ПЕРЕЙТИ на главную страницу журнала «Христианское чтение»
ПЕРЕЙТИ на главную сборника Назидательные размышления

(Озвучено Никой)

1834 год, ч.3
XII. Разум и вера.
ХIV. Отрывок из записной книжки одного почтенного священника. Для священников./
XV. Утреннее размышление.
XX. О холодности к вере, примечаемой в людях образованных!
XXIII. Напоминание о добром  употреблении времени.

1834 г., ч.4.
XX. Христианство и  всенародность.
ХХI.  Неверие.
ХХIII. Провидени

1861 г., ч.1
Пределы христианской услужливости.

1834 г., ч.3

XII. Разум и вера.

Религия просвещает человека, руководит  его на пути к небу; или, что тоже, Религия просвещает и руководит разум, потому что разум составляет сущность человека.

Если под Религией мы должны разуметь именно Божественную, Христианскую Религию, а сия требует от нас веры, как первого условия, так что эту Религию, по справедливости, можно назвать Религией веры: то слова: «Религия просвещает разум», не иное значат, как то, что вера просвещает наш разум; вера служит для него путеводительницею; Евангелие должно быть единственною его наукою, главным предметом изучения.

Но рассуждая таким образом, не унижаем ли мы достоинство разума? ―

Ни мало. Мы охотно предоставляем ему честь быть главною в человеке способностью, оком души его, стражем, который должен бодрствовать, предусматривать все опасности и предостерегать нас от оных. Впрочем, нельзя не сознаться, что среди ночной тьмы для сего стража потребен светильник; даже и днем, когда он ясно различает предметы, различает их помощью лучей света. Он видит, но видит только при свете. Свет же для разума есть вера Христианская!

Евангелие есть свет ясный, верный, чистый, проходящий сквозь духи разумные. «Я свет миру» (Иоан. 8:13), вещает Спаситель. Он есть «свет         истинный, просвещающий всякого человека, грядущего в мир» (Иоан.1:9), говорит возлюбленный ученик Христов. Кто озарен сим светом, тот, по изречению Апостола, даже сам делается светом. «Вы были некогда тьма, но ныне свет в Господе» (Ефес. 5:8). Вот теория веры, самая Философская!

В самом деле; дабы око могло видеть, необходимо нужно, чтобы свет воздействовал на него, был им принят. В темноте, даже с зорким и быстрым зрением, ничего нельзя усмотреть; в жилище, куда не проникают лучи света, среди дня царствует глубокая ночь. Следственно глаз не светит, но освещается. Свет — необходимая потребность для зрения; он посредник между видящим и видимым; он сообщает нам понятие о предметах, показывает их, удостоверяет о их присутствии, или приближении. Гораздо с большею справедливостью все сие можно сказать о Божественном свете веры. Он открывает предметы невидимые; он показывает их, свойства; он производит убеждение в действительном их бытии.         «Вера, говорит Апостол, есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр. 11: 1). Иисус Христос,— сей Свет для нашей души, разум для самого разума, только тем, из людей, «которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими» (Иоан. 1:12). Тьма бесконечной ночи покрывала бы мир вещественный, если бы солнце не озарило его своим  сиянием, или, если бы он закрыл себя от светлых лучей его густыми и непроницаемыми парами: подобно сему в мире нравственном царствовал бы вечный мрак; если бы не осветило его Солнце правды; или, если бы никто не принял просвещающих лучей Его.   

Чтобы сделаться видимым, свету нужно только коснуться нашего зрения. Свет сам по себе ясен; он сам себя открывает; сам собою делается явным и очевидным. Равным образом внутреннее свидетельство о Божественности небесного Слова гораздо сильнее, убедительнее для души, нежели все внешние свидетельства. «Верующий в Сына Божия имеет свидетельство в себе самом» (1Иоан. 5:10). Когда указывают мне на свет, я не требую доказательств, что это точно свет: я  сам вижу его, он светит мне. Так и озарение, происходящее от света истинной веры, само собою проникает чистую душу, и не имеет нужды в пояснениях. Вера непосредственно, ощутительно, прямо входит в сокровенное святилище души нашей: внешние пособия бывают ей нужны только для, преодоления внутренних препятствий.

Из сего делается понятным, что к изучению слова Божия должно приступать с сердцем предрасположенным к вере, и это предрасположение руководствует нас к уразумению Истины гораздо действительнее и надежнее, нежели то Философское сомнение, которое столько одобряют мудрецы мира. Иное дело входить в исследование с умом, склонным к вере, или смотреть оком, которое озаряется хотя слабыми лучами света; и другое — искать побуждений к вере с умом, принявшим себе в руководители недоверчивое сомнение, или, что тоже, искать света во мраке.

«Светильник для тела есть око. Если же око твое будет худо, то всё тело твое будет темно» (Матф. 6: 22, 23), говорит Спаситель. В самом деле, можно ль ясно видеть и различать предметы, имея зрение слабое и болезненное? Может ли правильно действовать способность поврежденная и можно ль потому полагаться на самого себя, хотеть светить собственным светом, или подвергать своему суду тот свет, то «Слово», которое  «само судит помышления и намерения сердечные» (Евр.4:12)? Не должно ли прежде исправить поврежденный орган, исцелить разум? Не должно ли, поставив его на верный путь, сперва приучить его, подобно выздоравливающему больному, ходить в след того вождя, который один не может уклоняться с пути правого, который один прямо может приводить своего последователя к желанной цели?

Таким образом мы знаем теперь обязанность разума. Разум должен быть учеником, а не учителем; должен учиться мудрствовать, а не самому мудрить. Истинная «мудрость», по свидетельству слова Божия, «сходит свыше» (Иак. 3:17), и начинает обитать только в том сердце, которое осиявается светом  веры. Вот почему Апостол Павел, услышав о «вере» жителей Ефеса, молит Бога, дабы Он дал им Духа «премудрости и откровения» (Еф.1:15—17)! Иисус Христос назвал некогда учеников своих «несмысленными»; потому что сердце их было еще «медлительно в веровании» (Лук.24:25). Отсутствие светоносного начала веры производило тогда мрак в душе их, и сокрывало от них царство Божественной истины. Тоже самое бывает со всяким человеком, который хочет видеть лице небесной мудрости, не возжегши в сердце своем светильника веры.

Знаете ли вы, что такое «душевный человек» (1Кор. 2:14), о котором упоминает Апостол Павел? Это не тот человек, уподобившейся несмысленным скотам, о котором в других местах говорить Писание; это, человек, обладающий душою человеческою, — человек, каков, он есть в действительности, какого изучают все Психологи. И сей-то человек «не принимает        того, что от Духа Божья», потому что «о сем надобно судить духовно» (ст. 14)! «Духовно» не тоже, что разумно. Назвать кого-либо не тоже значит, что назвать умным. Можно быть очень умным, и между тем не постигать предметов Божественных. И заметьте, с какою точностью Апостол раскрывает различие своего духовного ума от разумения мирского: «мы приняли, говорит он, не духа мира сего, а Духа от Бога, дабы знать дарованное нам от Бога» (ст. 12). Он находит различие даже в самых словах, какие употребляет человек духовный и душевный для означения каждый своих предметов: «возвещаем, продолжает он, не от человеческой мудрости изученными словами, но изученными от Духа Святаго, соображая духовное с духовным» (ст. 15).

Итак кто хочет ходить во свете Божием; тот должен ходить во свете веры. Для очей плотского разума глаголы откровенной истины навсегда останутся непроницаемою тайною; ибо они, по слову Спасителя, «суть дух и жизнь» (Иоан. 6:63). Помраченный наш разум в глубине премудрости Божией видит «соблазн и безумие», светоносная вера зрит в ней одну «правду, освящение и избавление» (1Кор. 1:25, 30).       

