Скачать Новый эклогион (1) в формате docx

Подвиги святой славной мученицы Фотины (Светланы) и иже с ней пострадавших в 66 году

Житие, подвиги и мученичество святого славного свщенномученика Поликарпа, епископа Смирнского, пострадавшего в 143 году

Житие и подвиги преподобного отца нашего Харитона исповедника, спасшегося от мученической смерти в 276 году

Житие и подвиги святого и славного мученика Фалалея, пострадавшего около 284 года

Подвиги святого и славного преподобномученика Пафнутия египтянина, отшельника, и иже с ним пострадавших 540 мучеников в 303 году

Житие и подвиги иже во святых отца нашего Нифона, епископа Констанцианы Александрийской, просиявшего в IV веке

Житие и подвиги преподобной матери нашей и учителя Синклитикии, подвизавшейся в IV веке

Житие и подвиги иже во святых отца нашего Епифания, архиепископа Констанции Кипрской, просиявшего в V веке

Житие и подвиги святой Горгонии, просиявшей IV веке

Житие и подвиги преподобной матери нашей Макрины, сестры Василия Великого, подвизавшейся в IV веке

Житие и подвиги преподобного и богоносного отца нашего Паисия Великого, подвизавшегося в 370 году

Подвиги святой славной мученицы Фотины (Светланы) и иже с ней пострадавших в 66 году

 Сия святая мученица Фотина (Светлана) есть та самарянка, о которой рассказывает апостол Иоанн Богослов в сво­ем Евангелии. Она беседовала с Господом нашим Иисусом Христом у колодца патриарха Иакова и уверовала в Спасите­ля. По Его Вознесении и по схождении в День Пятидесятни­цы на божественных апостолов Святаго Духа, вместе с двумя своими сыновьями и пятью сестрами Фотина была крещена Иисусовыми учениками. Затем она стала переходить с про­поведью о Воскресшем Сыне Божием из страны в страну, тем самым обращая многих идолопоклонников в истинную веру и приводя к благочестию.

 Во дни нечестивого Римского царя Нерона против христи­ан было воздвигнуто сильное гонение. После мученической кончины первоверховных апостолов Петра и Павла, в сует­ной попытке уничтожить во всем мире имя Христово, гони­тели стали искать его учеников и всех тех, кто уверовал в Единого Господа. И не знали, безумные, что чем больше они гнали веру Христову, тем более она укреплялась и расширя­лась, ведь «врата ада не одолеют ее» во век (Мф. 16:18).

 В то время святая Фотина вместе с младшим своим сы­ном Иосией находилась в Карфагене, одном из африкан­ских городов, где дерзновенно проповедовала Евангелие. Ее старший сын Виктор служил в римском войске солдатом. За проявленную доблесть и отвагу во время войны с аварами, совершавшими набеги на Римские земли, царь Нерон сделал его полководцем и, не зная, что тот был христианином, по­слал в Италию наказать всех находившихся там христиан.

 Правитель Италии Севастиан попытался уговорить Вик­тора, несмотря на его убеждения, исполнить приказ импе­ратора:

 — Я знаю, прекраснейший полководец, что ты, как твоя мать и твой брат Иосия, христианин. Все вы последователи апостола Петра. Однако советую тебе исполнить приказ ца­ря и наказать христиан, чтобы не подвергать опасности свою собственную жизнь.

 — Я исполню волю Небесного и Бессмертного Царя Хри­ста, Истинного Бога, а приказ царя Нерона наказать христи­ан я не только не исполню, но даже и слышать о нем не хо­чу, — ответил ему Виктор.

 — Как истинному своему другу советую тебе сделать то, что послужит к твоей же пользе, — вновь обратился к полковод­цу Севастиан. — Если сядешь на судилище и будешь искать христиан, а найдя накажешь, то этим ты угодишь царю и наследуешь их имущество. Еще советую тебе предупредить свою мать и брата, чтобы они не проповедовали с дерзнове­нием Христа, уча еллинов отрекаться от отеческой веры, что­бы из-за них тебе самому не подвергнуться опасности.

 — Да не будет, чтобы я сделал все то, что ты мне говоришь: наказал христиан, или взял что-либо от них, или стал сове­товать своей матери или брату не проповедовать, что Хри­стос есть Бог. Да я сам есть и буду проповедником Христа, как и они, посмотрим, что тогда будет, — возразил христолю­бивый воин.

 — Брат, я советую тебе то, что служит к твоей пользе, а ты подумай, что тебе делать, — вновь стал увещевать Виктора правитель.

 Однако, не успев закончить свою речь, Севастиан тотчас ослеп и, упав на землю от сильной и страшной боли в гла­зах, пребывал безгласен. Слуги подняли его и положили в кровать, где он безмолвно пролежал три дня, а на четвертые сутки громко воскликнул: «Один есть Бог — Бог христиан!».

 — Почему ты так неожиданно изменил свое мнение, Се­вастиан? — войдя к нему в покои, спросил Виктор.

 — Потому что меня призывает Христос, сладчайший мой Виктор, — ответил наместник императора в Италии.

 И тотчас же наставленный Виктором в христианской вере он крестился, и как только вышел из святой купели, снова стал видеть, и прославил Бога. Наблюдая за этим странным чудом, все идолопоклонники из дома Севастиана испуга­лись, как бы и с ними не случилось за их неверие того же, что произошло с их господином. Они все прибежали к Вик­тору и, оглашенные в вере Христовой, приняли Крещение.

 Прошло немного времени, и до Нерона дошел слух, что военачальник и правитель проповедуют в Италии учение Петра, Павла и других апостолов, что многих еллинов они обратили в христианскую веру, и что мать полководца, Фотина, вместе с другим своим сыном Иосией, были посланы в Карфаген, чтобы и там проповедовать Распятого.

 Услышав это, царь воспылал гневом и разослал по Ита­лии воинов, чтобы приводили в Рим всех тех, кто исповедует христианское учение. Между тем, Сам Господь явился мно­гим мужам и женам и сказал: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф. и: 28). Не бойтесь, ибо Я с вами, и Нерон будет побежден вместе со сво­ими приспешниками».

 Среди наблюдавших это видение был и Виктор, к которо­му Иисус Христос обратился: «Отныне имя тебе будет Фотин (свет), ибо через тебя просветятся и уверуют в Меня многие. Севастиана же укрепи на мучение своими словами. Блажен и счастлив тот, кто будет подвизаться до конца». После этих слов Господь вознесся на Небеса.

 Грядущие события были открыты и Фотине. Поэтому вместе со множеством христиан она отправилась из Карфа­гена в Рим, где также с необычайным дерзновением стала проповедовать Христа. И все жители столицы Великой Им­перии смутились, говоря: «Кто она, которая пришла сюда с таким множеством людей?». В это же время в Рим вместе с правителем Италии Севастианом воинами был приведен и ее сын Фотин. Все вместе они предстали перед царем, кото­рый лично допрашивал доставленных христиан.

 Сначала император пытался разговорами, без устрашения и без применения пыток, вынудить исповедников отречься от своей веры:

 — Отрекитесь от Христа или умрете злой смертью, — обо­злившись, пугал их Нерон.

 — Да не будет этого никогда, Христе Царю, чтобы мы от­реклись от Тебя и разлучились от Твоей веры и любви, — мо­лились в ответ мученики, среди которых были: Анатолия, Фото, Фотис, Параскева, Кириаки — сестры Фотинии, Фотин, Иосия — ее сыновья. Все они были согласны с радостью и ве­селием умереть ради любви к Распятому Господу.

 Тогда тиран приказал сломать им суставы рук железными шарами. Схватив святых, слуги Нерона привели их на место мучения и положили руки на наковальню. Начались пытки. От третьего часа дня до шестого бьющие сменились трижды, а мученики совершенно не чувствовали боли, даже руки их не сломались. Это странное чудо смутило Нерона, и он при­казал отрубить мученикам руки. Тотчас же схватив Фотину и связав ей руки, слуги стали многократно ударять мечами по рукам святой жены, но ничего не смогли сделать. Они бы­ли парализованы и замертво упали на землю, мученица же осталась невредимой и благодарила Бога, говоря: «Господь мне помощник, и аз воззрю на враги моя» (Пс. 117: 7).

 Царь стал думать, как ему победить этих христиан и убе­дить их не поклоняться своему Богу. Он приказал ввергнуть мужей в темницу, а святую Фотину вместе с пятью ее сест­рами привести к нему в золотую залу, поставить золотой стол и семь золотых тронов, принести много денег, золотые украшения, одежды и золотые пояса, полагая, что приман­ками ему удастся изменить их веру. Затем также повелел своей дочери Домнине вместе со всеми ее рабынями прийти в эту залу и быть со святыми. В случае отречения мучеников от Христа Нерон пообещал им не только подарить все, что находится внутри этой роскошной комнаты, но также удо­стоить их великой славы и чести. Несчастный заблуждался: помышляя о Небесном, эти жены презрели все земные бла­га и не хотели даже и смотреть на них.

 Такое непонятное языческому сознанию христианское миропонимание удивило дочь императора. Заметив это, Фотина обратилась к ней со словами:

 — Радуйся, невеста Господа моего!

 — Радуйся и ты, госпожа моя, светильник Христов, — отве­тила ей Домнина. Услышав, что принцесса упомянула имя Христово, святая весьма обрадовалась и, возблагодарив Гос­пода, обняла ее и поцеловала. А затем обучила христианской вере и крестила дочь императора вместе с сотней дворцовых рабынь. По совершении этого великого Таинства, во время которого Домнине было дано имя Анфуса, царская дочь при­казала Стефаниде, старшей из своих рабынь, раздать нищим все золотые украшения и деньги, бывшие в золотой зале.

 Узнав об этом, Нерон застонал и повелел тотчас разжечь печь, а потом бросить туда святую Фотину с ее товарищами. В этом огне мученики провели три дня и остались живы­ми и невредимыми. Когда жители города Рима услышали об этом чуде и увидели их, то сначала недоумевали, как та­кое могло произойти, а потом, вслед за христианами, про­славили Бога.

 Тогда тиран приказал дать всем исповедникам смертонос­ного яда, изготовленного искусным магом Лампадием. Сна­чала яд дали святой Фотине; взяв его в руки, она сказала: «Не должно было нам брать в руки этот яд и пить его, потому что сам ты нечист. Но для того, чтобы ты, царь, и этот маг по­знали силу Христа моего, я прежде других выпью его во имя Господа и Бога нашего Иисуса Христа, а потом его выпьют все, кто находится со мной». Так с ними и случилось — яд не причинил мученикам никакого вреда.

 Увидев это, чародей удивился и произнес: «У меня есть другой сильный яд. Но если вы выпьете его и не умрете в тот же час, то я уверую в вашего Бога». Когда принесли новое зелье, мученики вновь выпили и нисколько не пострадали. Колдун же пришел в изумление и, собрав все свои волшеб­ные книги, бросил их в огонь. Следуя данному обещанию, он уверовал во Христа, крестился и был переименован в Феоклита. Узнав об этом, царь повелел воинам схватить бывшего мага и вывести за городскую стену. Здесь ему усекли мечом голову. Так блаженный Феоклит ранее всех принял мучени­ческий венец.

 После этого беззаконный Нерон повелел перерезать этим непокорным христианам жилы. Воины исполняли приказ, а мученики поносили и насмехались над бессилием царя и его богов, ни во что не вменяя переносимые ими страдания. Тог­да император приказал растопить свинец, перемешать его и, когда закипит, залить рот святой Фотине, а другим святым лить его на спину. Однако и после этого мученики продол­жали славословить Создателя: «Благодарим Тебя, Христе Боже наш, что кипящим свинцом прохладил наши жажду­щие от этого великого жара сердца».

 Это не остановило Нерона, и он придумал для них дру­гую пытку. Святых повесили, безжалостно строгали их те­ла, жгли факелами, но чем большее мучение царские слуги причиняли христианам, тем больше они укреплялись Бо­жественной благодатью и прославляли Бога. Тогда жалкий и суетный Нерон вздумал сломить их несокрушимый дух другим истязанием: им стали вливать в носы смешанный с сильнейшим уксусом пепел. Но и эти действия не увенча­лись успехом. Святые по-прежнему благодарили Бога и го­ворили, что эта адская смесь для них «слаждшия паче меда и сота» (Пс. 18: 11).

 Такое поведение привело тирана в бешенство. Он прика­зал ослепить исповедников, а затем заключить их на три го­да в зловонную темницу, кишащую ядовитыми змеями.

 Своим присутствием и постоянными молитвами мучени­ки освятили это страшное место: все ядовитые гады, обитав­шие в темнице, издохли, зловоние превратилось в благоуха­ние, а тьма — в ослепительный свет. И стал посреди святых Господь наш Иисус Христос, сказав им: Мир вам (Ин. 20:19). Затем, взяв за руку святую Фотину, поднял ее и сказал: «Всег­да радуйтесь» (Ин. 17: 24)… потому что «Я с вами до скончания века» (Мф. 28: 20). В этот миг к мученикам вернулось зрение, и, увидев Бога, они поклонились Ему. Благословив подвиж­ников, Христос произнес: «Мужайтесь и укрепляйтесь», и с этими словами вознесся на Небо. С тел святых сошла как бы чешуя, и они совершенно выздоровели, став такими же, как и прежде.

 Через три года царь велел привести из темницы одного из своих слуг, заключенного там. Когда посланные пришли в тюрьму, то увидели, что мученики пребывают в здравии: слепые галилеяне снова видели, темница была наполнена светом и неизреченным благоуханием, сюда приходили тол­пы народа и, уверовав в Воскресшего Спасителя, принима­ли Крещение.

 После такого донесения Нерон вышел из себя и снова вы­звал мучеников на допрос. Спросив, почему они не послу­шались его и продолжают проповедовать имя Христово, он решил предать христиан новым наказаниям за нарушение своего указа. Сначала святых распяли вниз головой и стро­гали их тела три дня подряд, пока не распались сухожилия. Исполнив это, звероподобные и бесчеловечные слуги оста­вили мучеников висеть так четыре дня. По прошествии этого времени они пришли посмотреть, живы ли еще испо­ведники, однако, даже не успев подойти к ним, немедленно ослепли. В тот самый момент Ангел Господень сошел с Неба, развязал святых и, облобызав их, уврачевал все раны. Сжа­лившись над ослепшими слугами, святая Фотина сотворила о них молитву к Богу, и они тотчас же снова стали видеть, после чего уверовали во Христа и приняли Крещение.

 Когда Нерону донесли об очередном чуде, случившемся с мучимыми им христианами, царь повелел содрать с Фоти­ны кожу. Во время этой пытки святая, подобно Псалмопев­цу, возглашала: «Господи, Ты искусил меня и познал меня»(см. Пс. 25: 2). Содранную кожу бросили в реку, а святую — в пересохший колодец. Затем Севастиану, Фотину и Иосии отрезали детородные органы и кинули псам, потом и с них содрали кожу, бросили в реку, а самих мучеников заперли в старой бане. Пяти сестрам святой Фотины, представшим перед тираном, отрезали груди, и также содрали кожу. Ког­да очередь дошла до святой Фотисы, та не захотела, чтобы ее удерживали насильно, но с великим мужеством сама сди­рала свою кожу, так что тиран удивился ее терпению. Но и после этой муки всезлобный тиран изобрел для нее другое ужасное наказание: в саду Нерона согнули вершины двух деревьев, привязали к ним блаженную Фотису и отпустили. Святую разорвало на две части, и так она предала свою ду­шу в руки Божий. Тогда повелел мерзкий Нерон обезглавить прочих мучеников мечом, а блаженную Фотину, вынув из колодца, заключить в темницу.

 Она же, поскольку осталась одна и не была увенчана му­ченическим венцом вместе с прочими, опечалилась и проси­ла об этом Бога, Который явился ей и, трижды перекрестив ее Честным и Животворящим Крестом, исцелил от всех ран. Спустя немного дней, воспевая и благословляя Бога, Фотина предала Господу честную свою душу. Память ее Церковь празднует 20 марта/2 апреля.

 Вот так все пришли к Желанному Богу и восприяли Его Небесное Царство, егоже и мы да сподобимся их молитвами. Аминь.

Житие, подвиги и мученичество святого славного свщенномученика Поликарпа, епископа Смирнского, пострадавшего в 143 году

 Сей славный священномученик Христов Поликарп про­исходил из города Ефеса. Родители его были люди весьма богатые и благочестивые: отца звали Панкратием, а мать — Феодорой. Когда Феодора была беременна святым Поли­карпом, правителю Ефеса Маркиону донесли, что они хри­стиане. Родителей схватили и привели к нему на допрос, во время которого Маркион пытался вызнать, почему они не подчиняются царскому повелению и презирают великих бо­гов, поклоняясь Христу.

 — О, правитель, мы были научены апостолами Господа на­шего веровать и поклоняться Истинному Богу, Творцу неба и земли, Господу нашему Иисусу Христу, во имя Которого бы­ли крещены, Егоже исповедуем и проповедуем. Бездушных же и бесчувственных идолов, которых вы считаете богами, мы отвращаемся и презираем, — бесстрашно свидетельство­вали родители Поликарпа.

 Услышав это, правитель разгневался и приказал вои­нам бросить их на землю и сильно бить. Затем Панкратия и Феодору посадили в темницу, где они пробыли долгое вре­мя, лишенные всякой человеческой помощи, мучаясь от голода и жажды и претерпевая прочие страдания. В этой темнице и суждено было появиться на свет будущему священномученику.

 Всеблагий же Бог, знающий все, прежде чем это совер­шится, предвидя, что правитель будет искать младенца, чтобы воспитать его и научить собственному заблуждению, послал в темницу Своего Ангела, который сначала исцелил родителей младенца от ран, нанесенных им побоями, а за­тем сказал, что правитель умертвит их. После этого послан­ник Божий забрал младенца и отнес его одной весьма бога­той вдове-христианке, наказав той крестить его и, никому не открывая правды, со всяким усердием воспитать. После этого Ангел стал невидим.

 Беззаконный Маркион много дней искал младенца, но не нашел и еще больше разгневался, подвергнув родителей свя­того жестоким пыткам. Наконец, видя их непреклонность, он решил предать Панкратия и Феодору на смерть. Правитель приказал воинам вывести их далеко за город и обезглавить, а тела оставить на съедение зверям. Однако всуе трудился несчастный, ибо ни один зверь не приблизился к честным останкам святых мучеников. Чуть позже на это место при­шли христиане и, согласно христианскому обычаю, с благо­говением погребли их.

 Благочестивая вдовица-христианка крестила ребенка и назвала его Панкратием в честь отца. Она воспитывала его как родное дитя. Когда ребенок пришел в возраст, подходя­щий для учения, женщина отдала его в школу, и через малое время он выучил все церковные службы. С самого детства имея как бы ум старца, Панкратий не играл с другими де­тьми, но общался с мудрыми и добродетельными мужами. Как сын мучеников он, по возможности, старался всеми си­лами подражать им во всех добродетелях, подвизаясь стя­жать ко всем любовь, смирение, тихость, воздержание и це­ломудрие. Особенно же он возлюбил милость, из-за чего его и прозвали Поликарпом (греч. — плодородный, обильный плодами. — Пер.). Вот, послушайте и подивитесь.

  Как мы уже говорили, та боголюбивая жена, что воспи­тала его, была чрезвычайно богата и имела полные закрома пшеницы и прочего зерна. Будучи милостивым и весьма со­страдательным, блаженный Панкратий тайно от своей приемной матери подавал обильную милостыню нищим, так что опустошил все запасы. Однажды его мать пришла за пшени­цей и, найдя кладовые пустыми, удивилась, не понимая, как это могло случиться. Однако, зная о благом расположении и милосердии, какое ее воспитанник питал к нищим, она поняла, что это Панкратий опорожнил закрома. Когда она вернулась и зло посмотрела на него, юноша с веселым лицом попытался уговорить ее еще раз сходить в кладовые, чтобы убедиться, что они полны. Но женщина сильно осерчала и ни за что не хотела идти.

 Тогда святой отправился к месту хранения запасов один, помолился Многомилостивому Богу, и — о чудо! — тотчас же все закрома наполнились зерном. Позвав свою мать, он ра­достно сказал ей: «Госпожа моя, пойди в кладовые, чтобы увидеть силу и благодать Божию». Когда женщина вошла и увидела полные кладовые зерна и даже горшки, наполнен­ные маслом и вином, она громко прославила Щедрого Бога и, поцеловав благословенного Панкратия, сказала ему: «Ча­до мое возлюбленное, отныне давай нищим сколько хочешь и впредь я буду называть тебя не Панкратием, а Поликар­пом». С тех пор и удержалось за святым это имя. С этого са­мого дня блаженный щедро раздавал зерно всем, имевшим нужду, и Божией милостью хранилища никогда не пустели, потому что, видя благое произволение святого, Всемогущий умножал запасы.

 В то время в Ефесской стране случился сильный голод, и тогда достоблаженный Поликарп показал великое милосер­дие и сострадание не только к нищим, но и к богатым, пото­му что многие, хотя и имели большое состояние, не знали, где купить пищу, и подвергались опасности умереть от голо­да. И святой щедро раздавал им припасы. Так, приходили к нему каждый день толпы богатых и бедных, и он никого не отпускал с пустыми руками, милосердно принимая всех, и каждому оказывая благодеяние.

 Когда святому было двадцать пять лет, он услышал, что Иоанн Богослов проповедует Евангелие в других частях Азии. Имея сильное желание получить пользу, Поликарп отпросился у матери и пошел к Богослову, вместе с которым были Игнатий Богоносец и блаженный Вукол. Божествен­ный Поликарп последовал за ними и, переходя с места на место, из страны в страну, подобно апостолу Иоанну, про­поведовал слово Христово. Он испытывал сильные лише­ния, страдал от голода, жажды и наготы. Спустя некоторое время Римский царь Дометиан узнал, что апостол обращает идолопоклонников в христианскую веру. Это правителю не понравилось, и он сослал любимого ученика Христа на ост­ров Патмос. Перед отъездом Иоанн Богослов успел рукопо­ложить блаженного Вукола в епископа Смирны и дать ему в спутники святого Поликарпа.

 По дороге в Смирну святой Вукол рукоположил божест­венного Поликарпа во священника. И хотя тот не соглашал­ся, оправдываясь тем, что недостоин нести столь высокое послушание в Церкви, Владыка возвел молодого священика в достоинство орфанотрофа (опекун сирот. — Пер.). Однако блаженный Поликарп был настолько смиренномудр, что не желал выделяться сре­ди прочих и даже в собрании священников не садился со­гласно своему чину, но ниже всех, как простой человек.

 По причине такого великого смирения Всеблагой воз­высил и прославил Поликарпа: предузнав о своей смер­ти, святой Вукол собрал всех епископов, клир и христиан епархии, сообщил им о своей приближающейся кончине и спросил собравшихся, согласны ли они с тем, чтобы отныне епископом Смирны был Поликарп. Все с великой радостью согласились с этим предложением. Так, против собствен­ной воли, святой Поликарп был рукоположен во епископа Смирнского.

 Приняв великий груз архиерейства, блаженный нес свое послушание с особым прилежанием, постоянно поучая вве­ренную ему паству Евангельскому слову и посредством сво­их дел став для всей христианской общины Смирны образцом всякого блага, он не переставал посещать свое словесное стадо день и ночь: везде укреплял немощных, утешал скор­бящих, исцелял недужных, заботился о сиротах, миловал нищих и помогал всем христианам. Особое тайное и явное попечение имел он о мучениках, укрепляя их в вере Христо­вой, ибо в то время тираны постоянно подвергали их жесто­ким пыткам.

 Владыка по достоинству назывался Поликарпом, потому что был исполнен всякого божественного плода, являясь удивительной тихой пристанью и великим прибежищем не только христиан, но и многочисленных язычников, ко­торых он непрестанно учил, без всякого страха и робости, обращая в веру Христову. Уже при жизни святой сотворил бесчисленное количество чудес. Однажды случился в Смир­не сильный и страшный пожар. Причем огонь царствовал не только в самом городе и домах, но и в поле за городом, в виноградниках, где горели деревья и животные. Это страш­ное бедствие не отступало в течение семи суток. Безумные и омраченные идолопоклонники призывали на помощь своих богов. Но напрасно старались, потому что чем больше про­сили идолов, тем больше гневался на них Бог, и огонь все усиливался. Вследствие этого христиане пришли к святому, прося его помолиться ко Господу о прекращении огня. Вла­дыка сжалился и, согласно их прошению, сотворил молитву ко Вседержителю, а затем, обличая идолопоклонников, из-за нечестия которых происходило все зло, обратился к огню со словами: «Во имя Господа нашего Иисуса Христа, Кото­рому я, недостойный, служу и поклоняюсь, повелеваю тебе в сей же час совершенно угаснуть!». И — о странное чудо! — страшный тот огонь в тот же момент полностью угас и исчез, а присутствовавшие в удивлении громко воскликнули: «Ве­лик Бог христиан!» И многие идолопоклонники уверовали во Христа и крестились во славу нашего Создателя.

 Один из язычников, знатный сановник по имени Петроний, движимый диаволом, который всегда завидует всяко­му добру, стал говорить хульные слова против христианской веры и святого Поликарпа, и тотчас же подвергся приступу одержимости. Он упал на землю, стал кататься, испускать пену и сотрясаться в конвульсиях. Некоторые христиане по­жалели его и попросили епископа исцелить Петрония. Под­ражая Владыке Христу, блаженный святитель сжалился над ним и даровал сановнику двойное уврачевание: запретив лу­кавому и нечистому духу и прогнав его из Петрония, он про­светил тем самым его душу. Через полученное благодеяние богач познал силу, какую имеют рабы Христовы, и, уверовав, крестился вместе со всеми домашними.

 Прошло четыре года, и в Смирнской области наступила сильная засуха, в результате которой мог погибнуть весь урожай. Народ пребывал в печали и не знал, как его спас­ти. Христиане снова пришли к своему владыке Поликарпу и просили его помолиться Господу. И — о чудеса Твои, Христе Царю! — полил такой сильный дождь, что напоил все посе­вы. Но поскольку дождь, не переставая, лил несколько дней подряд, епископ Смирны снова с помощью молитвы воспре­пятствовал его чрезмерности.

 Из этих немногих чудес, совершенных святым еще при жизни, можно судить о том дерзновении, какое он имел к Богу. Коротко расскажем о славном подвиге мученичества святителя Поликарпа.

 Когда в Риме правил Марк Аврелий, против верующих христиан было воздвигнуто великое гонение, и многие властители городов немилосердно их истязали. Так посту­пал и правитель Смирны: находя христианина, он предавал его бесчеловечным смертельным мукам, и дошел до того, что решил схватить святого Поликарпа, как руководителя местной христианской общины. Услышав об этом, божест­венный епископ ничуть не смутился и решил остаться в городе. Однако христиане, любя его и не желая лишиться такого достойного архипастыря, разными способами убеди­ли святого покинуть город. Он ушел из Смирны и прибыл в одно селение, где дни и ночи проводил в молитве за всех христиан и за все Церкви Христовы по всему миру. Молясь так три дня подряд, он задремал и увидел во сне, что его по­душка запылала и сгорела. Тотчас же проснувшись, святой пророчески изрек бывшим с ним, что ради любви Христо­вой огонь должен изменить его жизнь. Тем временем слуги правителя продолжали искать владыку Поликарпа, и епис­коп, понуждаемый любовью братьев, перешел в другое се­ление. И как только святитель ушел из первого прибежища, туда пришли воины и, не найдя его там, схватили двух де­тей, проживавших в том доме. Чтобы узнать, где находится блаженный Поликарп, они подвергли их пыткам. Не в си­лах перенести муки, один из детей открыл местонахожде­ние Смирнского епископа.

 Воины, взяв ребенка, в тот же вечер пришли в дом, где скрывался архипастырь. На этот раз святитель не захотел никуда уходить, но, уповая на волю Божию, настоял на сво­ем и сошел вниз бесстрашно, с веселым и радостным лицом, встречать незваных гостей, чем весьма удивил воинов. По­ка по просьбе святого легионеры обедали, епископ молился, после чего его посадили на осла и привезли в Смирну.

 Когда Поликарп входил во дворец правителя, с Неба по­слышался голос: «Укрепляйся, Поликарп, и мужайся». Эти слова слышали многие христиане, однако никто не ви­дел Того, Кто их сказал. Наместник императора не был уве­рен, что к нему привели знаменитого Поликарпа. Однако, когда святой убедил его в этом, правитель стал уговари­вать его отречься от Христа и похулить Его, но епископ Смирны возразил:

 — Восемьдесят шесть лет я работаю Ему, и Он не причи­нил мне никакого зла. Как же я сейчас могу похулить Царя моего, Спасителя и Искупителя?

 Но тиран стал снова принуждать святителя отречься от Христа:

 — Если не отречешься от Христа, я брошу тебя на съедение зверям, — устрашал судья мученика.

 — Не медли, но бросай меня зверям, потому что я не поко­леблюсь в моей вере, но скорее буду тебе весьма признателен, если на один час раньше переселишь меня из этого ложного и претрудного мира в истинный и бессмертный, — настаи­вал Поликарп.

 — Поскольку ты, — по-прежнему перечил святителю пра­витель, — ни во что вменяешь зверей, то, если не раскаешься, я сожгу тебя огнем.

 — Что ты устрашаешь меня временным огнем, который скоро гаснет? Или ты не знаешь о неугасимом огне вечно­го мучения, который уготован нечестивым? Итак, не трать время, но делай что хочешь, — исповеднически возразил ему божественный епископ.

 Говоря это и еще многое другое с великим дерзновением и радостью, мученик привел правителя в изумление, так что тот в недоумении послал глашатая трижды объявить о том, что Поликарп — христианин. Услышав объявление, вся толпа еллинов и евреев закричала громким голосом: «Это — отец христиан, который учит народ не поклоняться богам. Мы должны сжечь его живьем». Тотчас же они при­несли из мастерских и бань дрова и хворост. Особенно ста­рались преуспеть в этом нечестивом деле евреи, ведь у них, в силу той ненависти, что они питают ко Христу и ко всем христианам, в обычае усердно прислуживать подобному злу. Когда костер был готов, Смирнский епископ снял свои одеж­ды и распустил препоясание. Воины хотели прибить святого гвоздями, дабы он неподвижно стоял в огне. Он же сказал им: «Оставьте меня, ибо Тот, Кто дает мне силу переносить огонь, укрепит меня, чтобы я был неподвижен». Ему связали за спиной руки, и Поликарп был принесен в благоприятное всесожжение Богу, подобно овну праздничному, выбранно­му из великого стада. Перед тем как войти в огонь, мученик, воздвигнув очи к небу, стал молиться: «Господи, Боже Все­держителю, благодарю Тебя, что удостоил меня с сего дня и часа быть сопричисленным к мученикам Твоим в воскресе­ние жизни вечной, души же и тела. Только бы мне быть при­несенным сегодня пред Тобою в жертву благоприятную, как Ты, Истинный Боже, уготовал, и предоткрыл, и совершил. Сего ради и о всех Тебя благословляю, Тебя прославляю с Возлюбленным Твоим Сыном и со Святым Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

 После этого он вошел в огонь, и — о чудо! — огонь тот, как некий свод, как будто парус, наполненный воздухом, окру­жил тело мученика. И стоял он посреди него не как сожигаемая плоть, но как золото, разожженное в печи золотых дел мастера, и было сильное благоухание, как будто горел фимиам или иное что из драгоценных ароматов.

 Наконец, увидев, что тело святого не горит, беззаконники повелели, чтобы к мученику подошел палач и умертвил его мечом. Когда это случилось, вытекло так много крови, что она совершенно угасила огонь. Наблюдая за этим чудом Божиим, вся толпа удивилась. А завистливый и злобный диавол, зная, что христиане захотят взять честные мощи святого придумал вот что. Одного сановника уговорили сказать пра­вителю, чтобы тот не отдавал тело священномученика хри­стианам, дабы они не стали почитать блаженного Поликар­па. Чтобы христиане тайно не взяли останки епископа Смир­ны, евреи взялись охранять их. По прошествии нескольких дней некий сотник бросил святые мощи Поликарпа в огонь, и они сгорели. После этого христиане, взяв то, что осталось после сожжения тела священномученика, с благоговением и почестями погребли в особом месте — во славу Христа, Бога нашего, Которому подобает всякая слава, честь и поклоне­ние во веки веков. Аминь.

Житие и подвиги преподобного отца нашего Харитона исповедника, спасшегося от мученической смерти в 276 году

 В 270 году по Рождестве Христовом в Риме царствовал Аврелиан, который хотя и был идолопоклонником, все же в самом начале своего правления не чинил препятствий христианам, поклоняющимся Истинному Богу, однако впо­следствии, подвигнутый бесами, которым служил, воздвиг на христиан великое гонение. По всем областям своего цар­ства Аврелиан разослал нечестивый указ, согласно которо­му правители должны были приложить всяческое тщание и усердие в убеждении христиан отрекаться от веры Хри­стовой и возвращаться в прелесть идолослужения, а тех, кто не подчинялся, подвергать различным мукам и позорной смерти. В Иконии одним из первых христиан был схвачен и приведен на судилище к нечестивому правителю святой Харитон, так как именно он во всей окрестности был известен как самый добродетельный муж.

 Во время допроса треблаженный бесстрашно признался, что верует во Христа, Истинного Бога. На вопрос, почему он противится царским повелениям и не хочет принести жерт­ву бессмертным богам, исповедник с великим дерзновением отвечал:

 — Я потому не почитаю ваши святыни, что они не истин­ные боги, а злобные бесы, которые коварно убедили вас по­читать их за богов по двум причинам. Во-первых, чтобы этих лжецов возвеличивали под славным именем божества, а они гордились, что их почитают как богов, а во-вторых, чтобы увлечь вместе с собой в неугасимый огонь мучения всех тех, кто их почитает.

 — О, Харитон, должно было мне сейчас весьма разгневать­ся на тебя и тотчас же предать на жесточайшие мучения, потому что ты похулил богов. Но, поскольку они долготер­пеливы и незлобивы, то и я хочу им подражать и советую тебе избрать то, что послужит тебе на пользу: принеси жерт­ву богам и будешь иметь великую честь у царя, — попытался уговорить святого наместник императора.

 — Судья, если эти глухие и бездушные истуканы — боги, то ты худо поступаешь, что терпишь наносимые им мною ос­корбления. А если они не боги, как и есть на самом деле, то ты напрасно трудишься, склоняя меня к совершению безза­кония, потому что я никоим образом никогда не отрекусь от Живого и Истинного Бога и не буду служить мерзким бесам, поскольку я — последователь и подражатель той знаменитой первомученицы Феклы, которая, как другой Илия, сияет лу­чами мученичества в этом городе иконийцев. Кроме того, я ученик великого проповедника благочестия Павла, который вдохновенно склонял Феклу претерпевать мучения ради любви Христовой. Поэтому и я сегодня перед всеми говорю словами божественного Павла: «Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч?» (Рим. 8: 35). Нет, ничто не разлучит меня от любви Христовой, — отвечал мужествен­ный воин Христов.

 — О добрый Харитон, если святыни наши, как ты гово­ришь, — не боги, как же августейшие наши цари, которые им поклоняются, и мы, правители, веруя в них, имеем от них славу и счастье? — сказал тогда правитель.

 — Весьма заблуждаетесь вы, еллины, что признаете бога­ми резные изваяния, вышедшие из-под рук человеческих, которые полностью лишены дара речи, ума и живых чувств, как об этом говорит наше Священное Писание: «Идолы языч­ников — серебро и золото, дело рук человеческих; есть у них уста, но не говорят; есть у них глаза, но не видят; есть у них уши, но не слышат, и нет дыхания в устах их. Подоб­ны им (слепы, глухи и бесчувственны) будут делающие их и всякий, кто надеется на них» (Пс. 134:15-18). Может, ты сом­неваешься в том, судья, что сказанное мною истинно? Ис­пытай на деле: предай идолов огню, прикажи сокрушить им члены, и тогда самым опытом познаешь, что они совершен­но бесчувственны и не могут ни пошевелиться, ни говорить, ни причинить вред уничтожающим их, — ответил Харитон.

 От этих слов беззаконный судья весьма разгневался и приказал обнажить святого, растянуть по земле за руки и за ноги, и бить воловьими жилами. При этом звероподобный правитель говорил мученику:

 — Ну что, принесешь жертву богам? Или хочешь, чтобы на твое тело обрушилось еще больше ударов?

 — Не только удары, но скорее тысячу смертей я бы при­нял ради любви Христовой, но не согласился бы отречься от Бога и принести жертву идолам, — подтвердил терпеливый подвижник.

 Услышав это, тиран приказал бить мученика еще силь­нее. И так сильно его истязали, что не осталось на нем жи­вого места, но были видны внутренности. От невыносимых побоев Харитон пребывал безгласен. Тогда правитель при­казал оставить его, не потому что пожалел святого, но для того, чтобы тот не умер так скоро, избежав, таким образом, больших мук. Слуги подняли полумертвого исповедника и, взвалив на плечи, отнесли и бросили в темницу.

 Ради краткости и умалчивая о многих подвигах сего доб­лестного мужа, опуская подробности, скажу, что после того как чудесным образом Господь даровал ему в заключении здравие, мученика Христова снова привели на судилище. И вновь суемудренный властитель пробовал сначала обманчи­вой лестью, а потом устрашениями сделать Харитона своим единомышленником. Но поскольку тот еще более укрепился в вере Христовой и лишь смеялся над его безумными реча­ми, правитель предал его еще большим мукам и приказал жечь тело исповедника огнем, а потом снова заключить в темницу.

 Прошло немного времени и богоборствующий импера­тор был по справедливости наказан Богом за то зло, с кото­рым дерзнул пойти на христиан: всезлобный Аврелиан умер страшной смертью. Заступивший после него на царство Та­цит был вразумлен примером своего предшественника и, боясь, что тоже будет наказан, приказал прекратить пресле­дования христиан во всех областях своего царства.

 Так, по устроению Божию, божественный Харитон не был предан смерти. И многие получили большую пользу от дол­гой земной жизни Харитона Исповедника, чего не было бы в результате его мученической кончины. Согласно царско­му указу ему была дарована полная свобода. Хотя святой и не принял за Христа мученической смерти, однако на вы­носливом его теле остались победные знаки и раны. Почти умерев для этой временной жизни и желая отныне служить только Единому Богу, он вступил на узкий и скорбный путь, ведущий, по словам Самого Господа, человека в жизнь веч­ную (ср. Мф. 7:14).

 После освобождения из заключения, Харитон принял решение пойти в Иерусалим. По дороге в Святую Землю он попал к звероподобным разбойникам, которые связали ему за спиной руки, надели на шею железную цепь и при­вели треблаженного в пещеру, где обитали сами. Оставив его там связанным, они вышли на проезжую дорогу подсте­регать других путников. А божественный Харитон, размыс­лив, что нашедшее на него искушение попущено Богом на пользу его души, вначале премного возблагодарил Создате­ля, и, обратившись к злобному диаволу, стал поносить его таким образом: «О, мерзкий и нечистый, за что ты предал меня этим разбойникам — чтобы они убили меня, или что­бы помешать мне достигнуть цели? Хотя бы ты и усердно старался умертвить меня, напрасно трудишься, потому что ты ясно видел, что я, по благодати Христа моего, прези­раю любую смерть. А если ты и хочешь сбить меня с пути, чтобы я жил, не подражая Господу, ничего у тебя не выйдет. Потому что, будучи милосердным по природе, Творец ищет всякий самый малый предлог, чтобы щедро даровать Свои блага тем, кто желает жить богоугодно».

 Во время этих размышлений в пещеру заползла гадюка, которую святой не видел, и в сосуд разбойников, наполнен­ный вином, изрыгнула весь свой яд. Когда страждущие от жажды разбойники вернулись и выпили это ядовитое вино, то сразу умерли. Так злость была наказана, а дивный Хари­тон в тот же час был невидимо избавлен от уз. Однако ис­поведник не покинул это безлюдное место; оно было весьма пригодным для безмолвия, и святой решил там остаться. С серебром, собранным разбойниками во грехе, он поступил по справедливости: часть раздал нищим и преподобным от­цам-пустынникам, а на оставшиеся деньги построил в пеще­ре Божий храм и Святую Фаворскую Лавру, главную церковь которой впоследствии освятил Иерусалимский Патриарх Макарий, который был в числе трехсот восемнадцати богоносных отцов Первого Вселенского Собора.

 Подвизаясь в пещере, преподобный весьма скоро и во­преки своей воле стал очень многим известен. Каждый день он совершал удивительные чудеса. В результате бесчисленное множество еллинов и иудеев стали принимать Святое Крещение и, дивясь на его подвиги и добродетели, хотели по возможности ему подражать, и многие становились мо­нахами. Поистине это было изумительное чудо — видеть, как достоблаженный подвизался с несравненным желани­ем в жительстве по Богу, как считал для себя наслаждени­ем воздержание, неистощимым богатством — нестяжание, и как любил лежание на голой земле. От бдений он получал больший отдых, чем жизнелюбцы от многоспания и отды­ха на мягких матрацах, так он любил Всенощные моления и пения псалмов. От ношения власяницы, прикосновения ко­торой царапали его мученические раны, присноблаженный получал удовольствие большее, чем те, кто носят светлые и мягкие одежды. Все это происходило потому, что надежда на вечное блаженство придавала силы его душе с благодаре­нием претерпевать всякую боль и любой труд.

 Блаженный Харитон был весьма милостив к нищим и сострадателен к согрешающим, гостеприимным и добрым, кротким и простым, беззлобным как дитя, и мирным со всеми, приветливым и учтивым, учительным и обогащен­ным словами премудрости, которыми радовал сердца своих посетителей. Посему каждый день к нему приходил народ послушать душеспасительное его учение. Из-за многолюд­ства пустыня стала городом. Видя, что от приходящих толп народа происходит великое смущение, чем нарушается его безмолвие и собеседование с Богом, а еще более — стараясь убежать от человеческой славы, ибо святой знал, что, подув как сильный ветер, она может погубить любую добродетель, преподобный решил уйти из Фаворской Лавры. Во время прощания Харитон заповедал своим ученикам все, что бы­ло необходимо для монашеской жизни. Устав заключался в следующем: есть один раз в день, желательно вечером, при­чем не вкушать много сытной пищи, но воздерживаться в тот момент, когда захочется еще. Едой же насельникам оби­тели должны были служить хлеб и соль, а питьем — чистая вода, которой, ради приобретения бесстрастия, монахи тоже должны были утолять жажду весьма умеренно. Преподоб­ный также назначил им время для псалмопения и молитвы: как днем, так и ночью. При этом заповедал ненавидеть без­делье — как причину всех зол, и всегда давать рукам работу, подобно пророку Давиду, который «воззвах к тебе, Господи, весь день воздех к Тебе руце мои» (Пс. 87: ю). Во исполнение этих строк подвижник советовал монахам, бывшим у него в послушании, всегда молиться с воздетыми руками.

 Святой отец велел отсекать от сердца постом и божест­венным мечом непрестанной молитвы худой помысел, по­сеянный общим врагом, чтобы он не смог найти себе места упокоения в сердце брата и родить отравленный плод сладо­страстия: «сей же род (бесовских помыслов) изгоняется толь­ко молитвою и постом», — сказано в Евангелии от Матфея (Мф. 17: 21). Кроме того, Харитон заповедал не отсылать с пустыми руками нищих, что приходят к воротам монасты­ря, дабы не пропустить Христа, Который, испытывая нас, очень часто надевает нищенское рубище.

 После того как преподобный дал монахам своей обители эти установления и при общем согласии насельников поста­вил над ними игуменом самого добродетельного и опытного во всем брата, авва стал готовиться к уходу. Однако не в си­лах перенести этого, братия крайне опечалилась и с горячи­ми слезами просила отца Харитона не расставаться с ними. Святой не стал их слушать, потому что стремился к поль­зе не только для своей души, и в утешение братии молвил: «Не печальтесь, чада мои, из-за разлуки со мной, потому что если я уйду отсюда, никто не придет больше искать меня и беспокоить вас. Так что мое отшествие будет полезно и для меня, и для вас. Вы и я должны безмолвствовать в своих ке­льях, ведь только так мы принесем, с помощью Божией, мед добродетели». Попрощавшись с ними и передав их Владыке Христу, Харитон ушел. После одного дня пути преподобный обнаружил в районе Иерихона пустую пещеру, весьма при­годную для безмолвия. Здесь он скрывался долгое время совершенно никем не знаемый, наедине беседуя с Единым Богом. В пищу блаженный употреблял траву, которую слу­чалось ему находить.

 Однако Спаситель мира не дал укрыться сокровищу и явил миру раба Своего посредством чудес, которые совер­шались через него. Например, Харитон исцелял страдавших от телесных и душевных болезней. После его душеполез­ных наставлений многие захотели отречься от мира. Они стали монахами и остались жить рядом со святым Харитоном. Ради этого он построил вторую Лавру, которую позд­нее расширил, и назвал Эльпидий. Лавра весьма преуспела в подвижнических трудах и получила прозвище Дука (правитель), по­скольку некий дука, правитель, оборонял эту святую Лавру от набегов обитавших тогда в соседнем с ней селении Ноерос евреев, которые из зависти искали возможности унич­тожить монастырь.

 Но и в эту обитель ежедневно стало приходить большое количество людей, так что ни святой, ни братия не имели по­коя. Тогда отец Харитон вновь оставил насельникам Лавры заповеди и, поставив для руководства над ними старшего, ушел в другую часть пустыни, называемую Фекоос. Господь наш, ищущий всем спасения, устроил так, что святой менял места жительства, чтобы, с одной стороны, сделать его до­бродетель еще более явной, а с другой, — чтобы к нему при­ходили и научались полезному разные люди, прежде всего, идолопоклонники. Кто-то из них обретал веру во Христа и принимал Крещение, кто-то приходил к жительству по Бо­гу, оставляя мирскую суету и попечения, становился иноком и старался во всем подражать преподобному.

 Ради собравшегося там народа Харитон построил и тре­тью Лавру, названную Сукас. Но так как сам он весьма лю­бил безмолвие, ибо опытно знал его сладость и пользу в стяжании добродетели, недалеко от новосозданной обите­ли святой отец нашел богозданную, «подвешенную» высо­ко над землей, на крутой и неприступной горе пещеру. Туда можно было добраться только с помощью лестницы. Од­нажды поднявшись в эту пещеру, мужественный Харитон там и поселился.

 Харитон провел в безмолвии долгое время, но будучи не в силах по причине старости и многолетних подвижничес­ких трудов служить и ходить за водой, но и не желая назна­чать на это послушание никого из своих учеников, чтобы не стать им в тягость, богоблагодатный задумал следующее. Он знал, что по молитве праведника Бог и невозможное мо­жет сделать возможным, а трудное — весьма легким. И — о чудо! — тотчас же после молитвы исповедника в пещере забил источник чистейшей воды. И до сих пор он вытекает с одной стороны пещеры, не только утоляя жажду, но и вра­чуя всякую немощь. Это — лучшее свидетельство святости преподобного и того дерзновения, которое имел ко Творцу источающий благодать Харитон.

 Данному повествованию недостает рассказа об успении преподобного, которое тот предвидел по Божественному от­кровению.

 После того, как преподобный Харитон узнал о прибли­жающейся кончине, он спустился из пещеры в святую Сукасскую Лавру и вместе с игуменом и братиями пришел в монастырь Эльпидий, откуда в сопровождении пастырей и паствы обеих обителей прибыл в святую Фарасскую Лавру -туда, где впервые пролил пот своих подвижнических трудов. Здесь он оставил в наследство своим ученикам завещание. Суть его такова:

 «Поскольку приблизилось время моей кончины, я пойду к Богу, куда и вы, чада мои, возлюбленные о Господе, по­тщитесь прийти со всяким прилежанием, хорошенько под­готовившись сейчас, пока есть время. Ибо вы знаете, что после смерти никакое раскаяние не поможет. Настоящая жизнь — время покаяния и подвигов для стяжания доброде­тели, а будущая жизнь — время воздаяния. Всякие печали и трудности этого мира скоро исчезают, подобно этому — все радости и наслаждения. А в будущем как наслаждение бла­гами, так и адские мучения, — вечны и бесконечны. Посему заповедую вам, прежде всего, тщательно блюдите богодан­ную веру, нисколько не отклоняясь и не колеблясь от обсто­ятельств времени или от опасности. Потому что через малое время, как мне открыл Господь, случится великое смущение в святых Церквах Христовых от еретиков, которые многих совратят в свои еретические мнения. Вы же твердо стойте в догматах Церковных до крови, если этого потребует время. Далее, блюдите, чтобы никто вас не осуждал за вашу жизнь, и храните себя непричастными всякому греху. Если же вы еще не достигли этого, очищайтесь от грехов с великим усер­дием, всякий день. Блюдите девство и святость тела, чтобы быть вам храмами неоскверненными, и чтобы Чистейший Бог возжелал обитать в вас и наполнил души ваши Своей святостью и неизреченным благоуханием.

 Гнев и раздражение — величайшее зло, никакая из страс­тей не может нанести такой вред братолюбию, как эта. Вы же, о истинные чада мои, со многим прилежанием храните согласие, мир, христоподражательную кротость и человеко­любие. Если же, по искушению от ненавистника добра, слу­чится между вами соблазн, потщитесь, как можно быстрее, призвать на помощь всечестную любовь и братолюбие, что­бы не произошло так, что зайдет солнце, а между вами еще действует соблазн, и вы омрачены ненавистью злопамят­ства. Ведь если мы вдруг умрем этой ночью, то без любви не­льзя будет увидеть Солнце правды, Учителя нашего Христа, Который в Святом Евангелии сказал: «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между со­бою» (Ин. 13: 35). Если же диавол, сеятель погибели душев­ной, посадит в душах ваших помысел лукавого похотения, с великим прилежанием потщитесь тотчас же искоренить и удалить его. Если вы поспешите, то сможете изгнать его с легкостью, а если оставите на долгое время в вашем серд­це, тогда лишь с большим трудом сможете его искоренить. В качестве оружия употребляйте пост, молитву, слезы, память смертную и воспоминание о неугасимом огне мучения, ис­пользуя эту память как губительницу всякого греха. Помни­те и о самом сильном, и самом страшном оружии для наших врагов — одеянии Самого Иисуса — победоносном смире­нии: «научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем…» (Мф. 11: 29), — говорит нам Спаситель.

 Хранение ума и всех чувств, особенно зрения и слуха, есть безопасное пристанище для того, чтобы не быть нам порабо­щенными помышлениями, отделяющими нас от Бога, пото­му что через эти два чувства входят в наше сердце почти все дурные желания. Как говорит пророк Иеремия, через окна невнимания, то есть чувства, входит в нас душевная смерть. Весьма драгоценное приобретение для монаха суть нестяжание, беспопечительность, непривязанность к пожеланию тленных предметов. Монах должен быть умеренным в телес­ных потребностях, как советует Павел: «Имея пропитание и одежду, будем довольны тем», не ропща опрометчиво на Благодетеля нашего (1 Тим. 6: 8).

 Величайшее из всех других зол — высокомудрие и гор­дыня, поскольку они убивают в человеке всякое добро. Эта страсть очень часто обымает и сопровождает тех, кто богат добродетелями, но иногда прилепляется к тому, кто лишен всякого добра. Гордость вызывает страшное крушение у то­го, кто ею одержим. Потому-то и божественный Павел, про­тягивая нам руку помощи, указывает, как мы можем изба­виться от нее: «Посему, кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть» (1 Кор.10: 12), то есть тот, кто думает, что он хорошо стоит в добродетели, пусть внимательно смотрит, чтобы не потерпеть ему крушения в добродетели, так что он не сможет более встать от падения. Должно нам много бе­речься, чтобы не осуждать брата нашего, но сострадать ему и исправлять, потому что осуждение есть порождение души гордого, который в помыслах осуждает всех людей и ищет через осуждение других оправдания и прославления самого себя, говоря фарисейски: «я не таков, как прочие люди… или как этот мытарь» (Лк. 18: 11).

 Если тебе нравится судить себя и исследовать, брат, то ты весьма близко от самого себя. Никогда не прекращай судить и исследовать все свои тайные помыслы, слова и дела, ис­правляя погрешности, потому что если будем здесь, в этой жизни, судить самих себя и исправляться, тогда не будем осуждены Богом в другой жизни на вечные муки, как гово­рит блаженный Павел: «Ибо если бы мы судили сами себя, то не были бы судимы. Будучи же судимы, наказываемся от Господа» (1Кор.11: 31-32). Если кто доставляет сверх меры удовольствие своей утробе, такой легко терпит крушение и впадает в плотские страсти, получая, таким образом, за это злое воздаяние. Труды же и бдение иссушают ее, пост совер­шенно укрощает и препятствует возникновению в ней беспорядочных движений.

 Любите гостеприимство и всегда оказывайте его, потому что это дело угодно Богу. Когда принимаете чужестранцев, омывайте им ноги, поскольку это умывание есть служение Христово и Его заповедь. Ведь Он был Первым, Кто вымыл ноги Своих учеников и повелел, чтобы и мы поступали так же. Это действо не только дает успокоение уставшим, но да­же может исцелить более, чем какое-либо другое занятие, самую вредную болезнь души — тщеславие.

 Средства, очищающие душу от скверн греха, это — слезы, стенания, сокрушение сердечное, пост, молитва, возлежание на земле и все то, что врачует кающихся. Они не слишком утомительны, хотя и доставляют рассудительным большую пользу. Я знаю лишь одно весьма нетрудное, но очень силь­ное средство для очищения скверны души: сострадание к согрешающим. Посредством него не только подается остав­ление грехов сострадательному, по изречению: «прощайте, и прощены будете» (Лк. 6: 37), но оно часто вразумляет греш­ника больше, чем наказание, и из свободного делает его ра­бом того, кто ему сострадает, как это видно и у неверных, которые говорят, что прощение — лучше наказания».

