Страстная Седмица. Иннокентий Херсонский

ПЕРЕЙТИ на главную страницу творений свт. Иннокентия

Слово в Великий Понедельник, на утрене

«Грядый Господь к вольной страсти, апостолом глаголаше на пути: се восходим во Иерусалим, и предастся Сын Человеческий, якоже есть писано о Нем. Приидите убо и мы, очищенными смыслы сшествуем Ему, и сраспнемся и умертвимся Его ради житейским сластем, да и оживем с Ним» (на хвалитех, стихира 1)

С нынешним утром, братие, началась священная седмица страданий Христовых — время в целом году самое важное: посему каждому из настоящих дней издавна усвоено название «Великого и чистого». И дни сии подлинно велики по чрезвычайным событиям, в них происходившим; подлинно чисты по той особенной чистоте, с которой проводят их истинные христиане, и которую могут они доставить всякому, провождающему их как должно. Посему-то Святая Церковь ныне, при самом начале великих и святых дней, оглашает слух наш особенным воззванием, приглашая к достойному провождению оных; и чтобы сие воззвание было тем действительнее, обращает его к нам от лица Самого Господа: «Грядый Господь к вольной страсти, апостолом глаголаше на пути», и прочее.

Господь глаголал о Своем пути апостолам; но можно ли сказанного Им не отнесть к себе всякому, кто токмо слышит оное? Он возбуждал внимание к Своим страданиям в первых учениках Своих; но какой самый последний ученик не почувствует себя обязанным к тому же? Мы торжествовали все важные события в земной жизни Господа нашего: Его чудесное зачатие, преславное рождение, дивное принесение во храм, еще более дивное крещение, и вчерашнее вшествие во Иерусалим; можем ли не разделить с Ним и последних минут Его? Теперь, теперь особенно должно явить любовь и усердие, когда все оставляют Его! Разве не за нас Он идет на Крест? Разве не наши грехи будут омываться Его Кровью? И мы позволим себе отсутствие в сие время? Нет, братие, приидите вси, малые и великие, просвещенные и простые, старые и юные, приидите, соединимся в духе веры и любви, и пойдем бодренной мыслью за своим Спасителем; не опустим без внимания ни одного Его слова, разделим все Его чувства, войдем в дух всех Его поступков. И человеки пред смертью говорят и действуют разительнее; тем паче Богочеловек. Итак, усугубим внимание, паче же всего очистим мысль. Ибо, как очами, исполненными праха, нельзя видеть хорошо самых великих и явственных предметов: так с умом, наполненным нечистыми мыслями о земных благах, невозможно созерцать Божественного величия страданий Христовых.

Но, к сожалению, у многих смысл и вся душа никогда так не бывают нечистыми, исполненными сует житейских, как в сию святую и чистую седмицу. Заботы об окончании различных дел до праздника, заботы о приготовлении различных вещей к празднику развлекают ум на все стороны и рассеивают чувство по предметам самым суетным. Оттого Богослужения, даже самые важные, например, Часы в Великий Пяток, почти вовсе не посещаются; другие Богослужения посещаются не всецело; многое из читаемого в Церкви, и притом самого важного, как-то повествования четырех евангелистов о жизни Иисуса Христа, опускается без особенного внимания, как постороннее; и образ страданий Христовых, начертанный Церковью в обрядах ее с такой мудрой подробностью и трогательностью, бывает созерцаем во всей полноте своей разве одними Ангелами, выну присутствующими в храмах Божиих. Ах, братие! Не такого смысла, рассеянного, подавленного земными чувствами, требует от нас Святая и Великая седмица! Мы будем слышать повесть о всей жизни нашего Спасителя; ибо когда приличнее обозреть ее всю, как не пред ее концом? Но в состоянии ли будет обнять мыслью сию жизнь тот, кто так рассеян, что вовсе не знает собственной жизни? Мы будем свидетелями последних бесед Господа с Его учениками на Тайной Вечери, но возможет ли наше сердце воспламениться огнем любви Иисусовой, если оно, подобно сердцу Иуды, будет там, где его сокровища? Итак, ради нас самих, братие, если не ради Господа, мы должны в настоящие дни собрать, как можно более, все свои мысли и чувства, и очистить их, иначе нам невозможно будет шествовать за нашим Искупителем; иначе мы отстанем от Него и останемся: кто во дворе Каиафы, с одним внешним видом благочестия; кто в претории Пилата, с одной личиной правды, с омытыми руками, но с оскверненной совестью; кто во дворце Ирода, с незлонамеренным, по-видимому, но тем не менее ужасным глумлением над простотой веры; кто при Иуде, с явным святокупством или отчаянием. Не напрасно Сам Господь говорил при наступлении Своих страданий апостолам: иже иматъ влаголище, да возмет… а иже не иматъ, да продаст ризу свою, и купит нож (Лк. 22; 36). Это значит, что в настоящие дни надобно освободиться от всего излишнего, развлекающего. Нужен нож — решимость закалать все заботы, всякое греховное и плотское стремление. Продай, верующая душа, продай теперь все, и купи сей чудный нож: не Малха нужно тебе поражать им, а того ветхого человека, который и в тебе часто вопиет противу Христа: возьми, возьми, распни Его (Ин. 19; 15).

«Но куда же девать житейские заботы?», — скажет кто-либо. «Наступление великого и продолжительного праздника по необходимости требует немалого попечения о житейском». Знаем, братие, сие положение и скорбим о том, что когда Христос на Кресте, христиане с утра до вечера на торжище; когда Христос в муках восклицает: жажду! (Ин. 19; 28) и напаяется отцом, христиане уготовляют разнообразные снеди и пития; когда Христос предает дух Свой Отцу, христиане едва переводят дыхание от житейских сует. Все это сделалось для многих неизбежным; но почему? Кто узаконил всем нашим житейским нуждам стекаться именно в страшные дни смерти и погребения Господа? По чьему повелению плоть и кровь наша тогда наипаче предъявляют свои права на нас и делают нас рабами своими, когда Христос предает за нас Плоть и Кровь Свою? Разве невозможно было большей части нужд, если не всех, удовлетворить в прошедшие дни с тем, чтобы сию седмицу, особенно последние дни, посвятить всецело Господу? Разве нет таких людей, кои поступают именно таким образом, и у коих плотское посему не препятствует духовному? Что препятствует и всем поступать таким образом: заранее платить дань миру и плоти, дабы теперь быть свободными для духа? «Но тогда торжища пусты». А кто заставил их быть полными в самые священные дни и соделывать пустыми храмы Божий, если не наше рассеяние и миролюбие? Торжища последуют за людьми, как скоро люди будут следовать, куда должно.

Но не будем, пожалуй, требовать перемены житейского порядка вещей, как он ни худ и недостоин христиан; оставим миру господство в своем месте, даже в сии дни. И при этом можно выполнить требования Церкви, можно иметь очищенный смысл и сшествовать Христу среди Его страданий в духе веры и любви. Наступающий праздник требует приготовлений: но много ли? Добрый христианин найдет без труда способ удовлетворить всем требованиям праздника, не рассеиваясь мыслями и чувствами, не теряя из виду своего Спасителя. И апостолы ходили в город за покупками, и они приготовляли вечерю; и жены равноапостольные покупали ароматы: но смотрите, как у них все свято, чисто! Почему так нельзя быть и у нас? Только наша суетность измышляет множество мелких, ненужных нужд, и удовлетворением их мучит сама себя и других; только ненасытимость нашей плоти увеличивает через меру потребности светлых дней, кои, сами по себе будучи питательны для духа, по тому самому менее требуют пищи для плоти.

Так, братие, наступающий праздник требует немногого, потому что он сам в себе заключает весьма много: много пищи и пития духовного, много наслаждений и сладостей сердечных. Если в продолжение его слишком много нам кажется нужного для плоти; то это потому, что наш дух не наслаждается радостями, заключающимися в самом празднике; а не наслаждается потому, что неспособен вкушать духовных благ; а неспособен от того, что, находясь в рабстве плоти, всегда алкал наслаждений только чувственных, небрег об очищении своего вкуса и прочих чувств. Оттого мы вообще после присутствия, часто одним телом, при Богослужении, не знаем в чем другом и поставить праздник, как только во множестве брашен, в шуме увеселений, простирающемся нередко до помрачения смысла и всех чувств.

Таким образом у нас все Царство Божие с его великими событиями, вся вера с ее святейшими таинствами наиболее выражается продолжительнейшим служением чреву — брашном и питием. Правда и мир и радость о Духе Святе (Рим. 14; 17), чистые наслаждения сердца, святые восторги духа, что составляет главный плод веры, сущность всякого истинного празднества, нам или вовсе не известны, или известны по одному имени. Состояние поистине самое плачевное! И здесь-то главная причина превращения порядка вещей и всех празднеств, особенно настоящих великих и святых дней. Будучи сами совершенно земны, мы оземленяем и праздники Божий: будучи плотски, мы из самого Креста Христова делаем возглавие для нашей плоти. Но вступим на противный путь, и все примет другой, истинный и правильный вид. Проведем сию неделю как должно; выполним требования Церкви, пойдем за грядущим на страдания Господом; распнемся с Ним всем «сластем житейским» и мы, без больших приготовлений для плоти, найдем в грядущем празднестве то, чего никогда не находили: неистощимую пищу для духа и веселие для сердца. Наслаждение духовными благами, заключающимися в праздниках, соделает нас равнодушными к благам чувственным, с ними соединенным; мы престанем измерять великость священных дней продолжительностью наших трапез и разнообразием снедей; а вместе с сим само собой спадет с нас множество излишних сует, кои отнимают у нас теперь драгоценное время, и не дают нам последовать за нашим Господом. Таким образом сам собой, без усилий, неприметно восстановится правильный порядок вещей, дней и занятий.

Еще повторю, братие, сделаем сей святой опыт; решимся в сии дни как можно более времени отдать Господу, и как можно менее миру; решимся собрать все мысли и чувства, и устремить их во след грядущего на страдания Господа. Много раз уже протекали священные дни сии для нас без пользы, может быть, даже со вредом душевным; проведем их хотя единожды, как должно. Такое провождение их обыкновенно кажется скучным, и посему-то наиболее отвращаются оного. А я, от имени Святой Церкви, от имени Самого грядущего на страдания Спасителя нашего, дерзаю уверить вас, что надлежащее провождение сих святых дней заключает в себе такую внутреннюю сладость, что кто раз проведет их, как должно, не будет иметь нужды в новом побуждении к тому, чтобы проводить их таким образом и всегда. Аминь.

Слово в Великий Понедельник, на литургии

«Грядый Господь к вольной страсти, Апостолом глаголаше на пути: се восходим во Иерусалим, и предастся Сын Человеческий, якоже есть писано о Нем. Приидите убо и мы, очищенными смыслы сшествуем Ему, и сраспнемся, и умертвимся Его ради житейским сла-стем, да и оживем с Ним» (на вечере, стихира 1).

Последуя Церкви, повторяющей в своих песнопениях приглашение — сшествовать грядущему на страдания Господу, и я, братие, почел за долг повторить оное, и еще остановить на нем ваше внимание. В утреннем собеседовании нашем мы рассуждали о необходимости сшествовать в духе Господу и об удалении препятствий к тому; но не показали способа к совершению сего святого дела, не указали подробно самого пути, коим должно идти. А и это, может быть, весьма нужно для многих. Увы, не многие из нас умеют сами идти за своим Спасителем! Немногие умеют надлежащим образом пользоваться даже теми путями, кои открывает и устрояет для сего Святая Церковь! Посему наш долг преподать касательно сего святого дела несколько правил, кои могли бы служить руководством.

Первый путь, братие, к шествованию за Христом во дни страданий Его, есть постоянное присутствование в сии дни при Богослужениях церковных. Богомудрые отцы Церкви так составили и расположили Богослужения настоящей недели, что в них живо отражается весь образ и вся постепенность страданий Христовых. Храм попемеренно представляет собой то Сионскую горницу и Гефсиманию, то Голгофу и вертоград Иосифов. Посему кто постоянно в храме, тот видимо сшествует Господу, грядущему на страдания. Но, к сожалению, путем сим, всегда открытым для каждого, многие не пользуются постоянно; и что наиболее достойно слез, многие сходят с него тогда, когда он начинает пролегать прямо у Креста и гроба Иисусова. Я разумею утреннее Богослужение Великой Субботы. Как немногими, в сравнении других дней, посещаются сии Богослужения! А первое — Часы Великого Пятка, Богослужение весьма важное тем, что совершается в самое, время распятия Христова и все приспособлено к сему времени, почти никем не посещается! Смотря в сие время на пустоту в храме Божием, невольно воспоминаешь изречение Пророка: «поражу пастыря, и разыдутся овцы стада» (Зах. 13; 7), и другое — евангелиста: оставлше Его, вси бежаша! (Мк. 14; 50).

Второй путь к шествованию за Христом в настоящие дни, есть благоговейное чтение в Евангелии последних бесед и страданий Его. Средство сие есть всегда одно из действительнейших к тому, чтобы приблизиться в духе к Господу; но тем паче оно не должно быть оставлено без употребления в продолжение настоящей недели. Церковь сама предшествует в употреблении его, оглашая в продолжение первых трех дней слух наш чтением четырех Евангелистов. И внимательного слышания при сем чтении достаточно для тех, кои сами не могут читать. Но кои могут, те непременно должны сами читать дома и для себя и для других. При слушании в церкви, по великому количеству читаемого, многое может ускользать от внимания; а домашнее чтение, завися от произвола читающего, представляет всю удобность следовать за Господом всеми мыслями и чувствами. Образ повествования Евангелистов таков, что при чтении их сам собой оживает в уме читающего весь образ страданий Христовых, и наполняет душу неизъяснимым умилением: ибо они повествуют весьма просто, без всяких умствований, изображают события, как они происходили, в их живой целости. Посему, читая Евангелие, невольно переносишься в уме на место событий, принимаешь живое участие в происходящем, идешь за Спасителем, и страждешь с Ним.

Третий путь к шествованию за Господом в настоящие дни есть благоговейное размышление о Его страданиях. Без сего размышления малоплодно и присутствие в храмах, и слышание и чтение Евангелия, а христианское размышление, в случае необходимости, одно может заменить другие средства. Ибо через размышление мы вообще сближаемся с лицами и вещами самыми отдаленными, усвояем их себе, и как бы вводим в свою душу. Но как размышлять о страданиях Господа? Прежде всего представь их, как можно живее, в своем уме, по крайней мере, в главных чертах, например: как Он предан, сужден и осужден; как нес Крест и вознесен на Крест; как вопиял ко Отцу в Гефсимании и на Голгофе, и предал Ему Дух Свой; как снят со Креста и погребен. Кто не в состоянии сделать сего? Потом спроси самого себя, за что и для чего претерпел столько страданий Тот, Кто не имел никакого греха, и Который, как Сын Божий, имел все право на вечную и временную славу и блаженство. Святая вера скажет тебе, что Господь страдал за мир, за грешников, и следовательно, за тебя; страдал, чтобы удовлетворить за всех нас правосудие Божие, искупить нас от греха и смерти, подать нам пример терпения и самоотвержения. Потом вопроси еще: чего требуется от грешника для того, чтобы смерть Спасителя не оставалась для него бесплодною; что должно делать каждому, чтобы действительно участвовать в спасении, приобретенном на Голгофе для всего мира? Та же вера скажет тебе, что для сего требуется усвоение умом и сердцем заслуг Христовых, покаяние и подражание Христу в благой жизни. После сего совесть сама уже спросит тебя: исполняешь ли ты сии условия, усвояешь ли себе спасение Христово, ожил ли ты Его смертью? И сама даст ответ на сие. Такое размышление (а кто не способен к нему?) удивительно как скоро приближает грешника к его Спасителю, тесно и навсегда союзом любви связует с Крестом Его, сильно и живо вводит в участие того, что происходит на Голгофе.

Четвертый путь к шествованию за Христом в настоящие дни есть путь поста, исповеди и причащения, иначе — говения. Пост, облегчая наше тело, а через то и душу, делает нас способнее к следованию за Христом по тернистому пути Его. Исповедь, очищая и облегчая совесть, производит еще большую легкость духовную, и естественно заставляет не выпускать, так сказать, из виду Спасителя, страждущего за грехи, в коих мы приносим покаяние. А причащение не только приближает нас ко Господу, но и соединяет с Ним самым неразрывным образом. И когда, братие, приличнее наблюдать пост, как не в сии дни, когда отнимется Жених душ (Мф. 9; 15), когда Он Сам алчет у бесплодной смоковницы, жаждет на Кресте! Где естественнее слагать тяжесть грехов посредством исповеди, как не у подножия Креста! В какое время лучше причащаться из Чаши жизни, как не в наступающие дни, когда она подается нам, можно сказать, из рук Самого Господа! Поистине, кто, имея возможность приступать в сии дни к святой трапезе, уклоняется от нее, тот явно уклоняется от Господа, бежит от своего спасения.

Наконец последний, очевидный путь к шествованию за Христом, в настоящие дни, есть шествование за Ним в меньшей Его братии, оказание, во имя Его, помощи бедствующему человечеству. Путь сей может казаться отдаленным и непрямым; но в самом деле он чрезвычайно близок, удобен и прям. Ибо Спаситель наш столько любвеобилен, что все, делаемое нами во имя Его для страждущего человечества, усвояет лично Себе Самому. На самом Страшном Суде Своем Он потребует у нас особенно дел милосердия к ближним, и на них утвердит наше оправдание или осуждение.

Памятуя сие, возлюбленный, никогда не пренебрегай драгоценной возможностью облегчать страдания Господа в Его меньшей братии, а особенно воспользуйся ею в настоящие дни. Посетив темницу и облегчив, чем можешь, участь узников, ты лучше сделаешь, нежели когда бы из любви к Господу присутствовал в претории Пилата; доставив пропитание какому-либо бедному семейству, ты более сделаешь, нежели когда ты принес на Голгофу вино со смирной; одев нагого, покажешь усердие не менее Иосифа, представившего Плащаницу.

Таковы, братие, главные и открытые для всех пути, коими христианин в настоящие дни может сшествовать грядущему на страдания Господу. Есть много и других путей к сему, более возвышенных, таинственных; но они удобопроходимы токмо для душ возвышенных, чистых, кои привыкли следовать постоянно за своим Спасителем и жить Его жизнью. Но таковые души не требуют, да кто учит их (1 Ин. 2; 27); ибо Сам Господь, за Коим они всегда грядут, наставляет их на всякую истину (Ин. 16; 13). Для нас же довольно и тех путей, кои мы видели; ибо нет человека, который бы не мог вступить хотя на один из них и, вступив, придти туда, куда всем должно придти. Пусть ты, по бедности своей, не можешь напитать и одеть Господа в меньшей братии Его: прими сам от Него пищу в Евхаристии, одежду оправдания в исповеди, облегчение в посте. Не можешь говеть, — посещай церковь и молись. Не можешь быть в церкви, — читай Евангелие. Не можешь и этого, — размышляй с молитвой о страданиях Господа. Последнее, явно, возможно для всякого и везде, на пути и дома, на самом одре болезни и в темнице. Но идя и сим одним путем молитвенного размышления, можно вполне достигнуть цели, то есть разделить с Господом Его страдания и смерть. Я говорю разделить и смерть, ибо христианин должен не сшествовать токмо Господу, но и распяться с Ним. Но о сем чрезвычайно важном предмете, в коем вся сущность христианства, побеседуем, если угодно будет Господу, завтра. Аминь.

Слово в Великий Вторник

«Грядый Господь к вольной страсти, Апостолом глаголаше на пути: се восходим во Иерусалим, и предастся Сын человеческий, яко же есть писано о Нем. Приидите убо и мы, очищенными смыслы сшествуем Ему, и сраспнемся, и умертвимся Его ради житейским сластем, да и оживем с Ним» (на вечере, стихира 1).

Когда Господь сказал ученикам Своим: Лазарь друг наш успе; тогда один из них воскликнул от лица всех: идем и мы, да умрем с ним! (Ин. 11; 11, 16). Теперь, братие, наступает время смерти не Лазаря, а Самого Господа нашего, Который говорит, что по двою дню Пасха будет, и Сын Человеческий предан будет на пропятие (Мф. 26; 2). Усомнится ли кто из нас сказать при сем: «идем и мы, да умрем с Ним?» Но, не сказать только должно сие, а исполнить на самом деле. С Лазарем можно было не умирать; с Господом и Спасителем нашим непременно должно умереть. Слышите ли, как Он Сам призывает нас к сей высокой чести? Иже не приимет креста своего, — говорит Он всем, — и в след Мене грядет, несть Мене достоин (Мф. 10; 38). После сего, отказаться от креста и смерти с Господом, значит отказаться от Самого Господа и своего спасения. Кто может решиться на сие? Итак, братие, приидите, приидите вси, не «да сшествуем» токмо грядущему на страдания Господу, к чему призывали мы вас вчера, но и «да распнемся с Ним и умертвимся Его ради житейским сластем».

«Но, где Голгофа и крест, необходимые для такого распятия?» Везде, где мы с тобой, слушатель.

В самом деле, братие, в мире сем не может быть недостатка и в вещественных крестах. Сколь многие из последователей Христовых в разные времена и в разных странах окончили жизнь, подобно Спасителю своему, на Кресте? И теперь могут повторяться сии случаи; ибо значительная часть рода человеческого доселе почитает нечестием веру в Распятого, и готова преследовать Крест Его новыми крестами. Христианин не обязан искать сих крестов; но когда они сретят его, должен идти на них, не обинуяся. Посему каждый, в каком бы месте и звании ни был, должен всегда питать и укреплять в себе святую решимость, — стоять, в потребном случае, за имя Спасителя своего до крови; должен предварительно делать сие, дабы при нашествии опасности, устрашившись смерти, не постыдить своея веры и не заставить потом Спасителя своего постыдиться такового малодушия пред лицом Бога и Ангелов. И когда приличнее укреплять в себе сию святую решимость пребывать верным Спасителю своему до смерти, как не во дни Его собственных страданий и смерти, за нас подъятой.

Но это кресты для немногих: есть другие совершенно неизбежные для каждого, уклонение от коих всегда есть преступление; ибо распятие на них составляет сущность христианства. И во-первых, братие, весь мир внешний, в котором живем и движемся, так устроен, что в нем каждая вещь может соделаться для нас крестом. В мире, по замечанию великого крестоносца Павла, беды в реках… беды во градех, беды в пустыни, беды в мори (2 Кор. 11; 26). Во-вторых, всякое общество человеческое, к коему мы, по необходимости принадлежим, как члены, таково, что в нем встречают каждого многие кресты; и здесь, по замечанию того же апостола, беды от разбойник, беды от сродник, беды от язык… беды во лжебратии (2 Кор. 11; 26). Наконец, самый многочастный состав униженного, превращенного грехом естества нашего, образует из себя для каждого ужасное многокрестие. Какой тяжкий, никогда неснимаемый для духа, крест есть уже бренная и греховная плоть наша! Самый внешний вид ее явно показует сие: ибо стоит только простерть руки, чтобы увидеть в себе полный крест. Тем паче увидишь, когда прострешь их на постоянную молитву; тем паче увидишь, когда прострешь их на вспоможение ближним, на защищение невинности гонимой, на поражение порока сильного и торжествующего; тем паче увидишь, если сии руки, кои ты решился простерть на добро, любили и привыкли простираться на злое. Павел уже был распят для мира, уже давно жил новой жизнью во Христе; и, однако же, до того чувствовал по временам тягость креста плоти, что вопиял: Окаянен аз человек, кто мя избавит от тела смерти сея? (Рим. 7; 24).

Подлинно, некому избавить! Ибо самый дух, предназначенный к несению креста плоти, заключает в себе самом множество крестов. О, как он в настоящем греховном состоянии своем раздвоен, противоположен, само-враждебен, самомучителен! Совесть влечет его на сторону долга и истины, а нечистые пожелания — на сторону лжи и преступления; вера устремляет взор его горе, а земная мудрость приковывает долу; любовь христианская располагает его быть всем вся, а самолюбие силится все и всех подчинить себе: сколько принуждений! Сколько борьбы и томления!

И где конец всем сим крестам плоти и духа? В одном гробе, — если токмо и в нем «мертвенное греха и будет пожерто животом» благодати (2 Кор. 5; 4). В противном случае, со многих крестов временных надобно будет перейти на крест вечный.

Итак, желающий быть распятым со Христом, не опасайся недостатка в крестах. Премудрость Божия знает, сколь необходимо ветхому человеку твоему быть распяту; и потому предварительно все устроила для совершения над ним сей казни любви. Ты непрестанно от самой колыбели до гроба призываешься, ведешься, влечешься на крест, — всеми недостатками телесными и душевными, всеми горестями и лишениями, всеми искушениями и соблазнами: только не противоречь и не упорствуй -и ты будешь распят телом и духом, умом и волею, видимо и невидимо.

Желаешь знать, возлюбленный, в чем должно состоять самое распятие наше? — Чтобы уразуметь сие, представь, что ты в самом деле на кресте. — Что было бы тогда с тобой? — У тебя прекратилось бы свободное движение и в руках и в ногах; весь мир потерял бы для тебя цену; все блага его соделались бы для тебя чуждыми, как бы несуществующими; у тебя осталось бы одно на уме и в сердце: как бы скорее разрешиться от земли и плоти, и предать дух Богу. Поставь же себя в такое состояние духа произвольно, силой веры и любви ко Христу: и ты будешь распят со Христом. У распятого со Христом нет движений, по своей воле, а все -по воле Божией; его руки и ноги так же недвижимы на зло и неправду, как у распятого на кресте; мир с его благами и соблазнами для него непривлекателен; мысль об окончании земного странствия, есть любимая его мысль; он уже вознесен в духе от земли на небо, и живот его сокровен в Боге. Будь таков и ты, — и будешь распят со Христом.

Но как можно держаться в сем крайне трудном для плоти положении духа? — А как, возлюбленный, держатся на кресте распятые? — Гвоздями. Пригвозди себя ко кресту самоотвержения, во-первых, страхом Божиим и мыслью о Боге. Страх Господень отреяет грехи (Сир. 1; 21) и соблазны, делает человека неподвижным на зло и твердым в добре. Пригвозди себя ко кресту памятью о смерти. Кто имеет пред очами смерть свою, тот не прострет рук к плоду запрещенному. Пригвозди себя упованием благ вечных, кои обещаны всем сражающимся до крови. Если надежда тленного венца устремляет тысячи людей на явную смерть, то надежда ли венца небесного не произведет сего? — Пригвозди себя, наконец, ко кресту любовью к своему Спасителю, на нем распятому. «Любы сия, по самому естеству своему, вся терпит, вся уповает и николиже отпадает» (1 Кор. 13; 7). И сих четырех гвоздей довольно к удержанию на кресте самоотвержения самой тяжелой плоти.

«Но это состояние ужасное, мучительное! Ужели в нем сущность христианства?» В нем, возлюбленный, в сем состоянии, ужасном, мучительном для ветхого человека. Страшишься? Но разве сей ветхий человек наш, осужденный на распятие, сам не ужасен, не мучителен? Разве не он изгнал нас из рая? Не он мучит нас всю жизнь? Не он положит всех нас во гроб и предаст тлению? По крайней мере, не дадим ему низвергнуть нас во ад; умертвим его силой креста прежде, нежели он отнимет у нас жизнь вечную.

И что пользы уклоняться от креста? Это надлежало бы сделать в Едеме, до вкушения от плода запрещенного; а теперь это невозможно. Мы не можем сложить с себя ни креста плоти, ни креста духа; с ними приходим на свет сей, с ними и пойдем со света. От нашего произвола зависит только умереть на сем кресте для Бога миру, или Богу для мира; предать дух со Христом в вере и любви, или предать дух дьяволу в неверии и самолюбии. Посему, если неизбежны язвы, то лучше носить язвы Господа, нежели врага Его и нашего. Страдая с Господом, мы с Ним и прославимся; а страдая с миром и духом злобы, что получим, кроме вечного безславия и мучений?

