Жития св. великих Авв Тавеннисиотских

Здесь можно скачать Жития св. великих Авв Тавеннисиотских в формате docx

Вступление

Жития св. великих Авв Тавеннисиотских

1. Житие пр. Пахомия великого

2. Житие Аввы Орсисия

3. Житие пр. Феодора Освященного

Вступление

Первоначально предполагалось из древних иноческих уставов составить второй том Добротолюбия: и они тогда же были заготовлены. Но потом старцы Русского на Афоне монастыря взявшие на себя издание Добротолюбия, нашли более пригодным дать уставам сим место в конце Добротолюбия, или издать их особою книгою: что теперь и исполняется.

От пр. Антония по Египту и вообще по Востоку пошло отшельническое иночествование. Уставные правила для него собраны из записанных и до нас дошедших изречений пр. Антония и в виде устава помещенных в первом томе Добротолюбия.

Параллельно с отшельничеством распространялось и общежительное иночествование. Началовождем его был пр. Пахомий, которым начертан и устав для сего рода иноче­ства, ставший потом нормою для всех общежительных обите­лей не на Востоке только, но и на Западе.

В самом цветущем периоде общежительного иночества, заведенного пр. Пахомием, посетил Египет св. Василий великий с прямою целью увидеть на деле иночество, каким оно должно быть.—И увидел.—После посещены им обители и иноки Палестинские и Сирские,—и тоже узрено. Все виден­ное и испытанное напечатлело в высоком и глубоком уме св. Василия идеальный образ иночествования, не как особое что от христианства, а как полнейшее и точнейшее его осуществление, или как истинный образ жизни о Христе Иисусе, Господе- нашем.—Возвратясь к себе, он избрал его нормою для своей жизни, и, приняв обеты иночествования, стал не только сам жить по требованию его, но и других учить тому же; и сделался таким образом началовождем общежительного иночествования в своей стране, а потом и повсюду.—Вместе с тем, как заводились у него общежи­тельные порядки в основываемых им обителях, он и письменно излагал их, во всем заботясь представить не одну внешнюю форму такой жизни, а более дух ее, давая видеть начертание ее в Слове Божием с указанием и полного соответствия ее духу жизни о Христе Иисусе. Его писания о сем (том 5) предмете содержат потому самое рациональное и высшее руководство к истинно иноческой и христианской жизни.

Почти современно с св. Василием обходил восточные монастыри,— Египетские и Сирские,—пр. Иоанн Кассиан с другом своим Германом, с единственною целью иноческого образования. Он был не легким обозревателем виденного, но все внимательно изучал и запоминал не случаи только и изречения какие, но и целые беседы старцев. По сему виденному и слышанному, возвратясь на родину, и он, подобно св. Василию вел., устроил в своей стране два монастыря— мужеский и женский, которые привлекли внимание тамошних настоятелей и епископов, похвальными сторонами заведенной им жизни иноков и инокинь, скоро обнаружившимися. Желая, по образцу его обителей и у себя завесть такие же, или преобразовать существующие уже, они просили пр. Кассиана письменно изложить и порядки обще­жительного иночествования, и требования внутренней жизни иноков какие видел он на Востоке.—Написанная им по сему случаю книга служит ответом на сие благое желание любителей и чтителей истинного иночествования.

Это было на юге Франции; но Италия, имея обители, еще не имела авторитетного устава иночествования. Его дал им, спустя несколько десятков лет, пр. Венедикт, основатель многих монастырей, и установитель в них добрых порядков иноческой жизни, и с внешней и с внутренней ее стороны.—Из правил его устава видно, что он заимствовал их, иные у св. Василия вел., а иные у пр. Кассиана. Он сам об этом говорил.

Таким образом пр. Венедикт препровождает нас к св. Василию вел. и пр. Кассиану, а они оба—к пр. Пахомию вел.. От пр. Пахомия нетрудно взойти к Аскетам. а от них к св. Апостолам, и к Самому Господу нашему Иисусу Христу. Вот где источник нашего иночествования.

Итак, древность передала нам четыре иноческих устава, появившихся не в одно время и не в одних местах, но в совершенно одинаковом духе, и даже в одинаковых выражениях, и одинаковом очертании. Предлагая их вниманию иноков и всех благочестивых, христиан, надеемся доста­вить им чрез то не малое духовное утешение, давая им возможность удостовериться, что 1) иночество не новость какая недавняя и произвольная, а также древне, как само христианство, и требуется самым духом христианства, кото­рое чает видеть себя явленным в нем в совершеннейшем виде; —и что 2) наш образ иночествования согласен с первоначальным и с тем, в каком оно было держимо в церкви во все время—от начала до нас. Да порадуются иноки, увидев, как древен иноческий род наш и да воодушевлятся ревностью быть иноками, как следует им быть. Сколько у нас родоначальников и какое неисчетное родство! Поревнуем же не положить пятна на преславный род наш. Да порадуются и все благочестивые христиане, что имея среди себя св. обители и общества иноков, не лишнее что терпят, но блюдут нечто такое, что сходно с приточным сокровищем, сокрытым на селе, которое сильно обогатить духовным богатством всякого, кто сумеет найти себе доступ к нему.

Уставы предлагаются в том же порядке, в каком они являлись на свет: 1) пр. Пахомия великого, 2) св. Василия великого, 3) пр. Кассиана и 4) пр. Венедикта.—Особенности каждого из них, не в духе, а в образе изложения, увидит всякий при чтении их. Заметим только относительно устава пр. Пахомия вел., ту особенность, что устав его так тесно связан с его жизнью и жизнью ближайших его преемников, Орсисия и Феодора Освященного, что впереди его нале­жала нужда поместить начертание жизни их. Тоже самое впрочем можно сказать и об уставе св. ВасилиЯ вел., а отчасти и о последних двух уставах, хотя не в такой мере.

Устав преподобного Пахомия великого

Устав пр. Пахомия дошел до нас в переводе бл. Иеронима. Но этот устав не представляет во всей полноте всего чина общежития, учрежденного св. Пахомием; потому что многое в него не внесено, а вошло в дело по непосред­ственному распоряжению Св. Учредителя, как значится в его житии. И из тех пунктов, какие есть в сохранившемся уставе, многие непонятны для незнакомого с обстоятельствами жизни сего главы Тавеннисиотов. Почему уставу надобно предпослать житие св. Пахомия.

Читающий сие житие не может не заметить, что, хотя Тавеннисиотские порядки в главном очертились еще при жизни св. Аввы, но многие подробности продолжали опреде­ляться и при ближайших преемниках его, Орсисии и Феодоре Освященном. Можно положить наверное, что многие пункты и в устав внесены уже при сих преемниках. Потому, для полнейшего уразумения и начертания сего устава, надо взять во внимание обстоятельства жизни и этих великих Авв.

Из сих Авв, преемников Св. Пахомия, Св. Феодор часто говорил поучения к братиям, но они не сохранились. От Аввы же Орсисия сохранилось большое наставление об устроении иноческого жительства, которое он составил, уже приближаясь к кончине, и предал братиям в виде отеческого завещания. Оно обнимает весь строй иноческой жизни, объясняя наиболее, в каком духе должна быть строго выдер­живаема та или другая сторона сей жизни. Почему наставление сие можно назвать кратким обзором Тавеннисиотского устава.—

Итак, желая ввесть читающих в полное представление Тавеннисиотских порядков, предлагаем:—

во I-х, Жития св. великих Авв: Пахомия, Орсисия и Феодора Освященного; —

во II-х, Устав Тавеннисиотского Общежития; —

в III-х, Наставление Орсисия об устроении иноческого жительства.—Приложим к сему—

в IV-х, три небольшие сборника уставных правил, изреченных отцами соборно, и два начертания правил пр. Макария Александрийского.

Жития св. великих Авв Тавеннисиотских.

Не все подробности их жизни внесем сюда, а только те обстоятельства, которые касались учреждения общежительных порядков в Тавеннисиотских обителях. Заимствуем сказания о сем из Четь-Минеи, из Дионисия малого Patr. Latin. t. 73, и из Vies des Peres des deserts d` Orient, раг 1е К. Р. Michel Agne Marin, de I` ordre des minimes. 1824.

I. Житие пр. Пахомия великого

По происхождению, пр. Пахомий был Египтянин Верх­ней Фиваиды, по вере язычнике; но лета юности провел в чистоте и непорочности. Эта чистота нрава дала ему возмож­ность ощутить присутствие неземных начал жизни в жителях города Оксиринфа, когда взятый в военную службу на 20 году своем, миновал он вместе с другими этот город и видел необыкновенное родственное к себе и своим соратникам радушие его обитателей. Узнав, что они потому таковы, что были христиане, он тут же положил в сердце своем, если возвратится живым с войны, принять христианство и жить по духу его. Возвратившись в добром здоровье, он крестился в своем селении Шенобоске и, по некоем видении во сне, исполнившем сердце его пламенным влечением к пребыванию с единым Богом, удалился в пустыню к известному в той местности отшельнику Паламону.

Паламон сначала отказывался принять его, указывая на крайние лишения и суровость своей жизни; но потом, удостоверившись, что Пахомий искренно готов на всякого рода труды самоумерщвления, и что их то именно и искал, принял его в свое руководство, ввел в свою келию и скоро потом облек в иноческое одеяние.

Оба они проводили время в молитве, псалмопении, взаимном собеседовании и особном богомыслии. Рукоделием их было прясть волну и готовить власяницы, и они не щадили себя, занимаясь этим делом, не потому, чтобы нужда большая заставляла это делать, а для того, чтобы всегда иметь под руками, чем помочь нуждающемуся, не меньше сего и для того, чтобы преутруждать и держать в утомлении плоть свою.

Паламон особенно требовал от Пахомия, чтобы он навыкал проводить ночи в бдении и, если замечал, что сон начинал одолевать его во время ночной службы, выводил его вон из келии и заставлял переносить песок с одного места на другое, говоря: „бодрствуй, Пахомий, чтобы иначе не искусил тебя враг и не похитил плода трудов твоих.» Так приучал он его побеждать сон, располагая почасту целые ночи проводить в молитве и псалмопении. Было также у них в обычае во время молитвы простирать руки свои в виде креста; такое положение поддерживало внутренний жар и отражало приступы дремания.

Пищею им служил хлеб с солью, к чему они при­бавляли, хоть очень редко, какую нибудь зелень, без масла однако же и без уксуса, напротив иногда подмешивали пепла, для большего умерщвления вкуса.

Однажды в день Пасхи, Паламон велел ученику сво­ему приготовить обед т. е. ради торжественности дня, поста­вить трапезу несколько пораньше обыкновенного. Пахомий, полагая, что если все христиане радуются и веселятся в этот день преславного воскресения Христова, то можно и ему без нарушения закона иноческого самоумерщвления угостить своего духовного отца несколько получше, чем всегда, приправил приготовленную им зелень, положив в нее немного масла и уксуса.

Но Паламон, лишь только по обычной пред трапезой молитве, подошедши к столу, взглянул на приготовленное, как ударив себя в лоб рукою и прослезившись, воззвал: „мой Спаситель распят, а я буду есть с маслом,» и никак не согласился коснуться приготовленного, сколько ни упрашивал его Пахомий; так что пришлось принять зелень. Тогда он сел за стол и не вкусил с учеником своим и в этот день ничего, кроме хлеба с солью, как обычно.

Пахомий тщательно внимал урокам своего старца, ста­рался усвоять себе примеры его жизни и строго бодрствовал над своею душою. Всеусильно заботился хранить ее в совер­шенной чистоте, подавлять появлявшиеся в ней порочные движения, при первом их возникновении, внедрять в сердце добрые расположения, отсекать суетные пожелания вещей мирских и возгревать одни лишь желания благ вечных, непре­станно размышлять о деле спасения, как оно, начертано Духом Святым в Божественном Писании. Особенно же преуспевать в смирении, кротости, терпении и чистоте наме­рений. Успехи, какие оказал он во всех сих добродетелях, были так заметны, что старец его не мог смотреть на сие без удивления и не чувствовать в душе своей осо­бенная от того утешения.

В отношении к телу своему, пр. Пахомий был очень безжалостен, и утомлять его трудом и всячески озлоблять жаждала душа его. Так, например, отходя по обычаю в даль пустыни, покрытой колючками, собирать дрова, он спо­койно терпел, когда уязвляемы были ноги его спицами, вон­завшимися иногда глубоко, или были порезываемы острыми кремневыми камушками. Он воодушевлял себя к перене­сению этого воспоминанием о терновом венце, уязвлявшем голову Спасителя и о гвоздях, коими пригвождены были руки и ноги Его к древу креста.

В этой пустыне иногда любил он замедлять подолее и углубляться в нее подалее, чтоб в глубине пустынной тишины свободнее предаваться молитве и умносердечной беседе с Богом. Тут он изливал пред Ним душу свою в любительном к Нему устремлении всем существом своим, и с теплою верою повергал себя в Его вседержительную десницу, умоляя Его о вразумлении и укреплении в борьбе с врагами спасения. Но не собою одним ограничивалась молитва его; со времени обращения, он всех людей, паче же христиан, обнимал своею любовью, и, молясь, не забывал поминать и всех в молитве, прося предохранить их от сетей, который враг расставляет на всех путях жизни нашей.

Господь, внушавший ему такие теплые чувства любви, потому что предназначал его послужить спасению душ многих, открыл ему, наконец, волю Свою об этом, во время одной из таких пламенных молитв, в наиболее уединенном месте. Это было в Тавенне, как называлась или какая либо местность пустыни, или остров на Ниле, недалеко от города Сиены. В то время, как он молился с особенною теплотою и продлил молитву свою паче обыкновенного, услышал глас свыше, говоривший ему: „здесь утверди пребывание свое, Пахомий, и устрой монастырь, ибо придут к тебе многие, возжаждав соделать свое спасение в иноческом образе жития, и ты будешь руководить их по пра­вилу, которое я тебе тотчас пошлю. В то же мгновенье, предстал ему Ангел в одежде великого иноческого образа,— в схиме и вручил ему медную дщицу, на которой были начертаны правила постнического жития, для имевших посту­пить под его руководство.

Что написано было на дщице, о том пишет Палладий в Лавсаике, за ним повторяют тоже Созомен, Дионисий Малый и Никифор Каллист в цитованных в предыду­щей сноске местах. Приводим слова Палладия:

1) Позволяй каждому есть по потребности.

2) Назначай им труды, соразмерные с силами каждого.

3) Не возбраняй ни поститься, ни есть.

4) Труды тяжелые возлагай на тех, которые крепче силами и больше едят; а малые и легкие назначай слабым, которые не привыкли к подвижничеству.

5) Кельи устрой отдельные, в одном здании, и в каж­дой келии пусть живут по три.

6) Пища пусть предлагается для всех вместе.

7) Спать не должны они лежа, но пусть устроят себе седалища с отлогими задниками и спят на них сидя, постлав­ши постель свою.

8) На ночь они должны оставаться в льняных левитонах и препоясанные.

9) У каждого должна быть белая козья (или овечья) милоть, без которой они не должны ни есть, ни спать.

10) К принятию Тайн Христовых по субботам и воскресеньям да приступают только в кукуллие (наглавнике), развязав пояс и снявши милоть.

11) А наглавники-кукуллии Ангел назначил им без подвязок, как у детей, и на них приказал положить изображение пурпурного креста.

12) Братию он повелел разделить на 24 чина (отряда), по числу 24 букв греческих, так чтобы каждый чин оз­начался особою буквою от альфы и виты по порядку до омеги; чтобы, когда Авве нужно будет спросить или узнать о ком либо из столь многих братий, он спрашивал у своего помощника в каком состоянии находится чин альфы или чин виты, — отнеси благословение чину ро. Наименование каж­дой буквы уже само собою указывало бы на означаемый ею чин. Инокам более других простым и незлобивым, продолжал Ангел, дай имя иоты (ι), а непокорных и крутых нравом отметь буквою кси (ξ), выражая таким образом са­мою формою буквы свойство наклонностей, нравов и жизни каждого чина. Знаки сии будут понятны только духовным.

13) На доске было написано еще, что если придет странник из другого монастыря, где живут по другому уставу, он не должен ни есть, ни пить вместе с ними. Только тогда, как, находясь в дороге, будет странноприят кто либо из учеников Пахомия, может он вкушать пищу с иноком, чуждым их устава.

14) Сторонний никто не должен входить в монастырь, а однажды вошедший должен оставаться с ними навсегда.

15) К высшим подвигам, прежде трех лет, испытания, не допускай новичка; только после трех лет, когда пройдет он тяжелые послушания, пусть вступит на это поприще.

16) За трапезою головы у всех должны быть покрыты кукуллием, чтоб один брат не видал, как ест другой.

17) Не должно также разговаривать во время трапезы, ни смотреть по сторонам, и только на стол или в блюдо.

18) Если что нужно, о том пусть дают знать знаками тем, кои состоять на череде столовщиков.

19) Ангел положил совершать монахам в продолжение каждого дня 12 молитв, также вечером 12, ночью 12 и три в 9-м часу. Когда же св. Пахомий сказал на это, что молитв мало, Ангел говорит ему: я положил столько для того, чтобы и слабые удобно, без отягощения, могли выполнять правило; совершенные же не имеют нужды в уставе; ибо, пребывая наедине в келии, они всю жизнь свою проводят в созерцании Бога. Устав дал я тем, у которых ум еще не зрел, чтобы они, хотя, как непокор­ные рабы, по страху к господину, выполняя общее правило жизни, достигали свободы духа.

Дав такой устав и тем исполнив свое служение, Ангел удалился.

Пр. Пахомий, по великой преданности своему старцу, отцу духовному, не мог скрыть от него бывшего ему откровения. Почему, возвратившись, все рассказал ему и упросил его сходить вместе с ним на то место, где Бог такую явил к нему милость. Паламон, видя в этом прямое указание Божие, возблагодарил Бога за такое благоволение к ученику своему и охотно согласился исполнить его желание. Пришедши на место, они построили там вместе небольшую келию и призвали Божие на нее благословение. Паламон пробыл там несколько времени, наконец, сказал: „Так как Богу угодно, чтобы ты, сын мой, пребывал на этом месте, то оставайся здесь, а я пойду в свою келию, только завет положим между собою не покидать друг друга, а посещать себя взаимно, пока угодно будет Господу сохранить меня в животе сем. Пахомий с радостью на сие согласил­ся и был верным исполнителем сего завета до самой смер­ти старца, которая, впрочем, не замедлила.