 Этому и подобному научая своих учеников, божествен­ный Харитон пожелал им спасения души, а затем, не вку­сив нисколько болезни, ничуть не испытав ни в одном своем члене недуга, пал на кровать и, простерев ноги, тотчас же в радости предал свою святую душу Ангелам. Так он пере­шел в бесконечное блаженство — туда, где наступает упокое­ние для тех, кто, проливая пот, потрудился в винограднике Господнем, для тех, кто ходил узким и утомительным путем добродетели.

 Итак, все деяния и чудеса присноблаженного Харитона, которые, несмотря на их древность, избежали забвения, мы через это повествование передали вам, дорогие любозна­тельные слушатели, во славу Отца, и Сына, и Святаго Ду­ха, Единого Божества и Царства, Которому подобает всякая слава, честь и поклонение, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Житие и подвиги святого и славного мученика Фалалея, пострадавшего около 284 года

 Сей великомученик Христов Фалалей происходил из од­ной местности Финикии, называемой Ливанским лесом. Сын христианского епископа Верукия и потомок знатного рода своего города, он был воспитан «в учении и наставлении Гос­поднем» (Еф. 6: 4) и обучен также божественной и священной грамоте. Войдя в определенный возраст, Фалалей пожелал изучить врачебное искусство, как самое необходимое и на­иболее человеколюбивое из всех других искусств. Он нашел одного замечательного и в высшей степени набожного врача и через малое время в совершенстве познал медицину.

 Был же юный Фалалей весьма благочестив и набожен, и имел душу, украшенную всеми добродетелями и богоприятными деяниями. Так, в своем доме он принимал всех людей без различия: чужестранцев и местных, с любовью служил им в каждой их нужде. Дом его был гостиницей для всех: нищих и богатых, потому что святой весьма возлюбил доб­родетель гостеприимства и радовался, когда благодаря ему многие исцелялись. Однако большее сострадание и мило­сердие Фалалей проявлял к нищим, о них он заботился бо­лее всего, считая своими собственными их болезни и страда­ния. Очень часто, чтобы избавить этих людей от трудов, он брал их на руки и нес к себе в дом, стоял перед ними как раб, предпочитая лучше служить им, чем творить любое другое добро. Святой прилагал все усилия, чтобы заботиться и ле­чить нищих от болезней. И такое милосердие проявлял к тем, кто нуждался в помощи, что не они искали его, а он сам бежал к ним и помогал во всех нуждах, без всяких подно­шений возвращая им здоровье. Наряду с человеколюбием и милосердием, святого отличало нестяжание, он никогда не брал денег и никаких других предметов сего мира.

  При такой бескорыстной жизни Фалалей быстро удосто­ился апостольских дарований. Одним лишь дерзновенным проповеданием имени Христова, без лекарств и пластырей, он лечил любую болезнь, со всяким тщанием стараясь при­вести ко Христу всех идолопоклонников. Он не делал ника­кого различия между верующими и неверующими, но всех исцелял, получая двойное уврачевание — души и тела. Ибо святой был милостив и сострадателен ко всем, горячо молил обо всех Создателя: о христианах, чтобы покаялись и загла­дили прегрешения, о язычниках, чтобы оставили свои за­блуждения и уверовали в истинного Бога. Он даже обличал тех христиан, которые не сострадали неверным в их напас­тях и болезнях.

 Так, однажды, некий христианин гневался на одного идо­лопоклонника и радовался его несчастью. Увидев это, свя­той весьма опечалился и обличил своего единоверца за жес­токосердие:

 — Не должно радоваться беде врага, потому что напасти и страдания для всех общие. Ведь никто не знает, что с каж­дым из нас случится в этой жизни, — наставлял Фалалей.

 Один христианин, считая, что погибель нечестивых бы­ла бы благом для всех людей, не понимал Фалалея, который всю свою жизнь провел в молитве за врагов, и задавался вопросом, какая от них может быть польза, ибо они соста­рились в нечестии и в грехах… Однако блаженный никогда не радовался, а сострадал бедам других. Таким образом он смягчал их неверие и часто приводил к вере. Подобно ему и многие христиане избавлялись от жестокости и укрепля­лись в милосердии.

 Имея сильную ревность к вере, святой очень старался ис­коренить языческую прелесть. Для этого он каждую ночь ходил и срубал высокие деревья в Ливанском лесу, у кото­рых собирались еллины и приносили жертвы своим богам, оскверняя блудом свои души. Там же происходили попойки и танцы с участием женщин, сопровождаемые игрой на все­возможных музыкальных инструментах. Вырубив деревья, святой отучил их приносить жертвы идолам, творить бесчинства и многих привлек к себе, исцелив от болезней теле­сных и душевных и наставив в христианской вере.

 Однажды некоего человека ужалила в грудь ядовитая змея. От ее яда грудь и бока стали гнить, так что больной находился при смерти. Потратив на врачей все свои сред­ства и не получив никакого исцеления, уже совершенно от­чаявшись, больной ожидал смерти. Однако блаженный врач охотно взялся его вылечить, попросив только уверовать во Христа. И как только тот согласился, святой помолился Богу и изобразил на его груди знамение Животворящего Креста. Вскоре от болезни не осталось и следа. Страдалец прославил Бога за двойное исцеление — души и тела, которое получил от Фалалея.

 В другой раз серьезная болезнь — потеря голоса — при­ключилась с одним врачом. Утратив всякую надежду на ис­целение, родственники принесли страждущего к святому и попросили облегчить ему муки.

 — Если хочешь исцелиться, — обратился милосердный Фалалей к страдальцу, — уверуй во Христа, и Он тотчас же сде­лает тебя здоровым.

 Услышав это, больной припал к его ногам и, обливая их слезами, жестом дал понять, что уверует во Христа всей ду­шой, если получит исцеление. И — о чудо! — в тот же час на него сошла Божественная благодать, язык его разрешился от уз немоты, и человек стал говорить, как и прежде.

 С той поры святой стал обходить город в поисках больно­го, или голодного, нищего, или пребывающего в заблужде­нии, чтобы исцелить его душу и тело. Так, он сжалился над расслабленным, лежавшим обнаженным на земле, подошел к нему и спросил, что у него болит.

 — Однажды я шел по крутой дороге. Запнувшись, упал и сломал ногу, — начал свой рассказ страждущий. – Долгое время пробовал разные лекарства, но ничего не помогало, не смог найти исцеление и у врачей. И вот сейчас лежу в отча­янии, как самый несчастный из всех людей. Ты же, который милосерднее любого родного отца, помилуй меня, несчаст­ного, и уврачуй.

 — Чтобы ты стал здоровым, приложу тебе пластырь веры Христовой, чтобы ты исцелился. Только уверуй во Христа, и тотчас же подастся тебе благодать Его, — обратился к не­му Фалалей.

 Как только больной произнес, что всей душой верует в Спасителя, святой вправил ту ногу. Лишь суставы косну­лись друг друга, жилы немедленно сошлись, рана зажила, и слабый хромой поднялся и побежал. Однако Фалалей не искал человеческой славы, поэтому попросил бывшего рас­слабленного не открывать никому это чудо. Тот же поступил наоборот: стал бегать по дорогам и возвещать всем об исце­лении, полученном им от святого.

 Когда о чуде услышала одна бесноватая женщина, она тотчас же пришла к Фалалею и, поведав ему о своем несчас­тье, со слезами просила избавить ее от злобного и нечистого духа. В этот момент с ней случился припадок: бес швырнул ее на землю и стал терзать. Видя, как демон мучает ее, свя­той сжалился над страждущей и, перекрестив ей лоб зна­мением Честного Креста, призвал имя Иисуса Христа. И — о чудо! — тотчас же бес оставил ее и убежал. Как только эта жена избавилась от нечистого духа, она с огромной радос­тью пошла к себе домой, громко возвещая о величии Божием. По пути ей встретился знакомый слепец, которому она сказала: «Что ты без пользы сидишь здесь? Разве не слышал, что есть один удивительный врач, чудным образом исцеля­ющий всех больных, изгоняющий демонов, избавляющий от проказы и других язв? Он не принимает никаких даров, но учит и наказывает всем людям совершать добрые дела, принимает всех больных, которые приходят к нему, кладет каждого на отдельную кровать, находя утешение для всех. Давай я отведу тебя к нему, чтобы ты получил исцеление».

 С этими словами женщина взяла слепого, который был слеп не только телесными очами, но и духовными, потому что поклонялся идолам, и привела к святому. Слепец при­пал к целителю и сказал:

 — До сих пор я был жалким и несчастным, но отныне и впредь буду счастливым, потому что ты дашь свет очам мо­им, — надеясь получить исцеление, проговорил он.

 — О человек! Недремлющее око Божие видит сердца всех, их помыслы и поступки. Итак, уверуй во Христа, Создате­ля твари, и глаза твои исцелятся. Если познаешь Того, Кто является Врачом душ и телес, Он исцелит Тебя, — ответил божественный врач.

 — Всей душой моей уверую во Христа, лишь только увижу свет в очах моих, — возгласил страдалец и, взяв треблаженные руки святого, положил их себе на глаза, и тотчас же про­зрел. После этого, прославив Бога, остался со святым.

 Слава о том, что Фалалей странным образом исцелял больных, разошлась по всему миру, и к нему стали приходить отовсюду. Под видом врачевства, а на самом деле для пропо­веди имени Христова, блаженный Фалалей переходил с мес­та на место. Так он пришел и в Едессу. Однако ненавистник добра диавол не мог видеть, как умножается вера Христова, и подвиг неких злобных людей пойти к правителю сей мест­ности Тивериану с тем, чтобы выдать святого. В то время во главе Римской империи стоял царь Нумериан, который всей душой был предан идольской прелести и воздвиг против христиан сильное гонение. Поэтому, услышав, что святой Фалалей проповедует имя Христово, Тивериан немедленно послал воинов привести его. После беседы с христианским врачом правитель Едессы решил, что святой — сумасшед­ший, и отпустил Фалалея, приказав ему более не ходить по области, вверенной Тивериану.

 Тогда святой пошел в Киликию, где под предлогом враче­вания, таким же образом как и раньше, проповедовал имя Христово. Но идолопоклонники оклеветали его перед пра­вителем страны эгосов, лежащей рядом с морем. Они рас­сказали, что сей врач обольщает народ и хвастается, что ис­целяет больных именем Иисуса Христа, Распятого евреями. Помимо этого Фалалей бесчестит богов и вырубает священ­ные деревья Ливана.

 Услышав это, правитель немедленно послал слуг привес­ти к нему святого. Воины связали, избили и привели бла­женного к правителю. Суд над ним начался на следующий день в храме Адриана. Здесь правитель попросил его расска­зать о себе.

— Родина моя — Финикия, я сын свободных родителей, а зовут меня Фалалей. Занимаюсь врачеванием, и я христиа­нин, раб Иисуса Христа, — сообщил врач. — Я перехожу с мес­та на место, чтобы проповедовать веру во Иисуса Христа и избавлять от идольской прелести, потому что никакое дру­гое дело не угодно Богу так, как это.

 Выслушав это, правитель разгневался и приказал про­бить ему лодыжки, а потом подвесить за веревки вниз голо­вой. Но под действием Божественной силы у воинов пому­тился рассудок, и они вместо Фалалея пробили и повесили какое-то дерево, искренне думая, что повесили святого. Уви­дев висящее дерево и решив, что воины над ним издевают­ся, правитель жестоко наказал их и приказал другим слугам бить мученика воловьими жилами, надеясь, что этой мукой сломит его. Однако мужественный воин Христов оставался непобедим, жестокие солдаты сильными побоями изранили тело, но нисколько не смогли поколебать его веру во Христа. Казалось, что мученик совершенно не чувствовал боли, но мужественно претерпевал мучения ради великой любви к Богу. Тиран удивился терпению этого христианина и обра­тился к нему с беззаконными речами:

 — Фалалей, как ты лечишь больных? Если хочешь узнать мою любовь, скажи мне всю правду, даже если ты исцеля­ешь их волшебством, пусть и я узнаю об этом. Если же ты их врачуешь силой богов, то и я уверую, что именно они могут избавлять от любой болезни, а не Христос, Распятый евре­ями, Который не обещал людям никаких благ, ни радостей этого мира, но одни скорби, опасности и смерть. У наших богов наслаждения — игры, танцы, песни, смех и всякие ра­дости. Именно они, а не Христос со Своим Крестом, который есть самое страшное наказание в мире, прогоняют всякую болезнь.

 От произнесенных нечестивцем богохульств против Хри­ста мученику стало больнее, чем от причиненных мучений. И он сказал:

 — Я не волшебник, и больных исцеляю не волшебством, и не с помощью твоих богов, бездушных, глухих и бесчувственных идолов, которые не могут помочь не только другим, но и самим себе. Именем же Иисуса Христа они падают и разбиваются. Если же хочешь убедиться, чем я в действи­тельности лечу больных, опроси тех, кто получил исцеле­ние. Все они подтвердят, что их уврачевал Сам Господь и знамение Его Животворящего Креста. Только Он может изгонять демонов, восставлять расслабленных, возвращать зрение слепым, воскрешать мертвых и исцелять любую бо­лезнь. Единородный Сын Божий, видя, что Его образ — че­ловек — преслушанием своим был изгнан из рая, лишен всех благ, ему дарованных, порабощен диаволом, впал в идоло­поклонство и во все грехи, какие изобрел диавол, сжалился над творением Своим, сошел в мир и стал Человеком, чтобы спасти всех людей. И, наконец, ради любви к нам Он был рас­пят, и Всечестной Своей Кровью искупил нас и освободил от рабства диаволу. А сколько добра он делал миру!.. Во время земной жизни Иисус Христос исцелял расслабленных, глу­хих, слепых, больных водянкой, бесноватых и страдавших различными другими болезнями, даже воскрешал мертвых. Он даровал людям всяческие блага, а когда возносился на Небеса, даровал апостолам и всем тем, кто уверует в Него и будет хранить заповеди, Свою благодать и силу исцелять любую болезнь Его святым именем и знамением Честного Его Креста. Поэтому тебе должно было уверовать в Иисуса Христа, Избавителя и Спасителя мира, и оставить суетных своих богов, чтобы приобрести вечную жизнь, а не произ­носить хулы на Него. Послушай же меня, правитель, если только желаешь себе добра, уверуй в Истинного Бога, и тог­да познаешь Его милосердие и человеколюбие, и силу Его, которой Он врачует не только телесные, но и душевные бо­лезни грешников, ибо Он желает спасения всех людей.

 — О, добрый мститель за Христа, ставший осужденным, я покажу тебе сейчас, что ты всуе надеешься на своего Бо­га, — с гневом сказал тиран, и тотчас же сам устремился на Фалалея, чтобы наказать его собственными руками. Но — о чудеса Твои, Христе Царю! — в тот же миг обе его руки усох­ли. Но и этим не вразумился треклятый, а приказал воинам истязать мученика разными пытками: скрести его железны­ми когтями, жечь огнем, резать ножами и подвергать раз­ным другим мучениям.

 Исповедник же все переносил с мужеством и радостью, потому что с ним был Христос, Который облегчал его муче­ния. И хотя все тело мученика было в бесчисленных ранах, сам подвижник был тверд в помыслах и, презирая все истя­зания, сказал правителю Киликии:

 — Не думай, что я устрашусь твоих наказаний и смерти, которой ты пугаешь меня. Я с великим дерзновением буду с ней сражаться, потому что мне лучше умереть в вере, чем жить в нечестии. Если даже ты и сокрушишь мое перстное плотское чрево, сокровище души моей взять не сможешь. Если даже и исторгнешь меня из телесной моей скинии, мысленной обители Небесного Царствия лишить меня не сможешь. Я восхвалял раньше победы других мужествен­ных мучеников, а сейчас, когда сам нахожусь на войне, как смогу бросить оружие Христа моего и не одержать победу? Христос не дает дары трусливым и беспечным, не венчает и тех, кто спит. Поэтому жжение твоего огня для меня по­смешище, ибо роса Спасителя моего прохлаждает меня. Все твои мучения для меня как листья древесные, потому что мысль моя стала камнем, и я готов принести Христу свое тело, как овцу, потому что должен принести его в жертву, как и Он был принесен в жертву за меня.

 «Я по своей доброте дал ему возможность говорить такие слова. Ему нет еще и восемнадцати, а он произносит перед нами речи лучше любого ритора. Я думал, что мучениями заставлю его согласиться со мной, но он совершенно их не боится, даже нисколько не уклоняется от своей цели. Может быть, привести его в единомыслие со мной богатством? Но он ни во что не ставит его. Может польстить ему приятны­ми словами? Но и этим его не победишь. Какой же другой способ мне испробовать? Посажу его в лодку и оставлю по­среди моря — если он благочестивый и хороший человек, то Божественный Промысл его сохранит, а если злой, то уто­нет по Божественному приговору, но не от моих рук примет смерть», — так размышлял судья.

 После этого мученика Христова Фалалея посадили в лод­ку, которую стало сильно носить по морю. Однако бесстрашный проповедник стоял в ней, будто был на суше, и молился: «К Тебе возведох очи мои, живущему на Небеси» (Пс. 122: 1). Часто взывал я к Тебе, и Ты миловал меня. Сжалься надо мной и сейчас, и приведи в спасительную пристань — да не поглотит меня глубина морская, да не погублю мученичества за Тебя, но исполню до конца желание мое — принести в жерт­ву Тебе, Христу моему, свое тело. Очи души моей надеются на Тебя, Господи, и мое терпение поможет мне удостоиться с дерзновением предстать на Страшном Твоем Судище».

 И — о чудо! — море как будто пожалело святого: в тот же час успокоилось и вынесло лодку на берег. Тиран сразу уз­нал о свершившемся чуде и вновь приказал привести к не­му мученика. Многие идолопоклонники, и особенно врачи, завидовавшие святому, пришли посмотреть на Фалалея. Все они кричали мерзкую клевету и призывали судью вынести смертный приговор.

 — А ты, Фалалей, что скажешь на эти обвинения? — спро­сил исповедника правитель.

 — Бог, Которому я поклоняюсь и служу, мне поможет, пусть даже и весь мир ополчится на меня, потому что я знаю: Бог мой оживляет и после смерти. Поэтому я должен выдержать это страдание, не думая ни о каких телесных мучениях, и принять смерть за любовь Христову.

 — Поскольку никакой злой бес не утопил тебя в море, я положу конец твоей жизни. Прикажу прибить тебя четырь­мя гвоздями к доске и облить кипящей смолой с головы до ног, обложить камнями и жечь огнем, пока не умрешь, — вос­кликнул разъяренный правитель.

 Когда блаженный услышал это, лицо его покрылось по­том, как у уставшего атлета, и он заплакал.

 — Демоны покинули его, и поэтому он устрашился муче­ния. Однако и мне должно помиловать его, — подумал тиран, решив, что исповедник испугался.

 — Фалалей, если поклонишься богам, обещаю дать тебе богатство и славу, а к этому будешь иметь милосердие и кро­тость богов. Если же не послушаешь меня, то потеряешь и самую жизнь, — произнес вслух судья.

 — Смеюсь над твоим милосердием и над твоими дарами. Зачем ты пытаешься обольстить меня и из благочестиво­го сделать нечестивым? Богатство твое для меня как прах. Ничто для меня не является большим приобретением, как чистая жертва моего тела. В начале мучения воля моя была тверда и непоколебима, а сейчас, когда я уже приближаюсь к концу и ожидаю победы, ты, беззаконейший, склоняешь меня исполнить твою волю? Мучения для меня — радость, раны — слава, опасности — венец, а совлечение тела моего я считаю как совлечение одежды, потому что укрепляюсь на­деждами на Христа моего, — проговорил мужественный под­вижник Христов.

 — Много я с ним говорил, великое милосердие показал, страшными муками его истязал, и ничем не смог убедить. Столько воинов трудилось без пользы, нанося ему раны и мучая его. Он желает быть закланным, желает смерти. Для чего же говорить для ушей, которые не внимают тебе? Итак, приговорю его к смерти, — разгневался наместник импера­тора. И в тот же миг приказал выпустить четырех страшных львов, чтобы они растерзали святого.

 Но Бог вновь не оставил Фалалея без помощи: звери ста­ли кроткими, как ягнята, расположились около мученика и играли хвостами. Посрамленный тиран не знал, что делать. Наконец, он взял грифель и подписал смертный приговор. Христианского врача было велено умертвить через усекнове­ние мечом главы. Это случилось 20 мая/2 июня. Святой Фа­лалей, претерпевший много страданий, получил венец му­ченичества. И многие тогда, наблюдая мужество, терпение и чудеса исповедника, уверовали в Господа нашего Иисуса Христа и также мученической смертью за Христа окончили свою жизнь. Среди них были: Макарий — учитель святого Фалалея во врачебном искусстве, древонос Астерий, воин Александр, Стерона, Филегрий, Тимофей, Феодула, Макария и многие другие. Ихже предстательством да сподобимся и мы Царствия Небесного. Аминь.

Подвиги святого и славного преподобномученика Пафнутия египтянина, отшельника, и иже с ним пострадавших 540 мучеников в 303 году

 Во времена нечестивейшего царя Диоклетиана правите­лем Мисирия стал некий идолопоклонник Ариан — ярый гонитель христиан. Он узнал, что в местности Гентирии живет отшельник Пафнутий, человек праведный и почи­таемый во всей той области. Не вынося подобных людей, Ариан приказал двум своим сотникам привести его, зако­ванного в железо.

 Святой Пафнутий ничего не знал об этом и по своему обы­чаю поднялся ночевать на гору. Здесь, после молитвы, ему явился Ангел Господень.

 — Радуйся, Пафнутие, подвижник Христов, — приветство­вал святого Небесный житель.

 — Радуйся и ты, господин мой, — приветствовал его сла­вословием авва.

 — Следуй за мной, Пафнутий, я покрою крышей дом, что ты начал строить еще ребенком, — сказал преподобному Ан­гел, показывая, что пришло время Пафнутию завершить подвиг добродетели, подъятый с ранней юности, и принять мученичество за Христа. — Итак, ступай в свою келью, на­день священническое облачение, в котором, как иерей Бога Вышнего, ты приносишь Ему Бескровную Жертву, и воору­жись. Сегодня я пришел позвать тебя насладиться вечны­ми благами Божиими и не иметь более никаких попечений. Нечестивые христоненавистники тебя оклеветали перед правителем Арианом, и тот приказал двумстам воинам при­вести тебя в оковах к нему на судилище. Ты же мужайся и не бойся, потому что я — Ангел Господень, и как был ранее с твоими родителями, так ныне буду и с тобой. А Господь наш Иисус Христос тебя укрепит и через тебя посрамит Ариана и его идолов, — так сказал святому благовестник.

 После этих слов блаженный Пафнутий вошел в келью, на­дел священническое облачение и вышел с такой радостью, как если бы его пригласили на пир. Когда же он отправился в путь на Мисирий, Ангел взял его за руку и пошел рядом, беседуя с ним о Небесных тайнах до тех пор, пока не пришли к Нилу. Здесь Ангел покинул его и вознесся на Небо.

 В тот же час Пафнутий увидел, как к берегу причаливают лодки и из одной выходит правитель Ариан в сопровожде­нии своих вельмож, а из остальных — высаживаются вои­ны. Тогда божественный Пафнутий подошел к Ариану, уже успевшему расположиться на троне близ устья реки, и с дерзновением громко воскликнул:

 — Я тот Пафнутий, которого ты ищешь. Не утруждай сво­их воинов, чтобы они пошли искать меня. У тебя есть войска, которые хватают христиан, проливают их кровь, а у христи­ан есть святые Ангелы, которые собирают нас в Царствие Божие. Я тоже христианин — делай со мной, что хочешь.

 — Значит это ты — Пафнутий-отступник, который прези­рает царские законы и бесчестит богов? — с яростью спросил правитель. — Что же ты, безбожник, хулишь великих богов?

 — Я не безбожник, но с детских лет служу и поклоняюсь Живому и Истинному Богу. А вот ты, у которого столько бо­гов, поистине безбожник, — ответил исповедник.

 — Клянусь великими богами, я подвергну тебя мучитель­ным и жестоким наказаниям, — рассвирепел Ариан и сразу приказал заковать Пафнутия по рукам и ногам в железо и держать вместе с другими заключенными — ворами и зло­деями. Будучи не в силах ступать свободно, блаженный Пафнутий преодолевал путь с большим трудом и, ободряя себя, говорил:

— Пафнутий, подумай о жребии, который тебе выпал, и вспомни, что и Господь наш был повешен между разбойни­ками.

 Когда правитель прибыл в город и сел на судейское место, сразу потребовал привести блаженного. Как только святой вошел в суд, его оковы разрешились сами собой и на глазах у Ариана упали и с рук, и с ног.

 — Пафнутий, почему ты настолько безумен, что не при­носишь жертву великим богам, но предпочитаешь умереть злой смертью? — начал спрашивать правитель.

 — Для нас, христиан, подобная смерть является не смер­тью, но жизнью вечной, и я никому другому не принесу жерт­ву, кроме Вседержителя Бога, Царя веков.

 Тогда судья приказал принести и положить перед муче­ником орудия пыток.

 — Пафнутий, если ты не послушаешь меня и не принесешь жертву великим богам, то будешь мучим всеми этими ору­диями, которые видишь перед собой.

 — Тиран Ариан, неужели ты думаешь, что я испугаюсь тво­их пыток и отрекусь от моего Бога? Да не будет того. Говорю же тебе, что наша жизнь — выше твоих мук, и мы совершен­но их не боимся, потому что испытаны и закалены многими подвигами и страданиями. Господь же и Избавитель наш, Который дает нам силы побеждать сатану в тайной брани, подаст их и для того, чтобы преодолеть твое ничтожное го­нение, — улыбаясь, молвил воин Христов.

 — Многословишь, Пафнутий, но суд не потерпит твоего многословия, — припугнул святого правитель, а затем при­казал воинам повесить мученика и строгать его тело так, что все внутренности его вывалились и упали на землю, а земля вокруг того места покраснела от крови.

 — Господи, Иисусе Христе, я не избегну Твоего о мне оп­ределения, поэтому готов умереть за Твое святое имя. Но прошу Твою благость, не дай мне умереть, пока не посрам­лю Ариана с его богами, — да приклонят колена и поклонят­ся Тебе небесные, и земные, и преисподние, и прославят Тебя все языки (ср. Флп. 2: 10), — все это время молился Пафнутий.

 И едва только закончил славословие, как с Небес был пос­лан Ангел, который снял его с крюка и, собрав все внутрен­ности, вложил их на свое место. Затем трижды перекрестил его Животворящим Крестом и сделал вполне здоровым, как будто он вообще не подвергался никакому мучению. Два во­ина, которые строгали святого, увидев, что Ангел сделал то­го совершенно здоровым, уверовали во Христа и, сняв перед судьей свои пояса, громко с дерзновением воскликнули:

 — Знай, Ариан, что отныне и мы христиане.

 — Скажите мне правду, трижды несчастные, какое чудо вы видели, что уверовали? Или пришли в такое безумие, что презрели суд и отреклись от своих богов и почитания царей? — изумился тиран.

 — То, что мы видели, правитель, не можем тебе сказать, потому что так написано в христианском Писании: «Не дади­те святая псом, ни пометайте бисер ваших пред свиниями» (Мф. 7: 6), — в один голос воскликнули воины.

; — Значит, вы приравняли меня к псам и свиньям?

 — Ты даже хуже их, потому что каждое бессловесное жи­вотное праведнее тебя, ибо каждое из них прославляет Бо­га своим естественным голосом. Ты же, имеющий разум и сотворенный по образу Божию, отрекаешься и бесчестишь своего Творца Бога. Что может быть хуже этого? — ответили христиане.

 Весьма разгневавшись, судья тотчас же приказал их обез­главить за пределами города. Так окончили мученический подвиг два воина: Дионисий и Каллимах. В это время му­ченик Пафнутий был заключен в одном из самых мрачных помещений темницы.

 На следующий день Ариан стал заниматься делами вы­сокопоставленных должников государства. Поскольку не­которым из них нечем было погасить свои долги, правитель также велел заключить их в темницу. Таких набралось со­рок человек. В ту ночь, когда их посадили, в тюрьме воссиял яркий свет — как будто бы взошло солнце. Сорок вельмож подумали, что это сторож поджег темницу и хочет отпус­тить всех заключенных на волю. Однако тюремный страж был здесь ни при чем, он и сам удивлялся столь яркому све­ту, появлявшемуся в этом мрачном и убогом месте в послед­ние две ночи, с тех пор, как сюда заключили христианина Пафнутия.

 Тогда вельможи пошли в ту часть темницы, где содержал­ся мученик и услышали, что он молится о спасении города. Открыв дверь, они вошли внутрь и увидели его с простерты­ми к небу руками, которые светились как зажженные факе­лы, а вокруг было разлито неизреченное благоухание. В ту же минуту они упали к его ногам и так провели в его камере всю ночь. Лишь когда рассвело, святой спросил их, за что Ариан посадил в темницу столь высоких господ. Узнав при­чину, подвижник сказал им:

 — Почему бы вам не послушаться меня и не уверовать в моего Бога, чтобы вас более не беспокоили? Ведь если вы ис­поведуете Его святое имя, то избавитесь от всех греховных долгов, и изгладится рукописание ваших грехов, вы станете гражданами Неба и ваши имена навечно впишутся в книгу жизни.

 — Отныне и навсегда мы всей душой веруем и исповедуем Того Бога, в Которого веруешь и ты, — с воодушевлением от­ветили вельможи.

 — Итак, дети мои, встаньте. Пойдемте к правителю, по­тому что имена ваши уже написаны на Небесах, — прого­ворил Пафнутий и вместе с сорока вельможами вышел из темницы.

 — Помост, помост, я пришел судиться с тобой, потому что ты вместе с Аполлоном, а я с Господом нашим Иисусом Хри­стом, — произнес он, подойдя к судейскому месту.

 Тогда Ариан приказал схватить его, но как только воины устремились к исповеднику, он стал невидим. Подошедшие же князья с дерзновением воскликнули:

 — И мы христиане, делай с нами что хочешь.

 — Что с вами случилось? Может, вам стало обидно, что я заключил вас в темницу за долги государству? — спросил тиран.

 — Мы не внимаем твоим словам, но предпочли Небесную надежду и, оставив временное, надеемся на вечное. А чтобы ты узнал наше твердое намерение, мы отказываемся в твою пользу от всех наших имений. Теперь наши доходы — в твоей власти, а наши жены и дети, если хотят, пусть последуют за нами. Если же не хотят, то пусть простят нас.

 — Вижу, что это сумасшествие! Вы, как отступник Пафну­тий, одержимы безумием!

 — Закрой свой рот и молчи, не хули человека Божия, — за­кричали вельможи.

 От этих слов правитель воспылал гневом и сам стал как сумасшедший. Сначала он приказал долго мучить бывших царедворцев, а затем вывезти их в пустынное место и бро­сить в огромный пылающий костер. Так все они, держа один другого за руку, окончили в огне свои жизни и получили му­ченические венцы.

 После исчезновения из судилища святой Пафнутий по­бродил по городу и, увидев дверь одного богатого дома от­крытой, вошел туда и попросил привратницу:

 — Дай мне напиться немного воды.

 — Отче, проходи в дом, — ответила служанка и побежала за своей госпожой, чтобы та вышла посмотреть на блаженного, совершившего перед правителем Арианом множество чудес.

 Узнав новость, хозяйка немедленно спустилась во двор дома и поклонилась ему, похожему на Ангела Божия.

 — Поистине, все мое богатство не стоит того, чтобы ты во­шел в мой дом. Ах, если бы мне прославиться сегодня Бо­жественной славой, потому что ты пришел к нам, — произ­несла она, ввела мученика в свой дом и посадила на сереб­ряный трон.

 — Дочь моя, к чему тебе столько золота и серебра, как у то­го, кто хвастает суетными надеждами? Послушай меня, дитя мое, избери для себя ангельское и бессмертное жительство, вместо этих земных и тленных благ, — улыбчиво проговорил преподобный.

 Эти слова удивили дочь госпожи, находившуюся в сосед­ней комнате, и она, одетая в драгоценную одежду, с золо­тым венцом на голове, тотчас пришла в гостиную посмот­реть, кто их произнес. Тогда святой Пафнутий встал с трона и сел на пол, так же поступили и мать с дочерью, сев у его честных ног.

 — Дети, оставьте то суетное и тленное богатство, что у вас есть, потому что написано: «Богатство ваше сгнило, и одеж­ды ваши изъедены молью. Золото ваше и серебро изоржавело, и ржавчина… будет свидетельствовать против вас и съест плоть вашу, как огонь» (Иак. 5: 2-3). Лишь слава Гос­подня и Царство Его пребудут вовеки, — начал свою пропо­ведь авва. Прежде чем божественный Пафнутий окончил эти слова, пришел глава семейства, и жена сразу вышла к нему, чтобы сообщить о приходе Пафнутия, но не успела сказать ему даже слова, как он сам заговорил:

 — Почему я не удостоился чести быть вместе с другими вельможами, которые сподобились вечной жизни? Как бы­ло бы хорошо, если бы я нашел того человека, называемого Пафнутием и привел его к себе в дом, чтобы он помолился о нас, дабы и мы стали бы призваны Богом и сподобились Его славы.

 — Исполнилось, господин мой, желание твое, потому что в доме твоем находится раб Божий Пафнутий, украшенный всяческой добродетелью и премудростью, — ответила жена своему мужу Евсторгию, который тотчас с радостью вошел в дом, увидел исповедника, упал на землю и поклонился ему.

 — Поистине, сын мой возлюбленный, Господь послал меня сегодня к вам, потому что вы воистину сосуды избранные. Итак, не медлите, вставайте и пойдем к судье дерзновенно исповедовать имя Господа нашего Иисуса Христа, чтобы по­лучить Небесный венец, — призвал мученик и, поднявшись, пошел первым, за ним последовали и Евсторгий — справа, и жена его Ермиона — слева, а их дочь Стефано — впереди.

 — Господи мой Иисусе Христе, Сыне Бога Живаго, вот, мы оставили открытой дверь нашу ради имени Твоего Святого. И ты, мой Господи, отверзи нам двери Небесные и покажи нам истинный свет, который Ты обещал любящим Тебя, — стала молиться Ермиона.

 — Помост, помост, я снова пришел судиться с тобой, пото­му что ты с Аполлоном, а я с Господом моим Иисусом Хри­стом, — вновь возгласил Пафнутий, подойдя к судье.

 Сильно разгневавшись на эти слова, Ариан вскочил и, как дикий волк, побежал, чтобы схватить святого собственными руками. Но Ангел Господень восхитил его из толпы и воин Христов исчез. А Евсторгий, Ермиона и ее дочь Стефано под­нялись на помост и с дерзновением воскликнули:

 — И мы христиане, делай с нами, что хочешь.

 — Евсторгий, вас что — всех напоили безумием из одного источника? Или вы не знаете, что я сужу разбойников и свя­тотатцев? Поклонись великим богам царей и ступай с миром в дом твой. Если же не послушаешь меня, умрешь злой смер­тью, — с яростью произнес судья.

 — Пусть тебя это не заботит, я не из таких, чтобы попадать­ся на твою приманку или прельщаться на подстрекательства отца твоего диавола и твоей матери беззакония, — возразил Евсторгий.

 Тогда Ариан попытался убедить принести жертву язычес­ким богам Стефано. Но дочь было непреклонна:

 — Никогда я не принесу жертву твоим нечистым богам, но свое тело принесу в жертву живую, угодную Небесному Богу и Господу Иисусу Христу.

 Необычайно разгневавшись после этих слов, судья при­казал повесить девицу и строгать ее тело на глазах у родите­лей, и пока воины безжалостно строгали ее, мать ободряла дочь такими словами:

 — Чадо мое сладчайшее, потерпи мучение еще немного и выйдешь победительницей, получишь от Бога венец побед­ный. Ты знаешь, любезнейшая моя дочь, что я приготовила тебе огромное приданое, чтобы выдать тебя замуж за первого человека в городе, но сейчас, дорогое мое чадо, ты получишь истинное и вечное приданое, ибо Жених Твой — бессмертен, а брачный чертог, куда войдешь ты, издает благоухание веч­ное и нескончаемое. Лишь потерпи до конца, и будешь увен­чана и прославлена.

 — Крепись и мужайся, дочь, ибо ныне я познал, что удо­стоился быть призванным Богом в Его нетленный брачный чертог. Я радуюсь и веселюсь, потому что прежде себя послал тебя в дар Владыке Христу, — поддерживал Стефано отец.

 Пока честные родители ободряли свое единственное ча­до, воины сострогали все ее тело до внутренностей, и бла­женная Стефано предала в руки Божий свою святую душу. Родители положили мертвую восемнадцатилетнюю дочь перед правителем, и он в тот же час приказал их обезгла­вить. Вот так все трое окончили свой мученический подвиг и взошли в славе на Небеса.

 Мужественный подвижник Христов Пафнутий по ночам молился Богу, а днем обходил город в поисках тех, о которых знал, что уверуют во Христа и примут мученический венец. Так, в один из дней ему встретились шестнадцать отроков, идущих в школу. Они были детьми как раз тех сорока вель­мож, которые приняли мученическую смерть.

 — Чада мои возлюбленные, дивлюсь я, как вы вынесли разлуку со своими отцами, которые выбрали наслаждение Христово и воцарились на Небесах, радуясь ныне со Ангела­ми. Ах, если бы и вы, любезнейшие мои чада, все вместе по­слушали меня и уверовали в Бога, и последовали за мной к правителю для исповедания Иисуса Христа, Бога Истинного и Царя веков, потому что, если пойдете ко Христу, учителю истины, будете обучены премудрости святых Ангелов, — об­ратился к ним святой. Отроки сразу же вняли его словам, уверовали во Христа и все вместе произнесли:

 — Пойдем, отче Пафнутие, к правителю, ничто нам не воспрепятствует в нашем желании, потому что отныне мы стали чуждыми этому суетному миру, ведь сердца наши наполнил Дух Святый, они вознеслись на Небеса, туда, где наши отцы.

 Тогда божественный Пафнутий, подобно доброму пасты­рю, пошел впереди своего стада.

 — Помост, помост, я снова пришел против тебя. Ты вместе с Аполлоном, Ариан, а я — с Господом Иисусом Христом, — как и прежде возгласил исповедник, достигнув судилища.

 Правитель опять приказал воинам обнажить мечи и окру­жить святого, однако мученик был немедленно восхищен из толпы и стал невидим. В этот момент и пришли на суд те шестнадцать отроков.

 — И мы христиане! — воскликнули они.

 — Где ваши родители? Ибо вы еще отроки, неспособные держать ответ, идите и играйте, — в недоумении обратился к ним тиран.

 — Мы — дети сорока вельмож, которые до этого приняли мученическую смерть. Нам уже достаточно лет, спрашивай нас, что хочешь, и мы ответим тебе, — сказали юноши.

— Принесите жертву богам, чтобы не погибнуть вам от му­чений, — еще раз обратился к ним Ариан, но отроки не по­слушали его, но столь же дерзновенно исповедали Христа.

 — Дитя мое, что ты приобретешь с того, что умрешь злой смертью? — не унимался правитель, обратившись к самому младшему из отроков. — Слушай, что я посоветую тебе, как твой отец. Ты будешь у меня в великой чести, я дам тебе много денег, напишу царю, и он возведет тебя в высокое до­стоинство. Только принеси жертву великим богам: Апол­лону и Артемиде, о которых написал царь, потому что они боги живые.

 — Где указ вашего царя? — поинтересовался тринадцати­летний исповедник.

 Правитель повелел принести указ, потом облобызал его и дал отроку, который прочел имена семидесяти прославляе­мых богов. После этого тиран бросил на жертвенник горсть ладана и призвал воина Христова сделать то же самое. Но свидетель истинной веры бросил на капище не фимиам, а указ царя.

 — Един есть Бог, Отец Господа нашего Иисуса Христа, -крикнул он на весь суд.

 Идольские жрецы, наблюдая за тем, как сгорел царский указ, помрачились рассудком, стали рвать волосы и нано­сить ножами себе раны на теле. А Ариан, весьма вознегодо­вав на поступок отрока, и одновременно дивясь его смелос­ти, приказал бросить на жертвенник этого ребенка. В этот момент многие идолопоклонники застыли в изумлении от благоразумия мученика.

 — Брат, помяни и нас у престола Бога Вышнего, Творца всего, и умоли Его о нас. Как по причине твоего благоразу­мия ты стал начатком Богу и первым из нас принесен Ему в дар достойный, так и мы, следуя твоему примеру, станем гражданами Царства Небесного вместе с нашими отцами, — говорили его одноклассники и сверстники.

 Отрок, будучи в огне, взирал на Небо и благодарил Бо­га, предав святую душу свою в руки Божий. Судья, пере­писав имена всех остальных юношей, повелел пронзить их копьями.

 А блаженный Пафнутий по-прежнему ходил и искал других заблудших, чуждых истинного благочестия. Так он забрел на берег реки, где находилось около восьмидесяти человек.

 — Радуйтесь, чада, о Господе, — воскликнул он, обращаясь к ним. — А почему вы не пришли подвизаться, ведь настало время для подвига и за него вам уготована плата. Послушай­те меня хотя бы сейчас, и уверуйте в Господа нашего Иисуса Христа, Царя веков. Исповедуйте святое Его имя перед судь­ей, и Господь дарует вам вечную жизнь.

 После этих слов все слушавшие христианского проповед­ника уверовали в Единого Бога, приняли Духа Святаго и прославили Создателя. И в тот же час, оставив лодки, ибо были рыбаками, направились в город. И снова Пафнутий пришел первым к судье и вновь воскликнул:

 — Помост, помост, я опять пришел против тебя. Ты с Апол­лоном, Ариан, а я буду побеждать тебя с Господом моим Иисусом Христом.

 Тогда судья весьма разгневался и приказал воинам окру­жить мученика. На этот раз Ангел Господень ободрил пре­подобного, чтобы он мог противостоять тирану, но не забрал блаженного, как делал раньше. Схватив Пафнутия, воины связали его. В этот момент на судилище взошли восемьде­сят рыбаков.

 — И мы христиане, — дерзновенно воскликнули они.

 — Кто посмеялся над вами, чтобы вы умерли злой смер­тью? — спросил их Ариан.

 — Мы пришли сюда посрамить и тебя, и твоих идолов.

 — Злодеи, за что вы, в тот момент, когда я говорю с вами кротко, отвечаете мне с таким бесстыдством? — возмутился тиран и приказал нещадно бить рыбаков.

Тогда семьдесят из них подошли и разбили трон судьи. В ответ воины вытащили мечи и нанесли им раны, после чего правитель повелел предать мучеников смерти. Всех их при­вели в пустыню и разрубили на куски. После этого тиран Ариан принялся судить святого Пафнутия.

 — О, отступник, злодей и маг. Сейчас я сделаю так, что все стоящие здесь узнают: Иисус Христос, в Которого ты веру­ешь и Которого призываешь, не избавит тебя от моих рук, — пригрозил правитель и приказал поднять исповедника на железное колесо, которое сверху было острым, как лезвие ножа, а снизу, как пила. Сдавленный этим сатанинским ко­лесом, святой был разрезан на четыре части.

 — Где же твой Бог, Пафнутий, что же Он не пришел изба­вить тебя от моих рук? Узнал теперь, что нет другого бога, кроме Аполлона, Зевса, Артемиды и Афины? Все они живые боги, которые дали власть царю Диоклетиану, — громким голосом произнес нечестивец, а затем повелел снять тело мученика с колеса и положить на крыло идольского храма, чтобы его съели птицы.

 Тело святого лежало на крыльце храма, но ни одна птица не тронула его, потому что Ангел Господень покрыл его. После этого сошел с Небес Сам Господь наш Иисус Христос вместе с Архистратигом Михаилом, по правую руку, и Ар­хангелом Гавриилом, по левую, и встал перед телом Пафну­тия. Ангелы собрали его рассеченные члены и соединили в одно. Спаситель же, простерев десницу, сказал:

 — Рука, сотворившая первозданного человека, снова тво­рит и тебя.

 С этими словами Он вдохнул в его тело дыхание жизни. И — о чудо! — святой сразу ожил и начал прославлять Бога.

 — Возлюбленный и верный раб Мой Пафнутий. Ступай и обличи бесстыдного Ариана, который поносит Мое имя, — произнес Господь и вознесся на Небо.

 Святой пришел на площадь, где стоял Ариан, и крикнул ему:

 — Ты узнаешь меня, Ариан? Я раб Божий Пафнутий, ко­торого ты разрубил на куски, но благодатью Господа моего Иисуса Христа я снова воскрес и разговариваю с тобой. Для чего ты поносишь имя Бога моего и Творца всего сущего? Вот, Господь воскресил меня, чтобы я обличил твое нечес­тие, и чтобы все познали твое бессилие, потому что слу­жишь ты глухим и слепым идолам, сделанным из бесчувственного вещества.

 Тогда, видя, что святой Пафнутий восстал из мертвых, препозит (доверенное лицо императора) Евсевий уверовал во Христа и сказал четырем­стам воинам, бывшим под его властью:

 — Послушайте меня, братья, и уверуйте в Бога Неба и зем­ли, Который воскресил раба Своего Пафнутия и послал его обличать Ариана в его заблуждении и в суетной надежде на идолов, чтобы и другие поверили, что нет другого Бога, кроме Господа нашего Иисуса Христа. Подобно тому, как я положил начало, открыв вам путь веры, так и Господь наш откроет вам путь на Небо.

 И тотчас же все в один голос исповедали Христа Истин­ным Богом.

 — И я христианин, — воскликнул блаженный Евсевий, представ перед Арианом.

 — И мы христиане, делай с нами, что хочешь, — дерзновен­но поддержали своего начальника воины.

 — Я не имею власти судить тебя, но ступай к другому пра­вителю, высшему меня, чтобы он судил тебя, — застыв в изумлении, промолвил тиран.

 — Тебе дана власть, Ариан, чтобы судить меня, — настаи­вал на своем Евсевий.

 — Не хочу ничего слышать о христианах! — закричал судья.

 — Тогда признай, что нет другого Бога, кроме Единого, Который обитает на Небесах, отвергни идолов, чтобы жить вместе с нами вечно, — убеждал его признать свою неправо­ту военачальник.

 — Да не будет того никогда, чтобы я отрекся от богов, по­тому что Аполлон и Артемида — живые боги, — злобствовал в своем заблуждении Ариан.

 Тогда, взяв в обе руки по пригоршне песка, Евсевий бро­сил его в лицо правителю.

 — Сила твоя и твоих богов подобна песку. Совершай же дела отца твоего — сатаны, — обличил правителя защитник христианской веры.

 Необычайно разгневавшись, правитель приказал бить Ев-севия, пообещав долгую и мучительную смерть, пока царь не услышит, что он поносил суд.

 — Клянусь силой Господа моего Иисуса Христа, что не пройдет и одного дня, как я причащусь таинственной тра­пезы (т.е. умрет в тот же день) Господа моего, а ты не сможешь сделать того, что хо­чешь, если не подпишешь мне смертный приговор.

 Взойдя на колесницу, правитель отправился куда наме­ревался, но на обратном пути, когда он захотел сойти с нее, не смог этого сделать. Однако это не привело его к раская­нию: беззаконный приказал принести ему обед прямо в ко­лесницу. Когда повар, наполнив поднос разными яствами, принес их правителю, и Ариан уже простер руку к подносу, она немедленно усохла, так что он не мог ею пошевелить. Тогда его соправитель стал призывать тирана уехать из это­го города, которому «из-за чародейства Пафнутия грозит опасность гибели». Вознегодовав за те беды, что произошли с ним, Ариан приказал сжечь препозита живым вместе с во­инами в четырех печах. Так все они скончались о Господе, приняв мученический венец в этот же день.

 После этого Ариан выехал из города и приказал мученику Пафнутию следовать за ним. На реке Нил правитель пове­лел привязать на шею исповеднику жернов и бросить его в реку. Сам же он сел в лодку и поплыл в другую местность, но вскоре перед его судном с жерновом на шее предстал святой Пафнутий и сказал:

 — Ариан, Ариан, тебе нужна лодка и ветер, чтобы плыть, а мне — ни лодки, ни ветра не надо, потому что мой Кормчий — Господь Иисус Христос. Ты посылаешь людей, которые го­товят тебе жилище, а я уготовляю Господу моему разумные души, чтобы они могли обитать в Небесных Его дворцах.

 — Не дадим этому человеку следовать за нами, потому что он всю страну погубит своим волшебством, — проговорил со­правитель Ариана, а тиран не знал, что ему и делать. Поэто­му он приказал записать все происшедшее с мучеником, а затем вместе с самим Пафнутием передал эту рукопись че­тырем воинам и отправил их вместе с преподобномучеником к царю Диоклетиану.

 Прочитав записи, император удивился и решил немед­ленно предать божественного Пафнутия на распятие. Воины пригвоздили святого к сухой финиковой пальме за городом. Будучи распятым, блаженный благословлял и прославлял Бога, а та сухая пальма, по повелению Божию, тотчас же про­цвела и дала двенадцать ветвей, увешанных плодами. Тогда распинавшие исповедника воины уверовали во Христа. Ког­да Пафнутия распяли, было два часа дня, а предал он свою душу Христу, приняв от Него неувядаемый венец мучения, в девятом часу.

 После того как воины с почестями погребли его 25 сен­тября/8 октября, они сами пошли к Диоклетиану и испове­дали перед ним Господа нашего Иисуса Христа, посрамив идолов царя. Разгневанный тиран тотчас приказал отру­бить им головы.

 Таким образом тех, кто через блаженного Пафнутия мученически закончил жизнь, было пятьсот сорок шесть человек. Они наследовали вечное Царство Господа наше­го Иисуса Христа, Емуже слава и держава во веки веков. Аминь.

Житие и подвиги иже во святых отца нашего Нифона, епископа Констанцианы Александрийской, просиявшего в IV веке

 Во дни великого царя Константина был в Константино­поле при царском дворе один сановник по имени Савватий. Он был опытным воином и военачальником города Алмирополя, где его принимали с великими почестями. Особен­но Савватия полюбил правитель Агапит, который стал час­то навещать его вместе со своим сыном Нифоном, отроком восьми лет.

 Как-то раз военачальник спросил Агапита, знаком ли его сын с грамотой, на что правитель ответил отрицательно, поскольку во всем Алмирополе не было учителей. Тогда Сав­ватий предложил отправить Нифона для изучения священ­ных наук в Константинополь и разрешил ему жить в своем доме. Агапит весьма обрадовался и, поблагодарив Савватия, отдал ему ребенка, которого тот и отослал к себе домой в Константинополь.

 По прибытии туда, Нифон был ласково принят женой во­еначальника и отдан для знакомства со священными наука­ми к одному опытному и богобоязненному преподавателю. Нифон учился с большим прилежанием и охотой, посвящал урокам не только день, но и ночь. Так в короткое время он постиг многие науки, но, тем не менее, понуждал себя учить­ся еще больше.

 Нифон имел великое благоговение к Богу и посещал Церковные богослужения. Здесь он знакомился с подвигами мученичества святых и удивлялся их мужеству, ревнос­ти по Богу. Отрок находил жития преподобных, святых и мучеников и внимательно их прочитывал, — так он возлю­бил безмолвие и тишину, кротость и смирение. Еще в дет­ском возрасте своими делами Нифон был подобен старцу. Отличался он и необычайным милосердием и заботой к ни­щим. Услышав же от одного духовного мужа, что ко всему прочему необходимо соблюдать и девство, он сказал себе: «Смогу ли я достигнуть сей добродетели, потому что требу­ется немалое насилие, дабы избежать разжжения плоти? Но отныне, с помощью Божией, я уже более не буду взирать на женские лица». И с той поры он стал больше внимать себе и не смотрел ни на одну женщину.

 После того как Нифон пришел в доброе преуспеяние и стал старше, он вспомнил о родителях и родине, и решил уехать из Константинополя. Жена военачальника была без­детна и хотела удержать его, чтобы усыновить и сделать на­следником их имения, поскольку видела преуспеяние и доб­родетель Нифона. Будучи же не в силах убедить его, потому что Нифон имел сильное желание повидаться с родителями, она сильно опечалилась. Тогда эконом их дома попросил ее передать Нифона ему на попечение, чтобы благочестивый юноша забыл и о родителях, и о родине. Эконом познако­мил Нифона с другими сверстниками, стал водить на вече­ринки. Юный и простодушный Нифон, будто бы для того, чтобы получить утешение в скорби по родителям, предался попойкам, обжорству, кутежам, ибо юность легко склоня­ется к дурному. По общему убеждению, «худые сообщества развращают добрые нравы» (1 Кор. 15: 33).

 Помрачившись умом от распутства, некогда тихий, мол­чаливый, кроткий и смиренный Нифон стал многословным болтуном, ругателем, насмешником, пел песни и плясал. Он совершенно забыл родителей, родных, родину и, оставив все свои занятия и добродетели, целиком и полностью предал­ся распутному образу жизни. Видя, в какое жалкое состоя­ние тот пришел, один благочестивый и добрый христианин часто говорил ему: «Горе тебе, Нифон! Как мог ты предаться этим отвратительным занятиям? Почему не придешь в себя и не исправишься?» В такие минуты Нифон стонал и пла­кал, размышляя о безобразных поступках, которым преда­вался, но все же, побежденный дурной привычкой, не мог их оставить.

 Однажды он отправился к своему другу Никодиму, кото­рый, неожиданно посмотрев на его лицо, замер.

 — Что ты так смотришь на меня? Или не узнаешь?- спро­сил Нифон приятеля.

 — Поверь мне, брат, я не знаю что и сказать тебе: лицо твое безобразно и черно, как у арапа, — ответил товарищ.

 Услышав это, юноша понял: таким оно сделалось от его безобразных дел. Нифона охватил сильный стыд, он закрыл лицо руками и убежал.