Не забудем в ободрение наше и того, что Крест Христов ужасен токмо сопреди, а за ним рай, не на небе токмо, а и на земле. Обыкновенный крест отнимает всю жизнь у распятого; а Крест Христов, отъемля жизнь мирскую, греховную, дает вместо нее новую, в Боге и Христе. Елико внешний… человек тлеет на сем кресте, — свидетельствует испытавший едва не все кресты в мире, — толико внутренний обновляется по вся дни (2 Кор. 4; 16). «Елико избыточествуют скорби для распятого со Христом, — говорит он же,-«толико избыточествуют и утешения Святаго Духа». В самом деле, может ли что-либо быть радостнее для человека, как восстать из гроба? Но то же совершается над тем, кто распинает себя со Христом миру и греху; за смертью плоти следует духовное воскресение, которое, по самому существу своему, есть состояние самое блаженное.

Итак, братие, отложив всякое недоумение и страх, пойдем за Господом нашим на крест самоотвержения. Зря веру и любовь нашу, Он, всемогущий и всеблагий, Сам поспешит укрепить колеблющиеся стопы наши в сем святом и необходимом подвиге. Аминь.

Слово в Великую Среду -1

По благодати Божией, братие, мы стоим уже на последнем пределе святой Четыредесятницы. Как перед древними израильтянами, странствовавшими сорок лет в пустыне, пред нами теперь Ханаан духовный — страдания, смерть и воскресение Господа нашего. Чего ни делала Святая Церковь, дабы приготовить нас к достойному вшествию в сию землю обетования: и гремела громом проклятия на сынов строптивых; и питала послушных манною различных молитв и песнопений, самым Телом и Кровью Христовой; и услаждала для ослабевающих на пути горькие воды покаяния древом Креста; и в последние дни сии разверзала пред всеми книгу Нового Завета, показывая нам все деяния нашего Господа. После столь долгого и разнообразного удобрения земли и сеяния, надобно быть богатой жатве. Итак, где теперь Иисус и Халев, — те, кои добре подвизались подвигом поста? Да престанут от четыредесятидневного странствия, да преходят немокренно Иордан, да идут прямо в Сионскую горницу, где уготовляется безсмертная трапеза! Там будут омыты красные ноги их от самого тонкого праха земных помышлений; там услышат они последнее завещание грядущего на страдания Господа, приимут мир и обетование Духа; оттуда во след за Ним, без наших указаний, пойдут в Гефсиманию и на Голгофу, дабы страдать с Ним и сраспяться Ему духом.

Но что делать, братие, тем из нас, кои во время духовного странствия по пустыне поста, не преставали обращать лицо и сердце к Египту, роптали при горьких водах покаяния, и тогда как Моисей на горе принимал закон, покланялись под горой, может быть, тельцу златому? (Ис. 32; 1-6). Ах, перед таковыми не разверзется Иордан, не падут стены Иерихонские, не станет солнце прямо Гаваону! (Нав. 10; 12). Таковым место не у гроба Спасителя, а «у гробов похотения!» (Чис. 11; 34).

Но что вижу я? — Одесную распятаго Господа висит разбойник. Что слышу? Господь вещает к нему: Днесь со Мною будеши в раи (Лк. 23; 43). Кто же может затворить рай, когда Господь отверзает его? Итак, братие, кто бы вы ни были, как бы ни казались великими грехи ваши, грядите все на Голгофу: распятый Господь призывает вас. Несмотря на нечистоту нашу, Он не хочет никого исключить из блаженного завета Своего; хочет, чтобы мы все участвовали в Небесном Царствии, приобретенном Его заслугами. Оставьте же, братие, все темные дела ваши, и спешите к своему Спасителю, доколе Он еще на земле, доколе без вас не предал дух Свой Отцу. Оставьте, говорю, темные дела. — Ужели вы дерзнете явиться с ними и пред Господом? Показать их и у Креста Его? — Ах, довольно вы возмущали своими беззакониями Его жизнь: надобно ли возмущать ими и последние минуты Его? Нет, братие, как бы ни было упорно во грехе сердце ваше, вы не позволите ему такового бесчувствия, такового небрежения к своему Спасителю: посредством покаяния вы сложите тяжесть грехов ваших у подножия Голгофы; явитесь пред лицо Распятого, если не со смирною благих дел, то и не с зловонием беззакония; — явитесь для того, чтобы упасть в слезах к стопам Его, принести исповедание во грехах своих, просить забвения измене ваших и благословения на исправление своей жизни, на побеждение злых навыков ваших, борьба с коими соделается отселе вашим главным занятием в жизни. Без сего лучше не являться ко гробу своего Спасителя, лучше не лобызать язв Его.

Поспешите же, братие, очистить себя покаянием; поспешите возобновить через него расторженный грехами вашими союз с Богом и Христом. Благоприятнее сего времени нет, и быть не может. Взирая неуклонно на страдания Господа, душа сама будет проситься на крест, сердце само преклонится к подножию его. Не подавляйте, братие, сего святаго чувства; идите всеми мыслями за своим Спасителем. Он изнеможет под тяжестью Креста; заденьте его вместе с Симоном Киренейским, заденьте верой, и идите на Голгофу, с твердой решимостью начать распятие плоти своей с ее страстями и похотями. С Господа будут совлекать одежды; а вы поспешите облечься ими, прикрыть греховную наготу свою Его правдой и заслугами. Копие изведет из ребра Его воду и кровь; а ты стань под крестом с отверзтыми устами, да падет в твою внутренность хотя капля жизни для погашения адского пламени, тебя снедающего.

Еще повторю: наступающие дни суть самые благоприятные для покаяния грешников, ибо суть дни спасения всего мира; свидетель тому благоразумный разбойник. Аминь.

Слово в Великую Среду -2

По благодати Божией мы еще, братие, окончили одну Святую Четыредесятницу. Приобретение не малое для тех, кои проводили ее как должно. А равно и потеря не малая для тех, кои провели ее не как должно. Церковь никого не принуждает к исполнению уставов; но неисполняющие наказывают сами себя. Когда «добре подвизавшиеся подвигом поста» внидут теперь в радость Господа своего, слабые и непослушные сыны Церкви, по необходимости, должны чувствовать лишение и скорбь. Хорошо, если Бог велит им опять дожить до новой Четыредесятницы и исправить нынешнее опущение (хотя вполне возвратить потерянного уже невозможно); а кто не получит сей милости от Бога, для того Великий пост потерян навсегда. Что мешало быть послушным, сеять вместе с другими, дабы и пожать теперь вместе с другими? Когда трудимся, всегда бывает более или менее тяжело, но тем приятнее по окончании труда. Думаю, что и нынешний день весьма радостен для тех, кои добре подвизались подвигом святого поста. Да падут же таковые в смирении перед лицом алтаря Господня и да возблагодарят за сие Господа! Без Его благодати, братие, вы не только не совершили бы, но и не начали бы святого подвига.

Но, радуясь об окончании сего подвига, не должно радоваться радостью узника, выходящего из темницы; это значило бы не познать цены и сладости поста: кто познал их, тот и по окончании Четыредесятницы не расстанется с постом. И как расстаться? Можно ли без пагубы для души оставить пост внутренний, состоящий в воздержании от страстей? Конец сего поста был бы концом и нашей добродетели. Уреченные времена существуют для воздержания от яств, а не от грехов. Но и воздержание от яств худо ограничивать одним каким-либо временем. Всякое вредное для души яство запрещено во всякое время, и вкушающий его во вред душе, когда бы ни вкушал, нарушает устав поста. Таким образом и с постом телесным не надобно расставаться всецело, как делают многие. Всецелое оставление поста было бы знаком, что ты не полюбил поста; ибо можно ли оставить надолго то, что полюбили сердечно? И можно ли не полюбить сердечно то, чем уврачевали свою душу? Если ты оставишь пост совершенно, то этим покажешь, что постился по необходимости, а не по убеждению, носил узы как раб и пленнцк. Опыт должен был показать тебе, что пост есть постоянный предтеча и спутник молитвы, родитель благочестивых размышлений, воспитатель благих предприятий, опора трудных подвигов веры и любви. Посему ты немедленно призовешь его при всех подобных случаях: ибо таково свойство испытанных и хорошо действующих врачевств, что к ним обращаются при первой надобности. А всего лучше, если сделаешь пост себе спутником всей жизни. Не ужасайся сего совета: исполнение его не сделает твою жизнь, как может представиться тебе, ни скучною, ни трудною, напротив, облегчит тебя от многих зол, скорбей и печалей. Ты сам согласишься с сим, когда узнаешь, в чем состоит всегдашний пост: он состоит не в неупотреблении яств, а в употреблении их, но таком, чтобы никогда не было угождения плоти, чтобы ты вставал из-за трапезы всякий раз с некиим остатком глада, а не с пресыщением, как это бывает обыкновенно. Трудный ли это подвиг? Не его ли советуют наблюдать и врачи? И не за него ли обещают здравие тела? А мы будем обещать тебе за него здравие души. Ибо надобно признать и признаться, что душа ни от чего так много не страдает, как от тела; а тело ни от чего так не терпит, как от излишества в пище и питии.

Что сказал я о посте, то же должно сказать о покаянии и исповеди: и с ними не должно разлучаться по окончании поста. Если бы мы грешили и падали в одно известное время, то можно бы на известное время отлагать и покаяние: но мы грешим в разные времена; а когда грешим, тогда же должны и каяться и исповедываться. Ждем ли мы известного времени, когда рана сделается опасною? Напротив, как скоро получим ее, тотчас стараемся уврачевать. Также должны поступать и с ранами душевными, с грехами. Для сего самого и отверзта всегда духовная врачебница, дабы всегда можно было к ней приходить для исцеления. Если телесная рана не может без опасности быть оставленною без внимания надолго, то тем паче душевная. Нам кажется ничего носить долго грех в душе; но это жалкий обман! Грех яд ужасный, если не остановить действия его скорым раскаянием, то он проникает всю душу и портит ее надолго. Оттого-то мы и становимся жалкими рабами страстей, что не подавляем их в самом начале. После и каемся и видим свое рабство, но часто бываем уже не в силах разорвать узы.

Что касается причащения Святых Тайн, то я и не знаю, как истинный христианин может лишать себя сей Божественной пищи целый год. Одно это лишение показывает уже, что не знают цены Телу и Крови Господа; а такое незнание равно незнанию своего спасения. Не так поступали древние христиане: они причащались всякий раз, когда были при совершении литургии, памятником чего служит воззвание, повторяемое и ныне при каждой литургии: «со страхом Божиим и верой приступите!» Это воззвание показывает, что всем бывающим при Литургии надлежит приступать и к причащению. Сознание нечистоты и недостоинства, и желание лучше приготовить себя к сему великому таинству, ввели в обычай причащаться не всегда, а в известные дни и времена. Но обычай сей никак не должен служить возглавием нашей лености. Что, если бы сказано было, что в таком-то месте ежедневно будут раздавать манну? Я думаю, ежедневно являлось бы множество людей для получения; и если бы потребовалось для того какое-либо приготовление, то многие каждый день готовились бы к тому. А Церковь ежедневно предлагает Тело и Кровь Господа, и никто не является для принятия их! Хороший ли это признак? Здравие ли это души, что она отвращается от духовной пищи? Пусть некоторые не успевают приготовиться; но если никто не является для принятия хлеба небесного, то значит все недостойны; а если все недостойны, то что сказать о нашем христианстве? Что сказал бы царь о царедворце, который, будучи каждый день приглашаем к его столу, являлся бы за него только один раз в год?

Таким образом, братие, расставаясь со Святой Четыредесятницей, не должно расставаться с теми средствами спасения, из коих состоит она. Церковь сосредоточивает их все вместе и в одно время, по причине нашей слабости и развлечения в другие времена: велит раз в году употреблять их под особенным своим надзором, дабы и самые неопытные в употреблении употребляли их как должно, а не для того, чтобы сделать их неупотребительными в остальное время года. Если, впрочем, и в другое время непременно нужен для тебя зов и надзор Церкви, то и в сем нет недостатка. У Церкви не один пост, а четыре. Каждый из них будет велик, если не умалишь его своим невоздержанием; за каждым последует самый светлый день Воскресения, если ты через покаяние воскреснешь от грехов.

Таковы советы, братие, кои я почел за долг преподать вам ныне при конце святой Четыредесятницы. Не забывайте, возлюбленные, что вся жизнь наша на земле должна быть для нас Четыредесятницею. Без сего мы не достигнем пасхи «в невечернем дни Царствия», не войдем в радость воскресения.

Что сказать вам, кои провели святую Четыредесятницу без всякого внимания к ней и ни мало не употребили ее на врачевание язв вашей совести? Быть не может, чтобы вы не чувствовали теперь некоторой скуки от неисполнения уставов Церкви; всего вероятнее и то, что вы не исполняли их, отнюдь, не из презрения власти Церкви (можно ли презирать детям мать, пекущуюся о их вечном благе?), нет, вас объяла ваша чувственность; она заглушила ваш слух, не дала вам идти тем святым путем, коим хотела вести вас Церковь. Чувственность и диавол: ибо где невоздержание, там и сей враг Бога и добродетели; он, он человекоубийца, невидимо держит вас в своем плену, и теперь, без сомнения, радуется и посмеивается над вами, как над своей добычей.

Но, братие, ужели вы захотите быть всегдашним посмешищем диа-вола? Довольно он наругался над вами; время поругаться и над ним! Время, говорю, ибо он не бывает так слаб, как в настоящие дни страданий и смерти Господа. В сие-то время удобнее всего возникать от его сетей тем, кои вживе были уловлены от него, в свою его волю (2 Тим. 2; 26). И вы возникнете, если, отложив упорство и ожесточение, поспешите во вра-чебницу духовную; если, по примеру Петра, начнете плакать о своих грехах горько. Он изменил Учителю, и, однако же, за покаяние один из первых увидел Его по воскресении. То же будет и с вами, если обратитесь подобно сему апостолу! Аминь.

Слово в Великую Среду, к готовящимся ко причащению Святых Таин

И рече Иисусе к людем: очиститеся наутрие, яко заутра сотворит в вас Господь чудная (Нав. 3; 5).

Так говорил некогда Иисус Навин всему народу еврейскому, приготовляя его к чудесному переходу через Иордан. Казалось, сам Иордан должен был служить в очищение, и, однако же, в него надлежало войти уже предочищенными. Наступало чудо, а где является перст Божий, там требуется чистота и святость. Очиститеся… яко заутра сотворит в вас Господь чудная!

Нам, братие, не переходит заутра Иордана: но должно приступить к трапезе Господней, — причаститься Тела и Крови Спасителя нашего. Что более: воды Иордана или Кровь Сына Божия? — О, воистину, скажет каждый из вас, «более и множае, стократ множае Иордана зде». И так, очиститеся… воззовем к вам и мы гласом Навина, очиститеся, яко заутра сотворит в вас Господь чудная, — сотворит то, пред чем малы все чудеса Синая и Сиона.

Очиститеся! Быть не может, чтобы самые внимательные к себе и своему спасению, не нашли в себе чего-либо нечистого, коль скоро вникнут глубже в свое сердце и сообразят, к чему им завтра должно приступать и что принять. Если око Вседержителя в самых Ангелах, — как сказано в книге праведного Иова, — усматривает иногда «нечто стропотное» (Иов. 4; 18), то в нас ли не усмотрит? Если апостолам надлежало приступить к Тайной Вечери омовенными, то нам ли явиться к ней без духовного омовения? Мы все, Аще речем, яко греха не имамы, себе прельщаем, и истины несть в нас (1 Ин. 1; 8). Все грешники, все требуем очищения! А что сказать о тех из нас, кои имели несчастье, в прошедшее время, вертоград души своей оставлять вовсе без надзора, жили вне себя и действовали по одному течению обстоятельств, по одному влечению чувств? Таковые, возвратясь ныне во внутреннюю храмину свою, может быть, найдут, что дом души их «весь пуст и палея есть», приникнув в зерцало совести, увидят, может быть, что в них от ног… до главы нет целости (Ис. 1; 6).

Таковым ли, если только желают помилования, приступить к трапезе Господней без очищения? Напротив, таковых, судя по множеству язв душевных, надлежало бы заставить вовсе удержаться до времени от участия в трапезе Господней. Но долговременное удаление от сей цельбоносной трапезы само может быть сопряжено с великой опасностью и потерею. Душа, «на мнозе удаляющаяся благодатного общения», легко может, — как справедливо рассуждает святитель Златоуст, — быть «звероуловленною от мысленного волка» (молитва 2-я, по причащении). Посему пусть все, разрешенные, приступят к трапезе, приимут врачевство и вкусят духовного брашна для укрепления сил на духовный подвиг: только пусть очистятся посредством покаяния и исповеди.

На великое дело сие должно быть употреблено не несколько часов, а вся остальная жизнь; но и в несколько часов, остающихся до утрия, может быть сделано немало: может быть положено начало истинного покаяния, принято разрешение прошедших грехов и благословение на будущие добродетели. Если начало не заключает в себе всего продолжения и конца, то, с другой стороны, ни продолжение, ни конец не могут быть без начала. Надобно начать, чтобы потом продолжать и кончить. Итак, начни ныне то, что должно продолжать всю жизнь; начни то, чего доселе не было, и без чего ты сам не был ни христианином, ни человеком; начни свое спасение. Чем лучше окончить Святую Четыредесятницу, как не святой решимостью положить конец своим грехам? Чем лучше встретить светлый день Воскресения, как не восстанием из гроба страстей и пороков? Какой знак с твоей стороны приличнее сего знака для того завета с Господом, в который ты завтра вступить намерен? О, воистину это будет Новый Завет и для тебя и для Него, такой завет, которого Он ждет от тебя с самого явления твоего на свет.

Тяжело расстаться навсегда с пороком? Но разве ты, возлюбленный, думаешь быть рабом его вечно? Надобно же будет когда-либо бросить из рук эту змию, которая, увеселяя тебя своими изгибами и пестротой, в то же время уязвляет тебя смертельно. Нельзя быть вечно грешником, не соделавшись диаволом. А захочешь ли ради греха быть диаволом? Грех доставлял тебе удовольствия? Но не он ли сто раз огорчал тебя? Долго ли цвели розы? А терны будут и теперь: будут здесь, а что будет там? Спеши же выйти из бездны, доколе зовут тебя вон и простирают к тебе руку, доколе не потеряна вовсе стезя, доколе собственная тяжесть твоя не повлекла тебя на самое дно.

Если бы для спасения души потребовалось что-либо великое, ты должен, непременно должен, сделать все требуемое; ибо не ты ли сам бываешь готов на все для спасения тела? А что значит тело в сравнении с душой? Тело, как бы ты ни берег его, через несколько лет покинет тебя, ляжет во гроб и сделается добычей тления; а душа всегда твоя, вечно с тобой. Об ней ли не попещися? Для нее ли не перенести чего-либо? И что перенести? Что требуется от тебя? Исповедания своих грехов, кои, впрочем, все уже известны Богу, всем Ангелам, и, может быть, многим людям, ненависти к грехам, кои разлучали тебя с Богом, убивали душу твою и тело, вели тебя в ад и геену, отвращения к ним на будущее время, того отвращения, которое само собой не может не быть в тебе, если только ты ощутишь сколько-нибудь ядотворность греховных наслаждений. Может ли быть требование менее, справедливее, необходимее? Когда и этого не сделаешь, и когда после сего погибнешь (а непременно погибнешь, если не сделаешь); тогда и тебе надобно будет сказать, что «погибель твоя от тебе» (Ос. 13; 9).

Итак, братие, очиститеся, и паки реку: очиститеся! Если вы сделаете сие, примиритеся с Богом, положите начало исправлению и дадите твердый обет вести остальную жизнь в чистоте и святости; то заутра сотворит в вас Господь чудная. А если не очиститеся, если приступите к чаше завета необдуманно, без сокрушения, лицемерно, то враг спасения не замедлит сотворить над вами ужасная — приведет за собой к вам еще седмь… духов горших! (Лк. 11; 26). Аминь.

Слово в Великий Четверток, перед причащением Святых Таин

Время Мое близ есть: у тебе сотворю Пасху со ученики Моими (Мф. 26; 18).

Так велено было сказать хозяину того дома, в котором Спаситель намеревался совершить Свою последнюю Пасху. Кто сей счастливый домовладыка, не было сказано, и посланные должны были узнать его на месте. Ибо предатель искал всячески случая совершить свой замысел; посему надлежало таить место Пасхи до самого времени совершения. По совершении, без сомнения, все узнали, у кого она совершена: однако же и после ни один Евангелист не сказал нам имени счастливого домовладыки. Толкователи Священного Писания представляют различные причины этой сокровенности. Но, кажется, не погрешим и мы, если скажем, что имя человека сего умолчано потому, что он изображает собой всякого истинного последователя Христова.

В особенности же, братие, не может он не изображать вас, кои намерены приступить к причащению Святых Тайн. Вы хотите вкусить Пасху Господню, причаститься Тела и Крови Спасителя вашего; а Спаситель и Господь ваш хочет вкусить Пасху у вас, сообщиться приискренне с вашим духом и телом, соединиться с каждым из вас навеки. Не удивляйтесь сему и не почитайте это за какой-либо оборот слов, мною придуманный. Апостол не слова обращал, а изрекал истину, когда писал, что поелику дети приобщишася плоти и крови, и Той приискренне приобщися тех же (Евр. 2; 14). Спаситель и Господь наш приобщился плоти и крови всего человечества, принятием на Себя естества нашего. Но Он хочет теперь сообщиться с духом, плотью и кровью каждого из нас; хочет сделать всех нас храмом и жилищем Своим, хочет быть началом нашей жизни, занять наш ум и сердце. К сему-то таинственному причащению дерзаю я приглашать вас от лица Господа! Слова будут мои (если, впрочем, у нас, беседующих с вами, есть что-либо свое), а мысли будут заняты из бесед Его с учениками. Если вы истинные ученики Его, или, по крайней мере, хотите быть ими, то не почтете их чуждыми и вам не принадлежащими.

Время Мое близ есть (Мф. 26; 18), велит сказать Господь. То есть, как бы так говорил Он: «Земное служение Мое приходит к концу»; «дело еже даде Мне Отец, да сотворю, соверших» (Ин. 17; 4). Я возвестил имя Его и любовь братии Моей — человекам; провозгласил блаженство плачущим, кротким, милостивым, гонимым и страждущим; не сокрыл и горя, ожидающего злобных, гордых, хищников и клятвопреступных: теперь остается только засвидетельствовать истину учения Моего самым делом, взять крест, Мною для всех проповеданный, Самому, и идти с ним на Голгофу, в пример всем. Время Мое близ есть: коварный ученик уже предал Меня, сребреники даны и приняты; князь мира подвигся со своего престола для единоборства со Мной (Ин. 14; 30); спира готова; остается выйти на сретение ее, принять льстивое лобзание и отдать плещы Мои… на раны и ланите Мои на заушения (Ис. 50; 6). Время Мое близ есть: Я вижу, как Сам Отец Мой растворил чашу гнева и скорбей; она идет и не прейдет; кровавый пот не заменит кровавого крещения; Я должен предать не только тело, — самый дух Мой в руки Отца. Время Мое близ есть! Но прежде, нежели Я кончу Свое поприще и отойду ко Отцу, Я желаю разделить Свои чувства с вами, Моими последователями, желаю ознаменовать чем-либо Новый Завет, утверждаемый Моей Кровью, желаю оставить какой-либо постоянный памятник любви Моей к вам: желанием возжелех… пасху ясти с вами, прежде даже не прииму мук (Лк. 22; 15).

«Но где Я снем ее? Иерусалим наполнен Моими врагами. В чертогах Анны и Каиафы обитают лицемерие, гордость и святокупство. Там готовы раздрать одежду, но не с тем, чтобы подостлать ее на пути Моем, а чтобы обнажить Меня Самого. Я буду там, но не для пасхи, а для принятия заушений и оплеваний. В претории Пилата пространнее: там вместе с любовью к миру живет некая любовь и к справедливости; но имя друга Кесарева там важнее имени друга правды и Божия: не Мне вкушать Пасху с наперсниками Тиверия! Пусть их одни омывают руки пред народом; а Я умою ноги ученикам Моим. Лучше быть судимым, нежели судьей на таком лифостротоне. Когда нужно будет, явлюсь и на нем — для принятия венца тернового.

Итак, время Мое близ есть; а места и убежища у Меня нет. Лиси язвины имут, и птицы небесные гнезда; а у Сына Человеческого нет где подклонить главу (Мф. 8; 20). Родился в яслех, умру на кресте. Что же Мне делать? Оставить Пасху? Но Я пришел не разорити закон… но исполннти (Мф. 5; 17). И как оставить Пасху, которая прообразует смерть Мою? Что убо сотворю? сие сотворю: у тебе сотворю Пасху соученики Моими.

У тебе, христианин, у тебе, который называешься Моим учеником и клялся следовать за Мной до смерти. Если ты еще не дашь Мне убежища, то где найду его? Но ты не можешь не дать его: ты отрожден в бани крещения Моею Кровью, помазан и запечатлен Моим Духом, питаешься Моим Телом и Кровью, чаешь во имя Мое жизни вечной: ты ли не при-имешь и не упокоишь Меня?

Итак, где «горница велия» (Лк. 22; 12), дабы Я мог поместиться со всеми дарами Моими? Где опресноки чистоты и истины? (1 Кор. 5; 8). Где горькое зелие — самоотвержения и терпения? Где агнец пасхальный — «сердце чистое и дух сокрушенный»? (Пс. 50; 12). Износи все, что имеешь, укрась Мою вечерю, дай утешиться тем, что произвела в тебе благодать Моя.

Но, вместо того, чтобы возрадоваться радостью за глас женихов (Ин. 3; 29), ты молчишь, как осужденный! Вижу причину: внутреннему человеку твоему самому негде подклонить главу; дом духа твоего пуст и пался есть; нет ни светильника веры, ни елея любви; все наполнено нечистотой, — страстями и помыслами вреждающими. Горе тебе: жалость дому твоего снестъ Мя (Ин. 2; 17). Но время Мое близ; может быть, и твое время не далеко: пришед в другой раз, Я уже не застану тебя на земле. Не надобно терять времени обоим. Итак поспешим! Не дадим общему врагу нашему диаволу совершить над тобой победу. У Меня есть средства все исправить: согласись только быть Моим, отверзи только двери сердца, дай занять Собой всю внутренность существа твоего. Коль скоро Я буду в тебе, то все тотчас приимет другой вид. Я заменю Собой все приуготовления: Сам омою ноги, Сам буду светом, Сам — Агнцем. Не печалуй; будем насыщены, обрадованы оба: ты Мной, Я тобой; только оставь наклонность ко греху, расстанься навсегда с злой жизнью, решись быть Моим во всем!»

По собственным лицам вашим, братие, вижу, что глас Господа к вам, хотя выходит из моих недостойных уст, не остается без действия над вами. После сего мне нечего более желать, как чтобы действие сие продлилось над вами и оставило в вас следы непреходящие. И как ему не продлиться? Вы слышали слова; теперь увидите дело. Что я дал вам? А Господь преподаст вам Тело и Кровь Свою. Такой ли дар не тронет приимшего? Притом, если мы, служители Его, беседуем с вами, от Его имени, то ужели Он Сам останется внутрь вас безмолвен? Он всегда вещает к нам в совестях наших, тем паче не может не глаголать к сердцу нашему по таинственном соединении с нами. Итак внемли каждый тому, что речет ему ныне Господь. Изречет ли мир? Приими с благодарением, и сохрани в чистой совести. Произнесет ли обличение? Равно благодари, и поспеши исправить обличаемое. Начнет изгонять из внутреннего храма твоего торжников?

