительной выгоды потерпев жалкую кончину и прежде своих противников подвергшись тому самому, чему старались подвергнуть их.

 Но слышание сказаний о поживших хорошо и дознание совершенных ими добрых дел весьма полезны для любоведущих, служа светильником, озаряющим сокровенное, к познанию и приведению в действие того, что дотоле было неведомо, хотя всегда оно полезно. Ибо одни поревнуют, конечно, их добродетели, немедленно ощутив к себе любовь к ней, так как по какому-то естественному устремлению душа предается прекрасному, а другие, хотя подражанию воспрепятствует какой-либо худой навык, будут дивиться ей, признавая себя несчастными и оставаясь пока при том сведении, что скудны они в добре.

 В отношении же к пользе немаловажно и это – чувствовать худое состояние, в каком человек находится, и не обольщаться чем-либо крайне гнусным, величаясь сим как достоинством, подобно тому как иные бесчувственные, не уязвляемые еще сознанием греха и слепотствующие совестию, небоязненно идут по негладкому и неудобопроходимому пути его, равно как и те, у кого ноги покрыты твердыми мозолями, ступая по терниям и колючкам, не терпят ничего такого, что терпели они прежде, нежели приобучили себя к этому суровостию жизни, и когда ступни их были мягки и нежны, и скоро чувствовали малейшее повреждение. Ибо нет ничего столько трудного для тела и вредного для души, что со временем и по привычке не могло бы сделаться легким и сносным, не производящим уже того неприятного ощущения, какое производило, когда было еще непривычно, и тело утомляло, и совесть печалило, пока не обратилось для души и тела в навык, делающий приятным казавшееся прежде трудным и неприятным.

 Итак, поелику признается добрым делом не умалчивать о преуспеяниях ревнителей добродетели и не скрывать того, что, сделавшись явным, приносит великую пользу в жизни, научает житию ангельскому, землю обращает в Небо чистотою и беззаботностию жития, когда все стараются благодетельствовать друг другу и никто не позволяет себе сделать кому-либо обиду, так как убедились наконец, что суетно все здесь остающееся, ревностно же вожделевают того, что может быть взято нами в Век Будущий и надолго быть там полезным, то, рассказав открыто, соделаем известным блаженного мужа, доныне утаенного для многих, потому что, как лань, углубившись в Нитрийскую пустыню, всегда старался он от всех утаиться, боясь житейских напастей, которые, как громовые удары, поражают свыше и еще более оных повреждают душу, когда она не охраняет себя и не уклоняется от обращения с людьми. Соделаем же известным, чтобы от способных воспользоваться не утаивалось все, что благоговейный оный муж старался утаить от людей, не по зависти к тем, которые стали бы подражать ему, и не потому, что один желал украшаться приобретенными добротами, но потому, что избегал всякого случая выставлять себя напоказ, как дела опасного, которое вместо пользы может причинить вред.

 Был он родом из земли галатийской и питомцем города Анкиры. Юный же свой возраст так управил к целомудрию, что хотя многие толпились вокруг него, по причине его благообразия, но приведены были в удивление его стыдливостию и степенностию, и это, паче красоты его лица, воспламеняло большую к нему любовь в тех, на которых не обращал он взоры и которых не удостаивал приветливого слова. Между тем не одно и то же быть целомудренным как тому, в ком никто не раздражает страсти, так и тому, в ком тысячи стараются возбудить страсть; равно как не одно и то же – управлять обуреваемым кораблем и спасти его ничего не потерпевшим от волнения и, сидя на корме в пристани, держаться за кормило. Первое значит представить признаки искусства в нужное время, а второе – без малейшей необходимости показывать наружный вид, оставляющий еще место сомнению, точно ли человек украшен опытностию или при неопытности, не будучи посвящен в науку, обманывает зрителей как приобретший сведения.

 Поэтому сего блаженного, хотя был он еще юн и потому не способен к прохождению церковного служения, старались всячески уловить, почитая утратою, если священнический чин не будет украшен свойственною ему лепотою, столько же необходимою для целого тела церковно-начальнического чина, сколько зеница для глаза, а глаз для лица: потому что сиял он житием, для многих и для всех был полезным примером, в юном и цветущем теле показывал старческое и благоустроенное состояние духа. И хотя многие употребляли, по-видимому, насилия против одного и возвели его в сан священства правды, однако же он не потерпел насилия, устыдившись имевших над ним преимущество, не решился сделать что-либо против воли, рассудив, что возлагаемое на него дело важно, и, как действительно это было выше его возраста, убегает и общественных мятежей, и церковной должности, опасаясь тяжести возложенного ига.

 И хотя имел ревность немедленно удалиться в пустыню, однако же превозмог это стремление правым помыслом, рассудив, что первым подвигам лучше обучиться наперед у наставников и руководителей, у которых образуются начинающие только упражняться в добродетели, нежели, не получив первоначального образования, идти прямо к учителям, которые учат совершеннейшим подвигам, и сим возложить на них труд, принудив вместо преподаваемого мужам преподавать детские уроки и из обычного их состояния снизойти до несоответственного им и детского, младенцам приличного, упражнения в делах и словах. Поэтому поступает к подвизающимся у нас за городом на горе, над которыми начальствовал блаженный Леонтий (тогда еще пресвитер, а потом бывший и епископом), муж, украшенный и деянием и вЕдением, даже совершеннейший подвизающихся в пустынях, но умевший снисходить и к младенчествующим, приобыкший к начинающим еще деятельную жизнь, потому что и таковых, вместе с преуспевшими, имел всегда под начальством своим.

 Потом сей блаженный, преуспев скорее, нежели можно было ожидать по времени, превзошедши многих и усовершившись более, нежели как позволило бы усовершиться время, уходит оттоле и дело подвига переносит в окрестности Иерусалима, чтобы и видеть тамошние места, где пребывал, творил чудеса и напоследок пострадал Господь Иисус, и получить пользу от лицезрения подвизающихся там мужей.

 А воспользовавшись от них, не скажу, превзошедши их, в короткое время, удаляется в сказанную пустыню и, тщательно скрывая священный сан, пока мог утаивать сие, приемлет монашескую жизнь как едва только начинающий. Пользовался же он такими учителями добродетели, которые скоро возбудили в нем любовь к Небу и желание его устремили к житию ангельскому; почему возлюбил он во всем умеренность, ибо ни в чем неимение нужд составляет отличие одних естеств бесплотных, а связанным плотию невозможно жить, по необходимой потребности не восполняя пищею ежедневно испаряемого. Итак, пренебрегши все в совокупности сущее на земле, весь всецело предался он горнему любомудрию, рассудив, что не только относящееся к телу, но и самое тело излишни для достижения цели тому, кто прилагает попечение о душе и поспешает представить ее Богу. В такой же мере заботился о плоти, в какой принуждала необходимость, чтобы поддержать только жизнь. А все время употреблял единственно на попечение о том, как всегда угождать Богу, какими мыслями и какими делами должен украшаться сугубый человек, чтобы и уста, в честных и полезных словах объясняя внутреннюю чистоту, призывали слушающих к благочестию, и тело скромными движениями обучало видящих благочинию.

 Поэтому и по кончине даже доныне возбуждает он удивление в живущих там и воспевается ими приснопамятная его слава и то, как и языку и слуху воспрещал он всегда рассказ о чем-либо житейском, не терпя ни говорить, ни слышать когда-либо о чем бы то ни было, бывающем в мире, называя безвременным и бесполезным все, что не споспешествует предположенной цели. «Всякое искусство и изыскание, – говорил он, – для занимающихся сим составляют предмет заботливости, чтобы непрестанно с каждым днем и в словах и в мыслях усовершалось все, что об этом говорят и думают, потому что размышление во всем приводит к познанию чего-либо большего и упражнение делается благодетельным для непознанного еще.

 Почему же мы всего досужного времени не употребляем на попечение о нашем искусстве, в котором, если пожелает кто (так как верх совершенства недостижим) приобрести хотя достаточную опытность, не будет иметь времени обратиться умом к чему-либо иному, потому что и целой жизни едва достанет, чтобы, не говорю, подумать о приуготовлении к будущему, но чтобы охранить себя от напастей в настоящем. Как глаз кормчего со всем вниманием неуклонно смотрит на мятущиеся волны и малая невнимательность может стать причиною крушения, так ум, борющийся с страстями и лукавыми духами, если трезвится, редко бывает окраден, а если вознерадеет несколько о внимательности, весь погружается и утопает».

 Поэтому блаженного сего всегда можно было видеть безмолвным и сидящим в задумчивости: самым видом лица показывал он, что действительно имеет попечение о том, о чем говорил, молится ли когда Богу или размышляет о чем полезном. И как ум его предавался горним созерцаниям, упокоеваясь в них или обращая испытующий взор на себя самого, нет ли чего недостающего к благоустройству его, так руки не оставались без дела, добывая тем потребное для тела. Ибо никогда не вкушал телесной пищи в праздности, не терпел иметь ее со стороны и вообще не хотел от кого бы то ни было принять какое-либо утешение, говоря, что всякому проходящему жизнь сию приличнее давать, нежели принимать, чтобы не ослабить сил к дерзновению, не быть вынужденным сказать иногда нечто и в удовольствие доставляющим утешение и нередко умалчивать правду, если она колка, чтобы не опечалить благодетеля.

 Да и велики ли и какие были у него телесные потребности, чтобы много заниматься ими? Простой хлеб, и то не в сытость, служил пищею, вода – питием, холодная в зной и согретая на солнце в холод, одеждою – многолетний, равный годами пребыванию его в пустыне и во все это время ни разу не перемененный плат. Ни сандалии, ни сапога не было у него на ноге, связки пальмовых листьев и кожа серны были для него постелью, когда отходил ко сну, ненадолго от дневных трудов упокоевая тело, изнуренное усильным деланием, потому что большую часть ночи, равно как и дня, проводил в пении и молитве, рассуждая, что в эти времена беседует он с Богом, и часто повторяя с Давидом: «Да усладится Ему беседа моя» (Пс. 103, 34).

 Не знал он кесаревой монеты и того, чья на ней изображена печать. И медь не проходила чрез руки его, чтобы не осквернить их одним прикосновением. Все достояние его составляла Книга, и она служила утешением в унынии, так что чтение было некоторым услаждением после многих трудов, и буквальным смыслом, и умозрением успокаивая встревоженный дух. И сию нищету называл он царством по ее беззаботности, не потому что ничего не приобретал для поддержания жизни наутро, но потому что не имел вожделения ни к чему такому, что возбуждает удивление многих. Ибо не обилие во всем, но неимение ни в чем нужды почитал он богатством души, которая умеет любомудрствовать при каком ни есть довольстве и презирает все как бесполезное, что выходит за пределы оного.

 А что не кучами имения обложить себя, но не желать иметь у себя что-либо нужно для того, чтобы прекратить в себе желание обогащения, сему, как и многие другие с ним, поучал он, чрез меру богатых обличая в скудости, так как они по ненасытной страсти имеют нужду гораздо в большем, нежели что имеют у себя, а богатыми называя тех, которые щедро отлагают что-нибудь из необходимого на потребу как излишнее и не пригодное для любомудрия. Ибо последнее в подлинном смысле есть богатство, и справедливо должно так называться, а первое – бедность и крайняя нищета, потому что одно удерживает от насыщения и чрезмерного обременения себя тем, что есть, а другое возбуждает еще новое и неутолимое желание приобрести и то, чего нет, и приобретение чего сомнительно, между тем как осуждение за любостяжательность несомненно и по приговору Судии подлежит наказанию. Любостяжательностию же будет не только стараться отнять чужое, но и желать иметь у себя нечто большее того, что нужно для довольства.

 А как жизнь сия есть ночь и совершающееся в ней – сновидение, как говорил этот блаженный, то какую пользу людям приносит роскошь по миновании этого состояния, когда ночные привидения исчезнут и не оставят даже чувства скорби и упокоения? «С наступлением дня, – говорил он, – сонные грезы для пробудившихся оказываются пустыми; представлявший себя разбогатевшим поутру ничего у себя не имеет; мечтавший, что пьет или ест, находит, что вовсе этого не делал. Кто во сне достиг начальства, накопил много денег, держал в руках серебро или спрятал его за пазуху, оказывается не имеющим всего этого. Иной во сне подвергался опасностям, а иной напастям и скорбям, иной терпел наказание, а иной был даже убит; все они встают, одни – радуясь, а другие – печалясь о том, что представлявшееся во сне было мечтою, а не действительностию; и радуются, как избегшие испытания зол, печалятся же, как не нашедшие у себя того, что их увеселяло.