Паламон, возвратясь в свою келию, начал чувство­вать острые припадки боли во внутренностях, от крайнего воздержания, каким томил себя, и которое не переставал продолжать, несмотря на начавшуюся уже болезнь: некоторые отшельники, пришедшие посетить его, и видя его изнеможе­ние, умоляли его послабить себе на время, чтоб в конец не расстроить тела своего. Он сначала и сдался было на их представления, но скоро опять воротился к обычным стро­гостям говоря: если св. мученики Христовы до конца претер­певали всякий род мучений, и отрезание членов, и огненное жжение, и глав отсечение ради Бога, в Которого всем сердцем веровали, то как могу я согласиться отложить малое мое терпение, которое решился я понесть Христа ради,—и по­блажить телу своему, от которого ничего доброго ждать не могу?—И остался при своих строгостях подвижнических до конца жизни, который был уже недалек. Пр. Пахомий не отходил от него во все это время, оказывая самое нуж­ное о нем попечение, до тех пор, пока, на его же руках, старец любимый и дух свой предал Господу. Отдав долж­ное почившему и честно предав тело его погребению, пр. Пахомий возвратился наконец в свою келию и продолжал обычные свои труды в жизни по Богу.

Бог утешил его в понесенной им потере старца прибытием к нему старшего брата Иоанна, который, слыша о его строго богоугодной жизни, пришел к нему в желании и себе идти тем же путем. Радость и утешение были велики, и с той, и с другой стороны, ибо пр. Пахомий со времени своего крещения не видал никого из своих родных. Сошедшись теперь в одном намерении, они начали жить во взаимнопоощрении к добрым делам и подвигам.

День и ночь поучались они в заповедях Господних, чтобы вернее сообразовать с ними жизнь свою и нрав свой. Каждодневно раздавали они бедным, что оставалось от со­держания себя, добываемого трудами рук, не заботясь о завтрашнем дне. Одежда их была из полотна, и они переменяли ее только тогда, как настояла нужда помыться. Пахомий, впрочем, под исподом часто надевал власяницу, чтобы действеннее укрощать буйство плоти. И скудостью питания также не переставал он томиться, не вкушая и хлеба в сытость. Но что гораздо смирительнее для тела, он не ло­жился, когда надлежало спать, а садился посреди келии, не подпирая себя ни с какой стороны. Этот подвиг нес он в продолжении 15 лет. В одно время совсем не спал он целых 40-дней, и просил Бога дать ему силу навсег­да обходиться без сна, чтобы быть в состоянии удобнее препобеждать невидимых врагов нашего спасения. Не видно, чтоб Бог услышал его прошение; но в его молитве нельзя не видеть, с какою ревностью вооружался он против пло­ти, столько доступной вражеским воздействиям во искушение духу, даже и всегда бодрому.

Наконец пр. Пахомий, вспомнив об обетовании Божием, что к нему соберется большое количество братий, начал с братом своим подготовлять для них келии. При этом произо­шла между ними небольшая размолвка. Пахомий желал занять под монастырь большее пространство, чтоб и келии мог­ло оно вместить побольше; а Иоанн по любви к уединенному безмятежию желал, чтоб все это было в меньших размерах, и не вынесши поперечений тому со стороны Пахомия, сказал наконец с досадою: перестань величаться и ширить­ся; не полезна эта вещь.

Указ этот был чувствителен для Пахомия; но как он обык уже подавлять все неправые движения, то не дал хода и этому огорчению и перенес его спокойно. Несмотря однакож на то, что оно не вышло наружу и Пахомий, и в словах, и в деле, вел себя вполне сдержанно, он не обез-винял себя, напротив строго укорял, зачем показывают­ся в сердце такие движения, когда ему надлежит быть мертву для всего. Почему в следующую ночь, затворившись в келии своей, простерся он ниц на земле_> и смиряясь пред Богом, умолял Его со слезами укрепить его против всяких страстных приражений. „Горе мне, Господи Боже мой, взывал он, что мудрование плотское еще властвует во мне,—что еще работаю закону греховному. Горе мне, что несмотря на столь долгое пребывание в пустыне, еще не научился я побеждать гнев свой. Помилуй мя, Господи, и не дай мне погибнуть. Ибо если Ты не укрепишь меня благо­датью Своею, то враг, обретши во мне некую часть своих деяний, и вполне поработит меня себе. И как я буду руко­водить тех, которых ко мне на иноческое житие обещал Ты привесть, Господи, когда сам я не умею побеждать свои страсти, при всяком случае восстающие на душу мою?—Но верую, Господи, что если Ты подашь мне помощь, то я удоб­но совершу все, что угодно пред очами Твоими.»—

Таково было сокрушение и болезнование пр. Пахомия по случаю легкого внутри движения нетерпеливости, которое притом он успел уже скоро подавить. Таково было его вни­мание к себе, и столь бодренно блюдение своего сердца!— Так провел он в слезных воздыханиях и молитвах всю ночь. Имел он обычай молиться Богу, простерши ру­ки, не позволяя себе опускать их или сгибать до окончания молитвы: так стоял молясь, будто вися или распятый на кресте. Это молитве способствовало, но тело паче утомляло. Итак, частью от этого напряжения, частью от зноя по вре­мени года, а более от внутреннего жара сердечного, силь­ный пот, соединившись с обильными слезами, образовал лужу на том месте, где стоял он на молитве. Это было для него омовением и тела и души. Кротость водворилась в сердце его, и он с того времени жил с братом в мире глубоком, с кротостью, снисхождением и дивною пре­дупредительностью, до самой его смерти.

Скоро брат отошел ко Господу,—и пр. Пахомий остал­ся один, получив большую, правда, свободу относительно построения монастыря, но вместе став целью жесточайших нападений со стороны злых духов. Господь вводил его в эту явную борьбу частью для испытания и воспитания веры его, частью для того, чтоб укрепив его частыми опытами видных побед над бесами, облечь его силою и властью на прогнание их, чтоб он был грозою для них, и они боялись одного появления его.

Пришло наконец время собрания братий, и Ангел Господень, явившись пр. Пахомию, в полунощи на молитве стоящему, сказал: Богу угодно, чтоб ты отселе принимал приходящих братий и приводил их к Нему путем стро­гого подвижнического жития. Повторив это трижды, Ангел отошел. Пр. Пахомий возблагодарил Бога и усердно приступил к исполнению Св. воли Его: принимал приходивших с желанием поработать Господу в иноческом обра­зе жития, и по должном испытании твердости их намерения, облекал их в иноческую схиму.

Первыми из поступивших под его руководство были— Псентаисий, Сур и Псой. После них пришли Пекусий, Корнилий, Павел, другой Пахомий,—Пафнутий, Тифой и Петроний были также из числа первоначальных его учеников. Феодор Освященный и Орсисий поступили нисколько после. Пока их было немного, пр. Пахомий все по монастырю делал сам, никого из них ничем не обременяя и не озабочивая, для того, чтоб на свободе от всех попечений они поскорее могли положить прочнейшее основание трезвенной собранности и внутренней жизни. Сам приготовлял нужное для стола, сам садил и поливал зелень в огород, сам отвечал тем, которые стучались в двери монастыря, сам ходил за больными. Так, по заповеди Господа, он всем был слуга, предоставляя им сладкое утешение исключитель­но посвящать свое время и труды свои на делания духовные.

Так поступал пр. Пахомий с целью образовать себе из них будущих помощников, чтоб, когда соберется много братий, он мог разделить с ними труды по управлению монастырем: чему теперь они имели свободу поучаться из его слова и примера.

Новые ученики пр. Пахомия надивиться не могли множе­ству добродетелей, открывавшихся в нем,—особенно любви, смирению, самоумерщвлению и умносердечному трезвению, кото­рое он всегда хранил, несмотря на множество занимавших его дел; и воспламенялись ревностно подражать ему во всем. С сею целью они с общего согласия обратились к нему с прошением—дозволить и им разделять с ним труды его. Пр. Пахомий сказал им в ответ на это, что он смотрит на себя, как на животное, которое вращает мельничное коле­со, и к которому не должно иметь никакого сострадания; что-же касается до их желания, то, говорит, придет время, когда я сложу с себя на других часть забот и трудов, какие несу теперь, но будет это, когда угодно будет Госпо­ду, чтоб я это сделал.

Между тем однакож он преподал им правила и уставы по всем частям и сторонам иноческой жизни,— относительно молитвословия, рукоделия, пищи и пития, сна и бодрствования, одежды и других всех порядков монастырских и иноческих, частью как предуказывала уже это врученная Ангелом дщица, а частью как указывало самое дело и опытность.

Когда в какой нибудь праздничный день надлежало всем причащаться Пречистых Христовых Тайн, пр. Пахомий призывал какого нибудь священника из ближайших сел, который, совершив в монастыре божественную службу, причащал всех тела и крови Господних. Смиренномудрый Наставник не хотел, чтобы кто нибудь из учеников его, сподоблен был священного сана, говоря: „монахам полез­но не искать чести и начальства, особенно же живущим в киновиях, чтобы из за этого не зародились среди братий единодушных зависть и ревнивость и не расстроили общего согласия. Ибо как малая искра огня, падшая на гумно, если вскоре погашена не будет, сожигает все гумно и в один час истребляет труды целого лета; так помысл любовластия и желание священнического чина, впадши в среду ино­ков, если скоро не будут изъяты, все многолетние труды их, и все плоды духовные обратят в ничто перед Богом.»

Так говорил Преподобный, научая братию смирению, но если кто из освященных иноков приходил в монастырь его, желая жить с ними, он принимал его любезно, и почитал, как отца. И тот с своей стороны, смотря на смирение пр. Пахомия и прочих братий, старался подражать им в смирении всячески заботясь не дать никому заметить, что он, в благодатном порядке имеет какое либо преимуще­ство перед другими.

Слыша о таких мудрых порядках в монастыре пр. Пахомия, многие из ревновавших о спасении устремились к нему в обитель и число братии быстро возросло.—Прежде устроенный монастырь становился уже тесным и належала необходимость устроить новые. К этому теперь и приступил пр. Пахомий.

Первый из устроенных вновь монастырей назывался Пабо, и был построен в месте очень пустынном. Впоследствии он сделался столь великим и важным, что стал во главе всех других, хотя все иноки, жившие но уставу пр. Пахомия, продолжали носить имя Тавеннисиотов, по име­ни первоначальной обители.

Несколько времени спустя после устроения обители Пабо, один почтенный старец, по имени Епоним, Авва Шенобосского монастыря, в котором жили уже устаревшие иноки, пользовавшиеся большим уважением за свои добродетели, пленен будучи Тавеннисиотскими порядками, пришел к пр. Пахомию и упросил его присоединить свой монастырь к монастырям, живущим по его уставу. Пр. Пахомий охотно согласился на это по ревности к делу, которое возложено было на него самим Господом. С некоторыми из своих опытнейших братий отправился он в ту обитель и ввел там свой устав в действие.

Примеру Шенебоска последовали вскоре и другие иноки, составлявшие обитель, Монхос именуемую, и тоже предали себя руководству пр. Пахомия. Стало у него уже четыре мо­настыря.

Но потом и сам он устроил еще других пять оби­телей: Тазскую, о которой в частности ничего неизвестно; Фивейскую, для которой Псенебий, отец Петрония, заступившего место пр. Пахомия, по смерти его, как глава монасты­рей, дал землю, вступив сам со всеми детьми в братство; Панейскую, устроенную по просьбе епископа этого города, по имени Арея или Вара; Тисменскую, в этой же епархии и Пахнумскую или Хнумскую, на берегу Нила близ Латополя.

Это все монастыри, устроенные пр. Пахомием при жизни своей, кроме женского, на другой стороне Нила, которому начало положила сестра пр. Пахомия, восхотевшая подобно брату подвизаться в иночестве. Феодор и Орсисий, его уче­ники и преемники общего управления монастырей после Пет­рония, прибавили к ним еще другие обители.

Сколько было во всех сих обителях спасающихся!— Но все они смотрели на пр. Пахомия, как на единого ду­ховная отца своего, и пр. Пахомий на всех их равно простирал свою заботу и отеческую попечительность. В сем отношении что может сравниться с тою мудростью и любо­вью, с строгостью и снисходительностью, твердостью и мягко-сердием, с какими он управлял таким количеством иночествующих? Во всех его действиях видно было, что им руководил Дух Божий, Который и внушил ему собрать иноков в обители. Нет добродетели, в которой он не подавал бы своим ученикам самого высокого примера, не проходило минуты, чтоб он не делал чего-либо для их блага, не было случая, которым бы он не воспользовался для их научения чему-либо, если это было возможно, наконец не было труда и подвига, на который он не решал­ся бы с охотою, коль скоро видел, что это необходимо для духовного преспеяния собранных им воедино чад духовных.

Приступая к подробностям его мудрого управления, в намерении показать в нем совершеннейший образец для подражания настоятелям, ставим на первом месте,—как уже и из предыдущего сказания видно,—то, что пр. Пахомий не сам собою взял на себя этот чин главенства над мно­гими, но принял это иго по особенному повелению Божию, и следовательно, вошел во двор овчий законными вратами звания свыше. И несмотря однакож на это звание, он не спешил упредить Богом определенное к исполнению его время: что показывает в нем совершенное забвение себя в устроении порученного ему дела и безукоризненную чи­стоту при сем его намерений. Вот почему такое видимое звание Божье, и такое строгое внимание к указаниям свыше в зовомом, сопровождались обильным излиянием на него просвещающей и руководящей Божией благодати, которая на­деляла его всеми необходимыми для мудрого управления ка­чествами. Спасительные действия, какие испытывали от него руководимые им души, служат наилучшим тому доказа­тельством.

Тихая кротость и снисходительность составляли основную черту его характера. Можно сказать даже, что он не соблюдал должной меры в сих добродетелях. Опыты его деяний представляют много тому примеров. Когда начали со­бираться в большом количестве желавшие жить под его руководством, то, не могши по доброте своей отказать приходившим, и вместе не имея возможности подвергнуть их строгому предварительному испытанию, он по необходимости набрал, вместе с хорошими, не мало и таких, с кото­рыми трудно было управляться. Они не хотели сообразоваться с теми правилами, какие внушал им пр. Пахомий, а меж­ду тем без исполненья их нельзя было преуспевать в Духовной жизни.

Ни замечания, ни увещания не оказывали на них ни­какого действия. Они не обнаруживали никакого знака по­правления, ни даже доброй к тому воли. Пр. Пахомий, скорбя об их ожесточении, по любви к ним и искреннему же­ланию им спасения, прибег к молитве, которая всегда была единственным для него прибежищем во всех встре­чаемых им затруднениях. Простершись на земле, он обратился в один день к Богу с такою молитвою: „Ты, Господи, повелел нам любить ближнего, как себя самого. Молю убо Тебя, яви милость Твою к этим ослепленным, и воззри на них благоутробным оком милосердия Твоего, чтоб, вошедши в себя самих, с искренним раскаянием, восприняли они на себя иго заповедей, какое возлагает на них наше звание, и воодушевившись надеждою на Твою по­мощь, вступили на должный путь на ряду с другими братиями.»

Худое настроение их ненаказанных сердец было, ко­нечно, причиною того, что молитва сия осталась без доброго на них действия. Но пр. Пахомий не терял еще терпения в отношении к ним; ибо любовь не знает утомления. Он придумал для них особого рода средство приучить их к должной иноческой жизни, начав с легчайшего. Почему дал им правило жизни, отличное от общего, которое ис­полнять они могли без особого напряжения и труда; но и это не имело успеха. Своенравники, по своему злоумию и ожесточению сердца, отказались подчиниться и ему. Желая жить по своей воле, без всякой зависимости и подчинения, они оставили братство, и удалились с такою быстротою, ка­кой обычно быть у объятых паническим страхом.

Если нельзя было пр. Пахомию не пожалеть погибели этих несчастных, то эта скорбь с избытком вознагражда­лась утешением при виде дивных успехов прочих братий. После них братство послушных учеников уподобля­лось полю, очищенному от плевел, на котором доброе семя широко разрастается и дает обильный плод. Но нельзя не дивиться непоколебимому терпению святого старца, с каким он сносил этих недобрых, пока Господу неугодно было Самому избавить от них его и братство. — Из этого обстоя­тельства научаемся, что как миряне, придерживаясь святых уставов, каким следуют мироотречники, удобно могут преуспевать в совершенстве христианской жизни: так мироотречникам, когда они предаются нерадению и лености, ни к чему не служат, ни превосходство их звания, ни молит­вы их отцов духовных, ни снисхождение, какое оказывает­ся сими последними к их немощам. Хладность в душе иноков—знак смерти духовной.

Пр. Пахомий имел также случай показать свое терпение в отношении к старым инокам своего монастыря Пабо, которые хотя свободны были от грубых погрешностей, но были так ропотливы, что впадали в этот грех при всяком малом поводе. Он часто вразумлял их отеческим словом, но не имел успеха. Не почитая, однакож, и не смотря на то, себя свободным от долга трудиться над исправлением их нрава, он наложил на себя сорокадневный пост, очень строгий, с полуночными бдениями и мо­литвами. Бог услышал молитву его, и он имел утеше­ние видеть тех старцев сознавшими свое прегрешение и начавшими продолжать прочее свое течение с должным благоговеинством и смирением.

Не менее дивно кроткое снисхождение пр. Пахомия к одному иноку соседнего монастыря, который не состоял в его зависимости, но Авва которого часто приходил к нему за советами. Этого брата одолевал дух честолюбия, и ему неудержимо хотелось быть каким либо чиновным лицом в обители, экономом или иереем. Он часто докучал об этом своему Авве, но тот не удовлетворял его прошения, находя то неполезным для него и той обители.

Однажды Авва, раздосадовавшись на такие докучания, сказал брату, что поручать ему какую-либо должность не советовал пр. Пахомий. Этого не было на деле, но Авва сказал так полагая, что из уважения к пр. Пахомию, брат пре­кратит свои искания. Но вышло иначе. Тот воспылал гневом, и вышедши из себя, как помешанный, бросился кпр. Пахомию, и излил на него желчь свою, осыпав его укорами и оскорбительными словами.