Не пререкай, не защищай, а паче присоединись к Нему и действуй. Господь Сам научит тебя всему, яже подобает творити (Деян. 9; 6); только слушай и — исполняй! Аминь.

Поучения в Великий Четверток, после причащения Святых Таин

Спаситель и Господь наш, преподав апостолам на Тайной Вечери Тело и Кровь Свою, не присовокупил к тому никакого наставления. Преподанное было выше слова человеческого, и таинство говорило само за себя. Верую, что и ныне для тех из нас, кои не одними устами причастились трапезы Господней, нет нужды в наставлении: ибо самое пречистое Тело Господне учит их, самая пресвятая Кровь Его говорит им. Чему учит Тело, и что говорит Кровь? Одно: Христианин, помни смерть своего Господа, за тебя подъятую, и не изменяй Ему своей жизнью; мысли и поступай, как мыслил и поступал Он; ищи во всем славы Отца Небесного; трудись неослабно для блага ближних; сражайся с пороком и нечестием; переноси мужественно искушения и бедствия; будь готов, из любви к истине и правде, нести крест, и, если нужно, — идти на крест. Се глагол Тела и Крови Христовой! Из-за Тайной Вечери путь прямо в Гефсиманию и на Голгофу.

Так, братие, не один Он — Спаситель наш, родился на то, чтобы «свидетельствовать истину» (Ин. 18; 37), творить всегда волю Отца Небесного, жить и умереть свято: мы все на сие истое приходим в мир сей. Не одному Ему надлежало путем страданий войти в славу: вси… хотящии благочестно жити… гоними были и будут (2 Тим. 3; 12). Всегда могут быть Иуды, продающие все за сребреники, Каиафы, мудрствующие яко уне есть… да един… умрет за люди (Ин. 11; 50), и преследованием невинных мнящиеся службу приносити Богу (Ин. 16; 2), Пилаты, дерзающие вопрошать истину: что есть истина (Ин. 18; 38), и омывающие руки, чтобы представить себе неповинными в крови праведных, Ироды, желающие видеть чудеса, и посмеивающиеся чудотворцам; а князь тьмы, враждовавший против нашего Господа, — о, сей человекоубийца всегда один и тот же! — непримирим в злобе, неистощим в лукавстве, неутомим в нападении. А посему истинный последователь Иисусов всегда может и всегда должен участвовать в страданиях своего Господа, подвизаться за истину, вести брань с пороком, приносить себя в жертву Богу и человечеству. И на сей-то подвиг — непрестанный и великий, подается нам укрепление в Божественном брашне Тела и Крови Христовой; в сем самом состоит сущность Нового Завета, завещанного нам смертью нашего Искупителя. Жертва за жертву! Жизнь за жизнь! Кровь за кровь! Мы вкушали Тело Его: да принадлежит и наше тело Ему, да будет оно сосудом чистоты, храмом Духа Святаго; мы причастились Крови Его, за нас пролиянной: не усомнимся и сами стать до крови за имя Его, за благо человечества, за истину и веру; мы приняли всецело внутрь себя Его Самого и соделались едино с Ним; предадим же и мы себя самих, друг друга и весь живот наш Ему — Христу и Богу нашему. Кто поступит таким образом, тот не по слуху только будет знать, как Христос в нем и он во Христе: тот всегда будет на Тайной Вечери, и не только сам насытится манной сокровенной (Откр. 2; 17), но и соделается питателем душ алчущих. А кто приступит к трапезе Господней, «не испытав» (1 Кор. 11; 28) предварительно себя, и отойдет от нее, не размыслив, что и для чего принял: тот, хотя бы. тысячекратно причащался Тела и Крови Христовой, хотя бы ничего не вкушал, кроме сей Божественной пищи, не будет иметь Христа в себе. В таком человеке Тело и Кровь Божественная заключены как во гробе: жи-воносное Тело некогда восстанет, а гроб останется гробом. Аминь.

Что воздам Господеви о всех, яже воздаде ми? — Вопрошал некогда взысканный благодеяниями Божиими Давид; и отвечал: Чашу спасения прииму, и имя Господне призову (Пс. 115; 3-4). Как ни велики благодеяния Божий к Давиду, но они малы в сравнении с той милостью, коей ныне, братие, удостоены от Господа все мы. Ибо Господь даровал нам то, что выше всех благ: даровал Самого Себя, — Свое Тело и Свою Кровь. Что же воздадим Господу о всех, яже воздаде нам? Воздадим, по крайней мере, то, что и Давид: приняв чашу Господню, возвестим имя Бога, нам благодеющего. — Как возвестим? И словом; ибо многие из нас, зде стоящих, призваны на служение слова, на проповедь Евангелия: но прежде и паче всего — нашими делами и жизнью. Поверят ли нищему, покрытому язвами и рубищем, что он был на трапезе царя и удостоился его дружества? Не поверят и нам, что мы причащались Тела и Крови Господней, если на нас останутся прежние язвы страстей, прежние рубища грехов. Господь не требовал от нас достоинств, посаждая за трапезу Свою; не обратил внимания на грехи наши и нечистоту: взял нас прямо с распутий мира, -некоторых, может быть, от врат адовых. — Он положился на одну нашу будущую благодарность, — на то, что мы, взысканные по милости, насыщенные не по достоинству, исторгнутые из бездны зла, сим самым преизбытком милосердия будем остановлены на пути беззакония; что чаша завета сама будет для нас залогом верности, защитой от страстей, побуждением к любви; что уста наши, орошенные Кровью Его, уже не будут разверзаться на неподобные глаголы; что сердце наше, проникнутое огнем Божественной любви, не будет источать помыслов злых и похотей вреждающих. Изменим ли, братие, сей Божественной надежде на нас, сему любвеобильному доверию к нам? Покажем ли, что мы приступили к святой трапезе с Иудиным лицемерием? Захотим ли быть доказательством, что ад над грешниками сильнее неба? Предадим ли Тело и Кровь Господа врагам Его — нашим страстям и беззакониям? — О, да не будет, да не будет, да не будет сего! Умых нозе мои, како оскверню их? (Песн. 5; 3) — восклицает душа верующая, изображенная Соломоном. Мы не нози токмо умыли, но и руце и главу. И чем умыли? Дражайшею Кровью нашего Спасителя и Господа. Возвращаться, после сего, на прежние нечистоты, значит проливать напрасно Кровь завета, укорять Духа благодати, ругаться страданиям Спасителя. Да скажет же каждый, имеющий в том нужду, — да скажет внутреннему морю страстей: до сего дошло ты по моему невниманию; но отселе, благодатию Божией, не прейдешь далее, но в тебе сокрушатся волны твоя! Аминь.

III

В книге Исхода читаем, что по установлении между Богом и народом израильским завета, в знамение коего все люди окроплены были кровью жертв, Моисей взял книгу завета, прочте людем во уши. И рекоша: вся, елика глагола Господь, сотворим и послушаем (Исх. 24; 7).

Для вас, братие, не нужно повторять теперь книгу Нового Завета, из чаши коего вы пили Кровь Господа; ибо сия Божественная книга в прошедшие дни была разверзаема пред вами многократно. Посему о вас можно сказать подобное тому, что Сам Учредитель Нового Завета изрек о первых причастниках Тела и Крови Его: путь весте (Ин. 14; 4); знаете, куда лежит путь из-за Тайной Вечери; ведаете, что хочет преподать нам и чего требует от нас Господь, питая нас Самим Собой; разумеете, что Он через сие самое хочет быть в нас и соединить нас с Собой, и что сей таинственный союз возможен с нашей стороны токмо посредством веры и любви.

«Вся сия весте, братие; но блажени есте, аще и творите я» (Ин. 13; 17). Новый Завет не имеет нужды в делах закона, но непременно требует дел благодати. Без сего, завет пребудет новым, а мы останемся ветхи. Кровь завета, коея мы приобщаемся, не может молчать; она вопиет или за нас, «в отпущение грехов» (Мф. 26; 28), или противу нас, в отмщение за грехи.

«Но и сия весте, братие, блажени убо есте, аще и творите я» (Ин. 13; 17). Блажени, ибо в таком случае вы Христовы, и Христос ваш; а с Ним вся ваша (1 Кор. 3; 22), небо и земля, время и вечность. Блажени, ибо рано или поздно, Он приидет к нам, и поймет нас к Себе, дабы мы, слуги Его, были навсегда там же (Ин. 12; 26), где теперь Он — Глава и Господь наш. Но все сие под условием, аще творите. Если будем жить и ходить так, как Он жил и ходил; будем любить и возвещать истину и добродетель, как Он любил и возвещал их; если будем носить крест и побеждать мир, как Он носил и побеждал; если будем подобны Ему, -верны даже до смерти.

В противном случае, братие, и сие Божественное «брашно не поставит нас пред Богом»! (1 Кор. 8; 8). Аминь.

Если бы, братие, кто из нас внезапно вступил в союз с каким-либо могущественным монархом, был им приближен к лицу его, удостоен доверия, дружбы и любви; то какой исполнилось бы сердце его радостью! Какая перемена произошла бы во всех поступках его! С какой скоростью оставил бы он, если имел, все худые привычки! Как строго и постоянно начал бы смотреть за всеми своими действиями, чтоб не сделать чего-либо, недостойного нового союза своего с царем!

Но, вот, братие, чего никто бы не посмел ожидать от владыки земного, то самое, или паче безконечно выше и более того, благоволил оказать ныне всем нам Царь Небесный! Единство, безпримерное единство соединило всех нас с Ним. Ядый Мою плоть, — говорит Он Сам, — и пияй Мою Кровь, во Мне пребывает, и Аз в нем (Ин. 6; 56), а мы все вкушали Плоть Его и пили Кровь Его. После сего что разлучит нас с возлюбившим нас Господом? Как мы не можем уже возвратить Ему Тела и Крови Его, так и Он не может уже не быть в нас. Мы Его, — навсегда Его! Он наш, — навсегда наш!

Сделаем же, братие, для союза с Царем Небесным то, что непременно каждый из нас сделал бы ради союза с царем земным. Да будет мысль о соединении нашем со Христом правилом наших действий; да удерживает нас от всего противного Христу и Его святому закону; да располагает ко всему, что честно и похвально пред Богом и человеки! Не попустим, чтобы возлюбленный Жених душ наших терпел и страдал от соединения с нами! Дорого стоила Ему возможность питать нас Своим Телом и Кровью: для сего надлежало взойти на Крест. Не попустим же, чтобы Он, входя под кров души нашей, паки обрел там для Себя Голгофу.

В прошедшие дни не раз мы слышали, как сыны древнего Сиона обрекали себя вечному забвению и безмолвию, если забудут Иерусалим свой. Се, воистину более Иерусалима зде (Мф. 12; 41-42). Да скажет же, выходя теперь из храма, да скажет, братие, каждый из нас в сердце своем: аще забуду Тебе — Господа и Спасителя, питающего меня Телом и Кровью Своею, забвенна, навсегда забвенна буди десница моя: прилпни, навсегда прилпни язык мой гортани моему… аще не предложу Тебе и безпримерной любви Твоей ко грешникам в начале всякого веселия моего! (Пс. 136; 5-6). Аминь.

Замечают, что человек бывает во многом таков, какую вкушает пищу. Каковым же, братие, должно быть нам, кои вкушаем Тело и Кровь Госпо-, да? По крайней мере, нам должно быть Господними; по крайней мере, не должно быть врагами Того, Кто питает нас Телом и Кровью Своею.

Не должно быть врагами!.. Но что же значат, братие, будущие грехи наши? Разве мы будем делать их для Господа? И разве кто-либо из нас не будет делать их? О, братие, духовная слабость наша так велика, что я не знаю, можно ли самым Телом и Кровью Господа умолять вас к совершенному безгрешию! Но во имя сего Тела и сея Крови не могу не умолять вас к борьбе с грехом, к хранению своего сердца, к покаянию и смирению. Господь, Который всегда дарует нам все, — ибо дарует Тело и Кровь Свою, — требует от нас хотя чего-нибудь. Начни, из благодарности к Нему, борьбу хотя с одной страстью, в тебе особенно господствующей; посвяти себя постоянно и совершенно хотя одной какой-либо добродетели: и сие начало не останется без плода великого. Одна павшая страсть ниспровергает и другие; одна вошедшая в душу добродетель приведет и прочие. Господь, видя усилие твое, не замедлит поспешить на помощь с благодатью Своею; а под ее плодотворным осенением, и малое семя благого произволения может возрасти в древо велие благой жизни.

Откажем ли и в сем Господу? Почтем ли трудным решиться на совершение и одной добродетели? Пожалеем ли расстаться и с одним пороком? Но это значило бы уже «благословлять в лице» (Иов. 2; 5). Господа, нам благодеющего; это значило бы приступить к Тайной Вечере явно с лобзанием Иуды. Нет, христианин никогда не захочет, — он не может давать сего адского лобзания!

Сделаем же, братие, хотя малое для Господа, даровавшего нам все; и Он обратит сие малое в большее, которое, при осенений Его благодати, удобно может соделаться всем. Аминь.

В Евангельской истории явлений Иисуса Христа по воскресении, читаем, что двое из учеников Его шли с Ним однажды немалое время по одному и тому же пути в Эммаус, беседовали о всех приключшихся в Иерусалиме, слышали от Него изъяснение многих пророчеств о Мессии, ощущали от слов Его огонь в сердце, удерживали Его даже облещи с ними и, однако же, среди всех сих действий не узнали в Нем своего Учителя и Господа дотоле, пока Он на вечерней трапезе не благословил хлеба и не преподал им оного (Лк. 24; 13-31).

Если с учениками Эммаусскими было такое приключение, тем паче может быть с нами. Тем паче мы можем идти одним путем (о если бы хотя шли одним путем!) с Иисусом, поучаться в слове Его, чувствовать сладость Его учения, стараться даже быть в Его присутствии, и между тем не знать Его, как должно, не видеть в нем своего Учителя и Господа.

Да познается же Он таковым, по крайней мере, в преломлении хлеба! В Теле и Крови Своей, коими Он питал нас ныне! Тут весь Иисус, вся мудрость и сила, наипаче вся любовь. Если здесь не узнаем Его, то никогда не будем знать. Кто, кроме матери, питал нас от тела своего? Но матери не умирают, чтобы питать таким образом детей: это питание может напротив их самих спасать от смерти. А Спаситель наш умер для того, чтобы питать нас Телом и Кровью Своею. Больши сея любве (Ин. 15; 13) нет и быть не может.

Да познаем же, говорю, из сего, сколь благ Господь и Спаситель наш! Да разумеем, что значит Пастырь душ: Он душу Свою полагает за овцы Своя (Ин. 10; 11). Что значит христианский Начальник и Владыка: Он должен быть всем слуга (Мф. 20; 26).

Что скрывать? Может, легко может случиться, что и наш путь жизни приведет некоторых из нас, если не на верх, то к подножию Голгофы; и нам, подобно Спасителю, надобно будет избирать одно из двух: славу Божию, или славу мира, волю свою, или Отца Небесного, крест, или удовольствия плоти. Тогда вспомним о чаше завета, кровавой молитве Гефсиманской, и пойдем, подобно Господу, на встречу врагам, с твердой решимостью умереть за истину. Только подобные действия, а не вздохи и поклонения, могут засвидетельствовать, что мы истинные ученики Распятого, и что Он действительно познался нам в преломлении хлеба (Лк. 24; 35). Аминь.

VII

При всей важности настоящего дня, я думал было оставить ныне беседовать с вами; потому что вы слышали вчера такое поучение, которое станет для всех нас на много дней. Я разумею под этим вчерашнее погребение собрата вашего. Ему не дано сделаться наставником в продолжение жизни, зато предоставлено смертью своею преподать урок самым наставникам своим. Будем надеяться на милосердие Божие, что ему попущено дать нам урок сей вовремя для него, но нельзя сомневаться и в том, что это было вовремя для нас. В день покаяния, гроб служит самым разительным проповедником покаяния; — и я думаю, многие из вас, опуская в землю тело собрата своего, отложили вместе с тем не одну земную мысль; не один, думаю, идя к судилищу духовному, останавливался со вздохом на том месте, где лежало бездыханное тело собрата, и невольно возводил взоры к Тому, Который обладает живыми и мертвыми. В надежде на сии-то чувства, я хотел было ныне не беседовать с вами.

Но потом мне пришло на мысль, что поступить таким образом, значило бы предоставить все смерти. Вчера так: в день покаяния и умертвия греху, довольно гласа смерти, а ныне день жизнь и воскресения. Если смерть телесная говорила, что жизнь духовная тем паче не может оставаться безмолвной.

Что же сказать вам от лица сея жизни? Смерть и гроб говорили: плачьте и трепещите! А я скажу: радуйтеся и благодарите; ибо жало смерти -грех, притуплено правдой Сына Божия, нас покрывающею. Радуйтеся: ибо сама смерть пожерта животом, заключенным в смерти Сына Божия. Радуйтесь и благодарите: ибо Господь наш для того и питает нас Телом и Кровью Своею, дабы мы все, подобно Ему, прешли от смерти в живот.

О глубина премудрости и любве Божия! Вкушение подвергло нас в раю смерти; вкушением вне рая возвращается нам бессмертие. Мы все умираем потому, что все в тесной телесной связи с Адамом перстным, виновником смерти; и вот вторый Адам, виновник жизни, телесным же образом распространяет на всех нас жизнь и нетление. От обоюду таинство! Как все пали в Адаме, не постигаем; и, как все восстаем во Христе, — не ведаем! Не ведаем: ибо неисповедимость болезни требовала и врачевства неисповедимого. Первый свидетель — опыт; опыт же должен свидетельствовать и о силе последнего. Вкусите и видите (Пс. 33; 9). Вкуси верою, и смотри, прогнано ли неверие. Вкуси любовью и смотри, истреблена ли в сердце зависть и злоба. Вкуси упованием, и смотри, одушевлен ли ты мужеством, исчез ли в тебе страх смерти. Господь устоит в обещании, даровать тебе жизнь вечную, ибо Он причащает тебя не словами, а Телом и Кровью Своею, тем Телом, которое не под видом хлеба, а на самом деле было ломимо на Кресте, той Кровью, которая не в образе вина, а в собственном своем виде, лилась на Голгофе.

Такая жертва не могла быть принесена для малого; такая пища и питие должны, по необходимости, производить чрезвычайное действие. После сего спасительная сила таинства зависит от тебя самого, от того, чтобы ты вкушал не одними устами, соединился со Христом не одним телом, но и духом.

Итак, соедини невидимое, духовное причащение с видимым и телесным: и ты опытно познаешь, как еще до смерти, преходят от смерти в живот (1 Ин. 3; 14), и как, живя на земле, имеют живот… сей сокровен в Бозе (Кол. 3;3). Аминь.

VIII

«Причастие Святаго Духа буди со всеми вами!» — Сего при каждом Богослужении желаем мы вам от лица Святой Церкви; сего же самого желать вам особенно прилично теперь. Причастившись Тела и Крови Сына Божия, вы причастились и благодати Божественного Духа. Итак, это причастие да будет с вами всегда!

И жизнь телесная, для поддержания себя, имеет нужду в сугубом причащении, более чувственном, посредством пищи и пития, и более духовном, посредством дыхания. И, — что особенно в настоящем случае должно быть для нас примечательно, — и другое причастие сопряжено с пресуществлением: и пища, и воздух должны уподобиться нашему телу и преложитъся в него, чтоб служить для поддержания нашей жизни. Что для тела пища и питие, то для души Тело и Кровь Господа; что для телесной жизни дыхание воздухом, то для духовной — причастие Святаго Духа. По настоящему составу тела, ему нельзя жить ни одним дыханием, ни одной пищей: так, и по настоящему состоянию души, для нее необходимо и вкушение Тела и Крови Господней, как пища, и причастие Духа Святаго, как дыхание. Пища принимается обыкновенно не так часто; и Евхаристии причащаемся не каждый день, а по временам; дыхание необходимо каждую минуту, потому и причастие Святаго Духа нужно всегда и для всех. Итак, еще повторю: «причастие Святаго Духа буди со всеми вами!»

И оно будет и пребудет с нами, если мы пребудем с ним. Раз сошедши на землю, всеблагий Дух не оставит земли, доколе останется на ней хотя один достойный Его причастник. Ибо Он для того и приобретен заслугами Ходатая нашего, чтобы, занимая Его место, пребывать с нами во век, «наставлять нас на всякую истину» (Ин. 16; 13), отвращать от всякого порока, укреплять нас во всякой немощи, утешать во всякой скорби… нашей (1 Фес. 3; 7). Это Его дело на земле, — Его, дерзнем сказать, обязанность и назначение. И возможно ли, чтобы Он не исполнил того, что принял на Себя, зачем послан, для чего сошел к нам? Посему, если в нас нет благодати Духа, то это несомненный знак, что мы нисколько не стараемся о приобретении ее, что мы препятствуем ей и удаляемся от нее, что Пресвятому Духу нельзя в нас быть и делать Своего великого дела.

Не удивляйтесь тому, что Вездесущий и Всеисполняющий не может быть в нас без нашего согласия. В воздухе нигде нет недостатка; но у кого повреждено орудие дыхания, тот не может дышать, хотя бы и хотел; равным образом и кто не употребляет сего орудия, тот также не дышит, хотя бы и мог. Так и Дух Святый везде есть и все исполняет: но для того, чтобы исполняться Сим Духом, причащаться Его благодати, дышать ею, — для сего нужно иметь здравое орудие дыхания и употреблять его по надлежащему.

Из чего составляется дыхание тела? Из надлежащего расширения членов тела, предназначенных для дыхания, из вдыхания в себя воздуха и из возвращения его назад. То же самое необходимо и для дыхания духовного, для причастия Святаго Духа: во-первых, надобно отверзать и расширять орудие духовного дыхания, ум и чувство — сознанием своих недостатков и бедности; во-вторых, надобно привлекать благодать Духа молитвенным желанием быть едино с Господом; и, в-третьих, надобно возвращать принятое и, так сказать, выдыхать в святых чувствах, в здравых словах, в делах любви и смирения. Нельзя вдыхать воздух, не произведши в себе некоей пустоты и упразднения: нельзя причаститься и Духа Божия, не упразднившись от духа мира, от самолюбия. И в свободную грудь воздух не войдет, не будучи привлечен дыханием: и в свободную от сует земных душу не входит благодать Духа, доколе не привлечется молитвенным вожделением. Самый чистый и целебный воздух, вдыхаемый, но не выдыхаемый, может обратиться во вред здравию: и благодать Духа, приемлемая, но не возвращаемая, не выдыхаемая в благих помыслах и делах, служит в осуждение.

Можно бы и еще немало сказать о причастии Духа, о Его важности и необходимости для всех нас; но не время занимать вас долгим собеседованием. Теперь у каждого из вас под кровом души Гость бесценный. Займитесь Им и обратитесь всем умом и всем сердцем к Нему: Он скажет вам о Духе то, чего и мы представить не можем; и не только скажет, но, если найдет вас достойными, то и преподаст вам причастие Святаго Духа, чего из нас никто не может сделать. Аминь.

Слово на Страсти Господни -1

Приступая ныне к поклонению Страстям Христовым, я думаю, братие, каждый желал бы услышать что-либо с Креста Господня для своего назидания. Но Крест безмолвен!.. Безмолвен потому, что с него единожды и навсегда все изречено с Голгофы: там произнесена проповедь, которую должно слушать народам и векам, до скончания мира. Посему, желая слышать поучение со Креста, надобно, братие, перенестись для сего благоговейной мыслью на гору Крестную, стать у подножия распинаемого Господа и внимать тому, что исходит из уст Его. Таким образом можно услышать собственную проповедь своего Спасителя и Господа, и Крест Его не будет казаться безмолвным. Чтобы облегчить для вас сие святое дело, я приму лицо повествователя, и постараюсь представить последние изречения Господа со Креста, сколько можно, в яснейшем для вас свете.

Седмь раз разверзались уста Господа на Кресте, как бы по числу тех седми громов, кои будут греметь, по свидетельству Тайновидца, пред кончиной мира (Откр. 10; 3). Три первых изречения касаются более тех лиц, кои окружали Господа в последние минуты Его; четыре последних выражают прямо собственное состояние Его на Кресте. Но обратимся к самому Кресту Христову.

После разнообразных страданий во дворе Каиафы, в претории Пилата и во дворе Ирода, после изнурительного шествия под Крестом на Голгофу, наконец наступила минута казни. Древо утверждено в земле. Последние одежды совлечены. Распинаемый вознесен на Крест. Руки и ноги простерты. Ужасный млат стучит. Кровь потоками льется на землю… Что сказал бы в сию минуту, на сем месте, самый Архангел?.. Богочеловек кротко возводит очи к небу и, в слух всех, молится. О чем? — Об отмщении врагам, о защищении Своего дела, о ниспослании Себе терпения? -Нет: «Отче, — вещает Он, — отпусти им; не ведят бо, что творят!» — Не ведят! — Так! Римский воин-распинатель не знал, что делать, быв только слепым орудием повелений своего прокуратора Пилата; иудейская чернь не ведала, что творила, наущенная льстивыми и вместе грозными внушениями своих слепых вождей и владык; сам Синедрион, при всей безнравственности своей, не знал, наверное, что посягает теперь на жизнь своего истинного Мессии. Аще бо быша разумели, — скажем словами апостола, — не быша Господа славы распяли (1 Кор. 2; 8). Сколько, однако же, преступлений было в этом неведении, особенно в тех, кои так легко могли все уведать, и сто раз смежали очи, чтобы ничего не видеть! И это совершенно забыто Распинаемым! Сколько при самом неведении резких следов преднамеренного лукавства и низкой жестокости, — кои обличали во врагах и гонителях Иисуса личную злобу к Нему, явное желание ожесточить казнь, и без того ужасную, обесславить Крест, сам по себе поносный! Но и это все пренебрежено Распинаемым! А лютейшие болезни при пронзении рук и ног! Не достаточно ли было их Одних, чтобы самое первое чувство в Распинаемом сосредоточить теперь на Нем Самом, на Его собственных страданиях? Но распинаемый Богочеловек возносится духом превыше всего, забывает Свой Крест и Свою смерть; и, как Первосвященник по чину Мельхиседекову, едва возносится на Крест, как возносит молитву о врагах Своих: «Отче, отпусти им; не ведят бо, что творят!» О, кто по сей одной черте не узнает в Распинаемом Агнца Божия, закалаемого за грехи всего мира? А вместе с сим, кто из истинных последователей Его не даст обета быть кротким к врагам своим? -Кто ни разу в жизни не простил своему врагу во имя распятого Спасителя своего, молившего на Кресте о врагах Своих, тот не христианин!