 И никому нет никакого плода от такового мечтания, днем не оказывается имеющим у себя что-либо из того, что, как представлялось, имел у себя ночью, кроме одного воспоминания о радующих или огорчающих призраках, возбуждающего сожаление о наслаждениях, которых лишился, и о веселии, из которого исторгнут. Так после этого позорища, когда сновидение жизни сей, подобно ночной грезе, кончится, теряет наконец цену все здешнее: богатство и нищета, пресыщение и скудость, слава и унижение. Остается же одним веселие, другим – ужас и трепет, и сие восприемлют они как достойное воздаяние за то, что сделано в жизни».

 Посему удивления достоин муж сей, и да соревнуют ему все и во всем: кто – взирая на дела его, а кто – руководясь слышанным от него. Тесным шествуя путем, восприял он жизнь; житейские тяготы перенес он терпеливо, как сновидение, ныне же утешается там, где наслаждение постоянно и истинно, за маловременные труды дает пожинать вечное веселие о Христе Иисусе Господе нашем. Ему слава вовеки! Аминь.

О том, что пребывающие на безмолвии в пустынях преимуществуют пред живущими в городах, хотя многие из неопытных противного сему мнения

Глава 1. О произведениях всякого искусства, если судят неопытные, естественным образом весьма погрешают в суждении. И непосвященные в словесное искусство, когда дают суд о словах, произносят о них погрешительное суждение, не зная точного употребления каждого слова, потому что знание для них не обратилось в навык от частных разного рода упражнений. Посему не должно удивляться, что монахов, пребывающих на безмолвии в горах и вертепах, осуждают не дознавшие опытом, как можно преуспевать в добродетели, и говорят, что имеющие обращение с людьми и живущие в городах гораздо более достойны уважения, нежели отшельники, и в такой именно мере, в какой ведущие с противниками рукопашный бой доблестнее борцов, сражающихся с тенью.

 Ибо, не зная поводов к падению (и сколько маловажных случаев, которые доводят до поражения!), признают они падениями одни самым делом учиненные грехи, ни во что не вменяя мысленно совершающихся поражений и побед. Даже и зрение их не привыкло усматривать оных, как тайных и ведомых только Подвигоположнику и совести подвизающегося. А им и нужно наипаче сие ведение: одному, как подвизающемуся ради почестей и венцов, а другому, как Мздовоздаятелю, Который будет разделять награды по достоинству трудов. Мне кажется, что таковые судии всего менее восхваляют душу, украшаемую сокровенными добротами, удивляются же телу, сияющему красотою вида, и испещренную одежду славят более, нежели благосостояние облеченного в оную, потому что обманывают чувства видимым и не хотят обращать мысли на сущность вещей.

Глава 2. Как то, что в чаше, для услаждения пиющего должно быть непременно чистым, так и сердце преимущественно пред телом надобно иметь неоскверненным, чтобы благоугодить Богу, Который хочет таковым его видеть, потому что за чистотою сердца последует и чистота телесная, душевное же расположение не необходимо соответствует состоянию телесной храмины. Иному, как говорит Господь Иисус, можно быть гробом повапленным, полным «костей мертвых и всякия нечистоты» (Мф. 23, 27), не имея внутренней действительности, согласной с видимым. Но не сего призывает слово наше в сравнение с теми, о ком у нас речь, а равного им в деятельной жизни и подобно им упражняющегося в нравственных добродетелях.

 Ибо найдем, что даже и таковой на большее расстояние ниже их и от поведения, на разумных началах утвержденного, столько же далек, сколько от искусного врачевания отстоит лечение, производимое только наглядно и которое не знает причины болезней, а также и страданий, не входит в исследование, от чего происходят разности, останавливается же на том, что страждет, и врачует то, что вскоре снова может возвратиться, потому что не уничтожена причина, от которой началась болезнь. Ибо напряжения и воспаления внутренностей, дурные растворения соков порождают тысячи по именам и по свойствам различных лихорадок, ежедневных, недельных, двухнедельных, непродолжительных или продолжительных, изнурительных и целодневных, составляющихся то при желтой, то при черной желчи, иногда при гнилых мокротах, а иногда от полнокровия, то тихо и неприметно нападающих, то задолго предвещающих свое появление и дающих знать о болезни расслаблением, сухостию и часто прерывающимся сном.

Глава 3. Так беспорядочное стремление чувства обыкновенно производит страстный помысел, а помысел– постыдное вожделение; вожделение же – наслаждение и еще одобрение, а за ним следует на деле совершаемый грех, который, как скоро начинается, должно прекращать в первой причине, отвращая взор, возбуждающий по порядку все, что выше сказано, прежде нежели будет устремлен он и сделает отступление трудным. Ибо что не впечатлелось посредством зрения, то, может быть, не даст занятия мысли и не приведет к худому о сем размышлению, а над чем не остановилась мысль, то не переходит и в дело и не имеет возможности обнаружиться каким-либо признаком. Язык не подвигнется к злоречию, когда внутри усыплена раздражительность. Не видит блудный глаз, когда управляет им рассудок, и запрещает смотреть, на что не должно. Не приемлет срамного слова слух, когда ум охраняет чувство сие. Ни один член не действует погрешительно, когда трезвится внутри правящий помышлениями и крепко удерживает преграду, из-за которой рвутся страсти. Трезвится же и бодрствует он, когда отрекся от внешнего, смотрит на это холодно и ничто не омрачает чистых его дум.

Глава 4. Итак, почему же не падающий самым делом предпочтительнее непогрешающего мыслию? Потому, говорят, что он, и раздражаемый, не увлекается вещами и более достоин одобрения, нежели тот, в ком видимое не возбуждает вожделевательной силы к пожеланию. Если человек сей не познал ничего такого, что есть в мире, то нет в нем и борьбы с этим.

 А если зрение этого соединено было с познанием, то имеет он память, которая доставляет ему ту же пищу, как и видимые вещи. И в нем происходит непрерывная борьба, потому что страсти на безмолвии имеют свободу больше зрения тревожить мысль, как уже не развлекаемую ничем внешним. Один видится и обращается с людьми – у него и взор, вдруг имея пред собою многие лица, равнодушнее к соблазнительному, и помысла едва хватает, чтобы ночью перебрать дневные встречи; другой непрестанно борется с одним только образом или понравившегося некогда лица, или опечалившего облика, между тем как первый распаляет еще похоть, а последний воспламеняет раздражительность, и он употребляет все старание отогнать от себя мысль о том, что беспокоит, и уничтожить в себе памятование о том, что приводит в движение страсти.

 Конечно же, со временем одержит он верх, с каждым днем умаляя силу с ним борющегося и увеличивая свою собственную, так что последняя от упражнений ежедневно преуспевает в зрелости и навыкает одолевать противников. Так привычка переходит в навык, а навык обращается в природу и приобретение соблюдает непреложным для приобретшего. Но неопытным в искусстве возможным кажется и крайне невозможное. Как невозможно в потоке, пока течет, видеть лежащий на дне песок (необходимо же остановить воду, текущую сверху), так точно, когда взор наводняет мысль новыми и новыми образами, невозможно тогда вступить в борьбу с определенным лицом или с определенною страстью и когда-либо соделать помысел чистым, потому что входящее извне уничтожает прежние черты и понемногу начертывает собственные свои образы, которые сглаживаются также привходящими новыми; и при этой осаде происходит во внутренности непрерывное смятение, по причине взаимно заменяемых друг другом представлений не позволяющее даже дознать, что именно беспокоит.

 Ибо едва овладевает помыслом недавно представившееся ему, как вскоре заменяется это настоящим; и что прежде его занимало, то всегда уступает место последующему; и рассудок терпит достаточный вред от суетности помышлений, когда по видимому не терпит ничего такого, к чему располагает производящее страстные представления о вещах и уклоняющее от помыслов более необходимых и полезных.

Глава 5. А если кто рассмотрит вред, происходящий извне, когда глаза видят непозволенное, слух поражается отовсюду срамными словами, сверх того, возмущается раздражительность, уловляется какою-либо приманкою похоть, возбуждается сластолюбие, приводится в колебание слава, приключается печаль, то, без сомнения, найдет, что он походит на избитого и покрытого ранами в кулачном бою; и тогда назовет блаженными тех, которые, пребывая на безмолвии, ничего этого не видят и не терпят.

 Ибо какая польза самым испытанием вещей возбуждать страсти к борьбе и сею борьбою давать им возможность не иначе быть подавленными, как с большим затруднением, когда безмолвие (каким бы то ни было способом) обыкновенно приводит их в невозмущаемое состояние и бездействие мало-помалу уменьшает силу каждой страсти в той же мере, в какой борьба с нею придает ей большую и большую силу? Ибо и раздражительность, оставаясь в покое, бывает умереннее, и похоть, безмолвствуя, навыкает быть менее стремительною – одним словом, всякая страсть, если не возбуждать ее, с каждым днем приходит в большую умеренность и впоследствии совершенно прекращается, забывая со временем деятельность свою. И когда страстное расположение минуется, остаются наконец одни голые воспоминания о вещах.

Глава 6. И как пожелания яств и напитков самых приятных ни зрение, ни память не возбуждают в том, кто их не хочет, так и ничто чувственное, ни видимое, ни слышимое, ни приходящее на мысль, – не уловляет в страсть того, кто страстную в себе силу приучил к покою, потому что навык не позволяет уже приходить в движение тому, что долговременным безмолвием отучено от движения. Поэтому можно ли сказать, что без опытности и с опасностью для себя совершающий свой подвиг достоин большего одобрения, нежели подвизающийся по правилам и безопасно? Кто скорее успеет на войне и легче победит врагов: тот ли, кто с неистовством кидается в ряды противников и лицом к лицу борется с вражескою дружиною, или тот, кто нападает на них по правилам военного искусства, без труда низлагает их в засадах при нападениях внезапных, одерживает благоразумием победу, или с великим кровопролитием противостоит борющимся упорно? Кто кажется целомудренным, и действительно целомудрен умом: тот ли, кто бросается на ярых зверей, в раскаленную печь и в волнующееся неистово море, или тот, кто остерегается вреда, ими причиняемого, и стоит вне опасностей?

Глава 7. Как тело, подвергаясь сему, необходимо терпит свойственное телу, так чувство, кружась среди чувственного, дает страстям способы к тому, чтобы не менее сказанного повредить душе. А для борьбы достаточно сил и у природы, если и ничего не придадим ей извне в помощь против себя самих, потому что у похоти есть свой огонь, пусть не будет еще сухих дров и не увеличивают они пламени. Может быть, на это и намекает слово законное. Сказано: «Аще же изшед огнь обрящет терние и запалит гумно, да отдаст, иже возже огнь» (Исх. 22, 6); и гумном называются страсти, огнем – естественные стремления, тернием – подлежащее чувствам. Пусть не служит оно посредством, и огонь не возможет коснуться гумна, не находя вещества, которое бы ему можно было воспламенить и по оному дойти до гумна.

 Ибо, без сомнения, или совершенно погаснет по недостатку сгораемого и кончится, оставив по себе пепел, означающий крайнюю немощь прежнего владычества страсти, или будет таиться в искре, которая нимало не вредит, но научает взирающего, что может иногда повредить, возгоревшись пламенем, если будет в обилии вещество, пригодное для оставшейся в нем силы. Ибо не вдруг объемлет собою дрова искра и зажигает подложенные щепы, но имеет нужду в соломе, сухих стеблях и сене, чтобы превозмочь и более твердое горючее вещество. И все сие приводит нас к такому дознанию, что малые и ничего не значащие грехи доводят нас до больших грехов и равнодушие к грехам малым пролагает путь грехам тягчайшим.

Глава 8. И должно не давать им повода входить в привычку, не дозволять вести себя бесстыдно, но в самом начале останавливать будущую их дерзость – стирать главу змия, приходящую только в движение, прежде нежели коснется он пяты (см.: Быт. 3, 15), истреблять «семя от Вавилона» (Иер. 50, 16) и младенцев его разбивать о камень (πρός τήν πέτραν), который един, как показывает прибавление члена к слову «камень».Ибо за вкравшеюся головою вторгнется все пресмыкающееся; и семя плевел, укоренившись, препятствует обыкновенно возрастанию плодовитых насаждений, и младенцы, пришедши в мужеский возраст, имеют обычай вести если не несносную, то упорную и опасную борьбу, а ими означаются страсти, так как они вначале преодолимы, но, поддерживаемые привычкою, приходят в полную силу и с тем вместе, что делаются неудобоодолимыми в борьбе, причиняют много труда, обличая нас в легкомыслии и страшном неразумии, потому что сами против себя возрастили врагов, которых легко было нам истребить, когда были они слабы.