 — Горе мне, трижды несчастному, что я пришел в такое жалкое состояние! Что мне делать, жалкому? Смогу ли я ис­правиться и покаяться, а если покаюсь, получу ли спасение? О, кто наставит меня? Кто даст мне знать, что если покаюсь и исправлюсь, обрету милость? Как упрошу Бога помило­вать меня, когда я совершил столько зла? — до глубокой но­чи юноша размышлял об этом и еще о многом другом. От сильной скорби он не мог ничего есть и лег спать натощак. «Встану с постели и сотворю хотя бы одну молитву Богу», — решительно думал он. Но ненавистник добра диавол, зная об этом, стал вызывать в его душе сильный страх и приво­дить на ум такую мысль: «Если встанешь ночью помолить­ся, то сойдешь с ума, и все будут смеяться над тобой». Этим помыслом сатана весьма смущал и устрашал юношу. Но тот, победив его, сказал самому себе:

 — Когда я проводил ночи, исполняя свою дурную волю, то не подвергался никакому злу, неужели сейчас, когда хочу помолиться, подвергнусь ему? Анафема тебе, злой и нечис­тый дух, за то, что ты даешь мне такой помысел.

 И в тот же час Нифон с ревностью встал с постели по­молиться. Но как только обратился к востоку, перед ним появилось и встало черное облако, вызвавшее такой страх, что он, как в оцепенении, забрался на постель и лежал будто мертвый, дрожа за свои грехи и размышляя о том препятст­вии, которое воздвиг ему к молитве диавол.

 С той ночи прошло немного времени и, порицая себя, юно­ша пошел в церковь. Встав в храме, он поднял вверх взгляд и увидел над своей головой икону с изображением Божией Матери.

 — О Пресвятая Богородице Дево, Матерь милости и мило­сердия, помилуй меня, грешного, и помоги мне по великой Твоей милости, — из глубины души взмолился он.

 И в этот момент Богородица чудесным образом поверну­лась к нему с иконы и посмотрела весьма радостным и крот­ким взглядом. Нифон получил немалое душевное утешение, и в его сердце возгорелся огонь любви к Божией Матери.

 — Смотри, убогая душа, как Бог любит нас и как принима­ет, желая нашего спасения, а мы Его оставляем. Размысли, несчастная, как Богородица, скорая Помощница христиа­нам, тотчас же помогла мне, — произнес юноша и вышел из храма, прославив Бога.

 На следующий день по дороге в церковь Нифон встретил человека, совершившего грех, и не только осудил несчастно­го в своих помыслах, но возненавидел его. Когда же Нифон вошел в храм и поднял взгляд на икону Божией Матери, то увидел, что Пречистая Дева посмотрела на него сердито и отвернулась. Это сильно смутило юношу. Проверяя себя, он понял, что Госпожа Богородица отвернулась от него за его помыслы, которыми он осудил другого. Тотчас же пав на землю и исповедав свой грех, он горько заплакал и стал мо­литься Пресвятой Деве о прощении. Через некоторое время, посмотрев на лик Богородицы, Нифон снова увидел, что Она смотрит на него радостно. Так, утешенный, он вышел из хра­ма. И с той поры, когда в чем-то согрешал, был обличаем Бо­жией Матерью, Которая отворачивала от него Свое лицо.

 Однажды во сне Нифон увидел себя в большом доме и, стоя в одной его части, вдруг узрел множество черных муринов, в сильном гневе устремившихся на него и грозивших ему смертью. Тогда он бросился в другую часть дома, где об­наружил церковь. Вбежав туда, он избавился от нападавших. После этого он приоткрыл дверь и решил перейти в другую часть дома, но мурины, скрывавшиеся по углам, снова бро­сились на него. Тогда Нифон снова бегством спасся в церкви. Этот сон он видел в течение целой недели, а означал он сле­дующее: невозможно избавиться от злых демонов, если не посещать часто церковь и не молиться постоянно Богу. Вот почему с той поры Нифон стал часто бывать в храме и мо­литься Господу об избавлении от бесовских козней.

 Однако лукавый и нечистый дух сквернословия и брани не перестал восставать на блаженного Нифона и делал все, чтобы тот ругал людей, как и прежде. Но юноша горячо мо­лился и просил Бога изгнать этого демона. Однажды ночью Нифон увидел во сне первомученика Стефана.

 — Приветствую тебя, Нифон, раб Божий. Доброе твое жи­тельство, однако ты оскверняешь его сквернословием и бра­нью. Поверь мне, если станешь подвизаться, чтобы изгнать демона, понуждающего тебя на брань, то я помогу тебе, — об­ратился к нему святой архидиакон.

 Когда юноша проснулся, то, поблагодарив святого Стефа­на, взял маленький камешек, вложил его себе в рот и так ходил несколько дней молча, никого не браня. Если же слу­чалось ему все-таки быть прельщенным диаволом, то он не­медленно уходил в тайное место и с силой бил себя кулаком, приговаривая:

 — Я заставлю тебя смириться, научишься у меня кротости и молчанию, чтобы не гневаться и не браниться.

 Так блаженный положил себе за правило каждый день бить себя кулаком сорок раз, а если с ним случалась в ка­кой-то день брань или искушение от какой-нибудь страсти, он бил себя сто или двести раз. Безжалостно избивая себя, подвижник сильно похудел и очень часто от боли падал в обморок и лежал на земле как мертвый.

 — Горе тебе, несчастный Нифон! Если ты не можешь по­терпеть и этой малой боли, как сможешь вынести невыно­симые адские мучения? Но дерзай, потому что насколько более истлевает внешний человек, настолько более обновля­ется внутренний, то есть душа (ср. 2 Кор. 4:16), — вразумлял себя в эти минуты святой.

 — Несчастный Нифон, почему ты не пожалеешь свое тело, но так немилосердно избиваешь его? — искушал его диавол.

 — Всескверный бес, ты пришел ради того, чтобы и здесь мне приказывать? Если бы у тебя была плоть, и ты попался бы мне в руки, то я показал бы тебе, как может наказать Ни­фон, — посрамлял нечистого подвижник.

 Однажды лукавый воздвиг на него брань чревоугодия.

 — Ступай, нечистый дух, к навозной яме, где люди справ­ляют нужду, и сам ешь то, к чему склоняешь меня, — отра­жал такие нападки Нифон.

 Тот же, по злобе своей, не отступал, но через некоторое время снова восставал, уже более неистово, действуя через ту же самую страсть. Но блаженный Нифон надеялся на по­мощь Божию:

 — Я буду сегодня есть и пить, чтобы показать тебе, сатана, что даже таким образом ты не сможешь помешать моей мо­литве, потому что я имею помощником Бога, — говорил он себе. «Размысли, Нифон, что как пес, после того как поест и попьет, лает, так и ты сейчас, когда вкусил даров Божи-их, должен благодарить Бога, насытившего тебя от Своих благ», — думал подвижник после трапезы.

А затем шел в храм и молился:

 — Слава Тебе, Христе Боже наш, яко насытил нас еси зем­ных Твоих благ, не лиши нас и Небесного Твоего Царствия, по великой Твоей милости.

 Тем самым он попирал диавола, как бы говоря ему:

 — Смотри, лукавый и нечистый дух, что я ел и пил, однако не изгнан ни из церкви, ни в молитве не встретил препят­ствия. Устыдись же, и ступай во тьму внешнюю.

 Тогда бесовские силы наводили на Нифона глубокий сон. Но святой не смирялся, брал в руки палку, и бил ею по свое­му телу.

 — Раб лукавый, я дал тебе пищу и питье, а ты ищешь еще и сна? — приговаривал он, и при этом бил себя еще силь­нее чтобы от боли сон убегал, а он, бодрствуя, пребывал на молитве.

 Прошло немного времени, и лукавый демон, не в силах вынести победу над собой, используя разные способы, воз­двиг на Нифона еще более страшную брань: он хотел вверг­нуть святого в блуд. Однако блаженный подвижник понял, отчего она может возникнуть и сказал себе: «Смиренный Нифон, снова есть необходимость положить начало».

 С этого дня он вкушал только черствый хлеб — иногда всю неделю, иногда раз в два дня, а иногда всю неделю во­обще воздерживался от пищи. Потом же он снова вкушал хлеб, но воду не пил. Часто, когда хотелось пить, он ставил перед собой сосуд с водой и смотрел на него, чтобы терзать себя еще больше. Много раз диавол пытался искусить Ни­фона, но днем у него этого не получалось. Тогда нечистый напал на него ночью, во сне, показав постыдные видения и вызвав у подвижника истечение семени. Божественный Нифон тотчас же встал и, взяв палку, так сильно ударил по своим срамным удам, что они почернели. Четырнадцать лет подряд продолжалась эта брань с бесом блуда. Все эти годы подвижник сильно мучился, весьма часто бил себя камня­ми, потому что негодовал и очень печалился из-за очеред­ного появления постыдных помыслов и желаний, навязы­ваемых ему нечистым. Все это время Господь испытывал его силу духа и все-таки избавил Нифона от этой брани. Однажды святой увидел сон: он стоял на равнине, по грудь покрытый нечистотами. Тут появился облаченный в белые одежды муж и повелел ему следовать за собой. Как толь­ко они достигли ямы, исполненной зловония, тот приказал Нифону стряхнуть эти нечистоты. Исполнив это, он почув­ствовал облегчение и прославил Бога. С той поры, если на него вдруг ополчался бес блуда, то уже нисколько ему не вредил.

 Молясь однажды ночью, святой Нифон увидел яркий свет, который наполнил его великой радостью и неизреченным весельем. И в этот момент преподобный услышал голос:

 — Я дам тебе силу на злобных бесов. Только ты, Нифон, внимай себе хорошенько, чтобы не возноситься, но пребы­вать в великом смирении, ибо Я весьма люблю смиренных, но ненавижу и отвращаюсь гордых. Вот почему, если хочешь, чтобы Я возлюбил тебя, то воспитывай смирение, никого не злословь, ни над кем не смейся, не имей ни на кого ненавис­ти, даже если и увидишь ближнего согрешающим, ибо тако­вым и так уготованы страшные муки.

 После этого события преподобный особенно старался соб­люсти все сказанное.

 Однажды, в час молитвы, святой увидел, что идет вмес­те с другими по дороге. Вдруг перед ними появилось много страшных и темных бесов, которые не давали им пройти. Все испугались и встали, и в эту минуту появился некто в блестящих одеждах.

 — Что ты встал и не идешь своим путем? — спросил он Нифона.

 — Потому что боюсь тех темных бесов.

 — Ты когда-нибудь молился Богу, чтобы Он дал тебе смирение?

— Я всегда прошу смирения у Бога.

 — Вот, Бог послал тебе смирение, — сказал собеседник подвижника.

 И тут Нифону показалось, что небесный гость разрезал ему грудь и, вынув оттуда сердце, вставил новое и дивное. С ним святой бесстрашно продолжил начатый путь. Темные бесы весьма смутились от этого и скрежетали зубами, буду­чи не в силах ему воспрепятствовать, а прочие спутники Ни­фона обратились к явившемуся с просьбой сделать с ними то же, что и с преподобным, дабы и они смогли бы без страха продолжать идти вперед.

 — Просите и вы у Бога молитвой и постом того, что просил Нифон, и Всемогущий даст вам это, потому что если не попросите, то и не получите, а если не получите, то не сможете пройти этот путь, — наставил их светлый Ангел.

 Нифон всегда говорил: «Горе мне, грешному». И если кто-нибудь кланялся ему, то подвижник помыслом своим сходил во ад или к ногам того брата, что сделал перед ним поклон, и уничижал себя, сравнивая с самым последним грешником, который никогда не совершил ничего доброго. Святой весьма отвращался человеческой славы. Всякий раз, когда он хотел дать какому-нибудь нищему милостыню, то первым склонял свою голову перед ним, потому что видел в нем Христа, просящего милостыню. Казалось, что Нифон радовался больше того нищего, ведь в его образе он сподо­бился подать милостыню Самому Господу. В те дни, когда на него восставал лукавый и нечистый бес хулы, подвижник каждый вечер ел черствый хлеб и всю ночь проводил в ко­ленопреклоненных молитвах. Так он провел четыре года и, с Божией помощью, одержал победу: больше этот грех его не беспокоил.

 Имел Нифон ревность и тщание к молитве. Часто, идя по дороге, он сворачивал с нее и уходил в укромное место, где, преклонив колена, припадал к земле и очень долго молился, так что из-за омертвения членов подниматься ему удавалось с большим трудом.

 — Господи Боже мой, молитвами Пречистой Твоей Мате­ри прости мне грехи мои, отжени от меня всякое лукавство, зависть, злословие, гнев, нерадение, гордость, сребролюбие, немилосердие, бесчувственность, страсть к спорам, вражду, чревоугодие, пьянство, разжжение, непотребство и горчай­шую славу человеческую. Ей, Боже мой, все отжени от ме­ня, — так молился святой Господу.

 Каждую ночь он готовил себя как будто бы к погребению: перед сном читал Трисвятое и некоторые тропари из Последования на погребение, две главы из Евангелия и еще две из Посланий святых апостолов. Затем, трижды перекрес­тив себя и свое ложе и помазав лоб и грудь святым елеем из лампады от иконы Пресвятой Богородицы, предавался недолгому сну. Каждое воскресенье он проводил без сна всю ночь. Еще вечером в субботу он вставал на молитву и пребы­вал в ней до зари, ни разу за это время не присев. Кроме того, весной, летом и осенью он также молился от зари до третье­го часа с воздетыми к небу руками. Подвижник очень любил безмолвие и, сколько это было возможно, избегал общения с людьми. В безмолвии он проводил большую часть времени и чувствовал от этого великую сладость, чего не скажешь о нас: оставляя молчание, мы спешим беседовать, общаться и лишаемся этой радости, по своему неразумию оказываясь в глотке у сатаны, то есть в смятении и смущении от сего ми­ра. Нифон также заботился о хранении ума от злых помыс­лов и не уставал повторять:

 — Внимай себе как следует, Нифон, чтобы губитель не по­хитил чувства, и ты снова не прельстился, как прежде.

 Так святой говорил потому, что в начале своего покаяния, когда он оплакивал грехи, к нему приходил дух тщеславия, приносил с собой ложную сердечную радость и изгонял вся­кую скорбь. В это время в нем поселялся помысел о том, что он — блаженный великий подвижник и другого такого, по­добного ему, на свете нет. В эти минуты бес распространял благоухание, как будто бы Ангелы Божий заботятся о под­вигах Нифона и окуривают его фимиамом. Так святой пре­льстился и впал в тщеславие. Но Бог не оставил Свое чадо, дал ему дар рассуждения. Теперь, когда подобные помыс­лы приходили к Нифону, он тотчас же их узнавал и опла­кивал, ведь тот человек, который их принимает, находится далеко от Бога и последует Деннице, который спал с Небес по причине высокомудрия. Только таким образом ему уда­валось их прогонять. Со временем он научился совершенно не принимать и со стыдом отвергать их. Однажды пришел к божественному Нифону один брат и сказал, что его весьма донимают хульные помыслы, более же всего в час молитвы приходят ему на ум многие ереси, злоба и ругательства на Христа, Божию Матерь и святые иконы. От этого инок при­ходил в отчаяние, он очень боялся, что с небес сойдет огонь и попалит его.

 — Помыслы хулы приходят от лукавого, который приво­дит их на ум человеку, дабы смутить и ввергнуть его в отча­яние. Вот почему не следует их бояться и обращать на них внимание: они исходят не от молящегося, а потому никак не могут ему повредить. Они уйдут, если их презирать и ко все­му подходить с разумением, ведь такие помыслы — от диавола, они не могут причинить никакого вреда душе, которая их не желает. Как морские волны бьются о камни, лежащие на берегу, и, не причиняя им никакого вреда, возвращаются назад, так и хульные помыслы, наталкиваясь на ум челове­ка, твердого в вере, ничуть ему не вредят, но обращаются на главу беса, что принес их. Тогда, не в силах ничего сделать, побежденный и пристыженный, он убегает. И подвергший­ся искушению инок не осуждается, но, более того, венчает­ся как победитель. Внимай себе, брат, не злословь никого, потому что часто хульные помыслы происходят от злосло­вия, — укрепил и отпустил с миром подвижник брата.

 — В одном городе жил благочестивый и богобоязненный человек, оказывавший многочисленные благодеяния ближ­ним и любивший всех, как Ангелов Божиих, — рассказывал подвижник одному мирянину. — Но облагодетельствован­ные им содействием диавола возненавидели его: одни счи­тали праведника нечестивцем, другие — лукавым, а третьи — еретиком, и потому безудержно о нем злословили. Мирянин слушал это и, безмерно радуясь, благодарил Бога и молился Всевышнему: «Господи, помилуй ненавидящих, злословя­щих и ругающих меня, и не наказывай их ради меня ни в сем веке, ни в будущем, но сокруши злобных демонов, вос­ставивших их на меня. И как не отвращаешься от меня, со­грешающего, так не оставь ненавидящих и злословящих ху­дого раба Твоего, но спаси их по бесконечной Твоей милости, Да прославится Твое пресвятое имя во веки. Аминь». Таким образом, благочестивый господин сумел избежать страсти злопамятства, а осуждающие его, видя его любовь, образу­мились и исправились.

 Святой не поощрял тех, кто подает деньги музыкантам и актерам, певцам и танцорам, ведь эту жертву они приносят не Богу, а диаволу:

 — Подобно тому как рядом с теми, кто молится, стоят Ан­гелы Господни и несут их молитву Богу, так и с теми, кто поет и танцует, рядом находятся темные демоны и приносят их кривляния как жертву своему начальнику, сатане. Но те, кто хочет найти милость у Бога, должны часто молиться и не давать уму отвлекаться на посторонние предметы, а со­бирать его и направлять на молитву. Вот почему необходимо посещать богослужения в церкви, с величайшим внимани­ем и благоговением слушать слово Божие, не разговаривать друг с другом в храме, не смеяться, не читать и не петь со тщеславием, бесчинно крича, потому что этим они, вместо того чтобы умилостивить Бога, лишь Его прогневляют, — на­ставлял Нифон.

 К преподобному все чаще стали приходить люди за ду­шеполезным советом. Всем им он сначала кланялся, а по­том говорил:

 — Простите меня, братья, потому что я, будучи слепым, понуждаемый вашей любовью, хочу быть путеводителем для других.

 И только после этого с великим смирением святой Нифон наставлял их своими боговдохновенными речами.

 — Почему древние проводили жизнь в мире, а мы живем сейчас с великим смущением и многими скорбями? — как-то спросил его некий брат.

 — Потому что они имели сильную любовь ко Господу и ближнему, держались правды и истины, а когда хотели при­нести жертву Богу, или дать милостыню нищим, предлагали только лучшее, чистое, неоскверненное никаким коварством и неправдой. Вот поэтому они жили в мире — Создатель слы­шал все их прошения. Мы же поступаем наоборот: самих се­бя любим больше Творца и ближнего, ни правды не держим­ся ни истину не храним, но проводим жизнь во зле и коварствах. Все лучшее мы оставляем себе, обожествив свое чрево. Мы служим ему, а Вседержителю и ближнему приносим все негодное и бесполезное. От этого Всемилостивый и не слышит наши прошения, и мы подвергаемся многим скорбям и искушениям, — ответил ему подвижник. — Когда я пришел в чувство от своих грехов и приступил к делам покаяния, то не прошло и трех лет, как однажды вечером ко мне пришел помысел, что вот, уже столько времени я прошу Бога, а Он не дал мне никакого дара. Я осквернил Святое Крещение своими грехами, и Бог меня не слышит. С этими скорбными мыслями я уснул и увидел сон. Я находился в прекрасном храме, где на Престоле славы восседал Господь наш Иисус Христос. Воздвигнув к Нему руки, я стал молиться словами Псалтири: «Услышь, Боже, молитву мою и не скрывайся от моления моего» (Пс. 54: 2).

 И Вседержитель, преклонив главу, слушал мою молитву о том, чтобы от меня отошел злобный дух робости.

 — Я слышал твою молитву, будет тебе, как ты просил, — сказал мне на это Господь, и чуть позже вновь обратился ко мне:

 — Нифон, Нифон, в сей вечер ты опечалил Меня помыш­лением своим о том, что просишь Меня столько времени, а Я не дал тебе никакого дара. Но разве ты каждый день не просишь Меня также не давать тебе земной славы? О каком же даре ты тогда говоришь? Даре языков, или даре проро­чества, или даре исцелений, или о чем-то другом? Но ты сам не хочешь и не просишь их, чтобы тебя не прославляли за это люди. Скажи мне, то, что у тебя есть, разве не дар? Воздух, которым дышишь, небо, земля, море и все, что в них и на них, разве не дал Я вам это в дар? А что вы, люди, Мне да­ли за это? Ничего. Но еще хуже: вместо воздаяния — оплева­ли Меня, заушали, били, пригвоздили ко Кресту, уксусом и желчью напоили Меня… А Тело Мое и Кровь Моя, что Я дал вам, разве не дар? А богатства всей земли, что такое? Птицы небесные, рыбы морские и все прочее, разве не дар? Разве не дар то, что ради любви к вам Я умер, и был погребен, и из­бавил вас от ада, и ввел вас в Мое Царство? Кто другой из вас сделал для вас столько же добра? Как же ты говоришь, что Я не дал тебе никакого дара? А теперь посмотри, и увидишь, что дух трусости связан.

 В этот момент Нифон увидел напротив себя быка, так крепко привязанного к столбу, что не мог пошевелиться, лишь яростно вращал глазами, ища как бы разорвать путы. С той поры, с помощью Божией, подвижник избавился от страсти боязливости, которая в значительной степени вла­дела им с самого юного возраста. Например, когда он хотел пойти в церковь ночью, или когда видел страшный сон.

 Один юноша, который вел праведную жизнь, пришел к святому и попросил его сказать слово о спасении души.

 — Если ты, чадо, очень сильно хочешь спасти свою душу, обитая среди людей, то исполняй следующее: не враждуй ни с кем, никогда не имей ни к кому ненависти, не осуждай, не злословь, никогда не думай, что соблюдаешь святую жизнь, не возносись, не говори и не помышляй о том, кто добро­детелен, а кто — греховен, но относись ко всем одинаково, с чистым сердцем, как к членам Христовым. Помимо этого не слушай тех, кто злословит, не будь скор на язык, и поспешен в молитве. Не мсти, не враждуй с тем, кто причинил тебе зло или осудил тебя, но сострадай ему и возлюби, как свое­го благодетеля. Всегда думай о своих грехах, поноси себя и враждуй с собой. Будь смирен, чист душой и телом от всякой скверны, будь кроток, спокоен, мирен, приветлив со всеми, добр, сострадателен, милосерд, украшен всякой правдой и истиной. Поистине будешь с Богом, когда станешь считать себя хуже всех людей. Никогда не думай, что достиг высшей меры, но всегда говори своей душе, что она грехами превзош­ла демонов, а доброго ничего не сделала и в самой малой мере, поэтому ее ожидает великое страдание. Молитва хри­стианина должна быть подобна смиренному и сокрушенно­му воздыханию мытаря. Ум и уста должны быть направлены к Горнему: «Грехопадения кто разумеет? От тайных моих очисти мя» (Пс.18:13), — так необходимо постоянно говорить себе. Единственной заботой и попечением должно стать спа­сение души, о потребностях же телесных позаботится Бог, как Он Сам обещал это в Святом Евангелии. Ведь если все­ми силами стремишься попасть в Царствие Небесное, нужно освободиться от всего земного: кто плывет с большим гру­зом, быстро утонет. Все телесные страсти умерщвляются малоедением и бдением, поскольку все они — бесы, и прогнать их, как сказал Господь, можно только постом и молитвой. Если хотим, чтобы в день Суда Господь пожалел и помило­вал нас, мы должны любить, миловать и жалеть своих брать­ев, употребляя для этого то, что нам даровал Бог, — не уста­вал повторять блаженный.

 Однажды ночью после обычной своей молитвы святой прилег отдохнуть и увидел во сне зеленую равнину, где пас­лось множество овец, а пастуха у них не было. В тот момент, когда преподобный размышлял, что волк может напасть на них, перед ним появился величественного вида муж, одетый в апостольские одежды.

 — Нифон, почему ты думаешь, что у овец Царя нет пас­тыря? Ты их пастырь, потому что тебя назначил Царь пасти их, — обратился он к подвижнику.

 — Как я, непривычный и слабый, могу их пасти? — в недо­умении спросил Нифон.

 — Создатель определил это тебе, и не противься, — сказал посланник Божий и тотчас дал ему в руки пастушеский по­сох, а потом, показав на овец и загон, ушел.

 Проснувшись, святой стал размышлять и понял, что овцы Царя — это народ Божий, а загон — Церковь. Весьма убояв­шись, чтобы здесь, в Константинополе, его не рукоположили во епископа, он взошел на корабль и отплыл в Александрию, где тогда Патриархом был блаженный Александр. В те дни множество клириков и мирян из города Констанцианы при­шли в Александрию к Патриарху и поведали о кончине их епископа. Народ Божий просил Патриарха поставить над ними нового владыку. Тогда предстоятель Александрийской Церкви стал молить Бога открыть ему, нет ли кого достойно­го для такого великого послушания, и в ту же ночь увидел во сне апостола Павла.

 — Ступай завтра в церковь, и того, кто будет похож на меня лицом, но без плешины, даже вопреки его желанию руко­положи во епископа, — сказал Александру первоверховный апостол.

 На другой день в церкви Патриарх увидел божественного Нифона и сказал своему архидиакону (им был Афанасий Ве­ликий):

 — Вон тот человек ведь похож на апостола Павла?

 — Да, похож на апостола, и достоин пасти овец Христовых, потому что я вижу Ангелов, которые сопровождают его и на­девают ему на голову венец из драгоценных камней, — отве­чал Афанасий Великий.

 Тогда Патриарх подозвал Нифона к себе.

 — Тебя, отче, Бог поставил пастырем, чтобы пасти сих сло­весных Его овец, стоящих вокруг нас.

 — Отче святый, я недостоин, — попытался возразить Нифон.

 — Ах, если бы я был таким же достойным, как и ты!.. Не противоречь решению Божию, — вразумил будущего архи­пастыря Александр.

 Божественный Нифон нехотя склонил главу и был по­ставлен епископом Констанцианы. В первый день он был рукоположен в диакона, на следующий день — во священни­ка, а на третий — во епископа. Во время его хиротонии, как позже рассказывал Афанасий Великий, на него сошел Дух Святый в виде огня. В радости весь народ Констанцианы ло­бызал десницу Нифона. Вместе с ним Патриарх послал в эту епархию своего архидиакона Афанасия и прочих клириков, чтобы они по положенному чину совершили интронизацию нового епископа. Все христиане радовались великой радос­тью и прославляли Бога, удостоившего их такого пастыря.

 Приняв на себя великий груз святительства, божествен­ный Нифон предался еще большим подвигам. Он, как ис­тинный пастырь, окормлял Христовых овец на спаситель­ных пажитях заповедей Божиих, всегда напоял их водами Евангельского учения, став для христиан Констанцианы образцом и примером всего благого. Преподобный с дерзно­вением поучал не только весь народ, но и находил время наставлять каждого: грешников — исправлял, добродетель­ных — укреплял, скорбящих — утешал, тех, кому угрожала опасность, — избавлял, поступающих несправедливо — вра­зумлял, обижаемых — защищал, о сиротах — заботился, ни­щим — подавал щедрую милостыню, больных — исцелял. Всеми руководил Нифон и духовно, и телесно, всех любил, как духовных своих чад и ради их спасения, по заповеди Гос­пода нашего, отдавал свою жизнь: «пастырь добрый полага­ет жизнь свою за овец» (Ин. 10,11).

 Но и Нифон был человеком смертным. Когда святителю пришло время упокоиться от своих священных подвигов, чтобы пойти к желанному им Богу и насладиться наградой за свои труды, Господь открыл ему день кончины. У Нифо­на был обычай каждый день поучать народ слову Божию. Однажды, когда преподобный отпустил паству и прилег, он увидел сон. Перед ним появился величественный царский дворец, внутри которого находился выполненный с боль­шим искусством огненный Трон. Это Царское Седалище па­рило в воздухе, на Нем сидел некий Прекрасный Правитель, окруженный сиянием и неизреченной славой. Вокруг Него стояли тысячи тысяч, блистающие, как молнии.

 — Михаил, покажи нашему другу место его упокоения, -послышался глас от Трона.

 И тогда Архистратиг Михаил привел Нифона в светлое место, где было бесчисленное множество достойных изум­ления дворцов, в одном из них, величественном и высо­ком, находилось множество облаченных в светлые одеж­ды мужей.

 — Владыко, доколе ты не дашь нам возлюбленного нашего? — вопросили они Начальника Небесных Сил.

 — Благоволением Отца и Сына и Святаго Духа он бу­дет послан вам через три дня, — обрадовал их Архистратиг Михаил.

 — По безграничной милости и человеколюбию Божию да­рован тебе сей дворец на отдохновение в нем во веки веч­ные, — обратился затем Архангел к Нифону.

 Пробудившись, святой поведал об этом сне своему учени­ку, а от него узнали уже все клирики. Весть о том, что через три дня святой Нифон отойдет ко Господу, разошлась в на­роде, и у всех был великий плач и скорбь. Однако, позвав их, подвижник стал утешать христиан такими словами:

 — Дети мои возлюбленные, когда я буду ближе к Богу, то всегда буду молить Его о вашем спасении.

 Узнал о приближающейся кончине архиерея Констанцианы и Афанасий Великий, уже Патриарх Александрийский. Он сразу же пришел к святому.

 — Для чего ты, Владыко святый, принял труд прийти ко мне, недостойному?- спросил Патриарха святитель Нифон.

 — Я пришел, отче, чтобы насладиться общением с тобой, и, поскольку ты уходишь в Горний Иерусалим, то в час, ког­да ты предстанешь на поклонение Богу, попроси Его о мо­ем спасении, — отвечал предстоятель Александрийской Церкви.

 — И ты, Владыко, прошу, не забывай меня, когда будешь совершать Божественную литургию, вынимай за меня час­тицу, потому что приношение Господу за усопших дарует им великую пользу. Тот, кто после моей смерти сделает это ради оставления моих грехов, получит в час своей смерти вели­кую помощь от Вседержителя, Который покроет множество грехов и молящегося, и моих. А я тоже буду ходатайствовать перед Творцом за него, — с этими словами он умолк и всю ночь совершал песнопения, благодарил Всемилостивого и молился не только за себя, но и за весь мир.

 В утренний час к подвижнику пришел Ангел Господень.

 — Радуйся, Нифон, и веселись, потому что к тебе идет Гос­подь, — сказал он преподобному.

 Услышав об этом, святой весьма обрадовался. Но через некоторое время с ним случился сильный приступ и, велев положить на пол циновку, владыка тихо прилег на нее. Ког­да рассвело, к нему пришел Афанасий вместе со всеми кли­риками и множеством народа.

 — Отче, может ли болезнь принести пользу человеку? — спросил Патриарх.

 — Подобно тому, как золото, помещенное в горнило огнен­ное, очищается, и с него сходит вся нечистота, так и человек, когда заболеет, если благодарит Бога, то очищается и сбра­сывает с себя нечистоту греховную, — ответил святитель и заплакал, зарыдали также и все стоявшие вокруг него. Затем лицо его снова просияло так сильно, что все содрогнулись.

 — Благодарю вас, богоносные мои апостолы, что не замед­лили прийти ко грешному старцу, — произнес преподобный.

 — Радуйтесь о Господе, мученики! Благодарю вас, пророки мои честные, что пришли ко мне, недостойному! Радуйтесь о Господе, святые мои иерархи, и все преподобные, и правед­ные! — далее продолжил епископ.

 В этот момент Афанасий Великий увидел святых, которые по одному подходили и приветствовали старца.

 — Радуйся, Благодатная Богородице Марие, свет мой, по­кров мой и утверждение мое. Премного благодарю Тебя за Твои ко мне благодеяния! — воскликнул святитель и весь ис­полнился великой радости.

 Через некоторое время в келье распространилось неизре­ченное благоухание, лицо преподобного так засверкало, что народ от страха выбежал во двор.

 — Приди ко Мне, благословенная душа, носящая Мое смирение. Аз есмь Христос Твой, Которого ты сделал Своим, повторяя всегда: «Христе мой, Христе мой». Вот Я, Христос Твой, приди же ко Мне, — раздался кроткий глас.

 — В руце Твои, Владыко, предаю дух мой, потому что Ты еси Христос мой, Сын Бога Живаго, — тотчас сказал святой, простерев руки, и предал дух.

 Тогда все начали скорбеть, что лишились его, но Афана­сий Великий утешал их, повторяя, что нужно не плакать, а прославлять и благодарить Бога, Который удостоил хрис­тиан Констанцианы иметь покровителем города такой из­бранный сосуд Духа Святаго, как владыка Нифон. Народ от великого благоговения и любви к святому пожелал взять те одежды, что носил подвижник. Патриарх совершил все по­ложенное для погребения и святые мощи Нифона с честью и благоговением положили в храме Святых апостолов.

 И до сих пор больные, которые приходят к гробнице пре­подобного и с верой и молитвой обращаются к нему, скоро получают исцеления даже от неизлечимых болезней, во сла­ву Отца и Сына и Святаго Духа, Единого Божества и Цар­ства, Которому подобает всякая слава, честь и поклонение во веки веков. Аминь.

Житие и подвиги преподобной матери нашей и учителя Синклитикии, подвизавшейся в IV веке

 Сия блаженная Синклитикия (некоторые говорят, что эта преподобная и была той самой девой, которая шесть лет скрывала в колодце Афанасия Великого. — Авт.) происходила из Македон­ской области. Предки ее, услышав о боголюбивых и христо­любивых нравах жителей Александрии, покинули Македо­нию и прибыли в Александрию, где вера хранилась в про­стоте и с истинной любовью, предпочтя чужбину собствен­ной родине. Преподобная принадлежала к известному роду и обладала всеми мыслимыми благами этой жизни. С ма­лых лет блаженная целиком предалась любви к Богу, совер­шенно не заботилась о телесном и, несмотря на то, что от­личалась необыкновенно красивой внешностью, была весь­ма целомудренна. Многие юноши хотели на ней жениться: кто — ради богатства, другие — ради порядочности ее роди­телей, третьи — из-за ее красоты. Да и сами родители скло­няли дочь к браку, чтобы через нее сохранить преемство ро­да. Однако целомудренная и твердая волей Синклитикия не поддавалась на их убеждения, но, когда слышала о плотском браке, помышляла о Божественном, не обращая внимания на земных женихов, с надеждой взирая лишь на Небесного Жениха Христа, Которого возлюбила всей душой.

 Вот почему ни многочисленные шитые золотом одежды, ни разноцветные драгоценные камни, ни музыка, ни пиры, ни другие мирские блага не могли изменить ее намерения. Ни слезы родителей, ни просьбы родных нисколько не умяг­чали преподобную и не поколебали ее душевного настроя. Она была тверда, как адамант, и совершенно не отвлекалась от Желанного Христа. Преподобная затворила свои телесные чувства и беседовала с Мысленным Женихом, повторяя сло­ва невесты из Книги Песни песней Соломона: «Возлюблен­ный мой принадлежит мне, а я ему» (Песн. 2: 16). Если при блаженной велись мирские разговоры, то она старалась их избегать. Синклитикия собирала ум свой в глубине сердца, отверзая его во время душеполезных бесед. Прилежала пре­подобная и посту — этому полезному для тела лекарству. Она его любила, и не было у нее никакой другой добродетели, равной этой. Дева полагала, что эта добродетель является основанием для соблюдения всех прочих. Когда же ей слу­чалось вкусить пищи в неустановленное время, она изме­нялась: лицо ее приобретало желтый оттенок, она на глазах худела, более того, тело ее усыхало. Известно, кто вкушает пищу с наслаждением, те телом нежны и полны, а те, кто ест с отвращением, тощи и худы. Об истине этих слов свиде­тельствуют больные, которые, из-за того что вкушают с от­вращением, остаются худыми и немощными телом.

 Блаженная Синклитикия старалась утончить свое тело, однако душа ее становилась от этого только крепче: «но аще и внешний наш человек тлеет, обаче внутренний обновля­ется по вся дни» (2 Кор. 4: 16), — говорит апостол Павел. При этом никто не знал, что преподобная совершала такие под­виги.

 Когда умерли родители блаженной, она взяла с собой свою слепую сестру и отправилась к одному родственнику, в местность, называемую Ироос, которая находилась на боль­шом расстоянии от Александрии. Раздав нищим все имение, святая дева позвала пресвитера и остригла волосы. Этим она засвидетельствовала, что душа ее освободилась от мирских попечений: Синклитикия стала монахиней.

 — Я удостоилась получить великое имя, и достойно могу воздать Тому, Кто мне его дал. Если люди тратят все свое бо­гатство на то, чтобы получить временную славу мира сего, то насколько более я должна отдать моему Владыке Хри­сту (вместе с имением моим и телом) за такую великую бла­годать, что удостоилась стать монахиней. Но что я говорю, отдать за Христа имение мое и тело, когда все это и так при­надлежит Ему?.. «Господня бо земля и исполнение ея» (1 Кор. 10: 28), — этими словами преподобная облеклась в смирен­номудрие и предалась безмолвию.

 Поскольку блаженная приуготовила себя к подвижничес­ким трудам находясь еще в отеческом доме, то, став монахи­ней, продолжала и далее преуспевать в добродетелях. Ведь те, кто приобщается к этому божественному таинству мо­нашеского жития без предыдущего приготовления, не мо­гут преуспеть и не достигают цели монашеской жизни, ибо они подробно не изучили, что для этого требуется, и какова цель. И как те, кто собирается в путь, сначала заботятся о том, чтобы взять с собой все необходимое, так и преподоб­ная с самой юности сначала подготовила себя подвигами, а затем бесстрашно пустилась в путь, ведущий к Небесам. Вооружившись всем необходимым для завершения пост­ройки дома своей души, она воздвигла прочную башню. Для создания жилища чувственного требуются камни, раствор, дерево и прочие вещественные материалы. Но преподобная не собирала, а наоборот тратила их, раздавая свое имение нищим. Этим она отогнала гнев и злопамятство, отвергла за­висть и тщеславие, и основала жилище на камне. И башня ее поэтому стала знаменитой и неприступной. Но к чему многословить? Еще в начале своих подвигов, благодаря сильной ревности и горению духа, блаженная Синклитикия превос­ходила всех прочих монахинь, которые уже много лет про­вели в подвижнических трудах. О ее духовном пути ничего неизвестно, потому что она никому не позволяла наблюдать за собой: она не хотела, чтобы о ее подвигах судачили люди. Ведь преподобная не столько заботилась о совершении доб­рых дел, сколько о том, чтобы скрыть их от людей. Святая дева делала так не из корысти, но движимая Божественной благодатью, дабы не искать славы человеческой. Синклитикия всегда руководствовалась Евангельскими словами: «да не увестъ шуйца твоя, что творит десница твоя» (Мф. 6: 3). С раннего возраста до отрочества она уклонялась от раз­говоров не только с мужчинами, но и с женщинами, поэто­му ее не прославляли за чрезмерность подвига, а общение с братией и потребности телесные не препятствовали препо­добной совершенствоваться в добродетели. Все это помога­ло Синклитикии наблюдать за намерениями своей души в самом начале их появления и не позволять себе повергаться в похоти телесные. Подобно тому, как садовник срывает пло­ды и подрезает ветви деревьев, так и преподобная постом и молитвой отсекала терние страстей. Если же прорастала и поднималась в ней какая-либо страсть, то она отсекала ее посредством телесных истязаний, разнообразными трудами и часто мучила себя не только голодом, но и жаждой.

 В минуты брани с диаволом блаженная, в начале славосло­вия, призывала на помощь Владыку Христа, ибо не доволь­ствовалась одним лишь физическим подвигом, заграждась от львиного натиска диавола. Тотчас же с молитвой прихо­дил Господь, а враг убегал. Но иногда враг подолгу восста­вал на нее, а Вседержитель оставлял подвижницу, чтобы еще более закалить ее добродетельную душу. Преподобная же убеждалась, что продолжительная брань становится причиной больших дарований, и еще более укреплялась на врага. Она умерщвляла себя не только через воздержание от большого количества пищи, но отказалась от всего, что до­ставляет удовольствие: хлеб вкушала только из отрубей, во­ду очень часто совсем не употребляла, спала на голой земле, и то совсем немного. Синклитикия употребляла подобное оружие до тех пор, пока продолжалась брань. Она постоянно ограждала себя молитвой, как щитом и верой, соединенной с надеждой и любовью, как шлемом. Вера крепко обнимала всю ее душу, а, кроме того, преподобная была весьма милос­тивой, не всегда в действии, но всегда в произволении. Ког­да враг был побежден, и брань утихала, преподобная давала себе отдых от чрезмерного подвига. Делала она это для того, чтобы члены тела не отторгнулись от мышц, что стало бы признаком поражения. Ведь когда повреждается оружие во­ина, на что другое ему еще надеяться, как тогда победить в брани? Некоторые повредили себе немыслимым постом выше силы, и таким образом как бы уклонились от битвы с врагом, погубив самих себя. Но блаженная Синклитикия все делала с рассуждением: когда начиналась брань, она воева­ла с врагом молитвой и упражнениями, а когда прекраща­лась — снова начинала заботиться о теле. Так поступают мо­ряки. Когда их настигает буря, они ничего не вкушают, а все свое искусство употребляют на борьбу с опасностью, когда же опасность минует, они начинают заботиться о поддержа­нии телесных сил, обычно пользуясь штилем для отдыха от прежних трудов. Однако даже и в затишье они не проводят время без забот, не предаются глубокому сну. Только что вы­держав испытание бурей, они снова думают о буре грядущей, и хотя шторм и прекратился, но море не уменьшилось, хотя ветер и утих, но воздух, порождающий его, присутствует.

 Точно так же бывает и в вещах духовных. Хотя подвиж­ники изгоняют злобного духа похоти, но диавол, имеющий власть над этой страстью, рядом. Поскольку мы не уверены, каким будет море, нам необходимо молиться всегда — по при­чине диавольской злобы. Преподобная, хорошо знакомая с бурями настоящей жизни, предвидела смущения от бесов, а потому со всяким тщанием управляла кораблем своей души с помощью руля благочестия и без смущения вела его в спа­сительную пристань, бросив вернейший якорь веры.

 Жизнь преподобной была апостольской, потому что, сияя любовью и смиренномудрием, состояла из веры и нестяжа­ния. Блаженная исполнила на деле изречение Псалмопевца: «на аспида и василиска наступиши, и попиреши льва и змия» (Пс. 90: 13; ср. Лк. 10: 19). И еще: «добре, рабе благий и верный: о мале был еси верен, над многими тя поставлю» (Мф.25:21). Эти слова подразумевают Небесные дарования, однако их можно применить и к святой: «Поскольку ты, Синклити­кия, победила в этой чувственной брани плоть и мир, то с Моей помощью и Моим заступлением победишь и в другой брани — против духов злобы. Пусть начала и власти тьмы познают величие твоей веры. После того, как победишь противные силы демонов, приблизишься к добрым Ангель­ским силам».

 Несмотря на то, что преподобная в одиночестве безмолв­ствовала и трудилась в добродетели, с течением времени о ее подвигах узнали многие: «несть бо тайно, еже не явится, ниже бысть потаено, но да приидет в явление» (Мк.4: 22), — говорит Господь в Евангелии от Марка. Постепенно некото­рые из монахинь, просвещенные Богом, начали приходить к преподобной и получали великую душевную пользу от бесед с ней. Однажды они спросили ее, как можно спастись. Глу­боко вздохнув и прослезившись, преподобная промолчала. Однако сестры понуждали ее говорить о величии Божием, потому что и одного ее вида было достаточно для того, что­бы изумить их.

 — «Не будь грабителем бедного, потому что он беден» (Притч. 22: 22), — ответила святая словами Священного Пи­сания. Но сестры продолжали просить ее с еще большей на­стойчивостью, приводя при этом слова Господа: «туне при­лете, туне дадите» (Мф. 10: 8), напомнив, чтобы она не была подобна тому рабу, который скрыл дарованный ему талант.

 — Почему вы, сестры, думаете, что я, грешница, делаю или говорю что-либо стоящее? У нас всех есть один общий Учитель — Господь, и все мы слушаем Священное Писание, — возразила им Синклитикия.

 — Мы знаем, что Господь — наш Учитель, и все слушаем Священное Писание. Но ты, неусыпно подвизаясь, преуспе­ла в добродетелях, посему подобает тебе давать советы более молодым сестрам. Ведь и Господь наш то же самое заповеду­ет, — не унимались они.

 Тогда блаженная Синклитикия сжалилась над ними и, зная, что сказанное не станет поводом для восхваления ее, но послужит к великой пользе сестер, начала так:

 — Чадца мои, все мы знаем, как спастись, но по причине небрежения нашего упускаем свое спасение. Вначале нужно исполнять то, что нам стало известным по благодати Гос­подней: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим всею душею твоею… и ближнего твоего, как самого себя» (Лк 10: 27). С помощью этих двух заповедей соблюдается За­кон ибо на них почивает полнота благодати, в них заключа­ется великая и беспредельная сила: все, что служит к пользе душевной, опирается на них. Ведь, по свидетельству божест­венного апостола Павла, «исполнение убо закона любы есть» (Рим. 13,10). Какие бы полезные слова не говорили люди по благодати Святаго Духа, все они начинаются с любви и в ней имеют свое завершение. Поэтому спасение и есть эта двой­ная любовь. Но к этому необходимо добавить следующее, что также проистекает от любви: пусть каждая из вас сумеет возжелать самое великое.

 Разве вы не знаете притчу о зерне, которую рассказывал Господь, что одно принесло плод «о сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать» (Мф. 13:8). Сто крат — это наш, монашеский чин, шестьдесят — те, кто воздерживают­ся от брака, а тридцать — кто живет в браке целомудренно. Хорошо, когда из тридцати восходит кто-нибудь к шестиде­сяти, а из шестидесяти в сто. Поскольку это и полезно — про­двигаться от меньшего к большему. Сходить же от большего к меньшему — опасно, потому что тот, кто один раз склонил­ся на худшее, не может устоять в малом, но как бы срывается в ров погибельный. Бывает, некоторые люди дают обет хра­нить девство, но, будучи немощны помыслом, оправдывают­ся, как бы говорят себе, а на самом деле — диаволу: «Если мы выйдем замуж и будем жить целомудренно, то сподобимся быть сопричисленными к чину тридцати. Потому как весь Ветхий Завет не отвергал чадородие, но желал его». Но это оправдание от нечистого, ибо тот, кто нисходит от большего к меньшему, прельщен им. Подобно тому как воин, оставля­ющий свою должность в большем войске и идущий в мень­шее, не получает прощения, а наказывается, так наказывается и тот, кто нисходит из высшего чина дев в низший — целомудренных. Вот поэтому мы должны от меньшего идти к большему: «задняя убо забывая, в предняя же простираяся» (Флп. 3: 13), — наставляла апостольскими заповедями блаженная. — Мы же, состоящие в «чине сто», должны всег­да, как бы и где бы ни ходили, снова возвращаться туда же, никогда не полагая этому конец: «когда сотворите вся пове­денная вам, глаголите, яко раби неключими есмы: яко, еже должни бехом сотворити, сотворихом» (Лк. 17: 10), — говорит нам Господь. Мы, которые предпочли обет девства, должны в высшей степени хранить целомудрие. Поскольку и многие замужние мирские жены живут целомудренно, но эта доб­родетель часто у них сочетается с безумием и невежеством, так что живут они плотскими чувствами. Происходит это потому, что видят они непотребное, смеются несдержанно и слышат непристойное. А мы, монахини, должны оставить все это и преуспевать в добродетелях, ограждая зрение наше от созерцания вещей суетных, исполняя слова Писания: «да воззрят очи Твои на правоту» (Пс. 16: 2), и укрощать язык свой, избегая сквернословия. Нелепо, чтобы наш язык, со­зданный для воспевания Божественных гимнов и славосло­вия Бога, произносил скверные и бесстыдные слова. Вот по­чему мы не только не должны произносить их, но даже и не слушать, когда их произносят другие. Всего этого невозмож­но исполнить, если мы будем часто выходить из кельи, ведь через наши чувства в нас, без нашей воли, входят воры-бесы и страсти. Как может не почернеть дом, если в нем открыты окна и двери, а снаружи над ним поднимается дым? Ни в коем случае мы не должны ходить по селениям и базарам, потому что если мы считаем тяжким и постыдным видеть обнаженными собственных братьев и родителей, то насколь­ко более недостойно и вредно для души видеть на дорогах и базарах обнаженных людей, ведущих блудные и непристой­ные речи. От видения и слышания всего этого входят в душу вредные и постыдные образы.

 Но даже когда находимся в своей келье, не надо быть без­заботными, а всегда готовыми, потому и говорит Спаситель: «Бдите убо…» (Мф. 24: 42). Чем больше мы желаем сохранить целомудрие и девство, тем большее, по слову Екклисиаста, нам доставляют беспокойство жесточайшие помыслы: «кто множает познания, умножает скорбь» (Еккл. 1:18), потому что чем больше преуспевают подвижники в подвиге, тем бо­лее сильных противников они находят.

 Вот почему каждая из нас должна задуматься, насколько далеко она отстоит от истинного девства, а после этого во всеоружии выступить на брань с врагом. Если сестра победит вещественный блуд и не соблудит делом, тогда диавол будет воевать с ней, склоняя ее к блуду в чувствах. Если же она, оставаясь в келье, не видя и не слыша неприличное, победит чувственный блуд, то враг снова будет воевать с ней, подтал­кивая ее к блуду в воображении, навевая разные образы во сне и наяву. Этот скверный, находясь в сердце, делает сму­щения, приводит на ум безмолвствующим красивые лица и напоминает старые беседы. Мы не должны соглашаться с этими приносимыми врагом образами: «Если гнев начальни­ка вспыхнет на тебя, то не оставляй места твоего», — пи­шет Екклесиаст (Еккл. 10: 4). Если дева соглашается с этими образами, это равносильно блуду, совершаемому мирскими, ибо «сильные будут истязаемы крепко».

 Итак, брань и битва наша с бесом блуда велика и страшна, потому что этот бес — глава всех грехов, используемых вра­гом для погибели нашей души. Открывая это, праведный Иов говорил загадочно о диаволе, что вся его сила «в муску­лах (в пупке) чрева его» (Иов. 40:11). Поэтому нечистый многими и различными способами склоняет христолюбцев к блуду, и часто обращает в этот грех даже христову любовь к братии, посмеявшись над теми девами, которые отвергли брак и вся­кий образ мира, и низвергает их в блуд посредством братской любви к мужчинам. Подобным же образом бес обольщает и монахов, избегнувших всего, что приводит к блуду; он ввер­гает их в грех через благочестивые беседы с женами. В этом и состоит суть лукавого — облекаться в чуждое, тайно сеять свое, выдавая его за Божественное и духовное, то есть сверху он полагает зерно, а под ним расставляет сети. Об этом гово­рит и Господь: «приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные» (Мф. 7: 15).

 Что же нам делать, как избавиться от этих диавольских уловок?.. «Будите убо мудри яко змия, и цели яко голубие» (Мф. 10: 16), то есть с умом размышлять о сетях, которые нам ставит диавол. Христос потому и сказал нам «быть мудрыми, как змии», чтобы мы были бдительны и не забывали об улов­ках лукавого. Ибо подобное можно скоро распознать через подобное. Голубиная простота являет чистоту наших дел. Всякое доброе дело требует уклонения от зла, и не смешива­ется с ним. Но как же мы можем уклоняться от того, чего не знаем? Это станет возможным только тогда, когда мы будем бдительными, научимся угадывать лукавство врага и убере­гать себя от его козней и коварства, ведь, как говорит божест­венный Петр: «диавол, яко лев рыкая, ходит, иский кого поглотити» (1 Пет. 5: 8); «роскошна пища его» (Авв. 1: 16), — счи­тал пророк Аввакум. Вот почему мы должны непрестанно внимать, так как и он тоже бдит и ополчается на нас, причем не только через предметы внешнего мира, но и через помыс­лы, тайно приходящие к нам днем и ночью.

 Что нам необходимо для этой брани? Утомительный под­виг и чистая молитва, которые являются универсальными лекарствами при всяком губительном помысле. Однако при плотской брани нужно также использовать особые приспо­собления: когда к нам придет какой-нибудь постыдный по­мысел, мы должны противостоять ему противоположным. И если враг покажет нам в видении какое-нибудь красивое лицо, мы должны воевать с ним следующим образом: мыс­ленно выколоть ему глаза, содрать кожу со щек и обрезать губы, и оно предстанет перед нами обнаженным черепом, безобразным и страшным. Так можно воспрепятствовать врагу смеяться над нами. Ведь то, чего мы так желали, было ничем иным, как кровью, смешанной со зловонной желчью. Этими помыслами мы должны изгонять гнусный образ греха, клином вышибать другой клин — блудного беса. Подоб­ными методами мы должны рассуждать при борьбе с при­вязанностью к другому человеку, представляя, как из него истекает гниль и зловоние, будто бы он мертв. Однако самой главной победой при отражении плотской брани должно стать укрощение чрева, порождающего все страсти, — на­ставляла премудрыми и душеполезными словами блажен­ная Синклитикия сестер. Инокини же весьма радовались, слыша ее божественные и духовные речи.

 Однажды некая монахиня спросила преподобную, явля­ется ли нестяжание совершенным благом.

 — Да, но для сильных и мужественных, ибо те, кто терпит нестяжание, имеют через это скорбь по плоти, а для души — ослабу. Подобно тому, как крепкие и новые одежды, когда их топчут и трут, очищаются и становятся белыми, так и мужественная душа, печалясь и скорбя по причине вольной нищеты, еще более укрепляется и становится тверже. Те же, у кого помысел нетверд, малодушествуют и делаются еще более слабыми и нетвердыми. Потому что если такая душа немного поскорбит по причине нищеты, она становится ху­же — не может вынести испытания, производимого нестяжа­нием, так же как непрочная и ветхая одежда не выдерживает стирки и рвется. И крепкую одежду, и ветхую стирают оди­наково. Однако для обеих одежд бывает разный конец: креп­кая одежда очищается и обновляется, а непрочная — рвет­ся и портится. Вот почему нестяжание является драгоцен­ным сокровищем для мужественной души, оно становится для нее уздой, препятствующей совершению грехов делом. Кто хочет приобрести эту добродетель, сначала должен упражняться в посте, лежании на голой земле и в прочих утеснениях плоти. Тот, кто не поступит так и без предвари­тельной подготовки сразу же отвергнет деньги, чаще всего впоследствии раскаивается в этом поступке, так как деньги для него являются средством для жизни в удовольствиях.