От распинателей и врагов взор Господа со Креста обратился на Матерь и ученика — друга, кои, не удерживаемые никаким страхом, получили, наконец, возможность приблизиться сквозь толпы народа ко Кресту, так что были видимы с него. В другое время, в другом месте, такое усердие и такая близость могли бы служить в утешение: но теперь, но здесь!.. Взгляд на безутешных, растерзанных скорбью, Матерь и ученика, был новым источником страданий для любвеобильного сердца Сына. -Но в этом ли сердце не достанет мужества и любви к Своим присным? -Когда нужно было сотворить чудо всемогущества, Господь сказал Матери- на браке в Кане Галилейской: не у прииде час Мой (Ин. 2; 4). На браке Голгофском прииде час всему! Взглянув на Матерь, Господь немедленно сказал: Жено, се сын Твой! (Ин. 19; 26). Потом ученику: Се Мати твоя! (Ин. 19; 27). Большего утешения со Креста нельзя было преподать ни Матери, ни другу… Равно как, братие, нельзя было оставить большего вразумления нам о святости отношений родственных и дружеских. В самом деле, размыслите: если Сын Божий, до самой смерти Своей, являлся любвеобильным Сыном Своей Матери, постоянным другом Своего ученика, то какое звание, или какие отношения могут уволить вас от исполнения святого долга любви к нашим присным по родству и дружбе? Когда крест не воспрепятствовал сделать завещания, обеспечивающего самое земное состояние оставляемой Матери, то что может препятствовать нам печись о судьбе тех, кои останутся после нашей кончины? Апостол Христов давно заметил и изрек, что нерадящий о присных своих, веры отверглся… и неверного горший есть (1 Тим. 5; 8).

Молитвой за врагов, любвеобильным завещанием к присным, казалось, обняты были со креста об крайности любви чистой. Но оставалось еще место в средине, у самого сердца, не прободенного еще копием, но само собой отверстого для всех. Кто же займет сие место? Разбойник -кающийся. Два злодея были распяты — один одесную, а другой ошуюю, именно с тем намерением, чтобы распятие Господа сделать поноснее в глазах целого Иерусалима: что нужды до сего любви, которая вся покрывает! (1 Кор. 13; 7). Один из сих обешенных молит помянуть его во царствии, и будет помянут сей же час. Царь сего царства Сам теперь на Кресте в ужасных муках: и до сего нет нужды. Пригвожденные ко Кресту руки не воспрепятствуют Владыке жизни и смерти отверзть, заключенный грехами человека, рай. Днесь со Мною будеши в раи (Лк. 23; 43), -отвечал Господь на молитву кающегося разбойника. — О, кто не увидит паки по сей одной черте Единородного Сына, Которому «вся Отец предал в руки Его», Который и на Кресте остается Владыкой жизни и смерти, Господом рая и ада! Я уже не говорю о забвении при сем Господом собственных страданий, слыша царственные слова: днесь со Мною будеши в раи, невольно думаешь, что слышишь их не со креста, а с Престола царского. Вот что значит, братие, делать свое дело, дондеже день есть (Ин. 9; 4), дондеже есть последний луч сего дня. Вот как можно святить самые последние минуты жизни, самые страдания свои, самую борьбу со смертью — делами любви к ближним! — Блажен, кто, подобно Спасителю своему, может заключить на смертном одре последнее употребление дара слова каким-либо словом назидания, или утешения к своим собратиям!

Судя по сим трем изречениям со креста: по молитве за распинателей; по завещанию Матери и ученику; по обетованию рая разбойнику, можно было бы думать, что распятый Богочеловек Сам не терпит никаких мучений. Увы, сии мучения были ужасны! — Одним из непосредственных действий крестной казни в распинаемых было то, что кровь, остановленная в естественном круговращении, устремлялась к сердцу, производя мучительнейшее томление и жажду. Сие-то томление и сию-то крестную жажду претерпевал теперь Единородный Сын Божий… В Том, Кто с таким самоотвержением доселе забывал все Свои страдания, достало бы, без сомнения, и теперь мужества сокрыть их в Себе Самом, но к чему бы послужила сия сокровенность Креста, который и без того заключает столько таинств? Вселенная должна была знать, земнородные должны были слышать из уст Самой всемирной Жертвы, чего стоит очищение грехов всего мира. И Сын человеческий всегда являлся тем, чем был: радовался, когда была причина радости, плакал, когда находился у гроба Лазаря, или смотрел на Иерусалим, погибающий во грехах. Посему и теперь, палимый смертной жаждой, Богочеловек громко воскликнул: жажду!.. Для утоления именно сей потребности в распятых, люди сострадательные имели обыкновение приносить разные пития. Но злоба врагов Иисуса почла за долг преогорчить для Него и сии малые капли утешения. Известно, братие, как и чем утолена была жажда Господа — оцетом и желчью!.. Блаженны мы, если не утоляем ее тем же — доселе! Ибо Господь доселе жаждет нашего спасения! И что другое составляют для Него грехи наши, как не оцет с желчью?

Уже по болезненному восклицанию: жажду! Можно было видеть, братие, что мучения пречистой плоти Господа достигли крайней степени страданий человеческих. Но, как Жертве за грехи всего мира, Ему предстояло еще одно, лютейшее страдание, коего никто из нас не может понести, — такая мука, коей не в состоянии произвести вся злоба и могущество человеческие. Кто же произвел? — Отец! Сам Отец! Его правосудие!.. Будучи едино со Отцом по Божеству, Богочеловек, среди самых жестоких душевных и телесных страданий, мог из сознания сего единства получать силы и утешение в облегчение Свое. Карающее в лице Его грехи людей правосудие потребовало, чтобы и сей источник утешения был загражден совершенно; и он загражден! Отец, Сам Отец оставил, наконец, Сына! — Не разлучаясь от человечества, Божество сокрылось так в душе распятого Богочеловека, что человечество Его предано было всем ужасам беспомощной скорби, и Он обрелся яко един от нас. Такое чувство оставления, в такие минуты, было верхом мучения уже не для пречистого тела токмо, а и для святейшей души и духа. Ибо что предполагало такое оставление? Все, что может предположить мысль человеческая самого ужасного и безутешного. Дух Сына человеческого, подобно плоти, не мог не изнемочь под тяжестью сего внутреннего, уже не человеческого, а вполне Божественного креста. Но другого Симона Киринейского не было и не могло быть: то был крест неразделимый! -Что же делает изнемогающий под сим крестом Богочеловек? Оставленный Отцом, Он паки обращается к Отцу и вопиет: «Боже, Боже Мой, вскую Мя еси оставил? » Оставил Ты, Который всегда был со Мной, оставил Меня, Который жил для единого Тебя и умираю за имя Твое!.. Ответа не было! Отец как бы не внимал Сыну! О, братие, чувствуете ли всю крайность сего неисповедимого страдания за вас вашего Спасителя? Сии-то ужасные минуты еще святой Давид называл мучениями адовыми. Ибо и в аде нет лютейшего мучения, как совершенное оставление мучимых Богом. Приметим же, братие, как должно поступать и нам в минуты подобного оставления нас благодатью Божиею, и куда обращаться за помощью и утешением: к Тому же Господу, Который оставляет нас. Посредством сердечной молитвы мы паки возвратимся в объятия Его любви отеческой.

Оставление Отцом было последним пламенем для всесожжения крестной Жертвы. После сего не оставалось уже ни на земле, ни во аде, что бы еще можно было перенести, и что бы не было перенесено. Посему, когда час ужасного оставления прошел, умирающий Богочеловек в слух всех воскликнул: Совершишася! Такое слово, братие, коего одна вечность покажет всю широту и всю силу. Ибо, сколько само Святое Писание ни открывает нам великого плана премудрости Божией о спасении грешного рода человеческого и всего мира крестною смертью Сына Божия, но мы все еще далеко не видим всех оснований и всех следствий сего беспримерного снисхождения к нам любви Божественной. С Сиона, если даст Господь нам взойти на него, с Сиона узрим то, что совершилось для нас на Голгофе. Но на Сион, братие, будет дано взойти только тем, кои, подобно Спасителю, могли сказать пред смертью, что и в их жизни совершилась вся воля Божия о них, совершилась, по крайней мере, та всеблагая воля, чтобы мы отходили из сего мира, если не с чистотой праведников, то с покаянием и верой кающихся грешников.

За сим Господь еще раз воззрел на небо и сказал: «Отче, в руце Твои предаю дух Мой; и преклонь главу, предаде дух!»

Таковы были последние слова Господа со Креста! Такова Его Крестная проповедь!

Каковы-то братие, будут наши последние слова, и достанется ли нам произнести что-либо пред нашей смертью?.. По крайней мере, мы должны быть всегда готовы к смерти и стараться отходить из сего мира так, чтобы самая кончина наша была свидетельством нашей веры и любви к Господу и, если можно, поучением для наших ближних. Возлюбленный Спаситель наш, как мы сами видели, подает нам пример к тому наилучший. Он ли не страдал на Кресте? Его ли смерть не была ужасна и даже поносна в очах мира? Но, зрите, какое терпение, какая любовь к ближним, какая преданность в волю Божию! Подобно сему надобно умирать и каждому из нас! Надобно отходить из сего мира без ропота и с терпением христианским, устроив, по возможности, судьбу присных своих, простив от всего сердца всем врагам своим, ознаменовав исход свой какими-либо делами любви к бедствующей братии, предав, наконец, дух и все Существо Свое во всеблагую волю Того, Кто един обладает живыми и мертвыми. Поелику же Господь наш был безгрешен и свят, а мы, как бы неукоризненно ни старались вести жизнь свою, всегда совершаем немало вольных и невольных грехопадений; то вместе с сим каждому надобно отходить из сего мира с духом сокрушения о грехах своих, с живой верой в заслуги Искупителя, с твердой решимостью в новом мире проходить жизнь новую и благодатную.

Сему поучает нас ныне безмолвный, по-видимому, Крест Христов! Аминь.

Слово на Страсти Господни -2

Тогда распята с Ним два разбойника, единаго одесную и единаго ошуюю (Мф. 27; 38).

Там, где совершилась тайна примирения Бога с человеком и приносима была жертва за грехи всего мира, на Голгофе, приличествовало стоять, по-видимому, не многим, а единому всеосвящающему Кресту Сына Божия, дабы сосредоточивать в себе взоры и внимание всей вселенной: между тем, мы видим здесь не один Крест Искупителя, а вместе с ним и два других. Чьи? — Не пророков, не апостолов, не людей праведных, даже не людей обыкновенных, а разбойников — злодеев! Может ли быть это без тайны, и сия тайна без поучения для нас? Если и живописец искусный не позволяет стать в своей картине никакому лицу и никакой вещи без особенной цели, тем паче премудрость Божия не попустила бы у Креста Искупителя мира стоять крестам разбойников, если бы в них не заключалось что-либо важное и для всех поучительное. Что же значит сие дивное троекрестие?.. Мне кажется, братие, что в нем выражено свойство и значение всех наших человеческих крестов, выражено для того, чтобы каждый из нас, взирая на Голгофу, тотчас без труда мог узнавать, под каким крестом он сам, и чего должно ему ожидать от своего крестоношения. Чтобы увериться в сем, подойдем, братие, внимательной мыслью ближе к таинственному троекрестию Голгофскому, и рассмотрим каждый из стоящих там крестов порознь.

Первый Крест Единородного Сына Божия, возлюбленного Спасителя нашего. Здесь прежде всякого размышления повергнемся, братие, в духе пред сим Крестом и поклонимся тем Божественным язвам, от коих исцелел весь мир. Что было бы с нами, что было бы со всем миром, если бы сей всепримиряюший Крест не воздвигся посреди земли для спасения погибавшего рода человеческого? Да не выходит же никогда из памяти нашей сие благодеяние! Да не забывает никто, кем и чем мы все искуплены! И если подобает нам хвалитися, да не будет и нам, как апостолу Павлу, хвалитися, токмо о Кресте Господа… Иисуса! (Гал. 6; 14).

Но, воздав таким образом подобающее поклонение Кресту Господа нашего, не оставим, братие, приметить того, что в сем Кресте должно служить предметом нашего подражания. Мы сказали, что кресты Голгофские изображают свойства и участь всех наших крестов. Трудно ли уразуметь, чьи и какие кресты изображаются Крестом Сына Божия? Кресты тех, кои, подобно Спасителю своему, страдают, творив всякое, возможное для них, добро, страдают не от себя и за себя, а совершенно невинно, по одной воле Божией, от злобы или неразумия человеческого. Хотя таковые непорочные страдальцы в нашем веке лукавом и грешном крайне редки; однако же, могут найтись и между нами, и может быть там, где мы менее всего ожидали. Да приблизятся же сии чистые души ныне ко Кресту Спасителя своего, и да поверят собственные страдания пресвятыми Его страданиями!

И, во-первых, добрые и святые души, не смущает ли вас иногда опасная мысль, что жребий ваш слишком тяжел, что на вас не обращается никакого внимания свыше, что вы как бы совершенно оставлены Отцом Небесным, оставлены тогда, как вы сами никогда не оставляли пресвятой воли Его и не чувствуете за собой никакой особенной вины? Когда сия искусительная мысль придет к вам, братие, спешите в духе на Голгофу, становитесь у подножия Креста Христова, и смотрите, что происходит на нем. Кто более Спасителя нашего имел право на пощаду или благодатную помощь среди Своих страданий? Не Он ли — Единородный Сын любви Отчей, в Коем Отец, как Сам не раз свидетельствовал, положил все Свое благоволение? Не Он ли выну творил волю Отца Своего и почитал исполнение ее брашном для Себя? Не дело ли, «еже даде Ему Отец», совершает Он и теперь — на жертвеннике крестном? Но обратитесь и видите: «аще есть болезнь, яко Его болезнь!» Он страдает так, как не страждет никто из нас; терпит то, чего не терпят распятые с Ним разбойники; терпит даже от них самих. И что говорить о людях? Сам Отец Небесный, от Коего в сии ужасные минуты, по-видимому, надлежало ожидать всей помощи, всего утешения, Сам Отец оставляет возлюбленного Сына!.. Кто же после сего из нас вправе роптать на свою участь и говорить или думать, что его добродетель достойна лучшего жребия? Ах, возлюбленный, если добродетель твоя в самом деле такова, как ты представляешь, то она достойна именно того, что тебе дано терпеть, ибо в таком случае она достойна наилучшей награды; а у Господа нет ничего лучше и дороже того Креста, на коем Он положил душу Свою за нас. Будешь ли жаловаться, что Он разделяет с тобой сей самый Крест? Ужели лучше, если бы Он выражал благоволение Свое к тебе дарами счастья земного? Но для принятия сих даров всегда готовы и враги Его; чем же Ему отличать от них присных и другов Своих, как не собственным Крестом? Итак, не изменяй Его доверию и надежде на тебя; докажи, что ты умеешь ценить Крест Его, и неси его в терпении, в том виде, как он тебе подан, неси, доколе он не будет сложен с тебя рукой Провидения, или доколе ты сам не положишь на нем души своей.

Верные Господу души вполне чувствуют, братие, сии важные истины, и потому, удостоившись страдать за Возлюбленного, они не только не позволяют выходить из уст своих никаким словам неудовольствия и ропота, но еще стараются, по примеру Спасителя своего, обращать страдания свои на пользу других, возбуждая своим примером всех страждущих к безропотному перенесению своего жребия. Особенно предметом любвеобильного попечения их бывают те из страдальцев, кои, подобно кающемуся разбойнику, восприемля по делом своим, имеют нужду в благодатном удостоверении, что их временные бедствия не повлекуют за собой несчастий вечных. Не имея права сказать таковым оного Божественного: днесь со Мной будеши в раи! — души, верные Господу, утверждаясь на той же вере и любви к Нему, не сомневаются о имени Его вещать каждому из таковых: «дерзай, возлюбленный собрать по кресту, дерзай: в раю Спасителя нашего есть и для нас с тобой место; только будем терпеть до конца, молиться и уповать». Так, говорю, переносят свои страдания и так поступают в отношении к себе и другим души, верные своему Господу! В их кресте отражаются не только все существенные части и черты, но и самые, так сказать, оттенки Креста Христова. Благо вам, души верные и мужественные! Продолжайте до конца ваше священнодействие крестное! Продолжайте гореть на огне любви чистой, и разливать вокруг себя благоухание Христово! — Если бы мы ведали, кто вы, то поспешили бы лобзанием любви облобызать самые язвы ваши, за Христа вами носимые!

Второй крест Голгофский есть крест благоразумного разбойника.

Если бы нужно было положить на сем кресте какую-либо надпись, то всего приличнее было бы начертать сии слова: покаяние и вера! В самом деле, где найти такую высокую и живую веру, такое пламенное и плодоносное покаяние, какие видим на сем кресте? И сие-то, конечно, было причиной, почему премудрость Божия позволила кресту сему стать одесную Креста возлюбленного Сына Божия, дабы, то есть, грешники, взирая на крест сей, научались, как, путем веры и покаяния, можно со креста разбойничьего переходить прямо в рай. Да поспешат же к сему кресту все обремененные грехами и следствием грехов, — болезнями и страданиями, и да приимут сами слово назидания из уст благоразумного разбойника.

Как немного было у него времени на покаяние! Как мало средств, коими он мог располагать по своей воле! И однако же, покаяние его так полно, что не видишь, чего желать более. Ибо чего нет тут? Признание своих грехов самое глубокое и искреннее; отвращение к прежней беззаконной жизни — самое твердое и решительное; перенесение должного по законам наказания за грехи — самое безропотное и благодушное; предание своего вечного жребия в волю Сына Божия — самое полное и смиренное. Кроме сего, как бы в вознаграждение соблазна от своих прежних грехопадений, кающийся простирает слово вразумления к несчастному собрату своему, и для сего забывает все собственные страдания. Не редкая ли черта любви чистой и высокой? А вера кающегося! Не напрасно еще блаженный Августин не надеялся найти подобной веры в целом мире. Точно, искать ее надобно, по крайней мере, в целом мире. Ибо, судите сами, в кого верует теперь разбойник? В Того, Кто Сам висит, подобно ему, на Кресте, оставлен всеми — Самим Отцом! — Как верует? — Как веровали разве одни лучшие из учеников Иисусовых; ибо человека, распятого и приближающегося к смерти, называет Господом неба и земли, Владыкой рая и ада, от слова Коего зависит все. Не это ли именно та высокая вера в Распятого, которой будет искать потом между своими учениками святой Павел?

Да престанут же злоупотреблять примером оправданного на кресте разбойника те из нас, кои, несмотря на множество грехов своих, в надежде на благодать Божию, отлагают со дня на день свое покаяние, думая принести его в последние минуты своей жизни. Но, злополучные братие, кто сказал вам, что вы непременно будете иметь во власти своей сии последние минуты? Кто уверил вас, что вместе с сим будете иметь и благодать Божию, необходимую для покаяния, и что она, небрегомая и отметаемая вами во всю жизнь, не оставит в свою чреду сама вас при конце ее? Кто, наконец, поручится за то, что в последние минуты ваши вы будете иметь даже столько твердости и присутствия духа, чтобы, несмотря на страдания телесные, заняться делом своего спасения? Увы! Сколько ни случалось нам видеть у врат смерти людей, проводивших жизнь свою без страха Божия, мы всегда находили их совершенно пораженными страхом смерти и отчаянием, безгласных яко овцы заколения… И такие люди надеяются в минуты смерти подражать безпримерной вере и любви благоразумного разбойника!..

Нет, братие мои, если благость и премудрость Божия дали воздвигнуться кресту его острану Креста Христова, то сие сделано не в покрове лености и нераскаянности, а единственно для того, чтобы никто из самых последних грешников не предавался отчаянию о своем спасении. Посему-то в примере сего лее благоразумного разбойника, как мы видели, истинное покаяние олицетворено во всех существенных чертах его; да разумеем, что если врата рая для всех всегда отверсты, то входят в них, однако же, одни способные к тому, что милосердие небесное, как ни велико, никогда не может обратиться в потворство неправде. Кто убо из грешников пользуется примером спасшегося на кресте разбойника, как должно? Тот, кто, восчувствовав на себе действие наказующей десницы Божией, немедленно обращается к своей совести, и признав себя вполне достойным того, что терпит, старается не столько об уменьшении или прекращении своих страданий, сколько об уврачевании язв своей совести, о примирении себя с Богом, употребляя в то же время все средства к изглаждению несчастных следов своих грехопадений над ближними своими. Тако страждущий, как бы ни были велики грехи его, если пребудет в духе покаяния и вере до конца, твердо может быть уверен, что и его, наконец, не мимо идет слово помилования, что и перед ним не затворятся врата рая. А кто, несмотря на бедственное положение свое, в которое грех еще в сей жизни обыкновенно ввергает служителей своих, продолжает нерадеть о своем спасении, и вместо раскаяния в прежних беззакониях, ищет безумной отрады в новых злодеяниях, тот да читает с трепетом будущую участь свою в ужасной судьбе разбойника нераскаянного, коему принадлежит третий крест Голгофский.

Взирая мысленно на крест сей, не знаю, братие, чем начать речь мою о нем — словами, или слезами? Так он жалок и ужасен!.. Жалок не избытком мучений (несчастный терпит их не более благоразумного своего собрата, даже, может быть, менее), а концом их и последствиями. Ибо что выйдет, наконец, из толиких мук? Ничего, кроме того, что они послужат началом мучений адских, куда, окрепшая во зле, душа несчастного уже видимо стремится сама собой. А между тем, как блаженною могла быть участь и сего разбойника! Как завидна была доля его на самом кресте! Он должен был умереть: но умереть острану Сына Божия, испустить дух с Тем, Кто пришел спасти мир; — какой самый великий праведник не почел бы такой смерти за величайшую для себя милость? Разбойнику она дарована туне. Как мало оставалось приложить к сему дару милосердия с его стороны, чтобы вместе с собратом своим прейти со креста в рай! Оставалось только, так сказать, наклонить под венец главу, отверзть для наслаждения уста, произнести два-три слова от сердца сокрушенного… Несчастный точно начинает говорить… но, Боже мой, что выходит из уст его? Хула, самая безумная хула на Того, Кто един может спасти его!.. По крайней мере, не остановится ли он, не опомнится ли, не придет ли в разум и чувство, услышав трогательное обличение от своего собрата? После сего обличения точно не слышно более хулы, но увы, не слышно и молитвы покаяния; это безмолвие — отчаяния!..

Скажите сами, братие, можно ли достойно оплакать такое ожесточение во грехе? И однако же, таким образом надобно оплакивать нам не один крест погибшего разбойника, а кресты многих и многих из нас!.. Ибо и сей ужасный крест допущен стоять на Голгофе, конечно, не по чему другому, как по тому, что есть немало подобных крестов в мире, и что нужно громкое вразумление для тех, коим принадлежат они. В самом деле посмотрите, что делает этот честолюбец, который, темными и низкими путями прокравшись на верх почестей, не знал меры своему надмению и презорству; но, наконец, сверженный превратностью счастья, сделался предметом всеобщего презрения. Время бы уже ему, самое лучшее время, теперь узнать, что отличия и почести человеческие суть пустой дым, признать свои прежние вины перед Богом и человеками, и устремиться к снисканию почестей высшего звания, венцов небесных. Все, и внутри и вне, напоминает о сем душе гордой и злонравной; она одна не видит своего положения, остается нераскаянной и строит вновь замыслы за замыслами; теряется в напрасных усилиях, и мучит себя ими; не видя успеха, хулит и ропщет на все, токмо не на себя. Не копия ли это с несчастного подлинника Голгофского? Посмотрите еще, что происходит с сим богачом, который, не срамляясь ни Бога, ни людей, видимо покланялся доселе одному сребру и злату; божество его, коему он так был верен, наконец, совершенно изменило ему; сребреники его сделали себе, по выражению пророка, крылья и улетели от него навсегда. Не благоприятный ли случай и для сего несчастного увидеть, что богатство и стяжания земные суета, увидеть и обратить душу и сердце свое к стяжанию благ негибнущих и неотъемлемых; употребить для сего самую настоящую бедность свою, пренося тяжесть ее в духе покаяния и веры? Но, ожестевшая в сребролюбии, душа не разумевает дня посещения своего. Вместо того, чтобы благодарить Господа и говорить: благо мне, яко смирил мя еси (Пс. 118; 71), обнищавший богач дерзает проклинать судьбу свою, хулить Провидение Божие. Не копия ли это с ужасного подлинника Голгофского? Взгляните, наконец, и на сию несчастную жертву страстей, на сей остаток человека… В нем некогда кипел избыток сил, кои, употребленные благоразумно, могли составить счастье того, кто обладал ими, и отраду для многих; но сии силы все расточены безумно по требованию слепых страстей; и вот несчастный, еще до наступления полдня, должен ожидать заката жизненного солнца. Чтобы, казалось, лучше, даже неизбежнее теперь, как подумать о душе своей, возвратиться из страны далекой в дом отеческий, постараться загладить, сколько можно, следы своего неразумия, собрать весь остаток сил душевных и телесных и принести его в жертву Богу? Это самое уже говорено было несчастному грешнику его духовным отцом; о сем самом уже не раз напоминала ему собственная его совесть. Но что духовный отец, что совесть для сердец нераскаянных? Сластолюбец видит перед собой бездну, предчувствует уже внутри себя пламень огня геенского, и однако же, упорно хочет, чтобы елей его жизни до последней капли горел в честь студным кумирам!.. Не копия ли это с ужасного подлинника Голгофского?

Немало и еще в мире таких страдальцев, коих кресты, сличенные с крестом погибшего разбойника, оказались бы, может быть, во всем ему подобными, или немногим от него разнствующими: но вместо перечисления таковых крестоносцев, прострем лучше, подобно благоразумному разбойнику, ко всем им слово братского вразумления. Что вы делаете, несчастные братия? Для чего не видите опасного своего положения? Зачем не пользуетесь бедствиями вашими для своего спасения? Ваши страдания велики, но разве легче были грехи ваши для Сына Божия, за вас пострадавшего? Мир изменил вам, оставил, презрел вас! Презрите, бросьте и вы его; вознеситесь над всем настоящим, и устремите мысли и желания свои к веку грядущему. Вместо досады, ропота и хулы, благодарите Бога, что греховное ослепление ваше не продолжилось до конца; благодарите и пользуйтесь милосердием Божиим, которое ничем лучше не могло обнаружить себя над бедной душой вашей, как лишением вас благ земных, кои губили и погубили бы душу вашу. По всему видно, что вам уже не сходить со креста, на коем вы теперь страдаете: не опустите же драгоценной возможности прейти с него прямо на небо.

Таковы, братие, мысли, возбуждающиеся при размышлении о таинственном троекрестии Голгофском. Премудрость Божия могла бы окружить Крест Спасителя нашего чем-либо таким, что бы уменьшало соблазн сего Креста грешнику, но Она окружила сей Крест крестами разбойников, пожертвовав, видимо, славой Спасителя нашего нашему спасению, дабы мы, то есть, взирая на сии кресты, научились узнавать, под каким крестом находится каждый из нас. Благо убо тому, кто, обращая внимание на крест свой, обретет в нем некое подобие Креста Христова, Креста невинности и самоотвержения! Да блюдет таковый сей драгоценный Крест и да не меняет ни на что в мире. Благо и тому, коего крест окажется подобным кресту благоразумного разбойника, кресту веры и покаяния. Да продолжает таковый приносить, по возможности, плоды сих добродетелей. Но горе, неизреченное горе тому, кто, нашед в себе и судьбе своей сходство с нераскаянным разбойником Голгофским, не поспешит удалиться от сего ужасного образца и перейти на десную страну веры и покаяния! Аминь.

Слово в Великий Пяток -1

Пророк, узрев некогда Бога на Престоле, превознесенном славой, и чувствуя свою нечистоту и бренность, в ужасе воскликнул: …окаянный аз, яко… человек сый… нечисты устне имый… и Царя Господа Саваофа видех очима моима (Ис. 6; 5). Что же, братие, должно сказать теперь нам, зря Бога, не превознесенного славой, а умаленного бесчестием, не на престоле, а во гробе? Чем должны назвать себя мы, помышляя, что сии язвы, сей гроб суть дело рук наших? О, окаянные мы человеки, кои грехами своими не только низвели на землю Сына Божия, но и вознесли на Крест и заключили во гробе! Ах, если бы грех не воздвиг ужасного средостения между небом и землей, и мы все, подобно пророку, зрели бы Бога, превознесенного славой: Сын Божий являлся бы в мире человеческом, как Он является в мирах ангельских; посещал бы землю, как домовладыка и друг. С какой радостью встречали и провожали бы Его неповрежденные сыны невинного праотца! А теперь!.. О, кто даст главе нашей воду, и очесем… источник слез (Иер. 9; 1), да плачем день и ночь над сим изображением, да рыдаем о том, что не токмо сами с высоты безсмертия низверглись во прах, но и низвергли во гроб Сына Божия!

