ПЕРЕЙТИ на главную страницу творений свт. Иннокентия

1. Слово на день Рождества Христова и воспоминание избавления Церкви и державы Российской от нашествия галлов и с ними двадесяти язык
2. Слово в день Рождества Христова (Лк. 2; 10-11)
3. Слово на Рождество Христово (Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение!  (Лк. 2; 14))
4. Слово на второй день Рождества Христова
5. Слово на Рождество Христово (Велия есть благочестия тайна: Богявися во плоти (1 Тим. 3; 16))
6. Слово в день Рождества Христова

7. Слово в навечерие нового года
8. Слово в навечерие нового года, на всенощном бдении
9. Слово на новый год (…Господи, упование мое от юности моея. В Тебе утвердихся от утробы, от чрева матере моея Ты еси мой покрови­тель: о Тебе пение мое выну (Пс. 70; 6))
10. Беседа на новый год (Сие убо глаголю, братие, яко время прекращено есть прочее… преходит бо образ мира сего (1 Кор. 7; 29, 31))
11. Слово на новый год
12. Слово на новый год (Сие… глаголю, братие, яко время сокращено есть прочее… преходит бо образ мира сего (1 Кор. 7; 29, 31))
13. Слово на Новый год
14. Слово на второй день нового года

15. Беседа в день Сретения Господня
16. Слово в день Сретения Господня
17. Слово на день Сретения Господня
18. Слово в день Сретения Господня (1 Фес. 4; 15-17)
19. Слово на день Сретения Господня

20. Слово в навечерие Богоявления Господня. Пред освящением воды
21. Беседа в день Крещения Господня
22. Слово в день Богоявления Господня

23. Слово в неделю по просвещении

24. Беседа в навечерии Преображения Господня (На предпразднство Преображения Господня, стих, на веч. 3)
25. Беседа в день Преображения Господня
26. Слово на Преображение Господне. По благословении плодов

27. Слово в день Нерукотворенного Образа
28. Слово в день Нерукотворенного Образа и при начале академического учения (Ин. 21; 25)
29. Слово на день Нерукотворенного Образа Христова (Исх. 33; 13)
30. Слово на день празденства в честь иконы Всемилостивого Спаса (Исх. 12; 26-27)

1. Слово на день Рождества Христова и воспоминание избавления Церкви и державы Российской от нашествия галлов и с ними двадесяти язык

Вся вселенная благолепно торжествует ныне в честь и славу явления во плоти Бога Слова, пришедшего спасти от греха и вечной смерти пад­ший род человеческий; а Православное Отечество наше, как бы в награ­ду за свою верность Богу отцов, совершает вместе с сим благодарствен­но и память чудесного избавления своего, за тридесять (тридцать) пять лет, от лютого и тяжкого нашествия галлов (французов) и с ними двадесяти язык (двадцати народов). Неудивительно, если тайна спасения всего мира вочеловечением Сына Божия, по безприкладному величию и глу­бине ее, останавливает в настоящий день на себе благоговейное внима­ние и проповедующих и слушающих; но и тайна спасения Отечества на­шего от неслыханного нашествия на него племен враждебных стоит того, чтобы, хотя по временам, воспоминать о ней и с сего священного места и обращать ее в предмет поучения всенародного. Как обращать?

Не укоризнами и величавым превозношением себя над теми, кои, сами не ведая, что творят, несли к нам огнь и смерть (они довольно наказаны ужасной судьбой своею, в коей видимо отразился гнев небесный); не уко­ризнами, а восприятием поучительного урока от тех событий, в коих над царствами и народами во всей силе открылся один из величайших судов Божиих. И когда нужнее воспоминание о сем грозном уроке, как не в наши мрачные дни, когда те же самые галлы и с ними двадесять язык, забыв прежнее исступление свое и гнев Божий, за него их постигший, снова мятутся и силы, тогда как против них (в лице завоевателя) был гнев Божий, который можно было отклонить и смягчить, но не оружием и мудростью земною, а покаянием, смирением, исправлением своего обра­за мыслей и чувств, который, к сожалению, давно находился в плену у галлов… После сего, каждое восстание против врага всеобщего готовило ему только новую победу. Не протекло и десяти лет, как из всех почти царств и народов нашей части света составилась одна огромная цепь но­вого гальского преобладания.

Что было бы со вселенной, если бы жребий царств и народов дей­ствительно был отдан на произвол сына судьбы, как любили называть тогда гордого владыку галлов те, кои в омрачении своего ума и сердца, не хотели видеть в событиях премудрой десницы верховного Правителя су­деб человеческих? Имея в виду, как поступал он, особенно под конец своего владычества, не только с народами, но и с их владыками, нельзя не сказать словами древнего провидца судеб народных: аще не бы Гос­подь Саваоф оставил нам Семене, яко Содома убо были быхом, и яко Гоморру уподобилися быхом (Ис. 1; 9).

Но всегда милосердый в самом гневе Своем, Господь оставил заблужденным племенам и языкам это драгоценное семя…

В то время, как несчастный Запад, сначала в лице галлов, а потом и в лице других народов, волновался от духа неверия, буйства и ожесто­чения сердечного, на северо-востоке нашей части света, под сенью ал­тарей и престола, обитал в мире народ, искони отличавшийся теми са­мыми добродетелями, от недостатка коих страдали злополучные гал­лы. Когда они глумились безумно над всем священным, — народ сей оставил первее и выше всего святую веру отцов своих; когда буйные галлы не хотели видеть над собою даже и тени прежней законной вла­сти, — он с благоговением признавал в лице помазанников своих свя­щенный образ на земли Царя Небесного; когда они с презрением отвер­гали все прежнее, — народ сей дорожил обычаями и преданиями отцов своих, как драгоценным наследием.

Вероятно, не одни галлы, а и прочие, ослепленные тлетворным ду­хом их, племена взирали на сей единственный народ, как на покрытый мраком неведения, а между тем, в этом священном мраке, который для них только, как чудесный столп Израиля для египтян был темен, заклю­чался тот дивный свет свыше, который вместе с сим богохранимым наро­дом имел вывести их всех из Чермного моря всеобщего плена на он-пол (другой берег) пакибытия (лучшего бытия) гражданского.

Мог ли такой народ быть оставлен в покое всемирным завоевате­лем? Без совершенного унижения сего народа не могло быть и на один день прочно господство его над другими народами. И вот, судьба наша решена в уме врага гордого! Мысль цепенеет при воображении тех чрез­вычайных средств, кои собраны и вымышлены были им для одержания над нами победы и торжества всесовершенного. Что могли доставить для сего власть и сила, изобрести ум и опытность — все то было в руках у врага нашего; не было и не могло быть единого: правости своего дела и благословения свыше!..

Изображать ли пред вами, братие мои, самую брань отечественную, перед коею все, бывшие после того, брани суть не более, как глухой гул отдаленной, мимоидущей тучи? Тем, кои жили в то время, всякое изоб­ражение покажется малым и слабым; а тем, кои пришли на свет после, оно же представится увеличенным. Довольно сказать, что многие, и не из легковерных, думали видеть тогда начало тех всемирных скорбей и бедствий, кои, по слову Писания, имеют предшествовать преставлению света. Надобно было пролиться целым рекам крови, надобно было сот­ням сел и градов, самой первопрестольной столице нашей подвергнуть­ся опустошению; надобно было истощиться с нашей стороны всем сред­ствам и усилиям; надобно было дойти всем и каждому едва не до потери всякой земной надежды прежде, нежели можно было сказать с уверенно­стью:  враг низложен и Россия спасена!

Хотите ли знать, чем возмогло в сей беспримерной борьбе на жизнь и смерть любезное Отечество наше? Оно возмогло живой верой в Бога отцов своих, которая одушевила всех, от мала до велика, и всех застави­ла, подобно древним ниневитянам, принести искреннее покаяние пред Ним во грехах своих; оно возмогло непоколебимой верностью благосло­венному царю своему, который сам, в услышание всех, призывая на по­мощь Господа сил, обрекал себя скорее на все труды и лишения, нежели на унижение священного венца своего; оно возмогло любовью к Отече­ству, для коей не казалось трудным никакое усилие, так что, для искупле­ния бытия его и славы, она не усомнилась принести в жертву самый град первопрестольный. Воодушевленная святой верой, Земля русская вос­стала, и двадесять язык пали! Нет, не пали, а восстали! Освободились от владычества ненасытимого завоевателя самые галлы: пал один тот, кто был виною унижения всех и, в безумной гордости своей, мечтал низло­жить Россию!..

Как не памятовать после сего сынам России из рода в род столь вели­кую опасность и столь же великую милость Божию, над нею явленную! Как не благодарить во веки веков Господа, Который мышцею истинно-высокою не только чудесно избавил Отечество наше от тьмы тем зол, его обышедших, но и даровал царю нашему крепость и славу — быть освобо­дителем всех прочих народов от железного ига, возложенного на них но­вым Навуходоносором! Не забывай же, россиянин, вместе с сим и тайны своей победы над врагами! Не производи ее ни от числа твоих воев — другие народы выставляли еще больше, но пали; ни от одного искусства твоих военачальников — кто мог сравниться в нем с нашим мощным про­тивником? Ты сам прежде (хотя не за себя, а за других) восставал не раз против гордого Голиафа собственной силой твоей, но сила твоя не поста­вила тебя пред Богом; не противостала врагу победоносно, хотя и не по­никла перед ним позорно. Если же, наконец, ты оказался победителем его, то потому, что стал всецело и утвердился на природном для тебя ос­новании — на камени веры, самоотвержения и любви о Христе к самим врагам твоим. Поскольку, отвергнув надежду на свои силы, ты облекся во  вся оружия Божия, возложил на главу свою  шлем спасения  от Госпо­да, принял в десное и шуее  щит веры… и мечь  глагола Божия, препоясал  чресла  твоя истиною, обул нозе во уготование благовествования не бра­ни и побед,  а мира (Еф. 6; 13-17) всем и каждому; то и начало сбываться над тобою во всей силе древнее обетование народу Божию, яко путем единем изыдут против него враги его, и седмию путъми побежат от лица его (Втор. 28; 7). Почему побежат? Потому что вспомоществуемые силою свыше, един из сынов его приведет в страх тысячи врагов, а де­сять поженут пред собою тьмы.

Здесь, братие мои, мы должны умолкнуть на время и уступить место другому венценосному проповеднику, коему возглашается ныне Церко­вью память вечная… Кто ближе и лучше его мог знать тайну нашей побе­ды над врагом гордым и всесокрушающим? Что же вещал Давид наш с той дивной и безпримерной высоты, на которую вознесла его рука Про­видения? После каждого поражения врага, он вещал всегда единое: не нам… не нам, но имени Твоему, Господи, даждъ славу! (Пс. 113; 9). Перед сражением и среди его он был вождем, а после победы обращался во всемирного учителя: обращался, можно сказать, невольно; ибо с безпри­мерной высоты своей не мог не видеть всеуправляющей десницы Божией. И вот значение той вечной памяти, которую, среди светлого торжест­ва о спасении всемирном, возглашает ему ныне Святая Церковь! Это не плачевная песнь надгробная, а, можно сказать, отзвук того хора Ангельско­го, который, несмотря на избиение младенцев Вифлеемских, гласил: сла­ва в вышних Богу, и на земли мир, во человецех благоволение!  (Лк. 2; 14).

Не забывай сего, сын России, и поучайся! Не забывай, ибо может быть, — скажем словами Тайновидца, горе едино отиде: се, грядут еще два горя по сих!  (Откр. 9; 12).

Да, братие мои, как о древнем мире языческом сказано апостолом, что он в премудрости Божией не уразуме мир премудростию Бога (1 Кор. 1; 21), так, к сожалению, должно сказать и о мире новейшем, что он, несмотря на мнимое просвещение свое, в величайшем из судов Божиих, совершившемся над ним, за тридесять пять лет перед сим, не ура­зумел ни правды, ни милосердия Божия к нему. Вотще кровь и слезы целого прошедшего поколения вопияли — не предаваться более обольсти­тельным мечтам несбыточного равенства и буйной вольности, всегда оканчивающимся всеобщим изнеможением и рабством. Вотще порядок, тишина и благоденствие народов, наступившие за возвращением их по­средством победоносного меча русского под сень законных правительств, взывали не нарушать сего богоучрежденного устава народоправительства. Не протекло еще четыредесяти лет, — и великий урок двенадцатого года забыт совершенно… Ибо что видим? Вместо прежнего единого ог­недышащего жерла галльского, явилось их множество, как будто каж­дый народ не мог стерпеть, чтобы у него не было своей бездны всепожи­рающей. Чего не сделано в продолжение единого прошедшего года? Сделано все, что мог внушить адский дух неверия и крамолы. Нет почти народа, который бы не был потрясен в самом основании и не объят смер­тоносным духом безначалия. Единая, Богом хранимая, Россия, как Ара­рат, возвышается незыблемо над волнами всеобщего потопа, с ковчегом всемирного спасения.

Уже очевидны и ужасные последствия новых преступлений. Адское древо зла снова начало давать всюду плоды по виду своему. Те самые люди, кои не хотели повиноваться единому кроткому и законному вла­стителю, принуждены теперь покоряться необузданному произволу мно­гих властолюбцев. Провозглашали, что осчастливят всех и каждого, а в самом деле привели в нищету и бедствие даже тех, кои дотоле не имели нужды ни в чем. Почитали тяжкими самые снисходительные законы, а отвергнув их, не могут просуществовать ни единого дня без меча, подня­того над главою всех.

Что будет далее? Один Господь видит. Но безначалие уже родило, и будет еще рождать всеобщую скорбь, страх и воздыхания: всеобщее бед­ствие заставит, наконец, искать отрады и покоя под мечом единого из сильнейших; сильнейший, кто бы он ни был, не забудет условий свое­го бытия — хранить и умножать свою силу; умножение силы в едином не может быть без обессиления и унижения всех. Повторится ряд преж­них ужасных столкновений между племенами и народами… Явится но­вый какой-либо, так называемый, сын судьбы, а в самом деле — новый бич гнева Божия… Обессиленные собственными междоусобиями народы будут один за другим падать перед новым кумиром и раболепно провоз­глашать его чудом совершенства… А ты, любезное отечество, ты оста­нешься опять едино, — под сенью милости Божией! И кто знает, не тебе ли паки выпадет великий жребий — быть последним щитом всеобщего порядка и правды, и Ангелом узорешителем для тех самых народов, кои теперь так неправедно враждуют против тебя?..

Не вдруг может дойти до тебя удел сей (и дай Бог, чтобы в нем не оказалось нужды!); но может дойти!.. Не смежай же очей твоих: зри и поучайся заранее!

Когда огнедышащие горы извергают губительную лаву, то естество­испытатели, через искусственное разложение ее состава, стараются дой­ти до тех причин, кои, кроясь в недрах земли, производят потрясения всеразрушающие. Лава народных вулканов перед нашими очами. Состав ее очевиден! Это — оскудение в душах и сердцах чувства небесного, со­единенное с тем грубым неверием, которое, вместе с Пилатом, готово вопрошать самую небесную Истину: что есть истина? (Ин. 18; 38). Это -преступная гордость и отвращение от всякого повиновения кому бы то ни было, не только начальнику, но и отцу своему и матери, возросшие до того, что самая тень законной власти, необходимой и спасительной, ка­жется несправедливостью и притеснением. Это — безумное презрение к преданиям отеческим и ко всему прежде бывшему и существующему, не знающее и не хотящее знать, что в составе обществ человеческих реши­тельно прочны и благотворны только те преобразования, кои выходят со временем сами собою из существа и положения вещей, а не из воображе­ния и легкомыслия дерзких мечтателей. Это — слепая и безграничная пре­данность чувствам и страстям, для коих чуждо и непонятно все истинно благое и высокое, кои для своих мелких и своекорыстных видов готовы жертвовать всем. Наконец, это — заглушение в душе самой совести, для коего одна отрада в жизни — чувственные услаждения и тщеславие, по смерти воображаемое ничтожество!..

Се, исходища (источники) пагубы и смерти, от коих страдают едва не все языки! Се, хлябии (бездны) гнева небесного, потрясающего уда­рами своими всю вселенную!

Видишь ли, любезный соотечественник, чем можно предупредить и отвратить сии удары? Если хочешь сего воистину, то прежде всего неве­рию и ожесточению, свирепствующему за пределами земли твоей, про­тивопоставь живую веру в Бога отцов твоих и сыновнее повиновение святым уставам Церкви, которая искони была Ангелом Хранителем тво­его отечества, и возрастила его до настоящего величия не подражанием мудрованиям иноземным, не стремлением к преобладанию мирскому, а, подобно сердобольной матери, своими слезами, терпением и молитвою. Не будь невнимателен и хладен к ее нуждам и святым желаниям: в ее силе заключается тайна твоего могущества. Тем паче не воспящай (не отводи) неразумно благотворному влиянию ее на тьмы тем меньших братий твоих, для коих она — своим учением и Таинствами — заменяет на земле все, чего недостает им, в ожидании века грядущего.

Иноземному духу буйства и крамолы противопоставь, сын России, благой и зиждительный дух повиновения и любви ко власти предержа­щей, памятуя, что в самодержавном скиптре царей твоих и в богодвижимом сердце их содержится стократ более залогов благоденствия для всех и каждого, нежели в тех блистательных на один внешний вид умозрени­ях о судьбе народов, в тех бренных хартиях прав, кои один ветер прино­сит, а другой наутро уносит, прежде нежели самые творцы их успеют уразуметь смысл их содержания. Пусть другие народы предают безумно все народное бытие свое в руки случая и на произвол слепой судьбы; над тобою, любезное Отечество, да будет и преизбудет милость Божия, во имя коей ты повинуешься своим венценосцам!

Продолжай, сын России, питать в себе всецелое уважение к памяти и преданиям отцов своих и любовь ко всему родному и отечественному, с ясным сознанием и твердым убеждением в том, что Отечеству твоему предопределен свыше, особенный от всех прочих народов, жребий, за величие и лучезарность коего в будущем служит порукою и все его вели­чественное прошедшее, и все его великое настоящее. Но свидетельством чувства отечественного и справедливого самоуважения народного да бу­дут не одни многоученые, но мертвые собрания и хранилища отечествен­ных древностей, а живое и верное последование святым обычаям твоих праотцов, кои, может быть, менее твоего знали, но тверже веровали и глубже чувствовали, не предавались суетным мечтам и не любили ви­тийствовать о несбыточном, но делали, на веки делали, что необходимо и истинно полезно; во всех предприятиях и учреждениях помышляли не о себе только, но и о поколениях грядущих, и своей твердостью в вере, своей простотой нравов, своей любовью к Отечеству и самоотвержением приготовили и искупили для тебя нынешнее величие и крепость России.

Храни, наконец, возлюбленный соотечественник, всяцем хранением храни чистоту твоих нравов и совести, храни не в себе токмо, даже и не в одних сынах и дщерях твоих, а во всех, кои манием власти предержащей или жребием рождения, поставлены в зависимость от тебя. Отринь с пре­зрением ту роскошь и прихоти, для удовлетворения коих неизбежны тяж­кие труды и воздыхания меньшей братии твоей о Христе, и кои прежде всего губят твою собственную душу. Ищи времяпрепровождения лучше­го, наслаждений чистейших, такого образа жизни, который мог бы прей­ти с тобою в самую вечность. Истинное благо семейств и поколений, царств и народов растет и спеет не от тлетворного зноя страстей, не сре­ди губительной пыли душетленных чтений, зрелищ, сходбищ и бесед, а под тихим и ясным небом чистоты и воздержания, при благотворном све­те обетовании Евангельских, от животворной росы дарований благодат­ных, среди таинственного и зиждительного веяния Духа Божия.

Когда, возлюбленное отечество, ты будешь твердо стоять на камени веры православной, огражденное чистотою нравов и любовью к закону и власти предержащей, то нет и не будет на земле врага, могущего устра­шить тебя… Тогда пусть мрак простирается на племена и языки; пусть царства и народы мятутся и замышляют тщетная: над тобою не пере­станет сиять свет незаходимый; и во время благопотребно слава не зем­ная токмо, а и Господня паки узрится на тебе!  (Ис. 60; 1-2).

А, если…

Боже милосердия и щедрот, Боже отцов наших, когда мы согрешили пред Тобою и недостойны благоволения Твоего; то, наказуя, накажи нас всем, чем будет угодно премудрой правде и любви Твоей; точию не пре­давай нас в неискусен ум творити (Рим. 1; 28), еже творится теперь сре­ди языков иноплеменных! Даруй, напротив, аще возможно (вся возмож­на Тебе — Мк. 14; 36), и им духа разума и покаяния, да возмогут видеть бездну, к коей неизбежно ведет их гордость и неверие; и, узрев ее, да обратятся от стропотных путей лжи и ожесточения на мирный путь правды и любви к Тебе, Богу разумов и Владыке владь\к и народов! Аминь.

2. Слово в день Рождества Христова (Лк. 2; 10-11)

И рече им Ангел: не бойтеся: се бо, благовествую вам радость велию, яже будет всем людем: яко родися вам днесь Спас, иже есть Хри­стос Господь, во граде Давидове (Лк. 2; 10-11)

Так в первый раз возвещено было преславное событие воплощения Сына Божия! И кому было в первый раз возвещено? Пастырям — людям простым, которые самым состоянием своим удалены были от всякого земного просвещения. Однако же сии люди, несмотря на простоту их, тотчас уразумели тайну радости, возвещаемой им от Ангела, и, оставив все, поспешили насладиться оною. И человецы пастырие реша друг ко другу: прейдем до Вифлеема и видим глагол сей бывший, егоже Господь сказа нам (Лк. 2; 15).

После сего возможно ли, чтобы кто-либо из христиан не постигал блаженства, приносимого на землю вочеловечением Сына Божия? Тем паче возможно ли, чтобы сие блаженство оставалось неведомым для кого-либо из находящихся в сем священном собрании, коего и начало и цель сосредоточивается во едином, да будет воздана слава в вышних Богу, бла­говолившему утвердить на земле мир? И чтобы оставалось произнести с сего священного места, как только с радостным чувством указать на со­бытие сих слов пророческих: се, дние грядут… в няже не имать научити кийждо искренняго своего и кийждо брата своего, глаголя: познай Гос­пода: яко вси уведят Мя от мала даже и до велика… (Евр. 8; 8, 11).

Но Церковь, слушатели, несмотря на сие, повторяет благовестие Ан­гела. Причиною сего, с одной стороны, то, что блаженство, возвещенное от Ангела пастырям, столь велико, что сколько бы ни успевали в уразу­мении оного, оно всегда может быть обильнейшим источником размыш­лений самых назидательных; с другой — опасение Церкви, дабы кто-либо из чад ее, или по слабости, или по неповиновению, среди всеобщего тор­жества не остался без побуждений к духовной радости. Итак, подражая гласу Церкви, углубимся в основание радости, возвещенной Ангелом.

Уста человеческие многоглаголивы, слушатели, но язык Ангелов кра­ток. Возвещая земнородным радость велию, небесный посланник все побеждения к оной заключает в сих кратких словах: яко родися вам днесь Спас. Но слова сии многозначительны и заключают в себе неисчислимые сокровища благодати, как то, раскрывая их, показывают богодухновенные учители — пророки и апостолы. Что же возвещают нам сии наши Ангелы? Они все вещают нам: радуйтесь, яко родися пророк, наставля­ющий вас на всяку истину; радуйтесь, яко родися священник, примиря­ющий вас с Божеством; радуйся, яко родися Царь, защищающий вас от врагов видимых и невидимых.

Итак, внемли, христианин! Рождающийся Спаситель возвращает тебе свет истины, тобою потерянный; возвращает правду, у тебя похищенную; возвращает безопасность, тебя оставившую.

Тягостна, слушатели, слепота чувственная, но стократ тягостнее сле­пота духовная. Первая лишает наслаждения светом солнца видимого, которое и само ежедневно познает запад, а некогда навсегда должно бу­дет премениться во тьму; последняя (слепота духовная) не дает наслаж­даться созерцанием Солнца невидимого, которое не знает восхода и запа­да, которое в одно и то же время озаряет мир, Ангелов и человеков, с равным блеском светит для тех, кои живут на высоких горах, как и для тех, кои стенают в подземных пропастях, и которое есть Сам Бог.

Что ж, слушатели, был весь род человеческий до пришествия в мир Сына Божия, как не пятитысячелетний слепец? Что были все народы, как не люди, седящие во тьме и сени смертной! Ах! Мы едва можем представить те ужасные нелепости, коими исполнена была религия вре­мен древних. Что может быть безрассуднее, как рещи древу: яко отец мой еси ты: и камени: ты мя родил еси! (Иер. 2; 27). Но все народы разными, но едиными усты произносили сию безумную речь. Ибо во­обще, что были боги их, как не древо и камень? Может быть, под кро­вом сих видимых образов скрывались некие истины, но знаменование сих символов было потеряно. Впрочем, были целые стада животных, которые ничего другого не означали, кроме животных, и убивающий их хотя бы то без намерения, чем, думаете вы, почитался? Богоубийцею. И если бы сим только ограничилось ослепление человека! Происходя пер­воначально от преступления, оно долженствовало и окончиться преступ­лением. Добродетель единственное убежище свое — храм — принужде­на была разделить с пороком. Подле богини правосудия занял место бог грабительства. Идол нечистоты плотской также почтен был жерт­вою, как и истукан целомудрия, и сохранивший невинность не смел воззреть на божество распутное…

К большему несчастью, человек, не зная Бога, непрестанно обога­щался познаниями тварей. Мы удивляемся теперь просвещению времен древних; но сие-то просвещение и обнажало крайнее их невежество.

Храмы греков и римлян возносились до небес и удивляли всех своей красотой; но божества, ими обладавшие, были низки и грубы. О проис­хождении богов повествовали со всем искусством красноречия; но исту­каны остались немы. Жертвенные гимны были исполнены сладкозвучия; но истуканы были глухи. Священные пляски отличались всей стройностью; но истуканы пребывали неподвижны. В храме все было величествен­но, разительно, кроме богов; и рассудительный язычник, выходя из хра­ма, мечтал не о ничтожестве своего естества, но о ничтожестве того бога, коему поклонялся. Так человек уже был выше своего бога; но возвышая самого себя, он не мог возвысить божества; поскольку Бог, не дая славы Своея иному (Ис. 42; 8), не хочет и Сам принимать славы, кроме той, юже творит для Себя в человеке.

Кто же исповедает нам Тебя, живый во свете неприступном? Зри жертвы, приносимые имени Твоему, но похищаемые у Тебя идолами; явися, Господи, и упраздни явлением Твоим божества суетные. Престол Твой окружают тысячи тысяч и тьмы тем Ангелов; поели хотя единого юлейшего, да исповесть имя Твое человекам; они забудут всю свою му­дрость, будут внимать точию тому, еже проглаголет он именем Твоим. Изумись, смертный! Для научения тебя грядет Сам Сын Божий. Тот, Кое­му в безмолвии внимают сонмы Ангелов, грядет просветить твою тьму. Собери все твои недоумения; измысли новые, пусть они будут темны, как ночь: и ночь яко день пред Ним. Ты не знал: кому уподобить Господа, и коему подобию уподобить Его! (Ис. 40; 18). Вопрошай: се сияние славы Божией и самый образ существа Его (Евр. 1; 3). Ты не знал, откуда ты произошел? Вопрошай: се Тот, Коему Творец твой рек при создании пер­вого человека: сотворим человека по образу Нашему (Быт. 1; 26). Ты не знал, что будет с тобою за гробом? Вопрошай: се Тот, в деснице Коего ключи ада и смерти (Откр. 1; 18). Ты не знал, вечен ли мир, в коем ты обитаешь? Вопрошай: се Тот, Который в начале… землю основал… и дела руку Его суть небеса (Евр. 1; 10). Да не устрашит тебя величие нового твоего Наставника: Он является для научения тебя, не с громами синай­скими, но с кротостью младенческой; избирает местом наставления не град шумный, а безмолвный вертеп, и дабы ты не устыдился предстать пред Него со скотскими твоими наклонностями, Он первую речь прости­рает тебе из яслей; дабы поселить в тебе уверенность в Его сострадании к твоим немощам, проповедь Его начинается слезами. Какое восхити­тельное зрелище представляет весь мир! Боги языческие, один за другим падают во прах, из коего извлекла их рука художника. Народы, разделен­ные поклонением богов, часто враждебных между собою, соединяются исповеданием Единого. Владыки мира, познав, яко Вышний владеет царст­вом человеческим, научаются быть слугами Божиими во благо народам; подданные, веруя, яко несть власть, аще не от Бога, начинают, в пове­лениях даже строптивых владык, чтить судьбы Всевышнего.

Служители алтарей перестают быть рабами собственной корысти, и не имея нужды страшиться за богов слабых, познают един страх, да не соделаются недостойными величия алтарей, им же предстоят. Филосо­фы, находя семена всех истин в христианстве, стараются токмо о возвра­щении их, и независтно делятся плодами оных, ибо ведают, что мудрость не сообщенная есть святотатство. Простолюдин не завидует философу, ибо уверен, что поклоняется единому с ним Богу, имеет единого Ходатая, ожидает единой вечности. Вся земля исполняется ведением Господа Израилева; и где начало сей благотворной перемены? В Вифлееме.

Так, слушатели! Если бы не родился Христос, то мир и теперь по­клонялся бы или бесам, или собственным страстям. Философы не про­светили бы его. Что принесло пользы существование сих мудрецов гре­кам и римлянам? — Большая часть языческих философов мнила увраче­вать суеверие неверием. Лучшие видели истину, но скрыли оную в неправде общественного мнения, и соединенными трудами Пифагоров, Платонов, Аристотелей воздвигнут алтарь неведомому Богу. Что было бы и с нами, слушатели, если бы не воссиял над нами свет Вифлеемский? Вместо того, что теперь присутствуем в храме Бога Живаго, может быть, находились бы при совершении какого-либо безстудного празднества идольского; вместо того, что теперь внимаем песнопению во славу Гос­пода всяческих, может быть, произносили бы бесчинные клики; вместо того, что теперь совершаем словесное служение, возносим фимиам мо­литв, может быть, закалали бы себе подобных, и даже самих сродников; вместо того, что теперь тайно образуем Херувимов, тогда, — о ужас! -видимо изображали бы демонов.

Но для чего говорим мы: может быть? Что происходит теперь с те­ми народами, над коими, по недоведомым судьбам Божиим, не возсиял свет Христов? Они имеют ум, но не знают Бога; имеют волю, но чтут идолов; имеют сердце, но закалают собственных чад. То же, слушатели, было бы и с нами…

Возрадуемся же, что мы изведены в чудный свет рожденного ныне Спасителя! В Его училище не научаются, как возлетать на воздух, но вразумляются, как возноситься мыслью и сердцем к Богу; не предписы­вают правил, как углубляться в сердца гор и в недра морей для извлече­ния драгоценностей, но подают вернейшее наставление, как углублять­ся в собственное сердце, для обретения злата чистой любви и перлов святых молитв; не показывают, как далеко отстоит шар, нами обитае­мый, от солнца, но показывают, как далеко отстоит падший человек от Бога; не внушают способа, как отводить удары грома, но внушают сред­ства, как уклоняться от ударов Божественного правосудия. Знание крат­кое, но в нем вмещается все. Мало потребно времени на изучение его, но польза, им доставляемая, простирается через всю вечность. О, бла­жен ты христианин, водимый светом звезды Вифлеемской! Но блажен тогда, когда пользуешься этим светом для того, чтобы облещись заслу­гами рожденного Спасителя.

Так, слушатели, и духовный свет в настоящем состоянии человека не только не для него бесполезен, но даже вреден, если с ним не соеди­нятся другие благодеяния. Отрадно ли слепому получить зрение, если бы он ведал, что в минуту своего прозрения он узрит целое небо, падаю­щим на его главу? Но не то же ли должен узреть человек, коего отверза­ются очи духовные? Еще более. Ибо каким он находит себя по прозре­нии? Находит преступником законов Божественных, нарушителем свя­тейшего завета, который должен существовать между тварью и Творцом, и следовательно, находит себя врагом Бога, пред безприкладным величе­ством Коего он не может не благоговеть. Что же значит в сравнении с падением целого неба един удар разгневанного Бога? Но удар сей неми­нуем. «Как! — вещает грешнику собственная его совесть, — ты почитаешь несправедливостью, если преступник остается не наказанным по Суду человеческому, и мнишь, что без нарушения правды, он может пребыть не наказанным по суду Божию? Ужели ты думаешь, что Бог Истинный и Праведный менее любит правду, нежели люди, суетные и льстивые? Или по твоему понятию правда Божия не сходна с правдой человеческой? Но она не сходна только в том, что сия изменяется, яко лицо земли, а та пребывает, яко дние неба. Или надеешься на благость Творца? Но, вспом­ни, и правосудие есть также благость, только измененная грехами твои­ми. И не полагаю ли я на тебя печати отвержения после каждого преступ­ления?» Что значит стыд? Откуда трепет внутренний? Отчего гнушение самим собою? Или утверждай, что нет Бога, что я — один призрак, или будь уверен, что тебя ожидают наказания, соразмерные твоим преступ­лениям». Так гласит человеку совесть!

Глас невнятный среди шума мира, но ужасный среди уединения ду­шевного! Где и когда не преследовал ты человека? В мирные времена патриархальной жизни и в грозные дни владычества греков и римлян, под знойным небом юга и под хладным солнцем севера — везде и всегда находил человек себя врагом Бога, Творца и Благодетеля. Облеченный в порфиру и покрытый рубищем равно говорили: «Я грешник». Скрывали со всевозможным тщанием всякого рода недостатки, но всенародно ис­поведовали вину пред небом. Так, среди всеобщего превращения прав человеческих права Божий над человеком оставались непреложны, и милосердый Промысл, по выражению Апостола, затворял всех в против­ление, да всех помилует (Рим. 11; 32). Увы! человек, не дожидаясь поми­лования от Бога, силился миловать сам себя… Пример прародителей, мнивших сокрыть наготу свою листвием смоковничным, распространился в потомстве… Закалали тельцов… Сжигали туки агнцев… Совершали омовение… и мнили быть чистыми от греха. Как будто тук агнцев может умягчить сухость сердца, сокрушенного грехом! Как будто кровь живот­ных может убелить совесть, очерненную грехами! Как будто крики жертв могут заглушить вопль беззаконий, вопиющих на небо! Всевышний! Ты зрел ничтожность жертв, приносимых грешником; зрел неспособность преступного человека взойти на небо, для низведения себе Ходатая, и в тайне судеб Твоих Сам уготовлял для него врачевство; но сие врачевство оставалось недоведомо. Ты глаголал устами Пророков Своих: Аз помышлю на вы помышление мира, а не злая… (Иер. 29; 11); но сии благие по­мышления пребывали запечатленными в сокровищнице Твоего милосер­дия. Яко исполнен благодати, Ты помышлял благое, и, между тем, всюду являлись только следы Твоего правосудия.

Ныне, ныне, слушатели, отверзлась сокровищница любви Божией, ибо ныне в лице рожденного Спасителя явися благодать Божия спаси­тельная. Бог не глаголет к тому: Я помышляю, Я совещаю; но — Я испол­няю, Я совершаю. И как совершает? Внемлите, и чудитесь.

Началом всех грехов наших и, следовательно вражды нашей на Бога было то, что мы возжелали с прародителем быть подобными Богу, дерз­нули на похищение славы Божией; и се, Ходатай наш, во образе Божий сый, отрекается Божественной славы, приемлет зрак раба и обретается яко человек. Мы от самого рождения стремимся погрузить себя в удо­вольствия мира; Ходатай наш — из утробы Матерней повергается в без­дну лишений, самых тяжких для плоти. Для нас корысть есть если не единственный (ибо порок не терпит единобожия), то любимый идол, кое­му мы жертвуем и телом и душою; Ходатай наш рождается в столь бед­ном состоянии, что не находит для Себя пристанища в том месте, кото­рое устроено для общего пристанища. Мы до самого гроба гоняемся за честями и, будучи прах и пепел, не можем терпеть высших нас; Ходатай наш, будучи Господь всяческих, от самой колыбели вписывается в число последних подданных кесаря. Не довольно ли и сего, душа грешная, дабы возродить в тебе надежду спасения? Ибо родившийся Младенец есть Бог предвечный, Коего одна слеза достаточна к омовению грехов целого мира.

Но Его любовь к нам сим не ограничивается. Вскоре узрим Его обрезуема, потом крещаема во Иордане, яко единого от нечистых, и приноси­ма во храм, да поставится яко жертва пред Господом; наконец, узрим Его, висяща на Кресте нага и уязвлена. За кого же все сие? За тебя, душа греш­ная, Он будет обрезан, дабы изгладить необрезание твоего ожесточенно­го сердца; Он погрузится в водах Иорданских, дабы омыть тебя, покры­тую нечистотами плотской жизни; Он будет принесен в жертву, дабы ис­купить жертвы, приносимые тобою миру суетному; Он прострет руки Свои на Кресте, поелику ты простирала руки свои к удовольствиям, тебя обманывающим; Он увенчается тернием, поелику ты любила украшать­ся розами; Он будет напоен оцтом, поелику ты любила упиваться из чаши мерзостей земских (Откр. 17; 4-5).

События — плачевные сами по себе, но которые могут и должны соделаться для каждого христианина источником неиссякаемых утешений и всегдашнего назидания, посредством углубления в нем верою и любо­вью! Сын Божий страждет за мои грехи; что убо удержит меня в области беззакония? Прелести мира! Вы кажетесь мне ядом змииным, после того как наслаждение вами стоило страданий и смерти моему Спасителю. Если Бог не пощадил Единородного Сына Своего, Который принял на Себя удовлетворение за мое беззаконное наслаждение вами, то может ли Он пощадить меня, если я, презрев удовлетворение Его, снова буду безза­конно предаваться вам? Сила греха! И ты не можешь отвратить меня теперь от решимости идти к Отцу Небесному. Пусть, я прииду к Нему, обремененный всякого рода беззакониями: может ли Он не принять той цены за грех, которая определена Им Самим? Может ли не узнать во мне заслуг Сына Своего? А Сын отречется ли ходатайствовать о мне, положив за меня живот Свой? Нет, Его слезы суть мои слезы, Его стра­дания суть мои страдания, Его смерть есть моя смерть. Чего убо мне страшиться? Ангелы! Вы не согрешили, но вы не правее меня, ибо я облечен правдою Самого Бога.

Ты не разумеешь сего гласа верующего сердца, мудрец, богатящийся собственной правдой! Ты не разумеешь блаженства его; и праведно! Бог исполняет дарами Своими души алчущие. Поелику же Кровь Сына Его есть высочайший из даров Его; то может ли исполнить твою душу, на­полненную Собою? Но горе глаголющим: обогатился и ничтоже тре­бую. (Откр. 3; 17). Горе попирающим Кровь завета вечного! Иегова рек Сыну Своему </>и не раскается: Ты еси Иерей во век по чину Мелхиседекову (Евр. 7; 21). Убо ты раскаешься: раскаешься, отверзутся духовные очи твои, ты узришь духовную наготу твою; не дай Бог, чтобы они отверз­лись тогда, когда будет помрачаться свет в очах телесных.

Христианин! Внимай собственной совести; она изъяснит тебе радо­стную тайну яслей и Креста. Не напрасно Павлы, Златоусты, Григории, Василии повергались пред Младенцем, лежащим в яслях. Они видели в Нем великого Архиерея, прошедшего небеса. Узришь и ты некогда Его, стояща одесную престола Вседержителя, и двенадцати старцев, поверга­ющих пред Ним венцы свои. О, блажен ты, если будешь в состоянии по­вергнуть пред Ним и свой венец!