 Поэтому сначала необходимо отвергнуть чревоугодие, пищу, приносящую наслаждение, и прочие телесные удоб­ства. Через это легко можно отсечь привязанность к вещам и деньгам. Ведь трудно бывает, когда человек владеет каким-нибудь искусством, а инструментов, чтобы им заниматься, у него нет. Тот, кто отвергает первое, должен отвергнуть и второе. Беседуя с богатым юношей, Господь спросил его, соблюдает ли тот заповеди ветхого закона, но не сразу велел отвергнуть богатство, так же как наставник сначала спраши­вает ученика, знает ли тот азбуку, умеет ли соединять буквы в слоги, привык ли произносить слова и имена, и только по­том просит бегло читать. Поскольку богатый ответил, что со­хранил заповеди закона, то Господь и сказал ему: «продаждь имение твое и даждъ нищим… и гряди вслед Мене» (Мф. 19: 21). Если бы юноша не сохранил заповеди закона, то Спаси­тель не стал бы его склонять к нестяжанию, а иначе как бы смог сразу бегло читать тот, кто не умеет читать по слогам?

 Нестяжание хорошо для тех, кто подвизался, утесняя плоть, и приобрел привычку и легкость на доброе, потому что такие отвергли все лишнее. Свой ум и надежду они по­лагают только на Бога: «Очи всех на Тя уповают, и Ты дав­ши им пищу во благовремении» (Пс. 144:15). Не прилепляясь умом к земным, они помышляют только о Небесных благах, о них заботятся и на деле исполняют слова Давида: «…как скот был я пред Тобою. Но я всегда с Тобою…» (Пс. 72: 22-23). Ведь как вьючные животные, служащие человеку, доволь­ствуются лишь той пищей, что им дают, так и нестяжатели работают только для ежедневного пропитания, ни во что ставя богатство. Они твердо хранят основание веры, потому что именно им заповедал Иисус не заботиться о завтрашнем дне, ибо птицы небесные «не сеют, не жнут», но Отец Небес­ный «питает их» (Лк. 12: 24). Они уверовали в эти слова.

 Даже диавола нестяжатели побеждают более других, по­тому что он не может им ничем повредить. Большинство скорбей и искушений бывает у людей по причине лишения богатства, а с теми, у кого ничего нет, какая может случиться скорбь? Никакая. А какой вред может им причинить враг? Сжечь поля? Их нет. Погубить скот? А где он? Нанести вред в чем-то другом? Но они отошли от всего. Так что нестяжание есть самое величайшее наказание для диавола и драгоцен­ное сокровище для души. Насколько велика и удивитель­на добродетель нестяжания, настолько велика и порочна страсть сребролюбия, которая, по словам блаженного Пав­ла, «корень всех зол» (1 Тим. 6: ю). Из-за желания денег быва­ют ложные клятвы, воровство, хищения, жадность, зависть, убийства, братоненавидение, идолослужение и все, что про­израстает из этого: лицемерие, лесть, издевательства. При­чина всему этому — сребролюбие. Однако не только Бог на­казывает сребролюбцев, но и сами они губят себя, никогда не насыщаясь богатством, и никогда не прекращая о нем своих попечений и забот. А посему эта рана их — неизлечима. Тот, кто не имеет ничего, вначале желает малого, потом, когда приобретет это, еще большего. Имея сто грошей, он желает приобрести тысячу, а если приобретет тысячу, хочет приоб­рести бесчисленное количество. Вот и получается, что эти люди, будучи не в силах остановиться в своем желании и по­гоне за богатством, всегда плачутся, что они бедны. Помимо этого, сребролюбие приносит с собой зависть. Ехидны, когда рождаются, сначала прогрызают чрево матери, чтобы выйти наружу, а уже затем наносят вред другим. Также и зависть: сначала омрачает того, кто ее имеет, а потом причиняет вред всем окружающим.

 Для монахинь великой прибылью станут труды по приобретению подлинного чистого серебра — Царства Небесного. Ищущие суетную прибыль мира сего терпят кораблекру­шения и встречают пиратов на море, а воров — на суше, пере­носят бури и сильные ветра, а когда получают вознагражде­ние, говорят, что бедны, дабы им не завидовали другие. Мы же, монахи, чтобы получить истинное Небесное богатство, нисколько не ввергаем себя в опасности, а если и приобре­таем какую-нибудь самую малую добродетель, то сразу же возвеличиваем себя и показываем другим, какие мы святые. Причем очень часто мы рассказываем не только об одной этой добродетели, но прибавляем к ней и другие, которых у нас нет. Тогда враг тотчас же похищает у нас и то малое, что мы получили. Люди мирские, подверженные сребролюбию, получив большую прибыль, желают иметь еще больше, ни во что не вменяя свое состояние и всеми силами заботясь, что­бы никто не узнал о нем. Мы же, иноки, поступаем наоборот: в нас нет ничего доброго, и мы не хотим ничего приобретать. Будучи бедны в добродетелях, мы хвастаемся своим богатст­вом. Хорошо, если преуспевающий в добрых делах монах никому об этом не открывает, иначе понесет большой урон.

 Итак, нужно по возможности скрывать свои добродетели, а тот, кто хочет их открыть остальным, должен также рас­сказывать о своих недостатках и страстях. Если же они скры­вают от людей все плохое, что имеют, дабы другие их не осуж­дали, намного больше должны скрывать и свои доброде­тели. Таким образом, они не удалятся от Бога. Поистине добродетельные поступают наоборот: знакомят людей со сво­ими малыми грехами, добавляя, насколько это возможно, чтобы лишить себя человеческой славы и то, чего не совер­шали. Свои добрые дела они скрывают. Ведь как плавится на огне свеча, так и душа расслабляется от похвал и теряет свою силу. Свеча от тепла тает, а от холода твердеет, так и по­хвала делает душу немощной, а поношение и брань укрепля­ют и ведут ее к большей добродетели: «Радуйтеся и веселитеся… когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня… яко мзда ваша многа на небесех» (Мф-5:12, и), — говорит нам Господь; «в скорби распространил мя еси» (Пс.4,2), — писал пророк Давид. Подобные изречения в большом количестве можно найти в Священном Писании.

Бывает одна печаль полезна, другая — вредна. Полезна в том случае, когда кто-то печалится о собственных грехах, о  неведении ближнего, когда опасается, как бы не уклониться от доброй цели, то есть истинная и полезная печаль — это когда кто-то печалится и вздыхает, желая достичь совер­шенной святости. Но есть и другая печаль, приносящая вред. Она — от диавола, который производит в душе безотчетную и исполненную безумия печаль, некоторыми называемую беспечностью. Этого беса печали мы должны прогонять мо­литвой и псалмопением. Монахини, имеющие добрые попе­чения и печали, не должны считать, что в миру кто-то живет беззаботно и беспечально: всякая глава пребывает в трудах, и всякое сердце в скорби, как проповедовал пророк Исайя. В этих словах Дух Святый открывает суть монашеской и мир­ской жизни. Как глава в человеке есть часть руководящая, так монашеское житие выше мирского, потому что в голове находится проницательная часть души. Всякая добродетель приобретается трудами. Печалью же сердечной пророк об­наружил неустроенность и скорбь жизни мирских людей, ведь именно в сердце человека пребывают гнев и печаль. Он скорбит, когда желает чужого, изнывает, когда беден, него­дует, если богат, выходит из себя, высокомудрствует и даже не спит, чтобы уберечь свое состояние.

 Да не обманываемся мы, монахини, считая, что мирские не имеют забот и трудов. По сравнению с нами они трудятся больше, особенно женщины, которые терпят большие муки, в болях и опасностях для жизни рожая детей и в страдани­ях их воспитывая. А когда те заболевают, то и они страдают вместе с ними. И еще много другого, подобного этому, они испытывают. И нет конца их трудам. Потому что дети их или рождаются увечными, или имеют злой и испорченный характер и по-разному обижают своих родителей, а очень часто убивают их хитростью. В таком случае нам не надобно прельщаться вражьими помыслами о том, что у замужних жен спокойная и беззаботная жизнь. Они мучаются либо во время родов, либо изнывают и сохнут от уничижений, когда страдают бесплодием. Я говорю вам сейчас об уловках лу­кавого, однако сказанное мною подходит не для всех жен, а только для монахинь. Ибо как одна и та же пища подхо­дит не для всех животных, так и слово это не всем прино­сит пользу: «И никтоже вливает вина нова в мехи ветхи…» (Мк. 2: 22), — сказал об этом Спаситель.

 Ведь различно нужно разговаривать с людьми: одними словами с совершенными, другими — с достигшими созер­цания и знания, третьими — с подвижниками и теми, кто находится в состоянии деятельной добродетели, а четверты­ми — с мирскими. Как животные: на земле — одни, в воде — другие, в воздухе — третьи, так и люди: одни зрят ввысь, как птицы, другие ведут жизнь умеренную, а третьи погружены в грехи, как рыбы в воду. Монахиня должна иметь орлиные крылья, чтобы взлететь ввысь и победить львов и драконов, повелевать ныне тем, кто однажды был повелителем. Мы сможем достичь этого только при одном условии — если при­несем в жертву Христу весь наш ум и все наше помышление. Однако чем выше мы восходим, тем сильнее тщится диавол уловить нас в свои сети. Если демоны завидуют ничтожным и никчемным предметам мира сего, не давая людям взять сокровища, спрятанные в земле, что странного в том, если они завидуют нам, стремящимся приобрести Небесные бо­гатства? Поэтому инокам следует вооружиться против демо­нов всем, чем возможно, ибо они ведут брань и с помощью внешних предметов, и с помощью внутренних помыслов, подобно тому, как судно тонет иногда по причине морских волн, попадающих извне, а иногда по причине течи в кораб­ле. Всегда следует следить и за внешней бранью демонов, и избавляться от внутренних нечистых помыслов, и постоян­но бодрствовать, ибо демоны часто ополчаются на нас. Во время внешних бурь, в которые попадает корабль, моряки зовут на помощь находящиеся вблизи другие суда и очень часто избавляются от опасности. Но от течи корабль идет ко дну и во время штиля, когда мореплаватели беззаботно спят. Вот почему монахиням нужно быть более внимательными к внутренним помыслам: желая уничтожить дом нашей души, враг начинает рушить его либо с фундамента, либо с крыши, либо входит через окна и связывает сначала хозяина, а затем овладевает всем, что в доме. Фундаментом дома душевного являются добрые дела, крышей — вера, а окнами — чувства. И вот посредством всех их враг нас и борет.

 Тот кто хочет спастись, должен иметь множество очей, потому что не можем мы в этой жизни быть беззаботны: «Темже мняйся стояти да блюдется, да не падет» (1 Кор. 10: 12), — написано в Апостоле. Мы путешествуем по неведомому морю — нашей жизни. В одной части его встречаются рифы, в другой — разные животные, а в третьей — тихие и спокойные воды. Внешне мы, монахини, путешествуем по спокойным и тихим водам этой жизни, а мирские — по опасным. Мы плы­вем днем, и ведет нас Мысленное Солнце Правды Христос, а мирские, не зная пути, идут ночью. Однако те, кто плывут по неизвестным и опасным местам, часто могут бодрствовать и взывать к Богу, чтобы Он спас корабль их души, в то время как мы, монахини, плывущие по спокойным водам, можем погрузиться в пучину от нашего небрежения, выпустив из рук руль правды. Итак, «темже мняйся стояти да блюдется, да не падет» (1 Кор. 10: 12), потому что тот кто упал заботит­ся о том, чтобы встать. Но тот, кто стоит, должен беречься, чтобы не упасть, поскольку падения бывают разные. Пусть стоящий не осуждает падшего, но лучше опасается за себя, как бы ему самому, упав на дно пропасти, не погибнуть, где из-за большой глубины голос его, зовущий на помощь, мо­жет быть не услышан: «Да не потопит мене буря водная, ни­же да пожрет мене глубина, ниже сведет о мне ровенник уст своих» (Пс. 68: 16), — говорит Давид. Вот и получается, что тот, кто упал прежде тебя, так там и остался, поэтому ты внимай, чтобы не упасть в пропасть и не стать пищей зверей. Ведь тот, кто упал, не закрывал двери дома своего, то есть не внимал себе, но ты, который стоишь, не дремли, но всегда воспевай псалом: «просвети очи мои, да не когда усну в смерть, да не когда речет враг мой: укрепихся на него» (Пс. 12: 4-5) и всегда бодрствуй, поскольку на тебя рыкает мысленный лев. Эти слова полезны тем, кто не стремится превозноситься. Кто упал, если покается и возвратится, спасется, но твердо стоящий, как ему самому может показаться, пусть опасает­ся двух вещей: снова не обратиться к старым страстям, осо­бенно к малодушию, нападающему во время брани, а так­же — не впасть в гордость, когда преуспевает в добродетели. Поскольку наш враг диавол, когда увидит, что тот ленив и беззаботен, будет тянуть его назад к себе или, когда окажет­ся, что подвижник прилежен и преуспевает в подвиге, тайно войдет в душу посредством гордыни и таким образом полно­стью погрузит инока в эту страсть. Гордость — самое мощное из всех оружий нечистого, потому что и сам сатана был низ­вергнут ею с небес. Как опытнейшие военачальники, после того как закончатся стрелы, а враг все еще превозмогает, вытаскивают самое мощное оружие — меч, так и диавол, ког­да уже использовал почти все свои оружия, тогда в качестве меча применяет последнее средство — гордость.

 Итак, первыми сетями являются чревоугодие, сластолю­бие, блуд. Эти страсти преследуют человека в юности. После них следуют сребролюбие, жадность, и подобное им. Когда душа победит их и возобладает над чревом и всеми страс­тями, что гнездятся ниже живота, презрит деньги, вот тогда лукавый, лишенный всяческих оружий, тайно привносит в душу гордость, чтобы человек неподобающим образом пре­возносился над ближними. Поистине тяжела и пагубна эта ядовитая страсть гордости, которой враг напояет душу. Многих святых он помрачил ею, тайно вкладывая в душу ложный и смертельный помысел превосходства над прочими сестра­ми в посте и добродетелях. Так диавол заставляет человека забыть свои грехи и похищает из его памяти воспоминания о них, дабы он не смог для своего излечения смиренным гласом повторить вслед за Давидом: «Тебе единому согрешил я… помилуй мя» (Пс. 50: 6,1), «возвеселюся и возрадуюся о Те­бе пою имени Твоему, Вышний» (Пс. 9: 3), и оставляет в его памяти только те слова, которые сам сказал в помышлении своем: «взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой» (Ис. 14: 13)- Он навевает гордецу мысли о власти, о том, что тот будет восседать на первых местах, об учительстве, о даре врачевания. Так человек и погибает, потому что полу­чил трудноизлечимую рану.

 Если у кого-нибудь возникают подобные горделивые по­мыслы, нужно всегда вспоминать слова Давида: «Аз же есмъ червь, а не человек…» (Пс. 21: 7), или Авраама: «Я прах и пепел» (Быт. 18: 27), или пророка Исайи: «и вся праведность наша — как запачканная одежда» (Ис. 64: 6). Монахиня, находящаяся в безмолвии, при таком бесовском нападении должна прий­ти в свой монастырь и вынудить себя вкушать пищу дважды в день. А если эта страсть возобладала в ней от чрезмерности подвига, тогда другие инокини, одного с ней возраста, долж­ны сильно побранить ее, говоря, что ничего-то доброго она не сделала. Подобным монахиням полезно исполнять вся­кое тяжелое послушание и читать жития великих святых. Кроме того, подвизающиеся вместе с ней должны на не­сколько дней увеличить свой подвиг, чтобы та горделивая увидела их великие подвиги, и смирилась, считая себя ниже их. Причина такой гордости кроется в преслушании. Эту бо­лезнь можно излечить только противоположным ей лекарст­вом — послушанием: «Послушание лучше жертвы» (1Цар.15:22), — говорил пророк Самуил. Игуменья должна сокрушать тщеславие сестер, когда это необходимо, а если какая мона­хиня небрежна, ленива, не преуспевает в добродетели, она должна похвалить ее. Если та сделала какое малое добро, игуменья должна удивляться этому и преувеличивать его значение. А серьезные грехи той сестры настоятельница должна представлять ей как несущественные и малые, потому что, желая исказить у подвижников и святых представления об их грехах, диавол старается их скрыть, чтобы те пришли в состояние гордости. С молодыми и новоначальными поступает наоборот: все их грехи он полагает перед ними, чтобы тем самым ввергнуть их в отчаяние. Одной сестре он может сказать, что «за то, что ты соблудила, нет для тебя ни­какого прощения», а другой — что «из-за своей жадности ты не спасешься». Однако, хотя Раав и была блудницей, но спас­лась верой. Павел был гонителем христиан, но стал сосудом избранным. Матфей был мытарем, а стал евангелистом. Раз­бойник крал и убивал, но первым отверз двери рая.

 Побежденные гордыней души должно исправлять и вра­чевать, напутствуя их такими словами: «Что ты гордишься, несчастная душа, что не ешь мяса? Другие даже на рыбу не взирают. Что ты гордишься, что не пьешь вина? Помысли, что другие не вкушают даже масла. Что же ты превозно­сишься тем, что постишься до вечера? Другие два — три дня проводят совсем без пищи. Что ты гордишься тем, что не умываешься? Многие из-за телесных болезней совершенно не моются. Ты удивляешься самой себе, что спишь на влася­ной подстилке, а тем временем другие всегда спят только на голой земле. Если же и ты спишь на земле, то ничего вели­кого не сделала, потому что некоторые подкладывают под себя камни, чтобы не получать от сна наслаждения, а другие подвешивают себя на всю ночь веревками. Если и ты все это делаешь, и достигла крайнего подвига, не превозносись, по­тому что бесы делали и делают больше тебя: они никогда не едят, не пьют, не спят, не женятся, даже живут в пустынях. Так и ты, если обитаешь в пещере, не думай, что сделала что-то великое».

 Этими помыслами можно исцелить противоположные им страсти отчаяния и гордыни. Подобно тому как огонь осла­бевает и угасает и при дуновении сильного ветра, и при со­вершенно безветренной погоде, так и добродетель исчезает из-за гордыни и при чрезмерном подвиге — если будем пре­бывать в небрежении и не подвигнем себя к тому, чтобы Дух Святый разжег в нас ревность и нам содействовал. Как ост­ро заточенный нож легко ломается о камень, так и гордыня скоро губит чрезмерный подвиг. Вот почему человек должен всячески оберегать свою душу. Когда она возгорается жаром гордыни, он должен посредством крайнего подвига отвести в места тенистые, то есть подчинить ее благодати Божи­ей. Иногда для этого нужно отсекать от души своей лишнее, чтобы корень укрепился лучше, и от него проросли плодо­носные ветви. Тот же, кто борим отчаянием, должен пону­дить себя помыслами, о которых мы упоминали ранее, чтобы устремиться к вышним, то есть надеяться на безграничную милость Человеколюбивого Бога нашего, потому что душа такого грешника пребывает в крайне падшем состоянии. К нему нужно относиться подобно искусным земледельцам, которые, когда видят чахлое и низкорослое растение, то на­чинают часто поливать его и особенно о нем заботиться, что­бы оно выросло, а когда видят проросший раньше времени росток, срезают его, поскольку он скоро засохнет, подобно врачам, рекомендующим одним больным хорошо питаться и гулять, а другим — воздерживаться от пищи.

 Ясно, что гордыня — самое большее из всех зол, подобно тому как смиренномудрие — самая большее из всех доброде­телей. Последнее приобретается с трудом, потому что если не отвергнуть славу, то невозможно приобрести сокровище смиренномудрия. Смиренномудрие столь велико, что даже диавол, который подражает всем прочим добродетелями, совершенно не знает о смиренномудрии. Вот почему апос­тол Павел повелевает нам крепко в него облечься, и хочет, чтобы все, кто совершают добрые дела, как в одежду облек­лись в него. Даже если ты постишься, подаешь милостыню, учительствуешь, проводишь жизнь в девстве и целомудрии, мудрец ли ты, всегда имей смиренномудрие. Оно, как кре­постная стена, защищает тебя и удерживает все прочие твои добродетели. Святых три отрока в пещи Вавилонской в сво­ей песне не вспомнили ни о каких других добродетелях, но сопричислили к прославляющим Господа только смиренных сердцем, не назвав ни целомудренных, ни девственников, ни нестяжателей. Подобно тому, как без гвоздей не соорудить корабль, так же невозможно спастись без смиренномудрия. Поэтому, желая показать, насколько благо и душеспасительно смиренномудрие, Сам Господь облекся в него, когда стал Человеком: «научитеся от Мене, яко кроток есмъ и смирен сердцем» (Мф. 11: 29), — говорил Он. Размысли, Кто такой Тот, Кто произнес эти слова, и стань совершенным учеником и подражателем Его смиренномудрия. Пусть оно станет у тебя началом и концом всех благ, смиренномудрие означает смиренные помышления души, а не только сми­ренный внешний вид. Если душа смиренна, то и тело сми­ренно. Ты говоришь, что исполнил все заповеди? Спаситель знает это, однако Он повелевает тебе снова начать работать Ему, ибо говорит: «егда сотворите вся повеленная вам, гла­голите, яко раби неключими есмы» (Лк. 17: 10).

 Смиренномудрия можно достичь через терпение поно­шений, оскорблений и побоев. Когда услышишь, что тебя называют «безумным и сумасшедшим», «нищим», «больным и жалким», «неудачником», «безрассудным», «безобразным внешностью», «тощим» — все это суть нервы и сила смирен­номудрия. Вседержитель наш слышал и претерпел все это. Он принял образ раба, был заушен, изранен. Так и мы долж­ны подражать деятельному смиренномудрию Христову. Но есть некоторые, которые внешне кажутся смиренными и имеют смиренный вид, чтобы их прославляли люди. Одна­ко их можно узнать по плодам дел их, потому что если их не­много обругать, они не выносят этого и тотчас же, как змеи, изблевывают свой яд.

 Слушая слова святой, сестры необычайно радовались, ожидая услышать и другие, они были не в силах насытить­ся душеполезными речами преподобной. И потому та снова стала говорить им:

 — Великий подвиг предстоит тем, кто приступает служить Богу в монашеском одеянии. В начале испытывают они ве­ликие труды, но затем приемлют радость неизреченную, как те, кто, желая зажечь огонь, сначала глотают дым и плачут, и только потом получают его. Мы, монахини, должны тру­диться и плакать, чтобы возжечь в нас самих Божественный огонь: «Огня приидох воврещи на землю» (Лк. 12: 49), — сказал нам Господь. Однако есть некоторые малодушные, испро­бовавшие дым, но не зажегшие огонь. Они не имели тер­пения и их любовь к Богу — это великое сокровище — была слабой. Они не услышали апостола Павла, возглашавшего гимн любви: «если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею… то я- медь звенящая или кимвал звучащий» (1 Кор. 13: 3,1).

 Как любовь есть великое благо, так гнев — великое зло. Он помрачает и ожесточает душу, приводя ее к безрассудству. Господь наш, Который всячески печется о нашем спасении, не оставляет ни одну часть души без Своей защиты и покро­вительства. Если враг воюет на нас с помощью блуда, то Он вооружает нас целомудрием. Если тот воюет на нас гордос­тью, недалеко от нас и смиренномудрие. Если диавол раз­жигает в нас ненависть, то рядом находится любовь. Сколько бы разных стрел не пускал против нас диавол, Всемогущий, для нашего спасения и для победы над врагом, ограждает нас великим оружием. «Гнев бо мужа правды Божия не соделывает» (Иак.1: 20), — говорит первоверховный апостол Иаков. Поэтому мы должны обуздывать его, поскольку он бывает необходим в нужное время. Полезно гневаться про­тив демонов, но не против людей, даже если они и согрешат против нас. Как только у нас пройдет гнев, мы должны обра­щать их к покаянию.

 Однако самый тяжелый грех — это злопамятство. Если гнев, как дым, помрачает душу на малое время, а затем рас­сеивается, то злопамятство входит в нее, как гвоздь, делая ее худшей всех зверей. Даже пес, когда гневается на како­го-нибудь человека, если его задобрить пищей, остывает и успокаивается. Подобно этому и прочие животные, если их приручить, становятся кроткими. Но тот, кем владеет зло­памятство, не подчиняется просьбам. И даже время, которое все изменяет, не может исцелить страсть злопамятства. Поэтому такие люди являются самыми нечестивыми и без­законными из всех. Они не слушают Спасителя Христа, Который говорит: Пойди «… прежде смирися с братом твоим, и тогда пришед принеси дар твой» (Мф. 5: 24), и апостола: «Солнце да не зайдет в гневе вашем» (Еф. 4: 26).

 Итак, хорошо вообще не гневаться, а если и разгнева­ешься, божественный Павел не позволяет пребывать в этой страсти и одного дня, потому и сказал: «до захода солнца». А ты, монахиня, зачем ждешь, пока зайдет время твоей жиз­ни, чтобы примириться с той, на которую рассердилась? Разве ты не знаешь слово Божие: «довольно для каждого дня своей заботы» (Мф. 6: 34). Для чего нам пребывать во враж­де по прошествии этого дня? Зачем ненавидеть ту, которая тебя опечалила? Не она это сделала, а диавол. Возненавидь болезнь, от которой страдает твоя сестра, а не саму больную: «Что хвалишися во злобе, силъне?» (Пс. 51: 3).

 В словах: «неправду умысли язык твой» (Пс. 51: 4), — пророк Давид говорит нам, что все время жизни своей мы творим беззаконие, потому что не подчиняемся Закону Божию, ко­торый устами Павла повелевает не давать солнцу заходить во гневе нашем. Почему же и тогда мы не прекращаем ху­лить и поносить ближнего? За это мы будем по справедли­вости наказаны Творцом: «Сего ради Бог разрушит тя до конца, восторгнет тя, и преселит тя от селения твоего и корень твой от земли живых» (Пс. 51: 7), — предупреждает нас царственный Псалмопевец. Слышишь? Все это «дары» и «дарования» Создателя злопамятному, которые тот получает за свою злобу.

 За злопамятством последует множество бед: зависть, пе­чаль, злословие. Зло, производимое этими страстями, хотя и кажется небольшим, смертельно. Ведь часто блуд, убийство, жадность — эти великие страсти — врачевались спаситель­ным лекарством покаяния, но гордость, злопамятство и зло­словие, несмотря на то что кажутся малым грехом, умертвляли душу, входя в наиболее уязвимые ее части, как гвоздь. Это происходило из-за того, что эти страсти наносили душе глубокую рану, но уязвленные ими пребывали в небреже­нии, думая, что злословие и все подобное неопасно. Так, не стараясь их исправить, такие люди мало-помалу погибали от них. Для некоторых тяжелый грех злословия — как пища отдых. Поэтому не следует внимать суетным слухам и слу­шать то, что говорят о чужих грехах. Надо хранить от них свою душу в простоте. Зловоние нечистых слов оскверняет душу помыслами и без причины заставляет возненавидеть тех, кто беседует и общается с тобой. Когда осквернится слух твой злословием клеветников, тогда ты уже более не будешь обладать рассуждением, но всех людей будешь представлять таковыми: глаз, который пристально смотрит на какой-ни­будь один цвет, уже более не в состоянии различать другие цвета, но все видимое представляется ему в одном цвете.

 Нужно хранить язык и слух наш, чтобы никого не зло­словить и не слушать с пристрастием клевету других: «Тай­но клевещущего на ближнего своего изгоню» (Пс. 100: 5) и «яко да не возглаголют уста мои дел человеческих» (Пс. 16: 4), — говорит Давид. Мы же рассуждаем не только о тех де­лах, которые совершают люди, но и о тех, которые не совер­шают. Вот почему не верьте злословию против других, и не осуждайте тех, кто злословит, но поступайте так, как нам повелевает Божественное Писание: «яко глух не слышах и яко нем не отверзаяй уст своих» (Пс. 37: 14). Не радуйтесь не­счастьям других, даже если эти люди были весьма грешны­ми. Некоторые, когда видят, что кого-то бьют или ввергают в темницу, по неведению своему приводят народную пого­ворку: «Кто плохо постелил, тому плохо будет спать». Одна­ко ты, монахиня, которая постелила хорошо, думаешь, что будешь почивать всю свою жизнь? А как тогда согласовать это с Божественным Писанием, которое говорит, что одно и то же может постигнуть и праведного, и неправедного. Ведь все мы люди, и идем в этом мире по одной дороге, хотя и различным образом проводим свою жизнь. Разве не может и с нами случиться какое-нибудь несчастье? Почему же мы радуемся напастям других?..

 Не должно испытывать ненависть к своим врагам, потому что, так нам повелел Сам Господь: «И аще благотворите благотворящим вам, кая вам благодать есть; ибо и грешницы тожде творят…» Но вы «любите враги ваша» (Лк. 6: 33, 35). Не требуется особого искусства и труда, чтобы полюбить то­го, кто тебе благоволит, ибо это естественное влечение. Но чтобы полюбить врага, требуется учение от Бога и великий труд для преодоления естественной ненависти. Царство Небесное приобретают не беспечные и беззаботные, а при­лежные, и те, кто употребляет для этого усилие. И как не должны мы ненавидеть своих врагов, так не должны избе­гать и презирать беспечных и ленивых, поскольку некото­рые для своего оправдания приводят изречение пророка: «С преподобным преподобен будеши… и со строптивым развратишися» (Пс.17:26-27). Этим они оправдывают свои дейст­вия, а на самом деле творят противоположное тому, что Дух Святый говорит через Давида. Он не заповедует отвращаться развращенных, но призывает исправлять их. Общаясь с ни­ми, ты привлечешь их к себе, и от зла направишь к добру. Характеры людей можно поделить на три вида. Первый от­личается крайней склонностью ко греху, второй — занимает среднее положение: склоняется и к добру, и ко греху, а тре­тий, возвышенный в великой добродетели, не только себя укрепляет в добре, но всячески старается привести к нему и того, кто крайне склонен ко греху. Когда худые нравом люди имеют общение с худшими себя, то они еще более возрас­тают во зле. Средние стараются избегать худых, поскольку опасаются стать от общения с ними тоже худыми, ибо они еще неутвержденные в добре. А третьи, обладая мужествен­ным характером и твердо стоя в добре, общаются с худыми, чтобы спасти их. Если же этих, третьих, поносят и издевают­ся над ними те, кто видит, как они общаются с худыми и не­радивыми, они все эти обвинения принимают как похвалы, бесстрашно завершая Божие дело, то есть спасение братии.

 «Радуйтеся и веселитеся… когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить люди» (Мф. 5: 12,11), — обращается к ним Спаситель. И Владыка Христос ел вместе с мытарями и грешниками. Совершенные в добро­детели более братолюбивы, чем себялюбивы, ибо как те, видит горящими соседские дома, бросают свои и бегут спасать от пожара соседские, так и эти, видя братьев своих согрешающими, пренебрегают собой, терпят поношения, осуждения, чтобы только спасти своих братьев. Средние, ког­да видят, что их ближний попаляется грехом, в страхе, что­бы самим не сгореть от греховного огня, убегают, а первые, как злые соседи, видя своих братьев горящими, еще более разжигают огонь, как дрова подкидывая в него собственные грехи. Таким образом, они совершенно сжигают ближних, и вместо того, чтобы водой залить огонь греха, от которого сгорает брат, бросают дрова, вынуждая несчастных грешить еще больше. Третьи же, будучи добрыми, ни во что не ста­вят свои стяжания, но считают их ниже спасения братьев. В этом заключаются признаки истинной любви, такие люди являются хранителями искренней любви.

 Как грехи связаны один с другим: за сребролюбием сле­дуют зависть, хитрость, клятвопреступление, гнев, злопа­мятство, так и добродетели связаны с любовью — кротос­тью, долготерпением, незлобивостью. И совершенное бла­го — нестяжание. Нельзя достичь любви тому, кто сначала не приобретет нестяжание, потому что Бог повелел нам лю­бить всех людей, а не только кого-то одного. Вот почему мы не должны оставлять без внимания нуждающихся, а ста­раться во всем помогать им. Если мы поддерживаем лишь некоторых, то наша любовь обкрадывается и гибнет, потому что мы не всех любим. Только Всемогущий может даровать всем полный достаток, и если кто скажет, что тот, кто ниче­го не имеет, должен подвизаться для приобретения прибы­ли и раздачи из нее милостыни, пусть знает: это возможно мирским, но не монахам. Ибо давать милостыню Всеблагий велел не столько ради того, чтобы питать нищих, сколько ради стяжания любви теми, кто милует. Господь, устраивающий пути богатого, препитает и нищего. Неужели тогда излишним было повеление давать милостыню? Да не будет этого! Потому что милостыня становится начатком любви не умеющих ее стяжать. Как обрезание крайней плоти было примером обрезания сердца, так и милостыня стала учителем любви. Хотя для тех, кому по благодати Божией. дана любовь, милостыня излишня. Я говорю это не для то­го, чтобы осудить милостыню, но чтобы показать чистоту нестяжания. Пусть малое добро, милостыня, не станет пре­пятствием большему добру — нестяжанию, которое есть лю­бовь. Ты, монахиня, в малое время и малым трудом достиг­ла малого добра, поскольку раздала все, что имела, нищим. Потщись же теперь достичь большего — любви. Ты должна таким же свободным гласом сказать: «Се, мы оставихом вся и вслед тебе идохом» (Мф. 19: 27). Ты сподобилась подражать дерзновенному языку апостолов Петра и Иоанна, рекших: «сребра и злата несть у мене» (Деян. 3: 6). У них было два языка, но одна вера. Но и мирские не должны подавать ми­лостыню как попало: «елей же грешнаго да не намастит главы моея» (Пс. 140: 5), — пишет Псалмопевец. Тот, кто по­дает милостыню, должен иметь образ мыслей Авраамов, и правду творить так же, как и он, — справедливо. Оказывая гостеприимство, вместе с кушаньями он предлагал и свой нрав: стоял и сам прислуживал, не желая, чтобы рабы раз­делили с ним прибыль гостеприимства. Поистине те, кто оказывают такое гостеприимство, примут мзду за свое ми­лосердие, даже если и будут во втором чине. Потому что, когда Создатель сотворил Вселенную, Он положил в ней два чина жителей. Для тех, кто проводит жизнь свою в благо­честии, он для деторождения назначил брак, а для тех, кто живут чисто, повелел девство, делая их равноангельными. Женатым он дал законы, учение, позволил мстить нечести­вым, а девственникам сказал: «У Меня отмщение и возда­яние» (Втор. 32: 35). Первым заповедал «возделывать землю» (Быт. 3: 23), а монахам – «не заботьтесь о завтрашнем дне» (Мф. 6:34). Первым Он дал Закон, иночествующим, по бла­годати, открыл Свои заповеди.

 Крест для нас — памятник победы, поскольку звание на­ше и обет наш — ни что иное, как отречение от жизни и попе­чение о смерти. Мы должны быть подобны мертвым, непод­вижны телом. Все, что мы ранее совершали по плоти, делали, будучи неразумными детьми. «Имже мне мир распяся, и аз миру» (Гал. 6: 14), — пишет апостол, то есть мы живем только душой, и с помощью ее должны выказывать добродетели, ей миловать, ибо блаженны милующие душой. По словам Гос­пода, тот, кто только посмотрит на женщину с вожделением, не совершив греха делом, уже прелюбодействовал и тайно в душе своей совершил грех (Мф. 5: 28). Вот так же и тот, кто милует и жалеет нищего душой своей, оказывает милость, и его намерение восполняет действие, хотя и нет у него денег. Мы почтены большим достоинством, чем мирские, господа в миру имеют разных слуг: одних они посылают в поле об­рабатывать землю, других, лучших, держат в доме для слу­жения себе. Вот и Господь женатых поместил в мир, а тех, кто лучше их и обладает благим произволением, — оставил на служение Себе. Такие чужды всему земному, потому что сподобились вкушать от Владычней трапезы. Они не забо­тятся об одежде, ибо облеклись во Христа. Но у обоих этих чинов один Хозяин — Господь. Невозможно, чтобы в одном чине сразу были и всходы, и зерно, поэтому иноки не при­званы Господом облекаться в мирскую славу. Колос бывает готов к жатве, когда у него опадут листья и засохнет стебель. Если мы не совлечем с себя представлений земных, которые у нас вместо листьев, и не иссушим, как стебель, наше тело, а потом не возвысим свой помысел к Богу, то не сможем про­извести спасительный плод.

 Опасно учить кого-либо, не овладев прежде искусством совершения добродетелей. Если у человека прогнил дом, а он принимает в нем гостей, то ветхое жилище может упасть и своим падением искалечить всех в нем находящихся. Так и тот, кто не построил свой дом на твердом основании, то есть не обучился доброделанию, погубит и себя, и тех, кого учил. Такие своими словами подвигли сначала людей ко спасению, а затем дурными своими поступками нанесли им еще больший вред, как если бы первые и вовсе не наставля­ли их. Одно лишь учение, без практических дел, напоминает изображение, нанесенное легко смывающимися красками, которые выцветают под действием времени, от капель дож­дя и от дуновения ветров. Но учение, сопровождаемое де­лами, не стирается вовек, потому что слово, воплощенное в деле, твердо отпечатывается в душе и дает слушающим веч­ное и неизгладимое подобие Христа и Его добродетелей. Мы должны исцелять душу не только внешне, но украшать ее, проявляя особенную заботу о внутренней чистоте ее.

 Мы остригли волосы на голове? Сбросим вместе с ними с себя и вшей, что на голове, ибо, оставшись, они еще больше будут кусать нас. Срезанные волосы означают жизнь в миру: почести, славу, деньги, нарядные одежды, бани, изысканную пищу. Это все мы, кажется, отвергли. Давайте же отбросим и душепагубных вшей: клевету, сребролюбие, ложь, клятвы и прочие страсти, обретающиеся в нашей душе, потому что голова означает душу. Пока она покрыта волосами, то есть мирскими предметами, ее не видно. Но сейчас, когда душа лишена мирского, она стала обнажена. Вот почему у всех мо­нашествующих видны и самые малые грехи: в чистом доме, если появится какое, пусть и самое маленькое насекомое, его все замечают. У мирских же, как в нечистых пещерах, гнез­дятся огромные ядовитые змеи, но их не видно — они скры­ваются за множеством вещей. Иноки постоянно должны очищать свой душевный дом и внимательно следить, чтобы в него не попало какое-нибудь душепагубное животное. Да­бы страсть не прошла в тайные части нашей души, нужно всегда кадить свое сердце божественным фимиамом молит­вы. Подобно тому, как фимиамом с сильнейшим запахом из­гоняют ядовитых змей, так и наша молитва вместе с постом прогоняет злые помыслы.

 Монахини всегда должны хранить помыслы, которые к нам приходят. Один святой жизни инок поступал следую­щим образом: несколько дней он сидел в своей келье и подмечал помыслы — когда приходил первый, когда второй, и сколько времени длился каждый из них. С помощью этого наблюдения старец познал благодать Бога, собственное тер­пение и силу, а также смог одержать победу над врагом. Да­же торговцы временными предметами мира каждый день пересчитывают выручку, радуясь прибыли и огорчаясь убытку, насколько более должны бодрствовать мы, имею­щие дело с истинным сокровищем, и желающие приобрести еще большие блага. Если же враг похитит у нас малую часть, то мы должны огорчиться и осудить себя, но не отчаиваться и не бросать все, потому что грех этот мы совершили неволь­но, по причине искушения. У тебя девяносто девять овец, иди и ищи заблудшую! Не бойся, что потерял ее, не уходи от Владыки Христа, не удаляйся от Него, дабы кровожадный диавол отчаянием не поработил все стадо твоих деяний и не рассеял его. Итак, из-за одной заблудшей не покидай то­го, что у тебя есть, ибо наш Бог — Всеблагой: «Егда падет (праведник) не разбиется, яко Господь подкрепляет руку его» (Пс. 36: 24), -говорит пророк Давид.

 Все, что мы сотворили или приобрели в этом мире, по сравнению с вечным богатством будущей жизни, должны считать малым, поскольку в этом мире мы находимся как во чреве матери. Ведь когда мы были во чреве, то жизнь у нас была не такая, как сейчас: мы не вкушали твердой пищи, не видели ни солнца, ни другого света. Итак, как во чреве матери мы были лишены многих вещей этого мира, так и сейчас, находясь в этом мире, мы лишены многих благ Цар­ства Небесного. Поэтому будем стремиться к наслаждению Райскими благами будущей жизни, где увидим Мысленное Солнце правды горнего Иерусалима — нашей истинной ро-Дины и матери, где обитает наш Бог Отец. Чтобы стать на­следниками Его благ, будем здесь жить благоразумно и цело­мудренно. Как новорожденным младенцам сначала дают не­много пищи, а затем предлагают больше, так и праведники переходят от этой жизни к Небесной и лучшей, восходя, как написано: «от силы в силу» (Пс. 83: 8). Но грешники будут преданы из тьмы мира сего во тьму адскую, как младенцы которые умирают во чреве матери. Ведь они, находясь еще на земле, мертвы от множества грехов, поэтому после смер­ти они сходят в темные места.

 В этой жизни мы рождаемся трижды. Первый раз, когда выходим из чрева матери, а другие же два рождения возво­дят нас от земли на Небо. Второе происходит от Божествен­ной благодати, нисходящей на нас во время Божественного Крещения, мы называем его пакибытие и возрождение. Тре­тье рождение бывает через покаяние и добрые подвиги — в нем мы находимся сейчас.

 Те, кто пришел к Истинному Жениху Христу, должны украсить себя как можно лучше. Мирские невесты, выходя замуж за смертного, стараются помыться, умаститься благо­вониями, надеть различные украшения, чтобы понравить­ся своим будущим мужьям. Тогда насколько более должны украшать себя мы, которые уневестились Небесному Жени­ху? Надо с помощью подвижнических трудов и облекшись в духовные одежды смыть с себя греховную нечистоту. Те укра­шают свое тело земными цветами, а мы должны украсить наши души добродетелями, и вместо драгоценных камней надеть на главы наши тройной венок: из веры, надежды и любви и украсить шею смиренномудрием. Вместо пояса на­денем целомудрие, как в платье облечемся в нестяжание. Брачной трапезой нашей пусть станет нетленная пища мо­литвы и псалмопения. Однако при этом не будем только ше­велить языком, но и ум наш пусть будет вместе со словами. Часто бывает, что люди молятся только устами, а сердце и ум помышляют об ином (см. 1 Кор.14: 15), — да не случится этого с нами. Мы, пришедшие на Божественный брак, долж­ны внимать себе, чтобы не оказаться нам без светильников, то есть без добродетелей. Если не исполним то, в чем обеща­лись Христу, Владыка всего нас возненавидит и не примет. Какие же обеты мы должны принести Ему? Прежде всего, меньше заботиться о теле и больше о душе. Нельзя поднять из колодца два ведра воды одновременно — пустое опуска­ется в колодец, а полное поднимается, так и у нас, когда мы заботимся только о душе, она исполняется добродетелями и поднимается ввысь, тело же становится легким от подви­гов и не тянет душу к земле: «но аще и внешний наш человек тлеет, обаче внутренний обновляется по вся дни» (2 Кор. 4: 16) — свидетельствует апостол.

 Спасаясь в общежительном монастыре, не меняй место своего пребывания, дабы в противном случае не получить больший вред. Подобно тому, как птица губит насиженные яйца, покидая их, так охладевает и умерщвляется вера мо­наха, переходящего с место на место. Да не прельстит тебя роскошь богатых блюд и наслаждение, как будто в этом есть какая-то польза. Богатые ценят искусство поваров, приго­товляющих доставляющие наслаждения вкусные яства, ты же побеждай обильную и сладостную пищу скромной едой и постом, ведь «сытая душа попирает и сот, а голодной ду­ше все горькое сладко» (Притч. 27: 7), — сказал премудрый Со­ломон. Не насыщайся хлебом — не захочешь и вина.

Похоть, наслаждение и печаль — три главных и первых греха, приходящих от врага. От них происходит все другое зло. Они связаны друг с другом и следуют один за другим. Если наслаждение победить можно, то похоть — нельзя, по­тому что наслаждение приходит через тело, а похоть начи­нается в душе. Печаль же происходит от этих двух. Если ты не позволишь действовать в тебе похоти, то изгонишь и на­слаждение, и печаль. Если же позволишь возникнуть в себе похоти, то она принесет с собой наслаждение, а наслаждение — печаль. Тогда обступят тебя все три и совершенно не дадут покоя душе: «Не давай воде выхода» (Сир. 25: 28), — гово­рит Священное Писание.

 Пусть каждый от своего ума получает известие, так как не всем все полезно. Одним нужно быть в общежительном монастыре, другим — пребывать в уединении. Как растения, одни лучше растут во влажных местах, а другие — в сухих, так и люди: одни имеют хорошее здоровье, живя на высо­ких местах, другие — на низких. Так и у монашествующих, где кому полезно, пусть там и находится. Многие, находясь в городах, но представляя себе, что это пустыня, жили святой жизнью и спасались. А многие уходили в горы, но, поступая по-мирски, погибали. Можно жить рядом со многими, и при этом монашествовать умом, а можно находиться в одиночес­тве и умом пребывать с остальными людьми.

 Много жал у диавола. Если ему не удается нанести вред с помощью бедности, он для обольщения человека предла­гает богатство. Если ему не удается причинить вред руга­тельством и поношением, он предлагает похвалы и славу. Если нечистый бывает побежден человеком, обладающим крепким здоровьем, то посылает ему болезнь. Когда не мо­жет нанести вред чем-то радостным, пробует сделать то же самое печалью и невольными страданиями. По попущению Божию, он вызывает у человека тяжелые болезни, чтобы тот впал в малодушие, и была омрачена его любовь к Богу. Вот почему если у тебя, возлюбленный, горит и от сильного жа­ра разрывается на части тело, ты страдаешь от неизлечимой и безудержной жажды, вспомни, что ты по грехам своим терпишь это, подумай о вечных муках, о неугасимом огне и адских невыносимых мучениях. Тогда в земных муках твоих не будет места малодушию, но только неизреченная радость и благодарность Господу за то, что Он посетил тебя: «Наказу я наказа мя Господь, смерти же не предаде мя» (Пс. 117: 18), -будешь славословить Создателя хвалебными словами Дави­да. Железо посредством огня избавляется от ржавчины, так ты посредством болезней избавляешься от греховной сквер­ны. Если же ты праведен, но вдруг заболел, то знай, что пре­успеваешь, переходя от меньшего к большему. Если даже ты и подобен золоту, то, пройдя огонь скорбей, засияешь еще ярче. А если дан тебе «ангел сатаны… (жало) в плоть» (2 Кор.12: 7), то ты удостоился стать подобным апостолу Павлу, и должен этому весьма возрадоваться. Если ты мучаешься от жара, или страдаешь от холода, ждет тебя прохлада и покой: «Возвел еси человеки на главы наша, проидохом сквозе огнь и воду, и извел еси ны в покой» (Пс. 65:12), — читаем мы в Божест­венном Писании. Если с тобой случилось первое, ожидай и второго. Ты беден, трудишься и страдаешь, тогда повторяй слова пророка: «Избави мя, яко нищ и убог есмъ аз, и сердце мое смятеся внутрь мене» (Пс. 108: 22). Ведь «в скорби рас­пространил мя еси» (Пс. 4: 2). Будем же как можно больше тренироваться в этих подвигах, потому что борющий нас — перед нами. Не будем жалеть, что по причине болезни мы не можем стоять на молитве или воспевать песнопения. Стоя­ние, пост, возлежание на земле и прочие телесные утеснения установлены для умерщвления постыднейших похотей. Ес­ли же болезнь все это ослабила, тогда этот труд излишен. Да и что говорю излишен? Губительные страсти от болезни, как от сильнейшего и эффективнейшего лекарства, еще больше ослабляются. Терпение в болезнях есть величайший подвиг. Мы должны терпеть болезнь, благодарить и прославлять за нее Бога. Так, если мы лишились зрения, не будем обижать­ся — через это мы избавились от органа ненасытной похоти, теперь мы будем созерцать душевными очами славу Господ­ню. Если оглохли, то избавились от слышания суетного. Ес­ли от болезни у нас парализовало руки, значит, внутренние руки нашей души готовы на брань с врагом. Душевное здо­ровье только возрастет, если даже и все наше тело будет ско­вано болезнью.

 В общежительном монастыре более подвига нужно пред­почитать послушание, потому что очень часто подвиг при­водит к гордыне, а послушание — к смиренномудрию. Все те, кто подвизаются сверх меры, являются учениками нечисто­го. Как же можно отличить царственный подвиг от Бога, от тиранического и бесовского? По его соразмерности. Поэтому всю жизнь нужно поститься, но не воздерживаться от пищи четыре-пять дней подряд, а потом разрешать себе обильные яства. В этом можно усмотреть неумеренность, которая весьма губительна. Не следует расходовать сразу все свои оружия, чтобы во время битвы не оказаться против врага с голыми руками, иначе он легко победит тебя. Нужно всег­да заботиться об оружии — нашем теле, и воине — нашей душе. Пока инок молод и здоров, нужно поститься, потому что в свое время придет старость с болезнями, и воздержа­ние может стать невозможным. Вот к этому времени и надо сделать запасы, чтобы, когда ослабеешь, использовать их. В посте должно сочетать разум и строгость. Тогда враг не вмешается безрассудством в твою торговлю и не похитит от поста прибыль. Именно это, как я полагаю, имел в виду Господь, сказав, чтобы мы становились истинными меняла­ми, то есть в точности знали отличие царских монет от под­делок. Естество золота одно и то же, но печать и изображе­ние отличаются. Под золотом я разумею пост, воздержание, милостыню. Этими добродетелями, ставя на них собствен­ную печать, пользуются и еллины, и еретики. Вот почему мы должны быть внимательными, иначе, не зная грамоты, попадем к ним и потерпим вред. Мы должны уверенно при­нять Крест Господень, запечатленный правой верой и бла­гочестивыми поступками.

 Монахиням нужно с рассуждением управлять своей ду­шой, и если они находятся в общежительном монастыре, не искать своей воли, не следовать собственному мнению, но подчиняться духовной матери — игуменье. Ведь мы предали себя на ссылку, вышли из границ мирских вещей, поэтому не будем снова искать их в обители. Там, в миру, мы имели славу, а здесь — поношение, там — обилие яств, здесь — ис­пытываем нужду даже в хлебе. В миру совершающих пре­ступление ввергают в темницу против их воли, а здесь мы заключили себя сами, добровольно, по своим грехам, дабы это вольное заточение избавило нас от будущего мучения. Для разрешения поста не стоит искать оправдания в болезни, потому что и не постящиеся подвергаются тем же болез­ням. Не следует оставлять начатое благое дело, даже если к этому будет понуждать диавол. Претерпев все его уловки, ты победишь врага. Кто пускается в путешествие на корабле, при попутном ветре распускает паруса, а при противном — не тотчас же опускают, а немного ждут, или, сражаясь с бурей, продолжают путь. Так и мы, когда встретим бурю, вместо паруса прострем Крест и бесстрашно продолжим наш путь.

 В этих словах заключались не сухие поучения блаженной, но, прежде всего, деяния. Однако по множеству совершенно­го Синклитикией пересказать все, что она сделала за свою долгую жизнь, невозможно. Известно, что на протяжении всей ее жизни диавол постоянно на нее ополчался. И всегда был побежден. Но однажды, по Божию попущению, он на­нес-таки ей вред. Сначала он поразил внутренности святой, вызвав такую сильную боль, что никто из людей не мог ей помочь. Сначала было поражено легкое. Затем диавол обру­шился другими страшными болезнями и почти умертвил подвижницу. В течение долгого времени проклятый мучил ее множеством язв: Синклитикия страдала от постоянного жара. Когда святой было восемьдесят лет, нечистый поразил ее болезнями Иова, однако, чтобы причинить ей жесточай­шие боли, он сократил время: Иов провел в болезнях трид­цать пять лет (Святитель же Кирилл Александрийский и Олимпиодор из текстов семь Священного Писания заключают, что Иов провел в болезнях только семь лет, которые со всеми годами его жизни, что перечислены в хронологии были однако добавлены Иову Богом после болезни, ибо годы праведника удвоились. – Авт), а преподобная — восемь, по одному году от каждых десяти прожитых ею лет на Земле. Три с половиной года воевала блаженная с врагом. Возможно, даже мужест­венные мученики за Христа не страдали столько, сколько претерпела присноблаженная Синклитикия. Ведь против тех воевали извне мечом и огнем, а святую жгло как бы огнем раскаленной печи изнутри, понемногу сжигая все ее внутренности. Это поистине тяжелое и бесчеловечное наказание. Когда правители хотят кого-нибудь строго и су­рово наказать, то жгут его на медленном огне, понемногу умерщвляя. Вот так же и враг, увеличивая жар внутри пре­подобной, непрерывно, день и ночь, мучил ее. Святая же с большим мужеством, не падая духом, переносила эту бо­лезнь и не переставала наставлять сестер в вере, избавляя их души как бы от пасти льва.

 — Души, посвященные Богу, никогда не должны пребы­вать в беспечности, потому что в тот момент, когда они без­молвствуют, враг скрежещет зубами и опечаливается, буду­чи ими побежден. Чуть отступив, он примечает, когда они немного расслабятся, и тогда нападает и прельщает именно тем, в чем эти души были спокойны и откуда не ждали удара врага, — не уставала повторять блаженная.