Такова, братие, сила греха! Он кажется минутным забвением долга, и возмущает целую вечность; совершается на малом пространстве земли, но потрясает все небеса; вредит, по-видимому, одному человеку, и Сам Сын Божий должен страдать для изглаждения его! Злополучный праотец, простер ли бы ты руку к плоду запрещенному, если бы провидел то, что предлежит теперь очам нашим? Пожелал ли бы соделаться яко Бог, если бы ведал, что желание сие заставит Бога умереть на Кресте?

Но, прошедшее невозвратимо! Человек может располагать токмо настоящим. И потому, что невозможно для нашего праотца, то совершенно возможно для нас, его потомков: мы можем спасать Господа нашего от новых страданий. В самом деле, братие, плоды запрещенного древа растут не в одном Едеме, — везде; змии-искусители доселе не престают шептать в слух каждого: не смертию умрете; будете яко Бози (Быт. 3; 4-5). Преступая закон Божий, мы повторяем преступление нашего праотца; а повторяя его, сим самым снова заставляем страдать нашего Спасителя. Перед совершением каждого беззакония, Он предстает на суд нашей совести, как стоял некогда на суде Пилата, и ожидает от нас приговора: в нашей воле пустить и распять Его. Оставаясь твердыми в правде, верными истине, мы освобождаем Иисуса; а предаваясь греху, погружаясь в беззакония, осуждаем Его на Крест!

Распять своего Спасителя!.. Распять не по неведению, как сделали это иудеи, почитая Его сыном тектона, а при совершенном познании, что Он есть Единородный Сын Божий!.. Кто не содрогнется при одной мысли о сем? Не поспешит скорее дать руку на отсечение, нежели согласится поднять оную на своего Господа и Судью? — Так, братия! — Но, что пользы в сих пламенных чувствах усердия, когда дела наши показывают противное?

В самом деле, не согрешаем ли мы непрестанно? — Что же, — разве мы согрешаем в угождение нашему Спасителю? Разве грехи наши составляют целебный бальзам на сии язвы? Еще повторю: в нашей воле, верить, или не верить: но то несомненная истина, что когда мы предаемся беззакониям, то сим самым предаем на смерть нашего Господа. Это не мое слово, не разума человеческого гадание, а прямое и сильное внушение апостола, который говорит, что люди, «вкусившие дара небесного, и бывшие причастниками Духа Святаго» (а кто из христиан не был причастником Духа, по крайней мере, в таинстве крещения?), что таковые люди, то есть все мы, христиане, «отпадая» от святой и чистой жизни в бездну нечестия и разврата, «второе распинают» Господа (Евр. 6; 4-6). При сем свидетельстве должно умолкнуть всякое сомнение; после сего, средины нет: надобно или вести жизнь добродетельную, или принадлежать к числу распинателей Иисусовых: Иже несть со Мною, на Мя есть (Лк. 11; 23), — говорит Он Сам.

Кто же из нас не на Тебя, Господи? Кто может предстать гробу сему и, лобызая язвы сии, сказать: я не давал Тебе лобзания Иудина? — Увы, вси уклонишася, неключими быша: несть творяй благостыню, несть до единого (Пс. 13; 3).

Много ли же после сего, и чем разнятся нынешние поклонения и величания наши от тех покиваний главой, от тех приветствий: радуйся царю Иудейский (Мф. 27; 29), коими Божественный Страдалец приветствован был в претории Пилата?

Одно сносное значение, один здравый смысл могут иметь поклонения грешников своему распятому Спасителю: когда соединены бывают с твердой решимостью не идти более путем беззакония, возлюбить чистоту совести и исправить свою жизнь. В сем случае грешник у гроба Господня подобен благоразумному разбойнику, который со креста через покаяние прямо вошел в рай. И таковых-то, братие, поклонников между грешниками ищет ныне Господь наш. «Аще воистинну убо правду глаголете (Пс. 57; Г), — вещает Он нам ныне через пророка, — если в самом деле слова ваши и величания Меня не суть один праздный звук, если точно хощете явить ко Мне любовь свою: то правая судите сынове человечестии (Пс. 57; 1); отимите лукавства от душ ваших. Научитеся добро творити (Ис. 1; 16-17). С сими чувствами не бойтеся явиться у сего гроба, хотя он соделан вашими руками; не страшитесь лобызать сии язвы, хотя они причинены Мне вашими грехами: смело слагайте у подножия Креста Моего все бремя грехов ваших. Но, сложив, не возвращайтесь за сим бременем. Крест Спасителя вашего (если у вас уже нет желания облегчить его) не поникнет ни под какой тяжестью, но вы сами можете быть подавлены ею и низвергнуты в бездну, прежде нежели успеете паки обратиться ко Мне и приблизиться ко Кресту Моему. Я, несмотря на славу, которой наслаждаюсь теперь, для того и продолжаю являться вам во всем образе прошедшего истощания Моего, да познают самые неразумные из вас, чего стоят Мне грехи ваши, и куда они влекут вас самих. Вразумитеся убо и покайтеся! Иначе каждое ваше поклонение Кресту Моему обратится некогда в новое свидетельство противу вас».

Можем ли, братие, сказать на глас сей что-либо лучшее, кроме молитвы разбойника: помяни мя, Господи… во Царствии Твоем! (Як. 23; 42). Но, моляся устами благоразумного разбойника, возымеем и его сердце. Он уже не сходил с креста для продолжения пути беззакония; не отойдем и мы от сего гроба на прежний путь неправд наших. Возвратимся иным путем, — путем веры и благочестия, чистоты и истины, смирения и кротости. У гроба Господня всего лучше начать погребение своего ветхого человека. Аминь.

Слово в Великий Пяток -2

Паки Голгофа и Крест! Паки гроб и Плащаница! Итак, есть еще фарисеи и книжники, убиением невинных возмнится службу приносити Богу (Ин. 16; 2); есть еще Иуды, лобызающие устами и предающие руками; есть еще Пилаты и Ироды, ругающиеся истине и омывающие руки в крови праведников! Но, братие, есть ли между нами еще верные и мужественные Иоанны, для принятия Божественного всыновления со креста? Есть ли благоразумные сотники, достойные стоять на страже у гроба Сына Божия? Есть ли Иосифы и Никодимы, дерзающие внити к Пилату и просить Тела Иисусова? Есть ли Саломии и Магдалины, для принятия первой вести о Воскресении? Господь, по свидетельству Псалмопевца, приниче некогда с Небесе на сыны человеческия, видети, аще есть разумева-яй или взыскаяй Бога, и не узрел ни единаго: вси уклонишася… неключими быша: несть творяй благостыню, несть до единаго (Пс. 13; 2-3). Теперь, братие, чтобы ближе видеть, Господь приникает, не с неба, не с Престола славы, а со Креста, из гроба; приникает видети уже не на сыны человеческие, а на сыны благодати Своея: аще есть разумеваяй силу смерти Его, сраспинаяйся Ему в духе. Что же, Господи, зришь Ты теперь между нами? Более ли, лучше ли прежнего? Видишь многократные поклонения, слышишь многочисленные величания, но и на Голгофе Ты видел покивания главой, и в претории Пилата Ты слышал: радуйся, царь Иудейский! Видишь на очах некоторых слезы; слышишь из уст некоторых воздыхания, но и с Голгофы многие возвращались биюще перси своя (Лк. 23; 48); и, несмотря на сие, Твои перси оставались на кресте для уязвления их копием. Нет, братие, не то потребно для Господа и Спасителя нашего; не для поклонения и величаний, даже самых усердных, не для вздохов и слез, даже самых горьких, благоволит Он являться нам висящим на кресте и лежащим во гробе. У гроба сего должно быть большему: здесь суд… миру (Ин. 12; 31), суд нашим мыслям, нравам и деяниям. Здесь, в настоящее время, должен происходить расчет Домовладыки с рабами, Спасителя с душами, искупленными Его кровью. Приидите, — вещает Он нам через Пророка, …приидите, и истяжимся (Ис. 1; 18).

«Смотрите, что Я сделал для вас! — У Меня была ваша глава, и она в терновом венце; у Меня были ваши руки и ноги, и они прободены; у Меня было ваше сердце, и оно отверзто для вас копием; у Меня была ваша плоть и кровь, и Я отдал ее за всех, м доселе питаю ими вас в причащении. Един дух Мой Я предал со Креста не вам, — ибо в сии минуты вы не умели бы сохранить его, — а Отцу; но по вознесении Моем на небо, Я ниспослал вам и Духа Святаго от Отца. Вот что Я сделал для вас: Я весь ваш! Явите, что вы сделали для Меня, или паче для себя; ибо все Мое для вас: приидите и истяжимся!

Можем ли, братие, уклониться от сего призвания? Итак, служитель алтаря, стань у гроба сего, и дай отчет. Чтобы раздрать завесу церковную, закрывавшую от тебя Святое Святых, и соделать тебе свободным доступ к Престолу благодати, Спаситель твой взошел на Крест. Как пользуешься ты драгоценным правом и как предстоишь у Престола благодати? Низводишь ли благословение на себя и предстоящих? Возвещаешь ли им пути живота? Предходишь ли примером благой жизни? Если ты право правишь слово истины и спасения; если для тебя нет большей радости, как видеть или слышать, что духовные чада твои ходят во истине (3 Ин. 1; 4) Христовой; если в случае нужды, ты, по примеру великого Пастыреначальника, готов душу свою положить за овцы своя, то благо тебе; ты иерей по чину Иисусову, приступай к сему гробу с дерзновением, лобызай сии язвы, и вдыхай из них новый дух мужества и любви на новые подвиги. По окончании чреды служения на земли, ты снидешь в нерукотворенную скинию на небеси, идеже предтеча о нас вниде Иисус (Евр. 6; 20). Но если руки твои подъемлются горе, а сердце постоянно вращается долу; если фимиам восходит к небу, а мысли всегда блуждают по земле; если, предстоя трапезе Господней и преломляя хлеб жизни для других, ты сам гладей духом, и вместо манны, ищешь мяс египетских, то удались от сего гроба; здесь земля святая: твое место не здесь, а во дворе Каиафы. Властелин судьбы ближних, коему дано право вязать и решить, стань у гроба сего и дай отчет. И ты не имеешь власти никоея же, аще не бы ти дано свыше (Ин. 19; 11); и ты творишь суд Божий. Памятуешь ли сие и со страхом ли Божиим держишь весы правды? Чтобы ты не страшился за истину потерять, в случае нужды, имя друга Кесарева, приязнь сильных земли, Голгофский Страдалец приобрел для тебя имя друга Божия; чтобы ты всегда умел отличать невинность от преступления, слабость от злонамеренности, Он, в помощь мерцанию твоей совести, придал светильник слова Своего; пользуешься ли ты сим средством во благо ближних, и твердо ли идешь путем закона и долга? Если ты не зришь на лица, побо-раешь по истине, как бы она ни была презрена другими; если твой лифостротон не омыт ни кровью, ни слезами неправедно осужденных: то приступи к будущему Судии своему и Господу, лобызай язвы Его и вдыхай из них новую силу к побеждению лжи и лукавства, к сражению с искушениями и соблазнами, к священнодействию правды. Там, на всемирном суде, и ты станешь одесную, приимешь милость и будешь увенчан венцом правды. Но если ты, имея власть пустить невинного и зная невинность его, тем не менее, готов предать его в руки врагов, чтобы не оскорбить их гордости; если, вместо суда и защиты невинности, ты глумишься над ее несчастиями и заставляешь ее влачиться из одного судилища в другое; если твоя правда состоит только в омовении рук перед народом, то удались от гроба сего: твое место не здесь, а в претории Пилата!

Наперсник мудрости, ты, который всю жизнь проводишь в изыскании истины, в познании тайн природы, стань у гроба сего и дай отчет. Чтобы тебе не блуждать напрасно по лабиринту человеческих заблуждений, и не исчезать в суетных помышлениях о начале и конце вещей и человека, — для сего Сам Единородный Сын Божий, сый в лоне Отчи (Ин. 1; 18), прииде, в мир и дал есть нам свет и разум, да познаем Бога истинного, и да будем во истиннем Сыне Его Иисусе Христе (1 Ин. 5; 20). В пользу ли тебе сие снисхождение и руководство? После толиких трудов и усилий, познал ли ты, что есть истина? Уверился ли, что ее нет ни на земли, ни на небе, как токмо в Том, Кто есть истина и Источник всякие истины по самому существу Своему, в Единородном Сыне и Слове Божием? Уверившись в сем, памятуешь ли, что есть истина в Иисусе (Еф. 4; 21); что она состоит не в препретелъных человеческая премудрости словесех, но в явлении духа и силы (1 Кор. 2; 4); не в высокоумных мечтаниях, а в том, чтобы отложити… ветхого человека, тлеющаго в похотех прелестных, и облещися в нового человека, созданного по Богу в правде и в преподобии истины (Еф. 4; 22, 24). Если ты право правишь слово истины, «не сокрывая ее в неправде» (Рим. 1; 18) ни своего, ни общественного мнения; если на служение истин взираешь, как на служение Самому Богу; если слава Божия и благо ближних, а не самолюбие и корысть, движут и руководят тебя в твоих изысканиях, то приступай с дерзновением к сему гробу величайшего Свидетеля и Творца истины; лобызай язвы, понесенные за истину, и почерпай мужество на новые подвиги для истины. Любя ее здесь, ты приимешь за нее и от нее все на небе; будешь представлен туда, где одна истина, один свет, одна радость. Но если святая истина в занятиях твоих служит токмо средством к достижению других земных целей; если ты с равным усердием готов защищать ложь, для тебя выгодную; если плодом твоих изысканий были одни сомнения, превращение умов, возмущение совестей; если ты готов издеваться над истиной, потому что она, как Иисус перед Иродом, кажется тебе странной, то удались от сего гроба: святое «буйство» креста не по тебе; твое место не здесь, а во дворе Ирода! Нужно ли глашать всех по имени? Каждый, кто носит имя христианина, стань у гроба сего, и дай отчет. Ты крестился в смерть Христову; ты облекся в белую одежду заслуг Христовых; ты приял обручение Святаго Духа; сочетался на веки Христу, отрекшись мира, диавола и всего служения его. Как исполняешь все сие? Где невинность и дух? Где вера и верность? Яви теперь, у гроба сего, что ты: ученик или предатель, друг или наветник? Если ты всю жизнь проводишь так, как бы не вступал ни в какое обязательство с своим Спасителем; если действуешь во всех случаях, как бы для тебя не было ни суда, ни вечности: то зачем являешься теперь здесь? Для чего возмущаешь смертный покой Божественного Страдальца? Кое причастие сему кресту и твоему велиару? Кое общение сему гробу и твоей мамоне? — У тебя есть другие божества: иди, поклоняйся им; у тебя есть другие язвы: иди, лобызай их. Так, братие, у гроба Христова место токмо невинности или покаянию. Души верные Господу, Иосифы, Никодимы, Саломии, Магдалины — явитесь! Се ваше место, се ваш час! Божественному Страдальцу нужна Плащаница: облеките Его вашими святыми помыслами; Ему нужна смирна: представьте ваши молитвы. Ангелы Божий, явитесь и смените нас, недостойных стрещи великую стражбу!

Но, братие, земные Ангелы, подобно небесным, всегда на Божественной страже; они всегда носят «на себе язвы своего Господа» (Гал. 6; 17). Самый живот их всегда сокровен… со Христом в Бозе (Кол. 3; 3). Что речем о самих себе? Как согласим нашу нечистоту с неприступностью сего священного места? Дерзнем ли приблизиться ко гробу Жизнодавца? Но лобызание нечистыми устами не будет ли новой язвой для пречистого Тела? Дерзнем ли, гонимые неправдами нашими, оставить лежащего во гробе Господа? Но к кому идем? (Ин. 6; 68). Несть… иного имене под небесем… о немже подобает спастися (Деян. 4; 12), кроме имени Его всеосвящающего. Что же сотворим, братия? Сотворим то, что сделал Петр, отвергшийся Господа. Изшедши из сего храма, удалившись от сего гроба, в каком-либо святом уединении, омоем горькими слезами прежние неправды наши, и дадим обет не отвергаться впредь Господа и Святого Закона Его. После такового покаяния, Господь не отвергнет и нас; и, если не предаст нам, как покаявшемуся апостолу, ключей, то не заключит, по крайней мере, от нас дверей царствия. Аминь.

Слово в Великий Пяток -3

Одному благочестивому пустыннику надлежало сказать что-либо братии, ожидавшей от него наставления. Проникнутый глубоким чувством бедности человеческой, старец (преподобный Макарий Великий, Египетский), вместо всякого наставления, воскликнул: «Братие, станем плакать», — все пали на землю и пролили слезы.

Знаю, братие, что и вы ожидаете теперь слова назидания, но уста мои невольно заключаются, при виде Господа, почивающего во гробе. Кто осмелится разглагольствовать, когда Он безмолвствует?.. И что можно сказать вам о Боге и Его правде, о человеке и его неправде, чего стократ сильнее не говорили бы сии язвы? Кого не тронут они, тот тронется ли от слабого слова человеческого? На Голгофе не было проповеди: там только рыдали и били в перси своя (Лк. 23; 48). И у сего гроба место не разглагольствию, а покаянию и слезам.

Братие! Господь и Спаситель наш во гробе: начнем же молиться и плакать. Аминь.

Слово в Великий Пяток -4

«Да молчит всякая плоть человеча, и да стоит со страхом и трепетом и ничтоже земное в себе да помышляет! Царь бо царствующих и Господь господствующих приходит заклатися, и датися в снедь верным».

Вот поучение Церкви на все настоящие дни! — «События, ныне воспоминаемые, — как бы так говорит она, — выше слова человеческого; самый ум не может вместить их: итак, оставим всякое разглагольствование, удалим все земные помыслы, будем стоять в безмолвии со страхом и трепетом духовным; будем смотреть, внимать и поучаться».

Повинуясь сему гласу Церкви, и я, братие, не отверз бы слабых уст своих, если бы не видел нужды, и не имел целью привести и вас и себя ближе к сему вожделенному безмолвию духа и тела, коего требует Церковь. О, как оно нужно здесь! Как нужно, чтобы мы, окружая гроб нашего Спасителя, заставили умолкнуть в себе все плотское, возвысили ум и сердце над всем земным! Царь царствующих и Господь господствующих приходит заклатися: мы ли будем рассеянными зрителями сего заклания? Закланный, Он хочет дать Себя в снедь верным: тут ли место воплям плоти и крови? О, да исчезнет теперь из ума нашего все земное, и да останется един Иисус с Крестом Своим! Разве мало Его для нашего ума? Разве не довольно Его для нашего сердца? Каких чудес, каких тайн не сокрыто в сих язвах! Смотри! Видишь ли, как Бог есть правда непреложная, для которой грех нестерпим до того, что она поражает даже Единородного Сына, понесшего на Себе грехи наши? Видишь ли, как Бог есть премудрость непостижимая, коея пути столько же отстоят от путей наших, как небо от земли? Кто мог ожидать спасения миру со Креста? Кто мог думать, что живот вечный будет заключен в гробе? Видишь ли далее, как Бог есть любовь совершенная, «николиже отпадающая» (1 Кор. 13; 8), преследующая любимых ею до глубины самого ада, и соделывающаяся за них жертвой? Видишь ли, наконец, как все свойства в Боге суть едино: любовь есть та же правда — милующая, и правда есть та же любовь — очищающая и врачующая?

Это ты можешь видеть сквозь сии язвы, зря горе — к Богу: посмотри сквозь них же долу, на мир, и тебе откроются тайны бытия мира и человека. Тут изъяснение всего прошедшего: ибо, из чего сделан крест? Из древа познания добра и зла. Чья рука сделала его? Та, которая простерлась к плоду запрещенному. Тут изъяснение нашего настоящего. Мы все под крестом, обременены различными бедствиями: для чего? Дабы, подобно Голгофскому Страдальцу, совершивши поприще страданий, взойти через них в первобытную славу. Тут изъяснение нашего будущего. Гроб Иисусов празден: почему? Потому, что и все гробы некогда опустеют, отдав мертвецов своих. Преподобному «не дано видеть истления» (Деян. 2; 31), для того, что и все, подобные Ему, облекутся некогда в блаженное бессмертие. Не напрасно в час смерти Его сотрясалась сама земля, помрачалось само небо, раздиралась завеса, мертвые восстали из гробов: на Голгофе решалась судьба не человечества токмо, но и всего мира; там искуплена вся тварь в свободу славы чад Божиих!

Столько тайн во гробе Иисуса для веры и надежды: менее ли для любви? Хочешь знать, как должно любить Бога и ближнего? — Не спрашивай о сем никого: взгляни на распятого Господа и познаешь, что значит любовь истинная. Хочешь ведать, до чего следует простираться терпению, смирению, преданности и незлобию? Не умствуй много о сих добродетелях: взгляни на распятого Господа, и увидишь, где им предел и какая мера. Ищешь побуждений к покаянию, средств к тому, чтобы согреть оледеневшее от греха сердце? Обними мыслями живоносное Тело: если оно не согреет твоего сердца, то ему остается один пламень адский. Все найдешь во гробе Спасителя, всему научишься у Креста: только, представ сему гробу, заставь умолкнуть в себе все земное, удали от себя суеты и заботы, расстанься с миром, останься один с Иисусом. Ах, останься! Ужели не можешь пребыть с Ним единым и единого часа? И для чего пребыть? Дабы принять от Него оставление грехов; дабы услышать: днесь со Мною будеиш в раи — оправдания, дабы потом быть и в раю вечного сожительства. Без сего, что пользы от стояния у Креста, от поклонения гробу? С рассеянными мыслями тотчас рассеются и благие впечатления, здесь полученные; огонь небесной любви, возженный от гроба, скоро погаснет от наглого дуновения страстей; вопли плоти и крови не замедлят заглушить тихий глас пробудившейся совести. Святая Церковь видит сию опасность, и посему-то так заботливо предостерегает от оной.

Да умолкнет убо, братие, да умолкнет всякая плоть человеча, и да стоит здесь со страхом и трепетом, и ничто же земное в себе да помышляет. Аминь.

Слово в Великий Пяток -5

Когда дети соберутся ко гробу отца, или подданные ко гробу владыки, то после слез и сетования первым делом их бывает узнать последнюю волю умершего. В прошедшие дни, братие, и мы сетовали, воздыхали и молились, воспоминая страдания и смерть Господа нашего. Время теперь, окружая гроб Его, узнать и Его последнюю волю о нас. Быть не может, чтобы Он отошел от нас к Отцу, не оставив нам какого-либо завещания. Но се, и книга завета на персях Его! Дерзнем, братие, дерзнем разогнуть сию священную книгу, да увидим и услышим, что речет о нас Господь (Пс. 84; 9).

О братие, Он речет мир на люди Своя (Пс. 84; 9).

Мир оставляю вам, мир Мой даю вам: не якоже мир дает, Аз даю вам (Ин. 14; 27) и Аз завещаваю вам, якоже завеща Мне Отец Мой, Царство (Лк. 22; 29).

Боже мой, к нам ли это завещание? Господи, нам ли сидеть на том престоле, на коем восседишь Ты? Но Твое Царство, Твоя и воля! Без Тебя мы все ничто, с Тобой каждый из нас — все! Не напрасно возшел Ты на Крест: после сего чуда, нет чудес, все естественно. Тебе угодно, чтобы где Ты, там был и слуга Твой (Ин. 12; 26). Не слугам пререкать сей святой воле. Готовы, Господи, готовы разделять с Тобою славу Царствия Твоего. Но рцы нам, что нужно для приятия сего Царства? Ты Сам не вдруг возшел на престол. Быть не может, чтобы нам дано было взойти на него вдруг.

Иже хощет по Мне ити, да отвержется себе, и возмет крест свой, и по Мне грядет (Мк. 8; 34). Иже не приимет креста своего и вслед Мене грядет, несть Мене достоин (Мф. 10; 38).

Не легкий скипетр для Царства, но скипетр! Не златой терновый венец, но венец! Кто говорит из гроба, Тот может требовать жизни. Кто положил за нас душу Свою (Ин. 10; 15-17), Тот не подаст нам вместо хлеба камней (Мф. 7; 9). Готовы, Господи, готовы принять из рук Твоих и крест. Но что делать нам, когда мы изнеможем под сим крестом? -Ты Сам ведаешь, как дух… бодр, а плоть… немощна (Мк. 14; 38). Ты Сам вопиял о помощи, когда был оставлен на кресте Отцом. Куда обратиться нам, когда изнеможем под крестом на пути к Царству, Тобою завещанному?

Да не смущается сердце ваше: веруйте в Бога и в Мя веруйте (Ин. 14; 1).

…без Мене не можете творити ничесоже (Ин. 15; 5). Но аще пребудете во Мне и глаголы Мои в вас пребудут, егоже аще хощете, просите, и будет вам (Ин. 15; 17).

Аминь, аминь глаголю вам: веруяй в Мя, дела, яже Аз творю, и той сотворит и болша сих сотворит: яко Аз ко Отцу Моему гряду (Ин. 14; 12).

Аминь, аминь глаголю вам, яко елика аще (чесо) просите от Отца во имя Мое, даст вам: доселе не просисте ничесоже во имя Мое: просите, и приимете… (Ин. 16; 23, 24), …и еже аще что просите (от Отца) во имя Мое, то сотворю, да прославится Отец в Сыне (Ин. 14; 13).

Сия глаголах вам, да во Мне мир имате: в мире скорбни будете: но дерзайте, (яко) Аз победих мир (Ин. 16; 33).

После таких обетовании, братие, нет места опасению и сомнениям. Завет верен: скреплен кровью, засвидетельствован небом и землей, принят и утвержден Отцом! А после такого завета нет места и разглагольствию. И к заветам человеческим не прибавляют своих слов, дерзнем ли прибавить к завету Божию? Слышал каждый, имеющий уши слышать, слышал последнюю волю Господа своего: хочешь царства, приими крест; изнеможешь под крестом, обратись к Отцу; премедлит услышать Отец, предстанет в помощь Сын. Будь только верен… до смерти (Откр. 2; 10), и кто бы ты ни был, будешь сидеть на престоле (Откр. 3; 21), тебе завещанном. Небо и земля прейдут, а слово Сего Умершего не прейдет (Мф. 24; 35), не прейдет.

Остается вручить кому-либо для хранения безценное завещание. Но кто может стать споручником между землей и небом? Един Ты, Ходатай Бога и человеков (1 Тим. 2; 5). От Тебя мы приняли завет сей, Тебе же дерзаем вручить его и под сохранение. Ты завещал, Ты и исполни!

Слово в Великий Пяток -6

Размышляя о чрезвычайном событии, ныне нами воспоминаемом, углубляясь в причину и цель крестной смерти Господа нашего, я невольно, братие, остановился при сем мыслью на одном событии в истории народа Израильского, которое, при всей малости своей в сравнении с событием Голгофским, имеет с ним примечательное сходство.