Пр. Пахомий, занимавшийся в то время со своими братиями кладкою стены, не зная, в чем дело, ничего ему не отвечал; но видя, что его молчание только раздражало того брата, сказал ему со смирением: согрешил я, брат мой, прости меня, прошу тебя, как сам желаешь, чтоб Бог простил твои грехи.

Кротость эта укротила гневного. В то время подошел и Авва, следовавший по стопам своего строптивого ученика. Пр. Пахомий обратился в нему, чтоб узнать, в чем дело, и, когда тот рассказал, заключив свой рассказ прошением совета, как ему поступить, пр. Пахомий ответил ему: желаешь знать, как хочет Бог, чтоб ты поступил? — Вот что сделай. Уступи желанью этого брата, чтоб избавить его душу от власти томящего его демона. Бывает часто, что делая, по состраданью, добро злым, умягчают их сердце и возвращают их на путь добра. Так научает нас, с благоутробным снисхождением носить тяготы друг друга, любовь, какую преподал нам Иисус Христос и словом Своим и примером.

Дивное дело! Этот совет имел полное действе. Брат, видя, что с таким благоснисхождением соглашаются дать ему должность, какой он так страстно домогался, усты­дился своего честолюбия и своей неудержимости, и, пришедши в раскаяние, не только не хотел взять какой-либо чин, но пал в ноги пр. Пахомию, и с истинным сокрушением исповедал пред ним вину свою, говоря: „Человек Божий! воистину ты делом превосходишь славу свою. Ибо, если бы вместо снисхождения ко мне, ты поступил со мною строго,— я положил уже бросить обитель и удалиться в мир. Буди же ты благословен, отец мой! Любовью своею ты спас душу мою.» Св. старец поднял его и своим словом утвердив его желание жить прочее сообразно с духом чина иноческого, проводил его за ограду монастыря, обняв на проща­нье с нежною любовью.

Вот советы, какие давал пр. Пахомий Феодору Александрийскому, поручая ему управление одним монастырем!— Изних нельзя не видеть, какими началами руководство­вался пр. Пахомий в своем великом снисхождении в немощам немощных. „Управлять братством, говорил он, немалое и немалопоследственное дело. Внимай убо! Если заметишь, что какой нибудь брат падает в расслабление и разленение, поговори с ним особо наедине и побуди его восставить в душе первый жар ревности. Если он не послушает и не пока­жет, исправления, не трогай его некоторое время, молясь, чтоб Бог коснулся его сердца. Ибо как, когда спица глу­боко вонзится в ногу, так что ее нельзя вытащить без пролития крови и без причинения чувствительной боли, — ее не выдергивают силою; но употребляют наперед мягчи­тельные пластыри, и другие средства, какими спица может быть привлечена к наруже: таким же образом и настоя­тель, имея в своем управлении тяжелые характеры, скорее совладает с ними кротостью и терпеньем, нежели как поступая с ними по всей строгости монастырских правиле.— Если случится, что погрешность будет значительна и угро­жать худыми последствиями для братства, давай знать о том мне, и я позабочусь уврачевать немощного, как внушит мне Господь по Своему милосердию к нам грешным.— Имей попечение о больных, и с любовью разделяй с ними их тяготу и крест, как должен поступить добрый отец в отношении к своим детям: ибо в самом деле ты дол­жен быть отцом на этом месте, которое теперь занимаешь. — Будь первым в соблюдении правил, предписанных инокам, чтоб смотря на твой пример, верны были им и все братьи, тебе вверяемые. Если встретится такой случай, что ты не будешь знать, что тебе делать, сказывай мне, и мы вместе обсудим, как лучше поступить.»

По тому же духу кротости и нежности, с какими отно­сился он к немощным братиям, и на смертном уже нахо­дясь одре, говорил он другому Феодору, любимейшему своему ученику, имевшему впоследствии быть главным Аввою над всеми монастырями пр. Пахомия: „заклинаю тебя не оставлять без попечения братий, каких заметишь вознерадевшими об угождении Богу; но неослабно уговаривай их возвратиться к должному благоговеинству.»

Как кроткая снисходительность пр. Пахомия не от слабосердечия или человекоугодия происходила, но была плодом разумно-сострадательной любви, столько сообразной с духом Христовым; то сей великий Авва Авв и наставник настоя­телей умел употреблять и должную строгость, когда видел, что сего требовала слава Божия, благо обители и польза самих виновных.

Так, когда кто-то из братий, сработав в день две рогожи, тогда как по правилу должен был сработать только одну, вынес их и положил пред дверьми своей келии, в надежде, что пр. Пахомий увидит их и похвалит его за трудолюбие; пр. Авва, увидев их и уразумев с каким духом и работа спелась и сработанное выставлено напоказ, сказал случившимся тогда братиям, с коими вел беседу: „видите ли, други мои, как этот брат с раннего утра до сего часа корпел неутомимо над работою, не для чего другого, как для того, чтоб отдать весь этот труд демону тщеславия, ничего не оставляя от него для своей души; ибо у него одно было на душе, чтоб похвалили его люди, забыв о Боге, для Которого должен был все делать. Какое обольщение! истощать таким трудом тело свое, а душу оставлять без плода, несмотря на такое произвольное утомление.»— Потом позвал он того брата, и сделав ему строгое внушение, велел, чтоб, когда вся братия соберется на молитву, пришел и он, неся свои две рогожи, и обратился бы к братиям с смиренным прошением: „умоляю вас, братия мои, помолитесь Господу о душе моей, да явит Он к ней милость Свою и простит ей грех, что она более занята была этими рогожами, нежели угождением Ему и царством небесным.»—Сверх того, он положил ему, во время обеда, стоять посреди столовой с этими рогожами, пока кончится стол, и наконец, запер его в своей келии на пять меся­цев, запретив ему говорить с кем либо из братий и заповедав непременно каждый день готовить по две рогожи, питаться же только хлебом и водою.

Шел однажды пр. Пахомий посетить один из своих монастырей и приближаясь к нему заметил, что иноки про­вожали па кладбище одного умершего брата, с обычными, по уставу церкви, песнопениями. Увидев подходящего старца, брата остановилась, поджидая, чтоб он пришел и сотворил молитву но усопшем. Старец помолился; и кончив молитву, велел прекратить пение, сжечь пред всеми одеж­ды умершего и снесть его без всякой церемонии на гору и там зарыть в землю; сверх того и жертвы не велел о нем приносить,—Усопший брат был из числа нерадивых, которого часто убеждал пр. Пахомий исправиться, но без успеха. Верно во время молитвы, или и прежде, Бог открыл ему об отвержении и осуждении сего несчастного и это было причиною, почему так с ним поступлено. Строгость такая для умершего уже была бесполезна, но она не могла не быть сильно вразумительною для оставшихся живых,—возбуждая их ревность, прогоняя разленение и послабления, и распо­лагая внимать исправительным внушениям старца и скорее исправиться по его указанию».

Иным образом, но все в том же духе поступил он с другим» братом, впадшим в духовную гордость. В этих обстоятельствах видно, сколько то, что дух преле­сти может прокрасться в душу при самых хороших деяниях, когда они предпринимаются по своему смышлению, а не по закону послушания, столько и то, что пр. Пахомий в управлении душами руководим был мудростью — выше­человеческою. Вот что было!

Один брат, крайне строгой жизни болел гордостью и крайним доверием к своему смышлению. Пр. Пахомий, заметив это, позвал его особо, и наедине сказал ему с любовью: „брат мой! Господь наш сказал: снидох с небесе не да творю волю мою, но волю Пославшаго мя. Вникни в это слово и воспользуйся им, в свое назидание. Ибо я вижу, что враг усиленно хлопочет около тебя, в намерении сгу­бить весь плод трудов твоих тем, что ты слишком много доверяешь своему разуму. Советую тебе, ходи за трапезу вместе с другими, когда дадут знак к столу. И за столом не отвергай, что предложено будет вареного, и хлеб вкуси четыре или пять раз, чтобы избежать тщеславия. Я не хочу, чтобы ты кушал много, опасаясь раздражить твою чувственность, ибо ты довольно мощен телом. Сверх того даю тебе заповедь: не совершать наедине долгих молитв; доволен будь тою молитвою, какую совершаешь вместе с другими, в общем собрании, до тех пор, пока победишь духа тщеславия, который опутывает тебя сетями своими во всем, что ты ни делаешь.»

Брат сначала послушал этого внушения, но потом, увлекаемый самомнением, возвратился на прежнее, с ропотом на распоряженье пр. Аввы, говоря: „где это написано, не поститься и не молиться?» Пр. Пахомий, тщательно за ним наблюдавший, тотчас заметил, что он не исполняет его распоряжений, и увидел с горестью, что он не далек уже от того, чтоб совсем пасть в руки демона упорства и гордой непокорности. Почему в один день, позвав к себе Феодора, своего любимого ученика, давно уже помогавшего ему в управлении, сказал ему: ты знаешь, сколько скорблю я, что этот брат не пользуется нисколько моими советами. Поди посмотри, что он теперь делает и скажи мне.

Тот сходил, и возвратившись сказал: стоит на молитве. Иди опять к нему, сказал старец ,и отведи его от молитвы, увидишь тотчас, что демон уже совсем овладел им. В самом деле, когда Феодор, возвратись к брату тому, хотел отвести его от молитвы, тот, разжигаемый духом гордыни, принял его с бранью, но видя, что Феодор продолжает мешать ему молиться, пришел в азарт, и схватил палку, чтобы прибить мешавшего его святому делу.—Тогда демон совсем овладел им; и этот несчастный, в исступлении, начал говорить, не зная что.—Это дало очень вразумитель­ный урок братиям, как должно убегать от духа тщеславия, и никогда не следовать своей воле и своему смышлению. Но пр. Пахомий, тронутый жалким состоянием брата, возслал к Богу усердные о нем молитвы и Бог избавил его от беснования. За то исцеленный уже не возвращался к прежнему греху и никогда не выходил из пределов смиренного послушания.

Как послушание есть самая крепкая основа монастырских порядков и даже самого спасения душ в иночестве, то пр. Пахомий ничего так строго не требовал от своих учеников, как сей добродетели, и не пропускал ни одного случая без наказания, когда кто либо оказывался нарушителем ее. — Однажды, возвращаясь в свой монастырь, но обозрении других, встречен он был братиями за воротами монастыря, во свидетельство своего к нему почтения и любви.

Между ними протерся один из детей, воспитывавшихся в монастыре, и сказав в свою очередь слово привета старцу, прибавил: „истинно говорю тебе, отец мой, что с тех пор, как ты ушел, нам нисколько не готовили ни зелени, ни варева.» Авва отвечал ему с ласкою: „Хорошо, хорошо! вот я распоряжусь, что впредь всегда уже будут для вас готовить то и другое.»—И с этим словом вошел в мона­стырь.

Обошедши все места, чтобы видеть все ли везде в порядке, он зашел, наконец, и в кухню, и застал брата, которому поручено было кухонное дело, за работаньем рогож. Сколько времени, спросил он, как не подается зелень к столу? Брат отвечал: „месяца два будет,» извиняясь в отступлении от правил тем, что большая часть братии, по воздержанию своему, ничего не ела, и все приготовляемое таким образом пропадало даром; — „но, говорит, чтобы не быть праздным, я работал, в замен того труда, рогожи, потому что для приготовления всего к столу достаточно было и одного брата, помощника моего.»

Выслушав его со вниманием, пр. Пахомий спросил: „Сколько ты наделал рогож?»—Пятьсот, отвечал тот. „Неси их сюда,» сказал старец, но когда они были прине­сены, он велел запалить их и они все до одной сгорели дотла. Тогда сказал кухоннику в присутствии других, на которых лежало тоже послушание: „Как ты ни во что вменил правила, определяющие твое послушание, так я ни во что ставлю твою работу. Я осудил ее на сожженье, чтобы вразумить тебя, как не хорошо нарушить правила, данные на спасение душ. Скольких венцев лишил ты братию? Не знаешь разве, что когда, имея возможность удовлетворить нашему желанию, мы отказываем однакож себе в этом по любви к Богу, то за это ожидает нас большая награда; между тем как мы не можем иметь такого упования, когда воздерживаемся от чего по неволе, потому что нет средств удовлетворить нашему желанию?

„Не видишь ли, что если б ты поставлял братьям пищу, как повелевает правило, то они совершали бы дело, Богу приятное, когда бы имея перед глазами пищу, не касались ее по воздержанию? А теперь, как ты не ставил ее, то лише­ние их вынужденно и воздержание бесплодно. Стоило ли сбере­гать несколько фунтов масла, чтобы лишить братью стольких случаев получить награду: пусть пропадет все, что имеем мы в мире сем, лишь бы не лишить братью сред­ства показать на деле хоть одно такое действие добродетели. Вот почему я всегда был той мысли, что братиям всякий день должно поставлять на трапезу все, что положено правилом, чтоб те, которые хотят лишить себя чего либо, смот­ря потому как располагает их ревность о самоумерщвлении, делали то произвольно, и через то действительно пре­успевали в подвижничестве.

„С другой стороны, если какому либо брату понездоровится, не столько однакож, чтоб ему следовало уже непре­менно переходить на трапезу больных,—и он, пришедши за общую трапезу, не найдет здесь, ни зелени, ни варева, кои обычно ожидаются, то не будет ли это для него искушением, и не подашь ли ты ему повод роптать, усугубляя телесную болезнь этого болезнью душевною?—Еще—не знаешь разве, что более юные братья легко расстраиваются в практи­ке иноческих добродетелей, когда видят, что никакого не делается любовного снисхожденья к их возрасту? » —

Этот пример дает нам повод говорить о бескорыстии пр. Пахомия, которое было в нем не малою и не последнею чертою его достохвального характера. Во время голода, ког­да трудно было доставить пшеницу в Египет, пр. Пахомий дал своему эконому сто златиц и послал его купить ее, где только удастся ему найти ее. Бесполезно перебывавши в разных местах, эконом достиг наконец города Гермута, где встретил чиновника, наблюдавшего за общественным продовольствием, который по слухам глубоко уважал пр. Пахомия и заведенные им обители и который вследствие того отпустил эконому пшеницы не только по гораздо умень­шенной цене, но еще в два раза больше, нежели на сколь­ко хватало денег, т. е. не на сто златиц, а на двести, го­воря, что на следующий год уплатите.

Эконом возвратился в обитель очень довольный своей поездкой и удачной покупкой, ожидая, что его расхвалить старец. Вышло же совсем другое. Пр. Пахомий, узнав, как все сделано, не позволил и зерна одного внести в монастырь из купленной таким образом пшеницы, и заставил эконома продать ее в окрестности по той цене, по какой она куплена, чиновнику возвратить сто златиц, какие он ему задолжал, а на сто златиц купить снова пшеницы по такой же цене, по какой и всем она продается. Когда эконом исполнил все это, он велел ему спокойно оставаться в числе братства, а на его место определил другого надежного брата.

Вот и другой подобный случай! Брат, заведовавший сапожным делом в монастыре, однажды вручил тому, на ком лежало продавать рукоделие, большое количество сандалий и других изделий этого мастерства, для продажи, назначив ему определенную дену за них. Когда этот прода­вец, прибывши в город, разложил свои товары, те, ко­торые подходили покупать их, находили, что цена изделиям очень низка, говоря, что так продавать можно только краденый товар. Брат— продавец обеяснил, что ему так приказано, не отказался однакож взять цепу, какую ему да­вали, а она была одною третью выше назначенной.

По его возвращении, брат усмарь, считая деньги, какие он ему вручил, нашел, что их целою третью больше, нежели сколько он ожидал, и сказал пр. Пахомию: „по истине, Отче, не следует этого брата употреблять по делам монастырского хозяйства; кажется, у него слишком много мирского духа, потому что он продал паши изделия одною третью больше, нежели сколько я ему назначил;» пр. Пахомий позвал брата—продавца и спросил, почему он так сде­лал. Тот извинял себя, разъясняя, как происходило дело, по его извинение не было принято. „Ты виноват, сказал ему св. Авва, потому что позволил себе увлечься любостяжанием. Спеши опять в город, и возврати покупателям день­ги, которые взял ты с них больше назначенного; а воз­вратившись, понесешь епитимию за свой грех, и потом ос­танешься в монастыре при таком занятии, какое тебе на­значат; для исполнения же прежде бывших на тебе поручений будет назначен другой.»

Ревность пр. Пахомия о том, чтоб иноки его всегда преуспевали в иночестве, была неослабна. Для этого он часто посещал монастыри и делал наблюдение не вообще только над всем братством, но входил нередко и в ке­лии братий, чтоб видеть, что они делали и не имелось ли в чем нужды, и если замечал что, требовавшее исправле­ния, не пропускал сказать о том с отеческою любовью.

Посещения монастырей не были у него бесполезными об­ходами их для формы. Он в это время делал обыкновен­но очень много распоряжений относительно всего, что считал необходимым для преуспеяния братий в подвигах иноче­ствования: изъяснял им Писание, подкреплял ослабевших, направлял искушаемых, всех воодушевлял мужественно противостоять козням дьявола, смущающего помыслами, восставляя памятоватование о присутствии Божием и возгревая мо­литвою благодать Св. Духа.

Он неопустительно совершал такие посещения, пока был в силе; а в последние годы своей жизни, не имея уже к тому сил, посылал вместо себя св. Феодора Освященно­го для наблюдения и для властных распоряжений, так как бы он сам это делал. Иногда, не имея свободного време­ни посетить братию, как хотелось, он посылал к настоя­телям письма, предлагая в них советы и напоминания, какие считал необходимыми.

Когда требовалось утешить, или поправить какого брата, пр. Пахомий всегда был готов идти, куда бы ни пришлось. Так пришли, однажды, братии из Шенебоска и сказали, что у них там есть больной в крайнем изнеможении, который сильно желает принять благословение св. Аввы, прежде чем умрет. Пр. Пахомий тотчас поднялся и пошел навестить того брата; по лишь сделал он несколько шагов, но до­роге ведущей в ту обитель, как увидел душу его восхо­дящею на небо в сопровождении Ангелов, певших небесные песни. Это чудное видение заставило его остановиться. Сопровождавшие его братия, ничего не видевшие, побуждали его поспешить, чтобы не умер без него брат. Пр. Пахомий сказал: „уже поздно; я видел душу его восходящею на небо.» Эти братья, прибыв в Шоиебоск, и расспросив, ког­да скончался больной, нашли, что это было именно в тот момент, в какой сказал им пр. Пахомий о восхождении души брата на небо.