ХIV. Отрывок из записной книжки одного почтенного священника. Для священников

Каково твое сердце, таков и ты; каков ты, таков и дом твой; каков твой дом, таков и приход твой; каков твой приход, такова твоя и вечность».     
—
По крайней мере, последние два часа пред общественным Богослужением ты должен посвятить на тайное, домашнее Богослужение, не только для того, чтобы в твоем собственном сердце, но и для того, чтобы в сердце других, кои видят и будут видеть тебя, можно было возбудить и утвердить истинное благоговение.
—
Никогда не забывай, что народ есть народ, — в общей массе, ― добродушный, слабый и своекорыстный. Будучи добродушен, он легко прилепляется к узнанному добру; но будучи слаб, весьма скоро оставляет добро; и, будучи своекорыстен, он тотчас разрушает сам, что построил в своей ревности.
—
Религиозные споры с людьми слабыми (а кто не слаб?) ни к чему не годны; и притом производят еще огорчение; а, наконец, подают повод к злословиям.
—
Временное ослабляет в нас духовное посредством неумеренной заботы, посредством страха, посредством беспорядочной любви, посредством суетного наслаждения, посредством нерадивого хозяйства. «Боже, даруй мне такое обилие духовной жизни, чтобы временное никогда не могло ослабить ее!»
—
Бывают минуты, кои дают нам чувствовать, что худо жить на земле. В сии минуты терпи, ежели тяготящее тебя бремя составляешь ты сам; побеждай себя, ежели тебя соблазняет твой глаз или рука твоя и пр.; отторгайся от самого себя, ежели злой враг в тебе пробуждается.
—
При всяком расстройстве твоего духа, сперва обращайся к Богу, Который дает свет и силу― потом успокаивай свое сердце, и проси у друга совета, наконец, жди, когда тебе должно действовать, и делай тогда, прежде всего, то, что необходимо.
—
Бывают такие сонные часы, в кои едва можно сохранить себя столько осторожным, чтобы не прийти в досаду и нетерпение, или чтобы какая-нибудь подлая страсть не осквернила сердца. Берегись!
—
Бывают светлые и мрачные часы. В них Бог да будет твоим хранителем, дабы никакая радость не увлекла тебя ко злу; в сии тот же Бог да будет, светом твоим, дабы никакой страх не сбил тебя с истинного пути.
—
Главное дело да будет для тебя всегда делом главным. Наше спасение всегда было, есть и будет следствием смерти нашего я, и жизни Всеживителя.
—
Главное дело да будет для тебя всегда делом главным. Учись верить в Бога во Христа, уповать на Бога во Христе, любить Бога во Христе.
—
Главное дело да будет для тебя всегда делом главным. Т. е. Бог, Христос и Его Святая Вселенская и Апостольская Церковь.
—
Катихизатор, чтоб быть понятным для детей, делается сам как бы дитятей; Проповедник, чтобы быть понятным для народа, делается сам как бы одним из сего простого народа; Духовник делается любовью, чтоб быть всем для всех.
—
На всякий день смотри, как на всю твою жизнь. Как пролетает один день, так и все дни; — и если бы ты даже один день прожил в Боге и ходил пред Богом; то сей один день стоил бы более всей твоей жизни; он был бы достоин вечности. О, если бы ты прожил все дни своей жизни в сем духе! — Дабы тебе достигнуть сего, никогда не забывай изречения: помни смерть! — и дай ему действовать в твоем уме, а наипаче в твоем сердце.
—
Кроме крайности не жалуйся ни на кого, ни на низшего, ни на высшего; ибо сим ты делаешь злого еще злее, и из одного зла —два.
—
Делай добро, и не давай повода злословить тебя; делай опять добро, и благословляй злословящих тебя; но не ожидай, что они переменятся, и снимут с тебя то, в чем оклеветали тебя.
—
Химик анализирует растение, чтобы приобрести себе сведения; любитель цветов становит его в своей лучшей комнате, как лучшую мебель; а больной принимает его, как лекарство, и выздоравливает. Вот участь Св. Писания! Ученые анализируют его, чтоб узнать составные его части; Литераторы становят его, особенно в лучшем издании, в свою библиотеку; избранный принимает его, как врачевство, и исцеляется от своих глупостей и грехов, — делается благочестивым и спасается верою в содержащемся в нем учении, и исполнением его.
—
Ежели нищий начал ходить по миру без действительной нужды; то не думай, что легко исправить его. Он не возьмет у тебя царствия Божия; потому что ищет не его, а хлеба или денег. Твоя подача для него лучше царствия Божия.
—
Когда кто-нибудь жалуется тебе, или говорит на своего ближнего; то, остерегись тотчас брать его сторону, а помни, что тебе надобно выслушать и противную сторону.
—
Живи так, чтобы твои домашние могли говорить о тебе или только то, что ты трудишься; или то, что ты молишься. Ибо народ не может терпеть в своем пастыре даже малейшего неприличия в жизни. Твой кабинет должен быть святилище, особливо для тех, кои не имеют истинного духа испытания.
—
Началом твоей проповеди да будет Иисус Христос, срединою твоей проповеди да будет тот же Христос, и Он же да будет концом твоей проповеди. Ибо Он есть Спаситель грешных, и кроме Его нет еще Спасителя. Все спасительное, доставляемое Св. Церковью в учении, в таинствах, в Богослужении и пр. происходит от Него.
—
Не ленись непрестанно сеять, не смотря на то, что не видишь жатвы; для тебя довольно и того, что видит ее Тот, Кто взращает ее, и Кому принадлежит она, т. е. Бог.
—
Не смотри на то, что добрые семена твои не всходят и не растут, а сей;— сей и в вёдро и в ненастье; твое дело только сеять доброе семя, и не давать врагу сеять семя негодное и вредное; — о прочем заботится Бог.
—
В следующем заключается великая мудрость: камень, которого ты не можешь разбить, оставь в покое. Ибо Христос говорит: «оставьте расти вместе то и другое до жатвы» (Мф. 13: 30). Что терпит Всесильный, то должен терпеть и бездольный, для своего Бога, из любви.     
—
Есть люди, кои хотя и не могут сделать тебе ни малейшего добра, но могут везде клеветать на тебя. Сим людям не показывай своей слабой стороны, и принимай их, когда они посещают тебя, с особливою любовью и особливым благоразумием.    
—
Благочестивые обычаи народа, хотя бы они требовали большого исправления, имеют в себе то хорошее, что они суть сосуды, в кои можно положить много доброго, и случаи, кои отверзают у народа и ухо и сердце к твоему слову. Пользуйся сими случаями, и полагай в сии сосуды то, что всего лучше и спасительнее.

XV. Утреннее размышление.

Свет нового дня опять пробуждает меня, и призывает к обыкновенному моему деланию: но прежде всякого дела и начинания дух мой возносится к Тебе, Вседетелю! Изведший из довременной тьмы первый свет, Ты и ныне освещаешь нас светозарными его лучами. Источивший жизнь из ничтожества, Ты и ныне оживляешь всяческая. Бездна щедрот Твоих, чудный Господи! не умаляется. Творение и хранение сотворенного есть действие всемогущей Твоей благости.

Вчерашний день исчез для меня: я умер для него, как и для каждого часа моей жизни, утекшего в океан вечности. Но с зарею настоящего дня я снова оживаю. Могу воспоминать минувшее, обозревать настоящее, уноситься мыслею к грядущему, и радоваться, если я успел стяжать сокровище добродетели, или скорбеть, если не успел расторгнуть сетей порока. В самом телесном составе я чувствую себя совершенно обновленным: мои члены от безмятежного и сладкого сна восприяли новую силу. С новым мужеством и усердием я готов вступить во всякий подвиг, предпринять всякий труд.

Итак, я снова мыслю, чувствую, живу, и — живу не заслуженною жизнью! Ибо не могло ли случиться, чтобы я заснул вчера сном непробудным? Участь многих ближних моих, коих сон переменился в неожиданную смерть, не могла ли также постигнуть и меня? Мрак гроба покрывал бы теперь мои вежди; уста мои не имели бы движения и ухо мое не слышало бы голоса дружбы! Внезапно я перешел бы в страну бессмертия, и — какого бессмертия, Боже мой! Может быть, я трепетал бы теперь пред престолом высочайшей Твоей святости и Твоего нелицеприятного правосудия!

О! Твоей только всемогущей и беспредельной благости угодно было продлить жизнь мою до сего часа, и в сей час соделать оную для меня равно сладостною! Так, я могу, я должен вознестись к Тебе мыслию, наслаждаясь столь прекрасным утром. Оно приводит мне на память то светозарное утро, ту великую минуту воскресения к жизни будущей, когда я возбужден буду ото сна смертного гласом трубы Архангельской. Не раз, в моей жизни, блистательное утро наполняло душу мою восторгом радости; но какая неизреченная радость ожидает неуклонного подвижника добродетели, когда наступит торжественное утро светлого, немерцающего, вечного дня! Небесная слава, блаженное созерцание  Бога будет неотъемлемым его достоянием. Возносись, душа моя, как легкая утренняя роса, превыше земной юдоли, и среди утра преходящего дня, умей созерцать тот вечный и неизмеримый свет, при котором ночь не распростирает мрачных покровов! Сохраняя в земном странствии своем чистоту и непорочность, ты удостоишься некогда погрузиться в океан вечного, Божественного света. Света всех светов, сияющих на тверди небесной; есть только слабейший отблеск славы Присносущного!

Дивный в славе и милости своей, Господи! сколь великий пламень любви возгорается в душе моей при помышлении о бесчисленных чудесах Твоей благости, и в один настоящий час жизни мне являемой! Сколь высокими пред очами моими, сколь близкими к моему сердцу становятся все люди, когда я воспоминаю о вечном их назначении! Сколь драгоценною является для меня жизнь моя; когда я возношусь превыше земли; и светлою мыслью прозираю в туманную даль. Даруй мне, Всещедрый, продолжение сей жизни, чтобы я пламеннейшую любовь мою пред Тобою мог засвидетельствовать благоугодными Тебе жертвами; чтобы я имел время и средства послужить ближним моим к истинному их благу; чтобы успел стяжать себе на земли истинные сокровища для блаженной вечности!

Вот, по благости Твоей, наступает час, в который я должен совершать различные дела свои! Я хочу в сей день исполнять точно и по совести все свои обязанности. Мое намерение кажется мне твердым и непоколебимым. Я готов отвергнуть всякое желание, всякую мысль, недостойную Тебя, и решаюсь не делать и не предпринимать ничего, противного моему долгу и Твоей высочайшей воле. Ты видишь, Всеведущий, жар моего хотения, искренность моего, намерения и твердость моей решимости: но не сокрыта от Тебя и немощь моя. Я могу идти прямым путем, но только под блюдением Твоего благого промысла; иначе падение мое,  ежечасное падение неизбежно. Итак, подай мне, Всесильный, помощь Божественной благодати, чтобы при добром хотении, одушевляющем меня в сию минуту, я имел и силу пребыть верным моему долгу. Удали от меня соблазны, могущие встретить и поколебать меня. Если же премудрости Твоей угодно Послать для испытания моей добродетели тяжкие искушения; то будь одесную меня, поддержи мое колеблющееся мужество тою мыслью, что Ты Сам вечный и верный свидетель всех моих чувствований, всех моих намерений и поступков. Проходя путем мрачным и стропотным, я не преткну о камень ноги своей, и не устрашусь зла, когда Ты, Всемогущий, будешь со мною! — Творец и Отец мой! благослови мои предприятия и дела, которые я намерен совершить ныне во славу Твоего имени. Соделай, чтобы благотворно для ближних исполнял я все обязанности, возлагаемые на меня моим званием, и чтобы под конец сего дня сердце мое могло ощущать тайную радость, что сей день есть один из тех, кои употреблены мною на приобретение вечности. Укрепляй меня в подвигах добродетели силою Твоего Духа, и ознаменуй настоящий день новыми щедротами всемогущей Твоей благости. Святой Закон Твой да будет немерцающий «светильник ноги моей и свет  стези моей» (Пс. 118:105)!