У израильтян — так пишет священный историк — была жестокая брань с моавитянами. Царь моавитский истощил все средства к отражению врагов, но без успеха. Наконец, осажденный в стенах царственного града своего, он обращается к последней крайности: берет первенца своего, который уже разделял с ним престол, возводит его на стену города, и в глазах всех неприятелей, приносит в умилостивительную жертву всесожжения. Такой беспримерный поступок произвел то, чего не могли сделать ни мужество, ни оружие: осаждающие тотчас прекратили осаду и брань и возвратились домой. И бысть, — говорит священный историк, — раскаяние великое во Израили… и возвратишася в землю свою (4 Цар. 3; 27).

Нужно ли подробно сказывать, братие, как разительный случай сей идет к тому, что воспоминаем теперь мы? Ах, и пред нами жертва, и пред нами возлюбленный Первенец, принесенный во всесожжение рукою Отца! И для чего принесен Он? Брань, ужасная брань, издавна идет у человека с Богом. Царь Небесный делал все для вразумления врагов Своих: и гремел против них проклятиями, и осыпал их дарами и благословениями, и заставлял небеса поведать славу Свою, и повелевал земле сотрясаться от сея славы; писал закон и на сердцах каменных, и на скрижалях каменных; но брань продолжалась! Ослепленные потомки несчастного праотца продолжали верить более змию-губителю, нежели Творцу и Промыс-лителю; никто не отлагал безумного желания, быть яко Бози (Быт. 3; 5); все шли дерзновенно противу уставов неба. Что же делает наконец Царь Небесный? Увы, и Он берет Сына Своего возлюбленного, Его же положи наследника всем, Им же и веки сотвори (Евр. 1; 2), берет, и пред лицом всего мира возносит Его на Крест, глаголя: еда како, Его видевше, усрамятся смерти Сына Моего! (Лк. 20; 13).

И подлинно усрамилось многое. Усрамилось солнце, скрыв лучи свои среди полудня; усрамилась земля, сотрясшись в основании своем; усрамились камни и завеса храма, расторгшись в минуту смерти Сына Божия; усрамилась сама смерть, дав свободу восстать из гробов многим телесам усопших святых (Мф. 27; 52). Но люди, люди, ах, они не усрамились! Сын заклан, но брань продолжается! Жертва принесена, но духовный Иерусалим в осаде! Много ли раскаяния видим пред Голгофой? Только два — Петрово и Иудино, но из них последнее тотчас окончилось вечной бранью. Много ли произошло и из раскаяния на Голгофе тех, кои, видяще бывающая, били в перси своя? Бия в перси, они возвращались, как замечает Евангелист, домой, между тем как тело Божественного Страдальца продолжало висеть на кресте. Что видим и ныне у сего гроба? Зрелище кровавой жертвы собирает вокруг себя каждый раз множество зрителей; плоть и кровь невольно умолкают, на время, при виде окровавленной плоти Сына Божия; гонимый крестом мир, по-видимому, убегает и сокрывается; с смертью Господа оживает у многих совесть, но проходит несколько дней печали, изображение Божественного Страдальца уносится от глаз, — и паки начинается брань с небом, паки спешат преломить печать мира и завета, утвержденного кровью Сына Божия.

Что причиной малого действия на сердца наши смерти Сына Божия? Мала жертва? Но другого Сына у Царя Небесного нет. Не велик и не тяжел крест? Но от него тряслась земля. Мало огня во всесожжении для разогрева хладных сердец? Но обратитеся и видите, аще есть болезнь, яко Его болезнь! В нас, в нас самих, братие, причина нашего нечувствия и окаменелости: и трудно ли открыть ее? Для того, чтобы образ страданий и смерти Христовой оказывал постоянное действие на жизнь нашу, — для сего необходимо, чтобы он с плащаницы перешел в нашу душу, чтобы оставался там не два, или три дня, а всегда. В таком только виде, — усвоенный душе и сердцу, сей Божественный образ может действовать на нашу жизнь и спасать нас от грехов. Но, много ли христиан, у коих образ страданий Спасителя их постоянно изображен в душе и сердце? И может ли он изобразиться там, когда мы так мало и так редко размышляем о крестной смерти Господа нашего?

В сем храме есть люди, посвятившие себя наукам: вопрошу их от имени распятого Господа: много ли раз размышляли они о смерти Его так, как непрестанно размышляют о предметах своей науки? В сем храме есть люди, занимающиеся служением истине, правосудию и законам; вопрошу их: вникли ли они, хотя раз в жизни, в великую прю неба с землей, в великую тяжбу Бога с человеком, с тем усердием, с каким вникают ежедневно в маловажные тяжбы и пререкания человеческие? В сем храме есть немалое число людей, куплю деющих; вопрошу и их: измеряли ли они умом своим хотя раз всю величину Креста Христова, взвешивали ли всю тяжесть грехов своих? Не думаю, чтобы между нами много было людей, кои в состоянии дать утвердительный ответ на сии вопросы. Как же, после сего, действовать Спасителю на наше сердце, когда Его Самого нет в этом сердце, когда Он остается на хладных досках и убрусах! Каково сеяние, такова и жатва. Мы посвящаем воспоминанию страданий Христовых только несколько часов в году, и точно в сии часы мы заметно делаемся лучше; благих впечатлений от них у некоторых становится на многие дни. Но испытайте сделать более для своего Господа, решитесь посвятить размышлениям о смерти Его хотя несколько часов в каждую неделю; дайте таким образом войти образу Его в вашу душу и сродниться с нею, — и вы увидите, какая перемена произойдет в ваших мыслях, чувствах, а потом в самых делах и жизни. Господь, войдя в храм души, не оставит там продающих и покупающих, изгонит их и соделает его чистым. Вы сами, поставляя себя как можно чаще на Голгофе, вы сами приучитесь смотреть на все с ее святой высоты; а смотря оттуда, увидите во всем мире совсем другое, нежели что вам представлялось дотоле; на многое, что теперь останавливает на себе ваши взоры, вы не захотите и смотреть; и напротив во многом, что теперь для вас вовсе неприметно, откроете истинное величие; широкие пути мира, ведущие в пропасть, представятся вам со всей извилистой опасностью их; а узкий путь, ведущий к Царствию, явится во всей небесной прямоте и краткости. Словом: смотря с Голгофы, вы невольно будете смотреть прямо в Небесный Иерусалим. После сего, ничто в мире не заставит вас свести очей с неба и разлучиться со своим Спасителем.

Церковь делает все, чтобы помочь нам в этом великом деле: она еженедельно отделяет два дня на воспоминание страданий и смерти Христовых. Если бы мы вместе с нею каждую среду и пяток, хотя немного, разделяли сии воспоминания, то образ страданий Христовых давно бы наполнил всю душу нашу. Но это прекрасное средство остается без употребления; многие из нас вовсе не знают, что значит среда и пяток. Как же после сего образу страданий Христовых быть в нашей душе, когда мы не стараемся нисколько оживлять и утверждать его в ней? А не оживленный и не утвержденный в душе, как может он оживлять и утверждать в добре душу?

Но такое частое размышление о смерти Господа может сделать жизнь нашу унылой; это значило бы распространить Страстную седмицу на целый год. — И мы боимся сего, боимся пробыть со Спасителем нашим и Крестом Его несколько долее уреченных дней и часов? Увы, сие-то самое и составляет недуг наш; отсюда-то и происходит, что Крест Христов не производит никакого действия на наши нравы и жизнь. Сколько седмиц, месяцев, может быть, годов проводится нами для мира и с миром; а когда надобно проводить время с Господом, мы дни смотряем тогда, и месяцы и времена! (Гал. 4; 10). Точно, частое размышление о страданиях Спасителя должно прогнать от нас много безумных радостей, изгнать буйство чувств, угасить пламень страстей, заставить разорвать не одну нечистую связь, но зато вместе с сим лишением (если можно назвать лишением отвержение того, что губит нас) откроется для нас из-под Креста Христова источник новых утешений и чистых радостей, о коих мы теперь вовсе не ведаем: мы узнаем, что такое умиление сердца, мир души с Богом и совестью, твердость среди превратностей земного счастья, спокойствие духа на ложе смертном; зато будем ожидать перехода в другой мир не как неверные рабы, пойманные в бегстве, а как дети, возвращающиеся к Отцу.

Ах, братие, сколько бы мы ни старались забывать бренность земного бытия нашего, но ударит, наконец, и для нас последний час, наступит и для нас Великий Пяток — страшный день смерти, после коего надобно будет почивать в сердце земли до всеобщего воскресения! Тогда само собою все выпадет из рук, и в них вложат один крест. Но может ли оружие сие защитить нас тогда, если мы в продолжение жизни никогда не брали его в руки и не приучились им действовать?..

Попечемся же заранее сдружиться со смертью нашего Господа; снимем, подобно Иосифу, снимем и мы Его со Креста, и положим во гробе нове, в сердце нашем, идеже, может быть, еще николиже Он лежал (Ин. 19; 41); и будем, подобно мироносицам, во всякое удобное для нас время, ходить к Сему Божественному Страдальцу и плакать над Ним о грехах наших. Господь не останется в долгу у нас: мы будем разделять с Ним таким образом Его смерть временную, а Он разделит с нами жизнь вечную.

А без сего постоянного содружества с Крестом Господа в сердце, не ожидайте от Него действия и в жизни вашей. Хладные поклонения и лобзания наши столь же мало могут воскресить нас, как и оживить Его. Аминь.

Слово в Великий Пяток -7

По милосердию Господа, мы паки достигли в пречестные дни страданий Христовых, еще поклонились вчера пречистым страстем Христовым, — и се стоим ныне уже над самым гробом нашего Спасителя и Господа. Многие из братий наших, отшедшие от нас в минувшем лете на небо, зрят теперь уже Иисуса прославленного; а нам, обложенным плотью, подверженным напастям и скорбям, нам должно взирать еще на Иисуса страждущего. Что лучше? — Иисус един и тот же, на небе и на земле, на престоле славы и во гробе. И если мы, по временам, бываем мыслию на небе, то и небожители, я думаю, не мыслью токмо, а и всем существом своим теперь с нами на земле, у гроба общего нашего и их Спасителя.

С Ним нет никакой перемены! Смотрите: те же язвы, тот же венец терновый, то же сердце, отверстое для всех грешников. Сладчайший Иисус наш весь един и тот же!

Что с нами? Каковы мы? — Я уже не спрашиваю, те же ли, какими вышли из купели крещения? Искать невинности наших дней первых — то же, думаю, что искать невинности Адамовой. Те же ли мы, по крайней мере, какими были недавно, после исповеди и Таинства Причащения?

Увы, когда Господь наш един и тот же, и мы все едва ли не одни и те же! — Он Тот же в любви к нам, в смирении и долготерпении; а мы те же в любви к миру, в гордости, в злопомнении и невоздержании! — Он един и тот же в желании спасти нас кровью Своею; а мы одни и те же в нежелании отстать от безумных требований плоти и крови! Ныне каемся и плачем о грехах, а завтра стремглав готовы ринуться в ту же бездну! Летами преклоняемся, а грехами юнеем; проводим, одного за другим, ко гробу друзей и знакомых, а о своем гробе и не помыслим. О грехе, откуда взял ты силу так тиранствовать над нами? О страсти, кто дал вам право так ненаказанно влечь нас ко дну адову? Сыне человече, — вопрошал некогда Господь пророка, пред коим было поле костей мертвых, — оживут ли кости сии? (Иез. 37; 3). А мы, Господи, дерзнем вопросить Тебя Самого, оживут ли кости наши? Восстанет ли из гроба внутренний человек наш? Будет ли конец нашему развращению? Настанет ли когда-либо день нашего спасения?

Ныне, братие, — отвечает Апостол Господень (2 Кор. 6; 2), — ныне время благоприятно, ныне день нашего спасения; ибо ныне день примирения с Богом всего мира. Если сея Крови стало для очищения всего мира, то для тебя ли одного недостанет? И если ты ныне, у гроба Спасителя, не расстанешься со грехом, то когда же сделаешь это? Ты видел третьего дня, как грешница слезами омыла все грехи; ты слышал вчера, как разбойник путем сердечной исповеди со креста пошел в рай. Вот путь, коим идти, вот пример, коему следовать должно! Что легче сего? Разве у тебя нет языка для исповедания вместе с разбойником распятого Господа? Разве нет очей для омовения, вместе с грешницей, слезами пречистых ног Его? Как! Ты не можешь удержать слез в театре, при виде вымышленных бедствий, причем лиц, тебе вовсе чуждых, и даже никогда не существовавших, и не обольешься слезами при виде Спасителя твоего, висящего за тебя на Кресте, при мысли о собственной твоей погибели от грехов? Только решись отселе быть верным своему Господу; только разлюби искренно грех, вступи на путь правый и не озирайся вспять; — и мы, при всем недостоинстве нашем, от имени почившего во гробе Господа, обещаем тебе помилование и готовы стать на Страшном Суде Его свидетелем твоего спасения.

Но если, погибающий собрат, ты и с нынешнего священнодействия отойдешь, как отходишь из театра с печальных зрелищ; если сии кровавые язвы, за тебя понесенные, не заставят тебя позаботиться об исцелении язв твоей совести, то знай, что Господь не всегда будет почивать для тебя в сем виде во гробе; нет, Он восстанет, явится тебе, окруженный не нами, слабыми служителями Его, а тьмами тем Ангелов, и потребует у тебя отчета в делах твоих и Крови Своей — не нашими слабыми устами, а гласом громов многих (Откр. 10; 3). Тогда поздно будет, подобно юродивым девам, искать елея любви и благих дел. Светильник угаснет, двери затворятся (Мф. 25; 10) — и ты останешься во тьме кромешной. Имеяй уши слышати да слышит! (Мф. 25; 30). Аминь.

Слово в Великий Пяток -8

Между разными средствами, к коим судия Иисусов обращался для освобождения Божественного Узника от казни крестной, было и то, что Господь наш, после жестокого бичевания, над Ним совершенного, немедленно изведен был Пилатом из претории к народу, в той надежде, что вид облитого кровью тела, увенчанной тернами главы преклонит на жалость сердца врагов Его. — В самом деле, вид сей был так трогателен, что судия первый, при взгляде на Божественного Страдальца, не мог удержать в себе чувства жалости и сострадания, и громко воскликнул: се человек! Се, — то есть, как бы так говорил Пилат иудеям, — ваша жертва! Смотрите, как она, в угодность вам, умучена! как мало осталось в сем человеке образа человеческого!

Святая Церковь, чтоб возбудить в каждом из нас духовное участие в страданиях Спасителя нашего, в предшествующие дни употребляла для того разные средства: а ныне, как бы в заключение всех способов убеждения, износит пред нас самое изображение пречистого Тела Господа в том виде, как оно, снятое со Креста, положено было во гроб, и изнесен-ное, оставляет пред нами до самого дня Воскресения; дабы мы, имея всю удобность насмотреться на язвы Спасителя нашего, узнать по числу и глубине их, как многочисленны и тяжки грехи наши, невольно получили таким образом отвращение к жизни беззаконной и престали своими грехами распинать Спасителя своего снова.

Судия Иисусов не достиг, как известно, цели своего благого намерения; ожесточенное: распни, распни его! (Лк. 23; 21) — было ответом на его трогательное восклицание: се человек! Мы, по-видимому, гораздо счастливее его в сем отношении; ибо, износя пред вас сие святое изображение, никогда не слышим того, что слышал он, а внемлем противному: все клянутся не давать лобзания, яко Иуда… Но, братие мои, несмотря на все сие, можно ли быть твердо уверенным, что мы ныне успеваем сделать для возлюбленного Господа нашего более, чем римский судья Его? Неложный признак успеха в сем случае один: уменьшение между нами нечестия и пороков, умножение веры, любви и прочих добродетелей. В пользу ли нашу сей решительный признак? Пастыри града сего, в прошедшую четыредесятницу вы приняли из уст всех жителей его исповедание во грехах: скажите, можно ли вам, явясь ныне пред Сего Великого Пастыреначальника, объявить, что в настоящее лето слух ваш менее страдал от ужасной повести дел темных? Правители и судии, в руках коих весы закона и правды для всей страны нашей, скажите и вы, можно ли вам пред Сим Судьею неба и земли засвидетельствовать ныне, что тяжесть преступлений, лежащая на весах ваших, не увеличивается, а уменьшается, что носящие имя Христово начинают менее досаждать вам неправдами своими, нежели враги Креста Христова? — А когда пастыри и правители наши не могут, братие, представить за нравы наши благого свидетельства, то кто и что поручится ныне за нас пред Господом и Спасителем нашим?

Что же делать ныне служителям алтаря среди такой безуспешности их служения? Уже не взять ли им по сему самому святое изображение сие от очей наших, и не сокрыть ли, подобно ковчегу завета, среди Святая Святых, дабы оно было там предметом чистого созерцания и поклонения для одних Ангелов Божиих, выну присутствующих в храмах наших?.. Но что же мы взамен сего представим вам более трогательного?.. И если от Креста и Плащаницы Господней некоторые возвращаются прямо на путь неправды, то что будет, если не станет перед очами их и сего трогательного зрелища? — Или, может быть, подобно судии Иисусову, умыть нам, братие, пред всеми вами над сим изображением руки и сказать, подобно ему: мы неповинны в крови праведного сего; мы делали с своей стороны все, чтобы вы уразумели цену сей Божественной Крови, чтобы она не пала на главы ваши. Но, увы, чего достигли бы мы и таким образом? Наша ли собственная невинность должна занимать нас, когда вы гибнете душой?.. Нет, подобно Иеремии, сидевшему и плакавшему на развалинах возлюбленного Иерусалима, и мы, братие, должны просидеть мысленно у развалин образа Божия в вас, должны до последней минуты вашей и нашей жизни употреблять все средства к тому, чтоб сей образ паки был восстановлен во всей лепоте своей. И мы будем делать сие; будем, по совести и примеру апостола, настоять благовременно, и даже безвременно, доколе Сам небесный Домовладыка не воззовет нас с духовной стражи Своей. Но, совершая долг звания своего, вместе с тем, братие, мы молим и вас самих, не пренебрегать совершенно спасением душ ваших, обращать хотя сколько-нибудь внимания на ту бездну греха, в коей многие находятся доселе. Быть не может, чтобы таковые были совершенно довольны своим греховным состоянием, чтобы совесть давно не внушала им, что аще не покаются, непременно погибнут. Вероятно, многие из таковых уже не раз давали обет исправить свою жизнь, оставить все пагубные и бесчестные привычки, примириться с Богом и совестью… За чем же стало дело, возлюбленные? Когда лучше положить начало сему покаянию, как не теперь, у гроба Господня? Ныне, ныне время благоприятно, се ныне, ныне день спасения! (2 Кор. 6; 2). Время благоприятно; ибо все вокруг нас теперь располагает к покаянию; день спасения: ибо день смерти Господа, подъятой для спасения всего мира. Имея в виду сие, и мы ныне особенно почитаем за долг возвысить глас свой, и, словами апостола Христова, воззвать ко всем и каждому: примиритеся с Богом! (2 Кор. 5; 20). Великие и малые, знатные и бесславные, богатые и убогие, мудрые и неразумные, — всяк кто грешник — и, следовательно, всяк кто человек — примиритеся с Богом! Престаньте раздражать вашими грехами Всемогущего и Благого; престаньте утомлять милосердие Его своим ожесточением и нераскаянностью, да не подвергнетесь тому, что будете плакать и умолять, но никто не услышит вас.

Примиритеся! Да падет каждый грешник пред сим горбом и да скажет со слезами: Господи и Владыко живота моего! Вполне чувствую, как много оскорбил я благость и долготерпение Твое, блуждая доселе по всем стезям греха и беззаконий, творя непрестанно волю плоти и скверных помышлений моих. Прости мне мое неразумие, гордость и злобу: я не ведал сам, что творил. Теперь вижу всю мерзость деяний моих, — и прибегаю к Тебе с покаянием. Конец неверию и ожесточению! Конец злу и беззакониям! — Отселе я раб Твой, исполнитель закона Твоего, ревнитель славы имени Твоего. Сколько я любил грехи, стократ более буду любить святый закон Твой. Приими мое исповедание, и даруй силы совершить обет мой.

Такая молитва от покаянного и сокрушенного сердца будет, братие, самым приятным приношением для почивающего во гробе Господа и Спасителя нашего. Для принятия сего дара от грешников Он и является ныне в сем святом изображении. Да не будет же сие явление без плода для каждого из нас! Аминь!

Слово в Великий Пяток -9

Есть же обычай… да единого вам отпущу на Пасху: хощете ли убо, (да) отпущу вам Царя Иудейска; Возопиша же еси, глаголюще: не Сего, но Варавву. Бе же Варавва разбойник (Ин. 18; 39-40).

Вот, наконец, среди беззаконного суда над Иисусом и глас о Нем народа, — тот глас, в пользу коего ныне по разным странам столько лживых и безумных возгласов! Вот, наконец, приговор над Иисусом и так называемого, свободного собрания общественного, — тот приговор, мнимым беспристрастием коего так жалко прельщаются целые царства и народы! — И Пилат, подобно нынешним мудрецам, уверен был в превосходстве добродетели перед пороком, почему и почитал совершенно достаточным поставить только невинного Иисуса пред народным собранием наряду с Вараввой, дабы спасти Его от казни крестной; но что вышло? Вместо гласа Божия, каковым привыкли иногда называть глас народа, из уст иудеев раздался ужасный голос духа злобы: не Сего, но Бараеву! ..

Остановитесь, несчастные избиратели! Что сделал вам Пророк Галилейский, что вы осуждаете Его так безжалостно на смерть? Не Он ли отверзал очи вашим слепцам? Исцелял ваших прокаженных? Изгонял бесов? Воскрешал мертвых? Не Он ли поучал всех и каждого путям живота вечного? С другой стороны, чем заслужил вашу любовь и предпочтение перед Иисусом Варавва? Не от него ли столько времени трепетали грады и мирные веси? Не его ли проклинают доселе за разбой и убийства жены, лишенные супругов, матери, обезчадевшие от детей? Не вы ли сами, наконец, молитесь ежедневно и в храме и в домах ваших о пришествии Мессии, Который стоит теперь перед вами, ожидая вашего приговора?

Никто и ничего не может сказать напротив; и, однако же, все вопиют: не Сего, но Варавву! Почему? Потому что Божественное лицо и святое учение Иисусово не приходятся по страстям и народным предрассудкам иудейским; потому что Он не удовлетворяет и не показывает желания удовлетворить тем мечтательным ожиданиям, кои каждый создал в уме своем касательно лица и действий Мессии.

Нет сомнения, что несчастные избиратели иудейские следовали в сем случае даже не собственному, хотя бы и ошибочному, мнению, а чуждому наущению; нет сомнения, что фарисеями и книжниками внушено им теперь о лице и действиях Иисуса множество самых превратных понятий: что Он мытарем друг и грешником (Мф. 11; 19); что Он субботу не хранит (Ин. 9; 16); что если изгонит бесы, токмо о веелъзевуле князе бесовстем (Мф. 12; 24); что если бы даже был невинен, то уне есть да един человек умрет за люди, а не весь язык погибнет (Ин. 11; 50) — от мести грозных римлян, в случае признания Его за Мессию и царя Иудейского. Но, братие мои, лучшим ли от всего этого делается беззаконный приговор, который народное собрание иудейское произнесло теперь над Иисусом? Менее ли отвращения и ужаса внушает к себе это злосчастное ослепление общественное? — Если Сын Божий, Спаситель человеков, отданный на суд народного мнения, не мог найти у него Себе предпочтения пред Вараввой и осужден на смерть, то какая невинность и какая добродетель могут быть уверены, что глас ослепленного народа не принесет их в жертву, если не своим, то чуждым страстям и прихотям?

Итак, видите, когда и где явилась уже во всей силе слепота мнений и приговоров народных, коим лжеименная мудрость возмнила ныне подчинить благоустройство обществ человеческих! Вопрос о сем решен еще на Голгофе, среди суда над Спасителем мира. — И что видим у тех народов, кои в недавние дни, возревновав примеру Пилата, имели безумие отдать общественное благо свое на мнение и суд всех и каждого? Сколько людей мудрых и добродетельных променено уже на Варавв и разбойников! — Но иудеи, при всем ослеплении своем, все еще показали себя разумнее мудрецов нынешнего века: они испросили токмо свободу Варавве, но не оставили его во главу и вождя над собой, а в наши несчастные времена Вараввы из темниц прямо идут восседать на лифо-стротоне, и неомытыми от крови руками берут нагло жезл всенародного правления!..

Возблагодарим, братие мои, Господа за то, что мы далеки от сих безумных шатаний ума превратного, далеки и по месту, а еще более по духу, который господствует в благословенном Отечестве нашем. А между тем, собравшись ныне у подножия распятого Спасителя нашего, Который пришел «умиротворить Крестом Своим всяческая» (Кол. 1; 20), размыслим о том, яже христианину, при настоящих обстоятельствах, подобает творити, яко богоугодная и потому душеполезная, и яже отметати, яко богопротивная и потому душевредная.

Что волнует и мятет ныне несчастные царства и народы? Мысль, каким образом наилучше устроить общество человеческое, кому вручить в нем власть и силу: единому или всем и каждому.

Прежде всего, приметим, братие мои, что самый вопрос сей в очах истинного христианина есть уже безверие и богохульство. Как будто Промысл Божий, без воли коего не падает с главы нашея ни единого волоса, мог оставить судьбу целых царств на произвол случая, и не явил вседержавной воли Своей о том, как и от кого им быть управляемыми? Не со всей ли ясностью сказано в слове Божием, что Сам Вышний владеет царством человеческим, и ему же восхощет, дастъ е (Дан. 4; 22). Не Сам ли Бог глаголет устами Премудрого: Мною царие царствуют, и сильнии пишут правду (Притч. 8; 15). Не Сам ли Он посему воспретил всякое ослушание власти предержащей, говоря: несть… власть, аще не от Бога; Темже противляяйся власти, Божию повелению противляется (Рим. 13; 2). Что же после сего недоумевать и вопрошать о том, что решено и утверждено Самим Богом?

Но вообразим на время, что жребий царств и образ управления народов отдан на произвол самих людей: какому примеру всего лучше последовать в избрании его, как не примеру Самого Бога? Ибо царства человеческие, очевидно, не могут иметь учреждения лучше того, как учреждено Царство Божие. Но но учреждено так, что везде в нем видны не только строгий порядок и подчиненность, но и единодержавие.

Чтобы совершенно убедиться в сем, пройдем мыслью по неизмеримому Царству Божию и, первее всего, взойдем, хотя и недостойные, на небо. Видите ли несчетные сонмы Херувимов и Серафимов, неизмеримые лики Архангелов и Ангелов? Все светлы, все чисты, все могущественны, все блаженны: но все хранят неизменяемый порядок и подчиненность. Низшие приемлют озарение от высших, высшие — от высочайших, сии — от первых и старейших; и все соединены навеки под единой Главой — Единородным Сыном Божиим, Который есть Владыка Херувимов и Серафимов, Начало-вождь Архангелов и Ангелов.

Не подобный ли порядок и чин усматриваются и на видимом нами небе? В средине — солнце, яко глава и царь, вокруг его, по непреложным законам, вращаются планеты, за ними текут спутники, или луны. Самые кометы, в их своеобразном беге, соблюдают зависимость свою от солнца: к нему единому возвращаются и от него единого, как бы получив новое назначение, уходят. Нарушься этот порядок, сия строгая подчиненность хотя на одну минуту, — и весь мир наш сотрясется в самых основаниях своих.

Сойдем с неба на землю, и посмотрим, что на ней. Здесь, после падения владыки земли, злополучного прародителя нашего, нет уже первобытного совершенства и согласия; и, однако же, везде является зависимость и подчиненность низшего высшему, везде закон единства. Нет между тварями земными ни одного, большего или меньшего отделения, которое не представляло бы собой некоего вида иерархии, потому самому и называются они не безглавыми обществами, а царствами, в коих существа, одаренные превосходнейшими качествами, именуются даже царями.