Вот примеры скромности и высокого смирения пр. Пахо­мия.— Возвратясь однажды, с посещения монастырей, оп по обычной в этом случае молитве, тотчас направился туда, где работали рогожи, и сел работать на ряду с другими. Тогда, как он работал, один мальчик из числа тех, которые воспитывались в обители, с детскою простотою, сказал ему, что он не так работает, и что Феодор учил их иначе это делать. Пр. Пахомий тотчас встал и сказал ему ласково: „покажи же мне, как это надо делать.» — Мальчик показал, и старец сел опять на свое место и начал работать, как тот показал ему.

Нечего дивиться такой скромности. Дух гордости и чув­ство самолюбия были в нем мертвы; вместо их царило в его высокой душе искреннее смирение, самое глубокое. В силу этой добродетели, он так невысоко о себе думал, что иногда, по чувству своего недостоинства, не смел сам пря­мо к Богу обращаться с молитвами, а обращался к Святым и говорил им: „Святые Божии, удостоенные лицезрения Господа моего, умоляю вас, помолитесь Ему обо мне, многогрешном.»

Он смотрел на себя далеко не так, как на высшего пред другими, но держал то убеждение, что назначен Богом послужить другим. От этого никогда не позволял он себе в чем нибудь особиться от других; не мог так­же терпеть, чтоб ему оказываемо было большее внимание, нежели последнему из братии. Так, возвратясь однажды с работы, в припадке лихорадочного зноба, он отказался одеться козьей кожей, какую подавал ему Феодор, а удоволь­ствовался простою рогожею, какою обыкновенно прикрыва­лись и все братья.

Равным образом отказался он принять несколько зерен гранаты, какие предлагал ему Феодор, для освежения и подкрепления, и со слезами сказал: „что это?—Потому только, что на меня возложено заправлять трудами братии, и заготовлять им потребное, праведно ли, чтоб за мною ухаживали больше, чем за другим кем? Где же страх Божий?—Обошел ли ты, Феодор, все кельи, чтоб удостовериться, нет ли где какого брата, который больше разнемогся, чем я? Бог, все видящий и все испытующий, будет судить нас в этом отношении.»

Смиренный Авва так, мало думал о своем достоинстве, о своей власти, что с трудом соглашался принять какую либо услугу от другого, и когда это случалось, непременно тут же старался отплатить услужившему какою либо услугою. Он был болен, и, казалось, очень сильно; — ему предло­жили вкусить что-то приправленное маслом. Как только он это увидел,—тотчас, вспомнив о соли и пепле, какие некогда он вкушал под руководством духовного отца своего Паламона, выпросил принести ему воды, и лил ее па приготовленное кушанье до тех пор, пока в нем не осталось и капли масла.

После этого, отдав кувшин с водою Феодору, он просил его подать ему воды па руки. Когда тот это сделал, он пожелал воздать ему равною услугою, и именно умыть ему ноги. Феодор не соглашался на это. Тогда он сказал ему: „позволь мне это сделать, прошу тебя; потому что, если после твоей услуги, я не умою тебе ног, то совесть моя будет упрекать меня, что я позволяю другим служить себе, тогда как это мое дело—служить другим.»

В силу этого же смирения, пр. Пахомий не смотря на то, что был Аввою всех обителей, когда приходил в какой монастырь, всегда подчинялся настоятелям его больше, чем всякий другой брат, и когда другой кто вел о чем либо духовную беседу, он слушал его с полным вниманием, смотря на себя, как на невежду, который имел нужду в научении больше нежели кто другой.

Мы можем смотреть, как на доказательство его смире­ния, и на его дивное терпение, которое он показывал во всяком случае, и которому не изменял никогда. Пришел к нему один анахорет; ведя с ним беседу, пр Пахомий велел ученику своему Феодору приготовить что-нибудь по­есть пришедшему брату. Враг, хотевший искусить святого Авву нетерпеливостью, сделал, чтоб Феодору послышалось совсем другое, нежели, что было сказано. Тоже самое случилось и когда он, видя что Феодор ничего не делает, дал тоже приказание эконому, случайно тут проходившему. Тогда пр. Пахомий, не зная о вражеской козни, видя только, что ни Феодор, ни эконом не делали, что им было при­казано, рассудил сам в себе, что верно Господь попустил это, чтоб он показал опыт своего терпения в настоящем случае; почему встал с радостным лицем и сам приготовил, что нашлось для угощения своего гостя.

Проводив потом гостя, он позвал к себе Феодора и эконома и спросил их, что значит, что они его не послу­шались. Они отвечали, что они ничего другого не слыхали, как приказание оставить его посвободнее побеседовать с анахоретом. Из этого ответа пр. Пахомий увидел враже­скую кознь, и со вздохом сказал: „Благословен Господь, подавший мне терпение и давший уразуметь кознь злого духа. Научитесь из этого, дети мои, хранить кротость и терпение в подобных случаях; ибо я знаю, что враги нашего спа­сения непрестанно расставляют нам сети на искушение наше. Я часто слыхал, что говорили они между собою, об этих устрояемых ими для нас искушениях. Один говорил: я имею дело с таким человеком, который стоит мне большого труда; ибо, как только я захочу его искусить, он тотчас устремляется к Богу умом своим, и вооружась молитвою, заставляет меня удалиться. Другой, напротив, говорил: а я имею дело с таким человеком, который не дает мне никакого труда; я ему подлагаю все, что ни захочу, и что бы я ни внушил ему, он тотчас готов бывает то исполнить: таким образом я с ним в больших ладах. Так-то, дети, бодрствуйте над собой со всем вниманием, чтоб обезопасить себя от козией вражеских; и ограждайте себя непрестанно покланяемым именем Господа нашего Иисуса Христа, ибо при этом враг никогда не проведет и не преодолеет вас.»

Эти наставления о смирении были излиятем любви его к сей добродетели; и он—как во всяком случае, подавал прекрасный ее пример, так не опускал ни одного повода — располагать к ней своих иноков. Но паче всего имел он попечение преследовать в них все, что отдавалось гордо­стью и самолюбием. Исправительное внушение, которое сделал он относительно сего некоторым старцам своего монастыря, поддавшимся духу гордости, стоит полного нашего внимания, как одно из лучших наставлений, оставленных нам св. Аввою.

Он имел обыкновение каждый вечер, в месте нарочито для того определенном, вести беседу к своим братим о разных предметах, относящихся к достодолжному иночествованию. В один день, когда собрались но обычаю братия слушать его беседу, он велел говорить вместо себя Феодору, который имел тогда не более 20 лет, а казался еще и того моложе. Как ни трудно было юному иноку беседовать о божественных вещах пред таким многолюдным собранием, особенно без всякого приготовления, но он повиновался без поперечения. Но когда начал он говорить, некоторые стар­цы, оскорбленные тем, что им ставят в учители новичка в делах духовных, оставили собрание и удалились в свои келии.

Пр. Пахомий ничего в это время не сказал им, будто не заметил их шага; но когда после беседы и молитвы, ее обычно заключавшей, распустил собрание, то позвал тех старцев и спросил их: Для чего оставили вы общество бра­тий в то время, когда шло духовное собеседование?» Те отве­чали: ты нам поставил наставником новичка, как будто он способен давать уроки всем братиям, не исключая и старейших в обители. Глубоко вздохнув при этих словах, св. Авва сказал им: „Или вы не знаете, что все зло, в мире видимое, изошло от гордости? Что за гордость низвергнут с неба Люцифер в бездны адовы? Что за нее Навуходоно­сор низведен был в состояние скотов? Или не слыхали вы, что мерзок пред Богом всяк высокосердый, и что всяк возносяйся смирится? И вот но той причине, что не поимели вы во внимании, что гордость есть источник всех зол, враг успел отуманить вас и обнажить от всех добродетелей, какими вы украшались. Ибо не думайте, что оставляя собрание вы оказали презрение только к Феодору; нет,—вы показали ее к Слову Божью, и тем изгнали Духа Святого из душ ваших. О, как велика эта беда ваша, и сколь великого достойны вы сожаления! Как не уразумели вы, что не иначе, как по злохитрости врага, могло случить­ся, что вы оставили Бога и дело Ему угодное? Без изумления я и подумать об этом не могу. Как так, Бог по любви к нам, смирил Себя, послушлив быв даже до смер­ти, смерти же крестныя, а мы, ничтожные твари, надымаемся гордостью! Какое низвращение всякого порядка и смысла!— Тот, Кто Своим величием и могуществом беспредельно выше всякой твари, благоволил смирением восстановить мир, тогда как Он мог превратить его в ничто одним мановением очей Своих, а мы, жалкие ничтожности, смеем воз­носиться гордостью, не принимая во внимание, что чрез это мы делаем себя еще более презренными! Дал я вам при­мер оставить собрание, когда Феодор начал говорить? Не слушал ли я его с полным вниманием, как и все бра­тие? И уверяю вас, что я нашел в его беседе очень много для себя полезного. Таким образом, если я велел ему вести беседу, велел не за тем, чтоб он обучался, как ве­сти такие беседы, но для пользы и утешения души моей. Итак, если я, которого вы считаете своим отцом и главою, не считал унижением для себя, слушать его, и слушал, как один из имеющих нужду в научении, почему вы поспесивились также поступить? Говорю вам, как пред лицем Бога, что если вы слезами и строгим покаянием не очистите своего прегрешения, то всеконечно погибнете.»

Не менее этого, настаивал св. Авва и на том, чтоб ино­ки его всячески блюли себя от суетности мирской, и внушал не желать ни щеголеватых одежд, ни изысканных яств, ни дорогих зданий, ни даже мирских знаний. „Вся красота человека верующего, говорил он, состоит в ревностном исполнении заповедей Божиих. Иосиф был прекрасен ли­цем; но не в этом состояло превосходство его, а в том, что он украсил себя целомудрием, мудростью и страхом Божиим. Эти качества доставили ему управление всем Египтом. Напротив те, которые счастье свое полагали в удовольствиях плотских и в суетности мирской, жалким об­разом погибали, как Аммон и Авессалом.»

Чтоб вооружить своих братий против различных искушений, он внушал им запастись для этого двумя преимущественно орудиями духовными: во-первых, страхом Божиим, возгревая его в себе непрестанно; во-вторых, навыком всегда открывать смущающие помыслы опытным старцам, могущим научить, как преодолевать такие искушения. Относительно страха Божия, говорил он: „как огонь служит к тому, чтобы очищать металлы, так страх Божий очищает сердца человеческие от порочных страстей, и делает их сосудами избранными, благоприятными Господеви, уготованными на всякое дело благое.»

Говорил он также: „часто случается, что враг искушает хульными помыслами тех, которых находит он лишенными опытности в различении вещей, или разсуждения, хотя с другой стороны они не совсем бывают чужды любви Божией. И если такие, во дни искушения, не прибегнуть к человеку опытному, чтоб он научил их, как побе­ждать этого злого духа, то он доведет их до больших крайностей. Вот почему, прежде чем искушение возьмет силу, надо спешить открывать его старцам, могущим назидать.»

Подобно сему научал он братий бороться и с другими страстями — честолюбием, леностью, завистью, любоиманием, и всякою нечистотою, вселяемою врагами в души иноков. Для этого не только употреблял он беседы, какие держал каждодневно к братии, но пользовался и всяким случаем. Так, проходя однажды с Феодором мимо кладбища, где было много плачущих, он сказал ему: „слезы эти не воскресят мертвых, но если мы будем проливать слезы покаянного сокрушения о себе и других, то можем воскресить духовно души свои и души братий наших.»

Вот что говорил он о тех, которые будучи во всем исправны, допускают иногда послабление себе в чем либо одном, показывая, как это опасно. ..Положим, говорил он, что какой либо дом имеет сто комнат, и хозяин его одну из них продает какому либо чужому человеку; — может ли он быть уверен, что этот чужой, будучи однажды введен в дом, мало по малу не втеснится и во все дру­гие комнаты, а потом не доберется до покоев и самого хозяи­на, в какой отдаленной части дома ни находились бы они? Конечно, нет. Тоже самое бывает и с человеком, преуспевающим в добродетели. Пусть он стяжал много добро­детелей; но, если, но разленению и козням врага, который всегда готов воспользоваться нашею небрежностью, он по­теряет одну из них; то это будет тоже, что ввесть в себя врага, открыть ему свободный вход в дом свой. Если такой не опомнится, не отрезвится, и не возвратит потерянного; то враг скоро успеет отнять у него и другую какую либо добродетель, там третью, а далее, одну за другою, и все; так что наконец завладеет и им самим всем. Вот почему, коль скоро заметит кто в себе небрежность в от­ношении к одной какой либо добродетели, пусть поспешит придти в себя, оживить свою ревность, и употребить все усилья, чтоб восстановить себя в прежний строй. Этим способом он не только предотвратить новые потери, и воз­вратит потерянное, но еще значительно подвинется вперед на пути к христианскому совершенству.»

Высокая жизнь и мудрость духовная сделала пр. Пахомия общим всех иноков отцом, и они с верою обращались к нему за советом во всех своих духовых нуждах, из его ли они монастырей были или из чужих. И сами настоятели разных обителей в затруднительных случаях прибегали к нему, как к человеку, свыше удостоенному Божественного озарения.

При такой мудрости и бдительности св. Аввы, в его собственных монастырях процветали всякого рода христианские и иноческие добродетели, и можно было думать, что этот чин иночества, какой заведен был пр. Пахомием был чудо Божие, которое Он воздвиг для спасения душ, и представлял образец, по которому следовало устроить брат­ства ревнителей о преуспеянии в христианском совершенстве. Не иначе смотрел на дело свое и сам пр. Пахомий, только не с чувством самодовольства и возношения, а в чувствах благодарения к милосердому Господу, благоволившему устро­ить все сие, хоть, и он послужил при сем, благопокорным орудием.

Среди иноков, державшихся Тавеннисиотского устава, было несчетное множество горевших духом ревнителей, которых вся забота состояла в том, чтоб совершенно отрешась от мира, нести Богоугодно благое иго Христово, и тем благонадежнее соделать свое спасение. Мир для них не существовал; и они не жили уже на земле, но некоторым образом наслаждались небесными радостями. Ибо как они искренно взыскали Единого Бога и Ему Единому служили со всем усердием, так и Бог преисполнял их сладостью небесных утешений, и приосенял глубоким внутренним миром, который драгоценнее всего, что может дать и обещать мир при самом широком обилии своих утех.

Они все были тесно соединены между собою союзом любви, чистой и святой; взаимно себя воодушевляли на подвиги для преспеяния в жизни духовной; с некоторою ненасытностью питали себя духовно Словом Божиим; у них не было другой беседы, как о том, как восторжествовать над врагом, преодолеть страсти и достигнуть совершенной чисто­ты; и хотя множайшие из них были не более, как селяне, люди неученые и необразованные, но тщательным изучением Писанья, опытами жизни и озарениями свыше доходили до таких степеней мудрости духовной, что достойно составляли предмет удивления для всех знавших их.

Нечего дивиться после сего, что многие из них были браты на епископские кафедры. и что обители Тавеннисиотов славившиеся во всем мире, отвсюду привлекали к себе по­сетителей, не только для того, чтоб своими глазами удосто­вериться в дивном образе их жизни, но и самим остать­ся среди их, подчиняясь тому же чину душеполезному, или научившись всему и навыкнув всем порядкам возвратиться во свояси, чтобы и там завесть подобное.

Такое здание святости, столь прочно основанное и так крепко сплоченное трудами преподобного Пахомия, казалось, должно бы было простоять непоколебимо до конца веков; но немощи человеческие каких не обманывали ожиданий? —-Блаженные Палладий, св. Кассиан, Иероним и Руфин, 50 лет спустя после пр. Пахомия, говорят о Тавеннисиотах с полною похвалою и уважением; но и тогда замечалось уже, что чрезмерно умножившееся число братий, делая необходимым умножение средств содержания, начало уже вводить среди их заботы и печали века сего. Эти заботы в связи с нерадением, а отчасти и любочестием некоторых на­стоятелей, мало по малу ввели распущенность, и в отноше­нии к иноческим порядкам и в отношении к нравствен­ности вообще, которая, возрастая, со временем, сделала то, что в Тавеннисиотах нельзя уже было узнать тех славных иноков, какие, при пр. Пахомии и ближайших его преемниках, так сияли благодатию Христовою.

Это имевшее быть изменение не было сокрыто от пр. Пахомия. Бог дал ему это провидеть сначала несколько неопреде­ленно, а потом и с совершенною ясностью чрез одно видение, которого удостоил его Бог по неотступной его молитве.

В один день, когда по выходе из церкви, надлежало идти к трапезе, старец не пошел туда вместе с другими, но удалился в некое потаенное место, где, затворив за собою двери, он предался неотступной молитве Богу, прося Его открыть ему, что будет с его обителями и заведенными им иноческими порядками, которые теперь являлись так плодотворными. Бог услышал его молитву и дал ему гла­зами видеть в видении, что так настойчиво желал он знать.

Видел он великое множество иноков, совершавших путь во рву, крайне глубоком и стремнистом. Одни из них, желая выбраться оттуда, встречали преграды и стояли в нерешимости; другие, блуждая туда и сюда, ударялись друг о друга лбами, потому что место то было покрыто густою тьмою; третьи, выбившись из сил, падали в изнеможении; четвертые, не зная как быть, испускали лишь плачевные вопли; и разве, какие-какие, после страшных усилий, успевали выбраться на свет Божий из этой мрач­ной бездны, выражая великую свою о том радость живыми чувствами благодарения Богу.

Таково было видение! В тоже время дано было ему уразу­меть и значение всего виденного. Он понял, что число иноков, держащихся его устава увеличится до чрезмерности, но что вместе с тем внутренняя жизнь среди них крайне ослабеет; что нерадивые возьмут верх над ревностными и станут утеснять их; что невежество, нечувствие, и раз­ленение заступят место совершенств духовных, какими теперь украшаются все иноки: что большая часть зла произой­дет от недостатка хороших настоятелей, места которых будут занимаемы лицами честолюбивыми, неспособными весть других к совершенству, по недостатку своей опытности и нехотению самим проходить путь, который должны бы указы­вать другим; что они будут добиваться сих мест непря­мыми путями, споря друг с другом и внося смуты в обители; что при этой борьбе честолюбцев, злые будут пре­следовать добрых, которым наконец едва можно будет жить в монастыре и они должны будут умолкнуть. Так-то это прекрасное учреждение, которое достойно наименовать Божественным, станет наконец чисто человеческим, не в лучшем значении сего слова, по причине испорченности людей.