Но скоро ли будет сие? Ах, долог путь, ведущий из Египта в Ханаан небесный! Сколько врагов, сколько опасностей предстоит нам на сем пути! Лютый фараон — бог века сего — нас преследует со всеми духами злобы поднебесной. Враждебные амаликиты — страсти — ожидают только на­шего духовного бездействия, дабы сокрушить духовные силы наши. Пу­стыня мира наполнена змиями, соблазнами уязвляющими. Самые кра­стели — невинные удовольствия, коими мним усладить горесть странство­вания земного, могут воздвигнуть для нас гробы похотений. Кто же бу­дет нашим руководителем? Где столб огненный и облачный? Кто ведет нас в гору святую?

Аз… есмь Царь, поставленный над Сионом, горою святою… (Пс. 2; 6), — ответствует нам рожденный ныне Спаситель: Я проведу вас сквозь пустыню мира сего; Я поражу врагов вашего спасения; Я устрою окрест вас забрала вечная; Я вселю вас в гору святую: Аз есмь Царь!

Вскую шаташася языцы, и людие поучишася тщетным (Пс. 2; 1), -вопиял некогда пророк, внимая сему гласу Царя нашего. Господи! я зрю, что при самом появлении Царства Твоего в мире, все устремляется на расхищение благословенного наследия Твоего: и воинственный меч ке­сарей и замысловатая трость философа, и суеверный жезл жреца. Одни силятся потопить его в крови избранных Твоих; другие мнят низпровергнуть оное лестию; сии покушаются уничтожить его клеветою. Но к чему все сии покушения? Ты поразишь их жезлом железным, яко сосуды скудельничи сокрушиши их (Пс. 2; 9).

Христиане! Сии чудеса могущества ныне рожденного Царя нашего, издалеча провиденные пророком, давно совершились пред лицом всех людей во славу духовного Израиля. Целые поколения кесарей, враждо­вавших на Бога и на Христа Его, для того, по-видимому, восходили на престол, да сокрушатся, подобно скудели, жезлом гнева небесного. Где ныне ужасный колосс царств, противных Царству Сына Божия? Где зла­то и сребро Вавилона и Персии? Где медь и железо — грек и римлянин язычествующие? Где глина и скудель, массы — народы, преследовавшие имя Христово? Где они?

Камень, отторгшийся без рук от несекомой горы девственной, сра­зил все, истнил все, и не обретеся места их (Дан. 2; 31-34).

Пусть убо новые мудрецы, заступившие места древних гонителей христианства, продолжают вражду зимия на благодатное Семя Жены; пусть из уст их текут, яко реки велики, хулы и поношения на Крест Христов: христианин не поколеблется; он знает, что чем более они успе­вают, тем глубже последует их падение, что сии плевелы терпимы, да не како восторгая их восторгнут и пшеницу, что в Царстве Сына Божия, в царстве истины, подобает… ересем… быти, да искуснии явлены быва­ют в вере (1 Кор. 11; 19).

В самом деле, — говорит один учитель Церкви, — не приятно ли бы было взирать на море воздымающееся, на волны, подобно горам сража­ющиеся друг с другом, на землю, спорящую с небесами, если бы мы были совершенно уверены, что корабль, на коем мы находимся, не подвергнет­ся ни малейшей опасности? Но состояние христианина, — продолжает тот же отец, — точно таково. Корабль, в коем он совершает плавание, Святая Церковь, управляется Иисусом Христом; может ли убо претерпеть ко­раблекрушение Тот, Который единою дланью содержит небо и землю? «Но домашние враги — страсти — могут низвергнуть нас из корабля Хри­стова». О! блюдемся, слушатели, сих врагов, которые одни токмо и стоят сего наименования. Впрочем, и сии враги для нас не опасны, доколе мы не выходим из-под скипетра Царя нашего. Его сокровищницы исполне­ны оружиями всякого рода. Здесь каждый найдет по своим потребностям и броню правды, и шлем упования, и щит веры и меч слова Божия, и стрелы молитв, над всеми же сими обретает благодать Божию (см.: Еф. 6; 14-24), которая может и мало пострадавших совершить и утвер­дить на пути к Царствию Небесному. Стоит токмо употреблять сии непре­оборимые оружия с упованием на нашего Подвигоположника — и иску­шения, самые жестокие, для того токмо будут приходить к нам, чтобы сплести для нас венец победный. После сего не должны ли мы, вместо страха, исполняться радостью и при виде духовных опасностей, подобно как воин радуется восстающим на него его врагам: да в низложении их узрится доблесть царя его.

Но во всех сих случаях радость о могуществе Царя нашего соедине­на с опасением по причине наших слабостей. Желаете ли, христиане, на­слаждаться сиянием венца царского, не помрачаемого нашей неверно­стью к Нему? — Возвысимся духом и изыдем мыслью за пределы Царст­ва благодати. Ибо царства земные имеют блеск свой в средине своего продолжения, а Царство благодати — при окончании. Какие чудеса пора­жают духовный взор наш? Порядок природы изменяется: солнце и луна переменяются во тьму; звезды, яко листвие, упадают с тверди; небеса, подобно облакам, с шумом преходят; смертные во всех концах земли с поспешностью восстают от гробов; сонмы Ангелов нисходят на землю, сонмы человеков восходят на небо — мир претворяется… Кто же Сей, Коего гласа ожидают в безмолвии все племена и языки? Кто, Коего престол, посреде небес, окружен тьмами тем Ангелов, Кто есть Сей Царь славы?

Христиане! Се Царь ваш, Тот Самый, Коему вы теперь поклоняе­тесь, яко Младенцу, лежащему в яслях! И для кого Он потрясет небом и землею? — Для отомщения тебя, преследуемый злобою людей, но по­стоянно гонящий правду. Для кого Он воздвигнет Иерусалим небесный? Для вселения тебя, изгнанный из отечества земного, постоянно искав­ший отечества небесного. Для кого насадит Он древо жизни? Для насы­щения тебя, томимый гладом, но алчущий правды. Кто будет царство­вать с Ним во веки веков в селениях небесных? Слушатели, мы, если будем того достойны.

Такова, христиане, тайна настоящего события Вифлеемского. Начав­шись еще в Эдеме, она кончится на Сионе. Просияв из Вифлеема, она должна озарить все концы земли. О братие святая, звания небеснаго причастницы, разумейте Посланника и Святителя исповедания нашего (Евр. 3; 1), разумейте Его, яко Пророка, исповедавшего вам Бога истин­ного, и научившего поклоняться Ему духом и истиною; разумейте, яко Священника, приносящего самого себя за вас в жертву Богу; разумейте, яко Царя, исполняющего во благих все желания ваши; разумейте, поучайтесь, углубляйтесь. Вы никогда не узрите в полной мере изображенную радость, приносимую нам рождением нашего Спасителя. Самые проро­ки, самые апостолы только изумлялись, когда обращали взоры на сию радостную тайну.

Мы часто сетуем на падение нашего праотца. Но что потеряно нами, чего бы не возвратил нам воплотившийся Спаситель? Что может срав­ниться с чистотою света, коим озаряется христианин? Что может быть выше той святости, коею облекается последователь Христов? Что надеж­нее и ненарушимее того мира, коим наслаждаются под скипетром Хри­стовым? Напротив, не должны ли мы почитать себя счастливыми, что мы согрешили во Адаме? Что мы были до падения, и что теперь? Тогда были владетелями земли, хранителями вертограда, — теперь нам принадлежит целое небо; тогда Ангелы были нашими собеседниками — теперь они суть служители нашего спасения; тогда мы были почтены образом Божиим -теперь Сам Бог носит образ наш. О человек! Ты пал, ты пал, если можно сказать, не вниз, а вверх, ибо ты пал во глубину Божественной любви.

Но, слушатели, будучи возносимы на толикую высоту снисхожде­нием Сына Божия, да памятуем, что Он соделывается нашим Проро­ком, Священником и Царем, дабы нас соделать цари и иереи Богу (Откр. 5; 10). В сем случае Отец Небесный, вводя в мир Сына Своего, то же глаголет нам, что некогда глаголал Моисею: виждъ, да сотвориши по образу показанному тебе… (Исх. 25; 40). Виждь, христианин! Спа­ситель твой на сие родился и на сие пришел в мир, дабы свидетельство­вать истину, и твое бытие на земле, в плане Промысла не имеет другой цели, кроме той, чтобы свет твой осветился перед человеками, и чтобы все, видящие добрые дела твои, прославляли Отца, Иже на небесех. Спа­ситель твой пришел дать душу Свою в цену избавления за грехи всего мира; да не будет и для тебя меньшей любви, как полагать, в случае нужды, душу свою за други своя. Спаситель твой явился, да низложит всех врагов спасения твоего, воцарит всюду радость и мир — и для тебя нет большей славы, как побеждать собственные страсти, владычество­вать над желаниями своего сердца.

Христиане! Когда мы вообразим в себе сии три качества лица Иису­сова, тогда настоящая радость наша будет исполнена, и никтоже возьмет ю от нас; тогда Сам Иисус, Виновник нашей радости, вообразится в нас. Аминь.

3. Слово на Рождество Христово (Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение!  (Лк. 2; 14))

Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение!  (Лк. 2; 14)

Так воспевают с неба Ангелы, а на земле, вместо мира и тишины, свирепствует брань и одно слышание браней; вместо любви и взаимного благоволения господствуют ненависть и вражда ожесточенная! При та­ком положении целых царств и народов, коего мы столько времени и бли­жайшие свидетели и первые жертвы, как спокойно отверзть уста на воз­глашение радостного песнопения ангельского? Не удобнее ли возлюбить молчание, или, предоставив радость о мире, возвещаемом Ангелами, тем, кои оной достойнее, нам самим восприять не радование, а горький плач и рыдание Рахили, плачущей о избиении Вифлеемских чад своих и не хотяше утешитися, яко не суть?..  (Мф. 2; 18).

И однако же, братие мои, Святая Церковь, которая не менее нас ви­дит наши бедствия и разделяет их с нами, нисколько не изменяет ныне, вследствие настоящих горестных событий, гласа своего и вместе с Анге­лами, по-прежнему, громко и радостно восклицает: слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение!

Что значит это? То, что мир на земле, провозглашаемый Ангелами, не есть мир обыкновенный и земной, весьма часто нарушаемый и нико­гда почти вполне не существующий на земле, который когда и продолжа­ется где-либо долее обыкновенного, то всегда почти, подобно слишком продолжительной тишине в воздухе, оканчивается бурями и грозою; то, что благоволение в человецех, возвещаемое по причине пришествия в мир Спасителя мира, превыше всех связей и содружеств человеческих, скоро возникающих и еще скорее распадающихся, и редко, редко не при­водящих к единомыслию лукавства (Прем. 10; 5).

Естествоиспытатели утверждают, что море, как оно ни удободвижимо и открыто для волн, на известной глубине своей всегда постоянно и тихо, и не может подлежать никаким ветрам и бурям, так что, если бы ладьи, самые великие, могли по произволу опускаться на эту глубину, то во время самых ужасных треволнений на поверхности моря, находи­лись бы там в тишине и безопасности. То же можно сказать и о море житейском, о мире и обществах человеческих: сокрушительным бурям и треволнениям их подлежат преимущественно те, кои всегда остаются на поверхности вещей и событий, и не знают драгоценного искусства -скрываться на это время во глубину веры и упования, во глубину Про­мысла и любви Божией, где кончается несчастная зависимость челове­ка от внешних перемен и превращений. Те, напротив, кои, по выраже­нию Спасителя, хотя суть, яко и все прочие человеки, от мира (Ин. 15; 19), но не принадлежат миру своей душою и сердцем, кои все суще­ственные потребности и чаяния свои, все тайные сокровища сердца за­ранее перенесли обонпол (на другую сторону) земного бытия и преда­ли, так сказать, на сохранение вечности; те, наконец, кои, находясь еще на земле, стяжали святую возможность укрываться от самых мятежей человеческих в тайне лица Божия, (Пс. 30; 21), — те, среди самых ужас­ных треволнений моря житейского, среди потрясений царств и наро­дов, могут оставаться в покое и благонадежии душевном, могут даже радоваться в самых страданиях своих, как показывает пример святого Павла и других истинных рабов Божиих.

Да, братие мои, есть мир, коего не может нарушить и возмутить ни­какая земная брань! Это — внутренний мир человека с Богом и своей со­вестью; это — успокоение человека-грешника в безконечных заслугах Сына Божия, коими возвращается потерянное грехами нашими благово­ление небесное и чаяние жизни вечной. Сего мира не было и не могло быть на земле, доколе не явился во плоти великий Посредник и Прими­ритель всяческих и доколе смертью Своей на Кресте, за грехи всего мира, не примирил человека-грешника с Божеством Праведным и Всесвятым. После сего, вместо прежнего гнева и проклятия, не могло не открыться во всей полноте и благоволения удовлетворенного и примиренного Бо­жества к искупленному и отправданному человечеству. Помилованный грешник из врага Божия соделался паки возлюбленным, сыном Божиим, содругом и будущим сожителем на небе Ангелов, прямым и полным на­следником рая и блаженства вечного. Причем естественно открылась и величайшая слава Божия — слава правды, слава премудрости и слава ми­лосердия Божественного, изобретших, для спасения погибавшего во гре­хах человечества, такое великое и недомыслимое средство, как воплоще­ние и смерть ради нас Единородного Сына Божия, коими достигается в избытке все, что было нужно для нашего спасения, и, вместе с тем, не оскорбляется ни одного из свойств существа Божия и не нарушается ни одного из законов мира нравственного. Сие-то самое имеют в виду Анге­лы и Святая Церковь, когда возглашают ныне: слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение!

Нужно ли говорить, что необходимо следует из сего?

Следует, очевидно, что для каждого из нас первая задача в жизни и первый долг на земле должен состоять в том, чтобы возыметь живое и непрестающее участие в сем мире Божием и в сем благоволении Отца Небесного к человекам, а для сего — искренно уверовать в великого По­средника и Примирителя, данного нам Богом, усвоить себе искупитель­ную жертву, Им за нас принесенную на Кресте, соединиться с Ним на­всегда в духе, расположить жизнь и действия свои по Его Евангелию, предать Ему себя совершенно на веки, и проводить жизнь в делах бла­гих, ожидая, доколе Он же, премилосердый Спаситель наш, не воззовет каждого из нас из сей юдоли слез в Свои вечные обители, где уже нет ни печали, ни воздыхания, но один покой и блаженство бесконечное. Кто сделает все сие, — а должны сделать все и каждый, — кто даже предначнет только делать это воистину, тот скоро на самом опыте дознает, что можно и среди шума браней наслаждаться внутренним миром, и среди распрей и пререканий человеческих радоваться о благоволении Божием к человекам.

Сего-то вожделенного состояния желаем всем нам, братие мои, от лица почивающего ныне в яслях, великого Примирителя неба и земли! Аминь.

4. Слово на второй день Рождества Христова

Вчера, беседуя с вами, братие, мы, сообразно обстоятельствам, ста­рались показать, что и среди ужасов и бедствий брани можно наслаж­даться тем вожделенным миром, который при рождении Спасителя воз­вещен Ангелами: и на земли мир! Что никакая враждебная сила, не толь­ко земная, но самая адская, не может нарушить и упразднить того непреложного определения Божия о спасении нашем, для которого явил­ся во плоти Единородный Сын Божий: в челоеецех благоволение! И что слава Божия, обнаружившаяся в сем великом Таинстве, сколько бы ее ни помрачали люди своим безрассудством и грехами, всегда пребудет паче солнца, сияющего на тверди небесной: слава в вышних Богу!

Ныне мы намерены, при помощи Божией, побеседовать с вами о том же предмете, только совершенно с другой стороны, а именно — показать, что взаимные брани и смуты между народами христианскими, как ни печальны они и возмутительны для сердца, нисколько не служат к на­реканию на святую веру христианскую, а только свидетельствуют о жалком состоянии духовном самих христиан. Подобное размышление и всегда небесполезно, ибо есть, к сожалению, люди, всегда готовые к на­реканиям на христианство; тем паче благовременно в настоящих обстоя­тельствах, когда вихрь брани, вокруг нас свирепствующей, может затме­вать зрение и у неблизоруких.

«От христианской веры, — так рассуждают некоторые, — яко Боже­ственной, надлежало ожидать и того благодеяния человечеству, что она, в знамение своего происхождения свыше, кроме дарования ему благ веч­ных и духовных, будет сильно споспешествовать и земному его благо­денствию и, между прочим, отучит людей от зверства и вражды, и при­учит их жить в мире и взаимном согласии, яко детей единого Небесного Отца, имущих одно и то же обетование жизни вечной. Но, вот проходит уже девятнадцатое столетие, а мир христианский доселе представляет из себя весьма жалкое зрелище, во многих отношениях, а более всего, свои­ми кровавыми распрями и междоусобиями!»

Будем ли отрицать истину сих замечаний? Нет, мы, напротив, еще присовокупим к сему, что, по сказаниям всех пророков, изображавших будущее царство Мессии, Спасителя мира, в сем царстве должно господ­ствовать всякого рода благоденствие, что последователи Его имеют пре­взойти все прочие народы своим благоустройством, и будут так небраннолюбивы, что раскуют мечи своя на орала и копия на серпы, и не воз-мет язык на язык меча, и не навыкнут ктому ратоватися (Ис. 2; 4). Вот что говорили и обещали от христианства еще древние пророки!

Кто будет отрицать, что это славное обетование доселе не исполни­лось во всей силе? И однако же многое из сего не сбылось ли на самом деле? Кому принадлежит теперь первенство во всем роде человеческом? Народам христианским. Кто отличается знаниями, искусствами и разны­ми плодами образованности? Народы христианские. В чьих руках судьба всех прочих нехристианских народов? В руках христиан. Изыскивайте, какие угодно причины сего всемирного явления, вы никогда достаточно не объясните его, не обратившись к христианской вере и Евангелию. Здесь главный источник могущества, величия и гораздо большего (сравнитель­но) благоденствия народов христианских!

При всем том, как замечено выше, мы первые признаем и оплакива­ем что христианство не произвело еще всего того, что предлежало и пред­лежит ему сделать для человечества, даже в земном отношении; что хри­стиане доселе ниже того благоустройства, не достигли того благоденствия, к коему они предназначены. Но, что виною сего? Вера ли? Ее можно бы винить в этом тогда, если бы в ней не содержалось несомненных начал и твердых залогов к желаемому благоденствию обществ человеческих. Но кто может утверждать сие? Самые хладные к христианству признают, что оно заключает в себе все, что нужно к усовершению обществ челове­ческих. Но это признание остается без приложения к делу, ибо покажите мне хотя одно общество человеческое, которое было бы устроено вполне по духу Евангелия. Увы, в сем роде доселе еще не сделано ни единого опыта. А после сего, можно ли упрекать христианство в том, что настоя­щее положение обществ человеческих так далеко от своего совершен­ства? Это все равно, как если бы кто, оставляя добрые семена лежать в своей житнице и сея вместо них на поле плевы, сетовал бы и жаловался, что его поле не покрывается доброй пшеницей, и что виною сему семена, коих он же не употребил в дело.

Что касается, в частности, взаимных распрей и браней между наро­дами христианскими, то стоит только взять в руки Евангелие, чтобы ви­деть, как христианство осуждает все это, и как оно противоположно вся­кой зависти и вражде человеческой. Вообразим, что высокие и святые правила Евангелия соделались правилом поведения не только частных людей, но и целых царств; тогда все брани между ними прекратились бы и истребились сами собою, и точно, по выражению пророка, язык на язык никогда не восставал бы ратью.

Но, для чего воображать, когда можно обратиться за свидетельством к опыту и действительности? Вспомним первые века христианства, ко­гда святая вера была не одним предметом внешнего уважения, а действи­тельным правилом жизни и действий для последователей своих; когда Крест Христов возвышался и блистал не столько в храмах и алтарях, сколь­ко в душах и сердцах истинно верующих; тогда на самом деле было то, чего мы желаем теперь от христианства. Весь древний мир с объюродевшим владыкою своим — Римом непрестанно колебался из края в край от междоусобий и браней, то внутренних, то внешних; а христиане жили между собою в глубоком мире, не участвуя в общественных треволнени­ях. Между язычниками господствовали взаимное недоверие и ненависть: сын восставал на отца, дочь изменяла матери, брат строил ковы брату; а между христианами царствовали любовь и взаимное согласие: они все и по всему свету составляли как бы единое семейство. Кто принимал, на­пример, крещение в Индии, тот, вместе с тем, становился родным и близ­ким христианину, живущему в Испании и Британии. Что всего примеча­тельнее, самая лютость гонений, воздвигаемых на христиан язычниками, не могла заставить христиан обратиться к защите себя оружием: они тер­пели самые ужасные муки за Христа и умирали тысячами; могли, напол­няя собою все области империи, самый Рим и сенат, — противопоставить насилию язычников свою собственную силу; могли даже потрясти и раз­рушить ветшающий колосс Римской империи; но, следуя правилам сво­ей веры, ни разу не обнажили меча против своих гонителей, и до конца оставались послушными и мирными гражданами. Вот что производило христианство: до того удаляло оно своих последователей от всякого вида вражды и мщения!

Ныне, как сами видите, другое! Ныне христиане спокойно соединя­ют знамена свои со знаменем Магомета и несут сокровища и жизнь свою на жертву в поддержание падающего магометанства; но почему? Потому что вера христианская, оставаясь у многих на языке, исчезла из души и сердца; потому что, вместо Божественных правил Евангелия обыкли пре­даваться водительству одной земной мудрости и рассчетам житейским; потому что многие решились жить и действовать, как бы не было на зем­ле другого Бога, кроме разума человеческого, другого спасения, кроме преобладания и корысти.

Скажите, что при сем делать вере и откровению, когда им не вне­млют и не хотят следовать их указаниям и руководству? Что делать Са­мому Промыслу Божию? Связать безумный произвол человеческий? За­ставить людей невольно идти путем любви и смирения? Но Царство бла­годати есть царство свободы; в нем нет места насилию и необходимости; иначе и оно походило бы на царства человеческие.

«Все это, — подумает еще кто-либо, — справедливо; и однако же, к чести веры христианской, яко Божественной, желалось бы, чтобы она, в ознаменование своего Божественного достоинства, и в земном отноше­нии оказала, хотя против воли людей, то благо роду человеческому, что­бы умирила людей между собою, и поселила между ними более любви и взаимного уважения».

Что же? Разве уже вовсе не оправдалось это желание? Разве не про­изошло никакой перемены во взаимных отношениях царств и народов, в их распрях и бранях между собою с тех пор, как христианство сделалось, хотя большей частью по одному имени, господствующей религией?

Сравните древние войны народов языческих с бранями народов хри­стианских, и вы тотчас увидите великую разность между теми и другими и воздадите честь вере христианской, между прочим, и за то, что она са­мые войны умела и возмогла сделать человеколюбивее и, так сказать, мирнее. Укажем на один в этом отношении пример: кто из христианских полководцев и завоевателей позволил бы себе,, подобно Тамерлану, воз­двигнуть в память о себе пирамиду из ста тысяч голов, для сего именно нарочно убитых, — уже побежденных и обезоруженных неприятелей?..

Но, зачем всегда углубляться в древность? Довольно обратить вни­мание на брань настоящую. Конечно, она служит, и будет служить, ко всегдашнему стыду христианства, представляя противоестественное со­четание Креста с луною Магометовою, в пользу мусульманства и во вред восточных христиан; но, при всем безрассудстве объюродевших в гордо­сти и корысти западных противников наших, кто может сказать, что эта брань не была бы соединена еще с большими свирепостями, если бы она велась с нами только поклонниками Магомета? Первые шаги их на зем­лю нашу в пределах Иверии и внезапно захваченное ими укрепление свя­того Николая достаточно показали, чего надлежало ожидать от их изу­верства, если бы оно не было удерживаемо и смягчаемо их христиански­ми союзниками.

Соображая все сие, дадим, братие, славу Богу! Христианство, хотя ведет людей на небо, но и для земли сделало более, нежели сколько могли сделать вся мудрость и все искусство человеческое. О вере хри­стианской можно сказать словами святого Иоанна, что это свет, который светит и во тьме (Ин. 1; 4). Ибо, на что густее и непроницаемее тьмы, коей покрыто человечество, и по его растленной природе, и по множе­ству страстей человеческих, из коих каждая образует вокруг себя обла­ко тьмы? Но свет Евангелия, как солнце, проникает с благотворной теп­лотой своей во все концы вселенной, ко всем народам, во все степени и, так сказать, изгибы человечества; и всюду, где ни появляется, оживляет души и сердца не только для неба и жизни вечной, но даже для земного благоустройства.

А что было бы, если бы люди дали сиять над собою свету Евангель­скому во всей его Божественной силе? Тогда небо с его миром и радо­стью сошло бы на землю, и скиния Божия вселилась бы между челоееки (Откр. 21; 3).

Будем же усердно молить почивающего в яслях Спасителя мира, да проникнет Своею благодатью хладные и косные сердца человеческие, да обратит их к свету Евангелия и расположит к тому, чтобы, оставив стропотные пути лжеименного разума, начали искать не только вечного, но и временного благоденствия своего в Его святых уставах. Аминь.

5. Слово на Рождество Христово (Велия есть благочестия тайна: Богявися во плоти (1 Тим. 3; 16))

Велия есть благочестия тайна: Богявися во плоти (1 Тим. 3; 16)

И сию-то велию тайну мы должны возвещать вам, братие! И сие-то явление Бога во плоти должно составлять предмет нашей проповеди к вам!.. Не удивляйтесь после сего, если мысль наша иногда оскудевает, и язык наш немеет пред вами. Кто в состоянии исповедать неисповеди­мое, изглаголать неизглаголанное? Если бы вместо нас пред вами стали пророки и апостолы, то и они не в состоянии были бы раскрыть всю глубину и обнять всю высоту сей тайны. Велия благочестия тайна: Бог явися во плоти!

Впрочем, это отнюдь не значит того, чтобы сия тайна состояла из одних непонятных вещей, или чтобы в ней находилось что-либо против­ное разуму человеческому. Нет, эта тайна — как солнце; на нее нельзя толь­ко взирать прямо и видеть существо ее, но действительность и благо­творное влияние, так же как солнце, может ощущать всякий: и самый великий мудрец и самый последний простолюдин. Посему-то, как бы в чувственное изображение сей истины, мы видим у яслей Спасителя и мудрецов восточных с их дарами, и пастырей Вифлеемских, с их просто­той и смирением.

И как астрономы, не имея возможности прояснить существо солнца, при его же свете определяют все перемены, с ним и от него происходя­щие, так и мы, не имея возможности прояснить тайны явления Бога во плоти, можем, при ее же свете в Евангелии, узнать ее важность, основа­ние и благотворные последствия.

Входить в рассуждение о сем со всех сторон было бы не по кратко­сти настоящего времени; посему изберем, для примера, одну, самую, по-видимому, малодоступную, а именно: покажем основание сей тайны в самой природе человеческой.

Итак, существо велией тайны Вифлеемской состоит в том, что Бог явился во плоти. Понять образ сего явления превыше нашего разума, но не превыше разума — видеть, что явление Бога во плоти, хотя не в такой полноте, служит основанием самого бытия каждого из нас, яко человека.

В самом деле, взойдем мыслью к происхождению рода человеческо­го. Как созидается человек? Персть берется от земли, а душа вдыхается непосредственно Самим Богом. И какая душа? Подобная Богу. Посему-то человек есть образ Божий, или, так сказать, малый бог. Итак, вот пер­вое явление Бога во плоти человеческой. Конечно, сие явление гораздо слабее того явления во плоти, которое узрелось в лице Спасителя наше­го. Но оно видимо содержит в себе нечто подобное и служит знаком боль­ших явлений.

Обратимся к самому существу души. Несмотря на ее униженное со­стояние, в ней разительно отпечатлевается явление Бога во плоти. Какого совершенства Божественного не найдем в ней — в малом виде? Сочтем самые большие, по видимому не сообщимые…

(Не закончено).

6. Слово в день Рождества Христова

Великое и поучительное зрелище представляют Вифлеем и Иеруса­лим во время явления на свет обетованного Искупителя мира. Кто не про­славит с благоговением Предвечное Отроча, грядущее доставить благо всем и каждому, и несмотря на Свою безвестность и смирение, подверга­ющееся гонениям Ирода? Кто не изумится радостно при виде восточных мудрецов, воззванных явлением небесным и грядущих поклониться Царю, Коего они не ведают ни имени, ни места рождения? Кто не поболит сер­дечно о Иерусалиме, мятущемся от вести о своем спасении? Наконец, кто не почувствует ужаса и отвращения к Ироду, представляющемуся лисом, дабы потом явиться, каков есть, тигром? Сколько предметов для размышления, поучения, удивления и безграничного благоговения пред судьбами Промысла!..

Но, братие мои, мы сознали бы только половину дела, если бы в на­стоящие дни занялись только размышлением о том, что во дни Спасителя нашего было в Вифлееме и Иерусалиме, а не обратили внимания на соб­ственное сердце. Ибо если мы не всуе носим имя христиан, то в нашем сердце должно происходить подобное тому, что было в Вифлееме и Иеру­салиме, потому что Иисус Христос для того и родился в Вифлееме еди­ножды, дабы присно рождаться в душах и сердцах верующих в Него. Это — истина, разлитая во всех книгах Нового Завета; это, можно сказать, сущность нравственного учения апостолов. По единодушному свидетель­ству их, каждый истинный христианин есть христоносец, так что Иисус Христос живет в нем и действует.

Думаете ли же, что рождение Его в нас совершается без всяких дей­ствий противных со стороны врага нашего? Ах, здесь нередко бывает более смущений, потрясений, насилия и злобы, нежели было в Вифлееме и Иерусалиме. Если есть здесь волхвы мудрые и пастыри смиренные, то есть и книжники неверные, и Ироды неистовые.

И на сие-то мы должны обращать все наше внимание. Ибо Ирод Иеру­салимский не мог погубить Отроча в Вифлееме; а Ирод наш внутренний может погубить Его в сердце нашем. Кто сей Ирод? Это — наш ветхий, плотской человек; это — наше греховное нечистое самолюбие; это – наша злая воля! В самом деле, сколько есть людей, кои чувствовали внутри себя благодатное присутствие Спасителя своего, а потом, по небреже­нию, лишились сей благодати, соделались, якоже Вифлеем, после исшествия из него Спасителя.

Войдем же размышлением внутрь сердца нашего, и посмотрим, что там происходит при благодатном рождении Спасителя.

Тайна возрождения нашего во Христе, или, что то же, рождение Его в нас совершается, как и тайна Вифлеемская, в безвестности от нашего разума, ибо совершается непосредственно Самим Богом. Дух, идеже хощет, дышет, и глас его слышиши, но не веси, откуду приходит и камо идет: тако есть всяк (человек) рожденный от Духа (Ин. 3; 8).

Но нельзя же ей не прийти в известность: ум, подобно волхвам, яв­ляется на поклонение, самые низшие способности, подобно пастырям, спешат на сретение чуда.

При сих движениях сил душевных, достигает весть до Ирода. Иеру­салим ветхий — плоть и кровь смущаются…

(Не закончено).

7. Слово в навечерие нового года

Настоящий вечер, братие, служит последним пределом прошедшего года: завтра мы пробудимся уже в новом лете. Но пробудимся ли? Все ли пробудимся? И сего не ведаем заподлинно: тем паче не знаем, что ожида­ет каждого из нас в наступающем лете. Продлится ли счастье тех, коим не остается ничего искать, кроме продолжения своих радостей? Осушат­ся ли слезы того, коему не остается ничего желать, кроме конца страда­ний? Принесет ли земля плод утружденному делателю, или погребет не­возвратно в недрах своих семена, ей вверенные? Почиют ли народы в мире, или новый вихрь брани возмятет лицо земли? Последует ли благо­растворение воздуха, или какой-либо Ангел смерти придет паки одесятствовать грады и веси? Все это: и великое и малое, и касающееся и целых народов и нас с тобою, слушатель, — покрыто непроницаемой завесой, запечатано семью печатями.

Почему запечатано? Ужели невозможно было, чтобы человек и бу­дущее знал так же ясно, как настоящее и прошедшее? Но пример многих святых мужей, кои, обладая даром прозорливости, видели будущее, са­мое отдаленное и случайное, показывает противное. Человек мог вме­стить способность провидеть будущее, но в настоящем состоянии своем не мог вместить ее без вреда для себя; потому и лишен ее на время.

В самом деле, братие, какая радость отцу семейства, окруженному веселящимися домочадцами, провидеть, что предмет его любви обречен в следующем году гробу? Какое утешение проповеднику слова Божия заранее знать, что все слова его останутся без действия над сердцами его слушателей? Какая польза любителю наук предвидеть, что он не окончит великого открытия, им начатого? Явно, что во всех сих и подобных слу­чаях гораздо лучше не знать будущего.

«Но знание будущего, — скажешь, — полезно было бы для нравствен­ности людей и спасало бы от страстей и грехов, не давая выходить из памяти концу нашей жизни». Но, что для этой цели нужно знать из буду­щего, то нам все открыто, то мы все давно знаем. Нам особенно нужна для сего известность о нашей смерти. И что известнее сего? Не знаем только, когда умрем; но это еще более должно производить в нас спа­сительный страх и держать на узде наши страсти. Нам нужно еще знать, что будет с нами по смерти; и кто может сказать, чтобы это было неизвестно? Рай и ад, .суд и награда, открыты в Евангелии для всех и каждого. Не знаем только того, что служит предметом для любопытства: как, например, когда последует кончина мира, где именно будет суд, как будут жить праведники. Но знание сих вещей ничего не прибавило бы к нашему спасению: а потому и не дано нам.

Но, посмотрите, что взамен того дано всем! Дано все настоящее. Явно, что оно важнее и прошедшего и будущего; ибо от него зависит то и дру­гое; и вот, что есть самого важного во времени, то Господь времен предо­ставил каждому из нас. Действуй, как хочешь, распоряжайся, чем мо­жешь, как угодно: исполняй закон или слушай страстей, признавай над собою Творца или отвергай Его Промысл, иди на небо или в ад — все это в твоей воле, от тебя зависит, тебе предоставлено. Тут само всемогуще­ство Божие остается как бы без действия и нисколько не препятствует. Любовь Божия зовет постоянно к себе, действует в нашем разуме и сове­сти, учит внешними событиями жизни, вразумляет гласом Пророков и Апостолов; но свобода наша пребывает ненарушимой — каждую минуту можем обратиться, куда хотим: к Отцу Небесному — или врагу нашего спасения. И, что еще важнее, пользуясь хорошо настоящим, мы можем благотворно действовать и на будущее, ибо что сеется, то будет и пожато; даже на прошедшее воздействует, ибо если хорошо проводится настоя­щее, то этим изглаждается худое прошедшее.

Познаем же, братие, милость Божию к нам и наше преимущество; оставим покушение прозревать в будущее и мучить себя догадками: бу­дем пользоваться тем, что нам предоставлено, употребляя настоящее вре­мя как должно. В награду за это мы спокойно будем идти навстречу вся­кому будущему. Принесет ли оно нам счастье с добродетелью, — мы не ослепимся блеском его. Принесет ли несчастье, при добродетели и чи­стой совести — мы равнодушно перенесем его и обратим к вечному благу нашей души. Придет ли за нами самый ангел смерти, — и он найдет нас с горящим светильником веры и любви. Аминь.

8. Слово в навечерие нового года, на всенощном бдении

И еще нет одного года, возлюбленные братие! Вероятно, он казался медлен и долог для некоторых, но теперь, что бы вы ни делали, не мо­жете уже продолжить его и единою минутой. Таково время! В настоя­щем мы можем располагать днями и часами своими, как угодно: но коль скоро какой-либо из них прошел, то уже не возвратится никогда. Как посему надобно быть всем нам осмотрительными в поступках своих, когда все, что ни делается нами, остается на всю вечность! Ибо при таком порядке вещей как хороший поступок наш останется хорошим навсегда и будет служить в украшение нашей душе, так и худой посту­пок останется худым навсегда же, будучи вечным пятном на нашей со­вести. Теперь приходит этому несчастью на помощь иногда забвение: худой поступок, забытый, перестает как бы существовать для нас и не тяготит уже собою души; но это забвение только на время. И в этой жизни, по временам, живо припоминается многое из забытого, а с пере­ходом в вечность душа вспомнит все прошедшее: ей, как в зеркале, пред­ставится вся ее жизнь и все поступки. Как же тяжело и мучительно бу­дет вдруг увидеть на себе все прошедшие грехи и преступления! Уви­деть это в продолжение всей вечности!

А между тем, братие мои, сколько грехов у каждого! Возьмем один прошедший год: что увидит в нем каждый из нас? Увидит, что он весьма много не исполнил из того, что мог, и должен был исполнить. Ко многим добрым и прекрасным делам представлялись случаи самые удобные; соб­ственное сердце наше побуждало нас сделать их, но мы не сделали: поте­ря великая! Это будет пустой промежуток в нравственном бытии нашем на целую вечность.

Но мы в прошедшем году не только не делали всего возможного для нас добра, а часто делали прямое зло, и притом не легкое только, которое представлялось само собою, а даже трудное, коего надлежало искать и как бы творить из ничего. Чем извинить себя в сем? У всех была возмож­ность не делать зла; и каждый, не потерявший своей совести, не может не скорбеть теперь о грехах своих, коими раздражена правда Божия, нару­шена святость закона, очернены душа и сердце. Но сколько ни скорби и не сетуй: что сделано, то — невозвратно! Можете не делать впредь худого, но прежнее останется и вечно будет приносить плоды по виду своему.

Вообще, взор на прошедший год, если смотреть на него по-христи­ански, должен исполнить каждого из нас унынием и печалью, стыдом и сокрушением. Одна надежда, — и это удел только истинно верующих, -на Спасителя и Господа нашего, Иисуса Христа. Для Него, для Всемогу­щего и Вечного, нет ни прошедшего, ни будущего, а единое настоящее. Посему для Него совершенно возможно то, что недоступно для нас: Он может загладить зло, нами допущенное, может восполнить добро, нами опущенное, и вообще может переделать и исправить, что сделано не так, как должно. К Нему, убо, прибегнем, братие мои, в конце настоящего года со грехами и неправдами нашими, яко единому, могущему изгла­дить их силою Креста Своего. Но прибегнем не с холодной только мо­литвою и прошением, а как осужденный на смерть преступник прибег бы к тому, кто может спасти его от казни.

Между тем, прибегая к милосердию Спасителя, сделаем и со своей стороны, что можем, ко изглаждению — не грехов, — они невозвратны для нас, — а их последствий. Учинена ли какая-либо неправда ближнему, -постараемся вознаградить ее оказанием ему должного. Подан ли какой-либо соблазн поведением нашим, — поспешим обессилить его примером противного.

Между тем, несчастное наше прошедшее да послужит нам уроком на будущее. Если прошедшее невозвратно, то настоящее всегда в полной нашей власти. Итак, постараемся обезопасить себя от тех грехов, коим мы подвергались в прошедшем году; вникнем в причины их и поспешим заградить навсегда все входы злу. А чтобы нам, и приняв благое намере­ние: быть добрыми, — не облениться на страже своей души и совести, будем памятовать, что время жизни нашей (и без того краткое) сократи­лось ныне еще на один год, что мы ближе подошли к концу бытия нашего на земле, и что нам предстоит смерть и суд, за коими вечность: или бла­женная для праведных, или злополучная — для грешных. Аминь.

9. Слово на новый год (…Господи, упование мое от юности моея. В Тебе утвердихся от утробы, от чрева матере моея Ты еси мой покрови­тель: о Тебе пение мое выну (Пс. 70; 6))

…Господи, упование мое от юности моея. В Тебе утвердихся от утробы, от чрева матере моея Ты еси мой покрови­тель: о Тебе пение мое выну (Пс. 70; 6)

Святой Давид находился некогда в одном из тех злополучных состоя­ний, за кои удостоился быть не только вдохновенным провозвестником, но и одушевленным прообразом Божественного Страдальца — Господа Иисуса. Лютые враги (так он сам описывает свои бедствия) окружили его, как пчелы сот; стрелы бедствий проникли до души его; он сделался предметом поношения для всех знаемых; силы его истощились; Сам Гос­подь, благодеявший Давиду, удалился от него: состояние ужасное!