XX. О холодности к вере, примечаемой в людях образованных!

Известно, что Фарисеи составляли образованную часть народа Иудейского. Посвятивши себя изучению закона, исполняя оный со всею обрядовою точностью, сведущие в преданиях отеческих, они пользовались народным уважением, которое приобретали своим просвещением и наружным благочестием. И однакож сии-то просвещенные люди более всех соблазнялись учением и жизнью Господа нашего; эти — то люди прежде всех начали сооружать для Него крест!

Итак у самой еще колыбели Христианства мы замечаем странное явление, т.е. образованные люди первые обнаруживают не расположенность к Иисусу Христу. Хотя к стыду ума человеческого, должно впрочем сознаться, что сие явление нередко повторялось, и ныне повторяется в истории Христианства.

От чего это происходит? Неужели те прекрасные цветы Христианского благочестия, которые могут расти даже на полях невозделанных, должны увядать на почве, обработанной искусною рукою? И какой позор! Люди, просветившие себя науками, в красе умственного своего образования, стоят, как безжизненные истуканы, не имея в себе Христианского чувства и духа. Они подобны тем величественным зданиям, воздвигнутым по всем правилам искусства, которые, оставаясь в запустении, поражают зрителя своим великолепием на одно только мгновение, и тотчас производят сожаление в душе его. И пусть бы нравственное запустение сих людей было гибельно только для них одних; нет, оно, соблазнительно еще для многих, привыкших руководствоваться мнениями и примером мужей просвещенных! —

Из какого же источника изливается сие зло? От чего многие из образованных Христиан питают холодность к своей вере? Этот вопрос стоит того, чтобы заняться его решением.

Слабое и одностороннее познание предмета всегда бывает причиною того, что или презирают, или не понимают оного. Наставление в Религии, получаемое в школе, по большой части бывает слабо и недостаточно к сдружению нашего ума и сердца с Религиею на всю жизнь. Умственные силы юноши, подобно физическим, не достигают в училище полного своего раскрытия. В таком духовно-незрелом возрасте, конечно не легко уразуметь важные истины Христианского учения, во всей их глубине и чистоте, и постигнуть таинственные пути, по которым Промысел ведет человечество к предположенной цели. Вот от чего многие из Христиан, хорошо образованных для общественной жизни, сведуших в науках и искусствах, открывают чрезвычайную  колеблемость в понятиях о Религии, когда они должны бывают или защищать свое исповедование, или представлять причины своего маловерья! История Веры и Церкви, история воспитания  человечества в Иудействе и Христианстве, едва им известна. Еще менее они постигают Дух Писания, заключающейся в букве его, ясный впрочем для благочестивого сердца и испытующего ума. Они готовы думать, что приобретение такого знания слишком трудно, требует много времени и усилий, а потому предоставляют оное одним только Пастырям Церкви, будто не все равно обязаны знать то, что необходимо для нашего спасения! К сему присоединяется какая-то постыдная боязнь — сознаться в поверхностном знании предметов Религии. Действительно, много ли можно найти людей, которые искренно сознались, бы в своем духовном невежестве? Много ли таких любознательных, которые решились бы возвратить опущенное, и с ревностью, приличною зрелому возрасту, заняться  Божественным ученьем? К прискорбию, в иных господствует даже гибельный предрассудок, будто основательное изучение истин Религии есть занятие, свойственное только детям, или людям ума ограниченного. Конечно бывают минуты, когда и в их душе пробуждается благочестивое чувство, и они искренно обращаются в Религии, ища в ней сладостных утешений друга: но это святое чувство веры не долго живет в сердце их, и не успевает изгнать из него рассеянности и легкомыслия. Оно само бежит из глубины греховного их сердца; потому что Дух Божий не уготовал в нем для себя жилища. Если жизнь людей, не утвержденных в вере, проходит иногда без внешних преткновений; то более от хитрого искусства и навыка, не имеющего нравственной цены, нежели от свободного расположения к добру, от любви к Богу, от Христианского благочестия, производимого живою верою в Иисуса Христа, источника всякого блага.

Неведение истин Христианства естественно сопровождается неведением спасительных плодов оного. Отсюда происходят те жалобы, будто Христианство не удовлетворяет потребностям нашего духа; будто Откровение представляет недостаточные и неудовлетворительные решения на многие задачи ума Философского. Одно невежество может произносить сии и подобные сим укоризны на учение Христианское. Конечно Иисус Христос не со всех предметов Веры снял покров, скрывающий их от ока смертного; но Он ясно открыл все, что нужно человеку для земного спокойствия и вечного блаженства; а сего — благодарение света Подателю! — достаточно для нас, земных странников, только бы мы всегда понимали и верно исполняли Его учение! Да и можно ли ожидать, чтобы дух наш, связанный узами чувственности, омраченный заблуждениями и предрассудками, здесь — на первой ступени своего бытия, совершенно постигал все глубины неисповедимой, Божеской премудрости? Нравственное совершенство есть существенная обязанность, возлагаемая на нас Христианством. И что ж, разве не довольно обширна сия обязанность? Исполнил ли ее кто-нибудь из смертных во всем ее пространстве? Довольно для нас истины, света и надежды сияет в Слове жизни, лишь бы мы с чистым сердцем принимали оное, и старались соделаться достойными, при Божественном озарении, некогда созерцать на небе то, что на земле было для нас темно и гадательно. Нет и не было еще такого мудреца в мире, который бы открыл нам все прекрасное, заключающееся в букве Писания, под одеждою чувственно-образною, и постиг весь таинственно-глубокий смысл оного!    

Итак, незнание, или поверхностное знание Христианского учения, есть один из главных источников безрассудной холодности к Вере людей образованных! Поистине жалок, если не вовсе достоин презрения, тот земледелец, который на удобренной ниве не хочет посевать семени, приносящего плод сторичный и никогда не гибнущий!—

Не менее важною причиною равнодушия к Вере, примечаемого в образованных людях, должно почитать незнание последней цели земной нашей жизни. Нравственное достоинство всех наших ощущений, мыслей и действий зависит от истинного понятия о нашем назначении. Только тогда может водвориться мир и радость в нашем сердце, могут быть для нас вожделенными наши подвиги и труды, может воцариться согласие во всех силах нашего духа, когда мы верно знаем, для чего существуем.

Человек естественный, не воспитанный в училище Иисуса Христа, одним своим разумом, никогда не постигнет высокого своего назначения, не разрешит задачи жизни, и не укажет человечеству конечной его цели. Самая возвышенная, самая благородная цель, какую только человек может себе предположить, всегда будет ниже той, какую указал нам Единородный Сын Божий. Хотя Спаситель не уяснил нам, «что будем» (1 Иоан. 5: 2), «когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие» (1 Кор.15:54); но то несомненно, что главная обязанность в земной нашей жизни есть усовершение, приготовление, воспитание себя для неба.

Конечно нельзя отвергнуть, что человек, как гражданин земли, доколе живет на ней, должен уважать условия и связи, которыми поддерживается благобытие наше; должен стараться усовершать все силы ума и сердца, и устремляя взоры свои к небесному отечеству, в то же время не забывать и земного, предуготовительного к нему, училища. В самой природе доброе и полезное соединено с изящным и приятным. Плод не вырастает на обнаженной ветви; он рождается из душистого цветка, и бывает одет красивым лиственным венком. Но образование для настоящей жизни, — цель второстепенная; человек должен к ней стремиться, отнюдь не давая ей предпочтения пред главною целью. Древо, сколько бы ни было величественно в своем убранстве цветов и листьев, не высоко впрочем ценится, если не приносит плода. Люди образованные, подобно сему древу, хотя бывают украшены цветами наук и искусств, и умственною своею деятельностью расширяют область знания, но они не достигают главной цели, если не имеют в себе живой веры в Сына Божия, посредством коей приобретается наследие небесной жизни. Они стоят не выше той степени, на которую возвела читателей своих неосвященная мудрость языческого мира; ибо одно устное исповедание не дает еще права именоваться истинными Христианами. Царь вечности и к ним скажет некогда: «отойдите от Меня; Я никогда не знал вас» (Матф. 7: 23).

Как жалки эти образованные люди! Ум их, обогащенный познаниями, свободно парит по обширной области наук; а сердце, не освященное верою, лишено истинного совершенства, и исполнено мерзостями греха. Если бы они обратились к Господу, и приняли от Него, со смиренною верою, благодать небесного просвещения: какими бы соделались опорами для Его Церкви! какими сильными провозвестниками Его славы! Но они предпочли «единому на потребу» (Лук. 10: 42) суетное украшение, которое вскоре отвергнет непостоянный вкус земной мудрости. Тяжка их вина, тяжка будет и ответственность; ибо «кому много дано, с того много и взыщется» (Лук. 12:48)! Как они дерзнут предстать некогда пред лице Господа с одною своею ученостью, с мнимою своею мудростью, не приобретши на земле важнейшего сокровища сердечной веры? Неоспоримо, образование ума есть великое украшение человека, блистательный его наряд; но оно, само по себе, независимо  от Религии, есть ничто иное, как пустая оправа к драгоценному камню. Когда нет самой драгоценности; что пользы в этой блестящей оправе?