Изобразить нельзя той скорби, которою поражено было сердце пр. Пахомия, после такого видения. Проливая обильные слезы, он воззвал тогда к Господу. „Увы, Господи! если такова будет участь устроенного мною чина иноческого, то для чего и повелевал Ты мне учреждать его? Если настоя­тели будут так худы, каковы-же будут те, которые будут состоять под их управлением? Когда слепец поведет слепца, не впадут ли они оба в яму? Выходит, я напрасно трудился. Помяни, Господи, труды мои и труды братий моих, с таким усердием и верностью живущих но моему уставу. Помяни, Господи, обетование Твое, в коем обещал Ты до кон­ца веков сохранить духовное потомство мое. Ты ведаешь, Боже мой. что с тех пор, как облекся я в иноческий образ, никогда не давал себе вдоволь ни хлеба, ни воды, ни сна.» В то время, как жаловался он так пред Господом, в сильных приливах горькой скорби, услышал глас, сказавший ему: „Пахомий! Ты хвалишься слишком много, тогда как и ты тоже, что и всякий человек.Проси милости для себя самого, и не забывай, что если бывает что, бывает по милости Моей.» Тогда пр. Пахомий, простершись на земле, воззвал: „Праведен еси, Господи! Умоляю смиренно благость Твою помиловать меня, и никогда не отвращать от меня лица Твоего. Верую, что никто не может постоять, если Ты не благоволишь поддержать его.»

В тоже время явились ему два Ангела и сказали: возведи очи твои горе. Он возвел и увидел Господа нашего Иисуса Христа в образе юноши, красоты неописанной, в неизреченном сиянии. Господь утешил его и обещал ему, что не­смотря на нравственный упадок среди его иноков, который ему дано было провидеть, Он навсегда сохранить святой род истинных чад его духовных,— что в обителях общежительных, которых родоначальником был преподоб­ный Пахомий, исполнялось во все времена и исполняется доселе.

После всего этого, пр. Пахомий едва мог придти в себя самого. Было уже близко время нощного собрания на молитву, и он пришел на него вместе с другими. Когда, после него, братие уселись для выслушания его обычных наставлений, то впечатление от видения, доселе оковывавшее его внимание, не дало ему говорить о чем либо другом, кроме того, к чему оно прямо располагало. Он убеждал их быть неизменно твердыми в подвигах покаяния, на которые они посвятили себя, и ревность свою к тому под­держивать всегдашнею памятью о смерти, о сраме, каким покрыты будут неисправные иноки в день суда пред всем миром, о страшных муках, которые ожидают таковых, и о бесценных венцах, уготованных тем, которые останутся верными в самоотверженном служении и угождении Господу.

„Пока есть в нас дыхание жизни, братие мои, говорил он им, будем мужественно подвизаться во спасение душ наших, чтоб, когда не станет более времени, не жалеть нам бесполезно, что не делали этого. Будем трудиться в делании всякого добра, и тщательно убегать даже малейшего прикосновения к чему-либо грешному. Ах, братье мои! Если будем мы иметь во внимании обетования, какие Бог дал ревностным подвижникам. и те страшные муки, которые ожидают иноков нерадивых и беспечных, особенно тех, которые, зная лучшее, не хотели следовать ему; то быть не может, чтоб в этом не нашли мы побужденья—все силы употребить к тому, чтоб достигнуть святости по заповедям, которые дал нам Господь Иисус Христос.

„Горе тому, кто отрекшись от мира, чтоб посвятить всего себя Богу, не живет сообразно с данными Ему обетами! Крайне боюсь я, как бы родители наши, которых мы оставили в мире, и которые надеются, что мы молитвами своими и самоотверженными трудами покаяния, угодив Богу, послужим в пользу им, в той мысли, что, лишаясь нас, и нас посвящая Богу, они делали немалую с своей стороны жертву,—крайне, говорю, боюсь я, как бы они не покрыли нас стыдом и срамом, видя, что, за нашу беспечность против их ожидания, мы будем поставлены в ряду тех злых, которых и самый мир осуждает.

„Вот почему, братие мои, будем трудиться со всем усердием и всеми силами, сколько их найдем в себе. Будем разжигать себя на это памятью о смерти, которая сильна отрешить от земли, заглушить в сердце любовь века сего и устремлять горе—к Богу всяческих. Будем утверждать себя в сей памяти всякий вечер, когда отходим ко сну. Пусть тогда душа ваша, рассуждая сама с собою, обра­щается к телу своему и каждому его члену, и говорит: о, ноги, имеющие ныне свободу ходить, будьте всегда готовы ше­ствовать лишь путями воли Божией, пока смерть, пришедши, не сделала вас неподвижными. О, руки, придет время, когда вы оцепенеете и не будете иметь возможности сделать даже и малого движения, но прежде чем оно придет, воспользуй­тесь временем, и, пока это во власти вашей, простирайтесь непрестанно на благотворение и неутомимо совершайте воздеяния в молитвах к Богу. О, тело, прежде чем мы будем разлучены и ты обратишься в прах, потрудимся вместе в служении Богу, Создателю нашему, как обязывает нас к тому долг естества, не жалей себя, не утомляйся, простира­ясь часто пред лицем Бога, доставляй мне в обилии слезы, подклонись под благое иго Христово, помогай мне шество­вать к Нему и исполнять всякое служение Ему с радостью, не ищи покоя, не предавайся лености, чтоб иначе ты не ввергло и меня с собою в нескончаемый вечный огонь. Если ты послушаешь меня теперь, то вместе со мною разде­лишь вечное наследие, а если будешь непокорно, то горе мне, ибо, по причине тесного союза, в котором мы находимся, твоя погибель непременно повлечет за собою и мою; и мы оба вместе будем нестерпимо мучиться вечные веки.

„Если вы будете себя воодушевлять таким образом каждый день, братие мои, то увидите, как Бог вскоре возобитает в вас, как в Своем храме; а с Ним вы не только не будете бояться никаких козней вражеских, но всегда будете просвещаемы Духом Овятым, который, лучше тысячи наставников, поведет вас незаблудным путем спасения и подаст вам духовное ведение, какое не может сообщить никакая мудрость человеческая.»

Это было не единственное видение пр. Пахомия: он спо­доблялся их неоднократно. Бывало, что и враг подходил с своими мрачными прелестями; но пр. Пахомий имел очень верные чувства духовные, обученные в различении добра и зла.

Злой дух покусился однажды прельстить пр. Пахомия, и предстал ему, когда он в уединении занят был рабо­тою рогож, говоря, что он Христос. Но пр. Пахомий тот­час определил, кто этот явившийся, по впечатлению, какое производил он на душу. „Присутствие Христа Господа, го­ворил он сам в себе, сопровождается миром; взор на Него вливает радость и чужд всякого страха; Он из­гоняет помыслы земные и воспламеняет желание вечного; теперь ум мой возмущен и мятется разными низкими помыслами земными.»—Почему, оградив себя крестным знамением, он сказал явившемуся: удались, дух-обольститель, проклятый, с своими призраками и кознями, нет тебе места с рабами Божиими. Сказав сне, он дунул на него, и тот мгновенно исчез, оставив по себе страшное зловоние.

В другой раз, он явился ему в образе простого смертного, и прямо объявил, кто он. У них шла долгая беседа. Бес, между прочим, сказал св. Авве, что ему попущено искушать его и учеников его; но что он к прискорбию своему видит, что вместо успеха в свою пользу, оп доставляет только братиям венцы чрез борьбу с искушениями, каким он подверга­ет их; что, впрочем, он надеется, что после смерти старца они наверно чаше будут попадать в его сети, не будучи поддер­живаемы его бдительным над ними надзором и наставлениями.

Сказал он ему еще, что как ни слабы бесы, особенно после воплощения Бога-Слова, разрушившего их владыче­ство, но они не отступают от своего дела, и всячески ухит­ряются, как бы сгубить кого из иноков; ходят за каждым, чтоб чем-нибудь прельстить его; лишь заметят в ком какое-либо внимание к своим внушениям, спешат усугубить усилия, чтоб совсем завладеть его сердцем и подчинить его своей власти; но если кто, вместо внимания к их искусительным внушениям, сразу отвергаешь их, строже начинает бодрствовать над собою, пребывая твердым в исполнении всех уставных порядков, тогда они оставляют такого и бегут.

Выслушав это, пр. Пахомий глубоко вздохнул и сказал злому духу твердым голосом: Господь да запретить тебе! и тот исчез.

Это было ночью. Утром, созвал он главнейших сво­их учеников, и сообщил им, что слышал, чтоб они передали то другим,— и чтоб все усугубили внимание к себе. Потом написал он о том и ко всем настоятелям, внушая вооружиться наипаче страхом Божиим и смирением.

Этим ограничим извлечение из жизнеописания пр. Пахомия, полагая, что и этого всего очень достаточно к познанию, в каком духе действовал он и к чему направлял всех и словом и учреждениями своими.

Пр. Пахомий обладал многими дарами Св. Духа,—даром прозрения сокровенных мыслей, даром видений, властью над духами, силою исцелять всякие болезни. Особенно велика была сила молитв его. И Господь всегда внимал прошениям раба Своего.

Почил пр. Пахомий в 348 г., на 57 году своей жизни, за два года до смерти пр. Антония. Зашло в ту местность какое-то поветрие, и сначала взяло некоторых из лучших учеников его, а потом и его самого. Пред смертью, которую провидел,он созвал всех настоятелей монастырей, и дав им последнее завещательное наставление, назначил преемни­ком себе Петрония. — Потом почил с миром, в радости духовной, которая отразилась и на лице его.—

Из писаний пр. Пахомия, кроме устава, сохранились пись­ма его к настоятелям, писанные особым языком.— То и другое в переводе блаж. Иеронима. Раtг. Lаt. T.. 23.

Письма во многом непонятны: почему не будем их касаться. Устав же представим в обзоре, расположиd пунк­ты так, чтоб ясно можно было видеть весь строй иноческого общежития, заведенного пр. Пахомием.

К сему приложим и краткие его наставления. Устав, как замечаюсь, не во всех пунктах от пр. Пахомия изошел. Есть пункты Орсисиевы, есть — Феодора Освященного. Почему в некоторых списках он озаглавли­вался: правила трех великих старцев. Итак ему надобно предпослать краткое сказание и о жизни сих последних. Это тем более необходимо, что с одной стороны образ их действования объясняет некоторые пункты устава, а с дру­гой—в сказаниях об их деяниях продолжается сказание и о деяниях Пахомия Великого.

2. Житие Аввы Орсисия.

Преемником пр. Пахомия был Потроний, муж воистину достойный такого избрания. Мало сохранилось о нем сказаний; но и того, что сохранилось, достаточно, чтоб дать высокое о нем понятие. Теплота его веры и ревность, с какою он предался строгой в иночестве жизни, повлияли на его семей­ство и весь дом. Скоро отец, братья и слуги последовали его примеру, посвятив себя на служение Богу в обителях пр. Пахомия, а сестры вступили в женский монастырь, которым управляла сестра пр. Пахомия. Отец Петрония Псенебий все имущество свое отдал на обители; в том числе и Фебею — местность очень удобную для обители. Пр. Пахомий и устроил ее там.

Все это семейство многочисленное, или весь дом этот, многолюдный, до конца пребыл верным обету, представляя всем пример строгого иночествования и святой христианской жизни. Что касается до Петрония, то он отличался крайним смирением в взаимообращении, великим благоразумии ем в поведении и острозоркою осмотрительностью во всех своих делах. Он никогда ни в чем не послаблял себе, несмотря даже на болезни и был всегда одинаково к себе внимателен. Особенно заметна в нем была сердобольная снисходи­тельность к немощам других. Эти качества сделали его достойным того, что пр. Пахомий вверил ему настоятель­ство над обителью Тисмон, а потом главенство и над все­ми монастырями. Но он прожил после пр. Пахомия только тринадцать дней, и скончался от того-же поветрия, которое взяло и пр. Пахомия, назначив, по просьбе настоятелей, преемником себе в главенстве над монастырями Орсисия.

Орсисий,—духом горящий, был не из первых учеников пр. Пахомия, но под влиянием наставлений и примера пр. Пахомия скоро преуспел в духовной жизни, и обрисовавшиеся в его характере черты строгости к себе, смирения пред другими, сердоболие к немощным указали в нем лице, способное настоятельствовать. Пр. Пахомий и поручил ему обитель Шенобоск. Некоторые старцы, изумляясь этому, говорили, что он еще юн; но пр. Пахомий сказал на это, что Орсисий такие оказал успехи в духовной жизни, что они делают его златым светильником, ярко блестящим в доме Господнем.

Он был тут на лицо, когда Петроний назначил его преемником себе. Это назначение приняли все с радостью, исключая его самого. Со слезами он просил не возлагать на него этого бремени, которое считает превышающим его силы; но слов его не послушали, и на слезы его не посмотрели; почему и против воли должен он был подклонить выю свою под сие иго.

Как он совершенно освоился с образом действий пр. Пахомия, то во всем сообразовался с ним; так что в нем снова будто ожил великий Авва, в его ко всем сердечности, в его живой ревности об общем преспеянии в духовной жизни, в его бдительности над всеми, в строгом соблю­дении правил, и особенно в частом посещении монастырей. Он не имел дара говорить о вещах духовных так, как говаривал пр. Пахомий; но тем не менее умел объяснять нужное притчами и сравнениями, которые выслушивались со вниманием и назиданием.

„Вам небезызвестно, говорил он однажды, с каким глубоким знанием Божественных Писаний, имел обыкно­вение говорить нам о небесных вещах Св. отец наш. Но мне кажется, сколько может это понять мое скудоумие, что никакой нет пользы слышать прекрасные наставления, если мы не будем заботливо сохранять их в памяти и часто по­мышлять о них в уме своем; потому что без этого они выпадут из души нашей, и враг, замечая, что душа наша стала пуста от возбудительных на доброе благопомышлений, находит в этом благоприятную минуту вселять свое зломыслие и склонять к делам неподобным.»

„Тут тоже бывает, как когда кто, приготовляя, как следует, лампаду, не позаботится влить в нее елея. Напрасно будет он ее зажигать, она будет погасать тотчас, оставляя его в той же темноте. Случается иногда нечто и худшее того: подбегает мышь, и, видя, что светильня не горит, начинает ее грызть; затем тяжестью своею сваливает на земь самую лампаду, и разбивает ее вдребезги, если она из хрупкого и ломкого материала. Но если она из твердого материала, то ее можно опять поставить на свое место, приправить и засветить. Тоже бывает и с душою, которая вознерадит о своем спасении. Охлаждение и разленение умаляют по немногу в душе жар святой ревности, так что наконец и ничего почти не остается от теплоты и горения духовного в сердце. Тогда враг спешит окончательно подавить его, порождая безвкусие ко всем святым занятиям и производя при них отталкивающее отягощение. Но если б эта душа позаботилась прежде охлаждения оградить себя в трудах Богоугождения, как крепостью какою духовною, страхом оскорбить столь милостивого к нам Бога; то в час искушения это непременно пришло бы ей на сердце, и избавило ее от опасного охлаждения. Пусть, впрочем, и расслабнет она, по забвению; но если она прониклась страхом горькой вечной участи оскорбителей Бога, то воспоминание об этом всегда сильно снова отрезвить ее, и возвратить в состояние возбужденного ревнования о Богоугождении, из которого ниспала она по разленению.»

Так наставлял он братий, приближая к их понятиям вещи духовной посредством сравнений. Но потом Бог усугубил его дар ведения, и он удобно объяснял самые трудный места Писания, почерпая из него, когда нужно бы­ло, и назидание, и утешение с сильным и действенным словом. Преимущественный, впрочем, предмет его бесед составляло убеждение быть верными порядкам внешней и внутренней жизни, какие заведены во всех обителях пр. Пахомием, и всегда во всем слушаться настоятелей.

Когда св. Афанасий со славою возвратился на свой престол, Орсисий послал к нему некоторых братий с приветствием и извещением о последовавших за смертью пр. Пахомия изменениях. Во главе этих братий был Закхей— главный на все обители эконом. Узнав, что пр. Антоний, когда проходили, они те местности, находится на внешней горе, они поспешили воспользоваться этим столь благоприятным случаем, чтоб повидать сего великого старца и при­нять от него благословение.

Пр. Антоний, как только узнал, что они к нему подходят, тотчас встал с места, где сидел, и, несмотря на свой 98-летний возраст, вышел к ним навстречу с изъявлением великой радости, желая поскорее узнать о пр. Пахомии. Те ответили на это одними слезами, которые всем ясно дали понять, что великого их Аввы не было уже в живых. Пр Антоний старался их утешить, воздавая великую по­хвалу святому Отцу их, и убеждая, вместо плача, воспри­нять ревность Пахомиеву и всеми силами стараться идти по следам его к совершенству духовному.

Он спросил их потом, кто заступил место пр. Пахомия. Они ответили, что Авва святый назначил преемником себе Петрония; но он чрез несколько дней умер, и, уми­рая, избрал на свое место Орсисия, который теперь и заправ­ляет всеми обителями. Пр. Антоний уже знал Орсисии, обыкновенным ли путем дошла до него добрая о нем слава, или Бог открыл ему о нем, почему он сказал им: „Не на­зывайте его Орсисием, а называйте Израильтянином *). И как вы идете к Архипастырю, св. Афанасию, то скажите ему от меня: Антоний просит тебя попещись о духовных детях Израильтянина, Сверх того, он вручил им рекомен­дательные письма к великому Святителю,—и, благословив их, отпустил.»

*) Пр. Антоний и ближайшие ученики его Израильтянами называли тех, у кого открывалось умное зрение. Израильтянин, говорили они, есть ум, зрящий Бога.

Св. Афанасий принял послов Орсисия с большим вниманием, и оказал им полную любовь отеческую. И это сделал он не потому только, что получил рекомендательные письма от пр. Антония, но и потому, что сам прини­мал полное участие в Тавеннисиотах и всячески заботился, чтоб чин иночествования, заведенный пр. Пахомием, пребывал в силе, и учрежденные им обители процветали в духовной жизни.