Но праведник не изнемогает! Не находя утешения в настоящем, он обращается к прошедшему; приводит себе на память многоразличные события, с ним случившиеся; проходит мыслью все возрасты своей жиз­ни; восходит к ее началу; ищет Господа, от него удалившегося, по всем следам бытия своего.

И вот, мрак рассеивается! Промысл, незримый в настоящем, откры­вается в прошедшем; верующий страдалец видит, что Господь не раз под­вергал его великим и лютым бедам, но всегда спасал от них; что чем горше бывала чаша искушений, тем большей всегда вознаграждалась сладостью; видит, — и, прошедшей помощью уверяясь в будущем избав­лении, восклицает: Господи, упование мое от юности моея; в Тебе ут­вердихся от утробы, от чрева матери моея Ты еси мой покровитель: о Тебе пение мое выну!

Бог Давидов, братие, есть вместе наш Бог и Господь. И естественная вера научает нас, что Промысл управляет жизнью каждого человека; а Евангелие уверяет, что без воли Отца Небесного не может упасть с главы нашей ни одного волоса (Лк.Т2; 7). Но много ли людей, кои, будучи при­нуждены подобно Давиду обратиться к прошедшей жизни своей, подоб­но ему, могли бы находить в ней утешительные следы Промысла, им благодеявшего? Напротив, между христианами есть немалое число даже та­ких, для коих собственная жизнь служит источником сомнений о Провидении. Почему же не находят многие в своей жизни Промысла Божия, когда Он, по неложному учению веры и разума, управляет жиз­нью каждого?

Предмет сей, братие, стоит, как сами видите, самого внимательного исследования, ибо, не умея находить в своей жизни следов Промысла, мы через это самое лишаем себя величайшего утешения среди страда­ний, и произвольно подвергаемся унынию, а иногда и отчаянию. Итак, посвятим настоящие минуты размышлению о путях Промысла Божия в жизни человеческой.

Пути Божий, братие, вообще таинственны: ибо отстоят от путей на­ших, якоже отстоит небо от земли (Ис. 55; 9); но особенно непостижи­мы пути Промысла о роде человеческом. Поскольку человек создан сво­бодным, предназначен действовать сам по себе, то Творец премудрый, чтоб не нарушить сего преимущества, управляет судьбою нашей невиди­мо и неприметно. С нами в этом отношении происходит то же, что с ма­лыми детьми, от которых воспитатели скрывают иногда свое присутствие, дабы дать им полную свободу действовать по своей воле.

Свойство нашей жизни весьма много благоприятствует такой сокро­венности Промысла. Ибо что есть жизнь наша? Это непрестанно разви­вающийся свиток, наполненный множеством письмен, коего одна часть всегда сокрыта. Мы часто не в состоянии понимать хорошо смысла букв, нами же начертанных; тем менее способны замечать те, так сказать, по­правки, кои делаются в ней невидимой рукой Промысла.

Что есть жизнь наша? Это непрестанно увеличивающаяся ткань, в состав коей входит бесчисленное множество разнородных нитей, коей поверхность видна всякому, а основание — никому. Для нас трудно опре­делить, каким образом эти нити, при всей их разнородности, сочетаются в один состав; тем труднее указать, как невидимый перст всемирного Художника производит в этой ткани новые изображения и виды. Что есть жизнь наша? Это совокупность бесчисленных и разнородных явлений, кои, подобно одушевленным теням, движутся вокруг нашего сознания, поражают чувства, занимают воображение, питают рассудок, радуют или печалят сердце, и вскоре исчезают, оставляя слабый след в памяти. Все мы — зрители и участники сего зрелища, но еще ни один мудрец не от­крыл, как оно происходит.

При таковой таинственности собственной нашей жизни, чего требу­ется от тех, кои желают видеть в своей жизни следы Промысла? Требуется, во-первых, постоянного и строгого внимания к своей жизни и Про­мыслу Божию, во-вторых, — верного и чистого взгляда на жизнь и на Про­мысл. Это главные и необходимые условия, ибо и тот, кто мало смотрит, и тот, кто худо смотрит, — равно или ничего не видят, или видят весьма мало, или превратно. Эти-то необходимые условия чаще всего и остают­ся без исполнения.

В самом деле, сколько людей, которые совершенно невнимательны к своей жизни! Подобно беспечным плавателям, они довольны, что корабль их жизни плывет по бурному потоку времени, не утруждаясь узнать, как он меняет свое направление, какими пользуется ветрами, в какие должен заходить гавани, не угрожает ли ему опасность, нет ли где повреждения. Можно было бы подумать, что эти люди во всем положились на Про­мысл, как плаватели полагаются на опытного кормчего, и оттого так беспечны. Нет, они нимало не думают о Боге, не думают даже и о самих себе; механическое исполнение известных дел, увеселения, связи, игры -вот их занятие! Пример, привычка, пристрастие, своенравие — вот их пра­вила! Знание понаслышке некоторых истин веры, присутствие, по слу­чаю или необходимости, при совершении небольшого числа священных обрядов — вот их религия! Судите сами, можно ли ожидать, чтобы такие люди находили в своей жизни следы Промысла?

Дабы видеть, что может произвести подобная невнимательность, сто­ит только вспомнить о язычниках. Перед ними, так же как и перед нами, был весь великолепный мир Божий, в коем все возвещает о премудрости Творца. Кроме того, премудрость сия употребляла, по свидетельству Апостола, особенные многоразличные средства для их вразумления о себе. Однако же язычники не уразумели, в творении — Творца, преклонили ко­лена перед идолами, рекли древу: отец мой… ты: и камени: ты мя родил еси (Иер. 2; 27). Если же язычники от невнимательности своей не обрели Бога в целом мире, то удивительно ли, когда многие по той же языческой невнимательности не находят Его в своей жизни; ибо что наша жизнь пред жизнью целой вселенной?

В некоторых людях происходит, по-видимому, противное; но в са­мом деле то же: то-есть, в них примечается великая внимательность к своей жизни, но зато недостает внимания к Промыслу. Для таких людей размышление о собственной жизни служит любимым предметом заня­тия; они не оставляют без внимания ни одного случая; вникают в нача­ла и последствия всех перемен, с ними происходящих; из всего извле­кают правила для своего поведения; знают искусство жить во всех его тайнах; могут рассказать и изъяснить историю свою от самого младен­чества: это их совершенства! Но вот и недостатки: они никогда не рас­сматривали этой истории в отношении к Промыслу Божию, и удиви­лись бы, услышав, что без Него столь же мало можно изъяснить жизнь каждого человека, как и бытие мира. По мнению этих людей, все про­исходящее с ними есть или плод их благоразумия, или игра страстей, или дело внезапности и случая; признание невозможности изъяснить что-либо причинами для них кажется постыдной слабостью ума. Суди­те сами, можно ли ожидать, чтобы и эти люди, недоверчивые и боящие­ся Промысла, находили Его в своей жизни?

Дабы видеть, что может производить и эта, так сказать, вниматель­ная невнимательность к своей жизни, обратимся опять к язычникам, но уже не простым, а философам. Каких трудов не поднимали они в иссле­довании природы? Некоторых из них можно назвать мучениками их на­уки. И, однако же, были философы (жаль, что для сего нет другого име­ни), кои во всем мире видели один случай. Отчего? Оттого, что не хотели видеть Провидения, желали обойтись без Творца, воображали сами, так сказать, создать вселенную. Если же древние философы по невниматель­ности к Промыслу не находили Его в целом мире, то удивительно ли, что потомки их (нравственные) по той же причине не находят Его в своей жизни? Ибо опять скажем: что жизнь наша перед жизнью вселенной?

Нет, не так поступали святые Божии человеки! Мы удивляемся, как они на всех путях жизни своей видели Господа, и думаем изъяснить это тем, что Промысл Божий особенным образом участвовал в приключени­ях их жизни. Не отвергая и сего, — ибо Сам Господь называет их Своими присными и другими (Ин. 15; 14-15; Иак. 2; 23), — должно сказать, что святые человеки все были чрезвычайно внимательны к путям Божиим. Посмотрим на одного Давида. Как у царя, сколько у него забот, предприя­тий, трудов, огорчений! Однако же о чем размышляет он на царствен­ном ложе своем, в ту пору, когда весь Израиль и вся природа безмолв­ствует и покоится? Он размышляет о судьбах правды Божией, о том, как Господь вознес его от стада на престол Израильский. В полунощи востах, — говорит он к Богу, — исповедатися Тебе о судбах правды Твоея (Пс. 118; 62). И востает в полунощи тогда, когда, по его же словам, уже седмерицею днем хвалих Господа! (Пс. 118; 164). Вот пример, коему под­ражать, вот правило, коему последовать должно! Надобно возлюбить пути Господни, и они соделаются для нас приметными. «Дай любящего, — го­ворит блаженный Августин, — и откроется любимый». Если бы мы по­стоянно наблюдали за своей жизнью, имели детское доверие к той спаси­тельной истине, что без воли Божией действительно не падает с головы нашей ни одного волоса, то столько раз при размышлении о нашей судь­бе тот же самый рассудок наш, который теперь недоразумевает, теряется в догадках, не знает, что делать, — сколько бы раз он сам остановил ваше внимание, говоря: «Смотри, это рука Божия! Это она, всемогущая, от­клонила от тебя то или другое бедствие, низложила перед тобою ту или другую преграду, спасла от тех зол, кои отяготели над тысячами подоб­ных тебе! Это она, премудрая, провела тебя невредимым сквозь столько опасностей и затруднений, поставила в таком месте, где можешь не толь­ко сам быть покоен и счастлив, но и назидать счастие других! Это она, всеблагая, низпослала тебе столько неожиданных радостей, столько не­заслуженных даров, вознаградила столько, по-видимому, невознагради­мых потерь, согревала и питала твое младенчество, обуздывала и исправ­ляла юность, благословляла и осеняла мужество».

«Но есть, — скажет кто-либо, — люди весьма внимательные, кои со всем усердием детей желали бы видеть и лобызать отеческую десницу Промысла; однако же лишены сего счастья». Действительно, братие, есть такие люди; но в отношении к ним существуют и другие причины; мож­но сказать утвердительно, что в таких людях недостает благовременно­го, верного и чистого взгляда на Провидение.

И, во-первых, когда большей частью обращаются к путям Промыс­ла, и ищут в них утешения? Когда поражены каким-либо бедствием; ко­гда ни в ком и ни в чем на земле не находят отрады; когда ум смущен, чувства помрачены, сердце подавлено скорбью. То-есть, те минуты, в которые нередко забывают самих себя, которые почитаются неспособ­ными к размышлению о вещах обыкновенных, те самые минуты избира­ют для размышления о путях Промысла! Справедливо, что во время скор­би для нас нужнее, нежели когда-либо, утешительная уверенность в Про­видении; но столько же несомненно и то, что мы тогда бываем менее всего способны идти по следам Провидения. Много ли Давидов, кои, на­ходясь среди огня искушений, сохранили бы всю веру, могли бы оста­ваться спокойными созерцателями отеческой любви Божией и тогда, ко­гда она скрывается под видом гнева и вражды? Святое искусство сие есть плод долговременной опытности; мы не имеем его и, между тем, отважи­ваемся на то, что возможно и полезно для одних опытных.

Нет! Заблаговременно должно приучить себя находить утешение в Промысле. Когда ум светел, чувства легки, сердце мирно, тогда надобно размышлять о своей жизни и научаться из нее судьбам правды Божией. Таковые минуты, большей частью, следуют за усердной молитвой, посе­му молитва должна служить, так сказать, приступом к сим размышлени­ям. Кто приобретет в этом святом деле навык, тот, подобно Давиду, не падет и среди искушений. А без этого во время бедствий лучше искать утешения от других, нежели полагаться на собственное размышление о Боге и Его Промысле.

Каким еще желают видеть действие Промысла в своей жизни? Обык­новенно более или менее чудесным; все естественное, простое, всеоб­щее, предварительно исключают из круга сих действий. Как будто бы область Провидения небесного состояла из одних чудес и чрезвычайностей! Как будто бы то, что для нас кажется необыкновенным и редким, было таковым же и для Самого Бога! В сем случае мы не походим сами на себя: обыкновенно мы любим все изъяснять, а здесь хотим видеть не­изъяснимое; мы огорчаемся, если не видим причины чего-нибудь, а здесь недовольны, что видим оную! И что за нужда выяснить, каким образом оказана нам помощь: послан ли с неба Ангел, или благотворительный человек? Довольно, того, что мы спасены. Израильтяне, умиравшие от жажды, ужели бы не должны были благодарить Бога, если бы Он, не из­водя из камени воду, указал им на оную среди камений? В птицах небес­ных, в лилиях полевых все естественно, однако же Спаситель представ­ляет их разительным примером отеческого попечения Божия о тварях и человеке (Мф. 6; 28).

Нет, желая видеть в своей жизни следы сего попечения, мы должны предварительно освободить себя от пристрастия к чудесному, иначе и о нас может быть сказано: род лукав… знамения ищет, и знамение не даст­ся ему (Мф. 12; 39). Подобно оным Израильским старцам (Исх. 24; 10), будем довольны, если нам дано будет увидеть в приключениях нашей жизни хотя малые следы Бога, нам благодеющего; а беседовать с Ним лицом к лицу предоставим Моисеям и Давидам. Господь и так сотворил для всех нас много чудес: извлек нас из ничтожества, искупил Кровью Сына Своего, освятил Духом Святым; и за сии чудеса мы еще ничем не заплатили. Одного только чуда, коего мы должны ожидать в жизни от Господа, и коего Он ожидает, возможно, от нас, — это исправления наше­го сердца, обновления нашей жизни, духовного воскресения. Вот сего чуда, если не найдет кто в своей жизни, то горе ему, горе!

В каких еще приключениях наиболее ищут следов Промысла? В сча­стливых или несчастных? Но что и спрашивать? Несчастья воообще пред­ставляют чем-то мрачным и ужасным, о чем всего лучше не говорить и не мыслить. Много уже, если почитают их действием правосудия Божия, наказующего наши неправды; а чтобы они (несчастья) могли составлять дар любви Божией, это не приходит и на ум. Правда, что Отцу Небесно­му, Который есть самая благость, всего приличнее было бы открывать Промысл Свой одними благодеяниями. Но что делать, когда мы все пора­жены лютым недугом? Милосердый Врач, по самой любви Своей, упо­требляет горькие вещества. Что делать, когда мы своевольны, стремимся часто на собственную погибель? Мудрый Пестун, по самому усердию к нашему благу, запинает стопы безрассудных детей, дабы не пали в без­дну. Посмотрим на вселенную: в ней не только солнце, луна и звезды поведают славу Божию; но и голод и холод, и огнь и дух бурен (Пс. 148; 8), по замечанию святого Давида, прославляют имя Божие. То же и в на­шей жизни: что нам кажется тяжким, прискорбным, то самое может быть прямым действием Промысла Божия о нас, орудием славы Его в нас и нашего благоденствия. Ах, братие, прошло то время, когда мы все были созданы на одни радости, введены для обитания в рай сладости, засеяв сами тернами путь к блаженству, мы не должны роптать, если Промысл ведет нас сим путем; слава Ему и благо нам, если, по крайней мере, мы не совращаемся с него. Пусть стопы наши обливаются кровью — это путь нашего Спасителя, он ведет к небесному отечеству. Сердце наше столь огрубело, что на нем не иначе может быть снова начертан закон истины и правды, как среди бурь и громов (Исх. 19; 16-18).

Будем внимательны к сим грозным гласам — и мы, подобно древним Израильтянам, уразумеем в них глас Господа Бога нашего, Бога отцов наших, наказующего нас вмале, дабы помиловать милостью великою; увидим, что несчастные случаи, от коих некогда стонало сердце наше, обратились потом к величайшему благу для нас и для ближних наших; что исполнение многих желаний, кои мы всеми силами, но без успеха, старались привести в действие, было бы для нас злом и повлекло бы за собою пагубные следствия; что то самое, о чем мы молились, чего про­сили, над чем трудились напрасно, содержало в себе для нас гибель, а то, от чего мы отвращались, на что смотрели, как на вред и наказание, было истинным благословением, сказавшимся в перемене нашего образа мыс­лей и в исправлении нашего поведения; увидим — и возблагоговеем Пред Промыслом, нам благодеявшим!

Каким еще недостаткам подвергаются ищущие в своей жизни сле­дов Промысла? Большей частью ограничивают действия его только со­бою, а в себе — временными выгодами, телесной жизнью. Какая нужда, что известное бедствие наше было весьма поучительно для других, и некоторые, воспользовавшись нашим опытом, обратились на путь пра­вый? Если мы сами не ощутили от него значительной пользы, то сего достаточно уже, чтобы в нем не усматривать Промысла. Какое дело, что некоторые горестные случаи были для души нашей истинным врачевством, раздрали перед очами нашими завесу, за которой скрывалась наша душевная погибель, возвратили нам добродетель, давно потерянную? Если от них расстроилось наше внешнее состояние, если урок, ими пре­поданный, сопряжен с ущербом нашего здоровья или чести, то случаи сии не от Бога, они постигли нас без Промысла. Таковы правила сужде­ния у нашего самолюбия, у нашего невнимания ко благу ближних и к собственному благу души нашей! Ужели и Промысл Божий должен со­образоваться с ними? Ужели потому, что око наше лукаво (Мф. 20; 15), и ему (Промыслу) надобно престать быть благим? Нет, довольно того, что мы все ограничиваем собою, не смотрим на нужды и пользу других, хо­тели бы себя поставить средоточием и концом всего рода человеческого и всех событий в мире: любовь Божия выше всех нас, и потому объемлет собою всех братий наших, через бедствия одного научает других, счасть­ем некоторых назидает всех, дабы таким образом снова соединить всех нас, кои непрестанно разрываем союз единства. Довольно того, что мы сами печемся более о теле, нежели о душе, прилепляемся без ума к вре­менному и не помышляем о вечном. Промысл вечен и свят; и потому во всех Своих судьбах о нас имеет в виду не столько блаженство временное, сколько вечное, не столько благоденствие по телу, сколько благосостоя­ние по духу. Пусть поражается наш внешний человек, пусть страдает плоть хотя бы так, как она страдала у Иова: если дух возмогает, если внутрен­ний, потаенный сердца человек (1 Пет. 3; 4) цел и растет, то мы — благо­денствуем. Вот образ суждения о нас Промысла! Как бы многое, если не все, представилось нам в жизни нашей совершенно иным, если бы мы постоянно прилагали к ней сей святой образ суждения! Сколько бы раз, рассматривая жизнь нашу, мы принуждены были сказать самим себе: «Так этому надлежало быть, ибо мы созданы не для земли, а для неба! Так, премудрость Божия не должна была попустить сего, ибо она печется не о мне только, но и о всех!»

При столь многих причинах, препятствующих нам видеть в своей жизни следы Промысла Божия, удивительно ли, братие, что многие не видят его? Не видят, ибо не знают хорошо своей жизни, не внимательны к самим себе; не видят, ибо останавливаются на поверхности событий, не проникают до основания их, где сокрыта рука Промысла; не видят, ибо хотят видеть тогда, когда взор помрачен, не там, где должно, не в том виде, в каком Промысл являет Себя; — не видят наконец, ибо суждением о путях Промысла управляет самолюбие и страсти. Освободим себя, бра­тие, от сих недостатков, будем в суждении о путях Божиих неуклонно следовать правилам противоположным — и мы вскоре опытно узнаем, что Господь не далеко от каждого из нас (Деян. 17; 27).

И как Ему быть далеким? Разве Он не вездесущ? Разве премудрость и всемогущество Его могут где-либо оставаться без действия? Только языческие боги были праздными зрителями судьбы человеческой: наш Отец Небесный непрестанно делает (Ин. 5; 17). Только Ваалы и Веельфогоры могли спать: наш Промыслитель. не воздремлет, ниже уснет, храняй Израиля! (Пс. 120; 4). Как Ему быть далеким от нас? Разве не Он наш Творец? Не Он наш Отец? Так ли мы помним Творца, что забываем Того, о Коем живем и движемся и есмы? (Деян. 17; 28). Так ли знаем Отца, что сомневаемся в Его попечениях о детях? Земные отцы, как человеки, зли суще, не дают, однако же, чадам вместо хлеба камени (Лк. 11; 11). Отец ли Небесный сделает сие, Тот, Который из камения может воз­двигнута Себе чад? (Мф. 3; 9). Как Ему быть далеким от нас, когда Он иждил и иждивает на нас столько благ! Чего не дал Он нам в залог Своего попечения о нас? Земли? Человек сначала еще поставлен царем ее. Неба?

Оно давно обещано в наследие верным чадам. Ангелов? Они служат на­шему спасению. Будем требовать, чего угодно — все получим! Нужно ли, чтобы для уверения нас сошел Он Сам с неба, жил с нами, даже умер за нас? И это сделано! Сын Божий сходил с неба, обитал между человеками и из любви к нам положил за всех нас душу Свою. После сего кто может сомневаться в попечении о себе Промысла?

С этой верою в Промысл Божий, и с этим расположением видеть Его в приключениях своей жизни желаем, братие, вступить вам во врата Но­вого года, твердо веруя, что Господь Сам не замедлит явить следы Свое­го отеческого Промысла тем из вас, кои, не смежая очей своих сомнения­ми, будут всегда готовы лобызать с благоговением мудрую десницу Его, как бы она ни обнаруживала своего присутствия: явно или тайно, сооб­разно ожиданию, или против оного, дарами любви и милости, или лише­нием и ударами вразумляющими. Аминь.

Беседа на новый год (Сие убо глаголю, братие, яко время прекращено есть прочее… преходит бо образ мира сего (1 Кор. 7; 29, 31))

Сие убо глаголю, братие, яко время прекращено есть прочее… преходит бо образ мира сего (1 Кор. 7; 29, 31)

Может быть, некоторые из нас и не желали бы слышать ныне о со­кращении своей жизни и суете земных дел, — ныне, когда сердце челове­ческое, а более язык, следуя принятому обыкновению, истощаются, же­лая всем и каждому долгих лет, счастливой будущности. Но что делать? Лучше выслушать истину по видимому печальную, а в самом деле весь­ма полезную, нежели, забывая оную, подвергаться действительному бед­ствию. Что же, братие, может быть истиннее той мысли, что все нынеш­ние благожелания не могут прибавить к жизни нашей ни одного часа, и что настоящий Новый год, подобно всем предшествовавшим, не столько продолжит, сколько сократит оную? Равным образом, что может быть нужнее для нас, странников и пришельцев земли, как твердо знать, что краткое время, данное нам на приготовление себя к вечности, еще более сократилось ныне, что мы все еще ближе подошли к той решительной минуте, в которую потребуют строгого отчета во всей нашей жизни? Прилагая сии истины к собственному сердцу, сие убо глаголю, братие, яко время прекращено есть прочее… преходит бо образ мира сего!

Впрочем, братие, когда апостол Павел возвещал коринфским учени­кам своим о сокращении их земной жизни, то не только не мыслил при­вести их через то в какую-либо скорбь, напротив, объявлял им сию исти­ну в виде утешительной новости, вместо сильнейшего побуждения к по­двигам и терпению. Так и должно быть! Для христианина, который не имеет здесь пребывающего града, и постоянно взыскует грядущего, кото­рый непрестанно ожидает пришествия своего Господа и в сем ожидании поставляет свою радость, свой покой и славу; для истинного христиани­на, — говорю, — весьма утешительно, когда он слышит, что время его при-шельствия на земле сократилось, что славный день Господень прибли­зился. Печален же сей предмет может быть только для тех, кои, предав себя миру и прилепившись к земле, забыли небо, не помнят своего веч­ного отечества. В таком случае избранные нами слова апостола сугубо полезны для нас и приличны настоящему собранию, ибо они доставят истинное утешение тем из нас, кои одни, собственно, и достойны оного, и могут произвести печаль по Бозе в тех, коим и должно сетовать, чтобы соделать себя достойными истинной радости. Прилагая сии истины к вечной судьбе каждого из нас, сие убо глаголю, братие, яко время пре­кращено есть прочее… преходит бо образ мира сего!

И, во-первых, да возвестится сия утешительная истина вам, святые Божий человеки, кои в прошедшем лете не преставали не только за себя, но и за нас, ленивых рабов, трудиться в вертограде Господнем, и сеяли, как должно полагать, судя по развращению века сего, не терпящего исти­ны и правды, сеяли большей частью собственными слезами: утешьтесь и восклоните главы ваши; время подвигов ваших сократилось; число иску­шений, вас ожидающих, умалилось; вы ближе подошли к месту своего успокоения, и некоторые из вас, может быть, в наступающем же лете, будут навсегда разрешены от уз плоти, и явятся небесному Мздовоздаятелю для принятия венца победного. О, братие святая! Что может тогда сравниться с блаженством вашим? Какое слово, чей язык изобразит то, что вы узрите, сколько приимете, где будете поставлены? Чем покажутся вам тогда все прошедшие труды ваши, все огорчения и подвиги, вся мно­гострадальная земная жизнь ваша?

Кратким сном, в коем являлись привидения, устрашали опасности, нападали враги, и который, чем был страшнее, тем более доставил при­ятности после пробуждения. Тогда вы опытно познаете великую исти­ну, изреченную апостолом, что все нынешние временные страдания наши суть ничто в сравнении с той славой, которая нам предназначена (Рим. 8; 18).

Посему-то, братие, без сомнения, приимут с радостью из руки Гос­подней продолжение земного жребия своего и те из вас, коим еще сужде­но бороться с искушениями и напастями века сего, кои предназначаются Промыслом к совершению новых подвигов веры и самоотвержения, к произведению новых чудес любви и смирения. Так, вы все с новой рев­ностью потечете тем путем, коим поведет вас рука Вседержителя; хотя бы она повела вас путем мрака и сени смертной, хотя бы вы ничего не видели на сем пути, кроме болезней и уничижения. Вы единожды и на­всегда посвятили себя Господу, всецело предали Ему судьбу свою вре­менную и вечную, сочетали неразрывно жребий свой с жребием своего Спасителя: после сего для вас неважно, что ни последует с вами в будущем; только бы вам следовать неуклонно за Господом, только бы вам все­гда творить волю Его, Премудрого и Всеблагого. Неудивительно, если сей любвеобильный Отец, для большего совершенства чад Своих, для очищения вас от последних нечистот плоти и крови, попустит вам под­вергнуться новым искушениям, потребует от вас новых жертв, чистей­ших, совершеннейших, а посему и тягчайших: это будет новый, верней­ший залог мудрой любви Его к вам, новый благодетельный опыт врачеб­ной десницы, исцеляющей недуги ваши, окончательное приготовление вас к вечной свободе и торжеству чад Божиих. Вы не можете быть луч­ше, — что я сказал? — вы никак не можете сравнивать себя со своим Спа­сителем; а Он, Он Сам чего не претерпел за истину, каким путем, как не страданиями, возшел на престол вечной славы? Вы не поставите себя выше своих предшественников, достигших небесного отечества: а они все, более или менее, тем или другим образом, терпели, страдали, несли крест своего Господа.

Не удивительно, братие, когда и вы, будучи последователями Распя­того, преемниками мучеников и исповедников, не имеете иногда где подклонить главу, не находите на земле, ни в ком и ни в чем, отрады. Если бы вы были от мира, сообразовались с его духом, то мир любил бы вас, как чад своих; но поелику вы не от мира, поелику ваши правила совершенно противоречат его нечистым правилам, вашими благими деяниями обли­чаются его лукавые дела, вашими чаяниями постыждаются его нелепые надежды; поелику вы своей жизнью непрестанно унижаете, побеждаете мир, то что удивительного, если и вас ненавидит мир? Эта ненависть со­ставляет необходимость и для него и для вас: для него — бесчестную и гибельную, для вас — славную и спасительную. По сей-то постоянной борьбе между вами и миром и познается, что мир, преследующий вас, лежит весь во зле, есть враг Бога и всякого добра, а вы, преследуемые миром, свободны от греха, принадлежите к области чад Божиих, состав­ляете царство Иисуса Христа.

Что еще сказать вам, братие? Трудно идти против бурных порывов тлетворного духа времени, тяжело быть предметом подозрений, клевет и презрения, больно видеть торжество неправды, и невинность, лишенную последнего утешения. Но, сыны света, чада упования! Дерзайте, мужай­тесь, стойте! Еще мало, и Господь приидет, не закоснит; ей, Он не закоснит для вас; еще несколько лет, может быть, месяцев, дней терпения, — и ангел смерти восхитит вас от среды лукавствия и преставит туда, где живет одна правда. Сие убо глаголю, братие.

Но кому я дерзаю говорить это? Вам ли, избранные Божий, кто бы вы ни были, вам ли слышать советы из уст нечистых! Как бы мы были все утешены, если бы кто-либо из вас ныне преподал нам наставление; если бы, руководясь собственным опытом, указал нам тот царский путь, коим вы шествуете на небо! Какого бы действия не произвели над нами слова ваши, растворенные благодатью Святаго Духа? Но вы известны только единому Богу, мы не зрим и не слышим вас; только веруем в бы­тие ваше среди нас: веруем, ибо вас избранных ради сохраняется мир сей; ради нас грешных он давно бы погиб с шумом.

Обратимся, братие, к самим себе и приложим поучительные слова Апостола, во-первых, к тем из нас, коих можно назвать христианами со­мнительными, и кои суть действительно таковы; поскольку доселе не произвели над собою, в отношении к вечному спасению, ничего реши­тельного, доселе не утвердились ни в добре, ни в зле; иногда обращались к небу, но чаще увлекались соблазнами мира; нередко принимали, но ни разу не сохранили решимости жить свято; падали, по-видимому, с тем, чтобы восстать, но и восставали как бы для того только, чтобы пасть. Не нужно, братие, доказывать, как велико между нами число таковых полу­добрых людей; вы сами знаете, что к нему принадлежит большая часть христиан, а посему тем нужнее указать, сколь опасно это нерешительное состояние, сколь недостойна христианина сия полухудая жизнь.

Итак, во имя Господа, Коему все мы желали бы служить, хотя не служим постоянно, во имя Господа глаголю вам, слабые и колеблющие­ся братие, яко время нужное нам для утверждения себя в вере и добро­детели, сокращено есть прочее. Вы часто находили занятие в благоче­стии весьма скучным; часы, посвящаемые набожности и человеколю­бию, слишком продолжительными; не знали, на что употребить праздное время, и проводили оное в рассеянии, в забавах, часто предосудитель­ных и вредных. Вот, смотрите, эти скучные часы теперь прошли, это праздное, тяготившее вас время, улетело — праздно, без добрых дел!.. Как бы хорошо было, если бы прошедший год весь проведен был как должно, во славу Божию, во благо ближних и в собственное спасение! С каким светлым и радостным лицом явились бы вы теперь пред алтарь Вездесущего принести жертву хвалы за Его благодеяния! Как утешительно было бы для сердца воспомянуть теперь об искушениях ко гре­ху, вами препобежденных, о подвигах добродетели, вами совершенных, о гонимой невинности, вами защищенной, о неопытной юности, исторг­нутой из пропасти греха, о слезах вдовицы, вашей рукою отертых, как бы, — говорю, — отрадно было для духа воспомянуть о всяком благодея­нии ближнему! Между тем как теперь многие из нас без трепета не мо­гут и помыслить о прошедшем; не могут обратить взора назад, без того, чтобы не встретиться или с жертвами, или соучастниками, или свидете­лями своих слабостей, своей неверности Богу и добродетели. Вы сами, братие, чувствуете сию печальную истину и, без сомнения, многие из вас желали бы возвратить случаи к добру, ими упущенные, желали бы снова начать прошедший год, чтобы провести оный в истинной любви к Богу и ближнему. Но, братие, прошедшего лета уже не будет (Откр. 10; 6); что бы мы ни делали, не можем возвратить оного; Сам Бог не может сделать сего для нас. Свиток времени непрестанно разгибается перед каждым, листы вращаются один за другим; пиши, что угодно и как угодно, но нельзя перевернуть ни одного листа назад; нельзя пере­ставить, переменить или уничтожить ни одной буквы: как написано, худо ли, хорошо ли, так и останется вечно, так и будет читано некогда Суциею в слух Ангелов и человеков. Как же, братие, должны быть мрач­ны и отвратительны черты, кои пишутся или коварством и клеветою, или жестокостью и бесчеловечием, или корыстолюбием и бесчестным прибытком, или сладострастием и низкой похотью, и как тяжело будет слышать, что написано такими чертами!..

Но прошедшее невозвратимо! Все, что мы можем сделать с нашими грехами, состоит в том, чтобы в духе истинного покаяния и живой веры предоставить изглаждение их всемогуществу нашего Искупителя, для Коего нет ни прошедшего, ни будущего, и Который, по тому самому, Своею преизбыточествующей правдой всегда может покрывать неправ­ды наши. По крайней мере, братие, сделаем то, что можем, воспользуем­ся настоящим и будущим; не будем более злоупотреблять долготерпени­ем Божиим; поспешим окончить несчастную борьбу над нами света со тьмою, отторгнем сердце наше от мира и посвятим оное Господу. О бра­тие, поспешим сделать это! Не попустим более обольщать нас той лукавой и гибельной мысли, что слабости наши невелики, что грехи наши не тяж­ки, что мы недалеко уклонились от пути правды, что, делая угождение страстям и обычаям мира, мы не теряем из вида и нашего спасения. Ах, что нужды до того, от чего мы можем погибнуть, от малого или от ве­ликого, тяжкого или легкого: довольно того, что гибнем. Важно ли, ка­ким орудием отнята у человека жизнь, большим или малым? Важно, если отнята, важно, что отнята жизнь у человека. Но, братие, всякий грех, какого бы рода он ни был, отнимает жизнь у нашего духа; всякий грешник мертв пред Богом. Не имеют, без сомнения, духовной жизни и все те из нас, кои не стараются об утверждении себя в добродетели, коих жизнь, при некоторых похвальных деяниях, исполнена изменой и неверностями закону Божию, коих вся добродетель состоит в том’, что они не грешат непрестанно, коих все христианство ограничено тем, что они — почитают себя грешными, желали бы сделаться праведными, и, однако же, продолжают жить, как жили. Если можно признать в этих людях некоторый остаток духовной жизни; то не должно ли состояние их уподобить состоянию больного, борющегося со смертью, который то подает некоторые признаки жизни, то повергается в бесчувствие? Боже мой, какое состояние! И на нем-то, однако же, на протяжении этой смертельной борьбы духа с плотью, основывается беспечность боль­шей части людей в деле собственного спасения! Малое число добрых мыслей, добрых желаний, добрых дел, служит для них доказательством, что они не совершенно умерли для Бога и добродетели!

Несчастные, а того не ведают, что этот малый остаток добра, что сей сомнительный признак духовной жизни, есть, может быть, не более, как румянец, остающийся иногда в продолжение времени на лице мертвого. Но, пусть он будет действительно тем, чем хотят его видеть — признаком продолжающейся еще борьбы духовной жизни с духовной смертью: что за признак? Какая надежда?.. И, прежде всего, может ли быть продолжи­тельно смертельное борение духа с плотью? Не может; таков закон при­роды и благодати! Малое число добрых дел может оставаться, подобно как румянец остается на лице мертвого; но духовной жизни уже не будет. Таков, повторяю, закон природы и благодати, что борение жизни со смер­тью — в теле ли, в душе ли — не может быть продолжительно; и те, кои на основании некоторых похвальных поступков своих думают, что они еще живы для Бога, находятся в жалком самообольщении. В них нет жизни, они мертвы; и если не делаются людьми совершенно развратными, то их удерживает от того уже не вера, живущая в сердце, не совесть, а внешние побуждения: иных слабость здоровья, других опасения бесчестия, иных приличия, место, время, случай… Но прочна ли сия узда? Крепка ли эта опора? Надежен ли сей вид честности? Долго ли может заменять недо­статок истинной духовной жизни в сердце это случайное, так сказать, воодушевление внешними средствами — ветром страстей, дуновением приличий, стечением обстоятельств? Припомните, братие, что бывает с теми людьми, кои принуждены долго идти над бездною, и обращать лицо то на ту, то на другую сторону: у них наконец смущается зрение, помра­чается рассудок, теряется чувство; и они, если не спасет чья-либо рука, падают в бездну. То же самое происходит и с миролюбцами, кои долго колеблются между небом и землею, долго скользят над бездною греха; с продолжением времени они теряют нравственное чувство, обымаются некиим духом кружения и, в гибельном самозабвении, предаются, нако­нец, всякому разврату. И не этим ли путем постепенного охлаждения к вере и добродетели, путем безрассудного небрежения о своих мнимо-маловажных пороках, низринулись в бездну преступлений все исполины греха, коих одно имя приводит в трепет друзей человечества?

Не так ли образуются и творятся все сосуды нечестия, не так ли рас­тут все сыны погибельные? Без сомнения, и они когда-либо не были тем, чем соделались впоследствии, не вдруг устремились на всякое зло; сна­чала предались малым и благовидным грехам, и пошли путем нечестия, обманутые той же обольстительной мыслью, что будет время исправить свои недостатки, возвратиться назад; но пренебреженное вначале зло усилилось в сердце, искра страсти превратилась в пламень, чувство до­бра иссякло, совесть умолкла, природа огрубела, благодать отступила; и они, как бы влекомые некой тайною силою зла, устремились на творение дел неподобных и всякой нечистоты. Да сохранит нас Бог от такового ожесточения во грехе, от низпадения в эту глубину зол! Но, братие, ужас­ные примеры зла не напрасно попущаются Промыслом; они попутают­ся для того, да, видя их, блюдемся от закоснения во грехах. Зная это, по­спешим искоренить в нашем сердце семя погибели, доколе оно не воз­росло, не проникло нашу природу, не заняло воображения, не наполнило сердца, не подавило совести; поспешим оставить путь неправды, доколе слабые стопы наши не отреклись служить нам. Оставим, если то неиз­бежно, все прочие дела, только бы совершить это одно великое дело; не пожалеем для сего никаких жертв, хотя бы надлежало расторгнуть самые приятные связи, подвергнуться поношению, бесчестию, гонению. Решим­ся на все для славы Божией и нашего спасения. В сей-то решимости и состоит наиболее тайна истинного обращения; на сию-то решимость и нисходит благодать Божия. Для нас трудно было постоянно идти путем закона, потому что на нас лежали узы земных пристрастий; потому что мы несли на раменах своих целый мир: разорвем сии узы, сбросим это проклятое бремя, — и мы скоро на опыте узнаем, что закон Божий благ, путие Господни добры, иго Спасителя легко.

Сие убо глаголю, братие. Вы можете и должны следовать тому, что возвещается вам во имя Господа; и благо вам, если последуете и употре­бите новый год на то, чтобы очистить себя от всякой скверны плоти и духа, утвердиться решительно в добре и навсегда оставить все худые привычки, нечистые наклонности, порочные деяния, — все, чего не одо­бряет совесть и что осуждает вера. Можете, ко вреду своему, и остаться в прежней нерешимости, — продолжать свое колебание между небом и зем­лею, между добродетелью и пороком: но знайте, что вы никогда не успе­ете соединить в себе того и другого, не возможете примирить света с тьмою; знайте, что время, нужное вам для очищения себя от зла, сокра­тилось, и образ мира, с коим вы не хотите расстаться, по необходимости преходит и исчезает. Сие убо глаголю, братие, яко время прекращено есть прочее… преходит бо образ мира сего!

Теперь да внимают слову апостола и те из нас, кои в прошедшем лете совершенно не мыслили о своем спасении, влаялись всяким ветрам страстей, позволяли себе все роды и виды пороков, жили так, как бы не было Бога и вечности, и, что всего преступнее, не только сами гибли во грехах, но и служили соблазном и пагубою для многих других.