 Ибо тогда уму, по сокрушении противников пребывая в мире, было бы время обратиться к созерцанию и возделать собственные свои силы. А сие и говорит некто из Пророков: «Раскуют мечи своя на рала и копия на серпы» (ср.: Мих. 4, 3), означая тем прекращение военного времени и состояние, благоприятное для дел мира.

Глава 9. Другой Пророк говорит: «Очи твои узрят прельщающих тя, и ушеса твоя услышат словеса созади тебе прельщающих» (Ис. 30, 20–21), внушая сим, по прекращении рукопашной битвы, смотреть и в ясности узнавать хитрости и предначинания врагов. И великий Моисей во Второй книге тщательно напоминает израильтянам, что было с ними по исходе из Египта в пустыне, прошедшие битвы и сражения, советуя упражнять сим память и необычайные победы обращать для себя в повод к величайшей благодарности. Сего не знает, да не имеет и досуга когда-либо узнать, живущий в городах и думающий о себе, что оказывает помощь другим. Ибо занимается он хорошим и для многих полезным делом, но в сравнении с тем, кто прилагает попечение о собственном своем состоянии и исправляет свое внутреннее, едва ли удержит второе место, подавая телесную помощь имеющим в ней нужду, а душу свою оставляя вовсе без попечения о ней. Знаю, что и земледельцы во всякое время занимаются своим земледелием, и пловцы оснащают всегда свой корабль, а путешественники, и купцы, и ремесленники, и наемники стараются о том, что, по их мнению, служит к их пользе, и никто не согласится признать, что чужое дело предпочтительнее своего или даже равноценно своему.

 И пловец, пускаясь в море, направляет ладью свою, куда ему нужно плыть, и земледелец производит сообразные с временем работы, прилагая попечение о своем земледелии, и занимающийся каким-либо искусством упражняется в нем для своей выгоды – одним словом, всякий, почитая напрасным и суетным делом иметь попечение о том, что делают другие занимающиеся тем же, много заботится и печется, как лучше устроить собственные свои дела.

Глава 10. И почему иные пред теми, которые в добродетели полезны для себя, почитают наиболее достойными предпочтения тех, которые полезны для других? Мне кажется, что они непременно похвалят того, у кого горит дом и все имущество в доме объято пламенем, а он, послушавшись убеждения друзей, идет с ними на сговор или еще для сватовства, потому что потребность друзей признал более достойною предпочтения, нежели прекращение пожара в доме; и в таком случае окажут уважение тому, кого рассуждающим здраво должно заподозрить в умоповреждении и безумии. Но хуже пожара, что потерпит ум от каждого из чувств, если не преградит сих входов, которыми вносятся вещества, питательные для горящего огня, и, подобно сухим дровам, складываются в кучу, чтобы распалить ими естественный пламень, причем память, как мехами, раздувает его внимательным размышлением и делает более неудержимым и неугасимым, нежели огонь на пожаре.

 И сие-то, кажется негодуя на некоторых, произнес Бог Пророку; и с гневом говорит: «Еда не видиши, что сии творят во градех Иудиных»и вне Иерусалима? «Сынове их собирают дрова, и отцы их зажигают огнь, и жены их месят муку, да сотворят опресноки воинству небесному» (Иер. 7, 17–18), выражая сим, что зрение, как сухие дрова, собирает раздражающие образы, похоть возжигает в них сильный огонь и память непрестанно раздробляет и умягчает это. Так зрение, пролагая себе путь чрез это, переходит в действительный грех, совершаясь общим содействием всего сказанного. А «собирати тростие на плевы» (Исх. 5, 12) есть дело трудящихся над плинфоделанием в Египте, а не пребывающих на безмолвии.

Глава 11. Поневоле собирает тот, кто входит в общение с толпою: из вещества, производящего грех, и необделанного брения страсти образует он плинфу, которая сама по себе не имеет вида, но принимает ясный отпечаток тех кумиров, какие при помощи чувства начертаны внимательным размышлением. Ибо страсть может приводить в движение одно только естественное стремление, и то слабо, если не содействуют ей внешние вещества. Но когда примет она в себя привлекательные и обольстительные образы, тогда определенными чертами чувственного удерживает помысел в оковах. Например, раздражительность и похоть, удовольствие и печаль – силы покоящиеся и не имеющие вида, пока нет в обилии вещества, возбуждающего их к возрастающей деятельности. Но если к раздражению опечаленного, и к похотению наслаждавшегося, и у других к другой какой страсти чувство привнесет соответствующий образ, то страсти сии дают дело чувствам и постоянное занятие мысли при воззрении на отпечатления того, что раздражает и производит страстное и крайне тягостное напоминание.

 Посему-то и прекрасно безмолвие, ибо не видит вредного, а что не было видимо, того не приемлет в себя мысль; и чего не было в мысли, то не приводит в действие память представлением сего, а что не приводит в действие память, то не раздражает страсти; когда же страсть не возбуждена, тогда внутренность в глубокой тишине и в мире. Посему-то премудрый Моисей, хотя на нем лежали забота и попечение о народе иудейском, однако же кущу свою поставил вне стана, вдали от многолюдства, избегая, сколько можно было, неподобающего беспокойства и доставляя покой помыслу, чтобы усматривать и узнавать, что полезно душе.

Глава 12. Посему-то Иисус Навин не выходил из кущи, отклоняя от себя безвременные оскорбления чувству зрения. Посему Илия и Елисей, оставив Иудею, жили на Кармиле, а Иоанн, избегнув Иерусалима, пребывал в пустыне иорданской. Иеремия же, удерживаемый необходимостию пророческого звания, и не терпя пребывания среди беззаконного народа, сетуя о сем, сказал: «Кто даст мне в пустыни виталище последнее; и оставлю люди сия и отиду от них («ср.: Иер. 9, 2). Так предпочитал он лучше жить со зверями, которые не вредят душе, нежели самому сделаться вредным от сообщения с единоплеменными. И что важнее всего, посему же и Господь Иисус, превысший всякого вреда, удаляясь от многолюдства, если только находил когда к тому возможность, пребывал в пустынях, самым делом давая видеть пользу безмолвия способным усмотреть сие, чтобы отовсюду явствовало и соделалось неоспоримым, что пред избравшими жизнь общественную или ни общественную, ни уединенную, какою бы степенностию ни отличались они, предпочтительнее избравшие жизнь монашескую и отшельническую, потому что безмолвием усыпляют страсти, которые у первых непрестанным зрением доведены до ожесточения, так что они не чувствуют уже вреда, потому что время постепенно сделало оный привычным для них, как изнурительная лихорадка боли не производит, а неприметно изнуряет силы.

 Так иной изнеженный человек если босой пойдет по земле, то сперва не выносит без боли и малейшей негладкости, а когда ноги покроются мозолями, не чувствует боли, хотя будут встречаться терния, спицы и острые гвозди, потому что не доходят они до живой плоти, а плоть отвердевшая потеряла чувствительность наравне почти с мертвою.

Глава 13. Итак, почему же думают, что не делается обиды тем, которые, по долговременной привычке быть обиженными, не чувствуют вреда от обижающих? Ибо уму, когда зрение совершенно развлекает его видимым, достанет ли времени узнать, что причиняет ему скорбь, когда для рассуждения об этом потребно много свободных минут? Едва приняв в себя одни образы, вскоре приемлет он другие, и потом еще новые, и вслед за тем еще иные, какие встретятся; и, услаждаясь всеми или большею их частью, наслаждение которым из них признает вредом? И займется ли тем, чтобы произведенное сим осквернение сгладить, не имея возможности когда-либо увидеть даже то, что им осквернено?

 Развлекаемый сообществом с людьми в продолжение дня, не забывает ли и опечаленный своей печали и больной своей скорби и боли? Оставшись же ночью один, не приходит ли каждый в чувство своего страдания, когда безмолвие даст время болезням возбудиться и сделает то, что не беспокоившее дотоле начинает беспокоить? И как у прожорливого, который непрестанно ест, позыв к пище, при всем пресыщении и наполнении чрева, не знает сытости в том, чтобы снова возбуждаться к пожеланию, так по видимому бывают страсти несколько недеятельными, по причине занятий чувств предметами чувственными будучи удерживаемы от собственного своего стремления; но дай им свободу от внешнего беспокойства – как и по насыщении недостаток пищи производит вновь голод, так и страсти, как скоро напряжение чувств кончится, восстают на упокоившегося во всей своей силе и возбуждают в нем великий мятеж, обратившись в привычку, вооружают к борьбе с ним те образы, которые думал он безвредно окинуть взором, не имея времени вспомнить о вреде их.

 И тогда только начинает он чувствовать вред, когда имеет досуг узнать и изведать могущество его, пленяемый нелепыми мыслями и принуждаемый останавливаться на помыслах, исполненных стыда. И тогда уже открыто сознается, что прошедшая жизнь его – заблуждение, ублажает тех, которые не познали очами своими того, что познал он, и не без причины сожалеет о себе самом, что сам на себя дал врагам оружие, и справедливо терпит нападения, по великому неразумию дав силу врагам.

Глава 14. Ибо тогда, что в виде семени запало посредством зрения, слуха или других чувств, начинает возрастать наподобие терний и, постепенно созревая, болезненно язвит своими иглами или, лучше сказать, наравне с баснословною у народных певцов гидрою подъемлет одни на место других головы, тысячами угрызений причиняя боль несчастному. Ибо предстает ему светлым виденное лицо, дорогой убор, разливающийся смех, обольстительная наружность, умильность и нежность, изысканно употребляемые для уловления, беглое движение глаз, хитрый взгляд, трепетное движение, стройность голоса, мягкость выговора, даже и не это только, но и непритворный нрав – одним словом, степенность и простодушие, трогательная речь, сострадательный вздох, слезы души болезнующей вызывают на великий, решительный подвиг; и воспоминание, может быть, о самой, возбудившей сострадание и воспользовавшейся попечительностию, готовит опасность, когда просительница, находящаяся в нужде и борющаяся с нею, напоследок возбудила сожаление о нужде ее и милосердие и воспламеняет любовь.

 Посему что лучше: себя ли пожалеть и избежать соблазнов или тем, что пожалеешь других, запутаться в неразрешимых сетях и впасть в неизреченные бедствия, оттого что пожелал помочь другим? Хорошо подать руку падающему со стремнины, если можно самому не погибнуть с подвергающимся опасности. Если же за предполагаемым состраданием следует страдание, то позаботиться должно о пользе своей души, потому что другой к другому не столько близок, сколько каждый к себе.

Глава 15. Посему, когда пятиградие попаляемо было молниеносным огнем, Ангел сказал праведному и попечительному о странноприимстве Лоту: «Спасая спасай твою душу: в горе спасайся, да не когда купно ят будеши» (Быт. 19, 17): не о гибнущих, но о своем паче спасении заботься. Ибо, сказав: Не озирайся вспять (Быт. 19, 17), научил не обращать никакого внимания на гибнущих, потому что, без сомнения, не было бы справедливо желать погибнуть с гибнущими, и даже желать о других прилагать попечение, равное попечению о себе, когда сострадание, не принося никакой пользы наказываемым, причиняет величайший вред состраждущим, вредя самому спасению, вожделеемому всеми людьми в совокупности.

 Ибо, хотя человеколюбие боголюбезно и нам прилично и каждый должен другому подавать полезный совет, стараться о нем и желать ему добра, потому что такое расположение подлинно похвально, однако же в крайних случаях стараться о себе меньше, нежели о других, не только не одобрительно, но даже достойно великого осуждения. Посему, кто прилагает великое попечение о своем состоянии, в безмолвии обучает нрав свой благочинию и свободно о многом собеседует с Богом, тому, как ведущему более трезвую жизнь, почему же не быть наипаче способным благоугождать Богу в сравнении с тем, кто не имеет вовсе времени наблюдать за своими помыслами или за скрытными и при занятии внешним непознаваемыми страстями?

Глава 16. Или не скажем, что Мария лучше Марфы? Предпочтя ее за неразвлекаемость той, которая развлекалась и заботилась о служившем к успокоению плоти, Господь говорит не Марии, но полагающей, будто бы делает нечто великое, и потому имеющей нужду в совете и исправляет ошибочное ее предположение, сказав: «Марфо, Марфо, печешися и молвиши о мнозе, едино же есть на потребу. Мария же благую часть избра, яже не отимется от нея» (Лк. 10, 41–42). Хотя беспокойство Марфы происходило от рачения услужить Ему, но не похвалена она за сие усердие, а заслужила упрек за то, что, оставив быть, подобно Марии, внимательною к слову и пользе своей души, печется о том, чтобы не было у ней недостатка в чем-либо, потребном для дорогого угощения, и была предложена трапеза, отличающаяся обычным щедрым страннолюбием. А что Господь, намереваясь осудить неуместную рачительность, двукратно произнес имя и сказал: «Марфо, Марфо», может быть, сие было действием изъявляющего сожаление и кивающего головою при виде беспокойства напрасного, почитаемого необходимым, ибо знал Господь, что оставляемое Марфою в нерадении к преуспеянию в благочестии полезнее того, о чем она старалась.