Орсисий с своей стороны употреблял на то все свое старание. И действительно, все братство пребывало в том благоговеинстве и единодушии, в каком оставил его пр. Пахомий. Не малою поддержкою того служили многие старцы, ученики пр. Пахомия, которых пощадило поветрие. Но как многих из них не стало, и притом наиболее близких к нему, то во многих местах прежний дух начал ослабе­вать, и Орсисию тяжело было к прискорбию своему, видеть такое умаление истинного духа иноческого. Там и сям на­чало прорываться желание отъособиться от других и управ­ляться независимо. Повеял дух мира и грозил нарушить общий мир и согласие.

Замечая это, вот что говорил Орсисий в одном из своих общих собеседований: „Замечаю я, говорил он, что некоторые из вас домогаются должностных мест в оби­телях. Так не бывало при жизни блаженной памяти Отца вашего. Тогда никто не искал другого преимущества, как чтоб превосходить других в смирении и послушании, из опасения быть последним в царствии небесном. Вы сами знаете, какого труда стоило мне решиться на преемство Пет­рония, когда он назначил меня на свое место, зная, сколь велика беда—взять на себя иго руководства душе, и не вынесть его, как должно. Я должен был покориться присуждению всех св. старцев. И в этом Моисей, первый из Пророков, подал нам пример. И он, когда Господь назначил его быть вождем народа, отказывался от сего, и умолял уволить его от такого служения; но потом покорил­ся смиренно не по честолюбию, но боясь прогневить Бога.

„Что касается до нас, братья мои, то можем ли мы сер­дечно внимать изречению Спасителя мира: возносяйся смирит­ся, и питать в сердце своем честолюбивые намерения? Или не знаем, что не всякому дается дар достойно управлять другими, и что это принадлежит только тем, которые выше других стоят по превосходству их добродетели? Обратите внимание на следующую притчу: если кирпич не выжжен как следует, то когда положат его в основание здания, строимого на берегу реки, вода размоет его в несколько дней, и здание будет в опасности; но если он хорошо выж­жен, то, напротив, он сделается еще крепче. Таким же образом и те, у которых дух и сердце еще землены, и которые, скажем так, не пережжены еще Божественным огнем, не могут выдержать себя, как должно, быв поло­жены в основание иноческих порядков в обители; большие трудности и искушения со стороны духа мира сего сбивают их с пути, и все у них приходит в беспорядок в том, вчем взялись они поддерживать порядки. Посему нельзя достойно восхвалять тех, которые, не сознавая в себе доста­точно сил к попесению тяжести управления, отказываются принимать его на себя, из опасения и самому подвергнуть­ся большой опасности и подвергнуть опасностям самих управляемых. Только тех, которые сильны верою, ничто поколебать не может; они выдерживают себя верными своему призванию в самых затруднительных обстоятельствах. Орсисий только намекал на начатки честолюбивых планов у некоторых лиц; но они еще не обнаруживались, а были скрываемы. Цель такой речи была—привесть таких в себя и образумить. Зло, однакож, не остановлено тем; скоро оно проторглось наружу и причинило много беспокойства по всем монастырям. Повод к тому подало чрезмерно увеличившееся число братии. Это увеличение поставляло в необходимость увеличивать и способы содержанья, приобретать земли, и другие употреблять к тому средства. Но забота о временном, заведенная за пределы должного, и принятая слишком к сердцу, естественно ослабила в заведовавших делами управления внимание к безвременному и связала их узами привязанности к земле, от которых с таким тру­дом было уже отрешено сердце. Отсюда упадок духа ино­ческого и разшатание монастырского благочиния.

Начало этому положил некто Аполлоний, настоятель Монкосский. Утвержденный пр. Пахомием закон требовал, что­бы во всех обителях все было общее и ни одна из них ничего не считала исключительно своим, а Аполлоний задумал сделать приобретения собственно для своего монастыря, и притом излишние. Орсисий, на котором лежало—наблюдать, чтоб никто ничего не заводил нового против заведенных пр. Пахомием порядков, с любовно напомнил ему о незаконности его предприятий, и когда это не помогло, строго обличил его в допускаемой им погрешности. Но Аполлоний, вместо исправления, раздражился, и побуждаемый злым духом, который хвалился пр. Пахомию, что введет беспорядки в братство по его смерти, задумал отделиться от других, и сделать из своего монастыря обитель, неза­висимую от общего управления.

Злой пример его нашел подражателей. Опираясь на него, и другие позволяли себе подобные же покушения, и смятение сделалось всеобщим. Орсисий сколько ни усиливался остановить зло, не имел успеха, по упорству и ожесточению сердца честолюбивых зачинателей и продолжателей такого зла.

В этой крайности, он пришел к мысли, или совсем оставить управление, или принять кого либо в соправите­ли,—такого, который бы силен был внести добрый мир в братство, по доверию, какое могли все питать к его советам. Но такого кто мог указать верно, если не перст Божий?—Орсисий и обратился, поэтому, к молитве.

Удалясь в одно уединенное место, он дал полную свободу излияниям своего сердца пред Богом, с обильны­ми слезами и воздыханиями. В молитве своей он так взывал ко Господу: „Ты веси, Господи, как раб Твой Петроний, умирая, возложил па меня иго управления братством нашим; но се, за исключением некоторой части братий, пребывающих верными уставу Отца нашего Пахомия, другие не хотят слушать моих слов и любят лучше следовать пожеланиям своего сердца. Не могу я видеть этого начав­шегося по монастырям смятения, без того, чтобы не быть поражаему глубокою о том скорбию; тем паче, что не со­знаю, чтобы сам подал какой либо к тому повод, напротив употреблял всевозможные усилия всех держать в мире и единомыслии. Я болезную, Боже мой, не о том толь­ко монастыре, где зло уже обнаружилось, но оно проникает и в другие обители, и боюсь, что, наконец, все расстроится и следа не останется того доброго единения, которое из всех наших монастырей делало одно единодушное брат­ство. В этой крайности, не имея сил держать всех в прежнем порядке, умоляю Тебя. Господи, указать мне человека, полного твердости и мужества, который мог бы увра­чевать зачавшуюся болезнь, и я предложу его братиям в общего вождя, чтобы мне не быть виновным в погибели их душ, которая, как мне кажется, без этого неизбежна.»

В ту же ночь, Бог дал ему познать волю Свою посредством таинственного сновидения, смысл которого не трудно было понять для него. Он видел два ложа, одина­ково прекрасные и дорогие; но одно из них было старо и подержано, а другое совсем ново. При этом, он услышал следующие слова: ляжь и почий, на новом ложе. Пробудив­шись от сна и рассуждая о своем видении, он уразумел, что это новое ложе—никто другой, как Феодор, любимейший ученик пр. Пахомия. Эта мысль облегчила его скорбь, и он основался на ней тем охотнее, что сам искренно любил Феодора, и был уверен, что он обладает всеми качествами, могущими сделать его достойным над всеми главою, наипаче по тому смирению, которым и прежде всегда отличался.

Утром, он поспешил созвать к себе всех настояте­лей, за исключением Феодора и когда они собрались, ска­зал им: „вам небезызвестно, какое нестроение зашло в наше братство. Я сносил это довольно времени, в надежде, что после бури настанет наконец и тишина; но ожидание мое не оправдалось, мир не возвращается, нестроение же напротив растет и растет. Предъявляю вам, что я не могу более один нести столько забот, и уверен, что вы не бу­дете принуждать меня к тому. Я полагаю, что в настоящих обстоятельствах, никто так хорошо не может спра­виться с делами, как Феодор, который с давнего времени приобрел общее всех уважение и пользовался особенным расположением и довернем св. Отца нашего.»

Этот выбор был принят всеми с удовольствием, и радостью: ибо к Феодору все издавна питали полное доверие. Тотчас послали за ним, чтоб публично признать его главным над всеми Аввою. Пока его ожидали, Орсисий поти­хоньку удалился в свой монастырь—Шенобоск, откуда, впрочем, он тотчас вынужден был возвратиться, потому что Феодор решительно отказался занимать его место, пока он сам не скажет ему о том.

Возвратясь, он убедил Феодора принять на себя общее управление, и опять отправился в Шенобоск, вполне до­вольный тем, что сложил с себя тяготившее его бремя. Из Шенобоска, впрочем, несколько времени спустя, он пере­селился в Монкос, частью, чтоб показать, что никакого не имеет неудовольствия на зачинщиков зла, частью, чтоб полнее насладиться преимуществами безмятежной жизни, не занимая никакой должности.

Но Феодор не так смотрел на дело. Он не считал себя главным, а вторствующим в управлении, и хотя Монкос далее еще отстоял от Пабо, где он основался жить, чем Шенобоск, не ленился часто ходить туда, чтоб поль­зоваться советами Орсисия во всех делах. Этого мало; он уговорил его перейти жить в Пабо, чтобы вести духовные беседы к братиям; просил также посещать монастыри, и вообще не хотел быть иным, как помощником Орсисия. Оттого во все время между ними самое тесное было единение, к утешению и назиданию всех братий.

Они оба равно были высоко ценимы и св. Афанасием, который называл их двумя столпами иночествования по чину пр. Пахомия, столь для него драгоценного, и изъявлял желание; чтоб они не оставляли управления, находя его очень спасительным для братства.—И точно, своею бдительностью и строгим наблюдением за исполнением установленных порядков, они держали все братство в своем чине, и жизнь духовная процветала в нем не менее, как и в начале. Прорывались, конечно, случаи и падений и неповиновения которые причиняли чувствительную скорбь и Орсисию и Феодору; но они не нарушали общего доброго течения дел. Это впрочем, блаженное время прервано было кончиною пр. Феодора, которая крайне огорчила и блаж. Орсисия и все брат­ство. Орсисий, по глубокому смирению своему, почитая пр. Феодора более способным управлять делами обителей, желал сам умереть вместо его когда увидел, что болезнь его уже не не к смерти, и усердно со многими слезами молил о том Господа; но был упрежден в этом пр. Феодором, кото­рый давно уже докучал о том в молитвах на гробе пр. Пахомия, и Бог услышал молитву его.

Таким образом управление снова легло всею своею тяжестью на Орсисия. Господь утешил его в сей скорби с одной стороны вниманием св. Афанасия, который писал по сему случаю и к нему и ко всему братству утешительные и уве­щательные послания (См. его творения, том 3), а особенно тем, что даровал ему более глубокое разумение Божественного Писания, дававшее особую силу его слову. Так, Божиею укрепляем благодатию, он имел утешение долгое время держать все обители в блаженном мире, к общему утешению и назиданию всех.

Полагают, что блаж. Орсисий с пр. Феодором прибави­ли некоторые пункты к уставу пр. Пахомия, какие считали они необходимыми, судя по обстоятельствам времени, хотя нельзя указать, какие именно. При них окончательно уста­новились порядки и определены правилами все случайности, дававшие повод к тому или другому постановлению. Последующие вожди пользовались уже тем, что получили от них. Почему весь устав пр. Пахомия, переведенный блаженным Иеронимом, озаглавливался: устав трех вели­ких старцев.

Но блаж. Орсисий оставил по себе и особое писание о Достодолжном образе жизни монашеской. Приближаясь к смерти, он написал братиям как бы некое духовное завещание, в котором изобразил законы духовной жизни, ее цели и средства, пособия к должному прохождению ее, и препятствия, встречаемые в ней на каждом шагу. Это малый очерк подвижничества, применительно к тем порядкам, какие завел пр. Пахомий.

Это писание мы приложим здесь после устава, который, в некоторых пунктах поясняется им. Некоторые же пунк­ты устава читаются здесь слово в слово. К нему прило­жим и другое малое писание блаж. Орсисия о шести благих помышлениях. То и другое помещено в изд. Migne—в 40 т. Греческой Патрологии.

Первое свое писание блаж. Орсисий заключил словами св. Павла: аз убо жрен бываю, и время моего отшесвия наста (2 Тим. 4, 6). Он почил, как полагают, в 380 году, правив всем братством пр. Пахомия лет двенад­цать один и лет 20 вместе с пр. Феодором. Церковь по­минает его вместе со всеми подвизавшимися в сыропустную субботу.

3. Житие пр. Феодора Освященного.

Пр. Феодор происходил от богатых и знатных ро­дителей Латопольской области в верхней Фиваиде. Но мирские преимущества родителей не ослепляли его; с детства питал он расположения неземные. Куда зрит устремление его сердца, особенно обнаружилось в одно время, в праздник Богоявления, который в доме его был провождаем с особою торжественностью.

Видя богатые приготовления в этот день, он сказал в себе со слезами: „О, Феодоре! к чему послужит тебе, если бы даже ты стал обладателем всего мира и имел в руках все способы наслаждаться всеми утехами его, а по смерти имел несчастье лишиться наслаждения неветшающими благами небесными? Нельзя тому и другому быть вместе: а если здесь утехи, то там мучения; или там блаженство, если здесь скорби и лишения.» Сказав это, он удалился в одну более отдаленную комнату дома, и там, простершись на земле, изливал душу свою в молитве пред Богом. Изъявляя то, что у него было на душе, он молился: „Я ни­чего не желаю, Господи мой, из всего, что есть в мире сем. Тебя Единого желаю, и того, чтоб всегда был в благоволении Твоем.— Молю убо Тя, Владыко, настави мя на путь Твой, чтоб мне всегда творить волю Твою, и пребывать в любви Твоей.»

Мать нашла его тут и звала на общее веселье, но он упросил ее оставить его одного в покое; и пробыл в этом молитвенном и богомысленном расположении весь остаток дня того. Тогда было ему лет одиннадцать или две­надцать. Несмотря, однакож, на такую молодость, он начал вести строгую жизнь, не ел мяса, и постную пищу принимал только однажды в день по немногу, а иногда и через день. Но это не мешало ему ходить в школу и учить­ся, как обычно, человеческим мудростям. Так продолжа­лось два года, Потом, не имея более сил удерживать стремления своего духа, он с благословения родителей, или тайно, удалился в один из Латопольских монастырей, которого иноки славились высокою жизнью, и под их руководством стал делать первые опыты в иноческом под­вижничестве.

У этих иноков был такой порядок, что день прово­дили они каждый в особом уединении, а к вечеру соби­рались все в одно место, совершали молитвы, и вели вза­имную беседу о душеспасительных предметах. В один из таких вечеров, зашла речь о пр. Пахомие и о заведенных им иноческих порядках, о которых относились сбольшою похвалою. От этого Феодор загорел желанием видеть пр. Пахомия и жить под его руководством, и он начал молить Господа об исполнении сего желания. Случилось по Божию устроению, что в это же время зашел в обитель старец Пекусий, ученик пр. Пахомия, посланный им в Латополь по делам. Феодор упросил взять его с собою; и таким образом скоро увидел исполнение своего желания: за что теплые воссылал благодарения всемилостивому Господу. Пр. Пахомий имел извещение свыше о приходе Феодо­ра, и принял его с отеческою любовью. Феодор с своей стороны, видя себя окруженным такими ревнителями о духовном преспеянии, горел духом восподражать им, и если не сравняться с ними, но крайней мере, не слишком резко отличаться от них своим несовершенством. Три особенно добродетели ревновал он возделать в себе в на­чале: чистоту сердца, молчание уст и скорое и искреннее по­слушание. Верно исполнял он все установленные порядки и усердно проходил все делания, какие там полагались в условие к преспеянию в духовной жизни, особенно был неутомим в бдениях и молитвах. Оттого скоро сделал он большие успехи в духовной жизни, и не смотря на юность, бывал в состоянии давать спасительные советы старшим, и утешать братий, в скорби находившихся по какому либо случаю. — Видя это, пр. Пaxoмий радовался духом и паче возлюбил Феодора, предугадывая, что со временем он будет преемником ему в управлении братством.

Мать, потерявшая Феодора из виду, услышав, что он подвизается в Тавеннисиотском монастыре, пришла повидать его, и если можно взять его поближе к себе,—для ус­пеха в чем запаслась письмами к пр. Пахомию от местного епископа. Она остановилась в гостинице женского монастыря, бывшего на другой стороне Нила и послала от­туда письма к пр. Пахомию от епископа, прося его и с своей стороны доставить ей возможность повидать сына сво­его. Пр. Пахомий позвал Феодора и сказал ему: мать твоя здесь и желает видеть тебя. Пойди к ней и удовлетвори ее желание, особенно потому, что и епископ о том же пишет, которого слово надо уважить. Пр. Феодор, уже умерший всем естественным чувствам, отвечал пр. Авве со смирением: „Прошу тебя, отче мой, удостоверь меня наперед, что я не дам ответа в день судный за то, что после таких начатков иночествования, кои суть плод благодати Божией, я пой­ду к матери, которую оставил зараз вместе со всеми дру­гими пристрастиями мирскими, и соблазню тем братий. Если в Ветхом Завете сыны Левиины не раздумывали принести в жертву повелению Бога живого любовь к родителям и родным (Втор. 33, 9. 10; Исх. 32, 27—28); не тем ли паче в новой благодати, Господу всецело себя посвятившие, не должны ставить любви к родителям выше любви ко Господу? Ибо Он сказал: иже любит отца или матерь паче Мене, несть Мене достоин (Мф. 10,37). Я так себя имею, что в мире для меня ничего уже нет, после того, как я совершенным отречением отрекся от него.»

Пр. Пахомий с удовольствием слушал это свидетельство совершенного самоотвержения в любимом ученике, и сказал ему: „благословляю твои решения и намерения; не ина­че, как так надлежит быть расположену настоящему иноку. Пребудь в этих чувствах и расположениях. Я не сомневаюсь, что и епископ, узнав о твоем твердом решении, не толь­ко не оскорбится тем, но еще порадуется, видя в этом добрый успех в духовной жизни. Никто не станет ставить тебе в вину того, что ты оставил естественную любовь к ро­дителям, чтоб любить их в Господе Иисусе Христе, как членов единого таинственного тела Христова: ибо плоть и кровь царствия Христова не наследят.»

Мать, узнав о таком решении сына, что он не только домой возвратиться, но и видеть ее не хочет, решилась и сама не возвращаться домой, а жить иночески в девическом монастыре, говоря в себе: если угодно будет Господу, увижу как нибудь сына моего между святыми Отцами, и душу мою приобрящу его ради. Так мужественное изволение юного инока работать исключительно Единому Богу, не только ему свою дущу, но и душу матери его спасло, приведши ее в тесное и прискорбное иноческое Бога ради житие.