Но что сказать о тех людях, которые образуют себя только для приличия светской жизни, и также почитаю стыдом строго хранить правила и уставы истинной Веры? Они не знают никакой другой цели, кроме удовлетворения своей страсти к шумным удовольствиям света. Достижение этой цели составляет верх их счастья! Обольщенные призраками суеты, они не чувствуют стремления ни к чему высшему, благородные движения и порывы своего духа стараются усыплять в сладкой дремоте, и внешним блеском думают прикрыть внутреннюю свою нищету. Они между людьми — красивые, но ядовитые растения. Если они и не подвергаются грубым порокам и преступлениям; то однакож не страх Божий, не любовь к Искупителю, не мысль о небесном воздаянии удерживает их от сего зла, а одно только опасение, чтобы предавшись разврату, не заслужить людского презрения. Спросите их какие побуждения заставляют вас быть хладнокровными к Вере? От чего не живете вы так, как заповедал Сын Божий, не стремитесь к той цели, которую Он указал, не бываете в собрании Его чтителей, и изгоняете духа Христианского благочестия из домов ваших? Несчастные! они безответны. Только подражание или предрассудок причиною их маловерия, которое впрочем они выставляют напоказ, как лучший плод мнимого своего просвещения. Пусть бы еще образование их обнимало собою всю совокупность важнейших человеческих знаний; но нет, им известны только одни гнусные произведения болезненного воображения! Они никогда не изучали вечного слова жизни, открывающего высшие судьбы человека; им непонятны вещания Христианских Учителей, изрекающих тайны Царствия Божия. Такой невежда дерзая попирать святыню, делает себя достойным всякого презрения!―

Таким образом холодность к Вере, примечаемая в людях образованных, бывает следствием пагубного незнания последней цели земной нашей жизни.

Вместо того, чтобы при свете Христианства, более и более приближаться к небу, они низшую цель поставляют на место главной, живут для одной земли, и предаваясь маловерию, унижают нравственное свое достоинство. О, когда истребится это пагубное ослепление? Когда люди постигнут высокое свое предопределение — быть свободными чадами неба, а не узниками земли? Господи! сохрани нас от сего ада. Да вселяется в нас богатно животворное Слово Твое, превысшее всякой мудрости человеческой. Ибо в царстве духа и истины один Ты ― «истинный свет, просвещающий всякого человека» (Иоан. 1: 9)!

XXIII. Напоминание о добром употреблении времени

В число дней нашей жизни должно включать только те дни, кои посвящены добродетели. Честь и слава старца состоит не в числе годов, но в святости жизни. Одну чистую и непорочную жизнь можно назвать долгою жизнью. Истинный «возраст старости житие не скверное» (Прем. 4, 9.), говорит Премудрый.

 После сего, можешь ли ты сказать, что ты жил доселе? Тебе исполнилось тридцать, или сорок лет; а легко станется, что не насчитаешь и одного года, в который ты действительно жил. «Ты носишь имя, будто жив, но ты мертв» для Бога (Апок.5:1.); ибо

не сделал ничего доброго для вечного спасения своей души. Все годы проведенные тобою во грехах, почитай потерянными; их сочтут только для того, дабы наказать тебя за их потерю! — Итак не время ли начать жить, и позаботиться о вознаграждении потерянного? Если много ты потерял в прошедшем; то чрез благоразумное употребление настоящего еще много можешь приобрести для неба. «Блюдите, учит Ап. Павел, поступайте осторожно, не как неразумные, но как мудрые, дорожа временем, потому что дни лукавы» (Ефес.5:15,16). Вот совет, которому должен следовать всякий, кто дорожит собою и своим блаженством!

Путешественник, замедливший почему-либо на пути, удвояет свои шаги, дабы достигнуть предположенной цели. Ремесленник трудится с большим усилием, чтобы вознаградить потерянные минуты. Так ли поступаем мы, зная о потере времени, которое должны были бы употребить для приобретения вечности? Ах! люди ничего, кажется, не теряют с таким равнодушием, как теряют время. Одни проводят его в бесполезных посещениях и разговорах; другие в суетных играх и забавах; иные в непрерывных заботах  о земном и во всегдашнем забвении о вечном. «За что нам сего дня приняться? Как нам убить время?» спрашивают друг друга эти празднолюбцы. Безрассудные! Время летит быстрее молнии. Мы думаем, что предлежит нам путь долголетной жизни; а кто знает, может быть ныне же порвется нить ее, и страшная смерть поведет вас в оковах греха на суд Божий. Но нам не хочется умереть во грехах; и однако ж, что мы делаем, предаваясь пустым занятиям? Со дня на день коснеем в нечестии; между тем, целая вечность покаяния, говорит один Учитель Церкви, еще не так была бы продолжительна, когда бы чрез нее можно было приобресть Бога, Которого мы теряем, злоупотребляя временем.

Ты бережешь алмаз, как самую драгоценную вещь, которая может доставить тебе жилище, покой и довольство. Но время жизни несравненно дороже сего алмаза; ибо чрез него, ты можешь приобресть себе наследие вечного Царства. Время дано нам для спасения нашей души; посему оно должно иметь в глазах наших такую же важность, как и самое благо небесное, которое покупается ценою оного. К тому ж мы можем располагать только настоящею минутою; но вовсе не знаем, сколько Бог предоставил нам времени для будущего употребления. В настоящую минуту ты можешь обратиться к Богу, и снискать  себе вечное блаженство; но кто сказал тебе, что и в следующую ты будешь иметь возможность сделать тоже? Каждая минута, проводимая во грехе, подвергает нас опасности потерять блаженство целой вечности.

Мы не мало удивились бы, увидев нищего, который бросает в воду не большое количество имеющихся у него денег, и который в оправдание свое говорит нам, что он делает это для препровожденья времени. Мы  назвали бы безмысленным того человека, который с величайшею опасностью погружаеться на дно моря, дабы достать оттуда горсть золотых. Но что мы должны подумать о самих себе, ― мы, столь бедные добрыми делами, когда теряем время, в которое могли бы обогатиться на всю вечность? Что мы должны сказать о самих себе, когда заботимся только о земном и бесполезно расточаем жизнь свою, коей каждое мгновение столь драгоценно, что золотом всего света нельзя вознаградить потерянной, и купить даже одной новой минуты? ―

В свете почитается неблагоразумием опустить благоприятный случай к устроению своего счастья. Сколько ж более неблагоразумно поступает тот, кто с каждою минутою теряет случай к приобретению небесного блаженства! Положим, что какой-нибудь Царь позволил тебе, в продолжение известного времени, брать из его сокровищницы столько денег, сколько потребно для уплаты долгов, и для будущего обеспечения твоего благосостояния, с таким впрочем условием, что как скоро в назначенный час не возьмешь нужного, подвергнешься смерти за нерадение о своей судьбе, и пренебрежение милости Царской. Что ж? ― Не безрассудно ли бы ты поступил, когда, забывши воспользоваться благодеянием, пожелал бы в этот час прогуливаться и рвать цветы? С равным, или еще большим безрассудством поступают те, кои предаются суетным удовольствиям, во время земной жизни. Эта жизнь, в сравнение с вечностью, есть одно только мгновение. Но ежели в сие мгновение ты не успеешь обогатить себя добродетелями, дабы соделаться присным Богу, ежели при конце сей жизни недостанет у тебя хотя малого, что мог бы ты сделать для царства небесного: то помни, что ты несчастен вечно!

Так, рано или поздно наступит тот день, когда мы горько восплачем, при воспоминании о многих часах и годах, кои провели в праздной неге, или удовольствиях гибельных. Мы будем желать возвратить хотя одно из них мгновение: но это будет уже не возможно. Святый Григорий пишет, что один человек, постигнутый смертною болезнью во время ночи, которую проводил он в преступном забвении Бога, жалостно, восклицал: „Боже великий! продли мою жизнь хотя на несколько дней. Господи! хоть только до завтра. Ах! если бы: сему несчастному дали тогда одну минуту времени, какое прекрасное он сделал бы из ней употребление! В земной жизни одна минута может быть довольна к тому, дабы приблизить нас к небу; но по смерти и целою вечностью нельзя искупить даже одного, потерянного дня!

И так с сего времени я начну жить; я стану святить себя повседневно, дабы соделаться жертвою, достойною неба. Тебе, Творец мой! принесу я скудный остаток своей жизни, который спасло от гибели одно Твое милосердие. Помедли посекать бесплодную смоковницу, не потребляй мгновенно грешника от земли живых, еще раз потерпи на мне, и я потщусь непреткновенно ходить во свете Твоих оправданий. Отныне, при содействии Твоей благодати, возлюблю я святые подвиги отныне буду вооружаться против злых моих желаний, и не щадить сил своих, дабы стопы мои совратились с путей лукавых. Боже мой! сколько я счастлив, что Ты еще не потребил меня во гневе своем; сколько доволен тем, что посредством трудов кратковременных могу избавиться от наказаний вечных, праведно мною заслуженных!