Но, разве есть такие люди? Между христианами? Народом избран­ным, святым, очищенным кровью Сына Божия? — Увы, граде Божий, гра­де святый, Церковь Христова! — Преславная глаголашася о тебе (Пс. 86; 3); но что совершается в недрах твоих? — Мало было, что безумный меч кесарей пожинал младые леторасли твои; мало было, что святотатствен­ная рука врагов истины посягала на святыню алтарей твоих: надлежало, наконец, чтобы собственные сыны твои соделались для тебя поношени­ем, чтобы ты лишена была последнего утешения — видеть их ходящих в чистоте и истине. Где те блаженные времена, когда христиане сияли, яко-же светила в мире (Флп. 2; 15), и отличались от всех более своими добродетелями, нежели обрядами веры, когда можно было сказать, что во Христе Иисусе несть бо разнствия иудееви же и еллину (Рим. 10; 12): ибо все нова тварь!  (Гал. 6; 15). И ныне, кажется, несть разнствия ни христианину, ни неверному; но потому, что все — ветха тварь, грешники!

Впрочем, Церковь, как чадолюбивая матерь, никогда не оставляет надежды, что между самыми строптивыми и недостойными сынами ее находится много таких, в коих не угасло еще чувство всякого добра; кои, среди всех соблазнов и преступлений, сохранили в себе, хотя хладное и слабое, желание — исправить свою жизнь и обратиться к Богу. И кто зна­ет? Может быть, в числе великих грешников есть люди, кои со временем не только познают свое плачевное состояние, возненавидят грех, но и соделаются образцом истинного покаяния для подобных себе грешни­ков. Разве благодать не соделывала из гонителей — Апостолов, из людей невоздержных — постников и целомудренных, из гонителей истины -мучеников за истину? Что соделано прежде, то может быть и теперь; рука Господня никогда не сокращается, всемогущество Спасителя нашего все­гда одинаково: та же благость, та же любовь ко всем грешникам.

Итак, кто бы вы ни были, недугующие грехами, братие, как бы да­леко ни блуждали от пути истины, как бы жестоко ни было сердце ваше,  как бы тяжек ни казался вам голос, зовущий к покаянию, — слышите слово Апостола, яко время и для вас, порабощенных временному и тлен­ному, сокращено есть прочее; и для вас, совершенно преданных миру, преходит образ мира сего. Так, сей лукавый мир, коему вы работаете душою и телом, непрестанно преходит и изменяется; обольстительный образ его, коему вы покланяетесь, как божеству, постоянно темнеет и становится отвратительнее. Вы не примечаете сего, но как можно вам и приметить что-либо подобное, когда бог века сего ослепил очи ваши (2 Кор. 4; 4) суетою?

Всмотритесь, однако ж, пристальнее в образ жизни вашей, — и вы увидите, что он весь состоит из суеты и ничтожества. Чего не делаете вы для продолжения ваших удовольствий? Но много ли успеваете? Они бе­гут, как тень, — и в вашем сердце остается одна пустота. Где теперь бесчинные собрания, роскошные пиршества, соблазнительные зрелища, срамные телодвижения, преступные восторги, буйные порывы страстей, нечистые взгляды, адские мысли, чувства, где все то, чем вы занимались, что составляло бытие ваше в прошедшем году? Где оно? Сами видите, что все это обратилось теперь в ничто. Но то же самое последует и со всеми будущими вашими летами, если вы не перемените своей жизни, не обратитесь к Богу, закону и совести; после каждого года, проведенного во грехах, будет оставаться одна суета; наконец, после всей жизни оста­нется одна суета сует… А с вами, злосчастные, что будет тогда? Чем будет питаться бессмертный дух ваш, когда мир прейдет для вас со всеми похотями? Что заменит для вас нечистые плотские наслаждения? На что об­ратятся тогда ваши необузданные страсти? Не находя нигде сродной себе пищи, не станут ли они терзать собственное ваше сердце? Это, бившееся только для мира и греха, сердце не составит ли тогда само из себя ада?

Так, ожесточенные во грехах миролюбцы, беззаконные наслаждения ваши достойны порицания и отвращения не только потому, что они пре­ходят, как тень, и исчезают, но и потому, что, исчезая, оставляют за со­бою неизгладимые следы разрушения и бедствий. Не думайте, что грехи ваши не существуют, потому что вы не ощущаете уже от них преступно­го удовольствия; нет, они все существуют для того, чтобы некогда тер­зать и мучить вас. Грех кратковременен только по суетному удовольствию, им доставляемому; но он вечен по тому безобразию и разрушению, кото­рое вносит в нашу природу. Не спрашивайте, в чем состоит это разруше­ние. Оно — в извращении вашей природы, в истощении вашего духа, в растлении сердца, в потере совести, в наклонности ко злу, в отвращении от всего доброго и святого, в непрестанной борьбе мыслей и чувств, упо­добляющих вас духам отверженным. Если вы теперь не чувствуете всей разрушительной силы зла, в вас живущего, не дознаете опытом, что без­законная жизнь есть сама себе наказание, то потому, что земное бытие наше так устроено Промыслом, что грех не оказывает здесь большей ча­сти гибельных действий своих, дабы служение добродетели было тем свободнее и бескорыстнее; потому, что дух ваш, непрестанно упиваясь из чаши плотских удовольствий, всегда кружась в вихре забав и мечта­ний, находится в состоянии нечувствия; потому, наконец, что телесный состав, подобно пеплу, скрывает в себе адский огонь греха, тлеющий в душе вашей, и препятствует ему обратиться в пламень всепоедающий. Как много, впрочем, миролюбцы, страдаете вы и теперь! Как несчастна жизнь ваша уже и здесь! Несмотря на суетные наслаждения, не тяготит ли вас непрестанно чувство скуки, побуждающее вас, подобно ветру, пе­реноситься из одного места в другое? Не слышится ли, по временам, внутри вас тайный голос, что лучше было бы вам не родиться, нежели жить так, как вы живете: на погибель себе и другим? Не бывает ли минут, что вы стыдитесь сами себя, даже неодушевленных вещей, вас окружающих? Не случается ли, что вы завидуете (не словами только, как в изнеженных стихотворениях, а на самом деле) бессловесным животным? Не обнима­ет ли вас иногда проницающий душу и сердце трепет при встрече с тем, что напоминает человеку о его вечном предназначении? Не пробуждает­ся ли, по временам, ужасное чувство того, что в вас обезображено чело­вечество, что вы где-то ниже, нежели прочие люди, в какой-то бездне, что вы принадлежите к числу отверженных, что в вас живет как бы некий дух злобы, что вами движет какая-то враждебная сила зла? Все сие не отравляет ли ваших удовольствий, не составляет ли того крушения духа (Еккл. 1; 14, с подлин.), коим слово Божие угрожает миролюбцам? Плоть, виновница беззаконий, седалище нечистоты, не страдает ли подобно духу? От чего искусство и неусыпность врачей не успевают следовать за бесчисленным полчищем болезней, непрестанно возрастающим, всегда из­меняющимся, более и более свирепеющим? Спросите у них, кто роди­тель сих болезней? И все единогласно скажут вам: грехи и развратная жизнь. Вопросите и духовных врачей, что большей частью видят они, находясь при одре умирающих грешников? Не лютые ли мучения тела, давно растленного ядом греха? Что слышат? Не проклятия ли прежней беззаконной жизни? Если же, братие, и на сей греховной земле, в этом плотском мире, грех уже так злобно изменяет вам: в цветах скрывает жало, в сладости растворяет яд; если вы и здесь несчастны по духу и телу, то что будет с вами там, где живет одна правда и чистота? Чего не должны вы будете терпеть в стране воздаяния и суда? В каких ужасных видах не разраытся там гибельная сила греха, не воспящаемая (не отвлекаемая) более узами милосердия Божия? Одна противоположность грубости, не­чистоты, растленности вашего духа, и духовности, святости и чистоты мира бесплотного, не составит ли для вас вечный неиссякаемый источ­ник мучений и страха? Как для больного зрения несносен свет дневной; так для недугующего грехами ума будет нестерпимо сияние небесного; как нечистым насекомым противны места благорастворенные и чистые, так для погрязшего в похотях сердца тяжела будет чистота мира бесплот­ного; как тем, у коих повреждены органы дыхания, убийствен самый воз­дух, коим живем и дышим, так для растленного нечестием духа будет смертельна та святая стихия, в коей живут и блаженствуют бессмертные Ангелы. Душа каждого грешника, разрешившись от тела, сама собою примет вид отверженного духа, будет искать мрака, стремиться в бездну, алкать ужасов и разрушения…

Вот к чему, братие, ведет вас развращенная жизнь, ведет непремен­но. Пути беззакония гладки и приятны, но окончание их зрит прямо во дно адово. Перед каждым грехом смертным, по выражению пророка, является рай сладости, но позади его поле пагубы. Что же, братие, по­буждает вас оставаться на сем пути к аду? Почему не поспешите вы удалиться с поля пагубы? Время сокращается, а вы простираетесь в беззакониях! Лукавый мир преходит, а вы неподвижны во зле! Смерть жертву за жертвой похищает из среды нас, а вы мните основать здесь вечное жилище суеты! Боже мой! кто мог так ослепить вас? И что будет с вами, если какой-либо Ангел Господень насильно не изведет вас из погибающего Содома?

Припомним, братие, начало прошедшего года, сколько людей, кои, подобно нам, вступая в Новый год, предавались надеждам на будущее? И где они теперь? Где тот бесчестный клеврет, с коим ты делил безумные беседы, губил драгоценное время, продавал совесть и добродетель? Где тот низкий друг, от коего ты принимал зловредные советы, перед коим раскрывал тайну твоих страстей и преступлений? Чего бы они не согла­сились теперь дать за то, чтоб им позволено было возвратиться на землю для исправления своей жизни! Что для них сделалось совершенно невоз­можным, то самое для нас еще возможно и легко. Ангел смерти, скло­нясь, может быть, на молитвы какого-либо праведника, пощадил нас; но надолго ли? Перенесемся мыслию в будущее, вообразим, что и этот но­вый год окончился: опять будет в сем храме священное собрание, опять произнесется поучение с сего священного места; но будем ли мы тогда в живых? Известно, что смерть ежегодно похищает четыредесятую часть жителей сего пространного града; значит, четыредесятой части нас, здесь теперь находящихся, не будет в следующем году; значит, между нами есть немалое число людей, кои в последний раз вступают в новый год и, может быть, в последний раз слышат теперь слово покаяния. В послед­ний раз!.. Я содрогаюсь, братие, от сей мысли; трепещу, представляя, что должен быть последним вестником спасения для сих душ, имеющих вскоре предстать на суд. Господи! Ты Сам глаголи в сердцах людей сих  Твоею всемощною благодатью! Сам внуши им, что число лет их сокра­тилось в последний раз, что они уже на пороге вечности, ибо, что значат все наши слова и убеждения, если Ты, о Боже, не даруешь силы благовествующему и благодати слышащим!

Так, братие, нет ни малейшего сомнения в том, что между нами, те­перь, в этом собрании, есть люди, коим не суждено увидеть окончания наступившего года. И этим-то, уже обреченным жертвам смерти, надле­жало бы наипаче внять словам Апостола, мною возвещаемым, и употре­бить малый остаток жизни на приготовление себя к вечности. Но, кто сии жертвы? Мы не знаем их; знаем только, что от смерти ничто не защища­ет: ни крепость сил, ни юность возраста, ни богатство, ни искусство, -знаем только, что каждый из нас всякую минуту может сделаться жерт­вою смерти. А посему всем нам должно быть бдительными на страже своего спасения; каждый обязан ныне рассмотреть жизнь свою, начать и продолжать новый год так, чтобы не страшно было, если угодно будет Господу, окончить его в вечности. Наипаче же да поразятся спаситель­ным страхом смерти те из нас, кои доселе небрегли о своем спасении, и, увлекшись соблазнами мира, поработившись плоти, провождали жизнь в нечистоте и грехах. О братие, что будет с вами, если смерть внезапно восхитит вас из среды живых! Как явитесь вы пред Судиею? Что пред­ставите из своих дел? Куда обратитесь за помощью? Где скроете свои преступления?.. Знаю, что подобные слова для некоторых грешников, присоединяющих к разврату сердца буйство ума, могут показаться не­действительными; знаю, что нечестивая жизнь между многими ужасны­ми последствиями влечет за собою неверие в самые священные предме­ты, и особенно, неверие в наказания, ожидающие грешников за гробом; и, возможно, в сем храме, между нами есть люди, кои поставляют безум­ную славу в том, чтобы сомневаться в обетованиях и угрозах Евангель­ских, Но мое слово не к тем исполинам греха (кои, впрочем, являются малодушнее детей на одре смерти): для возбуждения этих людей нужны громы гнева небесного, а не кроткий глас убеждения. Я говорю к душам грешным, но кои не дошли до того безумия и отчаяния, чтобы обречь себя на погибель и ничтожество. Их-то желал я остановить на пути к аду. И почему не иметь мне сей надежды? Почему и вам, братие, как бы ни были велики грехи ваши, отчаиваться в своем спасении? Дверь покаяния еще не затворена — может приходить всякий. Пусть зло проникло природу вашу, пусть пагубные привычки одолели рассудок и совесть вашу; пусть грех соделался для вас как бы некой необходимостью — все это обратится в ничто, если вы того восхотите. Как! Диавол успел сделать из вас сынов нечестия и погибели, а Бог, а всемогущая благодать Его не сильны сотво­рить вас паки сынами спасения? Кто может утверждать сие? Веруйте ток­мо в Спасителя и будьте мужественны — и вы возникнете от диавольской сети. Господь не оставлял вас, когда вы жили во грехах; оставит ли, когда вы обратитесь к Нему? Но будьте, говорю, мужественны. Если для спасе­ния жизни телесной решаются переносить самые жестокие меры врачеб­ного искусства, то для спасения души, для истребления в ней злых навы­ков, для претворения растленной грехами природы, тем паче нужно ре­шиться на лишения и пожертвования. Чем далее будете вы отходить от ужасной пропасти греха, тем более она будет терять силу привлекать вас; наконец, когда перейдете, так сказать, черту, отделяющую область нече­стия от Царства Света, то некая невидимая сила повлечет вас к небу. Толь­ко не медлите, братие, в пропасти греха, доколе она не сомкнулась над вами и не заключила вас в себе навеки; начните теперь же соделывать свое спасение. Лучше сего места, приличнее настоящего времени не мо­жет быть для начатия сего святого дела. Кто искренно будет стараться о том, чтобы соделаться добрым, того Сам Бог научит всему.

Сие убо глаголю, братие. Служитель слова может только возвещать волю Божию, указывать пути живота; но он не может дать сил к исполне­нию возвещаемого, он сам принадлежит к числу людей, требующих вра­зумления и помощи свыше. Един Бог может укоренять и взращивать в сердце вашем слово спасения, следовательно, к Нему, как можно чаще, должны мы все возводить взоры и сердце; у Престола благодати должно быть общее и всегдашнее наше прибежище. Но, братие, Сам Бог не воз­может спасти нас, если мы будем коснеть во грехах, нерадеть о своей душе, стремиться к погибели. Спаситель сделал и делает все для греш­ников; после сего наше спасение или погибель зависит от нас. Аминь.

11. Слово на новый год

Святая Церковь нередко имеет утешение видеть у себя стечение празднеств, усугубляющее светлость дней, ею торжествуемых. Но ны­нешний день, братие, как начало и венец нового лета, постоянно укра­шается стечением трех великих празднеств. Торжествуем, во-первых, в память обрезания Господа нашего Иисуса Христа, во-вторых, — в честь нового лета, в-третьих, — в честь и память святителя Христова Василия Великого. Празднества весьма различные по своему предмету, но сход­ные по духу, имеющие одну и ту же цель главную. Ибо всякое новое лето дается нам не для другого чего, как для совершения над собою духовного обрезания; с другой стороны, только одно духовное обреза­ние может соделать для нас настоящее лето истинно новым; а жизнь святого Василия представляет разительный пример и духовного обре­зания, и духовного обновления, им даруемого. Раскроем для нового лета сии истины в наше назидание.

Всякое новое лето, как мы сказали, дается человеку для духовного обрезания. Должна быть, братие, какая-либо цель, и притом немалая, вре­мени, нам даруемого. Ибо премудрость Божия не может без намерения и напрасно иждивать столько своего Промысла на содержание нас в сем мире и сего мира для нас. Какая же цель времени и жизни нашей? Та ли, чтобы мы рождались, возрастали, питались, состаревались и умирали? Но так мыслить, значило бы низводить человека ниже круга бессловесных, ибо и они имеют цель высшую. Или та, чтобы мы в продолжение жизни нашей обогащались познаниями различных вещей, достигали по­честей, снискивали богатства, пользовались различными удобствами жизни, веселились, наслаждались? Но все это: и науки, и почести, и со­кровища, и удовольствия — невозвратно оставляют нас у нашего гроба. Может ли же быть целью времени то, что оканчивается вместе со време­нем? И стоило ли бы трудиться целый век над достижением того, что исчезает по совершенном окончании труда? Нет, жизнь земная должна иметь целью то, что превыше земли; время дается для вечности.

Чего же требуют от нас небо и вечность? И на что потому самому должно быть употребляемо все земное и временное? Небо и вечность, в кои всем нам должно вступить, требуют, братие, от всех нас – нашего исправления, очищения, обновления, усовершения, то есть духовного обрезания. Нет нужды искать далеко причин сего требования; стоит толь­ко взглянуть на нас самих и нашу природу, — и тотчас видишь, как оно справедливо и необходимо. В самом деле, мы все явно зачинаемся в беззакониях и рождаемся во грехах; ужели с сей наследственной пор­чей перейти нам и в вечность? Но, она и там составила бы для нас веч­ную тяжесть, вечный источник недугов и горестей, посему должна быть исправлена здесь.

Мы в продолжение жизни нашей впадаем в различные пороки, увле­каемся многими страстями; ужели с ними явиться нам и в сожительство чистых Ангелов, пред лице нашего Создателя? Но это покрыло бы нас вечным стыдом там, осквернило бы небесное жилище наше, навсегда отвратило бы от нас светлое Лице Отца Небесного; посему все наши по­роки должны быть искоренены здесь, страсти подавлены здесь, зло и рас­тление греховное очищено здесь. Но сие исправление и очищение при­роды нашей, совершаемое через самоотвержение и потому соединенное с принуждением, лишениями, болезнями, и есть то самое, что Священ­ное Писание называет духовным обрезанием. По тому самому обрезание сие и составляет главную цель нынешней нашей жизни на земле, всей нашей деятельности, всех наших познаний и приобретений, трудов и на­слаждений, званий и отношений. Кто забудет сию цель, тот будет жить без цели, станет идти, сам не зная куда, строить, сам не зная что, будет трудиться и страдать напрасно. Надобно же будет оставить когда-либо землю и пойти на небо, надобно же будет переменить время на вечность; но другого неба нет, кроме Божия — чистого, святаго; и другой блажен­ной вечности нет, кроме Божией, совершенно не терпящей нечистоты и зла. Посему, доколе есть время, надобно попещись о своем исправлении, очищать себя от всякой скверны плоти и духа, отвергнуть все, недостой­ное неба и вечности. Действие болезненное, занятие трудное, работа про­должительная; для сего нужно сражаться с миром и с собою, отрекаться того, что наиболее влечет к себе, делать насилие своему уму, воле и серд­цу; но как быть? По падении нашем — это единственное средство достиг­нуть цели бытия нашего, необходимый путь к блаженной вечности и са­мый надежный способ к обновлению нашего существа, ко вступлению в новое и никогда некончаемое лето благодати, мира и единства с Богом.

В самом деле, братие, в новом лете произойдет вокруг нас и с нами много нового; но все и в нас и вне нас новое нисколько не обновит нас, не приблизит к цели бытия, не доставит истинного совершенства без ис­правления нашего сердца, без обновления нашего духа, без очищения нашей совести, без духовного обрезания. Ты получишь новое достоин­ство, звание, власть; но если на сей высоте не отложишь прежней низо­сти чувств, высокомерия и презорства, то все скажут о тебе: он тот же -так же надменен, жесток, притеснителен, низок. Ты вступишь в новые связи, в новую приязнь, родство; но если не отложишь прежней холодно­сти, строптивости, небрежности о благе ближних, то самые друзья и кров­ные будут говорить: он тот же — та же нелюбовность, то же лукавство, то же самолюбие, раздражительность, беспокойный дух. Ты поселишься на новом месте, перейдешь в новый дом; но если с тобою перейдут и худые привычки, ежели новые стены будут видеть прежние измены долгу и со­вести; то это переселение прежнего зла — новоселье греха. Все сии и по­добные новости не обновят нас, если сердце останется ветхим, если ты пребудешь во грехе. Напротив, если через истинное покаяние отложим дела темные; обрежем, как сухие и бесплодные ветви, наши преступные связи и привычки; возобновим и утвердим в себе решимость жить бого­угодно и праведно, то хотя бы во внешних отношениях наших не про­изошло никакой перемены, и мы не приобрели ничего нового; все будет дл^г нас ново потому, что мы сами будем новы. Каждый, знавший наши слабости, нашу нечистоту и грехи, и не видя их в нас, скажет: нет, он совершенно не тот, что прежде! Но, что важнее всего, так скажут о нас самые Ангелы, Сам Бог, — Он Сам скажет: сын Мой сей мертв бе, и оживе: и изгибл бе, и обретеся! (Лк. 15; 24). Такова сила духовного обреза­ния! Оно, и только оно одно, доставляет нам истинное обновление и но­вое лето; посему и время, как мы сказали, дается нам для совершения над нами сего обрезания.

Жизнь святого Василия, ублажаемого ныне Церковью, служит рази­тельным примером сих истин, ибо вся она была непрерывным подвигом обрезания и самоотвержения духовного, и вместе с тем — благодатного обновления во Христе. На это употреблял он все время и все силы, к сему обращал знания и мудрость, к сему — богатство и достоинства, к сему — приязнь и вражду. Крест Христов был для него все: первое и по­следнее занятие ума и сердца, первое и последнее украшение и награда. Ни нежность сложения, ни слабость здоровья, ни высокий сан, ни пре­бывание в Афинах — ничто не могло отвлечь его от нищеты Христовой и подвигов духовных и телесных. Каждый день видел какую-либо его по­беду над собою, каждый день он слагал с себя что-либо, отрекался от чего-либо. Посему, когда надменный властелин желал однажды устра­шить его лишениями, то не мог сделать сего: Василию нечем было гро­зить, ибо у него нечего было отнять. Он весь принадлежал небу, вечно­сти, Богу. Посему и Бог явил Себя в нем особеннейшим образом. Все еще при жизни признавали в нем с благоговением человека Божия, сосуд бла­годати, храм Духа Святаго. А по кончине Церковь немедленно начала ублажать память его, в пример и подражание всем чадам своим.

Редкие из людей, братие, могут вместить столько совершенств, сколь­ко их было в сем святителе; но все мы призваны к одному с ним насле­дию, к одному и тому же блаженству в Боге. И нам время дается на то же самое, на что употребил его он: на очищение своего сердца, на обновле­ние духа, на покаяние и добродетель. Не будем же выпускать сей истины из нашей памяти, и с началом Нового года начнем усерднее пещись об исправлении нашего существа, ибо нужнее и полезнее сего дела для нас нет и быть не может ничего.

Господи и Владыко живота нашего! Ты ввел нас в новое лето, нечи­стых, недостойных благости Твоей; соделай, да не пройдет и оно без очи­щения нас! Дай нам, молитвами святителя и угодника Твоего, узреть в самих себе то приятное лето благодати и обновления, которое нарещи на земле пришел с неба Ты Сам, о Всеблагий и Премудрый! Аминь.

12. Слово на новый год (Сие… глаголю, братие, яко время сокращено есть прочее… преходит бо образ мира сего (1 Кор. 7; 29, 31))

Сие… глаголю, братие, яко время сокращено есть прочее… преходит бо образ мира сего (1 Кор. 7; 29, 31)

Печальная обязанность проповедников! В то время, как вы со всех сторон окружены благожеланиями и приветствиями, когда и сердце и слух ваш ничего не желали бы видеть и слышать кроме одного приятного; в то самое время, мы, последуя примеру апостола, должны сказать вам дру­гое, должны напомнить, что время жизни нашей сократилось; что все мы ближе подошли к тому грозному пределу, от которого нет возврата, за коим — или вечная награда, или потеря бесконечная. Сие глаголю, братие, яко время сокращено есть прочее!..

Впрочем, если подумать хорошо, то чем бы сей вести быть печаль­ной для христианина? Печалится ли любимый, находящийся в дальней стороне, сын, когда ему напоминают о возврате в дом отеческий? Сетует ли узник, когда узнает, что время заключения его сократилось? Досадует ли больной, когда видит, что час его выздоровления приближается? Что же, братие, все мы здесь на сей земле, как не пришельцы в земле чуждой, как не узники плоти и крови, коим подлежит изыти на свободу духа, как не тяжелобольные, коих ожидает выздоровление? Значит, если возвеща­емая нами весть о сокращении времени и жизни прискорбна для кого-либо, то для тех, кои забыли о своем отечестве, не помнят своих уз, при­страстились к своей болезни.

Что является причиной такого превращения вещей? Мир с его блага­ми, земная жизнь с ее чувственными радостями, кровь и плоть с их пре­лестями… Так, образ мира, жизни, плотских удовольствий прелестен для тех, коих очи ослеплены самолюбием и суетою. Но подойдите к сему образу поближе, рассмотрите его повнимательнее: что увидите? Это ис­тукан Навуходоносоров, у коего глава златая, грудь, руки и перси сереб­ряные, чрево и стегна медяны, голени железны, а ноги — скудельны! Яв­ляется, по выражению пророка, камень без рук, приходит какой-либо внезапный противный случай, — и истукан падает; злато, сребро, медь и железо — стираются в прах. Видех, — говорит Псалмопевец, — нечестиво­го превозносящася и высящася, яко кедры Ливанския: и мимо идох, и се не бе, взысках его, и не обретеся место его (Пс. 36; 35-36). Вот история сынов счастья! И как часто повторяется она! — Соломон не поверил было некогда бренности и пустоте благ земных, и думал, вопреки всеобщему опыту, найти в них покой душе своей. К чему не обращался он за сим? Обращался к богатству и стяжаниям; строил домы, насаждал вертогра­ды, отправлял на край света торговые флоты. Корабли привозили без счета злато и серебро, но ни разу не могли привезти Соломону спокойствия. Обращался к чувственным удовольствиям; забывал среди их и величие царя и достоинство человека, но не мог забыть своей совести. Плоть дре­мала на роскошном ложе, а сердце бдело и болело; вокруг него все цвело весельем и радостью, а в нем была суета и крушение духа. Обращался, наконец, к мудрости; ум Соломона обнимал все: от кедра до иссопа, от бега светил небесных до незаметного следа змеи на камне. Что же при­несла Соломону и мудрость земная? То же, что и прочие блага. Уразумех аз, — говорит он, — яко и сие, то есть мудрость, есть суета и крушение духа… и приложивый разум, приложит болезнь (Еккл. 1; 18). После сего, не вправе ли мы, братие, весь обольщающий нас мир сравнить с оною храминою Сарданапаловою, в коей внезапно явившаяся рука написала на стене оные страшные слова: мани, фекел, фарес! (Дан. 5; 25). Там нужен был пророк, чтобы изъяснить написанное; а здесь указание так ясно, что его может видеть и понимать малое дитя. В самом деле, как ни измеряйте величие и блага мира, всегда найдете, что они кратки и скоропреходящи: мани! Как ни взвешивайте их, они всегда окажутся легки и пусты: фекел! И как ни помножайте их, всегда выйдет в конце, что они должны рассеяться и прейти из рук ваших к другим: фарес! Другими словами: все, что в мире, есть суета сует, и всяческая суета.

Сынове человечестии, — восклицал некогда пророк, имея в виду сию бренность благ земных, — сынове человечестии, доколе… убо любите суе­ту и ищете лжи! (Пс. 4; 3-4). Суета крушит дух, томит сердце ваше; а вы любите ее! Ложь итак отвсюду окружает, преследует вас, а вы ищете ее! Сынове человечестии, доколе… любите суету и ищете лжи!

Если бы, впрочем, мир и не был так бренен с его наслаждениями, и своим непрестающим коловращением не препровождал нас к исканию единого на потребу, то собственная наша жизнь своей бренностью долж­на удержать нас от пристрастия к земному и заставить воздыхать о веч­ном. Пророк не напрасно сравнивал жизнь человеческую с паутиною: дние лет наших… яко паучина! (Пс. 89; 10). Посмотрите на работу паука! Сколько труда, терпения, узоров, соображений! Но приходит дуновение ветра, и работа лежит вместе с художником долу. Не так ли разрушаются и планы многих честолюбцев и замыслы многих любостяжателей? Даже если продлить жизнь нашу до последних пределов ее, то далеко ли море, в которое неминуемо должен впасть сей проток? Моисей сделал некогда, по повелению Божию, перепись народа, изведенного им из Египта, и вот нашлось около шестисот тысяч, одних способных носить оружие. По прошествии тридесяти осьми (тридцати восьми) лет ему велено было повторить перепись. Что же оказалось? Что все, вошедшие в состав преж­ней переписи, уже умерли; остались один Иисус Навин и Халев; сам Моисей, производивший перепись, скончался в том же году, не достиг­нув земли Обетованной. Перенесемся, братие, и мы своей мыслью на четыредесять лет в будущее: сколько, вы думаете, останется тогда в живых из всех нас, теперь здесь присутствующих? Останется ли хотя столько, чтобы могли совершить священнодействие о поминовении нас, тогда уже покоящихся в недрах земли?..

Сие убо глаголю, братие! — Для чего глаголю? — Да требующий мира, яко не требующе будут: — чтобы те, кои благословены здесь дарами сча­стья, не забывали, что все это дано на время, с условием, с отчетом; и потому, пользуясь благами мира, старались бы о снискании благ высших -вечных. Для чего глаголю? Да плачущийся, якоже не плачущий будут; дабы те, коим суждено идти здесь по жесткому и тернистому пути, не унывали под тяжестью искушений, памятуя, что и печали здешние, так же как и радости, не только на время, но и на пользу нам и, перенося их в терпении, устремляли чаще взоры туда, где нет ни печали, ни воздыха­ния. Для чего, наконец, глаголю? Дабы все мы провождали жизнь так, как прилично странникам и пришельцам, взыскующим горнего града, емуже художник и содетель Бог (Евр. 11; 10). Аминь.

13. Слово на Новый год

Одного мудреца древности спросили: что бы, по его мнению, было драгоценнее всего для человека? Время, — ответствовал он, — ибо посред­ством времени можно приобрести все; а самого времени нельзя купить ни за что. В самом деле, попытайся кто продлить для себя день хотя на одну минуту: что бы ни делал для сего, не прибавит к уреченному числу их ни одного мгновения. Попробуй кто также возвратить для себя назад, хотя одну минуту: никогда не возвратит ни единой. Время непродолжимо и невозвратимо! Посему оно драгоценнее всего для человека, ибо по­средством его можно приобрести все: самое небо и блаженную вечность, -а времени невозможно приобрести ни за что.

Возблагодарим же, братие мои, Владыку времен и лет, десница Кое­го отверзла ныне пред нами врата нового лета! Сим даровано нам то, что есть нужнейшего и драгоценнейшего для всех нас, даровано время! И как свойство даров Божиих есть всеобщность и беспристрастие в их раз­делении, то все мы равно прияли новый дар из рук Божиих, не более первый из владык земных, не менее последний из рабов земных.

Разность будет зависеть уже не от Господа дарствующего, а от нас, приимших дар; и будет состоять в том, как употребит каждый из нас при­нятое. Если самый первый из владык земных употребит время не как должно, то под конец времени окажется яко ничтоже приявый и еже мнит­ся имея, взято будет от него (Мф. 25; 29). И напротив, если последний из рабов употребит дар Божий, то есть время, как должно; то в конец времен явится, яко имеяй вся, и будет вознагражден сторицею за то, что терпел и от чего страдал в продолжение своей жизни.

После сего для всех, и великих и малых, и сильных и бессильных, первой важности вопрос: кто употребляет время, как должно, и кто зло­употребляет им?

Употребляет время, как должно, тот, кто употребляет его для приго­товления себя к вечности, и что ни делает, всегда и во всем простирает взор свой далее временного и земного. Ибо не для сего ли самого, то есть для приготовления себя к вечности, и дано всем нам время? Не для того ли именно поставляется каждый из нас на краткий срок на этой земле, дабы путем смерти прейти навсегда на небо?

Употребляет время, как должно, тот, кто в продолжение его старает­ся делать добро как можно более, а зла как можно менее. Ибо в делании добра состоит самое наше предназначение; а допущение зла вредит нам навсегда, и во времени и в вечности. Делание добра приближает нас к цели бытия нашего и составляет неотъемлемое стяжание, прекрасный запас для неба; а допущение зла завсегда отъемлет у нас часть совершен­ства, удаляет нас от цели нашего бытия, ставит в злополучное противо­речие с Богом, со всеми существами сотворенными, и с самими собою.

Употребляет время, как должно, тот, кто употребляет его на изглаждение в себе и жизни своей всего нечистого и греховного. Ибо на что лучше употреблять время больному и прокаженному, каковы все мы ду­хом и совестью, как не прежде всего на исцеление себя от болезни? И может ли быть болезнь хуже и опаснее греха и беззакония? Посему вре­мя ни на что не может быть употреблено лучше, как на уврачевание язв нашей души и совести.

После сего само собою видно, кто злоупотребляет временем. Тот, во-первых, у кого протекает оно в бездействии и праздности. Можно ли пренебрегать так сим драгоценным сокровищем? Можно ли губить в бездействии время, когда от него зависит вечность? Когда его вообще так немного и когда из напрасно упущенного времени нельзя возвра­тить ни минуты?

Злоупотребляет временем тот, кто хотя не попускает ему протекать праздно, но все занятия свои ограничивает одним видимым, земным, чувственным и скоропреходящим. Ибо в таком случае из всего того, что ни делается, из всех занятий, трудов, скорбей и лишений не выйдет, наконец, ничего; и мы, протрудясь и проработав всю жизнь, под конец ее, когда все видимое и временное исчезает для нас, явимся яко ничто-же имуще.

Еще более злоупотребляет временем тот, кто употребляет его на де­ла, противные закону Божию, на обман, похоть плотскую, гордость жи­тейскую, на преследования ближних и тому подобное. Ибо, так действуя, человек сильно портит богоподобную природу свою, идет безумно про­тив всемогущей воли Творца, неприметно приближается к состоянию духов злобы, а тем самым готовит для себя в вечности участь самую злополучную.

Довольно и этих немногих указаний, дабы каждому из нас, кто за­хочет, можно было без труда узнать, как поступал он доселе со своим временем: употреблял его, как должно, или злоупотреблял им неразум­но? Нам остается только сказать, что это предмет чрезвычайной важно­сти для каждого. Теперь никто не требует от нас отчета в нашем времени: оно каждый день, с утра до вечера, предоставлено нашему произволу. Употребляй его и действуй, как хочешь; делай или не делай; извлекай из него пользу или злоупотребляй им: все это, по-видимому, равно для Того, Кто дарует нам время; но так не будет всегда! Наступит, наконец, для всех и каждого последний час времени, когда мы должны будем пред­стать на суд Господа веков и времен, и дать отчет во всех днях и часах наших, следствием коего будут уже не новые годы, а вечность, блажен­ная для тех, кои употребляли время свое, как должно, и злополучная для тех, кои употребляли его всуе.

Будем ли в беспечности ожидать сего часа грозного? Но что может быть безрассуднее подобной беспечности? Это значило бы обречь себя на явную погибель. А если так, то, по выходе из сего храма, обретя уеди­ненное место, размыслим прилежно о том, как проводили мы доселе свое время, и как нам проводить его отселе. Такое размышление послужит для каждого вместо самого назидательного поучения, и не на один ны­нешний день, а на целый наступающий год, на всю жизнь. Аминь.

14. Слово на второй день нового года

С Новым летом благодати, благородные воспитанницы! С новым летом благодати и новым счастьем, ибо где благодать Божия, там и сча­стье. В самом деле, не счастье ли, что с Новым годом все мы, великие и малые, можем опять делать много доброго? Не счастье ли опять, что с Новым годом все мы, и малые и великие, можем вознаграждать и ис­правлять, если прежде сделано было что-либо злого и недоброго? Эта двойная возможность — продолжать делать добро и продолжать изглаждать зло, есть уже великое счастье, и его-то всем нам равно приносит Новое лето благодати Божией!

«Но велик ли круг добра, которое мы можем делать в нашем возрасте и состоянии?» — подумает какая-либо из вас. Тем неизвинительнее, воз­любленные, если не возумеем наполнить и этого малого круга действий добром чистым; а такое несчастье, пожалуй, легко может постигнуть нас, если, под предлогом малости нашего круга действий, предадимся лено­сти и небрежению, и что еще хуже, гордости и величанию. Но думать, что круг деятельности вашей слишком мал и тесен, была бы сущая неспра­ведливость. Мало ли всем вам можно делать доброго? Прежде всего, вы можете в новом лете быть усердными к храму Божию, к домашней мо­литве и к занятию законом Божиим: это добро великое и на всю жизнь вашу! Вы можете в новом лете быть внимательными к наукам и искусст­вам, вам преподаваемым, развивать правильно способности души и серд­ца, обогащать свой ум полезными знаниями — это также добро великое и на всю жизнь вашу! Вы можете в новом лете постоянно оказывать пре­данность и послушание своим начальникам и наставникам, выполнять со всей точностью их распоряжения и уроки, следовать во всех действи­ях правилам благоразумия, приучать себя к чистоте души и тела, к поряд­ку, скромности и простоте — это добро великое и на всю жизнь вашу! Можете, не будучи родными, жить все как родные, разделять между собою благие мысли и чувствования, научиться помогать друг другу и исправ­лять друг друга от недостатков — это также добро великое и на всю жизнь вашу. Наконец, хотя ваша жизнь здесь, сколько возможно, освобождена от нужд и защищена от неприятностей; но как жизнь человеческая необ­ходимо подлежит по временам некоторым лишениям и даже скорбям, посему вы можете заранее навыкать терпению, великодушию, умению быть выше неприятных обстоятельств — это также добро немалое и на всю жизнь вашу, в коей, после святой веры и добродетели, ничего так не нужно для каждого из нас, как терпение и смирение.

Видите, сколько добра можно сделать вам, благородные воспитан­ницы, в настоящем возрасте и состоянии вашем! Кто осмелится сказать, чтобы этот круг добра был мал и тесен? Скорее надобно молить Господа, чтобы Он подал силы наполнить его одним чистым добром. Ибо, предо­ставленные самим себе, без помощи благодати Божией, мы, как учит сло­во Божие и опыт, и одной добродетели не можем исполнить, как должно, даже не можем помыслить о чем-либо истинно добром, как уверяет апо­стол, сами по себе, но вся способность на это бывает в нас от Бога.

Все сие представится еще важнее, если мы на то, что можно вам в Новом году делать доброго, будем смотреть по отношению не к одному настоящему, а и будущему вашему состоянию. Ибо ваше пребывание здесь временное и приуготовительное к тому, чтобы со временем вступить в круг жизни, который для многих из вас будет и обширен, и разнообразен: там должны раскрыться вполне ваши способности и дарования; там дол­жны принести плоды ваши познания, и ваши добрые качества. Какого блага нельзя ожидать для ваших семейств, даже для всего общества, если вы, выйдя из-под благословенной сени дома сего, явитесь приуготовлен­ными на все доброе и святое, приученными ко всяким видам добродете­лей, умеющими побеждать зло, в каком бы обольстительном призраке ни явилось оно перед вами. Но чтобы быть таковыми, чтобы иметь эту дра­гоценную способность, для сего надобно предварительно воспитать себя в духе веры и благих нравов, надобно свыкнуться с добром и утвердить в себе навсегда нераскаянное отвращение от всякого вида греха. Без сего, хотя бы вам, по вступлении вашем отсюда в круг жизни общественной, и пришло желание быть добрыми, мы встретим к тому немало препятствий в себе самих, от собственного нечистого сердца, ибо к добру надобно приучать себя постоянным упражнением, чтобы оно сделалось уже неотъемлемой нашей собственностью.