Глава 17. Так и левиты предпочтены были всему народу, как свободные от всякого житейского занятия, по неразвлекаемости чистым помыслом служившие Богу и совершавшие по Закону великую молитву, чтобы внимательностью и чистотою освятить себя Богу; отказавшиеся от внешних беспокойств, внутри оград святого тогда храма упражнялись они в том, что служило к чистоте, о которой старались, будучи уверены, что безмолвие делает для них хранение чистоты сей нетрудным. Свидетелями же вреда от внешнего служат сын первозданного Авель и дочь патриарха Иакова Дина – один, коварно убитый Каином на поле, а другая (когда безвременно вышла видеть туземных жен), растленная Еммором. Чего не потерпели бы они, если бы в покое пребывали дома, возлюбив безмолвие, безбедное для всех, даже и для совершенных, а наипаче для несовершенных, потому что в одних непоколебимым сохраняет оно навык, приобретенный упражнением, а других упражнением сим возводит к преуспеянию!

 И Иеремия, советуя не выходить в поле»,понеже меч вражий обитает окрест» (Иер. 6, 25), и Петр, взывая: «Супостат наш диавол ходит» (1 Пет. 5, 8), свидетельствуют о всем вреде от внешнего. А советующий укрыться от погубляющего, когда говорит: «Затвори двери своя, укрыйся мало елико елико, дондеже мимоидет гнев Господень» (ср.: Ис. 26, 20), и «живый в дому» (Быт. 25, 27) Иакова, и повелевающий пришедшего сына убийцы стиснуть «во дверех» (4 Цар. 6, 32) провозглашают безопасность внутреннего, ясно показывая, что жизнь одних по общему признанию легко подвергается вреду, а жизнь других несомненно безбедна.

Глава 18. Так, а не иначе угодно истине. Ведущим жизнь отшельническую нужно упражняться в единоборстве и вступать в брань с врагом безоружным, потому что оружия страстей – дела. А у живущих в городе среди многолюдства много отовсюду и всегда нападающих, которые все ограждены всякого рода воинским оружием и, как скоро могут уязвить, наносят смертельные раны. И неразумно со всем усилием уготовлять себе жизнь, исполненную страхов и опасностей, когда есть возможность вести ее без робости и страха и дозволяемую безопасность соделать необходимою. Ибо, кто уклонился от злоумышленников и поставил себя вдали от общения с ними, тот не приобретает ли наконец смелости, не делается ли беспечален, не предполагая уже никакого ниоткуда вреда? А кто живет вместе с ними, тот не бывает ли в непрестанном страхе, всегда и отовсюду ожидая злоумышления, потому что все и во всякое время готовы со всем тщанием злоумышлять как неприязненные против неприязненного?

 Посему: ужели жизни мирной и безмятежной лучше жизнь среди обидчиков? И ужели путь, на котором разбойники и варвары, казался и кажется кому заслуживающим предпочтение пред путем, которым можно идти небоязненно? На одном пути есть убийцы и хищники, и на нем, конечно, можно или быть убитым, или по крайней мере лишенным одежды, а другой путь свободен от всякого подобного подозрения, безвреден для путешественников и путешествие делает беспечальным, потому что путники и имение свое сохраняют неразграбленным, и сами совершают путь приятно и весело.

Глава 19. Другие, уклоняясь от негладких и неудобопроходимых стезей, хотя они и кратки, отыскивают стези гладкие и проходимые многими, хотя они длиннее и, чтобы пройти ими, потребно больше времени. И почему путь крутой, затруднительный, длинный, опасный, на котором звери нападают, разбойники промышляют себе хлеб и много силков, сетей, засад, случаев потерпеть вред, признается лучшим пути удобного, краткого, ровного? Там привлекает женское лицо, возбуждают соревнование, богатство, властолюбие, иное уязвляет раздражительность, иное возжигает похоть, одно доводит до восхищения, другое – до уничижения, одно производит уныние и замешательство, другое – радость и благодушие, одно причиняет удовольствие, а другое – неприятность; и как же после сего страстям, надмеваемым и волнуемым ежедневно видимым и слышимым, не превратиться когда-либо в чистый, высоко несущийся пламень, при непрерывном упражнении не сделаться неискоренимым навыком и не дойти до того, что перемена жизни будет трудна или, может быть, и вовсе невозможна?

 Ибо привычка, связующая не слабее уз, не дозволяет отступления, уступает несколько порыву, но тотчас снова влечет к себе покушающегося отстать. А удалившийся от дел житейских, отвращающий чувства от всего чувственного и упокоевающийся в себе самом если и имеет страстные воспоминания, то скоро уничтожит их, потому что время, с которым все ветшает, и их мало-помалу приведет в забвение. И если не допускал он в себя этих кумиров, воздвигающих брань, то борьба у него – с простыми, естественными припоминаниями, которые нетрудно преодолеть и победить, потому что мысль легко их сменяет и без труда отвращается от них, когда враг не может уловить ни одною из внешних приманок.

Глава 20. Сим обыкновенно враг умащает страсти и для подвизающихся делает борения мучительными и трудными. Ибо похоть не имеет такой силы, когда нет у нее пищи, какую приобретает, когда есть питающее похоть; также и раздражение не так одолевает, когда нет ничего раздражающего. И сластолюбие тогда возбуждается, когда нравящееся видом своим раздражает желание. Бессильны и слабы движения страстей, когда не тревожит воображение, пробуждающее как бы усыпленную мысль, и не удерживает при себе помысла бодрственным и неподвижным. Так, например, лицо, нравящееся своею привлекательностию, удерживает на себе внимание плотолюбивого глаза, никуда не позволяя обращать его, не давая и мысли свободы перенестись на что-либо другое, даже если бы что готовилось подавить тебя, наслаждением препобеждает усилие принуждающего отвратить око.

 Но для тревожимого одними воспоминаниями освобождение удобно и устранение крайне легко. Ибо поучением и упражнением в словесах духовных и усильною молитвою ум устраняется от неблагоугодного Богу и обращается к требующему рачительности по Богу, преуспевая в сем последнем и предавая забвению первое. Но невозможно совершенно смежить глаза для видимого, заткнуть уши для слышимого, отклонить производимый ими вред и даже трезвенному всегда помыслу, ибо много повсюду сетей, от которых и остеречься трудно. И ступившему в грязь невозможно не замарать ступни, и живущему в заразительном месте – не пострадать от болезни, к какой располагает окружающий воздух. Так, невозможно не примешаться сколько-нибудь к житейским нечистотам живущему среди них, хотя и не чувствует он вреда, со временем привыкнув наконец к вредоносному.

Глава 21. Ибо иные, отведав и яда в малом приеме, сначала не терпят вреда, потому что количество приема не соответствует смертоносному свойству, постепенным же прибавлением сделав привычным для своего сложения, впоследствии тлетворную силу этого яда обращают в пищу, потому что природа научается со временем усвоять себе и вредное. Кто не знает из Божественного Писания, какую во всем точность соблюдал блаженный Давид! Кому неизвестны по слуху его доблестные дела! И, хвалясь ими, не из хвастовства, но из любви к ближним, чтобы и другие научились делать то же, что делал он, описывает он добрые свои качества, говоря иногда: «Аз незлобою моею ходих» (Пс. 25, 1), иногда же: «Аще воздах воздающым ми зла» (Пс. 7, 5); а иногда: «Без беззакония текох и исправих» (Пс. 58, 5); в другое же время: «Несть льсти в языце моем» (Пс. 138, 4); и еще: «Благоугодих во истине Твоей» (Пс. 25, 3); и, после того как и еще большее сего сказал о себе святой, говорит наконец: Господи, не вознесеся сердце мое, ниже вознесостеся очи мои (Пс. 130, 1).

 Столько надеялся он на свой навык в добродетелях, в которых упражнялся! Но в одно время вознерадел о внимательности к себе, дозволив вдруг оку носиться всюду свободно, и им привлечен был он к красоте чужой жены, а в сердце приял стрелу – пламенеющий взор, который, распалив его до неистовства, довел до прелюбодеяния, прелюбодеяние же понудило отважиться на убийство, и притом убийство несправедливое; и зло, начавшись взглядом, прошло чрез ряд зол и кончилось так пагубно. Так грех, возрастая от малой причины, доводит до самого крайнего предела гибели. Ибо если, по словам премудрого Приточника, не должно быть другом «мужу гневливу» (Притч. 22, 24), чтобы не стать, конечно от сего общения, причастным страсти, которая, как обычно, от одержимых ею нечувствительно переходит на живущих с ними, то избегать страждущих более важными и трудными болезнями не паче ли необходимо и полезно тем, которые намерены остерегаться от подражания?

Глава 22. Ибо обращение с таковыми людьми делает человека подражателем, когда сам он того не знает, уподобляя злым и не желавших дотоле быть таковыми, и мало-помалу делающихся тем, чем старались они не сделаться. И Олоферна, мужа воинственного, опустошившего Иудею, сандалия пришедшей жены уловила в неистовую любовь и удержала в плену.

 Ибо история говорит, что «сандалия»Иудифи «похити око» (Иудифь. 16, 9) Олоферна и похищение ока имело концом смерть, потому что Иудифь, нашедши, что он препобежден страстию, обольщая различными способами, долгое время томила домогавшегося супружеского общения, пока не нашла удобного времени обезглавить сего несчастного, и вожделению неудовлетворившего, и погибшего бедственною и жалкою смертью. Сближающиеся с порочными, хотя сами не знают, терпят много подобного, потому что и плодящееся наслаждение часто забавляет их, и блеск богатства располагает к приятным чувствам, и честь окрыляет, и бесчестие печалит, благовонное испарение услаждает обоняние и приправленные снеди, может быть, тем самым, что неощутимо качество их, возбуждают вкус их к пожеланию. И такая борьба как может быть полезна неразумным, опрометчиво решающимся идти навстречу опасностям, воспламеняющим в себе страсти, которые могли бы оставаться безмолвными, так, что не бывают уже они в покое и не дают им свободы с пользою занять чем-либо ум?

Глава 23. Ибо ум, по природе пребывающий в непрестанном движении, когда не занят заботою о суетном, попечительность свою обращает на полезное, рассуждает, о чем должно, всецело предается свойственной ему рачительности, беседует в молитве с Богом, увеселяется чтением Божественных словес, размышляет о твари и прославляет Творца за разнообразие создания, видит, что страсти в нем укрощены, примечает, что нравы благоустроены, усматривает в себе ежедневное преуспеяние в лучшем, находит состояние свое во всем упорядоченным и непрестанно благодарит за это Дарующего сию благодать и жизнь, исполненную веселия и довольства.

 И не имеет равной с ним цены, кто даже не знает о состоянии своем, каково оно, и не дает рассудку времени всмотреться и узнать, как приходят в движение страсти, вчера ли паче или сегодня в лучшем или в худшем он расположении, потому что много потребно досужного времени к уразумению разнообразных движений в страстях и ежедневная бывает разность в том, как они вкрадываются, умаляясь отчасти, снова возрастая, по рачительности или по лености приходя в такое или иное расположение, усиливаются и слабеют, покоятся и восстают, едят сено, подобно волам, и вожделеют мяса. Ибо первым означается, что они стали кротки, а последним, что они ожесточились и свирепеют.

Глава 24. Как из пресмыкающихся ядовитые в зимнее время года бывают покойны и неподвижны и не причиняют вреда, оцепенев от стужи, так и страсти, оставаясь в бездействии при развлечениях, хотя не прекращаются, однако бывают на время покойны, только тогда приходя в движение, когда найдут и свободу, и досуг показать в мыслях, на что они способны, подобно зверям, при солнечной теплоте выползающим и выходящим из нор. Поэтому, как рассказывают, некто из преследующих свои помыслы, долгое время проведя на безмолвии в пустыне и намереваясь опытом дознать ежедневный успех, набрав в пустынном песке камней, держал их у себя за пазухой, и один камень из всей кучи, если помысел подвигнут был на мысль добрую, клал по правую себя сторону, а если – на мысль срамную, то – по левую, и делал это обыкновенно до вечера, по одному камню прикладывая там и здесь, как требовали того приходившие на ум мысли. Потом, по наступлении вечера, пересчитывал он те и другие камни и таким образом узнавал, какой ежедневно у него, если только бывал, успех в добре. И ему свобода времени доставляла досуг делать это.