1834 г., ч.4

XX. Христианство и  всенародность.

 К отличительным чертам настоящего времени, бесспорно, принадлежит стремление давать общую известность всем явлениям умственной деятельности. Ныне всякое открытие в области наук и искусств, всякая новая мысль, порожденная возвышенным умом, делается достоянием всего человечества. Умственный свет, в наше время, почти столь же быстро распространяется по земле, как и свет физический. Тысячи периодических изданий различного содержания и с различными новостями, тысячи книг о разных предметах и на разных языках готовы удовлетворять любознательности, пользе, желаниям и требованиям каждого.  

Но это усилие повсеместно разлить свет умственного и эстетического образования не есть плод земной мудрости. Оно родилось в колыбели Христианства и возмужало под влиянием его духа. Еще в ночи духовного неведения и нравственной дремоты человеков, мир услышал призывание ко всеобщему просвещению из уст Божественного Учителя, Который дал ученикам своим сию заповедь: «идите, научите все народы» (Мат. 58:19), и повелел им велегласно возвещать миру тайны небесной премудрости, которые сообщал им в дружеских беседах: «что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях»  (Мат.10:57).

Действительно, Христианство для того и основано, дабы познали его, и познали все; оно всегда преподавало и ныне преподает такие истины, которые составляют основание и временного благополучия нашего, и вечного блаженства. В учении его сообщаются новости которые нужно знать не одному только, известному семейству, или одному известному народу, но всему человечеству. Здесь говорится не о каких-либо открытиях в области наук и искусств, не о прениях в каком-нибудь древнем или новом судилище, не о различных состояниях и успехах войны или мира между народами, не о борьбе мятежных страстей  в вымышленных фантазиею лицах: здесь объявляется невыразимо радостная, и единственная в летописях мира новость, что Творец неба и земли соделался человеком для спасения своих тварей, что Царь вселенной воплотился от Девы в одной из малейших и незнатных областей своего Царства, дабы, освободить от греховного плена всех, кои истинно уверуют в Него, дабы, восстановить падшее человечество в первобытное его состояние, и ввести его в храм вечной жизни и славы. Христианство возвещает вам о совершившейся тайне нашего искупления, проповедует о чудном мире, который принесен с неба Ангелом великого Совета, и говорит о тех чрезвычайных благах, которые от века уготовал Бог верующим во Христа. Посему если какая новость должна быть обнародываема; то сия прежде и громче всех! Если о какой новости надобно знать всем людям; то о сей — необходимо! — Самая История ясно свидетельствует, что всенародность есть существенный характер Христианства. Когда сия святая Религия явилась на земле; то нашла одни слабые оттенки истины, существовавшие в мире языческом, под именем преданий, и тщательно сокрываемые мудрецами от взоров народа. Все религии имели свои таинства; но истинное значение сих таинств было открываемо весьма не многим. Люди необразованные, по мнению языческих мудрецов, не могли постигать сокровенный смысл таинств, и не достойны были обладать сим сокровищем. Посему тщательно скрывая от них сущность религии, языческие Философы питали умы их нелепыми баснями и грубыми предрассудками.

«Трудно найти первую причину всех вещей, говорил знаменитейший из мудрецов древнего мира, и, хотя бы мы нашли ее; то невозможно было бы всем познать оную». Подобным образом думают Индейские Брамины; такого же мнения и все слепые вожди народов, блуждающее с ними во тьме ложного богопочтения! Напротив Христианство открывает свои святейшие истины всем и каждому; оно указываете путь к небу Иудею и Еллину, и не делает никакого различия между, великими и малыми земли, между образованными и необразованными чтителями Бога. В нем заключается торжественное объявление Небесного Царя, посредством коего сынам персти возвещено оставление грехов и богатство наследия, которое примут достойные в Царствии блаженных духов. Оно предназначено быть ― радостотворным благовещением, для всего мира, коему в дивном событии открыта тайна непостижимой любви Божией. Се «возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям, ибо ныне родился вам Спаситель, Который есть Христос Господь» (Лук. 2:10, 11), говорил Ангел, возвещавший Иудейским пастырям рождение Эммануила. Афинский Ареопаг, желавший слышать новости из уст Апостола Павла, услышал от него сию вечно радостную и всемирную новость: «оставляя времена неведения, Бог ныне повелевает людям всем повсюду покаяться» (Деян.17: 21, 30).

Обтеките мыслию открытые пути первых проповедников небесного Слова, и вы увидите, что Апостолы, Евангелисты и ученики их разливали благодатный свет Веры в синагогах и храмах, в чертогах и домах, на торжищах и стогнах, среди пустынь и мрачных ущелий. Трубный глас воинства Иисусова «разносился по всей земле»  и достигал «пределов  вселенной» (Рим. 8,18). Религии тайные везде падают и исчезают; но всенародная Иисусова Религия стоит непоколебимо и неизменно. Ее всенародность служит средством к ее распространению и утверждению.   

Итак, истинные сыны веры чего должны желать, по отношению к своей Религии, и к чему стремиться? — К тому, чтобы Христианство и ныне сохраняло древний свой характер — всенародность, чтобы те самые средства, которые служат к распространению наук и познаний, к увеличению разнородных, хотя большею частью вещественных, выгод человечества, тем более служили для умножения духовного света. Умственное и эстетическое образование тогда только может быть благотворно, когда в сердце нашем будет возрастать семя Божественного Слова, полезного «для научения, для обличения, для исправления, для наставления в праведности, да будет совершен Божий человек, ко всякому доброму делу приготовлен» (2 Тим. 3:16,17).

Христианское учение есть сокровищница высоких истин, коими решаются сомнения нашего ума, которые могут ответствовать на все вопросы нашей совести, которые суть залог порядка и мира, спасения и блаженства.

ХХI.  Неверие

В человеческой жизни, как и в видимой природе, только средина спасительна. Самая жестокая стужа, как и самый сильный жар отнимают жизнь у растений, животных и людей. На вершинах высочайших гор, как и в глубинах подземных пещер жить равно невозможно. Чрезвычайный расточитель, как и чрезвычайный скупец одинаково бедны; оба не умеют наслаждаться своим богатством. Грубый и суеверный народ также страшен, по своей дикости и варварству, как и образованный, безбожный народ, по своему своенравию и презрению всякой правды и добродетели.

Нельзя не содрогнуться, представив себе действие грубого суеверия. Суеверие оскорбляет человеческий разум, разрушает спокойствие нашей жизни, и заставляет человека поступать, подобно безумцу. Оно вносит противоречие в законы природы, поставляет нелепости на место благодетельной истины, приписывает мечтам воображения такую силу, которая уничтожает могущество Вечного. Оно превращает Религию в убийственное изуверство, которое огнем и мечем разрушает счастье наших собраний.

Но менее ли ужасны действия неверия. О, кто может описать, как пагубны те люди, которые не имеют ни веры, ни верности! Они суть опаснейшие враги человечества: ибо ничего другого не любят, кроме собственной корысти, ничему другому не служат, кроме идолов своего сердца. Не зная ни Бога, ни вечности, они не знают никакой добродетели, которая отвергает земные удовольствия, и вступает в борьбу со злыми страстями. Всякую Религию: они почитают изобретением хитрости, или заблуждением простодушных фанатиков, которые умели обольстить других своими мечтами.  

Суеверие, при разливающемся свете наук, ныне теряет своё владычество; и исчезает с лица земли: но неверие высоко поднимает свою выю. В наше время тем охотнее предаются ему, что оно ходит под личиною просвещения. Неверующему ныне дают название здравомыслящего, и потому желание возвыситься над понятиями черни, побуждает многих, вопреки чувству справедливости и добра, относить истину к предрассудкам, и безверие почитать мудростью.               

Происхождение сего зла, т. е. презрения религиозной уверенности в истине невидимых предметов, наиболее благоприятствует привязанность к увеселениям и роскоши. Человек, пристрастный к удовольствиям находит, что основательные и глубокие мысли о Боге и вечности препятствуют ему свободно веселиться. Если он и не может вдруг отречься от Своего Бога; однако ему приятно менее помышлять о Нем, или воображать, что Творец вселенной не есть свидетель  наших дел и желаний. Если он и почитает возможным бессмертие души однако, для успокоения себя, довольствуется рассуждением: ,,мы о том ничего не знаем; никто не возвращался из области мертвых, чтобы открыть нам, что ожидает нас за гробом“ — Если он и не отрицает того, что Иисус Христос был великий мудрец; однако готов думать, что Он не Сын Божий, и что Его учение о святости жизни слишком строго, и превышает силы человека, составленного из плоти и крови. Если он и не отвергает достоинства добродетели, и не может внутренно не воздавать ей высокого уважения; «однако ему приятно верить, что весьма не многие из людей имеют истинную добродетель, и что главное дело в том, дабы жить в свете, не нарушая его приличий. Таким образом склонность к чувственности, овладевая умом и сердцем людей, неприметно делает их служителями и защитниками неверия.

К умножению неверия не мало способствует еще вредное легкомыслие, по коему каждый, имеющий способность предлагать остро и приятно свои вымыслы, старается распространять их повсюду. Что полуобразованные люди сочиняли и писали, то читается такими же полуобразованными, кои, по недостатку основательных познаний, остроумное признают за глубокомысленное, вероятное за достоверное, красивое за доброе. Чтение многих книг без выбора производит в умах юношества, вместо ясности, одно сбивчивое понятие, а множество сбивчивых сведений порождает в них высокоумие и самодовольство, которое издевается над глубоким исследованием истины, называя его школьничеством. Полуобразование столько же обманчиво и опасно, для ума, сколько слабый свет лунной ночи для ноги путника. Можно тогда видеть, но так как во сне: образы имеют другие черты, другой рост; отдаленные предметы кажутся близкими, а близкие отдаленными. Полуобразованные обыкновенно презирают трудность науки, думая, что одного воззрения ума их довольно к познанию того, что должно быть делом постоянного изыскания и размышления. По сему они часто переменяют свои мнения, и переходя от заблуждения к заблуждению, падают в бездну неверия.