Посмотрим ли при сем на самого человека: в теле его множество членов, но всеми управляет глава, и она едина. В душе его множество способностей, но над всеми царствует ум, и он един.

Между дикими животными господствует на земле безначалие и равенство; за то ни одно из них не может сретиться с другим живым существом, чтобы не нанести, или не потерпеть смерти, по крайней мере, вреда и страха.

Сойдем, наконец, мыслью, при свете слова Божия, даже во ад (да дарует Господь, чтобы мы сходили туда одной мыслью, и для того именно, чтобы не сойти туда когда-либо на самом деле!). Где более мятежа и безначалия, как во аде? Ибо, от чего и произошли ад и геенна, как не вследствие мятежа на небе Ангелов против Вседержителя? — Но и духи злобы поняли, что, при совершенном равенстве и безначалии, не может существовать никакое общество: и вот те, кои на небе не захотели повиноваться Всемогущему Творцу и Благодетелю, во аде должны раболепствовать пред велениями сатаны — всегубителя!..

Видите теперь, чем держится весь мир, видимый и невидимый? -Он держится повиновением и подчиненностью. Видите, прежде всего, какой главный закон господствует в Царстве Божием? — Закон порядка и единодержавия. Как же после сего думать и утверждать, что царства человеческие могут существовать иначе, нежели как существует Царство Божие! Тем паче, когда устав царств земных изречен Самим Владыкой неба и земли!

Посмотрим теперь на мир Божий с другой стороны. Явно, что он не таков, каким вышел из рук Творца; что в него вкралось зло, вредящее его совершенству и блаженству тварей. Поелику зло это не могло быть от Бога, то откуда произошло оно? — От злоупотребления той самой свободы, которую так неразумно ставят ныне во главу угла. Возмутился против Бога на небе Архангел: и отторг вместе с собой, как выражается Тай-новидец, третью часть звезд (Откр. 12; 4), то есть, Ангелов. Возмутился в Едеме против заповеди Божией первозванный человек, — и, изгнанный из рая сладости, распространил вместе с собой по лицу земли грех и проклятие. Вот откуда зло в мире — от крамолы и мятежа!

Чтобы еще более убедиться в истине всего нами утверждаемого, воззрите, братие мои, наконец, на образ Божественного Страдальца, предлежащий теперь очам нашим! Для чего Сын Божий сошел с неба, претерпел страдания столь ужасные, и умер на кресте? Для того чтобы примирить небо с землей, удовлетворить за грехи наши правде вечной, возвратить нам возможность паки чадами Божиими быти (Ин. 1; 12), и наследниками Царствия Небесного; чтобы вместе с нами восставить и все, через нас падшее и возмутившееся, и соединить, как выражается святой Павел, «под единой главой» (Еф. 1; 10). Значит, Сын Божий воплотился и пострадал именно для того, дабы Крестом Своим изгладить, столь ужасно тяготеющие над нами и всем миром, последствия нашего мятежа Едемского. Если бы злополучные прародители наши, прельщенные пагубным советом змия-губителя, не возмечтали быть яко бози, и не восстали дерзновенно против заповеди своего Творца и Благодетеля, то на земли не было бы ни греха и проклятия, ни болезней и смерти; а посему не было бы нужды и в сей ужасной жертве всемирного искупителя. Тогда Сын Божий являлся бы среди нас, как является в мире Ангельском, окруженный величием и славой: а теперь видите, чем увенчана Его глава — тернами! Видите, чем украшены Его руце и нозе, — язвами гвоздинными! Видите, чем проникнуто Его сердце, — копием!

Помни же все сие, христианин, и подобясь Спасителю твоему, Который, будучи Единородным Сыном Божиим, не восхищением, — как говорит апостол, — непщева быти равен Богу, но Себе умалив, зрак раба приим… смирил Себе, послушлив быв даже до смерти… крестныя (Флп. 2; 6-8), — востекай и ты на высоту и духовную и вещественную, и частную и общественную, путем не превозношения и гордыни, а — веры, смирения, преданности и любви ко всему, что дано тебе в руководство свыше, и поставлено над тобой Самим Богом. Аминь.

Слово в Великую Субботу -1

«Днешний день тайно великий Моисей прообразоваше, глаголя: и благослови Бог день седмый. Сия бо есть благословенная Суббота, сей есть упокоения день, в онь же почи от всех дел Своих единородный Сын Божий, смотрением еже на смерть, плотию субботствовав, и во еже бе, паки возвращся» (на вечерне, стих. сам. 4).

Таково величие настоящего дня! Прошедшие дни были велики подвигами и деятельностью, а сей велик покоем. Велик: ибо в нем почил Тот, Кто превыше всех и всего; почил тогда, как совершил все; почил, чтобы потом никогда не почивать для блага рода человеческого. Сама Церковь во всем продолжении времен от начала мира находит только один день, с коим можно сравнить настоящий. Это оный седмый день творения, в который, по сказанию Моисея, Бог… почи… от всех дел Своих, яже сотвори (Быт. 2; 2). Как велик должен быть день сей! Но и он был менее настоящего. Нынешний покой больше оного; ибо второй труд был больше первого. Легче было создать весь мир и человека, нежели искупить их: в раю не было креста и для человека; а на Голгофе крест и для Богочеловека. И после сего-то великого подвига крестного избран для успокоения день настоящий! Бог — Творец, после шести дней делания, почил в один — седмый; и Бог — Искупитель, после множайших дней труда, не избрал для успокоения более единого дня — того же седмого! О, остановись солнце, продлись драгоценный день! Да продлится покой Божественного Страдальца! Да закроются сии язвы! Да престанет течь кровь!

Но что за вопль слышится среди смертного безмолвия? Не жены ли мироносицы грядут помазать тело Иисусово? Но покой субботний еще не прошел: и он должен молчать, по заповеди (Лк. 23; 56). Кто же дерзает нарушать покой Льва от Иуды? — Тот же, кто более всех нарушал его при жизни: днесь, — воспевает Церковь, — ад, стеня, вопиет (на вечерне Великой Субботы, стих. сам. 1). Но ради чего стенать ему, когда он достиг, чего желал? О чем вопиять, когда все умолкло пред ним? Не хочет ли он взять и душу Распятого, как взял руками иудеев Его Тело и запечатал во гробе? Но ему не дано власти и над душой Иова; может ли быть оставлена во аде душа Иисусова?

Вслушаемся, однако же, пристальнее в вопль ада: не напрасно он стал силен, что, происходя в сердце земли, слышится на всех концах ее; не напрасно столь мучителен, что вопиющий не может скрыть его в самых мрачных глубинах своих. «Днесь ад, стеня, вопиет, глаголя: уне мне бяше, аще бых от Марии рождшагося не приял». Итак, вот причина горького вопля адского: его причиняет Тот, Кто Сам безмолвно почивает во гробе! Что же делает тебе, о ад, Сей Мертвец? С сею увенчанной тернием главой, с сими прободенными руками и ногами, что может Он сделать тебе? Все, все, отвечает мучимый: «пришед на мя, державу мою разруши, врата медная сокруши, души, яже содержах прежде, Бог сый Воскреси». О, после сего надобно тебе стенать и вопиять, вечно стенать, и вечно вопиять! Но каким образом произошло все сие? — Как, почивая во гробе плотски, Богочеловек сошел во ад? — Не был ли Он и еще где-либо в сие время? Не совершил ли и еще чего-либо, кроме разрушения твердынь адовых? — Кто может дать на сие ответ? Явно, что ад худой свидетель в сем случае: от мучения он может только вопиять, а не повествовать. Обратимся к самовидцам и слугам Слова, почивающего во гробе, — апостолам.

Да станет у гроба сего Петр! Ему известнее других должны быть деяния души Иисусовой по смерти; ибо он обещал сам идти с Ним на смерть, и положить за Него свою душу. Правда, среди адской тьмы двора Каиафина помрачилось было и его зрение, и он трижды не узнал Учителя; но горькие слезы омыли уже прах с очей, и он теперь видит все яснее прежнего. Теперь он в состоянии не только носить ключи, отверзать и затворять (Мф. 16; 19); но и пасти агнцы с овцами (Ин. 21; 17).

Что же поведаешь нам, первоверховне Апостоле, о деяниях души Христовой? — Христос, — вещает он, — умерщвлен… быв плотью, ожив же духом, о нем же и сущым в темнице, духовом, сошед, проповеда (1 Пет. 3; 18-19). Итак Спаситель, во время пребывания пречистой плоти Его во гробе, точно был во аде; ибо что другое может означать темница духов у апостола, как не ад, или паче, глубочайшее и мрачнейшее отделение ада? — И в сию-то глубину, во всех отношениях преисподнюю, сошел — духом Своим — умерший Богочеловек! — Сошел не в виде страдальца (ибо крестом заключился ряд страданий), а в виде победителя смерти и ада, — да исполнит собой, — по выражению Церкви, — всяческая (За достоин, мол. в Лит. Василия Великого). Небо было исполнено Его Божественной славой, земля уже полна Его страданиями; надобно было, чтобы и ад наполнился Его силою.

Что же делал Богочеловек во аде? — Проповедывал, — отвечает святой Петр. Где Иисус, там и проповедь! Надлежало показать на деле, что Он есть свет всего мира. Но кому проповедывать во аде? Духам, — продолжает святой Петр, — противлъшымся иногда, егда ожидаше Божие долготерпение, во дни Ноевы, делаему ковчегу (1 Пет. 3; 20). Но если сии несчастные грешники, прострадав слишком две тысячи лет в ужасной темнице, сделались, наконец, способными слышать с пользой для них проповедь Искупителя человеков; то тем паче должны с нетерпением услышать оную те из узников адских, кои во время жизни своей не показали упорства и нечестия современников Ноевых, и потому были ближе их к вратам, ведущим из ужасной темницы. Посему-то Святая Церковь, яко таинница любви Божией, с дерзновением воспевает ныне в честь Жениха своего: «царствует ад, но не вечнует над родом человеческим. Ты бо положся во гробе, смерти ключи развергл еси, и проповедал еси от века тамо спящим избавление неложное .

Что было предметом проповеди во аде? — Апостол не говорит о том прямо. Но что другое могло быть предметом проповеди Спасителя, кроме спасения? — Конец дела показывает и существо его; а концом проповеди во аде для самых упорных душ, каковы современники Ноя, долженствовало быть, по ясному и точному свидетельству апостола, то, чтобы они, суд прияв — во время потопа — по человеку плотию, поживут теперь -после проповеди Христовой — духом (1 Пет. 4; 6). Те, кои ожили духом, не могли уже быть оставленными среди жилища смерти, и Победитель смерти, сошедши во ад один, долженствовал извести с Собой многих. Если бы кто касательно сего усомнился дать полную веру аду, жалующемуся на то, что он при сем случае погубил все мертвецы, ими же царствова от века: то не может усомниться в свидетельстве Церкви, которая несомненно воспевает, что, сошествием Божественного Жениха ее во ад, истощены вся адова царствия.

Судите сами, братие, какой радостью должно было сопровождаться исшествие из ужасной темницы духов, когда и освобождаемые из узилищ земных часто не помнят себя за радость! Тогда-то во всей силе оказалось изречение Спасителя: не приидох… призвати праведники, но грешники на покаяние! (Мф. 9; 13). Тогда-то весь мир узнал, как Семя жены сокрушает самую главу змия. И для Великого Победителя смерти разрушение твердынь адовых и освобождение узников адских было, без сомнения, делом приятнейшим из всех дел Его. Если совершение спасения человеческого по воле Отца составляло для Него, по собственным словам Его, брашно (Ин. 4; 34); то в сем случае Он вкусил манну.

По исшествии из ада, Спаситель его с пречистой душой Своей был в раю. Это мы знаем из собственных уст Его: ибо когда распятый с Ним разбойник молил помянуть его во Царствии Своем, Он отвечал: днесь со Мной будеши в раи. Надлежало Самому Спасителю лично ввести в рай тех, кои освобождены были из ада: ибо только перед Его лицом пламенное оружие, хранящее врата рая, могло обратить плещи своя; только по Его всемощному гласу, Херувим мог отступить от древа жизни и дать новым обитателям рая причаститься райские пищи. Было и другое дело в раю: зерно пшенично, падшее на землю и умершее на Голгофе, долженствовало сотворить плод мног (Ин. 12; 24); вознесенный на крест Спаситель мира имел повлечь за Собой вся (Ин. 12; 32). Итак надлежало осмотреть все пространство рая, и распределить рукой Домовладыки достаточное число обитателей в дому Отца Небесного для новых чад Его (Ин. 14; 2).

Если, братие, и в аде, при разрушении твердынь его, было торжество для освобождаемых и Освобождающего: то тем паче в раю, у древа жизни. Здесь-то Давиду время было возгреметь новый псалом на десятострунном псалтыре и взыграть пред ковчегом Нового Завета, новым, святым взыгранием, за которое уже некому его осуждать (2 Цар. 6; 16); здесь-то исполнилось желание Моисея — видеть Бога лицом к лицу: ибо он увидел Единородного Сына Его, в Коем вся полнота Божества телесно (Кол. 2; 9); здесь-то удовлетворилось и святое прошение Авраама, о непогублении грешников, ради добродетели праведных (Быт. 18; 32-33): ибо теперь, ради единого Праведника, даровано прощение всем грешникам.

Можем думать, что умерший Богочеловек был и у Отца. — Ибо Сам неоднократно говорил ученикам: се оставляю мир, и иду ко Отцу (Ин. 16; 28). Мы слышали, с каким чувством исповедывался Он перед наступлением Своих страданий: Отче, дело совершил, еже дал еси Мне, да сотворю (Ин. 17; 4). Тем с большей радостью должны быть повторены слова сии на небе, когда Победитель смерти явился пред престолом Отца с знамением победы, уже не преднамереваемой, а совершенной, — со крестом! О, сколько раз, после сего нового крещения кровью, должен был под небесами небес раздаваться глас: Сей есть Сын Мой возлюбленный, о Нем же благоволих (Мф. 3; 17). Того послушайте! — Послушайте уже не одни человеки, а еси Ангелы Божии (Евр. 1; 6), вся тварь (Мк. 16; 15). Ибо на Голгофе небо и земля увидели, что Агнец закланный достоин… прияти силу и богатство, и премудрость и крепость и честь и славу и благословение (Откр. 5; 12).

Не продолжим изображения великой деятельности Иисусовой среди настоящего дня покоя; ибо Писание не дает нам для сего дальнейшего руководства; а без сего руководства как говорить о тайнах мира невидимого? И после того, что мы видели и слышали, кто не скажет, яко воистину велик день Субботы сея, и достоин того, чтоб быть прообразованным всеми Субботами ветхозаветными! И все это совершилось, братие, когда тело Иисусово мирно почивало во гробе; когда гроб сей был запечатан печатью Каиафы, окружен стражей римской! Седмь печатей на книге судеб в сие время преломлены (Откр. 5; 5); а печать Каиафы оставалась цела! Все воинство ада обращено в бегство, а четыре воина римских продолжали стоять на страже! — Так под простой завесой видимого может сокрываться тьма чудес невидимых! — Так и в наших гробах может совершаться и, без сомнения, совершается великая работа, когда грубые чувства наши не замечают в них ничего, кроме бездействия.

Но что делать нам в то время, когда Господь наш так много делает за нас и для нас? — Следовать за Ним в духе с верой и любовью.

Господь во аде: снидем и мы за Ним мыслью во ад, дабы не сойти некогда туда самым делом; поставим себя на время в состояние тех, кои были заключены в темнице духов, и научимся содевать свое спасение со страхом и трепетом. Те, кои жили до явления Христова во плоти, увидели Его во аде: кто поручится, чтобы видели Его там и те, кои добровольно сходят во ад, после вознесения Христа на небо? Настоящая проповедь Христова во аде явно есть проповедь не повторяемая: ибо неповторяемо разлучение Его души с телом. Посему лучше и безопаснее всего содевать свое спасение, дондеже день есть: ибо придет для каждого ночь, в которую, — по слову Самого непрестающего Деятеля, -никто же может делати (Ин. 9; 4).

Господь в раю: дерзнем о имени Его и мы вступить за Ним мыслью в рай, не для праздного любопытства, как оные соглядатаи земли обетованной, осужденные за то умереть в пустыне (Чис. 14; 37), а для того, чтобы удвоить и утроить усилия свои действительного вступления в отверзтые крестом для всех врата рая. О, как много уготовано там обителей! И каждая отверзта для всякого! Вот обитель веры и упования; в нее зовет отец верующих — Авраам, по вере вознесший сына на жертвенник. Вот обитель произвольной нищеты и самоотвержения: в нее зовет Моисей, лучше изволивший страдати с людьми Божиими в пустыне, нежели, нарицаясь сыном дочери Фараоновой, имети временную греха сладость (Евр. 11; 24-25). Вот обитель терпения и преданности в волю Божию: в ней обитает Иов, умевший на гноище благословлять имя Господне. Вот обитель чистоты и целомудрия: в нее приглашают Иосиф и Сусанна, предпочетшие гонение и смерть утехам сладострастия. Вот обитель ревности по Боге и добродетели: ее предлагают Финеес и Илия, ревновавшие по Господе Боге Израилевом тогда, как почти все ревновали токмо о своих страстях. Вот обитель милосердия: в нее зовет Сам Господь премилосердый. Приидите, — говорит Он к милосердым, — наследуйте уготованное вам царствие (Мф 25; 34); ибо что вы творили бедным, Мне сотворили.

Господь у Отца: не обинемся, братие, предстать за Ним и мы. Но с чем предстанем? — Или с добродетелью, или с покаянием: Отец Небесный приемлет то и другое, только бы то и другое было освящено в кровь Сына Его. Предстанем и скажем Отцу небесному о Его и нашем Иосифе то же, что сказано было некогда о сыне Иакова: мы совещахом о Нем злая, Ты же совеща еси о Нем и о нас благая. Ныне остави им неправду и грех их (Быт. 50; 20,17); ибо отселе мы не будем иметь другого руководителя в жизни, кроме Его, дарованного Тобой нам Спасителя и Господа.

В таковых и подобных размышлениях должны мы, братие, проводить время у сего гроба. И может ли быть лучше для сего время, как безмолвие нынешней ночи, которая для того и избрана из всех ночей Церковью, чтобы всецело быть посвящаемой на молитвенное собеседование с распятым Спасителем? — Но, к сожалению, многие из нас нисколько не пользуются сим прекрасным учреждением Церкви. Сколько ночей проводятся в суетах и забавах! А одной ночи не можем провести у гроба своего Спасителя; Он остается почти один, и мы являемся только к Его воскресению! Ах, братие, что если и Он оставит нас так, когда мы будем лежать во гробе? Не на осуждение глаголю сие (2 Кор. 7; 3); а чтобы показать, как мало мы обращаем внимания на средства к нашему освящению. — Кто любит своего Спасителя, тот„не оставит Его гроба. Аминь.

Слово в Великую Субботу -2

Если бы кто из неверующих и не знакомых с нашими таинствами вошел ныне в какой-либо из наших храмов, то удивился бы тому, что в них совершается: окружаем гроб умершего, сетуем и воздыхаем над ним; и в то же время веруем, что в этом гробе источник жизни и нетления. Если Спаситель ваш, сказал бы неверующий, есть воскресение и жизнь, то как Он мог быть умерщвлен и заключен во гробе? — А когда Он умер и погребен, то как может вам даровать жизнь и нетление? — Одно из двух -или плачьте, или радуйтеся: Бог — не умирает, умерший — не воскрешает!

Так мог бы, ныне и здесь, сказать нам неверующий. Но он, братие, начал бы говорить подобное, если бы повести его и в рай, в котором некогда обитали наши прародители. И там — одно совершается, а совсем другое происходит. Вкушается пища, как будто добрая в снедь… и угодная очима видети (Быт. 3; 6); а производит глад вечный и вечную смерть. Отверзаются очи, но не видят искусителя, а усматривают только свою наготу! Хотят быть богами, а убегают от Бога.

Таинство отобоюду! Но первые простерли завесу — мы. Ясли и крест сделаны людьми. Не Бог скрылся от человека, а человек скрылся от Бога. Если бы мы не так глубоко пали, то видно было бы, как нас и восставляют. — Теперь, лучше не смотреть в бездну зла, дабы от глубины ее не помрачилось зрение. Лучше не знать всех приемов небесного Врача, дабы не прийти в ужас от самого врачевания. Предоставим и ведение Тому, в Чьих руках сила и спасение.

К чему я говорю это над сим гробом? — К тому, что и ныне есть иудеи, кои знамения просят, и еллини, кои премудрости ищут, а мы проповедуем Христа распята (1 Кор. 1; 22, 23). Проповедуем и будем проповедовать!

Для иудея Христос распятый есть соблазн: что нужды! — Разве иудей не соблазнялся, когда ему послана была с неба манна, и не спрашивал, что это? (Исх. 16; 15). А не ты ли, иудей, исцелялся некогда взором на медного змия; вознесенного на крест? Скажи нам, как взор на медь исцелял? Как змий спасал от угрызения змииного? И мы скажем тебе, как крест врачует грехи, и источает нетление и жизнь.

Для еллина Христос распятый — безумие: что нужды! И ему не впервые, видя не видеть, глаголющеся быти мудри, объюродеша (Рим. 1; 22).

В зерцале природы, от создания мира видимы не только премудрость Божия, искомая еллинами, но и самая присносущная сила… и Божество (Рим. 1; 20). Что же, много увидел в сем зерцале еллин? И что увидел, не сокрыл в неправде? Не переменил славы нетленного Бога в подобие тленна человека и птиц, и четвероног и гад (Рим. 1; 23)? — Потому-то, еллин, Бог и благоволил буйством проповеди спасать верующих, что в премудрости Божией не разуме ты премудростью Бога (1 Кор. 1; 21).

Но и между христианами есть враги креста Христова (Флп. 3; 18). Есть, были и будут: но кто они? Это, во-первых, люди, коим Бог — их я. Удивительно ли, что на сей точке не вмещается крест? Эти люди любят ныне производить весь мир из круга: для чего не присмотрятся лучше в сей круг? Может быть, они сами увидели бы в нем крест — Другого рода враги креста те, для коих, по выражению апостола, Бог — их чрево! (Флп. 3; 19). При таком божестве нечего и говорить о ливане и смирне: ему нужны жертвы Веельфегора и Молоха.

Сын Божий на кресте: подлинно чудо из чудес! Спаситель мира во гробе: точно тайна из тайн! Но разве, неверующий, от тебя сокрывают это? Ты говоришь, что это для тебя непостижимо. А тебе говорят, что это непостижимо для самых Ангелов. И зачем пугаться непостижимого? Ты удивляешься природе и благоговеешь пред ней: но все ли ты постиг в ней? И не пред тем ли наиболее благоговеешь, что наименее постигаешь? — Богу, совершенно постижимому, ты престал бы и покланяться.

Но что спорить? О доброте древа суд один — по плодам его. Древо креста сухо, безчестно, ужасно, но посмотрим на плоды его.

Пред кем это, иудей, падает твой Иерусалим и храм, так что в них не остается камня на камени, так что сам повелитель света, Иулиан, не может поднять их? — Пред Сим Мертвецом. Кому это уступают место и афинский Пантеон, и римский Капитолий, и кесари, и философы? — Сему Мертвецу. Кто это останавливает варваров, разрушивших Римскую империю, заставляет их забыть свою лютость и начать учиться быть людьми по Евангелию? — Сей Мертвец. Каким народам принадлежит власть и могущество над всей землей? — Тем, кои веруют во имя Иисуса распятого. От чьих знамен и ныне, в глазах наших, бежит Магомет? — От тех, на коих крест.

На что же тебе, иудей, лучше сих знамений? — Не видишь ли ты из них, что Христос, даже в отношении к земным делам, есть «Божия сила?» (1 Кор. 1; 24).

Тебе, древний или новый еллин, нужна мудрость: прииди и виждъ (Ин. 1; 46). Видишь ли, как на стогнах Афинских падают пред идолами твои философы, те люди, кои в тайнах собраниях своих ни над чем столько не издеваются, как над идолами и богами? Не осуждаем строго их слабости: жизнь дороже философии. Но согласись, что в философии твоей нет силы сразиться с суеверием, и посмотри, что будет. Не проходит пяти веков, — и во всей Римской империи нет и пяти идолов. Где они и кто сразил их? Философы? В Риме нет и пяти философов; а какие есть, те за идолов. — Идолы пали от проповеди Павлов и Аполлосов!

Не мудрость ли это, еллин?

Послушай еще, что говорит твой божественный Платон. «Истинного Бога, — говорит он, — найти трудно, и если бы кто нашел Его, то об Отце природы нельзя беседовать ко всем». То есть, еллин, твой Платон хочет знать Бога один, для себя только; мир, по нем, пусть не знает Его! -Не много пользы было бы человечеству от такой философии. Но к счастью его, нашлись люди помужественнее и почеловеколюбивее твоего Платона. Посмотри, что будет. Не прошло одного века после смерти Иисуса Назарянина, и варвар с скифом начинают богословствовать; малые дети узнают об Отце природы и человеков то, чего и во сне представлялось ни академиям, ни портикам; и все это производят двенадцать Галилейских рыбарей!

Не мудрость ли это, еллин?

Так премудрость креста оправдалась перед лицом всего света от чад (Мф. 11; 19; 5, 16) и от дел своих! И еще оправдится! Новые еллины посрамятся, как посрамились древние. Кладенцы сокрушеныя стихийной мудрости, сколько бы ни углубляли их, не дадут воды живой (Иер. 2; 13). Без Сына не узнают Отца; Его познает токмо тот, ему же аще волит Сын открыты (Мф. 11; 27); а Сын открывает Его только со креста.

Но довольно о иудеях и еллинах; время обратиться к тебе, истинный христианин. Ты не просишь знамений, но Господь подает их тебе и без прошения. Ты не ищешь мудрости, но она сама приходит к тебе. Ты сам для мира великое знамение и великая тайна.

В самом деле, христианин, у тебя отверзты очеса сердца (Ис. 42; 7), кои у всех людей плотских заключены, и ты видишь суету всего того, что в мире велико и славно, видишь и вменяешь в уметы, да Христа приобрящу (Флп. 3; 8): не знамение ли это? Для тебя не существует страха смерти, так что ты, если пойдешь посреде сени смертной, не убоишься зла (Пс. 22; 4): не знамение ли это? Ты находишь пищу и сладость в том, что для миролюбцев составляет скуку и тяжесть, и напротив скучаешь и тяготишься тем, за чем они гоняются всю жизнь: не знамение ли это? Ты по временам чувствуешь в себе силы грядущего века (Евр. 6; 5), воспаряешь духом над всем миром, бываешь един с Тем, Егоже возлюби душа твоя (Песн. 3; 1): не знамение ли это?

Не может быть, чтоб ты был и без мудрости. О, Господь умеет просвещать и наставлять тех, кои умеют слушать Его и готовы исполнять слышанное. Без сомнения, ты не раз слышал уже, внутрь себя, Того Наставника, Который творит из рыбарей апостолов. А может быть, уже приял и то помазание от Святого, которое приемши не требуют, да кто учит их; ибо само помазание учит их всему (1 Ин. 2; 27).

Как же бы ты, христианин, после сего, усомнился в том, что распятый Господь есть подлинно Божия сила, премудрость, правда… освящение и избавление во спасение всякому верующему (1 Кор. 1; 24,30), когда Он в самой вещи давно соделался всем сим для тебя самого? Это значило бы сомневаться в собственном уме, который есть Христов (1 Кор. 2; 16), в собственном сердце, которое Христово (Еф. 3; 17), в собственной жизни, которая Христова (Кол. 3; 4).