 Но у кого недостает времени на ежедневные тревоги, потому что их больше всего дневного продолжения и своим множеством превосходят они время, тот узнает ли когда что-либо из требующего такой рачительности? Ибо ум, когда подлежит рассмотрению и что-либо необходимое, не хочет иметь другой заботы и не привык к этому, хотя бы и желал поразмыслить о чем другом, кроме того, чем озабочен; подобно глазу, смотрит на что-либо одно и по природе своей не может зрительную силу разделять вдруг на многие предметы.

Глава 25. Итак, почему же этот, живущий в опасностях, лучше живущего безопасно? Ибо, хотя по видимому идут они одним путем добродетели, однако же не одинаково совершают оный. Один в безмолвии, как днем, внимательно обозрев и узнав все, что на пути есть трудного и удобного, безопасно проходит им, уклоняясь от утесов и обходя стремнины. Другой во мраке развлечений, как ночью, падает в ямы, бьется о камни и, подобно слепому, претыкается при всяком препятствии. И похвала смотрящих на дело его расслабляет его, и слава успешно совершенных дел надмевает до безрассудства, и пренебрежение неудивляющихся добродетели печалит его, как бесчувственность, и кажущееся пред другими преимущество в добре доводит его до высокомерия. И ему необходимо, иногда предаваясь кичливости, веселиться без меры, а иногда упадая духом и стесняясь, приходить в уныние.

 А живущий в отшельничестве не меняет сих расположений, не знает ни хвалящих, ни порицающих, пребывает один с единым венчающим труд Богом – сам знает свое дело, но и от себя старается многое скрыть, ибо человеку можно иногда сделаться хвалителем себя самого, надмившись детским суемудрием, и чрез это от себя самого потерпеть вред, какой, возбудив к себе удивление, потерпел бы от других.

Глава 26. «Блажащии вас льстят вы» (Ис. 3, 12) – прекрасно сказано в Божественном Писании о делающих доброе напоказ другим. Кто же будет ублажать человека, которого не видит, и кто ублажением обольстит до самомнения добровольно бежавшего от людей, чтобы чьими-либо похвалами не умалить награды своей от Бога, и, по Господнему слову, скрывающего от шуйцы всякое дело десницы (см.: Мф. 6, 3), чтобы знать о деле, что оно сделано, а не знать, чем оно выставляется, самого себя скрывая от той половины, в которой зарождается хвастливость? Шуйца же узнает дело десницы, когда раздает что по славолюбию, и скрываемое десницею старается разглашать для уловления славы.

 Посему дававшие имена в древности подвизающихся в городах удачно именовали голубицами, а жительствующих в пустынях и местах непроходимых – горлицами, потому что первые упражняются в добродетели пред глазами зрителей и произвольно или невольно чернят себя человекоугодием, или увлекаясь похвалами многих, или же часто и намеренно стремясь к тому, чтобы прославиться, конечно имея в виду пользу видящих, что не есть еще человекоугодие, однако же очерняет, без сомнения, добродетель и по мере сего умаляет награду за труд, почему и действительно уподобляются они голубице, которая выводит птенцов и отдает их на заклание людям. Последние же все делаемое ими без ущерба и всецело воздают Богу неповрежденным, подобно горлицам, которые отпускают из гнезда птенцов живыми на воздух. Таково совершаемое сокровенно в благоугождение Богу, оно живет и крепнет и составляет непреложное достояние потрудившегося. А что желает иметь свидетелями людские взоры, то подобно одежде, и зарождает тлю тщеславия, и повреждается ею.

Глава 27. Положим, что вполне любящий людей, лучше же сказать, всегда обращающийся с людьми и не потерпит ничего такого, что терпеть необходимо, и не понесет никакого вреда от причиняющих обыкновенно вред, как это сказано, – пусть уступлено будет слову, чего не уступает сама истина, – но что беззаконно делают высшие с низшими, как обижают и терпят обиды, как самовластвуют и страждут от самовластия, как грабят и подвергаются грабительству – сие, без сомнения, видит он и состраждет к страждущим, делясь в расположении к тем и другим, негодуя на притесняющих и сожалея притесняемых, исполняясь гнева и преклоняясь на милость, раздражаясь и уязвляясь внутренне, иногда даже порицая долготерпение безмолвно взирающего на сие Бога. Сему подвергшись некогда, пророк Аввакум показывает это и другим подвергающимся тому же, чему подвергся он: «Вскую мне показал еси труды и болезни, яко нечестивый преобидит праведнаго» (Авв. 1, 3–4); и «человеки сотвори яко рыбы морския» (ср.: Авв. 1, 14) пожирающими себя самих. Так Пророк с пламенною ревностью и дерзновенно жалуется Богу на сие терпение и попущение как на безначалие. И какая необходимость принуждает вступаться в бедствия других того, кто ничем не может помочь и при том грешит, хотя и не великое еще дело, – оттого что другие поступают худо, – приходить в смятение уму, который должен пребывать в мире? Так погрешают живущие в многолюдном обществе, хотя не погрешали бы, отделившись от многолюдства, и притом терпят ущерб в наградах за труды ради славы человеческой.

 Ибо, хотя удивляющиеся им более, нежели пребывающим на безмолвии, тысячекратно будут утверждать, что дивятся за пребывание их среди многолюдства, однако же очевидно то, что они связаны сими узами и тем самым, что избрали для жительства места, причиняющие вред, и без обвинителя громко сами против себя вопиют, тогда как, с другой стороны, удалившиеся от хвалящих самым делом ясно свидетельствуют также, что попрали они славу, которой удивляются многие: и пост для них не пропадает, и бодрствование не гибнет, и молитва не подвергается крушению, и терпение не окрадывается, и всякая иная добродетель не расхищается, потому что нет похвал, которые могли бы разграбить труды. Их видит един Бог, им присущий, и усердие умащающий для больших подвигов и наград, и ныне оказующий содействие, и по отшествии дающий Вечную Жизнь Господом нашим Иисусом Христом. Ему слава и держава во веки веков! Аминь.

Разные мысли и главы 

 Имей страх Божий и любовь Божию и поступай со всеми по чистому свидетельству совести.

 Веруй, что при каждом твоем деле присутствует Сам Бог.

 Похвал бегай, но стыдись и укоризн.

 Радуйся добродетели, когда поступаешь добродетельно, но не превозносись ею, чтобы не случилось крушения в пристани.

 Сколько преуспеваешь в законе, столько же признавай себя далеким от совершенства.

 Исследуй конец всякого поступка прежде его начала.

 Ночью и днем взирай на последний день. И никакая любовь к настоящей жизни да не привлекает тебя к земле.

 Не вступай в общение с тем, кем, как видишь, гнушаются добрые.

 Делаешь ли что, или говоришь, или любомудрствуешь, старайся никому не быть во вред.

 Не увеселяйся цветами жизни; это-цвет травный, как скоро прикоснешься, увядает.

 В скорбях благодари, и облегчится греховное иго.

 В искушениях веди себя осторожно, потому что они обличили многих, которые были выше тебя.

 Не порицай Божия долготерпения, ибо оно — общее врачевство.

 Возненавидь житейские несообразности, но не клевещи в этом на Бога.

 Будем внимательны к себе и не станем осмеивать других, ибо в нас самих много такого, за что смеемся над другими.

 Молитвенный псалом да будет в устах твоих, ибо произнесение Божия имени обращает в бегство демонов.

 Молитва да будет с трезвением, чтобы не просить нам у Бога того, что не благоугодно Ему.

 Памятуй всегда о Боге, и ум твой сделается Небом.

 Обуздывай око, потому что и сам не знаешь, где оно блуждает.

 Щади язык; он часто произносит то, что лучше было бы утаить.

 Возделывай ум поучением Закону, потому что поучающийся непрестанно искореняет в себе лукавые помыслы.

 Добродетели скрывай, но старайся иметь многих свидетелей жизни своей.

 Возненавидь плотские удовольствия, потому что вместе с телом нечистою делают и душу.

 Давай плоти то, что ей нужно, а не что хочет она получить.

 Не люби роскоши, потому что внушает приверженность к настоящей жизни, а тою и другою порождается вражда на Бога.

 Отвращайся от житейских радостей, ибо доводят они до поползновений и преткновений на жизненном пути.

 Богатство, если имеешь, расточай, а если не имеешь, не собирай.

 Пост почитай оружием, молитвы — стеною, слезы — банею.

 В чем ни согрешишь, о всем этом воспоминай с воздыханием: от сего происходит в душе сокрушение.

 Снабжай бедных; они умилостивят к нам Судию.

 Принимай участие в нуждах святых, потому что чрез них придешь в общение с Богом.

 В церковь ходи, как на Небо, и в ней не говори и не помышляй ни о чем земном.

 Иметь в довольстве потребное для жизни признавай необходимым, а попечение о том предоставь Богу.

 Изнуряй плоть добрыми трудами, но позаботься не приводить ее в совершенный упадок.

 Пей вина как можно меньше; насколько убавляется его мера, настолько же оно и благодетельно пьющим.

 Сдерживай в себе раздражительность, потому что, выходя из меры, делается она матерью неистовства.

 В болезнях прежде врачей и лекарств пользуйся молитвою.

 Иереев всех почитай, к добрым же прибегай.

 Люби Божий дом, но и себя устрояй в дом Божий.

 Часто ходи в церковь, потому что избавляет нас от смятений и внешней бури.

 Что на земле временно, то, разлучаясь с тобой, да не печалит тебя ныне.

 Когда зарождается в тебе помысел сладострастия, противопоставь ему стыд от людей и оскорбление Богу.

 Ограждай слух и очи, потому что чрез них входят все стрелы злобы.

 Когда молишься, возведи помысел к Богу; и, если, развлекшись, не удержится на сей высоте, возведи его снова.

 Ум не перестает порождать помыслы, а ты худые искореняй, а добрые возделывай.

 Люби смирение: от него великая высота, которая и пасть не может.

 Столько подвизайся, сколько нужно, чтобы ослабить плотские восстания; а если изнеможешь, врачуй тело для здравия, а не для роскошной жизни.

 Лукавые помыслы исторгай иными помыслами.

 Помышляй о благолепии Небесных благ, и не войдет в тебя никакая любовь к земле и к земным наслаждениям.

 Когда приходится тебе помыслить что о Боге, если это низко, возвышай, а если возвышенно, умеряй, не Бога, но себя, потому что небезопасно все то, что преступает меру, какая для нас вместима.

 Верь, что худые помыслы — диавольский посев; сим они прекращаются, а сеятель постыждается.

 Берегись излишнего смеха: он расслабляет душу, а душа, расслабев, легко свергает с себя узду Закона.

 Душевные силы уделять должно на дела и молитвы; тогда не много входов найдет к нам диавол.

 Чтение Закона признавай делом, когда ум, желая пожинать что-либо полезное, и языком трудится над книгами.

 Если простираешь руку к работе, то пусть язык поет, а ум молится, потому что Бог требует от нас, чтобы всегда мы памятовали о Нем.

 Молитвою запечатлевай всякое свое дело, а наипаче то, при котором видишь помысел колеблющимся.

 Если хочешь, чтобы дела рук твоих были Божественны, а не перстны, то приобретенное ими пусть будет у тебя общим с нуждающимся.

 Радуйся встрече со святыми, потому что чрез них является Бог.

 Истинно святых отличай по делам, потому что всякое древо познается по плодам.

 Старайся всегда воспользоваться чем-нибудь от лицезрения святых; наблюдай их взгляд и наружность, потому что весьма полезно то и другое.

 Сердцем упражняйся в незлобии, а телом в чистоте; то и другое соделывает тебя храмом Божиим.

 Так сохраняй храм свой, как храм Создавшего, Имеющего судить и Устрояющего, чтобы ты — образ Его — был чист.

 Беседы с людьми мирскими отлучают помысел от Бога, поэтому и не разговаривай с ними и от разговаривающих уклоняйся.

 Когда злословят тебя, смотри, не сделано ли тобою что-либо достойное злословия. А если не сделано, то злословие почитай улетающим дымом.

 Без сокрушенного сердца невозможно освободиться от порока, а сердце приводится в сокрушение трояким воздержанием; разумею воздержание от сна, от пищи и от телесного покоя.

 Если чем обижен, прибегай к терпению, и вред перейдет на обидевших.

 Когда видишь богатство, или славу, или мирское владычество, размысли о том, что в них есть тленного, и избежишь приманки.

 Терпи скорби, потому что в них, как розы в тернах, растут и воспитываются добродетели.