 Равным образом кичливость ума бывает причиною того, что неверие получает свободный доступ к нашему сердцу. Люди, прельщенные своим умом, желая обо всем судить, и все изведать, весьма мало понимают свойство и пределы познавательных сил своих, и стыдятся признать свое неведение там, где по необходимости признать  его должно. Не смотря на то, что видимая природа представляет им множество неизъяснимых тайн, они смело решаются конечным умом обнять бесконечное, и скудною пядью своего разумения измерить беспредельное небо. Без света Божия дерзая проникать в мир сверхчувственный, они или забавляются мечтами фантазии, или покушаются отвергать  сверхъестественное, потому только, что в мире духовном видят пред собою один таинственный мрак. Эти мудрецы не примечают того, что выступать за черту разума, значит сделаться безумным, и что, если бы надлежало отвергать все то, что не понятно, значило бы отвергать бытие собственного духа, которое столько же непостижимо само в себе, сколько непостижим Бог, и недоведома тайна существа Его.—

«Человек с двоящимися мыслями, по изречению Апостола, не тверд во всех путях своих» (Иак. 1:8). Сомневающийся лишен спокойствия, потому что не имеет основания, на котором бы он мог утвердиться. Он блуждает в мучительной неизвестности, и находится в тяжкой и непрерывной борьбе с самим собою. Он видит чудес исполненную природу, и спрашивает самого себя: где Творец ее? Он допускает Провидение, и спрашивает: не случай ли это? В тысячелетиях он находит согласие всех народов касательно почитания верховного Существа, однако сомневается и недоумевает, весь ли род человеческий, или только один он стоит на пути истины? Внутренний голос говорит ему: ты не можешь уничтожиться, в тебе есть нечто бессмертное; однако ж он страшится иметь уверенность в высшее призывание духа своего к бессмертной жизни. Он не может не воздавать добродетели уважения, однако Божество, к которому она ведет его, кажется ему темным. Он не хочет верить ничему недоказанному, между тем как верит невозможному. Таков сомневающейся!      

Но что сказать о человеке, который из мрачного сомнения падает в глубину неверия? Неверие есть жесточайшая болезнь его души. В порядке мира, который раскрывает пред ним свои чудеса, он видит медленный ход мертвой необходимости, или слепого случая.

Все существа, его окружающие, представляются очам его толпою безжизненных теней. Для него нет на земле истинного счастья: хотя он и может предаваться забавам, упоевать свои чувства веселием; но быть внутренне довольным никогда не может. Ибо для него нет вселюбящего Существа, Которое бы он смело назвал своим Богом и Отцем; нет Сына Божия, Которого бы он мог именовать своим Ходатаем и Искупителем; нет Царства духов, в которых бы он мог признавать своих защитников и хранителей. Для него не цветет в недре домашней жизни чистая радость: ибо кто умирает для его сердца, тот умирает навсегда. Из отдаленной вечности ему не блещет луч надежды и утешения; — его радости мгновенны, его печали безотрадны!              

Может ли когда-либо суеверие столько мучить смертного своими мечтами и воображаемыми ужасами, сколько неверие своими подозрениями и внутренними противоречиями? Неверие не только отравляет наслаждение жизнью и отнимает семейственное счастье; нет, оно разрушает и самое благосостояние Гражданского Общества. Кто не находит в себе мира, тот  ищет цели своей жизни в раболепстве неким страстям. Кто не имеет предметом вечности, тот живет для суеты настоящего дня. Кто не знает Бога, тот увеселяется землею. Кто отверг высокое назначение своего духа, для того, что значит добродетель, справедливость, честность? — Религия  для него басня; ее почитатель лицемер или изувер; корысть для него божество; мир его святилище; жизнь по смерти —пустая мечта! — Он не живет для блага человечества, но только для себя одного. Все, что называется великим и досточтимым для него исчезло, и потому он бежит от других, удаляется от всего любви достойного и святого; только одни животные потребности, только страх поставляют его в связи с обществом. Вручите ему скипетр власти: он будет играть счастьем людей, только бы удовлетворить своим страстям. Поставьте его наравне с подобными ему: он будет шутить клятвою, он готов принять всякую личину, только бы достигнуть того, к чему стремится его самолюбие. Коварство и обман он будет почитать житейскою мудростью; благоразумие и приличие — справедливостью и добродетелью; для него нет ничего истинного, ничего изящного, ничего доброго, кроме того, что служит к умножению корыстных его видов. Он находит смешным жертвовать жизнью для блага Отечества; а для умножения своих удовольствий готов был бы пожертвовать целым миром, если бы имел к тому силу и возможность. Вот к какой гибели ведет людей религиозное неверие!

 Еще и ныне указывают нам на несчастье протекших столетий,  на бедствие людей, на погибель наций от невежества, суеверия и фанатизма! Будет время, когда, может быть, также станут указывать на несчастье наших дней, на действие религиозного неверья, которое разрывая узы, связующие небо с землею, колеблет Царства и волнует народы!

Ты, Которого я чту, и в Которого верую, к Которому взывает мое сердце, Которого указывает мне блистательнейшая природа в миллионах чудес, Которого прославляет история всех веков и народов, Бог жизни моей, Бог моей вечности! подай мне силы, чтобы я всегда был далек от мрачных бездн неверия, куда падает столь много несчастных жертв. Я буду держаться за десницу Твою, веди меня светом твоих откровений по прямому пути Веры. Чем яснее я познаю Тебя, чудный Боже! тем достойнее научаюсь почитать Тебя, чем крепче моя надежда на Тебя, тем чище и святее мое желание всегда ходить пред Тобою!

ХХIII. Провидение

Бывают минуты, когда дух наш, удрученный горестью, совершенно упадает, и все светлые надежды исчезают во мраке. Бывает время, когда тучи зол, стекаясь отовсюду, производят мятежные сомнения в изнемогшей душе нашей, и потрясают веру ее в вечное Провидение.

Рассматривая ряд явлений, которые мир представляет нашим взорам, мы не редко видим, что порок торжествует, а невинность предается поруганию; видим истинного Христианина, свято исполняющего свои обязанности, в нищете, в неизвестности, в гонении, между тем, как нечестивец успевает во всех своих замыслах, растет и высится, подобно кедру; видим, — и с болезненным сердцем вопрошаем самих себя: ужели там,— превыше звездной тверди, есть недремлющее око, которое непрестанно назирает пути человеков?

Ах! сколько благочестивых, мирных семейств сделалось жертвою войны! В чем виновно семейство, что его жилище, обитель чистой добродетели и радости, в одну минуту стало добычею опустошительного пламени? — Чем виновен согбенный старостью отец, что в несколько мгновений похищено у него все благосостояние, над которым он неусыпно трудился целую жизнь? Ночи, проведенные в заботах, дни, проведенные в трудах, реки пота, пролитые им для счастья своего семейства, скорбь и надежда долговременной жизни, все было напрасно! Чем виновно это бедное дитя, у которого вражеский меч отнял попечительность нежной, отеческой любви, и вдалеке от родительского крова заставил его скитаться от дома к дому, и умолять о чуждой помощи? Взирая на такие злоключения, мы содрогаемся, и вопрошаем самих себя: благое ли Провидение бдит над нами, или слепой, неумолимый случай произвольно играет жребием сынов человеческих?

Там, пред колыбелью малютки, стоит на коленях безутешная мать. Единственный сын ее, рожденный в болезнях, лежит пред нею, как увядающий цветок. Она возводит к небу омоченные слезами очи, и с надеждою опускает их на страждущего младенца. Еще раз он открывает взор свой, еще раз невинно улыбается пред лицом матери, и простирает руки к ее объятиям, как бы желая спокойно заснуть в них сном непробудным. Ах! он предчувствует одиночество той, которая полагала в нем все счастье жизни, и неохотно расстается с нежными ее лобзаниями. Но смерть скоро отторгает любовь от любви, сердце от сердца. Несчастная мать, простершись над бездыханным телом, не знает предела своей горести. Тщетно питала она тысячи надежд, тщетно проливала слезы, умоляя небо о возвращении здоровья своему первенцу. Земля дает ей в удел неизреченную скорбь, свыше не приходит к ней ни какой отрады! Уныло блуждает мысль ее в ночи жизни, она всюду ищет помощи и утешения, — и нигде не находит оной. Тяжкий вздох, исторгшийся из стесненной груди ее, кажется, вопрошает небо: где Провидение, и для чего оно оставляет меня сиротою в мире?

Когда, в страшную бурю, река покидает ложе свое, и на хребте шумящих волн несет в бездну неисчетное множество жертв, тщетно молящих о своем спасении, когда разверзаются недра земли, и в одну неизмеримую могилу падают тысячи мужей и жен, юношей и старцев, добрых и злых, так что не остается и следа человеческой жизни там, где некогда процветали многолюдные города: кто не содрогнется при сих ужасных явлениях, и не предложит себе вопроса: это ли должно происходить  в  мире, под вседетельным правлением благого Промысла?

Так, отягченный скорбно дух наш, подобно слепцу, не редко блуждает во мраке сомнений, и уклоняясь с пути веры, испытывает одни мучения страждущего сердца. В эти печальные минуты нам кажется, что мы забыты небом, и преданы на жертву слепому року, который без причины одного возвышает, а другого низвергает.