А если, возлюбленный, Христос не соделался для тебя всем сим, если христианство твое не обратилось в твою жизнь, если вера твоя состоит в словах, поклонениях или преходящих чувствах: то, да будет ведомо тебе, ты не многим разнишься от иудея и еллина. Какая польза, что у тебя в руках драгоценное сокровище, когда ты не употребляешь его и остаешься нищим по-прежнему? Что перед очами твоими отличное врачевство от всех недугов, когда ты не принимаешь его, и по тому самому продолжаешь страдать смертельно? Христос спасает всех нас, но не тогда, как остается только в Евангелии, или на Плащанице, или на небе; а когда входит в наше сердце, соединяется с нашим духом и делается началом всей нашей жизни и всех действий. Размысли об этом у сего гроба! Аминь.

Слово в Великую Субботу -3

Думали ли мы, братие, когда-нибудь о том, что все мы уже были во гробе, и что над каждым из нас совершено уже погребение? По крайней мере, помыслим о сем теперь, у сего гроба. Ибо в нем именно, в сем гробе были погребены все мы.

Как это и когда? — В крещении, отвечает апостол. Ибо елицы во Христа Иисуса крестихомся, в смерть Его крестихомся: спогребохомся… Ему крещением в смерть: да якоже воста Христос от мертвых славою Отчею, тако и мы во обновлении жизни ходити начнем (Рим. 6; 3-4).

Креститься в смерть! Спогребаться в смерть! Ах, братие, как ни изъяснять слова сии, все они чрезвычайно сильны и разительны. И смерть человека есть нечто весьма важное, тем паче смерть Богочеловека. И мы все крестились в сию смерть! Все погребались в сию смерть!..

Откуда сие дивно ужасное крещение? Для чего сие непостижимо Божественное спогребение? — Почему купель наша была гробом, и гробом Христовым?

Чтобы яснее уразуметь сие, братие, для сего должно обратить внимание на цель нашего крещения…

Для чего мы крещаемся? —Во оставление грехов, — ответствует сама Церковь. То есть, изъясняя ту же мысль раздельнее, мы крещаемся для освящения оскверненного грехом естества нашего, для восстановления в нем образа Божия, для возвращения ему первобытной невинности и способности к добродетели и блаженству. Но что очищает и освящает нас в крещении? — Ужели вода, коею омываемся в купели? Но водой может очищаться токмо тело, и то по наружности, а не душа, не совесть, не ум и воля. Для души, оскверненной грехом, для духа, ниспадшего в бездну зла, потребно очищение высшее, внутреннейшее, духовное. И оно совершается в крещении; — иначе для чего бы совершалось само крещение? Что же производит его, если не может произвести вода? — Производит всеосвящающая кровь Богочеловека. Нас очищает купель потому, что в воде сокрыта благодать Духа, низведенная на землю воплощением Сына Божия; нам оставляются при крещении грехи потому, что за сии грехи принесена жертва на кресте; мы выходим из купели чадами Божиими с правом наследовать жизнь вечную потому, что в купели облеклись верой в заслуги Искупителя, Коему принадлежат все блага жизни вечной. Таким образом, крещаясь во оставление грехов, мы видимо погружаемся в воду, а невидимо в смерть и Кровь Христову, в благодать Духа Святаго. И сие-то невидимое погружение соделывает так действительным видимое крещение водой, которое само по себе не имело бы никакого действия на душу. Удалите от купели веру в Распятого: вместе с ней удалится благодать; а посему не будет никакого оставления грехов, отнимите крест, и не станет крещения.

Сие-то самое выражает, братие, апостол, когда говорит, что мы крещаемся в смерть Христову. Но можно креститься в смерть, не разделяя сей смерти. — Христианин не так крестится в смерть своего Господа: погружаясь в смерть сию, он сам умирает, или, по выражению апостола, спогребается Христу.

Спогребение сие весьма явственно выражается уже для чувственного ока погружением крещаемого в воде. Погружаясь, мы сокрываемся от мира, как бы престаем на некоторое время существовать — погребаемся: и напротив, выходя из воды, мы являемся вновь, — начинаем как бы существовать — воскресаем. Это, говорю, видит самый глаз; но это один символ: на самом деле в крещении при видимом, образном погребении в воде тела, происходит погребение невидимое, действительное, объемлющее всего человека, оставляющее неизгладимые следы на всю жизнь, временную и вечную. Чтобы совершенно уразуметь сие, вспомним опять, для чего мы крещаемся? — Во оставление грехов.

Итак мы приступаем к купели нечистыми, греховными, ветхими, врагами Божиими, а выходим из нее оправданными, очищенными, чадами Божиими, людьми новыми. Где же девается наш прежний, ветхий человек? — Остается в купели. Что с ним там? — Он умирает и исчезает. Как и чьей силой? — Силой Креста. — Искупитель и Господь наш приемлет в купели нашей на Себя грехи наши, нашу ветхость и смертность, нашего ветхого человека, и уничтожает его силой заслуг крестных, всемощной благодатью Духа Своего; а нам вместо сего дарует Свою правду, Свою жизнь, Свои силы и права на безсмертие и славу; посему мы и выходим из купели людьми новыми. Если бы в купели нашей не происходило сей спасительной перемены, если бы Искупитель наш не встречал нас в ней таким чудесным образом; если бы мы не умирали там, и не воскресали с Ним: то купель наша не была бы гробом для нашего ветхого человека; погружаясь со грехами, мы и выходили бы из воды со грехами. С другой стороны, Искупитель наш не имел бы, так сказать, права принимать в купели на Себя наши грехи, и отдавать нам Свою праведность, снимать с нас проклятие, и облекать нас благословением, — если бы Он на Голгофе не умер за нас, не удовлетворил за грехи наши правосудию Божию, не понес на Себе нашей казни, не заслужил за нас всех прав на жизнь вечную, и таким образом не стяжал Себе права усвоять наследие жизни вечной тем, кои веруют во имя Его и живут по заповедям Его, каковы должны быть все крещаемые.

Таким образом в купели, при погружении нашем, происходит погребение нашего ветхого человека; потому что мы погружаемся не одни, а со Христом, его умерщвляющим; погружаемся не в одну воду, айв Кровь Его, не погребаемся токмо, а спогребаемся. И все сие производит вера. — Верой наши грехи снимутся с нас, и, возлагаются на нашего Искупителя; верой Его правда взимается от Него и усвояется нам; по вере мы умираем и воскресаем перед судом правды Божией, в лице нашего Ходатая. Удалите веру от крещения, и не будет спогребения Христу; а без спогребения не будет и погребения ветхого человека; а без сего погребения не произойдет и духовного обновления и воскресения. Останется одно простое погружение — символ для глаз, но не будет силы для духа, действия для сердца, таинства для жизни вечной.

Надеюсь, братие, что теперь для каждого из нас совершенно ясна сила слов апостольских: погружаться в смерть, спогребаться в смерть Христову; а вместе с сим ясно и то, почему гроб Христов является всемирной купелью, равно как купель наша есть гроб Христов.

Но, братие, христианство не в словеси, а в силе, не в понятии, а в деле. Истины, о коих мы беседовали, таковы, что должны обнимать и проникать все существо наше, выражаться во всей жизни нашей. И для сего не требуется даже раздельного понятия тех отношений, в коих находится наше крещение к смерти Христовой: довольно простой веры в Крест Христов, простой верности тем обетам, кои даны при крещении. Кто не понимает сих обетов, если только не забыл их по небрежению, совершенно непростительному?

Итак, братие, позвольте, от имени почивающего во гробе Господа, вопросить вас: ощущаете ли вы в себе плоды таинства крещения в смерть Христову — драгоценные плоды того дивного завета на жизнь и смерть, который при купели заключен с Господом и Спасителем нашим? Если мы верны сему Божественному завету, то он должен произвести в нас многое: должен доставить мир нашей совести, свет уму, чистоту сердцу, святость жизни; должен исправить и усовершить весь образ мыслей и чувств, освятить все наши отношения и связи, соделать нас людьми новыми, угодными перед Богом и человеками, достойными благословения на земли и на небе, вознесенными над всеми превратностями мира и жизни. Должен, говорю: ибо Кровь Христова, в которую мы погружались в купели, не может быть безплодной. Господь не напрасно возшел на Крест и низшел во гроб: не напрасно низходил и в нашу купель и спогребался в ней с нами; подом сего должна быть жизнь вечная, которая во всей славе раскроется в вечности, но во всей силе должна раскрыться здесь, в продолжение нашей земной жизни.

Так ли, братие, на самом деле? Навсегда ли остался погребенным в купели ветхий человек наш с его страстями и похотями? Не воскрес ли он, и не действует ли в нас самовластно? И не погребен ли, вместо его, человек новый, с коим мы вышли из купели? Не должно быть, братие, трудно отвечать на сии вопросы.

Смерть и воскресение не такие предметы, кои можно не видеть, не узнать или сокрыть. Умерший Христос был виден всеми; самые враги Его признавали Его мертвым. Так ли с нами? — Сказал ли хотя один человек о нас, что мы мертвы для мира и греха? Чувствовали ли мы когда-либо это сами — в своей совести? Воскресший Христос был виден многими; Он давал Себя даже осязать неверующим. Так ли, братие, с нами? Можем ли мы сказать людям, неверующим в силу крещения, в благодать обновления, то, что говорили некогда христиане язычникам: приидите и посмотрите на сие обновление в жизни крещенных, в их благих делах и непорочности нравов (Апология Тертуллиана). По крайней мере, спогребшись Христу в крещении, хотя начинали ль мы ходить в обновлении жизни, от Него принятой? Не стоим ли, вместо того, совершенно праздны на пути ко спасению; не сидим ли безпечно на седалище губителей; не лежим ли, и не спим ли в благе чувственности? Предложу и еще один вопрос: помним ли, по крайней мере, что мы когда-то крещены в смерть Христову, что белая одежда, в которую облекли нас по выходе из купели, была сделана из Плащаницы нашего Господа? Увы, как много христиан, не могущих дать утвердительного ответа и на сей последний вопрос! Боже мой, что же значит наше христианство, если мы не помним, в кого и во что мы крестились?

Величие гроба Христова не умалится, братие, от нашей неблагодарности: Господь останется владыкой неба и земли при всех наших изменах Ему; но что будет с нами, если мы, потеряв благодать нашего крещения, не возвратим оной через покаяние? — Всеосвящающая кровь Завета, вместо того, чтобы ходатайствовать за нас, не возопиет ли противу нас, и не будет ли просить отмщения? Итак, поспешим, доколе есть время снова окреститься слезами истинного покаяния; поспешим очиститься кровью Завета, доколе она не престала течь из Божественных язв. Он зовет весь день, всю жизнь нашу, простирая к нам руки со Креста, и мы не внемлем и не приходим: будет время, когда и к Нему воззовут, и Он не услышит тех, кои не внимали Ему. Да не останемся в числе последних! Аминь.

Слово в Великую Субботу -4

На Кресте Господа, братие, положена была, как известно, надпись на разных языках; а на гробе Господнем нет ни на одном языке. Между тем, скорее мог оставаться без надписи Крест Господа, нежели гроб.

Но что же надписать на нем, и кто надпишет? Обыкновенного писала человеческого здесь мало: нужна или трость пророка, или перо евангелиста и апостола. Итак, обратимся к святым писателям, и поищем у них приличной надписи: писав столь много для подобных себе людей, для нас грешников, они тем паче не откажутся дать несколько слов для своего и нашего Господа.

И, во-первых, не поможет ли нашей скудости, первый из всех святых писателей, Моисей? — Кто так верно описал судьбу Адама первого, тот не мог не знать, что будет и с Адамом вторым. Святая Церковь не напрасно в нынешних стихирах сама обращается к Моисею и заимствует у него знаменательные слова его о успокоении Бога в день седмый, после шести дней творения. И почи в день седмый от всех дел Своих (Быт. 2; 2), весьма прилично сказать и о нынешнем покое Господа. В гробе Иосифовом точно почивал Сам Бог, и почивал в день седмый. Этой истины не мог затмить никто: ни синедрион с первосвященниками, ни кесари с огнем и мечом, ни философы с сомнениями и неверием, ни еретики с своим упорством и хитросплетениями. Вся вселенная узнала и исповедала Бога истинного в Том, Кого сам Иосиф погребал яко человека. Итак в сем гробе паки почи Сам Бог, в день седмый, -только не от всех дел, а от одного великого дела Голгофского. Правда, что в этом деле заключено все; но это все надобно привести в действие и осуществить: а отсюда сколько новых дел! — Надобно под землей вывести узников из ада (1 Пет. 3; 19), а на земле вывести из сомнения апостолов (Лк. 24; 41); надобно вознестись на небо, послать Духа Святаго, и управлять Церковью, доколе положатся все враги в подножие ног. Когда исполнятся лета устроения всех (Деян. 3; 21), когда предастся царство благодати Богу и Отцу (1 Кор. 15; 24); тогда уже, не прежде, почиет Сын от всех дел Своих, тогда наступит для Него суббота вечная и нескончаемая. Итак, надпись Моисея весьма хороша и прилична, но она пространнее гроба Господня: со всей полнотой и силой своей ей надобно явиться не на гробе, а на будущем престоле Господа.

Обратимся к другим пророкам. Они смотрели в будущее еще не существовавшее, и, несмотря на его отдаленность, видели многое гораздо лучше нас, хотя мы смотрим в прошедшее, уже совершившееся. Так, один из них как будто стоял над самым гробом Господа и видел Его воскресение, когда воскликнул: где ти, смерте, жало, где ти, аде, победа? (Ос. 13; 14). Не начертать ли на сем гробе этих самых слов и нам? Ибо где смерть потеряла жало свое, как не в гробе Господа, и когда ад проиграл победу, как не во время смерти Его? — И как чудно произошло то и другое! Там именно все потеряно врагами нашего спасения, где они думали все найти. «Прият», — говорит златословесный вития (в слове, читаемом на утрене в первый день Пасхи) об аде, «тело, и Богу приразися, прият землю, и срете небо, прият, еже видяше, и впаде, в еже не видяше». Посему, если где, то на гробе Господа какой-либо Ангел мог возгласить и начертать: где ти, смерте, жало, где ти, аде, победа? Но Ангел, братие, а не мы! — Смерть и без жала для нас еще столь сильна, что, вследствие грехов наших, низводит каждого из нас во гроб. Ад и с разрушенными стенами и с упраздненными вратами еще продолжает снова наполняться теми, кои, оставив царский тесный путь креста, ведущий в рай, идут всю жизнь путем широким, коего последняя зрят во дно адово. Итак, для Господа время, а для нас, братие, рано, рано еще воспевать от своего лица песнь победы над смертью, рано вызывать против себя на сражение ад. Поспешим лучше в молчании удаляться от этих врагов, истреблять в себе все тленное, не могущее наследовать царствия Божия, изгонять из себя все адское, не способное быть в раю. А когда, при помощи веры и благодати, пройдем безопасно сенью смертной, и изыдем на он пол (другая сторона -ред.) бытия; когда увидим, как ад и смерть ввержены будут в озеро огненное (Откр. 20; 14); тогда в честь Спасителя нашего вместе со всеми святыми, не преминем воскликнуть: где ти, смерте, жало, где ти, аде, победа?

За пророками следуют евангелисты. В Евангелии Иоанновом есть прекрасные слова для надписи над гробом любимого им Учителя и Господа. Тако, — говорится в нем, — …возлюби Бог мир, яко и Сына Своего Единороднаго дал есть, да всяк, веруяй в Онъ не погибнет, но иматъ живот вечный (Ин. 3; 16). Слова сии, думаю, приходили самому Иоанну на память, когда он стоял в вертограде Иосифовом и смотрел, как погребается Сын Божий. В гробе Иисусовом более любви Божией к миру, нежели в целом мире. Тут наиболее познаем, что Сам Бог наш любы есть! (1 Ин. 4; 8). Одно неудобство, если употребить слова Иоанновы вместо надписи: ими сказывается, что сделано в смерти Господа для нас, а не указывается того, что, вследствие ее, надобно делать нам. А ужели, братие, когда Господь почивает во гробе, нам должно возлечь на ложах своих? — Правда, и мы трудились, много трудились, измышляя и делая для Него, грехами своими, крест и гроб: но за этим трудом следует не покой, а терние и волчцы. От него не воскресение, а смерть вечная. Для разрушения этого-то труда грехов наших, сошел на землю и во гроб Сам Сын Божий.

Поищем такой надписи, которая бы показывала, и что для нас Господь во гробе, и чем нам должно быть для Него — до гроба. Много ищем; но где же и быть всеобъемлющей надписи, как не на всеобъемлющем гробе? — Мы спрашивали многих; но есть еще один человек, который должен знать о смерти Господа едва ли не более всех: ибо он, — если верить ему, а не верить нельзя, поелику он имел ум Христов (1 Кор. 2; 16), -не стоял только, духом или телом, у Креста и гроба Христова, а был на кресте (Гал. 6; 14) и в гробе (Рим. 6; 2,4), со Христом умер и со Христом воскрес, и по тому самому так тесно соединился с Ним, что и на земле еще жил уже не он сам, а жил в нем Христос (Гал. 2; 20). Уже по сему описанию вы можете гадать, что я имею в виду святого Павла. Он весьма много писал о Кресте и смерти Господа, но однажды написал то, что на него самого подействовало так чрезвычайно, что он не мог сокрыть сего действия и воскликнул: любовь Божия обдержит нас, то есть, объемлет, наполняет, увлекает, суждших сие! — Что же суждших? Аще един за всех умре, то убо еси умроша. Христос же за всех умре, да живущий не кто-му себе живут, но умершему за них и воскресшему (2 Кор. 5; 14-15). Не знаю, как вам, а мне слова сии кажутся содержащими все, чего мы ищем; это самая полная, а потому и лучшая надпись для гроба Христова! -Углубимся в смысл ее, и, может быть, мы сами, несмотря на хладность сердец наших, скажем с апостолом: любы Божия обдержит и нас, суждших сие же самое!

Аще един за всех умре, то убо еси умроша. Было время, братие, когда некому было умирать; когда и самой смерти не было. Весь род человеческий заключался тогда в одном человеке, от судьбы коего по тому самому зависел жребий всех человеков. Если бы сей — вселенский человек устоял в жизни временной, долженствовавшей обратиться в вечную; то и мы все, потомки его, ничего не знали бы, кроме жизни. Но лукавое обаяние змия-губителя совратило невинного и потому легковерного с пути бессмертия: вместо того, чтоб принять жизнь даруемую, он восхотел открыть в самом себе источник жизни не заемлемой; покусился на непринадлежащее и невозможное, и погубил то, что имел и мог иметь. Последовала смерть сначала духовная, а потом телесная. Владычеству ее подвергся, по-видимому, один человек, между тем, ею умерло все человечество: ибо в этом едином человеке были все человеки: что произошло с ним, того не могло уже не произойти со всеми нами. Таким образом, вот когда еще осуществился закон, изреченный апостолом: аще един за всех умре, то убо еси умроша! — Адам за всех нас умре, потому и мы все умираем, или точнее сказать, уже умерли: ибо ни в ком из нас нет первоначальной жизни, а только остатки, тень ее. — Сколько ни являлось от Адама на свет людей, — все, происходя от единаго грешника, были сами грешники; рождаясь от единого смертного, были и сами смертные. Един согрешил, и все согрешили! Един умер, и вси умроша! Таков закон естества!

Что было делать любви Божией к людям, при таком положении всего человечества? — Как спасти погибающих, не нарушив единства их происхождения и самой непреложности закона, вследствие коего они погибали? — По премудрости своей, любовь Божия умыслила обратиться для сего к тому же самому закону, и обратить его во спасение поражаемых им. Положено, чтобы кто-либо снова один за всех выполнил правду, дабы таким образом все оправдались; чтобы снова кто-либо один за всех умер, дабы таким образом освободить от смерти всех.

Средство к спасению самое естественное; но кто мог привести его в действие? Кто был в состоянии умереть за всех? — Кровь животных лилась реками в жертвах; но они все смертью своею не могли заменить смерти и одного человека, тем паче всего человечества. Из людей никто не мог умереть за всех уже потому, что каждый должен умереть за самого себя. Из Ангелов, может быть, каждый с радостью согласился бы умереть за людей; но Ангелы не умирают; и смерть Ангела, как существа ограниченного (если бы он и мог умереть), не могла удовлетворить за оскорбление безпредельного величества Творца. Таким образом, для спасения нашего требовалось токмо Единаго; но сего Единаго не было ни на земле, ни на небе, между существами сотворенными.

Где же нашелся? — В Боге, в Триипостасном Совете. Узрел нас в оковах греха и смерти, в плену и рабстве у диавола Сын Божий, узрел, и, как первородный Сын любве (Кол. 1; 13), не стерпел видеть погибель меньших братий Своих. Се иду сотворити волю Твою, Боже (Пс. 39; 8-9), то есть, умереть за всех, — изрек Он тотчас по падении Адама, и с тех самых пор начал действовать, как второй Адам, как полный представитель и глава рода человеческого, долженствующий спасти все, погубленное Адамом первым. Поелику спасение сие главным образом заключалось в будущей смерти Ходатая нашего за всех нас: то смерть сия в продолжение многих веков составляла средоточие и цель всех благодатных распоряжений. Ее изображали все жертвы ветхозаветные; она живописалась в символах и видениях; о ней глаголали пророки. Наконец, является Сам Великий Первосвященник; приятием на Себя естества нашего, приобщается плоти и крови… приискренне (Евр. 2; 14) нашей, выдерживает в самом начале служения Своего, яко второй Адам, новое троекратное искушение диавола (Мф. 4; 1-10), и вознаградив таким образом Едемское преслушание, преподав потом в жизни Своей пример всех добродетелей, умирает, наконец, на Голгофе за все человечество, — невинный и безгрешный за виновных, бессмертный за смертных, — умирает, и ужасный закон: аще един за всех умре, то убо еси умроша, действовавший против нас, начинает действовать за нас. Ибо чего требовалось? Смерти: — и мы умерли в лице Ходатая нашего. Оброк… греха смерть (Рим. 6; 23), — заплачен сполна; дань преслушания, жизнь — отдана без удержания. За одно и то же не платят дважды, не наказывают в другой раз, а мы совершенно оплачены, совершенно наказаны, и потому совершенно свободны. Теперь правосудие Божие, по выражению пророка, поищет нас, и не обрящет; нас нет для него, мы умерли и погребены, мы — в гробе Господа. Аще един за всех умре: то убо еси умроша; Христос же за всех умре.

Видите, братие, силу изречения апостольского, или паче силу смерти Христовой. Это смерть наша! — Если мы умираем теперь, то умираем не так, как умирали бы прежде: не навсегда, а на время, с надеждой воскресения, не столько в наказание, сколько для окончательного очищения, посредством смерти, нашего духа и тела. И все это потому, что Спаситель наш смертью Своею освободил нас от ига вечной смерти; потому, что — аще един за всех умре, то убо еси умроша!

Заключение самое справедливое и неизбежное! Но столь же справедливо, братие, и то, что если во Христе вси умроша, то всем и надобно поступать как умершим. Посему, если бы кто спросил, что значит христианин, ему можно было бы отвечать: христианин есть мертвец, то есть для греха и мира.

Действует ли мертвый? В этом мире нисколько. Он имеет глаза: но покажите ему все красоты рая, он и не взглянет на них; у него есть руки: но рассыпьте пред ним все сокровища мира, он не прострет к ним перста; у него есть ноги: но вы не подвигните его, чем бы ни возбуждали, и к чему бы не призывали. Таковы мертвые! — Таков и христианин истинный! Таковым должно быть и всем нам; ибо мы все равно умерли во Христе. Поступая иначе, живя для мира, плоти и греха, мы не только оскорбляем Спасителя нашего, за нас умершего, но и поступаем вопреки собственному благу. Ибо, в таком случае, смерть Христова нисколько уже не принадлежит нам, и мы снова живы для правды Божией, снова под гневом небесным.

Чтобы приблизить сию важную истину к самому ограниченному разумению, употребим одно сравнение. Представьте, что какой-либо человек, вследствие тяжкого преступления, например, измены Отечеству, подвергся осуждению на смерть. Вообразите вместе с сим, что другой человек, по любви к несчастному, решившись умереть за него, чтоб успешнее сделать это, принимает его имя, звание, все, что можно, а ему отдает все свое, и таким образом подвергается казни. Что должно делать преступнику, спасенному от смерти, для дальнейшего своего спасения? Должно оставить употребление прежнего своего имени, переменить свое звание, привычки, отношения, все, под чем он прежде был известен, и начать жить под именем, видом и званием новыми, — теми самыми, кои уступлены ему умершим за него другом. Этого требует необходимость. Что же бы вы подумали, когда бы увидели, что сей несчастный человек не дорожит новым именем и званием, небрежно употребляет старое имя, живет как жил прежде и, к довершению зла, снова замышляет измены и заводит бунты? Другого нельзя и думать в сем случае, кроме того, что несчастный потерял ум и ищет собственной погибели.

Но так же точно, то есть, безумно и пагубно, поступает христианин, когда, в надежде на смерть и заслуги Христовы, предается жизни беззаконной. Сын Божий принял на Себя все грехи его, всю ответственность пред правдой Божией, понес казнь, им заслуженную, и даровал ему новое Свое имя и Свою правду, но на каком необходимом условии? На том, что он не будет более тем, чем был — грешником, забудет все преступное и богопротивное, совлечется ветхаго человека со всеми его похотями и деянъми (Кол. 3; 9. Еф. 4; 22), станет ходить во обновлении жизни (Рим. 6; 4), ему дарованной, соделается человеком «новым» (Кол. 3; 10), созданным по Богу в правде и преподобии истины (Еф. 4; 24).

Но, еси искупленный грешник, забыв благодарность и собственное благо, не думает об исполнении сего необходимого условия, если вместо того, чтобы усвоять себе страдания своего Искупителя, быть мертвым для греха и соблазнов его, а живым для Бога и Его правды, продолжает быть мертвым для Бога, а живым для греха: то его суд написан (Пс. 149; 9); над ним нет покрова заслуг Христовых; он не может участвовать в плодах смерти Господа, ибо не участвует сердцем в самой смерти; ожив для греха, он вместе с тем ожил и для правосудия небесного, которое не может не преследовать в нем преступника закона, врага Бога и человеков.

Памятуя сие, братие, будем жить так, как живут люди, спасенные от казни на известных условиях. Условия сии бывают для них важнее всего в жизни. Таковыми должны быть для нас условия нашего спасения, смерти Христовой. Все они заключаются в одном: чтобы мы спасенные пребывали мертвыми для греха, за который осуждены были на казнь, а живыми для Бога, с Коим примирены и соединены смертью Христовой. Будем же дорожить сим условием, как самым спасением. Ибо только при исполнении его, аще един за всех умре, то убо еси умроша (2 Кор. 5; 14): а без него, хотя бы все за нас умерли, не спасут из нас ни одного.

Таков смысл и такова сила надписи Павловой, избранной нами для гроба Христова. Не думаю, чтобы кто-либо пожелал лучшей. Дай Бог выполнить всем нам хотя эту надпись, и чтоб она не обратилась в приговор на нас! — Но где надпишем ее? Истинный гроб Господа в Иерусалиме: пред нами одна Плащаница, слабое изображение его. Итак, напишем сию надпись на сердцах наших. Если там еще не почивал Распятый Господь, то рано или поздно, для спасения нашего, должен опочить в них. А если бы и воскрес уже в чьем-либо сердце, то вся надпись Павлова не будет излишней: ибо самое воскресение Христово усвояется нами не другим чем, как участием в смерти Его. Аминь.