Это, впрочем, не единственный пример отрешения пр. Феодора от естественных чувств. Скоро представился и другой к тому случай. Пришел брать его Пафнутий, желая посвятить себя иноческой жизни. Пр. Феодор держал себя к нему с такою безучастностью, как бы он был ему совсем чужой, что очень опечаливало Пафнутия. Пр. Пахомий, боясь, как бы это не ввергло Пафнутия в крайнее малоду­шие, сказал Феодору, чтоб он поснисходительнее относился к своему брату, говоря, что снисходить к немощам новичков, которые еще не совсем отрешились от человеческих чувств, не только есть дело похвальное, но и обязательное для тех, которые больше их преуспели в сем деле. Пр. Феодор, с тех пор, начал действовать, как велел ему великий Авва.

У пр. Феодора был еще другой брат, старший, по имели Макарий. И тот, по примеру его оставил мир и вступил в число Тавеннисиотских иноков.

Пр. Феодор преуспевал все более и более в духовных совершенствах, а паче в отречении от своей воли и в послушании своему великому наставнику, которому старался подражать во всех вещах. Если случалось, что св. Авва укорял его за что, он никогда не извинял себя, и прини­мал обличение с смиренным молчанием, даже и тогда, как бывал совсем невиноват. Когда пр. Пахомий давал ему такие приказания, которых исполнение казалось неуместным, он никогда не позволял себе возражать или представ­лять какие объяснения по сему случаю, а тотчас приступал к исполнению повеленного, говоря сам в себе: Бог внушил старцу дать мне такое приказание, наперекор моему смышлению и моей воле, чтоб поскорее умертвить в конец мою самость, которая делает меня столько недостойным пред Богом. К этому прилагал он и молитву к Богу даровать ему охотное и неразмышляющее повиновение, чтоб и мысли никогда у него не возникало, о неуместности какого либо распоряжения старцева.

Такое смиренное с самозабвением послушание тем более в нем имело цены, что он и родом был из знатных и по дарованиям, и образованием превосходил там всех. И если в последствии, он стал во главе всего братства, то на такую высоту возвели его не познания и не другие какие преимущества, а именно то, что он при всех их умел беспрекословно повиноваться.

Пр. Пахомий питал большие о нем надежды, и не боялся делать ему разные довольно трудные поручения, то утешать скорбящих, то укреплять ослабевающих, то возвращать к долгу непокорных. И все такие поручения он успевал исполнять к удовольствию Аввы с отменным благоразумием.

Замечателен следующий случай: один брат нерадивый и непокорный, не терпя более обличений, какие делал ему пр. Авва, и исправиться желания не имея, решил бежать из монастыря. Блаж. Феодор, узнав об этом, притворил­ся, будто и сам имеет неудовольствие на старца, и желает бежать из монастыря, и сказал тому брату: ведаешь ли, брат, жестоки паче меры слова этого старца, и не знаю, воз­могу ли я более терпеть здесь. Брат тот обрадовался, ду­мая, что нашел единомышленного себе товарища. Тогда пр. Феодор сказал ему: побудем еще немного здесь, брат, и если старец переменится к нам и станет добр, останем­ся здесь, а если по-прежнему будет зол и яростен, бежим отсюда вместе. Брат согласился на это и остался в обители ждать, пока выдут оба вместе. Между тем пр. Феодор рассказал все пр. Авве. Одобрив эту меру, пр. Пахомий, спустя немного, позвал их обоих, и преклонив голову пред ними, сказал: простите мне, братие, согрешил я пред вами; но и вы должны, как искренние сыны, терпеть и носить немощи Отца вашего. Видя такое смирение старца, брат умилился, сознал свою виновность и положил быть вперед во всем исправным, отбросив всякое помышление о побеге из обители.

Пр. Пахомий, находя пр. Феодора достаточно утвержденным в жизни по Богу и мудрым в ведении внешних дел, поручаемых, ему, наконец положил вверить ему и настоятельство над братьями. Он поставил его Аввою монастыря Тавеннисиотского, сам же давно уже жил в Пабо, который сделался местом пребывания главных Авв. Пр. Феодору было тогда около тридцати лет. Не смотря, однакож на такую молодость, кроме управления особым монастырем пр. Пахомий часто поручал ему посещение и всех других обителей с правом делать в них распоряжения, какие найдет нужными, и распоряжения сии исполнять так, как бы сам пр. Пахомий лично их делал. Об этом обители предварительно были извещены самим пр. Пахомием.

Пр. Феодор, впрочем, при всем том, что был и Аввою особого монастыря и бывал ревизором всех других обителей, нисколько тем не надымался, а, напротив усугублял свое смирение, смотря на свои должности, как на бремя обязательного послушания Авве и послужения братиям, в видах споспешествования их духовному преспеянию. И в своем монастыре он так себя держал, как бы не имел никакой власти, а был всем слуга: так мертв он был для себя. Духом пребывал он в Боге, в мо­литвенном, любовью возгреваемом, общении с Ним: по­тому и братьям служа, служил, как Богу, неутомимо забо­тясь об их духовных потребностях и о телесных нуждах. В первом отношении Бог наделял его даром сло­ва, которое производило дивные действия на души слушавших, а во втором—терпением и благоразумием, с которыми он легко препобеждал все встречавшиеся затруднения.

К Авве своему великому пр. Феодор всегда питал искреннее благоговение, и слово, исходившее из его уст принимал, как слово Божие. Может быть оно не так бы­ло искусно но внешней форме, но всегда было осолено духовным помазанием, которого вкус не был безвестен пр. Феодору. Это и влекло его всегда слушать пр. Пахомия. Для этого он каждый день ходил в Пабо вечером, когда обыкновенно пр. Пахомий вел беседы к своим братиям, и возвратись оттуда, передавал братиям обители своей слы­шанное в беседе пред отхождением ко сну.

Великий дар, действовавший в пр. Феодоре,—воодушев­лять малодушных и утешать скорбящих, был причиною того, что посещения им обителей были принимаемы с осо­бенной радостью, доверием к нему и искренним к нему обращением. И в беседах своих он раскрывал более утешительные стороны обетований трудящимся в богоугождении, чем грозные суды, готовые разленившимся.

В одной обители, во время посещения его, привели к нему брата, обвиняя его в воровстве. Брат этот был не виноват; на того же, кто был виновен в самом деле, никому и в голову не приходило подумать, чтоб он это сделал, потому что он всегда доброе о себе внушал мне­ние добрым своим поведением. Но когда никто не обвинял его, совесть не дала ему покоя. Ее укора не мог, он более сносить, ибо подходило время, что из-за него должен по­страдать невинный, что удваивало вину его и без того не­малую. В этой крайности, он с доверием обратился к пр. Феодору, и с искренним раскаянием открыл ему вину свою.

Пр. Феодор, видя его смиренное раскаяние — залог верного исправленья себя, простил ему грех; брата же невин­но осужденного призвал к себе и с отеческою любовью и состраданьем сказал ему: „Я знаю, что ты невиновен в том, что на тебя взводят, но перенеси это благодушно. Если в этом ты невиноват, в другом чем виноват пред Богом. Сочти, что это пришлось тебе потерпеть за ту вину, которой люди не видели, а видел Бог; и Бог, видя твое смирение, простит тебе все грехи твои, и особенным осенит тебя благословением.» Так он и того, не обличив, исправил, и этого утешил, не раскрывая в чем дело. С такою рассудительностью и снисхождением действовал он на братий. Но это не означало слабости его характера; где требовало благо доброго иночествования, там он был строг, и не смотрел ни на какие человеческие уважения; братия все это знали.

Не смотря, впрочем, на то, что поручал ему руково­дить других, пр. Пахомий не переставал бодрствовать над ним самим, и более и более утверждать его в началах истинно духовной жизни, не пропуская ни одного случая, ка­кой подавал повод к тому. Однажды, пр. Феодор страдал очень головною болью и просил пр. Пахомия помолиться Богу, чтоб Он избавил его от сей болезни. Пр. старец сказал ему: терпи; если бы не было полезно тебе это страдание, Бог и без моей молитвы не попустил бы быть ему в тебе, ибо Он Сам блюдет усердно волю Его творящих. Поминай страсти Господни и терпение Иовле, и забудешь и болезни свои.

Пр. Феодор часто сподоблялся особенных видений и откровений и всегда сказывал о том пр. Авве своему. Пр. Пахомий никогда не забывал ограждать сии небесные к нему благоволения таким словом, которое преграждало бы путь к сердцу его всякому тщеславному помышлению. Иногда го­ворил он ему: область вещей Божеских необъятна; малость некую дает Бог знать из них, и то в той лишь мере какой способен кто восприять ведение о них. Как мы бедны и немощны!—В другой раз внушал: получивший десять талантов, десять и прибыли принес. Возми это себе во внимание и не допусти себя, быть некогда осуждену вместе с сокрывшим талант свой в земле. Пр. Феодор внимал этому со слезами, и не тщеславием каким, а глубоким сокрушением и смирением исполнялся в сердце своем и в этих случаях, ясно указывавших на высокое его совер­шенство духовное.

Вот случай, показывавший, как бдительно пр. Пахомий смотрел за всем, что происходило в душе пр. Феодора, и с какою отеческою нежностью и вместе с строгостью, спешил он исправить всякую вкрадавшуюся в сердце его неправость. Пр. Пахомий слег от болезни; это было за два еще года до его смерти. Первейшие ученики его собрались во­круг его и для возможного облегчения болезни, и из опасения лишиться своего отца, не услышав последних слов его. В это время, находясь в особой келии, не на глазах пр. Пахомия, они начали рассуждать, кто бы мог достойнее занять место великого Аввы, если бы Богу угодно было взять его. Как все они были убеждены, что никто настолько не близок в духе к пр. старцу, как Феодор; то и налегли на него, требуя от него обещания, что в случае смерти Аввы, он не откажется взять на себя попечение о всем братстве. Пр. Феодор отказывался решительно, несмотря ни на какие настояния; но когда это повторилось несколько раз и все с большею, и с большею силою, тогда он уступил им и изъявил согласие на их желание.

Исторгшие такое согласие, никак не думали, чтобы пр. Феодор сделал что худое, дав его; но пр. Пахомий, узнав о том, не одобрил его, не потому, чтоб считал его недостойным, но потому, что провидел, что при этом в сердце Феодора проскользнули помыслы суетного тщеславия, которых оно дотоле было чуждо.

Чтоб заглушить и с корнем исторгнуть это злое прозябание, пр. Пахомий велел позвать к себе настоятелей—Сура, Псентаисия, Пафнутия. Корнелия, а вместе с ними и Феодора. Когда они собрались, он предложил им объявить ему от­кровенно, не видит ли кто в себе чего худого в настоя­щее время. Чтоб подать им пример, он сам первый сказал, что в себе видит. Подражая ему, говорили и другие, кто одно, кто другое. Дошла череда и до пр. Феодора. Старец спросил его, не чувствует ли он в себе чего укорного. Пр. Феодор со смирением исповедал, что было У пего на душе, говоря: „Будет семь лет с того времени, какты поручил мне обитель и приказываешь посещать другие монастыри и делать в них нужные распоряжения. Во все это время, ни однажды не приходила мне мысль, что буду твоим преемником в главенстве над всем братством; а ныне я нахожусь в этом искусительном помысле, и чувствую, что я не столь сильно борюся с ним, как бы следовало.»

Пр. Пахомий сказал ему: „хорошо, что ты так созна­ешься в оплошности своей; но я вижу, что ты еще очень доступен влиянию страстных помыслов и нахожу необходимым побыть тебе в числе братства, простым иноком, чтоб иметь более времени заняться собою и испросить у Господа прощение в допущенной погрешности. » С этим словом он отставил его от настоятельства.

Пр. Феодор вышел из собрания, проникнутый глубо­кою скорбию сердечною не о том, что лишен власти, но о том, что позволил себе увлечься честолюбивым помыслом и тем опечалить отца своего духовного. Удалившись в ке­лию, он предался плачу и воздыханиям, боясь, не отвратил бы Господь лица Своего от него и в конец не предал его в руки падения, на терзание страстям, а чрез них и врагам нашего спасения.

Два года пробыл он под этою епитимиею, до самой смерти пр. Пахомия. Во все это время, он с таким сокрушением каялся, и в таком смирении держал себя, что казался одним из новичков. Горько плакал он и обиль­ные проливал слезы до того, что стали бояться, не повре­дило бы это его зрения. За то пр. Пахомий, восстановляя его в прежнее достоинство, сказал, что Бог даровал ему бла­годать подвинуться в сие время вперед в духовном со­вершенстве, в семь разе более, нежели сколько обладал он им до того времени.

В предсмертные дни, пр. Феодор неотлучно был при своем Отце; и Авва святый показывал ему знаки искрен­ней отеческой нежности. Он внушал ему с особенным напряжением никогда не забывать немощных братий и вся­чески пещись о тех, которые расслабевают в нравствен­ной крепости своей и начинают нерадеть о богоугождении. До трех раз он повторял ему это внушение. Видно было, что он предназначал его в главные настоятели над всеми монастырями; непосредственным однакож преемником себе назначил не его, чтоб дать ему время и побуждение окончательно утвердиться в смирении.—Преемником себе, как сказано уже, назначил пр. Пахомий Петрония, за которым следовал Орсисий; и Орсисий уже передал главное начальствование пр. Феодору.

Как уже известно, это произошло вследствие того, что Орсисий, не имея довольно сил и мужества подавить недоб­рое движение в обителях, которому начало дал Монкосский настоятель Аполлоний, обратился к Богу с прошением ука­зать ему преемника, который бы с успехом восстановил расшатавшийся мир в братстве; и Господь указал ему в особом видении на Феодора.

Как все сие совершилось, сказано в житии Орсисия. Пр. Феодор принят был всем братством с открытым сердцем, с полным доверием и готовностью слушать его во всем.

В первом же слове своем ко братиям он показал, куда будут направлены его усилия, именно к восстановлению общего мира и скреплению всех единым союзом люб­ви. Он представлял им, чего стоило пр. Пахомию учреждение братства, какие подъял он для того труды, какие выдержал борьбы с врагами нашего спасения, и сколь страш­ная вина падет на тех, которые своим несогласием расстроят это великое дело; представлял также, в каком блаженном состоянии находились все при пр. Пахомие, убеждая их возвратить себе сие блаженство братским взаимным единением и совершенным отрешением от благ земных. „Несколько лет прошло, по смерти Отца нашего, говорил он им,—и где девались то благое состояние и тот сладкий покой, какими мы наслаждались при нем? Тогда у нас не было других желаний, кроме ненасытимой жажды слышать слово Господне, сладчайшее паче меда и сота, и обога­щаться познанием вещей божественных. Мы жили в отрешении от всего земного, и наши сердце и сознание пребывали на небе, а не на земле. Как прозябший до костей, берется бежать изо всех сил, и бежит, пока не почувствует прилива сладкой теплоты и совсем не согреется: так все забыв, гнали и мы к почести вышнего звания о Христе Иисусе, Единого Бога ища, и теплотою Его любви согреятися жаждая; и чем больше мы вкушали Его, тем более жаждали вкушать; и Его присутствием наслаждаясь, в Него Единого имели вперенным ум ,и желания не имея развле­каться помышлениями о чем либо другом. Ныне же, по­смотрите, сколь плачевно у нас положение дел. Отчего? От­того, что отдалились мы от Бога, и земное стало ближе к нам, чем Он. Но опомнимся и возвратимся к Нему. Его беспредельная благость не отвергнет нас, и снова изменит сердца наши и возвратит им Свою ублажающую близость.» Так говорил преподобный и был столько проникнуть скорбию, что не мог удержать слез: плакали с ним и все слушавшие.

Вскоре пошел он посетить монастыри, в сопровожде­нии некоторых уважаемых братий, и всю мудрость слова своего и теплоту любви своей направлял к тому, чтобы всех возвратить к единодушию и братскому союзу. Бог благословил его усилия полным успехом. Сам Аполлоний, отделившийся было с своим монастырем от братства, сно­ва возвратился в него и подчинился общим порядкам, под единым Аввою. Так доброе согласие опять водворилось меж­ду всеми, и враг душ, ввергавший в среду их огнь раз­деления, был посрамлен.

Этот образ действования на братий искренним советом и теплотою любви и благожелательства, сердца всех привязал к пр. Феодору; и все с полным доверием обращались к нему со всеми своими духовными нуждами, открывая ему свои самые сокровенные помыслы и располо­жения. С своей стороны, он их утешал, воодушевлял, укреплял, вооружал против искушений врага и врачевал внутренние их раны, действенно, как опытный духовный врач, которому ведомы все тайны духовной жизни.

Особенно был он терпелив и относился с дивною снисходительностью к тем, которые плохо пользовались его советами и оставались в обычном нерадении о спасении. Он не переставал их увещевать, представляя, для возбуждения их, потрясающие истины нашей веры, могущие умягчать самое загрубелое сердце; наипаче же прибегал к молитве, веруя, что Господь, Которому дорого спасение душ, не оста­вит бесплодной такую молитву. К заботам таким он поощрял себя тем убеждением, что если он оставит этот труд по причине тяготы, которую надо вынесть, приводя других в самих себя и заставляя исправиться, то Бог потребует с пего отчета в погибели их и в погибели тех, которые увлечены будут их примером. Вот поче­му он не давал очам своим дремания, бодрствуя над душами всех и не щадя при сем никаких усилий.

„И за самого себя давая отчет, говорил он, кто устоит на суде?—Какого же оправдания может надеяться тот, кто должен давать отчет еще и за других?»—И усугублял свое ревнование о спасении их. При всем однакож том, что управление его шло очень исправно, он, по глубокому сми­ренно своему, никак не думал, что исправляет свой долг, как должно, уверяя, что он очень далек от того, чтобы иметь все качества, какие должен иметь настоящий Авва. Такие смиренные о себе держал он мысли, особенно пото­му, что своими глазами видел высокий пример начальствования в блаженном Отце своем Пахомие. Этот пример не выходил у него из памяти; и когда, давая наставления, он хотел придать особый вес своим советам, всегда при­водил добродетели и уроки преподобного Аввы, давая разу­меть, что не он учит, а продолжает учить общий всех их великий Отец.