 — Как не может быть, чтобы крайне порочные люди не имели хотя бы искорки добра, так невозможно, чтобы весьма добродетельные не имели какого-нибудь греха. И так всег­да: в крайне порочных обретается некая часть добра, а в добродетельных — часть греха. Очень часто можно встретить примеры, когда исполненный всяких постыдных страстей милостив, а постник, целомудренный и аскет, — клеветник и сребролюбец. Вот поэтому никому не следует пренебрегать малым, как будто оно не может ему повредить, ибо капля камень точит. Великие блага приходят к человеку от Бо­жественной благодати, но с малыми страстями мы должны бороться своими силами. Кто борется с большой страстью, по благодати Божией, и пренебрегает малыми грехами, по­лучит большой вред. Когда мы начинаем ходить, Господь, как Истинный наш Отец, протягивает нам, духовным своим детям, руку, чтобы мы не упали. Избавляя нас от великих опасностей, Он оставляет нас одних справляться с малыми. Так он показывает нам величину нашей свободы и возмож­ности нашей силы. Ибо тот, кто побеждается малыми страс­тями, как сможет уберечь себя от больших? — проповедовала Синклитикия, боримая тяжелой болезнью.

 Тогда диавол напал на преподобную с еще большей силой поразил у святой органы речи, чтобы таким образом поме­щать ей говорить. Бес думал, что теперь сестры перестанут ходить к блаженной. Но даже и в таком положении, лишив инокинь возможности слышать слова преподобной, он стал виновником их великой пользы: видя болезни преподобной, сестры еще более укреплялись в добродетели, телесные яз­вы святой исцеляли их уязвленные души, а мужество души и терпение стали для видящих ее предостережением и ле­карством. Враг не достиг своей цели и поразил преподобную другим способом: у нее заболел зуб, и от него тотчас же за­гнила десна, так что зуб сам собой выпал. Заражение распро­странилось на всю челюсть, так что все мягкие ткани стали гнить. За сорок дней сгнила вся челюсть, а через два меся­ца образовалось отверстие, вокруг которого все почернело. От всего тела стало исходить ужасное зловоние, и сестры, служившие ей, страдали от него больше, чем сама больная. Большую часть времени святая находилась одна, потому что сестры не могли выносить этого нестерпимого запаха. Когда же возникала необходимость подойти к преподобной, мона­хини возжигали большое количество ладана и только после этого заходили в келью. Оказав услугу, они тотчас удаля­лись. Однако чаще блаженная Синклитикия сама не разре­шала сестрам помогать ей, так как ясно видела врага, вою­ющего с ней. Так она в очередной раз доказала свое мужество. Хотя сестры просили ее ради собственной немощи помазать больные места миром, она не соглашалась, потому что рас­суждала: «Если я приму помощь от людей, то уклонюсь от славной битвы с врагом». Она не соглашалась ни на какое лечение, однако врач все же убедил ее в необходимости при­нять некоторые меры:

 — Мы не собираемся тебя лечить или утешать, но хотим, по обычаю, предать земле ту часть твоего тела, которая отпала, сгнила и сделалась мертвой, чтобы от издаваемого ей смрада не заболели служащие тебе сестры. То, что делают для мертвых, то сделаю сейчас и я: смешаю вино с алоэ, смирной и миртом, и помажу этим раствором сгнившую часть, — ска­зал он подвижнице.

 Преподобная приняла его совет, и из жалости к служив­шим ей сестрам согласилась. После этого безмерное злово­ние прекратилось. Кто не содрогнется, видя эту невыноси­мую рану, кто не получит пользу, размышляя над терпением преподобной, кто не укрепится, думая о ее победе и пораже­нии диавола! Мерзкий поразил святую именно в ту часть, откуда тек спасительный и сладчайший источник слов, а безмерная его злоба отгоняла от нее всякую человеческую помощь. Как кровожадный зверь он устремлялся на свою добычу, где бы она ни находилась. Но, собираясь ее пожрать, он сам стал пищей, ибо был пойман как бы на крючок теле­сной немощью. Видя, что преподобная — женщина, он пре­зрел ее как немощную, не зная всего ее мужества. Видя, что члены ее расслабленны, не смог слепец разглядеть мужественнейший ее помысел. Три месяца подвизалась преподоб­ная в этом подвиге, тело же ее держалось Божественной си­лой, потому что природная сила оскудела. От чрезмерного гниения и зловония, от сильных болей святая не могла ни есть, ни спать.

 Перед своей кончиной блаженная увидела Ангельские силы и святых дев, которые звали ее на Небеса. Она сподо­билась узреть сияние Божественного света и место, где нахо­дится рай. После этого откровения она призвала сестер му­жественно переносить временные скорби и не предаваться малодушию. Затем преподобная сказала им, что через три дня разлучится с телом, с точностью назвав час своей кон­чины. В определенное Господом время святая Синклитикия отошла ко Господу и получила от Него награды подвижни­ческого венца — славу и похвалу Царства Небесного. Богу же нашему Иисусу Христу, со Отцем и Святым Духом подобает слава, честь и поклонение, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Житие и подвиги иже во святых отца нашего Епифания, архиепископа Констанции Кипрской, просиявшего в V веке

 Святой авва Епифаний был родом из селения Висандуки, расположенного в трех милях от Елевферополя в Финикий­ской области. Его отец занимался земледелием, а мать — об­работкой льна. Отец блаженного скончался рано, когда Епифанию было всего десять лет, поэтому мать и младшая сестра Каллитропа были вынуждены жить в довольно стес­ненных обстоятельствах: часто им не хватало денег на про­питание. Всем их богатством был непослушный вол. Как-то мать сказала Епифанию, чтобы он пошел на базар, продал эту скотину, а на вырученные деньги купил еды. Однако от­рок, зная нрав животного, воспротивился этому:

 — Ты знаешь, что вол наш непослушен, и если я пойду его продавать, то народ на ярмарке, увидев его, накажет меня, — сказал он матери.

— Ступай, чадо, и Бог отцов наших Авраама, Исаака и Иакова сделает его послушным, чтобы ты смог его продать, а мы приобрели на эти деньги все потребное, — настояла на своем мать.

 Призвав на помощь Бога и исполняя послушание матери, Епифаний взял животное и повел его на рынок. Здесь вол успокоился, стал кротким и привлек внимание одного тор­говца-еврея по имени Иаков.

 — Поскольку мы одной веры, чадо, и являемся рабами Праведного Бога, соблюдем справедливость при продаже вола, чтобы ты не был обижен, и я не понес вреда, — обратился он к Епифанию. — Таким образом, мы не наведем потом на себя проклятия, и Бог не будет на нас негодовать, но привле­чем благословения, потому что Он Сам сказал: «Благослов­ляющий тебя благословен, и проклинающий тебя проклят» (Чис. 24: 9).

Услышав это, Епифаний сильно испугался:

 — Я больше не хочу продавать вола, потому что это жи­вотное непослушное, мать велела мне его продать, чтобы купить еды. У нас умер отец, и мы очень нуждаемся. Однако сейчас я услышал от тебя, что вредить ближнему плохо. Я боюсь Бога и не хочу, чтобы ты предал меня проклятию за непослушное животное, — вдруг сказал он старому еврею.

 — Чадо, возьми это в благословение, ступай к матери сво­ей и дай ей, чтобы вы купили еды. Возьми с собой и вола. Если он оставит свой непослушный нрав, то пусть служит вам дома, а если не оставит, то выведите его из дома, чтобы он никого из вас не умертвил, — ответил удивленному маль­чику Иаков.

 Епифаний взял три монеты и вола и отправился домой. На пути его встретил один христианин по имени Клеовий и попросил продать ему скотину. В эту минуту вол за­волновался и ударил Епифания копытом в бедро, от чего тот упал на землю и стал плакать от боли. Тогда Клеовий трижды перекрестил Епифанию больное место и — о чу­до! — мальчик тотчас же смог встать, не ощущая уже боль­ше никакой боли.

 — О непослушное животное, за то, что ты хотел убить своего хозяина, во имя Иисуса Христа Распятого, не сойдешь больше с этого места, — сказал христианин волу. И в тот же миг, испустив дух, скотина упала.

 — Кто такой Этот Иисус Распятый, именем Которого про­исходят такие знамения и чудеса? — в недоумении поинтере­совался Епифаний.

 — Этот Иисус есть Сын Божий, Которого распяли евреи, -сказал Клеовий.

 Отрок побоялся открыть ему, что он еврей, но тут же по­спешил домой, где рассказал матери о событиях дня. Прошло немного времени, и мать приняла решение отправить Епифания в подмастерья к мастеру, дабы сын смог своим ре­меслом научиться зарабатывать деньги на пропитание. Жил Елевферополе один еврей-законоучитель, дивный и бого­боязненный человек по имени Трифон. В селении Епифания у него было имение. Однажды, посещая его, Трифон пришел к матери Епифания.

 — Не хочешь ли отдать мне Епифания, чтобы я усыновил его, а вы с дочерью будете получать все необходимое из мое­го дома? — предложил он бедной вдове.

 Услышав такое предложение, мать Епифания весьма об­радовалась и тотчас же отдала ему сына. Трифон стал тща­тельно обучать его закону Моисееву и еврейским наукам, да­бы впоследствии он мог стать достойным мужем его единст­венной дочери. Однако Господь судил иначе: девица вскоре умерла, и Епифаний остался у него один, поэтому Трифон завещал ему все свое имение. По смерти матери юноша взял свою сестру в дом к Трифону, и они стали вместе владеть всем его имуществом.

 Однажды, когда Епифаний пошел посмотреть на свои поля, он встретил некоего монаха Лукиана, дивного и об­разованного человека, который до пострига был известным каллиграфом. Став иноком, он этим ремеслом зарабатывал деньги, которые потом раздавал нищим. Епифаний ехал в повозке, запряженной волами, а Лукиан шел пешком. Оба встретили бедняка.

 — Человек Божий, помилуй меня, потому что я три дня ничего не ел, — припал он с мольбой к Лукиану.

 Не имея ничего, чтобы дать ему, монах снял с себя одежду и протянул ее нищему со словами:

 — Ступай в селение, продай одежду и купи себе еды.

 Когда Лукиан снял с себя одежду и отдал нищему, Епифаний увидел, как с неба спустилось белоснежное облачение и покрыло его. Епифаний почувствовал сильный страх и, сойдя с повозки, также упал к ногам Лукиана.

 — Прошу тебя, человек, скажи мне, кто ты? — обратился он к блаженному.

 — Скажи мне сначала какой ты веры, тогда и я скажу тебе кто я такой, — ответил ему авва.

 — Я еврей, — признался Епифаний.

 Будучи прозорливым, Лукиан понял, что на этого иудея сошла благодать Божия:

 — Как же ты, еврей, спрашиваешь христианина, кто он та­кой? Ведь для христиан евреи — мерзость, равно как и хри­стиане для евреев. Итак, услышав, что я христианин, не спрашивай больше у меня ничего.

— А что мешает и мне стать христианином? — дерзнул спросить юноша.

 — А мешает то, что не хочешь. Если захочешь, то смо­жешь, — мудро проговорил инок.

 Умилившись от этих слов, Епифаний не пошел в селение смотреть поля, но взял Лукиана, привел к себе в дом и пока­зал все богатства, что были в нем.

 — Отче, вот мое имущество, а вот моя сестра. Я хочу стать христианином и жить монашеской жизнью. Что ты на это скажешь? — обратился он к святому.

 — Чадо, эти вещи мешают тебе стать иноком. Поэтому вы­дай замуж сестру и дай ей все необходимое, остальное же раздай нищим. Только после этого ты сможешь жить, как и подобает монаху.

 — Для начала, отче, сделай меня христианином, а потом я исполню то, что ты мне повелел, — не унимался Епифаний.

 — Я не могу сделать тебя христианином, это может только епископ, — объяснил ему Лукиан и вышел из дома.

— Я хочу стать христианином и жить монашеской жиз­нью, — поведал позже сестре о своем намерении юноша.

 — Как ты хочешь сделать, так и я хочу, — поддержала его Каллитропа.

 Тем временем Лукиан сообщил епископу о намерении Епифания, и владыка благословил наставить молодого иу­дея в христианском учении, а потом привести его в храм на богослужение. Тогда блаженный вернулся в дом к Епифанию, огласил его и сестру, а затем повел их к епископу. Когда Епифаний подошел к внешним вратам христианско­го храма и поднялся на одну ступень, с его левой ноги упал башмак. Когда же он ступил правой ногой, то произошло то же самое. Видя это, Лукиан изумился, а башмаки так и оста­лись лежать на лестнице, ведущей в церковь. Епифаний не стал поднимать спавшие с ног башмаки и никогда больше не ходил в обуви. Во время чтения Евангелия владыка уви­дел, что лицо Епифания просияло и на главе его появился прекрасный венец. Через семь дней по совершении Таинства Крещения Епифаний привел Лукиана и Вернику — святую деву, ставшую духовной матерью его сестры, в свой дом. Дав крестной тысячу золотых, он поручил ей свою сестру и от­правил их в монастырь, где Верника была настоятельницей. Сам же Епифаний, продав все свое имущество, вырученные деньги раздал нищим, удержав для себя только сорок монет для покупки священных книг, и пошел в обитель Лукиана, где пребывали на безмолвии десять монахов, занимавших­ся каллиграфией и от нее добывавших себе пропитание. Все это произошло в год шестнадцатилетия Епифания. В том монастыре был монах по имени Иларион, второй после Лу­киана, украшенный многими знамениями и дарами. Подоб­но им подвизался здесь и монах по имени Клавдий. Вот этим двум и стал подражать во всем молодой инок. По отшествии блаженного Лукиана ко Господу, настоятелем обители стал Иларион, пищей которого раз в два, а иногда и в три, и в че­тыре дня было небольшое количество хлеба с солью и не­много воды. Такое же жительство избрал для себя и Епифа­ний, и придерживался этого порядка всю свою жизнь. Место, где находился монастырь, было безводным. За водой братии приходилось ходить в ночное время за пять миль. Однажды проходили той дорогой какие-то путники, имевшие с собой животных, груженных бурдюками с вином. Поскольку стояла сильнейшая жара, они очень захотели пить, для чего зашли в монастырь. Воды же в монастыре в тот момент не оказалось, и путникам угрожала смерть. Братья сильно опе­чалились из-за этого и стали плакать.

— Поверьте мне, братья, что Господь наш Иисус Христос, в Кане Галлилейской претворивший воду в вино, сотворит из этого вина воду, — обратился к инокам божественный Епи­фаний, взяв бурдюки, наполненные вином.

 И — о чудо! — вино в тот же час превратилось в воду. Пут­ники напились сами, напоили животных, и ожили. Но чудо это вызвало удивление, как у братии, так и у путников. Свя­тому пришлось покинуть обитель, потому как странники разгласили об этом по всем окрестностям. Епифаний ушел в более дикое место и, не зная где его искать, вся братия опе­чалилась.

 В то время проходили рядом с его кельей сарацины. Бу­дучи злыми насмешниками, они стали издеваться над от­шельником и даже хотели его избить. Однако, как только свирепый одноглазый разбойник занес над Епифанием нож, у слепого открылся незрячий глаз. Объятый сильным стра­хом, сарацин бросил меч и стоял без движения. Его товари­щи, заметив, что тот стоит без движения, подошли к ним. Увидев, что у того открылся глаз, они застыли в изумлении. Тогда авва стал спокойно и со смирением говорить с ними. Разбойники подумали, что он — бог, и понудили его идти с ними. Следуя за ними три месяца, святой препятствовал им в совершении беззаконий. Однако это смутило банду и она попросила Епифания оставить их. Наставив сарацин в зна­чительной мере, блаженный напоследок предупредил их, что если они не престанут творить злые дела, то не смогут жить спокойно и быть счастливыми. Затем сарацины при­вели его в то место, где он жил ранее и, построив ему жи­лье, оставили его с миром. Я же, будучи одним из них, но наставленный святым в слове истины и вере Христовой, ос­тался жить вместе с ним. По прошествии шести месяцев мы со святым пошли в монастырь к Илариону Великому. Братия очень обрадовалась нашему приходу, а через несколько дней в этой обители и я сподобился принять от настоятеля Та­инство Крещения, и был наречен Иоанном. Мы провели там десять дней, и все это время братия просила святого Епифа­ния остаться с ними в монастыре, на что тот не согласился. По дороге домой мы встретили юношу, одержимого одним из бесовских князей. Божественный Епифаний пожалел его и громким голосом воззвал:

— Во имя Распятого Иисуса Христа повелеваю тебе, нечис­тый демон, выйти из создания Божия.

Тотчас же бес скрутил юношу, бросил его на землю и про­кричал:

 — Ты выгоняешь меня, Епифаний, с моего места, но знай, что я уйду к Персидскому царю и заставлю тебя прийти туда с большой скорбью.

 После этих слов юноша пришел в разум и упал к ногам святого, который поднял его и с миром отослал домой. А тот лукавый действительно пошел в Персию и, вселившись в царскую дочь, стал мучить ее, как некогда и юношу.

 — Царь, если не придет Епифаний, пославший меня в твою дочь, я не выйду из нее, — приговаривал бес постоянно и звал Епифания.

 Услышав подобные слова от демона, царь послал мно­жество людей в Финикию искать подвижника. Однако труды воинов были тщетны: они не смогли найти отшельника. Но нечистый открыл царю, что Епифаний живет в местечке, на­зываемом Спанидрион, и в следующий раз воины отыскали божественного. Подойдя ночью к двери его кельи, они стали стучать, но поскольку святой в тот час молился, он не толь­ко не открыл им, но даже не откликнулся на стук. Разгне­вавшись, те хотели разрубить дверь, один из них вытащил ножен меч и уже занес руку для удара. Но в этот момент рука его застыла в воздухе и высохла. Тогда на остальных напал страх, и они отбежали далеко от кельи. Авва открыл дверь лишь спустя долгое время, когда закончил молитвен­ное правило.

 — Помилуй меня, раб бессмертных богов, — возопил к Епифанию пострадавший воин.

 — Чего ты хочешь от человека грешника? — удивленно спросил блаженный.

 — Я пришел сюда здоровым, и вот, у меня высохла рука.

 — Здоровым пришел, стань здоровым снова, — проговорил Епифаний и, как только взял его за руку, она стала здоровой как и другая.

 Увидев это чудо, все припали к ногам святого и поклони­лись ему. Затем они открыли ему причину посещения. Услы­шав слова посланцев, святой понял, что тот демон, которого он изгнал из юноши, вселился в царскую дочь и мучает ее.

 — Пойдем, чадо, вместе с этими людьми в Персию, — обра­тился ко мне Епифаний.

 — Отче, царь послал нас за тобой, потому мы привели с собой и животное, на которое ты сядешь, — обрадовались во­ины, узнав о решении отшельника; посадили нас на верблю­да и повезли в свою страну.

 Через тридцать дней пути мы прибыли в страну персов и остановились в месте, называемом Урион. Трое из сопро­вождавших отправились к царю, чтобы доложить о прибы­тии, после чего тот приказал привести нас к нему. Святой шел с такой смелостью, как будто речь шла вовсе не о встре­че с царем, я же при виде множества предстоящего народа сильно испугался. Когда Епифаний подошел к правителю, тот захотел встать с трона, но авва успокоил его и призвал не печалиться о страдающей дочери:

 — Мой Помощник — Человеколюбец Бог, Который изгонит злобного демона, лишь веруй в Него и увидишь дочь свою здравой. Приведи ее сюда и узришь благодать Человеколюб­ца Иисуса, — сказал он Персидскому царю.

 — Приди в разум, девушка, и поклонись Отцу своему, ибо волк уже более не будет обладать тобою, — призвал он деви­цу, которую привели к божественному и трижды перекрес­тил ее Честным и Животворящим Крестом. — Как вошел ты в царскую дочь, так и выйди из нее и ступай в места необи­таемые, — возгласил святой бесу, и лукавый в ту же минуту вышел из девушки

 — Радуйся, царь, ибо волк оставил дочь твою, — обратился он удивленному отцу. — А ты, дщерь, ступай радоваться к сво­ей[ матери. И с этого дня соблюдай тело и душу свою чисты­ми и неоскверненными грехом, тогда злодей-диавол больше никогда не приблизится к тебе, — предупредил авва царевну.

 После этого изумленный правитель и его свита стали упрашивать Епифания остаться в Персии и научить своему волхвованию всех местных колдунов.

 — О, волхв, враг истины, научись не произносить беспутные слова, — сказал святой самому главному магу страны. — Не думай, что раб Божий является служителем беззакония. Образумься, говорю тебе, и пребудь безгласен.

 И тотчас же волхв потерял дар речи и замер без движе­ния. Тогда царь и все присутствующие здесь от страха упа­ли на землю, но блаженный поднял царя и дал знак народу, чтобы и они встали с колен, а затем проговорил колдуну:

 — Размысли, что ты видишь и слышишь. Не думай, что я волхв, ибо я — раб Распятого Иисуса Христа. Во имя Его вновь начни говорить, но теперь подружись с Истиной.

 В тот же момент маг снова заговорил и стал просить у святого прощения, говоря, что согрешил. Царь же приказал принести золото, серебро, жемчуг, драгоценные камни и по­ложил все это перед святым.

 — Отче, возьми все это и вспоминай меня, — сказал прави­тель преподобному.

 — Ради небесных даров мы все это презираем, так как это ложные и ничего не стоящие блага мира сего. Не утруждай меня этим даром, потому что Христос научил меня обхо­диться без него. Забери и положи его в свою сокровищницу, где богатство будет лежать у тебя мертвым грузом, всегда в бездействии. Ты будешь заботиться о нем, но никакой пользы для своей души от него не получишь, ибо будешь лишь помышлять как погубить души с помощью золота, данного тебе от Господа для пожертвований нуждающимся.

 Итак, поступи по справедливости, пребудь с Богом, и, как Он дал золото тебе, так и ты дай его нищим, чтобы на будущем суде не быть тебе осужденным и брошенным «во тьму внешнюю» (Мф. 8:12). Тогда ты вспомнишь мои справедли­вые слова, но уже безо всякой пользы. А если сейчас послу­шаешь меня — всегда будешь радоваться. Не имей нужды в сем мире и во благах его, и весь мир подчиниться тебе. Да, и тщательно оберегайся волхвов, дабы они не прельстили те­бя законом тьмы. Хотел я поведать тебе и многое другое, но ты не внимаешь мне, потому что помысел твой — за столом. Итак, ступай и ешь все в меру, — наставил царя Епифаний.

 — Отче, пойдем вместе, вкусим от трапезы, — пригласил святого царь.

 Однако божественный авва отказался от его угощения и насытился лишь небольшим количеством предложенно­го хлеба. На другой день правитель позвал святого к себе, а когда преподобный пришел, встал с трона и бросил на зем­лю свой скипетр.

 — Царь, подними скипетр, и благодари Бога, давшего его тебе, — образумил правителя блаженный.

— Прошу тебя, отче, останься с нами, и я буду делать все, что ты мне скажешь, — стал упрашивать властитель.

— Если ты соблюдешь мои слова, то я буду поминать тебя, где бы я ни находился, — пообещал ему авва и остался в цар­ском дворце на десять дней.

 По прошествии этого срока Епифаний заповедал царю спокойно править своей страной, не ходить войной на рим­лян, дабы не стать врагом Распятого Иисуса Христа и не погибнуть злой смертью от рук своих противников. После этого царь со своим двором решил проводить нас до дома. По дороге из дворца путники увидели погребальную про­цессию: несли умершего ребенка одного Персидского князя, чтобы бросить его на съедение псам (у персов существовал обычай бросать умерших псам). Но святой обратился к несущим с просьбой поставить носилки на землю, чтобы посмотреть на покойного.

 — Должно, царь, мертвецов погребать в земле, а не бросать их на съедение псам. Знай, что злодеи живут в твоем государстве, которые безвременно убивают людей, как вот, например, этого ребенка. Злые люди беззаконно умертвили его с помощью магии. Но мой Бог, Который был распят на древе, воскресит его перед всеми, — с этими словами он взял мертвого за руку и громким голосом обратился к Богу с мо­литвой, умоляя воскресить этого отрока.

 Сняв с себя плащ, Епифаний накинул его на одр, ибо пер­сы имеют обыкновение нести покойников обнаженными, и тотчас же — о чудо — сын именитых родителей воскрес и поблагодарил святого. Тогда правитель подумал, что перед ним стоит сам бог, но блаженный успокоил его:

 — Не думай так обо мне, царь, потому что я подобный тебе смертный человек, но мой Бог, в Которого я уверовал, дает совершать такие знамения тем, кого любит.

 — Сколько вооруженных воинов тебе нужно, отче, чтобы охранять тебя в пути?

 — У меня есть Бог, Который защищает меня Своим воору­женным воинством — Ангелами.

— Ступай в здравии, Епифаний, слава римлян, и помни и о нас, живущих в Персии, — поклонился правитель авве и отпустил его с миром.

 Расставшись, мы пришли к себе домой. Через три дня у нас закончилась питьевая вода.

 — Господи Боже наш, скалу рассекший, воду из нее исто­чивший и жаждущий народ напоивший, рассеки эту землю и сделай так, чтобы из нее возле жилища бедных забил источник воды, — обратившись к востоку, помолился преподобный.

И сразу же в этом месте разлилось неизреченное благоухание. Блаженный сделал три земных поклона, взял заступ и покопал немного, после чего вышло немного воды. Затем он покопал еще, и из дотоле сухой земли вышло столько воды, что земля стала плодородной: здесь выросло много овощей и это привлекло к нашему жилищу диких зверей, которые повадились есть эти плоды. Тогда святой встал у растений и беседовал со зверями, как если бы они были людьми:

 — Звери, зачем вы доставляете мне столько трудов? Я, че­ловек грешный и нищий, пришел сюда оплакивать множест­во своих грехов, и Бог утешил меня, дав овощи в пищу, а вы приходите сюда и едите их. Сам Бог повелевает вам более не приходить сюда и не вредить растениям.

 Услышав слова преподобного, звери, будто разумные лю­ди, тотчас же покинули это место и с тех пор более уже не приходили к нам. Но о нашем возвращении из Персии уз­нали сарацины. Они пришли к божественному Епифанию взять благословение и построили рядом с прежней кельей еще три, а затем вернулись к себе. Так по всей Финикии про­шел слух, что авва живет в Спанидрионе. Вокруг него собра­лись другие братья, теперь нас стало обитать здесь восемь.

 Однажды мы пошли навестить иноков в монастыре свя­того Илариона. Здесь нас, как и всегда, приняли с большой радостью и продержали несколько дней. Этим обстоятель­ством воспользовался диавол: он принял образ Епифания и появился в нашем монастыре. Увидев якобы Епифания, один из наиболее нерадивых братьев подбежал к нему, пал на землю и поклонился злобному демону. В тот же час бес вошел в него. Брат стал беспорядочно бегать туда-сюда. В этот момент преподобный Епифаний, духом почувствовав опасность, сказал Илариону Великому:

 — В наш монастырь вошел волк и смутил всех братьев.

 Попрощавшись с братиями, авва и я отправились в свои монастырь. По возвращении блаженный помолился Человеколюбивому Богу и Господь избавил того нерадивого бра­та от беса.

 В другой раз пришли в монастырь три крестьянина, один из которых был бесноватым, и два его товарища просили святого изгнать из него демона.

 — Возьмите, чада, вашего брата, и ступайте в мире. Во имя Иисуса Христа отныне он свободен от всякого зла.

 Поверив этим словам преподобного, они ушли, и прежде чем достигли своих домов, демон оставил одержимого кре­стьянина, и он стал здоров.

 В одном пустынном месте на расстоянии около шестиде­сяти миль от монастыря жил лев, который часто выходил из чащи на дорогу и пожирал людей, проходивших по ней. И вот однажды все, пользовавшиеся этой дорогой, собрались и пришли в монастырь просить святого помолиться Богу, что­бы он прогнал льва.

 — Во имя Господа пошли туда и посмотрим на кровожад­ного, — призвал их авва.

 Когда они подошли к лесу, лев, увидев божественного Епифания, упал и испустил дух. Заметив мертвого зверя, все удивились, а блаженный на это лишь заметил:

 — Если вы будете верить в Иисуса Христа, то все, кто на вас замышляют злое, падут точно таким же образом.

 Наряду с другими дарами, данными Богом святому, Епифаний искусно толковал Священное Писание: когда он читал братии Ветхий или Новый Завет, то сразу объяснял смысл прочитанного отрывка.

 В это время в Едесской стране жил один удивительный философ и ритор, и тоже по имени Епифаний. Он захо­тел побеседовать с образованным и умеющим толковать Писание чудотворцем. Придя в монастырь, он поклонился святому.

 — Удивляюсь тебе, философ, и недоумеваю, для чего ты, великий оратор, проделал такой путь, чтобы прийти и уви­деть меня, грешного? — сказал ему авва.

 — Возлюбленный учитель, не удивляйся этому, потому что в беседе произносится множество слов, а где произносится множество слов, можно узнать много нового, — ответил ему философ.

 Тогда Епифаний открыл Книгу «Бытие». В Ветхом Завете философ одних положений не принимал, другим противоречил. И так они беседовали три дня, не приходя к со­гласию. Однако, наблюдая за жизнью святого и его нравами, оратор полюбил преподобного и на четвертый день сказал:

 — Учитель, хорошее здесь место, если позволишь, и я хо­тел бы здесь жить.

 — Это целиком зависит от тебя, если хочешь — живи.

 — Можно я принесу с собой свои книги?

 — Неси.

 — Но я больше не выйду отсюда, поэтому прошу тебя, пош­ли Каллиста, пусть он принесет мои книги и все мои вещи.

 Тот Каллист был сыном Аэтия, первого эпарха города Ри­ма, и некогда был одержим бесом. Однажды ночью во сне он увидел святого Епифания.

 — Каллист, хочешь я выгоню из тебя беса? — спросил он юношу.

 — А кто ты, господин, что можешь изгнать беса?

 — Я — Епифаний из Финикии Палестинской, живу в мо­настыре Спанидрион. Если я выгоню из тебя беса, ты при­дешь жить в мой монастырь?

 — Выгони, господин, из меня беса, и я приду жить в твой монастырь, — пообещал молодой человек.

 — Смотри, не поступай иначе, а то бес снова войдет в тебя.

  Проснувшись, Каллист рассказал свой сон отцу, и с того дня уже больше не мучился от беса, поэтому через три ме­сяца он попросил отца отпустить его в обитель Епифания. Отец не воспротивился желанию сына, дал ему денег и бла­гословил на монашеское жительство. В Финикии Каллист нашел святого и, поведав ему обо всем случившемся, посе­лился вместе с ним. Он-то, вместе с двумя отроками, соглас­но повелению отца Епифания, на верблюдах отправился в Едессу и привез в монастырь книги философа.

 С того дня святой и философ каждый день проводили много времени в спорах.

 — Пророк Даниил говорит: «Судьи сели, и раскрылись книги» (Дан. 7:10). Принеси сюда свои книги, а я — свои, которые мне даровал Бог. Сядем и рассудим между нами, — как-то сказал оратору преподобный и положил Священное Писание спра­ва, а философ свои книги — слева.

 Свою беседу они начали от сотворения мира. Епифаний излагал так, как это написано в Книге «Бытие» у Моисея, а философ — по Гесиоду. Они прочли эти две книги, а потом стали спорить. Но свет был светом, а тьма осталась тьмой, то есть происхождение мира по Моисею было истинным, а по Гесиоду — ложным. Моисей написал Книгу «Бытие» по бла­годати Божией, а Гесиод от Бога имел жизнь, а от демонов — свои заблуждения. И целый год треблаженный так и не смог убедить философа…

 В те дни семь крестьян привели в монастырь одного одер­жимого, а поскольку эти семь не могли его удержать, то они связали несчастного цепями. Тогда святой попросил фило­софа призвать множество своих богов, чтобы они изгнали демона из юноши. Оратор подумал, что Епифаний так ска­зал, потому что проиграл в споре.

 — Философ, что скажешь об этом юноше? Или ты исце­лишь его с помощью своих богов, и я уверую в них, или мой Бог, Распятый, исцелит его, и ты уверуешь в Него, — уразумев ложные мысли философа проговорил божественный авва.

 Однако язычник не поверил, что сказанные чудотворцем слова могут быть истинными. Он подумал, что тот сказал их из гордости.

 — Хочешь, я сниму с твоих рук железные оковы? — обра­тился Епифаний к бесноватому юноше.

 Услышав это, философ от страха убоялся и закрылся на замок в своей келье. «Этот монах напрасно хочет снять око­вы с бесноватого. Убегу я, пожалуй, чтобы не претерпеть мне от него какое-нибудь зло», — подумал оратор.

 — Я, грешный Епифаний, раб Господень, повелеваю тебе во имя Иисуса Христа Распятого, Сына Божия, выйти этого человека и более не входить в него, — возгласил преподобный.

 Бес тотчас же вышел, а к юноше вернулся разум, и он пришел в нормальное состояние. Тогда, открыв дверь, философ увидел, что юноша исцелен, и побежал поклонить­ся святому.

 — О, Епифаний, победитель и венценосец, верую твоим словам через твои дела, и именно — благодаря этому чуду которое вижу. Ведь слова, будучи бесплодными, сотрясают воздух, дела же имеют плод и видны. Поэтому и я хочу стать рабом Распятого, — исповеднически обратился язычник к блаженному.

 — Что ты удивляешься, философ, думая, что я сотворил это чудо? Нет же, не я, а Сын Божий творит чудеса через тех, кто веруют в него, — образумил его авва.

 Уразумев все услышанное, философ попросил святого крестить его. Это славное событие произошло в монастыре Илариона Великого. После совершения Таинства божествен­ный учитель попросил Илариона Великого послать одного брата вместе с новопросвещенным Епифанием (так назвали философа) к епископу Элевферополя, где тот был рукоположен во священника.

 — Тот, кто прежде думал о себе, что он — великий философ, хотя на самом деле был никем, благодатью Христовой стал истинным философом и достойным священником. Отныне он будет вашим духовным отцом, — сказал преподобный инокам своей обители по возвращении отца Епифания.

 Так философ удостоился принять дар от Бога и стать игу­меном для всей братии. Святой же, поскольку в обитель при­ходило много народа, не дававшего ему покоя, решил оттуда уйти в отдаленные области Египта.

 — Дети, хочу пойти навестить братьев в монастыре Иларио­на Великого, — сказал святой Епифаний насельникам.

 Однако те поняли, что он хочет уйти из монастыря, пали ему в ноги и с плачем и рыданиями просили его не уходить. Сжалившись над ними, святой пообещал некоторое время не покидать их, но не прошло и десяти дней, как он позвал меня и ночью мы ушли. Сначала мы пришли в Иерусалим, где поклонились жизни нашей — Честному Кресту Господ­ню а затем, обойдя все святыни и поклонившись им, напра­вились в Египет. По дороге мы встретили женщину, одержи­мую бесом, которая схватила плащ треблаженного и порва­ла его. В этот же момент демон вышел из нее, и несчастная стала просить авву простить ее поступок.

 — Ступай здравой в свой дом, а тот, кто порвал мой плащ, ушел, — утешил женщину чудотворец и продолжил свой путь, спустившись к Иоппи, называемой всеми Гиафой, от­куда он отплыл в Александрию.

 Там мы встретили еврейского законоучителя по имени Акила. Святой начал с ним беседу с Ветхого Завета, и у них разгорелся сильный спор. На следующий день они стали снова беседовать, причем длилось это довольно долго. На этот раз слова святого убедили Акилу, и тот захотел стать христианином. Епифаний привел его к Афанасию Велико­му, папе Александрийскому, чтобы тот огласил и крестил его. Мы же вышли из страны и по пути к Верхней Фиваиде встретили одного из учеников Антония Великого по имени Пафнутий.

 — Благослови нас, отче, — обратился к нему божественный Епифаний.

 — Благословенны вы у Господа, — ответил ему препо­добный.

 Тогда святой попросил Пафнутия рассказать ему о подви­гах Антония Великого, а после его дивного рассказа поде­лился своим намерением поселиться в Нитрии.

 — Ступай в здравии и поприветствуй находящихся там отцов, собери траву горную, и отправляйся на Кипр. Питай овцы на одежду себе и чти отроков твоих, чтобы стали агнцами (ср. Притч. 27:25-26), — сказал ему на это Пафнутий, после чего, сотворив молитву, каждый из нас пошел сво­ей дорогой (Эти слова взяты из 27-ой главы Притчи Соломона, 25 стиха, и явились пророчеством божественного Пафнутия о том, что должно было случиться со святым Епифанием).

 В окрестностях Леонтополя жил монах Иеракас, который много постился, не вкушая даже масла, и не употреблял ви­на. Некоторые считали его святым и имеющим дар прозор­ливости. Епифаний тоже пожелал его увидеть и пришел к нему в монастырь. Множество людей собралось здесь, что­бы послушать его учение. Увидев святого, этот инок спро­сил, откуда он и как его зовут. Узнав, что это Епифаний из Палестины, он сильно струсил, потому что о преподобном шел слух, как о человеке ученом и прозорливце, но, тем не менее, продолжал учить народ. Так, рассуждая о воскресе­нии, Иеракас говорил, что в будущем веке то человеческое тело, которое у нас есть, не воскреснет, но вместо него вос­креснет другое, а это — согласно изречению: «ибо прах ты и в прах возвратишься» (Быт. 3: 19) — распадется в прах. По­мимо этого он говорил, что после воскресения дети не будут совершенны возрастом. Слушая это, святой расстроился и сказал монаху:

 — Да замолкнут уста твои, чтобы научился не богохуль­ствовать.

 И тотчас же, по слову преподобного, Иеракас замер в безгласии, а весь народ изумился. И тогда Епифаний начал в течение трех часов их учить о воскресении, приводя в подтверждение своих слов свидетельства из Священного Писания.

 — Слышал истинную веру, отныне говори народу толь­ко слово истины, — по окончании своей речи произнес бла­женный.

 В тот же момент разрешился язык инока, и он покаялся перед всеми, что неправо мыслил о воскресении. В Верхней Фиваиде божественный Епифаний встретил удивительно­го своей добродетелью мужа по имени Иоанн. Он принял нас с радостью и большой любовью. Некие жители тех мест привели к Иоанну связанным юношу, одержимого демоном, чтобы оставить его там. Но, как только бесноватый увидел святого, то громким голосом возопил:

 — Что ты пришел сюда, Епифаний, раб Божий?

 Он кричал так от шестого до девятого часа, а затем, не­ожиданно порвав узы, одержимый подбежал к чудотворцу и, схватив его за ноги, закричал:

 — Раб Божий, отпусти меня, ради Бога, в Которого ве­руешь.

 Случилось это потому, что ранее божественный авва уже запретил бесу выходить из юноши, чтобы Иоанн не узнал, что он изгоняет бесов.

 — Встань, человек, что ты донимаешь меня? — промолвил Епифаний.

 И тотчас же лукавый вышел из юноши, и тот стал здоров и благодарил святого. Мы пробыли у Иоанна три дня, а за­тем спустились в Вуколии, где провели семь лет. Однако и там люди причиняли преподобному сильное беспокойство. Однажды пришел к нему один философ по имени Эвдемон и беседовал с ним десять дней. Треблаженный доказывал ему истину из Божественных Писаний, а язычник возражал ему бесполезными пререканиями. Вместе с Эвдемоном пришел слепой на один глаз ребенок.

 — Смотри, философ, как украшен ты словами, богатством, даже множество богов есть у тебя, что же ты не позаботился своем ребенке и не исцелил ему глаз? — спросил чудотворец ученого мужа.

 — Если бы во всей вселенной был только один мой ребе­нок, у которого один глаз, тогда бы я позаботился о нем. А если во всем мире бесчисленное количество людей, кото­рые вообще не видят, что мне заботиться о том, у кого один глаз? — рассмеявшись, ответил ему философ.

 — А если таким был бы только твой ребенок, что бы ты сделал, чтобы исцелить его?

 — Ничего, только часто размышлял бы и говорил о том, что нет никого другого во всем мире, как мой ребенок.

 — Философ, не обращай мои слова в шутку, потому что посреди нас Бог. Приведи сюда своего ребенка и увидишь славу Божию.

 И в ту же минуту святой взял ребенка Эвдемона за руку, трижды перекрестил его слепой глаз Животворящим Крес­том и — о чудо! — он прозрел. Тогда Эвдемон попросил Епи­фания сделать его христианином. Преподобный отвел его к епископу, и тот крестил философа.

 Слава о божественном авве распространилась по всему Египту, и многие архиереи стали искать повод, чтобы рукоположить его во епископа. Но Бог, Который вел чудотворца, открыл ему их замысел, так что мы ушли оттуда и вернулись к себе на родину, в мо­настырь Илариона Великого, где братия встретила нас с ве­ликой радостью, ибо Иларион. по причине беспокойства, до­ставляемого ему людьми, тоже покинул монастырь и ушел на Кипр, в область Пафскую. Мы провели в монастыре сорок дней, а затем пошли в нашу обитель, где игуменом был Епи­фаний Едесский. В это время по всей Финикии настал голод из-за длительного бездождия. Множество народа пришло к святому Епифанию просить молитвы к Творцу о даровании дождя и плодоносии земли.

 — Что вы искушаете меня, люди? И я человек грешный, -ответил им авва.

 Но люди не отступали, а продолжали просить его еще более.

 — Повели братиям поставить столы и накормить людей, чтобы они возвеселились и пошли своей дорогой, — попро­сил игумена чудотворец.

 Когда все сели за стол, святой пошел к себе в келью и, пре­клонив колена, просил Бога дать дождь жаждущей земле. И в ту же минуту небо закрыли тучи, засверкали молнии, дался раздался гром и пошел сильный дождь. Все встали из-за стола и благодарили Бога. Дождь продолжался три дня по всей Финикии. Тогда люди снова пришли в келью святого и попросили остановить дождь.

 — Почему вы, дети, думаете обо мне такое? Ведь я, как и вы человек грешный. Бог же Благодетель знает, что нам не­обходимо, и дает нам это, — попытался убедить их преподоб­ный, однако миряне продолжали просить его еще сильнее.

 — Повели поставить столы для народа, пусть едят и пьют, а затем пусть идут своей дорогой, — вновь сказал настоятелю Епифаний.

 Все было устроено по его слову, народ сел за стол и попро­сил святого благословить пищу. Но как только блаженный сказал: «Благословен Господь», дождь немедленно прекра­тился. Из-за беспокойства, которое доставляли ему люди, божественный авва снова решил удалиться. В то время соб­рались епископы той страны, чтобы рукоположить на од­ну вдовствующую кафедру епископа. Поискав достойного кандидата, они рассудили рукоположить святого Епифа­ния. Для этого они позвали одного весьма благочестивого монаха по имени Поливий, который знал преподобного, и сказали ему:

 — Возьми быстрого вола и езжай в монастырь. Если уви­дишь, что Епифаний там, возвращайся и скажи нам об этом. Будь осторожен, никому не открывай, даже Епифанию, что мы тебя прислали.

 Придя в монастырь, Поливий пошел поприветствовать чудотворца.

 — Чадо, зачем ты пришел? — спросил он инока. Отче, я всегда хочу говорить только правду, — ответил ему Поливий.

 — Чадо, ты пришел, потому что тебя прислали святые епископы посмотреть, здесь ли я. Но Епифаний переходит с места на место, оплакивая и дрожа за свои грехи, и не до­стоин быть епископом. Ты же, чадо мое, оставайся здесь, а епископы пусть сами ищут достойных для епископии, — про­молвил блаженный.

 Поливий послушался Епифания и, отослав вола обратно, остался в монастыре. Господь же просветил идти нашему чудотворцу на Кипр. В ту же ночь, взяв меня и Поливия, пре­подобный вышел из монастыря и пошел в Иерусалим. Че­рез три дня, спустившись к морю, мы вступили на корабль и прибыли в Пафос, где нашли Илариона Великого. Встреча с ним была для нас огромной радостью, так что мы пробыли у него два месяца. Илариону и здесь доставляли сильное беспокойство приходившие к нему люди.

 — Чадо, куда ты собрался? — поинтересовался Иларион, когда Епифаний решил продолжить свой путь.

 — В Газу.

 — Иди на Саламин, там найдешь место для обитания, -посоветовал Иларион Великий.

 Однако святой не хотел идти туда, поэтому Илариону вновь пришлось наставить треблаженного:

 — Я же сказал тебе, чадо, что нужно идти туда и там жить. Послушайся моих слов, иначе не избежать тебе опасности на море.

 Спустившись к морю, мы нашли в гавани два корабля: один из них плыл в Газу, а другой — на Саламин. Мы взошли на первый. Но как только мы начали путь, поднялась такая сильная буря, что корабль чуть не разбился. Три дня мы пребывали в отчаянии, а на четвертый — с трудом достигли Саламина и, выйдя на берег, от сильной усталости и голо­да три дня лежали на земле. Затем, благодатью Божией, мы пришли в себя, но треблаженный все же не оставил своего намерения и решил удалиться из Саламина.

 В это время, по причине преставления местного владыки, в городе собрались все епископы Кипра, которые хотели рукоположить во архиерея Саламина другого человека. Од­нако перед этим великим событием они усердно молились и просили Бога открыть им имя того, кто сможет богоугодно пасти словесных овец Христовых. Был среди владык епис­коп Кифрии — человек святой жизни, удостоившийся муче­нически пострадать за Господа. Он был весьма стар и уже пятьдесят восемь лет возглавлял свою кафедру. Все епис­копы считали его своим духовным отцом. Этому архиерею по имени Паппос и открыл Бог, что во епископы Саламина нужно рукоположить святого Епифания. Описываемое со­бытие пришлось на время сбора винограда, и перед тем, как погрузиться на корабль, дабы плыть в Газу, преподобный сказал мне и Поливию:

 — Пошли на базар, купим винограда, чтобы у нас во время путешествия была еда.

 Придя на базар, блаженный взял две меры хорошего ви­нограда и спросил у продавца какую тот хочет цену, ибо у святого был обычай не спорить, но давать столько, сколько просят. Продавец назвал цену. В это же время на базар при­шел Паппос, поддерживаемый двумя диаконами, с тремя другими епископами.

 — Оставь, авва, виноград и следуй за нами в церковь, — об­ратился к Епифанию владыка.

 Вспомнив изречение Божественного Писания: «Возвеселихся о рекших мне: в дом Господень пойдем» (Пс. 121: 1), чу­дотворец последовал за Паппосом и пришел в храм.

 — Отче, помолись, — сказал ему епископ Кифрии.

 — Прости меня, отче, я не посвященный (не имеющий священной степени), — ответил бо­жественный.

 И тот час же один из диаконов, по благословению Паппоса, взял Епифания за голову и с помощью других диаконов силой ввел в алтарь, где преподобного рукоположили во диакона, на следующий день — во священника, а на третий день — во епископа.

 — Вели накрыть столы для отцов, поедим и возвеселимся по случаю твоей архиерейской хиротонии, — призвал нового владыку Саламина епископ Паппос.

 Но наш авва, размышляя о тяжести архиерейства и весь­ма об этом скорбя, только плакал.

 — Я должен был молчать, но ты, чадо, причина того, чтобы я стал безумным и открыл тебе смысл произошедшего. Знай же, что все эти епископы, которые собрались здесь, чтобы найти достойного кандидата в архиепископы, возложили этот подвиг на меня, грешного, прося помолиться Богу, что­бы Тот открыл достойного. В тот момент, когда я затворился и просил об этом Бога, в моей келье сверкнула молния, и я услышал громкий голос, говоривший мне:

 — Паппос, Паппос, слушай!

 Я очень испугался и сказал:

 — Что повелишь мне, Господи?

 — Возьми с собой двух диаконов и спустись к базару, там один монах покупает виноград, с ним будут два других ино­ка. Лицом же он похож на иконописное изображение пророка Елисея, а зовут его Епифаний. Его и рукоположи во еписко­па. Но не открывай ему сразу об этом, чтобы он не убежал.

 Я стал безумцем, что рассказал тебе об этом, потому что ты вынудил меня. Итак, задумайся, что ты делаешь, и внимай себе, чтобы не оказаться тебе противником воли Всевыш­него, потому что я послан Им, и исполнил то, что должен был исполнить, поэтому я неповинен в этом, ты же — смотри сам.

 Услышав это, Епифаний упал на землю и поклонился владыке Паппосу.

 — Не гневайся на меня, отче, я человек грешный, потому и не достоин взойти на высоту архиерейства, из-за чего и скорблю, — произнес новый епископ Саламина, поклонился всем остальным архиереям и повелел предложить им трапезу.

 А когда все поели и возвеселились, то каждый пошел в свою епархию. Три дня спустя один добрый и благочестивый христианин по имени Евгномон был брошен в темницу бо­гачом Драконтом за то, что задолжал ему сто монет. Буду­чи чужеземцем и жителем Рима, Евгномон не имел никого, кто бы мог вызволить его из тюрьмы. Узнав об этом, влады­ка Епифаний пошел к Драконту и попросил его освободить Евгномона.

 — Ступай и принеси мне сто монет, которые должен твой друг, тогда можешь забрать его, — выдвинул условия злоб­ный богач.

 Тогда святой пошел в епископию, взял сто монет, которые там хранились для церковных нужд, и отдал Драконту. Но один весьма беспокойный диакон по имени Харин восставил всех клириков епархии против владыки.

 — Вот, этот чужеземец Епифаний истратил все церковное имущество. Пойдемте, прогоним его, чтобы не быть нам ви­новными в этом грехе.

 Прогнать своего архиерея Харин хотел потому, что сам желал быть епископом.

 — Епифаний, ты не доволен тем, что пришел сюда без пла­ща и получил Церковь, но теперь, будучи чужаком, расто­чаешь церковное имущество! Кто сможет вынести это! Или отдай сто монет, или возвращайся к себе на родину, — сказал ему неистовствующий диакон.

 После таких слов, Евгномон пошел в город, продал все, что имел, принес деньги святому; он оставался с ним до са­мой своей смерти. Взяв деньги, владыка Епифаний сто мо­нет отдал Харину, а остальные — нищим.

 — Возьмите сто монет, принадлежащих Церкви; их отдал Епифаний, который ранее и потратил их, — сказал клири­кам Харин.

 Однако никто из духовенства не хотел брать деньги, но все решили отдать их преподобному, у которого их беззаконно забрал Харин. Однако диакон не отдал деньги архиерею, но оставил их у себя. Несмотря на то, что этим не исчерпыва­ются все злодеяния, сотворенные им Епифанию, епископ никогда не гневался на несчастного диакона. Однажды во время трапезы в епископии, когда все клирики были за сто­лом и святой поучал их, а у него была привычка никогда не выпускать из рук Евангелие, и день и ночь учить слову Божию, громко закричал ворон.

 — Кто знает, что сказал ворон? — спросил у бывших за сто­лом Харин.

 Но никто не ответил ему на это, потому что все внимали поучению своего архиерея.

 — Кто знает, что сказал ворон? — во второй раз поинтере­совался диакон, когда вновь вскрикнул ворон.

 Но клирики и теперь внимательно слушали слово Божие, которому поучал треблаженный, совершенно не обращая внимания на Харина.

 — Кто из вас знает, что сказал ворон? — в третий раз обра­тился к сотрапезникам диакон.

 — Я знаю, что сказал ворон, — совершенно спокойно, весе­лым голосом ответил Епифаний.

 — Открой мне, что сказал ворон, и тогда будешь владеть всем моим имуществом.

 — Ворон сказал, что ты не будешь диаконом.

 И в ту же минуту на Харина напал ужас: он не мог ни го­ворить, ни есть, ни пить; с помощью рабов диакона привели домой, положили на кровать, и на следующий день он умер. У Харина была жена — весьма благочестивая и святой жиз­ни женщина, которая, поскольку у нее не было детей, отдала все свое имущество Владыке и стала диакониссой Церкви. Десять лет она страдала от парализованной руки, но как только чудотворец перекрестил ее Животворящим Крестом, она стала здоровой. С тех пор все клирики стали подчинять­ся божественному архиерею со страхом и трепетом.

 У блаженного Епифания была следующая привычка: во время служения Божественной литургии, когда он совершал возношение святых даров Богу, если ему не было видения, то не оканчивал богослужения (Возможно, этим видением было качание голубя, висевшего в древности перед Святой Трапезой, как это видно из документов VII Вселенского Патерика, либо какое-нибудь действие или проявления Святаго Духа, являвшегося святому во время освящения Даров. Так же пишет и божественный Амфилохий о Василии Великом: когда тот совершал Божественную Литургию, то видел, как на Дары сходил Дух Святый. В 150-й главе «Луга Духовного» описывается, как благочестивый епископ не продолжал богослужения, потому что не видел, как обычно, схождения Святаго Духа — Авт.). Так, однажды он произнес трижды: «И сотвори хлеб сей», но видения не последовало. Тогда, со слезами прося Бога открыть ему причину, Владыка посмотрел на диакона, стоявшего с рипидой слева от него, и увидел на лбу у того проказу. Из этого всем стало ясно, что диакон и был причиной того, что святому не было видения. Взяв у диакона из рук рипиду, авва тихо сказал ему:

 — Ступай, чадо, в дом твой, и не причащайся сегодня. После этого он дал рипиду другому диакону и снова со страхом и слезами произнес Божественные слова. Тотчас же последовало видение, и Епифаний закончил Божественную литургию. По отпусте он подозвал диакона и расспросил его о причине этой проказы. Священнослужитель поведал ему, что той ночью спал со своей женой. Тогда преподобный, поз­вав всех священников, тихо сказал им:

 — Дети мои, вы, которые удостоились принять Таинст­во Священства, должны хранить себя в чистоте от всякой скверны плоти и духа, чтобы не совершать вам недостойно Божественные Таинства.

 С тех пор святой больше уже не рукополагал женатых, а только монахов, преподобных мужей и испытанных вдовцов, и каждый поистине видел Церковь как прекрасную невесту, украшенную святым и добродетельным священством.

 Написано его учениками Иоанном и Поливием

 ***

 Да будет препрославлен Вседержитель Бог, дающий нам жизнь и прославляющий, как говорит слово Божие, «про­славляющих» Его (1 Цар. 2: 30).