 Ничего не почитай по достоинству равным добродетели, потому что она — образ Божий, как Сам Бог, непреложна.

 Плачь о грешнике, когда все ему удается, потому что простирается на него меч правосудия.

 Матерью пороков признавай леность, потому что блага, какие имеешь, расхищает, а каких не имеешь, не допускает приобрести.

 Когда поступающий худо не стыдится сего, тогда язва делается тяжкою и падение доходит до отчаяния.

 Как скоро упадешь духом, размысли, сколько благ уготовано верным, и удобно приобретется тобою духовный плод.

 Верному надлежит смиряться пред всеми, ибо смиряться только пред некоторыми значит иметь смирение ложное.

 Ничего не предпочитай любви к ближнему, кроме того случая, когда вследствие ее презирается любовь к Богу.

 Ни к чему не прилепляйся и не пристращайся вопреки Божию Закону, ибо сие недостойным Бога делает предпочитающего Ему кого-либо.

 Не будь защитником худых людей, потому что их поощряешь на худое, а сам оскверняешься общением в деле.

 Вразуми согрешающего, но не осуждай падающего, ибо последнее есть дело злоречивого, а первое — желающего исправить.

 Старайся всегда слышать и говорить о том, что свойственно святым, потому что сие возбуждает душу к доброму соревнованию.

 Если ум у каждого из нас есть домашняя церковь, то и церковные уставы обязаны мы совершать в нем.

 Если в церкви совершается служба, будь при оной, а если не совершается, прочтя апостольское благовестие, иди домой.

 Славу добродетелей рассматривай во святых, потому что слава их и по смерти бывает бессмертна.

 Тогда возненавидишь порок, когда рассудишь, что это — демонский блещущий над нами меч.

 Если вразумляешь падшего, то слова свои срастворяй состраданием, тогда и слух его смягчится, и просветится сердце.

 Когда говоришь со святыми, вопрошай о духовном, а когда — не со святыми, не говори об этом.

 В добрых делах всегда поспешай, чтобы, оставив их почему-либо недоконченными, и самому не отойти отсюда не довершенным.

 «Тако тецыте, да постигнете» (1 Кор. 9, 24), то есть иди без отдыха, потому что вслед добродетели идти должно, пока не сойдем с поприща жизни.

 Не будь нерадивым в делании заповедей, потому что у нерадивых к одному труду прилагается другой бесполезный труд.

 В терпении упражняйся и прежде нужды, чтобы в нужде всеоружие его найти готовым.

 Препирайся с лукавыми помыслами и говори им, что сказано в Законе.

 С великим старанием отводи око от жизни сей, потому что восходящий от нее вредный дым делает душу мутною.

 Если овладела тобою худая какая привычка, отсекай ее понемногу, и без большого труда терние это извлечешь из души.

 Бога, как чистого, люби чисто; и как Он есть Сый над всеми, то все почитай низшим Его.

 Если желаешь быть храмом Божиим, то приноси Богу непрестанную жертву — непрерывную молитву.

 Живущего нерадиво не бери в советники, потому что, любя худое, не может он вместе и ненавидеть добро, и присоветовать оное.

 Воздерживайся от всякого растления и каждый день причащайся Таинственной вечери: таким образом тело наше делается Телом Христовым.

 Когда терпишь наказание от Бога, не ропщи, потому что Он хотя и наказывает, но — как Отец, и достоин благодарения, как Благодетель.

 Когда обесчестят тебя, радуйся, ибо если несправедливо, то велика тебе награда, а если справедливо, то, как скоро уцеломудришься, избавишься от наказания.

 Тени и колесу уподобляй житейские скорби и радости, потому что непостоянны, как тень, и вертятся, как колесо.

 Старайся всегда преуспевать по Богу, ибо прилагающий малое к малому в короткое время собирает прекрасное богатство, которого все домогаются.

 Если желаешь избежать тяжести мучения, никогда не злословь, ибо сие прогневляет Бога.

 Если желаешь от дома своего отвратить всякое наказание, не говори худо о человеке соплеменном, ибо Создавший его справедливо на сие гневается.

 Если хочешь быть выше всякого греха, То не старайся дознавать чужие дела; и в тебе много того же, в чем подозреваешь другого.

 Бегай гордости, человек, хотя ты и богат, чтобы со временем не иметь тебе противником своим Бога.

 Возлюби смиренномудрие, хотя ты и велик, чтобы возвыситься в день Суда.

 Не насмехайся над человеком, и во всю свою жизнь не потерпишь насмешки.

 Когда ты в церкви, не пари умом, ибо стоящие пред Царем не смеются и не предаются рассеянности.

 Не пренебрегай своею жизнью и не поступай, ни на что не смотря, вопреки Закону, чтобы не погибнуть беззаконно.

 Со всею несомненностью памятуй сказанное, чтобы соделало тебя сие славным по жизни.

 Ревнуй о досточестной жизни, чтобы иметь тебе дерзновение исправлять согрешающих.

 Огради себя от высокомерия, ни с кем не входи в ссору, чтобы не быть осужденным за высокоумие.

 Не смейся над падением другого, чтобы не быть осмеянным.

 Сохраняй советы сии, чтобы доставили тебе венец славы.

 Будь исполнителем сих заповедей, чтобы они соделали тебя славным перед людьми и благоугодным Богу, ибо сие благоприятно Богу и такими преуспеяниями совершается Ему служение.

 Старайся преуспевать всегда в добрых делах.

 И воин, если не будет прежде обучен долговременным упражнением и испытан в трудах и в битвах, показав на опыте, что одерживает победу над врагами, не прославляется.

 Тем паче у Небесного и истинного Царя никто не удостаивается приять Небесные дары Святаго Духа, если не будет предварительно упражняться в изучении святых заповедей, а таким образом не приимет Небесного оружия самой благодати и не вступит в борьбу с духами злобы.

 В какой мере преуспевает он в духовном подвиге, в такой восходит на высоту тайн Духа и утаенных сокровищ Премудрости.

 И в какой мере обогащается благодатью, в такой преуспевает в познании умышлений злобы, при помощи Владыки. Ему слава и держава вовеки! Аминь.

Слово на евангельское изречение: «кто имеет мешок, тот возьми его, также и суму; а у кого нет, продай одежду свою и купи меч» (Лк. 22, 36)

Глава 1. Предлагаемое изречение с первого взгляда заключает в себе, кажется, большое противоречие и противно прочим наставлениям Господа, но в смысле возвышенном оно как представляет полезное для поучаемых, так показывает благопопечительность Поучающего, а именно: что наставления Свои душевным возрастам для преуспеяния и усовершения по мере возрастания делает Он сообразными с каждым состоянием. Ибо почему повелевает теперь взять нож тем, которые научены уже подставлять ланиту ударяющим? Почему велит продать ризу и купить нож тем, которые, по принятии ими заповеди не иметь двух одежд, и действительно имели у себя одну, бывшую на них, ризу? Ужели Господу угодно было, чтобы Апостолы ходили нагими, что, по общему признанию, непристойно и несогласно с преданиями Господа? Пекущийся о душевной их свободе и неимением Своей собственности доставлявший им жизнь беспечальную не мог также вознерадеть о благоприличии, повелевая ходить с обнаженным телом.

 Ибо как несвойственно любомудрию – простираться за пределы потребного и обременять душу излишними суетными заботами, так безумно и чуждо состоянию целомудрия – отказывать телу в служении ему необходимым. Посему должно приискать решение, сообразное тому и другому повелению, и показать, что прямо следует из обеих заповедей, а именно: что новоначальным прилична первая заповедь, а совершенным – вторая. Ибо если и непристойно иметь обнаженное тело в смысле буквальном, то в смысле созерцательном не только сие благоприлично, но и крайне полезно. Поэтому, кто защищает буквальный смысл сего изречения, тот может представляющееся в нем затруднение устранить так: Апостолам, приступающим еще к богочестию, Господь заповедал нестяжательность, желая, чтобы занимались они только изучением Божественных уроков, но и зная, что для несовершенных только опасно приобретение имущества, преуспевшим и не терпящим уже вреда от имущества позволяет небоязненно пользоваться имением, так как они не пристрастны уже к деньгам, подобно многим другим, и не преодолеваются прелестью сребролюбия, и говорит: «»Егда послах вы без влагалища и без меха, еда чесого лишени бысте?» (Лк. 22, 35). А теперь говорю вам: «Иже имать влагалище, да возмет, такожде и мех» (Лк. 22, 36)».

 Ибо вначале должно им было, не нося ничего при себе, изведать на опыте силу Учителя, которая им каждый день без их забот подавала потребное для тела (и даже не это одно, но и сказанное нами незадолго прежде), чтобы, деятельно обучившись нестяжательности, приобрели неизменяемый к ней навык, постепенно преуспевая в беспристрастии к себе самим, потому что сребролюбие погубило многих – оно низринуло в пропасть предательства и Иуду, который привык к деньгам по причине вверенного ему для служения верным «ковчежца» (ср.: Ин. 12, 6).

Глава 2. Но не знаю уже, чем защитится отстаивающий буквальный смысл в словах: «Кто имеет нож, да возьмет, а кто не имеет, да продаст ризу и купит нож», когда Господь везде требует, чтобы ученики его были мирны и кротки. Посему посмотрим, каким образом это повеление, хотя оно относительно к телу и в смысле буквальном невозможно, в духовном смысле возможно и полезно. Приближаясь уже к страданию и готовясь взойти на Крест, как по злоумышлению иудеев, так и по собственному изволению ради спасительного Домостроительства, говорит сие ученикам Господь, приготовляя к борьбе с противящимися истине, но не к борьбе по маловажным предлогам предприемлемой, где расположением борющихся управляет раздражение, а к состязанию в подвиге, который внушен Богом по пламенной ревности к богочестию.

 Ибо Господь видел уже, что бесстыдные иудеи с неистовством восстают против Божественного учения и спешат положить конец спасительной проповеди, а потому, восставляя учеников своих на сей подвиг с иудеями, повелевает им отложить прежнюю кротость, вооружась же сильным словом идти на обличение покушающихся низложить истину. Хотя христианину прежде всего потребно необходимое одеяние, приличное имени его звания, потому что не менее одежды украшают христианина степенная безмятежность духа и нрав скромный, однако же во время борьбы с противниками потребно ему и оружие слова. «Посему, – говорит Господь, – в то время когда посылал Я вас учителями к Израилю, хорошо вы делали, выказывая мирное состояние духа и таким поведением привлекая непокорных к послушанию, кротостию доводя их до благопокорности, потому что для убеждения действительнее сильного слова правая жизнь, в себе самой представляющая знающему оную убедительный повод признать себя посрамленным.

 Но поелику по Моем Вознесении враги истины нападут на нее, то каждый из имеющих попечение о нравственном благоустройстве да отложит тщание о соблюдении мира и да уготовится к состязанию, ибо нет никакой несообразности для важнейшего оставить на время менее важное и, отложив кротость, сделаться воителем».

Глава 3. Сие советует и Пророк, говоря: «Кроткий да будет храбр» (Иоил. 3, 11). И как по пророческому слову: «Раскуют мечы своя на орала и копия своя на серпы» (Ис. 2, 4), то есть по прекращении брани со страстями душевные силы соделают земледельческими орудиями, так и наоборот: когда призовет брань, хорошо сложить с себя подобающее украшение, уготовиться же на борьбу и взять в руки меч за Господни заповеди, совлекшись и ризы нравственных добродетелей, если должно будет сражаться нагому, ибо таковой, может быть, в сражении будет безопаснее облеченного в ризу. Сие дает видеть Пророк, сказав: «И погибнет бегство от скоротекущаго, и крепкий не удержит крепости своея, и храбрый не спасет души своея, и быстрый ногама своима не уцелеет» (Ам. 2, 14–15); присовокупляет он: «Наг побегнет в той день» (Ам. 2, 16).

 Господу угодно, чтобы таковым нагим был продающий ризу и покупающий нож, не отрекаясь, по причине истины означаемого, от того, что по буквальному смыслу кажется неблагоприличным. Ибо, желая, чтобы люди сообразовались всегда с тем, что для них полезно, дает нередко и противоположные советы, как сказали мы уже предварительно: иногда научает принимать заушения и не оказывать негодования, иногда же повелевает носить меч, показывая воинственный вид, вызываясь на брань и до вступления в оную устрашая врагов одним видом. И когда один Пророк повелел воинские оружия переделать в земледельческие орудия, вскоре после него другой Пророк дает, напротив, повеление земледельческие орудия переделать в воинские оружия. Один говорит: «Раскуйте «мечи своя на орала и копия своя на серпы» (Ис. 2, 4)», а другой: «Разсеците рала ваша на мечи и серпы ваши на копия» (Иоил. 3, 10). И советы сии хотя противны по букве, но не противны по разумению. Ибо один внушает, что должно делать начинающим брань со страстями, а другой, что делать обратившим врагов в бегство.