Сделавшись главным Аввою, пр. Феодор послал в Александрию к св. Афанасию двух братий, Феофила и Коприя, с извещением об этом и с прошением благослове­ния и утверждения. Возвращаясь оттуда, они привели с собою Аммона, юношу лет семнадцати, который, как только обратился к вере, так пожелал вступить и в иночество, прослушав одну беседу св. Афанасия об этом образе жизни. Впоследствии, этот Аммон был епископом и по желанно Архиепископа Феофила описал деяния пр. Феодора Освященного, какие сам видел своими глазами и о каких слышал от других очевидцев.

На первом месте он ставит, как был изумлен стройным порядком, который царствовал в собрании, куда он был введен в первый раз, несмотря на многочислен­ность братий; затем рассказывает о разных случаях, ког­да Бог открывал пр. Феодору сердечные сокровенности бра­тий, в их назидание и исправление, и о многих исцелениях, какие совершал он для прибегавших к его помощи в его ли обители, или в то время, когда он посещал другие монастыри.

Рассказывает также, как пр. Феодор, взяв с собой 40 братий из монастыря Пабо, где он имел постоянное пребывание, отправился на один остров Нила—нарезывать ветви для делания рогож. Там он пробыл нисколько дней и во все время неопустительно как было исполняемо общее молитвенное правило, так ведено им самим вечернее собеседование, как бы они были в монастыре. В один ве­чер, когда вел он свою беседу, подползли в его ногам две небольшие ехидны. Чтоб не прерывать беседы и не развлекать внимания братий сторонними предметами, он выгнул ступню дугою и, пропустив туда ехидн, продержал их там, пока кончил беседу, и тогда уже пустив их, велел побить.

Рассказывает еще, что к Пасхе собиралась обыкновенно не одна тысяча братий праздновать вместе сей великий день. В одно время собралось их тысячи две. В среду на Пасхе пр. Феодор, после обычной беседы, сидел с ними и разрешал недоумения, какие кто имел о разных местах Писаная. Наговорившись в сытость, он встал и, распус­кая собрание, сказал: „для меня великое утешение вести с вами беседы по вашим вопросам. Из этого заключаю я, что вы непраздно проводите время, а даете пищу уму сво­ему, вникая в словеса Бож. Писания.» Затем, прибавив еще несколько слов, заметил: „блюдите себя и паче всего бегайте тайноядения. Вещь эта кажется небольшою; но она велика потому, что дает вход в сердце бесу-губителю, который после малого сего, не замедлит научить и большему чему.» Не успел он кончить слов этих, как один брат подошел к нему и исповедал такой именно грех свой. Но пр. Авва поспешил прикрыть своею мантиею лице его, чтобы не всем явен он был и, видя его раскаяние, отпустил с внушением—блюстися прочее.

В другой раз, говорит, некоторые из братий, посланных рубить дрова для обители, отдалившись несколько от других, при работе, предавались шуткам и смеху. Во время молитвы Бог открыл пр. Феодору об их проступке, и в следующей по возвращении их беседе, он говорил в общем собрании: „Не безызвестно вам, братие мои, что те, которые дают обет иноческой жизни, должны вести себя более строго и свято, нежели прочие люди. Их жизнь долж­на быть более ангельскою, чем человеческою. отрекшись от мира и самих себя отвергши, они должны жить Тому лишь, Кто умер и воскрес ради их, сораспиная Ему себя произволением. Таков дух нашего чипа. Для этого, имен­но, оставляли мы родителей и соединились здесь в одно братское общество. Мы должны смотреть потому на Христа Господа, как на образец свой, чтобы во всем сообразовать жизнь свою с Его жизнью. Он для нас путь, которым должны мы шествовать неуклонно. Должно нам также дер­жать то убеждение, что Бог милосердый даровал нам Бо­жественное Писание не для того только, чтобы утверждать в вере и жизни по вере возжелавших достигнуть царствия небесного, но и для того, чтобы утвержденные в той и другой подавали пример другим, и все во взаимно—назидании успешно текли к предназначенному им совершенству. Но, к великому прискорбию моему, некоторые из нас, шествовавших добре, начали возмущать стопы ног своих и делать неверные шаги. Четыре брата из тех,которые были посланы рубить дрова, отдаляясь от других, предавались смеху, шуткам и всякому пусторечию, — не поимевши в мыс­ли, что, поступая так, они оскорбляют Духа Святого в душах своих. Он открыл мне об их прегрешении, чтоб я обличил их, и чтоб они, выслушав мое обличение, при­шли в себя и, раскаявшись, поспешили очистить грех свой. Не знают разве они, что говорить пророк Иеремия: Не седох в сонме их играющих, но бояхся от лица руки Твоея: на едине седях, яко горести исполнихся  (Иер. 15, 17)? Или забыли они, что сказал Иов:   Да обратится на главу мою всякое зло, аще ходих с посмеятели  (—31, 5)? Не знают разве, что Бог в рабах Своих не менее наказывает малые грехи, как и большие для того, чтоб вернее обезопасить их спа­сение? Не читали будто, что говорить Соломон: яко глас терния под котлом, так смех безумных  (Еккл. 7, 7)? И в другом месте:   смеху рекох: прегрешение  (—2, 2)? И еще:  блага ярость, паче смеха  (—7,4)? Так-то, братие мои, умоляю вас быть более внимательными к себе самим и воспользоваться уроком Апостола, который гово­рит:  смех вам в плач да превратится и ра­дость в сетование  (Иак. 4, 9), из опасения, как бы не подпасть страшному приговору, изрекаемому Спасителем на смеющихся:  горе вам смеющимся ныне, яко воз­рыдаете и восплачете  (Лук. 6, 25). Сами себя самоохотно осудите на покаяние, своею волею предайтесь плачу и воздыханию—и это избавит вас от слез, которые вынуж­дены будете проливать бесполезно в другой жизни. Поставьте себя в присутствие Господа, и с искренностью сердечною скажите Ему с Пророком:  беззаконие мое аз возве­щу  (сознаю),  и попекуся о гресе моем  (Пс. 37, 19). Такой спасительный совет дал пр. Феодор тем четырем братиям. Они не вместе стояли в собрании; но как бы одним духом подвигнутые, вышли на среду, пали ниц, принесли покаяние в слезах, и просили молитв о себе и у Аввы, и у всех братий. Это исправление утвердило их навсегда в добрых правилах, и всему братству доставило впечатлительное назидание.

Был и другой подобный случай, только не с одина­ковыми последствиями. Брат Моисей, часто исправляемый, оставался в обычной своей неисправности. Однажды пр. Феодор послал его вместе с другими братиями на некото­рый остров Нила собирать травы, которые солили для сто­ла братий; но к концу пятого дня послал за ним, чтоб шел скорее в монастырь. Тот ответил было, что придет вместе с другими, когда кончат работу, но был принужден покориться. Когда он возвращался, пр. Авва был в то время с Псентаисием и Исидором и очень скорбел о семь брате. Увидев его, он сказал ему: „легче бы было мне, брат мой, если б мне сказали, что ты умер телом, нежели знать, что ты умираешь душою своею. Не толковал я разве тебе, не убеждал разве тебя столько раз в келии твоей,—бросить злые помыслы, какие ты обык вращать в уме своем? Ты всегда говорил мне, что это все вражеские внушения. Но не говорил ли я тебе, что ты сам призываешь к себе врага развращением сердца своего и сам отдаешься ему прежде, чем он приступает к тебе с искушениями. И вот я вижу, что он теперь совсем овладел тобою.» Моисей, по упорству в зле, начал оправдываться и при­крывать грех свой, но пр. Феодор, определенно указывал ему время и место, где и когда он предавался худым помышлениям своим и своему ласкосердству; и как он все еще хотел сваливать вину на врага, сказал ему: „доселе Бог щадил тебя и не попускал злому бесу вселяться в тело твое на мучение тебе; но как ты сам дал ему место в себе, то наконец и присуждено тебе такое наказание. Отселе ты не будешь более в монастыре, я должен выгнать тебя отсюда.» После сего он велел четырем братиям, какие посильнее, вывесть его из монастыря и отвести в ближайшую деревню. По лишь только вышел он за монастырские ворота, как бес овладел им, и сии четыре брата едва могли довесть его до деревин, связав его крепко веревками.

Скорбь о погибели сего брата скоро была вознаграждена радостью о благом конце и несомненном спасении другого. Пр. Феодор в один день сидел с братьями. Вдруг ра­достью просияло лице его, и он сказал: „радуйтесь, братья мои! Бог явил великую милость к брату нашему Казуру, что в Птолемаидском монастыре. Душа его разрешена от уз плоти и взята на небо, чтоб вечно наслаждаться рай­скими сладостями. Это ему не за то только, что оп всегда тверд был в вере, но за то, что с чистотою сердечною он украсил себя и всеми другими добродетелями. Если приходилось мне иногда делать ему некоторые замечания по случаю нёбольших его оплошностей, то Бог очистил их скорбями, какие он иногда терпел, и особенно предсмерт­ными болезнями.» Эти оплошности, о которых поминает здесь пр. Феодор, были его небодренность и разленение во время ночных молитв.

Однажды, в девятом часу, собрав всех братий, пр. Феодор сказал им: ..Бог внушил мне объявить вам, что кто истинно верует в Господа Иисуса Христа и искренно покланяется Ему, того грехи, совершаемые по крещении, про­щаются, если он искренно раскаивается в них и опять на них не возвращается. Прощены и вам все ваши грехи: по­трудитесь теперь пребыть верными заповедям Господним.»— Лишь кончил он сию беседу, как прибыли Феофил и Коприй, посланные в Александрию по делам обители во второй раз. Они заходили к пр. Антонию и принесли от него письмо к пр. Феодору. Прочитав его про себя, пр. Авва велел потом прочитать его к вслух всех. В нем содер­жалось тоже самое, что он только что сказал братьям, именно, что падающие по крещении, не лишены надежды по­милования, если искренно раскаиваются и не возвращаются опять на прежние грехи.— Надо полагать, что толки об этом ходили среди монахов, навеянные еретиками.

Аммон рассказывает о многих и других откровениях свыше пр. Феодору, о которых он слышал от Авзония и Елуриона. Между прочим, он передает слово самого Феодора о таких видениях и откровениях, которое имеет приложение во всякое время, как бы ни было оно скудно дарами Божиими.

„Надобно, говорил он, иметь в сем отношении боль­шую осмотрительность и паче всего опасаться, как бы не подумать о себе больше, нежели сколько есть. Откровения Бог дает, сам человек остается все тоже ничто. Равным образом, надо подавлять всякое желание откровений. Кому открыть и что открыть — это дело Божие. Нам самим в сие дело встревать с своими желаниями совершенно неуместно. И сколько имеем мы опытов, что такое желание всегда было и есть предначатие обольщения. Враг всевает его, и когда успеет разжечь и увлечь, успеет и обмануть видениями и откровениями ложными.

„Потому и тем, которые сподобляются сего дара, как и тем, которые не имеют его, надо равно питать глубоко-смиренные чувства о себе самих; и об одном просить Гос­пода со страхом, чтоб Он благодатью Своею избавил нас вечных мук. Так поступали все святые Божии: Давид молится:  сохрани душу мою, и избави мя  (Пс. 24, 20). Св. Павел говорит о себе: молился я и избавлен был от уст львовых  (2 Тим. 4, 17); это того льва рыкающего, который ищет как бы пожрать души наши.

„По истине мы имеем дело с врагом хитрым и злокозненным, который часто сбивает нас с пути, прикры­вая ложь и зло призраками истины и добра. И надо иметь особый дар рассуждения духовом, или всеваемых помыслов, чтоб не попасться в его сети. Но как этот дар не всеобщ, то нам дано другое, доступное всем правило для определения истины: покорствуя Богу, покоряйся и Святым Его. Возьмите во внимание, братия мои, что Господь и Спаси­тель наш, на земле явившись и с человеки поживши, не благоволил Сам своим лицем возвестить всему миру исти­ну Свою, но вознесся на небо, а вместо Себя проповедниками истины оставил Апостолов, ниспослав им Духа Святаго — Духа истины. Они пронесли истину Божию во все пределы земли и хранителями ее в Церкви по себе оставили преемников своих, епископов. Ныне, кто хочет знать глас Господа Спасителя, слушай св. Церковь, как говорит она устами пастырей своих, и пребудешь незаблудно в истине. Так в отношении к истине вообще, так и в отношении к истине в частнейших случаях. Что влагается тебе в ум, повеждь пастырям, и они решат, истина ли тут, или прикрытая ложь; и никогда не попадешь в сети врага.»

По мере даров великих, пр. Феодор и смирением был велик. Сколь искренно он все относил к милости Божией, ничего себе не приписывая, видно из того, что он часто рассказывал о своих искушениях и нападениях врага, не дающего ему покоя и о своих опасениях, как бы не пасть, не оскорбить Бога и не быть отверженным от Него.—„Если, говорил он, Ангелы пали, если случались падения между Про­роками, Апостолами, учениками св. Павла, то как не бояться падений нам, немощным и ничего доброго не имеющим?»

К этому присовокупил он однажды пространную речь вообще об опасностях сей жизни, о страхе и осмотритель­ности, с какими надлежит нам проводить жизнь свою. „Вообразите себе, говорил он, гору, возвышающуюся до облак и тянущуюся от востока до запада, и на верху сей горы дорожку в несколько пядей, с той и другой стороны окруженную страшными пропастями. Это есть образ пути, которым идет человек, отрожденный водою и Духом в св Крещении и вступивший в иноческую жизнь, под знамением креста Господня. Думаете ли вы, что ему, когда он ясно видит и тесноту тропы, и глубину пропастей, готовых поглотить его, сделай он только мало-мало неверный шаг, можно не быть в чувстве страха и опасения за свою жизнь во все время течения по сей тропе?

„Скажу вам прямо, что пропасти по левую сторону суть порочные наклонности и страсти, наипаче плотские, а про­пасти по правую сторону суть движения тщеславия и самомнения, которые нападают на людей, творящих добро и имеющих какие либо совершенства. Надобно идти сквозь эти искушения, нисколько не склоняясь ни на ту, ни на другую сто­рону, а всегда строго держась середины, вооружась спасительным страхом Господним. Действуя так, достигают наконец того блаженного обиталища, где ждет наш Спа­ситель, окруженный неисчетным множеством святых небесных сил бесплотных, с многоценными венцами, ко­торые уготовал Он всем, верно шествующим прямою дорогою в Царствие Небесное.

„Может быть, скажет кто, что, судя по этому сравнению, если кто, хоть раз оступится в шествии своем, позволив себе увлечься какою либо страстию, то ниспадает в пропасть пагубы, откуда ему нет возврата. Нет, не та мысль моя. Напротив, если кто, раскаявшись с истинным сокрушением, вступает на путь веры и заповедей, того, если слу­чится ему иногда ослабеть и умалиться в прежней ревности, так что он бывает в опасности мало-помалу ниспасть в пропасть, Бог, по милосердию Своему, отводит от края пропасти и поставляет посреди пути, чтоб он шествовал опять верно. Это совершает Он иногда невидимыми внушениями Своими, печатлеемыми в их сердце и совести, иногда болезнями и скорбями, иногда встречами с мужами святыми или с грешниками, из которых первые своим примером и словом восстановляют в нем прекрасный образ добродетели и заставляют прилепиться в Нему вседушно, а вторые—своим безобразием возбуждают отвращение ко греху и ко всему греховному. Бог никогда не забывает труда веры и любви, и только сам ты не предавайся произвольно в руки падения своего, и Он найдет путь к сердцу твоему, чтоб отрезвить его и опять зажечь в нем огнь ревности о святости и чистоте. И падшие восстают. Остаются в падении только те, которые не хотят встать.»

После сего, пр. Авва представил им, как спасительно не уступать страстям, а напротив мужественно вступать в борьбу с ними, упражняя себя в противоположных им добродетелях и чтоб более воодушевить к этому припомнил слова великого Пахомия. „Хочу напомнить вам об одном приеме в борьбе, который часто был внушаем нам пр. Отцом нашим. Именно, кто хочет преодолеть какую либо в себе страсть, гнев например, тот пусть, когда случится ему, положим, встретить насмешку от кого, вместо того, чтобы приходить от этого в раздраженье и серчать, гово­рит сам в себе: добре-добре, — вот представляется мне случай стяжать в свою пользу серебряную монету,—и с этим словом пусть напряжется подавить восстающие дви­жения гнева. Если сделает так,—монета приобретена. Если к насмешке прибавится еще и какая либо напраслина, то пусть он говорит в себе: а тут представляется случай еще к большей прибыли; не надо его упускать, не восполь­зовавшись им, как следует.— Нет сомненья, что кто будет так действовать во всех случаях, возбуждающих гнев, тот дойдет наконец до того, что гневливость его совсем укротится. Гневаемся от того, что не берем в рассуждение, стоит ли гневаться, и не соображаем, что гневаясь, терпим потери и делаем себе вред, а подавляя гнев, приобретаем и избегаем вреда собственно от гнева происходящего. Серчание значит, что мы еще плоть, и что плотяно все, к чему лежит наше сердце.»

Чтоб расположить их с большим усердием проти­востоять гневу, он представлял им в пример мучени­ков, которые не только мужественно терпели всякого рода мучения, но желали еще больших, и в самых нестерпимых страданиях, молились за своих мучителей. Наконец, он заключил свою речь следующими многоназидательными словами: „Скажите мне, прошу вас, что такое сделали мы, что хоть сколько нибудь могло бы идти в сравнение с дивным наследием, которое благоволил уготовить нам милостивый Господь? Смерть что ли подъяли мы за имя Господа Спасителя, или по крайней мере потерпели гонение за веру в Него? Трудимся: но недовольно ли в воздаяние за этот ничтожный труд уважения, которым окружают нас люди? Немного ли даже и этого, если воздаяние опре­делять меру в меру? Но дивитесь беспредельной благости Божией, по которой за малый труд нам уготовано воздаяние, которому меры нет. Бог действует в отношении к нам подобно тому, как если бы какой богатый человек сказал скудельникам: принесите мне все наработанные вами ску­дельные сосуды, и дайте мне свободу сделать с ними, что хочу,—хоть бы перебить их и разбросать; я же вам за них дам сосуды золотые, наполненные драгоценными камнями.»

Утрудившись, наконец, борьбою с неисправностями по всем монастырям, пр. Феодор испросил себе смерть, и почил в 367 или 368 году, после Пасхи, на 55 году своей жизни, а по иным на 53-м. Память его мая 16-го.