С этой стороны новое лето, как сами можете видеть, есть опять дра­гоценный дар Божий, ибо с продолжением его мы можем приобрести, столь необходимый для всех нас, навык в добре. Воспользуемся же сей благодатью; не злоупотребим даром небесным, то есть временем, по­спешим украсить душу свою верою и благими нравами, ибо только одни эти украшения никогда не стареют, всегда новы и всегда привлекают на нас не только взоры людей, а и благословение Самого Бога. Говорим все это для того, что можно в новом лете пойти и противным путем, можно вознерадеть о науках и искусствах, можно оказывать дух упрям­ства и неповиновения начальству, можно предаться своенравию, рассея­нию, скрытности, лукавству, нечистым мыслям и предосудительным поступкам. Увы, в падшей природе нашей есть несчастная возможность, и даже наклонность ко всему этому! Но что будет с той из вас, которая, забыв страх Божий, забыв цель воспитания своего, пошла бы сим пу­тем злополучным? Таковая потеряла бы спокойствие своей совести и сердца, причинила бы печаль своим родителям и благодетелям, горесть своим начальникам и наставникам; таковая возмутила бы светлый и чистый круг ваш; удалила бы от себя своего Ангела Хранителя; лиши­лась бы благодати и благословения Божия; подпала бы добровольной ужасной зависимости от духа злобы, — того общего врага нашего, кото­рый, по свидетельству апостола, ходит невидимо всюду, яко лев, иский кого поглотити (1 Пет. 5; 8).

Новый год, таким образом проведенный, был бы источником не ус­пеха и счастья, а величайших печалей и бедствий. Жить таким образом -значит не жить, а ежедневно умирать духом. Да сохранит вас Господь от сей смерти духовной! А чтобы она не приближалась к нам, дадим перед сим престолом Бога Живаго и всевидящего, дадим от всего сердца обет делать в продолжение наступившего года одно доброе и убегать всякого вида зла; а если бы, по несчастию, оно как-либо вторглось в душу нашу, тотчас изгонять его искренним раскаянием и обращением с молитвою ко Господу. При таком расположении духа, мыслей и поступков наших, что бы ни случилось с нами, будьте уверены, все, при помощи Божией, обра­тится нам во благо. Аминь.

15. Беседа в день Сретения Господня

Четыредесять дней протекло уже с тех пор, как мы торжествовали пришествие на землю Сына Божия. Кто был не праздным зрителем празд­неств, совершаемых Церковью, тот мог в это время научиться многому; кто следовал за Спасителем своим бодрственною и чистою мыслью, тот знает уже, куда ведет путь Христов: на Голгофу, а потом на небо! — Ныне Иисус во храме, не как Господь храма, ибо Он пришел послужить и дать душу Свою во избавление за всех, а как жертва Богу Израилеву, как Первенец Матери, или паче всего рода человеческого. То же глубо­кое смирение и в храме, какое видимо было в Вифлееме, но и та же Божественная слава. Как в Вифлееме нашлись люди, кои до­стойным образом приветствовали Божественное Отроча, так и здесь род человеческий успел выслать на Сретение Его двух Ангелов во плоти: Симеона и Анну, престарелых летами, но юных духом, — образец жиз­ни, проведенной в служении Господу!

Но не укосним, братие, перенестись мыслью в самый храм Иеруса­лимский, дабы видеть, как все это происходило на самом деле.

И егда исполнишася дние очищения ею, по закону Моисееву, вознесоста Его во Иерусалим, поставити Его пред Господем, якоже есть писа­но в законе Господни: яко всяк младенец мужеска полу, разверзая ложесна, свято Господеви наречется (Лк. 2; 22-23).

Итак, причина, почему четыредесятодневное Отроча принесено во храм, заключалась в законе Моисеевом о первенцах. Посему настоящий праздник, равно как и праздник обрезания, можно назвать праздником исполнения закона.

Закон повелевал ставить пред Господом первенцев спустя сорок дней по рождении, в память чудесного изшествия Израильтян из Египта, кое­му, как известно, предшествовало чудесное избиение первенцев Египет­ских (Исх. 13; 1-3). Чтобы увековечить в народе Еврейском память сего благодеяния, Господь повелел являться пред лице Свое каждому первен­цу Израильскому. Такая причина и цель закона о первенцах явно ни­сколько не касалась великого Первенца Марии. Как Сын Божий, Он был свободен от закона сынов человеческих. И однако же исполнил его со всей точностью! Для чего? Дабы дать всем нам пример повиновения су­ществующим законам. Так поступал Он и во всю жизнь Свою, — исполнял предписания закона не только нравственного, который был необхо­дим и для Него, но и обрядового, хотя последний, как пришедший к свое­му концу, долженствовал быть Им уничтожен. Господь и отменил его потом — через Своих апостолов, а Сам — исполнял! Пример для всех, кои призваны быть законодателями и вождями других! Они должны нередко исполнять более, нежели сколько требуют от других, дабы других заста­вить исполнять не менее того, сколько требуется.

При исполнении закона о первенцах, надлежало приносить и жерт­вы. И еже дати жертву, по реченному в законе Господни, два горличища, или два птенца голубина (Лк. 2; 24). Жертва в сем случае должна была состоять в агнце и горлицах. Только бедные, у коих не было агнцев, могли приносить одних горлиц, или птенцов голубиных. Евангелист, имея, вероятно, в виду бедность Матери Иисусовой, умолчал об агнце.

В таком состоянии, братие, был Господь и Спаситель наш, что Он не мог, по причине бедности, выполнить даже закона, как его выполняли другие — богатые! Не утешение ли это вам, кои находитесь в подобных обстоятельствах, желали бы жертвовать Богу, чем жертвуют другие, но не можете сделать сего? Святое намерение ваше, братие, есть уже прият­ная жертва Господу, Который благих наших не требует, и взирает не на дары, а на сердце наше.

Доселе смирение Божественного Отрочати; теперь узрим Его славу. Дух Святый давно образовал громких провозвестников Его явления, кои ждут токмо мановения свыше, чтобы изыти в сретение Утехи Израилевы.

Грядите, людие Божий, и станите пред Ним с вашими добродетелями!

И се, бе человек во Иерусалиме, емуже имя Симеон.

Кто и что был Симеон по плоти, евангелист не сказывает; зато об­раз души его изображен им со всей подробностью. В Симеоне был весь собор добродетелей: бе человек сей праведен — вот любовь к ближним, благочестив — вот любовь к Богу, чая Утехи Израилевы — вот вера в обетованного Искупителя! Больших совершенств от члена Церкви Вет­хозаветной нельзя было и требовать. Но в Симеоне было более! — Дух бе Свят в нем!

Такому-то человеку — у Бога нет лицеприятия! — обещано бе Духом, не видети смерти, прежде даже не видит Христа Господня. Для чего обещано? Надлежало, во-первых, чтобы Господь храма, пришед в храм, не остался без достойного сретения. Увы, руки священников Иудейских уже не способны были благословить Благословенного! С другой стороны, для святого старца это было величайшей наградой, предвкушением на земле радостей небесных. Мы привыкли за ничто считать зрение благо­датных тайн Божиих, а ветхозаветные праведники с радостью готовы были жертвовать жизнью, дабы видеть то, что всегда видят наши недо­стойные очи.

Можно судить, братие, чем, после такого обетования, сделалась для Симеона вся его жизнь! Без сомнения, с каждым восходом солнца старец ожидал Востока свыше, с каждым западом воспоминал о своем западе. Обетование, как бы с намерением, было неопределенно. Обещано видеть; но как, когда и где? — сего не сказано, дабы вера и упование с каждым днем находили для себя новую пищу.

И вот, в один день, Дух говорит Симеону, чтобы он шел в церковь: дело привычное, но непривычное воззвание! Можно было уже предчув­ствовать, что в храме есть теперь нечто более храма. Приходит, и видит: самое обыкновенное — Матерь с Младенцем, но, Боже Израилев, Кто Сей Младенец! — Мессия, Христос Господень! Глубокая простота и бедность окружают Его, но для Симеона Он тем святее и драгоценнее. Воскрылен­ный восторгом, старец приемлет Отроча в свои объятия, взирает на Него и не смеет взирать, благословляет и просит благословения, молится о Нем и Его молит о себе. Наконец, от полноты сердца разверзаются уста, и язык вещает слово благо.

Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром: яко видесте очи мои спасение Твое, еже еси уготовал пред лицем всех людий: свет во откровение языком, и славу людий Твоих Израиля. То есть как бы так говорил святой старец: мне нечего теперь делать на земле; ибо я видел все, самое Спасение!

От себя и Израиля обращает потом Симеон взор на хранителей и служителей Утехи Израиля: приветствует их с необыкновенным жребием, и благословляет на великий подвиг. И благослови я Симеон. Но вместе с тем духовному взору его предстает будущее: он видит, как Светом язы­ков не просвещаются, а омрачаются очи Израиля; как синагога не узнает великого времени посещения (Лк. 19; 44) своего, как Краеугольный Ка­мень, несмотря на свою многоценность, отвергается зиждущими (Мф. 21; 42); как о Него претыкаются и сокрушаются многие, — как и в новом Из­раиле, между самыми христианами, являются враги креста Христова (Флп. 3; 18), имя Иисуса служит то знамением вражды и гонений, то по­кровом лицемерия, то возглавием духовной праздности, видит, — и в сокрушении духа восклицает: се, лежит Сей на падение и на востание многим во Израили, и в знамение пререкаемо… яко да открыются от многих сердец помышления! (Лк. 2; 34-35). -И Тебе же Самой, — продол­жает старец, обратясь к Матери Мессии и не имея возможности удержать действий дара пророчественного, — и Тебе Самой душу пройдет оружие (Лк. 2; 35): до того, то есть, Ты будешь подлежать напастям и скорбям!

Такое пророчество о Сыне и Его Матери не могло, братие, радовать сердце Марии. И его-то внушено произнести теперь святому старцу! В тот день, когда, по-видимому, прилично было только радоваться, благо­словлять и словословить! Так тщательно Промысл берег смирение Ма­рии! Будучи предназначена к беспримерному величию, — быть Матерью Сына Божия, Она, подобно Своему Сыну, не имела на земле где успоко­ить главу, увенчанную тернами, доколе не нашла успокоения в объятиях Сына — на небе. В самом деле, подумайте: во время плодоношения быть предметом ужасного подозрения для самого хранителя Своего девства, во время рождения — не иметь места в обители и положить Младенца в яслях, в храме принять, вместе с благословением, оружие в сердце, по­том бежать в Египет, возвратясь оттуда, жить в бедности и нищете в На­зарете, потом быть свидетельницей клевет и гонений на Сына, потом -стоять на Голгофе: не крестная ли это лествица, досягающая небес? И удивительно ли, если, идя по ней верно и непрестанно, Мариам прошла далее Херувимов и Серафимов? У них — океан света и пламени Боже­ственного, но нет — своего — креста!

Мария умела идти сей лествицей. Когда Архангел поднес Ей ветвь райскую и приветствовал Ее Матерью Сына Божия, Она сказала: се, раба Господня! Когда Симеон указал на оружие в сердце, Она приняла и его: и слагаше глаголы сия в сердцы Своем! Кто предал себя истинно Богу, тот не разбирает даров Божиих, из чего ни состоят они, ибо знает, что Отец Небесный не подает вместо хлеба камней!

Торжественно-печальным пророчеством Симеона удобно могло за­ключиться все священнодействие. Чего более — старец разрешен от уз жизни, Благословенный благословен, Свет языков возвещен, падение и восстание многих предсказано, указано оружие Самой Матери: чего бо­лее? Но Промыслу угодно было при сем ввести в действие и показать всему миру еще одно лицо, могущее служить примером для жен, по­добно как Симеон — пример для мужей. Это Анна пророчица, дщи Фануилева, от колена Асирова.

Смерть похитила у ней супруга на седьмом году брака. Но Анна уме­ла найти нового, вечного Жениха для своего сердца, посвятив себя на­всегда Богу Израилеву. С тех пор жизнь ее сделалась непрерывным слу­жением Господу. Не отхождаше, — говорит евангелист, — от церкве, по­стом и молитвами служащи день и нощь (Лк. 2; 37). И такой святой жизнью прожито было — с лишком шестьдесят лет! Нетрудно заключить после сего, как высоко стояла сия святая жена! С такой высоты нельзя было не увидеть Солнца правды, и святая старица узрела Его. И та… приставши, исповедашеся Господеви и глаголаше о Нем всем чающым избавления во Иерусалиме (Лк. 2; 38). Приставши, то есть как бы случайно и не нароч­но; а между тем это случайное и не намеренное событие возвещено все­му миру, и, без сомнения, предопределено Промыслом со всей точно­стью. Таковы в жизни святых Божиих человеков самые случайности! Меж­ду тем, как Симеон пойдет свидетельствовать о Утехе Израиля, чающим избавление от нее, в другом мире, Анна останется на земле, и повество­вание ее о том, что происходило ныне в храме, будет для недостойного Иерусалима вместо гласа ангельского.

И яко скончашася вся по закону Господню, — заключает евангелист описание свое, — возвратишася в Галилею, во град свой Назарет (Лк. 2; 39). То есть, как бы так сказал евангелист: все, что было теперь с Иису­сом во храме, было данью от Него закону Моисееву. Посему-то мы и назвали настоящий праздник праздником исполнения закона.

Взглянем еще раз на все в совокупности. Юная Матерь с Предвеч­ным Младенцем, — о страну Ее старец Иосиф, хранитель Ее девства, -пред ними еще два старца: Симеон и Анна, — и какой-либо священник Иудейский: вот весь собор храма Иерусалимского, вся нынешняя свита Царя славы! Где же царь Израилев, который хотел поклониться Отрочати? Он подписывает смертный приговор младенцам Вифлеемским! Куда девались первосвященники и книжники? Они почивают на законах и справляются в книгах: где Христос раждается (Мф. 2; 4), и приходит ли пророк от Галилеи? (Ин. 7; 52). Почему нет здесь, по крайней мере, чаю­щих избавления во Иерусалиме? Одному, может быть, не сказал Дух, чтобы идти теперь в храм; другому, может быть, и было сказано, но он не пошел; а иной, может быть, и пошел, но возвратился вспять. Как бы то ни было, только Господь храма пришел ныне в храм, принес за Себя жертву; а Иерусалим узнает о том уже после — из уст восьмидесятичетырехлетней старицы! И когда узнает о сем, то Узнанный уже будет в Египте, — там, откуда Он самый неблагодарный народ вывел некогда рукою высокою!

Так скоро, братие, начинается падение многих, предсказанное Симе­оном! Почему и отчего начинается? От недостатка ли света и открове­ний? Но его будет достаточно к просвещению самых язычников. От вос­ток и запад приидут возлечь со Авраамом, Исааком и Иаковом, а Израиль не уразумеет времени посещения своего (Лк. 19; 44) и после, как не ура­зумел теперь! Не уразумеет потому, что не восхоте разумети, потому что одебел и умом и сердцем, смежил очи, чтоб, видя, не видеть, затворил слух, чтобы, слыша, не слышать! (см.: Ин. 12; 40. Мф. 13; 13).

Будем, братие, и мы блюстись сего духа нечувствия и ожесточения, который погубил древнего Израиля, но сам не погиб с ним. Мы не мо­жем уже, подобно Иудеям, не узнать Спасителя своего, ибо каждый из нас, с самого младенчества, посвящается Ему во храме так же, как Он Сам посвящен ныне Господу: но можем, подобно им, отвергать Его на­шим неверием, оскорблять нашей нечистотой, распинать нашими гре­хами. А это, братие, стократ хуже того, что было с Иудеями; ибо если отвержение Неузнанного есть великий грех, то что сказать об отверже­нии Познанного!

Апостол видел некогда в духе участь тех, кои, познав Сына Божия, изменяют Ему своей жизнью, — и в ужасе воскликнул: страшно (есть) еже впасти в руце Бога живаго! (Евр. 10; 31).

Будем же, — говорю, — подобно Симеону и Анне, не дремля стоять на страже спасения своего, принимать Господа, доколе Он приходит к нам в благодатных посещениях Своих, — не устами льстивыми и велеречивы­ми, а душою чистою и сердцем сокрушенным и смиренным. Таким обра­зом Он будет и для нас в славу и спасение. А без того — страшимся, — Он положен и доселе лежит, не на восстание только, но и на падение многих, многих! Аминь.

16. Слово в день Сретения Господня

Из многих вопросов, кои можно предложить себе касательно жизни нашей на земле, едва ли, братие, не самый важный вопрос о том, как луч­ше умереть? Некоторые, даже из языческих мудрецов, поставляли в этом всю мудрость человеческую, и не иначе называли ее, как наукою смерти. Кто же научит нас сей, великой и необходимой для всех, науке? Всего лучше, удобнее и скорее могут научить те, кои сами прошли уже дверями гроба, и прошли безмятежно, в мире, с радостью. Один из таковых — под­линно счастливцев, есть праведный Симеон. Послушайте, что говорит он к Богу, оканчивая жизнь свою: ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром!. (Лк. 2; 29). Можно подумать, что святой старец был доселе в изгнании, и теперь только возвращается под родной кров; находился доселе в узах, и теперь только исходит на свободу! Что сдружило его так тесно с ужасным для всех нас образом смерти? Почему гроб кажется ему приятным ложем? Отчего с такой радостью спешит он туда, куда другие не могут и заглянуть без страха?

Часть этой тайны сказывает сам Симеон: яко видесте, — взывает он ко Господу, — очи мои спасение Твое! (Лк. 2; 30). То есть, как бы так гово­рил праведник: мне нечего уже делать на земле, ибо я видел все — Спаси­теля и самое спасение; увидев Его, мне нечего страшиться и за предела­ми земли, ибо с Ним — всемогущим Спасителем моим, — аще бо и пойду посреде сени смертныя, неубоюся зла (Пс. 22; 4).

Но тут, братие, как я сказал, только часть тайны Симеоновой, а не вся тайна. Спасение, виденное Симеоном, видели очами своими многие из современников Симеона, видели гораздо более и долее Симеона, однако же мы не видим в Евангелии, чтобы кто другой, кроме Симеона, сказал: ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко… с миром! Было нечто в Симео­не, что спасение, виденное им наравне с другими, усвояло ему несрав­ненно перед другими. Это важное нечто, умолчанное Симеоном по сми­рению, открывает евангелист, когда изображает лицо Симеона. И чело­век сей, — говорит он о Симеоне, — бе праведен и благочестив, чая Утехи Израилевы: и Дух бе Свят в нем. И бе ему обещанно Духом Святым, не видети смерти, прежде даже не видит Христа Господня (Лк. 2; 25-26), то есть в Симеоне был целый собор добродетелей: любовь к ближним питала в нем любовь к Богу и страх Божий; страх и любовь укрепляли веру в Искупителя; вера привлекла Духа Святаго; Дух удостоил открове­ний и дал возможность увидеть Спасителя; лицезрение Спасителя изгна­ло страх смерти, — и Симеон отходит с миром туда, куда другие не могут и воззреть без трепета!

Таким образом, вот святая тайна Симеона! Вот как дошел он до дра­гоценной возможности — умереть в мире! Кто хочет смерти Симеоновой, тот иди путем Симеоновым: будь праведен и благочестив, веруй в Иску­пителя, старайся соделаться жилищем Духа Святаго, — и удостоишься лицезрения своего Спасителя!

И, во-первых, для мирной смерти потребна, братие, правда и непо­рочность. И в продолжение жизни тяжело бывает, когда совесть живо представляет какую-либо обиду, нанесенную ближнему, но стократ это должно быть при смерти, когда совесть сама делается несравненно жи­вее и чище. Угасающий взор, по необходимости, ищет тогда, на чем бы успокоиться: судите же, каково должно быть это успокоение, когда ему представится целый ряд жертв собственной жестокости или лукавства! И не это ли те ужасные призраки, кои нередко мучат умирающих явлени­ем своим? Мы привыкли изъяснять их мучения страданиями тела, но тело ли всему виною? Ах, как иное, совершенно иное услышали бы мы от многих умирающих, если бы языку их, связанному узами смерти, дано было разрешиться и проглаголать нам ужасную истину! Страдания тела бывали и у людей праведных, но душа их отходила ко Господу в мире. Почему? Не потому ли, что жила с Господом в мире? Не оттого ли, что совесть у них, будучи совершенно мирна, умиротворяла и тело, а душа, будучи свободна от тяжестей греховных, по тому самому удобно возно­силась над землею и парила к небу? Какова жизнь, такова и смерть!

Второе надежнейшее средство против ужасов смерти, по указанию святого Симеона, есть любовь к Богу, или благочестие. Нетрудно уга­дать, как действует это средство, и в чем его сила. Посмотрите на сына, любящего отца и долго бывшего в разлуке с ним! Он готов перенести все, чтобы возвратиться в дом отеческий; не взирает притом ни на ярость волн морских, ни на высоту гор, ни на другие опасности. Так и человек, любя­щий своего Господа, с радостью спешит в двери гроба, несмотря на тес­ноту и мрачность их, ибо знает, что это — единственный путь к возврату в дом отеческий. А без этой любви к Отцу Небесному, без этой детской привязанности к горнему отечеству, переход в другой мир, по необходи­мости, должен быть тяжел и неприятен. Как с миром идти туда, куда не хотели бы идти вечно? Как явиться пред Того Бога, Который всю жизнь был или забываем, или оскорбляем? В таком случае умирающий греш­ник подобен тому рабу, который пойман в бегстве, и насильно возвраща­ется своему владыке. Можно ли тут не трепетать и не мучиться душою?

Третье средство против ужасов смерти, по указанию праведного Си­меона, есть живая вера в Искупителя. Худо, братие, очень худо без веры в продолжение жизни, но стократ хуже при смерти. Во время жизни мно­гое, по-видимому, может заменять веру, и, к сожалению, заменяет для многих; но при смерти, увы, ничто не заменит! Минуты смерти явно суть самые важные и решительные: можно ли положиться тогда на самих себя, на свое мужество, на свою мудрость, даже на самую добродетель? Тут мы исчезаем для мира и мир для нас; тут преставление света для каждо­го, Страшный суд для каждого! Посему нужна и помощь высшая, всемо­гущая; нужен не ходатай, не Ангел, но Сам Господь. Только Его имени слушает небо и земля, только пред Ним трепещет ад и все духи злобы; посему только с живою верой в Него мы можем пройти в мире ужасную бездну тления и непреткновенно изыти в свободу чад Божиих.

Эту необходимость веры в Искупителя при смерти прекрасно выра­жает Святая Церковь, влагая в руки каждому умершему крест. Но, бра­тие, чтобы сей крест имел силу действовать за нас при смерти, надобно, чтобы он прежде воздействовал во время жизни и истребил грехи наши. Крест, влагаемый в руки умершему, остается в гробе и истлевает с телом; с душою идет тот крест, который она сама для себя соорудила, в продол­жение своей жизни. Желаете знать, как сооружается сей нетленный крест? Двояким образом: во-первых, великодушным перенесением о имени Гос­пода Иисуса тех бедствий и искушений, коими Промысл посещает каж­дого из нас для нашего очищения; во-вторых, упражнением себя в раз­личных произвольных лишениях ради Его же пресвятого имени. Такой крест не истлеет в земле; с ним душа предстанет и на всемирный суд; он будет служить украшением ее на всю вечность!

Четвертая причина, почему для праведного Симеона смерть была мир­ной, состояла в том, что он был исполнен Святаго Духа. Нетрудно понять действие и этой причины. Как ангелу смерти отягчить руку свою над тем, в ком зрит Духа Божия? И веяние прохладного воздуха облегчает страда­ния болящего; и дыхание уст матери или друга услаждает томления ле­жащего на одре смерти: какого же облегчения не может произвести бла­годатное веяние Духа Божия? И может ли Он не осенять, в минуты смерти, душу, которая была верна Ему в продолжение своей жизни? О, бла­женны, стократ блаженны мертвии, умирающии таким образом о Госпо­де… Сам Дух глаголет, что они почиют от трудов своих (Откр. 14; 13).

И такое блаженство, братие, можно сказать, без всякого с нашей стороны усилия доставалось бы каждому из нас, если бы мы сами не лишали себя оного. Ибо, при всей важности даров Святаго Духа, благо­дать Его низводится в душу каждого из нас при самом начале жизни нашей — в Таинстве Крещения. В то же время, в Таинстве Миропомаза­ния, мы видимо печатлеемся печатью Святаго Духа. И в продолжение жизни, во всех прочих Таинствах, молитвами Церкви и пастырей ее, приемлем благодать Духа. Таким образом, мы христиане все от рожде­ния Духоносцы, и посему самому имеем в себе великое средство про­тив страхов смерти. Отчего же большей частью трепещем ее? Оттого, что без елея благих мыслей и дел огнь Святаго Духа скоро угасает в нас от дуновения страстей, а печать избавления меркнет и изглаждается в душе от приражения к ней волн житейского моря; оттого что мы преис­полнены духом мира, который и в продолжение жизни нашей часто об­ращается в вихрь и мятет нас, как прах и стеблие, а при смерти тем паче не может не разражаться бурным дыханием, сотрясающим весь брен­ный состав наш. О горе, братие, великое горе тому из нас, кто до конца жизни позволит себе влаяться (волноваться бурею) сим тлетворным духом! Адское дыхание его охладит душу на одре смерти, истлит серд­це и возмятет все исходища жизни!

Последним напутием для Симеона во время смерти было то, что он увидел очами своими Спасителя мира. Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко … с миром, яко видесте очи мои спасение Твое! Это напутие таково, что я и не знаю, указывать ли его вам, как на всеобщее напутие к мирно!! кончине: так оно далеко от наших мыслей, от наших нравов, от нашей жизни! Но, братие, так ли бы должно быть на самом деле, если бы мы были христианами не по имени?

Симеону обещано было Духом Святым не видети смерти, прежде даже не видит Христа Господня; а нам разве не дано сего обещания? По­слушайте, что говорит Сам Тот, Кого ныне носит на руках своих Симеон. Любяй Мя возлюблен будет Отцем Моим, и Аз возлюблю его и явлюся ему Сам (Ин. 14; 21). Что может быть яснее, определеннее и решительнее сего обетования? Люби Господа — и увидишь Господа! Каким образом является Он любящим Его, этого ни я не могу сказать, ни тебе не нужно знать заранее: это тайна Являющегося, которую открывает Он Сам при посещении Своем. Но то несомненно, что узрев Его, ты забудешь все красоты мира, с радостью поспешишь к Нему, в обитель Отца Его, хотя бы тебе досталось идти туда путем крестным. О, Господь умеет влечь за Собою! (Песн. 1; 3). Свидетели, все святые Божий человеки, кои, узрев в своей душе Господа, шли на смерть, как жених идет на брак.

Чтобы для одних — достойных — ознаменовать, а для других — менее способных — заменить это невидимое явление Свое, Господь является у одра почти каждого болящего и видимо — в Теле и Крови Своей. Хотя бы сим Богоявлением мы умели пользоваться! Хотя бы здесь спешили при­нимать Господа и озариться светом лица Его, прежде нежели померкнет свет в очах, — отверзали для Него уста и сердце, прежде нежели они за­ключатся навсегда болезнью! А то что бывает? Смотрят на священника, несущего чашу жизни, как на ангела смерти, и потому стараются, как можно долее не видеть его! Приемлют Тело и Кровь Господа, когда уже не могут принимать ничего, и таким образом не сретают (не идут на­встречу), а, можно сказать, претыкаются о своего Спасителя! О Господи, не здесь ли Ты посему самому лежишь наипаче на падение многих… во Израили, и в знамение пререкаемо! (Лк. 2; 34). В такое знамение, о коем никак нельзя с уверенностью сказать, во что служит оно приемлющим его: в жизнь вечную, или в суд и осуждение. Подлинно, тут открываются от многих сердец помышления (Лк. 2; 35); видно бывает, какова была жизнь, и чего надобно ожидать по смерти!..

Но я, вместо освобождения вас от страха смерти, неприметно сам навожу на себя и на вас страх. Что делать, братие, когда мы и наша жизнь таковы, что о каких утешительных истинах ни заговоришь с сего святого места, неприметно и невольно дойдешь до того, что ужасает! Но сей страх во спасение, между тем как наш ложный мир и наши сует­ные радости губят нас.

Заключим, чем начали. Кто хочет кончины Симеоновой, тот иди пу­тем Симеона: будь праведен, благочестив, веруй в Искупителя, не уга­шай; а если погубил, — стяжи Духа, и старайся удостоиться лицезрения Спасителя. Аминь.

17. Слово на день Сретения Господня -2

Что совершилось ныне над Господом и Спасителем нашим во храме Иерусалимском, подобное тому совершено было, братие мои, некогда и над каждым из нас. И мы, подобно Ему, были принесены во храм, по­ставлены пред Господом, воцерковлены и посвящены Ему на вечное слу­жение. Все это сделано над нами в таком возрасте, когда у нас, яко мла­денцев, не было еще понятия о самих себе, и потому мы не знали, что с нами происходит. Но Святая Церковь не могла ни сама заниматься, ни занимать нас обрядами праздными; совершенное над нами имело важ­ный смысл; вместе с принесением нас во храм и воцерковлением, мы прияли многие права и обетования; равно как вместе с тем возлегли на нас важные и священные обязанности. Не исполняя последних, мы ли­шимся первых, и не только лишимся, но и будем судимы, яко напрасно являвшиеся пред лице Божие, и вотще приявшие благодать Духа. Посе­му, с пришествием в возраст, нам должно, как можно чаще, возобновлять в памяти нашей то, что совершено над нами Церковью в младенчестве, вникать в дух и силу совершенного, дабы, сообразуясь с ним в своем поседении и нравах, действительно соделаться тем, чем быть обещали, и приять то, что нам за сие предоставлено. Настоящий день, яко день при­несения во храм Господа нашего, по образу Коего совершено было и при­несение нас во храм, есть потому самый приличный день для подобных воспоминаний и размышлений. Итак, перенесемся, братие мои, мыслью к нашему младенчеству и посмотрим, что происходило с нами в четыредесятый день бытия нашего.

Что это за жена, которая с младенцем у груди трепещущей стопою подходит к порогу церковному, видимо спешит для какого-то святого дела в церковь, но, подойдя к дверям церковным, останавливается, и как бы воспященная (отведенная) какою силою невидимою, не смеет идти да­лее? Что это за жена и кто этот младенец? Это твоя мать, возлюбленный слушатель! А ее младенец — ты сам! Настал четыредесятый день по тво­ем рождении, — и вот, по закону Святой Церкви, мать несет тебя во храм для воцерковления. Зачем же медлит она у порога церковного и не вхо­дит во храм? Кто остановил ее? Этот же самый закон Церкви, воспреща­ющий жене родившей, до четыредесяти дней по рождении, входить в дом Божий. Для чего это запрещение? Да разумеем, что все мы зачинаемся во грехах и рождаемся в беззакониях, и через то самое становимся недо­стойными того, чтобы явиться лицу Божию, яко неприступному для греш­ников святостью Своею.

Но не будем смущаться: нас не долго заставят стоять вне храма, по­тому что, благодаря любви Божественной, у всех нас есть Заступник и Ходатай всемощный. Покрытые Его заслугами, очищенные Его благода­тью, украшенные Его именем, мы, несмотря на прирожденную порчу и несовершенство наше, будем приняты в дом Божий, представлены само­му Лицу Цареву, приобщены даже к лику друзей и присных Ему.

В самом деле, является служитель алтаря, приемлет на свои руки, подобно Симеону, младенца, то есть нас с тобою, возлюбленный слуша­тель, подъемлет его пред вратами церкви горе, образует из него на возду­хе крест, и восклицает: воцерковляется раб Божий, во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Когда вслед за сим двери храма, как бы уступив крест­ному знамению, разверзаются, священнослужитель входит с младенцем, вещая от лица его словами святого Давида: вниду в дом Твой, поклонюся ко храму святому Твоему!

Дошед до средины храма, он останавливается, паки подъемлет мла­денца горе и, образуя им крест, возглашает: воцерковляется раб Божий, во имя Отца и Сына и Святаго Духа; и затем присовокупляет: посреде церкви воспою Тя!

Приходит потом к царским вратам алтаря, снова подъемлет отроча во образе креста, и в третий раз вещает: воцерковляется раб Божий, во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Таким образом, рожденное уже посвящено Богу, уже введено в дом Царев. Сим могло бы окончиться священнодействие. Но христианину, яко сонаследнику Христа, предоставлены большие права; ему, яко цар­скому священию, дано входить во внутреннейшие завесы (Евр. 10; 19); и вот священнослужитель, по тому же Уставу Церкви, несет младенца -сквозь южные двери — в самое святилище, обходит с ним вокруг престо­ла и, исходя из алтаря противоположным путем, то есть, дверьми север­ными, полагает его на земле пред вратами Царскими, откуда мать уже сама должна восприять его, как бы от лица Господня.

Что может быть знаменательнее, и вместе трогательнее, сих священ­нодействий! Это троекратное образование креста из младенца, это внесение его во святилище и обхождение с ним вокруг престола, это положе­ние его на земле пред вратами царскими и приятие его отсюда самой ма­терью: сколько здесь уроков и для приносимого, и для приносящей, и для детей и для самых родителей.

Крест! Им видимо означается, что если мы имеем теперь доступ и в земной храм, и в небесный Эдем, — то страданиями за нас на Кресте Сына Божия, коими отверст для всех нас рай, заключенный для всех же пре­ступлением нашего прародителя и собственными грехами. А между тем, сим же крестом на всю жизнь дается знать рожденному, что он, яко хри­стианин, должен быть крестоносец, что его доля на земле не служение миру, а борьба с ним, не угождение чувствам, а распинание плоти с ее страстями и похотями.

Внесение младенца во святилище, не матерью или отцом, а иереем, показывает, что силы природы достаточны только для дарования ему од­ной жизни естественной, но не довлеют для введения его в жизнь духов­ную и благодатную; а обхождением вокруг престола видимо указуется на высокое предназначение христианина — откровенным лицом созерцать славу Божию, быть причастником еще на земле тайн жизни вечной, уго­товлять себя в блаженное сожитие с Архангелами и Ангелами, окружаю­щими престол Божий, — в место селения самой славы Божией. В частно­сти, обхождением вокруг престола, напоминающим собою чин посвяще­ния и бракосочетания, младенец как бы посвящается во иереи Богу, а душа его уневещается Духу Святому. Наконец, положение младенца на землю пред дверями царскими дает разуметь, что, несмотря на множе­ство прав духовных, ему теперь усвоенных, он, яко христианин, должен всю жизнь пребывать во смирении духа и сердца, вменять себя, яко ни­что же пред Господом; взирать на себя, яко на жертву, которая единожды и навсегда посвящена Господу, да отныне не ктому себе живет и не ктому себе умирает, но умершему и воскресшему для него Спасителю.

А мать, подъемлющая от царских врат плод чрева своего, должна памятовать, что отселе он ей паки поручается Самим Господом, да болезнует о нем прочее духом, как прежде болела телом, дондеже вооб­разится в нем Христос.

Как, наконец, выразительно самое название сего священнодействия! -Воцерковляется раб Божий! То есть вводится в Церковь, вставляется, как часть, в свое великое и святое целое и, вместе с тем, сам делается церковью, живым храмом Бога живого. Мать принесла его как плод при­роды; приемлет назад как дар благодати.

Помни же, принесенный и взятый, чем ты принесен и каковым взят! Помни, где ты был, Кому и для чего представлен! Помни, какое знаме­ние отверзло тебе врата дома Божия! Помни престол, вокруг коего тебя носили и который тебе предназначен, и землю, на коей был положен, и в которую пойдешь! Помни, что ты опять, и также чуждыми руками, будешь принесен некогда в церковь со крестом в руках! О, если бы ты тогда мог усвоить себе слова праведного Симеона: ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром. Яко видесте очи мои спасение Твое! Но они усвоятся тебе и ты почиешь с миром до дня все­общего воскресения, если в продолжение своей жизни не будешь забы­вать своего воцерковления. Аминь.

18. Слово в день Сретения Господня (1 Фес. 4; 15-17)

Сие бо вам глаголем словом Господним… яко Сам Господь в повелении, во гласе Архангелове и в трубе Божии снидет с небесе, и мертвии о Хри­сте воскреснут первее: потом же мы живущии вставшии купно с ними восхищени будем на облацех в сретение Господне на воздусе, и тако все­гда с Господ ем будем (1 Фес. 4; 15-17)

Слыша и, можно сказать, видя ныне в Евангелии, как праведные Си­меон и Анна сретают во храме Иерусалимском обетованного Избавителя мира, какою при сем исполняются они радостью и блаженством, вероят­но, не один из нас готов позавидовать их редкой и счастливой участи, и почел бы для себя за верх желаний и наград, если бы ему дано было, уже не говорим — стать на их месте (это слишком высоко и свято!), а по край­ней мере находиться острану их (возле них) в храме Иерусалимском, дабы вместе с ними насладиться лицезрением дражайшего Спасителя.

Да утешится же и да возрадуется всяк, кому придет ныне на сердце подобное благочестивое желание, ибо оно будет исполнено! Второго рож­дения Спасителя по плоти уже не будет; не будет второго крещения от Иоанна; не будет ни второго воскресения, ни вознесения на небо; а вто­рое сретение Господа будет, и последует притом в таком виде, что во сре­тение Его должны изыти уже не один Симеон и Анна, а все мы, кои но­сим на себе имя христиан.

Когда, где и как имеет быть это новое всемирное сретение? На все сии вопросы дается ответ в вышеприведенных словах святого Павла: сие бо вам глаголем словом Господним… яко Сам Господь в повелении, во гла­се Архангелове и в трубе Божий снидет с небесе, и мертвии о Христе воскреснут первее: потом же мы живущии оставшии купно с ними вос­хищени будем на облацех, в сретение Господне на воздусе, и тако всегда с Господем будем.

Видите теперь, где совершается это второе сретение? Не в храме Иеру­салимском или другом каком-либо месте, а превыше земли, на воздусе: в сретение Господне на воздусе. Видите, когда последует оно? В конце мира, когда паки явится Господь и Спаситель наш с небесе, для произведения последнего Суда над всем родом человеческим: яко Сам Господь… снидет с небесе. Видите, чем будет сопровождаться второе сретение Гос­пода? Не принесением двух горлиц, или птенцов голубиных, как ныне во храме Иерусалимском, а гласами Архангелов и Ангелов, звуком труб и громов Божиих, как на Синае: во гласе Ангелов и в трубе Божии. Видите, кому принадлежит честь сретить паки грядущего Господа? Всем — живым и мертвым, кои тогда уже престанут быть мертвыми, ибо воскреснут: купно с ними восхищени будем на облацех. Видите, на­конец, что имеет последовать за сим всемирным сретением? Уже не раз­лучение со Сретенным, как разлучились с Ним, хотя не на долгое вре­мя, Симеон и Анна, а вечное сопребывание во Царствии Его: и тако всегда с Господем будем.

О, как радостен и величествен должен быть этот день второго и все­мирного сретения Господня, если судить о нем даже по одному внешне­му его виду! Ибо вообразите: нынешней земли и нынешнего неба, всего настоящего порядка лиц и вещей уже не будет тогда… непроницаемая завеса, отделяющая теперь мир невидимый от видимого, отнята навсегда и уничтожена… неисчислимые сонмы спавших во утробе земной мертве­цов восстали и облеклись плотью… оставшиеся в живых, измененные во всем существе их, яко во мгновении ока, совокупились вместе с ними и составили единое семейство Адамово… после различных знамений, в предшествии Архангелов и Ангелов, является, наконец, с небеси Господь во всей славе всемогущества… и весь род человеческий, обновленный, преображенный, яко сонм бесплотных, подъемлется во сретение Его на воздух!.. Скажите, что может быть величественнее и святее сего зрели­ща, даже по одному внешнему виду его?