 Поэтому до времени хорошо быть облеченным в одежду и потом совлечься одежд, когда потребуется вместо ризы приобрести нож, потому что для безопасности не столько служит риза, сколько нож: в одежде – украшение, а не безопасность, а нож – великое охранение сражающемуся. Поелику же таковая риза полезна только до времени, достигшему совершенства и восшедшему на кров умозрения воспрещается возвращаться назад. Ибо Господь ясно учит, говоря: «Иже на крове, да не сходит взяти риз своих» (Мф. 24, 17–18).

Глава 4. Но есть и кровы превозношения, восходящих на которые порицает пророческое слово, говоря: «Что бысть тебе, яко ныне возлезосте вси на храмины тщетныя?» (Ис. 22, 1). Ибо эта храмина была не высота добродетели, имеющая прочное основание, но надмение пустой гордыни, скользкое для того, кто утверждает свое пребывание на таковой высоте. А кров истины стоит незыблемо, имеет неколебимую добродетель, основанную на умеренном образе мыслей, с него невозможно упасть, потому что самый венец крова безопасен, восшедшего горе, как в раю, хранит нагим и невинным. Если же кто не совлекает с себя таковой ризы по умирении брани со страстями и труда о нравственных добродетелях не заменяет старанием приобрести силу слова, даже не хочет освободить тело от безвременного труда, когда прошел уже мимо досаждающий телу сластолюбием, то подвергается он укоризне как отлагающий, когда уже не должно, продажу ризы и покупку ножа. И сие можно слышать от Приточника, который говорит: «Отими ризу свою, прейде бо досадитель» (Притч. 27, 13).

 Ибо не менее строгости в деятельной жизни изнуряет тело рачительность подвига в Божественных словесах, даже еще более способствует трудящемуся о чистоте, потому что мысль не имеет времени возвращаться назад и заниматься страстями, готовыми его потревожить, так как помысел непрестанно устремлен к лучшему. Труд строгого жития, изнуряя тело, дает еще, может быть, время страстям подвигнуть праздную мысль к тому, что составляет собственное вещество страстей. Умозрение же, содержа привлеченным к себе всецелый ум, не дает места, не говорю, страсти, но даже и человеческому помыслу, призывающему, может быть, и к необходимой потребности. Не только страстное сластолюбие препобеждает услаждение умозрением, в котором с полезным срастворено приятное, но и естественную нужду.

 Зная сие, и Павел говорит: «Телесное бо обучение вмале есть полезно, а благочестие на все полезно есть» (1 Тим. 4, 8); так свидетельствует о пользе первого при времени, а последнему приписывает всегдашнюю и постоянную пользу, потому что телесный подвиг прекращается в Будущем Веке, а ведение приемлет приращение в совершенстве, простираясь от видения уповаемых благ «зерцалом в гадании»к видению «лицем к лицу» (1 Кор. 13, 12).

Глава 5. Поэтому телесного упражнения должно совлечься, как ризы, и – трудов оного как цены за проданное для приобретения меча благочестия, который будет полезен к охранению и приведению в безопасность того, что есть у нас. Этот меч делается и похвалою, – похвалою, то есть не пагубною гордынею кичливого высокоумия, но благодарным ощущением помощи Божией, как сказано кому-то: «Защитит помощник твой, и меч хвала твоя: и солжут тебе врази твои, и ты на выю их наступиши» (Втор. 33, 29). Так продается риза, так покупается нож: продается риза, служа к приобретению того, чего не было прежде, и сама оставаясь в способности действовать, хотя, по смотрению, и прекращает свою действенность.

 Ибо способность действовать хотя и не приводит в исполнение предстоящего ей делания, однако же, имея крепкую силу, когда захочет, обыкновенно действует беспрепятственно, подобно тому художнику, который полноту своего знания показывает на веществах и при недостатке оных остается праздным, между тем как знание его безмолвствует, а не уничтожается. Почему же совлекшийся таковой ризы и снова, по снисхождению к несовершенным, принужденный употребить ее в дело так говорит: «Совлекохся ризы моея, како облекуся в ню» (Песн. 5, 3), если не оставалась таковая риза, не выказывая своей действенности, однако же, сохраняя силу способности действовать? Почему продавший ризу непременно покупает нож, и первой не уничтожая, и приобретая последний. Да и какой покупает он нож? Тот, о котором говорит Христос: «Не приидох воврещи мир, но мечь» (Мф. 10, 34), мечом называя слово проповеди. Ибо как нож разделяет сросшееся и связное тело рассекает на части, так слово проповеди, вносимое в дом, во всяком из них, соединенных на зло неверием, отсекало друга от друга, отделяя сына от отца, дочь от матери, невестку от свекрови, рассекая самую природу, показывало цель Господня повеления, а именно: что для великой пользы и во благо людям повелел Он Апостолам взять нож.

Глава 6. Посему Петр немедленно отвечает, говоря, что два у них ножа, о которых Господь сказал, что их достаточно для предлежащего подвига. Ножи же сии, как говорит Апостол, суть обличение противополагаемого и утешение верующих. Ибо в Послании к Титу так вручает их учителям, говоря: «Да силен будет и утешати во здравем учении и противящыяся обличати» (Тит. 1, 9), чем и разделяет слово на два вида: ибо иной вид – слово учения к верным и иной – слово истины к врагам; и одно есть обличение лжи, а другое – подтверждение истины. А что мечом называет слово, это явно для всякого, так как на памяти у каждого часто повторяемое изречение Писания: «Живо бо слово Божие и действенно, и острейше паче всякаго меча обоюду остра» (Евр. 4, 12).

 Ибо и здесь говорится о двояком действии слова. Но иной может назвать двумя мечами ясность и истину, ибо когда сочетаются они в слове, достаточно их к тому, чтобы покорять противящихся. Посему-то и первосвященник на слове, которое было у него на персях, имел таинственно возложенные «явление и истину» (Исх. 28, 30): явление для уяснения сказуемого и истину для низложения лжи. Потому и Петр, открыто употребив нож, когда урезал ухо рабу первосвященника, оказывается совершившим это вместе и таинственно, и назнаменательно. Ибо Апостолы в начале проповеди исполняли и предписываемое законом, когда к Двери, то есть к Рекшему: «Аз есмь Дверь» (Ин. 10, 7), приводили утверждавших о себе, что возлюбили они владычество Закона, и, взяв «шило»обучения, старались «провертеть» (ср.: Втор. 15, 17) рабский слух в свободу послушания.

 Когда же иудеи признали себя недостойными Жизни Вечной и настала нужда обратиться уже к язычникам, тогда Апостолы глаголом Духа совершенно отсекают им слух, как недостойным уже слова свободы за непокорность. Ибо сказать: «Вам бе лепо первее глаголати слово Божие» (Деян. 13, 46) – значило провертеть рабский слух в свободу, а потом присовокупить: «Понеже недостойны творите сами себе Вечному Животу, се, обращаемся во языки» (Деян. 13, 46) – значило совершенно отсечь им слух.

Глава 7. То же самое говорит иудеям и Павел: «Иже законом оправдаетеся, от благодати отпадосте» (Гал. 5, 4). Ибо отпасть от благодати значило то же, что и быть отсеченными от слова слободы. Почему и Господь говорит: «Шедше убо научите вся языки» (Мф. 28, 19), по урезании уха у иудеев отверзая к послушанию ухо язычников. О сем задолго прежде и издревле свидетельствует и ветхозаветное Писание, ясно пророчествуя о том и другом, а именно: что у иудеев урезано будет ухо и что оно приложено будет язычникам. Ибо и Иезекииль говорит иудейскому сонмищу: «Ноздри твоя и ушы твои обрежут» (Иез. 23, 25), потому что не прияли благоухания мира Христова, подобно той, которая говорит: «В воню мира твоего течем» (Песн. 1, 3), и по урезании и отъятии у них главных орудий чувств не пожелали, как овцы, слушать гласа Пастыря. А Исаия вводит самую церковь из язычников, которая говорит: «Приложи ми ухо, еже слышати, и наказание Господне отверзает ушы мои» (Ис. 50, 4–5). Так языческой церкви Господь приложил ухо и ухо же урезал у церкви иудейской. И сие достаточно сказано о продавших ризу и взявших нож.

 Посмотрим же, все ли мы, когда носим таковую ризу, носим ее право? Ибо об иных написано: «Яко всякую одежду собранну лестию и ризу с примирением отдадут» (Ис. 9, 5), а о других: «Ризы своя связующе ужами, завесы творяху держащыяся требища» (Ам. 2, 8). Посему не имеют ли у нас лестию собранной одежды те, которые, в ересях подстерегая простодушных, одеваются в ризы нравственных добродетелей, но облекаются в них как в чужие, не в правду, а более для соблюдения доброго о них мнения, и преображаются, принимая на себя вид кроткий и скромный, чем и уловляют в погибель попадающихся на сию уду?

Глава 8. Они-то в Будущем Веке «с примирением отдадут» (Ис. 9, 5) таковые ризы, потому что не восприимут наград за труды, но понесут за обман наказание и мучение от Бога, отмщающего «на вся оболченныя во одеяния чуждая» (Соф. 1, 8), как говорит Он у Пророка. Ибо все, что делается не ради самого добра, а ради чего-либо иного, не только остается без награды, но и подлежит ответственности, а наипаче когда устрояются этим козни видящим, служа гибельною приманкою для простодушных.

 Как тщеславие делает бесполезным труд добродетели и лишает трудившегося вечных наград, само для себя служа малоценною наградою за великие труды, скоропреходящею похвалою за трудные подвиги, скорогибнущею почестию, увядающею прежде, нежели созреет как должно, так образ благочестия, притворно приемлемый для обмана, делает труд не только напрасным, но и опасным, осуждаемым не на лишение только награды, но на продолжительное и крайне мучительное наказание. Так неким, изнурившим себя и понесшим таковой труд, Апостол сказал: «Толика пострадасте туне? аще точию и туне!» (Гал. 3, 4), словом туне означив лишения наград, а словами «аще точию и туне»– достоплачевность ожидаемого мучения. «Держащияся же требища завесы, ужами связующе ризы» (ср.: Ам. 2, 8) творят, может быть, и некоторые из служителей Церкви, которые лицемерно подражают священнодействующим непорочно под покровом внутри святилища. Ибо иное есть завеса (καταπέτασμα) и иное покров (παραπέτασμα), хотя сходство названий скрывает различие вещей.

 Завеса вешается, где ни есть, на время по необходимости, чтобы не совершать открыто пред глазами всех, что требует сокровенности, и она с обеих сторон прикрепляется наперекос вязями от правой руки к левой, не имея ничего над собою сверху, а покров спускается на вязях, прикрепленных сверху, как и самое имя, по словопроизводству, показывает падение ткани сверху; и, может быть, означаемся им мы, когда приемлем на себя труд в добродетелях ради Владыки, видящего втайне, укрывая совершаемое от очей человеческих долу, обнаруживаем Единому, зрящему свыше.

Глава 9. И Предложение имеет причину горе, завися от благоугождения Богу, подобно и покров свешивается, простираясь сверху. Делая добро, священнодействуем мы под покровом. Но когда, выставляя на вид образ целомудрия или нестяжательности, втайне делаем противное и, распростирая завесу ужами грехов, иной образ отпечатлеваем в себе, а иным прикрываемся сверху, притворною наружностью придавая честный вид скрытному стыду и обманом уловляя взоры людей, чтобы прославиться благочестием и добродетелию, тогда под завесою тайн к укоризне нашей то, что, если откроется, заслужит осуждение.

 Ибо как добродетель, совершаемая втайне, имеет похвалу от Бога, а совершаемая явно, громко провозглашается, так и пороку, пока сокрыт, угрожают только наказание и мучение, а когда обличен, готово конечное осуждение. Но хотя здесь не явны таковые развращенные начинания, прикрываясь благочестною наружностию, однако же непременно обнажены будут там, когда отнимется у них мнимая их слава, обнаружится же и сама собою воссияет истина. Ибо о них-то, может быть, говорит Исаия: «Господь открыет срамоту (τό σχημα) их в день он» (ср.: Ис. 3, 17–18). Но упражняющиеся в добре не все таковы, хотя некоторые для уловления славы человеческой звание благочестия проходят нечисто. И по причине обманщиков не должно клеветать и на рачительных. Ибо действительно посвятившие себя добродетели и делами не солгавшие своему обету, но и сокровенное уподобившие видимому, у которых наружность служит истолкованием самой вещи и которые не кажутся только тем, за что выдают себя, но, какими именуются, таковы в действительности или стараются лучше, не во мнении других, но сами в себе, таковыми быть, при помощи все Испытующего, даже и глубины сердечные, и Воздающего каждому по собственным его делам, а не по предзанятому о Нем понятию. А с другой стороны, и из них также некоторые уклоняются от истинной цели, превозносясь и думая, что собственными силами усвоили себе украшение добродетели.