Но сколь бы ты ни был, слабый смертный, далек от неба, беспредельный покров его повсюду будет простерт над тобою. Око небесного Отца всегда отверсто, и неутомимо бдит над тобою: только ты не можешь усматривать чудных его мановений, когда ходишь по земле с поникшим взором. Испытай беспристрастно самого себя, и тогда легко узнаешь, откуда происходит слабость колеблющейся веры твоей в Божественное Провидение.

Никто не может отвергать, что большая часть людей начинает размышлять о Провидении в то время, когда гроза бедствий разразится над ними. Наслаждаясь земным счастьем, живя в спокойствии и довольстве, ум наш боязливо встречается с мыслью о Промысле, который по воле своей располагает жребием смертных. Действительно, в ясные дни благополучия, мы беспечно пьем чашу наслаждений; и только лишение радости заставляет нас восчувствовать истинную цену утраченного блага. Тогда-то, отягченные болезнями, мы обыкновенно обращаем взор свой к небу, и начинаем вопрошать его о путях Промысла. Но в этом жалком положении, в этом скорбном состоянии души, человек менее всего способен получить живое убеждение в бытии бесконечно мудрого и благого Провидения. Сердце его так бывает стеснено чувством настоящего бедствия, что не позволяет ему предаться спокойным и глубоким размышлениям. Несчастный мыслит только о том, чего страшится; усматривает только то, что отъемлет у него благополучие земной жизни. В смущении духа,

он не может ясно представить себе тех удивительных событий, которые непререкаемо свидетельствуют о непостижимо высокой мудрости Божеского мироправления; а потому, легко впадает в заблуждение и сомнение. Не соображая связи и хода всех обстоятельств своей жизни, он видит в чудной цепи происшествий одно настоящее злоключение, которое вносит болезнь в его сердце, и таким образом, приняв, часть за целое, случайное за существенное, решается подчинить себя и весь мир мечтательной власти слепого рока.

Напротив, если бы мы, в минуты внутреннего покоя, когда душа делается способною посвящать себя высоким и важным размышлениям, тщательно исследовали все пути жизни, по которым ведет нас Промысел; то несомненно приобрели бы такую веру в чудное Его водительство, которой не могло бы поколебать ни какое злоключение. Углубившись в самих себя, и постигнув цель необыкновенных превратностей нашей судьбы, мы сознались бы, что одна и таже невидимая десница всегда благовременно сеяла радости и скорби на стезях нашей жизни. Тогда мы увидели бы, что происшествие, которое грозило нам страшною бедою, положило основанье неожиданному благополучию, что незаслуженное нами уничижение, поставило нас в безопасности от жестокой бури, которая сокрушила твердыню могущества, и оставила одни, следы его уничтоженья. Тогда мы узнали бы, что исполненье наших пред- приятий породило бы множество зла, коего гибельных последствий не могли бы мы оплакать слезами целой жизни, и что напротив горестное событие, возмутившее нас до глубины души, имело самое благотворное влияние на образ наших мыслей, коему в последствии мы были обязаны счастливейшими минутами жизни. Христианин, убежденный такими размышлениями, в действиях Промысла, странствует в земной юдоли с упованием на Бога. Во всех происшествиях мира, и во всех изменениях судьбы своей, он видит устроение высочайшей мудрости, я с твердою уверенностью говорит самому себе: это дело Божие! это сила перста Всемогущего! Обуреваемый волнами бедствий, он не теряет надежды на благое Провидение, но успокоиваясь в его объятиях, с дерзновением взывает к Богу: «если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной» (Псал. 22: 4)! —  

Другой источник сомнений, колеблющий веру в вечное Провидение, заключается в гордом притязании нашего разума подвергать суду действия мироправления. Мы часто восстаем против мысли: о миродержавном Промысле Божием, когда видим событие, приводящее нас в ужас, или узнаем о приключении которое, по нашему понятию, не может произвести ни каких благотворных последствий. Но, неразумный смертный! ты забываешь, что тебе надобно быть Богом, дабы постигнуть весь план Его мироправления, и понять сообразность средств с великими целями, кои беспредельная мудрость предначертала в тайне судеб своих. Ты хочешь подвергнуть сомнению бытие всеуправляющего Промысла, потому что не видишь, какую пользу может доставить человечеству то или другое печальное событие: но ты знаешь одну только пылинку во вселенной, одно только мгновение из всей вечности! То, что называешь ты несчастием, может быть, вовсе не было несчастием для тех, кои, по-видимому, испили горькую чашу. Потеря благосостояния, оскудение богатства, лишение земных удовольствий, ужели есть страшное бедствие для человека? Нет, кто не поставляет во прахе высочайшего счастья своей жизни; тот конечно не будет почитать бедствием утрату того, что непрестанно тлеет в руках наших. И сколь многие, подвергшись убожеству, в тоже время обогатились чувством упования на Бога и познали великое благо принадлежать небу! Если бы дух наш, отрясая земной прах, чаще устремлялся мыслью за пределы временной жизни: то яснее видел бы, как перст Божий, разнообразными, но всегда дивными путями благости, тайно водит человека к последней цели бытия его и какая «бездна богатства и премудрости и ведения Божия» (Рим. 11:53) равно открывается в великих и малых, в радостных и печальных событиях мира!

Наконец, легкомысленное, понятие наше о Боге бывает причиною, что надежда на благое Провидение колеблется в душе нашей. Человек, окруженный напастями, и утомленный борьбою со злом, не редко, в малодушии своем, говорит: Бог непостижимо велик, а я — мал и ничтожен! Ужели ж Он, Всевышний будет взирать на меня, и непрестанно заботиться о моей участи, когда в неизмеримом Царстве Его сушествуют миллионы лучших меня творений? ―Так, Бог велик, и «величие Его неисследимо» (Псал. 144: 3); а ты слабое и перстное Его создание! Но куда ведет тебя твое легкомыслие? В величии Бога ты не видишь безпредельности совершенств Его, и низводишь Божество на степень существ ограниченых. Ты, — прах и тление, — дерзаешь сравнивать Его с собою, и ставить в ряду творений! Тот, Кто на небе возжег лучезарные звезды, — сии неисчетные миры, и ведет их чином по безмерному пространству тверди, Кто малейшую песчинку привязывает к земному шару незримыми узами, Кто наполняет вселенную миллионами существ, и хранит однодневную жизнь неприметного насекомого, — Тот может ли когда-нибудь забыть человека, благороднейшее из своих созданий, коему суждено быть сыном вечности? Беспредельный в силе творения, столько ж беспределен и в могуществе своего промышления. Без воли Его «не падает воробей на землю» (Мат. 10:39), и «не погибает ни один волос с головы нашей» (Лук. 31:18). «Если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры»  (Мат. 6, 50)!― Неисследимый, Вечный! Ты, Кого я именую своим Отцем, благим и милосердым! Ты располагаешь моею судьбою, и хранишь меня на скользком пути земной жизни! Под покровом Твоего Промысла я без боязни странствую в мире, и руководимый Твоею десницею, знаю, куда иду! Во дни радости и скорби Ты будь всегда со мною, дабы я был Твоим вечно!

1861., ч.1

Пределы христианской услужливости

Услужливость в ряду достоинств человека занимает высокое место. Она принадлежит к тем добродетелям, которые никогда не являются отдельно одна от другой и из которых каждая своим присутствием дает знать, что, вместе с нею, в нашем сердце есть еще и другие драгоценные сокровища. Скромность, снисходительность, бескорыстие, доброта сердца, великодушие,—вот те прекрасные качества, с которыми она самым тесным образом сплетается и возрастает. И если к простому чувству доброжелательства присоединяется ещё та благородная проницательность и то чистое чувство нежности, которые так хорошо умеют угадывать всю истинную меру услуг, требуемых положением ближнего, умеют облекать их в нимало не оскорбляющую форму и избирать для них надлежащую дорогу: тогда красотою этой добродетели может не трогаться только испорченное в огрубелое сердце. Это язык сердца—простой и молчаливый, но действующий сильнее всякой речи. Самая малая услуга от способа, каким она оказана, иногда приобретает большое значение и производит немало благотворных последствий; и во многих, для бесчувственного и тупого зрения не заметных, чертах друга человечества, открывается более доброму и от того более острому взору вся чудная красота душа его…

Но это — услужливость истинная. Есть услужливость ложная, происходящая не от благородства, а от низости души, не приносящая никому никакой пользы, напротив производящая только вред и отягощающая душу бременем, которого тяжесть будем чувствовать всего более в последний день. И, что особенно замечательно, ложная услужливость нередко носит на себе признаки истинной, имеет столько видимого с нею сходства, что самый благомыслящий человек может страшно ошибаться на счет ее, если не озаряет его свет истины, просвещающий всякого человека. В предосторожность от такого заблуждения, пагубного и для временного и для вечного вашего благополучия, мы всегда должны помнить, как далеко простирается обязательная сила христианской услужливости.

Долг христианской услужливости престаёт быть обязательным прежде всего тогда, когда от нас требуют чего-нибудь противного Богу и совести; за тем— тогда, когда нам представляются такие вещи, которые, хотя сами по себе и позволительны, даже имеют добрую сторону, но, в приложении к особенным обстоятельствам, могут оказаться дурными и производят только зло.