 В то время случилось преподобному отцу Иоанну, учени­ку святого Епифания, сильно заболеть. Лежа на кровати, он подозвал меня и сказал:

 — Поскольку треблаженный не хочет, чтобы записывали чудеса, которые Бог совершает через него, то ты, чадо Поливие, возьми эти бумаги, где у меня записаны подвиги нашего аввы, которых я был свидетелем до сего дня, и записывай отныне все, что он совершит. Ибо Бог продлит ему время жизни. И смотри, не пренебрегай этим, потому что, по веле­нию Божию, я до сего дня записывал все. После моей смер­ти записывай их ты. Позови мне преподобного отца нашего Епифания, — попросил меня Иоанн.

 — Отче Иоанне, попроси Бога за грешного Епифания, — сказал ему архиепископ Кипра, навестив умирающего.

 — Сотвори, отче, молитву, потому что я хочу говорить с тобой.

 — Отче, положи руки твои на очи мои и облобызай меня, потому что вот, я умираю, — сказал преподобный Иоанн.

 И как только владыка Епифаний положил руки на глаза своего ученика и поцеловал его, тот предал дух. Припав к нему на шею, епископ долго плакал и печалился о кончине своего сподвижника. Спустя какое-то время наш чудотво­рец, распростершись на земле, стал просить Бога послать помощь в строительстве церкви, потому что старый храм был небольшой по размерам и не вмещал всех желающих. И когда он молился, то был ему глас, а поскольку божествен­ный учитель часто слышал этот же глас, то он не смутился и спросил:

 — Что повелит мой Господь?

 — Начинай строить церковь.

 Тотчас же святой пришел на то место, где хотел возвести храм, и, сотворив молитву и все последование, привел сюда шестьдесят строителей и множество рабочих, которые нача­ли это богоугодное дело. В то время в городе жил один очень богатый еллин по имени Дракон Великий, у которого был сын также носивший имя Дракона и страдавший от силь­ной боли в правом боку. Отец его истратил много средств на врачей, однако те не смогли его вылечить. Однажды свя­той проходил мимо дома, где жил Дракон Великий со своим больным чадом и многими другими людьми, и попривет­ствовал их. Затем, взяв больного за руку, он сказал ему:

 — Дракон, будь здрав, как и другие.

 И — о чудо! — отрок тотчас же выздоровел. Увидев это, все застыли в изумлении, а отец исцеленного от страха и ужаса не смог своими ногами войти в дом, но с помощью слуг его донесли до кровати и положили на нее. На следующий день жена Дракона пришла к епископу и попросила его прийти к ним в дом и помолиться Богу, дабы Господь восставил ее мужа от одра болезни. Преподобный не заставил себя долго уговаривать, но тут же поспешил в дом Дракона. Как только божественный Епифаний помолился, сановник встал с кро­вати, а на рассвете следующего дня, взяв пять тысяч монет, пришел к авве.

 — Мне, чадо, хватает одной одежды для тела, хлеба и во­ды, что ты мне добавляешь тяжести? Но если хочешь про­славиться, ступай, отдай деньги на строительство храма Божия и тем, кто там работает, — сказал ему треблаженный.

 Дракон Великий так и поступил, а затем попросил свято­го крестить его и его домашних.

 Другой весьма богатый еллин Синесий имел единственно­го сына тринадцати лет, который заболел страшной болез­нью, вокруг горла у него возникла опухоль, в конце концов задушившая его. По причине смерти единственного наследника весь дом язычника был наполнен плачем и горем. Пришел утешить мать почившего и один христианин по имени Ермий:

 — Если бы ты позвал сюда владыку Епифания, чтобы он помолился Богу о твоем ребенке, то тогда бы он воскрес.

 Поверив словам Ермия, она послала его за Кипрским ар­хиереем.

 — Мой хозяин Синесий просит тебя прийти к нему в дом и помолиться Господу, чтобы воскрес его умерший ребенок.

 И вновь епископ сразу же собрался и направился в дом наполненный печалью.

 — Ты пришел сюда, великий врач христианский, покажи свое искусство и воскреси нашего сына, чтобы и мы увидели и уверовали в твоего Христа, — обратилась к божественному Епифанию мать умершего отрока.

 — Если уверуешь в Распятого Иисуса Христа, то увидишь сына своего воскресшим.

 — Нет ничего другого в моих помыслах, кроме как вни­мать Распятому Иисусу.

 Тогда, подойдя к кровати, святой положил руку на шею ребенка, растер ее, и сказал с веселым лицом: «Евсторгий!» И — о чудо! — ребенок сейчас же открыл глаза и сел на крова­ти. Все присутствовавшие замерли в изумлении, а мать ре­бенка, взяв три тысячи монет, отдала их преподобному. Он же на этот ее жест ответил так:

 — Мне это не нужно, но пусть муж твой Синесий возьмет их и отнесет в храм Господа, Который воскресил сына твое­го, и отдаст их тем, кто там трудится.

 Синесий так и поступил, после чего владыка крестил его вместе со всей семьей. Поскольку на место почившего отца Иоанна нужно было рукоположить другого священника, чу­дотворец хотел взять меня. Я же, размышляя о великой тя­жести этого служения, отказывался, а когда настало время пойти в церковь, решил уйти, когда подойдет время. Когда мы пришли в храм, епископ Епифаний взял меня за руку и сказал:

 — Стой здесь, пока не придет время.

Все, слышавшие эти слова, но не зная, о чем идет речь, удивлялись. Я же с той минуты уже не смог пошевелиться и отойти на другое место, но был прикован как бы железом. В назначенное Владыкой время за мной пришел диакон и привел меня в алтарь, где архиерей рукоположил меня во священника. После окончания богослужения я от страха упал на кровать и заболел. Так я пролежал до тех пор, пока не пришел божественный Епифаний и не сотворил обо мне молитву Богу. Только после этого я смог встать с одра и стал здоровым. Как-то один диакон, возвращаясь из Иерусали­ме сказал треблаженному, что патриарх Иерусалимский Иоанн — сребролюбец, копит деньги и не раздает бедным. Владыка Епифаний очень хорошо знал предстоятеля Иеру­салимской Церкви по обители Илариона Великого, где они вместе спасались. По старой дружбе чудотворец напи­сал Святейшему патриарху Иерусалимскому послание, что­бы тот оказывал милость нуждающимся в ней, но Иоанн его не послушал. Тогда, взяв меня, епископ Кипра пошел в Иерусалим. Здесь патриарх Иоанн радушно нас встретил и разместил на ночлег в очень хорошем доме. Каждый день он звал преподобного на трапезу и слал нам множество раз­личных яств и напитков, в то время как нищие были лише­ны всего и голодали.

 — Отче, дай мне твои серебряные сосуды, я хочу угостить моих друзей-киприотов и произвести на них впечатление твоим серебром. Только прошу тебя, дай мне самое лучшее, что у тебя есть, для твоей же собственной славы, — попросил Иерусалимского предстоятеля Епифаний.

 Иоанн принес ему множество серебряной посуды, на что святой заметил:

 — Отче, если у тебя есть еще, неси еще, чтобы сильнее уди­вить друзей. Только напомни мне, чтобы я потом отдал тебе то, что ты мне даешь.

 Иоанн и еще принес ему серебра:

 — Возьми все, примешь друзей твоих, как тебе хочется, -щедро одолжил свое богатство патриарх.

 Взяв серебряные сосуды Иоанна, которых было до тысячи пятисот литр, святой продал их торговцу, а вырученные за них деньги стал день и ночь раздавать нищим. Прошло много времени, и Иоанн потребовал свои сосуды обратно на что святой ответил:

 — Потерпи немного, отче, потому что я еще не угостил чу­жестранцев, и тогда отдам тебе все твое.

 Прошло еще достаточно времени, и в один из дней мы находились в храме Господнем, где хранится Спасительное Древо Животворящего Креста, когда Иоанн снова попросил свое серебро у епископа Епифания.

 — Отче, я отдам тебе, — ответил Святейшему чудотворец. Но Иоанн сильно разгневался, схватил святого за рясу и, душа его, проговорил:

 — Негодный Епифаний, ты не выйдешь отсюда, не сядешь, не будешь иметь мира до тех пор, пока не отдашь мне сереб­ряные сосуды, которые я тебе дал.

 И так он держал его за рясу и ругал почти два часа, так что все присутствующие уже устали стоять и слушать жестокие слова Иоанна. Однако архипастырь Саламани нисколько не смутился, не расстроился, но был весьма спокойным. В один момент он подул в лицо Иоанну, и тот немедленно ослеп. Все бывшие при этом сильно испугались, а патриарх упал в ноги перед Владыкой и стал просить его помолиться Всемогуще­му о прозрении.

 — Ступай и поклонись Честному Кресту, тогда получишь просимое, — сказал ему божественный учитель.

 Тот же не переставал умолять Епифания. И тогда авва, на­ставив Иоанна как подобало, возложил на него руку и отверз ему правый глаз. Предстоятель Иерусалимской Церкви про­должал просить о прозрении и левого глаза.

 — Это не от меня, отче. Бог затворил, Бог отверз. Он сде­лал как хотел, чтобы вразумить нас, — вразумил святой па­триарха.

 С тех пор Иоанн изменился и стал милостив и добродете­лен во всем.

 Когда мы выходили из Иерусалима, чтобы ид­ти на Кипр, двое богохульников договорились между собой посмеяться над владыкой Епифанием. Один из них притворился мертвым и упал на землю, а другой стоял рядом с ним и, когда блаженный проходил там, второй сказал ему:

 , Отче, сжалься над сим мертвецом, укрой его чем-нибудь.

 Услышав это, святой встал лицом к востоку, помолился за упокой его души в селениях праведных, а затем, сняв рясу, накрыл ею мертвеца. Когда божественный авва уда­лился, шутник отбросил покрывало и со смехом обратился к притворившемуся мертвецом:

 — Вставай, тот простец ушел.

 Но его товарищ ничего не отвечал. Тогда, подняв его, уви­дели, что он и правда умер. Глупец побежал, догнал нас и, упав к ногам чудотворца, открыл всю правду и просил не обижаться на этот поступок, но воскресить мертвеца и за­брать свою одежду.

 — Ступай, чадо, и погреби его, потому что он умер раньше, чем ты попросил покрывало, — успокоил его прозорливый угодник Божий.

 Спустившись к морю, мы взошли на корабль и отправи­лись на Кипр, где братия приняли нас с большой радостью. Был там один законник-еврей по имени Исаак, муж весьма благочестивый и тщательно исполнявший закон Моисеев. Он был поражен учением Христовым, изъясняемым Епифа­нием, и вскоре был оглашен Владыкой, принял Крещение и стал жить среди нас. В то время сестра царей Аркадия и Го-нория болела неизлечимой болезнью руки, от которой гнила ее плоть. Услышав о святом Епифаний, она послала письма вместе с царскими людьми на Кипр, чтобы епископа привез­ли в Рим, и он исцелил ее. Прибывшие на остров посланцы Царевны остановились в доме очень богатого еллина Фавстиана, весьма враждебно настроенного против архиерея Кипра.

 — Что вы внимаете этому лицемеру как Богу! У него толь­ко холодные слова и ничего более, — говорил он всем.

 В один из дней, когда святой наблюдал за работой мастеров, возводивших церковь, рядом с ним стояли царские посланники и Фавстиан. Один из строителей оступился и упал с большой высоты. При падении он ударил Фавстиана по голове, однако сам нисколько не пострадал, Фавстиан же замертво упал на землю.

 — Встань, чадо, во имя Господне и ступай в здравии в свой дом, — проговорил Епифаний, и в эту же минуту Фавстиан встал и отправился домой.

 Его жена, услышав о чуде, совершенном святым, взяла тысячу монет и дала блаженному, но тот велел отдать их работавшим на строительстве храма. Был один весьма бла­гочестивый и добродетельный диакон по имени Филон, а поскольку архипастырь Карпасия отошел ко Господу, по от­кровению Божию, Владыка рукоположил его во епископа вдовствующей кафедры. Когда же Епифаний решил идти в Рим, то дал ему власть над своей епархией: Филон должен был посещать ее и при необходимости совершать хиротонии. Вместе со мной и Исааком преподобный направился в Рим, где в царском дворце стояла сильная скорбь из-за болезни императорской сестры, Врачи прилагали множество усилий, но не принесли ей совершенно никакого облегчения, так что от сильной скорби она уговаривала братьев приказать врачу дать ей какое-нибудь ядовитое зелье, чтобы скорее умереть и избавиться от болей. Войдя в царский дворец, чудотворец направился туда, где сидели цари, а рядом лежала на кро­вати и их сестра. Как только они его увидели, то тотчас же встали с тронов и поклонились ему.

 — Такую же честь воздайте вашему благодетелю Богу, и тогда увидите сестру вашу здоровой. Надейтесь на Него, и избавитесь от всякого зла, — призвал их Кипрский ар­хиерей.

 Но братья сомневались в словах аввы.

 — Что вы сомневаетесь, чада? Сейчас вы увидите благо­дать Божию, — произнес он. — Не сомневайся, дитя, насчет своей болезни, но возложи свои надежды на Бога и с сего часа обретешь здоровье. Уверуй в Сына Божия Распятого, и в этот же час встанешь со своего одра. Прекратилась, чадо, телесная твоя боль. Прославь Бога, давшего тебе благодать, и всегда помни о Нем, и Он будет хранить тебя всю жизнь, — подойдя к больной, сказал ей радостно Епифаний, взял за руку царевну и трижды перекрестил ее Животворящим Крестом.

 И тотчас же она освободилась от болей и выздоровела. За сотворенное чудо цари всей душой полюбили его и уже отныне верили всему, что он им говорил. Они просили его остаться в Риме и быть им вместо отца. Так Владыка и сде­лал, каждый день поучая в слове Божием и укрепляя их в вере Христовой. Однажды сын исцеленной царевны был об­наружен мертвым в своей кровати, хотя и не болел. Во двор­це поэтому сделался сильный плач.

 — Отче, попроси Бога, чтобы мертвец воскрес, — обрати­лись цари к треблаженному.

— А вы веруете, что я могу это сделать?

 — Веруем, что точно так же, как исцелил мать ребенка, ты сможешь поставить его живым перед нею.

 — А если ребенок воскреснет, вы уверуете в Распятого Иисуса и креститесь?

 — Да, уверуем и крестимся.

 Тогда святой перекрестил тело знамением Животворяще­го Креста и, моля Бога, сказал ребенку:

 — Во имя Иисуса Христа Распятого воскресни, чадо!

 И в тот же час ребенок воскрес и сел на кровати, а цари тут же попросили Крещения.

 — Я принимаю ваше благочестивое намерение, но без разрешения местного архиерея не смогу вас крестить, — отве­тил им епископ.

 Тогда цари призвали Папу Римского и рассказали ему обо всем произошедшем. Услышав о чуде, Папа очень обра­довался и позволил святому Епифанию их крестить. Когда братья зашли в Крещенскую купель и было совершено все п°следование перед Таинством Крещения, то Аркадий, по­скольку он первым зашел в купель, внимательно посмотрев, увидел трех мужей в белых одеждах, которые стояли один справа, другой слева от святого, а третий позади его. Царь очень испугался этого видения, но преподобный успоко­ил его:

 — Внимай себе, чадо, и храни тайну, которую видел.

 Чудотворец привык никого не крестить, если прежде не увидит возмущения воды. И в этот раз, как только во­да возмутилась, он крестил Аркадия. Затем настал черед и Гонория, которому тоже было видение. Позже великое Таинство было совершено над воскресшим сыном царской сестры, а потом и над Проклиани, его матерью, которая была женой одного патриция. После Крещения авва про­вел с новокрещеными семь дней, наставляя их в истине. По окончании этого срока, когда новые члены Церкви Хри­стовой сменили крестильные одежды на обычные, святой обратился к царям так:

 — Чада, пребывайте в тишине, волк больше не будет ва­ми обладать. Убежала всякая скорбь, печаль и воздыхание. Размышляя о том, что будет воскресение мертвых, не пе­чальтесь об умерших, потому что те, кто уверовали во Хри­ста и крестились, облеклись во Господа и имеют Его Помощ­ником. А ребенок, который прежде умер и воскрес, чтобы приять благодать Святого Крещения, отойдет к Спасителю и увидит Его в великой славе, воспеваемым Ангелами. На другой день, когда Епифаний поучал царей, между нами разлилось неизреченное благоухание. Тогда божественный сказал царям:

 — Встаньте, сыны света, помолимся.

 А когда закончили молитву, то все мы, находившиеся в помещении, услышали: «Аминь», как если бы это произнес­ло множество людей. И тотчас же ребенок царской сестры предал дух, как это и предсказал блаженный. Мы пробыли в Риме целый год, и за это время владыка Епифаний сотворил там множество чудес и знамений. Когда же мы решили вер­нуться на Кипр, цари просили его взять множество золота на нужды Церкви, а также для раздачи всем нуждавшимся. Но архиерей не хотел ничего брать.

 — Вы чада, мне даете это для бедных, как то и заповедал Господь. Я радуюсь вашей милости, однако мне вы даете лишние тяготы, потому что Бог всех награждает необ­ходимым и всех питает в настоящей жизни, — открыл им чудотворец.

 Покинув Рим, мы пришли на Кипр, где братия приняли нас с великой радостью.

 У архипастыря был обычай по ночам ходить на кладби­ща где были погребены мощи святых мучеников, и просить Бога о всех скорбящих и пребывающих в тесных обстоятель­ствах. И подобно тому, как друг дает просимое другу, так и Творец давал Своему служителю все, что тот у Него просил. Случился в то время на острове сильный голод, так что даже на базаре не было в продаже хлеба. А вышеупомянутый Фавстиан, имевший множество житниц с пшеницей и ячменем, безжалостно поднял цену и продавал хлеб по высокой цене, никому не выдавая хлеб без денег. Потому была для нищих великая теснота и сильный голод. Тогда Владыка пришел к Фавстиану и просил его дать в долг пшеницы для нищих.

 — Ступай и проси об этом Бога, Которому поклоняешься. Он даст тебе пшеницы для твоих друзей, — ехидно отказал ему богач.

 Но Кипрский архиерей и вправду поступил так.

 — Епифаний, ступай в храм Зевса, двери которого столь­ко лет были закрыты. Они откроются и, войдя, найдешь там много золота. Возьми его и купи всю пшеницу и весь ячмень Фавстиана и напитай нищих, — сказал Епифанию Господь во время усердной молитвы епископа за свою паству.

 Как только святой услышал это, он пошел, взял золото и, ску пив весь хлеб Фавстиана, наполнил им житницы и раздал всему городу. И если во всех окрестностях было изобилие, то Доме богача из-за его сребролюбия наступило тяжелое по­ложение, ведь он продал все, ничего не оставив даже для своих людей, а попросить у божественного аввы хлеба язычник считал для себя бесчестием. Тогда он снарядил пять своих кораблей, и еще пять нанял для того, чтобы его доверенный человек по имени Лонгин закупил хлеб в Калаврии. На об­ратном пути из той местности, когда на горизонте уже пока­зался родной город, на море внезапно разразилась сильная буря и потопила все корабли, груз же был выброшен на бе­рег. Услышав о случившемся, Фавстиан пошел посмотреть на все собственными глазами, после чего стал гневить Бога и произносить богохульства на Всевышнего и на Епифания.

 — О, как мне спастись от этого волхва! Он не довольство­вался тем злом, что причинил мне своим волшебством на суше, но теперь наслал бесов и на море, которые потопили корабли вместе с грузом хлеба для моих людей. О, каким ветром принесло сюда этого мага, который нам доставляет беспокойство? — кричал и запугивал он Епифания, после че­го направился в свой дом.

 А все нищие города — мужи, жены, дети — пришли на бе­рег и собрали рассыпанное зерно. Так кто-то пополнил свои кладовые на целый год, а кто-то и на два. Жена же Фавстиана была доброй по природе. Тайно от своего мужа она по­слала святому две тысячи монет, чтобы тот дал ей хлеба, но архипастырь отвечал ей:

 — Оставь деньги дома, а хлеба возьми столько, сколько те­бе нужно. Когда же поля ваши уродят, тогда и отдашь мне зерно, которое взяла.

 Был в епископии один диакон-каллиграф по имени Савин, чрезвычайно кроткий, добродетельный. Между всеми восе­мью десятью братиями, что находились в епископии, он бо­лее всех сиял своими добродетелями. Ему преподобный по­ручил защищать на Кипре дела Церкви. Однажды судились у Савина два человека: один богач, а другой бедняк, причем прав был богач. Стоя в укромном месте, епископ слышал ре­шение Савина в пользу бедняка, потому что тот пожалел его. Тогда Владыка открылся и сказал Савину:

 — Ступай, чадо, и занимайся каллиграфией, помни изре­чение Священного Писания и, вынося суд, стань совершен­ным и слушай, что говорит Благодетель Бог: «суди… праведно нищих на суде» (Пс. 71: 2) и «не лицемерь перед сильным» .

 И с той поры божественный авва сам стал судить приходящих на суд, выслушивая тяжбы от зари до девятого часа дня. А от  девятого часа до следующего утра он не выходил ни к кому.

 Был в епископии и другой диакон-каллиграф по имени Руфин, суровый видом и звероподобный нравом, который был заодно с богачом Фавстианом. Каждый день он изрыгал хулы против своего архиерея, который умягчал его бесстыдство своей великой кротостью. По наущениям языч­ника Фавстиана и по действию диавола Руфин захотел убить владыку Епифания. Будучи последним среди диаконов епископии, он имел послушание держать в порядке епис­копский трон. Однажды он взял нож и воткнул его в трон острием вверх, а сверху закрыл покрывалом. Однако, когда блаженный захотел сеть на трон, он попросил Руфина снять покрывало, а когда диакон отказался это сделать, поднял ткань сам. В это мгновение нож упал и воткнулся в правую ногу нечестивца.

 — Прекрати, чадо, творить бесчиние, чтобы тебе скоро не пострадать. Выйди из церкви, потому что ты не достоин причащаться Божественных Тайн, — вразумил божествен­ный Руфина.

 По слову епископа диакон вышел из храма, добрел до епископии, где, упав на кровать, через три дня умер.

 В это самое время у Феодосия Великого были парализованы ноги от колен и ниже. Прикованный к кровати он лежал семь ме­сяцев. Тогда на Кипр царем были присланы вельможи, дабы наш чудотворец прибыл в Константинополь и исцелил боль­ного. Когда посланники пришли на Кипр, чтобы забрать с собой святого, жители епархии подняли плачь и скорбели, препятствуя ему уйти. Когда же Епифаний покидал остров, все христиане плакали и просили смерти. Вследствие этого святой вынужден был сказать вельможам:

 — Ступайте, чада, к царю, я приду после вас.

 — Не прогневайся на нас, отче, потому что мы не тронемся без тебя, ибо у нас есть приказ царя, чтобы мы шли вмес­те. Мы не можем поступить иначе, потому что в противном случае подвергнем опасности свою жизнь. Царь болен и ожидает твоего прихода, — ответили они архипастырю Кипра.

 Тогда святой попросил преосвященного Филона взять управление над его епархией, а затем, научив всех христиан должному, попрощался с ними, и мы отправились в путь. В Константинополе, лишь только святой подошел к Феодосию Великому, царь с трудом смог промолвить:

 — Отче, попроси Бога о моем здоровье, ибо я очень болен.

 — Веруй, чадо, в Распятого Иисуса Христа и тогда всегда будешь здрав. Имей в мыслях своих Бога, и не будет обла­дать тобой никакое зло. Стань милостив к скорбящим, и по­лучишь милость от Бога. Почитай Бога, давшего тебе царст­во, и Он даст тебе большую благодать, — вразумил прави­теля Владыка, взял его за ноги и трижды перекрестил их Животворящим Крестом.

 — Встань, чадо, от одра, потому что боль в ногах твоих про­шла, — снова обратился он к Феодосию.

 И — о чудо! — царь тотчас же встал с кровати, и уже более ноги его не болели.

 — Приказывай мне, отче, непрестанно, и я буду слушать тебя во всем, — воскликнул он.

 — Имей в душе своей слова Бога и храни их. Обойдись без Епифания, но прославляй своего Благодетеля — Бога, — по­советовал царю божественный архиерей.

 Когда мы находились в Константинополе, пришли туда из Рима Аркадий с Гонорием и сообщили своему исцеленному отцу, что святой приходил к ним в Рим, уврачевал больную руку дочери, воскресил ее умершего сына и крестил их всех. Для царя было большой радостью услышать это, и с той по­ры он считал блаженного своим духовным отцом. В это вре­мя с Кипра по приказу царя доставили в Константинополь злобного Фавстиана и бросили в темницу по обвинению в оскорблении императора. Узнав об этом, Епифаний пришел в темницу и спросил заключенного, хочет ли тот, чтобы он походатайствовал перед государем о нем.

 — Ступай, льстец, обольщать простецов, а мне такие слова говори. Ты пришел сюда, чтобы радоваться моей беде, а чтобы помочь мне. Убирайся с Кипра и ступай к себе на родину, в Финикию, и там непрестанно волхвуй и замыш­ляй лукавство, — ответил со злостью на доброту архипасты­ря язычник.

 Покинув темницу, святой пошел к царю попрощаться, чтобы вернуться на Кипр. Но правитель попросил треблаженного побыть еще несколько дней в столице, на что тот согласился. На другой день к Феодосию пришел апокриси-арий и сообщил, что Фавстиан умер. При этом известии святой опечалился двойной смерти несчастного. Царь же захотел забрать в казну все имущество Фавстиана вдобавок еще и потому, что у него не было детей, но святой воспретил ему делать это.

 — Поберегись, чадо, не делай грех, потому что жена Фав­стиана — женщина благочестивая, она раздаст все нищим. Послушайся моих слов, и оставь имущество жене, тог­да получишь благодать от Бога Вышнего, — призвал его Епифаний.

 Тогда царь дал святому власть над всем имением Фавсти­ана, однако святой на это заметил:

 — Я, чадо, имею Бога, Который дает мне все необходимое, а все это, с согласия жены покойного, мы раздадим нищим.

 Когда мы хотели уже отправляться, правитель сказал преподобному:

 — Отче, проси у меня все, что тебе нужно, и я дам тебе это с превеликим удовольствием.

 — Я прошу у тебя лишь одного, — хранить заповеди, о ко­торых я тебе говорил, и всегда вспоминать обо мне.

 Выходя вместе с нами из дворца, Феодосии Великий по­просил Владыку благословить его. Сотворив молитву, епис­коп Епифаний благословил его и обнял, и так царь вернулся во дворец, а мы взошли на корабль и прибыли на Кипр, где христиане приняли нас с большой радостью. Мы нашли же­ну Фавстиана, оплакивавшую смерть мужа. Святой утешил ее в этой скорби, а затем крестил и сделал диакониссой Цер­кви. Все имущество Фавстиана и свое собственное, по совету своего архиерея, она раздала нуждающимся.

 В это время в Саламани было много народа, разделявшего ересь валентиниан и находившегося под влиянием епископа Аэция. Однажды божественный Епифаний беседовал с ним об этой ереси, но тот оспаривал все доводы чудотворца.

 — Нечестивый Аэций, положи узду на свои уста и более не говори богохульства, — не стерпел его похабных речей пре­подобный, и в тот же час Аэций онемел.

 Тогда все, кто придерживался этой ереси, увидев чудо, припали к Епифанию и, анафематствовав учение валенти­ниан, приняли Православие. Аэций же прожил немым шесть дней, а на седьмой умер. Были на Кипре и другие еретики: софисты, савеллиане, николаиты, симониане, василидиане, карпократиане, о которых Епифаний написал царю, чтобы тот прогнал их с Кипра, потому что некоторые из них, буду­чи богаты, приобретали общественные должности и достав­ляли сильное беспокойство православным. Получив письмо от аввы, правитель издал указ, в котором говорилось об ис­тинности православного учения и о запрете проживания на Кипре всех тех, кто придерживается чуждых ему учений. Но кто покается, исповедуется перед общим Отцом в своих за­блуждениях, и захочет встать на путь истины, сделавшись православным, пусть остается на острове. После того как эта грамота была вслух зачитана государевым человеком, мно­жество еретиков прибежали к божественному Епифанию и стали православными. Те же, кто не захотели оставить свои заблуждения, были тотчас изгнаны с Кипра.

 Был тогда в Александрии патриархом Феофил — хороший знакомый святого. Жили там также и три сына Ираклеона, правителя Александрии, которые после смерти отца решили стать монахами. Удалившись в пустыню, они приняли там ангельскую схиму и вели достойную монашеского образа жизнь в великом безмолвии. Зная об этом, святейший Фе­офил обманом привел их в Александрию и сделал старшего из них епископом одного Египетского города, а двух других диаконами и экономами Александрийской Церкви. Прослу­жив так три года и видя, что, оставив безмолвие, они лиши­лись Божественной благодати, братия стали просить Феофила разрешить им вернуться туда, где они прежде жили. Но предстоятель не хотел давать им разрешение. Тогда они тайно ушли из столицы и поселились на прежнем месте. За такое самоволие святейший Феофил на три года отлучил их от Таинства Причащения. Братия просили его позволить им приобщаться Божественных Тайн, но патриарх не дозволял подходить к Святой Чаше. Поэтому они пришли в Констан­тинополь к святителю Иоанну Златоусту, чтобы тот засту­пился за них перед предстоятелем Александрийской Церк­ви. Златоуст написал Феофилу письмо с просьбой разрешить их от отлучения, но патриарх не откликнулся на просьбу бо­жественного архипастыря. Тогда Феофил получил из Кон­стантинополя второе письмо, но по-прежнему остался при своем решении. Все это привело к тому, что Иоанн Златоуст сам разрешил братьев от запрещения, и по этой причине между патриархом Александрийским и архипастырем Конс­тантинополя произошла сильная скорбь.

 В то время жил здесь один сенатор по имени Феогност -Добрый христианин, любимец императора, имевший страх ожий. Был здесь и другой сенатор, арианин Дорофей. Он позавидовал Феогносту, оклеветал его в хулении царя и пред­ставил двух лжесвидетелей, обличивших того. Тогда правитель приказал сослать Феогноста, а его имущество отписать в казну. По дороге на чужбину Феогност умер.

 Однако у жены его осталось одно имение, от которого она и питалась. Однажды царица Евдоксия вышла на прогулку во время сбора винограда туда, где находилось это поместье, и неизвестно по какой причине зашла в виноградник и сорвала ягоду. Некоторые из находившихся с ней заметили, что это чужой виноградник, но теперь он стал ее, потому что у императоров был обычай: если они ступят на чужую землю или сорвут плод с чужого дерева, то с этого момента владеет им уже не хозяин, а царь или царица.

 Как только жена Феогноста узнала, что царица забрала ее имение, она написала письмо божественному Златоусту, и он послал своего архидиакона Евтиха, мужа образованного и украшенного всеми добродетелями, попросить царицу вер­нуть имение вдове. Однако царица отказалась это сделать, сославшись на закон. Она предложила передать вдове вза­мен ее поместья виноградник в любой другой области. Тогда святитель Иоанн сам пошел к Евдоксии и стал упрашивать вернуть вдове именно ее имение.

 — Отче, узнай сначала причину и тогда говори, что я поку­силась на имение вдовы. Не обличай царей в лицо, — возра­зила ему царица.

 — Снова говорю тебе, отдай имение вдове, ибо ты слыша­ла, как осуждается в Священном Писании Иезавель за то, что беззаконно забрала виноградник Навуфея, — попытался образумить ее церковный учитель.

 Услышав такое, царица приказала выгнать Златоуста из своих палат. Выходя оттуда, божественный Иоанн пошел в церковь и сказал Евтиху:

 — Когда царица пойдет в церковь, возьми с собой диа­конов и встань у двери, через которую она обычно входит, и не давай ей войти, говоря, что Иоанн не велел ей входить в церковь.

 Евтих сделал, как ему приказал святитель, и с тех пор ца­рица стала искать способ отправить архипастыря столицы в ссылку. Когда об это узнал Феофил, он стал много злоумыш­лять против архиерея Константинополя. Так, он написал и отправил святому Епифанию много писем против него, где сообщал, что тот разделяет учение Оригена, и что царица хочет его сослать. Епископу однажды по какому-то неотложному делу необходимо было посетить Константинополь. Услышав подобные слухи от Феофила о божественном Златоусте наш архиерей еще более захотел пойти в столицу, но не для того, дабы навредить Иоанну, а чтобы помочь ему. С собой он взял меня и Исаака. Когда мы прибыли в Констан­тинополь, улицы города были заполнены толпами жителей, возмущенных предвзятым отношением царя и царицы к их архиерею, которого они любили и почитали. Мы останови­лись в одной обители, которая питалась от двора царицы, и потому не принимала Златоуста. Поскольку же в монастыр­ской церкви не было диакона, отцы упросили Епифания ру­коположить им диакона. Услышав о том, что в его епархии без его ведома состоялась хиротония, божественный Злато­уст сильно опечалился и написал епископу Кипра письмо, которое вызвало в нем скорбь. Владыка написал Златоусту ответ. Царица же, узнав о сложившейся ситуации, пригласи­ла Епифания к себе.

 — Отче, все Римское царство — мое, и находится в мо­ей власти, а все священство и все архиереи, которые в мо­ем царстве — твои, и подлежат твоей власти. Поскольку же Иоанн не соблюдает положенный архиереям порядок, но ве­дет себя бесчинно по отношению к царям, мы вот уже не­сколько дней как задумали собрать архипастырей, чтобы его, как недостойного архиерейства, отлучить, а другого, ко­торый может управлять Патриархией, поставить нашим Святейшим Владыкой, — говорила царица блаженному, пре­бывая в сильном гневе. — А сейчас, когда ты, отче, находишь­ся здесь, нет необходимости утруждать других епископов, но ты сам поставь Патриархом того, кого тебе откроет Бог. Это­го же — убери со Святейшего Престола, — заключила Евдоксия.

 — Послушай, чадо, без гнева и злобы. Если божественный Златоуст действительно осуждается за ересь, о которой ты говоришь, и будет обличен открыто, как еретик, и не покается в своем грехе, тогда он недостоин архиерейства. Только в этом случае я смогу удовлетворить желание вашей власти. Но если ты хочешь прогнать святителя Иоанна из Великой Церкви за то бесчестие, которое он нанес вам лично, тогда ваш Епифаний никогда не согласится на это. Кроме того, ча­до, царям необходимо прощать тех, кто ругает их и бесчестит, потому что и у вас, царей, есть Царь на Небесах, против Которого вы постоянно согрешаете, и Он вас прощает. Так и вы прощайте тех, кто согрешает против вас и бесчестит вас, как об этом говорится в Евангелии: «Будите убо милосерди, якоже и Отец ваш милосерд есть» (Лк. 6: 36).

 — Отче, если ты мне воспрепятствуешь сослать Иоанна, тогда я открою идольские храмы и заставлю народ покло­няться идолам, и последнее будет хуже первого, — гневно проговорила, плача от злобы, царица.

 — Я, чадо, неповинен в этом грехе, — ответил на ее ре­чи епископ Епифаний, позвал меня, и мы вышли из двор­ца (другой наш спутник, Исаак, был болен и оставался в обители).

 Пока мы возвращались в монастырь, по всему городу про­шел слух, что великий архиерей Епифаний был у царицы и согласился с ней на ссылку божественного Златоуста. Услы­шав это, Исаак ушел от святого, пришел в другую обитель и поселился там. Блаженный очень переживал из-за Исаака и молился Богу, чтобы он открыл, где тот находится. Ког­да Господь открыл местонахождение Исаака, мы пришли к нему, однако он отвернулся от своего Владыки.

 — Не хочу быть больше с тобой из-за греха, который ты сделал Златоусту, — сказал он Епифанию.

 Мы провели в монастыре три дня, и святому с трудом удалось убедить Исаака, что он не участвовал в решении о ссылке святителя. Только после этого он последовал за нами туда, где мы остановились. Однако и сам божественный Зла­тоуст поверил в то, что преподобный Епифаний дал согласие на его ссылку.

 — Премудрый Епифаний, ты дал согласие на мою ссылку, но и ты не будешь больше уже сидеть на своем престоле, -написал ему святитель Иоанн.

 — Зря ты поверил в мое согласие на твою ссылку, но ты не доедешь до того места, куда сослан, — ответил ему Кипрский архипастырь.

 Нам же Владыка пояснил, что сии строки он написал по Промыслу Божию для того, дабы никто не упрекал святого Златоуста, ибо невозможно, чтобы сотворивший столько добрых дел пал в такую глубину греха. Когда перед отъездом на Кипр мы отправились во дворец проститься с правителя­ми, царь Аркадий спросил авву Епифания, сколько ему лет.

 — Мне сто пятнадцать лет, без трех месяцев. Когда я стал епископом, мне было шестьдесят. В епископстве, без трех ме­сяцев, я провел уже пятьдесят пять лет, — ответил епископ.

 Взойдя на корабль, чудотворец расположился в трюме, с ним сели и мы. У святого же был обычай — никогда не вы­пускать из рук Священное Евангелие. Трижды простонав и заплакав, он открыл Евангелие, затем снова закрыл его, за­плакал и помолился. Затем архиерей снова сотворил молит­ву, заплакал и стал говорить нам:

 — Чада, если вы любите меня, то исполните мои заповеди, и любовь Божия пребудет в вас. Вы знаете, сколько скорбей я испытал в этой жизни, не обращая внимания ни на какую скорбь, но всегда радовался, взирая на Бога. Создатель же никогда меня не оставлял, но сохранял от всех наветов вражиих. Как говорит апостол Павел: «любящим Бога… все со­действует ко благу» (Рим. 8: 28). Так что, чада мои возлюб­ленные, однажды, когда я находился в пустынном месте и молился Творцу, чтобы Он избавил меня от всякой напасти вражией, пришли бесы и, бросив меня на землю, схватили за ноги и стали волочить по земле. Некоторые из них сильно побили меня, причем продолжалось все это десять дней. С тех пор я больше не видел бесовского лица, и только через злых людей они причиняли мне зло. Сколько и какое зло со мной происходило от бесчинных симониан в Финикии, от нечистых гностиков в Египте, от беззаконных валентиниан и прочих еретиков на Кипре… Внимайте, чада, и слушайте слово грешного Епифания. Не желайте себе никогда много денег, даже если вам их будут давать. Избегайте ненависти к любому человеку и будете возлюблены Богом. Не злословьте брата, и не будет обладать вами диавольская страсть. Отвра­щайтесь от ересей, как от ядовитых и смертоносных змей. О них я написал в книгах, имеющих надписание «Панария», которые и передал вам. Берегите себя от наслаждений мира сего, которые возбуждают тело и помысел. Знайте, что это искушение от сатаны, потому что очень часто, когда плоть покойна, помысел рисует невнимательным постыдные кар­тины. Когда же ум наш бдит и всегда помнит о Боге, тогда мы можем легко победить врага.

 Сказав это и многое другое, епископ Епифаний созвал всех находившихся на корабле людей.

 — Братия, нужно от всей души просить Бога сохранить нас, чтобы никто из нас не погиб, потому что будет сильный шторм. Но радуйтесь, ибо никакая печаль не приблизится к вам, — наставлял он всех стоявших здесь. — Чадо Поливие, если мы прибудем в Констанцию, побудь там семь дней, а затем ступай в Египет, в верхнюю Фиваиду, пасти овец Хри­стовых. Будь осторожен, не поступи иначе, потому что если ты не послушаешь меня и не пойдешь, тогда погубишь и то, что построил, и будешь бесполезен для всех. Если же испол­нишь мои слова и заповедь Господа нашего Иисуса Христа, которую Он велел мне тебе передать, будешь благословен перед Ним во все дни жизни своей, — обратился он ко мне и обнял меня. — А ты, чадо, оставайся в Констанции до тех пор, пока не будет тебе указа идти в страну киттийцев, — по­советовал чудотворец Исааку. — Не бойтесь, дети, что будет сильное волнение на море, но попросите Бога, и Он вам по­может, — ободрил он матросов. — А ты не искушай, чтобы не быть искушенным самому, — вразумил угодник Божий одного матроса.

 Тогда был одиннадцатый час дня, а когда солнце уже садилось, на море разыгралась буря. Святой лежал в корабельном трюме с распростертыми руками и Евангелием на груди. Глаза его были открыты, но голоса не было слышно. Мы все сильно испугались, и думали, что он молится Богу, чтобы утихла буря. Однако буря продолжалась двое суток, на третий день архиерей Кипра сказал мне:

 — Чадо Поливие, передай морякам, чтобы они развели огонь и нажгли угля, а потом принеси сюда.

 Когда я отдал уголь и положил на него ладан, блаженный просил нас всех усердно молиться, и сам стал творить сла­вословие, а после, устремив взор ввысь, произнес:

 — Спасайтесь, чада, потому что Епифаний вас уже больше не увидит в этой жизни.

 И в ту же минуту божественный авва предал дух, а буря тотчас же успокоилась. Пав ему на шею, мы с Исааком горько плакали, и очи наши окутала тьма. Тот моряк, которому свя­той велел «не искушать, чтобы не быть искушенному» упал в ноги святому, и хотел поднять его одежды, чтобы посмот­реть, был ли Владыка обрезанным. Но архипастырь, будучи мертвым, поднял правую руку и ударил его по лицу, так что тот отлетел к корме и лежал там как мертвый два дня. Затем прочие моряки перенесли его к преподобному и, как только он коснулся его ног, то сразу же встал в здравии, а на всех находившихся на корабле напал страх.

 Когда мы, с Божией помощью, прибыли в Констанцию, моряки сошли с корабля и, обходя город, громогласно воз­глашали:

 — Мужи братия, жители многочисленной митрополии Констанции, спускайтесь к морю, чтобы забрать честные мощи преподобного отца нашего Епифания, потому что он окончил земную жизнь.

 И тогда напала тьма на весь город, и люди, ведя один другого под руки и сотворив великий плач и рыдание, спускались к морю. Когда в порту собрался весь клир и народ, то с лампадами, фимиамом и псалмопениями стали поднимать мощи святого и понесли их в церковь, чтобы весь народ смог проститься со своим архипастырем.

 Услышав о кончине Владыки, все крестьяне той стран почти все жители острова Кипра с великим тщанием при­шли, чтобы поклониться ему. Захотели почтить память ар­хиерея и три слепца из местечка Скортики, однако у них не было провожатого. Тогда один из них, по имени Просехиос сказал:

 — Святой Епифаний, дай свет очам нашим, чтобы мы смог­ли прийти и поклониться честным твоим мощам.

 И тотчас же — о чудо! — все трое прозрели и без посторон­ней помощи прибежали поклониться владыке Констанции, благодаря его и одновременно рассказывая о случившимся с ними чуде. Многие в тот день прославили Бога, Который позволяет творить такие чудеса Своим достойным рабам.

 Я пробыл семь дней в церкви рядом с мощами святого, причем мы не нашли возможности похоронить его из-за множества приходящего народа. На восьмые сутки, чтобы не преслушаться заповеди епископа, с сильной печалью в сердце я оставил его мощи и взошел на корабль, который направлялся в Египет. Придя в верхнюю Фиваиду, я провел там один год.

 Однажды правитель Египта великий Ираклион спускал­ся в свой родной город Ринокуруры и, услышав, что я ученик епископа Епифания, послал воинов, которые неожиданно схватили меня и против моей воли привели к нему. Собрав­шиеся там епископы рукоположили меня на овдовевшую тогда епископию Ринокурур. Когда прошло немного време­ни, я послал на Кипр почтенного диакона Калиппа, который узнал, в какой день и где погребли честные мощи иже во святых отца нашего Епифания, молитвами которого и мы да сподобимся Царствия Небесного. Аминь.

 Эта часть жития иже во святых отца нашего Епифания написана Поливием, епископом города Ринокуры</i>

Житие и подвиги святой Горгонии, просиявшей IV веке

 Родиной сей блаженной Горгонии был город Назианз в Кесарии Каппадокийской, отца ее звали Григорием, а мать — Нонной. Мать была христианкой в нескольких коле­нах, а отец — язычником по родителям. Он много времени провел в идольской прелести, однако, благословенная его супруга Нонна, испробовав множество способов, сумела на­конец привести мужа в христианское благочестие. Был он добрым по натуре человеком и до того как познал истину, поэтому Бог не мог оставить такую добрую душу без про­свещения. После Крещения Григорий настолько просиял в добродетелях, что был рукоположен во епископа своего родного города Назианза. А достойная удивления Нонна настолько была предана Богу и имела такое благоговение, что, как говорит ее сын Григорий Богослов, никогда не по­ворачивалась спиной к восточной части церкви, то есть туда, где находилась Святая Трапеза, никогда не плевала на пол храма, никогда не разговаривала в церкви во время службы и в любое другое время, а только на улице, и то, если была крайняя необходимость. Да и что еще сказать?.. Достаточно уже и того, что примером своих добродетелей и молитвами к Богу денно и нощно она смогла привести своего мужа из нечестия в благочестие.

 Вот от такой святой матери родилась и была воспитана святая Горгония, с детства имевшая столь благочестивого учителя. Естественно, она стала подобна матери в добродетели. Другой Нонной в благочестии. Хотя ее и выдали замуж, но даже в этом законном и честном браке она превзошла всех женщин своего времени в целомудрии (если не сказать и всех древних, которых так восхваляют за целомудрие), ибо совместила с браком добродетель девства и показала всем что девство, само по себе, не соединяет человека с Богом также и брак, сам по себе, не связывает человека с миром тем самым разлучая его с Богом. Поэтому, с одной стороны брака лучше совершенно избегать, а девство, с другой сторо­ны, восхвалять. Но именно ум добре управляет браком и дев­ством: он либо соединяет человека с Богом, либо привязы­вает его к миру и разлучает с Богом, но присноблаженная не разлучилась с Богом ни тем, что вышла замуж, ни тем, что главой ее был муж. Она не много служила миру и естеству по закону плоти, который установил Бог, всю же себя посвя­тила Богу. Прекраснейшим и честнейшим ее подвигом было то, что и мужа своего она привела в добрый нрав. И был он ей не господин, но добрый советник в богоугодных делах. Причем не только мужа, но и плод чрева — детей своих, и детей своих детей, — она сделала плодами Духа Святаго с по­мощью душеполезных наставлений, являя добрый пример в браке. Состоя в браке, она еще и потому угодила Богу своими добродетелями, что принесла добрый плод брака — детей.

 Премудрый Соломон в Книге «Притчи Соломона» похваляет ту жену, которая пребывает в доме и безмолвствует. Она любит своего мужа, занимается домашними делами, да и вообще Премудрый много говорит в похвалу честной и цело­мудренной жене. Но посредством этой похвалы он сравнива­ет ее с нечестивой и невоздержной женой, которая скитается по дорогам в развратной одежде и своими словами наносит вред душам не только нечестивых, но и уважаемых людей. Однако то, что говорит Соломон в похвалу целомудренной и честной жене, ничтожно для похвалы в высшей степени честной и целомудренной Горгонии, ибо какая другая жена была равной ей в благочестии и скромности? И вместе с тем, какая другая, кроме нее, столько безмолвствовала в доме и не показывалась на улице, будучи невидимой для мужчин? Какая другая так берегла свой взор от нескромных воззре­ний? У кого еще был такой тихий и спокойный смех? Она улыбалась лишь по необходимости, хранила свой слух от суетных и праздных слов, слушая только божественные и спасительные поучения. Горгония не любила празднословия, говорила только о заповедях Божиих.

 Досточудная не носила золотых украшений, жемчугов с бриллиантами, не заплетала волосы на своей честной гла­ве в косы, не одевала дорогих одежд, не употребляла омо­вений и косметики, как это делают прочие бесстыжие, ко­торые, будучи созданиями Божиими, покрывают лицо свое красками и мастями. Эти жены не довольствуются лицом, которое сотворил Господь, но хотят сделать его лучше, тем самым лишь оскверняя образ Божий. Блаженная же заботи­лась лишь об украшении своей души христианским нравом и добродетелями. Она любила красный цвет лица, который можно лицезреть у скромных и честных жен от стыда и бла­гоговения, а также белый, который появляется от воздержа­ния и поста. Раскрашивание себя и излишнее внимание к временной рукотворной красоте несравненная оставила тем женам, кто бесстыдно скитается по улицам, любя красоту не души, а тела.

 И такова была божественная Горгония во всем. Какими словами можно достойно показать ее разум, знание, благо­честие и веру в Бога? Немного найдется примеров таких доб­родетелей, пожалуй, только у ее родителей. Им приснобла­женная старалась подражать во всем и достичь уровня их святости. Ум ее был настолько острым, что все советовались с ней о своих нуждах, причем не только родные и соотечественники, но и чужеземцы. И премудрые ее изречения были для всех законом, который непреложно и нерушимо испол­нялся. Она, по слову апостола, соделала себя храмом Божиим (ср.:2Кор. 6: 16). Горгонию от прочих жен всегда отли­чало великое почтение к священникам, благоговение перед странниками; она с большой приветливостью принимала их своем доме. Досточудная жена сострадала страждущим, помогала милостынями нищим. Ее дом, подобно жилищу Иова, был гостеприимен, и никакой чужеземец никогда не оставался на улице. Ибо, как и Иов, она была оком сле­пых, ногой хромых, матерью сирых. Нищие всегда находили у нее прибежище, все ее имущество служило нуждавшимся, милость всегда была на стороне вдовиц. Единственное богатство, которое она оставила детям, было подражание и ревность по Богу, то есть свой добрый пример. Через эти свои добродетели, которые она творила не открыто, а, по возмож­ности, тайно, Горгония сподобилась принять Христа.

 Часто случается: человек творит одно добро, но впадает в другой грех. Например, если дает милостыню нищим, то больше уже не имеет никаких забот и предается телесным наслаждениям, как если бы он купил их этой милостыней. Но не так поступала блаженная Горгония: вместе с милос­тыней она предавалась посту, вместе с милосердием и со­страданием к нищим — смиряла свое тело воздержанием, никогда святая не оставляла чтения Священного Писания. Ее молитвенным бдением были долгие стояния или теплые сердечные коленопреклоненные моления. Свой ум она воз­водила к Горнему, и в этом умном созерцании превосходи­ла не только жен, но и многих мужей, и духовно была выше всех прочих.

 Если Горгония замечала в других высшие добродетели, тут же старалась достичь их. Однако чаще всего именно она была образцом для подражания. Во всем она была совер­шенной, во всем она была достойна удивления: ее немытые одежды и тело, сиявшее одной лишь добродетелью, ее душа, удерживавшая тело почти без пищи, будто невещественное. Плоть Горгонии была умерщвлена еще до разделения с ду­шой, она была свободна от страстных чувств. Как не удив­ляться бессонным ночам, проводимым ею в псалмопении и стоянии, или лежании на земле, от которого члены ее тела из мягких делались противоестественно грубыми, или ее слезам, посеянным скорбью, чтобы после смерти пожать плоды радости, или ее горячему духу, желавшему молиться и совершенно не обращавшему внимания ни на собак, ни на холодный воздух, ни на дождь, ни на гром, ни на град, ни на ночное время. Подвизаясь в подвиге спасения, она поняла, что различие мужей и жен существует только по естеству, не по душе. Она стяжала воздержание и, тем самым, по­бедила горький вкус праматери Евы — грех, льстивого змея-иавола и смерть. Своим животворящим умерщвлением она достойная всякой похвалы, почтила умаление Христа до образа раба, принявшего великие страдания. Нет, никто не сможет исчислить все подвиги блаженной Горгонии.

 В рассказе о ее добродетелях не хватает лишь повествова­ния о наградах, которые она получила от Праведного Мздовоздаятеля уже на земле.

 Как-то ехала святая в повозке, запряженной мулами. Вдруг скотина взбесилась и побежала с такой скоростью, что повозка перевернулась, святая выпала из нее и запуталась в упряжи. В таком состоянии мулы протащили ее на довольно большое расстояние. В результате она повредила все члены и переломала кости. Этот случай вызвал великий соблазн среди верующих: как это Бог попустил такой святой жене столь сильно пострадать?

 Однако Горгония, хотя и испытывала крайнюю нужду в лечении, не стала звать врача, дабы чужой человек не ви­дел ее тела. Всю свою надежду она возложила на Создателя, твердо веря: «Если Всемогущий попустил это, то Он и исце­лит меня». Так и случилось на самом деле — Всемилостивый полностью, без врача, исцелил ее чудесным образом. Это вы­звало изумление у всех и, прежде всего, у тех, кто вначале соблазнился.

 И в другой раз так же внезапно напала на Горгонию бо­лезнь, причем недуг был настолько необычным и странным, то никакое врачебное искусство не помогало: сначала от жара стало гореть все тело, а кровь как бы кипела. Затем кровь охладевала, святая покрывалась желтизной, ум ее ослабевал, члены тела были парализованы. Подобные приступы случались довольно часто, и все родные и близкие пролили немало слез в молитве за блаженную. Но что же на этот делает божественная Горгония? После наступившего отчаяния она стала просить помощи у Общего Врача для всех — Бога. Выждав наступления ночи, когда никто ей не мог помешать, она пошла и с верой припала к Святому Жерт­веннику, громко призывая на помощь Вездесущего. Подра­жая Евангельской кровоточивой жене, у которой от прико­сновения к краю одежд Христа высох источник крови, она прикоснулась головой к Святому Престолу и такие же слезы, которыми омочила блудница ноги Христа, Горгония стала возливать на Престол, говоря, что не уйдет отсюда, не полу­чив здоровья. Потом она помазала этими слезами все тело. И — о чудо! — в ту же минуту получила исцеление, после чего вернулась домой. За возложенную на Господа печаль и на­дежду блаженная получила облегчение телу, душе и уму, и вместе с крепостью души — телесное здоровье.