Вообразим же, братие мои, что уже наступил час сего преславного события, что мы восхищены уже на воздух в сретение Господа и ожида­ем токмо, что речет о нас явившийся Господь; какое чувство должно быть тогда в сердце нашем? Чувство величайшей радости, если хотя мало бу­дем достойны того, чтобы непостыдно встретить грядущего Искупителя и Судию. Ибо с Ним грядет всецелое исполнение всех наших явных на­дежд и тайных упований; грядет вечный покой душ и нескончаемое бла­женство сердец.

Но, если мы, и восхищенные от земли и стоя на воздусе, узрим себя окруженными мрачными и злыми деяниями, если совесть наша, не до­жидаясь судии, начнет вопиять против нас за наши прежние грехи, а еще более, за нашу нераскаянность в них, то, увы, сладчайший час сре­тения Господня будет для нас не в покой и радость, а в стыд и сокруше­ние: мы явимся, яко преступники, кои, и будучи приведены в чертог царский, тем не менее смущаются и трепещут от самой близости лица царева. Ибо с чем явиться грешнику пред лице будущего Судии своего? Что рещи во оправдание своих злых деяний и своей нераскаянности? Сказать, что мы не знали путей истины и стезей правды? Но у нас, кро­ме совести, было в руках Евангелие и Крест Христов. Сказать, что стра­сти наши и соблазны мира были сильны, а мы слабы и плотяны? Но при нас были вседействующие Таинства Церкви и всемогущая благодать Духа Святаго. Сказать, что у нас не было средств к изглаждению грехов наших, к восстановлению потерянного образа Божия? Но перед нами всегда была исповедь с Телом и Кровию Христовой; пред коими не мо­жет стоять никакой грех и никакое беззаконие. Нет ответа, нет извине­ния! Нет более и надежды, ибо время долготерпения и милосердия кон­чилось — наступило время суда и воздаяния!

Теперь убо, братие мои, в продолжение земной жизни, надобно уго­товлять себя к тому, что последует с нами по смерти. Каковы мы ляжем во гроб, таковы предстанем и во сретение Господа на воздусе.

Да сопровождает же сия мысль нас на всех путях нашей жизни! Бу­дем памятовать, что и нас всех, подобно Симеону и Анне, ожидает срете­ние Господа, что за сим сретением последует или вечное соединение с Ним и блаженство нескончаемое: и тако всегда с Господем будем; или вечное удаление от Господа и бедствие непрестающее: идите от Мене… во огнь вечный! (Мф. 25; 41). Будем, говорю, памятовать сие и, празднуя в честь первого сретения Господня, рассмотрим внимательно, что было бы с нами, если бы сретение второе, о коем беседовали мы, последовало ныне или завтра. Аминь.

19. Слово на день Сретения Господня — 3

При каждом великом событии в жизни Господа нашего мы находим острану Его некие лица, кои представляют собою как бы все человече­ство: при рождении по плоти у яслей вертепных являются мудрецы во­сточные и пастыри Вифлеемские; на Иордане, во время Крещения, слу­жит Таинству Иоанн; на Фаворе присутствуют, яко свидетели славы, три верховных апостола; на Голгофе, у Креста, предстоят Матерь и уче­ник-девственник. Ныне, во храме Иерусалимском, исходят во сретение Господу Симеон и Анна.

Кроме сего, ни одно из великих событий в жизни Господа не проис­ходит безмолвно, а всегда присоединяется какое-либо слово и как бы про­поведь в пояснение того, что совершается. На Иордане и на Фаворе воз­глашает это слово Сам Отец: Сей есть Сын Мой Возлюбленный… Того послушайте! (Мф. 17; 5). В Вифлееме проповедует хор Ангелов, явив­шихся с неба: слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволе­ние! (Лк. 2; 14). При входе в Иерусалим учителями и наставниками для всех сретавших Господа становятся отроки, певшие осанна Сыну Дави­дову; на Голгофе, кроме безгласных свидетельств, данных землею, небом и храмом, провозглашает Божество Распятого сотник римский. Ныне во храме Иерусалимском, великий долг проповедника Иисусова возложен на праведного Симеона. Хотя вы все слышали проповедь его, в нынеш­нем Евангелии, но поскольку нельзя найти большего назидания для на­стоящего дня, как в том, что возвещает нам сей святой старец, то обратим снова на слова его все наше внимание.

Проповедь Симеонова видимо состоит из трех, особенных частей: первую можно назвать благодарственной, в коей содержатся собствен­ные чувства его по случаю всерадостного исполнения древних чаяний его — узреть обетованного Мессию и приять вместе с тем разрешение от уз плоти; последнюю часть должно назвать пророческой, ибо в ней предсказывается будущая судьба Матери Иисусовой, с великими иску­шениями и скорбями, Ее ожидавшими. Третья — средняя часть — состо­ит из всемирного вразумления касательно Лица Самого Иисуса и пре­достережения всех тех, кои должны обретать в Нем свое спасение. Как ни отрадны благодарные чувства Симеона, как ни поучительно пред­сказание, сделанное им о Матери Иисусовой; но поскольку то и другое касается более их собственных лиц, то, по краткости времени, может быть оставлено теперь без особенного рассмотрения. К нам более и ближе идет средняя часть проповеди Симеоновой, состоящая из вра­зумления и предостережения.

Итак, остановим внимание наше на сей части.

И благослови я Симеон, и рече к Марии Матери Его: се, лежит Сей на падение и на востание многим во Израили, и в знамение пререкаемо (Лк. 2; 34).

Вот та часть проповеди Симеоновой, которая, как мы сказали, каса­ется всех нас! Видите сами, что в ней содержится важное вразумление и важное предостережение.

Когда явился на земле Спаситель мира, явился для спасения всего мира, трудно было и подумать, что Он Сам Сей Спаситель мира послу­жит не во спасение всех, что о Него Самого, Который должен возглавить Собою всяческая (Еф. 1; 23), будут многие претыкаться и падать еще глуб­же, нежели прежде. Но печальный опыт имел показать противное. Итак, надлежало открыть грозную истину, указать опасность, предостеречь от ложной надежды; и все сие сделано через Симеона в самом начале. Се, — возглашает он, — се, лежит Сей на падение и на востание многим во Из­раили! Не мните, — как бы так говорил Симеон, — что если явился обето­ванный Спаситель мира, то уже все будут спасены, хотя бы и не хотели сего. Не мните, что если с явлением Его на земле открылись каждому все средства выйти из злополучного состояния греха и смерти, то уже не ос­танется ни одного грешника. Нет, Спаситель мира будет во спасение не для всех; для некоторых явление Его послужит еще к большему осужде­нию. Се, лежит Сей на падение многим во Израили… в знамение прере­каемо! Несмотря на Божественное величие Его Лица, на святость Его жизни, на чистоту Его учения, на благотворность Его действий, на самые чудеса и знамения, коими Он будет окружен, — на Него будут смотреть различно, о Нем будут говорить, Его будут принимать не одинаково. Ко­гда они будут, исполненные восторга, восклицать: …к кому идем? глаголы живота вечнаго имаши (Ин. 6; 68), — другие будут в ожесточении твер­дить: беса имать и неистов есть: что Его послушаете? (Ин. 10; 20). И так будет не при начале токмо Его явления и проповеди, но и при конце; не при жизни Его токмо на земле, но и по вознесении на небо; не тогда токмо, как царствие Его начнет распространяться между народами язы­ческими, но и тогда, когда весь мир исполнится имени и славы Его, в недрах самой Церкви; не в продолжение токмо известного времени, а во все века до скончания мира и Второго пришествия Его: се, лежит… на падение и востание многим во Израили… в знамение пререкаемо!

Если из Иудеев находились, как вероятно, некоторые и во храме в то время, как грозные слова сии исходили из уст Симеона; то они должны были прийти присем не только в недоумение, но и в ужас, ибо то, что говорил он о явившемся Мессии, было в совершенной противоположно­сти с их мечтательными чаяниями о временах Мессии. По ложному по­нятию некоторых выражений пророческих, а более по самолюбию и гор­дости народной, сыны плотского Израиля воображали, что спасение в лице обетованного Искупителя неотъемлемо принадлежало каждому из них, что между отверженными от лица Его будут одни, не ведующие ис­тинного Бога, язычники. И вот, от Лица Сего Самого Мессии, возвещает­ся теперь, что сия надежда суетна, что и во Израиле, между обрезанными по плоти, есть немалое число людей, коим явление Его не послужит ни­сколько во спасение. Се, лежит Сей на падение… многим во Израили! Та­кое вразумление долженствовало раскрыть глаза Иудеям, заставить их подумать о своем состоянии, и спросить самих себя: к какому классу людей принадлежит каждый из них — к тем ли, для коих обетованный Искупи­тель лежит на восстание, или к тем, для коих Он послужит на падение?

Не знаем, многие ли из Иудеев воспользовались вразумлением Симеоновым. Но то несомненно, что и по окончании земного поприща Иису­сова, на Голгофе, и на самом Елеоне можно было со всей силою повто­рить то же, что сказано ныне во храме: се, лежит Сей на падение… мно­гим во Израили! И что говорить о тех временах? Грозные слова сии не потеряли нисколько силы над этим Израилем в продолжение осьмнадца­ти веков, доселе истекших. И доселе для большей части сынов Израиля обетованный Избавитель его, видимо, продолжает лежать на падение.

Уже сие достойно слез, но еще более то, когда подумаешь, что дра­жайший Спаситель наш доселе лежит на падение многих и во Израиле духовном, в Церкви Христовой. Казалось бы, что с окончанием Его зем­ной жизни, с рассеянием мечтаний и предрассудков Иудейских о зем­ном царстве Мессии, с распространением Церкви христианской, с ут­верждением владычества Христова по всему миру, все, что соблазняло Иудеев в лице Спасителя, должно было исчезнуть невозвратно; что ус­ловия спасения, принесенного Им роду человеческому, придя в известность, изгонят все недоумения; что последователи Иисусовы, поняв, что для них сделано и что им самим остается делать, начнут каждый содевать свое спасение, как учит Евангелие и совесть; но, увы, не толь­ко дух ложного упования, но и дух гордого противления, коим ослепле­ны были древние Иудеи, всегда продолжал обуевать и многих из хри­стиан. Если бы Симеон являлся в каждом веке и стране, в каждом храме и доме, то всегда и везде, при взгляде на Того, Кого держал некогда на руках своих, должен бы провещать то же, что сказано им ныне в храме Иерусалимском: се, лежит Сей на падение и на востание многим во Израили, и в знамение пререкаемо!

В самом деле, посмотрите на сего обуянного ложной мудростью книжника, который, не довольствуясь тем, что сам ставит ни во что веру в Евангелие, находит адское удовольствие в том, чтобы заставить и дру­гих отвергать оное, употребляет для сего все средства, — самую ложь и клевету. Не явно ли, что Спаситель мира лежит для него на падение? Он уже не составляет для него и знамения пререкания; нет, ложный мудрец давно решил в уме своем, что совершенство христианское — мечта, что спасения не надобно искать нигде, как токмо в собственном уме и силе. Если бы свет Христов не был пред очами сего лжемудреца, если бы он родился в языческом Риме или Греции, то его противоборство вере было бы сколько-нибудь понятно и извинительно. Но, теперь, слепотствуя сре­ди полудня, идя против всеобщего убеждения, попирая то, чем освящен сам от юности, действие чего не раз испытывал даже, вероятно, в своей душе и сердце, он подлежит страшному ответу за хулу на Духа Святаго…

Посмотрите на сего ложного христианина, который по имени при­надлежит Христу и Церкви, а на деле и в жизни не знает другого Бога, кроме мамоны неправды, ведет жизнь, коей устыдился бы честный Иудей и язычник, который, ежедневно утопая в новых грехах и беззакониях, никогда и не думал о том, чтобы возвратиться назад и принести покая­ние. Не явно ли, что Спаситель мира лежит для него на падение? Ибо что ожидает такового лжехристианина по смерти за его беззаконную жизнь и нераскаянность? Ожидают муки ада, тем сугубейшие, чем большими он, как христианин, пользовался средствами к своему вразумлению, чем спа­сение было к нему ближе и легче для него.

Посмотрите и на сего высокомерного лжеправедника, который, подоб­но Евангельскому фарисею, засмотревшись на свою красивую внешность, на отсутствие в своей жизни грубых пороков, на некоторые дела на­божности, им постоянно совершаемые, не знает уже цены и меры своей мнимой добродетели, готов выставлять заслуги свои пред самым Су­дом Божиим. Тяжело, но нельзя не сказать, что и для сего мнимого пра­ведника Спаситель мира лежит еще не на восстание. Ибо он, в мечта­нии о своем вседовольстве, не старается нисколько усвоить себе заслуг Христовых, думает обойтись сам собою, без Ходатая и Посредника на Суде правды Божией; таким образом, унижает и отревает от себя един­ственное средство ко спасению — Крест Христов. Сия гордость фари­сейская была бы еще не так преступна, если бы во свете благодати и истины Евангельской не было видно, что вся честность и правда наша есть яко мрак и нечистота пред лицем Божиим.

Таким-то образом, братие мои, сладчайший Иисус доселе продолжа­ет лежать не на восстание токмо, а и на падение многих; не потому, что­бы на это была воля Его и таково было свойство служения Его — свойство служения и воля Его быть Спасителем для всех, а потому, что те, коим возвещается и от коих приемлется Он, взирают на Него не одинаково и приемлют Его различно; ибо хотя сказано о Нем, что Он веровася в мире (1 Тим. 3; 16), то есть как бы нашел Себе веру во всех; но как различна эта вера! Одни видят в Нем не более, как необыкновенного Учителя до­бродетели; другие не выше, как Пророка и Посланника Божия, подобного прежним Пророкам; иные признают в Нем Сына Божия, но отнюдь не единосущного и равного Отцу. Из тех даже, кои чтут в Нем Христа, Божию силу и Божию премудрость, кои поклоняются Кресту Его, яко един­ственному орудию всемирного спасения, коль многие претыкаются о Него, яко о камень падения! Грешник нераскаянный претыкается о Него по из­лишней надежде на Его заслуги и Крест; а гордый лжеправедник — по излишней надежде на собственные заслуги и добродетели.

Время спросить: чем убо является Христос для нас? Во что доселе лежал и лежит Он — на падение или на восстание наше? О, что если на падение! Тогда горе нам! Тогда и нынешний и все прочие праздники Хри­стовы должны располагать нас не к радости, а к плачу и слезам! Ибо, как радоваться тем, для коих самое спасение обращается и служит — страш­но сказать — в погибель вечную!

Хочешь ли убо, возлюбленный слушатель, узнать наверное, участву­ешь ли ты во спасении Христовом? Внемли.

Если ты веруешь твердо и несомненно во Христа и Евангелие Его так, как научили веровать пророки и апостолы, и как внушает Святая Церковь, то Спаситель мира лежит на твое восстание.

Если ты, содержа правую веру, стараешься быть проникнут и духом любви Христовой, приносить плоды веры в делах своих, блюсти себя свободным от страстей, чистым от скверн мирских, то Спаситель мира лежит на твое восстание.

Если ты, яко человек, — вопреки своей воле и намерениям, — преты­каясь о соблазны мира, не медлишь восставать от падений через покая­ние и стараешься изглаждать, сколько возможно, следы твоих грехопаде­ний, то Спаситель мира лежит на твое восстание.

Вот три главных признака того, что Иисус лежит на восстание наше! Если недостает в ком-либо хотя единого из них, то таковые в очевидной опасности потерять свое спасение. Осмотримся же, братие мои, все и каждый, не угрожает ли нам сия опасность? Осмотримся, пока есть на то время и удобность, пока от нас самих зависит, изменив себя и свою жизнь, соделать, что Спаситель, лежащий доселе на падение, соделается виною нашего восстания. Аминь.

20. Слово в навечерие Богоявления Господня. Пред освящением воды

Сейчас, из уст Святой Церкви, вы услышите, братие, глас Госпо­день на водах, призывающий всех и каждого к принятию духа премуд­рости, духа разума, духа страха Божия, явлыиагося Христа. Поелику глас сей гремит не для одного приличия, и, к чему так торжественно все призываются, то, без сомнения, и подается неоскудно каждому, кто бла­горасположен к принятию, то надлежало бы ожидать, что мы, исполня­ясь духа разума и страха Божия, не будем иметь нужды в указании, как вести себя при наступающем священнодействии и как употреблять ос­вященную воду. Но печальный глас опыта говорит другое: ни в какой день в году не происходит столько неприличного замешательства в на­ших храмах, как ныне. Посему, прежде нежели изыдем для освящения воды, мы почли за долг изыти пред вас для показания ее важности и для защищения ее от злоупотребления.

Что же мы сделаем для сего? Укажем, во-первых, на происхождение предстоящего священнодействия. Кто учредил его? Люди ли какие-либо обыкновенные? Нет, мы прияли его от мужей великих и святых, от апо­столов и их преемников. Над сей водою богословствовал в свое время святой Григорий Богослов; о чрезвычайных действиях сей воды прости­рал некогда златое слово свое святой Златоуст; освящением сей воды за­нимался Василий Великий. А первый, высочайший пример к тому, подан Самим Господом, когда Он погружением Своего Пречистого тела во Иор­дане освятил все естество вод. После сего возмущать каким-либо беспорядком столь важное, по самому происхождению, священнодействие, значит не иметь уважения к тому, пред чем благоговели мужи самые ве­ликие и святые, что в продолжение стольких веков служило к освяще­нию целых стран и народов.

Если многие из нас не знают сего, то, по крайней мере, у каждого есть очи и слух, дабы видеть и слышать, что творится и произносится ныне над освящаемой водой; а этого одного уже достаточно, чтобы зас­тавить обращаться с нею со всяким уважением. Ибо как освящается вода? — Обыкновенным ли каким-либо благословением? — Хотя и всякое благословение, когда оно преподается во имя Отца и Сына и Святаго Духа, важно для христианина, но здесь большее благословение и боль­шее священнодействие. Здесь не один человек, а вся Церковь изливает теплые молитвы о том, чтобы существо воды освящено было силою и наитием Святого Духа, очистительным действием всей Пресвятой Трои­цы, и чтобы ей сообщено было благословение Иорданово. Тут самым торжественным образом призывается над освященною водою страшное и достопоклоняемое Имя Того, пред Кем трепещет вся тварь. Тут, нако­нец, совершается троекратное погружение в освящаемую воду самого Креста Христова, Креста, пред коим благоговеют все силы небесные, и от коего убегают все силы преисподние. Скажите, что еще больше мож­но бы употребить для освящения и, следовательно, для внушения ува­жения к тому, что освящается?

И для чего освящается вода? Для малых ли каких-либо и обыкновен­ных целей? Нет, для самых важных. Во еже, — как возглашает диакон, -быти воде сей освящения дару, грехов избавлению, во исцеление души и тела, к отгнанию всякого навета видимых и невидимых враг, — приводя­щей нас в самую жизнь вечную. Можно ли испрашивать больших даров? И можно ли после того не благоговеть к орудию толиких даров?

Как, наконец, употребляет освященную ныне воду сама Святая Цер­ковь? — Употребляет с крайним уважением к ней, в случаях весьма важ­ных; например, вода сия употребляется при освящении святаго мира для Таинства Миропомазания, при освящении для церквей святых ан­тиминсов, на коих совершается бескровная жертва; сия же вода дается вместо причастия тем, кои по суду Церкви признаны недостойными приступать к Святым Тайнам. Так высоко ценит нынешнюю святую воду сама Церковь!

Как после сего и нам надлежало бы приступать ныне к сей воде? Не с верою ли и благоговением, как к великой святыне? Не с духом ли разу­ма и страха Божия, к принятию коих по тому самому, при самом начале священнодействия, призывает всех и каждого Святая Церковь? Так дей­ствительно и приступают к святой воде те, кои понимают, где находятся и к чему приступают: они причащаются ей, как великой святыне, и при­готовившись к тому постом и молитвами, хранят ее в самых почетных местах своих домов, вблизи святых икон и Креста Христова; употребля­ют ее в важных случаях, именно во исцеление души и тела, во освящение себя и своей собственности. Но что сказать о других, каковых большая часть? Как назвать то, что бывает ныне в храмах по освящении воды? Можно подумать, что в храме вдруг произошел пожар, или что он окру­жен внезапно со всех сторон каким-либо ужасным неприятелем: такое поднимается волнение между стоящими в храме, такой шум, такое тол­кание друг друга! И так поступают не одни малые, неразумные дети, а юноши, даже отцы и матери, даже старцы!..

Так ли воспоминают Крещение своего Господа? Так ли ищут освя­щения души и телу? И для чего все это бесчиние? Чтобы скорее других почерпнуть святой воды. Как будто почерпаемая после менее священна! Или, как будто для кого-либо недостанет ее! Если бы и не получил ныне, почерпнешь завтра; освящение ныне и завтра одно и то же. Но недостат­ка и ныне никогда не было бы, если б мы успели делить по надлежащему то, за чем приходим: не являлись за священной водой с теми же сосуда­ми, с коими исходят на реки за водой простой, и не проливали нередко на помост храма более того, нежели сколько уносим с собою в дома. По­мыслите сами, прилично ли такое неблагочиние такому священному ме­сту, такому святому дню, такому святому предмету? Что подумают о нас Иудеи, в таком множестве находящиеся в наших странах, узнав (да труд­но ли узнать?) о таком нашем поведении в храмах?

Да прекратится же беспорядок! Да войдет все в надлежащие преде­лы! — Мы освятим воду благодатью Святаго Духа; а вы не рассвящайте ее духом неразумия и нестроения. Священнослужители, для соблюдения благочиния, будут раздавать всем ее, как раздают священный хлеб: а вы приходите для принятия в тишине и порядке, с кротостью и благоговени­ем, довольствуясь малым; потому что сила святой воды зависит не от количества ее, а от веры, с коей употребляется. Таким образом у нас и в настоящий день, подобно как в прочие, все, по завещанию апостола, бу­дет происходить благообразно и по чину. Аминь.

21. Беседа в день Крещения Господня

Крещение есть одно из важнейших событий в жизни нашего Спаси­теля и в жизни нашей. Для Спасителя оно служило вместо торжествен­ного посвящения Его на великую должность всемирного Ходатая и На­ставника, ибо крещением окончилась Его частная жизнь в Назарете и началось общественное служение роду человеческому. Для нас — Таин­ство Крещения служит дверью в общество верующих; через него мы при­емлем благодать Святаго Духа и становимся христианами. А посему в настоящие минуты, братие, мы ничего не можем сделать лучше, как во­зобновить в памяти своей обстоятельства Крещения Господня, а потом коснуться размышлением и нашего Крещения.

Со времени Крещения, как мы сказали, должно было начаться обще­ственное служение Иисуса Христа роду человеческому. Посему надле­жало ожидать, что оно произойдет как можно ранее, дабы Он мог учить долее и более, и более совершить дел. Между тем, Спаситель принял Крещение, когда Ему, по сказанию евангелиста Луки, было яко лет тридесять (Лк. 3; 23): а до того времени Он постоянно оставался в бедном Назарете, в доме Своего воспитателя Иосифа, разделяя с ним, по всей вероятности, труды древоделия. Столь долговременное пребывание Сына Божия в безвестности допущено Промыслом, без сомнения, по самым важным причинам: надлежало народу Иудейскому, возбужденному слу­хом о рождении Мессии, дать как можно более времени приготовить себя к сретению своего Спасителя. И самому Начальнику спасения надлежа­ло прежде возрасти совершенно премудростию… и благодатиюу Бога и человек (Лк. 2; 52), а потом уже явиться для поднятия на рамена Свои грехов всего мира. Но для нас в этом деле важнее всего уроки смирения и преданности. Сын Божий большую часть земной жизни проводит в со­вершенной безвестности, в трудах самых обыкновенных: кто после сего имеет право роптать на малость своего жребия? Почитать труды предо­судительными? Жаловаться на безвестность? Спаситель всего мира до тридцати лет смиренно ожидает мановения свыше, начать Свое неизме­римое поприще; как постыждаются сим те нетерпеливые люди, кои, чув­ствуя в себе какие-либо способности, сетуют, если не имеют возможно­сти вдруг обнаруживать всего доброго, в них заключающегося и, по нетерпеливости предваряя пути Промысла, нередко, вместо добра, причиняют вред себе и ближним! Есть всем время и время всяцей вещи и, конечно, всякому лицу под небесем (Еккл. 3; 1): придет время — вы явите себя тем, чем суждено вам быть; не придет — так угодно Тому, Кто лучше нас знает, чему быть должно.

Но вот, начинает раздаваться — глас вопиющаго в пустыни! (Мк. 1; 3). Иоанн исходит на Иордан, и в слух всей Иудее проповедует, что вре­мена Мессии настали, Царство Божие приблизилось, Сам Царь стоит посреди Своих подданных, хотя еще не знаемый никем из них (Ин. 1; 26). Можно представить, что произвела проповедь сия в народе Иудейском, со дня на день ожидавшем своего Мессии! Все устремилось к Иордану за крещением. Даже фарисеи и саддукеи начали исповедовать грехи свои; сам синедрион отправил посольство в пустыню Иоаннову с вопросом: не он ли Мессия? — Как бы не поспешить туда и Тому, Кого все ожидают с таким нетерпением? Но Иисуса нет! Всеми ожидаемый Царь остается в Назарете! Мессия продолжает разделять с Иосифом труды древоделия! Почему так? Потому, что для Него нет еще воззвания свыше. О, кто по сей одной черте не узнает второго Адама, Который самоотвержением хочет уврачевать, что погублено самонадеянностью Адама первого!

Наконец, настало время взойти и Солнцу правды: Иисус идет к Иор­дану. Принять почесть от Своего Предтечи? Явиться с торжеством наро­ду?.. Нет, просит Крещения, которое преподавалось во очищение грехов (коих в Нем не было!), которое служило приготовлением к Царству Божию, коего Он Сам был Царь и Глава! Что недальновидный народ поду­мает, яко бы и Он, подобно другим, имеет надобность в очищении от грехов, что во всяком случае крещением дается преимущество крещающему перед Крещаемым, — до сего Сыну Человеческому нет никакой нужды. Он видит, что крещение Иоанново есть учреждение весьма бла­годетельное для нравственности, и хочет Своим примером усилить его действие. Знает, что при сем случае должна обнаружиться воля Божия касательно собственного Его предназначения, — и спешит исполнить сию волю. Если бы Иордан теперь тек не водами, а огнем, Иисус и тогда явил­ся бы для крещения. Так действуют те, в коих действует Бог: они не взи­рают на то, что выйдет из их действия для них самих. Для них все равно, в животе ли или смерти их, — только бы совершилась воля Того, Коему они предали навсегда и живот и смерть свою.

Но что с Иоанном? Несмотря на близкое родство с Сыном Марии по плоти, и на ближайшее отношение к Нему по духу и цели своего служения, Иоанн не знал еще решительно, что Иисус есть Мессия. Ибо По­славший крестить Иоанна сказал ему, что Тот, на Которого он увидит при Крещении сходящим Духа Святаго, есть истинный Мессия, а Кто именно сей Агнец Божий, этого ему не было открыто (Ин. 1; 33). (Так неразлучен священный мрак веры с самыми великими откровениями! Так сильно испытано смирение и Самого Большого из Пророков!) Впрочем, Иоанн знал великого Сродника своего столько, что ставил Его гораздо выше себя по дарам благодати. Беседа, хотя непродолжительная, с Иисусом, пред совершением Крещения над Ним, еще более могла усилить в прозорли­вой душе Иоанна мысль, что Просящий Крещения есть Тот Самый, Ко­торый его самого и всех будет крестить Духом Святым. После сего могла ли подняться рука Крестителя? Аз требую Тобою креститися, и Ты ли грядеши ко мне? (Мф. 3; 14),- воскликнул он, проникнутый чувством собственного недостоинства и Божественного величия Иисусова.

Для Иисуса, Который Сам был кроток и смирен сердцем, глас смире­ния Иоаннова не мог быть неприятен. Но теперь надлежало творить прав­ду Божию, а не выказывать, или сокрывать свою праведность. «Остави ныне, — сказал Он уже гласом Мессии, — тако бо подобает нам исполни­те, есяку правду», то есть, всякое определение правды Божией.

Иоанн оставляет, Иисус нисходит во Иордан, погружается в водах.

Произнесено ли что-либо при сем Крестителем? — Вероятнее, ниче­го. Где взять слов для совершения Крещения над Сыном Божиим? Тут было время не говорить, а благоговеть и поучаться.

Но Иисус во время Своего Крещения беседовал — с Богом — молился (Лк. 3; 21). Действие крайне поучительное! В Иордане Он молится, на Фаворе молится (Лк. 9; 21), на Голгофе (Лк. 23; 34) и Елеоне (Лк. 24; 50) молится. Все важное в жизни Спасителя совершилось среди молитвы: молитва крестила Его; молитва предала Дух Его Богу; молитва вознесла Его на небо. О чем Он молился во Иордане? — это тайна. Довольно знать, что Он молился, без сомнения, и о грешниках; следовательно и о нас с тобою, слушатель.

Доселе все происходило естественно: смотрите, какие чудеса про­изойдут от молитвы! И абие восходя от воды, видя разводящася небеса, и сниде Дух Святый… яко голубь Нань: и глас с небесе бысть… Ты еси Сын Мой Возлюбленный, о Тебе благоволих (Лк. 3; 22).

Это значит, что после крещения водою над Спасителем началось и совершилось новое, высшее Крещение — Духом Святым, совершилось самым торжественным образом. И, во-первых, разверзлись небеса, то есть, свод небесный над главою Иисуса представился раздвоенным, наподо­бие того, как это бывает во время сильного и продолжительного блеска молнии из облаков. В то же время из разверстых небес явился Дух Святый в телесном виде (Лк. 3; 22) наподобие голубя. Изшествие из глубины небес, тотчас по разверстии их, и прямое устремление на главу Иисуса, внушали каждому видевшему, что это не простое пернатое, а Дух Божий, принявший телесный образ. Вид голубя принят был, без сомнения, пото­му, что голубь всегда почитался символом чистоты, кротости и незлобия, кои составляли главные качества души Иисусовой.

Разверстие небес и низшествие Духа сами по себе были уже рази­тельным свидетельством о Божественном достоинстве Крещаемого, ибо кому когда разверзались небеса? На кого сходил таким образом Дух? Но чтобы не осталось ни малейшего места сомнению, чтобы еще полнее за­свидетельствовать, как велико участие неба в том, что происходило те­перь на земле — глас быстъ: сей есть Сын Мой Возлюбленный, о Немже благоволих (Мф. 3; 17).

Для кого сей глас? Для Иоанна, если только он мог слышать, после того, что видел; для учеников Иоанновых, из коих некоторые могли нахо­диться вблизи; для всех Иудеев, кои имели услышать потом о чудесах, случившихся при крещении Иисуса; наконец, для всех нас, кои, последуя сему гласу, признаем и исповедуем в Сыне Марии Единородного от Отца, нашего Спасителя, Господа и Судию.

Не мог ли быть нужен сей глас в каком-либо отношении и для Само­го Крещаемого? Разве для Его беспредельного смирения, которое всегда готово было отказаться, если можно, от самой славы Своего великого предназначения (Флп. 2; 6, 17; Мф. 26; 39).

Глас с неба и все прочее было непродолжительно. После сего Иисус, исполненный Духа без меры (Ин. 3; 34), уже не возвращался в Назарет, а прямо пошел в пустыню, прилегающую к Иордану, где в посте и молит­ве, как известно, провел скоро дней, препобеждая искушения духа тьмы и приготовляя Себя на великое дело спасения рода человеческого. Иоанн оставался при своем Иордане, продолжая возглашать глас покаяния и указуя всем, чающим спасения, на Мессию, уже не на грядущего, а на пришедшего; доколе сластолюбивый Ирод, обличаемый праведником, не принес его священной главы в жертву безстудной Иродиаде.

Так, братие, совершилось Крещение Спасителя нашего! Остановим­ся в духе над Иорданом и размыслим о виденном. Много веков протекло после того, как совершились сии чудеса. И однако они всегда важны, по­тому что на них утверждается вера наша и спасение; без них мы не были бы христианами и не имели бы обетования жизни вечной. Кроме того, у всех нас есть, так сказать, ближайшее средство с чудесами Иорданскими. И нас принимал Иордан, и на нас сходил Дух, и мы наречены возлюблен­ными чадами Божиими; ибо что значит крещение каждого из нас, как не повторение над нами событий Иорданских — Крещения Иисусова?

Итак, спросим самих себя, сохраняется ли нами великий обет благой совести и святой жизни, данный при крещении? Цел ли залог Духа, нами тогда полученный? Ходим ли достойно высокого звания чад Божиих? Как нужны и важны сии вопросы, видно уже из того, что Самому Спасителю нашему по крещении дерзнул предстать искуситель. Быть не может, что­бы он в разных видах не являлся и пред каждым из нас. Чем же отвечаем мы на предложения духа тьмы? Ах, если вместо того, чтобы, при помо­щи благодати Божией, отражать соблазны, мы падаем и покланяемся богу века сего, то где тогда благодать, где Дух? И что мы сами тогда, кто бы мы ни были, как не предатели веры, ругатели святыни?

Вспомним, что мы все крещаемся в смерть Христову (Рим. 6; 3), что наши души очищаются не водою, а Кровью Иисуса Христа, в ней сокры­тою. После сего какой страшный отчет лежит на тех, кои не воспользу­ются средством, столь много стоившим? Цари земные имеют способы преследовать не соблюдших обета верности: у Царя ли Небесного недо­станет средств воздать по делом тем, кои своей жизнью изменяют зва­нию чад Его?

Подобные мысли могут теперь казаться не так важными, но придет для каждого время, когда одно дело спасения останется важным, а все прочее, прежде обольщавшее, исчезнет как сон.

Теперь есть возможность вознаградить потерю благодати крещения: есть другая купель — покаяния; можно снова креститься — слезами. Но горе тому, кто, погубив силу первого крещения, не воспользуется вто­рым! Таковой подвергнется третьему — ужасному, нескончаемому кре­щению — огнем вечным!

Изволивый креститься во Иордане нашего ради спасения, Христос истинный Бог наш, да сохранит благодатью Своею всех нас от сего по­следнего крещения! Аминь.

22. Слово в день Богоявления Господня

Слышали ль, братие, слово на нынешний день? Слово, не на земле сложенное, а с небес гремящее? Из уст не Ангела или Архангела, а Само­го Бога Отца? Дважды только, во все пребывание на земле Сына Божия, слышан был глас к Нему Отца: при Иордане и на Фаворе; и в том и дру­гом случае — един и тот же. Как после сего должен быть важен глас сей! И для кого он, если не для нас? Для Самого Сына? Но Он, будучи Сыном любве Отчей, и без того знает совершенно, как Его любит Отец. Для Иоан­на? И он же возбраняше Ему, глаголя: аз требую Тобою креститися, и Ты ли грядеши ко мне? Следовательно, знал, Кого крестил. Для учеников Иисусовых? Их еще не было при Учителе. Для народа Иудейского? И его нисколько не видно при Крещении Иисусовом. После сего, что значит глас снеба, как не слово и проповедь ко всему миру! Что же вещает Отец? Сей есть Сын Мой Возлюбленный, о Немже благоволих! О любезного и сладчайшего гласа! Итак, чего ожидали праотцы, о чем предвозвещали пророки, что прообразовал закон и обряды, чего чаяла и о чем воздыхала вся тварь, то самое исполнилось во всей силе: Бог, Сам Бог и Господь явися нам! И как явися? Облеченный нашей плотью, приняв на Себя наши грехи, принесши нам всю Свою премудрость и правду, всю жизнь и все благословения. О радости и торжества истинно всемирного! Злополуч­ные праотцы рода человеческого, восстаньте из персти и поклонитесь Тому, Который, будучи Сыном Божиим, благоволил соделаться и вашим сыном, дабы стереть главу змия, вас прельстившего! Законодатель Си­ная, спеши на Иордан узреть уже не следы славы Божией, а самое лице Божие, которое так пламенно желал ты видеть, и не видел: ибо теперь, видевый Сына, виде Отца (Ин. 14; 9). Мудрец Израилев, перестань и ты вопрошать: аще истинно вселится Бог с человеки на земли! (3 Цар. 8; 27). Он вселился истинно, приобщился крови нашей так, что теперь ни­что не разлучит плоти и в ней нашего человечества от Его Божества.

Но что за сила Божественного гласа? Для чего свидетельствует так о Возлюбленном Сыне Отец? Для того, дабы мы не могли не узнать, что нам даровано Его безпредельной любовью, дабы познали Сына, прияли Его, как должно, и приняли от Него все, что Он принес нам от Отца Его и нашего, Его по естеству, нашего — по благодати. «Вы, — как бы так ве­щает нам с неба Отец, — удалившись от Меня, находитесь во тьме и сени смертной; никакие усилия вашего разума не могут извести вас из сей тьмы; вот вам Свет и Источник всякого света, Наставник, в Коем все сокровища премудрости и разума: Сей есть Сын Мой Возлюбленный! -Вы, увлекшись змииным советом, сделались неоплатными должниками пред Моим правосудием, впали в тяжкий плен греха и страстей, так что самая добрая воля наша, при всех усилиях, не в состоянии расторгнуть сих уз, исторгнуть корень прирожденной порчи; вот вам Решитель всех долгов и уз, Целитель душ и сердец, Который возьмет от вас все ваши неправды и подаст вам всю Свою правду: Сей есть Сын Мой Возлюблен­ный! Вкушение плода запрещенного внесло в вашу природу семена тли и разрушения; вооруженная жалом греха смерть поражает вас на каж­дом шагу вашей жизни, и нет избавляющего; вот вам Владыка жизни и смерти, Который, имея живот в Самом Себе, подобно Мне, всех, ихже хощет, живит: Сей есть Сын Мой Возлюбленный! Над вами носится темная власть имущего державу смерти, духа злобы поднебесной, ко­торый, погубив праотца, силится погубить и всех вас, его потомком; для сражения с ним, для низложения его потребны оружия не плотские, коих нет у вас; вот вам Давид, Который может низложить сего гордого Голиа­фа: Сей есть Сын Мой Возлюбленный! Он со всею верностью приведет в действо все Мои благие советы о вас и вашем спасении; Он исправит все, что в вас и природе вашей есть нечистого, богопротивного и смер­тоносного. Он откроет вам все пути к достижению цели бытия вашего, к возвращению на путь правды и блаженства, к соединению со Мною.

Итак, оставив все недоумения, всякую болезнь и всякую гордость, приимите всем сердцем, всем существом вашим Возлюбленного Сына Моего, к вам ниспосланного: Того послушайте! Идите за Ним всюду, куда Он ни поведет вас, делайте все, что ни повелит вам; скажет: любите вра­гов, — любите; скажет: возьмите крест, — берите; велит распять на нем плоть, — распинайте! Он знает, что повелевает, и на все, что повелено, подаст вам силы. Сей есть Сын Мой Возлюбленный: Того послушайте! «

Что может, братие, прибавить к сему Божественному гласу слово че­ловеческое? Итак, вместо всех наставлений от себя, и мы с благоговением повторим вам: Того послушайте! В послушании Спасителю нашему те­перь все наше спасение. Но верный признак истинного послушания Ему состоит не в другом чем, как в жизни по Его святым заповедям. Сим только одним мы можем возблагодарить любви Отца, ниспославшего к нам Свое­го Возлюбленного Сына, явившегося для спасения нашего; сим удостоим­ся благодати Святаго Духа, Который для того нисходит теперь на Ходатая нашего, дабы чрез Него пролиться в дарах Своих на всех нас. Аминь.