Глава 10. Ибо редкое и крайне трудное дело – понести величие добродетели, не превознесшись мыслию, не надмившись преуспеяниями, пребыв смиренным и, как говорит некто, бесквасным, потому что бесквасное и вблизи огня не надувается, но пребывает в смиренном виде и скромно о себе думающий не превозносится, упражняясь в добродетели, благоговением удерживаемый от надмения кичливости. Им Законодатель дает совет иметь пред очами страх Божий, приставив его навсегда пестуном неразумного превозношения и святым наставником в целомудрии. Ибо повеление на краях ризы делать кисти из «прядения синяго» (ср.: Чис. 15, 38) и взирающим иметь в этом всегдашнее напоминание о Божественных заповедях, как мне кажется, знаменательно дает разуметь сие самое, потому что как кисть – начало ризы, так начало премудрости – страх Господень.

 Посему его-то должно искать на всякой вершине добродетели (потому что вершины скользки, маломысленных совращают в высокоумие), чтобы, непрестанно колеблясь пред очами души, сдерживал он от надмения преуспеяниями и научал доблестного, что хотя и сам он исткал себе ризу, однако же Бог дал ему мудрость для такового исткания; и Виновнику познания, а не делателю подобает приписывать всю силу.

 Таким образом и добродетель будет блистательнее, будучи признаваема делом Божиим, и приобретение ее для приобретающего пребудет приводимо в безопасность страхом Божиим, как всегда охраняемое благоговением к Самому Богу нашему. Ему слава и держава вовеки! Аминь!

Мысли, которые могут человека отводить от тленного и прилепляют к нетленному

 Вот лучший и краткий путь к добродетели: бегство от мира.

 Вожделевающему нетленного надлежит ни во что вменять тленное.

 Если желаешь Истинной Жизни, ожидай всегда человеческой смерти.

 Возненавидь настоящую жизнь, ибо, смотри, колесо ее вертится без порядка.

 Не вожделевай благ, которых употребление минуется и обладание которыми утрачивается.

 Смейся над теми, которые во всем благоуспешны, а сострадай к тем, которым во всем неудача, ибо первое ведет к награде, а последнее — к любомудрию.

 Упражняйся в терпении, в каком, как знаешь, подвизались мученики, потому что и от нас требуется свидетельство совести.

 Всему предпочитай душу, и путь добродетели совершится тогда без труда. Все тленно, а душа бессмертна, потому тленному надлежит предпочитать бессмертное.

 Будь готов к скорбям, и приобретешь большую пользу.

 Проси у Бога не приятного, но одного полезного. Если попросишь первого, Бог не даст, а если и получишь, оно пропадет.

 Не порицай нищеты, потому что соделывает подвижника неразвлекаемым в исполнении Закона.

 Не веселись при богатстве, потому что заботы о нем, всего чаще и против воли, отлучают человека от Бога.

 Близок конец, да готовится ленивый к понесению наказания.

 Недалеко до жатвы, поэтому душевную ниву очистим от терния.

 Ничто не сокрыто от Судии, поэтому напрасно стараемся грешить скрытно.

 Прежде людей стыдись Ангелов, потому что при нас их много, и устраняй себя от всякого постыдного поступка.

 Заботливо помышляй о весах Судии и выбрось из себя всякую, какая есть в тебе, примесь житейских покушений.

 Праздность и покой почитай для себя вредом и спеши сделать что-либо такое, что потребуется от нас.

 Помышляй всегда о непостоянстве настоящей жизни, и ничто в ней не в состоянии будет развлечь тебя.

 Да не услаждают тебя земные веселости, которые временны, это — уда, как рыбу, приманивающая и уловляющая душу.

 Старайся не впадать в искушения, а если впал, покажи мужество.

 Никогда не презирай проливающего слезы бедняка, чтобы не презрены были слезы твоей молитвы.

 Любомудрие, сие самое преимущественное достояние людей, хочет одно пребывать и с одним приобретшим его.

 Добродетель — Божий хитон; научись исткать ее, и будешь облачающим Облачающего тварь.

 Что на земле, то похищается татями. Ты делай Небесное, ибо сие недоступно перстам похитителей.

 Должно отказаться от роскоши, потому что вовлекает в дела, от которых после трезвения бывают воздыхания.

 Всего лучше гнушаться плотолюбивых помыслов, потому что и тело растлевают, и душу оскверняют.

 И земные блага не без трудов достаются, почему же уклоняемся от благ Небесных по причине трудов?

 Хочешь ли без труда творить добродетель? Рассуждай о труде, что он временный, а о награде, что она вечная.

 Все истаивающие от желания удовольствий неприличных пусть рассуждают о кратковременности наслаждения и о продолжительности наказания.

 В какой мере нечиста жизнь, в такой же и душа делается скотскою; и плакать должны дошедшие до этого, как повредившие разумную силу, и притом сами от себя.

 Все почитай тленным, и добродетель только — нетленною.

 Пренебреги всем прочим, что делает человека скотоподобным и делай то одно, что может соделать тебя Небесным.

 Прилагай попечение о добродетели, потому что она любомудрием обновляет Адама.

 Владеешь чревом? Владей и языком, чтобы, когда остаешься рабом одного, и освобождение от другого не было бесполезным.

 Люби Бога, не будь же паче сего пристрастен к своим, чтобы тебе не оказаться, по слову Его, хотя бы и не желал ты, недостойным Его.

 Будь терпелив в скорбях, потому что венцы подвизающимся в них.

 Терпеть зло — блаженное дело, а делать — преокаянное, ибо кто терпит, тот наследник Христов, а кто делает, тот наследник диаволов.

 Прекрасен хлеб поста, потому что нет в нем кваса удовольствий.

 Свят жертвенник молитвы, потому что привлекает к нам Святаго святых.

 Не почитай справедливость неважным добавлением добродетели, потому что без нее всякое дело нечисто.

 Если сеешь в нищих, то сей свое, ибо чужое и плевелы превосходит горечью.

 Слеп милостивый, если он несправедлив: возделывает поле, с которого не может собрать жатвы.

 Всегда ожидай, но не бойся смерти; то и другое — истинные черты любомудрия.

 Носи на себе образ добродетели, но не для того, чтобы обмануть видящих тебя, а чтобы принести им пользу.

 Говорить надлежит о хорошем и тому, кто не делает хорошего, чтобы, устыдясь слов, начать и дела.

 Если вожделеваешь Неба, то у тебя ничего нет общего с землею, потому что земля не дозволяет воспарять на Небо.

 Не желай разбогатеть по нищелюбию, потому что Бог узаконяет праведнику подавать милостыню от праведных трудов (Притч. 3, 9).

 Если чаша студеной воды оправдывает милосердого, то какая награда ожидает расточающего все на нищих?

 Чистота и сострадательность — матери добродетелей, поэтому без той или другой невозможно быть. Христовыми воинами.

 Не оставляй в пренебрежении сострадательность: она Благого Владыку низвела с Неба.

 Не пренебрегай чистоты: чрез нее Соделавшаяся орудием Воплощения даровала людям ради нас Воплотившегося.

 Не говори: «Отмщу врагу!» Есть у нас Праведный Судия на Небе.

 Не желай ни жить роскошно, ни разбогатеть, ни прославиться, потому что это — житейский тлен, а мы созданы не на истление.

 Не плачь над умершим: это — общий путь. И кто достиг конца, тот блажен.

 Плачь о грешнике, а не о нищем, ибо последний увенчивается, а первый терпит наказание.

 Смейся над колесом жизни, которое вертится без порядка, но остерегайся бездны, в которую низвергает оно засыпающих на нем.

 С Богом беседуй много, а с людьми мало; поучением себя в Законе преуспеешь в том и другом.

 Прекрасная баня для души — слезы во время молитвы, но после молитвы помни, о чем ты плакал.

 Не ублажай сильных мира, потому что «сильнии же сильне истязани будут» (Прем. 6, 6); почему и Судия будет к ним строже.

 Адаму должно трудиться, а мы, трудясь в Законе, приобретем награду.

 Наследникам Евы необходимо скорбеть, но, когда переносим скорби с благодарением, для нас клятва обращается в благословение.

 Вместо светильника, при рассмотрении поступков своих, употребляй совесть; она показывает тебе, какие поступки в жизни твоей добры и какие — худы.

 Будем осуждать самих себя, и Судия умилостивится; ибо, как Благий, радуется Он, видя, что грешник расточает бремя свое.

 Если сделано нами что-либо нечистое, омоем это покаянием, потому что образ Божий должны мы представить в себе чистым.

 Прежде, нежели обнажены будут душевные струпы, уврачуем их, чтобы сими врачевствами и наказания обратить нам в свою пользу.

 Как связанным трудно ходить, так и прилепившиеся к житейскому течение добродетели совершают нечисто.

 Надлежит возненавидеть грех; в таком случае, если и поползнется кто на грех, скорее может выйти из сетей его.

 Кто не возненавидел греха, тот, если и не делает греха, причисляется к грешникам.

 Воздохни о согрешающем ближнем, чтобы вместе с тем воздохнуть и о себе, ибо все мы повинны во грехах и подлежим наказанию.

 Согрешающему другу напомни о Судии, и заживишь свою язву, потому что сие врачевство совета, как общее, пригодно и ему, и тебе.

 Намереваясь что-нибудь сказать или сделать, позаботься об оправдании, которое вскоре от тебя потребуется, — и, исправляем страхом, уцеломудришься.

 Наказания за грех бойся, а стыда ужасайся, потому что безмерна тяжесть того и другого.

 Лепота и множество будущих благ беспредельны, а настоящее — тень, дым, водяной пузырь.

 Не сей худого, потому что жатва близко и насадителя терний ожидает огонь.

 Лицемеры, любостяжатели, сластолюбцы — розы мира сего, но потерпи немного, и увидишь, что трава эта потоптана.

 Всякий худой поступок вооружает диавола, но вооруженный жестоко обходится с вооружившими.

 Хочешь ли привести в изнеможение врага? Отсеки грех, и над ним, лишенным сих крыльев, можно издеваться, как над воробьем.

 Горе нечестивому, потому что, когда все просвещаются, тогда он омрачается.

 Горе хульнику, потому что у него связан язык и не в состоянии он сколько-нибудь оправдаться пред Судиею.

 Горе беззаконнику, потому что пойдет к строгому Судии и правдивому Законоположнику.

 Горе любостяжательному! Богатство от него бежит, ожидает же его огонь.

 Горе ленивому! Взыщет того времени, которое употребил худо.

 Горе высокомерному! Когда сойдет во гроб, узнает, кто он.

 Горе блуднику, оскверняющему брачную ризу! Со стыдом изгоняется из брачного царского чертога.

 Горе ругателю и вместе с ним пьянице! В один ряд поставляются они с убийцами и наказываются вместе с прелюбодеями,

 Горе роскошествующему! Недолго ему утучняться, как тельцу, уготовляемому на заклание.

 Горе лицемеру! Пастырь от него отрекается, и овен оказывается волком.

 Блажен, кто идет путем тесным, потому что венценосцем восходит на Небо.

 Блажен, кто попирает земные удовольствия: борьбы с ним трепещут демоны.

 Блажен, кто чист в добродетели и не лицемерен в душе: будет он судить мир, а не судим вместе с миром.

 Блажен, кто неусыпен в молитвах, чтении и добрых делах: таковой просветится, чтобы не уснуть ему в смерть.

 Блажен, кто высок по жизни и смирен по образу мыслей: он подражает Христу и с Ним совоссядет.

 Блажен, у кого Закон не сходит с языка: Бог не оставляет кущу его.

 Блажен, кто многим делает добро: на Суде найдет он многих защитников.

 Блажен, у кого в добродетели нет худой подмеси, потому что лопата Судии не вводится им в обман.

 Блажен, кто украшает дела свои прежде, нежели явит их огонь, которым все искушается.

 Блажен, кто поспешает к Будущей Жизни, потому что настоящее издает запах тления и влечется к смерти.

 Блажен, кто расточает, что собрал, и чистым предстает чистому Судии.

 А главное в слове: не неради о душе, потому что скоро станешь пред весами на Страшном Судилище Христа, Бога нашего.