 Но каково же тогда было успение досточудной, если вся ее жизнь достойна изумления? По причине своего великого дерзновения у Христа более всех земных радостей благосло­венная желала смерти и единения с Господом. И Создатель не посрамил ее в этой надежде по Богу. Как-то, после долго молитвенного бдения, Горгония впала в дрему. Во время сна ей было видение, в котором приснопамятной был открыт день кончины. Вседержитель открыл ей дату для того, что­бы она подготовилась и не смущалась, когда внезапно при­дет смерть. Но святая не имела нужды в подготовке, потому что незадолго до того приняла очищение Святого Креще­ния. По правде говоря, вся ее жизнь была очищением и со­вершенствованием, уверенность же в спасении она черпала в добродетели и богоугодных делах. Единственное, чего ей не хватало, чтобы добавить к добродетелям — крестить му­жа, тогда ни одно из дел не осталось бы незавершенным, и пошла бы она ко Христу до конца исполнившей долг. Имен­но об этом она молилась Всемилостивому, творящему волю боящихся Его.

 После исполнения ее последнего желания приблизился назначенный день смерти. В преддверии этого момента, со­гласно законам естества, святая заболела и слегла в постель. Тогда она позвала мужа, детей, друзей и дала наставления, также преподала им поучение о Небесном жительстве, создав тем самым обстановку торжества, в которой досто­чудная и сподобилась преставиться ко Господу. Горгония не была старой, но не желала более жить и находиться в этом мире, тем более что добродетелями она была богата более многих, достигших глубокой старости.

 Добавим еще кое-что доброе и полезное к нашему расска­зу о кончине святой. Все, стоявшие у одра Горгонии, очень скорбели о разлуке с блаженной и хотели услышать напо­следок ее божественные слова, однако никто не дерзнул по­просить ее об этом. Скорбь и сердечная печаль у всех были неисцельными, слезы нескончаемым потоком текли из глаз, но никто не мог проронить и слова — всем казалось неразум­ным почтить плачем ту, которая разлучалась с этим миром как угодница Всевышнего. Все стояли в глубоком молчании, как будто совершалось какое-то неизреченное таинство. Пре­подобная лежала почти бездыханной — без движения и гла­са. Только ее отец заметил, что Горгония слабо пошевелила губами и, в надежде услышать последние слова, наклонил­ся к ней. «В мире вкупе усну и почию», — прошептала в этот момент Горгония стих из псалма Давида, что было явным свидетельством и доказательством дерзновения и святости, с которыми отошла блаженная Горгония ко Христу, у Кото­рого по безграничной милости и ее молитвами да сподобим­ся и мы, грешные и осужденные, благого и спасительного конца в покаянии и исповедании, да прославим вместе со спасенными крайнюю благость Его во веки веков. Аминь.

 Выбрано из слов иже во святых отца нашего Григория Богослова</i>

Житие и подвиги преподобной матери нашей Макрины, сестры Василия Великого, подвизавшейся в IV веке

  Настоящее сочинение, с одной стороны, представляет со­бой послание, но с другой, из-за важности того, о чем в нем говорится, является фактически повествованием о жизни Макрины или житием. Ты, брат Олимпий, помнишь нашу беседу, когда я встретил тебя в Антиохии, откуда ты хотел пойти в Иерусалим поклониться святым местам. В тот раз, благодаря твоему благоразумию, мы вспомнили и о жизни блаженной Макрины. В этом рассказе я опираюсь не на услы­шанное от других людей, но открытое мне ей самой, по­скольку она была моей сестрой, рожденной от одних и тех же родителей — самой старшей из нас. Дабы не была предана забвению жизнь женщины, которая непрерывным подвигом взошла к вершинам добродетели, я полагаю, что надо по­слушаться твоего совета и в немногих словах просто и безыскусно поведать о ее жизни.

 Эту девушку наши родители назвали Макриной, но было у нее еще и тайное имя, данное ей еще до рождения в бо­жественном видении. Дело в том, что наша мать, Эммелия, будучи праведной жизни, сама желала сохранить девство и остаться непорочной, но, поскольку была круглой сиротой и необычайно красива, многие хотели на ней жениться; не выйди она замуж по своей воле, ее подстерегала бы сатанин­ская опасность: мать мог похитить кто-нибудь из тех, кто был поражен ее удивительной внешностью. Вот поэтому она согласилась выйти замуж за весьма скромного человека — я имею в виду нашего отца Василия, чтобы он стал стражем ее жизни и целомудрия.

 Когда нашей матери настало время рожать первый раз, то во сне она увидала, что держит в руках младенца-дочь. Тут же явился величественного вида муж, назвавший младенца Феклой — именем той, которая имела великую славу среди дев. Назвав это имя трижды, Небесный гость стал невидим, одновременно облегчив нашей матери роды. Таким образом, как только она проснулась, то сразу же родила сестру. Итак, у нашей сестры было тайное имя Фекла. Я думаю, что Ангел Господень, явившийся матери, не хотел навязать родителям имя Фекла, но, назвав ее так, заранее указал на сходство ее произволения с жизнью девы Феклы. После того как Мак-рина вышла из младенческого возраста и стала способной к изучению тех предметов, которые может воспринять ребе­нок, она стала преуспевать в той науке, в какой и хотели роди­тели. Мать старалась, чтобы дочь изучила богодухновенные слова Священного Писания, особенно книгу Премудрости Соломона и все, содействующее воспитанию благих нравов, так же Макрина изучала слова Псалтири, произнося каждое изречение в подходящее для того время: и когда пробужда­лась ото сна, и когда приступала к исполнению какого-ни­будь дела, и когда завершала его, и когда вкушала хлеб, и когда вставала из-за стола, и когда ложилась спать, — всег­да, как добрый спутник, в устах ее звучали псалмы Давида. Вот так, за изучением этих наук и росла преподобная. После того как она обучилась священному рукоделию и достигла Двенадцатилетнего возраста, Макрина стала самой краси­вой девушкой в стране. Множество юношей приходили к родителям с предложениями о женитьбе. Но отец, будучи человеком благоразумным и способным различать добрый нрав в людях, выбрал одного знатного и целомудренного юнршу, преуспевшего в науках, и решил по достижении сестрой надлежащего возраста поженить их. Этот славный юноша надеялся жениться на Макрине и, как свадебный залог, показал нашему отцу преуспеяние в делах, защищая обижаемых. Однако смерть отсекла его добрые надежды, вырвав жениха из этой жизни в самом расцвете юности.

 Макрина знала о намерении отца выдать ее замуж и счи­тала себя уже как бы в браке. После смерти жениха она ре­шила оставаться верной своему слову и второго подобного брака не заключать, несмотря на большое количество пред­ложений. По ее мнению, было бы нелепо и беззаконно не согласиться на брак, который подготовил отец, но странно было бы искать и другого брака, так как людям назначено одно замужество, одно рождение, одна смерть. Она счита­ла, что жених, который по воле родителей как бы сочетался с ней, не умер, но всего лишь отошел к Богу ради надежды воскресения, поэтому было бы странно не сохранить веры и целомудрия ради отошедшего жениха.

 Исполнить свое доброе намерение она придумала следу­ющим образом: никогда, ни на одну минуту, не разлучаться с матерью и, тем самым, заменить собой множество служа­нок. Таким образом между ними был установлен добрый об­мен — мать заботилась о душе дочери, а дочь служила матери во всех нуждах, неоднократно приготовляя для нее собствен­ными руками даже хлеб. Макрина полагала, что заниматься этим священным рукоделием было достойно званию девы. Сестра разделила с матерью все заботы по дому, ведь кроме Макрины у матери было еще девять детей: четверо сыновей и пять дочерей, а имущество наше находилось во владениях трех разных народов, поэтому приходилось платить подати трем разным властителям. Отец умер рано, и на долю матери выпало множество забот по дому, в которых Макрина участво­вала вместе с родительницей, тем самым весьма облегчая ее тяжелый труд. Она и сама проводила жизнь в чистоте и непо­рочности, имея в этом наставницей собственную мать, и в то же время стала примером для матери, которая старалась под­ражать ее подвигам. Мало-помалу Макрина привлекла ее к ра­достям невещественной и совершенной монашеской жизни.

 Когда мать достойно воспитала дочерей, вернулся после учебы наш брат Василий Великий, много лет обучавшийся премудрости в Кесарии, Константинополе и Афинах. Дивная   Макрина и ему показала истинную цель философии и под­вига Несмотря на то, что святителя Василия превозносили за знание философии, и он был знаменит больше властите­лей хотя и с презрением относился к их высоким званиям, Макрина заставила его разлучиться с мирским великоле­пием, презреть похвалы внешней премудрости и учености, прийти к совершенному нестяжанию и подготовить себе беспрепятственный путь к добродетельному житию. Но рас­сказ о жизни Василия Великого и его подвигах, благодаря которым он стал знаменит во всей вселенной, пусть подож­дет, ибо чтобы написать об этом, требуется много времени. Мы же вернемся к предмету нашего повествования.

 Итак, поскольку блаженная Макрина освободила себя от забот мирской жизни, то убедила и свою мать оставить обычную жизнь, отказаться от услуг рабынь и проживать с девами и монахинями, а бывших своих служанок сделать равными себе сестрами. Здесь я хочу привести один рассказ, поскольку посредством него еще более открывается духов­ная высота преподобной.

 Один из нас, четверых братьев, Навкратий, второй после Василия Великого, отличался от других природными даро­ваниями, телесной красотой, силой, сноровкой и способнос­тями в выполнении всего, за что бы ни брался. Когда ему исполнилось двадцать два года, слава о его трудолюбии до­шла до слуха многих, но он, Божественным Промыслом пре­зрев все, что у него было, с великой ревностью устремился к нестяжательной и подвижнической монашеской жизни. За ним последовал один из наших домашних слуг, самый любимый Навкратием, который предпочел монашескую жизнь мирской. Они вдвоем поселились в необычайно пустынной местности рядом с рекой Ирисом, на возвышенности, густо поросшей лесом. Здесь, вдали от городской суеты и всевозможных забот, они служили собственными руками старцам, нищим и больным, жившим неподалеку. Навкратий оказался искусным рыбаком и стал кормить рыбой больных. Этими трудами он усмирял свою юность, не забывая слу­шаться наказов матери, если та иногда что-то ему приказы­вала. Так он проводил свою жизнь, преуспевая в исполнении Божественных заповедей.

 Через пять лет после того как Навкратий начал свой под­виг произошел прискорбный случай: он шел на реку ловить рыбу, чтобы накормить больных старцев, за которыми уха­живал, но был принесен в келью вместе со своим товари­щем Хрисафием мертвым. Полагая, это произошло от на­падения диавола, ибо присноблаженный был восхищен из жизни без всякой болезни и без какой-либо другой явной причины. Мать его в это время находилась на расстоянии трех дней пути от того места, но когда получила известие о смерти сына, то, несмотря на совершенство в добродете­ли, сделалась от скорби бездыханной и безгласной. Тогда-то и проявились мужество и добродетель великой Макри­ны. Она противостала страсти печали правым помыслом и сохранила невозмутимость. Мать, впавшую в немощь, она научила мужеству примером собственной твердости, бла­годаря чему мать быстро оправилась от несчастья: она не кричала, не рвала с горя на себе одежды и скорбными на­певами не вызывала у себя слезы, но спокойно и невозму­тимо претерпевала свою печаль, прогоняя немощь естества собственными правыми помыслами и теми, что приводила ей Макрина, утешая ее в страдании.

 После того как заботы нашей матери о воспитании детей и об их будущем положении закончились, она разделила между нами все имущество. Именно в этот момент жизнь ее дочери Макрины стала добрым примером в подвижническом житии. Поэтому она оставила все свои старые обычаи и достигла той же меры смиренномудрия, что и дочь. Она сравнялась с другими монахинями, ела ту же самую еду, спала на такой же подстил­ке, была подобна им и во всем другом: Макрина и наша мать были отделены от всякой мирской суеты, жизнью подражая Ангелам. Никогда в них не было видно ни гнева, ни зависти, ни ненависти, ни гордости, никакой другой подобной страсти. Они не желали себе чего-либо суетного -почестей, славы и всего подобного. Воздержание было для них наслаждением, неизвестность — славой, нестяжание — богатством. Все, к чему так стремятся в настоящей жизни люди, было для них чем-то второстепенным, а главным было исследование божествен­ных вещей, постоянная молитва, непрестанное псалмопение, и ночью, и днем, что стало одновременно и делом, и отдыхом. И какими словами возможно описать такую жизнь, которая была как бы на границе — между человеческой и Ангельской? Потому что свобода от человеческих страстей, которую до­стигли Макрина и ее мать, была делом выше человеческого естества, а иметь чувственное тело — ниже Ангельской при­роды. Впрочем, кто же дерзнет сказать, что в этом они были ниже, потому что хотя и были связаны телом, но, подобно без-плотным Ангелам, не были им отягощены. Жизнью устрем­ляясь ввысь, они совозвышались с Небесными силами.

 Подобным образом они прожили много лет, постоянно преуспевая в добродетели. Этой же великой жизненной це­ли Макрины послужил и наш самый младший брат Петр, которого прозвали сиротой — когда он родился, умер наш отец, но старшая сестра Макрина воспитала его, научив вы­сшим нравственным законам. С малых лет он был настав­лен в священных науках, что не позволяло его душе быть подверженным суете. Макрина была для него и отцом, и учителем, и воспитателем, и советником в каждом добром и святом деле. Благодаря сестре, он еще в детском возрасте возвысился в подвиге и стал способным в любом ремесле. Не имея никакого специального учителя, он в точности уз­нал всякое ремесло и науку, хотя многим для этого требует­ся большое количество времени и труда. Так наш брат Петр, презрев изучение внешней премудрости и имея учителем всякой доброй науки природу и прекрасный пример сестры Макрины, настолько преуспел в добродетели, что, казалось, ни в чем не уступал Василию Великому.

 В то время наступил сильный голод, и многие, зная о благодеяниях, которые совершают эти трое: Макрина, ее мать и брат Петр, приходили в то место, где они подвизались, и Петру, с помощью хозяйственной сметки, удавалось в таком избытке иметь еду для голодающих, что от множества при­ходившего народа пустыня казалась городом.

 Мать наша дожила до глубокой старости и отошла ко Гос­поду, упокоившись на руках двух своих детей. Однако здесь стоит привести последние слова, которые она сказала детям, умирая. Благословив отсутствовавших прочих своих детей, она простерла руки к Макрине и Петру, что сидели рядом с ней — один справа, другой слева — и воскликнула к Богу, руками показывая на Макрину и Петра: «Тебе, Господи, посвящаю и начаток, и десятый плод моего чрева. Начаток мой — эта первородная дочь моя, а десятый — этот мой по­следний сын. Тебе по закону посвящают и начатки плодов, и десятую их часть, Тебе принадлежат эти приношения. Итак, да сойдет освящение и благодать Твоя и на начаток сей, и на десятого моего». После этого наказав детям похоронить ее в могиле мужа, она окончила свою земную жизнь. После похо­рон Макрина и Петр стали подвизаться еще более ревност­но и прошлые свои подвиги побеждали последующими.

 В это время Василий Великий, став епископом Кесарии, рукоположил своего брата Петра во пресвитера, а затем во епископа Севастии. С той поры, после приобретения архи­ерейского сана, Петр увеличил свой подвиг и стал проводить жизнь еще более свято и возвышенно. Через восемь лет, ког­да великий учитель вселенной Василий покинул этот мир, сестра Макрина, которая находилась в это время далеко, хо­тя и опечалилась душой о такой потере, но не пала духом, а мужественно перенесла несчастье. И подобно тому как золо­то очищают в печи, чтобы удалить с него всякую нечисто­ту и накипь, дабы стало оно совершенно чистым, так и сес­тра подвергалась испытаниям через разные скорби, чтобы показалась чистота и твердость ее души: вначале это была смерть брата Навкратия, затем — разлука с матерью, и, нако­нец, когда ушел от нас несравненный Василий Великий. Она осталась для нас единственным и непобедимым, не  поддавшимся напастям подвижником. Когда прошло девять месяцев со дня кончины Василия Великого, в Антиохии собрался Поместный Собор, в котором принял участие и я, Григорий, а по его завершении все мы, архиереи, вернулись каждый в свою епархию. После этого прошел один год, и мне пришел помысел отправиться к моей сестре Макрине, так как я уже долго не навещал ее из-за постоянной борьбы с защитника­ми арианской ереси. Посчитав время, я обнаружил, что мы не встречались уже восемь лет.

 Тогда я отправился в путь и уже прошел значительное расстояние, находясь в одном дне пути от сестры, как уви­дел сон, который породил страшные опасения за будущее. Мне показалось, что я держал мощи мучеников, от которых исходило такое же сияние, как от чистого зеркала, когда его поставят против солнца. И сияние это слепило мои гла­за. Видение повторилось трижды в одну ночь. Я не мог по­нять, что оно означает, однако в душе поселилась великая печаль. Когда я был уже недалеко от аскетического жилища преподобной, я встретил одного из друзей, обитавших там, и спросил сначала о своем брате Петре. Оказалось, что Петр четыре дня назад пошел ко мне, но мы разошлись по дороге. Затем я поинтересовался, каково здоровье великой Макри-ны и узнал о ее болезни. Остаток пути я проделал быстро -душу мою тревожили печаль и страх за будущее. Не успел я войти в жилище преподобной, как слух о моем прибытии распространился по всему братству. Навстречу мне вышли подвижники; у них был такой обычай — встречать друзей, в это же время сонм подвижниц благопристойно ожидал ме­ня в церкви. Но на этот раз среди них не оказалось их игу­мений Макрины, поэтому я взял провожатого и пошел в ее келью. Хотя она и была больна, но лежала не на кровати или подстилке, а на доске на самой земле. Другая же доска непонятной формы была у нее вместо подушки. Как только она увидела, что я подошел к двери, то поднялась и оперлась на локти, но встать и подойти ко мне она уже не смогла, потому что обессилила от горячки. Опершись, сколько могла, руками на землю, преподобная приподнялась, оказав мне положенное при встрече уважение. Я подбежал к ней, под­хватил ее, падающую, поднял и положил обратно. Воздвиг­нув руки к Богу в молитве, она произнесла: «И сию милость оказал Ты мне, Господи, не лишив желания моего, яко под­виг раба Твоего посетить рабу Твою».

 Чтобы не причинить мне печали, она сдержала стон и скрыла от меня скорбь своего сердца, начав речь радостны­ми словами и радуя меня своими вопросами. Однако, когда мы заговорили о Василии Великом, сердце мое стало тер­заться, а лицо сделалось грустным. Но блаженная Макрина настолько была далеко от того, чтобы сочувствовать мне, что воспоминание о святом стало для нее причиной еще больше­го мужества. Долго рассуждая о человеческой природе, она говорила, что в скорбях сокрыто Божественное домострои­тельство. Просвещенная Духом Святым, она так рассуждала о будущей жизни, что, мне казалось, мой ум возвысился от ее слов и, выйдя из границ человеческого естества и ведо­мый ее словами, проник в Небесное святилище.

 Макрина, подобно Иову, который сильно страдал телом, в то время как ум его был свободен и не переставал созерцать вышняя, вся иссушенная жаром, совершенно не испытыва­ла вреда от болезни. И если бы от этого не удлинилось мое писание, то я по порядку рассказал бы все: и как возвели­чилась присноблаженная беседой, как рассуждала о душе, о жизни во плоти, о том, ради чего был сотворен человек, как он стал смертным, откуда пошла смерть, и как снова от смерти вернулся к жизни. Все ее просвещенные благодатью Святаго Духа слова были подобны воде из источника.

 — Брат, сейчас самое время дать отдых твоему телу, устав­шему от пути, — сказала она мне после наставлений.

 И хотя для меня лучшим и настоящим отдыхом было ви­деть ее и слушать ее проникновенные слова, я, повинуясь своему наставнику, вместе с провожатым пошел в соседний сад, где и расположился под сенью виноградных лоз. Однако в моем сердце не было радости, душа моя скорбела в ожидании печальных событий. Сон мой становился явью: блаженная поистине походила на мощи святого мученика, мертвые греху и сияющие благодатью обитающего в них Святаго Духа. Во время этих моих тяжелых дум, не знаю как, преподобная узнала мои помыслы, и послала мне радостную весть – ей стало лучше. Она дала мне об этом знать не для того, чтобы посмеяться надо мной. Подобно тому как бегун на дистанции обгоняет своего соперника и, приближаясь к концу, уже видит победный венец и начинает в душе лико­вать, как будто уже получил его, и сообщает об этом своим друзьям, так и Макрина, движимая тем же самым желани­ем, обратив свой взор к высшей награде, сообщила мне, что­бы я надеялся на лучшее:

— «Готовится мне венец правды, который даст мне Гос­подь, праведный Судия»(2 Тим. 4- 8), потому что «подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил» (2 Тим. 4: 7), — говорила она апостольскими словами.

 После того как я отдохнул, она снова позвала меня и стала подробно рассказывать обо всем, что совершила с юности, а также то, что помнила о родителях, и что случилось до мое­го рождения. Цель этого повествования была принести Богу благодарность за все. Знакомя меня с жизнью родителей, она рассказала, что большое их в то время состояние умножилось не столько от приобретений, сколько благодаря человеколю­бию Творца. Ведь предки моего отца лишились имущества из-за исповедания Христа, а с материнской стороны один из них был предан смерти, по причине царского гнева, и роди­тели наши остались без наследства. Но, несмотря на все это, состояние и богатство наших родителей, благодаря их вере, настолько возросло, что в те времена не было никого друго­го, кто был бы состоятельнее их. Когда же имущество было разделено на части по количеству детей, тогда Всемогущий Своим благословением настолько увеличил часть каждого из чад, что состояние каждого из нас превосходило общее состояние родителей. Еще Макрина сказала, что из причитавшегося ей имущества она себе не оставила ничего, но все отдала Петру, чтобы тот распорядился им, согласно заповеди Божией. Всю свою жизнь она не переставала трудиться, ни­когда ни на кого не надеялась, все необходимое получала ни от людских благодеяний и милостыней, но от своего труда. Однако, если к ней обращались с просьбами, то с пустыми руками она никого не отпускала, но жертвовала не подая­ния христолюбцев, а тайно умножаемое Вседержителем ее малое рукоделие, которым она постоянно занималась.

 Когда же я стал рассказывать о собственных трудах, сна­чала понесенных во время гонений на православных от арианина царя Валента, а затем о моментах смущений и раздо­ров, бываемых в Христовых Церквах, то присноблаженная произнесла:

 — До каких пор ты будешь оставаться неблагодарным к Бо­гу за то добро, что Он сделал для тебя? Почему ты не загла­дишь свою неблагодарность перед Ним? Сравни оказанные тебе благодеяния с теми, что были сделаны твоим родите­лям. Отец наш выделялся своей ученостью и среди прочих риторов был первым, однако он неизвестен за пределами на­шей родины. Ты же стал известен во всех странах и народах, и Церкви Христовы посылают за тобой, чтобы ты пришел и помог им. Ты же не задумываешься о такой милости и даже не знаешь причину, откуда происходят все эти блага, ибо Со­здатель возвел тебя на эту высоту за молитвы наших роди­телей. У самого же тебя не хватило бы на это сил.

 В этот момент больше всего я желал, чтобы продлился день, и блаженная не переставала бы услаждать мой слух своей речью. Но поскольку глас воспевающих псалмы по­звал нас на вечерню, я пошел в храм, а Макрина снова вер­нулась к Богу в молитве. Так прошла ночь. На следующий день я понял, что это последний день жизни сестры, ибо ее силы были истощены горячкой. Она же, видя немощь моих помыслов, думала, как смягчить для меня печальное ожи­дание, и снова своими добрыми словами, но теперь уже сов­сем слабо и учащенно дыша, врачевала мою скорбь. Душа моя испытывала разные чувства: по естеству — печаль, как и должно  было быть, ибо я не надеялся еще когда-нибудь услышать ее голос, поскольку похвала нашего рода вскоре оставляла эту жизнь. Но с другой стороны, — радость, при мысли о том, сестра поистине превзошла общее естество и поднялась выше него. Уже будучи совсем при смерти, Макрина не боялась разлучения души от тела, ее надежда была в вечности, ее последнее дыхание было в высоких помыслах о монашеском житии. Она открыла присутствующим скры­вавшуюся в глубине ее души любовь к Богу, к Невидимому Жениху Христу, и желание освободиться от уз тела, чтобы скорее достичь Желанного Иисуса.

 И хотя уже прошла большая часть дня, и солнце клони­лось к закату, но ревность блаженной нисколько не ослабева­ла. Чем более приближался ее конец, тем больше росло в ней стремление соединиться с Ним, ибо все яснее она лицезрела Его красоту. Она уже более не смотрела на меня, но непрерыв­но видела только Его, ведь и постель ее была обращена на вос­ток. Она прекратила беседу со мной, и далее в молитве бесе­довала уже только с Богом, шепотом произнося такие слова:

 — Ты, Господи, избавил нас от страха смертного, Ты соделал конец настоящей нашей жизни началом истинной, Ты на время даешь покой нашим телам во сне смертном и снова нас разбудишь при звуках последней трубы. Ты поме­щаешь в землю на хранение наш прах, сотворенный Твоими руками, и снова возьмешь из земли ей отданное, нетлением и благодатью преобразив наше тленное и безобразное тело. Ты освободил нас от проклятия и греха, став из любви к нам проклятым. Ты сокрушил главу змея, поглотившего челове­ка за его преслушание. Ты указал нам путь к воскресению, сокрушив двери ада и упразднив «имущаго державу смер­ти, сиречь диавола» (Евр. 2:14). Ты дал боящимся Тебя образ Чечтного Твоего Креста для истребления врага и защиты нашей жизни. На Тебя надеялась я от утробы матери моей, и моей возлюбила душа моя со всей силой, Тебе — от юности моей и доныне — приносила я в дар тело и душу. Ты же поручи меня светлому Ангелу, который поведет меня в место упокоения, на лоно святых отцов наших. Ты, положивший препятствие огненному мечу и восставивший в раю распя­того с Тобой разбойника, покорившегося Твоему человеко­любию, помяни и меня во Царствии Твоем. И я сораспялась Тебе, пригвоздив страхом Твоим свою плоть, убоявшись су­дов Твоих. Да не разлучит меня от избранных Твоих страш­ная пропасть, да не встанет клеветник на пути моем, и да не окажется пред очами моими грех мой. И если согрешила по немощи естества словом, делом, помышлением, Ты, име­ющий власть оставлять грехи, прости меня, дабы я нашла отдых. А когда совлекусь этого тела, и душа моя окажется пред Тобой, лишенная пятен или какого порока, приими ее в руки Свои чистой и нескверной, яко кадило пред Тобою.

 Говоря это, она перекрестила свои очи, уста и сердце, а за­тем, поскольку ей жгло язык и от этого она не могла гово­рить четко, голос ее прервался. Лишь по ее открытым губам и движению рук мы поняли, что она молится.

 Настал вечер… Когда принесли огонь, блаженная откры­ла глаза и, казалось, хотела произнести обычную вечернюю благодарственную молитву. Однако, поскольку она утрати­ла голос, то стала благодарить сердцем и движениями рук, а вместе с тем шевелились и губы. По завершении правила, Макрина перекрестилась, знаменуя конец молитвы, глубо­ко вздохнула, и скончалась. Вот тогда я вспомнил заповедь, которую она мне дала в первый раз, когда мы встретились, -закрыть ей глаза, когда она умрет, как обычно поступают с умершими, и похоронить ее, как подобает. Я положил руку на лицо святой только для того, чтобы было видно, что я ис­полняю заповедь, ибо не было никакой необходимости за­крывать глаза блаженной; они сами по себе были красиво закрыты веками, как это бывает во время обычного сна, гу­бы ее были плотно сомкнуты, руки благопристойно сложе­ны на груди, и вообще положение тела было благообразным, так что казалось излишним готовить ее к погребению.

 Я пребывал в двойном оцепенении: от скорби, от вида те­ла и плача дев. От их горьких и неудержимых стенании и я не смог более удерживаться, и печаль, как бурный поток, полностью заполнила меня. Я весь предался слезам, считая разумной ту причину, по которой плачут монахини. Они оплакивали не факт смерти, потому что преподобная больше не будет с ними телом, как делают мирские, когда у них умирают родственники, но слезно сокрушались о том, что лишились надежды по Богу и спасения души:

 — Угас светильник очей наших, взят от нас свет водительный наших душ, убрана печать нашего нетления, разорва­ны узы нашего единомыслия, отнято исцеление немощных. При тебе, о благая наша учительница, и ночь казалась днем, озаряемая чистотой твоей жизни, а сейчас этот день превра­тился в ночь и во мрак, — взывали они.

 Но больше других причитали те, кто считал ее своей ма­терью и воспитателем, потому что Макрина нашла их на до­роге во время голода, взяла с собой, воспитала и привела к нетленной девственной жизни. Однако вскоре, посмотрев на Макрину, я громким голосом воззвал к девам:

 — Посмотрите на учителя и вспомните ее заветы, которым вы были научены — соблюдать благочиние во всем. Божест­венная эта душа научила, что мы должны рыдать только когда молимся Господу, поэтому превратим скорбные наши голоса в умилительное псалмопение.

 Я говорил громко для того, чтобы своим голосом пере­крыть голоса рыдавших, после чего убедил дев пойти в ближайшую келью, дабы оставить при одре лишь немно­гих, которые, с согласия Макрины, служили ей при жизни. Среди них была некая богатая, знатная и прекрасная собой жена по имени Вэтиани. Она весьма недолго была замужем за вельможей, а потом овдовела, сделав хранительницей и наставницей своего вдовства великую Макрину. Большую часть времени общаясь с девами, она научалась от них доб­родетельной жизни.

 — Ничто так не мешает нам сейчас облечь священные останки в надлежащие одежды и украсить это чистое и нескверное тело светлым покрывалом, — обратился я к ней.

 — Нужно узнать, хотела ли преподобная этого, потому что мы должны делать то, что ей нравилось. А ей нравилось то, что угодно Богу.

 Была здесь одна дева, первая из всех прочих — диаконисса саном — по имени Лампадия. Она знала в точности, что за­поведала преподобная в отношении своего погребения.

 — Нарядом святой была ее чистая жизнь, она была ее укра­шением при жизни, пусть будет и ее погребальным саваном. А то, что служит для украшения тела, она не принимала и при жизни, зачем же украшать ее при погребении? Но даже если мы и захотим сделать что-то большее для ее тела, то у нас ничего не готово, — сказала она нам.

 — Вы не приготовили ничего из того, во что бы можно бы­ло одеть тело? — вновь спросил ее я.

 — Вот, все у нее здесь готово: ее одежда, покрывало, стер­тая обувь. Это ее богатство и ее имение. А кроме этого, ты видишь, что нет ничего, что бы хранилось в сундуках или келье. Она знала лишь одно хранилище для своего богат­ства — Небо, куда все и собрала, ничего не оставив на земле.

 — А если я принесу что-нибудь из того, что я приготовил для ее погребения, ей понравиться? — поинтересовался я у Лампадии.

 — Конечно, и если бы святая была жива, то она приняла бы от тебя это приношение по причине твоего архиерейско­го сана, и потому, что ты ее родной брат. Вот поэтому игумения и повелела, чтобы ты предал ее тело на погребение собственными руками.

 Получив согласие облечь святые мощи в то, что у меня было с собой, я велел своему человеку принести одежду.

 — Вот ее шейное украшение, — сказала мне Вэтиани, по­крывавшая священную главу преподобной. Она показала мне железный крест и кольцо, висевшие на тонкой нити У сердца преподобной.

 — Пусть это будет общим приобретением. Ты возьми се­бе крест, а мне достаточно будет кольца, — ответил я благо­честивой жене.

 Как поведала мне Вэтиани, на печати кольца был выгравирован крест, а внутри него была частица Животворящего Креста Господня.

 Когда пришло время облачить чистое тело в одежды, блаженная велела мне послужить в этом, а присутствующая Вэтиани промолвила:

 — Не пропускай великого чуда, совершенного святой.

 И тотчас же она обнажила часть груди преподобной и, поднеся поближе светильник, показала мне маленькую точ­ку на коже, напоминавшую след от укола иголкой.

 — Ну и что это за чудо, что на теле есть такая точка? -в недоумении спросил я.

 — Это осталось в воспоминание о великой помощи, что Бог оказал преподобной. Однажды в этом месте образовалась сильная опухоль, которая могла стать неизлечимой, поэтому ее мать упрашивала Макрину разрешить врачу вырезать ее. Но блаженная подумала, что если какую-либо часть ее тела увидит чужой человек, то это будет хуже болезни, от которой она страдала. Когда пришел вечер и она закончила обычное свое служение матери, то вошла в алтарь и осталась там на ночь. Припав к Врачу всех, она молилась об исцелении. Из пролитых ею слез она сделала помазание и приложила его вместо лекарства к груди. Поскольку же мать очень жалела ее и снова уговаривала показаться врачу, святая ответила, что если мать собственной рукой перекрестит больное место, то она выздоровеет. И тотчас же, как только мать перекрестила ей грудь, случилось чудо: опухоль исчезла, и осталась толь­ко эта точка, как напоминание о Божественном исцелении и как повод для постоянного благодарения Всемилостивого.

 После того как тело святой было приготовлено к погребе­нию, Вэтиани снова мне сказала:

 — Не нужно, чтобы святая в глазах дев выглядела укра­шенной как невеста. У меня есть темное покрывало вашей матери. Им мы накроем святые мощи сверху, чтобы не каза­лось, что священная эта красота блистает чуждым для нее украшением одежды.

 Это черное покрывало сверху положили на святую, но и в нем ее лицо сияло. Полагаю, что Божественная сила доба­вила святым мощам такую благодать, что, как я уже видел во сне, казалось, от этой красоты исходили некии молнии. Когда мы закончили, псалмопения дев вперемешку с рыда­ниями были слышны повсюду, не знаю, как узнали о ее кон­чине, но народ все шел и шел, и монастырский двор уже не мог вместить всех желающих. В ту ночь было совершено Все­нощное бдение с псалмопениями, как бывает на праздники мучеников. А когда наступило утро, множество собравших­ся мужей и жен рыданиями перебивали псалмопения. Я же, хотя весьма и переживал от скорби, но думал, насколько это возможно, о том, чтобы не упустить ничего из того, что по­ложено при погребении, вследствие чего разделил собрав­шийся народ: жен поместил с девами, а мужей — с монашес­ким чином, и сделал так, чтобы они, как два хора, стройно и упорядоченно пели.

 Когда наступил день, и от собравшегося народа стало сов­сем тесно, епископ той местности по имени Араксий, при­шедший на погребение со всеми священниками, попросил и меня нести мощи к месту погребения. Я первым поднял ложе покойной за один край, епископ — за другой, а два почтен­ных клирика — за два оставшихся, и мы спокойно тронулись в путь. Впереди процессии, с двух сторон, шло множество диаконов и чтецов — все с зажженными свечами. Поскольку и шедшие впереди, и шедшие позади пели псалмы, похоро­ны Макрины напоминали некое торжественное шествие.

 Расстояние до храма Святых мучеников, где были погре­бены тела наших родителей, составляло семь или восемь стадий*, но из-за множества народа мы едва прошли его за день. Когда, наконец, мы достигли храма и начали молить­ся, рыдания народа возобновились с новой силой; перед тем как опустить игумению в могилу одна сестра стала бесчинно восклицать:

 — Горе нам, ибо более мы уже не увидим этого священно­го лика!

 Услышав эти слова, и прочие монахини стали повторять тр же самое, так что произошел бесчинный шум, нарушив­ший свяшеннолепную молитву, ибо у всех собравшихся разрывалось сердце и лились слезы. Но тут я дал знак за­молчать, и диакон стал произносить положенные Церковью возгласы, призывая к молитве. Только после этого народ с трудом вернулся к совершению чина погребения, по окон­чании которого мною овладел страх, что я нарушаю Божест­венную заповедь: «Наготы отца твоего и наготы матери твоей не открывай» (Лев. 18: 7). Я думал, как избавиться от осуждения, так как мне предстояло увидеть в телах моих родителей общее безобразие человеческого естества. А тела их уже распались и стали бесформенными и безобразны­ми костями. Размышляя таким образом и убоявшись того раздражения, какое Ной выказал своему сыну Хаму, видев­шему его наготу, я в конце концов решил воспользоваться тем же способом, что и два других сына Ноя — Сим и Иафет. Как только была сдвинута надгробная плита с могилы моих родителей, их останки были покрыты чистым саваном пре­жде, чем мы их увидели. Затем мы с епископом взяли святые мощи Макрины и положили их рядом с останками нашей матери. Так было исполнено пожелание и обещание обоих: матери и дочери, потому что обе просили у Бога, чтобы тела их по смерти были вместе, как и при жизни.

 По совершении всего положенного при погребении, я упал на могилу и стал целовать землю, после чего, печаль­ный и весь в слезах, тронулся в обратный путь. По дороге мне встретился некий знатный муж, имевший военную власть в одном понтийском городке Севастополе. Услышав о смерти Макрины, он сильно опечалился, потому что был нашим родственником, а потом поведал мне следующую историю которой я и закончу сие повествование.

 — Послушай, какое великое благо оставило эту жизнь начал он, оправившись от слез. — Как-то раз мы с супругой захотели посетить школу добродетели — именно так должно называть то аскетическое жилище, где обитала Макрина. С нами была и наша дочь, у которой один глаз был поражен заразной болезнью, из-за чего она выглядела весьма ужасно и жалко: радужная оболочка вокруг зрачка была утолщена и вся побелела. По пути мы разделились: я пошел туда, где подвизались мужи, игуменом у которых был твой брат Петр, а супруга моя отправилась в монастырь дев — в обитель ве­ликой Макрины. Через некоторое время мы решили уйти, но когда собрались в путь, то нас обоих задержали. Твой брат попросил меня остаться и разделить подвижническую трапезу, а твоя блаженная сестра не давала уйти моей жене, так как держала в объятиях нашу дочь, говоря, что не отдаст ее, если супруга не разделит с ней трапезу. По обычаю целуя ребенка, она приблизила свои уста к ее глазу.

 — Если вы окажете мне милость и отведаете со мной тра­пезы, то я дам вам вознаграждение, достойное такой же чес­ти и милости, — сказала она.

 — Какое же вознаграждение ты нам дашь? — поинтересо­валась супруга.

 — Я дам вам лекарство, с помощью которого можно выле­чить глаз ребенку, -обнадежила Макрина.

 Об этом обещании святой послали сообщить мне, после чего мы с радостью остались. По окончании трапезы мы тро­нулись в путь, по дороге рассказывая друг другу о том, что видели и слышали. Я говорил о том, что было в мужском монастыре, а моя супруга подробно, не упуская и малейшей подробности, поведала мне о преподобной, но когда дошла до обещания святой исцелить нашего ребенка, она вдруг прервала свой рассказ.

 — И что это такое с нами случилось? Как же мы не позабо­тились взять обещанное нам лекарство? — удивилась она.

 Поскольку я тоже опечалился из-за нашей небрежности, то велел тут  же поскорей вернуться и взять лекарство. В это время девочка, которую держала на руках кормилица, случайно повернулась и посмотрела на мать. Та, взглянув в ее глаза, радостно сказала мне:

 — Не расстраивайся из-за лекарства, потому что мы полу­чили то, что обещала Макрина: этим лекарством было ис­целение дочери по ее молитвам, а в глазу не осталось и следа болезни.

 — Что великого в том, что рукой Господней слепым воз­вращается зрение, если даже раба Его верой в Создателя со­творила чудо не меньшее тех? — завершил свое повествова­ние родственник, и из глаз его потекли слезы.

 Я слышал и о других чудесах блаженной Макрины от тех, кто с ней жил и в точности знал о ее жизни, но я не буду о них говорить, потому что многим они покажутся невероятными. Ведь большинство людей судят о том, что слышат, по мере своих знаний, а когда что-то превосходит эту меру, начинают подозревать, что все это обман. Поэтому я опускаю рассказ о чудесном умножении зерна во время голода, когда Макрина раздавала его нищим, а оно нисколько не убывало, да и о дру­гих, более странных, чем этот, случаях: исцелениях больных и бесноватых, пророчествах о будущих временах, в которые все, обладающие точным и совершенным знанием, верят как в истинные, хотя они и кажутся невероятными. Они превос­ходят наше естество, имеющее плотской ум, думают, что это невозможно. Такие люди не знают, что Божественные дары подаются в зависимости от веры: маловерным — малые, а тем, У кого вера велика, — великие. Вот для того, чтобы маловер­ные, не верующие в Божественные дары, не потерпели вреда, я и отказался от описания самых удивительных из тех чудес, которые Бог сотворил через Макрину, считая достаточным того, что мною уже написано о ее жизни. Еяже молитвами да сподобимся и мы Царствия Небесного. Аминь.

 Написано ее родным братом святым Григорием Нисским и послано монаху Олимпию</i>

Житие и подвиги преподобного и богоносного отца нашего Паисия Великого, подвизавшегося в 370 году

 Сей божественный Паисий родился в Египте у благочестивых, добродетельных и богатых добрыми христианскими нравами родителей. У этой семьи, имеющей семерых детей, было достаточно богатства для безбедной жизни, поэтому они всегда помогали нуждающимся. И чем больше милосер­дия семья оказывала беднякам, тем обильнее становилось их состояние. После смерти главы семейства вся забота и о поддержании имения, и о воспитании детей, особенно о Па­исий, как самом младшем из чад, легла на плечи опечален­ной матери. Однажды ночью ей во сне явился Ангел Госпо­день, которого послал Сам Бог, Отец всех сирот, и сказал:

 — Почему ты так печалишься, что нужно заботиться о де­тях, как будто это только твое дело, а не Бога? Не скорби, но посвяти Всемогущему своего сына, через которого просла­вится пресвятое имя Божие.

 — Все мои дети принадлежат Создателю, пусть Он Сам возьмет, кого хочет.

 — Вот этот угоден Творцу, — взяв Паисия за руку, возвес­тил Ангел.

 — Он еще не может служить и работать Всемилостиво­му, но возьми лучше кого-нибудь из старших, — ответила ему мать.

 — О, прекраснейшая из жен, ты говоришь, что Паисий не может служить Сердцеведцу, потому что мал, но знай, что сила Божия обычно проявляется в немощных. Этот, мень­ший из всех, является избранником Отчим и более всех уго­дит Миродержцу.

 С этими словами Ангел отошел, а жена, проснувшись, удивлялась повелению свыше и прославляла Вседержителя словами:

 — Буди, Господи, милость Твоя на нас и на рабе Твоем Паисие.

 Божественный же Паисий был богобоязненным отро­ком в котором год от года возрастала благодать Божия. Еще будучи ребенком он возжелал монашеской жизни и по до­стижении определенного возраста, как беззлобный агнец, пришел в скитскую пустыню на послушание к известному старцу Памво. Обладая даром прозорливости, этот авва уз­нал будущее Паисия и, с великой радостью приняв юношу, облек его в святую монашескую схиму. Юный инок хорошо подвизался в терпении, с ревностью исполнял все то, что ему поручал его духовный отец. Божественный Памво помогал подвижнику достичь высоких вершин добродетели и учил Паисия всегда ходить с опущенной главой, дабы ум, пред­ставляя себе красоту неизреченной славы Божией, непре­станно помышлял о Небесном. Созерцание это, как считал учитель блаженного, будет всегда помогать прославлять всемогущую благость Бога, великого нашего Благодетеля. Так, Паисий три года вообще не видел человеческого лица, но усердно читал Священное Писание и исследовал его Бо­жественный смысл, что помогло ему стать, по слову проро­ка Давида, «как древо, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время свое» (Пс. 1: 3).

 — «Как сладки гортани моей слова Твои! лучше меда устом моим» (Пс. 118:103), — любил повторять инок эти строки Псалтири.

 Паисий мучил и удручал свое тело постами и молитвен­ными бдениями, благодаря чему смог подчинить его веле­ниям своей души. Святой Памво так хорошо и благочестиво руководил треблаженным, что смог сделать из него опытного во всем искусного подвижника. Перед своей кончиной  Памво благословил Паисия и изрек о нем множество пророчеств, после чего с миром отошел ко Господу.

 С того дня я, смиренный Иоанн, написавший это повест­вование, стал жить в одной келье с Паисием. Наш образ жизни был построен на полученном от духовного отца пра­виле, мы взаимно укрепляли друг друга в добродетели и за­ботились о спасении наших душ. Прошло немного времени и Паисий стал подвизаться еще суровее, нежели прежде: на­чал поститься всю неделю, вкушая лишь небольшой кусок хлеба с солью, и то только по субботам. Все остальное вре­мя он посвящал чтению слова Божия. Преподобный изучал пророчества боговдохновенного пророка Иеремии, который, как говорят, неоднократно являлся ему и толковал тайный смысл своих трудов, чем побуждал подвижника к любви обетованных благ.

 Блаженный, по слову апостола Павла, всегда простирался «вперед» (ср. Флп.3; 13), то есть постоянно понуждал себя к со­вершению еще больших подвигов. Так, святой стал постить­ся не одну, а две недели подряд. Самое удивительное заклю­чается в том, что никто не знал о равноангельном житии Паисия, кроме Того, Кто видит тайное и неведомое. Плененный любовью к безмолвию, он возлюбил одно — всегда молиться и собеседовать с Единым Богом. Как-то я попробовал узнать у божественного, откуда у него появилось подобное жела­ние — от Бога, или по его собственной воле:

 — Брат Паисий, я вижу, что ты любишь безмолвие, — ска­зал я ему. — Знай же, что и я его жажду. Но откуда же к нам пришел этот помысел? Давай помолимся Милостивому, что­бы Он открыл нам Свою святую волю, и тогда поступим со­гласно ей: либо оба будем безмолвствовать в одном месте, либо разлучимся друг с другом.

 — Хорошо ты сказал, возлюбленный Иоанн, давай так и поступим, чтобы ревность к безмолвию была приятна Со­здателю, — отвечал на эти слова Паисий.

 Сказав так, мы провели всю ночь во бдении, и Благой услышал наше моление. В утренний час нам явился Ангел Господень.

 — Бог повелевает вам разлучиться, и каждый пусть имеет отдельное жилище. Ты, Иоанн, останься на этом месте, и стань для многих путеводителем ко спасению. А ты, Паисий, житель Христов, уйди отсюда и ступай в западную часть пустыни. Там, благодаря тебе, соберется народ бесчисленный: будет построен монастырь и прославится Господь, — возвестил Ангел и стал невидим.

 Подчиняясь повелению, мы разлучились друг с другом: я остался на том месте, а Паисий, придя в западную часть пустыни, вырубил в скале пещеру и поселился там. За его чрезвычайную чистую и высокую жизнь Бог так возлюбил его, что Сам Христос часто являлся ему и наставлял в доб­родетели.

 — Мир тебе, возлюбленный Мой служитель Паисий, -приветствовал однажды Спаситель блаженного, пребывав­шего на молитве в своей пещере.

 — Вот, я раб Твой. Что повелишь, Владыка, что побуди­ло Тебя снизойти ко мне? — со страхом и трепетом вопросил святой.

 — Видишь эту обширную пустыню? Всю ее, благодаря те­бе, я наполню подвижниками, прославляющими имя Мое.

 — Слова Твои, Владыка Господи, подчинены державной руке Твоей, и желания Твои тотчас же свершаются. Однако, молю Твою благость, скажи, откуда в этой пустыне подвиж­ники будут получать необходимое?

 — Поверь мне, если Я найду тех, кто имеют между собой матерь всех добродетелей — любовь, и исполняют заповеди Мои, то все попечение о них возьму на Себя, и не будет у них ни в чем недостатка.

 — Еще раз спрошу Твою благость, как им с легкостью избе­жать сетей врага и избавиться от его страшных искушений?

 — Если они, как Я тебе сказал, будут исполнять заповеди Мои с кротостью, правдой, смиренным сердцем, то Я не только избавлю их от брани с врагом и его сетей, но и сделаю наследниками Царствия Небесного, — укрепил Паисия Вседержитель и вознесся на Небо.

 Священного же Паисия, от такого схождения к нему Самого Спасителя, объял большой страх.

 А что же замыслил в это время завистливый человеконе­навистник, враг? Паисий получил от Бога силу, безопасно миновал бесовские сети и не терпел никакого вреда от на­падений нечистого. Лукавый не мог приблизиться к препо­добному, поэтому попытался воспользоваться хитростью и попробовал лишить подвижника добродетели нестяжания, а через это — и Божественной благодати. Приняв образ ан­гела, диавол явился одному египетскому богачу и уговорил его пойти в пустыню, найти там «бедняка по имени Паисий, богатого именем и светло украшенного добродетелями, со­суд избранный Божественной благодати» и предложить ему много денег для милостыни подвизающимся монахам. Не ведая, что это было бесовское обольщение, богач взял мно­жество серебра и золота и отправился к святому.

 Однако Господь не оставил Своего раба, открыл ему смысл столь дорогого приношения богача, поэтому преподобный тотчас же встал и пошел сам встречать архонта (еретика).

 — Кто такой Паисий, и где он обитает? — обратился к присноблаженному египтянин.

 — А зачем он тебе?

 — Я принес ему денег, чтобы он раздал милостыню мо­нахам.

 — Прости нас, христолюбивый человек, к чему нам деньги, если мы решили поселиться в этой пустыне. Возьми их, сту­пай в мир и не печалься, потому что Бог примет твой дар, если эти деньги ты раздашь в египетских селениях, где оби­тает много нищих: неимущих, сирот и вдов.

 Богач послушался подвижника и вернулся в Египет. Ког­да же Паисий вернулся в свою келью, то ему явился диавол и сказал:

 — Какое насилие! Не могу я, Паисий, ничего сделать тебе, потому что ты избежал моих уловок. Я ухожу от тебя и иду воевать с другими, к тебе же больше не приду, потому что ты победил меня.

 Услышав эти речи, преподобный тотчас запретил лукавому говорить:

 — Молчи, потому что известен ты своей злобой, — молвил воин Христов.

 Пристыженный таким образом, нечистый был изгнан и уже более не дерзал приближаться к божественному Паисию. Теперь подвижник поселился во внутренней пустыне и стал проводить еще более суровую жизнь, во всем уподобля­ясь бесплотным Силам Небесным и часто беседуя со Влады­кой Христом. Дух Божий, обитавший в Паисие, благоволил удостоить его созерцания Небесных сокровищ и той радости, которую там имеют праведные. Однажды во время молитвы божественный был восхищен на Небо, где сначала увидел красоты и наслаждения рая, от чего исполнился радости и ликования, а затем всех святых. Вкусив той невещественной пищи и насладившись ею, он сподобился получить от Бога дар полного воздержания от пищи. Причащаясь каждое вос­кресение Пречистых Тайн, преподобный всю неделю пребы­вал в посте до следующего воскресения. Он жил только Свя­тым Причастием, не вкушая при этом никакой другой пищи. Пусть же никто не сомневается в этом, потому что все подчи­нено Божественной воле: преподобный провел без телесной пищи семьдесят лет, питаясь лишь от причащения Божест­венными Тайнами. И нет в этом ничего удивительного по сравнению с беспредельной силой Божией. Ведь телесную пищу требует наше естество для укрепления тела. А тем, кто выше естества, творческая сила Божия, будучи самодоста­точной и совершенно не подчиняющейся законам естества, дает дар, превышающий человеческие силы и возможности. Подобным же образом она превыше всякого естественного закона: без еды, до последних времен, сохранила она и про­рока Илию, что вполне достаточно для доказательства этого преестественного дара.

 По благоволению Божию к Паисию стекались бесчисленное множество монахов и мирян, желавших жить вместе ним. Окружив его, как пчелы улей, они ненасытно питались мысленным медом его сладчайшего учения, в результате че­го постоянно росло число монахов. Тех, кто желал безмолвст­вовать наедине, он учил через молитву беседовать с Богом. Тех же, кто желал пребывать в подчинении и послушании этом поистине блаженном образе жизни, он селил в обще­житие с другими братиями, назначая каждому подходя­щую работу, благодаря которой иноки не сидели праздными и упражняли свое тело, делая его послушным для трудов, кормили себя, а также давали милостыни нищим. Паисий дал насельникам заповедь: ничего, даже самого малого, не делать по своей воле, но во всем руководствоваться благо­словением духовного отца.

 Но кто в точности может описать те подвиги, которые пре­подобный сам совершал в безмолвии и уединении?

 Когда божественный Паисий пришел во внутреннюю пус­тыню, то поселился там и жил три года в одной пещере. За это время волосы у него на голове стали слишком длинны­ми, тогда присноблаженный придумал следующее. Он забил кол в потолок пещеры и молился, привязывая к нему свои волосы, чем доставлял себе еще больший труд. Подвиги для преподобного стали отдыхом. Однажды во время молитвы перед ним вдруг предстал более всего возлюбленный им Спаситель. Праведник упал в страхе и ужасе на землю, так как не мог взирать на Его Божественный Лик.

 — Мир тебе, Мой служитель, не бойся. Весьма большую радость доставляют Мне твои дела, и молитва твоя весьма приятна и угодна Мне. Возрадуйся же, и прими щедрую на­граду за труды твои. Вот, Я даю тебе такой дар: все, что ты ни попросишь во имя Мое, дастся тебе. Грешникам же, за которых ты будешь ходатайствовать ко Мне, отпустятся гре­хи, — обратился к Паисию Вседержитель.

 — Христе Царю, ах, если бы мне, несчастному, сподобиться получить от Тебя благодать просить то, что необходимо для меня, дабы мне легко пройти по спасительным путям Твоих повелений ведь без Твоего Промысла мы не можем творить никакого добра. Если Ты пролил драгоценную Свою Кровь ради нашего спасения, согласился претерпеть смерть и погре­бение Воскресением Своим даровав нам вечную жизнь, то сколько смертей мы должны претерпеть ради любви Твоей?

 С этого дня преподобный действительно получил от Бога дар исполнения всего испрошенного. У одного старца умер послушник, прельщенный завистливым диаволом. Он не только впал в непослушание, но и не покаялся перед кончи­ной духовнику в таком грехе. Старец много раз просил Бога открыть ему, где находится душа ленивого послушника, и Создатель открыл авве, что инок находится в аду и испыты­вает страшные мучения. Тогда, сильно уязвленный сердцем старец стал строго поститься и молиться сорок дней, по ис­течении которых старец услышал голос:

 — Эта душа, за которую ты горячо молишь, должна пре­бывать в аду до тех пор, пока Я не приду с Ангелами и тру­бами; лишь после этого она примет подобающую награду за свои труды.