23. Слово в неделю по просвещении

Настоящий день недельный содержит немалое поучение для нас в самом названии своем, ибо называется Неделею по просвещении. На­именование весьма поучительное происшедшее от того, что праздник Богоявления, за коим следует настоящая неделя, назывался в древности днем Просвещения, или светов; а назывался так потому, что в навечерии его просвещались верою и крестились оглашенные, в знамение чего возжигалось множество светильников. Нося в продолжение семи дней после Крещения белую одежду, новокрещеные в настоящий день не­дельный в последний раз являлись в сей одежде в церковь; и она в по­следний раз имела утешение видеть их облеченными знамением чисто­ты и непорочности, сообщенной им через Таинство и ожидаемой от них в их нравах и жизни.

Ныне, братие, день Богоявления служит временем крещения разве в странах отдаленных, где при обращении диких народов нередко повто­ряются не только обычаи, даже чудеса времен апостольских. Мы же все приемлем крещение вскоре после нашего рождения и тогда же облекаем­ся в белую одежду. Несмотря на сие, Неделя по просвещении не должна потерять своего значения и для нас. Ибо и в древности, без сомнения, не новокрещеные сообщали свет прошедшему празднику, а праздник про­свещал своим светом крещаемых: но праздник всегда один и тот же. На­против, если для новокрещеных прошедшие дни были днями просвеще­ния; то для нас, яко давно крещеных и потому возраставших в вере и любви, тем паче прошедшим празднествам надлежало быть светоносны­ми. Чем же они, братие, в самом деле были для нас?

«Рождество Твое, Христе Боже наш, — воспевала Церковь, — возсия мирови свет разума». И подлинно, светом звезды Вифлеемской озарен весь мир; им прогнана ужасная тьма идолопоклонства, имя Бога истин­ного, недоведомое прежде мудрецам, явлено самым младенцам. Но, бра­тие, коснулся ли сей животворный свет и нашего ума? Не преломляется ли бесплодно в одном воображении и памяти? Не меркнет ли он, как в нечистом стекле, в нашем сердце? Мы видели волхвов, путеводимых звез­дою, с отдаленного востока грядущих в бедный Вифлеем для поклоне­ния Младенцу в яслях: узнали ли мы в сем пути волхвов путь истинного ведения, которое в правильном шествии своем всегда должно приводить в Вифлеем, к поклонению Спасителю мира? Научились ли, подобно волх­вам, читать волю Божию в явлениях видимой природы, слышать глас не­ба и, в так называемых, естественных событиях? Научились ли идти, куда зовет сей глас? Обращать в жертву Богу все приобретения мудрости и искусства, наше злато, ливан и смирну? И, сподобившись откровения истины, не предавать ее Ироду — похотям и страстям? Мы видели пасты­рей, по гласу Ангела, переходящих ночью до Вифлеема: узнали ли в них путь нагой веры, которая, будучи далека от познаний, одной простотой сердца и чистотой жизни и привлекает, и приемлет, и хранит откровения небесные? Научились ли, подобно сим пастырям, бдеть на своей страже, проходить правильно то звание, в коем поставила нас рука Промысла? Но, паче всего, мы зрели Божественного Младенца, лежаща повитым в яслях. Что же занято нами от Него? Пала ли пред Его яслями наша гор­дость и величание? Усрамилась ли Его пелен наша роскошь? Поняли ли мы, что для достижения Царствия Небесного необходима младенческая простота, смирение и нищета духовная, указанные нам Господом при самом появлении Его в мире?

В ком со днем рождения Спасителя возродилось твердое желание быть самому отрожденным благодатью, ходить во свете веры, жить на земле, как прилично чадам Божиим, для того воссиял свет разума: а кто при сем празднестве переменил только одну пищу на другую (если и ту нужно было переменять), тихие занятия поста на шумные увеселения праздника, тот остался в прежней тьме и не весть камо идет, яко тма ослепи очи ему!  (1 Ин. 2; 11).

После Рождества Христова мы праздновали, братие, день Нового лета и Обрезания Господня. Уразумели ли внутреннюю связь сего поучитель­ного стечения празднеств? Понято ли нами, что новое лето дается каждо­му из нас для духовного обрезания, для очищения себя от всего грехов­ного и тленного? И что без сего обрезания, без обуздания страстей и умер­щвления плоти, нет и не может быть нового лета; ибо ветхий греховный человек с продолжением времени только ветшает и дряхлеет? Уразумев это, обозрел ли каждый из нас свою прошедшую жизнь, заметил ли, что следует во внутреннем вертограде его к отреблению и посечению? И ре­шился ли совершить его немедленно?

И древо каждый год имеет нужду в обрезании, и чем тщательнее обрезуется, тем бывает крепче и плодоноснее. Быть не может, чтобы душа наша, столь плодотворная в худых помыслах, в сухих пожеланиях, не имела нужды в обрезании. Итак, обратил ли каждый из нас на сие, хотя столько внимания, сколько обращаем оного ежегодно на растения в са­дах наших? Приходило ли на мысль, что, может быть, душа наша есть та несчастная смоковница (Лк. 13; 5-9), которая осуждена уже на посечение и оставлена в новом лете единственно по милосердию Небесного Вертоградаря?

Кто понял, для чего вступил в Новый год, и что ему должно делать со временем и с вертоградом души своей, что первое должно по-христиан­ски употреблять, а последний по-христиански отреблять (очищать), для того день Нового года был днем просвещения. А кто удовлетворился изъяв­лением и принятием одних бездушных благожеланий, не думая о пере­мене своего нрава и жизни, об обновлении ума и сердца, для того нет ни нового лета, ни нового света; тот в прежней, ветхой тьме, и не весть, камо идет, яко тма ослепи очи ему!

Наконец, братие, мы по гласу Церкви исходили на Иордан, Тут еще более тайн и света! Чего нельзя увидеть в разверстых небесах! (Мф. 3; 16). Чему нельзя научиться у Отца, свидетельствующего о Возлюблен­ном Сыне? У Духа, сходящего на сего Сына в виде голубя? У Самого Сына, приемлющего крещение от раба? Здесь все богословие и вся нрав­ственность, вся вера и все упование! Глас Отца должен был научить нас, что нет, ни на земле, ни на небе, другого Учителя для нас, кроме Его Возлюбленного Сына. Сошествие Святаго Духа на Сына, для приуготов-ления Его ко вступлению в великую должность Ходатая, долженствова­ло вразумить нас, что без благодати сего Духа не может быть сделано ничего, истинно благого и богоугодного. Наконец, смирение Сына, наря­ду с грешниками приемлющего крещение от раба, долженствовало убе­дить нас, что нет другого средства войти паки в рай, потерянный гордостью и своеволием, кроме смирения и повиновения. Так долженствовало быть! Но как было? Питие святой воды погасило ли в ком-либо из нас жажду чувственных удовольствий? Пойдя на реку для освящения, возвратились ли мы очищенными, хотя от одного какого-либо греха?

Совесть каждого, братие, должна отвечать на сии вопросы. Она толь­ко может и должна сказать каждому из нас, какая ныне для него неде­ля: по просвещении, или после сугубой тьмы? Говорю сугубой: ибо кто среди величайшего света не просветился нисколько, тот по тому самому сделался мрачнее: великий свет, если не просвещает, то мрачит и ослепляет.

И вещественная тьма ужасна, братие, тем ужаснее духовная! Теперь у нас много светов, заменяющих, по-видимому, свет Христов: есть свет ума и наук, свет опыта и благоразумия, свет солнца и луны; самые насе­комые трудолюбием своим доставляют нам средства к освещению; са­мые грубые животные туком своим просвещают нашу тьму. Но что бу­дет, когда все сии светы, и великие и малые, и чувственные и духовные, вдруг будут погашены рукою смерти? Кто просветит нас, когда закроют­ся навсегда очи наши, и мы пойдем мраком и сенью смертною? Что будет тогда с тем, в ком нет света Христова?

Востани же, каждый спяй (Еф. 5; 14), и воскресни благодатью Хри­стовою от мертвых; и тогда, — и только тогда, осветит тя Христос. Аминь.

24. Беседа в навечерии Преображения Господня (На предпразднство Преображения Господня, стих, на веч. 3 )

Приидите ныне лучшим изменимся изменени­ем, себе наутрие добре уготовим на гору предвзы-ти Божию святую, неизменно Христову славу блистающу узревши, ясно паче солнца, и Троичным озаряеми светом, о сем прославим того схожде­ние (На предпразднство Преображения Господня, стих, на веч. 3 )

Итак, Церковь святая не хочет, братие, чтоб мы были только слуша­телями о Преображении возлюбленного Жениха ее; желает, напротив, всем нам самим взойти на гору святую, и быть самовидцами Божественного величия Спасителя нашего. И подлинно, если в каком случае нужно при­соединить к слуху видение, то здесь. Преображение Господа есть одно из самых восхитительных для духа и сердца зрелищ: свидетель тому Петр, хотевший навсегда остаться на Фаворе. Кроме того, происходящее на Фаворе со Спасителем, при всем величии своем, не чуждо всем нам, ибо и каждого христианина, по слову апостола, ожидает преображение от славы в славу (2 Кор. 3; 18). Поелику же преображение наше должно со­вершиться не по другому какому-либо образцу, как по образу Преобра­жения Господня, то как не желать увидеть в лице преобразующегося Гос­пода образ будущего собственного преображения? Итак, приидите… уго­товим себе взыти на гору… Божию святую.

«Но, как взойти на гору, находящуюся от нас в таком отдалении? Как увидеть то, чего теперь там уже нет? Ибо хотя бы мы пришли в Обетованную землю и взошли на Фавор, то не нашли бы там теперь никаких следов Преображения Господня». Так! Но по сему самому уже явно, братие, что Церковь отнюдь не разумеет чувственного видения, когда приглашает нас зреть славу Преображения Господня. Дух челове­ка может переноситься всюду, и во все времена, — быть с тем, что давно минуло, видеть многое, что сокрыто от очей телесных; и такое видение может быть для внутреннего человека нашего еще действительнее и благотворнее, нежели видение очами телесными. К подобному-то ду­ховному восходу на Фавор, для созерцания там Преображения Господ­ня, приглашает нас ныне Святая Церковь!

Но такой восход и такое видение, по самому существу своему, требу­ют духа чистого и возвышенного, мысли легкой и парящей, сердца, сво­бодного от земных уз. Чей дух подавлен плотью, кто в плену у страстей, омрачен похотями, покрыт прахом сует, тот часто не видит и того, что находится пред очами телесными, не слышит, что говорят ему в уши, забывает все окружающее, даже самого себя. Такому ли человеку возно­ситься духом на Фаворе? Такому ли видеть Моисея и Илию? Слышать глас Отца, свидетельствующего о Сыне? Фавор место святое, святее ку­пины Моисеевой и Синая; чтобы взойти на него, надобно иззуть сапоги от ног (Исх. 3; 5), оставить у подошвы его все, не говорю греховное, даже земное; тут место одной вере Петра, одной любви Иоанна, одному упованию и терпению Иакова.

Но сим кто доволен? (2 Кор. 2; 16). Где искать таковых добродете­лей? Церковь знает сие, ведает нечистоту и тяжесть нашу, видит край­нюю неспособность многих перенестись чистой мыслью на Фавор и быть в духе самовидцами Божественной славы преобразующегося Гос­пода, посему и советует с таким усердием всем предуготовить себя добре наутрие к сему подвигу, и измениться лучшим изменением. Измене­ние сие должно состоять не в перемене одежд и украшений, не в омове­ниях и прикрасах, не в одном отложении трудов и занятий, ибо после такого изменения дух и сердце могут оставаться со всем прежним бе­зобразием, а в перемене чувств, чтобы сердце, сколько можно более, освободить от привязанности к видимым, тленным благам, и обратить к ощущению радости духовной и блаженства небесного, являющегося в лице Спасителя; в перемене мыслей, чтобы ум, занимавшийся поня­тием вещей дольних, суждением о делах житейских, обратился к созер­цанию тайн веры и надежды, открывающихся на Фаворе; в перемене воли, чтобы она, оставив все нечистые и богопротивные правила, кои­ми руководствуется в действиях, обратилась к воле Божией, решилась, последуя гласу свыше: Того послушайте (Мф. 17; 5), слушаться во всем закона и Евангелия, а не своих предрассудков и похотей. Только такое изменение есть поистине лучшее; а все прочие изменения, делаемые для праздника, как бы они ни казались и ни были благовидными, суть -худшие. Изменившийся таковым изменением, и только он один, спосо­бен взойти на Фавор и видеть славу Преображения.

«Но можно ли в такое краткое время, какое остается до утрия, произ­вести в себе столь великую перемену?» Нам самим, братие, невозможно произвести сие чудо, не только в краткое время, но и в целую вечность. Это может соделать одна благодать Святаго Духа. Но она всегда при нас и в нас, коль скоро мы начинаем, хотя думать о Боге. Тем паче она помо­жет нам, когда мы решимся обратиться всецело к Богу. С нею, с благода­тью Божиею, в самое краткое время можно измениться самым лучшим изменением, требуемым Церковью. Чтобы глубже укоренить в себе сию необходимую для нас (грешников) уверенность, послушаем святого Зла­тоуста, который так же приглашал некогда своих слушателей к подобно­му изменению на лучшее.

«Пусть никто мне не говорит, — вещал он, — что не много времени до будущего собрания. Ибо можно переменить все житие не токмо в пять дней, но и в одно мгновение. Что, например, хуже разбойника и челове­коубийцы? Не крайнее ли это зло? Однако он не потребовал ни целых дней, ни даже половины дня, но в одно мгновение и на верх добродете­лей востек, и в рай вселился. Посему можно вдруг перемениться, и сде­латься златым вместо бренного.

Поелику добродетель и порок не от природы, то пременение, буду­чи свободно от всякой необходимости, удобно. Аще хощете и послуша­ете Мене, — говорит Бог, — благая земли снесте (Ис. 1; 19). Видишь, потребно одно хотение: только хотение не простое и какое имеют мно­гие, а деятельное!»

«Знаю я, — продолжал святой вития, — что вы желаете возлететь на небо; (о, если бы можно было сказать это самое и о всех нас, теперь бесе­дующих!), но должно желание сие показать на деле. Ибо купец, желая обогатиться, не останавливается на том, чтобы иметь хотение сие только в душе, но уготовляет корабль, собирает матросов, приглашает кормчего, и другими потребностями снабдевает судно, берет золото взаймы, пере­плывает море, отходит в чужую землю, подвергается многим опасно­стям и всем другим невыгодам, какие известны мореплавателям; так и нам должно показать желание! Ибо плывем и мы, только не из земли в землю, но от земли на небо.

Итак, сделаем мы нашу мысль способной к успешному управлению плаванием, которое бы возвело нас горе; приготовим служителей покор­ных ей, и корабль твердый, который как не погружался бы от несчастий и печали житейской, так и не возносился бы высоко духом гордости, но был бы удобен и легок. Ежели такой будем иметь корабль и таких кормчего и служителей, то будем плыть благополучно, и Сына Божия, истин­ного Кормчего, привлечем к себе, Который не попустит потонуть кораб­лю нашему, но ежели и бесчисленные возвеют ветры, запретит ветрам и морю, и вместо бури произведет великую тишину».

«Приготовив себя таким образом, — заключает святой Златоуст, -придите в следующее собрание, если желательно вам услышать и со­хранить в душе вашей что-нибудь полезное» (Иоанн Златоуст. Беседа 2-я на Евангелие от Иоанна).

Тем же самым заключим теперь, братие, и мы, приглашая вас к зав­трашнему собеседованию. Между тем — благословение Господне на вас Того благодатию и человеколюбием преобразившегося Господа! Аминь.

25. Беседа в день Преображения Господня

Приидите взыдем на гору Господню и в дом Бога нашего, и узрим славу Преображения Его, славу яко Единородного от Отца: светом приимем свет, и возвышени бывше духом, Троицу Единосущную воспоим во веки!

(На литургии, стих. 4)

После того, как вчера от лица Святой Церкви приглашал я вас, бра­тие, предочиститься и приуготовить себя к Божественному восходу на гору Божию святую, дабы там быть самовидцами Преображения Гос­пода, после сего некоторые, вероятно, уже предварили нас сим святым делом, и были мыслью и духом на горе святой; а некоторые, может быть, не только были там, но и сами причастились славы Преображения Гос­подня, которое, по уверению апостола (2 Кор. 3; 18), есть событие, дол­женствующее повториться над всеми истинными последователями Хри­стовыми. Но тем не менее все, и бывшие и не бывшие, приидите, взы­дем на гору Господню! Бывшие на ней не удивятся, что их паки приглашают туда, где верховный из апостолов хотел остаться навсегда; а не бывшие тем паче должны поспешить в то место, где воистину -добро есть… быти! (Мф. 17; 4).

Но кто будет нашим руководителем в сем, как называет его Церковь, Божественном восходе? Будут руководителями три святые евангелиста: Матфей, Марк и Лука, кои, хотя сами не созерцали славы Преображения очами телесными, но тем не менее удостоены от Духа Святаго не только созерцать славу сию очами духовными, но и возвестить о ней всему миру в своих писаниях. А чтобы нам по слабости и неопытности своей не от­стать и от сих великих руководителей, то будем чаще, среди сего духов­ного шествия и созерцания, советоваться с теми, кои многократно и весь­ма успешно совершали оное: я разумею святых отцов, оставивших нам множество прекрасных размышлений о Преображении Господа нашего.

В надежде на таких руководителей и наставников, перенесемся, бра­тие, духом на гору Фаворскую.

Быстъ же по словесех сих яко дний осмъ (Лк. 9; 28), — так начинается повествование о Преображении. Не без важной причины евангелисты, кои большей частью не обозначают подробно времени событий, в сем случае все указывают на него. Между событием, на которое они указыва­ют, и Преображением Господа должна быть тесная, внутренняя связь. Что же произошло за восемь дней?

За восемь дней произошли две важные вещи: одна весьма приятная, а другая весьма неприятная.

Приятно было, что Петр на вопрос Иисуса Христа апостолам, вы же кого Мя глаголете быти! (Мф. 16; 15) — вопрос, предложенный по слу­чаю разногласия о Нем народных мнений, — отвечал со всей твердостью: Ты еси Христос, Сын Бога Живаго! (Мф. 16; 16). Богочеловек в награду за такое торжественное исповедание Его Божественного достоинства, еще никому из учеников до толе явно Им не открытого, — пророчественно назвал Петра камнем Своея Церкви, обещал даровать ему ключи Своего Царствия, и с сего времени начал открытее вести Себя в кругу учеников, как обетованный Мессия; но вместе с тем начал и часто предсказывать о Своей крестной смерти.

Весьма неприятным было то, что сей же самый Петр, услышав в первый раз о кресте, и думая, что такая ужасная участь вовсе несовме­стна с достоинством Сына Божия, им исповеданного, почел за долг любви пререкать Ему в сем, говоря: не иматъ быти Тебе сие! (Мф. 16; 22). Пререкание и сострадание сие были так безвременны, так против­ны планам премудрости Божией о спасении рода человеческого, но вме­сте и так искусительны для слабой природы человеческой, всегда от­вращающейся страданий, что Спаситель, дабы одним разом исторгнуть с корнем опасную мысль, принужден был сказать Петру: иди за Мною, сатано, соблазн Ми еси!  (Мф. 16; 23).

Вот что произошло за восемь дней до Преображения! Ученикам в первый раз были совершенно ясно открыты и Божественное достоин­ство Учителя, и Его будущий крест: первое принято единодушно, а по­следний нашел сильное противоречие.

Соображая с сим, что происходит теперь на Фаворе, нетрудно, братие, видеть внутреннюю связь между тем и другим событием. Петр, вопреки мнению народа, почитавшего Иисуса за Илию, или за единого от Про­рок, исповедал Его Сыном Божиим; и вот, на Фаворе Сам Отец подтвер­ждает то же самое, а Моисей и Илия являются пред Ним, яко слуги. Но тот же Петр, последуя всеобщему ошибочному мнению своих единопле­менников, полагал, что Крест совершенно несовместим с достоинством Мессии; и вот, Моисей и Илия среди самой славы Фаворской говорят не о чем другом, как о Кресте; да ведают все соблазнявшиеся Крестом, что основание его не на земле, а на небе, что он неразлучен со славою Сына Божия, и есть плод Его собственного произволения и любви к людям (Иоанн Златоуст. Беседа на Евангелие от Матфея 56).

Такова связь Преображения Господня с предшествовавшими ему со­бытиями, и таково его внутреннее значение и цель! Святая Церковь весь­ма ясно и сильно выражает сие самое, когда поет: на горе преобразился еси, да егда Тя узрят распинаема, страдание убо уразумеют вольное.

Последуем теперь за сказанием евангелистов.

И по днех шестых поят Иисус Петра и Иакова и Иоанна… возведе их на гору высоку едины (Мф. 17; 1).

Величайшее чудо требовало не одного свидетеля; посему их поемлется трое; в свидетелях требовалось особенной способности к духов­ному созерцанию; посему поемлются избраннейшие: Петр — первый из апостолов по вере (Мф. 16; 16-18), Иоанн — первый по любви (Ин. 21; 20), Иаков — первый по терпению и венцу мученическому (Деян. 12; 2). Прочие ученики, вероятно, еще не способны были (Ин. 16; 12) перене­сти славу Преображения своего Учителя и Господа. Я говорю: перене­сти. Ибо, хотя на Фаворе было весьма добро быти; но при гласе из об­лака и избраннейшие упадут ниц и будут вне себя от страха. Для других такое явление могло быть сопряжено с крайней опасностью; тем паче для предателя лучи пренебесной славы могли быть нестерпимы, а его нельзя было оставить одного, не подав повода к подозрениям и жалобе на пренебрежение.

Местом Преображения избрана высокая гора, — по древнейшему пре­данию (святитель Кирилл Иерусалимский. Катехизис 12) Фавор, прослав­ленный еще победою Варака (Суд. 4; 14-16). Великая высота невольно возвышает дух и отрешает, более или менее, от всего земного; а уединен­ное безмолвие, не возмущаемое присутствием тварей, располагает к со­беседованию с Творцом. Посему-то издревле большая часть Богоявле­ний — Аврааму, Моисею, Илии — последовали на горе. Фавор для того как бы и создан, ибо и ныне еще, по свидетельству путешественников, есть лучшее место в целой Палестине. Творческая десница Бога Отца нарочи­то предукрасила место будущего Преображения возлюбленного Сына.

Сон (Лк. 9; 32), в коем находились апостолы при начале Преображе­ния, дает разуметь, что они возведены были на гору во время, располагающее ко сну, и что им не была открыта предварительно чрезвычайная цель возшествия. Иначе можно ли было предаться сну? Учитель имел обыкновение удаляться в горы для молитвы (Лк. 6; 12), и теперь взыде, -замечает евангелист Лука, — на гору помолитися (Лк. 9; 28). Что произой­дет среди сей и от сей молитвы — о том ведал, разве только Сам — Он.

Как ни легко было совершать молитву на вершине Фавора, в безмол­вии всего окружающего, вблизи Божественного Учителя, но ученики не могли разделять ее с Ним до конца, и уступили над собою власть сну, который, как справедливо замечают, с наибольшей силою нападает на человека во время молитвы, и тогда наипаче овладевает им, когда поче­му-либо наиболее нужно бдеть.

Богочеловек продолжал молиться один. Можете представить, или лучше сказать, невозможно и представить, как молился Отцу — Сын Еди­нородный, Возлюбленный, в минуты столь важные! Евангелисты не ска­зывают нам, что именно было предметом Его молитвы. Но это отчасти видно само собою. Как для нас в деле спасения нет ничего, так и для Богочеловека в деле служения сему спасению, не было ничего важнее Креста (Лк. 9; 22-24). Мог ли посему самому Крест сей быть забыт в молитве на Фаворе? Моисей и Илия, конечно, не столько сами начали, сколько продолжали начатую в молитве беседу Богочеловека с Отцом, но они — глаголаста исход Его!  (Лк. 9; 31).

Но что бы ни было предметом Фаворской молитвы Иисусовой, толь­ко молитва сия была из самых необыкновенных даже между Его молит­вами, ибо, егда моляшеся, видение лица Его ино (Лк. 9; 29): оно просветися яко солнце, ризы же Его быша белы яко свет (Мф. 17; 2), блещащяся (Мк. 9; 3). То есть, — сколько можно изъяснять подобные явления слабым словом человеческим, — молитва до того возбудила и подвигла сокрытую в человечестве Иисусовом полноту Божества, что она, преисполнив душу Богочеловека светом своим, проникла сквозь тело и просияла в лице; не вмещаясь здесь, осияла и преобразила самую одежду. Если вы, братие, читывали жизнеописания святых, то, без сомнения, припомните теперь, что, при всей Божественности настоящего чуда, нечто подобное происхо­дило и в жизни святых. И они иногда, во время молитвы, от внутреннего восторга души, распаленной любовью к Богу, казались окруженны­ми светом небесным и принимали вид прославленный — например, Ар­сений Великий (Четий Минеи, 8 мая), Феодор Едесский (9 июля), Григо­рий Омиритский (19 декабря). Тем естественнее было это в молитве Богочеловека, в Коем Божество, как ни скрывалось под завесою челове­ческой плоти, при всяком особенном случае обнаруживало свое присут­ствие, и блистало, по выражению Церкви, как молния (служба на Преоб­ражение Господне).

Фаворская слава требовала неукоснительных свидетелей; но избран­ные на земли свидетели бяху отягчени сном! (Лк. 9; 32). Посему явились другие, из другого мира, привлеченные силою, может быть, той же не­обыкновенной молитвы, среди коей и от коей последовало самое Преоб­ражение. Явистася им Моисей и Илия, с Ним глаголюща (Мф. 17; 3).

Моисей является, как ходатай и учредитель Ветхого Завета, пред На­чальником и Совершителем Завета Нового; Илия — как главнейший из пророков, по своей ревности и действиям, пред Тем, в Коем получали теперь исполнение все пророчества. Являются оба — во славе, подобной славе Богочеловека, и от Него видимо заимствуемой, — показуя сим на себе, что и все последователи Его просветятся, чрез Него, некогда яко солнце в Царствии Отца Небесного (Мф. 13; 43). К таковому, раннему в сравнении с другими праведниками, просветлению славою небесною, в Илии положено было начало беспримерным взятием его на небо с телом (4 Цар. 2; 11), а в Моисее — чудесным отсветом славы на лице его от собе­седования с Богом (Исх. 34; 29-35), вследствие коего и во время смерти, как замечает святой историк, не отемнесте очи его, не истлеста устне его (Втор. 34; 7). А между тем, предварить видением во плоти Того, Кого все праведники и пророки ветхозаветные желали видеть и не видели, -было новой наградой и для законодателя Синайского и для пустынножи­теля Кармильского. На Фаворе исполнилось наконец желание их: видеть Бога лицом к лицу (Исх. 33; 13.3Цар. 19; 13), ибо они узрели здесь Того, Который есть сияние славы и образ ипостаси Его (Евр. 1; 3), и сподоби­лись беседовать с Ним лицем к лицу. И для Сына Человеческого первое свидание во славе с величайшими из предшественников и провозвестни­ков Своих служило, без сомнения, некиим утешением среди Его земного многострадального поприща.

Но предмет Фаворского собеседования был нерадостен! Явлъшася во славе, глаголаста же исход Его, егоже хотяше скончати во Иеруса­лиме (Лк. 9; 31). Почему и небожители глаголаста исход, то есть беседо­вали о последних днях и смерти Богочеловека, а не о другом чем-либо, радостном и приятном; побуждения к сему мы уже коснулись несколько нашим размышлением. То есть Крест, как должно полагать, был уже, еще до явления небожителей земнородных, предметом молитвенного собесе­дования Иисусова со Отцем, и они не сами начали, а только продолжали уже начатое Самим Крестоносцем слово крестное. Как продолжали? Бла­гоговейным углублением в причины и цель страданий и смерти Сына Божия, приведением на память древних пророчеств и событий, ее прооб­разовавших, подробнейшим изображением обстоятельств будущего жер­твоприношения Голгофского. Такое собеседование с Учителем о Кресте двух величайших лиц Ветхого Завета всего более могло служить в уме апостолов к удалению соблазна от Креста.

Не было ли какой-либо потребности в сем собеседовании для Само­го Богочеловека? Если и была, то она доведома Ему единому.

Когда два свидетеля мира горнего вновь довершали таким образом на земле древнее Богослужение свое, три свидетеля мира дольнего едва не проспали свою великую стражбу: бяху отягчены сном! Такова при­рода человеческая! На Фаворе и в Гефсимании равна самой себе: дрем­лет, когда нужно бодрствовать, и, напротив, бдит иногда назло, когда нужно почивать.

Наконец, избыток пренебесного света проник и в сомкнутые сном очи. Пред окончанием беседы, когда Моисей и Илия уже готовились отойти паки на небо (Лк. 9; 33), ученики пробудились от сна, чтобы погрузиться в восторг! Пред ними — их Учитель, но какой? и с чем? -Все исполнено света, величия, блаженства! Не было нужды спраши­вать, кто беседующие с Ним? Если бы прославленный вид Моисея и Илии и внутренний характер их, отражавшийся в самой внешности, не говорил о них, то сердце давало знать, что это они — первейшие из небо­жителей! Смятенные, притрепетные, ученики не знали после сего от восторга, что сказать и что делать (Мк. 9; 5). У одного Петра разверз­лись, по обычаю, уста; но говорил ими не ум, а сердце, по первому впе­чатлению чувств. Заметив (Лк. 9; 33), что Моисей и Илия хотят отойти, и не желая так скоро расстаться с Фаворским блаженством, он неволь­но воскликнул: Господи, добро есть нам зде быти: аще хощеши, со­творим зде три сени, Тебе едину, и Моисеови едину, и едину Илии (Мф. 17; 4). То есть, — как изъясняет сии слова святой Златоуст, — зачем ос­тавлять такое прекрасное место, чтобы идти во Иерусалим, на Крест? -Лучше устроить здесь жилище для всех, и в уединении, сколько можно долее, наслаждаться блаженством.

Не ведый, еже глаголаше — замечает о сем восклицании Петровом евангелист Лука.

В самом деле, им предполагалось, что Преображение и слава Учите­ля не суть явления временные, а продолжатся навсегда; что Моисей и Илия с прославленными телами могут остаться жить на нашей бренной земле — предположения несбыточные! Что за образ жизни был бы на Фаворе? Как совершилось бы спасение рода человеческого? Как пришли бы в исполнение пророчества? Как сам Петр получил бы там ключи Цар­ствия? (Мф. 16; 19). Но человек, водящийся чувствами, каковым на этот раз был сын Ионин, не хочет знать ничего подобного, и часто изъявляет желания, дает советы, вовсе несбыточные: не ведый, еже глаголаше!

При таком неведении, которое брало верх над умом Петра не на одном Фаворе, одно всегда твердо знал и крепко содержал сын Ионин -свою любовь к Учителю. «Не сие бо взыскуй, — замечает Златоуст, — яко не зело бе изряден утешения образ, но како тепл бе, како распаляшеся ко Христу» (Беседа 56-я; на Евангелие от Матфея). В самом деле, поче­му особенно добро быти на Фаворе? Потому, что там нет креста для Учителя. — И говоря о создании трех сеней, Петр забывает при сем са­мого себя и соучеников.

Как бы в доказательство, что Петр напрасно среди нерукотворенного зрелища заботится о рукотворенных сенях, и к делу Божию хочет при­мешать человеческие усилия, — еще (же) ему глаголющу, се, облак све­тел осени их (Мф. 17; 5); то есть Господа Иисуса с Моисеем и Илиею, которые по тому самому отделились теперь от учеников и представились заключенными в облаке, как в некоем святилище (Дам. в слове на Преоб­ражение Господне.).

Осенение облаком еще более долженствовало усилить в учениках мысль о непосредственном присутствии теперь на Фаворе Самого Бога, ибо «тако, — говоря словами Златоуста, — присно являшеся Бог»: во обла­ке являлся Он и на Синае (Исх. 20; 21), и в скинии (Ис. 40; 34), и при храме (3 Цар. 8; 10). А мысль о непосредственном присутствии Божием исполнила сердце новым, сильнейшим трепетом. Особенно же убояшася — сами — вшедше во облак (Лк. 9; 34), то есть когда облако осенило потом и учеников. Убояшася, ибо Сам Бог говорил некогда Моисею и другим: не бо узрит человек лице Мое и жив будет (Исх. 33; 20); а здесь лицо сие так явно обнаруживалось в просветленном образе Богочелове­ка! Вера долженствовала внушать теперь другое — успокоить учеников от ветхозаветного страха: но Фаворские свидетели еще не совсем вошли в дух Нового Завета, и как сами готовы были за несколько пред тем низ­вести, по примеру Илии, огонь на непокоривых (Лк. 9; 54), так и в Фавор­ском Богоявлении страшились увидеть Бога Илиина.

К довершению торжественного зрелища, но вместе и страха в уче­никах, глас бысть из облака, глаголющ: сей есть Сын Мой Возлюблен­ный, Того послушайте!  (Мк. 9; 35).

Сим окончательно возвещалось все достоинство и вся тайна Боже­ственного Лица Иисусова: большего свидетельства нельзя было ни дать, ни принять на земле. Ибо сам Моисей, законодатель Ветхого Завета, ус­пел заслужить токмо титло верного раба (Евр. 3; 5) в дому Божием, а Сын Марии называется теперь Сыном Единородным, Возлюбленным. Его повелевается слушать, а не книжников, не князей Иудейских, кои влекли к себе бедный народ, — слушать во всем, ибо Он, как Сам утверждал о Себе, всегда творит волю не Свою, а пославшего Его Отца (Ин. 6; 38), проповедует и говорит токмо то, что слышал от Отца (Ин. 8; 26), ибо Он и Отец – одно! (Ин. 10; 30). Послушайте; а посему не пререкайте Ему, и когда Сам пойдет, и когда вас будет звать на Крест.

Как бы для того, чтобы сила и значительность сего свидетельства нераздельнее и видимее могли сосредоточиться на лице Свидетельствуе­мого (Иоанн Златоуст, беседа на Евангелие от Матфея), — егда бысть глас, обретеся Иисус один, — без Моисея и Илии, кои сокрылись внезапно, дав место славе Его — единого.

Ничего не могло быть для учеников радостнее гласа, коим Возлюб­ленный Учитель их нарицался Возлюбленным Сыном Отца Небесного. Но, только един Сын мог слышать бестрепетно подобные гласы Отца. Чадца (Ин. 13; 33), — как называл Спаситель учеников по их детскому чувств), — при слышании сего гласа — падоша ницы и убояшася зело (Мф. 17; 6). Верх славы Божественной Учителя казался им их последней минутой на земле!

Востаните и не бойтеся, — сказал Господь, приблизившись к пад­шим. Но одного гласа было недовольно на восстание, хотя достаточно было на повержение. Посему приступль Иисус, прикоснуся их (Мф. 17; 7), — без сомнения, тем всевосставляющим прикосновением, от коего сле­пые прозирали, мертвые восставали из гробов (Дан. 10; 8-10. Откр. 1; 17).

Ободренные гласом, уврачеванные прикосновением, ученики начали спокойно все видеть; но Божественное видение уже кончилось: возведшее же очи свои, никогоже видеша, токмо Иисуса единого (Мф. 17; 8), — как бы в видимое знамение того, что времена Моисеева закона и Илииной строгости уже прошли, уступив место благодати и истине (Ин. 1; 17).

Господь ничего не сказал ученикам в объяснение Своего Преобра­жения. Виденное и слышанное говорило само за себя. Напротив, при со­шествии с горы (последовавшем непосредственно за Преображением), Он запретил ученикам даже сказывать кому-либо о происшедшем, доко­ле Сын Человеческий не воскреснет из мертвых. И сходящим им с горы, заповеда им Иисус, глаголя: ни комуже поведите видения, дондеже Сын Человеческий из мертвых воскреснет (Мф. 17; 9). Запрещение, по види­мому противное гласу небесному: «Сей есть Сын Мой Возлюбленный, Того послушайте», — а в самом деле весьма нужное. Слух о необыкно­венном прославлении Иисуса на Фаворе и о явлении Моисея и Илии пред Ним, мог привести в волнение всю Иудею и довести народ Иудейский, и без того склонный к возмущениям, до отпадения от Римлян; а это было совершенно несообразно с духом служения Иисусова, Коего Царство не было от мира сего (Ин. 18; 36). И для прочих учеников Иисусовых, еще не очищенных Крестом и Духом, еще мечтавших о венцах и первенствах (Мф. 20; 20-24), известие о Фаворском событии, происшедшем без них, могло служить поводом к жалобам, соперничеству и взаимным подозре­ниям. По воскресении, когда земная жизнь Богочеловека кончилась, и то, что в ней было самого таинственного и непостижимого уму, разреши­лось Крестом, когда апостолы перестали разуметь Учителя своего по плоти (2 Кор. 5; 16), и расстались с мечтательной мыслью о земном цар­стве Мессии, — глас Отца, свидетельствующего о Сыне, уже беспрепятственно мог быть услышан всеми и потому начал греметь, через трубы Евангельские, во все концы вселенной.

Таким образом, на земле немалое время знали о преславном собы­тии Фаворском только три ученика! Так мало дорожил земной славой Сын Человеческий!

Мы теперь, братие, знаем о Нем все, — от мала до велика. Знаем столько, что подобно тому, как Павел говорил некогда Галатам, желая выразить ясность их понятий о Кресте Христовом: среди вас Он распят (Гал. 3; 1), нам можно сказать: среди вас Он преобразился! Знаем даже и то, что Преображение Господа есть образ нашего преображения, что и нам всем, взирая откровенным лицем на славу Господа нашего, должно преобразоваться Духом Божиим в тойже образ… от славы в славу (2 Кор. 3; 18). Что же производит в нас все это знание? Располагает ли сколько-нибудь к тому, чтобы достигать Преображения, нам предназна­ченного? Слушаем ли Того, Кого глас из облака повелевает слушать? Его ли единого слушаем? Не избираем ли себе других учителей? Не ищем ли других спасителей? Кто слушает Возлюбленного Сына, тот, как Он Сам говорит, по Нем всегда ходит (Ин. 10; 4), на все зрит в Его свете, желает только угодного Ему, творит только Его волю, услаждается Его обетованиями и любовью, — для того Иисус есть все: путь и истина и живот (Ин. 14; 6), — премудрость… и правда… и избавление (1 Кор. 1; 30).

То ли Господь наш для нас? И то ли мы для Него? Глас не напрасно гремит из облака: Он судит нам в последний день (Ин. 12; 48), если мы не будем уметь найти нашего спасения в Том, Кто есть Спаситель для всех и каждого! И чувственный человек наш видит, что с Иисусом добро быти. Где столько жизни, света и блаженства, как у Него? И Он Сам, Спаситель наш, хочет, чтобы нам было добро: для сего Он оставил небо, жил на земле, страдал и умер, чтобы нам добро было. На самое небо взошел Он для того, чтобы уготовати обители (Ин. 14; 2), не для Себя, а для нас, бескровных странников земли. Что же, говорю, производит в нас вера во все это? Готовимся ли к обитанию на небе? К вечному преображению с Иисусом? — Не творим ли, напротив, вечных сеней на земли? Не думаем ли быть неподвижными во обилии своем во век!  (Пс. 29; 7).

Но, братие, сколько бы мы ни воздвигали сеней здесь, сколько бы мы ни прилагали сердец своих к земле, мы не избежим определения небес­ного: рано или поздно, нас ожидает исход (Лк. 9; 31). Благо нам, если он будет в Иерусалим Небесный, хотя бы на пути надлежало креститься ог­ненным крещением (Мф. 3; 11). А что, если мы прейдем туда, откуда не исходят, дондеже не воздадут последнего кодранта! (Мф. 5; 26). А прей­дем, если не престанем быть христианами по одному имени, не воспря­нем от сна греховного. Что мешает нам сделать это? Не все ли требуют того? Как? Моисей и Илия, закон и пророки над главою нашею, а мы -спим! Господь преображается во славе Промысла пред нами, то ущедряя нас внезапной милостью, то поражая внезапными лишениями, то вещая уму, то трогая сердце, а мы — спим! О, час, час уже нам от сего гибель­ного сна востати! (Рим. 13; 11). — Довлеет нам мимошедшее время жи­тия волю языческую творившым, хождшим во всех нечистотах грехов­ных! Пора, истинно пора не ктому человеческим похотем, но воли Божией прочее во плоти жити время!  (1 Пет. 4; 3, 2). Аминь.