И, во-первых: долг христианской услужливости перестает быть обязательным в том случае, когда от нас требуют того, что противно Богу и совести. Излишне было бы доказывать это; ибо какой христианин не убежден в том, что должно повиноваться более Богу, нежели людям, что, ни из каких видов, не следует жертвовать святынею заповедей Господних ради того или другого человека? Нет, лучше потерпеть упреки, насмешки, ненависть, злословие, презрение и самые жестокие гонения и огорчения, нежели оказать преступную услугу, пробрести дружбу или купить постыдный мир с людьми ценою истины, невинности, добродетели, правды и долга. Повторяем, излишне оправдывать это правило; но, тем не менее, нужно непрестанно напоминать ο нем. Как мало мы понимаем или, лучше сказать, чувствуем все величие и силу его и, однако, как часто бывает нужно обращаться к нему в жизни, где почти на каждом шагу подвергаемся искушению — оставить путь добрый, но трудный, и избрать, вместо него, лёгкий, но недобрый! Нужно согласятся, в жизни нашей не раз могут образоваться такие положения, при которых осуществление этого правила представляется трудным и в которых так легко увлечься из области божественного послушания в рабство страстям человеческим. Никогда не бывает недостатка в искушениях самых разнообразных, исполненных или всей обольщающей прелести или страшной потрясающей силы. Мы можем вдруг оказаться в обстоятельствах самых неожиданных и вместе неприятных, в положении саном затруднительном, в борьбе самой тяжелой и вместе продолжительной; даже более, может быть — среди таких обстоятельств от нас потребуется пожертвование уважением света, нашим достоянием, счастьем, надеждами, самою жизнью: что мы сделаем тогда, это еще неизвестно; но что́ мы должны сделать, это нам вполне известно.

Дороже всего для нас всегда и везде должна быть Вера. «А кто отречется от Меня пред людьми, — говорит Господь наш Иисус Христос, — отрекусь от того и Я пред Отцем Моим Небесным» (Мф. 10, 33). Отвергнуться Христа—страшное дело! Α не происходит ли оно иногда просто из постыдной терпимости, которая в сущности есть только прикрытая трусость! Да, до самой постыдной измены Богу и слову Божию может иногда увлекать человека это слишком далеко простираемо желание ни с кем не разногласить и быть в добрых отношениях со всем светом. Где нужно употребить взгляд строгий и беспощадный, туда раболепный взор и не взглянет. Где нужно откровенно высказать горькую правду, там льстивый язык немеет. Как часто дают осуществляться какому-нибудь беззаконному и пагубному стремлению, тогда как одно слово, сказанное в надлежаще время и в надлежащем месте, могло бы пристыдить, обезоружить и обессилить явного злодея. Но не хотят наживать себе врагов, хотят лучше лишиться похвалы и милости у Бога, чем потерять славу в благосклонность у человека. 0, беспечная и неверная душа, забывшая, что Христос «не пришел принести мир на землю;… но меч» (ст. 34), что истинные ученики Христовы должны быть «солью земли» (Мф.5, 13)!

Далее, дороже всего для нас должна быть истина. Человек, и с этой стороны, может подвергаться жестоким испытаниям. Ценою лжи и обмана он иногда может избавиться от нужды, приобрести высокое положение в обществе, обеспечить себя на многие лета; может оказать существенную услугу людям, близким его сердцу, которых счастье вверено его попечению или которые имеют полное право на его признательность; может вывести их из беды, снять с них позор, избавить от печали и т. п. Как устоять ему против убедительных напоминаний ο дружбе, против нежных слов любви, как вынести ему  взоры грусти, тоски и беспокойства, со всех сторон устремлённые на него с надеждою! Други мои! Мы вовсе не думаем бросить камень на того, кто подпал при таких случаях человеческой слабости; но не можем не сказать ο таком человеке: «он поступил нехорошо.» Всем, что принадлежит человеку и над чем он полный властелин, всем этим он может жертвовать любви и дружбе. Но истина должна быть выше личных отношений: ей каждый должен подчиняться и ею каждый должен управляться; а кто пренебрегает ею, тот святотатственною рукою касается совести — святыни своего духа, и оскорбляет свое высокое христианское звание. «Купленные ценою» не должны быть «рабами человекам» (1 Кор. 7, 28). Будем же всегда твердо ходить и стоять в истине, как бы ни были сладостны узы любви или тесны узы дружбы.

Подобно истине, должна быть дороже всего для нас и правда. Неправда иногда является под самым пленительным поровом, обольщает самыми нежными речами, обещает большие выгоды; а правда, напротив, всего чаще бывает бедна, скромна я угнетена, повергает во многие опасности, не обещает в мирских дедах никакого успеха. И, однако ж, кто, сколько-нибудь исполненный духа Христова, станет, хотя на минуту, колебаться в избрании именно того, чего требует долг и что приятно Богу? Люби правду, заповеданную Богом, и нового не бойся: «если Бог за нас, кто против нас» (Рим. 8, 31)? Счастлив такой человек! Его ничто не обольщает, ничто не устрашает. Он с твердостью отвергает плату за измену, как плату Иуды предателя; с неустрашимостью говорит и действует против насилия в угнетения; с геройским мужеством устремляется против всяких настроений. И что бы не пришлось потерять ему в счастии земном за правду, он знает, что небесный Свидетель его правды вознаградит его сторицею такими сокровищами, «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор. 2, 9).

Итак, что противно Богу и совести, то не входит в область священной обязанности услуживать ближнему. Впрочем в то, что, хотя само по себе позволительно и хорошо, но в приложении к делу, в известных обстоятельствах, может принести вред,—и это для нас необязательно.

Уступчивость напр. есть, без сомнения, добродетель прекрасная. Не без основания говорят: умный уступает. Но это умное выражение не во всех отношениях справедливо. Там, где нужно обуздать тщеславие, сокрушить дерзость, сломить упорство, унизить надменного, смирить гордого,—там мы должны, даже в самых маловажных предметах, стоять твердо за правду, утешая себя тою благою мыслью, что в таких случаях, правильно говоря, мы оказываем ближнему большую услугу, когда не оказываем ему никакой.

Достохвальна также снисходительность. Мы сами всего чаще нуждаемся в снисхождении ближних: как же не быть и нам снисходительными к их слабостям? Но где благотворных и спасительных последствий можно ожидать только от строгости, там снисходительность — порок. Эта уступчивость и слабость сердца, постоянно дозволяющего побеждать себя слезами, просьбами, обещаниями или ласками, часто может быть источником величайшего несчастья. Подумайте, какой ответственности мы подвергаемся, когда своею снисходительностью ободряем легкомыслие, способствуем к полному забвению долга, дозволяем многим, едва только возникающим слабостям в вашем ближнем, беспрепятственно разрастаться до тех пор, пока не обратятся они мало по малу в пагубный навык, чтобы отравить и расстроить всю жизнь его. Подумайте, что даже те самые, которым мы поблажаем и потворствуем, когда-нибудь могут воздать нам ненавистью и проклятием за ваше пагубное добродушие…

Милосердие, бесспорно, одна из высоких добродетелей христианина. И, однако ж, каждый согласится, что и касательно этой добродетели есть мудрые правила, которых не должно терять из виду. «Доброхотно дающего, — говорится в Писании, — любит Бог» (2 Кор. 9, 7),—но, конечно, не безрассудного. Есть люди, которые не хотят развить и употребить, как должно, ни одной из сил, дарованных Богом,—только потому, что они надеются на наше добродушие, которым они злоупотребляют и которое постоянно усиливает и питает в них страсти. Есть такие, которых нужды только увеличиваются, если им будешь удовлетворять постоянно. В таких случаях, суровость часто бывает благодеянием и решительный отказ добродетелью. Истинно—несчастному ваше щедрое пособие, благородной душе наше посильное заступничество, нуждающейся заслуге искреннее с нашей стороны ободрение, угнетенному крайним положением скорейшая от нас помощь, стыдящейся за себя бедности наше нежнейшее участие, — вот, други мои, те жертвы, которыми благоугождается Бог (Ерв. 13, 156 16), вот те дела, которые производят в сердце приятное довольство и воспоминание ο которых бывает сладостно и живительно особенно тогда, когда на наши радости и утехи опускается печальное покрывало смерти. Α кто с закрытым взором и излишнею слабостью сердца расточает свои дары, как случится, тот обкрадывает истинно-нуждающихся, и вместо того, чтобы видеть благословенную жатву, получить добрые плоды от своего дела, с ужасом заметит рано или поздно, как он воспитал в развил только плевелы: праздность, леность, наглости буйство,—не упоминаем уже ο тех несчастьях, которые с этими страстями соединены или которые от них происходят. Благотворительность такого человека есть вовсе не плод разумного служения Богу: всего чаще она является не более, как выражением торопливого желания, так сказать, успокоить нервы, раздражённые зрелищем страдания, нередко только мнимого. Лишь в одном случае мы обязуемся к благотворительности безусловной. Это там, где, по каким-нибудь причинам, которые ни мало от вас не зависят, мы не имеем достаточно средств или времени проверить справедливость нашего различения нищеты ложной от истинной, а между тем обращенная с мольбою рука не терпит медлительности. Тогда дай просящему, не размышляя,—все прочее предоставь Богу.

Таким образом, почти во всех состояниях жизни имеет место та истина, что есть вещи, которые, хотя вообще и позволительны и даже имеют свою похвальную сторону, но которые, при известных обстоятельствах, могут сделаться гибельными и произвести только вред. Для всякого благомыслящего человека понятно, что такие случаи освобождают нас от обязанности услуживать ближнему, что мы поступали бы безрассудно, если бы, наперекор здравому смыслу, последовали слабому чувству.

«Наконец, братия мои, что только истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что любезно, что достославно, что только добродетель и похвала, о том помышляйте» (Фил. 4, 8).