 Это еще больше опечалило духовника и он решил про­длить свой пост еще на сорок дней.

 — Пусть она будет в аду, пока Я не приду на облаках, — бы­ло сказано авве, когда закончились и эти дни.

 Поскольку он не смог убедить Человеколюбца Бога поми­ловать послушника (возможно, Спаситель сделал это для того, чтобы старец попросил заступничества у блаженного), пустынник побежал за помощью к Паисию. Узнав по благо­дати Божией о приходе старца, преподобный вышел ему на­встречу.

 — Для чего ты, отче, пришел ко мне, худому и грешному, подвергнув себя такому мучению? — спросил его подвижник после взаимного приветствия.

 Поведав святому о несчастье ученика, о своих за него молениях Богу, об услышанном решении, что тот должен терпеть наказание в аду до Пришествия Господня, старец отвечал:

 — Ради того я пришел просить твое преподобие, чтобы ты посочувствовал мне, несчастному, и умолил Бога за бедного моего ученика, ибо я верую, что если ты попросишь Его, то Он услышит тебя. Не оставляй меня в скорби, но попроси Его, иначе я не уйду отсюда.

 Добрый старец убедил великого Паисия помолиться Богу и умилостивить Миродержца больше своими слезами, чем словами.

 — О, невозможно мне предпринимать такое дело, потому что оно — твоя забота, хотя, по причинам, ведомым только Богу, Он тебя сейчас не слышит. Суды Его – «бездна великая» (Пс. 35: 7), однако, чтобы не преслушать тебя, вот, я попро­шу Создателя вместе с твоим преподобием, и что покажется Ему угодным, пусть так и будет. Ты останься на этом месте и проси Творца здесь, а я пойду просить Его во внутреннюю пустыню.

 В том месте Паисий встал на молитву и, возвысив руки и ум свой к Небу, произнес:

 — Творче всяческих, призри на моления наши, недостой­ных рабов Твоих, и яко благ, свободи от адовых уз душу уче­ника старца.

 Когда он молился Богу так, и еще другими словами, то не­возможно было не услышать его по истинному обетованию, данному ему Владыкой. Тотчас же Христос, невидимо при­сутствующий везде, явился ему и сказал:

 — Чего ты просишь, раб мой Паисий?

 — Ты, Господи, Который все ведаешь, знаешь, что я прошу помиловать непослушного и грешного ученика, находяще­гося в адских мучениях. Молю Тебя, услыши раба Твоего, и яко Сострадательный и Многомилостивый, избави его.

 — Я определил его на адские мучения за преслушание и грех до тех пор, пока не приду на облаках вместе с Ангелами.

 Тогда Божий избранник Паисий, снова стал просить Всемилостивого:

 — Владыка всяческих, все подчинено повелениям Твоим. Легко Тебе, Творцу всего сущего, сойти сейчас точно таким же образом, как и тогда, во время будущего Пришест­вия Твоего.

 После этих слов Спаситель вознесся на Небеса, а затем со­шел на облаках в великой славе с Ангелами и Архангелами, с трубами и ликами праведников, вместе со всеми, с кем сой­дет на землю в последний день Суда. После этого были по­ставлены престолы и страшные седалища, и призвана была на суд душа скончавшегося послушника. Она вышла из ада и, представ Судье, была отдана в руки Паисия, а потом свое­му старцу, который в тот момент напряженно молился, как о том было условлено между ними.

 — Возьми из рук служителя моего Паисия душу учени­ка своего, избавленную от ада. Больше ты не увидишь ее в муках, но в покое, — возвестил духовнику Господь великую радость, и в тот же час пришла душа ученика и предстала пред старцем, признаваясь в том, что претерпела множество мучений в аду за свое преслушание, «потому что оно и стало причиной, что я впал в грех и был подвергнут мукам. Но за твои молитвы и молитвы божественного Паисия Человеко­любец помиловал меня и освободил от адских уз. И теперь я иду в место упокоения праведных».

 Все это было явлено старцу во время молитвы. После того как он получил известие о спасении своего ученика, то сразу же пошел к великому Паисию и открыл бывшее ему виде­ние. Тогда преподобный поведал авве о страшном явлении Господа и о всем, что видел сам, после чего оба они поблаго­дарили Бога, совершившего такие чудеса.

 — Премного благодарю тебя, божественный Паисий, что молитвами своими ты спас не только отчаявшегося моего ученика, но мою  собственную душу, которая подвергалась большой опасности, пребывая в скорби. Прошу же тебя, мне, что удивительного ты сделал, какие подвиги подъял на себя, что удостоился получить такие дары? — спро­сил Паисия старец.

 — Прости меня, честный отче, потому что никакого деда достойного такого вознаграждения, не обретается во мне смиренном, но Божественный Промысл, Который устраива­ет все тем, кто просит от всей души, услышал твои молитвы и не презрел многую твою любовь к ученику твоему. Ведь сво­им поступком ты уподобился Милосердному, Который ради нас, людей, преслушанием изгнанных из рая и от обольще­ния лукавого ставших врагами Богу, родился от Приснодевы Марии, был воспитан, как обычное Дитя, пострадал, как Че­ловек, и Своей смертью освободил нас. Он показал нам, что нет никакого другого более великого блага, чем чистая лю­бовь. Ради нее за своих друзей полагают жизнь, как ты, отче, положил за своего ученика. Потому и услышал Вседержи­тель твое моление, и спас послушника. Я же человек греш­ный, и не знаю за собой никакого добра, потому недостоин никаких даров от Творца. Прости меня, священная душа, и давай поблагодарим и прославим Единого Сострадательно­го Человеколюбца, — после этих слов смиренномудрый и ав­ва воспели Подателя всех даров, а затем, благословив друг друга, каждый вернулся к себе.

 После этого великий Паисий перешел в безводную пус­тыню. Сделал он это для того, чтобы, с одной стороны, укрыться от людей, наблюдавших за его подвигами, а с дру­гой стороны, чтобы спокойно наслаждаться медом безмол­вия. Однако Бог не оставил в пустыне сей светильник неза­меченным, но, желая, чтобы он просвещал и приводил ко спасению других, повелел выйти ему во внешнюю пустыню и укрепить местных иноков в равноангельном житии.

 — А я, Господи, что приобрету с того, что оставлю пусты­ню, где радуюсь Твоим посещениям, и пойду к другим, ко­торыми не могу руководить? Боюсь, Владыка, что наставляя их, я сам не смогу как должно исполнять Твои повеления и буду осужден за свое небрежение, — смиренно вопрошал Всемилостивого подвижник.

 — Нет, за тот труд, который ты предпримешь ради спасения других, получишь награду несравненно большую – щедрое вознаграждение в Вышнем Иерусалиме, — ободрил праведника Всеблагой.

 Подчиняясь Божественному повелению, Паисий вышел во внешнюю пустыню, где монахи встретили его с ликованием. «Желал видеть его и я, — говорит преподобный Иоанн, — и сколько возможно насладиться Божественной благодатью от одного его вида, поэтому я пошел к нему и, прежде чем постучать в дверь его кельи, услышал, что он беседовал с другим человеком. Постеснявшись стучать, я встал снару­жи, однако произвел небольшой шум. Тогда, услышав его, праведник вышел во двор и, увидев меня, радостно обнял, поцеловал и пригласил в келью, внутри которой никого не было. Я стал недоумевать, с кем незадолго до этого беседо­вал преподобный.

 — Что ты смотришь здесь и там, и недоумеваешь, как будто видишь нечто странное? — спросил меня великий Паисий.

 — Действительно, я вижу странное и пребываю в недоуме­нии. Незадолго до этого я слышал голос другого человека, который беседовал с тобой, а сейчас никого не вижу. Что это такое я не знаю. Прошу твое преподобие открыть мне эту странную тайну, — ответил я.

 — О, Иоанн, странное чудо откроет тебе сегодня Бог, а я должен показать тебе любовь, которую имеет к нам Его бла­гость. О наилучший из друзей, тот, кого ты слышал беседу­ющим со мной, был Константин, первый христианский царь. Посланный Богом, он сошел с Неба и сказал мне: «Блажен­ны вы, которые сподобились монашеского жития, ибо это о вас сказал Спаситель в одной из заповедей блаженства». Я спросил у него: «Кто ты, господин, что говоришь это и весь­ма ублажаешь нас, монахов?» Он отвечал: «Я, Константин Великий, сошел с Небес, чтобы поведать тебе о славе, которой наслаждаются в вечности монахи, и о дерзновении, что они имеют ко Христу. Я ублажаю тебя, Паисий, что ты склоняешь их к этому священному подвижническому житию, а себя упрекаю и осуждаю, что не попал в этот величайший чин». Тогда я снова говорю ему: «Почему ты, дивный, обви­няешь себя? Разве ты не вкусил той вечной славы и божест­венного освящения?» На это он отвечал: «Да, вкусил, но не имею ни того дерзновения, что имеют монахи, ни равной с ними чести. Ибо я видел души некоторых монахов, которые по разлучении с телом, парили, подобно орлам, и с большой смелостью восходили на Небеса, и никто из демонов не дер­зал к ним подступиться. Потом я видел, как открывались для них райские двери, они входили внутрь и, представ пред Небесным Царем, с великим дерзновением стояли у Престо­ла Божия. Вот почему я ублажаю вас, монахов, а себя, ко­торый не сподобился получить такое дерзновение, осуждаю. Ах, если бы я оставил временное царство, царский наряд и венец, стал бедным, надел рубище и исполнял то, что требу­ет монашеское житие». Я же отвечал ему:

 — О священнейший царь, все, что ты говоришь, хорошо, ибо служит к нашему утешению. Но таковы суды Бога на­шего и несправедливо о праведных судах рассуждать иначе, ибо Он есть Судия Праведный, и каждому воздает по досто­инству, и награду дает в соответствии с его трудами. Твоя жизнь не была исполнена таких трудов, и нисколько не была похожа на жизнь монахов: у тебя была помощница-жена, де­ти, рабы, различные наслаждения и удовольствия. Монахи же, презрев все радости и наслаждения временной жизни, приняли Бога вместо всех этих мирских благ, и Он был для них радостью и их богатством, а исполнение угодных Ему повелений они вменяли за наслаждение и великое удоволь­ствие, терпя, по апостолу, «недостатки, скорби, озлобления» (Евр. 11: 37). Так что нельзя тебе, о царь, сравняться с ними.

 В то время, когда мы беседовали об этом, пришел и ты, брат мой Иоанн, а он тотчас же вознесся на Небеса. А сейчас, когда благодаря этой тайне ты ясно понял, виновниками скольких благ бывают подвижнические труды, укрепи бра­тию, — закончил свой рассказ Паисий.

 Я, Иоанн, воздал многое благодарение Богу, а затем, достаточно побеседовав со святым Паисием, в радости и веселье вернулся к себе в обитель».

 В одном селении обитал некий старец, который, по неведению впав в заблуждение, говорил, что христиане долж­ны служить только Отцу, а Сына и Святаго Духа не должны ни почитать, ни даже Богом называть. За этим зломудрием последовало значительное количество народа, но Вседер­житель не хотел, чтобы все эти люди погибли и пропали подвижнические труды заблудшего старца. Преподобному было открыто, где находится это селение, и он пришел в него. С собой присноблаженный принес множество корзин с тремя ручками. Сбежавшиеся люди не узнали Паисия и очень удивлялись такой своеобразной конструкции, спра­шивая преподобного, что это такое, и что он собирается с этим делать.

 — Хочу продать, — отвечал великий.

 — А зачем ты сделал их с тремя ручками?

 — Поскольку я поклоняюсь Святой Троице, то и на деле должен показывать три Лица Святой Троицы, воспевать Ее и прославлять Триипостасное Божество, имея в руках зна­мение Троицы. Подобно тому, как Святая Троицы есть одно Естество с тремя Лицами (если же кто думает по-другому, весьма заблуждается), то так же нужно рассуждать и об этих корзинах. Каждая из них имеет одно естество, в трех созерцаемое, поскольку в трех ее ручках в равной степени пребывает все естество корзины. Так и невещественное естество и преестественное Божество пребывает в равной степени в Трех Ипостасях, то есть в Трех Лицах — Отца, Сы­на и Святаго Духа, — и находится в каждом из Трех Лиц, а потому называется не Четверица, и не Двоица, но Троица. Дно Лицо Святой Троицы не больше Второго, а Второе, -не меньше Первого.

 После этого, как божественный Паисий вкратце поведал все это, старец и все находившиеся там познали истину.

 — Преподай нам еще, дивный, чистое православное уче­ние, используя подобные же явные доказательства, потому что своими первыми словами ты нас напугал, — с благогове­нием сказали они ему.

 Тогда треблаженный дерзновенным гласом ниспроверг все богохульные слова еретиков, показав, что они не прочнее паутины, а основы православной веры объяснил им более пространно, с большим числом примеров, чем привел своих слушателей в истинное познание Святой Троицы. Затем, на­ставив их всех, научив исповедать свои заблуждения и пока­яться в прежнем зломудрии, праведник возблагодарил Со­здателя и вернулся в свою пустыню. Когда он уже подходил к ней, перед ним внезапно воссиял свет, который исходил от множества Ангелов, наполнивших пустыню. В этот момент он услышал голос своего Небесного Хранителя:

 — И когда ты был здесь, Паисий, и когда ты ушел, мы, со­гласно данному тебе Божию обетованию, охраняем обитаю­щих в этой пустыне монахов.

 После этих слов подвижник еще больше стал славосло­вить Всеведущего, имеющего попечение о всех людях.

 Молва о святом разошлась почти по всей вселенной и подвигала любителей добродетели идти к нему, чтобы полу­чить благословение. Будучи в то время еще юным, великий в отцах преподобный Пимен также имел сильное желание увидеть Паисия, поэтому пришел к преподобному Павлу и стал просить его вместе с ним пойти к достославному. Павел был другом Паисия и часто навещал его.

 — Смущаюсь я, чадо, вести тебя к нему, потому что ты еще молод, а он высок в добродетели, потому мы не ходим к не­му, как попало, но с великим размышлением и благогове­нием, да и то не всегда. Чаще всего, ради общей пользы, мы встречаемся с ним в подходящее время, — вразумлял Пиме­на Павел.

 — Когда мы придем, я останусь за дверью. Для меня будет необычайной радостью уже и это, и я буду считать вели­ким подарком, если всего лишь услышу его божественный голос. Но если и это невозможно, я согласен только дотронуться до кельи великого Паисия, и тогда, верую, уже спасусь. Когда же ты выйдешь из нее, я получу щедрое благо­говение, обняв твои ноги, которые ступали по той же зем­ле что и прекрасные ноги присноблаженного, — смиренно уговаривал Пимен.

 Павел подивился столь сильной вере юного инока и, взяв его с собой, отправился к преподобному. Когда они пришли на место, то внутрь кельи вошел только Павел. После сер­дечной встречи божественный Паисий спросил его о Пиме­не и сказал другу:

 — Нехорошо препятствовать тем, кто приходит к нам, и оставлять их на улице. Они, как говорит наш Спаситель, легко попадают на Небо.

 С этими словами святой обнял юношу и, благословив его, предсказал, что «этот юноша спасет множество человечес­ких душ, и многие через него удостоятся рая, потому что с ним явно пребывает рука Господня, которая хранит его и ве­дет к Божественным заповедям».

 Однажды, когда священный Паисий постился уже двад­цать один день, ему явился Христос.

 — О избранник мой Паисий, много ты пострадал за Ме­ня, — сказал Он пустыннику.

 — Что же великого в ничтожном моем страдании, благой мой Владыка? Ведь Ты, по Своей благости, Сам даешь мне силу, — искренне удивился подвижник.

 — Каждое доброе дело Мне приятно, и тем, кто совер­шает его, Я хочу дать награду, равную их трудам. Следуй за Мной.

 Так Паисий пошел за Спасителем. Когда они достигли не-ведомой пещеры, Искупитель попросил блаженного войти внутрь, туда, где находится истинный подвижник. Он увидел человека, который катался по земле и терся лицом о нее. Недоумевая о чрезмерности подвига этого мужа, преподобный вышел из пещеры и стал молить Сладчайшего Иисуса поведать ему о таком великом подвиге.

 — Видел Моего подвижника, какие он несет труды ради Меня?

 — Видел, Владыка, и содрогнулся от его трудов. Прощу Твою благость, открой мне, что это за подвиг?

 — Он постится только два дня, но видишь, как он мучается от голода и жажды?

 — А как же я пощусь двадцать два дня, и ничего подобного со мной не случилось?

 — Потому что тебя укрепляет Моя благодать, и ты можешь поститься безболезненно. Но тот авва постится по собствен­ному произволению и, сгорая от великой любви ко Мне, со многими трудами терпит свыше своей силы.

 — Какую награду получит он от Твоей благости за свои два дня?

 — За эти два дня он получит плату, равную той, что полу­чишь ты за двадцать два дня. И тебе, который получил пять талантов, Я также скажу: «Войди в радость господина твоего» (Мф. 25: 21), и ему, который получил два, потому что вы в равной степени совершили добро, и оба показали ревность по вашей силе, — с этими словами Спаситель стал невидим.

 Вернувшись в свою келью, отец Паисий увеличил свои подвиги и молил Бога позволить ему стать выше пищи, а пищей его, как мы уже говорили ранее, было еженедельное воскресное Причащение Пречистого Тела и Честной Крови Господа нашего Иисуса Христа.

 — Что ты снова просишь о пище, когда ты и так совсем ничего не ешь? Если тебе нужно что-нибудь другое, проси это, — наставлял великого авву Спаситель.

 — Прошу Тебя, Господи, когда я выхожу из пустыни, что­бы посетить братьев, позволь мне как можно скорее возвра­щаться снова в пустыню, потому что я не могу выносить про­медления в посещении других, когда сам лишаюсь Твоего посещения.

 — Не печалься об этом, потому что когда ты выходишь из пустыни, Я не удаляюсь из нее, и не покидаю тебя, но всегда с тобой.

 — Молю Тебя, Христе мой, избавь меня от гнева, — продол­жил Паисий.

 — Если хочешь победить гнев и ярость, остерегайся упрекать ругать или презирать кого-либо. Если исполнишь все это, то тогда не будешь гневаться.

 — Владыко, Человеколюбче и Долготерпеливе, если кто исполняет Твои заповеди и навещает любящих Тебя, что­бы послужить в их нуждах, что такой получает — награду или вред?

 — Подобно тому, как земледелец, работающий в поле, по­лучает плату от хозяина поля, так и те, кто совершают доб­ро и помогают или учат других, получат на Небе щедрые награды.

 — Господи, какая разница между тем, кто подвизается в добродетели и служит другим, и тем, кто только подвизает­ся, но не служит?

 — Тот, кто подвизается сам и другим служит, есть сын и наследник Мой.

 — А если тот, кто старается служить другим и сам подви­зается по силе, однако это служение препятствует ему, и он не достигает меры подвига тех, кто не имеют таковых пре­пятствий, получит ли он равную с ними награду?

 — Да, такой получит равную с ними награду, — провозгла­сил Христос и вознесся на Небеса.

 В областях Сирии жил один подвижник, украшенный различными добродетелями. Однажды, когда он молился, к нему пришел помысел, не достиг ли он меры угодников Божиих. В этот момент он услышал голос:

 — Ступай в Египет. Там ты найдешь подвижника по имени Паисий, который имеет смирение и любовь к Богу, равные твоим.

 Ни минуты не думая о далеком расстоянии, почтенный старец немедленно отправился в Египет. Достигнув Нитрийской горы, он стал спрашивать о Паисие, которого знала вся округа, и сирийский инок без труда нашел пустыню обитания нашего праведника, где преподобный сам встретил гостя из Сирии. Преподобные радостно обнялись и дали друг другу целование о Христе, после чего пришли в келью Паисия и, сотворив молитву, присели. Первым начал гово­рить старец, причем говорил он на сирийском наречии, а Паисий знал только египетское. Опечалившись оттого, что он не понимал душеполезных слов старца, треблаженный немедленно встал и, воздвигнув к Небу руки, возгласил:

 — Сыне Божий и Слове, дай мне, рабу Своему, благодать Твою разуметь силу слов старца.

 И — о чудо! — скорое посещение Господа! Тотчас же Паи­сий стал говорить и понимать сирийский язык.

 Во время этой продолжительной беседы один расска­зывал другому о видениях, которых каждый удостоился, с какими кто отцами общался, какие добродетели имели те аввы. Через шесть дней, когда сирийский и египетский пус­тынники все сказали друг другу, старец стал собираться в дорогу. Тогда Паисий позвал своих учеников и обратился к ним с такими словами:

 — Вот, любезные чада, перед вами праведник, совершен­ный в добродетели, исполненный Духа Святаго и Божест­венных благодатей. С благоговением возьмите у него благо­словение, которое будет для вас как башня, защищающая от врагов.

 И в ту же минуту иноки упали на землю и, сотворив по­клон перед преподобным старцем, горячо просили у него молитв и благословения. Помолившись о них, почтенный монах ушел в свою страну.

 Через некоторое время пришел к великому Паисию один отшельник, ученики же преподобного стали говорить ему:

 — Отче, если бы ты пришел чуть раньше, то приобрел бы для себя большую выгоду, ибо к нам приходил человек Бо­жий из Сирии, светлый умом и сердцем, который, наставив нас спасительными словами, отошел незадолго до твоего прихода. Если хочешь, ты можешь еще догнать его, потому что он должен быть недалеко от наших мест.

 Подвижник уже было побежал, чтобы догнать сирийца, однако блаженный Паисий остановил его:

 — Стой не ходи, потому что тот гость уже на расстоянии восемнадцати миль отсюда, несомый к себе домой облаком.

 Услышав это, все удивились и прославили Бога.

 Пришел к авве Паисию один брат и застал его спящим. Покой его охранял необыкновенной красоты Ангел. Поди­вившись этому, инок сказал:

 — Поистине хранит Господь надеющихся на Него, — и, прославляя Создателя, Который превозносит любящих Его, удалился.

 У священного Паисия был один ученик, весьма простой помышлениями, но во всех повелениях послушный пре­подобному. Однажды, когда он пошел в Египет продавать рукоделие, то по дороге встретил одного еврея, с которым и продолжил свой путь. Поняв простоту монаха, еврей стал изливать на него гнусным своим языком яд змея-душе­губца:

 — О монах, как ты можешь верить в Распятого, Который не был Мессией? Ибо Мессия — другой, а не Тот, в Кого вы, христиане, верите.

 — Может оно и так, как ты говоришь, — по своему незло­бию и сердечной простоте прельстился этими словами инок, и в ту же минуту — о горе! — потерпел несчастье, лишившись благодати Святого Крещения. Когда он вернулся в пусты­ню, то божественный Паисий не только не принял его, но ни глядеть на него не хотел, ни приближаться к нему, ни бесе­довать с ним, но лишь отвращался от него.

 Ученик сильно опечалился, недоумевая, отчего духовник так переменился к нему, и, припав к его ногам, спросил:

 — Отче, почему ты чуждаешься меня, несчастного, не желая видеть, гнушаешься мной как мерзости, хотя раньше так ко мне не относился?

 — Кто ты, человек, я тебя не знаю! — отвечал на эти реп­лики Паисий.

 — Отче, что такого необычного ты увидел во мне, что не узнаешь? Разве я не твой ученик?

 — Мой ученик был христианином и принял Таинство Свя­того Крещения, а ты нет. Если же ты тот ученик, то почему не имеешь Крещения? Скажи мне, что с тобой случилось по дороге?

 — Ничего.

 — Уйди от меня, потому что я не могу слышать речь чело­века, который отрекся от Христа. Если бы ты был моим уче­ником, то я увидел бы тебя таким, каким ты был прежде.

 Тогда отступник застонал и стал проливать слезы, подви­гая старца на милость и говоря, что именно он (а не кто-то другой) его ученик, что он совершенно не знает за собой гре­ха, и не делал ничего дурного.

 — С кем ты разговаривал по дороге? — поинтересовался тогда преподобный Паисий.

 — Только с одним евреем, больше ни с кем.

 — А что тебе сказал еврей и что ты ответил ему?

 — Он ни сказал мне ничего другого, кроме того, что Хри­стос — не тот, кому поклоняемся мы, христиане, тот еще только придет. Я же согласился с его доводами.

 — Жалкий, что может быть хуже и сквернее того, что ты сказал? Ибо этим самым ты, несчастный, отрекся от Христа и совлекся Святого Крещения. Итак, ступай и оплакивай се­бя, как хочешь. Не имеешь ты части со мной, потому что имя твое написано с теми, кто отрекся от Иисуса, и с ними же ты будешь мучиться.

 — Отче, помилуй меня, несчастного, ибо не знаю, что со мной будет. По неосмотрительности я совлекся Крещения и обрадовал демонов. После Бога к тебе я прибегаю, не презри меня несчастного, — восскорбел и закричал монашествую­щий после обличения Паисия.

 Упрашивая так, ученик более слезами, чем словами уми­лостивил старца, и тот сказал ему:

 — Потерпи, чадо, я попрошу Человеколюбивого и Милос­тивого Творца за тебя.

 С этими словами он стал горячо просить Создателя простить своего ученика, и Господь не замедлил дать ему прощение и удостоил снова благодати Святого Крещения. В ознаменование этого божественный Паисий увидел, как Дух Святый в виде голубя вошел в уста ученика, а дух ху­лы — вышел, как дым, и растаял в воздухе.

 — Прославляй, чадо, Всемогущего, и благодари Его вмес­те со мной, потому что нечистый дух хулы вышел из тебя, а вместо него вошел Дух Святый. Снова дан тебе дар Креще­ния итак, хорошо внимай себе, чтобы не попасть еще раз в сети бесчестия по причине своего небрежения и невнима­тельности, и не предать душу свою на огонь вечного муче­ния за какой-нибудь другой грех, — обратился подвижник к своему послушнику, наставляя его.

 Пришел некогда к священному Паисию один старец по имени Иоанн, который от долгого пути по пустыне сильно устал и нуждался в пище и отдыхе. Когда они достаточно побеседовали, Паисий велел своему ученику приготовить трапезу, чтобы разделить ее с Иоанном. Послушник испол­нил повеленное старцем, однако посетитель, сославшись на свои многие грехи, отказался вкушать от братской трапезы. Удивившись непреклонности Иоанна, блаженный тотчас же встал и из глубины сердца произнес:

 — Господи, посети раба Своего Иоанна, который подверга­ет себя крайнему подвигу за имя Твое.

 И с окончанием молитвы божественного, Иоанну был дан чудный дар: некий прекрасный юноша протянул ему еду и питье. Придя в себя, Иоанн исполнился радости и насытил­ся, не нуждаясь в рабской пище, он был насыщен Ангель­ской. Встав, он поблагодарил Бога и божественного Паисия, снова вернулся в пустыню, так ничего и не вкусив от приготовленной трапезы. Прилагая к прежним постам другие, он говорил себе: «Ты сытно поел, Иоанн, должно тебе теперь и попоститься со всяческой ревностью». Таким образом, мужественный продолжал подвизаться, побеждая, по молитвам священного, свою плоть.

 Жил в пустыне один новоначальный монах, которого сильно беспокоили бесовские помыслы, поэтому он решил прийти к Паисию Великому и попросить у него помощи:

 — Помолись Всемилостивому о мне, худом, ибо имею я жестокую брань от демонов.

 Зная, что тот творит свою волю и следует за демоном блу­да и тщеславия, преподобный решил воспрепятствовать этому и ответил:

 — Чадо, не от демонов ты имеешь брань, как думаешь, они даже не почувствовали, что ты пришел в пустыню. Но ты имеешь брань от своих же помыслов, поэтому ступай и подвизайся надлежащим образом, прося Бога посетить те­бя, хотя демоны и будут сильно искушать тебя. Вот тогда ты хорошо познаешь их прилоги и узнаешь, что испытывают те, с кем они борются, — с этими словами он отпустил юношу восвояси, а затем от всей души стал просить Бога сохранить инока невредимым.

 — Что тебе до меня, Паисий, за что ты гонишь меня? Ты весьма несправедлив ко мне, хотя я не борю тебя, — зарычал в этот момент на преподобного начальник демонов.

 — Оставь юного монаха и не донимай его лукавыми по­мыслами, — выступил против него праведник.

 — Поверь мне, ибо я и не знал, что этот юноша пришел в пустыню, и не беспокоил его совсем. Он имеет брань от собственных помыслов. Отныне же пусть будет теперь готов испытать и мои страшные искушения и прилоги, которые я изобрел, чтобы воевать с ним, — отвечал с бесстыдством и великой гордостью демон.

 — Бог да запретит тебе, враг истины, и ввергнет тебя в неугасимый огонь мучения, — настаивал на своем подвиж­ник, и лукавый хотя и исчез, но не отступил от своих слов.

 Нечистый воздвиг на новоначального брань; юноша же, искушаемый различными ухищрениями беса и будучи не в силах их переносить, снова прибег к непоколебимой башне — Паисию Великому. Повествуя ему об искушениях врага, он говорил, что не может больше терпеть злобу, с которой вооружается на него нечестивый.

 — Разве я не говорил тебе, чадо, что тогда враг еще не знал, что ты пришел в пустыню? — сказал преподобный.

 Затем наставив его и дав совет правильного жительства, неподобный стал молиться: «Господи Иисусе Христе, Сыне и Слове Бога и Отца. Не дай погибнуть от демона созданию Своему, но помоги ему с Небеси, яко сила Твоя непобедима, и все послушествуют ей».

 И тотчас же перед ним явился Ангел Господень, имея с собой беса, связанного цепями.

 — Возьми нечестивого и спрашивай его, ныне связанного, о чем хочешь, — сказал Небесный посланец.

 — Горе мне, до каких пор ты будешь мучить меня своей молитвой и оберегать ею обитающих в этой пустыне? Какой я несчастный, и сколько мне еще страдать, если я останусь здесь. Поэтому ухожу я совсем далеко отсюда, — вскричал при этом демон.

 — Отступник и враг рода человеческого, скажи мне, зачем ты беспокоишь и искушаешь юношу, воздвигая на него жес­токую брань? Зачем с такой яростью и жестокостью ты вос­стаешь на тех, кто только полагает начало подвигу? — стал допрашивать нечистого треблаженный.

 — Я не приближаюсь к новоначальным, когда они только вступают на путь добродетели, потому что благодать Гос­подня мне не попускает мучить тех, кто подвизается с вели­кой теплотой. Но после того, как по причине их собственно­го небрежения Божественная благодать отступает от них, я подхожу к ним и овладеваю ими как добычей, делая из них посмешище. Потому сначала я не ополчаюсь на них, но потом же воюю на них беспрепятственно. А когда увижу, что они вновь стали ревностными и преуспевают духовно, тогда веду с ними еще большую брань, чтобы с помощью своих постоянных подвигов и добрых дел они не соединились с Божественной благодатью и не стали бы непобедимыми и неодолимыми.

 С того дня инок освободился от бесовского досаждения и завистливый бес более уже не мог воевать на него. Укрепленный молитвами священного Паисия, юноша богоугодно завершил свое подвижническое житие и сподобился доброй кончины.

 — В то время, когда я, — продолжает свое повествование преподобный Иоанн, — в очередной раз отправился к божест­венному Паисию, к нему пришли несколько монахов, чтобы послушать его полезные наставления.

 — Храните предания отцов, и более повеленного вам не делайте, — ответил им праведник.

 Тогда иноки снова стали его просить:

 — Скажи нам еще что-нибудь на пользу души. Угадывая духовными очами их помышления, подвижник стал говорить каждому, о чем тот думал, и какие из мыслей были добрыми, а какие худыми, и отчего у них эти помыслы появились. Весьма дивясь этому, каждый из иноков наедине говорил мне:

 — Отче Иоанне, поистине, все душевные наши страсти, о которых знает только Бог, преподобный открыл нам одну за одной.

 — Поверьте мне, что все, о чем бы я ни думал, или чего бы ни делал наедине, старец не раз открывал мне во время наших встреч.

 Следуя своей воле и исполняя свое желание, некий брат оставил пустыню и поселился близ одного города. Посколь­ку ему приходилось часто ходить в селение, чтобы продавать свое рукоделие, он встретил женщину-еврейку, которая сго­рала от сатанинской любви к нему. При содействии демона, прельстившись своими помыслами, инок попал в сети к ев­рейке и пал. Но самым худшим было то, что он отрекся от христианской веры, принял иудейскую, и стал жить с той еврейкой; она так подействовала на него, что он скоро упо­добился ей в нечестии. А эта трижды проклятая жена в та­кую погибельную пропасть ниспала и достигла такого бесстыдства, что часто брала несчастного за голову, открывала ему рот, и тонкой палочкой вычищала ему между зубами, чтобы не осталось и малейшей крошки от Святого Причащения Пречистых Тайн. О безбожие! Знаю, братия, какую вы испытываете печаль, слыша это, и какую сердечную боль. Я же дивлюсь великому долготерпению Божию. Однако скажу вам и то странное, что случилось с ним, дабы вы подивились безграничному человеколюбию Миродержца, которым Он удостаивает нас свыше.

 Тот человек, который преслушанием был отлучен от христиан за свое нечестие, по прошествии времени был про­свещен светом Божественного домостроительства, пришел в себя и раскаялся в содеянном. Некоторые монахи из оби­тавших в той же пустыне, где он раньше и сам жил, пойдя в город по своим нуждам, зашли в дом той коварной еврейки. Увидев их, он был уязвлен в самое сердце, вспомнив старое и священное братство иноков, после чего спросил, откуда они, как их зовут и зачем пришли в город. Братия отвечали, что они из Нитрийской пустыни, ученики божественного Паи­сия, а в город пришли по своим нуждам. Тогда согрешивший стал горячо упрашивать их, чтобы они попросили своего авву помолиться о нем Богу и умилостивить Создателя своим славословием, чтобы избавить его, несчастного, от козней врага.

 Монахи пообещали брату, что исполнят его просьбу и по­просят Паисия стать ходатаем перед Спасителем. Когда они вернулись в пустыню, то открыли старцу все, что случилось с тем несчастным, передав его просьбу. Услышав эту исто­рию, преподобный восстенал из глубины души:

 — Увы, чада мои возлюбленные! Сколько великих мужей, упоминания о которых мы находим в Священном Писании, лишились из-за жен Божественной благодати, потому что нет у врага более удобного оружия для погибели мужей, чкм женщина. Используя ее, он привык побеждать великих мужей. Вы знаете, что с помощью женщины он победил великого Давида, его предков и потомков. Поэтому мы всегда должны молить Творца, чтобы он избавил нас от ловушек демона.

 После наставления, подвижник стал ходатайствовать за отпавшего:

 — Господи Иисусе Христе, Сыне и Слове Бога и Отца, не попусти творению рук Твоих погибнуть до конца, но призри Незлобивый, на него с Небесного Твоего жилища и приими молитвы, приносимые мной за того, кто вначале отрекся от Тебя, а сейчас снова пришел в себя и познал совершенное им зло. Молю Твою благость, воззови его к покаянию.

 Присноблаженный молился таким образом много дней подряд и просил Милосердного Бога помиловать Свое созда­ние. Наконец Спаситель услышал его просьбу и, явившись праведнику, спросил, за кого он ходатайствует:

 — Может быть служитель мой Паисий молится за того, кто отрекся от Меня и покинул Мой чин, пойдя вместе с су­противными Мне? Тот, кто некогда был монахом, а теперь стал евреем?

 — Да, Человеколюбче Господи, за него молюсь я, возлагая надежды на Твое милосердие. Ведь Ты всех и всегда призы­ваешь к покаянию, и не хочешь смерти грешника, но ожида­ешь его раскаяния, потому и дерзнул я умолять Твою бла­гость за него. Прошу Тебя, услыши раба Своего, буди милос­тив, и воззови заблудшую Твою овцу.

 — Если ты хочешь, чтобы Я помиловал того беззаконника и отступника, и воззвал его к покаянию, то должен будешь согласиться, чтобы Я отобрал у тебя большинство наград и воздаяний, которые ты должен был получить за свои подви­ги, и воздал Своим человеколюбием тому, кто достоин тыся­чи наказаний, — ответил пустыннику Христос.

 — Да, Господи, я согласен с радостью, однако не знаю, есть ли у меня какое дело, угодное Тебе. Но, по Твоей благости, через которую и я получаю благодеяния каждый день, излей на него милость Свою, ибо я скорее предпочту быть наказанным за него, лишь бы он спасся, чем наслаждаться Твоими благодеяниями в то время, как он будет мучиться.

 — Досточудны доброе твое желание и любовь к ближнему, Паисий которыми ты уподобляешься Моей любви к людям, поскольку ты рассудил лишиться подобающей тебе чести и спасения грешника, то и сей чести ты не лишишься, и грешник будет спасен, согласно твоему прошению.

 Через некоторое время, по причине Божественного гнева, та злая жена умерла, а Исаак (так звали падшего монаха) снова вернулся в пустыню. Наставленный великим Паисием, он вновь принял христианскую веру и стал с большой ревностью подвизаться в иноческом житии, провел остаток жизни в послушании, благочестии и добродетели и с ми­ром упокоился о Господе. Тот инок по молитвам священного Паисия сподобился спасения, а мы, слушающие об удиви­тельных чудесах преподобного, должны прославлять и ве­личать Бога.

 В монастыре блаженного жил один пресвитер, все время помышлявший о мирском. И когда другие иноки ходили к преподобному послушать полезные поучения, вместе с ни­ми ходил и этот пресвитер. Но даже слушая из уст Паисия Божественные слова, он не получал от них никакой пользы, потому что не ставил перед собой доброй цели, сердце его было не управлено в путях Господних. Более того, пресвитер не только не получал пользы, но мирскими своими речами искажал слова преподобного и издевался над ними.

 Негодуя на него, прочие иноки пришли к одному боголюбивому старцу и стали жаловаться на этого священнослужителя. Тогда авва вместе с ними пошел к Паисию Великому, а за ними последовал и этот пресвитер. Зайдя к праведному, старец сказал:

 — Знай, отче, что сей священник служит причиной вреда и соблазна для братий. Ты должен воспрепятствовать ему в этом и запрещением исправить.

 — Давно я уже котел сделать то, о чем ты мне говоришь, если бы был уверен, что он получит пользу. Ведь диавол уже готов увлечь его в погибель, и если этот человек услышит от меня суровое слово, то оставит братство и уйдет в мир. Тогда я окажусь виновным в его погибели, потому что не смог потерпеть брата, на которого ополчился враг. Но мы долж­ны попросить Бога избавить его от этой страсти, — ответил великий и помолился Творцу за пресвитера, и тотчас же из­гнал из него беса бесстыдства и своенравия.

 Священник же в тот же момент был уязвлен желанием по­каяния и, обличаемый совестью, сильно опечалился. Испо­ведуя прежние свои прегрешения больше слезами, чем сло­вами, он просил прощения за все сотворенное и пообещал воздерживаться от зла и в будущем исправиться. С той поры он стал благочестивым и кротким, с благоговением слушал божественные слова преподобного и с радостью их испол­нял. При содействии молитв блаженного Паисия и благода­ря долготерпению Человеколюбца, он превзошел в доброде­телях многих, став опытным отшельником.

 Однажды, когда божественный молился в своей келье, к нему пришел Христос с двумя Ангелами, как некогда к пат­риарху Аврааму, и сказал:

 — Радуйся, Паисие, ныне ты должен принять нас. Подражая патриарху, Паисий охотно оказал прием и, не став заботиться о приготовлении пищи и пития, как тот, он принял Вездесущего чистыми помыслами. Затем, налив во­ды в умывальницу, он умыл, — о чудо! — по крайнему снис­хождению Господа, пречистые Его ноги. Паисий прилежно заботился о приеме гостей, Спаситель показал ему Свою ве­ликую любовь. Поскольку же вымыть ноги гостям — это са­мое лучшее в гостеприимстве и наиболее угодное, а Паисий все исполнил, то Христос возвестил ему:

 — Мир тебе, избранный Мой служитель, — после чего стал невидим.

 Пламенея от Божественной любви и подражая Клеопе, ибо сердце его горело и сильно билось в груди, Паисий ус­тремился к воде, которой омыл ноги Господа, и с сильным желанием выпил ее, оставив немного ученику, бывшему в то время в Египте. Когда тот пришел, сильно уставший от пути, преподобный послал чадо к умывальнице выпить ту воду, что там осталась, дабы погасить жажду от знойного солнца.

 Ученик отвечал, что исполнит его повеление. Однако в уме он стал упрекать старца в том, что он послал его пить не чистую воду из источника, а грязную, в которой мыли ноги. Пока послушник так рассуждал, подвижник снова отправил его к умывальнице, ученик отвечал: «Иду», а сам не пошел. Праведник велел ему и в третий раз выпить той воды, но он не послушался. Тогда Паисий сказал ему:

 — Вот, чадо, ты получил награду за свое преслушание, ли­шившись Божественных милостей.

 Услышав это, инок сильно опечалился и подбежал к умы­вальнице, но ничего там не обнаружил.

 — Отче, в умывальнице нет воды, — обратился он тогда к авве.

 — Да и как можно ее найти, когда ты показал себя недо­стойным. Ведь преслушание лишает ослушника Божествен­ной милости, подобно тому, как послушание является их ви­новником у послушного.

— А что это за великий дар был, которого я лишился, и как он исчез из умывальницы? — опечалившись, спросил ученик.

 И преподобный рассказал ему обо всем, что с ним случи­лось, добавив и следующее:

 — Поскольку ты упорствовал в преслушании и не согла­сился выпить воду, что было велено тебе сделать трижды, с Небес сошел Ангел Господень и, с благоговением взяв в руки священную ту воду, снова вознесся на Небо.

 Когда инок весь задрожал, затрепетал и пребыл долгое время безгласен. Затем, придя в себя, он стал сокрушаться и оплакивать свое несчастье, громко рыдая:

 — Горе мне, несчастному, какое благо я потерял! Какой завистливый демон не дал мне насладиться им!

 Сжалившись, старец утешал инока:

 — Адам, чадо мое, лишился рая за преслушание, приобретя вместо вечной жизни смерть. Будучи недостоин той сла­вы и райских благ, он был изгнан. Вот так и ты лишился бла­годати, которой мог бы насладиться, за то, что преслушался моей заповеди. Но поскольку ты так сильно печалишься и раскаиваешься, восстань от преслушания, послушайся и тепло умилостиви Бога, испросив у него для себя прощение, ибо Бог милосерден к кающимся и милует молящих Его.

 После этих слов ученик немного успокоился, однако, вспомнив снова то зло, которое претерпел, он стал вновь сильно печалиться.

 — Отче, я совсем безутешен от помыслов и, как только вспомню ту благодать, которую потерял, оплакиваю мое не­счастье, не зная, что делать. Я погружаюсь своими помысла­ми в отчаяние. Позволь мне пойти к какому-нибудь опытно­му старцу, может, там я избавлюсь от печали.

 Взяв немного хлеба, божественный Паисий дал его уче­нику.

 — Возьми хлеб и ступай в город. Там, рядом с городской стеной, справа, найдешь одного нищего, сидящего на навоз­ной куче, в которого дети швыряют камни и смеются. Отдай ему хлеб и услышишь то, что послужит тебе на пользу, — про­молвил ему подвижник.

 Найдя того Божия человека, послушник стал ждать, пока дети прекратят играть, чтобы подойти. Но тот, увидев его, обратился к нему:

 — Подойди и дай мне благословение, то есть хлеб, кото­рый послал твой старец.

 Ученик передал его бездомному, и нищий стал целовать сей хлеб.

 — Как поживает Паисий? Я очень хотел узнать о нем. А ты, чадо, почему медлишь выполнять то, что он тебе говорит, и не подчиняешься его повелениям? Разве ты не знаешь, что именно за свое преслушание ты лишился того Божествен­ного омовения и благодати, которую ты бы получил от него. Но мало того, ты не только не слушаешь совета своего духовника, но приходишь к другому! Ты похож на того, у кого в руках чистая и холодная вода, но он не пьет ее, а скитается повсюду в поисках воды, чтобы утолить жажду. Итак, ступай и слушайся Паисия Великого, ибо тот, кто не делает этого, не подчинится и повелениям Спасителя нашего Христа, -обратился к иноку нищий.

 После этого ученик, славя Бога, вернулся в пустыню и с тех пор стал во всем беспрекословно слушаться повелений преподобного Паисия.

 Прошло немного времени, и ученик тот, вспомнив о той благодати, которой лишился, стал оплакивать свою погибель и снова просить Паисия Великого позволить ему сходить к тому человеку, что сидел на навозной куче. Преподобный же не советовал ему ходить, но поскольку из-за беспокоивших его помыслов тот не слушался, старец сказал ему:

 — Чадо, тот человек упокоился о Господе. Но так как я ви­жу, что ты возлагаешь свои надежды только на него и слу­шаешься его советов, позволяю тебе идти. Ступай в север­ную часть страны и найдешь огромную гробницу. Войди в нее, там погребены тела трех святых мужей, которые удос­тоились пророческих дарований. Предузнав о своей кончи­не, они пришли к этой гробнице и легли там. Так вот, скажи тому, кто лежит посредине: «Силою Иисуса Христа, Который воскресил четверодневного Лазаря, раб Христов Паисий по­велевает тебе воскреснуть и сказать мне то, что послужит к моей пользе».

 После этих слов ученик с ревностью поспешил и, придя в северную область страны, нашел гробницу, зашел внутрь и сказал усопшему то, что велел ему старец. И — о чудо! — мер­твец тотчас же воскрес и сказал:

 — Почему ты не послушался меня, когда я советовал тебе подчиниться своему духовнику? Ступай, и без сомнения подчинись ему, слушай его слова, если хочешь спастись, по­тому что тот, кто не слушает его слов, поистине противится заповедям Христа, — с этими словами покойник снова почил, а инок, удивившись произошедшему, вернулся к священ, ному Паисию.

 С той поры помыслы его успокоились, и, совершенствуясь в добродетели, он стал стараться через послушание приоб­рести то, что потерял преслушанием.

 Однажды пришли к Паисию Великому два родных бра­та. Они поселились в его монастыре и, проведя достаточное время в послушании, стали просить у святого позволения им жить уединенно в пустыне. Видя их ревность, он отпус­тил их. Уйдя на желанное безмолвие, братья много подви­зались, отражая нападения врагов, но диавол через других монахов воздвиг на них брань. Содействием лукавого некий вор обокрал одного отшельника, и тот, желая найти нечес­тивца, услышал о каком-то старце, который обладал даром прозорливости и мог его указать. Когда он пришел к этому авве, на самом деле прозорливому не от Божественной бла­годати, а от бесовского действия, тот обратился к нему:

 — Те двое монахов, которые поселились в этой пустыне, обокрали тебя. Не отпускай их, пока они не отдадут тебе твое.

 После этих слов отшельник пошел к игумену Лавры, бра­тьев схватили, с побоями привели в обитель и бросили в темницу, осудив на смерть за воровство, как злодеев. Узнав с помощью Божественной благодати об искушении, постиг­шем братьев, Паисий тотчас же пошел в Лавру. Все отцы вы­шли ему навстречу, среди которых был и тот обольщенный старец, считавшийся прозорливым. После того как все дали преподобному положенное целование, он спросил их:

 — Братия, что вы сделали тем двум юношам, что ушли на безмолвие?

 — Отче, они воры и за свой недостойный поступок были брошены в темницу.

 — А кто вам сказал, что они воры?

 — Вот этот прозорливец.

 — Если бы дар пророчества у тебя был от Бога, а не от яв­ного демонского обольщения, то не было бы видно беса при твоих устах, — обличил старца преподобный.

 Эти слова внесли смуту, братия испугались, потому что речи священного Паисия были истинными и не подлежали никакому сомнению. Понося того монаха, отцы заставили его просить прощение за свои грех, а тот, испуганный, при­пал к священным стопам преподобного:

 — Прости меня, отче святый, и помолись за меня, пре­льщенного.

 Преподобный помолился за него Богу, и тотчас же из уст старца в образе свиньи, которая с яростью и гневом броси­лась на присноблаженного, грозя растерзать клыками, вы­шел бес тщеславия. Но божественный запретил ему и от­правил в преисподнюю. А тот, обольщенный прежде старец, стал обвинять самого себя, раскаялся, и, сильно оплакивая свое падение, молил преподобного, катаясь по земле, про­стить ему прошлые грехи, совершенные им в состоянии обольщения. Так же и другие монахи, которые через него были обольщены, обвиняя себя, сначала просили прощения, а потом, пригласив двух оклеветанных юношей, раскаялись в совершенном бесчестии и просили прощения за причи­ненные им побои.

 Сжалившись над ними, отец наш Паисий наставил их должным образом, а затем отвел в сторону начальствующе­го над монастырем и, не назвав вора, открыл ему место, где находились украденные вещи отшельника, после чего вер­нулся в пустыню.

 Узнав, как Бог помогает людям через преподобного Пав­ла, Паисий отправился к нему. Встретившись, они стали пребывать неразлучно, помогая друг другу, и были подобны крепостной стене. С радостью принимая блага безмолвия, каждый день они придумывали новые подвиги. Будучи уже старцем и сверстником божественного Павла, и имея весьма ревностную душу, священный Паисий говорил ему:

 — Будем же всегда подвизаться и трудиться пока есть время, потому что на земле нельзя прекращать работать добродетели, иначе невозможно угодить Господу. Страшно и стыдно будет нам, если час смертный застанет нас в небрежении.

 — Вот я, о превосходнейший из отцов, последую твоему доброму совету, потому что, уповая на твои молитвы, верю что Бог сподобит нас окончить эту жизнь, работая доброде­тели, — отвечал преподобный Павел, с радостью слушая со­вет Паисия Великого.

 Итак, оба они были чудотворцами, опытными врачами душ и телес, моля Вседержителя о всех, и для всех будучи виновниками спасения.

 Поскольку нам много пришлось бы рассказывать о божест­венном Павле, мы оставляем этот труд другому. Однако и о священном Паисий до нас дошло очень много непонятного. Кое-что из известного, дабы подвигнуть слушателей к под­ражанию им, есть и в нашем повествовании, но не хватит слов, чтобы в точности описать высокое жительство божест­венного Паисия, да и сам он, по крайнему смирению, не хо­тел открывать свои подвиги; он всегда говорил, что высшей добродетелью является та, которая сокрыта от людского гла­за. Еще он говорил, что самая высокая из добродетелей есть следование совету других, а не своей собственной воле.

 Преподобный и в то время, когда безмолвствовал, и когда общался с кем-то, всегда старался угождать Богу. В безмол­вии он возлюбил восхождение к Богу, а в общении желал спасения других. Удивительным был образ жизни подвиж­ника: даже пребывая в монастыре, он скрывал его от других. Когда его хотели прославить, Паисий Великий немедленно оставлял сотворенное и тут же принимался за другое дело, дабы похвалами не нанести вреда предыдущему. Ведь поис­тине большую опасность представляют людские похвалы. Те же, кто гонятся за ними, мало от этого приобретают. Потому и Господь нам заповедует: «Пусть левая рука твоя не знает, что делает правая» (Мф. 6: 3).

 А теперь настало время рассказать и о блаженной кон­чине преподобного.

 Итак,  сей воин Христов был призван Богом к Небесному блаженству когда достиг глубокой старости и, как светлая звезда просиял всевозможными добродетелями. Тело его с честью было погребено, а дух взошел в вечную жизнь.

 Прошло немного времени, и отошел ко господу и всепетый Павел, бывший из чина божественного Паисия. Одна­ко не только души этих великих подвижников соединились на Небесах, но и сами тела, будучи положены в разных местах, через малое время соединились следующим обра­зом. Вы же, читатели, должны быть очень внимательны, слушая этот рассказ, потому что он поведает вам об одном странном чуде.

 Когда досточудный Паисий скончался, божественный Па­вел пошел во внутреннюю пустыню и через некоторое вре­мя там преставился, после чего был с честью и благоговейно погребен. Услышав о кончине Паисия Великого, отец наш Исидор на небольшом судне отправился туда, где лежали святые мощи преподобного. Взяв их со всякими почестями, он положил святыню в уготованную для них раку и пус­тился в обратный путь, желая обогатить ими свою родину Писсидию. Он проплыл уже значительное расстояние, когда достиг пустыни, где лежали мощи аввы Павла: недалеко от берега судно встало и не двигалось вперед, но, будучи как бы живым, само собой устремилось к земле. Бывшие на корабле в течение двух дней прилагали все усилия, чтобы заставить корабль плыть вперед. Поняв, что заминка исходит от Бога, и не зная, как быть, люди успокоились и бросили руль. Тогда судно, управляемое невидимой рукой, поплыло само и вста­ло неподвижно у берега, чтобы принять груз. В этот момент мореплавателям вышел известный отец той пустыни старец Иеремия.

 — Люди, зачем вы противитесь чуду Божию, видя, что оно выше естества? Великий Паисий зовет своего друга, божественного Павла, желая, чтобы честные мощи того перенесли на корабль, так что выходите быстрее и ищите место упокоения сподвижника праведника.

 Почтенный Исидор и бывшие с ним обошли всю пустыню в поисках мощей божественного Павла, а после того как нашли их, перенесли святыню на корабль. И — о чудо! — оба великих отца — Паисий и Павел — поистине были рулевы­ми, которые провели корабль по морю и избавляли от всех затруднений до тех пор, пока судно не достигло Писсидии.

 Торжественное шествие, с псалмопением, возглавляемое великим Исидором, перенесло честные мощи святых в по­строенный им монастырь. И те, кого донимали бесы, и тот, кто страдал от других болезней, сразу же получали исцеле­ние у раки преподобных. С тех пор Бог совершил через них столько чудес, что невозможно и перечислить. Я же, сми­ренный Иоанн, рассказал лишь малую их часть во славу От­ца и Сына и Святаго Духа, ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

 Написано преподобным отцом нашим Иоанном Коловом