26. Слово на Преображение Господне. По благословении плодов

Настоящее празднество, братие, как сами видите, имеет, между про­чим, и ту особенность, что ныне приносятся в храм и освящаются пло­ды вертоградов наших. Обычай являться пред лице Господне с начатка­ми плодов так древен, что мы находим первые следы его еще в семей­стве первого человека. В Церкви подзаконной, сообразно духу Ветхого Завета, даже строгим законом предписано было всему народу Израиль­скому посвящать Богу начатки всех плодов земных, кои, принесенные ко храму, поступали потом в удел священнослужителей его. В Новом Завете нет подобной заповеди, но чувство сыновней любви и благодар­ности пред Богом Благодетелем, столь свойственное чадам Нового Зако­на благодати, само собою располагает не прежде посягать на употребле­ние плодов нового лета, как освятив их принесением в храм Господень и призванием над ними всеосвящающего имени Божия; посему-то обы­чай приносить в храм новые плоды для освящения принадлежит к древ­нейшим христианским обычаям. В православной Греции, откуда вместе с верою и богослужением перешли к нам и все священные обыкнове­ния, к настоящему дню поспевает уже гроздие виноградное, почему в молитве и испрашивается благословение преимущественно для гроздия, коим особенно изобилуют страны восточные. В большей части нашего Отечества нет сего плода по причине северного положения страны на­шей, но взамен сего, Провидение Божие, разделяющее Свои дары всем неоскудно, благословило страну нашу многими другими плодами, кои, по тому самому, вместо гроздия приносятся ныне в храм для освящения. Зрелище приятное и вместе поучительное!

Да, братие, и поучительное: принося в дар Господу плоды полей и вертоградов наших, не забудем, что мы все должны быть самыми плодо­носными древами в вертограде Господнем, который есть Церковь Божия.

Святой Давид не напрасно благочестивого человека уподобляет дре­ву, насажденному при исходящах вод, еже и плод свой даст во время свое. Не напрасно и Сам Спаситель истинных учеников Своих сравнивает с гроздиями или ветвями виноградными, кои, заемля от Него, яко Божест­венной лозы, сок жизни, должны приносить плод мног. В противном слу­чае, то есть непринесения надлежащих плодов, каждой душе грешной угрожается извержением из вертограда и повержением в огонь, подобно как то делают и вертоградари с бесплодными древами. Так и должно быть непременно, ибо если для вертоградаря земного крайне неприятно, когда его многолетние труды над деревом не приносят ему плода подобающе­го; то стократ огорчительнее для Вертоградаря Небесного, когда душа человеческая, стоившая Ему толикого попечения, остается бесплодною. Ибо что делают земные вертоградари для своих вертоградов? Иждивают на них только свое имущество и тратят свои попечения, а Небесный Вер-тоградарь положил за вертоград Самую Свою душу. После сего, как до­рого для Него должно быть всякое древо, — каждая душа верующая! Как приятен плод от вертограда и как горько бесплодие дерев худых!

Какой же плод принесем мы ныне, братие, Господу от вертограда душ и сердец наших? Плод сей есть наше духовное Преображение. Не думайте, чтобы я употреблял сие выражение по одному приспособлению к настоящему дню: нет, того требует самое дело. Разогните книги Свя­щенного Писания — и вы увидите, что падение рода человеческого состоя­ло не в другом чем, как в том, что он через грех лишился образа Божия, его во время невинности украшавшего и бывшего источником всех про­чих совершенств; увидите также, что спасение наше, совершаемоею си­лою заслуг Христовых и благодатью Святаго Духа, состоит по тому са­мому не в другом чем, как в восстановлении в нас первобытного образа Божия, то есть, говоря другими словами, в нашем преображении из чад греха, проклятия и гнева, в чада святыни, любви и благословения. Такое Преображение есть главный предмет веры, нашей деятельности, нашей жизни; и оно-то по тому самому должно быть первым и последним от нас плодом небесному Вертоградарю, стяжавшему нас кровью Своею.

Взирая убо ныне с благоговением на лице Господа, сияющее на Фа­воре яко солнце, помыслим, братие, что подобная слава предстоит и нам: ибо праведницы, сказано, просветятся яко солнце в Царствии Отца Не­бесного; и помыслив о сем, обратим внимание на свое сердце и свою жизнь, дабы видеть, есть ли в них, хотя начатки той чистоты и того совер­шенства, кои потребны для сего славного Преображения. Те, кои обретут в себе некий залог сего будущего блаженства, да поспешат принести его в дар Господу и Спасителю своему, яко плод не столько собственных уси­лий, сколько Его всемощной благодати. А те, кои, проникая к лицу бытия своего, обретут образ души своей темным и неблаголепным, да не замед­лят просветиться светом от лица преобразившегося Господа. Аминь.

27. Слово в день Нерукотворенного Образа

Христианские праздники таковы, что каждый из них содержит сам в себе поучение; но в иных празднествах это поучение сокрыто в глубине празднуемого события, а в иных оно лежит, так сказать, на его поверхно­сти. Так, настоящий праздник в честь Нерукотворенного Образа поучает многому и важному уже самым названием своим. Известно, почему он называется таким образом: потому что Господь Иисус благоволил отпе­чатлеть чудесно на убрусе образ Свой для Авгаря, Едесского владельца, тогда как посланный от Авгаря для снятия сего образа живописец никак не мог сделать того своим искусством. Событие само по себе частное, касающееся одного Авгаря и его художника; но истина, в нем выражен­ная, важна и поучительна для всех. В самом деле, одному ли Авгарю нужно иметь у себя образ Христов? Это необходимость для всех и каждого. С тех пор, как мы лишились через грех, в лице наших прародителей, образа Божия, первой и последней обязанностью каждого человека, желающего достигнуть цели бытия своего, есть восстановление в себе сего потерян­ного образа. Кто же возвратит нам сей драгоценный образ? Кто в состоя­нии отпечатлеть его в душе и во всем существе нашем? Никто, кроме Самого Бога, Его Единородного Сына и Духа Всесвятаго.

Истинный образ Божий, как поставляемый в невинном человеке, так и восстановляемый в человеке падшем, всегда был и есть нерукотворен. Сомневаться в сем может только тот, кто никогда искренно не приступал к великому делу восстановления в себе образа Божия, и водится в сужде­нии о сем не опытом, а одними своими мыслями и воображением. В сем обманчивом зеркале точно может представляться возможным для чело­века совершенно исправить себя и достигнуть богоподобия собственны­ми силами: иначе — умствует разум — что будет значить свобода челове­ческая? К чему естественное стремление к совершенству? Для чего за­кон, требующий от человека чистоты и богоподобия? Все это прекрасные по виду мысли, но начни не умствовать, а действовать, стань образовы­вать себя по образу Божию не в мыслях только и на бумаге, а на самом деле и в жизни, тогда увидишь, что значит свобода наша — это теперь способность уже не вставать и идти, а дать поднять себя и вести; узна­ешь, много ли может произойти из твоего естественного стремления к совершенству. Может произойти следующее: благое намерение и повре­менная решимость достигать совершенства, повременное же усердие и верность в употреблении средств, тс тому служащих, внешнее благоустроение своей жизни и некие начатки исправления внутреннего, а отнюдь не самое совершенство, не та чистота мыслей и сердца, не то благолепие духовное, не та твердость в добре, кои необходимо требуются от суще­ства, созданного по образу Божию и предназначенного для вечного бла­женного общения с Существом всесовершенным. Поймешь тогда, к чему служит и закон, непрестанно напоминающий тебе о совершенстве; хотя ты и не можешь достигнуть его собственными силами, он служит к тому, чтобы, не находя средств достигнуть сей цели в самом себе, обратился всем существом своим к Тому, Кто один может дать тебе на то способ­ность и силы, то есть, к Господу и Спасителю Твоему, Который, будучи единственным и совершенным образом ипостаси Отчей, для того и со­шел на землю, чтобы отпечатлеть самим Собою сей образ во всех тех, кои представляют Ему для сего души свои, как чистый убрус.

Чтобы еще более пояснить ту важную истину, что человек, потеряв через грех образ Божий, не может сам собою восстановить его в себе, то есть совершенно очистить и исправить сердце и природу свою, для сего употребим простое сравнение, взятое от настоящего празднества. Что нужно бывает, дабы отпечатлеть на чем-либо снова образ, изгла­дившийся или поврежденный? Нужно, во-первых, размягчить то веще­ство, на котором хотят сделать отпечаток; во-вторых, необходима вер­ная и прочная печать с изображением; и наконец, должно известным образом приложить сию печать на веществе приготовленном. Теперь смотрите, в состоянии ли человек проникнуть волей своею до глубины природы своей, очистить все силы и способности свои от всего посто­роннего и нечистого, размягчить их и довести до той степени совер­шенства, чтобы они могли принять на себя и сохранить в себе святей­шие черты образа Божия? Явно, что для сего размягчения, сего рас­плавления грубой натуры нашей мало теплохладного дыхания уст наших, мало слабого огня любви нашей к Богу. Для сего потребно все­сильное дуновение Духа Божия, всепроницающий огонь любви Иису­совой — они только могут проникнуть до разделения души и духа наше­го, изгнать из сердца все чуждое и богопротивное, умягчить твердое, открыть заглохшее, оживить обмершее; кратко: соделать душу и сердце способными вообразиться первой добротою, по образу Создавшего.

Даже если бы человек имел в себе столько силы, чтобы приготовить существо свое для отпечатления в нем образа Божия, то это приготовле­ние есть только приступ к делу, а не самое дело. Для отпечатления в себе образа Божия необходима, как мы заметили, печать с сим образом. Но где сия печать? Печати, равнообразной лицу Божию, нет нигде, кроме Само­го Сына Божия. Он, и Он един есть отпечатленный образ существа Отче­го. Кто же в состоянии действовать ею, (печатью) кроме ее самой?

Правда, что Сын Божий, по беспредельной любви Своей к нам, все­гда готов дать Себя нам, дабы мы посредством Его отпечатлевали в себе образ Отца Его и нашего; но кто может действовать Им без Него Само­го! Мы и к Нему Самому не можем приблизиться, если не Отец, посла­вши Его, привлечет нас, а приблизившись, ничего другого не можем сделать более, как предать Ему себя, как вещество, для воссоздания нас по образу Его.

Имея в виду все сие, будем, братие, употреблять со своей стороны все силы на то, чтобы, сколько можно более, очищать себя от всего гре­ховного и богопротивного, чтобы день ото дня преуспевать в добродете­ли и приближаться в духе к Творцу и Господу нашему. Но перестанем и думать, чтобы мы собственными силами могли достигнуть цели бытия своего; чтобы своими усилиями успели восстановить в себе образ Бо­жий: это дело всемогущей благодати Божией. Истинный образ Божий всегда нерукотворен. Аминь.

28. Слово в день Нерукотворенного Образа и при начале академического учения (Ин. 21; 25)

В заключении Евангелия от Иоанна читаем: Суть же и ина многа, яже сотвори Иисус (Евангелиях); не суть писана в книгах сих; яже аще бы, — продолжает евангелист в изъяснение краткости Евангелия, — аще бы по единому писана быша, ни самому мню (всему) миру вместити пишемых книг (Ин. 21; 25).

Одно из таковых, не описанных в Евангелии, чудесных действий Иисуса Христа служит, братие, основанием настоящего празднества. До Авгаря, Едесского владельца, — как говорит древнее предание, — страдав­шего неисцельной болезнью, дошел слух, что в Иудее явился необыкно­венный Муж, называемый Иисусом, Который одним словом исцеляет всякие болезни. Движимый желанием здравия Авгарь немедленно отправ­ляет одного из своих слуг, по имени Анания, сведущего в искусстве жи­вописи, с письмом к великому Чудотворцу, в коем содержалось пригла­шение прийти в Едессу для подания исцеления ее владельцу и для разде­ления с ним, в награду за сие, всех выгод царственной жизни. Вместе с тем дано было повеление Анании снять, неведомо от Чудотворца, изоб­ражение лица Его. Анания успешно исполнил одну часть своего поруче­ния: вручил письмо своего владельца и получил сам в ответ письмо, в коем было сказано, что Божественному Чудотворцу надлежит оставаться неисходно в Иудее, до дня вознесения Своего на небо, но что после сего события к Авгарю послан будет один из Его апостолов со спасением не только телесным, но и душевным. Но другую часть поручения — снять изображение лица Иисусова — Анания никак не мог исполнить: Божествен­ный образ оставался превыше всех усилий искусства, и художник никак не находил желанного сходства в своем изображении с великим Подлин­ником. Сердцеведец видел все сие и не восхотел, чтобы труд Анании и усердие его владыки остались без награды. Омыв нарочно в присутствии его лице Свое водою, Он утер его убрусом, — и вдруг на сем убрусе со всей точностью отпечатлелся Его Божественный образ, который соста­вил драгоценнейший дар для Едесского владельца. По вознесении Спаси­теля на небо, исполнено было обещание и касательно послания Авгарю апостола. Фаддей, один из семидесяти, достигнув Едессы, преподал ему исцеление от недуга телесного и, вместе с тем, доставил ему и его под­данным спасение вечное, окрестив их во имя Господа Иисуса. А Нерукотворенный Образ Спасителя и по кончине Авгаря долго составлял необо­римую стену для Едессы от врагов видимых и невидимых, доколе не при­обретен, как драгоценное сокровище, Романом, царем Греческим, и не перенесен в Константинополь в шестнадцатый день месяца августа, — по какому случаю и получило начало нынешнее празднество.

Из сего же празднества — в честь Нерукотворенного Образа Христова, положено быть ежегодно началу нашего учения; и сей же самый образ избран в знак отличия для тех, кои среди образования своего показали особенные успехи в науках духовных!

Сближение вещей может быть ненамеренным у людей, но, конечно, не без намерения у Того, Который не только Сам все сотворил с целью, но без цели не попускает в подобных случаях ничего творить и другим. Настоящее празднество весьма внятно дает нам уразуметь, в чем сущ­ность и главная цель нашего образования: от Кого оно преимуще­ственно зависит и каким путем приобретается.

Не без причины, братие, всякое учение мы привыкли называть об­разованием, а людей, знакомых с просвещением, — образованными. Что же значит это? Ужели человек есть существо без образа? Какое обра­зование может быть еще нужным тому, кто именуется и является об­разом Божиим?

Человек был некогда нерукотворенным образом Божиим, и доколе был им, не требовал, да кто учит его (1 Ин. 2; 27); ибо сам образ Божий учил его всему, наставляя его на всякую истину. Но сын персти не удо­вольствовался образом Божиим, вознебрег Его наставлением, открыл слух чуждому совету, принял вместе с тем образ новый, ужасный — образ змия-губителя. Отверзошася очи его (Быт. 3; 7), чтобы видеть собственную наготу, но внутреннее око закрылось. Человек начал рождать подобных себе уже не по образу Божию (ибо не мог сообщать другим того, чего сам лишился), а по виду своему (Быт. 5; 3), по виду Адама перстного, мрачно­го, безобразного. Но и на сем зло не остановилось: более и более помра­чая в себе останки образа Божия, обезображенный человек дошел до того, что, вместо уподобления Творцу, стал прилагаться скотом несмысленным и уподобляться им (Пс. 48; 13); а наконец и славу нетленного Бога, своего первообраза, начал изменять в подобие… тленна человека, даже птиц и четвероног и гад (Рим. 1; 23). То есть не только совершенно по­вредился список, но и утрачен был подлинник, по коему можно было бы, хотя не восстановить список испорченный (ибо для сего требовалась рука первого художника — Бога), по крайней мере видеть, каков он был вначале.

Напрасно невидимая Божия твореньми помышляема, была видима… и присносущная сила Его и Божество (Рим. 1; 20): суетни… человецы естественне… от видимых благ не возмогоша уразумети сущаго, ни де­лом внемлюще познаша хитреца (Прем. 13; 1). Напрасно и многие муд­рецы, подобно Анании, покушались, то с видимой вселенной и красоте ее, то с внутреннего мира духа человеческого, снять изображение Боже­ства и представить его для подражания человеку, который искал своего подлинника; но могли быть восстановлен подлинник по спискам повреж­денным? Божественный образ постоянно оставался превыше усилий муд­рости человеческой; все рукотворные идеалы Божества неизбежно раз­решались в понятие неведомого Бога (Деян. 17; 23). Наконец весь древ­ний мир пришел сам собою к горестному убеждению, что, дабы видеть Бога — свой первообраз, для сего надобно человеку расстаться с жизнью (Исх. 33; 20); и самые первые из мудрецов провозгласили, что Отца при­роды найти трудно, и если бы кто нашел, то об Нем нельзя беседо­вать ко всем (Платон). То есть человек так удалился от своего первооб­раза, что увидел уже в себе невозможность приблизиться к нему соб­ственными силами; осудил сам себя на вечное безобразие!

Но сего-то сознания своея немощи и ожидало Провидение, чтобы открыть во всей полноте, давно начатое Им великое дело восстановления в человеке образа Божия. — Многочастне и многообразие древле Бог гла­голавши для сего во пророцех, впоследок возглаголал нам в Сыне… Иже сый сияние славы и образ ипостаси Его (Евр. 1; 1-3), — Себе умалил для нас, зрак раба приим, в подобии человечестем быв, и образом обретеся якоже человек (Флп. 2; 7). И чтобы мы узнали в Нем не только свой перво­образ, но и путь к восстановлению его в себе, состоявший в смирении и са­моумерщвлении, — Он смирил Себе, послушлив быв даже до смерти, смер­ти же крестныя (Флп. 2; 8), и таким образом Собою очищение сотворив грехов наших, седе одесную престола величествия на высоких (Евр. 1; 3).

Теперь, когда Слово плоть бысть и вселися в ны, и мы видехом славу Его, славу яко единородного от Отца, исполнь благодати и истины (Ин. 1; 14); когда живот, нами потерянный и бывший у Отца и явися паки нам (1 Ин. 1; 2); теперь, когда вместе с явлением нам нашего Божественного первообраза, поданы и все силы, потребные для жизни и благочестия (2 Пет. 1; 3), или, что то же, к сообразованию себя с Ним, -теперь мы не можем уже говорить: кто явит нам благая! (Пс. 4; 7). Кто взойдет на небо, чтобы Христа — первообраз наш — свести (Рим. 10; 6) для подражания нам? Или кто даст силы снити во ад (Пс. 138; 8), дабы Христа от мертвых возвести (Рим. 10; 7), чтобы восстановить из глуби­ны падения образ Божий в нас? Глагол веры близ (Рим. 10; 8) — слушай и поучайся! Христос на земли — возносися! Крыле даны — стремись к веч­ному Солнцу! Теперь нашему уму нет причин истощаться в бесплодных усилиях — обнять непостижимое, исследовать неисследимое, рассуждать о Боге без Бога, творить для себя, так сказать, своего Творца, — теперь всему человечеству и порознь каждому человеку остается одно — взи­рать неуклонно на образ Божий, перед нами явившийся, и черта за чер­тою перенося его — через размышление и деяния в свою душу, самому постепенно преобразоваться — сначала в то же смирение, кротость, лю­бовь, а потом и в ту же славу, то же величие.

Я говорю, что это долг всего человечества. Так, братие, не должно думать, что мы одни, занимающиеся науками, учимся и приемлем обра­зование. Есть всеобщее училище для всего человечества — это мир Бо­жий и Церковь Божия! Есть уроки, понятные и слышимые на всех язы­ках — это опыты жизни и благодати. Есть всемирные и неумолкающие наставники, которые вразумляют каждого, грядущего в мире — это Про­мысл Божий и Дух Святый! Ах, что было бы с человечеством, если бы оно предоставлено было только попечениям одних земных наставников!

И образец для всех образуемых один: его нет и не может быть на земле, ибо человек здесь сам выше всего; он на небе, в Боге, в Его Едино­родном Сыне и Слове. И поскольку человек не мог восходить за Ним на сию высоту, то Он низшел на землю и, низшед, оставил нам образ, да последуем стопам Его. После сего искать других каких-либо образцов для своего образования, значит идти явно против беспредельной любви Божией и против собственного совершенства. Человеку суждено быть образованным, носить образ единого Бога, Который будет в нем только тогда, когда он облечется в образ Христов: убо у Самого Бога нет другого образа ипостаси Его (Евр. 1; 3), кроме Единородного Сына Его.

Ежели же успех всякого истинного человеческого образования зави­сит от наибольшего сходства образуемых с Образцом всякого совершен­ства, с воплощенной Премудростью, с Тем, в. Ком обитает телесне вся полнота Божества (Кол. 2; 9), то наше образование, кои предназначены быть наставниками веры и нравов, идти по следам красных ног апо­стольских, продолжать великое дело воспитания и образования челове­чества, начатое Самим Иисусом Христом, — наше образование, говорю, должно всецело состоять в уподоблении себя нашему великому первооб­разу. Как мы будем стараться о том, чтобы воображать Христа в других, если Он не будет воображен в нас? Как будем призывать к покорению помышлений гордого разума человеческого уму Христову, не имея сами простоты Евангельской? В состоянии ли будем преподавать другим жизнь во Христе, не живя сами Христом? Для нас посему первым и последним успехом, главным предметом всех занятий и всех усилий, должно быть не другое что, как сообразование себя со Христом, Который должен быть для нас все: и путь и истина и живот (Ин. 14; 6), и премудрость… и правда… и освящение и избавление (1 Кор. 1; 30). Кто успел в сем, тот достиг цели образования, имеет все, что должно, способен к прохожде­нию служения в дому Божием, хотя бы и не обладал множеством земных познаний. А кто не окажет успеха в сем великом деле, тот хотя бы исчер­пал все кладенцы мудрости земной, знал все, что на земле, тот потерял время, погубил талант, есть ничто для Царствия Божия (1 Кор. 13; 2).

Но да не обольщает себя никто праздной надеждой, якобы успех сей зависит единственно от нас самих. Мы можем и должны стараться о сообразовании себя с нашим Божественным Образцом, Господом Иисусом, но не можем сами собою отпечатлеть в себе Его образа. Это дело Его всемогущества и любви. Истинный образ Его как был в человеке невин­ном, так бывает в человеке оправданном, — всегда нерукотворенным. Цель наших усилий, занятий, наук должна состоять только в том, чтобы пред­ставлять Ему наши души, как чистый убрус, способный принять Боже­ственное изображение. А произвести сие изображение может один Дух Божий, Который претворяет грешника из врага Божия в сына любви, по образу Единородного. Очищение духа, души и тела его посему наша все­гдашняя обязанность. Нужна и вода для омовения; вместо нее всего луч­ше могут служить слезы покаяния и любви.

Но хорошо ли я делаю, упоминая о слезах, как необходимой вещи, при самом начале вашего нового поприща? Не охлажду ли сим вашего рвения к наукам и не произведу ли уныния? Нет, возлюбленные, не бойтесь сих слез: они приятнее всех радостей мирских. Сеющие таковыми слеза­ми (Пс. 125; 5) пожинают вечною радостию. Плачущие таким образом блаженны (Мф. 5; 4), ибо носят в самих себе залог вечного утешения. Если образ царя земного составляет высокую награду, и те, кои удостаи­ваются носить его, не помнят, за радость, прошедших трудов, опасно­стей и жертв, то образ Царя Небесного, отпечатленный в душе, чего не вознаградит собою? Какой из счастливцев мира не скучал своим состоя­нием и не желал переменить его на лучшее? А был ли хотя один из тех, в коих сиял образ Христов, который бы пожелал променять свое состояние на самый венец царский?

Итак, терпением да течем на предлежащий нам подвиг! (Евр. 12; 1). Образ Господа Иисуса да будет всегда пред очами ума нашего, доколе не отпечатлеется в самом сердце нашем. Будем очищать ум наш, доколе он не сделается умом Христовым (1 Кор. 2; 16); будем усовершать волю, доколе она не облечется волею Христовою (Гал. 4; 6); будем более и бо­лее приближаться к Спасителю нашему всей жизнью и всем существом своим, доколе не в состоянии будем с Павлом сказать: живем не ктому мы, но живет в нас Христос (Гал. 2; 20). Это главная цель, и вместе награда трудов и наших и ваших. К сему стремиться увещеваем теперь, и не престанем увещевать вас всегда, — благовремение и даже, по выраже­нию апостола, безвременне (2 Тим. 4; 2).

Господи, призри с небесе и просвети лице Твое на всех нас рабов Твоих, и Сам научи нас оправданиям Твоим! Ибо, что можем сделать мы все, насаждающие и напаяющие, если не послешь благословения и не возрастишь насажденного Ты и благодать Твоя! Аминь.

29. Слово на день Нерукотворенного Образа Христова (Исх. 33; 13)

Яви ми Тебе Самаго, да разумно вижду Тя (Исх. 33; 13), говорил некогда ко Господу Моисей. Все предшествовавшие откровения Божий были для него неудовлетворительны; и он желал видеть Бога лицом к лицу, то есть насладиться зрением самого существа Божия. Что же в ответ? Не бо узрит человек лице Мое, и жив будет (Исх. 33; 20). Я го­тов, — как бы так ответствовал Господь, — удовлетворить желанию вер­ного раба Моего и явиться пред ним якоже есмь: но человеческая при­рода твоя не может перенести сего Богоявления: это будет стоить тебе жизни… не бо узрит человек лице Мое будет. Законодателю синайскому дано, однако же, потом в утешение видеть — не лицо, а задняя Божия (Исх. 33; 23), то есть, как бы некий образ и тень существа Боже­ственного: и виде и возрадовася!

Моисей в сем случае изображал, братие мои, в себе все человече­ство, всех нас. Видеть лице Божие, познать самое существо Божествен­ное, до сего желания, рано или поздно, нельзя не дойти тому, кто создан по образу Божию. Но, пребывая на земле, каждый из людей находится в той же невозможности удовлетворить сему желанию, в какой находился Моисей. Бренность земной природы нашей такова, что полное явление пред нею существа Божия истнило бы ее своим величием. Не бо узрит человек лице Мое и жив будет. Посему для самих избранных, подобно Моисею, остается одно утешение, — сподобиться созерцать хотя задняя Божия, то есть, видеть существо Божественное не Само в Себе, во всей полноте Его совершенств, а поколику может отразиться оно в природе видимой, и в самой душе человеческой, которая есть, хотя и омраченный, образ Божий.

В таком положении, или паче сказать, в таком отчуждении от лицезре­ния Божия навсегда осталось бы все падшее человечество, если бы лю­бовь Божия, взыскующая и не ищущих ее, тем паче не пренебрегающая вожделевающих лица ее, не нашла в бездне премудрости Своей, средства явить Себя не только пред очами тех, кои, подобно Моисею, успели отря­сти тину очесе умнаго, но и для самых недостойных.

И Слово плоть бысть и вселися в ны, и видехом славу Его, славу яко Единородного от Отца, исполнъ благодати и истины (Ин. 1; 14). После сего нельзя уже сказать: покажи нам Отца (Ин. 14; 8), как говорил один из апостолов; ибо всегда будет на сей вопрос тот же ответ, который сде­лан ему: видевый Мене виде Отца: и како ты глаголеши: покажи нам Отца; не веруеши ли, яко Аз во Отце, и Отец во Мне есть! (Ин. 14; 9-10). Действительно, в Спасителе нашем, как поучает апостол Павел, обитает вся полнота Божества телесне (Кол. 2; 9). В лице Его посему самыми даже простыми очами можно было видеть Бога, как Он невидим нигде.

Но Богочеловек имел оставаться на земле между человеками непро­должительное время, а потом должен был вознестись на небо и там пре­быть до последнего Второго пришествия Его на землю. Чтобы в сей про­межуток времени не оставались мы без утешения видеть образ Его, се, Он ныне отпечатлевает Божественный лик Свой на убрусе и препосылает его не столько в Едес к Авгарю, сколько через него всему роду челове­ческому, да видит каждый из нас лице Того, Иже есть сияние славы и образ ипостаси Отчей (Евр. 1; 3).

Вот до чего простерлось самооткровение для нас существа Божия! Мы можем теперь вместе с Иоанном говорить: еже видехом очима нашима, еже узрехом, и руки нашя осязаша, о словеси животнем: и живот явися, и видехом и свидетельствуем… бе у Отца и явися нам (1 Ин. 1; 1 -2).

Толь великое снисхождение к нам не без великой цели для нас. Если Господь являет нам образ Свой, то не для того, чтобы удовлетворить любопытству и дать нам, так сказать, предмет для развлечения наших чувств. Нет, Он является нам потому, что мы сами все есмы образ Его, хотя сей образ в нас помрачен и изглажен; является со Своим нерукотворенным ликом для того, дабы, имея пред собою высочайший под­линник, мы улучили через то возможность восстановить сей образ в нас самих. Се цель всех Богоявлений небесных! Се цель и нынешнего чудесе! Со стороны Господа убо сделано все, дабы мы не оставались более без восстановления в нас истинного образа Божия; остается нам употребить все усилия и средства к тому же. Без сего образ Спасителя нашего, находящийся теперь выну пред очами нашими, вместо пользы обратится нам в обличение и укоризну.

Познаем же, братие, дух и цель события, ныне празднуемого. Нерукотворенный Образ, как мы сказали, послан не к одному Авгарю, а к каждому из нас; послан не для того, чтоб мы только украшали его сереб­ром и златом, а чтобы сами украсили им души и сердца наши; не с тем, чтобы ему оставаться на хладном убрусе, а чтобы перейти на все суще­ство наше и преобразить его по виду Своему. Прежде мы говорили ко Господу: яви нам лице Твое, да разумно видим Тя. Теперь Господь возглаголет к нам: явите Мне лицо ваше, да и Аз разумно вижду вас. Не при самом ли еще сотворении вас почтены и возвеличены вы от Мене обра­зом Моим? Не пользуетесь ли доселе многими преимуществами, с ним соединенными, господствуя над всею землею и ее обитателями? Но ко­гда Я взираю на вас, то не нахожу в вас сего образа. Вместо света и исти­ны вижу тьму и ложь; вместо чистоты и правды обретаю похоть и лукав­ство; вместо любви и мира являются предо Мною ненависть, злоба и вражда; вместо жизни и бессмертия нахожу гроб и тление. Я не создал вас таковыми: это не Мой образ! Это черты врага Моего и вашего! И кто виною сего бедствия и унижения вашего? Вы сами, — вы предались отцу лжи и захотели творить вместо воли Моей его похоти; вы отвратили лицо и сердце свое от Бога жива и потекли во след истуканов мертвых; вы, творя непрестанно грех и уязвляемые смертоносным жалом его, подпа­ли смерти и тлению. За все сие Я мог бы навсегда отказаться от вас, яко недостойных, и предоставить вас в жертву собственным страстям ва­шим; сего требовала самая правда и святость существа Моего. Но Мне жаль Моего образа: любовь Моя не могла снести вашей погибели. Что­бы дать вам возможность вообразиться первою добротою, се пред вами Сын Мой, образ ипостаси Моей, Тот Самый, к Коему Я вещал: сотво­рим человека по образу Нашему! Взирая на Него, каждый может узнать, чем он был, и чем быть должен. Последуя Его примеру и повелению, каждый обретет все средства к восстановлению в себе прежнего богоподобия. Явите убо теперь Мне лицо ваше, да разумно вижду вас, да виж­ду такими, какими вам быть должно: явите в уме вашем истину, в воле святость, в сердце чистоту, во всех действиях правду и верность. Тогда только Я увижу в вас истинных детей Своих, создания разумные, а не подобные бессловесным, наследников Моего вечного Царствия, а не клев­ретов врага Моего. Увижду и возрадуюсь: ибо для Меня нет большей радости на земле вашей, как видеть вас подобными Себе. Аминь.

30. Слово на день празденства в честь иконы Всемилостивого Спаса (Исх. 12; 26-27)

И будет егда возглаголют вам сынове ваши: что есть служение сие; и рцыте им: жертва пасха спя Господу, Иже покры домы сынов Израилевых во Егип­те, егда поби Египтяны, домы же нашя избави (Исх. 12; 26-27)

Издалека привожу вам слова сии, но привожу потому, что они весь­ма близко идут к настоящему дню и месту. Сказаны они Моисеем, и со­держат, как видите, заповедь касательно праздника Пасхи. Учредив его в память чудесного избавления первенцев Израильских во Египте от смер­тоносного Ангела, поразившего первенцев Египетских, Моисей предви­дел, что для новых, грядущих поколений подробности давно прошедше­го благодеяния Божия соделаются не так известными, и самые обряды праздника не так вразумительными. Посему и предписывает в приведен­ных словах, чтобы во время праздника Пасхи, совершавшегося по до­мам, каждый отец семейства делался его истолкователем и, так сказать, проповедником для своих домочадцев, дабы таким образом все, от вели­ка до мала, знали, за что именно, кому и для чего празднуют. И будет егда возглаголют вам сынове ваши: что есть служение сие; ирцыте им: жертва пасха сия Господу, Иже покры домы сынов Израилевых во Егип­те, егда поби Египтяны, домы же нашя избави (Исх. 12; 26-27).

Как ни велико расстояние мест и времен, но наше празднество на­стоящее видимо походит на древнее празднество Израильское. Ибо и мы празднуем ныне в память освобождения некогда града и страны нашей от смертоносного Ангела, их поражавшего. Продолжительность времени, с тех пор протекшего, легко может привести в забвение у новых поколе­ний не только подробности, самую сущность благодеяния Божия, ока­занного предкам нашим. Поелику же прилежная память о сем крепко нужна для всех потомков, то и мы почли долгом повторить в слух ваш заповедь Моисееву, с прошением исполнять ее, как можно прилежнее.

Итак, отцы и матери, если во время настоящего праздника дети ваши вопросят вас, что значит служение сие? Приимите труд сказать им, что это благодарственная жертва Господу за то, что Он покрыл некогда мило­сердием Своим град и страну нашу от смертоносной язвы, в них свиреп­ствовавшей. А если бы и не было со стороны детей подобного вопроса, то начнинет сами беседу о сем и спросите их: знают ли они, почему ныне весь город наш празднует так светло?

Как бы хорошо было, если бы даже вошло в постоянное обыкнове­ние семейное подобной беседе посвящать трапезу настоящего дня! Та­ким образом трапеза сия приняла бы характер священной; благодения Божии не приходили бы в забвение, и, живя в памяти новых поколений, располагали бы их к принятию новых благодеяний Божиих; самые праз­днества по случаю сих благодеяний перестали бы походить на те из над­гробных памятников, кои, потеряв бывшую на них надпись, не могут указывать, над кем они воздвигнуты.

А чтобы облегчить для всех вас святое дело, мною вам предлагае­мое, и через оживление памяти о благодеянии Божием усилить во всех и каждом чувство благодарности и духовную радость настоящего дня, мы соберем из летописи сказания о самом событии и предложим ваше­му вниманию.

За два почти века перед тем, в царствование благочестивейшего царя Алексея Михайловича, Отечество наше посещено было одним из тех ужасных бичей, кои праведное небо в гневе своем посылает иногда на землю для пробуждения от сна греховного целых стран и народов. Яви­лась язва. Как все подобные бичи, она пришла с востока, двигалась мед­ленно; но там, где прошла, долго некому было умирать. Град наш, защи­щаемый самою отдаленностью, был одной из последних жертв, но язва показала над ним, что для нее все равно: первая или последняя жертва. Никакая крепость сил и возраста не защищала; никакая предосторож­ность не помогала; никакое искусство не спасало. К смертности присо­вокупилась ужасная внезапность: шел ли кто, стоял ли, сидел ли — вдруг падал и умирал в муках. Страх смерти разорвал, наконец, все самые креп­кие и нежные узы, подавил все прочие чувства: дети убегали от отца, мать бросала зараженного младенца; домы и стогны (улицы, площади) наполнены были мертвецами непогребенными.

В таком ужасном положении протекло четыредесять дней. Вдруг, как молния из тучи, блеснула по граду светлая мысль: воздвигнуть для отражения язвы одним днем храм Богу Спасителю. Летописи не сказы­вают, в чьем уме или сердце родилась сия мысль святая, но самое по­следствие показало, что она пришла свыше. Все ялись за сию мысль, как утопающие за вервь с берега. Святой подвиг немедленно сообра­жен во всех подробностях; взвешены средства и препятствия; назначе­ны трудящиеся и распорядители труда; настоящий день избран к совер­шению дела великого.

И вот, с наступлением ночи открывается умилительное зрелище! Вместо того, чтобы предаться сну и покою, целый город приходит в дви­жение; все, еще живущее, стремится к одному месту. Одни спешат тру­диться, другие быть, по крайней мере, свидетелями труда; более крепкие несут на раменах своих то, что должно составить крепость здания и лечь в основание; слабейшие и малолетние то, что необходимо для его укра­шения; у каждого — великого и малого — в руках знак усердия Богу Спа­сителю. И вот весь град, при озарении светильников, собран на месте, где теперь стоим мы. Все готово; ожидается только наступление минуты свя­щенной… Наконец, бьет полночь, одновременно раздается первый звук зиждущих. Здание растет столь быстро, как бы само выходит готовое из земли; первые лучи восходящего солнца уже освещают собою храм Богу Спасителю, а перед последними лучами солнца заходящего уже совер­шена в нем бескровная жертва за спасение живых и упокоение умерших.

Такой подвиг веры и любви не мог остаться без действия и ответа с неба. Ужасная язва с самого сего дня потеряла силу и вскоре совершенно исчезла, оставив по себе одну память — гнева и милости Божией!

Не давайте же, возлюбленные, ослабевать и исчезать сей святой па­мяти! Да не престают сыны сынов ваших знать, что десница Божия была некогда видимо простерта над градом сим, грозная и милующая, кара­ющая и спасающая, — и да научатся ходить в страхе Божием, по стопам благочестивых предков. Ах, если бы сохранялась живо память древней казни небесной, то она сохранила бы нас от дальнейшего растления нра­вов, и мы не были бы подвергнуты новому бичу небесному, который в недавние времена прошел по стране нашей с древним опустошением и ужасами. Ибо для чего посылаются язвы от Господа? Ужели для того толь­ко, чтобы убивать и истреблять? Нет, они посылаются для того, чтобы пробуждать, вразумлять и спасать страхом тех, кои невнимательны к гласам кротким. Почему посетила нас и последняя ужасная язва? Без сомнения, потому, что мы забыли прежние наказания, возомнили, что можем жить и грешить ненаказанно. Воспользуемся же самым наказанием на­шим, и живою памятью о том, что было, предохраним себя от того, что, в случае духовного нечувствия нашего, опять быть может.

А между тем, заботясь о сохранении временной жизни от всякого рода язв телесных, не забудем, что есть ужасные язвы духовные, от коих гибнут тысячи душ и сердец. Язвам сего рода как будто суждено прохо­дить с противной стороны — от запада. Одна из них особенно свирепству­ет в наши времена и похищает у Церкви Божией множество чад. Вы знае­те, в чем состоит она? Человек, ею пораженный, остается, по видимо­му, тот же, но теряет веру и совесть, перестает быть чувствительным к слову Божию и Таинствам, оставляет упование жизни вечной и ставит себя произвольно в ряд тварей гибнущих. О, блюдите, братие, души и сердца ваши от сей ужасной язвы; храните, всецем хранением храните от нее детей и домочадцев ваших; и когда будете притекать с молением к сей иконе Бога Спасителя, первее всего молитесь и просите, да покроет Он благодатью Своею домы ваши от сего душетленного недуга. Аминь.